История ляхов в первое время появления их в Европе покрыта глубокой тьмой. Это племя как будто не имевшее у себя детства. Хотя начальный русский летописец и говорил, что ляхами прозвались словени, седшие на Висле, но даже в самой польской историографии, как ни жидка она, а уже поставлен вопрос, принадлежат ли ляхи к славянскому племени? Куник[149]Арист Аристович Куни´к (1814–99) — историк, филолог, этнограф. В своих основных трудах исследовал отношения Древней Руси со скандинавами, Византией и тюркскими народами (печенегами, половцами, торками). Немец по рождению, выпускник Берлинского университета, переехавший в Россию в 1839 году, Куник развивал «норманскую теорию», то есть утверждал, что норманны, или варяги, основали первое древнерусское государство на территориях, заселённых разрозненными восточнославянскими племенами.
сообщает за исторический факт, что польско-чешские славяне некогда покорены были неславянским племенем лингов (Lancas, Lyncas, Lencas, Lengyel), иначе ляхов, лехов. Судя по карте, составленной Л. Ходзько и приложенной в истории Литвы Лелевеля,[150]Иоахим Лелéвель (1786–1861) — польский историк и общественный деятель, автор трудов по истории Литвы и Польши с древнейших времён до XIX века.
ляхи в VIII и в IX веках относительно славян занимали самое ничтожное место. В их руках была верхняя и средняя Висла и Варта, на которой собственно и сидели ляхи. Окружённые славянами, они и сами носили на себе славянский характер, были братьями других славян: «Пяст[151]Пяст — крестьянин, который, согласно легенде, был возведён на престол и стал основателем первой польской княжеской династии.
(половина IX века), взятый от плуга на трон, стоит рядом с чешским Премыслом и русским Микулой Селяниновичем». Русский летописец замечает под 848 годом, что в то время был ещё один язык у чехов, ляхов и у полян-руси, и память об этом племенном братстве жила ещё в XIII веке, в предании, записанном у Богухвала[152]Богухвáл (XIII век) — польский летописец. «Великопольская хроника» Богухвала охватывает период с древнейших времён до 1252 года.
(1250) о трёх братьях Лехе, Чехе и Руси, прародителях трёх славянских племён, которое доселе ещё известно у карпатов около Загреба и у лужицких сербов.

Но на этом и кончается славянская история ляхов. Позволив впоследствии, чтоб часть славянской земли, касавшаяся Балтики, онемечилась, ляхи тогда обратились за силами и даже за поэзией в Литву и Русь, и думали открыть здесь русло своей истории. На приобретение Руси были обращены все силы, а между тем оскорбительное вымирание балтийских славян шло и идёт своим чередом до настоящей минуты, когда дети-немцы не понимают больше языка своей матери-славянки, когда, хороня мужика, кладут к нему в гроб и славянскую книгу. С половины IX века лядская земля начинает принимать латынскую веру, получившую у самых поляков имя лядской веры, и с тех пор мало-помалу отделяется от остального славянского мира, включая сюда и близких к ней чехов. Чехи потеряли свою независимость по милости содействия, оказанного ляхами немцам (1620). Под наплывом латинства из памяти ляхов вдруг исчезает вся эта старина эпоса, преданий и обычаев, на которой у остальных европейских племён воспиталась культура всего народа, а не одного какого-нибудь сословия. Смолкают даже девичьи песни (cantilena puellaris), слышанные ещё Мартином Галлом в начале XII века, и сменяются латинскими виршами, которые сочиняло католическое nabożeństwo.[153]Nabożeństwo (польск.) — духовенство.
Существуют достоверные свидетельства, что земля ляхов сначала была православною, употребляла кириллицу, и что до XIII века ею пользовались бенедиктинцы; но потом, под влиянием других монашеских орденов, кириллица вытесняется латынью, кирилловские рукописи исчезают, и в XV веке истребляются католическим духовенством все до одной. В XIV веке из Чехии проникает к ляхам протестантизм и делает орудием своим народный язык. С протестантством сближается православие, и была великая минута, когда, казалось, судьбы всего славянского мира лежали в руках ляха. Но всё это гибнет, сменившись иезуитизмом, побратавшимся с шляхетчиной, и затем в целой истории ляхов слышится одно вечное зловещее слово — измена общенародному делу.

