— Местное время восемь часов две минуты, — любезно предупредило радио. — Начинаем передачу для членов-корреспондентов Академии наук. Слушайте, товарищи члены-корреспонденты, песни из кинофильмов.

Мощные молодые голоса дружно ухватили мелодию:

— Мы парни бравые, бравые, бравые…

Но, несмотря на ранний час, под вокзальными сводами студии царил оживленный гомон: отправлялся в экспедицию очередной кинообоз. Возглавлял его сам Протарзанов.

— Пора в путь-дорогу, — призывало радио, — в дорогу дальнюю, дальнюю, дальнюю…

— Пора, давно пора, — бормотал Гиндукушкин, заглядывая в перечень предметов, необходимых для внестудийного творчества мэтра. — Папах бараньих — двадцать шесть… черкесок обычных — десять… черкесок парадных — двадцать… бурок черных — пять, бурок белых — пять, бурок сивых… сивых… сивых… Где сивки-бурки? — гаркнул Власий и ринулся к складу бутафории.

На экипировку протарзановской группы была брошена половина студии. Верному Гиндукушкину доверили один из важнейших участков: реквизит и личные вещи мэтра. В дорогу брались неизменные папиросы любимой фабрики «Борнео», складной стульчик и походный бочонок с коньяком, достигшим совершеннолетия. Протарзанов в командировках всегда старался обеспечить себе максимальный комфорт. Дабы не чувствовать оторванность от дома, мэтр возил с собой скотч-террьера по кличке Чита, портативную грелку и плетеную кушетку.

…В своем неизменном мохнатом от выпирающего подкладочного волоса пиджаке редактор сценарного отдела Константин Шишигин двигался по студии. В Костином сердце кипели страсти. Получив из Красногорска письмо от Можаева и Благуши, он отправился прямо к директору студии товарищу Фениксову. Перед Шишигиным носились страшные видения: в номере красногорской гостиницы сидят, изнывая от безденежья и беспокойства, всеми забытые молодые операторы. Юрий насквозь прокоптился табачным дымом. Мартын же расстроен так, что утратил аппетит и тощает с каждым часом.

— Как жизнь в искусстве? — подобострастно подхватил Шишигина под руку Гиндукушкин.

— Минуточку, — не отрывая глаз от текста, фыркнул Шишигин. — «Аппарат панорамирует. Крупным планом — станок. Он вертится. Стружка, как локон Вали, вьется из-под резца. «Я люблю тебя, Валентина!» — шепчет Володя, довыполняя двухсотый процент плана. Затемнение…» A-а, здорово, Власий! — сворачивая сценарий, вяло произнес Шишигин. — ? Какой у тебя протарзанистый вид!

Одет Гиндукушкин был действительно а-ля мэтр. Искрился светлый и жесткий, как оцинкованное железо, костюм. На щуплой ассистентской груди болтался новый галстук леопардовой масти.

— А как же! — самодовольно усмехнулся Власий. — Мы с мэтром едем на большой сюжет. Спецзадание! Я готовлю отъезд. А вы чем-то расстроены?

— Предвкушаю удовольствие от свидания с Фениксовым. Получил из Красногорска восторженное письмо от операторов: ребята без денег, сценарий просто находка для документалистов — сплошная фантастика…

Гиндукушкин изобразил на лице самое глубокое сочувствие.

— Ай-ай-ай! Какая неприятность! Но Фениксов в ней разберется!.. Многие не ценят товарища Фениксова! А ведь это выдающаяся личность! Я случайно знаю его биографию. Он был брандмейстером, заведовал горводопроводом, выпускал духовые инструменты… Прошел огонь, воду и медные трубы! Ничего каламбурчик, а? Гиндукушкин еще может, а?.. Словом, Фениксов умеет устраиваться! Хотите, расскажу такую потеху! Но между нами, конечно… Когда он заведовал пожарами где-то в провинции, то устроил юбилей собственной каланчи. И вдруг во время фейерверка вспыхнули обозные бочки. Пожарная часть сгорела дотла. Оказывается, в бочках хранился чистый спирт. Юбиляры держали его про запас с разрешения любимого брандмейстера. В результате расследования погорели все. А возродился из пепла един Фениксов.

