И были три брата: один по имени Кий, дру-

«Повесть временных лет»

гой - Щек и третий - Хорив и была сестра у

них Лыбедь.

Сидел Кий на горе , где ныне подъём Боричев,

а Щек сидел на горе, которая ныне зовётся Ще-

ковица, а Хорив на третьей горе, которую про-

звали по нему Хоривицей. И срубили они городок

во имя старшего своего брата и назвали его Киев.

И был кругом города лес и бор велик, и лови-

ли там зверей. И были те мужи мудры и смыслен-

ны, и звались они полянами, от них поляне и

до ныне в Киеве.

 

БРАТЬЯ.

Четыре всадника в белых рубахах, у каждого в руке зажато короткое копьё, выскочили из густой рощи и помчались наперерез табуну сайгаков, что поднимались после водопоя по узкой тропинке на крутой берег. Испуганные животные на мгновение замерли. Куда бежать? Где спасение? Тут же табун разделился. Одни - что были позади - попрыгали в воду и поплыли к противоположному берегу, а остальные жёлтым вихрем метнулись в степь.

Но ещё быстрее просвистели в воздухе острые копья. И каждое из них нашло себе жертву! Четыре сайгака упали в мягкую траву, забились в предсмертных судорогах. Их жалобные крики рассекли полуденную тишину.

Один из всадников, пожилой, с длинными седыми волосами, спрыгнул с коня, вынул из кожаных ножен острый с широким лезвием нож.

- Не мешкайте, отроки! Перережьте жилы и выпустите лишнюю кровь, чтоб не испортила мяса. Да глядите - не повредить бы шкуры!

Отроки, у двоих из них уже пробивались рыжеватые бородки, тоже выхватили ножи и подбежали к своей добыче. Ловкие взмахи - и из надрезов на шеях струйками потекла ярко-красная кровь.

Охотники вытерли о траву ножи, стянули добычу в одно место. Старший наступил ногой на сайгака, поднял вверх тяжёлые узловатые руки. Седая грива волос шевелилась под лёгким дуновением ветерка. Из-под лохматых, седых бровей, резко выделявшихся на смуглом морщинистом лбу, в небо смотрели по-молодому лучистые глаза.

- О ясноликий Хорос-Световид, и ты, грозный Перун слышите вы меня?… Это я - старейшина рода росов, что из племени полян, богобоязный Тур, обращаюсь к вам… Благодарствую, боги, за то, что вложили в мои руки силу, а глазам - дали зоркость! А ещё благодарствую за то, что послали под моё копьё и под копья моих сынов - Кия, Щека и Хорива - желанную добычу! Часть её по праву принадлежит вам, боги, и вы получите жертву, как только мы вернёмся домой…

Тур поклонился и вновь пристально посмотрел на синее безоблачное небо, где ослепительно светило солнце, и велел сыновьям собираться в обратный путь.

Братья переглянулись, и вперёд выступил Кий.

- Отче, добыча наша велика… Боги помогли нам, и мы, исполненные благодарности, можем возвращаться назад. Пожалуй, ни один ловец из нашего рода не сможет сегодня похвалиться таким успехом… Но согласись, отче, не только за мясом и шкурами вышли мы в степь! Хвала богам, есть у нас и кони, коровы, и овцы, и разной птицы в достатке! Забили бы овцу или быка - вот и имели б мясо… Нам хочется ещё порезвиться в степи, погонять зверя, пострелять из лука, размять застоявшихся скакунов. А заутра вернёмся домой, отче. Позволь!…

- Дозволь, отче, - вторили ему Щек и Хорив.

Старый Тур глянул на сынов. Тёплая волна подкатила к сердцу. Они стояли рядом, ожидая отцовского ответа. Три красавца - как три тугих молодых дуба! Такие похожие - и такие неодинаковые… Вот одесную стоит Кий - старший. Надежда и гордость старейшины и всего рода. Как он похож на него, на своего отца в молодости. Высокий, стройный, широкоплечий. Загорелое румяное лицо. Открытый взгляд голубых, как небо, глаз, обычно тёплый и ласковый, но в гневе непреклонный и твёрдый, как кремень. Над высоким чистым челом - тяжёлая грива русых волос… Сразу видно из какого он рода. Ведь среди русов почти все белокурые и светлоглазые. Недаром говорят, что по-ромейски слово «рус» или «рос» означает красный, рыжий, светлый. Может, потому и наша светловодная Рось так названа? И род наш тоже - русь!… Но ни у кого нет таких белокурых кудрей, как у Кия. Это он от покойной матери - Билицы. Билочки, как ласково он некогда назвал свою, теперь покойную, жену… Сколько же Кию лет? Пожалуй, двадцать и ещё один год!… Да-а, не мало. Женить пора! Да всё никак не выберет он себе девицы. Из-за забот по хозяйству, охоты да сражений всё некогда ему… Эх, как бежит время! И не заметил, как самому полсотни стукнуло. Ещё малость - да помирать пора. Мужчины редко доживают до такой старости. Разве что очень посчастливится… А так многие погибают ещё молодыми: на охоте, в битве, от хвори…

В середине стоит Щек. Он второй по возрасту. Ох, уж этот Щек! Не парень, а огонь! Горячий, вспыльчивый, порою просто неистовый! Только затронь - так и вспыхнет гневом! Никому не уступит, даже отцу… Зато как способен к музыке, к песне: запоёт на Росе - на Днепре эхо отзовётся. Лучше него никто не сыграет на свирели иль на гуслях. Без него парни и девчата не раскладывают костров в ночь на Купайла, не водят хороводы, не пускают венки по реке… А сейчас он непривычно смирен! Покорно склонил красивую кучерявую голову, отливающую свежей бронзой, опустил долу глаза. Но ему, Туру, известно: и теперь в прикрытых длинными ресницами зрачках сына скачут, как искры, озорные огоньки…

Затем отец переводит взгляд на младшего. Хориву семнадцать лет. У него на щеках и подбородке пока ещё золотистый пушок. В припухших губах заметна детская наивность, а в глазах, таких синих, как весенние пролески, - непостижимое удивление, словно он впервые видит мир. Однако, несмотря на молодость, у него сильные и умелые руки: куёт железо, готовит из него серпы и ножи, наконечники для копий и стрел, тешет дерево, месит глину и лепит из неё горшки и миски. А во время поприщ стрела из его лука летит на сотни шагов и там ещё имеет силу пронзить сыромятную шкуру быка…

Сыны…

Тур довольно прищурил глаза.

- А как же я один, отроки, четырёх сайгаков дотяну до дома?

Кий сдержанно ответил:

- Пешком, отче… У нас всего четыре коня. Положим на твоего Серого дичь и поведёшь его в поводу. Но ты на нас не сетуй. Может и нам выпадет в охоте удача, и поутру мы тоже будем пешими добираться до нашего Каменного Острова.

- Нелегко мне старому тянуть на поводу коня, - пробурчал вроде бы сердито Тур, но тут же усмехнулся. - Да ладно. Оставайтесь! Но не зарывайтесь далеко, чтоб не попасть под стрелы гуннов!

- Благодарствуем, отче, и не тревожься за нас, - поклонились сыновья. - Не попадёмся им, кони у нас быстрые!

- Ну, собирайте меня в дорогу.

Братья стянули сыромятными ремнями ноги сайгаков и, связав их попарно, перекинули через спину коня. Щек подал в руки отцу повод, а Хорив - копьё, и Тур, не спеша, тронулся в путь.

Постояв на холме, пока отец не скрылся за ближайшим леском, братья сели на коней и поехали в противоположную сторону.

Перед ними раскинулась волнистая равнина. Среди яркой зелени трав то там, то сям темнеют островки рощиц и перелесков. Вспугнутые фырканьем коней, из-под ног взлетают степные птицы. Порой выскочит из куста заяц и, прижав уши, бросается со всех ног наутёк, а то в зарослях кустарника мелькнёт рыжий хвост лисы. Вдали вихрем проносятся косяки тарпанов - диких лошадей.

Но вся эта живность не привлекала внимания охотников. И только когда далеко впереди вспорхнуло несколько стрепетов и с тяжёлым шумом полетело над землёй, братья сняли с плечей луки и выхватили из колчанов стрелы. Стрепет - грузная но красивая птица - всегда заманчивая добыча. На него трудно охотиться: он умело прячется в густых травах и издали чувствует опасность. Но кому достанется такая добыча, тот вдоволь полакомится вкусным жареным мясом.

На горе, среди кустов и высокого бурьяна, Кий подал знак остановиться.

- Здесь гнездовья стрепетов…

В тот же миг фыркнул конь - и впереди взметнулась огромная птица. Ослепительно блеснули на солнце белые перья крыльев и такая же белая полоска вокруг тёмной шеи.

Дружно взметнулись луки - прошелестели три стрелы. Веером посыпались перья. Стрепет уронил голову и тяжёлым клубком упал вниз.

Хорив соскочил с коня, двумя руками поднял над головой добычу. Радостно засмеялся:

- Здорово! Моя стрела, братики! Я попал!

- Твоя, брат, - произнёс, спешиваясь, Кий и улыбнулся, видя, как радуется Хорив. - А моя и Щека, по воле богов, попали в чистое небо… Жаль стрел - не так-то их много у нас.

- Я сейчас их найду, - воскликнул Хорив, привязывая стрепета к седлу. - Они полетели вон за те кусты, к яру! Я мигом разыщу и принесу.

Он не мог скрыть радости от успеха, и ему хотелось хоть чем-то утешить расстроенных неудачей братьев. Передав повод своего коня Щеку, он побежал к корявым зарослям боярышника.

- Наш Хорив ещё сущий ребёнок, - раздумчиво произнёс Кий. - Надо беречь его, дорогой Щек, от порчи, злых духов и разной напасти!

- Да бережёт его Световид! - согласился Щек. - А мы его будем всячески опекать.

Хорив скрылся за кустами. Вскоре оттуда донёсся его приглушенный и взволнованный голос:

- Кий, Щек, скорее ко мне! Сюда, ко мне!

- О боги! Что там стряслось? - воскликнул встревожено Кий. - Неужто своим разговором мы накликали на хлопца злые силы?

Старшие братья разом бросились вперёд. Обдирая кожу на руках о колючки, продрались сквозь заросли боярышника и шиповника к крутому обрыву. Здесь наткнулись на Хорива, который пригнувшись смотрел вниз.

- Ну, что там? Почто звал?

Хорив повернул к ним побледневшее лицо.

- Глядите - чужаки!

И он острием копья указал в глубину яра.

 

ГУННЫ.

В полночь из-за далёкого, покрытого тёмной мглою небосклона выкатилась круглая красноватая луна и скупо осветила страшное кровавое место брани.

На широком холмистом поле, поросшем серебристым ковылём да остропахучей терпкой полынью, темнели груды мёртвых тел, бродили осёдланные кони, потерявшие своих хозяев, доносились приглушенные стоны раненых, слышались проклятья и хрипы умирающих. Повсюду валялось беспорядочно разбросанное оружие - луки, копья, сабли, щиты, чеканы, короткие железные и бронзовые мечи. Их никто не собирал: побеждённым было не до того, а победители, завершив битву поздно вечером, отложили, должно быть, это дело до следующего дня.

Луна медленно поднималась выше и выше, мутным безучастным оком глядя на то, что творится на Земле.

Внезапно из залитой туманом степной балки выскользнул невысокий простоволосый отрок в белой вышитой рубахе, подпоясанной узеньким ремешком. Он, крадучись, начал приближаться к побоищу.

На одном из небольших холмов он остановился, высунул из травы, как суслик, вихрастую голову и осторожно огляделся вокруг.

Дозорных нигде незаметно. Зато вдали, на пологом берегу неширокой речки, виднелось вражье стойбище. Там горели костры, освещая островерхие шатры и кибитки на колёсах, ржали кони, ревели верблюды. Лёгкий ночной ветерок доносил сладковатый запах баранины и конины, варившихся в казанах.

Отрок выждал некоторое время и вновь скрылся в траве. Пригнувшись начал пробираться от одной груды тел к другой, где побеждённые лежали вместе с победителями. Часто останавливался, заглядывал в искажённые болью и смертью лица, но не найдя того, кого искал, полз дальше.

Много времени ушло у него на эти поиски. Прокрадывался то в одну сторону, то в другую. Луна, казалось, хотела помочь ему - поднимаясь выше, светила всё ярче. Но отрок в отчаянии то и дело вздымал к небу руки - куда бы не взглянул, нет кого он ищет! Нет и нет…

Наконец, утомившись и потеряв надежду, присел на землю и охватил голову горячими ладонями.

Сидел долго, не зная что предпринять. Не может же он переворачивать лицом вверх всех убитых, ведь их здесь сотни, а то и тысячи.

Вдруг его слух уловил тихий стон. Такой тихий, что мог быть заглушен другими, если бы не показался очень знакомым. Сердце пронзили радость и надежда.

Отрок быстро вскочил и, забыв о вражеских дозорных, от которых следовало таиться, побежал к большой груде мёртвых тел, откуда донёсся стон. Быстро растащил убитых, лежащих сверху, и увидел пожилого воина в окровавленной рубахе.

- Отче! Князь! Ты! - воскликнул радостно. - Живой?… Слава Даждьбогу и Перуну! Слава Купайле и Велесу, и всем богам - живой!… Жив князь уличей - Добромир! Жив отец мой!

- Боривой, сынок, помоги мне подняться…

Отрок помог отцу сесть, и только теперь заметил с ужасом, что тот изнемогает от ран: левая нога выше колена пронзена копьём, а в груди торчит гуннская стрела.

- Погоди, отче! Я позову наших на помощь! - и Боровой, приложив ко рту ладони, издал крик дикой утки.

В ответ тут же послышалось:

- Кря, кря, кря…

- Идут… Дубок, Горицвет и Всеслав, - пояснил он отцу. - А с конями остались мать и Цветанка. Вот и все кто остался вживе. Братья мои, княжичи Богомил и Гордомысл погибли… Горицвет видел, как гунны посекли их саблями… Стрый Пирогаст и Вуйко Братислав полегли тоже, - я узнал их, когда искал тебя… Все лучшие мужи наши сложили головы - Хранимир и Стоян, и Русота, и Живослав, и Рябовол… Не ведаю, остался ли кто… Пожалуй лишь те, кто смог вырваться в степь…

- Боже, о боже, - прошептал в отчаянии князь Добромир.

- Мы решили податься к полянам… Но страшной была мысль, что завтра гунны, добивая наших раненых и деля добычу, найдут князя уличей - живого или мёртвого - и станут глумиться над ним… Вот почему я здесь и - хвала богам - нашёл тебя!…

- Благодарю, сынок, - князь притянул отрока к себе и поцеловал растрёпанную голову. - Не знаю, дожил бы я до утра… А теперь - надеюсь…

К ним подошли три молодых воина. Сильные, стройные. На поясах, в кожаных чехлах, - короткие мечи, за спинами - щиты, луки и колчаны со стрелами, в руках - копья… Увидев князя, обрадовались:

- Жив наш князь! Жив! Слава богам!

Двое из них тут же скрестили копья - князь сел на них, обняв воинов за плечи. Те выпрямились, быстро и бережно понесли его, переступая через убитых и обходя груды мёртвых тел. Вскоре добрались к балке, где стояли их лошади. Там воинов с дорогой ношей встретили две женщины. Одна, что постарше, - лет сорока, а вторая - совсем молодая девушка.

Узнав князя, обе кинулись к нему.

- Ладо мой любый! Пораненный! Тяжко? О боги! Боги!… - запричитала старшая и прижала его голову к себе. Увидев стрелу, начала осторожно вытаскивать её из раны. - Я сейчас… сейчас… Потерпи малость ненаглядный, ладо мой!…

Вытянула стрелу без наконечника, который остался в ране, сняла с головы платок - туго перевязала грудь князя. Делала всё быстро, сноровисто. Её сильные пальцы нежно касались тела князя, стараясь не причинять лишней боли. Губы стиснуты, строгие. В глазах - твёрдость и решимость, и только после того, как закончила перевязку, из глаз брызнули слезы.

Князь погладил пушистые русые косы жены, обнял её за плечи.

- Не плачь, Искронька… Ведь - живой… А раны - дело пустое… Заживут… Не тужи, княгиня… Выздоровлю - соберу своих уличей и опять сойдусь с каганом Эрнаком в поле… Померяться с ним силушкой… И может, тогда боги помогут мне. - Он говорил прерывисто, с натугой. Обняв второй рукой дочку, поцеловал её голову. - И ты вытри слезы, Цветанка!… Негоже плакать над живым… Поплачем над теми, кого уже нет с нами и чьих милых голосов мы никогда не услышим, - над княжичами, над родичами, над моими полёгшими воинами…

Князь с княгиней обнялись и с минуту молчали в безутешном горе.

Тихо. Ярко светила луна, над нею высилось тёмно-синее звёздное небо. Сюда, в глубокую балку, не долетали с поля битвы стоны раненых, не доносились ни перекличка вражеских дозорных, ни тысячеголосый гул стойбища гуннов. Только назойливое зудение комаров, вскрик испуганной птицы да задумчивое кваканье лягушек в маленьком, заросшем кувшинками озерце нарушали степную тишину.

Наконец князь Добромир поднял голову:

- Хватит, трогаемся…

Ехать верхом он не мог, и его положили на прочную попону, привязанную между двумя лошадьми. Боривой подал знак и маленький отряд смельчаков двинулся в далёкий неведомый путь.

Сначала спустились по дну балки к широкой долине, потом пологим склоном поднялись наверх и, определяя направление по звёздам, повернули на север. Назад, к югу, на земли уличей, им теперь пути не было: там властителями стали гунны.

Боривой прокладывал дорогу. За ним Дубок вёл под уздцы коней с попоной, на которой бежал князь Добромир. Сразу за князем, готовые немедля подать ему помощь, шли княгиня Искра и княжна Цветанка. Позади, отстав на десяток с лишним шагов, прикрывая всех ехали верхом Горицвет и Всеслав. Они вели в поводу несколько осёдланных коней.

Небо Оставалось чистым и звёздным. Луна роняла на землю холодные серебристые лучи, и от них на густом поникшем ковыле переливалась и поблёскивала свежая роса.

Миновали Кремневую гору, одинокую скалу, мрачно темневшую по левую руку на фоне синего неба. Боривой поднялся на стременах и оглянулся. Ну, кажется, спасены! Стойбище гуннов осталось далеко за холмами, поле боя - тоже. Теперь, не боясь топота коней, можно двигаться быстрее, чтобы за ночь отойти подальше от страшного места.

Юный княжич немного успокоился и, удаляясь от своих, пустил коня рысью, но никак не мог отогнать печальных мыслей, чёрной тучей давящих на душу, острой болью пронизывающих сердце. Снова и снова они возвращали его к событиям последнего дня.

Уличи привольно жили в степи неподалёку от тёплого моря. Они не ждали беды. На буйных весенних травах люди пасли скот, в реках ловили рыбу, радовались будущему урожаю, что обещал быть щедрым.

Но налетели черным вихрем гунны. Нападение было внезапным, неожиданным. Князь Добромир сумел собрать лишь часть своей дружины. Силы оказались слишком не равными, и почти все его воины сложили головы в кровавой сече.

Что теперь будет с уличскими жёнами, девами, стариками и детьми? Что станет с землёю уличей, их нивами, весями и речными угодьями? Что станет с табунами коней, отарами овец и коз, стадами коров?

А что будет теперь с ними - горсткой беглецов? Куда ехать? Где приклонить голову? У кого получить защиту?…

Чуть слышный шорох донёсся из-за большого тёмного куста и прервал мысли Боривого. Мелькнула неясная тень, послышался слабый мелодичный звук туго натянутой тетивы… Княжич мгновенно пригнулся к гриве коня и тут же над ним просвистела стрела, задев оперением спину.

«Дозорный гуннов! Так далеко забрался в степь! Почему он здесь один?»

Боривой выпрямился, выхватил из колчана стрелу, наложил её на лук. Но неведомый всадник, должно быть, внимательно следил за беглецами из чащи. Он гикнул на коня и умчался в призрачную ночную мглу. Пущенная вдогонку стрела не успела за ним. Все переполошились.

- Нам нужно его догнать! - вырвался вперёд Всеслав. - Мы за ним. Иначе - горе всем!

Его остановила княгиня:

- Ради богов! Куда? Сейчас ночь - разве найдёшь его во тьме? А мы останемся одни…

Её поддержал князь Добромир:

- Скверно, конечно, что нас выследили… Теперь гунны могут кинуться за нами… Но догонять дозорного тщетно: он вскоре доскачет до своих… А вы ещё заблудитесь…

- Что же делать?

- Бежать!

- А может, погони не будет?

- Будет!… Разве вы не знаете гуннов? - им лишь бы поохотиться… На дичь или людей - всё равно! Станут гнаться по следам и день, и два, пока не догонят или не убедятся, что это невозможно…

- Тогда не теряем времени! В путь! - воскликнул Боровой. - Отче, ты выдержишь? Езда предстоит нелёгкая!

- Не думайте обо мне… Сколько боги дадут, сил, выдержу, - тихо ответил князь. - Только бы вы спаслись… А если угодно богам - спасусь и я…

Боривой подал знак рукой - и небольшой отряд, приминая копытами густую траву, помчался на север, в противоположную сторону от луны…

Скакали всю ночь и половину следующего дня. Гнали коней изо всех сил, давая им и себе передышку только для того, чтобы напиться из встреченных на пути речки или ручья. А когда солнце дошло до зенита, заметили погоню.

Гуннов было шестеро. Шестеро против семи уличей. Дозорный, видно, не добрался до стойбища, а встретил сторожевой разъезд и они вместе помчались за беглецами. Но как это много - шесть, если учесть, что только трое из семи уличей - опытные взрослые воины! Разве могли что-то сделать в бою тяжело раненый князь, княгиня Искра и княжна Цветанка? Да и Боривой только-только начал осваивать воинское ремесло.

Гунны издали закричали, стали потрясать копьями, давая понять, что они увидели беглецов и вот-вот догонят их. Зоркий глаз Боривоя даже заметил, как передний хищно оскалил зубы.

- Вперёд! - и княжич поднял плеть.

Измученные кони двинулись нехотя и лишь понукания, крики и удары плетью заставили их постепенно перейти на рысь.

Теперь всё зависело только от них - выдержат ли они состязание с лошадьми преследователей или нет.

Боривой вырвался вперёд и, пристально вглядываясь, выбирал направление. Объезжал холмы, избегал крутых склонов, спрямлял путь по тропам, протоптанными дикими владыками степей - рогатыми турами, буйногривыми тарпанами и тонконогими пугливыми сайгаками.

Гунны не отставали. Наоборот, их кони оказались более свежими и выносливыми. Расстояние между беглецами и преследователями постепенно сокращалось.

Видя это, князь Добромир стал просить:

- Оставьте меня! Я не хочу быть обузой для всех!… Гунны задержатся возле меня на какое-то время - и вы от них оторвётесь! Может и спасётесь… Оставьте меня!

Боривой взволнованно возразил на ходу:

- Что ты, отче! Как можно? Нет, мы ни за что тебя не оставим! - и вдруг радостно закричал: - Вон впереди теснина! Туда! Мы скроемся в ней! Там, в узких и глубоких расселинах, нам будет легче защищаться. Нападающие не смогут нас окружить!

Он круто повернул к подножию горы, наполовину разрезанной тёмным провалом ущелья.

Ехать стало сразу труднее, так как дорога пошла вверх. Взмыленные, задыхающиеся лошади замедлили бег. В низовье ущелья под копытами зачавкала топкая грязь, зашелестела осока. Над рвом с ржавой стоячей водой нависли ветви кустов - пришлось с трудом продираться сквозь них.

Боривой и Горицвет, пропустив всех, задержались в укрытии из лапчатой лещины. Осторожно выглянули - далеко ли гунны?

Те тоже остановились и озадаченно смотрели на отвесные стены ущелья и зелёную накипь зарослей в нём. Видимо, опасаясь засады.

Горицвет злорадно усмехаясь, сказал:

- Вы поедете дальше, а я останусь здесь. Клянусь Перуном, хоть одному, а достанется моя стрела!

- Погибнешь!

- Всё может быть… Но кому-то нужно их задержать!

- Я тоже с тобой!

- Нет, Боривой, ты не останешься… Твоё место - во главе отряда. Спасай князя! - и Горицвет ударил плетью коня Боривоя. - Прощай!

Когда Боривой исчез в гуще кустов, молодой воин слез с коня, взял в руки лук и стрелу - выглянул из укрытия. Гунны приближались.

Горицвет ждал. Пусть подъедут ближе! Ближе!… Чтобы не промахнуться! Чтобы поразить хотя бы одного в сердце!

Они осторожны - у каждого в руках наготове лук, с наложенной на него стрелой. Готовы в любой миг ответить выстрелом на выстрел.

Вот уже отчётливо видны их лица - широкие, тёмные, обожжённые солнцем, ветрами и огнями степных костров. Из-под островерхих войлочных колпаков на плечи спадают тонкие косички жёстких черных волос. У одного из них, по-видимому, старшего, так как остальные почтительно прислушивались к его восклицаниям, щеки и нос покрыты оспинами, а острый взгляд так и рыщет, так и стрижёт, стремясь проникнуть сквозь густую завесу курчавых зарослей. Хорошо бы избавиться от него, обезглавить вражеский отряд. Но он, точно чувствуя опасность, всё время держится за спинами других воинов.

Горицвет натянул тетиву - прицелился. Стрела свистнула как плеть и вонзилась в грудь ближайшего гунна. Даже не вскрикнув, тот взмахнул руками и упал с коня наземь.

- Есть один! - радостно воскликнул Горицвет и потянулся к колчану за следующей стрелой. - Боги помогают мне!

Но гунны тоже оказались бывалыми воинами. Заметив, где колыхнулась веточка ивы, они не мешкая, выпустили туда пять стрел, и те холодно и злобно пропели песню смерти. Две из них попали в храброго улича - одна в руку, вторая - в горло.

Подсечённым колосом упал Горицвет навзничь в остролистую осоку и, хотя был ещё жив, не мог и шевельнуться. Затуманенным взглядом смотрел вверх, сквозь зелёную листву.

