Виктор Викторович Протарзанов раскинул свой бивуак на вершине холма. Отсюда ясно были видны колонны овец, выходившие на съемочные рубежи. Со штативами наперевес бежали навстречу отарам операторы. Ассистенты торопливо взбирались на возвышенность, нервно передавали донесения и мчались назад с приказами кинокомандующего.

Протарзанов сидел на походном складном стульчике, положив одну ногу на барабан для сушения пленки. Лицо Виктора Викторовича болезненно морщилось. Он переживал острый приступ подагры. В такие минуты даже верный адъютант Гиндукушкин старался не попадаться мэтру на глаза. Подле шатра на пуфике томно возлежала Чита. Пес, рожденный и воспитанный в городе, впервые близко столкнулся с живой бараниной и был устрашен ее нецивилизованным видом.

Над съемочным плацем звучало жалобное овечье блеяние. Овцы и барашки, мобилизованные в соседних деревнях, никак не могли проникнуться значительностью момента. Они ежеминутно порывались бежать домой и кидали умоляющие взоры на своих владельцев, которые плотным кольцом окружили луг. Помощники режиссера, временно исполняющие обязанности чабанов, еле-еле справлялись с парнокопытными статистами.

Привлеченные редким зрелищем, сюда пришли рабочие Кожкомбината, окрестные колхозники и три пионерских лагеря с горнистами.

— Неужели и у нас на Кожкомбинате будут снимать? — тревожно спрашивали рабочие. — Тогда прощайся с планом! Три дня работать не дадут!

— Кинокомедия из животной жизни! — радостно кричали ребятишки, помогая помрежам ловить заблудших овец.

Юрий Можаев некоторое время наблюдал из толпы за действиями товарищей по оружию. Зрители всё прибывали. Среди вновь подошедших была высокая женщина в цветастом платье и оригинальных босоножках, напоминающих древнегреческие котурны.

— Пламенный привет, товарищ Арзамасцева! — здоровались с ней рабочие. — Добрый вечер! Материал-то на фельетон просится, а?

— Ксения Николаевна, — озабоченно спросил Юрий, — вы были в артели «Наш ремешок»?

И Арзамасцева, понизив голос, сообщила Можаеву, что разговаривала с Федей Белорыбицыным, который только-только вернулся с курорта; что Федя уверен, будто Самозванцев его нарочно отправил туда в такое время. Кроме того, Ксения Николаевна почерпнула от Белорыбицына много интересных сведений о кожрегланах и прочих чудесах артельной жизни.

— Спасибо вам, товарищ Можаев, — кончила свою информацию Арзамасцева, — а то бы я об этой Бакшиш никогда не узнала… Или узнала бы слишком поздно…

— Ксения Николаевна, — взмолился Юрий, — как журналист журналиста прошу: посвятите в курс сегодняшнего комбинатовского собрания. Я так был занят съемкой Николая Калинкина, что не мог присутствовать. А ведь там, кажется, шел разговор о кожноподкожных махинациях?

— Долго рассказывать! Заседали три часа.

— А вы в двух словах, телеграфным языком.

— Попробую, — улыбнулась Арзамасцева. — Итак, зажим рационализации. Кому выгодно? Встанько и другим. Каким образом? Остаются излишки. Их вывозят. Якобы «обрезки». В артель. Самозванцев оформляет фальшивыми ведомостями. Берет себе. Отдает частным портным. Они шьют. В основном пальто. Бакшиш реализует. Деньги делятся. Все ясно?

— Почти… А кто конкретно разоблачил эту шайку-лейку?

— Одному человеку это было бы не под силу. Тут много народу приложило стараний. И вы, и Федя Белорыбицын, Николай Калинкин, который боролся за новые нормы… и ОБХСС. Ну, как говорится, подробности в газетах…

— Спасибо, Ксения Николаевна! На душе стало спокойнее… Жаль, я не был на собрании… С режиссером надо встретиться.

— Вы хорошо знакомы с самим Протарзановым? — спросила Арзамасцева.

