Личная купальня Закусил-Удилова была похожа на ярмарочный балаган: дырявые фанерные стенки, брезентовый купол. Казалось, что смыло его речной волной во время красногорского карнавала-маскарада, вынесло на стрежень да и увлекло к кудеяровскому берегу. Здесь маскарадный балаган поставили на сваи и окрестили купальней. А Виктория Айсидоровна приказала установить грозное предупреждение:

«ВПЛЫВ ПОСТОРОННИМ СТРОГО ВОСПРЕЩАЕТСЯ».

Но сегодня в закусиловскую купальню пробрался один посторонний гражданин. На воде, под дощатым полом балагана, как поплавок, покачивалась его голова. Взор гражданина был устремлен в одну точку. Точка находилась на противоположном берегу.

«Эх, — думала голова, — какой момент люди упускают! Сидит начальник облторга на самом солнцепеке, и никто не догадается его лысину газетным кульком прикрыть! Мельчают люди. Не то что мы, огонь, воду и сокращения штатов прошедшие! Я, например, в солнечный день всегда с собой запасную ермолку ношу! Начальник для меня самое дорогое, когда он улавливает мою мысль».

Но Тимофей Прохорович Калинкин не улавливал мыслей Умудренского. Он был поглощен соревнованиями по плаванью на первенство области.

Высокий крутой берег реки по количеству зрителей напоминал трибуну стадиона. Тимофей Прохорович сидел несколько в стороне. Рядом с ним Юрий Можаев готовился к съемке Нади Калинкиной, которая должна была участвовать в четвертом заплыве. Благуша собирался снимать тот же заплыв с лодки. Покрикивая на гребца, он метался вдоль водной дорожки в поисках наиболее эффектной точки съемки.

Умудренского соревнования не интересовали. С тех пор как заговорщики осрамились во время киносъемки и Сваргунихин вынужден был уйти с работы, Умудренского не оставляли тяжелые предчувствия. При каждом звонке он вздрагивал — ему чудилось, что его вызывает начальство, чтобы сказать ему какие-нибудь нехорошие слова. Любое движение брови Тимофея Прохоровича вызывало у него невроз желудка.

Желая во что бы то ни стало вернуть себе расположение руководства, начахо решил переговорить с Тимофеем Прохоровичем по душам. Но где это сделать? Нужна была случайная встреча в выходной день на нейтральной почве. Такой почвой, для Умудренского оказалась вода.

— Я встречу его на речной дорожке и поговорю с ним наедине, как пловец с пловцом, — рассуждал начахо.

И вот он сидел под купальней Закусил-Удилова и ждал, момента, когда Калинкин поплывет к себе домой, на эту сторону.

«И нравится лысому чорту тот муравейник! — непочтительно думал Умудренский, не сводя глаз с любимого начальника. — То ли дело здесь, на пляже, — интеллигентные люди, воспитанное общество…»

В этот день общество, собравшееся на даче, состояло из Викиных родственников и номенклатурных знакомых.

Сидр Ерофеич Спотыкач, специалист в области томатных, соков, член редколлегии журнала «Помидорник-огородник» и родной папа Виктории Айсидоровны, лежал под зонтом. В той же овальной тени нашел пристанище двоюродный брат Вики — Николай Николаевич. Родственники и девушки называли его ласково — Кока-Коля.

Глаза Сидра Ерофеича, скрытые под пенсне-светофильтрами, и глаза Коки-Коли, спрятанные под темными, как донышка пивных бутылок, очками, были устремлены на стеклянное дуло коньячного сосуда, торчавшее из песка.

В двух метрах к северо-востоку от зонтика восседали две дамы: дама, не представляющая интереса ни с какой точки зрения, и дама, представляющая интерес.

— Так вот, в этой самой переводной книге «Вдвоем лучше, чем втроем», — сказала дама, не представляющая интереса, — выведен один герой. Он красив, как полубог, и у него все зубы свои. Не то что мой Ваня…

Иван Иванович Иванов-Иванов походил на оплывшую свечу. В данный момент он стоял по щиколотку в воде и растерянно шлепал толстыми губами:

— Мипфа, шмашматр прамшам…

— Миша, пошарьте правее, — перевела Вика.

— Сейчас достанем, один зуб я уже нащупал, — прошептал усатый Миша и, глотнув воздуху про запас, снова скрылся под водой.