— Ого! Какие милые новости, — удивился Костя. — И никто к нему до сих пор не применил противопожарных мер?.. Ну, а ты что же держишь свою информацию в кубышке? Ведь молодые следователи мечтают по ночам о таких фактах!

— A-а, — махнул ручкой Гиндукушкин. — Кому это нужно— совать нос в старое биографическое белье? Мне это нужно больше всех, что ли? Мое дело — сторона! Но вы слушайте дальше… Фениксова перебросили на завод газированных вод.

— Ну, а когда же он устроился выдающимся деятелем киноискусства? — осведомился Шишигин.

— Не кощунствуйте! — взмолился Гиндукушкин и тревожно огляделся по сторонам. — Это же все-таки наш общий любимый директор!.. Перед тем как перейти на студию, он уже работал по искусству. Командовал фабрикой духовых инструментов. Там под руководством Фениксова изобрели полировальную мазь «Фениксин». Она придавала медным трубам солнечный блеск. На инструменты, обработанные этой мазью, можно было смотреть только через копченое стекло. И подумайте, на этих трубах Фениксов чуть не вылетел в трубу… Хорош каламбурчик? Гиндукушкин еще может, а? Трубы блестели, но не играли!.. Весь изобретательский коллектив погорел ярким пламенем, а Фениксов возродился! Несгораемая личность! Но это между нами, а то еще впутаешься во всю эту историю…

— Пресса плачет по таким фельетонам! — подытожил Шишигин. — А ты, вместо того чтобы об этом написать…

— Не в нашу ли многотиражную газету? — прищурился Гиндукушкин. — Подумаешь, авторитетный орган! А потом мне что, больше всех нужно? Я человек маленький. Простите, у вас торчит волосочек!

И почтительно, двумя пальчиками выдернув из редакторского пиджака пучок конского волоса, ассистент-адъютант умчался в неизвестном направлении.

— Надо проверить материал! — задумчиво пробормотал Костя.

Перед тем как проникнуть к Фениксову, Шишигин долго и безрезультатно укладывал свои дикорастущие кудри. Костя знал, чей взгляд он встретит, и ему очень хотелось быть красивым.

— Сегодня я решил достигнуть высшей власти, — молвил Шишигин, входя в приемную, где сидела секретарь директора Феня. — Как вы думаете, Фенечка, достигну?

— Торопитесь, — учтиво ответила Феня и поглядела на Костину шевелюру, которая на глазах приобретала обычный лохматый вид. — И вообще у него пониженное настроение: готовит доклад для творческой конференции «Практическая повседневная помощь молодым специалистам».

Когда Шишигин вошел в директорские апартаменты, Фениксов что-то нервно диктовал. Сизый, как струйка дыма, хохолок «несгораемого» руководителя вибрировал. При виде Кости глава студии быстро замахал бумажкой: «Зайдите завтра!» — и продолжал, обращаясь к машинистке:

— «…Так же, как о молодых режиссерах, мы ежечасно и ежеминутно заботимся о молодых операторах».

— Стоп! — произнесла машинистка. — Кончилась страница!

Шишигин воспользовался паузой и быстро изложил суть дела.

— Срываются? Съемки? — встревоженно пробормотал Фениксов. Он задумался на мгновение, и вдруг лицо его просияло: — Я это предвидел!

— Но ведь операторы не виноваты, — загорячился Шишигин. — Бомаршов напутал в сценарии… Молодым надо помогать!

— Продолжим, — сказала машинистка.

— «…Прежде всего мы обеспечиваем их полноценными, доброкачественными, высокохудожественными сценариями», — бубнил Фениксов. — Значит, наши юнцы жалуются на самого Бомаршова?! Что еще им нужно? Толстого Льва им нужно? Продолжаем. «…Активно способствуем интенсивному росту дарований, смело оказываем творческое доверие, поручаем самостоятельные сюжеты, поощряем дерзания и новаторство…» Я всегда против того, чтобы неоперившимся юнцам доверять самостоятельные задания. Студия не может рисковать. Кино не альпинизм! Сообщи же им, чтобы немедленно прекращали съемку и присоединялись к группе Протарзанова. Она будет где-то там, рядом. Вы всё поняли?

Директорские пальцы нервно пробежались по бумажкам.