— Слегка, — усмехнулся Юрий. — Во-первых, мы работаем на одной студии, а во-вторых, я пять лет приобщался к искусству под его руководством. Виктор Викторович — масштабная фигура. Гроссмейстер инсценировки.

— Ну него все ученики такие критиканы? — улыбнулась Ксения Николаевна.

— К сожалению, не все, — развел руками Можаев. — Вот, например, сюда направляет стопы свои мой соученик. Фанатик протарзановщины!

К Юрию бежал, прыгая через кочки, Власий Гиндукушкин.

— Как жизнь в искусстве, старик? — кричал он. — Рад тебя видеть!

Юрий сделал несколько шагов навстречу Власию.

— Кто эта красивая женщина? — зашептал ассистент-адъютант.

— Сначала здравствуй, — отвечал Можаев. — А что касается женщины, то это редактор комбинатовской многотиражки.

— Ого! — воскликнул восхищенно Гиндукушкин и горделиво подбоченился. Он считал принятую позу наиболее эффектной.

На лбу Власия сверкал зеленый целлулоидный козырек. Щуплую грудь прикрывал галстук леопардовой масти. Щеки и флюгерообразный носик были исчерчены свежими царапинами, словно по ним прошелся чей-то маникюр.

— Неужели у баранов такие когти? — поразился Юрий.

— Меня терзали орлы, — самодовольно отвечал Гиндукушкин.

— Лавры Прометея мешают тебе жить спокойно?

— Птички стоят мне столько нервов! — хватаясь почему-то за печень, простонал Власий. — Я организовал в красногорском зоопарке трех орлов. Специально для кадра «Нападение звена воздушных пиратов на мирного чабана»… Но почему ты скрываешься среди толпы? Иди приветствуй мэтра!

Придерживая Можаева за локоток, Власий направился к режиссерскому штаб-шатру.

— Хочешь, я расскажу тебе одну потеху? Только, старик, чтоб это было между нами…

И, не дожидаясь согласия Юрия на хранение тайны, Власий затарахтел:

— Ты, старик, не знаешь этой истории. Мэтру поручили заснять документальное кинополотнище о перегонке судна «Дагестан» из Черного моря в Белое. Словом, Европа справа! Якорей не бросать!.. Отразить южную экзотику, а затем арктические торосы, заносы и айсберги. Виктор Викторович со своей группой выехал в Одессу… Ты, старик, не представляешь — там райский климат! Мэтр принял решение задержаться подольше — он вообще любит южную природу. А чтобы совместить приятное с полезным, снял процедуру перегонки корабля без отрыва от Одессы. Всю «Европу справа» засняли при помощи фанерных щитов, расписанных местными театральными художниками. Особенно роскошно получились, виды Гибралтара и туманы Ла-Манша. Даже охота на белого медведя — его наняли у дрессировщика Тендера — выглядела очень натурально. И кто бы мог догадаться, что все эти айсберги и медведи сняты под Одессой?! О, у Протарзанова все получается шедеврово!.. Но, представь, старик, вдруг морское начальство решило перебазировать на север не «Дагестан», а какой-то другой стан… А фильм уже снят! Крах, скандал, фиаско!

— И, конечно, ему все это сошло? — с негодованием спросил Юрий.

— Еще бы! — продолжал Гиндукушкин. — О! Это же всемогущий мэтр! Он нажал на все кнопки и добился того, что в рейс двинулся заснятый им корабль. Для этого, правда, пришлось произвести капитальный судоремонт на пару миллиончиков. Но что такое миллионы по сравнению с репутацией Протарзанова! Фильм вышел на экраны и имел гранд-успех. Ну, каков мэтр, а? Все может, все умеет.

— А ты, как всегда, сделал из этого анекдот? Вместо того чтобы бить в набат, ты рассказываешь байки по углам?.. И проходишь мимо безобразий!.. Нет, я бы тебя привлек как соучастника…

— А по-твоему, старик, я должен бежать к прокурору и рассказать ему эти дела давно минувших рублей? Мне что, больше всех надо? Я оператор, а не госконтроль!