— Первый раз вижу, чтобы теряли челюсти во время купанья, — сказал худой высокий мужчина в трусиках на застежке «молния» и с фотоаппаратом через плечо. — Когда, Иван Иванович, следующий раз будете принимать водные процедуры, кладите зубы на полку.

Вода забурлила, закрутилась воронкой. Из омута показалось Мишино покрасневшее лицо. Отдуваясь, он вышел на берег. Круглое лицо угодливо улыбалось, и редкие волоски усиков, подсохнув, снова топорщились. Разноцветные, словно у ангорского кота, глаза хитро поблескивали. Он вообще так походил на кота, что когда открывал рот, все ждали, что сейчас раздастся мяуканье. Даже собаки лаяли на него как-то по-особенному, не так, как на обыкновенных людей.

— Я вас, Иван Иванович, обслужу, — вполголоса заявил Миша. — Эту не найдем — я вам новую челюсть достану, высший сорт. Это будет пахнуть полусотней. Завтра же обслужу!

Слово «обслужить» в его устах звучало, как «обвести вокруг пальца». Он говорил всегда очень тихо или шопотом, и от этого каждая фраза его приобретала особую ценность и звучала заговорщицки.

— Миша, я всегда восхищаюсь вашим белорусско-балтийским акцентом, — сказала Вика, сверкнув светофильтрами. — Но я вам уже не верю: вы обещали давно мне устроить афганскую подушку-думку. В моей коллекции не хватает именно такого экземпляра.

— Не делайте мне больно, — прошептал Миша, — у меня сердце не из пластмассы, оно отвечает за мои слова. А я сказал: будет у вас и афганская и эта… как ее?.. иранская. Это пахнет тремя сотнями. — Когда Миша говорил, ангорские глаза бегали так, словно он читал в воздухе невидимую книгу.

…Умудренский натерпелся страху во время челюстно-спасательных работ. Выяснилось, что никто из собравшихся, кроме Миши, плавать не умеет, и поэтому ему пришлось лезть в воду. Начальник АХО боялся быть замеченным и попасть в скандал. Поэтому когда Миша выныривал, Умудренский поспешно прятал голову в воду, и наоборот: когда Миша скрывался под водой, голова начахо всплывала, как мина.

Но вот Миша вылез на берег, и все пошли под зонт пить коньяк. Умудренский облегченно вздохнул и прислонился к осклизлому якорному канату.

За час сидения под купальней начальник АХО, кроме простуды, получил ряд сведений из жизни Виктории Айсидоровны и ее родственников.

Прежде всего ему стало ясно, что тощий фотограф и Миша никаких родственных отношений с семейством Спотыкач не имеют. Одного пригласили для съемок, другого — чтобы через него достать кожаное пальто для подарка Закусил-Удилову. Из разговоров Умудренский понял, что сам Игорь Олегович только что приехал на дачу и лег спать после ночного озеленительного аврала; что оспу женщины, следящие за своей внешностью, прививают не на руке, а на ноге, и что Закусил-Удилов в ближайшее время, несомненно, станет предгорсовета.

Под мостом купальни бурлила жизнь. В щели между досками прорывалось солнце, и его лучи, как биллиардные кии, ударяли в песчаное дно. Длинноногие жуки фланировали перед самым носом Умудренского. Какие-то рыбешки неизвестной породы то и дело тыкались мордами в колени начальника АХО. Любопытный рак долго ощупывал большой палец левой ноги, и Умудренскому с трудом удалось избавиться от его клешней. Какая-то лягушка-базедик вытаращила на начахо свои глазищи, словно спрашивая: «А это еще что за земноводное?».

Умудренскому стало жалко самого себя.

«Им хорошо, — подумал он, — у них жабры… А тут сидишь, как…»

Но подкупальные жители так и не узнали, с кем из них хотел себя сравнить начахо: Умудренскому в нос залетела не то мошка, не то мушка, и он оглушительно чихнул. Чихнул и зажмурился от страха: вдруг хозяйка балагана услышит? Когда же он вновь раскрыл глаза, то все было по прежнему мирно, если не считать разбежавшихся жуков и пропавшей неизвестно куда лягушки.

Умудренский посинел и весь дрожал. Ему хотелось на землю, к людям, но он понимал, что это невозможно.