Потом кусты расступились - и к нему подъехали всадники. О чём-то быстро заговорили между собой. Но он ничего не понимал. Лежал молча, бесстрашно, наблюдая за тем, как один из них вытянул из ножен блестящую саблю и, наклонился с коня… Сабля вонзилась её ему между глаз…

Тем временем Боривой вывел свой небольшой отряд из устья ущелья, где навсегда остался Горицвет, в его среднюю часть. Заросли здесь стали реже, ниже, бурьян более цепкий. Вокруг высились жёлтые отвесные стены с множеством отверстий, в которых гнездились быстрокрылые ласточки, поднимались в небо острые шпили, а из глубоких мрачных обрывов веяло угрюмой прохладой.

Но вот ущелье разветвилось на три русла. Беглецы заколебались. Куда направить путь?

Боривой прикидывал. И вправду, где спасение?

Повернуть налево - оказаться ближе к землям уличей, куда теперь дорога им заказана. Поехать прямо - неизвестно, когда ещё удастся выбраться в степь?… Остаётся одно - повернуть вправо, откуда открывается прямая дорога на север, где живут племена общего с ними языка и общей веры.

Взяли вправо.

Двигались медленно. Из последних сил. Кони едва держались на ногах, а люди - в сёдлах.

Боривой знал, что гунны недалеко. Горицвет их задержал. Но надолго ли? Он с тревогой и отчаянием поглядывал назад, не веря самому себе - неужели погоня отстала?

Поэтому резкий окрик Всеслава, хотя и не был неожиданным, заставил Боривоя вздрогнуть.

- Гунны!

Он оглянулся. Пять всадников быстро их нагоняли. Значит, Горицвет всё же одного уложил!

Молодец! Но пятеро ещё остались. Что делать? Где искать спасенья? Не пройдёт и нескольких минут, как преследователи приблизятся на полет стрелы!

Нужно на что-то решаться. Каждое упущенное мгновение могло ускорить неминуемую гибель.

Боривой напряжённо всматривался в мрачные стены ущелья поросшие искривлёнными деревцами, ютящимися в трещинах и на узеньких уступчиках, оглядывал острые шпили, впившиеся в небо, как зубы дракона. Вдруг, на высоте десяти-пятнадцати локтей заметил уступ, на котором могли укрыться несколько человек. К уступу вела крутая, едва заметная звериная тропинка.

Времени на раздумья не было.

- Туда! Вверх! - воскликнул он. - Други, берите князя на руки! Коней оставим внизу! Будем защищаться до последнего!

Дубок и Всеслав стали поднимать князя Добромысла. Княгиня Искра и княжна Цветанка взбирались следом за ними. Боривой отступал последним, готовый поразить стрелой первого гунна, рискнувшего преследовать их на тропе.

Уступ над отвесной кручей был невелик, но беглецы смогли разместиться на нём. Всеслав и Дубок положили князя у стены. Княгиня с княжной сразу склонились над ним, стараясь хотя бы немного облегчить его страдания. А воины приблизились к Боривою, и, загородив тропу щитами, приготовили луки и мечи для последнего решительного боя…

 

ПОЛЯНЕ И УЛИЧИ.

Кий и Щек осторожно подошли к густому кусту шиповника, где стоял Хорив, и глянули с вершины вниз.

На противоположной стороне ущелья, на небольшом уступе притаились трое - мужчина и две женщины. Мужчина лежат навзничь у самой стены, и старшая женщина поправляла на его ноге окровавленную повязку. А младшая, собственно говоря, совсем ещё девушка, а не женщина, заломив руки, с ужасом смотрела, как на узкой тропе, ведущей к их убежищу, простоволосый юноша, почти подросток, прикрываясь щитом медленно отступал вверх. Он мужественно отбивался копьём от троих гуннов, которые с оголёнными саблями наседали на него.

В траве на дне ущелья, пронзённые стрелами умирали, судя по внешнему виду и одежде, два одноплеменника юноши. Но жизнь они отдали не зря: рядом с ними корчились в предсмертных судорогах два гунна.

- Это, наверно, уличи! Или тиверцы! - сказал Кий. - Юному воину долго не продержаться! Поможем-ка ему, братья! Спасём тех несчастных! Живее!

Братья недолго целились, резвое свистнули три стрелы - и двое из нападающих, словно наткнувшись на невидимую преграду, упали и покатились вниз, на дно ущелья. А третий, стоящий ниже, вдруг выпустил из рук саблю и испуганно оглянулся. Увидев на круче трёх воинов с заведёнными на него луками, он упал на колени и стал молить о пощаде.

- Не стреляйте! - сказал Кий братьям и, прыгнув с кручи, соскользнул почти по отвесной глинистой стене вниз.

Щек и Хорив последовали за ним.

Связав пленника и забрав всё оружие гуннов братья стали быстро взбираться вверх, где ни живы ни мертвы стояли, обнявшись и всё ещё не веря в спасение две женщины и отрок лет четырнадцати-пятнадцати. Они недоверчиво смотрели на своих спасителей, крепко держа в руках копья.

- Не бойтесь нас! Мы поляне, из рода русов! - крикнул Кий.

- Ой ли? - подала голос старшая из женщин, не опуская копья.

- Клянусь Световидом! Меня зовут Кием, а моих братьев Щеком и Хоривом.

- Что вам от нас нужно?

- Мы избавили вас от ворогов, а теперь хотим и помочь! Кто вы?

- Это князь уличей Добромир, - указала старшая женщина на раненого, - я княгиня Искра, а это наши дети - Цветанка и Боривой.

Княгиня опустила копьё и в изнеможении села возле князя. Княжич и княжна тоже опустили оружие.

- День добрый, - поздоровались братья. - Благодарите богов, что мы вовремя подоспели!

- Доброго вам здоровья, милые отроки, - тихо произнёс раненый князь, пытаясь приподняться. - Благодарствую за всех нас! Вы спасли несчастного князя уличей и его семью…

К нему наклонилась княжна.

- Отче, тебе трудно говорить.

Но он отрицательно покачал головой.

- Ничего, доченька… ничего… Главное то, что теперь вы спасены и будете жить!

- Ты тоже, отче.

- И я… конечно…

Последнее слово прозвучало неуверенно. Кий мог поклясться, что князь уже не надеялся на то, что будет жить. Выглядел он совсем плохо. Глаза болезненно блестели, на лбу проступили мелкие росинки пота, черные запёкшиеся губы едва шевелились, а грудь под окровавленной повязкой вздымалась часто и тяжело. Дыхание из полуоткрытого рта вырывалось со свистом. Казалось, что души предков уже реют над ним и зовут в далёкое путешествие, из которого никто никогда не возвращался.

На вид было ему лет пятьдесят. Лицо мужественное, помеченное несколькими старыми шрамами. В растрёпанных, мокрых от пота волосах поблёскивала седина. Большие сильные руки непрерывно шарили по траве, словно искали что-то, или судорожно старались сжать рукоять меча. По всему этому было видно, что князю Добромиру очень больно и очень тяжело.

- Князь, что же случилось с племенем уличей? - спросил Кий, взволнованный всем увиденным.

Имя князя Добромира было ему давно и хорошо известно. Да и кто не слышал о смелом князе уличей, которые жили в степи? Слава о нём далеко летела, опережая быстрые стрелы уличских воинов. Копыта коня Добромира не раз торили путь на Дон против кочевников, что огненными смерчами налетали на мирные поселения уличей, да и на Дунай - против гуннов, которые после смерти Аттилы распались на отдельные племена и разбрелись по разным краям.

Что же стряслось теперь с уличами? Почему князь Добромир оказался здесь, далеко от своей земли, без воинов, только с женой да детьми, тяжело раненый, почти при смерти.

Подобные мысли, судя по лицам Щека и Хорива, обуревали и младших братьев Кия.

Князь через силу улыбнулся и, превозмогая слабость, сказал:

- Не удивляйтесь, отроки… Как и всё на свете, слава людская имеет своё начало и свой конец… Вот пришёл и мой день. Разом кончились слава и могущество моего племени… Насланная, видимо, нам за грехи из-за Днестра ворвалась на наши земли орда Эрнака… Гунны на своём пути сжигали селения, вытаптывали посевы… убивали мужчин, а жён и отроковиц забирали… чтобы продать ромеям в рабство… Едва я успел собрать горстку воинов, как Эрнак напал на нас около Кремневой горы… До вечера мы стойко оборонялись… Ни на шаг не удалось им нас потеснить. Но… гунны покрыли всё поле, как воронье. Окружили нас со всех сторон… Боги отвернулись от нас… Мои воины все полегли мёртвыми… И вольные, гордые уличи стали рабами гуннов, как при кровавом Аттиле…

Князь Добромир умолк и в изнеможении закрыл глаза. На губах у него показалась кровь. Цветанка вытерла её рукавом своей сорочки.

- Ему нельзя так много говорить, - взглянула с осуждением на Кия, словно тот был виновен в том, что князь потерял столько сил.

- Я молчу, - ответил Кий и только теперь внимательно посмотрел на девушку.

Их взгляды встретились.

Встретились на какое-то мгновение. Но оно показалось им обоим долгим-долгим, как вечность. И вместе с тем нежданно тревожным и радостным, волнующим и счастливым… На это мгновение для них внезапно исчезло всё, что их окружало - и раненый князь-отец, и обессиленная княгиня-мать, и братья, и пленный гунн, и оставленные на произвол кони, и весь белый свет. Один лишь Световид своим золотым взором проникал в их молодые сердца и как бы звал, манил в незнакомые, неизведанные дали.

«Какая она необыкновенная, - подумал Кий. - Измученная тяжёлой опасной дорогой, напуганная преследованием смертельных врагов, с загоревшим на знойном солнце и обветренном на степном воздухе лицом, с потрескавшимися губами и шершавыми руками, в разорванной и окровавленной одежде - так неожиданно хороша!… Глаза - как чистые плёсы Роси, когда в них отражается бездонная голубизна небес! Косы - густые и мягкие, цвета спелой пшеницы. А стан её - гибок и строен, и вся она - как молодая берёзка… Найдётся ли такая среди наших полянок?»

Тем временем Цветанка думала почти тоже самое:

«Вот мой спаситель! Если бы не он с братьями, отец и Боривой лежали бы сейчас мёртвыми на дне этого чужого ущелья, а меня с матерью гунны тянули бы на аркане в страшную ненавистную неволю… Какой он сильный, мужественный и красивый! Какой нежный, ласковый у него взгляд!… О бессмертные боги, покарайте меня за то, что я думаю сейчас не об умирающем отце, погибших в бою братьях и родичах, не о несчастной матери, а об этом чужом красавце-воине!»

Они ещё не перекинулись между собой ни единым словом, но чудесный язык взглядов сказал им больше, чем все слова на свете. Они оба поняли, что с этой поры не будет им покоя, не будет счастья-радости, если не смогут глядеть друг другу в очи, ласкать друг друга влюблёнными взглядами. Поняв это, Цветанка покраснела и отвела взгляд.

А Кий, поначалу смущённо, сказал:

- Не надо мешкать - нужно поскорее добраться к нам, на Рось… Там волхвы заговорят раненому кровь, смажут раны своей чудодейственной мазью, перевяжут - и боги помогут князю выздороветь… И также не последнее дело - предупредить наших родичей-полян об опасности. Если гунны одолели уличей, то захотят напасть и на другие племена. Заберётся волк в кошару - всех ягнят перетаскает! - и обратился к братьям: - помогите поднять князя!

Они снесла Добромира вниз, и пока младшие укладывали его на послужившую уже добрую службу и крепко привязанную между седел попону, Кий подошёл к пленнику-гунну, развязал ему ноги.

Тот исподлобья глянул на юношу угольно-черными глазами, медленно встал.

- Как тебя звать? - спросил Кий.

Гунн молчал.

Кий ткнул себя в грудь пальцем:

- Я - Кий… Кий… А ты? - кивнул ему.

Гунн, кажется, понял о чём его спрашивает великан-славянин, и коротко крякнул, словно ворон:

- Крек.

- Крек?… Вот и ладно, что ты начал меня понимать, - удовлетворённо сказал Кий. - Тогда, может, откроешь нам, что задумал каган Эрнак? Вернётся ли он в свои становища, или будет нападать после уличей ещё на кого-нибудь?

Крен насупился и молчал. Его тёмное, густо усеянное оспинами лицо было неподвижно и непроницаемо. Он походил сейчас на каменную бабу на степном кургане.

- Сколько у Эрнака войска? Он пришёл сюда только со своим или ещё и с другими племенами?

Подошли Щек и Хорив, стали прислушиваться.

Крен бесстрастно смотрел на молодого воина, но в его узких черных глазах появилась тревога, которую ему не удавалось скрыть.

Щек схватил его за грудь - начал трясти.

- Да отвечай же, степной шакал, когда тебя спрашивают!

Тот что-то буркнул на своём языке и вновь застыл.

- Не понимает по-нашему, - решил Кий.

- Да что с ним морочаться! Прикончить - и всё! - Щек решительно взмахнул рукой.

Но Кий рассудил иначе.

- Прикончить никогда не поздно… Посадите его на коня - заберём с собой! Отец кое-что помнит как они говорят - расспросит как следует.

Солнце стояло в зените и пекло немилосердно. Все были очень утомлены, хотели есть и пить. Но Кий не давал ни минуты отдыха: опасался, что гунны, обнаружив исчезновение своих воинов, пошлют по их следу погоню. Выведя семью князя Добромира из ущелья и забрав своих коней, он выбрал кратчайший путь к Роси через Высокий курган и Чёрный лес.

И хотя все понимали, что нужно торопиться, ехали медленно. Смертельная усталость и жара отняли и у людей, и у коней последние силы.

Над безлюдной степью нависла сонная тишина. Ни облачка в небе, ни дуновения ветерка. Слышно только, как лениво пересвистывались сурки, да шелестит под копытами коней сизый ковыль.

Дорогу прокладывал Щек, а Кий и Хорив держались позади, внимательно осматривая далёкий горизонт: не покажется ли где островерхий колпак гунна.

Но всюду спокойно. Дрожит белёсое марево, съедая синеву в дали, парит в высоте тёмный орёл, монотонно гудят над красными головками чертополоха важные пушистые шмели.

Так ехали до вечера. А когда приблизились к Высокому кургану, Кий велел останавливаться на ночлег.

- Высокий курган… Здесь будем ночевать…

Князь Добромир, дремавший всю дорогу в полузабытье, услыхав это название, вдруг встрепенулся, открыл глаза, начал ворочаться в попоне, стараясь приподнять голову.

- Высокий курган?… Покажите мне его!… Поднимите так, чтобы я мог увидеть…

Выбрали место над ручейком, неподалёку от тенистого зелёного гая. Коней стреножили и пустили пастись. Для Добромира намостили из травы и ветвей мягкое ложе на бугре, чтобы виден был ему Высокий курган.

Напоив князя холодной ключевой водой, положили отдыхать. Такое же ложе приготовили для женщин. Гунна, чтобы не сбежал, привязали к дереву. И только после этого братья начали готовить еду.

Пока Щек, Хорив и Боривой собирали сухой хворост и раскладывали костёр, Кий ощипал и выпотрошил стрепета, разрубил его мечом на куски. Затем нарвал каких-то пахучих трав и накопал съедобных кореньев. Всё это сложил в закопчённый бронзовый казанок, который возил с собою у седла, и наполнил его водой. Вскоре в казанке, подвешенном над огнём, забулькало, заклокотало - и из него пошёл заманчиво-вкусный ароматный запах.

Не прошло и часа, как еда была готова.

Кий вынул из торбы ковригу хлеба - разрезал на ломти, достал несколько деревянных ложек.

- Князь, княгиня, угощайтесь… Цветанка, Боривой, братья - к трапезе!

Сначала он поставил казанок поближе к ложу князя. Но тот похлебав немножко юшки, почти сразу отложил ложку.

- Благодарствую… Больше не хочу… А вы подкрепляйтесь!

Снедь была вкусная. Нежное мясо так и таяло во рту.

Изголодавшиеся княгиня, княжна и княжич, не смущаясь присутствием братьев-полян, которые взяли себе по ломтю хлеба и по куску мяса, уплетали все совсем не по-княжески.

Казанок быстро опустел. Цветанка с благодарностью подняла глаза на Кия. Опять не сказала ни слова. Только взглядом приголубила - словно коснулась нежно рукой… И от этого взгляда, как и там, в ущелье, у него в груди поднялась сладостно-волнующая и одновременно тревожная волна. С чего бы это?

Княгиня за всех своих поблагодарила, а Кий сказал:

- Теперь всем - почивать! Отдыхайте, а то, как только займётся десница, я вас разбужу, и мы снова двинемся в путь…

Княгиня Искра с Цветанкой легли рядом с князем на душистое ложе и сразу же заснули. Щек, Хорив и Боривой улеглись прямо на земле, а Кий пригасил костёр и сел на небольшом бугре, поблизости от князя, решил сам оберегать сон своего усталого отряда…

Князь долго не мог заснуть. Ворочался, стонал, что-то тихо шептал и не отрывал взгляда от Высокого кургана, виднеющегося в синей мгле.

Кий склонился над ним и тихо спросил:

- Что, неможется тебе, князь? Раны болят?

Добромир чуть шевельнул рукой.

- Болят… Даже очень… Но ещё больше горит душа!…

- Почему?

- Видишь Высокий курган?

- Вижу.

Кий взглянул на гору, закрывающую собою полнеба.

- Там, на самой вершине, сто лет назад был распят мой прадед…

- Твой прадед?

- Да, король венетов, или, по-ромейски - антов - Бож… Видимо, боги привели меня сюда, чтобы и я тут сегодня сложил голову от ран, нанесённых врагами.

Князь говорил через силу.

- Король Бож! - воскликнул безмерно удивлённый Кий. Сколько песен, преданий и сказок слышал он о славном короле венетов - не счесть! И - вдруг такое узнать… Даже не верится! - Он и вправду твой прадед, кряже?

- Да… Я Божич… Правнук его бесталанный…

Кий вскочил на ноги. Сразу отлетела усталость, сон - как рукой сняло!

Невероятно! Подумать только! Далёкое прошлое, о котором столько было бесед долгими зимними вечерами в тёплых хижинах, при мигающем огне лучины или очага, вдруг приблизилось, дохнуло на тебя гомоном давно отшумевшей жизни и встало перед глазами словно наяву. Оказывается сказочный король Бож - вовсе не сказочный. Нить жизни от него тянется прямо к князю Добромиру, а потом - и к Цветанке. Цветанка - праправнучка самого Божа!

Кий почувствовал, что не может отличить - где сказка, а где явь. И ему стало немножко страшновато, как будто души умерших вдруг вернулись в этот мир, в котором он живёт, и громко заговорили, задвигались вокруг. А потом стали что-то нашёптывать, звать его к себе.

Всё смешалось…

Гунны, король Бож, князь Добромир с женой и детьми, множество каких-то других людей или скорее их тени, что теснились вокруг него… Степная лунная ночь с таинственными звуками и запахами, крик совы в лесу под горой, древние предания, дошедшие из глубин прошлого… Всё перепуталось в его растревоженном воображении, всё стучалось в сердце…

Кий долго стоял на берегу ручья, журчащего внизу, между каменистыми скалами, вслушивался в шорохи ночи, взволнованный, окутанный тревожными мыслями.

Медленно погружался в сон лагерь беглецов, хрумкали сочную траву стреноженные лошади, впал в забытьё князь Добромир, похрапывал во сне привязанный к вербе Крек…

А Кий стоял и смотрел, как вдалеке за ручьём, тёмным привидением вздымается гора, названная Высоким курганом, как луна льёт на него призрачно-серебристый свет… И ему вдруг показалось, что на вершине зашевелились какие-то неясные тени, зашумели далёкие глухие голоса, заколыхались как белые лебеди, чьи-то неестественно длинные протянутые вдаль руки…

Неужели это король Бож?

 

СКАЗ ПРО КОРОЛЯ БОЖА.

Славяне издавна жили по Днестру и Бугу, по Роси и по Днепру, по Десне и по Припяти до самых Карпат и Вислы. И ещё далее вокруг. И никто не ведает, когда они осели на этих землях и откуда пришли. Ибо Мир велик, и всегда кто-то откуда-то приходил.

И сеяли славяне, как и сейчас, пшеницу, жито, просо, и ещё - коноплю и лен. Сажали чеснок, лук, репу и капусту. В степи и на лесных полянах пасли табуны коней, отары овец, гурты коров, а в реках ловили мерёжами щук, судаков и стерлядей, и окуней, и линей, а неповоротливых усатых сомов били ночью острогами при свете факелов… В лесах, в дуплах старых вековых деревьев, гнездилось множество пчёл, и кто не боялся отведать их острые ядовитые жала, тот всегда был с мёдом.

Чтобы защититься зимою от стужи, летом - от непогоды, а но ночам от хищного зверя, строили себе из деревьев и глины большие хижины, и покрывали их соломой или очеретом, а для скотины ставили повети - навесы.

Длинными зимними вечерами женщины при свете лучин пряли из конопли и льна пряжу, сучили шерсть и ткали полотно и сукно. Мужчины шили из кожи сапоги и постолы, из лыка плели лёгкие лапти, а из овчины, волчьих и медвежьих шкур шили кожухи. А ещё делали оружие: луки и стрелы к ним, копья, щиты, секиры. Умельцы плели мерёжи и вентери.

И было у них много родов и племён - поляне и древляне, северяне и вятичи, венеты, тиверцы и дулебы-волыняне, дреговичи, радимичи и кривичи. Всех и не перечесть… И самым многочисленным, самым сильным к тому времени было племя венетов… А в каждом роду - старейшина, которого, собираясь на вече, выбирали из самых сильных и мудрых мужей. А те уже выбирали князя, достойнейшего из старейшин.

И жили таким образом при самоуправлении, поклоняясь богам и принося им, как и ныне, требы - жертвы. И Световиду-Даждьбогу, и Перуну, и Сварогу, и Велесу, и Роду, и лесовикам, и водяникам, и домовикам, и русалкам, и берегиням… А ещё - рекам и озёрам, горам и лесам, полям и пущам…

И был у них общий стародавний покон и язык единый.

Но вот как-то давным-давно через славянскую землю, прокладывая себе путь мечами, от холодного северного моря, зовущегося у тамошних жителей Балтом, или Болотом, по-над Припятью и Днепром, к тёплому Ромейскому морю прорвалось воинственное племя готов и осело по берегам тёплого моря. И начали они творить зло племенам и родам славянским, неожиданно налетая на веси и убивая мужей, а табуны и имущество их забирая себе.

И веселились по этому случаю, распевая песни, красивые жены и девы готов, а славянские - шли по миру в нищете и горе, оплакивая погибших.

И тогда собрались князья и мужи-старейшины всех племён славянских на вече и решили: Божа, князя венетов, - которые соседствовали с пришлыми готами, - выбрать своим королём. А несведущие ромеи и готы всех славян вместе прозвали в ту пору венетами, или, на своём языке, антами, так они зовутся и доныне.

И стал Бож править венетами.

Рассказывают, был он муж мудрый и многоопытный. Руки у него сильные и ловкие, а глаза, несмотря на старость, как у орла. Из лука птицу на лету сбивал, а копьём мог пронзить тарпана или сайгака насквозь. Одевался просто, как и все, - ходил в белой полотняной рубахе и таких же полотняных штанах, заправленных в мягкие сапоги из кожи жеребёнка. Седые волосы буйной гривой спадали с головы на плечи, а густая, тоже белая борода закрывала половину груди. Большой нос и высокий, испещрённый морщинами лоб придавали ему сходство с владыкой птичьего царства - орлом.

Таким был король Бож.

Начав править венетами, он прежде всего послал королю Германариху дань - не обоз зерна, не табун коней или отару овец, не бочку мёда или мешок дорогих мехов, добываемых в наших лесах. А послал он ему меч!

Получив такую дань, Германарих очень разгневался, потому что понял - не желают венеты жить под властью готов. И, собрав великую силу, пошёл на них.

Бились они день, бились второй… А на третий день заплакали, заголосили красивые жены и девы готов от страха великого. И их воины кинулись бежать без оглядки до самого моря.

И стали венеты вольными.

И готам пришлось жить тяжко - в тесноте и голоде. И разделились они пополам. Одно плетя, с Германарихом, осталось на старых местах - возле Днепра да Днестра вдоль моря. И начали эти готы прозываться остготами, так как сидели они на восходе солнца… А другие откочевали на закат солнца, к Дунаю, а там и за Карпатские горы, - и потому прорвались вестготами…

Горд и спесив был король Германарих - поражение жгло ему сердце огнём. И начал он собирать силы готов, чтобы победить венетов, чтобы снова, как и раньше платили они дань и хлебом, и мёдом, и скотом, и мехами, и полотном.

Но было ему сто и десять лет, и не дано было богами осуществить задуманное.

Из-за моря, из краёв дальних и неведомых, внезапно, как вихрь, налетело племя дикое и жестокое - гунны. И никто не знал, откуда оно взялось. Одни сказывали - из краёв северных, суровых, где никогда не показывается солнце, где владычествуют ветры, мрак и холод, снег и туманы… другие же говорили - примчались они на своих косматых выносливых конях из-за гор высоких, из пустынь широких, морей глубоких и страшною карой свалились на оседлые племена за их многие грехи, и согнали их с насиженных мест, и развеяли по миру…

Низкорослые, тёмные лицом, с маленькими узкими глазами, к тому же кривоногие, ибо сызмала привыкли ездить верхом, гунны, тем не менее, была широки в плечах, сильны, сметливы. У мужчин - ни усов, ни бороды, а если и росли у кого-то, то редкие и жалкие. Зато волос они никогда не подстригали, а заплетали, как женщины, в длинные косички… Летом одевались в рубахи из шкурок мелких зверей, а зимой - в овечьи кожухи шерстью внутрь и шерстью наружу. Такие кожухи не только хорошо оберегали от мороза и ветра, но и защищали от стрел, копий и мечей. Главное же - наводили ужас на тех, на кого нападали, потому что казалось - это не люди, а какие-то звери взобрались на коней и дико мчатся, осыпая противника тучами стрел с белым лебединым оперением и костяными наконечниками.

И дрогнули готы за Днепром. В первом же бою гунны разгромили их, выгнали со становищ, пригнули, как ветер пригибает ковыль. А Германариху всадили копьё в правый бок, и погиб бы он в том кровавом бою, если б молодые готы не подхватили его на руки и не вынесли из кровавого омута.