…Протарзанов встретил Юрия приветливо. К этому времени приступ подагры уже почти кончился.

— Здравствуйте, мой юный друг, — проговорил мэтр. — Наконец-то вы прибыли под мое начало! А где Благуша? Я уже сыскал вам обоим работу.

Можаев удивился:

— Почему вы должны нам искать работу? Благуша и ныне на боевом посту. Я в данный момент кончаю съемки на Кожкомбинате…

— Э-э, мой юный друг, — рассмеялся Протарзанов и потрепал Юрия по плечу, — вы, видно, не в курсе событий. Фениксов приказал вам прекратить съемку этой… как ее?.. семьи Малинкиных… и подключиться к моей теме. Я согласился принять под свое крыло моих воспитанников. Вызывайте Благушу и приступайте…

— Ничего не понимаю! Мы же говорили со студией! Леденцов приказал продолжать съемку.

— Леденцов меня не волнует. Есть более значительные проблемы. Мы делаем фильм о выдающемся открытии! Красногорское руно! Возьмите у Гиндукушкина сценарий и ознакомьтесь. Но вернемся к нашим баранам. Эй! — прогремел он в мегафон. — Готовьте орлов! Давайте сюда чабана!

Юрий неверными шагами поплелся прочь из кинолагеря.

«Итак, все кончено. Судьбой неумолимой… Ах, чорт! Какие погребальные мысли лезут в голову!.. Что же делать? Снимать или не снимать? Телеграфировать Мартыну и переключаться на овец?..»

Тем временем декорация для одного из центральных кадров документального киноочерка была почти готова. У подножия холма заканчивалось сооружение высокогорного пастбища. Свободные от консервации шумов звукооператоры обрядились в мохнатые бурки и папахи: лжечабаны создавали фон. Тут же монтировался первый план: с помощью автомобильных насосов шоферы надували скалы. Резиновые резервуары постепенно принимали грозные очертания. Под их сенью и должна была разыграться битва орла с чабаном-изобретателем.

Сам изобретатель «красногорского руна» — Гавриил Хватадзе — стоял перед Протарзановым, сгибаясь под тяжестью бурки. Он кидал опасливые взоры на пернатых налетчиков, смиренно сидевших у ног зоопарковского представителя. Орлы, втянувшие головы в плечи, тоже казались одетыми в бурки. Изредка орлы кидали презрительный взгляд на суетившихся кругом документалистов.

— Дорогой Гавриил Автандилович! Вы, как крупный ученый, кандидат сельскохозяйственных наук, конечно, понимаете свою сверхзадачу. О сквозном действии перед аппаратом я тоже говорить не буду. Но вот суть кадра. Кстати, одного из эффектнейших в сценарии. Вы — на коше, высоко в горах. Перед вами — одна из тысячи горячо любимых подопытных овец… Вы когда-нибудь видели, как пасут отару? Только издали? Достаточно… Итак, наблюдая за отарой, вы ласкаете кудри данного экземпляра. На лице — дума о серийном производстве каракуля. И в этот момент в воздухе — свист крыльев и клекот. Орлы! Ягнятники! И вы, не задумываясь, грудью становитесь на защиту овцы! Ведь плод многолетних трудов может быть унесен неразумным хищником!

Создатель «красногорского руна» вникал в речи режиссера без воодушевления. Ему было жарко и боязно. Орлы, несмотря на мирный вид, не внушали доверия. Поэтому жгучие черные усики Гавриила Автандиловича, похожие на часовые стрелки, опустились вниз. Если обычно они вытягивались в прямую линию, словно стрелки часов, показывающие без пятнадцати три, то сейчас усики стояли на двадцати минутах восьмого: настроение плохое.

— Товарищ Хватадзе, прошу занять место! — предложил Протарзанов. — Начинаем сцену с орлами! — прорычал он в рупор.

Но тут произошла неожиданная заминка. Гордые птицы, оказывается, передвигались только пешком: у них были подрезаны крылья. Эффектно задуманному кадру грозила гибель.