Пляж представлял собой часть дачного участка Закусил-Удилова. Постороннему человеку появляться в пределах его владений не рекомендовалось. Лучшею же места для перехвата Калинкина нельзя было найти. Приходилось самоотверженно ждать. Проклиная любовь Тимофея Прохоровича к водоплавательному спорту, Умудренский тоскливо наблюдал за противоположным берегом.

Высокий правый берег то затихал, когда на водных аллеях разгоралась азартная борьба, то грохотал аплодисментами, когда объявляли победителей.

— Заплыв сто метров брассом выиграла сотрудница Красногорского бюро находок Надежда Калинкина! — объявил диктор.

Умудренский видел, как, вскочив на ноги, хлопал в ладоши Тимофей Прохорович; как оператор в соломенной шляпе, подобравшись к судейскому столику, снимал победительницу; как другой оператор, плававший на середине реки в лодке, сам сел на весла и стал грести, держа курс на купальню.

«В гости едет, — подумал Умудренский, — наверное, выпить-закусить захотелось. А хозяева-то зачокались, Не замечают…»

Лодка была еще на середине реки, и гости Вики не обращали на нее внимания: мало ли лодок бродит вокруг! Кроме того, атмосфера под зонтом была накалена: Иван Иванович Иванов-Иванов просил Мишу продолжить поиски стоматологического инвентаря, а дамы его темпераментно поддерживали.

— Выпьем под рыбку-шпроту. — чересчур бодро провозгласил Кока-Коля, хватаясь за рюмку. — Лучше выпить что-нибудь, чем томатный сок, — и он чокнулся с Сидром Ерофеичем.

— Я лично «за», — быстро согласился многоопытный член редколлегии.

— Нырнуть — это можно, — без энтузиазма сказал Миша, — но зубы все равно я разглядеть не могу: вода мутная.

— Эти люди, — сказала жена Коки-Коли, дама, представляющая интерес, и ногой показала на тот берег, — эти люди со своими заплывами взбаламутили весь песок. Не понимаю, как можно так отдыхать и развлекаться! Собирается большая компания совершенно незнакомых людей, портят друг другу нервы и называют себя болельщиками. Наше счастье, что мы отделены рекой от этой публики.

— Так в этой самой переводной книге «Вдвоем лучше, чем втроем», — сказала дама, не представляющая интереса, — описывается одна героиня. Она красива, как полубогиня, и он тоже.

— Нет ли там описания фасонов? — заинтересовалась Вика.

— Нет, там все героини ходят без платьев. Ваня, отвернись, тебе вредно слушать такие разговоры!

— А что? Вам нужно платье из Дома моделей? — зашептал Миша. — Это будет пахнуть всего сотней!

Из дачи, по тропинке, прямо на пляж бежала маленькая серенькая тварь на ножках-спичках. Кустики белены по сравнению с ней казались баобабами. Время от времени собачка останавливалась, сучила носиком, и ножки ее даже от слабого ветерка дрожали. Морда у этого микроорганизма была вполне светской: вокруг глаз большие черные пятна, и казалось, что собачка тоже носит светофильтры.

— Какой холосенький! Дусик — Мусик — Тусик — Пусик— Кусик! — хором закричали женщины.

Жена Коки-Коли, дама, представляющая интерес, вскочила с песка и заключила Дусика-Мусика и так далее в свои объятия.

— Вот теперь, маэстро, — сказала она томно, — вы можете меня сфотографировать.

— Могу достать таких собачек, — тихо сказал Миша, ни к кому конкретно не обращаясь, — в неограниченных количествах. Это будет пахнуть полсотней с хвоста.

Посмотрев на кошачью физиономию Миши, собачка еле слышно тявкнула.

— И такая может укусить, — сказал Миша задумчиво, — я уж лучше пойду нырну.

— Маэстро, я жду, — сказала дама, представляющая интерес, прижимая к себе микроорганизм.

— Я сделаю из вас натюрморт, — сказал несколько захмелевший фотограф, ведя жену Коки-Коли к реке. — Встаньте по колено в воду. В свободную от песика руку возьмите вот эту рюмку и дышите в такт волне. Снимите темные стекла. Глядите вдаль.

— К нам едет лодка, — сказала дама с собачкой.