История не помнит, чтоб когда-либо ляхи были в дружеской связи с русским народом. Но между князьями южной Руси и королями ляхов связи эти начались давно и были очень близки. Князья бились за ляхов против чехов. Об одном из таких походов Мономах с негодованием вспоминал в своём завещании: «Та посла мя Святослав в Ляхы: ходив за Глоговы до Чешьского леса, ходив в земли их 4 месяци». Князья бегали в ляхи, ища там убежища от внутренних княжеских коромол, выдавали дочерей своих в ляхи. В 1043 году Ярослав выдал сестру свою за Казимира, получив в вено 700 русских людей, полонённых Болеславом; в 1102 году Сбыслава вышла в ляхи за Болеслава. Ольгерд женат на княжне витебской Юлиане, бывшей матерью Ягайлы, знаменитого главы дома Ягеллонов. Иного рода были отношения ляхов к Руси, к русскому народу. В X веке они овладели Галицкой Русью, но в 981 году выгнаны оттуда Владимиром. Воротив Перемышль, Червень и другие города, бывшие под властью ляхов, Владимир перенёс границу русской земли с Буга на Сан, и с тех-то пор, быть может, живёт на Руси пословица, гордая верой в будущее: «Не тронь, ляше, по Сан наше!» В 1016 году Святополк (Окаянный) бежал в ляхи и привёл оттуда на Киев Болеслава. Летописец рассказывает с особой подробностью, что толстый Болеслав был «такъ великъ и тяжекъ, яко и на кони не могы сѣдѣти». Вышел воевода Ярослава, Будый, и начал смеяться прямо ему в глаза: «Да то ти прободем трескою черево твое толстое». Оскорблённый Болеслав обращается к дружине: «Аще вы сего укора не жаль, аз един пожну!» — и бросается в битву. Одолев Ярослава, он вошёл в Киев. Богатство города, мягкость жителей, красота женщин соблазнили, по словам Нарушевича, сарматского дикаря, и он предался разврату, не церемонясь даже с дочерьми Володимира.[154]Сноска Прыжова: A. Naruszewicz. Historya Jana-Karola Chodkiewicza. Т. 2. Warszawa, 1805. S. 165.
Дополним: Адам-Станислав Нарушéвич (1733–96) — польский священнослужитель и историк, автор «Истории польского народа».
Между тем ляхи, распущенные в киевской области «на покорм», стали невыносимы, и Святополк вынужден был дать приказание: «Елико же ляхов по городу избивайте я!» — «И избиша ляхи», — прибавляет летопись. Но потом сам Святополк, разбитый Ярославом и преследуемый виденьями, «пробежа лядьскую землю, гоним гневом Божиим, прибежа в пустыни межи ляхи и чехи». Выражение «межи ляхи и чехи» было пословицей у народа, означавшее неизвестное дальнее место, куда привыкли бегать русские князья. «Се же, — продолжает летописец, — Бог показа на наказанье князем русьскым, да аще сии еще сице же створять, и слышавше, ту же казнь приимут». Но в 1068 году Изяслав опять приводит в Киев ляхов, опять распускает их на покорм и их бьют из-за углов: «Избиваху ляхы отай». Таким образом, ляхи, разбойничая в русской земле, разжигали насмерть народную ненависть, возбуждали желание мстить за русскую землю. Василько говорил в 1097 году: «Боюсь, чтобы Давыд не выдал меня ляхам, аз бо ляхам много зла творих, и хотел есмь створити, и мстити руськей земли». — «Я думал, — продолжал он, — на землю лядьскую наступлю на зиму и на лету, и возму землю лядьскую, и мьщу руськую землю». В 1249 году в Ярославовой битве, ругаясь, шли ляхи на Русь. «Ударим на большие бороды!» — лаяли они. Как выражается летописец: «Ляхом же лающим, поженем на великия бороды!» — «Бог нам помощник!» — отвечал русский князь, толкнул коня и ляхов обратил в бегство. Ляхи мутили Русь, насиловали в ней женщин, служили у князей палачами. Ляшко (Лешко) был одним из участников в убиении Бориса, совершившемся, как видно, под влиянием ляхов, издавна опытных в цареубийстве. Всё это делалось на глазах народа, и он начал представлять себе дьявола в образе ляха. Печерский инок Матвей раз видел в церкви «обиходяща беса в образе ляха». Так всё шло до самого конца независимости южной Руси. Казимир, овладев в 1471 году Киевским княжеством, назначил ему воеводою Мартина Гоштольда, но киевляне не приняли его, «яко ляхъ бѣ». «И отселе, — продолжает летопись, — киевские князи престаша быти, а вместо князей воеводы насташа».[155]Слово быти вставлено нами. Многие источники сообщают о преобразовании Киевского княжества в воеводство, например, в Львовской летописи есть такая запись за 1471 год: «Польський король Казимир перетворив Киïвське князiвство на повiт воеводства пiд владою Литви. Першим старостою [був] литвин Гоштольд». Одну из версий о том, как Мартин Гоштольд (Гаштольд) вступал в воеводы, приводит историк Владимир Антонóвич (1834–1908): «Казимир Ягайлович… решил, что впредь Киев будет состоять под управлением воевод, назначаемых великим князем; в качестве первого воеводы и послан был Мартын Янович Гаштольд, сын бывшего опекуна Казимира. Известие о новом распорядке их земли привело киевлян в крайнее смущение; они не впустили в город нового воеводу, яко не токмо не князь бе, но более яко лях бе . Затем киевляне отправили посольство к королю, прося назначить правителем Киева Михаила Олельковича, или другого князя православной веры, заявляя, что они готовы скорее все умереть, или искать другого государя, чем повиноваться литвину римской веры. Король, находившийся тогда в Вильне, под влиянием панов литовской католической партии, остался непреклонным в своём решении. Гаштольд отправлен был на воеводство с литовским войском и должен был начать своё управление с того, что взял приступом главный город своей области. Киевляне, принуждены бывша оружием королевского войска, должны были подчиниться присланному воеводе».