Виктор Викторович разбушевался. В рупор-усилитель он поносил нехорошими словами местный зоосад, Гиндукушкина и всех пернатых вообще.

В конце концов творческая мысль преодолела конструктивные недостатки орлов. Хищников ухватили под микитки и водрузили на вершину надувной скалы. Дергая за веревки, привязанные к орлиным щиколоткам, добились того, что птицы кое-как помахивали крыльями.

Но когда началась съемка, затюканные ягнятники почему-то не захотели кидаться на блеющих овец. Они изо всех сил цеплялись за скалу. И вдруг раздался странный свист. Птицы испуганно заклекотали. Скала, пронзенная орлиными когтями, неторопливо испускала дух и таяла на глазах.

Производственный ритм был нарушен. Отара заволновалась, как предштормовое море. Белые барашки волнами набегали на ряженых звукооператоров. Смешались в кучу овцы, люди.

Порядок был восстановлен лишь совместными усилиями всех тридцати трех кинобогатырей и их дядьки режиссера. Шоферам, набившим руку на склейке автокамер, поручили спешно залатать пораненную скалу и возвратить ей надувательную способность.

— Чтобы не терять времени, — скомандовал Протарзанов, — мы будем снимать крупный план. Товарищ Хватадзе, давайте сюда ваше подопытное животное. Так! Подымите ей голову, пусть смотрит целеустремленным взглядом. Поймите, она родоначальница той породы овец, которые потрясут меховую промышленность! Да, почему она у вас какая-то серая, какая-то неэстетичная? Гиндукушкин, приведите овцу в человеческий вид!

Власий быстро схватил канистру с питьевой водой и окатил родоначальницу с головы до копыт.

— Вай! — закричал кандидат сельскохозяйственных наук так страстно и скорбно, что весь табор замолк. — Вай! Что вы делаете? Она хрупкая! Она простудится!

Хватадзе стремительно, как абрек, бросился на овцу, закутал ее буркой и, приговаривая: «Сушить надо, кашлять будет», — повлек через поле туда, где виднелась небольшая липовая роща.

— Чорт побери! — сказал Протарзанов. — Пока он ее там приголубит и обогреет, зайдет солнце. Придется готовиться к вечерним съемкам.

Осветители начали снимать чехлы с прожекторов. Электрики потянули провода к столбам. Однако наиболее мощный агрегат, известный под кличкой «Племянник солнца», попрежнему был спеленут: ввиду скудости энергетических ресурсов района его временно оставили в покое.

В этот напряженный момент на режиссерский холм поднялся рослый мужчина и отрекомендовался председателем одного из близлежащих колхозов.

— Овечек пора бы по дворам распустить, — кротко сказал он Протарзанову. — При вашей организации вы еще недельку здесь наверняка провоюете.

— Вы что, враг искусства? — вскричал Виктор Викторович.

— Почему же враг? — удивился председатель. — Мы же вам пошли навстречу. Обеспечили же массовку?.. Но не тощать же из-за вас мелкому рогатому скоту!

— Можете жаловаться в письменной форме, — высокомерно процедил Протарзанов. — Напишите письмо в вашу местную газету, и когда выйдет номер, очень прошу: пришлите экземплярчик!

И он повернулся спиной к колхознику.

— Спасибо за идею! — сказал тот. — Так и сделаем. У нас найдется кому написать! — и неторопливо сошел с холма.

…Юрию хотелось побыть одному. Все более удаляясь от кинолагеря, он сначала бродил вдоль шумных палаток звуковиков, потом скитался среди осветительных агрегатов, затем решил добраться до виднеющейся вдали рощи.

— Спокойнее, спокойнее, — уговаривал Юрий себя. — Вот сейчас доберусь до этого липового базиса и приведу свои нервы в штилевое состояние… Корабли сожжены. Мосты тоже. Будем снимать фильм до победного конца!.. А как быть с Мартыном? Сказать? Не сказать? А вдруг у него опустятся руки? Лучше сказать, но… когда кончим съемки. Будет, конечно, буря… Что ж, поспорим и поборемся мы с ней…

В тишине и покое, среди почтенных лип приютилась голубая дачка, обнесенная крепостным забором.