— Не миргайте! — закричал фотограф, сверкнув мелким, как застежка «молния», рядом зубов. — Не миргайте! Вы мне весь аппарат испортите! А я, кстати, знаю, кто на той лодочке плывет. Оператор кинохроники! Их тут двое — Можаев и Благуша. Так вот это Благуша.

— Выпьем за кинематографию! — закричал Кока-Коля.

— Я лично «за»! — поддержал Спотыкач. Будучи старейшим членом редколлегии журнала «Помидорник-огородник», он привык всегда соглашаться с чужим мнением и таким образом пережил одиннадцать редакторов.

На берегу Мартын был встречен Викой и теми из ее гостей, кто еще мог передвигаться на своих ногах.

— Поезжайте обратно, — сказал Мартын лодочнику, — вы еще понадобитесь Можаеву! Простите, — обращаясь к Вике, продолжал он, — хотя сторонней ноге и запрещено ступать на этот берег, но я должен сделать несколько кадров.

— Пожалуйста, — обрадованно сказала Вика, жестами приглашая своих гостей подойти поближе.

— Это займет несколько минут, — сказал Мартын. — Всего два кадра. Общий вид того берега.

— А почему бы не этого? Когда здесь находятся такие дамы? — Вика обиженно надула губки и отошла.

— Ах, милочка, ты даже не можешь очаровать этого молодого человека настолько, — сказала жена Коки-Коли, — чтобы он нас вставил в фильм.

Мартын и ухом не повел, хотя прекрасно слышал слова Коки-Колиной супруги. Пробормотав: «Капуста гарна, та кочан гнилий», он продолжал работу.

— У операторов, Виктория Айсидоровна, — прошептал Миша, — всегда много денег. И они любят кожаный ширпотреб. Может быть, этот товарищ из кино тоже купит кожаное пальто? Я могу и его обслужить. Это будет пахнуть…

— Номенклатурно! — восторженно сказала Вика. — Миша, уговорите его купить пальто, и мы с ним завтра поедем к вашей Маргарите. Я хотела бы, чтоб все кожпальто раскупили приезжие: мой Игорь тогда был бы одет уникально…

— А оператору этому можно доверять? — спросил Миша.

— Глупые вопросы, когда дело касается моих знакомых, — отрезала Вика. — Я его знаю еще по Красногорску. Он меня снимал. А здесь он всею на три-четыре дня. Вот его товарищу, Можаеву, я бы не доверила… Впрочем, может быть, вы не уверены, Миша, что сумеете его уговорить?

— Вы делаете мне больно, — сказал Миша шопотом. — Если у него есть деньги, я его заставлю купить пальто.

И Миша, расправив усы, шагнул к Мартыну. Разговор происходил в купальне, над Умудренским. Шопот Миши из-за треска киноаппарата расслышать было невозможно, хотя начальник АХО и напрягал барабанные перепонки.

Может быть, он и уловил бы что-нибудь из конфиденциального разговора, но полученный в результате долгого общения с водной стихией насморк не дал ему возможности удовлетворить любопытство. Каждые полторы минуты в носу его начинало щекотать так, будто туда засунули четвертушку нюхательного табаку. И Умудренский, чтобы не выдать себя чихом, вынужден был прятаться под воду и там чихать. Когда после одного из чихов голова начальника АХО всплыла на поверхность, на противоположном берегу произошли большие события. Тимофей Прохорович бросился в воду и поплыл к своей даче, а Можаев усадил в лодку Надю Калинкину и повез ее к середине реки.

«Пора, — решил Умудренский, заметив, что непосредственный начальник уже достиг середины реки. — Самое время выплывать наперехват! Господи, улови мою молитву!»

И, оттолкнувшись от якорного каната, Умудренский выплыл из-под купальни. Фыркая и отплевываясь, он набирал скорость. За ним тянулся мыльнопенистый след.

— Нас подслушивали, — громким шопотом произнес Миша. — Знаете, чем это пахнет? Этот тип сидел под купальней!

— Вы думаете, коллега, — наклонился к Мише фотограф, — он плывет прямо в уголовный розыск? Вы травмированы действительностью. А при вашей профессии нервы ни к чему.

— Мне так часто делают больно, — доверчиво прошептал Миша, — что приходится на ночь пить люминал. У меня же в груди сердце, а не пламенный мотор.

