Московские дуры и дураки

Прыжов Иван Гаврилович

ЖИТИЕ ИВАНА ЯКОВЛЕВИЧА, ИЗВЕСТНОГО ПРОРОКА В МОСКВЕ

 

 

Предисловие

Предлагаемое «Житие Ивана Яковлевича», известного пророка, доселе живущего в Москве, напечатано было в первый раз в журнале «Наше Время». Теперь является оно дополненным новыми сведениями и с приложением: 1) портрета Ивана Яковлевича; 2) свидетельства об Иване Яковлевиче Князя Алексея Долгорукова; 3) тридцати трех подлинных писем Ивана Яковлевича и 4) трех снимков с почерка его руки.

 

Житие Ивана Яковлевича

Несмотря на то, что Иван Яковлевич Курейша очень нас интересует, мы все-таки долго не решились подойти к нему и подвергнуть его нашему изучению; не решились бы и теперь, если б не недавняя заметка о нем «Московских Ведомостей». Нас испугала она. Что было бы, думали мы, если б после этой заметки, в самом деле запретили доступ к Ивану Яковлевичу, идолу русской женщины? Где б тогда мы нашли подобной ему драгоценный остаток древней Руси? Где бы тогда могли мы исследовать ту атмосферу, которая теперь стоит спертою около него? И вот мы посетили его 28-го августа сего года, и результат нашего посещения спешим сообщить читателю. К великому нашему несчастию, мы не можем высказать всего, что накопилось у нас на душе, и что так хотелось бы высказать.

Древняя Русь, по единогласному свидетельству дошедших до нас памятников, была наполнена ханжами. Еще в XII веке благочестивый Даниил Заточник указывал на людей, которые «обходят села и дома славных мира сего, яко пси ласкосердии». В некоторых актах упоминаются, как лица с весом, «страннии и кто одеяния иноческая свержет». Название «святошей» теперь бранное, а тогда пользовалось всеобщим сочувствием. Народ должен был делать заговоры «от старца и старицы, от посхимника и посхимницы» (Сах. 1, 54). Стоглав, протестуя против всего, «еже содеяхом зле», говорит о лживых пророках и о блаженных, лишенных разума, считавшихся за святых и творивших богомерзкие дела. И хотя в пустыне древней Руси потонули бесследно и глас собора и самый собор, но протест не прекратился. В 1636 г. жалуется на ханжей патриарх; их гонят: царь Алексей Михайлович в 1649 и 1655, и соборы 1666 (§ 11) и 1681 г.; но, несмотря на все, в 1689 г. снова раздается голос патриарха, что «старцы и старицы бродят в мире и в мирских домех пребывают, и монашескому чину зазор приносят». Известны, ведь, старания Руси, чтобы все у ней было прилично, чтобы не было зазору, да чтоб иностранцы не увидали! И только в конце XVII века являются первые решительные меры против ханжества. В 1690 г. всех этих, которые за святых-то считались, велят бить кнутом и ссылать в Сибирь, а в 1694 г. брать в Стрелецкий Приказ.

При новом повороте жизни в XVIII веке, ханжи делаются более заметными, чем прежде, когда они были законным и обыкновенным явлением. Находятся люди, которые не боятся указывать на них с иной стороны. «Некоторые же, пишет Болтин, видели обман, но говорить не смели». И вот Татищев свидетельствует про двор царицы Прасковьи Федоровны, что он, от набожности, похож был на госпиталь юродов и ханжей, которые были в великом почтении у баб, в которых верили, которым целовали руки. «Сколько, говорит он в другом месте, есть людей, которые безумных ханжей и пустосвятов рассказы и враки паче Святого Писания почитают». Из них известны были в то время, Тимофей Архипович, сумасбродный подьячий, которого за святого и пророка суеверцы почитали; пророк Андреюшко и пустосвят Михайло, живший в Васильевском саду. Юродивый Михайло Босой был один из приближенных к царице Авдотье Федоровне. Что это были за люди и кто были их почитатели, можно видеть из слов Петра, сказавшего про них: «в церкви поют: спаси от бед! а на паперти на убийство деньги дают», потом из записок Берхгольца о дворе Прасковьи Ивановны в 1722 году. Берхгольц рисует такие картины ханжества с развратом, что и вспомнить то о них гадко. Видя перед собою голый факт и не разумея духа его, Болтин думал, что тот век был в особенности благоприятен ханжам и лицемерам, «которые чудесам не верили, а пользу одну в них обретали» и, что будто бы от времени Петра Великого прекратились таковые чудотворения. Болтин, как видите, ошибался. Указ 25 Февраля 1717 г. велит ловить ханжей, и бить нещадно; о них не забывают и в 1719 году в наказе, данном воеводам. Духовный регламент называет их бездельниками, которые по миру ходят бесстудно, нахальством и лукавым смирением чужие труды поядают; в церкви же входить — не свое дело помышляют. Святейший синод в 1722 принужден действовать на них увещанием. Указы 1737 г. о кликушах и ханжах, 1732 о юродивых и 1739 о соблазнителях-ханжах представляют ряд мер против ханжества. Екатерина II считает нужным вывести в своих комедиях Ханжихиных и Суеверовых.

В различных родах ханжей первое место, как мы уже заметили, занимают уроды, юроды и убогие. Понятие об убогом определяется двояким образом, смотря по тому, кто определяет: древнерусский грамотник, или народ. По свидетельству известной беседы: «убогий о богатстве не печется не о чем же»; а пословица говорит: не то убогий, шо трошки ’мае, а то, шо не зна «годи» та усе жада’е. Убогие считались святыми так же как и уроды и калеки. У древнорусских ханжей был запрос на уродов, любовью которых можно было бы спасти свою душу, а потому они фабриковались так же, как и нищие. У своих детей, или у взятых на откуп или у детей краденных старцы и старицы выламывали руки и ноги, выковыривали глаза и сделав их таким образом уродами, воспитывали потом до юродства. Макаров говорит, что еще недавно наши города наполнены были толпами слепых, а по улицам ездили подводы с изуродованными людьми. Уроды одарены нездешнею силою. Так есть «трава нечуй ветер», которую находят только одни слепые. Предвещалось несчастие, если кто слепца стрячет, т. е. встретит (Щапов, 450). Уроды в нравственном смысле, т. е. дураки, безумные, идиоты, были уродами высшей школы и назывались «юродивыми». Искусственные юроды приготовлялись или из детей или из нищих с юродственными склонностями, которые сманивались старицами. Были также притворные юроды, ибо юродство считалось почетным и выгодным занятием: «инии же творятся малоумии, а потом их видят целоумными» (А. А. Эксп. III, 264). Юродством называлось всякое бесчиние и безобразие: ходить полуголым, кощунствовать над святыней и всяким приличием, драться на улицах, творить чудеса. Юроды были известны в глубокой древности. При Ольге, говорит Татищев, желающим креститься не возбраняли, но только смеялись над ними, называя их юродами (Тат. ист. 2, 43). Над ними ругались. В румянцевской рукописи о сивиллах, кумекая сивилла рассказывает про Тарквиния, что он наругался над нею, как над юродом. Как много было в древней Руси юродивых и блаженных, мы можем заключить из того, что в одном только синодике синод, библ. (полуустав XVII века, № 665), после имен царей, цариц, святителей и патриархов, помещено двадцать пять юродивых, в числе которых три женщины: Ульяния, девица Феодосия и инока Леонида. Древнерусских юродов, мы можем изучать, в настоящее время, на живых образцах, сохраняющихся в матушке Москве, где, кроме Ивана Яковлевича, есть еще и другой пророк Семен Митрич, живущий на Смоленском рынке, в приходе церкви Св. Николая Чудотворца, что на Песках.