Над воротцами была приколочена металлическая вывеска:

НАУЧНО-ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКАЯ СИНТЕТИЧЕСКО-АНАЛИТИЧЕСКАЯ ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНАЯ ЛАБОРАТОРИЯ

Размышляя об универсальной обтекаемости надписи, Юрий присел на скамью подле калитки. Зазвенела щеколда, и наружу высунулась похожая на кочанок цветной капусты седоватая голова с круглой лысинкой.

— А что вы тут делаете, добрый человек?

— Сижу, — ответил Юрий. — А что, строго воспрещается?

— Посторонним — категорически! — фыркнула голова. — А вы из кино будете? Я всех ваших по аппаратикам угадываю. Товарища Хватадзе небось ждете? Сейчас доложу!

Цветная капуста исчезла.

«Загадочный человек этот Хватадзе, — подумал Юрий. — Приравнял своих овечек к государственной тайне. Спецсторожа, предварительный опрос. Хорошо еще, что анкеты не заставили заполнять».

Снова брякнула щеколда. Седенький вахтер, выйдя за ворота, сделал приглашающий жест:

— Гавриил Автандилович немного задерживается. Просит вас подождать. Зайдите.

— Ну что ж, — усмехнулся Юрий, — не будем обижать хозяев. — И тут же подумал: «Интересно, какие волшебства скрываются под этой вывеской-ребусом».

Вопреки ожиданиям, кроме старичка вахтера, внутри ограды не было видно ни лаборантов, ни старших барановедов, ни младших овцеводов. Очевидно, весь личный состав лаборатории находился на месте съемок великого открытия.

Дверь веранды распахнулась, и навстречу Юрию вышел сам кандидат наук. Хватадзе был в медицинском халате и держал в руке желтый солдатский ремень с пряжкой, похожей на электросчетчик. Усы-стрелки показывали без десяти два: руководитель лаборатории пребывал в хорошем настроении.

— Зачем пришел, дорогой? — спросил он. — Почему, дорогой, от своей киноотары отбился? Наверное, товарищ Протарзаношвили прислал?

— Я об овечке беспокоился. Жалко овечку.

— Сейчас она подсохнет — назад пойдем. Сниматься будем. Садись пока тут. Ожидай Хватадзе. Никуда не ходи — не мешай изобретать. Кругом, дорогой, ток имеется высокого напряжения. Один шаг не туда — угольком станешь. У нас даже баран и тот в резиновой обуви ходит. Научная среда, ничего не поделаешь! Сиди смирно, дорогой, смотри на мое учреждение… Хороший дом, а? — И Хватадзе исчез, ключом заперев за собой дверь.

Юрий покорно сел на скамейку.

Слева из маленького, поросшею мхом погребка тянуло запахом винных бочек. Справа, из полуоткрытого окна дачки струился тонкий аромат свежего шашлыка и жареного лука. У Юрия начал разыгрываться аппетит.

— Хорошо, что Мартына тут нет, — пробормотал он и, решив прогуляться вокруг дачи, встал со скамьи. — Благуша не выдержал бы этой кулинарной пытки!

С задней стороны дома, подле большого трехстворчатого окна Юрий остановился. Его привлекли треск и вспышки света. Так сильно пахло озоном, будто только-только закончилась бурная летняя гроза.

Зная, что любопытство большой порок, Юрий все же не выдержал и заглянул в окно. Заглянул и… обомлел.