Литовский период юго-западной Руси носил на себе чисто русский характер: право и язык были русские; русские области, новогородская и тверская, охотно вступали в союзы с Литвою; литовцы мирно переселялись во Псков, а русские — в Литву, и русская народность, развиваясь свободно, видимо, жила сильною жизнию и шла вперёд. Южная Русь, присоединённая к Польше во второй половине XVI века, делает её одним из могущественных государств. Имея под руками Литву и Русь, лях является передовым в Европе и начинает промышлять, как бы ему стать на место русского народа. Случай для этого нашёлся в Москве.

Татарщина, убив в Москве самобытную народную деятельность, ввела в жизнь рабство и деспотизм. Несмотря на богатства, которые стекаются в неё из областей, несмотря на груды золота, дорогих камней и парчи, переполнявших царскую казну, монастырские ризницы, боярские сундуки, — Москва не знает ни блеска словесности, ни света просвещения, и сначала побирается крохами из Ростова и Новгорода, и потом рабски бежит за поляками и немцами. В расшатавшемся государстве, на другой день после введения кабаков, возникло страшно Смутное время, нашедшее опору себе в Польше. Пословица, знакомая ещё начальному летописцу, что «за наши грiхи надходят ляхи», сбылася. По-видимому казалось бы, что свободомыслящая Польша, которая твердила миру о золотой воле (złota wolność), которая знакома была с республиканскими формами жизни, непременно внесёт в Москву хоть какие-нибудь начала свободы, но у ляхов не оказалось никакой свободы, кроме шляхетской. С Григорием Отрепьевым являются в Москве ляхи, и тогда как в Польше говорят, что те, которые ушли с Димитрием в Москву (польская шляхта), — хуже татар для своей собственной земли, — в несчастной Москве этих самых людей встречают с хоругвиями и образами, с хлебом и солью, и всё ликует. Доходит до того, что на троне московского царя — польский королевич; то перед ним, то перед его отцом ползают московские бояре, прося поместий с тамгою и кабаком, забыв, что народ и земля отданы ляхам на разграбление.