Мы не заметили в Иване Яковлевиче особенных остатков древнерусского язычества, и вообще он замечателен не столько своими собственными верованиями, — все это очень обыкновенно, — сколько тем культом, который его окружает и служительницею которого является «русская женщина».

Славянская женщина, в глубокой древности, имела религиозное значение. Подобно божеству, которому она служила, и самая природа ее получила космогоническое происхождение. Эта было светлое и чистое существо, это была дева в лучшем значении этого слова, (дева от санскритского div — блистать). До сих пор еще русская женщина хранит в душе своей память о прежнем своем религиозном значении, а в древней Руси это значение было ясно, общепонятно. На почве древнерусского миросозерцания светлые эпические девы сменились ведьмами, сестрами-колдуньями, тремя сестрами бабами-ягами, сестрами-лихорадками. Духом этих верований определяется смысл женщины-хороводницы, женщин, совершавших разные обряды, например, опахивание полей, баб-лечеек, старушек-переходниц, собиравших травы, девки-пятницы, водимой в крестном ходу (дух. регламента) и всех женщин-ханжей. Читатель видел, что с приближением к новому времени воззвания против ханжей повторяются все чаще и чаще. Действительно, впоследствии, языческие верования стирались, тупели и мало-помалу переходили в ханжество. Таким образом, верования, бывшие когда-то искреннейшими верованиями всего народа, делаются принадлежностью одних ханжей. Осмысленные ими по-своему, верования эти живут до сих пор в лице стариц, юродивых, шутих, кликуш, богомолок, странниц; они живут и вообще в так называемой «русской женщине». «Русская женщина» не начинала еще своей христианской истории и лучшим доказательством на это служит жизнь Ивана Яковлевича.

Иван Яковлевич из Смоленских священнических детей, учился в духовной академии, потом жил в Смоленске, занимаясь управлением чего-то, что-то наделал и ушел в лес, решившись юродствовать. Крестьяне нашли его в лесу копающим палкою землю, без шапки и без всякого имущества; они построили ему избушку, стали к нему ходить и скоро имя Ивана Яковлевича сделалось известным во всей окрестности. Такое начало подвижнической жизни Ивана Яковлевича было чисто в древнерусском духе. Тогда, обыкновенно, все старцы и старицы уходили в лес, в пустынные места, в особенности на север Новгородской области; у них скоро являлась хижина, иначе келья; проходила по окрестности молва о совершавшихся там явлениях, в келье собиралось общество и т. д. Но хижине Ивана Яковлевича не суждено было никакого дальнейшего развития. Сорок три года тому назад, жила в Смоленске одна богатая и знатная барыня; у ней была дочь невеста, сговоренная за одного из военных, отличившихся в войне 1812 года. Свадьба уж была назначена, но невесте вздумалось съездить к Ивану Яковлевичу. Вот мать и дочь, взяв с собой няньку и девку, садятся в карету, запряженную в шестерик, едут в лес, входят в хижину Ивана Яковлевича и спрашивают у него: счастлива ли будет за мужем такая-то раба Божия? Иван Яковлевич, вместо ответа, вскакивает с своего места, где сидел, стучит кулаками о стол и кричит: «разбойники! воры! бей! бей!». Воротившись домой, невеста объявила матери, что она замуж за своего жениха не пойдет, потому что Иван Яковлевич назвал его разбойником. Узнав про неожиданный отказ, жених стал выпытывать у людей невесты причину и узнал, что его невеста была у Ивана Яковлевича, и что он сказал ей что-то очень дурное про ее жениха. Жених, это был Э — ъ, тотчас же отправился к Ивану Яковлевичу и, рассказывали мне, переломал ему ноги, а потом просил смоленского губернатора избавить общество от этого изувера, который расстраивает семейные дела. В Смоленске, разрушенном войною, не было тогда дома умалишенных, поэтому тамошний губернатор переписался с московским губернатором (эта переписка, вероятно, цела, — издать бы ее!), и вот Иван Яковлевич посажен в московский «безумный дом». Невеста Э-а замуж не выходила, а пошла в монастырь, была игуменьей и вела переписку с Иваном Яковлевичем. Ехал Иван Яковлевич в Москву, а слава его бежала впереди и распространяла слух, что едет пророк, чудесно все угадывающий и предсказывающий. И сорок три года прошло уж, как Иван Яковлевич, почитаемый равно москвитянками и смольнянками, предсказывает им о женихах, о выздоровлениях, исцеляет больных, пророчествует о морозах, о засухе, о бурях, о холере, о войне и т. п. Ему приносят дары, «с упованием некия пользы», но он, как некий идол, сам ничем не пользуется (т. е. не наживается), а все раздает окружающим его. Кроме того, при «безумном доме», в честь Ивана Яковлевича устроена «кружка», куда доброхотные датели влагают свои лепты, куда идут и несчастный грош бедной бабы, и алая бумажка богатой купчихи…. Приносимые же ему дары состоят, обыкновенно, в калачах, яблоках, и нюхательном табаке. Принятые Иваном Яковлевичем, они освящаются в его руках, и потом раздаются всем приходящим к нему и производят мнимые чудеса. Недавно, по делам службы, был у Ивана Яковлевича М. Г. П. Д., господин В., и заметил окружавшим его, что он просто ханжа. Тут была одна барыня, приехавшая к Ивану Яковлевичу из Смоленска. Услыхав голос неверия, она сочла своим долгом обратить неверующего на истинный путь, подошла к г-ну В. и рассказала ему, как Иван Яковлевич исцелил ей палец, который медики единогласно присудили отрезать. Медики объявили ей, что если она не отрежет пальца, то скоро нужно будет резать ей всю руку. Несколько дней продолжалась ужасная боль в ее пальце и не знала она, что ей делать и куда деваться. И вдруг вспомнила, что в ее комоде лежит сверток табаку, подаренного ей Иваном Яковлевичем, с надписью: табак от Ивана Яковлевича. Она велела подать себе этот табак, посыпала им палец, и, чудо! палец тотчас же перестал болеть и скоро зажил. «Таким образом, все наши медики, продолжала она, шарлатаны, а Иван Яковлевич — святой человек». Кроме нюхательного табаку, другим, так сказать, символом нездешнего духа Ивана Яковлевича служат записочки, которые он раздает приходящим. Записочки эти тоже остаток древнерусских верований. Мифическая Фрея владела ожерельем, в котором была заключена чарующая сила. Ожерелье Фреи заменилось у нас монистом, которым украшали куклу, представлявшую купалу (русалку) и пятницу (Тер. V. 80; VI, 58). Одного происхождения с этими монистами писанные молитвы пятницы, которые носились на шее (подобно ладонкам) от разных недугов, например от лихорадки. Вообще же, древняя Русь особенно питала глубокое почтение ко всякой писанной букве. Записочки Ивана Яковлевича носят на кресте; они исцеляют от зубной боли, но главное, по смыслу написанного в них, угадывается судьба. Пишет Иван Яковлевич очень хорошо, но нарочно делает каракульку вместо слов, чтобы в его писании было больше чудесного. С этой же целью употребляются им греческие и латинские слова. Пророчества его и записочки всегда загадочны до отсутствия всякого смысла; в них можно видеть все, и ничего не видеть, а потому, объясняемые с известною целью, они постоянно сбываются. Вот пункт, на котором никак не собьешь его поклонниц! Но, говорят, что Иван Яковлевич теперь уж редко сам пишет эти записки, и что писанием их занимается бывающий ежедневно у него богаделенный диакон, который и собирает материалы для жития Ивана Яковлевича. Из других способов, которыми передается врачующая сила Ивана Яковлевича замечательны следующие: девушек, он сажает к себе на колени и вертит их; пожилых женщин он обливает и обмазывает разными мерзостями, заворачивает им платье, дерется и ругается, без сомнения, придавая тому и другому символическое значение. Княгиня В-ая умирала и лекаря отказались ее лечить. Вот она велела везти себя к Ивану Яковлевичу; вошла к нему, поддерживаемая двумя лакеями, и спрашивает о своем здоровье. В это время у Ивана Яковлевича были в руках два большие яблока. Ничего не говоря, он ударил княгиню этими яблоками по животу, с ней сделалось дурно и она упала; еле-еле довезли ее домой и, чудо! на другой день она была здорова!

