Приходили возы из монастырских сёл, уходили, скрипя полозьями, обозы в дальние и близкие города, но обоз на Москву откладывался со дня на день вот уже вторую неделю.

Петруха места себе не находил. Бегал обходной тропкой в бор — к сосне заветной. В свой тайник — дуплецо — заглядывал: всё ли в целости-сохранности?

Летом в бору тропинками, как паутиной, всё оплетено. Ту зверь проложил, ту — богомолец. А зимой все стёжки-дорожки позасыпаны. Поэтому очень боялся Петруха за свои следы: зимой на снег ступишь — весь лес знает, куда ты путь держал.

Заметал следы со тщанием, но всё недоволен был — от острого глаза не скроешься. Решил Петруха к своему заветному дуплецу добираться с оглядкой, в обход, а не напрямик; к лаптям дощечки привязывал, чтоб не проваливаться в снег. Вроде менее приметно стало.

Надумал ещё с соседнего дерева двухдуплистого приметного на свою сосенку перелезать — попробуй, отыщи следы!

Один раз из озорства в верхнее сосновое дупло залез. Лезть трудно, дерево внизу без сучьев, в три обхвата. Однако осилил. Залез в дупло, сел — не повернёшься. Снизу не видно. А куском коры загородишься — будто нет тебя вовсе.

Подумал Петруха, затем вылез, куском старой коры, как заслонкой, прикрыл верхнее дупло.

Вниз старым путём не полез, а ухватился за толстый сук и по нему на соседнее дерево перебрался.

Там спускаться было легче — сучьев поболе, да и сосенка потоньше.

Отошел от сосны, поглядел: вместо двух дыр в стволе стала одна. Верхнего дупла как не бывало!

…А обоз московский всё ещё стоял в монастыре. Совсем решил было Петруха его не дожидаться, а отправляться в путь-дорогу. Хлебом запасся, салом.

Но тут случилось такое, что о дороге Петруха и думать бросил: привезли в монастырь скомороха, по рукам по ногам связанного. Сказывали, что украл скоморох в селе монастырском у посельского старца не то крест золотой, не то камень самоцветный.

Вора посадили в верхнюю башенную келью, под замок.

Петруха не верил, что скоморох мог украсть что-нибудь. Сколько раз на его памяти их ватагу понапрасну обвиняли попы да монахи во всяких грехах! Недаром говорится: скоморох попу не товарищ. Взять хотя бы полонского воеводу. Ведь и он кричал на ватагу: «Воры, воры!»

Места себе Петруха не находил. Ему нужно было увидеть скомороха. Может, кого-нибудь из товарищей схватили? Потихоню? Грека? Рыжего? Фролку? Фомку?

Бродил по монастырю Петруха как неприкаянный. Думал: как бы до скомороха добраться, словом перемолвиться?

Холодная келья, куда скомороха заперли, находилась высоко, под самой башенной крышей. Окошечко узкое, как бойница. Ход на башню закрыт, — внизу дверь дубовая на замке да вверху лестницы дверь железная. Не убежишь!

А ежели верёвку с крюком раздобыть, да её со стены на крышу башни закинуть? По ней до окошка легко забраться можно будет.

Верёвка у Петрухи давно на примете имелась, а вот с крюком хуже — надо искать.

Пошёл на монастырскую кузню, подобрал загогулину железную. Попробовал — крепкая вроде. Взял. Авось пригодится.

Целый день пробегал, вернулся в избу под вечер. Богомаз посмотрел, пошевелил усами соломенными, ничего не сказал.

Спать легли. Подождал Петруха, пока мастер заснёт, вытащил из сеней верёвку, начал загогулину прилаживать. Верёвка толстая, в узел не сворачивается.

Пришлось с одной верёвкой на стену лезть.

Луны не было, мелкий снежок с неба сыпался. Подошёл Петруха под самую башню, свистнул тихонечко, по-снегириному.

Никакого ответа.

Тогда Петруха начал тихонечко на губах мелодию скоморошью наигрывать:

В узком оконце забелело что-то.

— Эй… — раздался сверху приглушённый, осторожный голос. — Кто таков?

— Верёвку принять словчишься? — спросил Петруха.

— Бросай!

Петруха бросил. Не попал в оконце. Вдругорядь бросил — попал, но скоморох не успел ухватить конца. В третий раз почувствовал — крепко. Авось выдержит!

Упёрся ногами в стену, руками верёвку перебирать начал. Добрался до оконца. Узко, но без решётки. Примерился — плечи, если боком повернуться, проходят. Значит, пролезть можно, если зипун снять.