Как прежде киевскому народу, так теперь и московскому, пришлось отбиваться от ляха, и ляхи были выгнаны вон; но общество, но высшие классы, давно уже чуждые народу, не в силах были уйти из-под соблазна шляхтою, и бились теперь из-за того, чтоб как-нибудь походить на поляков, как-нибудь уподобиться шляхте. По словам Олеария (1639–43), знатнейший из московских бояр, Никита Романов, большой любитель немецкой музыки, сшил себе польское платье и ходил в нём, не обращая внимания на патриарха, который этому противился. Жена царя Фёдора, польского происхождения (умерла в 1681 году), уговаривала мужа снять позорные женские охабни и вводила в употребление сабли и кунтуши польские, словом, ляцкую веру, как выражались приверженцы Матвеева. Затем дворяне начинают именоваться шляхетным сословием, учатся в шляхетных корпусах. Под влиянием польского соседства, как заметил Валуев,[156]Сноска Прыжова: См. Д. А. Валуев. «Синбирский сборник». М., 1845.
Уточним, что у Дмитрия Александровича Валýева (1820–45), составившего «Сборник», название было именно Синбирский (до 1780 года Симбирск был крепостью Синбирск).
и у нас готовилась та же гибельная аристократия со всеми её гибельными и страшными последствиями для государства. Мужчины ходили в венгерках, женщины в кунтушах, появились музыка и танцы польские (мазурки, полонезы, польские, польки), польское мыло, польские ботинки, а в дворянских домах учителя из поляков, и, наконец, к удивлению мира, все граждане или посадские люди всех городов Великороссии вдруг, забыв своё имя, приняли польское имя мещан, которое до этих пор совершенно не было известно на северо-востоке.