Войдемте в его палату. Стены уставлены множеством икон, словно часовня какая. На полу пред образами стоит большой высеребренный подсвечник с местной свечой; в подсвечник «ставят» свечи. Налево низко молится странник с растрепанными волосами и в порыжелом от солнца кафтане. Направо, в углу, еще ниже молится баба. Прямо на диване сидит молоденькая девушка, а на полу возле него известная купчиха З-ая. Увидав нас, она встала, опустила на юбку свое платье, поднятое кверху, чтоб не замарать его на полу, подвела к нему под благословенье своего ребенка, потом сама подошла, потом поцеловала его руку и лоб, перекрестила его и вышла.

Направо в углу, на полу лежит Иван Яковлевич, закрытый до половины одеялом. Он может ходить, но несколько лет уж предпочитает лежать. На всех других больных надето белье из полотна, а у Ивана Яковлевича и рубашка, и одеяло, и наволочка из темноватого ситца. И этот темный цвет белья, и обычай Ивана Яковлевича совершать на постели все отправления, как-то обеды и ужины, (он все ест руками — будь это щи, или каша) и о себя обтираться, все это делает из его постели какую-то темногрязную массу, к которой трудно и подойти. Лежит он на спине, сложив на груди жилистые руки. Ему около 80 лет. Лоб высокий, голова лысая, лицо какое-то придавленное и так неприятно, что у меня не достало духу его рассмотреть. Он молчит, или почти не отвечает на все предлагаемые ему вопросы. Сторож ему и говорит: «Иван Яковлевич, что же вы не скажете ничего господам? скажите что-нибудь им?» «Я устал», отвечал он, но потом сказал кое-что очень обыкновенное, потому что видел около себя образованных людей.

Ниже увидим мы из свидетельства князя Долгорукого, что Иван Яковлевич лет по десяти не говеет. Явление понятное. И ханжи, про которых Болтин говорил, что они ходить в церковь не свое дело помышляют, и наши нищие, которые не знают, что такое причастие, что такое молитва, и Иван Яковлевич, наконец, никогда не говеющий — все это обыкновенные древнерусские явления. Кроме того у юродивых считалось достоинством всякое кощунство над религиозными и церковными предметами: говорили, что это они делают для виду, символически выражая свое богопочтение, и почитали их за это еще более. Так один юродивый, рассказывается в легендах, имел обыкновение бросать в церковь каменьями. Так Иван Яковлевич, по великим постам, велит приносить себе постные и скоромные кушанья (и ему приносят!), мешает их вместе, и сам ест и других кормит. И ханжи, которые дома не обходятся без постного сахару, едят у Ивана Яковлевича скоромные щи, веруя, что это богоугодное дело. Вообще же мешанье кушаньев имеет в глазах Ивана Яковлевича какое-то мистическое значение. Принесут ему кочанной капусты с луком и вареного гороху; оторвет он капустный лист, обмакнет его в сок и положит его к себе на плешь, и сок течет с его головы; остальную же капусту смешает с горячим горохом, ест и других кормит: скверно кушанье, а все едят. За обедом и ужином не запрещена Ивану Яковлевичу водочка. Считаю нужным привести здесь некоторые мои семейные воспоминания об Иване Яковлевиче.

Бабушка моя, тетушка и матушка были усердными почитательницами Ивана Яковлевича. У бабушки жила шутиха, некая Лизавета Ивановна, — старая, безнравственная девка, забавлявшая всех такими же штуками, какие Берхгольц видел при дворе Прасковьи Ивановны. Отправилась раз бабушка к Ивану Яковлевичу и взяла с собой Лизавету Ивановну, у которой тогда болела голова. Вот вошли они на двор «безумного дома»; Лизавета Ивановна шла впереди. Увидел ее Иван Яковлевич, гулявший тогда по саду, бросился на нее, повалил ее на землю, сел на нее верхом и начал бить ее по голове моченым яблоком, и бил до тех пор пока не измочалил все яблоко. Еле-еле убралась от него Лизавета Ивановна и, представьте, что сделалось! у нее с побоев перестала болеть голова!…