— Так вот в чем заключается синтетическо-аналитический метод! — прошептал Юрий и быстро расчехлил аппарат. — Это очень пригодится…

РАССКАЗ О ТОМ, КАК ГАВРИИЛ ХВАТАДЗЕ ВЫВОДИЛ ЦВЕТНЫХ ПСОВ, СКРЕЩИВАЛ СВИНЬЮ С ЧЕРНОБУРКОЙ И КАК ДОШЕЛ ОН ДО ЖИЗНИ ТАКОЙ, ЧТО ИЗОБРЕЛ СИНТЕТИЧЕСКУЮ ОВЦУ

Когда дитя гор и цитрусов Гавриил Хватадзе приехал в столицу, он еще не мечтал о научной карьере. Субтропический юноша был шумлив, как Терек, и беззаботен, словно утренний ветерок в теснине Дарьяла. Гавриил верил в свою счастливую звезду. Эта вера базировалась на трех китах: свидетельстве об окончании средней школы, неотразимых для юных москвичек усиках и престарелом папе-садоводе, который сбывал курортникам плоды своего мандаринового сада и половину выручки отправлял сыну.

Постоянно имея приток свежих мандариновых денег и неограниченные резервы свободного времени, черноусый Гавриил принялся за устройство сердечных дел. Среди покоренных им особ было одно нежное создание — дочь известного профессора-естествоиспытателя. Ее пылкая любовь и навела Хватадзе на мысль посвятить свою жизнь достижению ученых степеней.

Гавриил стал ассистентом тестя. Маститый родственник решал сложнейшие проблемы по выращиванию седьмой ноги у мушки дрозофилы. Но после двух-трех ударов по профессору со стороны широкой общественности Хватадзе сообразил, что тесть шагает по неверному пути. И Гавриил решил вести самостоятельный исследовательский образ жизни.

— Надо, понимаешь, как можно скорее выходить из научного тупика! — сказал Гавриил своей супруге. — Твой папа отсталый человек. За два года не мог устроить мне защиту диссертации! Вместо того чтобы из любимого зятя делать кандидата наук, он делал из мухи слона!

Свободный, как горный ветер, Хватадзе принялся за поиски более фундаментального объекта, чем муха-семиног.

Однажды, когда Гавриил Автандилович находился на даче, мирная трапеза была прервана просительным собачьим лаем. Возле террасы, явно рассчитывая на угощение, стоял пудель волшебного голубого цвета.

— Бог подаст, — сказала супруга, поглощая жирный плов.

— Вай! — озаренный идеей, вскричал Гавриил и бросился к собаке. — Феномен! Голубой пудель! Дорогая, угости собачку! Ну, пойди сюда, мой желанный, пойди сюда, мой небесный…

После того как коварно плененный пес был водворен в спальню, на террасе состоялось летучее совещание.

— Хватадзе сумеет поставить дело на солидную ногу! — ораторствовал Гавриил Автандилович. — Это уже не мушиный масштаб! Срочно надо запатентовать производство разноцветных собак, понимаешь? Чтоб Хватадзе поручили научно-исследовательскую ферму!

— Надо глядеть в корень! — рассудительно заметила супруга. — Какие проблемы будет решать твоя ферма?

— Прежде всего, дорогая, — произнес Хватадзе, — выяснение законов изменения окраски для последующего внедрения в массовое собачье производство. Хватадзе вытеснит голубых песцов! Хватадзе выведет спецпороду камуфляжных псов! Зеленая масть, например, незаменима для охотничьих промыслов. Представляешь, дорогая, зайцы будут принимать наших собак за болотные кочки! Цветомаскировка.

— На болоте зайцы не водятся, — мудро заметила супруга.

— Наши собаки загонят их туда! — вдохновенно воскликнул Гавриил Автандилович. — И еще одна проблема: стрижка щенячьего поголовья для джемперовязальной промышленности! Переворот в текстильной индустрии! Ощущаешь, дорогая? Это типичная докторская диссертация.

— Если ты успеешь ее защитить, — зловеще молвила жена.

Но блестящим перспективным планам не удалось сбыться.

Через два дня пришел какой-то нахальный человек. Он объявил себя владельцем соседнего дома и потребовал возвращения пуделя в дачное лоно. Выяснилось, что голубая окраска собаки не наследственная, а благоприобретенная. Чтобы белая шерсть пса не пожелтела, при купании в лохань кладут синьку. На этот раз воду пересинили.

Несмотря на удар, нанесенный неблагодарным четвероногим, Хватадзе твердо решил работать в области экспериментов над домашними животными.