А как снимешь, когда руки заняты, держаться нужно?

Скоморох втянул зипун в келью, помог Петрухе протиснуться сквозь оконце, верёвку убрал, чтоб не болталась снаружи.

Петруха разглядел его — незнакомый. Ну, всё равно свой, товарищ. Поверх зипуна кафтан, на голове колпак с кисточкой.

— Лазить умеешь, — сказал незнакомец одобрительно. — Из скоморохов будешь?

— С ватагой Потихони ходил, — ответил Петруха. — Воевода полонский нас разогнал.

— Слышал, — кивнул головой скоморох, — и посейчас ещё вас по дорогам ищут. Сказывают, вы не то дом воеводы спалили или ещё что-то натворили…

— «Сказывают»! — обиделся Петруха. — Про тебя вот сказывают, что ты камень-самоцвет украл!

— Такая наша доля скоморошья, — вздохнул незнакомец, — что где ни случись — всё нас бьют. Али я виноват, что зипун дыроват… Скоморохова доля горькая, — тихонечко запел он, — что дают, бери, только то твоё…

— Как ты от ватаги-то своей отбился? — спросил Петруха.

— Кончилась масленица, начался великий пост — что скомороху делать? — Незнакомец зябко повёл плечами. — Разошлись кто куда. А голод не сосед — от него не уйдёшь. Меня чёрт попутал в монастырское сельцо попасть на ночлег. Забрался на сеновал. Наутро — крик, посельский старец вора ищет. Схватили меня, гудок поломали, в шею надавали, связали и сюда привезли. За сена клок они и вилы в бок… Погибла моя голо-о-вушка-а! — вполголоса затянул скоморох.

— Может, я тебя и выручу, — к задумчиво проговорил Петруха.

— Ты? Меня? — Скоморох рассмеялся. — Неказист малец, а самого игумена осилить хочет!

— Плох тот скоморох, который с попом справиться не может! — ответил Петруха. — Ну, я назад… Не ровен час, приметит кто…

— Не поминай лихом, брат! — грустно сказал скоморох.

— Ещё встретимся! — втискиваясь в оконце, бодро произнёс Петруха. — Попы и то друг дружке помогают всегда, а уж нам-то не пристало товарища в беде бросать… Подай зипун да спускай верёвку… Я тебе по-птичьи свистеть снизу стану, всё веселей будет.

Замёрзшие руки плохо слушались. Зипун Петруха надевать не стал, бросил вниз. Сам следом спустился, подёргал верёвку — мол, всё в порядке. Скоморох отпустил конец, и верёвка бессильно и вяло, как дохлая змея, упала к ногам Петрухи. В монастыре было по-прежнему тихо. Петруха запихал верёвку под зипун и, подпрыгивая, чтобы согреться, побежал к богомазне.

Утром, выйдя во двор, Петруха удивился суетне, которая поднялась вокруг московского обоза.

— Ужо, кажется, тронем, — сказал Петрухе конюх, волочивший сразу три мешка овса, — в столицу-матушку покатим…

«А как же скоморох? — метнулось в голове у Петрухи. — Ведь забьют батогами! Я же спасти его обещал!.. Будь что будет — выручу товарища, а там авось обоз догоню…»

Петруха успокаивал себя: уж он-то знал, что меньше чем за неделю ему со своей задумкой не управиться.

«Однако если поспешить, то и обоз можно задержать на несколько дней!» — вдруг пришло на ум Петрухе. И он побежал отыскивать поваренного старца.

Пузатый монах по-хозяйски расхаживал вокруг саней, в которые грузили различную снедь.

— Святой отче, — промолвил Петруха, глядя на старца влюблёнными глазами, — привиделось мне, что в лесу открылось чудо дуплянское…

— Опять чудо? — наклонил голову к Петрухе монах. — В нашем лесу?

— Стоит в бору, в чащобе, сосна вековая, — запричитал Петруха, — а в той сосне дупло чудотворное. Соловьём поёт, человеческим голосом говорит. Про что дупло на вечерней заре ни спросишь — ответ даёт. Не иначе, благодать божья сошла на ту сосну!

— Дуплянское чудо… — Монах почесал затылок. — На вечерней заре, говоришь? А ты, отрок, то дерево дупляное указать можешь?

— Могу, святой отец. Пока не запамятовал ещё, — возможно смиреннее ответил Петруха.

— Жди меня здесь, чадо! — приказал старец и, подобрав полы, побежал к собору.

Петруха покорно ждал, топчась лаптями по снегу, стуча ногой об ногу.