Из почитателей Ивана Яковлевича известны: упомянутая выше купчиха З-ая и ее муж, и г-жа Г-ая. Говорят, что у Ивана Яковлевича часто бывал покойный гофмаршал Олсуфьев, и когда он приезжал, то к Ивану Яковлевичу никого больше не пускали. Г-жа Г-ая имела в Москве судебное дело, в котором отказано ей было во всех инстанциях. Подавала она несколько просьб начальству, и кончилось тем, что ее обязали подпиской не беспокоить более начальства. Что ей делать? Она бросилась к Ивану Яковлевичу. Он ей сказал: не бойся! ступай в Питер и проси священника Александра. Она поехала в Петербург, говела там, исповедалась нарочно у священника Александра и выиграла дело. У нее же за долги было назначено в продажу имение. Завтра аукцион: что ей делать? она к Ивану Яковлевичу. Не бойся, говорит он ей, на своем мистическом языке, все будет хорошо! Она грешная не верит, идет домой, и что ж? ей дают взаймы денег, она платит их, и именье остается за нею! Но не ко всем добр Иван Яковлевич. Настоящих дураков и он даже гоняет от себя, особенно, когда они обращаются к нему с нелепыми вопросами. Приезжают раз к нему три жирные такие купчихи в тысячных салопах, и одна из них, беременная, спрашивает: кого она родит, мальчика или девочку? Иван Яковлевич выгнал их всех и не стал с ними говорить. Приехала к нему известная некогда красавица, купчиха Ш — а, и спрашивает его о чем-то, а он сказал подняв ей подол: все растрясла, поди прочь! В числе почитателей Ивана Яковлевича считается одно известное лицо, которое по его записочкам, написанным на клочке серой бумаги, оказывает покровительство его родственникам. Так например, племянник Ивана Яковлевича был переведен из села Петровского в село Черкизово. И вот теперь эти черкизовские родственники и хлопочут, как бы взять Ивана Яковлевича к себе и, таким образом, открыть у себя торговлю. Им помогает некто Верещагин. Говорят, что он прежде был дьяконом, потом женился на купчихе, был учителем, по ходатайству одного лица перед князем С. М. Голициным поступил в Совет, где по милости же князя, дослужился до коллежского асессора, потом поступил в монахи, а теперь опять сделался светским. Он подавал уже прошение, чтобы позволили взять Ивана Яковлевича из «безумного дома», но ему отказали. Теперь просьба эта возобновлена от Черкизовских и чем разрешится не известно. Вот, что мы можем теперь сказать об Иване Яковлевиче. Вызванные заметкою «Московских ведомостей», мы, в свою очередь, вызывали в «Нашем Времени» других, кто бы захотел обратить внимание на Ивана Яковлевича. Но, сколько нам известно, отозвался только один князь Голицын в «Нашем же времени», бросив в мир, окружающий Ивана Яковлевича, чем-то вроде проклятия, да «Отечественные Записки» перепечатали отрывок из нашей статьи. А ведь стоило обратить внимание! Иван Яковлевич не один на свете: есть легионы ему подобных. Подобных ему вы найдете во всех городах России, во всех углах ее. Около этих существ собирается всякая нечисть; в них верует, ими держится, от них расходится в разные стороны все, что ни есть враждебного народу, христианству, все что ни есть фанатического, суеверного, грубого, жестокого. То же самое, что Иван Яковлевич — Иван Дмитриевич, о котором мы уже упоминали. А вот где-то на Трубе живет персиянин, по имени Саид, который также предсказывает барыням и дает им талисманы от имени какого-то персидского бога. А вот, по временам, является в Москву какой-то монах, из греков, с голубем на железной палке, и проповедует он разные явления, окружающим его барыням и купчихам, из которых одна, говорят, пожертвовала ему до 200.000 рубл. на построение скита. Только и слышишь, что там-то отчитывают от нечистой силы, или мистически исцеляют от лихорадок, а там-то гадают на бобах, на картах на кофе; в Рогожской, например, поучают народ раскольницы, а в слободке, за марьинской больницей, хлыстовки…. Воскресных школ! Бога ради воскресных школ на каждом углу!!

Мы вызывали на общественный суд и сторонников Ивана Яковлевича, но и эти не откликнулись. Они удовлетворились одним преданием меня анафеме. Некий А. С. Каринский, встретясь со мною, дерзнул стращать меня нахлобучкой: погодите, погодите, говорил он, дождетесь нахлобучки!…. И когда я предлагал ему печатать в газетах опровержение на мои слова, то он отвечал: «Как! чтоб мы стали печатать про Ивана Яковлевича, когда он еще жив! Дайте ему умереть: тогда вы увидите!…» Поняли ли вы? Эти неизвестные люди ждут мощей Ивана Яковлевича!

Такие же сторонники Ивана Яковлевича, только прикрытые маской просвещения, недовольны мной за то, что я, говоря об Иване Яковлевиче, нисколько его не объяснил и только поднял о нем вопрос. Чего им нужно? думал я, и только после долгих разговоров с ними мог убедиться, что и они также веруют в Ивана Яковлевича и требуют объяснения действующей в нем силы.

Наконец мы считаем за особенное удовольствие упомянуть здесь, что нашу статью об Иване Яковлевиче читал в Праге известный славянский ученый Вацлав Ганка, что его благородное сердце возмутилось нечестиями, доселе живущими в православной Москве, и что он ждал других статей об этом предмете, но не дождался.

Заметки наши об Иване Яковлевиче дополнены некоторыми приложениями. Во-первых, мы приводим мнение о нем князя Алексея Долгорукого, известного магнетизера, который считает Ивана Яковлевича проницателем, действующим посредством какой-то животной силы.

Далее следуют тридцать три подлинных письма Ивана Яковлевича, из которых 30 были писаны им к одной даме, имеющей с ним сношение со времени ее выхода из Екатерининского Института, в продолжение более 20 лет. Она или сама к нему ездила за ответами, или посылала к нему девушку с записочкою. Каждый шаг ее жизни, вся участь ее детей, — все это предварительно подвергалось обсуждению Ивана Яковлевича. Задумает она, например, что-нибудь о своем сыне, и напишет Ивану Яковлевичу записочку: будет ли счастлив такой-то мой сын? и он на той же самой записочке и ответит ей: счастлив будет! она и верит, и поступает, как следует. Все эти ответы хранятся у нее бережно, но так как многие из них касаются семейных тайн, то мы получили позволение видеть и напечатать только некоторую часть их. Считаем нужным оговориться. Мы явились к этой даме и просили ее сообщить нам некоторые записки Ивана Яковлевича, чтоб издать их на поучение человечеству, с приличной похвалой их автору. Исполняем данное нам обещание.

Последнее приложение составляют три факсимиле Ивана Яковлевича, из которых одно — подпись его в письме к неизвестному лицу, а два — ответы к упомянутой даме.

* * *

Когда это житие уже совсем готово было к изданию, получили мы 46-й № журнала «Духовная Беседа», где помещена статья архимандрита Феодора, под заглавием: «несколько замечаний по поводу статейки в „Нашем Времени“ о мнимом лжепророке».

Автор этой статьи открывает некоторые новые стороны поклонения Ивану Яковлевичу, о которых мы не говорили, и которые мы рекомендуем читателю.

Так, например, он говорит об Иване Яковлевиче, как о старце, к которому многие прибегают за духовною помощию, и выходит поэтому, что лжепророк-то это я, а совсем не Иван Яковлевич, и что это против меня гремит апостольское слово: яко мнози лжепророцы изыдоша в мир.