— Пейте коньяк, — провозгласил Кока-Коля, наливая рюмки себе и Сидру Ерофеичу. — Выпьем за люминал!

— Я лично «за»! — поддержал член редколлегии журнала «Помидорник-огородник».

— Смотрите, — сказала Вика, — этот самый, из-под нашей купальни, встретился с другим, и они о чем-то спорят. Безумие! Там же два метра глубины!

…Умудренский бодро чихнул и произнес:

— Добрый день! Теплая сегодня вода, Тимофей Прохорович!

— A-а, Умудренский, каким течением тебя сюда занесло?

— У меня к вам персональный разговор частного характера. Я хочу, чтобы вы уловили мою мысль.

— Выбрал место для беседы! Зайди завтра к концу дня ко мне — поговорим.

— На работе обязательно помешают, Тимофей Прохорович. И потом ждать целый день у меня организм не выдержит. А-апчхи! Я что хочу сказать: ваше отношение ко мне для меня самое дорогое. Это Сваргунихин во всем виноват. А из-за него я теперь страдаю. Чувствую, доверия прежнего нет…

— Глупости! — отмахнулся Тимофей Прохорович и увеличил скорость.

Умудренский начал отставать.

— …самое дорогое… — услышал сзади начальник торга, — …не переживу…

«Вот привязался, — подумал Калинкин. — Убогий он какой-то… Стонет, ноет. Впрочем, все это мелочи. Главное, что он болеет душой за дело».

Тимофей Прохорович оглянулся и чуть не пошел ко дну от удивления: Умудренского на поверхности реки не было.

— Может, нырнул? — вслух подумал начторга и огляделся.

На высоком правом берегу продолжали шуметь болельщики. Несколько лодок плавало вдали. Начахо не было.

Калинкин забеспокоился. Вдруг метрах в пяти из воды выскочила голова Умудренского и, слабо крикнув: «Спа!» — снова скрылась под водой.

«…сите…» — в ужасе домыслил Тимофей Прохорович и нырнул.

Утопающий, очевидно, был уже без сознания и поэтому вел себя культурно: не пытался схватить спасителя за шею и утянуть его на дно. Калинкину удалось сравнительно легко извлечь Умудренского на поверхность и начать буксировку своего подчиненного к земле. Ближайшей точкой берега был закусил-удиловский пляж. Туда и направился Тимофей Прохорович.

На помощь ему уже плыли Надя и лодка с Юрием.

Когда Умудренского вытащили из лодки на песок, утопленник был весь синий. Особенно посинели живот, грудь и ноги до колен. С него быстро сбегала вода. Через минуту он был уже сухим.

— Ваня! — кричала дама, не представляющая интереса. — Уйди отсюда! Тебе вредно смотреть на утопленников. Смотри на меня.

— И такой ужас случился на нашем пляже! — с любопытством сказала Вика.

— У вас нет осводовской аппаратуры, — зашептал Миша, — я вам могу устроить несколько спасательных кругов… Это будет пахнуть…

— Жертва крушения на море жизни! — философски заметил тощий фотограф. — Человек хлебнул горя! Вернее, воды!

Надя и Мартын делали Умудренскому искусственное дыхание.

Но вот утопленник чихнул и сел. Миша и фотограф от неожиданности отскочили в сторону.

Кока-Коля обалдело покрутил головой, недрогнувшей рукой налил рюмки и спросил Сидра Ерофеича:

— Ты когда-нибудь видел, как оживают люди? Нет, в трезвом виде ты этого никогда не видел. Нет, нет и нет… — и Кока-Коля утвердительно покачал при этом головой.

— Да, да, да, — согласился Спотыкач, качая при этом головой отрицательно.

— Так выпьем за оживающих! — сказал Кока-Коля.

— Я лично «за»!

— Что с тобой? — спрашивал Умудренского Калинкин. Его мохнатые брови взволнованно шевелились. — Как ты себя чувствуешь?

— Организм не выдержал, — грустно сказал начахо. — Сердце…

— Но вы же весь синий, — удивилась Надя. — Это что-то странное. Вас надо сейчас же в больницу, немедленно! Немедленно!

— Не надо! — испуганно вскрикнул Умудренский. — Это просто так… У меня трусы линяют…

— От долгого пребывания в воде любая материя начинает линять, — сказал фотограф многозначительно.