Собрались разгромленные вожди готов на вече. Задумался старый Германарих. Что делать? Где искать спасения? Кто может остановить гуннов? Идти за помощью к венетам? Просить Божа, чтобы кинул клич по бесчисленным племенам и родам своим и встал вместе с готами супротив общего врага?

Крепко задумался Германарих. Мучит его и жжёт рана от копья гунна.

- Что будем делать, мудрые мужи? - спросил вождей готов. - Есть у нас три возможности: первая - биться до последнего и со славою погибнуть, так как победить гуннов мы не сможем; вторая - пойти к гуннам на поклон и стать навечно их рабами; есть, наконец, и третья возможность - объединиться с венетами и получить надежду на победу!

Заволновалось, забурлило вече:

- Нет, нет, только не с венетами! Только не с Божем! - зашумели вожди, задетые за живое отказом венетов платить дань.

Поднялся молодой Винитар, внук Германариха по его брату.

- Если мы не можем победить гуннов, то поддадимся им и с их помощью разгромим венетов! - воскликнул он горячась. - А потом, подчинив себе их силу, побьём и гуннов! Ведь горько и нестерпимо будет вольным готам жить под их властью.

- Правильно! Правильно! - закричали вожди. - Пускай Винитар едет к гуннам!

Ещё ниже опустил голову старый Германарих и долго сидел молча. А потом сказал:

- Мне так много лет, что кажется, прожил не одну жизнь, а две. И прожил их в славе и величии. Потому и не хочу остаток дней своих провести в рабстве. Делайте, как знаете… А я умру вольным человеком!

С этими словами достал меч и пронзил себе сердце.

Долго стояли потрясённые вожди над мёртвым владыкой. Потом, похоронив его, избрали королём Винитара, а он, чтобы ещё более утвердиться во власти, тут же взял себе в жены правнучку Германариха Вадамерку, прекраснейшую из прекрасных златокудрых дев.

Но не принесла им счастья женитьба. Не были они счастливы, став королём и королевой готов.

Отправился Винитар с вождями и молодой женой к кагану гуннов Баламберу и сказал:

- О великий каган, силы твои неисчислимы! Разбил ты могучих аланов, погромил их союзников, победил и деда моего Германариха, которому не было равных среди королей! Разве может теперь кто соперничать с тобой? Никто!… Я признаю твоё превосходство и согласен вместе с подвластными мне готами войти в твою державу!… Прими нас под свою могучую руку, каган!

Пока Винитар говорил, Баламбер не сводил глаз с ясного красивого лица юной королевы готов.

Когда Винитар закончил, каган сказал:

- Мудро ты мыслишь, рикс, мудрее, чем твой дед Германарих, осмелившийся поднять меч на меня… Я принимаю твоё племя под свою руку, и с этих пор оно должно платить гуннам ежегодную дань скотом, лошадьми, рабами и золотом, а мне, помимо этого, - ещё и вашими прекрасными девами… Такими, как твоя жена, - добавил медленно и вновь прикипел взглядом к красавице Вадамерке.

Как от удара вздрогнул Винитар. Страшная тревога сжала ему сердце и наполнила его такой лютой ненавистью, что вот-вот готова была вырваться из него, как кипящая вода из казана.

Вожди побледнели. Что сделает король? Одно неосторожное движение, одно запальчивое слово - и гунны посекут их, как глупых баранов!

Зловещая тишина нависла в шатре кагана.

Но вспомнил король готов, зачем он сюда приехал, и склонил гордую голову в низком поклоне.

- Я согласен, мой властелин, - тихо произнёс, словно выдавливая эти слова из себя.

Королева и вожди тоже поспешили поклониться.

С тех пор и утратили готы свою свободу.

Гунны же пошли дальше на запад покорять другие племена и добывать себе пищу и одежду, так как считали для себя недостойным пахать землю и сеять злаки, собирать их, молотить и молоть, а также выращивать коров, свиней, овец. «Копаться в земле да в навозе - это удел никчёмных рабов и других племён, а не свободных и гордых гуннов», - надменно говорили они.

А Винитар, узнав что гунны ушлю далеко, решил сделать то, что прежде задумал Германарих. В тайне от гуннов собрал свои силы и пошёл на земли венетов.

Навстречу ему выступил Бож с сыновьями и князьями, и со всей ратью венетов.

В первом же бою венеты, дружно ударив, потеснили готов и заставили их бежать. Во втором бою Винитар тоже не смог победить и решил применить хитрость. Он понимал, что объединённые венетские племена ему не одолеть. Но как их разобщить?

Он сделал вид, что отступает. Снялись готы со своих стойбищ и пошли на юг. Оставили на ближайшем стойбище одного старого больного гота Вурма, с которым Винитар перед уходом долго о чём-то говорил.

Пришли венеты и нашли Вурма. Привели его к Вожу и князьям. И стали те его спрашивать.

- Почему король готов отступил, старче?

- Он не отступил, а бежал, как последний трус, - ответил наученный Винитаром Вурма. - Он сказал своим вождям: «Сила венетов безмерна. Нам никогда не победить их. Дважды они одолели нас, и потому испытывать судьбу в третий раз - настоящее безумство!» Поднял всех своих воинов и пошёл назад, к себе в степи у моря…

Обрадовались вожди венетов и вопреки воле Божа, считая войну оконченной, каждый со своим войском потянулся домой. Король Бож остался один со своей дружиной, так как его земли соседствовали с землёю готов.

И тогда, проведав об этом от своих тайных лазутчиков, хитрый и коварный Винитар повернул назад и в третий раз напал на венетов.

Сошлись два войска в поле и бились два дня, покрывая землю мёртвыми телами. Звенели мечи, разили копья, свистели стрелы, ржали кони и, умирая под их копытами, хрипели раненые воины.

Но венетов было теперь значительно меньше, и на третий день Винитар поднял чашу кроваво- красного вина за свою победу. Падали и падали храбрые мужи венетов, прихватывая на тот свет и врагов своих. А король Бож с сынами бились наравне со всеми, и не раз его меч обагрялся кровью готов.

Увидел это Винитар и, охваченный ненавистью и слепой местью, приказал свите своей и дружине, которые были при нём, пробиться к королю венетов и взять в полон. Ринулись те, как стая черных воронов, окружили раненых стрелами, посечённых мечами, но ещё живых воинов венетов, вырвали у них оружие, связали верёвками руки, привели к Винитару - поставили перед ним.

И стояли они так: с одной стороны поредевшее войско готов со своим королём, а с другой - окровавленный король Бож с сынами и семьюдесятью князьями и воинами.

Выехал вперёд Винитар и, не слезая с коня, сказал:

- Зачем бился со мною, Бож? Почему не поддался сразу? Погляди, - сколько воинов-готов погубил! А это была вся моя опора и надежда! С ними хотел разбить гуннов и снова стать вольным властителем степей! А теперь что?

Взглянул старый Бож сквозь пелену кровавых слез на трупы венетов и готов, что лежали в обнимку, как братья, и так ответил:

- Глупый же и неразумный, рикс! Коли ты задумал сделать готов опять вольными, то должен был не с мечом идти к нам, а со словами мира и дружбы, как добрый сосед. Вот тогда вместе выступили бы супротив кочевников!… А теперь - поздно: не пойдёт народ венетов за тобой! И сам погибнешь от руки гунна, и племя твоё рассеется среди других племён, как пыль придорожная по стерне - без следа. И сгинет злая слава твоя… И никто не пожалеет, не вспомнит тебя!… Жаль только, что и нашу силу подсек на корню, обрёк на страшное лихолетье. Покорили гунны твоё племя, покорят теперь и нас!…

Умолк Бож и, залитый кровью, поддерживаемый сынами, стоял прямо и гордо, будто вовсе не он побеждённый. Степной ветер остужал его раны и играл седыми волосами, - и они звенели, как серебро. И сыны его смотрели смело на победителя, и другие венеты тоже, и ни у кого из них не было в глазах страха.

Сжалось от страшных пророчеств сердце Винитара.

Он побледнел от гнева и злобы - закричал:

Вот как заговорил ты, король!… Не пощады просишь, не умоляешь жизнь тебе и твоим сохранить, а смеешь ещё и угрожать!… Так знай же - не бывать по-твоему! Победил я венетов - пересилю и гуннов! Но тебе уже не видать этого, ты умрёшь лютой смертью! - И приказал своим дружинникам: - Распять короля вместе с сыновьями и князьями его! Распять на высоких крестах и поставить на горе, чтобы видели все и ужасались!

Схватили воины короля Божа, его сынов и князей - распяли на крестах, поставили на Высоком кургане, откуда видна была земля венетов, и скончались они в страшных, нечеловеческих муках…

А Винитар?

Недолго тешился он неразумной и подлой победой. Узнал каган Баламбер, что готы без его позволения напали на венетов и победили их. Встревожился усилением своего ненадёжного союзника и велел передать ему: «Ты возжелал для готов победы, а для себя - славы. Сегодня ты напал на венетов, а завтра, обуреваемый гордыней, нападёшь на меня!… Но этому не бывать! Иду на тебя - проучу возомнившего о себе!»

И пошёл на Винитара войной.

Сошлись они на реке Днепр, которого готы называли - Данапр, Гунны - Гуннивар, то есть река гуннов, а некоторые другие племена зовут по- своему - Эррак.

Люто бились они и день, и другой. Стонала, гудела под копытами коней земля, лилась ручьями кровь, наводя страх на войско готов, а стаи воронов закрывали полнеба.

И увидел Баламбер Винитара, который рубился наравне со всеми. Наложил стрелу на свой, склеенный из прочного вяза-дерева, тугой лук и послал стрелу ему прямо в голову.

Винитар замертво упал под ноги своего коня.

И бросились готы бежать, охваченные отчаянием и страхом. А гунны догоняли их и рубили острыми саблями, разили копьями, вязали арканами и тащили, как скотину, в рабство.

Победил готов Баламбер и взял себе в жены златокудрую красавицу Вадамерку.

И сбылось пророчество Божа. Винитар погиб, а его племя покорилось гуннам и рассеялось по свету, нигде не находя себе постоянного пристанища…

Кроваво-красная луна медленно заходила за Высокий курган, и тёмная тень всё шире и шире покрывала ночную степь. Кий долго смотрел, как багровый круг скрывался за горой, и ему казалось, что там, на вершине, на самом шпиле, шевелятся какие-то громадные фигуры… Может, это тени, а может, на высоких столбах снова умирает, распятый вместе с сынами и князьями, король Бож? И, может, это не багряное лунное сияние струится с неба, а их кровь стекает с горы в шумный степной поток? Может, в глубине горы до сих пор живёт душа короля Божа?

Долго стоял Кий, погруженный в раздумья, пока луна вовсе не скрылась за Высоким курганом и землю не охватила непроглядная тьма. Тогда он вздохнул, направился к биваку и, убедившись что все спят, а вокруг разлилась мирная тишина, прилёг и сам на душистую траву.

Но дремал он чутко. Как только на востоке занялась заря и в степи защебетали птицы, он вскочил, с удивлением посмотрел на Высокий курган, стараясь понять: видел ли он тень короля Божа наяву или это ему померещилось, и начал будить своих спутников.

 

РОСЬ.

Рось - праотеческая река рода рось или русь, который с незапамятных времён расселился по её берегам и притокам - Рославы, Роськи, Роставицы, Молочной, Хороброй и Протоки. Род этот разросся так, что стал большим, как племя.

Иногда тихо и плавно, а иногда стремительно несёт Рось по каменистому руслу свои чистые прозрачные воды. То здесь, то там над нею поднимаются высокие кручи, темнеют густые дубравы, шумят леса. В дубравах и борах водятся вепри, туры, олени, косули, волки, гнездятся птицы, в дуплах старых деревьев мирно гудят пчелиные рои. В густейших чащах живут лесовики и души умерших предков - домовики или домовые. В водах реки так и кишит рыба - плотва, щука, лещ, сазан, окунь, судак, стерлядь, а в тихих заводях, в глубине тёмных до синевы ям, плещутся русалки и водяники или водяные. В лунные ночи они выходят на зелёные береговые поляны и водят свои хороводы.

Род русь - один из многих в племени полян. Веси полян привольно раскинулись на визитных поймах, на больших лесных лужайках и опушках удобных для хлебопашества. Никакими природными преградами не защищённые от вражеских набегов, селились вдоль рек да в привольных долинах, также вблизи от воды. Только жилище старейшины рода Тура - на острове, омываемого бурными потоками порожистой в этом месте Роси.

Остров большой. Стоит он на самой быстрине каменной громадой, которая за многие века потрескалась и раскололась на глыбы разной величины. А Рось, как разъярённый зверь, бьётся о его подножие, мечется по камням, прорывается по узким щелям между скал и мчится дальше, в тёмную пучину. Здесь всегда, и днём и ночью, летом и зимой, стоит непрерывный гул, а в солнечные часы в мелких водяных брызгах играет яркая радуга.

Вниз по течению остров постепенно снижается, переходит в широкую плодородную равнину, засеянную разными злаками. Здесь раскинулось селище Тура, прозванное Каменным Островом.

В полдень к южному берегу подъехало несколько всадников. Передний что-то крикнул через реку старику, дремавшему на солнышке возле подъёмного деревянного моста. Тот радостно замахал руками и сразу стал опускать на крепких конопляных канатах перекидной настил. Всадники спешились и не торопясь, осторожно перебрались на остров. Навстречу им от селища с лаем выскочило несколько псов. Потом появились люди.

Русоволосая девушка в длинной белой сорочке закричала:

- Отче, отче, Кий с братами вернулись!

Из большой хижины, стоящей посреди селища, вышел Тур. Приложил руку ко лбу, прикрывая глаза от солнца, чтобы получше разглядеть прибывших.

За ним на площади собрались родовичи - старшие и младшие, седые деды и стройные крепкие отроки, сгорбленные старушки и розовощёкие девушки, подростки и совсем малые, только начавшие ходить, дети. Высыпал весь род. Никто, порой и сам Тур, не мог определить степень родства некоторых из этих людей с семьёй старейшины. Жили они здесь издавна, и все друг друга считали близкими.

Девушка помчалась навстречу братьям.

- Что хорошего привезли из степи?

Кий обнял сестру.

- Только гостей, Лыбедько!… Передаём их на твоё попечение - устрой всё как следует!… - указал на измождённых уличей. Тут же добавил:

- Покличь поскорее волхва Ракшу - пускай придёт: раненого привезли!

Лыбедь кивнула ему, а всем поклонилась и убежала.

К сыновьям и тем, кто с ними прибыл подошёл старейшина. Его встревоженный взгляд задержался на незнакомых женщинах и отроке, едва стоящих на ногах от усталости, потом на взмыленных конях, на диковатом гунне со связанными за спиной руками. Вдруг он увидел измученное лицо, что выглянуло из походных носилок.

- Князь Добромир? Откуда? Какими судьбами? - но заметив, что тот едва шевелит губами, обернулся к Кию. - Что с ним?

- Гунны разгромили уличей, отче.

Тур содрогнулся.

- О милостивые боги!… Не может этого быть!

- Но это так, отче, - Кий пожал плечами. - Не прошло и недели, как это случилось. Почти вся дружина князя Добромира погибла. К счастью, княгиня, княжна и княжич спаслись.

- Что же дальше задумали гунны?

- Только богам это ведомо… Князь Добромир думает, что каган Эрнак хочет восстановить такую державу гуннов, какой она была при Аттиле. Из Мезии он перебрался на левый берег Дуная, и чтобы соединиться с родственными акацырами, кочующими вдоль моря, Эрнак сначала напал на уличей, которые стояли на его пути. А если две орды гуннов объединятся, то…

- Поймут на нас?

- Наверно. Разве найдётся, кто сможет им помешать?

- Да… некому, - задумчиво произнёс Тур. - Тиверцы, если ещё не разбиты, сами в страхе великом, как бы Эрнак на них не пошёл.

- Лазутчики гуннов вскорости могут появиться здесь и разнюхать, что мы к отпору не готовы… Не повелишь ли, отче, поехать к князю Божедару и отвезти ему пленника? Пусть расспросит его…

- Ты разумно говоришь, Кий. Отправим гунна к князю Божедару… И гонцов пошлём по всем родам Полянским - пусть предупредят об опасности!

- Хорошо, отче, - поклонился Кий.

- Ну, а теперь - несите князя Добромира в хижину. Да осторожно! Чтоб не повредить ему…

Волхв Ракша снял с плеча кожаную торбу, положил её на лавку, в ногах князя Добромира, и обвёл суровым взглядом пёструю толпу, заполнившую половину жилища. Густые седые волосы, перевязанные через лоб ремешком, спадали ему на плечи и на спину, пучком торчали на макушке.

Всем стало не по себе. Никому не хотелось встретиться с пронизывающим взглядом старика. Кто его знает, что у него на уме?

Передние попятились, оттесняя тех, кто стоял у порога. Кто-то наступил соседу на ногу, кто-то кого-то толкнул. Послышались приглушенные охи и ахи.

- Идите отсюда прочь, чада! - загудел сердито старик и замахал на людей руками. - Пусть останутся только Тур, Кий, княгиня да ещё Лыбедь!

Толпа заколыхалась. Родовичи начали поспешно выходить наружу. Одна Цветанка несмело шагнула к волхву.

- Деда, а мне повелите остаться? Это мой отец, - и нежно взглянула на раненого.

- Твой отец?… - Ракша погладил дивчину ссохшейся ладонью по давно не чёсаным косам. - Нет, отроковица, тебе тем паче нельзя здесь быть… Иди походи на воле.

Цветанка медленно вышла.

Ракша повынимал из маленьких круглых оконец тряпичные заслонки, и внутрь ворвались яркие солнечные лучи. Подойдя к Добромиру, долго всматривался в него, что-то бурча себе под нос.

Князь лежал на широкой, застеленной овчинной полостью, лавке. Тяжело дышал. На волхва не обращал никакого внимания. Только раз открыл помутневшие глаза и пристально посмотрел на старика долгим испытующим взглядом. Потом снова опустил веки.

Тем временем Ракша начал что-то напевать и притопывать ногами, обутыми в кожаные тёмные постолы. Постепенно пение становилось громче, а движения ускорялись. Волхв поднял вверх узловатые руки, затряс головой так, что волосы сзади разлетелись, как на ветру, и тут же пустился в быстрый танец. Постолы глухо шаркали по глиняному полу. В ритме пляски из уст старика срывались какие-то маловразумительные слова-заклинания, которые как удары бубна подхлёстывали его и заставляли двигаться всё быстрей и быстрей.

В его бормотании слышались порою знакомые слова, но они перемежались с совсем незнакомыми, со странными возгласами, вызывавшими в сердцах присутствующих тревожное чувство. Часто повторялся один и тот же припев:

Внезапно волхв остановился, умолк, тяжело переводя дух, потом взял торбу и начал вытаскивать разные колдовские снасти: кремень, кресало, трут, пучок сухой травы, нож, длинное широкое шило и маленький закопчённый горшочек с отогнутым наружу венцом, как у макитерки.

Всё это разложил на скамье.

Высек огонь, поджёг траву, от неё по хижине разнёсся лёгкий приятный аромат. Окурив раненого со всех сторон, колдун кинул остатки травы в кабину - открытую печь в углу - и принялся снимать с князя уличей затвердевшие от крови повязки. Ему стала помогать княгиня Искра.

Волхв долго смотрел на рану в груди.

- Наконечник стрелы там?

- Там, - ответила княгиня.

- Хм, хм, плохо, - Ракша прошептал что-то себе под нос и глянул на Лыбедь. - Принеси, отроковица, кусок полотна и кувшин тёплой воды… А вы, - обратился к мужчинам, - помогите мне вытащить из раны подарок гунна… Держите князя покрепче!

Тур и Кий, сжав зубы, взяли князя Добромира за руки и за ноги. А Ракша осторожно ввёл шило в рану.

Княгиня вскрикнула и отвернулась. Кий почувствовал, как у него в руках вздрогнуло, напряглось и замерло тело князя. Из раны пошла кровь.

- О боже!… - прошептал бледными губами князь Добромир.

Волхв, казалось, ни на что не обращал внимания. Быстро поддел и вытащил небольшой наконечник стрелы.

- Есть! - и бросил в кабицу.

К этому времени Лыбедь принесла тёплой воды и свиток выбеленного на солнце полотна. Волхв обмыл раны на груди и на ноге, смазал светло- коричневой мазью, которую зачерпнул прямо пальцем из горшочка. Потом туго перевязал раны.

После этого ещё немного побормотал над князем, снова окурил его дымом пахучей травы и собрал свои снасти в торбу.

Выйдя с ним наружу, Кий спросил:

- Поправится князь? Помогут ему твои мази и заклинания, волхв?

- Не каждому они могут помочь, - ответил старик и, оглянувшись, понизил голос: - Не заговоры и мази лечат, а боги! А они отвернулись от князя уличей. Душа его уже готовится оставить тело и переселиться к предкам…

- И никакой надежды?

- Нужно жертвой задобрить Световида… Может, тогда…

Старый Ракша замолчал и побрёл в свою сторону, а Кий, огорчённый словами волхва, остался на месте. К нему подошла Цветанка, тихо спросила:

- Он умер?

В глазах у неё стояли слезы.

- Нет, живой…

Кию не хватало духа сказать ей, что надежда на выздоровление отца совсем мала, если она вообще осталась. Смотрел, как ещё больше побледнело девичье лицо, а в глубоких голубых глазах затаился страх.

- Чует моё сердце - помрёт, - прошептала Цветанка и заплакала.

Стояла перед ним измученная тяжёлой опасной дорогой, убитая горем. Руки и ноги до крови исцарапаны колючими кустами да бурьяном, которых так много на степном бездорожье. Буйные косы спутались на голове, сорочка местами разорвана…

- Не плачь, - Кий тронул её за плечо. - Сегодня воздадим требу богам, чтобы защитили его… Если случится наихудшее, ты не останешься одинокой. Мой род не даст тебе погибнуть. А я… возьму тебя в жены. Буду защищать и оберегать тебя. Щек и Хорив станут тебе братьями. Во всем помогут. Сестрица Лыбедь позаботится о тебе… Не плачь!

Дивчина заплакала ещё безутешнее. Кий растерялся. Подошла Лыбедь.

- Что она так?

- По отцу убивается… По князю, - и юноша, обрадованный появлением сестры, сказал: - Возьми её к себе, Лыбедько, искупай, переодень в чистую одежду, приголубь… Ну, сама знаешь, что нужно… Присмотри, как за родной…

Разговор Тура с Креком не дал ничего нового. Нескольких слов, которые ещё остались в памяти старейшины с молодых лет, когда ему приходилось встречаться с гуннами, явно не хватало, чтобы понять что-нибудь. К тому же Крек не проявлял ни малейшего желания понять, о чём его спрашивают. Сопел и молча посматривал из-под тяжёлых век на светлоголовых молодых русов и их седовласого отца.

Тур сплюнул в сердцах…

- Ничего от этого чучела не добьёмся… Собирайте, сыны мои милые, молодшую дружину! Пускай отроки садятся на коней и мчатся от рода к рода, от веси к веси! Пусть оповестят всех: держать наготове копья и луки, мечи и щиты - гунны близко!… А мы сейчас принесём богам требу, завтра же поедем к князю Божедару на Родень - отвезём пленника и расскажем об опасности…

- Хорошо, отче, созовём дружину, - ответил Кий и обратился к Щеку. - Иди, брат, поднимай младших. Пусть собираются к скале Световида.

Щек тряхнул кудрявым чубом и, не переспрашивая, отошёл в сторонку, заложил в рот пальцы, оглушительно засвистел. На этот сигнал отовсюду заспешили к нему отроки. Щек передал им наказ Кия, и те помчались собираться в путь.

- Сейчас будут, - сказал, возвращаясь Щек. - Хлопцы мои быстры как ветер…

Тур одобрительно кивнул головой:

- А теперь воздадим требу Световиду и всем богам, чтобы благоволили к князю Добромиру и его родовичам, чтобы защитили его от смерти, а нас всех - от кровожадных гуннов… Хорив, возьми в повети ягнёнка - принеси к требищу! А тем временем и молодшая дружина соберётся к Световидовой скале…

Хорив быстро пошёл к повети, сплетённой из лозы и хвороста, обмазанных глиной. Вскоре он вынес на плечах ягнёнка и направился к водопаду, где среди зарослей виднелись серые скалы.

Все двинулись за ним.

Световид - самый высокий деревянный идол - стоял на возвышении перед скалами, откуда открывался красивый вид на реку, на водопад и прибрежные поля и леса. Это был бог солнца - главный Полянский бог. Ему приносили в жертву быков, коров, овец, свиней, домашнюю или дикую живность, а в дни большой беды и всеобщего горя - и людей тоже. Перед идолом - тёмное от пролитой крови круглое каменное требище.

Родовичи остановились перед Световидом.

Здесь же собрались воины из молодшей дружины - подростки, которых Кий с братьями учили всему, что должны уметь настоящие мужи. Их было ещё не много, - только те, кто находился поблизости. Другие подходили. В белых полотняных штанах и рубахах, загорелые, вихрастые, в постолах, а то и босые, они как-то незаметно, бесшумно появлялись из-за деревьев и кустов, становились полукругом позади старших родовичей.

Старейшина снял с плеч Хорива ягнёнка и положил на требище. Наступив на связанное животное ногой, поднял руки и громко заговорил, благоговейно всматриваясь в жёлтый лик верховного божества:

- О всемогущий Световид! Ты даёшь всему сущему на земле свет и тепло, побеждаешь мрак ночи и зимний холод! Ты даёшь жизнь людям и деревьям, зверям и птицам, рыбам и змеям! Ты всё можешь. Будь же милосерден, боже, и защити князя Добромира от смерти, а нас - от грядущей напасти! Мы принесши тебе требу и молим, чтобы ты принял её в знак нашей любви и уважения к тебе, бог солнца и жизни!

С этими словами он вынул нож и одним взмахом перерезал ягнёнку горло. Ярко-красная кровь оросила камень требища.

Родовичи все хором вторили старейшине, простирая руки к идолу:

- Прими, Световид, требу! Защити нас от всякой напасти, лихого ока и злых духов!

Затем все опустились на колени - замерли в низком поклоне перед идолом, вершителем судеб людских и всего сущего на земле. И пребывали в таком положении пока жертвенная кровь не запеклась и не высохла - знак того, что жертва принята.