За два года Гавриил Автандилович стяжал известность в меховой промышленности. С упрямством одержимого гонораром человека он пытался вместе с профессором Динозавровым вывести устойчивый гибрид свиньи и лисы чернобурки. Хватадзе действительно присвоили звание кандидата наук, после того как он вырастил боровка чернобурой масти.

— Вот когда на этом поросенке вырастет мех, — пообещали ему, — тогда стяжаете и звание доктора.

Но мех на боровке почему-то упрямо не всходил, и Хватадзе уже начал присматривать себе следующий объект исследования.

Идея, как и все гениальные идеи, родилась случайно. Супруга Гавриила Автандиловича так строго следила за собой, что он никогда не мог разобрать, где кончается косметика и начинается подлинник.

Наблюдая как-то раз за процедурами массирования, втирания, облучения и завивания, Хватадзе набрел на поразительное открытие.

— Вай! — изумился Гавриил Автандилович. — Вот он, выход! Докторская степень у меня в кармане!

В эту же ночь были продуманы все детали создания синтетической овцы…

…Минут через десять Можаев встретился с Хватадзе у погребка, издающего винный запах.

— А, дорогой, кругом ходил, вокруг гулял, да? — нервно спросил кандидат наук, вытирая бумажной салфеткой лоснящиеся губы. — Жизнью рисковал, дорогой?

— Что мне бояться? — молвил Юрий. — У меня ботинки на микропористом ходу.

— Хватадзе, понимаешь, задержался! — сказал кандидат наук. — Говорю ей: «Сушись скорее, баранья твоя голова! Кино ждет. Режиссер ждет! Товарищ во дворе сидит!» Но разве она понимает?

Уловив на лице Юрия насмешливое выражение, Гавриил Автандилович пылко заговорил:

— Дело Хватадзе, дорогой, надо ценить! Хватадзе уважать надо! Знать надо, что он открыл!.. Понимаешь, каракуль считается так: чем старше, тем хуже, тем дешевле. Кольца крупней. Завиток грубей. Овчина получается в конце концов. А метод Хватадзе научный. Передовой. Берется, понимаешь, простой шашлычный барашек. К двум годам Хватадзе с помощью секретных лучей из этого барана-дворняжки делает самый лучший каракуль! Большая выгода промышленности получается, дорогой! Обычно на манто, например, берется десять юных ягнят. А Хватадзе делает шубу из двух взрослых овец. Твой Протарзаношвили молодец. Правильно задумал: биографию барашка от пастбища до манто… Понимаешь, дорогой?

— Понимаю, — отвечал Юрий. — Но почему у вас в лаборатории, как в духане, шашлыком пахнет? Это синтез или анализ?

— Ай, злой человек! При опыте, при облучении, перегрев иногда получается… Вот барашек и начинает пахнуть!

— А при чем здесь жареный лук? Да еще вино?

— Секрет изобретателя! — прошептал Хватадзе, сверкая глазами. — Свойство лучей, понимаешь?

На крыльце веранды появилась женщина в синем комбинезоне. Она тащила упирающуюся овцу. Синтетическо-аналитическая овечка выглядела ослепительно. Ее можно было вести на любую выставку. Даже у орла-ягнятника и то не поднялось бы крыло на такую красоту!

— Невозможно оставаться равнодушным при виде такой прелести, — сказал Юрий умиленно. — Разрешите, я ее сниму на память?

— Пожалуйста, дорогой! Гавриил Хватадзе совершил великое открытие! Он его не скрывает! Гавр сделал свое дело — Гавр может уходить. Пусть потомки носят мой каракуль!

…По дороге к кинотабору у всех троих спутников было бодрое настроение. Овца радовалась окончанию лабораторной процедуры. Юрий размышлял о том, какой восторг на студии вызовут снятые через окно кадры. Хватадзе предвкушал тот торжественный день, когда экраны всей страны покажут его лицо миллионам зрителей. По небу, гонимая ветром-чабаном, бежала отара облаков. Заходящее солнце было наполовину прикрыто черной, как бурка, тучей.