Потом за ним пришёл незнакомый длинный инок и повёл его к игумену.

В высокой просторной келье Петруха увидел одного из тех важных старцев, которые заходили в богомазню. Старец сидел в кресле и держал в руке длинный посох.

— Отроку Петру постоянно видения бывают, — сложив руки на груди, почтительно докладывал старцу пузатый монах. — И нынче его уподобил господь — показал чудо дуплянское…

Петруху заставили рассказать всё по порядку.

— Отрок пойдёт в лес и покажет ту сосну засветло, — приказал старец, стукнув посохом об пол.

Через некоторое время Петруха в сопровождении длинного инока и двух монахов направился к дуплистой сосне. Ноги проваливались в глубокий снег, идти было трудно.

«Только бы кору в верхнем дупле ветром не выбило… — волновался Петруха. — А то всё чудо сорвётся!»

Петруха порядком поводил своих спутников по заснеженному бору, прежде чем привёл их к приметному дереву. Чёрная дыра нижнего дупла, как жерло берлоги, чернела среди ствола. Второго дупла видно не было: кора-заслонка своё дело выполняла исправно.

— Не спутал? — спросил пузатый, так задрав голову, что чуть шапка-скуфья в снег не свалилась.

— Разве видение — это не воля божья? — елейным голоском отвечал Петруха. — А бог никогда не спутает!

Монахи покричали, покликали чудо, но дупло таинственно молчало.

— Сейчас рано ещё, — пояснил Петруха.

— На вечерней заре сюда придём, — сказал молчаливый инок.

И все пустились в обратный путь. Монахи надламывали ветки молодых сосенок — примечали дорогу.

Перед вечерней зарёй монахи снова в лес отправились. Петруху с собой кликали — отказался: дескать, живот болит.

Сам же следом за монахами в ворота вышмыгнул. Дощечки к лаптям привязал, чтобы не проваливаться в снег, и самой краткой дорогой к сосне прибежал.

Влез сперва на соседнее дерево, на заветную свою сосенку, а уж потом по сучьям до дуплистой сосны добрался.

Спустился к нижнему дуплу, бросил в него иконку древнюю, — у богомаза в углу среди разной завали отыскал.

Затем снова вверх пополз, едва в дупло меньшее втиснулся. Корой прикрылся, как щитом. В коре глазок проковырял, чтоб вниз смотреть. Вторую дыру против рта сделал. Чудо готово!

Пригрелся в дупле, даже дремать начал, когда послышались внизу голоса.

— Никто к стволу сосны не подходил, — говорил пузатый монах, продолжая начатый в пути разговор. — Видите — следов возле неё нет. Значит, в дупло никто забраться не мог.

— Туда не заберёшься, — вздохнул длинный инок, — ствол-то, что столб, — гладок да толст, что брюхо.

— Заря, заря вечерняя! — заторопился третий монах. — Спрашивайте, спрашивайте…

Монахи подошли ещё ближе к сосне, и Петруха уже не мог их разглядеть в глазок.

— Скажи нам, чудо дуплянское, — начал инок, — откуда ты появилось?

«Что им ответить? — подумал Петруха. — Откуда я появился?»

— Молчит, — произнёс внизу пузатый. — Спроси-ка его ещё разок…

Петруха понял, что мешкать нельзя, и зацокал, как соловей, готовящийся к пению:

— Цок-цок-фьють… цок… цок…

— Поёт! Поёт! — радостно воскликнул инок. — Хвала господу, явил нам чудо дуплянское!

Послышалось падение нескольких тел — видимо, монахи плюхнулись в снег, отбивая земные поклоны.

— О чём же с ним говорить? — спросил пузатый.

— Оно всё должно ведать! — льстиво ответил инок. — Чудо дуплянское, скажи, что ждёт нашу обитель?

«Ну, скоморошья душа, не теряйся!» — мысленно подбодрил себя Петруха.

И, стараясь басить, как Грек, сказал:

— Позор и горести…

Внизу заволновались.

— Скажи нам, чудо дуплянское, за что позор и горести обрушатся на обитель нашу? — спросил пузатый.

— Невинного вором нарекли… — ответил Петруха, замирая от страха.

Монахи заговорили все вместе:

— Это про скомороха…

— Нужно идти отцу игумену доложить.

— Чудо про всё знает!

— Ещё что спросить?

— Пусть отец игумен сам вопрошает…

— А вдруг в дупле сидит кто? — обеспокоенно молвил пузатый старец. — Проверить нужно… Инок Власий, ты помоложе да полегче, слазий-ка, взгляни…

Инок вначале было заартачился, но потом изъявил согласие.