Тогда волхв Ракша, подняв к Световиду руки, закружился в молитвенном танце - всё быстрей и быстрей. Седые его волосы развевались на ветру, глаза пылали, как у человека наевшегося дурмана, а из уст звучали слова моления.

Наконец, он опустился в изнеможении на колени рядом с родовичами и долго стоял так, что-то беззвучно шепча сухими, с синими прожилками губами.

У милостив бесстрастно взирающего вдаль идола, старейшина велел всем возвращаться назад, к своим хижинам, а сам с сыновьями и молодшей дружиной отошёл к краю скалы к обрыву, где клокотала вода.

Они стали кружком.

- Почто позвали нас сюда? - спросил стройный седовласый отрок. - Только собрался ставить мерёжу, вдруг слышу - свист… Я бросил всё и бегом сюда… Что случилось?

- Имей малость терпения, Ясень, - коротко ответил старейшина. - Сейчас узнаешь…

Ясень тряхнул выцветшими на солнце льняными волосами, подстриженными под горшок, и посмотрел на Кия доверчивым, как у ребёнка взглядом.

Кий улыбнулся и взъерошил хлопцу волосы. Любил отрока. Тот был одногодком с Хоривом, дружил с ним и, как всем было известно, не сводил глаз с Лыбеди… Даром что с виду хрупкий. Молод ещё?! Ничего - возмужает. Зато быстрый, сметливый и ко всему способный. Никто из отроков не стреляет так метко из лука, не разведёт так ловко костёр в мокром осеннем лесу, не испечёт так вкусно попавшего в силок тетерева, как он… А пробежать без отдыха от веси к веси, взять невидимый след и не сбиться с него - ив этом Ясеню нет равных.

- Гунны близко, други! Погромили уличей, смерти предали многих… - сказал Кий. - Потому и собрали вас сюда… Не мешкая садитесь на коней, мчитесь от рода к роду - оповещайте росян об опасности! Пускай воины готовят оружие и ждут условного знака… Часть из вас пойдут в степь нести сторожу…

- Когда выходить?

- Сразу же! Медлить нельзя!

Кий обвёл взглядом отроков. Хотя молоды ещё, но сильные, быстрые, выносливые. Загорелые лица, мускулистые руки, округлые мощные плечи, густые чубы… Его дружина. Други. Уже настоящие воины! Самому младшему - четырнадцать лет, старшим - Щеку, Хориву, Ясеню и всегда молчаливому суровому Коню - семнадцать, восемнадцать и девятнадцать… Он научил их метко стрелять из лука, разить копьём, обороняться щитом, рубить и колоть мечом, ездить верхом, выслеживать врага и дичь, разводить летом и зимой, в дождь и ветер костёр, чтобы испечь лепёшки, зажарить мясо или просушить мокрую одежду, ходить пешком от зари до зари без отдыха, а ночью - находить путь по звёздам. И ещё - собираться по первому зову, переплывать реки, заговаривать кровь и перевязывать раны…

Даром что молодые - каждый уже стоит взрослого опытного воина. А главное - преданы ему, как братья. Старейшине и князю не добиться того, что его дружина сделает по его велению.

Все поделены на десятки, над каждой - старшим являлся десятский. А Щек, Хорив, Ясень и Конь - мужи велии - старшие над сотнями, сотские…

Поначалу это была игра. Тур даже посмеивался над этой затеей. Но когда увидел, как отроки искусно, метко стреляют, как бьют копьями в цель или, набросив на себя овчину спят и в дождь и в снег в безлюдной степи, скоро убедился, что это далеко не игра, что все стали настоящими воинами, на которых можно положиться и в самую трудную пору.

Все они сейчас пристально и преданно смотрели на Кия, ожидая приказа. И он коротко сказал:

- Конь с тремя десятками - сторожите степь. Остальные - скачите от рода к роду с вестью о гуннах. На Росаву, на Красную, на Роську, на Стугну - до самого Ирпеня! Идите!

 

РОДЕНЬ.

Через три дня в полдень Тур с сыновьями и пленённым гунном появились на берегу Днепра, где впадает в него светловодая Рось. Они поднялись на высокую гору по названию Родень. Вокруг неё издревле живёт княжеский род - родь.

С двух сторон гора словно срезала - крутые, почти отвесные стены обрывов окаймляют её. Над Днепром также поднимается ввысь каменная твердь. В самом узком месте перешейка, соединяющего гору с материком, - частокол и крепкие деревянные ворота. За ними - княжеское селище. А вдали - необозримые просторы левого берега, по которому на многие поприща тоже живут роды полян.

Стоял тёплый солнечный день. С Днепра веяло свежестью широких плёсов, густыми запахами камыша, осоки, ракитника и ольшаника. Из пологих, поросших тёмным грабом, клёнами и орешником оврагов, доносилось весёлое щебетанье птиц, а в чистом голубом небе величественно парили гордые орлы.

- Как тут красиво, отче! - воскликнул восторженно Кий. - Каменный Остров всем нам нравится, но здесь лучше! Почему ты, отче, не поселился на берегу этой величавой реки? Почему твой брат, а наш стрый Межамир, - на Днепре, а ты - на Росе?

Тур улыбнулся в бороду.

- И у нас совсем неплохо… А если перебрать все красивые места, что я повидал за свою долгую жизнь, да сказать - выбери наилучшее, то и я растерялся бы. Так много их было! И на Дунае, и на крутобрежном Рейне, и на тихой реке галлов - Сене, и в тёплой солнечной Италии… Где только меня с князем Божедаром в молодости не носило!… А возвратился-таки на свою родную Рось - и не жалею, и лучшего ничего не хочу.

С этими словами он ударил древком копья в ворота. Из-за них послышался старческий голос:

- Кто там? Князь Божедар почивает…

- Отворяй, Лось! С Каменного Острова мы. Тура, небось помнишь ещё?

- Тура! Как не помнить? Почитай полсвета исходили вместе!… Каким ветром занесло тебе, друже к нам?… Заезжай, заезжай!…

Скрипнул деревянный засов - и ворота широко распахнулись. Высокий, седой, но крепкий ещё на вид страж широко раскинул руки.

- Ту-ур! Друже! Ты такой же молодой, как всегда! И годы не берут тебя… Только голова побелела ещё больше…

Всадники спешились и вошли на подворье.

Старые друзья расцеловались. Оказалось, что они не виделись много лет, и теперь с удивлением и радостью разглядывали друг друга.

- А это твои сыны?

- Да, Лось, сыны.

- Ладные отроки… А это что за видение? - указал на пленника, сидевшего на коне со связанными руками. - Неужто гунн?

- Самый что ни на есть настоящий.

- Откуда ему тут взяться?

- Снова в степи они объявились.

- С этим ты и приехал к князю?

- Да, чтоб лиха не случилось.

- Князь почивает, будить не буду… Покличу княжичей, - решил Лось и поплёлся к одной из хижин, стоящих на круче. - А вы тут располагайтесь.

От поветей прибежали отроки - забрали коней и, поставив у коновязи, положили им по охапке травы, а в жёлоб сыпанули по полведра отрубей.

Кий с братьями впервые приехали на Родень и теперь с любопытством рассматривали всё кругом.

Здесь, как и на Каменном Острове, стояло около пятнадцати хижин, обмазанных глиной и покрытых соломой. Среди них выделялось жилище князя Божедара. Оно было просторнее, выше, с красивым резным крыльцом, с большими окнами, в которых блестели на солнце стекла, привезённые князем из самого Цареграда.

Вдоль оврага - повети для скота, коней и других домашних животных, а также клети-кладовые. В поветях сейчас не было живности: и кони, и коровы, и свиньи, и овцы паслись на лугах. А кладовые закрыты - в них хранилось княжье добро, которое ему привозили, выплачивая дань с ближних и дальних родов, - зерно, мёд, полотна, меха, овчины…

С княжего подворья в сопровождении старого Лося вышло двое мужей. Один - лет тридцати, высокий, белокурый, с подстриженной кучерявой бородкой. А второй - молодой, не старше Кия. Но было в нём что-то, сразу привлекающее внимание, - приземистая, но ладная и сильная фигура, чёрный жёсткий чуб, широкое смуглое лицо с выступающими скулами. Быстрые, пылающие как огонь, черные глаза, такие непривычные для светлооких полян. Глаза эти так и впились в приезжих.

Старший сразу узнал Тура.

- Старейшина?! Будь здрав!… Что привело тебя к нам? Ведь время для княжей дани ещё не настало.

Тур поздоровался - сначала со старшим, потом с молодшим.

- Здрав будь и ты, княжич Радогаст! Приветствую тебя, княжич Чёрный Вепрь!… Да, не дань я привёз с сынами, а злую весть - гунны идут! Нужно с князем поговорить… И полонённого вот привезли!

- Пошли.

Они направились к жилищу князя.

Неширокие тёмные сени разделяли его надвое. По левую и по правую стороны - вытесанные из липы двери. Радогаст прошёл налево, а Чёрный Вепрь повёл гостей направо. Там снял заслонки с окон - и осветилось немалое помещение, со стенами, обмазанными белой глиной. Пол - деревянный, гладкий, застланный рогозой, аиром и свежей луговой травой. Вдоль стен - широкие лавки под цветастыми шерстяными одеялами. В почётном углу - тёсаный стол, покрытый ромейским столешником. На стенах оружие: луки, тулы со стрелами, мечи, копья, боевые секиры, железная гуннская булава, два щита: один - небольшой, круглый, обитый медными шипами, второй - большой, продолговатый, сплетённый из лозы и обтянутый высушенной бычьей шкурой.

Не садились - ждали князя. Чёрный Вепрь стоял возле стола и молча разглядывал гостей. Молчал и старейшина Тур, утомлённый дальней дорогой. Неподвижно застыли его сыны. А пленник сгорбился в углу на полу и сквозь узенькие щёлочки глаз посматривал на полян.

Из сеней послышалось глухое покашливание. Скрипнула дверь - ив горницу вошёл князь Божедар, некогда сильный, широкоплечий и высоченный муж, а теперь - костлявый, согнутый, измождённый немощью старик в накинутом на плечи красном княжьем корзне. Радогаст поддерживал отца под руку.

Князь прищурился от яркого света.

- Так кто, говоришь, прибыл? Старейшина Тур? - поводил выцветшими глазами Божедар. Затем, узнав старейшину рода русов, радостно заговорил: - И вправду, Тур!… Вот не ждал!… Здрав будь, старейшина! Какими ветрами? Что привело тебя на Родень, да ещё с такими добрыми молодцами?

Они обнялись.

- С сынами, княже… С сынами…

- С сынами? Это хорошо… Благодаренье богам за то, что навестил… Дозволь ещё раз обниму тебя. Должен поведать тебе: печалует меня, что всё реже вижу прежних друзей, с которыми полсвета исходил… Одни погибли, другие к предкам ушли, а остальных, как и меня хвори одолели, да старость пригнула к земле…

Они вновь обнялись - седой, согбенный князь и такой же седой, но ещё сильный и жилистый Тур.

- Ну, садитесь - рассказывайте, с чем проехали, - опустился на лавку князь. - С добрыми или плохими вестями?

- С плохими, князь.

- Ну?

- Гунны погромили уличей, князь… Князь Добромир у нас на Каменном Острове, помирает от ран…

- О!

- Гунны после жестокой битвы послали всадников преследовать его семью до самого Тикача. А оттуда, как ведомо, недалеко и до земель полян.

- Да охранят нас боги! Это и вправду страшные вести! От Тикача до Роси - рукой подать… Но, может, они и не думают идти на нас? Что говорит князь Добромир?

- По его словам, князь, гунны замыслили опять создать свою могущественную державу, - вступил в разговор Кий, - и первый свой удар они нанесли уличам…

- Пока сыны Аттилы грызлись между собой и бились друг с другом, чтобы захватить место отца, мы жили в своих уделах спокойно, - добавил Тур. - А теперь, когда Эллак убит в бою, Денгизих помер, Кандак со своим племенем засел в Мезии, за Дунаем, а другие разбрелись кто куда, Эрнак собрал большие силы и стал нападать на соседей. Видать по всему, хочет, как и его отец Аттила, приневолить их, обложить данью, сделать своими рабами…

- Похоже, что так.

- Мы привезли пленённого гунна, князь, - мои сыны взяли его в поле, когда спасали семью князя уличей… Надо бы развязать ему язык! Он многое знает…

Князь Божедар только теперь неторопливо скосил глаза на гунна и долго, безмолвно смотрел на него. Кию, который тем временем внимательно разглядывал князя, показалось, что у старого Божедара пробудилось какое-то любопытство, будто вспыхнула в памяти искра давно отшумевшей жизни.

- Спроси-ка, Чёрный Вепрь, как зовут его и как - кагана гуннов, - повернулся к младшему сыну князь.

Чёрный Вепрь быстро заговорил на языке гуннов. Услышав родную речь, гунн сначала вытаращил глаза на молодого княжича, а потом что-то кратко ответил.

- Что он говорит? - спросил князь.

- Он говорит, что зовут его Креком, а каганом у них сейчас и вправду сын Аттилы Эрнак…

- Эрнак? Я его помню… Что же он теперь замышляет?

Выслушав Чёрного Вепря о вопросе его отца, гунн съёжился, втянул голову в плечи и, мрачно, глядя исподлобья, процедил несколько слов сквозь зубы.

- Крек отказывается что-нибудь говорить об этом. Сказал: простому воину неведомы намерения кагана, - перевёл Чёрный Вепрь.

- Сколько у Эрнака воинов?

- Это известно одному кагану, - последовал краткий ответ.

- Куда пойдёт каган после битвы с уличами?

- Это ведомо одному Тенгрихану! - с вызовом ответил Крек и криво улыбнулся одними уголками губ.

Князь Божедар разгневался.

- Презренный раб! Собака! Вот засунут тебе за пазуху тлеющую головешку, тогда заговоришь иначе - всё расскажешь. Подумай-ка об этом, негодник!… Даю тебе на раздумье ночь! - и приказал сыну: - Отдай его челяди, пускай посадят в яму.

Чёрный Вепрь увёл пленника.

В светлице наступила тишина. Старый больной князь, опустив голову на грудь, сидел в глубоком раздумье. Его высохшие, безжизненные руки недвижно лежали на острых, выпирающих из-под корзна, коленях, нос заострился, глаза запали в тёмные впадины, как у мертвеца, и только тяжёлое хриплое дыхание подтверждало, что в этом немощном теле ещё тлеет жизнь.

Когда вернулся Чёрный Вепрь, князь обвёл потухшим взглядом присутствующих, хрипло спросил:

- Что делать будем?

- Собрать весь Полянский полк, князь, а в степь выслать дозор из молодшей дружины, чтоб стерегли гуннов, - твёрдо заявил Тур.

Чёрный Вепрь презрительно хмыкнул.

- Хм, ты так говоришь, старейшина, словно Эрнак уже стоит на берегу Роси.

Тур спокойно, с достоинством ответил:

- Я не знаю, княжич, где он ныне стоит, и дозор должен нам сообщить об этом. Но если гунны объявятся на Роси, а мы загодя не соберём рать, беда нам будет! - и, подумав, добавил: - И не помешало бы послать гонцов к тиверцам, бужанам, волынянам, древлянам и северянам. Объединить все наши силы - тогда гунны не будут страшны!

- Говоришь так, будто легко и просто это сделать. - Чёрный Вепрь вызывающе посмотрел на гостей.

Тур удивлённо пожал плечами и умолк. Сыны его насупились.

Но тут в разговор включился княжич Радогаст:

- Мне думается, что весть, привезённая русами, такая важная, что нельзя терять времени!… Надо ли сейчас же наряжать гонцов чтобы собирался полк, как предлагает старейшина, не знаю. Нужно подумать. А вот дозор в поле направим немедля! И всех полян оповестим об угрозе… Всего лишь два десятка лет минуло, как мы освободились от владычества гуннов. Как бы, захватив врасплох, они не запрягли нас в ярмо опять. Нельзя ждать, пока на нас нападут! Нужно первыми ударить!

Чёрный Вепрь хрипло рассмеялся.

- Ха-ха-ха, мой брат страх какой воитель!… А с какими силами идти?… Уличи, уж верно, воинов имели не меньше, чем у нас. Известно ведь, какое это многолюдное племя. А где они теперь? Разбрелись по степи, и многие легли костьми, а сам князь Добромир тоже собирается к пращурам…

- Что же ты предлагаешь? Никак не могу понять тебя! - не на шутку рассердился Радогаст. - То не веришь, что гунны близко, то сомневаешься: звать ли на помощь соседей, то не хочешь посылать дозор в степь… Что же, по-твоему, надо делать?

- Слать послов к Эрнаку!

- Что-о?

- Да-да, послать гонца к Эрнаку! - повторил твёрдо Чёрный Вепрь, - И заверить его, что мы, как и при Аттиле, будем покорны гуннам и станем исправно выплачивать дань!…

- У тебя, Вепрь, боги отняли разум! - Радогаст вскочил с лавки. - В тебе заговорила кровь гуннов!… Значит, тебе захотелось покориться Эрнаку? Ну и покоряйся, но один! А мы останемся вольными людьми!

Чёрный Вепрь озлился. Он тоже вмиг оказался на ногах и, как молодой задиристый петух, встал супротив брата. Чёрный чуб его топорщился, широкие ноздри дрожали и раздувались, а в глазах сверкали злые огоньки.

- Да, я гунн! Я внук великого Аттилы! Во мне звучит, как ты вспомнил, кровь гуннов! - слова его вылетали, как камни из пращи. - Ну, и что?… Разве я в то же время не княжич полян? Разве у меня сердце станет меньше болеть, если прольётся больше крови полян, чем гуннов?… Мне жаль и ту и другую… Вот почему мне хочется мирно договориться со своим вуйком Эрнаком, чтобы поляне мирно, спокойно жили на своих местах!

- И платили дань?

- Лучше тяжёлая дань, чем лёгкая смерть!… Кроме того, никто сейчас не может сказать, какой будет дань… Потому и думаю, следует договориться с Эрнаком. Может, он вовсе не имеет намерения нападать на нас, а может, удовольствуется нашими заверениями, что мы, как и при Аттиле, войдём в союз с гуннами.

- Ни за что! Только не в союз с ними! Ты не ведаешь, что говоришь, Вепрь! - гневно воскликнул Радогаст и сжал перед своим лицом кулаки, как бы защищаясь от брата.

Ссора, внезапно вспыхнувшая между княжичами, несказанно поразила Тура и его сыновей. Удивление, замешательство, боль и гнев попеременно отражались на их лицах. Было очевидно, что братьев от решительных действий друг против друга сдерживает лишь присутствие их старого отца. А с его смертью между ними разгорится откровенная вражда. Что тогда станет с полянами?

Ссору прекратил князь.

- Будет вам! - повысил он голос. - Наслушался вашего крика, теперь слушайте меня! Думаю, пока гунны не перешли Тикач, нам нечего бояться их нападения. А чтобы не захватили нас врасплох, пошлём в степь дозорных. Пускай отроки разомнут коней да постреляют малость дичи…

- Изволь, отче, - враз умолкнув, склонили головы оба княжича.

- Завтра хорошенько расспросите гунна, чтобы поведал всё что знает… А знает он, по всему видать, больше, чем говорит… Будет упорствовать и дале - на кол его! Но, думаю, заговорит… Тогда выведайте всё: и сколько войска у Эрнака, и какие умыслы у него, и что творится в степи…

- Изволь, отче, - снова покорно откликнулись княжичи.

Князь Божедар обернулся к Туру.

- Благодарствую, друже, за важную весть. И за то, что своих молодцев привёл ко мне… И мои к тебе тоже вскоре прибудут… Примешь гостей?

- А как же - приму, - приложил руку к груди старейшина. - Пусть приезжают - всем, что имею, попотчую. На Купайла пусть приезжают, буду ждать…

Князь улыбнулся.

- Вот и добро, что на Купайла… Может, Чёрный Вепрь из вашего рода выберет себе дивчину да и привезёт мне невестку?… Слыхивал я, что у тебя, Тур, кроме сынов, ещё и дочка есть, - так почему бы нам не породниться? Я буду рад, если оженишь у себя этого забияку, а то совсем от рук отбивается хлопец!…

- И я рад буду стать родней тебе, князь, - ответил Тур. - Моя доченька Лыбедь - славная девица: на весь род - красавица…

- Слышишь, Веприк? - Князь медленно поднял морщинистую высохшую руку и похлопал сына по предплечью. - Привезёшь мне невестку?… Привези: хочу перед смертью её увидать…

- Как велишь, отче, - покорно склонил голову Чёрный Вепрь. - Если дивчина хороша, почему бы не привезти…

- Вот и ладно, - обрадовался князь. - Договорились… А теперь - на учту! Солнце к заходу - вечерять пора…

Учту князь Божедар велел проводить не в жилище, а на вершине Родня, поросшей мягкой зелёной травкой.

Здесь было просторно и привольно. С трёх сторон - отвесные кручи. Влезут под ними - густые заросли леса. Ошую, на восход солнца, раскинулся Днепр-Славута, а за ним, на той стороне, - бесконечные луга, зелёные боры и голубая даль. Одесную - струится, вливаясь в Днепр, спокойная серебристая Рось. И тёплое ласковое солнце щедро поливает эту немыслимую красу своими живительными лучами.

Женщины рода и отроки расстелили на холме пёстрый ромейский ковёр, привезённый князем в молодости из похода. На большом оловянном блюде, добытом в далёкой Галлии, принесли жареное баранье мясо, в глубоких глиняных мисках - холодную юшку из судака и стерляди, на деревянных досках-тацях - свежий, ещё тёплый хлеб, а в корчагах - медовую сыту. Для неё были поданы тоже ромейские серебряные кубки.

Когда все разместились на ковре, княжич Радогаст по молчаливому знаку отца, наполнил кубки сытою. Князь поднял свой кубок вверх, повернулся лицом к соседней вершине, той что пониже, где стояли идолы Световида и Рода - покровителей княжеского племени и торжественно произнёс:

- О великий и всемогущий Даждьбог! Ты - властелин неба и земли, ты повелеваешь огнём и громом, в руках твоих жизнь зверей и птиц, людей и целых племён! Молим тебя, защити нас от злых духов и нечистых сил, от чёрного мора, от липкой лихоманки-трясучки, от всяческой напасти и недоброго наговора, а паче всего - от кровожадного племени гуннов! Молим тебя, всемогущий! И тебя молим, Род, защитник наш, и приносим требу!

С последними словами он плеснул из кубка в сторону идолов немного сыты. Потом взял кусок мяса и ломоть хлеба, бросил в обрыв.

- Примите, боги, треба!

- Все проделали то же самое и только затем выпили сыту и начали есть. Беседа не клеилась. Старый больной князь утомился, а Тур с сынами ещё не опомнились после спора княжичей. Ели молча и быстро - чтобы только насытиться.

Солнце медленно опускалось за тёмный лес, и от Днепра повеяло вечерней прохладой.

Кий сидел напротив Чёрного Вепря и незаметно наблюдал за ним.

Одногодок, похоже. Лет двадцать - не более. Невысокого роста, широкий в плечах. Крепко посаженная на плотной шее круглая голова с копной лоснящихся черных волос. Из-под густых тёмных бровей выглядывают быстрые и жаркие, как огонь, глаза. Можно бы назвать его даже красивым, если б не диковатый, хищный оскал белых зубов да не маленький, чуть приплюснутый нос.

На кого он похож? На отца? Нет. На брата. Тоже нет. Значит, на мать?

Кий знал, что у князя было много сыновей. Но два или три погибли на поле брани, нескольких ещё строками призвали к себе боги. Остались двое… И такие разные!

Ой, не дружно живут княжичи. Не иначе, чёрная кошка меж ними пробежала. И лихой глаз разъярил их сердца, а Див накликал, напустил беду на обоих. Что станет с родами полян, когда помрёт старый князь?

И вот-вот кто-то из них займёт место Божедара, так как по всему видно, уже не долго отцу их идти по тропе жизни… Кто же? Неужели Чёрный Вепрь?

Кий поймал себя на мысли, что очень ему не хочется, чтобы этот вспыльчивый и заносчивый отрок вершил когда-нибудь судьбу всего племени… Ишь, чего захотел - гуннам поддаться! Отправить к ним послов! Платить дань! Чего ради? Нет-нет, полянам такой князь вовсе не нужен! Радогаст совсем иной… Разумный, рассудительный, сдержанный и, видимо, твёрдый, решительный…

Поток его мыслей вдруг прервался. К ним приближалась женщина с большой, глубокой миской в руках. Пожилая, лет сорока пяти. Одежда не из грубого полотна, как у прислужниц или рабынь-полонянок. На ней тонкая вышитая сорочка и цветастая плахта. На голове - шёлковый очипок, из-под которого виднелась тугая чёрная коса. К очипку возле ушей прикреплены с каждой стороны по три больших золотых кольца, в такт шагам они тихо позванивали.

Подошла степенно - поклонилась князю.

- Вот, на закуску… Сладенького… Кушайте на здоровье, князь мой милый и гости дорогие! - и поставила на ковёр миску с янтарными сотами, покрытыми каплями свежего ароматного мёда.

Голос её был мягкий и мелодичный, но слегка чувствовался чужой, не как у полян, выговор. Да и она сама совсем не похожа на русоволосых, светлооких полянок - плотная, сильная, с круглым загорелым лицом, смолянисто-чёрной косой и такими же тёмными быстрыми глазами.

«Мать Чёрного Вепря!» - подумал Кий, сразу заметив сходство между этой женщиной и младшим княжичем.

Его предположение подтвердили слова князя.

- Спаси тебя боги, Чернета! Благодарствую, княгиня, за то, что догадалась принести нам медку душистого - из лесов наших поршанских… А теперь иди и вели прислужницам приготовить для гостей ложа… Закусим - и на покой.

Гости тоже поблагодарили Чернету, и она ушла.

Учта продолжалась ещё не долго, до захода солнца. С наступлением вечерних сумерек князь попрощался и, поддерживаемый Черным Вепрем, побрёл спать, а Тур с сынами в сопровождении Радогаста направились к небольшой хижине, отведённой им для ночлега.