— Я вас, кажется, наконец-то понял, — дерзко сказал Шишигин и вышел из кабинета.

«Не повезло ребятам! — рассуждал Костя. — Эх, если бы все у нас делалось так, как пишется в докладах! Придется ребятам сообщать печальные вести… Может, позвонить им в Красногорск? А как угадать точное время, когда они будут в гостинице? Мотаются где-нибудь на съемках… И потом лично сообщить друзьям о неприятностях у меня язык не повернется. Лучше напишу. И пошлю вместе с деньгами».

— Знаете, Костенька, — драматически зашептала Феня, — я хочу с вами кое о чем посоветоваться. Как с редактором.

— И вы пишете сценарии? — ужаснулся Костя. — А вы мне так нравились!

— И хочу нравиться в дальнейшем! — заявила Феня. — Я говорю с вами не как с деятелем сценарного отдела, а как с редактором нашей многотиражки. Костя, у нас происходят таинственные истории. Вчера я работала вместо Зои — я ей была должна одно дежурство. Фениксов дал мне для регистрации свое заявление по поводу фильма «Тише едешь — дальше будешь». Ведь директор на худсовете не высказывается, как вы знаете. Заявление резко отрицательное. А сегодня он передал второе заявление о той же картине — абсолютно положительное. Чудеса!

— Подождите… подождите… Значит, вчера… так… А сегодня… Увлекательный сюжет! Но раньше таких случаев не бывало? Тогда материалов для выводов еще маловато, — произнес Костя, в задумчивости вытаскивая из борта пучок волоса. — Знаете что? Выясните все детали. Тогда подумаем и о фельетоне. Он может прозвучать! И раз навсегда учтите, Фенечка, я люблю вас вообще, а за веснушки в частности…

Фенечка отмахнулась, дернулась плечиком и зарделась так, что веснушки на ее лице исчезли.

…О Фениксове недаром бродили самые фантастические слухи. Его проницательность казалась сверхъестественной, а непогрешимость — легендарной. Когда на художественном совете разгорались страсти, директор бывал молчалив, как немой кинофильм. Ежели обстоятельства складывались так, что необходимо было выразить свое руководящее мнение, то Фениксов, отказываясь от слова, пояснял:

— Устный экспромт может быть истолкован превратно. Свои личные соображения я приобщу к стенографическому отчету позже… в письменной форме.

И тут начиналось самое таинственное, самое непостижимое! Оценка Фениксова всегда совпадала с мнением вышестоящей инстанции! Если главк критиковал решение худсовета, директор предлагал поднять протоколы. И, ко всеобщему удивлению, демонстрировалось его собственноручное заявление, которое в принципе соответствовало мнению начальства. На документе стояла виза секретариата, доказывающая, что бумага подшита на следующий же день после заседания, как и обещал Фениксов.

Директор постоянно оказывался прав. Так случилось, когда забаллотировали фильмы «Первая зарплата», «Два конца, два кольца», «Третичные признаки». Так было, когда подняли на щит картины «Четыре угла», «Пятое колесо»…

Робкие попытки научно-естественного толкования Фениксовой непогрешимости разбивались в пух и прах. Прозорливость нового директора стала притчей во языцех.

…На студии продолжался аврал. Через вокзальный вестибюль тащили, катили и вели передовую кинотехнику. Тут можно было встретить прожекторы всех видов и родов. От маленьких, как детские барабанчики, до громоздких, величиной с полковую кухню. Самый большой прожектор называли «Племянником солнца». Он съедал электроэнергии на такую сумму, что за эти деньги иная студия могла бы снять полнометражную цветную ленту. Когда «Племянника» включали, все лампочки начинали светить вполнакала. Осветителям, состоящим при этом агрегате, выдавали спецмолоко: они были приравнены к рабочим горячих цехов.

Процессия ассистентов пронесла жестяные щиты-отражатели, похожие на гигантские подносы. Казалось, их только что взяли напрокат в закусочной великанов.