А в это самое время южная Русь вела кровавую борьбу против шляхты…

Под влиянием немецких разбойнических дружин, у чехов и ляхов очень рано образовались привилегированные сословия (nobiles secundi et primi ordinis, milites et barones), и все они были из рода ляхов. Поляки думали, что имя ляхов сохранилось в слове ш-лях-та, s-lach-ta, szlachta; тогда как шляхта перешла к ним по прямому наследству от немцев: готское slahan, немецкое schlahen, древневерхненемецкое slahta-genus.[157]Сноска Прыжова: Шафарик ошибочно принимал, что шляхта образовалась из корня лех ; нарицательное — дворянин, помещик. Другие производства ещё более несостоятельны. У Микуцкого: шляхта от latinus, лятин, шляхта . У Соловьева шляхта от шляг (дорога): С. М. Соловьёв. История России с древнейших времён. Т.1, М., 1851. Прим. 342.
Взяв таким образом своё родное имя у немцев, шляхта, по словам Микуцкого, чтоб скрыть своё хлопское, то есть русское, происхождение и дабы походить на каких-то итальянцев, стала коверкать свои фамильные названия, и из Лапа (лапа) вышел Лаппо, из Пчёлки (пчёлка) — Пщолко и так далее. Это бешенство, дополняет Зубрицкий, простёрлось до того, что каждый выдавал свой род ежели не от королевского или княжеского колена, то, по крайней мере, от иноземного; считалось честью доказывать своё происхождение от римлян, греков, галлов и так далее, лишь бы не быть русином, славянином, поляком.[158]Сноска Прыжова: Д. И. Зубрицкий. «Критико-историческая повесть временных лет Червонной, или Галицкой, Руси». М., 1845, с. 33.
Шляхта стала передовым сословием Польши, вечно была ненавистна народу, и шляхтич стал притчею во языцех. «Шляхтич, — говорит пословица, — з перевареной сирватки, шабелька на личку, перевеслом пидперазаний. — То ти такий шляхтич: по три акахвиста читаешь, а по чоловику глимаешь». Весь пропитанный гордостью, развитой иезуитизмом, шляхтич не нашёл себе брата ни в русском, ни в немце. Русского человека шляхте нужно было или охолопить или искоренить. «Если не можете досягнуть самых казаков, — писал Конецпольский,[159]Станислав Конецпóльский (1591–1646) — один из крупнейших военачальников своего времени. Командовал войсками, расположенными на Украине. Нанёс несколько поражений крымским татарам и шведам.
— то карайте их на их жёнах и детях, а домы их обращайте в ничто: лучше пусть растёт на том месте крапива, чем будут плодиться изменники его королевской милости».[160]Сноска Прыжова: Okolski. Dyaryusz transactiey wojennej między wojskiem koronnem i zaporoskiem w r. 1637 miesiąca grudnia przez Mikołaja Potockiego zaczeętej i dokończonej (Zamość), 1638.
Прыжов цитирует польского богослова и историка Шимона Окольского (1580–1653) — его полевые заметки, посвящённые казацкому восстанию 1637 года: Окольский в качестве полкового священника сопровождал польские войска, направленные на подавление запорожского восстания.
Но чувствуя хорошо, что украинца нельзя было ни искоренить, ни охолопить, лях в бессильной злобе твердил: «Докы свiть свiтомъ, доти ляхъ русину братомъ бути не може».[161]Прыжов сообщает в своём тексте, что это цитата из универсала Брюховецкого (1663 год).
То же самое говорили они о немцах: «Jak świat światem, nie będzie Polak Niemcowi bratem». Исковеркав слово respublica в какую-то Rzecz Pospolita szlachecka,[162]Сноска Прыжова: Иначе démocratic nobiliare, как удалось выразиться Лелевелю. «La Pologne, — говорил он, — avait conservée depuis des siècles son organisation communale (?)… cette organisation reparut (?) avec plus d'éclat dans la démocratic nobiliare (?). Pendant que cet élément, Slave par excellence (?), préparait les materiaux pour la république de la Pologne…» (Lelew. Hist, de la Lith. 34).
шляхта измыслила и свою золотую волю, которую один из лучших поляков (Нарушевич) изобразил в следующем отвратительном виде:

Если уж лях, так непременно пан: ляха не пана не существовало на свете, ибо народ — это была масса холопов, окружённая гулявшим панством: «Панiвъ, якъ псiвъ!» Ненависть к пану всасывалась в человека с первых минут детства: «Мамо, закрий менi очi, нехай не дивлюса на того негiдного ляха!» — «А щоб же я тричi ляхом стал!» — клялся кто-то, а другой, удерживая его: «Стiй, чоловiче, чи то вже зкрутився? Не губи душi!» Если уж лях — то ханжа; но тут бывали исключения. Шляхтич Белецкий при Стефане Батории уехал в Турцию, принял магометанство, но, считая себя поляком, вернулся на родину. Стефан Баторий наградил его городом…