— Не любая, — зашептал Миша, — я могу достать такой отрез на трусы… И вообще сколько всего можно было бы достать, если бы Тимофей Прохорович был своим человеком. И сам денег не зарабатывает и другим не дает…

Микрособачка Тусик-Мусик и так далее выскочила из-под зонта и, пискливо тявкнув, сделала стойку.

Все оглянулись. Со стороны дачи по тропинке шел к пляжу мужчина в голубой фуражке. В руке у него была большая коробка.

— Прошу прощения, — сказал мужчина. — Заходил я на дачу к товарищу Калинкину, там сказали, что он здесь, у соседей. А мне нужно вручить заказ лично и немедленно — продукт ждать не может.

— Какой заказ? — Брови Тимофея Прохоровича изогнулись вопросительными знаками.

— Обыкновенный, торт-мороженое, прямо из холодильника. Распишитесь в получении.

— Ничего не понимаю, — пробормотал Калинкин.

— Съедите — поймете, — сказал посыльный. — Вот здесь проставьте часы, когда заказ вручен. Спасибо, питайтесь на здоровье.

Торт был монументален. Очевидно, заказчик не щадил затрат. Когда торт отнесли под тент купальни и открыли крышку, все увидели витиеватую шоколадную надпись:

ДОРОГОМУ, УВАЖАЕМОМУ ТИМОФЕЮ ПРОХОРОВИЧУ,

СПАСШЕМУ МЕНЯ ОТ ГИБЕЛИ В РЕЧНЫХ ПУЧИНАХ -

БЛАГОДАРНЫЙ УМУДРЕНСКИЙ.

Тимофей Прохорович гневно сдвинул брови. Надя, Мартын и Юрий хохотали. Вика, фотограф, Миша и жена Коки-Коли тупо смотрели на торт. Иван Иванович улыбался и радостно шлепал резинкой своих трусов. Его улыбка говорила: «Мороженое можно есть и без зубов!»

— Какие предусмотрительные люди у тебя в аппарате, — сказала Надя брату. — Он уже утром знал, что среди дня будет тонуть и что именно ты спасешь его.

— Но дал маху, — сказал Юрий. — Он считал, что доставка на дом всегда совершается с опозданием часа на три, а оказалось, что в Кудеярове заказ выполняют точно в срок. Очень любопытная ситуация, очень…

— Впрочем, — сказала Надя, по-тимофеевски выгибая брови, — все это мелочи. Надо быть выше их. Главное, что Умудренский предан нашей торговой системе.

Умудренский, пугливо озираясь, пополз, как саламандра, к воде.

«Вот, чорт возьми, — с досадой подумал Тимофей Прохорович. — Опять попал в смешное положение. То с пальмами, то с тортом… Что такое? Или мне люди попались такие мелкие, или я разучился с людьми работать?..»

В другой раз Калинкин махнул бы рукой и подумал: «Все это мелочи, надо быть выше их». Но сейчас, когда этот его любимый девиз только что был произнесен Надей, он уже не казался ему таким внушительным и принципиальным.

Тимофей Прохорович начал уже было сердиться на сестру за «неуместную насмешку». Но потом сообразил, что насмешка, пожалуй, была вполне уместна, и обратил гнев на самого себя:

«Куда я глядел раньше? Почему я просмотрел Умудренского? Как сумел Сваргунихин уйти с работы «по собственному желанию»? Хватит! Вот сейчас я скажу Умудренскому несколько теплых слов…»

Тимофей Прохорович насупил брови и обернулся. Начахо на песке не было. Голова бывшего утопленника виднелась уже на середине реки. И как раз в тот момент, когда Калинкин взглянул на Умудренского, тот оглянулся. Сослуживцы встретились взглядами. И начахо прочел в глазах начальника торга такую резолюцию, что ему стало страшно. Ноги и руки Умудренского подкосились, и он чуть не пошел на дно — на этот раз по-настоящему. Но последним усилием он выплыл на поверхность, добрался до берега и смешался с народом.

Тимофей Прохорович, Надя и операторы направились к забору, отделявшему владения Закусил-Удилова от дачи Калинкиных. Персональный торт остался в купальне. «Избранное общество» молча следило за уходившими.