Хватадзе, подталкивая подопытную овцу, направился к холму. У протарзановского шатра стояла Арзамасцева. Мэтр, прощаясь, галантно целовал ей руку.

— Ксения Николаевна? — удивился Юрий. — Еще здесь?

— Овец можно отправлять к родным очагам! — раздался над лугом усиленный рупором голос Виктора Викторовича. — Продолжаем крупноплановые съемки!

Гиндукушкин опрометью бросился выполнять приказ и налетел на Юрия.

— Какая женщина! — скосив глаза в сторону Арзамасцевой, сказал Власий. — Одно слово — и мэтр пал к ее ногам, вернул овцам свободу! Законные владельцы уже разгоняют их по домам! Сила убеждения!

— Протарзанов просто испугался вмешательства прессы, — усмехнулся Юрий. — Ксения Николаевна не только редактор многотиражки, но и фельетонист «Красногорской правды».

— Я бы запретил красивым женщинам писать фельетончики, — сказал Гиндукушкин. — Неужели они не могут найти себе другого занятия, более благородного?

Маленькие глазки Власия блудливо бегали. Носик-флюгер румянился под прощальными лучами солнца. Власий боялся, что Можаев станет расспрашивать его об утерянном письме…

— Может, помочь тебе чем-нибудь, старик? Может, вы с Благушей решили все-таки доснимать свой шедевр? Вам нужна, наверное, пленка? Коробочку я могу устроить. Из собственных запасов. Как близким друзьям, а?

— Пленки нам действительно не хватает, — огорченно сказал Юрий. — Посему от даров не отказываюсь! Ну, я пойду к Протарзанову. А ты меня потом разыщешь.

…Чита воинственно ощетинилась и зарычала. Виктор Викторович оглянулся. На фоне заката он выглядел монументально. Стальной костюм казался бронзовым. Рупор в руке походил на сказочную палицу.

— Вместо того, мой юный друг, чтобы выполнять мои распоряжения, — неумолимо сказал Протарзанов, узрев Можаева, — вы шатались под сенью местных кущей. Продолжайте в том же духе, продолжайте…

— У меня на данном этапе дело не личного, а общественного порядка, — произнес Юрий. — Я тут снял кое-что… Очень интересное. Эти кадры имеют для вас решающее значение!

— Не надо, — холодно отмахнулся Протарзанов. — До сих пор я как-то обходился без помощи нерадивых учеников.

— Предупреждаю, Виктор Викторович: снимая «Красногорское руно» и этого Хватадзе, вы губите государственные деньги!

Самоуверенный, насмешливый взгляд приморозил Можаева к месту.

— Так вот какими пустяками вы взволнованы, мой юный друг? — ядовито сказал мэтр. — Только не пытайтесь трещать крыльями и говорить слова из газетных передовиц. Об этике, растратах, самокритике и прочих сантиментах… Я отгадал, что вы хотели процитировать. Не так ли?

— Вы помогли мне обойтись без резких выражений, — глухо сказал Юрий, беря себя в руки. — Но кое-что из «сантиментов» вами было забыто. Например фальсификация.

— Я знаю, юноша, что вам давно не нравится мой творческий метод. Не делайте широких морских жестов — вы не в открытом океане. Не кивайте на эту толпу. Учтите, я снимаю для миллионов. Важен конечный результат. Если фильм будет снят по-протарзановски, мне простят все… И тогда вы придете ко мне с поздравлениями. Но… возвращение блудного сына не состоится. Его даже не пустят на порог. А сейчас, мой юный друг, убирайтесь и не мешайте мне творить.

И, отвернувшись от Можаева, Протарзанов крикнул в рупор:

— Эй, готовьте орлов! Тащите сюда чабана с овцой! Дайте свет! Как со скалой? Утечки воздуха нет? Снимаем кадр номер шестьдесят восемь! Учтите, мы должны придерживаться во всем суровой правды жизни!

— Я тоже за правду жизни, — негромко сказал Юрин и, зайдя за режиссерский шатер, вскинул аппарат.

На поле начиналась очередная инсценировка.