— Но вы подсадите меня, братья! — потребовал он.

Монахи завозились у сосны. Власий раз или два плюхнулся в снег, наконец ему удалось вскарабкаться по стволу к самому дуплу, уцепиться за его край.

— Суй в него руку, не бойся! Шарь лучше! — подбадривали его снизу.

— Пусто… — пыхтя, отвечал Власий. — Нет ничего… А-а… Нашёл! Мать пресвятая богородица!.. Икона чудотворная!

Власий начал спускаться, сорвался, упал в сугроб, выскочил из него, отбежал…

Петруха увидел его обалделое лицо и чуть не расхохотался.

Монахи сгрудились, рассматривая икону.

Потом подошли все вместе к сосне, запели молитву.

Снова раздались звуки падающих тел — видимо, опять начались поклоны.

Потом заскрипел снег: монахи поспешно удалились.

В лесу заметно потемнело, солнце уже почти скрылось.

Петруха, как бельчонок, высунулся из дупла, огляделся — никого.

Заслонил дыру корой. Прицелился, ухватился за сук, перелез по нему на соседнюю сосну, спустился на снег.

Нацепил дощечки от бочек на лапти, прикрутил их жилками, побежал обгонять монахов.

Когда монахи входили в монастырь, Петруха уже как ни в чём не бывало сидел на крыльце богомазни и растирал краски.

— Будь благословен, отрок! — положил Петрухе на голову руку пузатый монах.

— Буду, — сказал Петруха послушно.

Поваренный старец посмотрел удивлённо, снял руку с Петрухиных вихров и пошел к отцу игумену.

Петруха с сожалением смотрел на служек, продолжавших копошиться вокруг длинного ряда саней.

На ночь глядя заглянули к богомазу два инока с братиной браги, заговорились допоздна.

— Святой старец наш ни о чём, кроме дуплянского чуда, говорить ныне не может, — сказал один из иноков. — Сам завтра отправляется к той сосне.

…Назавтра Петруха уселся в дупло задолго до вечерней зари. Сидел смирно, всё прикидывал, как на игуменские вопросы отвечать.

Белка присела возле дупла, покрутила головой, поцарапала лапой кору, вздрогнула, исчезла.

Ещё какой-то зверь или птица копошились рядом, потом всё затихло.

Что внизу делается, видно Петрухе было плохо. А большую дыру для глаз он делать боялся. Хватит и той, что для рта.

Игумен прибыл на санях, — слышно было фырканье коней, скрип полозьев.

Как и в прошлый раз, к сосне близко никто не подходил. Монахи осмотрели все следы, ничего подозрительного не приметили.

— Солнце заходит, — почтительно произнёс кто-то.

Затем молодой и звонкий голос, видимо повторяя слова игумена, задал вопрос:

— Скажи, чудо, даст ли великий князь нам в дар земли Мглинского уезда?

— Если будет на то воля божья, — пробасил Петруха: точно так, как он помнил, отвечали попы на всякие каверзные вопросы.

— Скажи, чудо дуплянское, — вопрошал всё тот же задорный голос игуменского служки, — вор ли тот скоморох, что сидит у нас в башне?

— Невинного вором нарекли, — ответило дупло.

— А когда идти обозу с податями государевыми во стольный град? В прошлую зиму лиходеи обоз наш в лесу разграбили, заново подати собирать пришлось.

— Благословен будет путь послезавтра поутру! — провещало «чудо».

— Сколько новых поселенцев придёт на земли нашей обители? — послышался новый вопрос.

Петруха молчал. Какие поселенцы? Сколько их может быть?

Дупло ответило заливчатой соловьиной трелью.

— Заря кончается, — проговорил кто-то.

Монахи запели молитву.

Петрухе видно было, как солнце золотым куполом стоит над верхушками леса, как оно склоняется всё ниже, ниже…

В лесу сразу после захода солнца стало мрачно. Заскрипели полозья, раздалось топанье многих ног — братия заторопилась в монастырь.

На этот раз Петрухе не удалось обогнать едущего на санях игумена, пришлось ему пережидать в лесочке, пока монахи не разбредутся по своим кельям.

Поутру повели скомороха к игумену.

Петруха спрятался, чтобы скоморох его не приметил, — вдруг покажет, что они знают друг друга?

Но, как того Петруха и ждал, скомороха не отпустили на все четыре стороны, а снова отвели в холодную башенную келью.

Когда об этом случае Петруха заговорил с богомазом, тот пошевелил соломенными усами, ответил коротко:

— Гудошник этот — вор. Не впервой ему на правёж идти.