Шагавшая впереди Надя неожиданно остановилась, повернулась лицом к брату и операторам. Облизнув мизинец, она поправила ресницы и сказала томно:

— Шик-модерн! Это чудесно, что они уходят! Мы остаемся в своей узкономенклатурной среде!

Затем Надежда кокетливо сощурила глаза и произнесла свистящим голосом:

— Пусик! Не смотри на них — тебе вредно смотреть на людей!

И тут же Калинкина повернулась и как ни в чем не бывало продолжала путь.

Юрий хохотал, поглядывая на Вику. Мартын не сводил с Нади восторженных очей. Тимофей Прохорович улыбался, хотя считал, что сестра поступила несколько грубо и невоспитанно.

— Чтобы перевоплощаться, надо иметь талант, — громогласно заявила Вика. — Я, например, в вашем исполнении себя совершенно не узнала.

— И я тоже, — подтвердила дама, не представляющая интереса.

Тимофею Прохоровичу, очевидно, хотелось как можно скорее остаться одному, поэтому он ускорил шаг. Молодые люди несколько отстали.

— Ну и публика коллекционная на даче у Вики собирается, — сказала Надя. — Прямо гербарий. Один Миша чего стоит: цепляется, как репей, к каждому человеку…

— Такая у него профессия, — сказал Мартын, — доставала обязан к покупателю прицепляться.

— Доставала? — усмехнулся Юрий. — А что, он птичье молоко, к примеру, может достать?

— Насчет молока я с ним не балакал, — усмехнулся Мартын, — а вот кожреглан он мне хотел устроить.

И, заметив, как насторожился Юрий, Благуша добавил:

— Частного пошива, исключительно по знакомству, как человеку с великими деньгами…

И Мартын, добродушно улыбаясь, поведал Юрию и Надежде содержание происшедшего меж ним и Мишей диалога.

— Это же очень важно! — загорелся Юрий. — Мы на горячем следу! Ты, разумеется, согласился купить пальто?

Мартын рассмеялся:

— На те сто карбованцев, какие ты завтра получишь в ломбарде?

Юрий схватился было за голову, но, выяснив, что Благуша не сказал еще, Мише ни «да», ни «нет», успокоился. Затем Можаев стал развивать свой план глубокой разведки.

По лицу Мартына гуляла такая снисходительная улыбка, что Можаев в конце концов взорвался:

— Ты считаешь, что все это бесполезные затеи? Да?

— Почему бесполезные? — сказал Мартын, взглядом призывая Надю на поддержку. — Простое баловство… Чем бы хлопчику ни тешился…

Но Надя не ответила на улыбку Благуши.

— У меня в бюро находок, — очень серьезно сказала она, — был интересный случай. Тоже связанный с кожаными делами…

И Надя рассказала операторам историю невостребованного чемодана закройщика Никодимыча.

— Ну что, Фома-неверующий? — воскликнул Можаев. — Кто прав? Надя, вы спасли мой авторитет в глазах этого улыбающегося гражданина!

Но Благуша на этот раз не улыбался. Помолчав минуту, он сказал:

— Так я через полчасика зайду к Закусилихе и договорюсь с этим репейником о встрече на завтра…

…— Тортик они оставили мне, — жмурясь, как кот, которого почесали за ухом, прошептал Миша. — А я-то боялся, что они и мне тоже сделают больно…

— Блаф нашф праш, — нетерпеливо бормотал Иван Иванович.

— Ваня, тебе вредно есть холодное. В этой книге, где двое лучше, чем трое…

— Выпьем по этому поводу!

— Я лично «за»!

— Не делайте мне больно, этот кусочек мой…

— Давайте споем что-нибудь избранное, любимое…

И кто-то затянул дребезжащим сопрано:

И нестройный хор голосов подхватил:

А между тем высокий противоположный берег жил своей жизнью, пел свои песни:

Песня неслась над рекой, и ее подхватывали купальщики, болельщики, спортсмены. Белые пассажирские теплоходы и баржи с грузами для новых городов и больших строек, караваны плотов — все держались поближе к правому берегу, высокому и жизнерадостному, а на долю индивидуального песочка доставались только волны. Они били по купальне, раскачивали фанерный щит с надписью:

«ВПЛЫВ ПОСТОРОННИМ СТРОГО ВОСПРЕЩАЕТСЯ» — и заставляли тоскливо скрипеть доски помоста.