На Родень опустилась тесная ночь. В ней потонули и окружающие леса, и глубокие пропасти, высокие шпили гор, и широкие днепровские плёсы, и приземистые, под почернелым очеретом хижины и повети княжего селища. Бог ночи Морок, сын Сварога и брат Даждьбога, овладел и землёю, и небом, лесами и водами, и всем сущим на земле до самого утра, пока златоликий Световид не одолеет своего мрачного брата и не брызжет своими огненными лучами, не пробудит, не согреет весь белый свет.

Беспокойно дремал, переворачиваясь с бока на бок, одряхлевший, немощный князь Божедар. Сразу же крепко заснул княжич Радогаст. Уснули утомлённые дальней дорогой и перегруженные щедрой княжей учтой гости: старейшина Тур и его сыны.

Всё вокруг погрузилось в сон.

Бодрствовали только княгиня Чернета и её сын Чёрный Вепрь.

Сидели в тёмной хороминке на мягком ложе княгини и, прислушиваясь к собачьему лаю в селище и ночным звукам, долетающим из леса, тихо разговаривали. Беседовали они на понятном только им языке гуннов.

- Отец стал совсем слабый, - говорил Чёрный Вепрь. - Вот-вот помрёт…

- Я сама это вижу, сынок, - отвечала княгиня.

- Если поляне изберут князем Радогаста, нам житья здесь не будет… Ненавидит он нас!

- Как и мы его… Я не раз говорила тебе об этом, Вепрь, а ты словно не понимал или не хотел понимать мои слова…

- Не мог же я так, ни с того ни с сего, убить брата… Да ещё при живом отце…

- Так скорее он тебя сживёт со света, а уж когда станет князем… соперника не потерпит. И меня он ненавидит лютой ненавистью. Как только отец умрёт, сожжёт, по обычаю своего племени, вместе с покойником…

- Я не дам погубить тебя…

- А сколько раз ты мог без опаски избавиться от него, - и до сих пор не воспользовался такой возможностью - пожалел!…

- Теперь не пожалею!

- Смотри, чтобы он не упредил тебя!

- Сегодня мы снова крепко разругались с ним… И отец больше его сторону держал. Потому я и пришёл к тебе за советом.

- Из-за чего же был спор?

- Знаешь ли, каган Эрнак разбил уличей? Может, потом и на полян пойдёт ратью. Неведомо только - когда… Вот я и посоветовал князю не ждать, пока он погромит нас, а наслать послов к кагану и мир сотворить…

- Ты мудрый совет подал. Конечно, твой вуйко Эрнак пожелает иметь князем полян тебя, а не Радогаста. Об этом позабочусь я сама! А что же твой сводный братец?

- Набросился на меня, как разъярённый тур… Не будь это в присутствии князя и старейшины русинов с сынами, то и за мечи могли схватиться!

- Вот видишь… Он понимает, что ты - главный его враг. Мира меж вами никогда не будет. Как только не станет князя, тут же прольётся кровь одного из вас… Вот почему тебе нужно опередить Радогаста!

- Но как?

- Эрнак не оставит своего племянника в беде. Он ведь ничего не знает ни про тебя, ни про твоё желание подчинить полян союзу с ним. Потому-то и нужно направить к нему посланца… Вот только надо подумать - кого? Нужен верный человек.

- Ты хочешь сказать, что посланец должен быть тайным?

- Несомненно. Никто, ни одна живая душа, кроме нас с тобой, не должен знать здесь о нём.

- Гм, - Чёрный Вепрь задумался. - Старейшина Тур привёз с собой полонённого гунна Крека. Князь приказал бросить его До утра в яму… Вот кто лучше всего подошёл бы для этого.

Чернета сжала сыновью руку.

- Так устрой ему побег. Но сделай так, чтобы на тебя не пало подозрение…

- Так и сделаю.

- Приготовь ему резвого коня и пищу.

- Приготовлю… Но у меня есть сомнение - а вдруг не поверит каган Эрнак тому, что передаст ему от нас Коек?

- Поверит! Мы с Эрнаком от одной матери. Наш родовой знак - кабаний клык. Тебя я назвала Черным Вепрем потому, что защитником нашего рода был Вепрь. Когда мой отец Аттила отдавал меня за твоего отца, то моя мать дала мне амулет - оправленный в золото кабаний клык, чтобы он охранял меня от болезней и всяких бед. - С этими словами Чернета сняла с шеи золотую цепочку с амулетом и вложила в руку сына. - Увидев это, мой брат, а твой вуйко Эрнак сразу удостоверится, от кого посланец, и даст веру каждому его слову.

- Я всё сделаю, как ты говоришь. А как я потом дознаюсь, что решил каган?

- Договорись с Креком, чтобы он вернулся и сообщил тебе всё. Назначь ему время, тайное место встречи…

- Разумница ты моя! - воскликнул Чёрный Вепрь и, обняв мать, поцеловал её голову.

Не спал этой ночью также и Крек. Ещё с вечера ощупал всю яму и убедился, что без посторонней помощи выбраться из неё не сможет. Затем он съёжился в углу и предался тоскливым мыслями, пощипывая свою реденькую бородку.

Изредка он поднимает вверх голову и долго смотрит на кусочек тёмного неба, где мерцают мелкие, как мак, звёздочки, и тогда из его пересохшего горла вырывается глухой болезненный стон, схожий с клёкотом степного беркута. Крек знал, что это последняя в его жизни ночь, что утро принесёт нестерпимые муки и смерть…

Вдруг его чуткое ухо уловило неясный шорох.

Он вскочил на ноги. Прислушался.

Шорох усилился, и в следующее мгновение в яму рядом с ним опустилась крепкая суковатая жердь. Донёсся шёпот:

- Крек, вылезай. Я спасу тебя.

- О великий Тенгрихан, неужели дошла до тебя молитва и мольбы бедного ничтожного гунна, и ты послал не кого-нибудь, а княжича полян освободить меня из этой сырой холодной ямы? Ведь это голос Чёрного Вепря!

- Ну, вылезай же! Быстрей! - послышалось сверху.

Крек ещё раз мысленно попросил Тенгрихана защитить его от недобрых людей и злых духов, а потом ловко вскарабкался по жерди наверх. Там сильная рука подхватила его, помогла очутиться на земле.

- Я княжич Чёрный Вепрь, - тихо прозвучал рядом тот же голос. - Я внук Аттилы и племянник кагана Эрнака…

- О боги! - вырвалось у ошалевшего от этой вести гунна.

- Я приготовил тебе лучшего коня, торбу с едой и оружие, чтоб было чем отбиться от хищных зверей или преследователей… Мчись прямо к кагану и вручи ему этот талисман, чтобы он понял, чей ты посланец, - и Чёрный Вепрь вложил в руку гунна материнский амулет. - Скажешь ему: «от твоей сестры, княгини полян Чернеты, и твоего племянника, княжича Чёрного Вепря…» Понял?

- Понял, господин…

- Ты родился под счастливой звездой: я спас тебя от верной смерти, а каган Эрнак наградит за добрые вести.

- Что я должен сказать кагану?

- Слушай внимательно!…

И Чёрный Вепрь, наклонясь к самое уху гунна, начал еле слышно, но властно втолковывать ему всё, что он должен передать на словах Эрнаку, а Крек молча, не переспрашивая, кивал головой.

 

ГНЕВ ПЕРУНА.

О бегстве пленника узнали сразу после утренней учты, когда к князю прибежал вконец перепуганный челядник.

- Князья, гунн сбежал! - закричал он. Известие, точно громом, поразило всех. Князь насупился. Сердито задрожала его белая растрёпанная борода.

- Говори толком: как он сумел убежать? Где же был страж? Челядник растерянно пожал плечами. - Вылез из ямы… А как - не ведомо… Не иначе - нечистая сила помогла… Задушил стража Одлигу и затянул в поветь… А там, в яслях, притрусил сверху соломой - едва нашли, вот… Вывел за ворота коня так, что ни один пёс не гавкнул, а там и след простыл…

У князя челюсть отвисла: он никак в толк не мог взять, каким образом гунн вылез из ямы.

- И впрямь, нечистая сила… Колдун какой-то!

- прошамкал со страхом.

- Отче, мы догоним его! - первым отозвался Чёрный Вепрь.

- Поздно, поди, - князь сокрушённо покачал головой. - Далеко уже ушёл. Не догнать!

- А всё-таки погнаться нужно, - твёрдо сказал Радогаст. - Дозволь, отче. У беглеца всякое может случиться: собьётся с пути, конь ли захромает или сам ослабнет, вот и схватим!

- Ладно, езжайте, - согласился князь. - Да остерегайтесь, неровен час, нечистый дух тот может сглазить или вурдалаком обратиться.

- Мы заговоры знаем, - успокоил отца Радогаст.

Тур с сынами тоже поднялся.

- Тогда и мы - в путь… - поклонился он Божедару. - Поможем княжичам… Никто лучше Кия не отыщет след… Прощай, князь! Будь здрав! А то мы уже из степи - догоним гунна или нет - повернём прямо домой…

- Поезжайте, и пусть вам сопутствует удача!

- тихо произнёс князь и, обняв старейшину, прослезился. - Не знаю, свидимся ли ещё раз, друже. Таким слабым стал я за последнее время…

- Увидимся! Поскрипим ещё, князь! - подбодрил его Тур, но видя, как пошатывается тот на тонких, как ходули, ногах, и сам уже не верил тому, что говорил.

- Э-э, да где там! - махнул безнадёжно рукою князь и уже сердито кинул: - Идите, идите! Не мешкайте!

Собирались недолго. Челядники оседлали коней, приторочили к сёдлам торбы с едой. Полтора десятка дружинников, которые должны были сопровождать княжичей, уже стояли наготове у ворот. Щек и Хорив присоединились к ним.

Тем временем оба княжича и Тур с Кием пошли осмотреть яму. Она была глубокой, старой, с поросшими травой и мохом краями. Вокруг неё валялись груды мусора, сухого хвороста и соломы, в которой копались куры и рылись свиньи.

- Ничего мы здесь не найдём, - буркнул Радогаст. - Одно ясно: без помощи нечистой силы гунн отсюда вылезти не мог!

- Верно, без выручки лешего или другой нечистой силы из ямы не выбраться, - согласился Чёрный Вепрь. - Если только сам он не колдун или оборотень…

Пока княжичи обменивались мнениями, Кий заглянул в яму. Глаз у него острый, цепкий. Вокруг, где всё истоптано, перерыто, найти что-либо, стоящее внимания не просто. А вот внизу…

На сыром глинистом дне ямы, покрытом цвелью и мохом, он сразу заметил небольшую свежую вмятину… Ого! Тут что-то есть, будто кто-то сильно ударил оземь тупым концом кола… Поверху же, вдоль края, земля обвалена… Значит…

- Мнится мне, обошлось здесь без нечистой силы… Гляньте на эти следы. Не говорят ли они о том, что гунн вылез по жерди, которую кто-то опустил ему в яму? - произнёс раздумчиво, а посмотрев на поленницу дров под поветью, воскликнул: - Да вот и она! Глядите!

Крепкая длинная жердь лежала сверху. На её более толстом, срубленном конце желтели комочки засохшей глины.

Это оказалось так неожиданно и вместе с тем настолько наглядно, что все на некоторое время застыли молча. Радогаст хмурил рыжеватые брови и морщил лоб, стараясь представить обстоятельства, по-новому объясняющие побег гунна. Тур любовался сыном, гордясь его умом и сообразительностью. А Чёрный Вепрь, окинув быстрым взглядом следы, оставленные его ночным деянием, ударил себя кулаком в грудь и громко воскликнул:

- Пусть покарает меня Перун, если всё было не так, как говорит Кий! Жердь в глине, на дне ямы след от её тупого конца, земля на краю обрушена… Но кто же мог это сделать? Неужели кто- то из невольников? Есть у нас несколько полонённых акацырей - определённо это их рук дело! Вернёмся - допросим всех! А теперь, не теряя времени - в путь, в путь! Догоним негодника, и он всё расскажет!

Кий внимательно всматривался в лицо княжича, пока он это говорил, и ему показалось, что тот чем-то встревожен и старается это скрыть. Конечно, если бы не вчерашний спор княжичей, Кий сейчас ничего такого не подумал бы, но слова и поведение Чёрного Вепря запечатлелись в его памяти, и теперь заставляли относиться настороженно к младшему княжичу. «Гм, неужели он помог Креку бежать? Неужто и впрямь, гуннская кровь так заговорила в нём, что он пошёл на прямую измену своему отцу и его племени? Или мне это только чудится? Конечно, пленённые акацыри, родичи гуннов, могли помочь своему соплеменнику выбраться из ямы, а он потом и сторожа мог убить, и коня вывести из конюшни…»

Однако Чёрный Вепрь держался внешне спокойно и невозмутимо. Ничто, кроме едва уловимого напряжения в голосе, не выдавало его волнения, и Кий засомневался. «А леший его знает, - подумал. - Не пойман, не виноват».

Но тут Чёрного Вепря непроизвольно поддержал Радогаст.

- Да что тут догадки строить, время не ждёт - идём.

Они быстро прошли к воротам, сели на коней - и небольшой отряд тронулся в путь.

След легко нашли на влажном илистом берегу Роси. Гунн вплавь перебрался через реку и некоторое время ехал по бугристой возвышенности вдоль Днепра, а потом начал забирать правее и вскоре помчался прямо на юг.

Преследователи гнали коней не жалея, без отдыха. След то терялся, то вновь появлялся в густом степном разнотравье, уводя всё дальше и дальше от обжитых краёв. Остались позади зелёные дубравы и рощи, исчезли высокие шпили приднепровских гор, с которых открывались виды далеко вокруг. Началась седая от полыни и ковыля, чуть наклонная равнина.

Незаметно въехали в степь.

- Так и к гуннам в лапы можно попасть, - сказал Тур, вытирая вспотевшее лицо.

Радогаст, скакавший впереди отряда, ничего не ответил. Ему очень хотелось, надобилось поймать гунна, и он погонял и погонял своего уставшего коня, и так бежавшего из последних сил.

В полдень они, наконец, увидели беглеца. Далеко впереди завиднелось чёрное пятнышко, то появляющееся на холме, то исчезающее за ним.

- Это Крек! Мы его догоним! Вперёд!

Всадники понукают утомлённых коней, и те ускоряют бег. Ну же, быстрее! Быстрей! Устали бедные. Уже лоснятся взмокшие бока и спины, из груди вырывается не дыхание, а тяжкий болезненный хрип… Но и коню Крека тоже не легче, и хотя он сильный и выносливый, но всему есть предел!

Радогаст мчался впереди, за ним - Кий, Щек, Хорив, Чёрный Вепрь, чуть отстали дружинники и лишь за ними - Тур. Да, не те уже годы, чтобы угнаться за молодыми.

Крек, видимо, заметил погоню и не останавливался ни на миг. Расстояние между ним и преследователями не уменьшалось, но преимущество было на стороне последних. Русичей много, и кто-нибудь да догонит его. Он это понимал. Спасти его могла теперь только встреча с передовыми разъездами гуннов.

Преследователи растянулись длинной цепочкой. Более сильные кони вырвались вперёд, другие всё больше и больше отставали.

В бешеной скачке никто не заметил, как что-то вокруг изменилось. Сначала подул прохладный ветерок и перестало печь солнце, которое затягивалось распростёртой над степью мглой. Потом на западе появилась туча, она быстро росла и вскоре закрыла полнеба.

Поляне забеспокоились. И Радогаст, и Чёрный Вепрь, и Кий, что далеко вырвались вперёд, с тревогой поглядывали вверх. Неужели разыграется гроза?

Гром ударил внезапно - и покатился эхом над погруженной в сумрак равниной. Сердца людей сжала тревога. Перун рассержен! Бог молнии и грома мчится прямо на них и издалека подаёт свой грозный голос.

Когда сверкнула молния и гром тут же прогрохотал над землёй, Радогаст остановил коня, соскочил с него, стал на колени и протянул к небу руки.

- Перун хочет покарать нас! Мы его прогневали!

- Это наколдовал тот проклятый гунн! Нам нельзя ехать дальше! Перун нашлёт на нас большую беду! - закричал Чёрный Вепрь.

У Кия тоже зашлось сердце, С Перуном не спорят и не шутят! Гнев всесильного божества в любое мгновение может обрушиться на голову провинившегося.

Подскакали отставшие дружинники.

В это время чёрную тучу разодрала гигантская молния, и над головами насмерть перепуганных людей затрещало, ударило, грохнуло так, что задрожала земля. Могучий гром взревел, как десять тысяч туров. Хлынул дождь. Холодные потоки воды и частого града стегали приникшую степь, мяли, путали, рвали седой ковыль, терзаемый порывами ветра.

Воины дружины бросили поводья коней, упали на колени, в мольбе простёрли к небу руки. Их бледные губы истово шептали заклинания и просьбы о прощении.

- О ясноликий и грозный Перун! Помилуй нас!

Радогаст старательно отбивал низкие поклоны.

Дрожал Чёрный Вепрь. Тур тоже бил поклоны, мокрыми прядями седых волос касаясь земли. Щек и Хорив прижались друг к другу и ладонями зажали уши, чтобы не слышать ужасных раскатов грома. Кий почувствовал, как от страха начинает ныть сердце, но самообладания не терял. Увидев, что вот-вот разбегутся испуганные кони, схватил поводья и крепко зажал в руке. Посерел от страха Чёрный Вепрь. В его широко раскрытых глазах мелькали отблески ослепительных молний. Прижимаясь к коню, обнял его руками за шею, просил небо о спасении.

Опять грохнуло, затрещало, застонало над головами. Дружинники распростёрлись ниц на земле в ожидании беспощадного удара карающей десницы разгневанного божества.

Ливень усиливался. Свет совсем померк. Стало темно, как поздним вечером. В выси непрерывно гремело, грохотало и сверкало. Разъярённый Перун то и дело прокатывался по небу в своей огненной колеснице и метал во все стороны смертоносные стрелы. Содрогалась и колебалась под ногами земля и, казалось, что этому буйству и безумию не будет конца.

Кони неистово ржали, вздымались на дыбы и тоже, как и люди, дрожали в ужасе. Всё живое замерло: исчезли птицы, попрятались звери, замолкли всегда весёлые, шумливые сверчки и кузнечики. Только огонь, вода и гром властвовали в небе и на земле.

Кий одною рукой держал поводья нескольких коней, а другой, воздетой к небу, заклинал Перуна унять свой гнев.

Но Перун ярился всё сильней и сильней. Тучи сошлись с землёй, и наступила такая тьма, будто Морок насовсем поглотил Световида. Гром гремел непрерывно, и в свете молний были видны мечущиеся над степью водяные вихри.

Один из дружинников в ужасе вскочил и с диким воплем помчался к высокому степному кургану. Он то исчезал во мраке за сплошной завесой ливня, то вновь появлялся, как призрак, в ослепительно-синих вспышках молний. Достигнув вершины кургана, упал на колени, вытянул руки к небу и застыл.

И тут небо вспыхнуло огнём. Ужасный грохот всколыхнул землю. Извилистая стрела ударила в самую вершину кургана.

Все рухнули в мокрый, прибитый и спутанный дождём ковыль. О великий Перун, ты нашёл свою жертву!

Так и лежали они долго. Гроза лютовала ещё некоторое время, но силы её постепенно иссякали. Насытившись требой, человеческой жизнью, Перун отпустил вожжи своих буйногривых коней, изо всех сил громыхнул раз-другой и помчался над степью дальше - на восток.

Всё реже и реже били в землю молнии. Всё глуше становились раскаты грома. На западе начал светлеть край неба. Тучи стали расплываться - и, наконец, блеснуло солнце.

Мокрые, испуганные, оглушённые люди поднимались с земли и вновь протягивали к светилу задубелые руки.

- О великий Световид, милостивый Даждьбоже! Ты явил нам свой золотой лик, ты вселил в наши сердца надежду и радость! Будь славен вовеки Даждьбоже!

Гроза отшумела - и всё в степи опять ожило. Закричали с хрипотцой перепёлки, взвился в небо и завис в вышине серебристоголосый жаворонок, промчался на горизонте табун тарпанов.

Только мёртвый дружинник лежал на вершине кургана, повернув к солнцу почерневшее лицо.

Его не трогали, оставили там, где настигла его смерть, - он теперь принадлежал не себе и не людям, а божеству грома и молний Перуну.

Настращенные, едва опомнившиеся от пережитого ужаса, княжичи подали знак садиться на коней и возвращаться домой. О преследовании гунна не могло быть и речи.

На полпути к Роси Тур и его сыны попрощались с княжичами и повернули к Каменному Острову. Горячее солнце быстро высушило их одежды, овчины и торбы. А из сердец медленно высеивался страх. Грозный Перун на сей раз обошёл их своей карой…

 

НОЧЬ НАД РОСЬЮ.

Ночь застала их в дороге. Как-то незаметно сникла румяная краса-зорька, быстро загустели сумерки и обернулись вскоре темнотой. На небе замигали мелкие звезды, а из широкой долины Роси на крутые холмы потянулись сырой туман и прохлада.

Кий придержал коня.

- Где заночуем, отче? Завернём к какой-нибудь веси и остановимся там на ночлег иль разведём костёр и побудем здесь до утра?

- Здесь переночуем, в степи! - дружно подали голос Щек и Хорив, им не хотелось целую ночь находиться в чужой душной хижине, переполненной детьми и взрослыми.

Тур не возразил.

- Добро, переночуем здесь… Травы для коней вокруг вдосталь, сухого хвороста для костра тоже. Расстелим кожушины и на покой…

Место для ночёвки выбрали на взгорье, чтобы ветер сдувал комаров и мошкару. Тур стреножил коней и пустил их пастись. Щек и Хорив принесли из леса по охапке сухих ветвей, а Кий высек огонь и, раздув трут, развёл костёр.

Малиновые язычки пламени весело зазмеились по валежнику - и вверх с треском взвились золотистые искры. От этого тьма ночи стала ещё гуще.

Раскинув с подветренной стороны кожушки, путники улеглись вповалку.

Кий заложил руки за голову и загляделся в ночное небо. Ему не спалось. События последних дней тревожили душу.

Ему всего-то двадцать, да ещё один, но мнилось, что живёт спокон века на этой бескрайней, необозримой земле, - и эта долгая жизнь была полна думами и созерцанием величия таинственного мира, работою в поле, затем - в лесу, когда рубили на топливо дрова, а то на ловах, выслеживая дичь или зверя. И ему не раз приходилось вместе со всеми отбивать налёты акацырей, которые, прорвав заслоны уличей, налетали на веси полян, чтобы захватить табун коней, отару овец, а то и угнать в полон людей его племени. В бою почему-то мнил себя бессмертным. Никак не верилось, что и в него, как и в других, падавших рядом, может попасть стрела акацыря. И никогда не помышлял о том, что будет завтра, веровал в то, что завтра будет точно так же, как вчера и сегодня. А вот теперь что-то изменилось. Страшное слово «гунны», произнесённое князем Добромиром, обернулось вдруг зловещим видением: тучи всадников на низкорослых, выносливых конях, что могут налететь на Рось точно так же, как нагрянули они на поселения уличей. Точно так же они могут убивать мужчин, женщин, детей, стариков, погубить и его… Про гуннов среди полян издавна ходили зловещие предания. Гуннами пугали детей. Их сравнивали с нечистой силой - ведьмаками, водяниками, лешими, которые только то и делают, что чинят людям зло. Старые люди изведали от гуннов немало лиха. Неужели теперь доведётся изведать и им, молодым?…

Тревожно было ему и потому, что увидел каким старым, больным и беспомощным стал князь Божедар. Разве в силах он повести полян супротив ворогов, если они появятся в степи? Или, может, поставит началовать над дружиной кого-то из своих сынов? Но кого из них?

Правильно было раньше. Старики вспоминают, что прежде князя избирали на вече не на всю жизнь, а только на военный поход. Избирали достойнейшего, самого мудрого, смелого и сильного… А кончался поход - и опять все жили, кто как хотел… А теперь выбирают князя на всю жизнь. Да и княжьи сыны мостятся на отцовское место… Но достойны ли они?

Что станет с полянами? Сумеют ли они отбить гуннов, если Эрнак решит напасть на веси и угодья полян?

Мысли набегали друг на друга, как тучи в осенний день, и отгоняли сон. Потрескивали сучья в огне, хрумкали траву кони и заливались на все лады невидимые в темноте кузнечики - сюрр-сюрр-сюрр.

Прямо над головой вдруг сорвалась звезда и падая, оставила после себя огненный след. Кий вздрогнул.

- Отче, не спишь?

- Нет, - ответил Тур.

- Видел, звезда упала…

- Чья-то жизнь угасла.

- А где же моя звезда, отче?

Щек с Хоривом тоже не спали - приподняли головы, прислушались.

- Этого, сынок, никто не знает. - Тур задумался. Немного погодя добавил: - Но она где-то там есть. И моли Сварога, чтобы крепко держал её на небе… Тебе нужно долго жить - молодой ещё…

- Кажется мне, живу веки вечные… То ли из того, что ты поведал, то ли из детских снов чудится такое, чего наяву никогда узреть не мог - гунны, Аттила, готы, король Бож…

Тур приподнялся, опираясь на руку, улыбнулся.

- Аттилу ты никак не можешь помнить… Тебя ещё на свете не было, когда боги покарали его лютой смертью… позорной для воина, покарали за собственные грехи и за грехи его племени… А тем паче не можешь помнить готов и короля Божа… Только твой, прапрадед, бают, знал его…

- А то правда, отче, что князь Добромир - правнук короля Божа?

- Да, старые люди бают такое… по матери, что была из племени венетов…

Тур умолк и долго о чём-то думал. Щек и Хорив недвижно лежали на согретых телами овчинах, тоже о чём-то размышляя. Кий сидел возле них, поставив локти на колени, и подперев ладонями голову, вслушивался в неясные шорохи ночной темноты, и ему слышался глухой гул тысяч конских копыт, звяканье мечей и резкий посвист стрел, крики гуннов, возгласы венетов, стоны раненых…

Он вздохнул.

- Жалко мне Божа, отче… Кого же венеты выбрали себе королём после его смерти?