Автор считает вопрос о лжепророках делом богословским и старается его разрешить на основании священного писания. Мы считаем этот вопрос чисто гражданским, ибо знаем, что пророков теперь нет, следовательно всякий являющийся таким есть лжепророк, и на этом основании считаем Ивана Яковлевича подсудным не Собору, а Частному Приставу.

Наконец, автор говорит про Ивана Яковлевича следующее: этот старец подвизается духом и истиною за самые современные и живые духовные наши интересы (бедная современность! несчастные духовные интересы! бедный народ!), а именно, не ведомо почти никому (да вы как же узнали это?) старается с одной стороны о возведении нашей мирской или светской жизни и мысли в духовный свет любви Божией во Христе, а с другой — о склонении и духовных и благочестивых стремлений на тот путь, чтобы во всех средах человеческой жизни выводить на свет знания и употребления несметные богатства той же любви к нам Божией. — Поняли ли вы, читатель, высокое значение Ивана Яковлевича! Ну, пойдемте ж скорей к нему и преклонимся пред ним, и уверуем в него! И окрестит он нас по-своему, и сделаемся мы все юродивыми, и станем на крестцах, на площадях пред изумленными глазами народа, вызывать из гробов матушку Русь! Греки для обращения Владимира показывали ему страшный суд; мы же для обращения народа покажем ему кое-что получше, покажем ему картину древней Руси.

 

Картина

«Чернецы и черницы (см. Наше Время № 45), бабы и девки, мужи и жонки, лживые пророки, и старицы и старцы волосатые, то в рубище, то босые в одних рубашках, то совсем нагие; одержимые бесами и блаженные, святоши и окаянные; лишенные разума, прокураты и целые строи каликов и лазарей, чудотворцы, подьячие и „пахабные“ (см. Послание Даниила Заточника и Лилова „о Кириловой книге“, стр. 21), ходят, ползают, лежат, гремят веригами, трясутся, скитаются по улицам, и по селам, и по деревням, и в волостях. Одни собирают на церкви, другие пророчествуют об антихристе; эти поют стихи, а те показывают раны. Во время служб по церкви бегают шпыни человек по десяти и больше, с пеленами на блюдах собирают на церковь, являются малоумными: в церкви смута, брань, драка, писк и визг, драка до крови и лай смрадный, ибо многие приносят в церковь палки с наконечниками»….

Нет училищ, и такая безграмотность, что в половине XVII века Софийский собор в Новгороде никак не может найти себя грамотного ризничего. Титул, борода, табак, да сложение перстов важнейшие государственные и общественные вопросы. Замер русский язык, а вместо народа — толпы холопов и рабов. Вместо международных отношений — нетерпимость всего чужого и страшная боязнь за свое, вместо любви — проклятия, вместо народного богатства — логовище нищих. И заключенная в самой себе, покрывается русская земля кромешной тьмой, где, не видя друг друга, борются насмерть фанатизм, ереси, крамолы, язычество, пьянство, бедность и разврат….

Чтоб быть вполне беспристрастным перед читателем и перед автором статьи в «Духовной Беседе», приводим здесь эту статью целиком, — и отдаем наше дело на суд всему, что ни есть просвещенного у нас.

* * *

— Несколько замечаний по поводу статейки в «Нашем времени» о мнимом лжепророке. В «Нашем времени» (№ 34) помещена статейка г. Прыжова, озаглавленная таким образом: «Иван Яковлич, лжепророк». Лжепророчество, — это такое ужасное преступление, в котором посягают на имя Божие и даже на вдохновение божественное в делах и словах одной лжи и обмана; это самый губительный и нетерпимый вид духовного святотатства. Потому сколько непростительно было бы, заметив такое преступление, молчать о нем, не выводить его на чистую воду истины; столько же в обличении его надобно быть основательным и осмотрительным. Итак стоит разобрать, насколько основателен отзыв г. Прыжова о старце, к которому многие прибегают за духовною помощию.

Основание к разбору трудного вопроса о лжепророчестве находим, у св. апостола Иоанна Богослова. Он пишет: возлюбленнии, не всякому духу веруйте, но искушайте духи, аще от Бога суть: яко мнози лжепророцы изыдоша в мир. Значит, автор статейки об Иване Яковличе поступил прекрасно, «решась подойти к нему и подвергнуть его изучению» испытательному. И надобно отдать г. Прыжову справедливость: он обнаруживает в своей статейке такое прямодушие и искренность, такое стремление к основательности в изучении взятого предмета, что, при всей беспощадной резкости его приговоров, припоминается само собою слово Христово о подобной беспощадности Нафанаила: се во истину израильтянин, в немже лести несть. Что есть лучшего в его статье, — это именно благородная досада отчетливой мысли на темную безотчетность и бессознательность, в которой у нас свободно коснеют многие. Дай Бог только, чтобы г. Прыжов свое «изучение» известной личности почел конченным не прежде, как рассмотрит ее не с той только одной стороны, с которой он подошел к ней на первый раз. Я желаю только добросовестности, осмотрительности и самообладания, чего требуют и «Московские ведомости» относительно гласности журнальной.

Всякое дело, по пословице, мастера боится; не зная, например, того или другого языка, как следует, очень просто можно, и с доброю волею и с любовию к истине, сочинить слова из этого языка, совсем невозможные в этом самом языке. Так и во всем. Вопрос о лжепророчестве есть дело, очевидно, богословское; надо искать такого же и руководителя по этому делу. И вот, глубочайший из богословов — св. Иоанн Богослов дает такое правило к разпоз-наванию лжепророков: о сем познавайте духа Божия, и духа лестна: всяк дух, иже исповедует Иисуса Христа во плоти пришедшa, (исповедует, разумеется, не такою верою, которою исповедуют иные Бога видети, делы же отмещутся Его, но верою, входящею в самую силу исповедуемого богоплощения, следовательно, исповедует, движась Христовым человеколюбием к очищению самого плотского или материального и земного от греховных скверн) — всяк такой дух от Бога есть. И всяк дух, иже не исповедует Иисуса Христа во плоти пришедша, не признавая основания истины и добра в Боге Слове и именно в духе той Его любви к человечеству, по которой Он плоть бысть, — такой дух от Бога несть (4 Иоан. 4, 4–3). По такому ли правилу г. Прыжов изучал «Ивана Яковлича»? Напротив, во всей его статейке, показывающей впрочем в нем специальное знакомство с древностями, по крайней мере с старинною русскою жизнью, нет ни одной черты, взятой из искусства распознавать лжепророков, какому учит Иоанн Богослов. Потому г. Прыжов, если водится не самолюбием, а искреннею любовию к истине, должен согласиться, что в беспощадном его приговоре об Иване Яковличе, как о лжепророке, возможна очень горькая ошибка.

