Невеликие стены города Острожца были грязного цвета, во многих местах покрыты оледеневшим снегом. Купола церкви тускло сверкали на солнце. Избы посада, разбросанные там и тут, напоминали стаю собак, выбежавших из городских ворот.
Окружающие посад надолбы — деревянные столбы — тесно, в два ряда, притороченные друг к другу, местами были разрушены.
Сани миновали надолбы, посадские постройки и по мосткам через заваленный снегом ров въехали в городские ворота.
Низенькие курные избы с чёрными деревянными кровлями, виднеющимися сквозь проталины на крышах, набегали со всех сторон на Петруху, словно хотели сжать его, раздавить, — такой показалась ему городская улица после сверкающего простора полей.
На ночлег возчик и Петруха остановились в сарае, таком широком, словно его кто-то ударил по крыше и расплющил.
Ранним утром возчик простился с Петрухой:
— Не забывай, малец, про голый камень! Помни — всё при тебе!
И уехал на рынок, чтобы занять место получше.
Петруха ещё полежал немного у остывающей печи, потом проверил, не пострадали ли за ночь куклы, снова аккуратно завернул их и вышел в город.
Сани, возки, волокуши — всё двигалось к рынку.
Туда же шли горожане, мужики, нищие.
Целые своры собак, голодных и худых, рыскали по улице в поисках еды.
Голос торжища был слышен издали — крики, звон, грохот, ржание сливались в один монотонный шум. Но чем ближе подходил к рынку Петруха, тем отчётливее различались отдельные звуки.
Вот крики торговца рыбой, вот звон чугунов и топоров, вот ссорятся купец и мужик, вот заунывно кричит нищий, вот подковывают лошадь, вот дерутся собаки…
Петруха пошёл по торговым рядам. Колёса, ободья, дуги, бочки, скамьи, ложки — ряд деревянный.
Ряд скобяной — топоры, пилы, чугуны, жбаны, крюки, ножи.
Съестной — мясо, рыба, соль, крупы всякие, тут же овёс, мука, отруби…
А это уже не ряды — тут торгует кто чем горазд.
Разноцветная гора сундуков — алых, синих, зелёных, жёлтых.
Старик и трое парней — сыновья, наверное, похожи и друг на друга, и на старика — бойко расторговывают, распродают свой товар. Особенно ходко идут небольшие яркие сундуки, которые можно унести одной рукой.
Одни торгуются, а другие стоят смотрят на игру красок.
— Вон, гляди, с золотом — ну чисто из боярского терема!
— Сколько стоит тот, который подешевле?
— Эх, одного гроша не хватает, а то бы все сразу купил!
— Купи, Игошка, сундук. Спасибо скажешь!
— А что мне с ним делать?
— Одежду свою будешь в него складывать.
— А самому голым ходить? У меня вся одежда на мне, вторых штанов нету!
Вокруг сундуков расположились нищие, какие-то старухи, ребятишки.
Даже два пса, вывалив яркие дымящиеся языки, присели возле, прикидывая, видно, съедобен ли самый маленький, цвета свежего мяса, сундук? Тот самый, который старик держит возле себя и куда кладёт кошель с вырученными от продажи деньгами?
— Есть ли, купцы-молодцы, такой сундук, у которого крышка музыку играет? Откроешь — спляшешь, закроешь — споёшь. Куплю, за ценой не постою!
«Где я слышал этот голос? — тряхнул головой Петруха. — Недавно, кажется…»
И тут он увидел возле старика купца своего старого знакомого — скомороха-вора.
Петруха сразу узнал его по бегающим наглым глазам. На воре был ярко-жёлтый зипун, разноцветные лапти и колпак с бубенцом на конце.
Вор крутился вокруг денежного сундучка, как крыса вокруг сала.
Петруха до боли закусил губу — будь на то его воля, всех воров на земле он предал бы мучительной смерти.