Посреди вестибюля стоял комплект мегафонов. Мелкие усилительные раструбы напоминали урны, — такими обычно коммунхозы украшают улицы. Самый же большой рупор был грандиозен, как шахтерский террикон. О нем родили легендарные слухи. Рассказывали, что он побывал в работе только один раз — на съемках документально-исторического фильма «Стены Иерихонские». Реплики в сценарии были настолько неудобопроизносимы, что их никто не мог выговорить целиком и полностью. Тогда режиссер сам решил поддержать престиж автора. Четверо помрежей поднесли гигантский мегафон к губам постановщика. И едва он произнес одну только фразу, как в тот же момент обрушились все декорации.

Решающим этапом сборов руководил товарищ Леденцов. Его затуманенные, точно у рыбокопченостей, глаза появлялись всюду. Участливый голос раздавался то среди светоаппаратуры, то в костюмерной, то в районе фонотеки. Леденцов исчезал и возникал так быстро, что человек, впервые попавший на студию, невольно начинал верить в раздвоение личности.

— Со съемочной погодкой вас, товарищ э… э… Каковы творческие планы? — участливо спросил Леденцов, хватая за рукав молодого ассистента с кладью в руках.

— Мечтаю о работе, — грустно молвил ассистент.

— Правильно делаете, — закивал Леденцов. — А как жена?

— Спасибо, я холост.

— Это хорошо. А возраст, простите, ваш?

— Двадцать семь лет.

— И кто бы мог подумать! А вы давненько на студии?

— Ровно пять лет.

— Хорошего раккурса! — вскрикнул Леденцов и тут же исчез.

— Чуткая натура у этого товарища, — произнес остановившийся звукооператор. — Очень внимателен! Меня лично он раз десять спрашивал… И всегда одни и те же воп…

Звуковик так и не успел кончить фразу, потому что Леденцов вдруг оказался рядом и потянул его за рукав.

— Приятного освещения, товарищ э… э… Каковы творческие планы?

— Спасибо, я холост, — невинно отвечал звукооператор, подмигивая ошеломленному ассистенту.

— Правильно делаете. А как жена?

— Мечтаю об отдыхе, — едва удерживаясь от смеха, бойко отрапортовал звукооператор.

— Это хорошо! — Леденцов посмотрел куда-то вдаль затуманенными буркалами. — А возраст, простите, ваш?

— Ровно пять лет.

— И кто бы мог подумать! А вы давненько на студии?

— Двадцать семь лет.

И вдруг глаза Леденцова приобрели испуганное выражение: вокруг стояли работники студии и дерзко смеялись. Леденцов дернулся в сторону и трусливо побежал. Смех подчиненных подталкивал его.

В последнее время Леденцов все чаще испытывал непривычное смущение. Его благие намерения, заключенные в анкетную форму, почему-то не находили отклика среди личного состава студии. Для установления контакта с подчиненными он опросил каждого сотрудника не менее четырех раз и только за последний квартал задал 183 647 вопросов. Но, как ни странно, взаимопонимания не было. На леденцовскую чуткость все чаще реагировали самым неподобающим образом.

Для того чтобы восстановить душевное равновесие, ему захотелось побыть одному. Но в коридорах сновали люди, в кабинетах шли споры и оперативные совещания. Наконец Леденцову удалось наткнуться на пустую комнату в сценарном отделе.

Состояние относительного покоя продолжалось недолго. Зазвонил телефон, и усталый голос междугородной станции сообщил, что на проводе Красногорск.

Затем кто-то очень далекий назвался Можаевым и обрадовался, узнав, что говорит с самим Леденцовым. Можаев сообщал о несоответствии сценария действительности, о протесте матери-героини Калинкиной, о том, что товарищ Шишигин в курсе. Затем он доложил, что они с Благушей решили обязательно заехать к драматургу Бомаршову, чтобы он внес исправления, и попросил руководящих указаний относительно съемок фильма.

Леденцов не вникал в дополнительные мелочи. Важно было иное: к нему давно уже не обращались, как положено, с почтением! А тут… И былой апломб постепенно начал возвращаться обратно.

— Трудности? Их надо преодолеть! Препятствия? С ними надо бороться! Студия вас поддержит! — отчеканил Леденцов.

Сам товарищ Фениксов вас поддержит! Да что там Фениксов! Я, я лично вам помогу! Съемочной погодки вам! Да, можете больше не звонить! Хорошего раккурса!