Сварить с кем-нибудь пиво — значило найти человека, с которым можно было сблизиться, жить; но народ говорит, что раз «чёрт с паном пиво варил, и молоту (пивной гущи) отрёкся». Вот эта-то самая шляхта, по единодушному признанию всех историков, польских и русских, и сгубила польское государство. «Шляхта, — говорил один из них, — живя на счёт хлопов, не знала ни физического, ни умственного труда. Где было этой продажной и разучившейся шляхте мыслить, чувствовать и честно управлять страной? Неуменье правительственных сословий осчастливить народ, деморализация высших классов — естественное последствие крепостного права, которое всегда лишает владетельные классы нравственной силы и упругости, а у низших отнимает последние качества человека — вот причины падения Польши». Идея о могуществе шляхты возникла из немецкого права. По Вислицкому статуту 1347 года, кмет уже не имел никакого значения перед шляхтичем, а Казимир Великий (1333–70) за то, что не давал воли шляхте, награждён был титулом хлопского короля (król chłopów).

Идут столетия, идёт вперёд могущество государства, а вместе идёт вперёд и неистовство шляхты. Хлоп (народ), наконец, стоит как будто вне закона. За служилой шляхтой — полные личные и имущественные права, но только тогда, когда шляхтич не ведёт хлопской жизни, то есть не работает, не трудится, хотя и может жить у магната в кучерах, в конюхах, в холопах. По Уставу о волоках 1557 года, кмет и всё его имущество принадлежат господарю. Крепостное право называется здесь вечным правом; дети, родившиеся от невольного, именуются невольниками. Крепостное право, начавшееся собственно с 1554 года, в конце царствования Сигизмунда I доходит до того, что всё польское дворянство громко требует права жизни и смерти над хлопами. Варшавская конференция 1573 года предоставляет помещику право наказывать крестьян in secularibus et spiritualibus.

В 1569 году постановлением Люблинского сейма Украина соединена была с польской короною. Трудно, говорит Соловьёв, найти в архивах какой-нибудь страны такой бесчестный акт, в котором история была так дерзко поругана. Со стороны Украины соединение совершалось на праве людей равных с равными (jako równych do równych i wolnych do wolnych ludzi); со стороны польской шляхты — на праве насилия над Украиной. «Але вижу, — говорит князь Константин Острожский, — иж то к остатной сгубе всее короны польское идет; бо за тым нихто своего права, ани вольности беспечен уже не будет».

Многим было обязано шляхте и южнорусское дворянство, которое, ополячившись, изменило народу и сгнило самым постыдным образом. Русскому народу пришлось наконец жаловаться не на одну польскую шляхту, но и на русское дворянство. Каштелян смоленский Иван Мелешко в 1589 году на Варшавском сейме в присутствии короля бросал в глаза русских дворян следующую горькую правду. «Кажучи правду, — говорил он, — не так виноват король, як гетые радные баламуты, што пры ним сидят да крутят. Много тута гедаких есть, што хоть наша костка, однако собачым мясом поросла и воняет; тые-то нас деруть, а за их баламутнями, нашые не поживятся. Речь посполитую губят, и Волынь с Подлясьем пропал! Знаю, нам приступило, што ходим как подвареные, бо ся их боимо. А коли б гетакого беса кулаком в морду, забыв бы другый мутыты». Так говорил Мелешко. И что ж! Проходит несколько лет, и он сам окатоличивается и строит базилианский монастырь! Боплан,[164]Гийом Левассер де Боплáн (ок. 1600–73) — французский инженер и картограф на польской службе. Находился в основном на территории Украины, участвовал в военных походах Станислава Конецпольского. Его «Описание Украины» (Description d'Ukranie) вышло впервые в 1660 году в Руане (Франция).
посетивший Украину в половине XVII века, писал: «и русское дворянство походит на польское и стыдится, по-видимому, исповедовать иную веру, кроме католической, которая ежедневно приобретает в нём новых приверженцев, несмотря на то, что вельможи и князья ведут свой род от русских».[165]Сноска Прыжова: Г. Боплан. Описание Украины. Спб., 1832, с. 9.
Русская земля таким образом оставалась как будто без высшего сословия, русское православие теряло своих членов дворянского происхождения, и к XVII веку опорой Руси оставался один лишь южнорусский народ.