— Эй, купец, — крикнул Петруха, — сиди да посматривай, не ровен час в убытке останешься!
Все обернулись к Петрухе. Старик, его сыновья, вор-скоморох.
— А-а, старый друг лучше новых двух, — отходя от заветного сундука, сказал как ни в чём не бывало скоморох-вор. — Ты чего тут потерял?
И, не дав Петрухе слова сказать, подтолкнул его в сторону, прошептал зло:
— Каждому своё, не мешай мне, Петрушка, хуже будет. Что примолк?
— Лучше молчать, нежели врать… Камень продал и во всё новое обрядился? — с горечью произнёс Петруха. — Не пойдут тебе во здравие воровские деньги.
— Пристукнул бы я тебя тут, — спокойно проговорил скоморох-вор, — да жалко. И в яму не хочется попадать. Да и ватага наша тут — слышишь? — уже работать надо!
Петруха прислушался. Действительно, в рыночном шуме можно было различить звуки гудка и бубна.
Скоморох-вор исчез в толпе.
Петруха вместе с горожанами, нищими, ребятишками, мужиками пошёл смотреть скоморошину.
В нескольких шагах мелькнуло знакомое лицо возчика, он встретился глазами с Петрухой, крикнул:
— Сейчас посмотрим потеху!
Петруха хотел пробраться к нему, но не сумел: толпа стала гуще, музыка — громче, слышны были только отдельные выкрики скоморохов.
Поднявшись на носки, Петруха увидел, как скоморох-вор в шапке из дубовой коры, важный, надутый, ходит по площадке.
«Барин-боярин!» — догадался Петруха.
В их ватаге любили эту скоморошину. Кто-нибудь, чаще всего сам Потихоня, был барином-боярином. Все остальные скоморохи приходили к нему с дарами-посулами. Кто с песком, кто с лопухом, кто с веником берёзовым, кто с камнем.
Просители низко кланялись, просили у барина-боярина различные милости. Барин-боярин каждому говорил что-нибудь обидное, обзывал их оборванцами, мужичьём вонючим. Кончалась скоморошина тем, что все набрасывались на барина-боярина и били его, а он старался спастись, но обычно барину-боярину это не удавалось.
От скомороха, который изображал барина-боярина, зависело очень много: он должен был умело оскорблять «просителей», а во время драки веселить зрителей, показывая свою трусость.
У Потихони сцена драки выходила особенно смешно: такой богатырь, а трусит!
В разгар потасовки тощий Грек обычно произносил своим набатным голосом:
— Люди добрый, посмотрите, как холопы из бояр выбивают жир!
…Петруха разглядел всего трёх скоморохов: вор был «боярином», а два других, меняя шапки, изображали мужиков-просителей. В то время как один из них переговаривался с «барином-боярином», другой играл на гудке и приплясывал.
Скоморохи были опытные — Петруха это сразу понял. Ведь втроём выступать трудно — отдыха не получается, подмены нет…
Видимо, двое пожилых скоморохов давно знали друг друга, а вор лишь недавно примкнул к ним.
«А может, они все воры? — подумал Петруха. — Целая шайка?»
Тем временем «мужики» начали тузить «барина-боярина», вокруг раздался радостный смех: вид побитого «барина-боярина» всегда веселит народ.
Скоморохи обошли с шапками зрителей и, наигрывая плясовую, двинулись в другую часть рынка.
Пробежал, расталкивая народ и громко ругаясь, какой-то краснорожий дядька, очень похожий на вылепленную Петрухой куклу — пучеглазого стражника.
— Боярский холуй за подмогой побежал! — крикнули рядом.
Петруха вздрогнул: кто-то из людей воеводы побежал за стражниками. Скоморохов могли посадить в яму, обвинив их в «подстрекательстве к избиению».
«Надо предупредить!» — решил Петруха и бросился следом за скоморохами.
Петруха смог пробраться к скоморохам тогда, когда они уже начали своё второе выступление.