Мне пришлось тоже изучать этого старичка из «безумного дома». Согласно с моим воспитанием и званием, я изучал его, разумеется, по тому правилу, какое внушает для такого дела св. Иоанн Богослов. Из уважения к прямодушию г. Прыжова и по его желанию вызвать чью-нибудь заметку о той же личности, о которой он заявил свое мнение, я должен сказать, что изучение «Ивана Яковлича» привело меня совсем к другим результатам. Все действия этого старичка с приходящими к нему, множество его записочек, всякие рассказы о нем очевидцев разбирал я с испытанием их апостольскою мыслию о любви к нам Отца небесного, проявленной в воплощении ради нас возлюбленного и единодушного Его Сына; и не мог не видеть, что все дело и направление этого старца идет истинно по духу этой самой любви Божией к людям. Доказательство верности такого взгляда на Ивана Яковлича служит уже то самое, что, при этом взгляде на него, действия его оказываются достаточно понятными в своем разумном значении.

Надобно или быть совсем безумным, без всякого остатка здравого смысла (чего не находит в Иване Яковличе сам г. Прыжов), или смотреть на каждого человека прямо глазами той веры, что ради этого человека соделался человеком и жил и умер плотию Сам Сын Божий, — надо входить по возможности и в самую силу расположения этой любви Христовой к человечеству, чтобы закабалиться в «безумном доме», и почти полстолетия по-своему заниматься разными, по большей части, самыми житейскими нуждами и вопросами людей. Смотря очами Христова человеколюбия на людей, действительно удобно примечать светящийся и в житейских наших делах и затруднениях, даже во тьме разных дрязг земных, свет любви Отца небесного, не отвергающего пока еще ни одного грешника. И вот, Иван Яковлич и следит во всем и на всех этот духовный свет Божией к нам во Христе любви. В ком найдется хотя некоторое разумение или хотя только безотчетное сочувствие его духовному делу, — таких он вводит как бы в сотрудничество с собою, заставляет делать то или другое в своей палате, представляющей иногда вид какой-то лаборатории. В ком приметит чистоту и свежесть души, требующую только духовной поддержки, чтобы послужить к духовному освежению и других в нашем мире, — таким у него готова нужная поддержка. В ком приметит, что духовна я красота даров Божиих, относящихся к душе или телу, растеряна в рассеянности или даже заменилась безобразною наготою разных житейских гадостей и духовного бесчувствия, таким прямо и наглядно покажет Иван Яковлич это духовное их несчастие, покажет впрочем так, что как будто именно он виноват в духовной жестокой обиде, которую они сами себе сделали своим неразумием: обольет их нечистотами, выгонит вон, и под. Ужас и отвратительность того положения людей, в котором знать не хотят они Сына Божия в своей жизни или в мысли, в котором потому нет места и для любви Отца небесного, почивающей только в Сыне и, ради Его благодати, простирающейся на создания, — выразит иногда этот старичок тем, что становится сам весь — негодование; готов не только «ругаться», но и прибить несчастного безумца. Такие действия его имеют значение, очевидно, более нежели только символическое: символы составляют нечто внешнее по отношению к означенным ими предметам, а в действиях Ивана Яковлича выражается непосредственно мысль и движение его духа.

«Но зачем, скажете, все это не выражать прямо в таком именно значении? Зачем эта темная загадочность, зачем эти записочки, непонятные иногда до отсутствия в них всякого смысла»? — Но ведь делать дело, со всею открытостию его значения и силы, хорошо и кстати было бы вам только тогда, когда находитесь среди готового внимания и сочувствия именно к силе вашего дела. Много ли у нас занимающихся житейскими делами с духовным рассуждением, — с пониманием духовного и в житейских, материальных вещах? Много ли ведущих жизнь духовную, жизнь по благочестию, но так, чтобы уметь или только хотеть и в делах земных прозирать и выдерживать силу духовную, дух и силу Христа, сошедшего ради нас с неба на землю? У нас уж если захотят жить по Богу, — то для таких уж все среды, где труждаются и обременяются разным образом люди, составляют только грешный погибающий мир. Или если уж кто, на практике или по науке, займется делами или вещами, относящимися к земному: то уж он словно чрез Рубикон перешел от всего духовного, Христова. Не говорю уж о том, что у нас русских издревле в обычае и духе — (конечно от недостаточного возбуждения отчетливой мысли в большинстве) прибегать к духовным людям не более, как для узнания «судьбы» (что метко замечено г. Прыжовым). Что же теперь прикажете делать человеку, который живет по Богу, но так что входит и в дух Божией любви к нам немощным и грешным людям, и потому стремится помочь братьям в несении тяготы житейских нужд и дел, в которых обыкновенно всю жизнь проводит человек — помочь именно чрез упрочение духовного значения и за этими делами и нуждами человеческими? Прямо и открыто повести дело — это значит почти только увеличить ответственность людей за духовную их невнимательность и беспечность. «Так пусть же буду я в глазах людей дураком и безумным, — скажет человек вроде Ивана Яковлича, — пока наконец сами люди не образумятся вести по-духовному и житейские свои дела, в которые особенно ныне все погружены»? И в таком случае приточная загадочность (слов, действий или записок) остается единственным средством к возбуждению в людях духовной внимательности и рассудительности, или по крайней мере, только духовного сочувствия. Для этой цели и по тем же причинам, Сам Господь наш, первообраз и основание для всякого истинно-доброго и разумного дела, во время земной жизни, употреблял приточно-загадочный образ речи и действий, имея прямое назначение научать людей истине.

Читавшие статью г. Прыжова в «Нашем Времени» могут из его же примера видеть справедливость моих слов. К восьмидесятилетнему старцу, проведшему более сорока лет в «безумном доме» в непонимании дела его почти от всех, считающих себя людьми умными, пришел человек (говорю о г. Прыжове), с живым направлением и стремлением своей мысли к отчетливости. Это так подействовало на старца, «уставшего» изъясняться только загадками с духовною безотчетностию большинства, что он не желал говорить загадками с г. Прыжовым. Сам г. Прыжов говорит об Иване Яковличе, что кроме ответа «я устал», он еще сказал кое-что очень обыкновенное, потому что видел около себя образованных людей. Так, изволите видеть, старец не прочь бы от того, чтобы объясняться просто или по-обыкновенному с разумеющими. Но вот, в разумении г. Прыжова, возникают образы лжепророков, без малейшей у себя тени искусства разузнавать этого рода людей; он ищет в Иване Яковличе (однако, по собственному его признанию, не заметил) «каких либо особенных остатков древнерусского язычества», сам однако еще не имея в виду истинной сущности и силы язычества. Как теперь прикажете Ивану Яковлевичу завести понятную беседу с таким мыслителем, когда не видно общей для того и другого среды мыслей, нужной для обоюдного их обмена? Не пуститься ли в продолжительные и, может быть, напрасные толкования, что сила язычества состоит собственно в принятии основных для мысли и жизни идей или начал помимо истинного всеначала, которое христианам уже прямо ведомо во Христе Боге; что без разумения такой силы язычества, выражавшейся в древности по ее чувственно-образным воззрениям в грубом идолопоклонстве, можно и с специальным изучением остатков древнего язычества повторять ту же силу язычества — только уж более по духовному, согласно с нынешним характером воззрений; — что в особенности труженику мысли и слова, делающему свое дело и в христианстве помимо Христа Сына Божия, вне Которого нет места ни благоволению Отца небесного, ни Духу истины и жизни, — предлежит неизбежная опасность работать только для отвержения, подвергаясь обольщению именно от лжепророческих лестчих духов??… Вместо всего этого, по роду подвигов веры и благочестивого человеколюбия Ивана Яковлича, вернее и проще было ему безмолвно войти в духовное соучастие тех движений и страданий Христовой любви, как за подобные грехи мира возлюбленный Сын Божий ощущал на кресте Сам оставление от Своего Отца, соделавшись точно клятвою и грехом за достойные вечно отвержения наши мерзости и заблуждения; это поприще и вернее привлекает к нам ту милость Божию, чтобы Отец небесный еще потерпел нас и, ими же весть судьбами, направил вашу мысль и слово и всю жизнь — к истине. И вот Иван Яковлич побеспокоил г. Прыжова только таким выражением своего глубочайшего общения в духе Христовых горчайших страданий и скорбей крестных, которое сделало лице его «придавленным» и до того чуждым мягкой привлекательности, что у г. Прыжова «не достало духа его рассмотреть». Ведь это тоже загадка и притча для г. Прыжова, вроде записочек Ивана Яковлича.