- А никого… Те роды и племена венетов, которые осели по сею сторону Днепра, по Бугу да Днестру, гунны покорили и заставили платить дань зерном и мехами. А те, что поселились в лесах по Припяти, затаились и помалкивали, будто их там и вовсе нет… Должно, гунны про них и ведать не ведали или просто не хотели трогать, потому что на супесках и болотах хлеб там родится никудышный…

- Хитрые гунны - орати землю не хотели, а к хлебу, ишь, скоро привыкли!

- Орати землю они так и не научились… Для гуннов не было жизни лучшей, чем на конях да в кибитках. Жены и дети на колёсах, а сами они - верхом! Верхом едет, верхом ест и пьёт, порою даже и спит верхом, уцепившись за луку седла… На конях гунны и ловы творят - гоняют зверя в степи, а во время войны супротив них и никто не может устоять: мчась клином, они как острой секирой, рассекают войско врага надвое, крушат строй, рассеивают и убивают его воинов. А если, волею богов, одолеть враз не в силах, то гунны поворачивают вспять и, не считая сие за позор для себя, без многих потерь скачут что есть духу прочь…

- Ну, для венетов дань хлебом, небось, не так уж и тяжела…

- Если бы только хлебом… А то ещё и скотиной, и мёдом, и мехами, и полотном. Но большей бедой была дань людьми - отроков забирали в войско гуннов.

- И ты туда ходил, отче?

- Ия ходил… с князем Божедаром. Молодой он тогда был, сильный и смелый. Мать Радогаста к тому времени померла и Божедар там в жены взял Чернету.

Щек с Хоривом так и подскочили.

- Так значит, мать Чёрного Вепря из настоящих гуннов?

- Не просто из гуннов, а дочка самого Аттилы… Аттила хитрый был. Чтобы покрепче привязать к себе подневольных вождей, или тех, кто союз с ним заключил, женил их на своих дочерях. А потому как жён у него, по обычаю гуннов, имелось - тьма, то дочек и того больше имел - всем князьям и риксам хватало…

- Вот почему княжич Радогаст назвал Вепря гунном, - задумчиво промолвил Щек. - И поэтому, наверно, тот тянется к Эрнаку…

- Ну, клонится он к своему вуйку Эрнаку не столько потому, что сам гунн, а потому, что хочет занять место отца, который вот-вот отправится в дорогу к пращурам. Радогаст же, как старший сын, ему помеха большая, - пояснил Кий. - Вот, должно, весть про Эрнака и вселила надежду Вепрю - опираясь на поддержку Эрнака стать князем.

- А почему мы должны избрать Полянским князем кого-то из Божедаровичей? - спросил Хорив. - Разве мало достойных мужей в других племенах и родах? Да хотя бы наш отец Тур… во всём первый из них. Да и племя наше, русь, не последнее среди других Полянских племён, а может, и самое сильное!

Тур усмехнулся в серебристую бороду.

- Вот потому, думаю, старейшины и не согласятся выбрать меня или кого из русов, остерегаясь лишиться возможности иметь князя из своего племени. Да и стар я для сего… Тоже пора в дальнюю дорогу собираться… Паче того, племя Божедара - родь, хотя и ближайший наш родич, не захочет согласиться, чтобы князем стал кто- либо из рода русь. И в этом на стороне роди выступят заднепровские роды бойков. Ведь покойная мать Радогаста от них - из рода бойков… Э-э, всё это не так просто!

- А по мне - пускай князем будет и Радогаст. Кажись, разумный и смелый муж, - сказал Кий. - Страшно только, ну как меж княжичами начнутся распри, - и как раз в канун набега гуннов… Что тогда делать?

Тур нахмурил высокий, изрезанный морщинами лоб.

- Гунны теперь не те, что при Аттиле. Не та у них сила. Но всё одно, нельзя не опасаться их. Вот уже уличей погромили. А почему? Да потому, что Эрнак бьёт нас поодиночке. Сегодня - уличей, завтра - полян, а там - бужан, древлян… и снова окажутся славянские роды под гуннами!

- Что же надо делать, отче?

- Выход один - объединяться… С северянами, с древлянами…

- Как при короле Боже?

- Как при Боже… Тогда гуннов беспременно погромим!

- Однако Божедар не обмолвился ни словом о сем.

- Должны сами начинать.

- Как?

Старейшина помолчал немного, потом сказал:

- Как вы знаете, на краю земли полян, в лесах, на речке Почайне, со своим родом живёт мой брат Межамир. Когда наши племена избавились от ярма гуннов, почти все наши роды, что укрывались в лесах, вернулись на Рось, а он там остался… И, кажется, ему не плохо живётся… А стоит его род как раз в углу, на стыке земель трёх племён - древлян, северян и полян, и ему ведомо, что делается у соседей… Так вот, ты Кий поедешь к нему. Пускай шлёт гонцов к князьям древлян на Припять, да северян - на Десну… Пусть просит ратной помощи у них для нас.

- А если гунны нападут прежде, чем успеет подмога?

- Загадывать не будем… Ударят раньше - будем с ними сами биться… А может, и помощь ко времени подоспеет…

- Я готов, отче, - молвил Кий, - Доберёмся до дома - сразу поскачу к стрыю Межамиру.

- Вот и ладно. А теперь, чада, спать. Глядите на небо - вон уже и Воз колёсами вверх перевернулся. А мы всё лясы точим… И пусть к вам прийдут нестрашные сны.

- Гунны да Аттила, - усмехнулся Хорив.

- Будь они неладны. Прах с ними! - сплюнул Тур в сердцах и натянул на себя кобеняк. - Много лиха принесли они нам, а вас оно пусть минует!

 

АТТИЛА.

Покорив готов и венетов, гунны двинулись на Дунай. Они не торопились. Останавливались надолго там, где рос хороший корм для их лошадей, где водились звери для ловли и вдосталь топлива для бесчисленных костров.

Покорённые племена аланов, готов, венетов словенов, гепидов, даков обеспечивали их хлебом и мясом, одеждой и мехами. Гунны были сыты но горло, пили кумыс - кислое кобылье молоко, плодились, как саранча, и текли на запад: на Днестр, на Прут и на Дунай. Перевалили за Карпатские горы и оказались в прекрасных привольных степях, которые им очень по нраву пришлись, напоминая родные просторы, да ещё превосходя богатством корма для коней и тёплыми, почти бесснежными зимами. В краях тех протекала река Тиса.

Там гунны задержались надолго.

Один за другим сменялись их каганы - Баламбер, Ульдин, Аспар, Роилас, Руа… Было их, пожалуй, больше. Но какая память в силах сохранить их непривычные имена?…

Шло время, каганы менялись, а обычаи племени оставались такими же, как и прежде. Гунны разводили коней, к ним они питали особое пристрастие, жили в кибитках, лакомились распаренной под седлом кониной, заплетали в косички свои, длинные жёсткие волосы… Но любимейшим их занятием были разбой и войны. Нападали они на всех, кто жил поблизости, - на словенов, швабов, моравов, гепидов, даров. Но чаще всего - на ромеев, что называли себя греками и населяли южный берег Дуная до самого тёплого моря.

Как смерч налетали огромной ордой. Убивали людей, сжигали жилища, а скот, зерно и все пожитки и весь скарб забирали себе.

Многие племена, чтобы спасти себя от погибели, сразу признавали их владычество, платили дань и посылали своих отроков в войско гуннов.

Ромеи же, народ могущественный и гордый, не хотели покоряться чужестранцам Или, как они говорили, варварам. Поэтому строили крепости вдоль Дуная, держали там войско. Но всё же, порою, откупались от гуннов золотом, чтобы те не нападали.

Так продолжалось до тех пор, пока каганом не стал Аттила.

У кагана Руа не было сыновей. И после его смерти гуннами начали править два его племянника - Бледа и Аттила, сыновья Мундзука, младшего брата Руа.

Бледа и Аттила были родными по отцу и чужими друг другу по матерям. Но не враждовали, как это часто бывает, и с детства жили в согласии и дружбе.

Мундзук, как и каган Руа, жил уже не как простой гунн - в кибитке, а в большом просторном жилище, как у ромеев. Кроме этих двух сынов однолеток, он имел множество детей. Все они жили в его доме, а Бледа и Аттила всеми верховодили.

И вот однажды Мундзук привёз белокурого, голубоглазого юношу и повёл к жёнам:

- Это - гот, сын Гауденция из Доростола на Дунае, предводителя конного войска ромеев. С Гауденцием мы сотворил мир, а чтобы он с ромейскими федератами не напал на нас внезапно, взяли этого отрока заложником. Несколько лет до этого он жил у князя верных нам восточных готов Алариха, а теперь, когда подрос, мы с каганом Руа решили забрать его к себе, чтобы не сбежал… Кормите его, одевайте, как собственных детей, а Бледа и Аттила пусть его стерегут. Возмужали уже.

И ушёл. Жены одна за другой тоже удалились.

Два подростка-гунна с любопытством рассматривали незнакомца, их ровесника, насупившегося и поглядывающего на них из-под рыжеватых бровей.

- А ты вправду гот? - спросил Аттила - низенький, крепкого сложения отрок с большою головой, широким скуластым лицом и маленькими черными глазками.

- Гот, - ответил незнакомец.

- Как тебя зовут?

- Аэций… А тебя?

- Я - Аттила… А это мой брат Бледа, - низенький показал рукой на такого же чернявого, но ростом повыше, отрока. - Где ты научился говорить по-нашему?

- Я уже пять лет прожил заложником у ваших друзей - остготов, так что было время… Рикс Аларих приставил ко мне старую женщину-гуннку, она и научила меня.

- А из лука стрелять умеешь?

- Умею.

- Думаю, что не так метко, как мы с Бледой… Ну-ка, пойдём во двор - постреляем. - Аттила схватил тул со стрелами и два лука.

Держался он самоуверенно, и в голосе его ощущалась привычка повелевать.

Отроки вышли на подворье. Кинули жребий - кому за кем стрелять. Первому выпало Бледе, за ним - Аттиле, а затем уже Аэцию.

На старом толстом дереве повесили небольшой обруч - цель. Отмерили полсотни шагов.

Бледа надел на левую руку кожаную рукавичку, чтобы тугая тетива не сорвала кожу, наложил стрелу на лук…

Он был стройнее брата и подвижнее. От матери-аланки унаследовал прямой нос и красивые грустные глаза, а ещё - вспыльчивость, нетерпеливость.

Только две его стрелы попали в цель.

Аттила стрелял неспеша и точно: все пять стрел впились в цель.

Он радостно засмеялся и с вызовом протянул лук молодому готу, загодя смакуя свою победу.

- Теперь - ты!

Аэций не торопился. Движения его были спокойны, размеренны. Сначала он осмотрел стрелу - ровная ли, надёжно ли прикреплён наконечник, не нарушено ли оперение. Потом медленно натянул тетиву, долго целился…

Одна вслед другой четыре стрелы попали в цель. И с каждым выстрелом всё больше хмурилось тёмное лицо Аттилы. Ещё один такой же выстрел - и этот жёлтовласый гот сравняется с ним!

Разумеется, никто не ведал, какие мысли роились в голове Аэция, какие чувства бередили его душу. Заметил ли он злобные искры в узких глазах будущего владыки гуннов, а теперь его надсмотрщика? Ощущал ли, какая гроза разразится над ним - попади он в пятый раз?

Должно быть, видел и чувствовал, так как был не по летам разумен и наблюдателен. Длительное пребывание в плену, среди чужих людей, научило его расчётливости и хитрости. А эти свойства, как известно, - оружие слабых, униженных, угнетённых…

Он долго целился - и, наконец, выстрелил.

Пятая стрела свистнула резко, как камча, и впилась в ствол дерева… чуть выше обруча.

Аттила радостно, с облегчением воскликнул:

- Не попал!… Я победил! Я! - и добавил снисходительно: - Но и ты превосходно стреляешь!… Не хотелось бы мне с тобою встретиться с глазу на глаз в бою!

После этого случая Аэций понравился Аттиле и три-четыре года, пока гот жил у гуннов, дружил с ним. Вместе ездили они на ловы, вместе обучались воинскому мастерству, ходили со старшими в походы на словенов или даров, когда те брались за оружие, чтобы освободиться от владычества гуннов.

Аэций - смышлёный отрок, он быстро перенимал всё от гуннов: и обычаи, и речь, и воинское ремесло. Особенно воинское ремесло.

Если бы только Аттила мог провидеть будущее!… Но не ведал он, как и каждый смертный, будущего. И когда настало время Аэцию возвращаться домой, Аттила искренне сожалел об этом…

Прошло много лет. Умер каган Руа. Умер его брат Мундзук. И стали Бледа и Аттила каганами. Ходили с войском в походы, собирали дань с соседних племён… Разрасталась держава гуннов. От далёкого Дона протянулась она до Дуная, и вдоль него - ещё на много дневных переходов. И вместе с этим разрасталась, как опала на дрожжах в кадке, и потаённая вражда меж братьями-каганами. Никто из них не хотел делить власть на двоих, каждый жаждал править только единолично… Бывшая юношеская дружба испарилась, как роса на солнце, и сердца их полнились лютой ненавистью.

Но нелегко было любому из них устранить другого. У каждого имелось войско, свои преданные мужи, которые во всём поддерживали и охраняли их, имелись и свои улусы, в которых жили только преданные им племена.

Кто же кого?

Более коварным и подлым оказался Аттила.

Надумал он заманить брата в западню. Для этого направил он к Бледе посланца: «Собирай, брат, войско - повоюем ромейские города в Иллирике, добудем славу себе, а воинам нашим - богатую добычу!»

Согласился Бледа.

Переправились они через Дунай и обложили город Сингидун. Воевали его неделю, воевали вторую, а взять никак не могли…

Тогда позвал Аттила Бледу на совет, чтобы договориться, как поступить дальше, чтобы взять этот окаянный город.

Приехал Бледа со своими лучшими мужами и вошёл к Аттиле в шатёр. Долго они вдвоём о чём-то говорили - наружу доносились их голоса, слышался приглушенный смех. И подумали спутники Бледы и свита Аттилы, что меж братьями наступили мир и согласие.

А тем временем Аттила, притворяясь радушным хозяином, угощал Бледу наилучшими ромейскими винами и вкусными блюдами. И когда брат сильно опьянел, незаметно всыпал в его бокал яд. Выпил Бледа и… тут же скончался.

Вне шатра никто не подозревал беды.

Но вдруг раздался полный отчаяния крик, откинулся тяжёлый полог намёта - и к встревоженным приближенным выбежал Аттила. Ударяя себя кулаками в грудь, царапая лицо, он кричал:

- О великий Тенгрихан! О народ гуннов! Закатился ясный месяц! Погасло золотое солнце! Умер великий каган Бледа - осиротил войско! Что я скажу, несчастный, его жёнам и детям? Как жить мне дальше без возлюбленного брата и друга, с которым я прошёл рука об руку всю жизнь? О великий Тенгрихан!…

Ошеломлённые лучшие мужи гуннов окаменели. Те, кто сопровождал Бледу не знали, что и подумать. Только что слушали своего повелителя, но внезапно его голос умолк, оборвался. Только трое из них, самых смелых и преданных, выхватили сабли и с криком бросились к Аттиле:

- Предатель!… Ты убил его!

Но не успели они и нескольких шагов ступить, как телохранители Аттилы пронзили их копьями; Другие же спутники Бледы видя, что ему уже ничем не поможешь, а сила на стороне здравствующего кагана, не тронулись с места.

Тогда Аттила подошёл к ним и надел каждому на шею по тяжёлой золотой цепи, какими ромейские императоры награждала своих лучших воителей за храбрость и одержанные ими победы. Затем сказал:

- Моего Брата Бледу призвал к себе великий Тенгрихан! Он теперь счастлив… А вы - живые и должны думать о заботах живых, о ваших жёнах и детях, о ваших племенах и табунах, о новых победах над чужеземцами и с военной добычей. Теперь у гуннов один вождь - Аттила! И он поведет вас в далёкие края, где богатства несчётно, а нетронутые травы для ваших коней высятся до коленей. Там вы найдёте всё - и золото, и одежду, и юных жён, и славу!

Й воскликнули запуганные и задобренные военачальники Бледы:

- Десять тысяч лет великому кагану Аттиле!

После этого Аттила вошёл в свой шатёр и на руках вынес мёртвого брата. Положил на щит. И подняли щит с телом своего повелителя военачальники Бледы и понесли вдоль его войска, взывая во всеуслышание;

- О преславные воины наши! Внезапная смерть от излишка выпитого вина поразила кагана Бледу! Смотрите - ни единой капли его крови не пролилось! Умер он своей смертью… Десять тысяч лет великому кагану Аттиле, отцу всех гуннов!

Аттила шёл первым за мёртвым братом, а за ним - вся его свита. И каждый острым ножом надрезал себе щеки, ибо по обычаю гуннов по умершему кагану следует плакать кровавыми слезами.

И никто больше не поднял руку на убийцу. Никто не захотел начинать братоубийственную войну, хотя уже тогда многие подозревали Аттилу в убийстве брата.

Но разве видел это кто своими глазами?

Сняв осаду Сингидуна, гунны похоронили Бледу в чистом поле, а Аттилу провозгласили верховным каганом, которому покорились все роды и союзные племена.

И с этого времени Аттила один владел огромнейшей державой. Много кровавых походов провёл он, разоряя и грабя разные страны, не одно племя согнал с обжитых земель, не одну тысячу людей посёк, распял, спалил и замучил. Чёрная слава летела далеко впереди его боевого коня!…

Но непрестанно вопияла, взывала к отмщению кровь безвинно убитых им людей и кровь брата Бледы, - сколько ни тешился он властью, богатством и славой, а всему пришёл страшный конец. Боги избрали для этого подходящий момент, подходящих людей и покарали Аттилу в самый неожиданный для него час.

В мире много держав. Но самая могущественная и прославленная среди них держава Ромеев… Раскинулась она в тёплых краях, за Дунаем, за высокими горами, на берегу синего моря. Живут в ней многие народы. И правят ею два царя - один в далёком Риме, почему и называется держава Ромейской, а второй в Константинополе, который за величие, богатство и пышность назывался Царьградом.

И вот в то самое время, когда Аттиле исполнилось лет двадцать-тридцать, у царьградского императора Констанция родилась дочь. Приходилась она племянницей взошедшим на трон его братьям Гонорию и Аркадию, и сестрой будущего императора Рима - Валентиану.

Едва исполнилось ей лет семь или восемь, как Валентиана посадили на престол в Риме, а её из Царьграда перевезли в далёкую Италию и навечно поселили в роскошном, но унылом дворце. У неё, ещё неразумной, взяли тогда торжественный обет: навсегда, до самой смерти оставаться девой, не выходить замуж, чтобы её дети не смогли стать соперниками брату и его наследникам на царский трон.

Прошло немало лет. Выросла Гонория, расцвела, как пышная роза, превратилась в красавицу. Жила в довольстве, в роскоши, ни в чем не испытывая недостатка. Но не радовалась всему этому, а чувствовала себя ещё более несчастной, чем последняя римская плебейка.

Хотелось ей свободы, счастья. Хотелось большой светлой любви, но всего этого она была лишена. Потому и грустила, томилась. Днём плакала, а по ночам грезила о прекрасном принце, который в один счастливый день вызволит её из ненавистного заточения и назовёт женой.

Но принц не появлялся, а годы безвозвратно уплывали. И начала увядать краса принцессы и угасать надежда…

И был у неё верный друг - старый слуга Гиациант. Он любил девушку, как дочь, и старался помогать во всём, чем мог. Обучал её читать и писать, рассказывал о далёких, никогда не виданных ею краях, о высоких горах и быстрых реках, о безбрежных синих морях и больших городах на их берегах, о множестве племён, живущих в ромейском царстве, и о варварах, которые своими нападениями привели это царство на грань гибели. Чаще всего рассказывал про Аттилу, о том, как он стал исполнителем кары божьей для ромеев и всего их мира, о походах и победах Аттилы.

И спросила его как-то раз Гонория.

- Скажи мне, Гиациант, справедливо ли поступил брат Валентиан, заточив меня в этом ненавистном мне дворце?

- Нет, несправедливо, - ответил тот. - Ты родилась свободной, как все люди на земле, кроме рабов.

- Как же мне освободиться? Где найти такую силу, которая преодолела бы власть Валентиана?

- В империи такой силы нет… Никто не отважится выступить против воли императора.

- А за пределами империи?

Слуга в замешательстве посмотрел на девушку. Ответил не сразу.

- Лишь Аттила имеет силу для этого, Гонория… Только Аттила… Но неужели ты могла бы решиться на такое? Неужели призовёшь варвара, чтобы он разорил твою отчизну, чтобы лишил брата трона, а может, и жизни?

Не долго раздумывала Гонория над ответом. Кровь отхлынула от её лица, губы свело от ненависти, а глаза вспыхнули гневным огнём.

- Разве могу я назвать отчизною ту землю, которая обрекла меня, слабую и безвинную на вечное заточение и нестерпимые муки? Разве могу я называть братом человека, поступившего со мною так жестоко? Разве есть в нём хоть капля братской любви к своей несчастной сестре?

- Нет, этого нет.

- Так почему же я должна проявлять к нему родственные чувства?

- И вправду - не должна.

- Долго я думала над тем, кто сможет освободить меня. По всему выходит, только Аттила… Для всех он страшен, для всех он - гнев божий. Его нарекли погубителем христианского мира - а меня влечёт к нему, потому что он сильный. Потому, что только он и может вырвать меня их этих опостылевших каменных стен и дать мне свободу!… Я долго думала ой этом, и ты сейчас подтвердил мои мысли.

- Но почему же ты, Гонория, думаешь, что Аттила захочет ради тебя одной затевать войну с могучей империей, вести своё войско в далёкую чужую страну?

Гонория гордо выпрямилась.

- Ты забываешь, Гиациант, что я не простая девушка, а принцесса ромейская! И принесу ему немыслимое приданое - всю Западную империю!

- Прости, я, и вправду, не подумал об этом… Но есть и ещё причина, которая должна удержать тебя от опасного шага.

- Какая?

- Аттила уже стар… И у него столько жён, сколько камешков на морском берегу… Наконец, он безобразен - низенький, большеголовый, с реденькой седой бородкой… Неужели ты смогла бы пожелать себе такого супруга?

- Я хочу получить волю! - воскликнула с горечью Гонория и зарыдала.

Всем сердцем преданный ей слуга тоже прослезился.

- Бедная моя девочка! - погладил он её маленькую нежную руку. - Если ты уже решилась на всё, даже на замужество с Аттилой, то я согласен тебе помочь… Что я должен сделать?

У Гонории радостно заблестели глаза. Она обняла своего верного слугу, прошептала:

- Я никогда, никогда этого не забуду!… Возьми вот этот мой перстень - мчись к Аттиле! Скажи ему, чтобы пришёл и вызволил меня. К стану его женой, а всю Западную империю отдам ему в приданое… Скажи: пусть не медлит - принцесса ждёт его!

С этими словами сняла она перстень с руки, дала золото на дорогу, и Гиациант, оседлав ночью коня, тайно покинул дворец…

Долго ли, недолго ли длилась его опасная поездка, но добрался он наконец к Аттиле… и был принят им для беседы наедине.

Вспыхнуло радостью сердце старого кагана, жадным огнём загорелись упрятанные в щёлочках век его черные как угольки глаза. Не властителем дикой степной орды, а императором полумира и мужем юной принцессы сразу представил себя. И тут же повелел собирать войско…

Любимец Аттилы, старший его сын Эллак, владетель племён гуннов на громадных просторах от Волги до Дуная, привёл тысячные конные отряды. Прибыли и остальные сыновья со своими ордами. Подошли дружины готов, гепидов, даров, словенов, венетов и других подвластных гуннам племён.

Все направлялись к главной ставке Аттилы - городу, построенному по его велению на реке Тисе.

Дружину полян вёл молодой тогда князь Божедар. В месяце березоле поднялся он на Карпаты, перевалил через хребет и по-над Тисой добрался до столицы гуннов.

Давно прошли те времена, когда каганы, как и простые гунны, жили в кибитках да юртах. Они насмотрелись на селища и города ромеев, на их роскошные жилища и дворцы, и начали сами строить такие же, тем паче, что пленённых мастеров-умельцев было более чем достаточно.

Город Аттилы раскинулся на высоком ровном берегу Тисы, что мерно несла свои мутные воды с Карпатских гор в Дунай.

Был ясный весенний день, когда поляне подошли к нему и ещё издали залюбовались его величием и красотой. Повсюду стояли прекрасные дома знатных гуннов. А на холме, над рекой, высился пышный дворец самого кагана - с причудливыми пристройками и надстройками, разукрашенными крылечками и большими блестящими окнами, с множеством вырезанных из дерева фигур зверей и птиц, которые украшали его.

Дворец был огорожен высокими деревянными стенами из гладко оструганных досок, так пригнанных друг к другу, что в месте соединения не вошло бы и лезвие ножа.

Этому жилищу грозный каган отдавал предпочтение перед всеми крепостями и городами, которые покорял силой, потому что живя в роскоши, оставался в то же время поблизости от стойбищ гуннов и своего войска.

Сюда теперь собрались орды гуннов, дружины всех племён, подвластных Аттиле. Окружающая город степь дымилась тысячами костров, содрогалась от топота конских копыт, рёва верблюдов, криков воинов.

Аттила разделил всю эту громадную силу на две части. С одною двинулся сам по левому берегу Дуная, вверх по его течению, а другую во главе с Эллаком послал по правому берегу - покорять города и села ромеев.

Шли и поляне вопреки своей воле и желанию, шли завоёвывать гуннам новые земли, покорять для них чужие племена, а кровожадному Аттиле добывать молодую жену и корону императора ромеев.

Дружина полян была в войсках Эллака.

Стояла весна. Цвели сады. Свежей зеленью покрылись поля, леса и горы. Только там, где прошли гунны, оставался за ними страшный след. Земля затоптана, селения разграблены и сожжены, казалось бы несокрушимые твердыни крепостей с их огромными земляными валами и мощными каменными стенами взяты приступом и дотла разрушены. И повсюду - трупы, трупы, трупы… Теперь, только заслышав о приближении гуннов, ромеи бросали всё на произвол судьбы и бежали куда глаза глядят…

Так Эллак прошёл до верховья Дуная и здесь соединился с Аттилой, который решил отсюда направить все свои силы на Галлию, где, по донесению лазутчиков, собиралась рать ромеев. Разгромив её и покорив Галлию, Аттила намеревался повернуть в Италию, чтобы закончить захват империи и вызволить Гонорию.