…Эхо в вестибюле отдыхало после бурно проведенного дня. Лишь изредка откликалось оно на шаги запоздалого ассистента, который торопился на крыльцо. Там, под сенью колонн, раздавались последние звуки экспедиционной увертюры.

Перед крыльцом-перроном стоял караван автомобилей. Трепетал от нетерпения флажок на радиаторе протарзановского лимузина. Из машины выглядывала прямоугольная мохнатая морда Читы. Участники экспедиции неторопливо заняли свои места. Печальные ассистенты чинно восседали на «пикапах». цвета дорожной пыли. В трехосном грузовике, нервно обнимая хрупкую аппаратуру, разместились осветители. К машине была прицеплена специальная платформа. На ней, обложенный войлочными матрацами и запеленутый брезентом, высился «Племянник солнца». Колонну замыкали автофургоны звукооператоров.

Протарзанов проводил последний смотр. Сопровождаемый Гиндукушкиным, Виктор Викторович дважды обошел караван, пока не убедился, что все готово к дальнему рейсу. Мэтр величественно взошел на крыльцо:

— Ну как? Есть еще пленка в кассетах? Не затуманены объективы? Не померкнут в дороге софиты? — зычно вопросил Протарзанов и подмигнул подчиненным. Но участники экспедиции почему-то без энтузиазма смотрели на руководителя.

— Есть еще пленка! — бодро закричал Гиндукушкин. — Не затуманены объективы! Еще ярче будут гореть софиты!

— Ну, тогда трогай, — скомандовал Виктор Викторович. — Вперед! Навстречу суровой правде жизни!

В это время к Протарзанову подбежал Шишигин:

— Виктор Викторович, директор распорядился, чтобы Можаев и Благуша присоединились к вам. Я им должен сообщить, где раскинется наш лагерь.

— Подле Красногорского кожкомбината есть Синтетическо-аналитическая лаборатория Хватадзе. Пусть там спросят меня. Ну, до свидания, мой друг! — и Виктор Викторович распахнул дверцу своей машины.

Власий Гиндукушкин долго тискал руку мэтра, потом демонстративно отер набежавшую слезу. Лимузин укатил.

— А я еду завтра, — почтительно поворачиваясь к Шишигину, сказал Гиндукушкин. — Получил важное задание. Надо провернуть одно дельце в самом Красногорске.

— В Красногорске? — обрадовался Костя. — Отлично! Я тебе дам записку для Можаева и Благуши. Сейчас только напишу название гостиницы. У тебя есть ручка? Они остановились в «Тянь-Шане».

— К чему эти светские условности? — поморщился Гиндукушкин. — Во-первых, в Красногорске один-единственный приличный отель. Во-вторых, Мартына и Юрия я знаю еще с пеленок. Впрочем, может быть, вы мне не доверяете? Тогда посылайте по почте! Но Гиндукушкин еще пользуется доверием! Даже сам Виктор Викторович поручил мне дело деликатного свойства. Между нами, в красногорском зоопарке я должен раздобыть для съемок десяток орлов-беркутов.

И Власий, спрятав конверт в карман, снисходительно оглядел расходящуюся толпу провожающих.

— Местное время восемнадцать часов, — объявило радио. — Начинаем концерт для детей ясельного возраста. Слушайте, детки, песенки из кинокартинок!

— Мы парни бравые, бравые, бравые… — забасил хор.

— Правильно подмечено, — ухмыльнулся Гиндукушкин. — Уж кто-кто, а мы, протарзановцы, бравый народ. Ну кто бы еще на нашей студии мог так подготовить экспедицию, а? Учтите сложность сюжета — короткометражная новелла об овце «Золотое руно»?

— Пора в путь-дорогу, — советовал хор, — в дорогу дальнюю, дальнюю, дальнюю…

— Верно, — сказал Власий, — пора. И я отплываю! Да скорых встреч.

И Гиндукушкин сбежал с крыльца-перрона.

Шишигин вспомнил, как уезжали Мартын и Юрий, — просто ушли из студии, захватив по аппарату. И ведь они ехали на съемку большой и важной темы. А здесь новелла об овце — и уйма техники, десятки машин…

…На этот раз Костя шел по студии без очередного сценария в руках, но по прежнему не замечая ничего вокруг: он был погружен в размышления об очередном номере многотиражной газеты…