Площадка находилась прямо перед купцом, продающим сундуки.
Вор снова был «барином-боярином».
Петруха не решался помешать представлению.
«Авось успеют деньги собрать, пока стражники появятся… А может, здешний воевода подобрее других, тогда всё обойдётся…» — думал Петруха, прижимая к груди свёрток с куклами.
Скоморохи, может быть, и успели бы закончить игру, но «барин-боярин», убегая от «мужиков», бросился к торговцу и затеял такую возню среди сундуков, что из-за криков старика купца и его сыновей, смеха зрителей никто не заметил, как над толпой блеснули бердыши — появились стражники, сопровождаемые краснорожим дядькой.
Увидя их, Петруха рванулся к скоморохам, но сам, споткнувшись о сундук, чуть не свалился.
— Стой! — раздался зычный крик стражника. — Глумцы, голь перекатная, бесовское отродье, смутьяны!..
Погрустневшие скоморохи, на ходу снимая с себя колпаки, послушно подошли к стражникам.
Петруху удивил довольный вид скомороха-вора, который первым подскочил к стражникам. Словно радовался он этой беде.
— Мы люди прохожие, зла никому не делаем, — начал пожилой скоморох, но стражник остановил его:
— Воевода-батюшка повелел всех скоморохов в яму посадить! Кто тут ещё скоморохи? Их трое было? — обратился стражник к краснорожему.
— Трое, трое, все тут, — подтвердил краснорожий. — Будут знать, как смуту сеять, бояр бить!
— Держи вора! — раздался истошный крик старика сундучника. — Кошель украли! Из сундука вынули!
— Держи! Держи! Держи!.. — закричали сыновья сундучника, и один из них ухватил Петруху за плечо.
— Да ты что? — попытался вырваться Петруха, но парень так крепко вцепился в зипун, что тот жалобно треснул.
— Ты и давеча тут вертелся, у сундуков, — сказал парень, — я тебя приметил. И сейчас опять прямо в товар влез!
Стражники, как коршуны, почуявшие добычу, даже вперёд подались.
Петруха растерянно огляделся и вдруг наткнулся на наглый, торжествующий взгляд скомороха-вора.
Мгновенно встала перед Петрухой вся картина: как нарочно вор затеял потасовку среди сундуков, как обрадовался стражникам — ведь скоморохов отпустят на волю в конце концов, а вору клеймо ставят да батогами рёбра считают.
— У него кошель! — показывая на вора, закричал Петруха. — Держите его! Вор он, а не скоморох!
Стражник так ловко и сноровисто вытащил у вора кошель, будто знал, где тот его прятал.
— Держите его! — закричал вор, показывая на Петруху. — Это не вор, зато скоморох!
Стражник бердышом ткнул Петруху в спину:
— Иди сюда!
— Да он же ещё малец совсем! — сказал один из пожилых скоморохов стражникам. — Отпустите его!
— Не по годам бьют, а по рёбрам! — захохотал вор.
Старик сундучник бросился выручить из рук стражника свой кошель, начался торг: стражник не хотел задаром выпускать свою добычу.
Второй стражник спросил Петруху:
— Ты скоморох?
— Да истинно, вот те крест! — закричал вор.
— Покажь! — кивнул стражник на свёрнутую холстину, которую Петруха держал под рукой.
Скоморохи вытянули шеи, стараясь увидеть из-за плеча высокого стражника, что́ там у парнишки в свёртке.
— Ого! — увидев куклы, радостно молвил краснорожий. — Ещё одного смутьяна изловили!
— Ну, пошли, охальники! — Стражник кончил торг и отдал кошель купцу, предварительно ссыпав себе в карман горсть монет. — Да побыстрее, в яме выспитесь!
В толпе Петруха увидел возчика.
Ободряюще подмигнув Петрухе, он сказал:
— Помни, Петрушка, о голом камне! Всё при тебе!