Как чёрная туча, продвигались гунны по чужим землям. И всюду пылали людские жилища и лилась кровь.

Наконец дошли до Каталаунских полей, где протекает река Сена. И здесь Аттила остановился.

Пуль ему преградили ромеи с вестготами и союзными племенами - аланами (которые спасаясь от гуннов, добрались аж в Галлию), франками, саксами, бургундами, брионами и многими другими. И вели эту силу ромейские патриции Аэций, тот самый Аэций, который в юности был заложником у гуннов и дружил с Аттилой, да король вестготов Теодорит с двумя сынами - Торисмундом и Теодерихом.

Прознав, что его противник Аэций - Аттила рассвирепел так, что из носа у него хлынула чёрная кровь. Знахари её заговорили. Каган пришёл в себя и тут же дал клятву Тенгрихану, что схватит Аэция и убьёт его.

Аттила прибёг к коварному способу - направил тайного посланца к королю аланов Сангибану с повелением переметнуться на сторону гуннов. Пригрозил, что в противном случае он и его близкие будут преданы самой мучительной смерти. В страхе перед свирепым Аттилой Сангибан согласился. Но ему не удалось совершить задуманное. Предупреждённые верными людьми, Аэций и Теодорид поставили аланов в окружении своих войск и неослабно стерегли аланского короля.

Тем временем Аттиле стало известно, что многие союзные с ним вожди стали колебаться - биться ли им дальше на стороне гуннов, своих покорителей, или перейти к ромеям и вестготам.

Впервые в жизни дрогнул каган и повелел позвать чародеев-предсказателей, чтобы те поведали ему о будущем.

Начали те ворожить. Всматривались, по своим правилам, то во внутренности жертвенных животных, то в какие-то, лишь им ведомые трещинки и прожилки на очищенных от мяса костях. Каган и его приближенные с волнением ждали пророчества.

- Ну?… - не выдержал Аттила.

Встревоженные предсказатели переглянулись и старейший, воздев руки к небесам, изрёк:

- Великий каган, боги предвещают большую беду гуннам. Многих наших сынов призовёт к себе Тенгрихан, заплачут жены гуннов на берегах быстротечной Тисы и тихого Дуная…

Тёмное лицо Аттилы стало серым.

- Ну и что? В каждой битве с обеих сторон бывают потери. Но кто же победит?…

- Боги об этом не говорят… Но утешением для тебя и для всех нас будет то, что в предстоящей битве погибнет вождь враждебного войска и своей смертью заставит дрогнуть сердца своих воинов.

Долго молчал Аттила, погруженный в раздумья и весьма обеспокоенный предсказанием. Тяжёлые предчувствия теснили сердце, омрачали лицо. Наконец, он сказал:

- Короли, князья, вожди и старейшины! Не для того мы пришли сюда, на край света, чтобы отступить без боя! Я хочу погубить Аэция и добьюсь этого - что бы ни случилось! Хотя бы ценой гибели многих наших, воинов!…

Расставил он свои силы так, что сам и все орды гуннов оказались в середине огромного войска, какого не собирал, с тех пор как светит солнце, ни один полководец. По левую и правую руку Аттилы выстроились полчища племён союзников - гепиды, остготы, тюринги, словены, венеты…

И помчались орды гуннов вперёд, чтобы захватить вершины холмов, которые отделяли их от врага. Но не успели миновать и полпути, как Аэций и вестготский король Теодорит ударили на них полной силой. И откатились гунны, а ромеи заняли те самые вершины и укрепились там.

Тогда Аттила, стараясь воодушевить своих одноплеменников, воззвал к ним, а слова его передавались от орды ко всем союзникам:

- Гунны! Вы победили множество племён. Теперь к вашим ногам, если вы и здесь одержите победу, падёт весь мир! Все его сокровища! Вы созданы Тенгриханом. чтобы сражаться и побеждать! Ни с чем иным вы так не свыклись, как с битвой! Что может быть сладостней для храброго воина, чем своею рукой наносить смертоносные удары врагу? Возвышать свой дух, убивая чужих, - это величайшее благо! Поэтому, быстрые и легкорукие мои воины, нападём на врага, ибо побеждает тот, кто нападает первым!… Никто из вас не станет страшиться, а будет презирать разноязычные племена стоящие сейчас против нас. Они хотят защищаться общими силами, а это - признак страха!… Ещё до вашего удара они боятся вас: ищут более безопасные места, занимают вершины курганов и с запоздавшим сожалением вспоминают о потерянных укреплениях. Всем вам известно, как трусливы ромеи. Их страшит не только первая рана, но даже пыль, вздымающаяся когда они идут боевыми порядками и смыкают свой строй под эстудо - панцирем черепахи, сложенным из щитов!… Да возвысится ваш дух, пусть в ваших сердцах закипит жажда убивать! А теперь, вперёд, гунны, - пусть яростно разит ромеев ваше оружие! И даже те, кто будет ранен, должны биться насмерть, а кто останется невредим - пусть усладится видом вражеской крови!… Тем, кто стремится к победе, не страшны ни стрелы, ни копья, ни мечи, а кому суждено умереть, того смерть отыщет и под боком у жены!… И, наконец, для чего судьба помогла гуннам стать победителями над столькими племенами? Разве не для того, чтобы после этого боя вы стали властелинами всего мира?… Я не сомневаюсь в результатах битвы: перед вами поле, вид которого предвещает нам славную победу! И я первым выпущу стрелу по врагу! А кто попытается оказаться в задних рядах, когда Аттила бьётся впереди, тот может считать себя уже покойником!…

С этими словами Аттила поднялся на стременах, натянул тетиву лука и послал стрелу в сторону вражеского войска.

И вслед за этим воодушевлённые его словами гунны ринулись в бой. За ними двинулись и подвластные им племена.

Началась битва - лютая, жуткая, упорная. Полноводный ручей, пересекавший Каталаунские поля, вышел из берегов от потоков крови и превратился в бурлящий поток.

Аттила с лучшими ордами гуннов пытался расколоть войско ромеев и захватить Аэция. Но сбить ромеев с холмов так и не смог.

Подневольные племена сражались без отваги, никому не хотелось отдавать жизнь за своих поработителей. Все они постепенно начали отступать.

Не остановила этого отступления даже неизвестно с кем присланная весть о гибели верховного вождя противника.

Аттила несказанно обрадовался. Аэций погиб! Бывший друг, а стал ненавистнейшим врагом! Предсказание чародеев сбылось!

- Гунны, вперёд! Вы же слышите: Аэций погиб! Войско ромеев обезглавлено, ещё натиск - и мы их уничтожим!

Он носился от орды к орде, от рода к роду, кричал, подбадривал, угрожал, возвращал отходящих и мчался впереди них в бой.

Но ничто не помогло - войско гуннов отступало. К тому же налетели конники вестготов, раскололи их строй и едва не затоптали самого Аттилу. Он вынужден был бежать, как последний трус, и смог спастись лишь потому, что укрылся вместе с лучшими воинами и охраной в укреплённом лагере, выстроенном из возов.

Всю ночь отбивал он натиск ромеев и вестготов, готовясь к наихудшему. Чтобы не попасть в руки врага, готовился сжечь себя и для этого приказал сложить посреди лагеря из конских седел огромный костёр. Но до этого не дошло.

Ночная темнота всё сгущалась и сгущалась - и битва постепенно затихла…

А утром узнали, что погиб не Аэций, а старый король Теодорид. Он упал с коня во время атаки, и своя же конница растоптала его.

Аттила совсем зашёлся от ярости: битва проиграна, ненавистный Аэций остался в живых!

Тем временем взошло солнце, рассеялся туман - и взору открылась ужасающая картина. Необозримый простор сплошь покрыт трупами. Отовсюду слышатся стоны и хрипы раненых, умирающих. В поисках не залитой кровью травы бродят табуны осёдланных коней.

Всюду валяется разбросанное в беспорядке оружие: луки, колчаны со стрелами, копья, мечи, щиты… Тяжёлый смрад смерти поднимается от земли к небу, нагоняя ещё больший страх на тех, кто остался в живых.

Побеждённый, но не до конца разбитый, Аттила снял своё войско с Каталаунских полей и направился с ним в Италию, чтобы заполучить Гонорию и хотя бы этим уменьшить горечь поражения.

Но и здесь ждала его горькая неудача. Прознав о намерении сестры выйти замуж за вождя гуннов, император Валентиан спешно отослал её в Цареград к двоюродному брату - византийскому императору Феодосию. А тот быстренько отыскал ей жениха - какого-то захудалого вельможу, и тут же выдал её замуж.

Разъярённый Аттила опустошил половину Италии. Исторгал угрозы:

- Я возьму Рим! Сожгу его дотла! Камня на камне не оставлю!…

Римляне дрожа готовились к наихудшему.

К Аттиле отправился сам папа Лев - выпрашивать мир.

Привёз богатые дары - и золото, и серебро, и самоцветы, наряды… Но Аттила лишь мрачно поглядывал на все эти сокровища.

Тогда, по знаку папы, ввели девушку несказанной красоты.

- Прими её, каган, вместо Гонории, - сказал папа. - Чтобы спасти Рим, эта дева добровольно согласилась пойти за тебя замуж… Погляди, разве такая юная красавица не стоит десятка перезрелых тридцатилетних принцесс?

И Аттила, и его приближенные даже рты пооткрывали от удивления: такой красы никто из них отроду не видывал.

- Как звать тебя? - спросил каган.

- Ильдика.

- Ильдика! Как хорошо и приятно звучит твоё имя!… Ты и вправду согласна пойти за меня…

- Да, - поспешно ответила девушка. - Если ты оставишь в покое Рим и уведёшь свои войска из Италии…

И она, не отводя взора, посмотрела на грозного владыку своими прекрасными голубыми глазами.

Зачарованный её красотой, смелостью и самоотверженностью, Аттила принял дары, заключил с папой мир и возвратился с войском в свою столицу.

И там устроил пышную свадьбу.

На радостях одарил всех риксов, князей и вождей, которые ходили с ним в поход, богатыми подарками. Кого золотом, кого серебром, кого дорогой ромейской одеждой и драгоценностями, а неженатым и вдовцам отдал в жены своих незамужних дочерей.

Князь Божедар, к тому времени вдовец, тоже получил в жены дочь кагана.

Для воинов забили тысячу быков - пусть каждый ест, пьёт и на всю жизнь запомнит тот день, когда женился на прекрасной Ильдике грозный Аттила!

Приглашённые были приняты во дворце. Там рекою лилось дорогое ромейское вино, ковшами черпали из бочек хмельную сыту, сваренную из словенского мёда, да пиво готов - бро, тоже из словенского ячменя. Вдосталь было и прохладного кумыса, и любимой гуннами бузы, приготовленной из пшена.

Все пили и ели вволю.

Свадьба длилась до позднего вечера. Звучала музыка, опьянённые гости горланили песни и танцевали так яро, что их крики, галдёж и топот были слышны по ту сторону Тисы.

Больше всех веселился сам Аттила. Он сидел с Ильдикой под шёлковым опахалом, которое держали над ними рабы, весёлый, словно помолодев. Не отклонил ни одной чарки, не отказался ни от одного вкусного блюда. Пел и танцевал наравне с молодыми. Его жирное круглое лицо стало медно-красным, узкие глазки сверкали, а реденькая седая бородка прилипла к потной морщинистой шее.

Вокруг него сидели его жены, сыновья, дочери, внуки и внучки. Среди сыновей выделялись любимцы кагана - Эллак, Эмнетзур и Эрнак, которые сами уже были каганами в своих племенах и, втайне, жаждали верховной власти.

Они пришли со своими жёнами и детьми и, сидя между знатными гуннами, следили, чтобы всего подавалось вдоволь.

Усталые рабы и рабыни, слуги и служанки, едва успевали убирать опустошённую посуду и приносить всё новые и новые яства и напитки.

Наконец, Аттила заявил:

- Хватит! Нам с Ильдикой пора отойти ко сну! А вы гуляйте! Пусть музыка и песни не утихают до самого утра!

Взяв молодую жену за руку, он тяжело поднялся и повёл её в свою опочивальню.

Всю ночь не утихало то свадебное торжество. При свете свечей и факелов гости ели, пили, пели, пока не заснули там же, во дворце кагана, где кому пришлось.

Взошло солнце. Изнурённые слуги прибрали заваленные объедками столы, расставили на них чистые тарели и чаши, заново наполнили из бочек корчаги вином, пивом, сытой и кумысом. Просыпались риксы, князья, старейшины и вожди - тут же начинали похмеляться.

А каган всё никак не выходил из опочивальни.

Поначалу это никого не тревожило: дескать, отдыхает старый после чрезмерных излишеств.

Но когда солнце, поднимаясь выше и выше, прошло за полдень, присутствующих обуяла неясная тревога. Почему не выходит каган? Почему не появляется его молодая жена?

Первым бросился к закрытым дверям Эллак. Постучал, потом стал дубасить в них кулаком. В ответ ни звука.

- Ата, открой!

Никакого ответа.

Вмиг утих застольный шум. Прекратились разговоры. Замер дворец кагана. Перепуганные родичи кагана, придворные и челядь толпились возле дверей опочивальни…

- Ломай!…

Выбили тяжёлые двери. Толпа ворвалась в просторный покой. И внезапно все остановились, потрясённые тем, что открылось их глазам.

Жуткая тишина зависла во всём дворце. Не стало Аттилы! Не стало того, кто многие годы наводил ужас на весь мир! Кого все боялись и ненавидели, как бешеного волка. Кого называли «отцом гуннов», славнейшим и мудрейшим, а за глаза проклинали самыми злобными словами и кому желали самой лютой смерти.

Теперь он лежат неподвижно - такой маленький, невзрачный, никчёмный.

Но его боялись и мёртвого. И все со страхом смотрели на бездыханное тело.

А где же Ильдика? Где молодая жена кагана? Может, это она зарезала старого мужа?

Нет, всем было ясно, что Аттила умер своею смертью. Когда он сверх меры объелся и опьянел на пиру, а потом, спустя считанные минуты, добрел до спальни и лёг на ложе навзничь, кровь из носа хлынула не наружу, а внутрь, в горло и задушила его. Перепуганная же Ильдика забилась в угол и там, накрывшись ковром, проплакала в страхе и продрожала всю ночь…

Похороны были на третий день.

Посреди голой степи, в шёлковом шатре, положили Аттилу, чтобы отдать ему последние почести. И лучшие и достойнейшие мужи гуннов ездили верхом вокруг того шатра и, воздевая вверх руки, восклицали: «О великий король гуннов Аттила, рождённый каганом Мундзуком, властитель множества племён! Ты, который с невиданным доныне могуществом овладел скифскими и германскими царствами, захватывая города и земли, вселил великий страх обеим империям мира ромеев и, только по милости своей, сохранил их от разграбления, принимая от них ежегодную дань! Ты, великий каган, счастливо свершив всё это, скончался не от раны в бою, не от коварства врагов, а в радости и веселье, не ощущая боли. Ты покинул нас, когда твоё племя пребывало целым и невредимым на вершине славы и могущества! Кто же посчитает это кончиной, если некому мстить за неё?»

При этом они резали себе щеки острыми ножами и, размазывая по лицу кровь, оплакивали великого кагана.

Там же, неподалёку от шатра, на возвышении справляли похоронную тризну, которая превратилась - не столько от горя, сколько от радости - в величественное и пышное пиршество. Вино и мёд лились рекой, даже более обильно, нежели на свадьбе. Скорбные плачи сменялись пьяными песнями. И так, объединяя в себе противоположные чувства, гунны, а за ними и властелины подчинённых племён до самого вечера проявляли скорбь, густо замешанную на веселье.

А ночью, тайно от всех, сыны кагана и знатные гунны похоронили Аттилу.

Тело Аттилы положили в три гроба - золотой, серебряный и железный. Посреди степи, в ничем не приметном месте, рабы выкопали глубокую могилу и опустили в неё, вместе с останками владыки гуннов, много из награбленного им богатства - драгоценные доспехи, золотые блюда и кубки, золотой лук, золотой меч и золотой щит, разукрашенные самоцветами одежды, любимого коня кагана с серебряным седлом и серебряной уздечкой…

Когда всё это было закончено, сыны и приближенные Аттилы убили всех рабов, что копали могилу, и бросили их в яму, чтобы служили своему господину в стране предков, и никому не выдали тайну его последнего приюта.

Потом родичи и знатные гунны собственноручно закопали яму, а наутро тысячи всадников с рёвом и гиканьем, потрясая оружием, промчались над нею, затоптав её на веки вечные, так, что и малейшего следа не осталось…

Остались только страшная память о кровавых жестоких делах этого изверга, да лютая ненависть между его сыновьями, которые, как бешеные псы, ещё не отойдя от свежей могилы, готовы были вцепиться в глотки друг другу за власть над гуннами…

На следующий же день после похорон сыновья Аттилы собрались в отцовском дворце и свирепо перессорились между собой. Каждый непременно хотел стать великим каганом. Долго они спорили, поминутно хватались за оружие и никак не могли прийти к согласию - кому быть великим каганом и как поделить между собой земли и племена, что остались им в наследство от отца.

В конце концов решили кинуть жребий - кто что получит.

Прослышав о таком позорном переделе, гордый король гепидов Ардарик, а за ним другие риксы, князья и вожди возмутились безмерно: Как?! Разменивать нас, как презренных рабов? Нет, хватит терпеть ярмо гуннов! Подняли свои войска, объединились и выступили против гуннов.

Поняли сыновья Аттилы и другие вожаки гуннов, что могут утратить всё, и, прекратив распри, двинулись тем навстречу. И сошлись оба войска за Дунаем, где течёт река Недао…

Лютой была сеча. Долго ни одной из сторон не удавалось пересилить противника. Ардарик, возглавив все племена, что поднялись против гуннов, призывал своих воинов: «Кто хочет воли, тот должен презирать смерть! Победа - на острие наших мечей и копий! Сегодня нам суждено или стать вольными или погибнуть достойно! Страшитесь одного - остаться рабами!»

А Эллак, старший среди братьев, любимец Аттилы, бросался в самую гущу боя, и копьём, и мечом, и булавою прокладывая дорогу к победе, вёл за собой всё гуннское войско. И стал бы он великим каганом, если бы одержал победу! Но не суждено было это ему судьбой. Посланное чьей-то сильной рукой острое копьё пронзило грудь и оборвало жизнь. Закричали, завопили в горе и страхе великом гунны. Они дрогнули, заметались и покатились назад, оставив на поле боя тридцать тысяч мёртвых одноплеменников. И навсегда утратили гунны господство над соседними племенами… Поделили сыны Аттилы меж собой недобитые остатки племени, и каждый со своим родом отправился в свою сторону.

Так погибло, распалось кровавое царство гуннов, когда покорённые ими племена оружием добыли себе свободу!

 

МЕЖАМИР.

От Каменного Острова на Роси до речки Почайны, где в густых дремучих лесах кончалась земля полян и за Ирпенем начинались земли древлян, а за Днепром по Десне - северян, два полных дня езды на коне. Однако, посланные Туром Кий, Хорив и Ясень всё время мчались что есть духу и, меняя в селениях по пути усталых коней на свежих, преодолели это расстояние к началу вторых суток.

Не жалея ни себя, ни коней, они торопились к стрыю Межамиру.

Кий не раз бывал на Стугне, и на Ирпине, и на Почайне, но и его, не говоря уже о младших спутниках, поразила дикая величавость здешней природы. Всё вокруг было необычно интересным, не таким, как у них дома, на Роси. Какие могучие дубы! Какие красавицы сосны! У основания в три обхвата, они поднимались вверх так высоко, что казалось, подпирали верхушками небо! А какой густой-прегустой под ними подлесок. Его ветви, переплетённые с сухим буреломом и с буйными зарослями травм, создали такие непролазные чащи, сквозь которые без топора или ножа-секача и продраться невозможно… Для дичи здесь - приволье-раздолье. Путниками часто встречались стада гривастых зубров, которые спокойно паслись на росистых полянах. То здесь, то там среди кустов мелькали развесистые рога лосей и оленей. Из оврагов доносился глухой медвежий рёв… А зайцев, лисиц, косуль, барсуков, куниц и другой мелюзги - и не счесть!

Едва заметная дорога, по которой пробирались всадники, сперва вывела их на заболоченную пойму какой-то небольшой, перегороженной плотинами бобров, речушки, а потом на высокий холм, густо поросший лесом. Холм неожиданно заканчивался крутым обрывом.

Здесь всадники остановились и спешились, не в силах вымолвить ни слова от восхищения. Какое дивное зрелище!…

Одних высота страшит, других окрыляет. Невзирая на усталость, Кий ощутил, как нечто огромное - радостное и прекрасное - вдруг вошло в него. Даже петь захотелось. Или - взлететь… Ему показалось, что отсюда видна половина мира - такая необозримо-прозрачная даль, пронизанная солнцем, простиралась в беспредельности. Перед ним лежала прекрасная, удивительная страна, испещрённая реками, заводями, озёрами и протоками, покрытая тёмно-зелёными лесами и буйными зелёными травами, разукрашенная свежими красками, каких он ни разу не видел в степи… Страна, которую можно выдумать в сказке или увидеть во сне…

Его спутники тоже замерли от удивления и долго стояли молча, поражённые необычностью, мощью и красотой пейзажа, открывшегося перед ними.

- Вот мы и приехали, - тихо сказал Кий и указал рукой на широкую долину. - Здесь живёт наш стрый Межамир…

Хорив и Ясень поглядели вниз. Там, на ровном берегу небольшой полноводной речки Почайны, виднелось большое селище. Над камышовыми крышами деревянных хижин поднимались сизые дымки. За речкой, в долине, паслась скотина. Возле досчатой пристани, где покачивались на воде тёмные челны, толпились люди. А ещё дальше, за зеленеющими лугами и жёлтыми песками, поблёскивал в лучах солнца широкими плёсами Днепр…

- В красивом месте живёт наш стрый! - воскликнул Хорив. - Какое приволье. Понятно теперь, почему не захотел он после разгрома Аттилы возвращаться на Рось.

- Конечно, он правильно решил, - согласился с братом Кий. - И правда, до чего же здесь славно!

Они ещё какое-то время любовались прекрасным видом, что открывался на север, на восток и на юг. Потом, ведя коней в поводу, спустились по крутой тропинке вниз.

Селище встретило их лаем собак и гомоном людских голосов, доносящихся от берега Почайны. Как раз в это время там причалили рыбацкие челны, и к ним сбежались с корзинами и туесками, плетёнными из берёзовой коры, все, кто оставался дома и с нетерпением ждал улова. Каждому хотелось полакомиться жареным линем или сваренной с укропом и луком юшкой из стерляди.

Рыбаки кидали рыбу на песчаный берег. Старшие тут же делили её на «дымы», и женщины с детьми, собрав свою долю в корзинки или туески, уносили домой.

Заметив приближение вооружённых чужих людей, селяне притихли.

Вперёд выступили мужи и отроки, что постарше. В настороженных взглядах вопрос: кто вы - друзья или враги? С чем прибыли?

Но прежде чем Кий успел пояснить, кто они, из толпы вышел осанистый седобородый дед в длинной полотняной рубахе, подпоясанной ремешком, и протянув шершавые узловатые руки, воскликнул:

- Ба, ба, ба! Кий, ты ли? Какими судьбами?

Это и был Старейшина Межамир.

- Да, стрый, это я, - ответил Кий. - А со мною - брат Хорив и наш друг Ясень.

Старик крепко обнял каждого.

- Рад я, рад, что навестили меня… А что случилось на Роси, вижу - мчались без отдыха. Коней почти загнали - едва поводят боками, бедные… Не случилось ли, часок, какая беда с братом моим Туром?

Кий отрицательно покачал головой:

- Нет, отец, хвала богам, жив-здоров…

- Тогда… - и обернувшись к женщинам и детям, прикрикнул на них: - Забирайте рыбу - и кыш отсюда!

Когда те ушли, а мужчины сгрудились около старейшины, Кий поведал:

- Гунны объявились в наших краях, стрый… Давно их не было слышно. Только акацыри иногда налетали небольшими отрядами, чтобы пограбить и тут же сбежать… А это - гунны Эрнака. Уличей разгромили, мы со дня на день тоже ждём нападения…

- Вот как!

Старейшина поскрёб негнущимися пальцами седую голову. Его родичи, встревоженные неожиданной вестью, стояли молча. По своему опыту или из рассказов старших все знали, каким тяжким, ненавистным было гуннское ярмо. Знали и то, что до сих пор племена гуннов всё ещё достаточно сильны и считают себя хозяевами степи меж Дунаем и Доном. И только несогласия и лютые распри между их вождями, наследниками Аттилы, мешали им объединиться и вновь обрести ту страшную злую силу, которая совсем ещё недавно покоряла себе все окрестные земли и племена.

Межамир первым нарушил тишину:

- Что же князь Божедар? Он знает об этом?

- Дни князя сочтены. Что он может сделать или посоветовать? - Кий махнул рукой.

- А брат мой Тур?

- Отец послал нас к тебе, стрый… Чтобы ты помог созвать на помощь друг другу наших соседей - северян и древлян… Он думает, что только гуртом, все вместе, мы сможем дать отпор Эрнаку… Если же выступать поодиночке, то всем нам - конец!…

Межамир долго смотрел на Кия, морща высокий лоб. Был он, похоже, не очень быстр в мыслях и поступках, но всё ещё зоркие и пытливые глаза его светились умом. Наконец, произнёс:

- Тур мнит разумно… Да и кому же, как не ему, знать гуннов и их привычки - довелось ему не мало лиха хлебнуть в походах Аттилы!… Нам нужно непременно соединиться!… Сила Эрнака в том, что всё его войско - в единой куче, в одной руке. Куда захочет, туда и поведет, когда захочет, тогда и ударит!… А мы распылены. Сидим по своим селищам да весям, разбегаемся кто в лес, кто куда. Поляне сами по себе, древляне - тоже, а северяне притаились за широким Днепром по своим лесам, как медведи по своим берлогам, и в толк не возьмут, что им кто-то может угрожать…

- Так не откажутся ли они нам помочь?

- Поглядим… Пошлю лучших мужей к князю древлян Ходоте - что он скажет… И к северянскому князю Гордомыслу…

- Это сделать бы поскорей, стрый, а то опасаюсь, как бы не стало поздно, - зачастил Кий.