Г. Прыжов негодует еще на русскую женщину, зачем в особенности она делает для себя Ивана Яковлича «идолом», окружая его каким-то «культом» и являясь сама «служительницею этого культа». Г. Прыжов объясняет это остатком языческих верований; он говорит о религиозном значении славянской женщины в языческой древности и припоминает басни о космогоническом ее происхождении, и проч. «Русская женщина, говорит он, не начинала еще своей христианской истории». Как любит делать строгие приговоры г. Прыжов! Только вполне ли основательно?…

Для решения, начинала ли русская женщина свою христианскую историю, очевидно надобно иметь в виду истинное значение и историю женщины в христианстве. Христианство указывает два главные типа женщины, имеющие внутреннее между собою соотношение и связь: это — Евва, прародительница наша и виновница всенародная человеческого падения и осуждения, и родившая божественного Виновника жизни и спасения всемирного Матерь Божия, Которой образом служила уже и самая Евва. Женщина, по отношению к греху и заблуждению, имеет своим первообразом Евву, а по отношению к истине и правде животворной — приводится к небесному Царю вслед, или по первообразу, Пресвятой Богородицы. В первом отношении жизнь и история женщины — представляет ряд порочных слабостей и всякого рода обольщений, все виды легкомыслия, суеты, дрязг, ханжества; а в другом, истинно христианском, отношении жизнь и история женщины есть прекрасное раскрытие того, сколько женщина послужила и служит истине и добру вообще чрез свою верность Христу и особенно чрез материнское сочувствие проявлениям истины, хотя бы самым слабым и неудобопонятным, чрез живую сердечную поддержку направлений и стремлений к лучшему, особенно при их еще недозрелости, чрез сестринское соучастие в скорбях и тягости жизни страдальческой, крестной и так далее. Теперь можем судить и о русской женщине по отношению к Ивану Яковличу. Иной русский образованный мужчина не хочет или не умеет еще понять его и даже судить о нем по-христиански: этот самый недостаток мужчины вознаграждается пока христианским чувством русской женщины. Возьмем во внимание самые факты, — хотя только те, которые составляют, можно сказать, первое и последнее звенья истории его, сколько она известна нам чрез самого же г. Прыжова. Первый факт, по которому Иван Яковлич попал в московский «безумный дом», таков: тогда как мужчина с диким самоуправством, свойственным очевидно характеру разбойника, «переломал ноги» Ивану Яковличу, предостерегшему невесту его от такого нравственного разбойника; женщина, именно эта самая невеста, в словах Ивана Яковлича поняла или почувствовала горькую для ее сердца правду о разбойническом духе своего жениха и, обманутая в своих надеждах на земное счастие, с верою и любовию посвятила себя одному Божественному Жениху — в монашеской жизни. Что же тут недостойного «христианской истории русской женщины»? Последний факт — это посещение и «изучение» Ивана Яковлича г. Прыжовым. В лице последнего видим мужчину с стремлением к отчетливости, но опирающегося не совсем на христианских основаниях в своих беспощадных приговорах: в то же время, пред ним же самим являются около Ивана Яковлича и женщины, из которых одна (простая баба) молится в углу пред св. иконами, другая, поцеловав руку и лоб старца, перекрестила его самого (как это делают матери, благословляющие своих детей), а третья — девица, просто сидела на диване. Каким же языческим «культом» эти женщины окружают Ивана Яковлича?! Итак, не самой ли образованности и мыслительности некоторых просвещенных мужчин надобно позаботиться о зрелом, сознательном начатии своей «христианской истории»? А иначе эта мыслительность и с лучшими своими стремлениями похожа еще на ребенка, требующего духовно-материнской поддержки в живом сочувствии к истинно лучшему — той же христианской женщины.

Впрочем, в деле истины и мысли, среди нравственной запутанности временя, может случится то же, что бывает на войне в ночное время: своих иногда принимают за врагов, а врагов за своих. Г. Прыжов, при всем своем знакомстве с языческою древностию (которую впрочем также нельзя вполне понять без разумения истинной веры, как сухие листья и сучья без разумения природы и живого развития растений), не узнал в Иване Яковличе христианского подвижника именно мысли и истины, за которые он вступился против мнимого изуверства этого старца и против мнимого же язычески-темного суеверия пользующихся духовною его помощию. Г. Прыжов называет этого старичка «драгоценным остатком древней Руси»: это справедливо только в том отношении, что Иван Яковлич, трактуемый просвещенными за лжепророка, или чудодея, оказывается чрез это поразительным знамением и доказательством невозможности узнать верно и древнюю Русь, не добравшись до живой ее струи, которая живым ключом бьется еще и в наше время. Но сам же Прыжов, иначе подойдя к Ивану Яковличу, удостоверился бы, что этот старец подвизается духом и истиною за самые современные и живые духовные наши интересы, и именно, неведомо почти никому, старается с одной стороны о возведении нашей мирской или светской жизни и мысли в духовный свет любви Божией во Христе, а с другой — о склонении и духовных и благочестивых стремлений на тот путь, чтобы во всех средах человеческой жизни выводить на свет знания и употребления несметные богатства той же любви к нам Божией. На первый раз и тому можно порадоваться, что свежая и развитая мысль, хотя с беспощадною пытливостию, подходит к внутреннему миру людей, подобных Ивану Яковличу, откуда они отечески следят за всеми начатками в нас доброго и прекрасного, дорожа и самыми только еще возможностями нашими к лучшему. После, Бог даст, все разберем, если искренно и добросовестно ищем истины; но лицемерию и своекорыстию — нечего ждать от людей вроде Ивана Яковлича.

Архимандрит Феодор.

С. П. Б.