Петруха решил не возражать — пусть думают кто что хочет. Он-то знает правду!

А на вечерней заре пришлось снова бежать в бор, лезть в дупло: а вдруг кто-нибудь придёт к «чуду»?

Несколько монахов явились к сосне. Задавали непонятные вопросы — о каких-то деньгах, о монастырских делах.

Дупло отвечало невразумительно:

— Бум-м-м!

Или:

— Если будет на то воля господня!

Время от времени пело по-соловьиному.

Монахи были довольны: «чудо» ими не брезговало, разговаривало.

На вопрос о виновности скомороха Петька уже в третий раз ответил:

— Невинного вором нарекли…

А затем, чуточку подумав, добавил:

— Большой позор падёт на обитель!

До богомазни Петруха добрался удачно. Но спалось ему плохо: ведь утром, согласно словам «чуда дуплянского», отправляется обоз на Москву. Эх, предсказать бы ему тогда иной срок — через неделю, что ли!

Но не мог же он сейчас идти с обозом: ведь скомороха ещё не освободили. И кто думал, что его будут держать даже после «чуда»!

Утром, ещё до восхода солнца, обоз ушёл. Петруха выскочил на крыльцо, слёзы смахнул.

— Что ты? Не бит, а плачешь? — спросил удивлённо богомаз и пошевелил соломенными усами.

О «чуде» уже стало известно в ближних деревнях. Богомольцы пришли в монастырь, спрашивали, как пройти к «чуду», прикладывались к «дуплянской» иконе.

Повторяли «чудесные» слова об обозе и невинности скомороха.

Игумену другого выхода не оставалось: «чудо» обещало монастырю большие доходы, верующие не должны были сомневаться в «дуплянских» предсказаниях.

И скомороха, при всём честном народе, выпустили на волю.

Днём Петруха взял торбу с едой, пошёл в бор, вынул из дупла пояс с монетами, снял зипун, поднял рубаху, пританцовывая от холода, дважды обвязал пояс вокруг себя. Потом оделся, торбу на спину приторочил.

На обратном пути приходилось Петрухе то и дело с проторённого следа в чащобу сворачивать — двигались к «дуплянскому чуду» богомольцы и монахи.

Не заходя в монастырь, Петруха вышел на санную дорогу, ведущую к Москве.

Сбросил с лаптей дощечки, закинул их подальше в кусты.

Обернулся назад, взглянул на купола, торчащие из-за высокой стены…

— Ну, спасибо тебе, малец, удружил… Ввек не забуду! — раздался рядом весёлый голос.

Петруха увидел выходящего из-за деревьев скомороха.

— Не пугайся. Это не леший, а человек пеший! Я, малец, как прослышал о «дуплянском чуде», сразу смекнул: твоего ума дело, — продолжал скоморох. — Хитёр, малец, зело хитёр!

— Я из-за тебя московский обоз упустил, — сказал Петруха.

— Догоним! Нам обоим отсюда уходить поскорее нужно. — Скоморох похлопал Петруху по плечу. — Тебе подальше от чуда, а мне здесь не по нраву… Того гляди, в яме или башне очутишься.

— Как же обоз-то догнать?

— Дойдём до сельца, что за рекой, а там лошадей подрядим. Со мной не пропадёшь!

— Да-а, задаром кто ж нас повезёт? — усмехнулся Петруха. — Может, мы с тобой мужичков веселить в дороге будем?

— А это ты видел? — Скоморох протянул Петрухе кулак, разжал его, и на грязной ладони загорелся, как маленькое заходящее солнце, красно-рыжий камень-самоцвет.

— О-о-ох! — только и смог произнести Петруха.

— Не пойман — не вор, не куплен — не холоп! Во! Продадим его и с деньгами будем. Повеселимся в матушке Москве — пусть знает скоморошью удаль! — Скоморох сжал кулак, маленькое солнце погасло.

— Тот самый самоцвет? — дрогнув, спросил Петруха. — Который у посельского старца пропал?

— Тот самый, — гордо подбоченился скоморох.

— Вор ты, а не скоморох! — закричал Петруха срывающимся голосом и отскочил в сторону. — Вор! Вор! Вор!

И он побежал по дороге — прямо в ярко-рыжее солнце, спускающееся за делёкие поля.

— Дурень! — гаркнул ему вслед скоморох. — Ведь замёрзнешь один-то ночью!

— Замёрзну, а красть не пойду! — обернувшись, зло крикнул Петруха и побежал ещё быстрее.