23 октября 2860 г.

 

Приложение 1-e. Органон животного месмеризма. Соч. князя Алексея Долгорукова. Спб. 1860, стр. 301-303

Нельзя умолчать о юродивых; в них иногда замечается прозерцание, т. е. что мы называем бодрственный сомнамбулизм или прозерцание, к которому некоторые люди получали с природы, а другие взрослые, без видимой причины, склонность, так как некоторые, а особенно замечено в Шотландии, имеют двойное зрение, способность видеть те вещи, который для обыкновенного глаза не видимы. Я знал в Москве Пелагею юродивую, которая никому ничего не предсказывала, но иногда в ней прояснялось правозрение; наблюдал я также за Иваном Яковлевичем в Москве, в доме умалишенных; вот один случай, который убедил меня в его прозерцании. Я любил одну А.—А.—А., которая, следуя в то время общей московской доверенности к Ивану Яковлевичу, отправилась к нему, обыкновенно для того, не предскажет ли ей чего-нибудь нового; возвратившись оттуда, между прочим, рассказала мне, что она целовала его руки, которые он давал и пила грязную воду, которую он мешал пальцами; я крепко рассердился на это и объявил ей формально, что если еще раз поцелует она его руку, или напьется этой гадости, то я до нее дотрагиваться не буду. Между тем, спустя недели три, она отправилась вторично к нему, и когда он, по обыкновению, собравшимся у него дамам, стал по очереди давать целовать свою руку и поить помянутою водою, то дойдя до нее отскочил, прокричав три раза: Алексей не велел; узнав это я решился к нему поехать и понаблюсти за ним; первая встреча моя была с ним: как только я взошел, он отвернулся к стене и начал громко про себя говорить: Алексей на горе стоит, Алексей по тропинке идет узенькой, узенькой; холодно, холодно, холодно, у Алексея не будет ни раба, ни рабыни, ноги распухнут; Алексей, помогай бедным, бедным, бедным. Да, когда будет Алексей божий человек, да… когда с гор вода потечет, тогда на Алексее будет крест. Признаться сказать, эти слова во мне запечатлелись, и после этого я выучился трем мастерствам; хотя мне и объясняли эти слова ясновидящие и высокие, но однако день Алексея Божия человека я неравнодушно встречаю. Из наблюдений над ним, я утром более находил в нем созерцания и многие та-кия откровенные вещи он открывал, что самому высокому ясновидцу только можно прозерцать; в других же иногда целыми днями он пустяки городил. Говорил он всегда иносказаниями.

 

Приложение 2-е. Тридцать три письма к Ивану Яковлевичу и ответы на них, писанные его собственною рукою

1) Что ожидает Петра, женитьба или монастырь?

Отв. Я не думала и не гадала ни о чем во свете тужить. А когда пришло времицко взяла грудь тамить. Несте под ле-ксом, (законом), но под благодатию.

2) Идти ли ей в монастырь?

Отв. Цорная риза ни спасает, а альпа (белая) риза у ереси не уводит. Будьте мудри, яко ехидны и цели, яко колюмпы (голуби) и нетленен, яко арпорс (деревья) кипариси, и певки и кедри… 185Д рока, мензис (месяц) иеулуе XXII. Студент холодных вод Иоаннус Ияковлев. (См. эту подпись ниже).

3) Скоро ли получит место раб божий Николай? (семинарист).

Отв. Во вселия (т. е. в селы), Господи, во места света и прохлада и нетления и без врежден и без худых волей.

1) Женится ли X?.

Отв. Без працы не бенды кололацы (sic).

2) Выду ли я замуж?

Отв. Это хитрая штука в своей силе, что в рот носили.

3) Когда А. поедет в Петербург?

Отв. А. (имя) дух сокрушенный во храме Соломона молитвы дед.

4) Продадут ли деревню?

Отв. Не продадут.

5) Скоро ли X. разбогатеет?

Отв. Не скоро, а животи здорово!

6) Продастся ли деревня?

Отв. Никогда.

7) Любит ли А-у Н-й?

Отв. Н-й любит Екатерину.

8) Что мое дело?

Отв. Воды льются всиду, но не равны все сосуды.

9) Богато ли будет жить раба А?

Отв. Бог богат, надо думать, что будет богата и Клеменция (dementia).

10) Ехать ли А — у этою зимою в Петербург?

Отв. Как вам угодно.

11) Скоро ли А. получит должность?

Отв. Не скоро, а животу здорово.

12) Будут ли мне рады в Петербурге?

Отв. Бог лучше радуется о спасении бренного человека, нежели 9-10 праведных соспасенных (sic).

13) За кого выдет девица А. замуж?

Отв. За Иосифа.

14) Будет ли счастлива и богата?

Отв. Благополучен.

15) Поправятся ли мои дела?

Отв. Господи, аще путь беззакония отврати от его, а настави на путь нетленного живота.

16) Что ожидает рабу А?

Отв. Мир нетления.

17) Чем кончится в Сенате у рабе A? (sic).

Отв. Кто больше знает, подавай тому свет Вивлае (библии). Во Хирас. 1854 рока а мца Сентиу.

18) Не продадут ли деревню у рабе А, при ней ли останется?

Смотри ответ: Факсимиле № 1.

19) Счастлив ли будет сын А. Александр старший, и кто он будет?

Отв. Пока счастие прозябает, полна друзей бывает, а когда щастие проходит, тогда зде един друг не приходит. (Должно заметить, что московский оракул пишет вместо б — п, а потому вместо бывает — у него пывает).

20) Счастлива ли будет дочь ее Анна и кто она будет?

Отв. Щастьлива.

21) Счастлив ли будет Сергей и кто он будет?

Отв. Щастьлив.

22) Счастлив ли будет Владимир и кто он будет?

Отв. Щастьлив.

23) Счастлив ли будет Николай и кто он будет?

Отв. Щастьлив, а чин его архидиакон.

24) Батюшка, Иван Яковлевич! Скажи в пользу ли рабы А. кончится дело в Сенате?

Отв. Половину дела той маест (т. е. мастер), кто доброй начал обретает (sic).

25) Как раба А. будет жить, счастлива ли? и богато ли?

Отв. Мирно и враждебно и нетленно и спасительно будет жить.

26) Что ожидает рабу А?

Отв. Дух Агиос.

27) Поправятся ли дела А?

Отв. Поправятся.

28) Поправятся ли дела рабы А?

Отв. Поправятся.

29) Велят ли выдать мне проценты?

Отв. В мефу дать аргент (серебро) боится.

30) Что случится с рабом Александром?

Отв. Александрос Львос Филиппа Василавсу Македону урпсу (sic).

31) Поправятся ли дела Александра?

Отв. Господи аще путь беззакония отврати от его, а настави на путь нетления.

32) Что случится с рабом Константином?

Отв. Житие а не роскошная масленица.

33) Что случится с рабою Екатериной?

Отв. Также. 1854 рока. А мца Януария v дня.