- Сегодня и пошлю… А вот каким ответ будет и когда князья смогут прибыть, если согласие проявят, того я не ведаю… Надо надеяться на их рассудительность и на то, что выступят в поход без задержки. Что прибудут ко мне раньше, чем Эрнак нападёт на полян…

- Сколько же времени это займёт?

- Седмицы три, а то и четыре.

- Так много?! - огорчился Кий. - Но Эрнак не станет ждать! Речь идёт о седмице, не более двух…

Если за это время не нападёт, то может статься, он оставит свой умысел или совсем не имел его.

- Не горячись, - остудил его рассудительный Межамир. - Умыслов Эрнака, судя по твоему сказу, никто не знает. Просто мы должны готовиться к самому худшему. А в таком деле трезвый разум прежде всего нужен! Возьми себе это в ум!… Вот тебе хочется, чтобы Ходота и Гордомысл прибыли с войском через седмицу… А то и завтра… Но поразмыслил ли ты, как это сделать? Нет?… Моим гонцам добираться до них три или четыре дня, да и неведомо - дома ли князья или в отъезде. Потом пока сберётся вече, пока лучшие мужи совет держать будут… А как же! Без этого никак нельзя! На это надо не меньше седмицы, если не более… А собрать рать? Припасы? Дойти пешим или доплыть на челнах до нас, а потом до Роси?… На всё нужно немало времени… Нет, раньше чем через месяц полянам подмоги не дождаться!

- Это худо…

- Однако, если древляне и северяне прийдут, думаю, Эрнаку будет не так-то просто тягаться с нашей общей силой. Вот тут-то и потребуется нам разумная голова! У Божедара она была когда-то такая, но с годами и разум, и сила напрочь выветрились!

- Как же нам быть?…

- Поэтому надо нам собрать вече старейшин да решить, кого поставить князем над полянами или, хотя бы, воеводу избрать!

Все с тревогой прислушивались к этому разговору. Ни Кий, ни Межамир не таились от родовичей. Род силен в единстве, всё в нём крепко связаны кровными узами и всем укладом жизни. Горе рода - горе каждого родовича в отдельности. Потому каждый должен знать, что всему роду, а значит и ему самому угрожает. Каждый муж-воин имеет право участвовать в вече и сказать на нём своё слово.

Неожиданно возникший разговор, конечно, не вече. Но то, что здесь говорилось, было настолько важным, так затрагивало всех за живое, что каждый понимал значение случившегося. Дело касалось свободы или рабства, жизни или смерти всего рода, всего племени. Поэтому, выслушав Кия и Межамира, родовичи зашумели:

- Послать немедля гонцов к древлянам и северянам!

- Я даю согласие ехать!

- И я!

- И я!

- Собрать вече старейшин, выбрать князя!

- Воеводу!

- Нужно прежде подумать - кого?

Общий шум, тревожные восклицания, взволнованные слова… Люди забыли про рыбу, про снасти, про челны, про жаркое солнце, что уже поднялось в голубую высь и нещадно пекло их неприкрытые головы. Каждый предлагал то, что, по его мнению, надо было сделать, чтобы отвести от родов полян нежданную и страшную угрозу.

Наконец Межамир поднял руку:

- Будет! Наговорились!… Гости дорогие притомились с дороги, да и подкрепиться им пора. А потом и порешим с делами.

Люди быстро разошлись. Межамир обнял Кия за плечи и двинулся с ним впереди.

Дом Межамира старый, но просторный и, видимо, тёплый в непогоду, сложенный из смолистых сосновых брёвен и покрытый толстым слоем очерета, стоял там, где Глыбочица впадает в Почайну. Посреди широкого дворища, огороженного высоким плотным плетнём. Во дворе - навесы, хлев, коморы, рига, большой стог сена. Возле колодца с бревенчатым срубом - длинный, обросший зелёным мхом жёлоб с водой, чтобы поить лошадей и скотину. Над колодцем - журавль… За домом - полого спускается к Почайне и Глыбочице огород, засаженный репой, капустой, луком, чесноком и хмелем. А ещё дальше, внизу, над речками пролегла левада с калиной, вербами и ольхой. На Почайне - стаи гусей и уток.

Старейшина провёл Кия, Хорива и Ясеня за дом, где под ветвистой грушей стоял на врытых в землю мощных опорах большой стол. Вокруг него суетились женщина - расставляли глиняные миски с яствами и деревянные жбаны с холодным узваром и сытою, нарезали ломтями хлеб.

Межамир усадил племянников по правую руку от себя, Ясеня - по левую, сам сел во главе стола. Наполнил кружки кипучей сытой.

- За ваш приезд, сыновцы и за вашего друга! За здоровье моего милого брата Тура! За весь наш род!

- И за погибель Эрнака! - добавил Кий.

- И за погибель Эрнака! - кивнул головой Межамир и осушил кружку.

 

КУПАЙЛО.

Чёрный Вепрь прибыл на Каменный Остров через неделю в сопровождении десяти дружинников. Кий встретил его на берегу Роси один, так как Тур с Лыбедью, младшими сынами и родовичами готовил для княжича угощение.

Ловко соскочив с коня, Чёрный Вепрь расстегнул на груди золотую фибулу, скинул с плеч красное княжеское корзно и, кинув его на руки ближайшему дружиннику, пожал Кию руку.

Несмотря на далёкую утомительную дорогу, он оставался бодрым и свежим. Ему очень годилась к лицу вышитая красной и чёрной заполочью белая рубаха. Подчёркивали его стройную фигуру яркие, из ромейской ткани, штаны, заправленные в сапоги из жёлтой кожи, и такой же кожаный пояс, украшенный не серебряными, как у Кия, а золотыми тонкими закладками. На поясе, в ножнах, широкий, короткий меч.

- Хорошо тут у вас! - восторженно воскликнул княжич. - День и ночь шумит водопад. По берегам - плодоносные поля, дремучие леса. А селище старейшины Тура ничем не уступит княжескому!… Да и не дивно: род русов - это настоящее племя. Еду под стать красота здешней земли, лучше которой и не сыскать.

- Ну, где там! - возразил Кий. - На Родне красивее: Днепр, Заднепровье, простор - полмира видно!…

Чёрный Вепрь самодовольно усмехнулся.

- Да, у нас действительно погожее место… Такого, поди, по всему Днепру не найти! Отец знал, что выбрать.

- Как здоровье князя? Почему не приехал Радогаст? - спросил Кий.

- Отец совсем ослаб, и Радогаст остался с ним.

Беседуя, они медленно шли к селищу.

Из хижин выбегали люди - издали рассматривали приезжих.

- О чём доносит из степи сторожа? Гуннов не слыхать? - задал вопрос Кий.

- Нет, не слыхать…

- У нас тоже не слышно. Опасаюсь, как бы не оказалось неожиданным, а значит, более опасным их нападение!

- Не послушали меня. Поехал бы я, да обо всём договорился с ними ладком.

- Чтобы мы по своей воле поддались гуннам и стали их рабами? - Кий почувствовал, как в груди нарастает гнев. - Кто бы согласился на такое?

- Вспомни участь уличей… Чего они добились?

Разговор постепенно перерастал в спор. Молодая горячая кровь в любое мгновение могла вспыхнуть у любого из них. Кий это понимал и, не желая ссориться с гостем, раздумывал, как бы спокойнее ответить княжичу. Но тут на тропинке, что змеилась меж кустов калины от реки к селищу, с корзиной выстиранного белья в руках появилась Цветанка.

Увидев перед собою Кия в сопровождении нарядно одетого незнакомца и целой свиты воинов, девушка смутилась. Она остановилась, не решив сразу как лучше поступить - пропустить ли их или продолжать идти своей дорогой? Но овладев собою, гордо выпрямилась, вспомнив, верно, что она дочь князя, - быстро зашагала к дому, где жила её семья.

Чёрный Вепрь остановился и проводил её долгим восторженным взглядом.

- О ясноликий Перун! Какая красавица! - вышитая сорочка изящно облегала стройную фигурку Цветанки, искрилось на точёной шее ожерелье стеклянных бус, а в обрамляющих прекрасное лицо густых шелковистых косах синели маленькие полевые светы. - Кто это? Твоя сестра?

Княжич о споре и думать забыл. Смотрел вслед девушке взволнованный, удивлённый, словно увидел некое чудо.

- Нет, это княжна Цветанка, дочь князя Добромира, - нахмурился Кий. - Мой отец отдал их семье самый хороший дом, а сестра одела княжну в свой лучший наряд…

Ему стало неприятно, что Чёрный Вепрь, увидев девушку, так восхитился ею. От какого-то недоброго предчувствия холодок закрался в сердце.

Но княжич не заметил, как изменилось лицо Кия, как нахмурился он.

- Значит, князя Добромира дочка! До чего же хороша! - вымолвил он восхищённо. - Гм! Из-за одной только встречи с ней стоило приехать сюда!

Кий сдержался, промолчал, чтобы не сказать что-нибудь резкое. А Чёрный Вепрь, не отрывая взора от стройной фигурки, всё прищёлкивал языком, пока княжна не исчезла в тёмном проёме двери самого большого дома посреди селища.

Старейшина Тур встретил княжича, словно сына, - обнял, поцеловал в голову. Наказав отрокам напоить коней и задать им корм, пригласил в своё жилище, где Лыбедь, нарядно одетая и старательно причёсанная, подавала на стол.

- Моя доченька, - указал на неё Тур.

Чёрный Вепрь небрежно поклонился дивчине и, скользнув по её лицу равнодушным взглядом, уселся к столу.

Это крайне возмутило Кия. «Свинья! Хотя бы приветливым словечком оделил её!» - выругался про себя. Донельзя обидным было не то, что Чёрному Вепрю не приглянулась с первого взгляда Лыбедь; напротив, если бы понравилась, то было б даже неприятно и тревожно, так как Лыбедь любила Ясеня, и они собирались вскоре пожениться. Вызывало обиду и возмущение пренебрежительное отношение к сестре - дочери старейшины, проявляющего широкое гостеприимство и сердечную доброту к сыну своего давнишнего друга и соратника.

Так думал Кий. И ещё гневался он, понимая, что холодное невнимание княжича вызвано неожиданной встречей с Цветанкой, даже вспыхнувшим восхищением, которое испытал Чёрный Вепрь увидев княжну. И осознавать это Кию было больнее и досадней всего.

После трапезы княжич пожелал повидать князя Добромира.

- Проводи, Кий, - взглянул на сына Тур. - Да не задерживайтесь долго у больного… И так едва дышит…

Кий кивнул головой.

- Хорошо, отче.

Внутри было затемнено и прохладно. Пахло мазями волхва Ракши и свежим аиром, раскиданным по земляному полу.

Князь лежат в углу, на мягких овчинах, прикрытый шерстяным одеялом. Княгиня Искра поила его из деревянной чашки тёплым козьим молоком, а Цветанка и Боривой стояли в ногах и печально смотрели на бледное лицо и исхудалые костлявые руки отца, неподвижно лежащие на груди поверх одеяла.

Привыкнув к полутьме, Чёрный Вепрь поздоровался:

- Будь здрав, князь! Мой отец, князь Божедар велел приветствовать тебя…

Князь Добромир открыл тускнеющие глаза, с вялым любопытством взглянул на него.

- Садись, княжич… Будь гостем, - молвил тихо.

Боривой подал гладко отёсанный чурбачок. Чёрный Вепрь сел и спросил:

- Отец прислал меня уведать, не надобно ль тебе и твоей семье чего? И как твоё здоровье?

Добромир с трудом улыбнулся.

- Как моё здоровьем… Пока что жив… А как будет завтра - одному Световиду ведомо… Благодарствую князя за внимание, однако нам ничего не нужно. Старейшина Тур позаботился и обо мне, и о княгине, и о наших детях…

- Это хорошо, - Чёрный Вепрь на время умолк, словно прикидывал, как лучше спросить о том, что больше всего интересовало его, и ради чего приехал сюда. Потом тихо сказал: - А ещё, князь, мой отец хочет знать, правда ли, что гунны погромили уличей?

По измученному лицу князя тенью прошла смертельная боль.

- Да, это правда, - прошептал чуть слышно. - Сам видишь…

- Какая же сила у гуннов? Неужто так велика, что даже могучие уличи не смогли противостоять им?

- Сила у Эрнака велика… Мы бились храбро, но этого оказалось мало… Почти все наши полегли…

Видно было, как тяжело князю вспоминать черные дни своего поражения. На лбу у него выступил холодный пот, и княгиня вытерла его влажным рушником.

- Чего же хочет каган Эрнак?

- Стать новым Аттилой… Объединить гуннов и покорить соседние племена…

- Неужели и поляне не смогут дать ему отпора? - с затаённой мыслью спросил Чёрный Вепрь.

- Не знаю… Сила его велика… Собрана в один кулак… А ваша - распылена… Вот если бы поляне заручились крепкой поддержкой соседей…

- Что же стало с уличами? Неужели гунны уничтожили всех? Не думаю этого… Эрнаку нужна дань, а не мёртвая безлюдная земля… - помолчал немного, а потом медленно произнёс: - Не дал ли он уличам другого князя… вместо тебя?

- Не знаю… Может и такое статься…

В разговор включился Боривой.

- Уличи другого князя не признают! У них есть князь - Добромир!

Чёрный Вепрь снисходительно усмехнулся.

- Видишь ли, княжич, теперь многое изменилось. После победы над уличами каган Эрнак сделает с ними всё, что захочет. И князем поставит того, кто будет верно ему служить. Может, даже кого-нибудь из вашего рода…

- Из нашего рода никого там не осталось. Все мои братья погибли, а мы с Цветанкой здесь…

- Тогда - не из вашего рода…

- Законным князем уличей является лишь наш отец, Добромир!

- Так-то оно так… Но безусловно и то, что наследники князя Добромира - ты, отрок, и твоя милая сестра, - Чёрный Вепрь так пристально посмотрел на девушку, что та смутилась и опустила глаза. - Такой красавице под стать быть княгиней!

Цветанка залилась румянцем и от сказанного княжичем полян и от того, что он не сводил с неё черных пронизывающих глаз. Княгиня Искра так и замерла, напряжённо слушая. Боривой, в растерянности, не знал что и сказать, а князь Добромир в изнеможении затих и прикрыл лицо рукой.

Кий тронул Чёрного Вепря за плечо.

- Княжич, нам пора. Мы утомили князя разговорами.

Тот нехотя встал, попрощался.

- Поправляйся, князь! И пусть боги берегут тебя и твою семью! - А когда вышли из жилища, спросил Кия: - Ну, что скажешь?

- Совсем ослаб князь Добромир за эти дни…

- Я не о том… Князь уже не жилец, дни его сочтены - это каждому видно… Я о княжне - какая красавица! А?

- Конечно, красавица, - согласился Кий, чувствуя, как нарастает неприязнь к княжичу, - славная дивчина!

Ему явно не хотелось говорить. Чёрный Вепрь почувствовал это и они продолжали идти молча.

Стояла ясная предвечерняя пора, солнце ещё не зашло за лес. А в глазах Кия потемнело, как перед бурей, всё вокруг стало каким-то серым, пустынным. Стал мысленно упрекать себя. Почему молчит? Нужно прямо сказать княжичу, что он раньше его увидел красоту княжны. Поведать, как он с братьями спас её от смерти или неволи, привёз сюда, на Каменный Остров, и дал приют… Предупредить, наконец, что дивчина понравилась ему с первого взгляда, и она тоже к нему не безразлична…

Но Кий молчал. Что говорить? Какое у него самого право на Цветанку? Что из того, что спас её с семьёй? На его месте это сделал бы любой воин!… Хотя бы и тот же Чёрный Вепрь. Конечно сделал бы… Так почему он, Кий, считает, что княжна должна принадлежать ему? Разве он у неё спросил? Узнал ли о её чувстве? Заручился ли её согласием?

Понятно, говорить с нею об этом неразумно и жестоко сейчас, когда умирает её отец. Вот поэтому приходится мне молчать…

А Чёрный Вепрь? Поступит ли он также? Думается Кию, тот ни с чем не посчитается!…

К концу следующего дня, в княжий дом забежала Лыбедь - в новой расшитой сорочке, с ниткою красных бус на шее и золочёными пружинистыми кольцами на висках. Красивая, радостная, смеющаяся… Вместе с нею в раскрытые двери влетела песня:

Рука Цветанки с кружкой воды для отца застыла в воздухе.

- Ой, Лыбедько, что это?

- А ты и забыла - сегодня праздник! Купайло!… Все отроки и отроковицы идут на Рось, в лес… На игрище!… Идём с нами, Цветанка! И ты, Боривой! - радостно защебетала Лыбедь.

Цветанка с печалью глянула на мертвенно бледное лицо отца.

- Как же я пойду?

Но князь, казалось бы дремлющий, внезапно открыл глаза.

- Идите, чада… Идите! - тихо молвил.

- Отче, а как ты без нас? - кинулась к нему Цветанка и поднесла кружку с водой. - Как же мы тебя оставим?

- Незачем вам возле меня сидеть всё время… Матушка приглядит за мной… Идите!… Идите же…

Цветанка всё ещё колебалась. Но ей очень хотелось увидеть игрища полян на Купайлу. Да там, верно, будет и Кий… Купайло! Этот весёлый праздник бывает раз в году - на нём поют, играют, молодые мужи выбирают себе наречённых…

- Но как же - отче…

Выручил Боривой.

- Иди, сестрица, иди! А мы с мамой тут побудем…

- Правда?

- А как же - иди!

Глаза Цветанки засветились радостью. Деревянным гребнем быстро расчесала волосы, заплела косы, надела нарядную сорочку и плахту, подаренные Лыбедью, надела бусы заморские из кораллов. Выходя из комнаты, не утерпела - глянула в деревянное ведро с водой.

- Ой!… Как я?…

- Хороша, хороша! - даже в ладоши захлопала Лыбедь. - Лучше не найти!… Кий увидит - сомлеет!

Цветанка зарделась.

- Пошто мнишь… что Кий.

Лыбедь озорно улыбнулась.

- А сама разве не замечаешь? Нужно совсем слепой быть, чтоб не видеть, как он по тебе сохнет!

Цветанка вспыхнула и заслонилась рукавом.

- Не слепая… Да сама знаешь, как у нас, девчат, - пока сам не скажет, всё не верится…

- Скоро время придёт - скажет.

Солнце медленно скрывалось за тёмную гребенчатую стену леса. Синяя тень легла на широкий серебристый плёс реки. Повеяло прохладой.

Лыбедь и Цветанка спешили. Быстро пересекли остров, перебежали мосток и присоединились к гурьбе молодёжи, шагающий по берегу Роси. По пути рвали цветы.

В нескольких сотнях шагов от Каменного Острова, на широкой просторной поляне, уже бурлило праздничное веселье.

Здесь собрались молодые русичи из многих окрестных - ближайших и дальних - весей и селищ. Девушки, небольшими кружками сидели, как стайки белых гусей, на зелёной траве, вдоль речки, - плели венки из полевых и лесных цветов. А парни разделились на три группы: одна устанавливала посреди поляны сделанное из дерева и соломы идолище Купайла, вторая - готовила идолище Марены, а третья - носила из леса хворост для костра.

Лыбедь и Цветанка подсела к подружкам - и тоже начали плести себе венки. Когда сплели, украсили ими себя.

- А теперь поведём хоро! - прокричала Лыбедь. - Все вставайте!

С криками, смехом и визгом девушки вспорхнули с примятой травы и, став в круг, взялись за руки, начали танцевать, распевая шутливые песенки, поддевающие парней:

Услыхав, как их высмеивают, парни тут же оставили свои занятия, собрались вместе, топнули ногами:

Девушки возмущённо закричали, запищали и двинулись навстречу парням. Оба хоровода постепенно сближались. Раздавались шутки, смех, весёлые восклицания. Наконец сошлись - парни расступились и тотчас окружили девичий хоровод так, что оба идола - Купайла и Марены - очутились в самом центре.

Тут Лыбедь весело, игриво запела:

Игры Купайлы начались. Песни, присказки, танцы… Девушки кружились в одном направлении, парни - в противоположном, потом наоборот… Мелькали быстрые девичьи ножки, позвякивали бронзовые, серебряные и золотые подвески и серёжки, гудела под сильными ногами парней земля.

Цветанка во всеобщем веселье забыта о своём горе, лицо её прояснилось, расцвело, засияло. Семнадцать лет - это те годы, когда печаль не в силах надолго поселиться в сердце, и оно полнится неистребимой жаждой жизни, счастья, радости.

Она почувствовала на себе пристальный взгляд. Подняла глаза - и напротив себя увидела Кия, разгорячённого быстрым танцем. Весь в белом, подпоясанный ремешком с кистями и серебряными накладками, с коротким мечом на боку, он показался ей похожим на белого лебедя…

Какой же он красивый! Какой сильный! Такого ещё не встречала за свою недолгую жизнь.

Так и танцевали, не сводя друг с друга нежных взглядов. А когда перестроились в общий круг, Кий стал рядом, положил ей на плечо руку, наклонился и прошептал:

- Красивая ты!

- Неужто? - покраснела от радостного чувства.

- Клянусь Световидом!… Танцевал бы с тобой до самого утра!

- Я тоже, - послышалось в ответ стыдливое признание.

Их руки сплелись, они прильнули друг к другу.

Вдруг Цветанка вздрогнула. С её щёк сбежал румянец.

- Что с тобой? - встревожился Кий и проследил за её взглядом.

Напротив них, за хороводом, стоял в окружении своих воинов княжич Чёрный Вепрь. Коренастый, с гордо поднятой головой. На плечах - красное корзно, на ногах - жёлтые сапоги. Густые черные волосы зачёсаны назад и перевязаны цветной лентой. Левая рука - на рукояти меча, правая - упёрлась в бок. Лицо закаменелое, недоброе. Хищное.

А черные глаза так и сверлят Цветанку, так и жгут её бледные щеки.

- Ох, боюсь я его! - прошептала дрожа, - впился гляделками, как лесовик!

Кий сжал её руку, ответил тихо, чтобы никто, кроме неё, не услыхал:

- Не бойся… Я тебя в обиду не дам!

- Он княжич…

- Ну и что?… А ты - княжна!

- Он с дружиной…

- У меня тоже есть дружина! Род русов могучий, и воины наши в отваге и силе никому не уступят…

Цветанка ясными глазами благодарно взглянула на юношу и вдруг сказала:

- Ты так на меня смотришь, Кий…

- Как?

- Как никто некогда не смотрел.

- Так ты же самая красивая!… Я тебе говорил уже…

- Есть и лучше…

- Для меня нету… Я понял это ещё там, в степи, когда оборонял тебя и твоих от гуннов…

- Для меня тоже лучше тебя нет никого…

- Люба моя!

- Любый!

- Будь моей женой! Ты согласна?

- Девушка потупилась и прошептала:

- Согласна…

И невольно глянула поверх хоровода. Чёрный Вепрь стоял там же, где и прежде, пристальным взглядом следил за каждым её движением. Неужели догадался, о чём они с Кием говорят?

Сердце её сжалось от злого блеска глаз княжича. Сказать Кию? Но послышался голос Лыбеди:

- К речке, девоньки, к речке! Пустим на воду венки. Солнце уже зашло за деревья - скоро вспыхнет огонь Купалы!

Хоровод разом рассыпался. Девушки завизжали и понеслись к берегу. Парни кинулись вслед за ними.

Быстроногая Лыбедь первой добежала к реке и, сняв с головы венок, пустила на воду. Течение подхватило его и понесло.

К первому присоединилось множество других - закрутились на тёмной лоснящейся поверхности Роси, как пушистые разноцветные утята.

Одни плыли спокойно, важно, без суеты, другие, приближаясь к омуту, заспешили, заплясали, а третьи прибились к берегу и запутались в лозняке…

Цветанка пустила и свой венок. Он скользнул по заводи, выплыл на плёс, попал в быстрину и, обгоняя более степенных своих собратьев, понёсся вниз по течению в вечерний сумрак. Княжна не сводила с него глаз - куда понесёт? Где пристанет? Долго ли продержится на плаву? Ведь это её судьба, её счастье!

Венки плыли долго, и девчата медленно шли за ними по берегу, пока густые сумерки не окутали и их, и реку, и лес, и всю округу тёмной пеленой.

Тогда Кий крикнул:

- Возвращаемся к Купайле! Пора разжигать огонь!

Все тронулись назад, на поляну. Стали вокруг идолища Купайлы. Кий достал из-под него завёрнутые в тряпицу две сухие смолистые дощечки с небольшими углублениями посреди, заострённую с обоих концов палочку с насаженным на неё каменным кружком, трут, клочок пакли и, наконец, ещё одну палочку с привязанным к двум её концам шнурком - так называемым погонщиком или погонялкой.

Огонь для костра Купайлы нужно было добыть старым, прадедовским способом - трением. Здесь не годился ни огонь, взятый из домашнего очага, ни огонь, добытый кресалом или от зажжённого молнией сухого дерева. Только - трением!

Всё что нужно для этого готово. Теперь - за работу.

Все затаили дыхание.

Сумерки сгущались всё больше. Но Кий не торопился. Одну дощечку положил на землю, вставил в углубление палочку с каменным кружком, накинул на неё шнурок погоняльщика, а во второй дощечке укрепил другой конец палочки и крепко прижал её левой рукой.

Правой рукой взял рукоять погоняльщика, который походил на лук с длинной, свободно провисшей тетивой, обернул её так, чтобы получалась петля, и начал разгонять, как волчок, палочку с каменным колёсиком. Собственно, это и был волчок, который в умелых руках Кия завертелся с неимоверной скоростью.

Все замерли. Вспыхнет огонь Купайлы или не вспыхнет?

А Кий всё ускорял и ускорял движение. Волчок вертелся с явственно слышимым фурчанием.

И вот, не прошло и нескольких минут, дощечки задымились, зашипели, в воздухе запахло гарью.

Ещё быстрее замелькал погоняльщик.

И вскоре из-под твёрдого дубового острия заскакали искры. Смолистые дощечки вкусно зашкварчали и в густых сумерках, что совсем укрыли поляну, затеплился малиново-золотистый уголёк.

Кий отбросил ненужные теперь палочку-волчок и погоняльщика, положил между дощечками кусочек трута, клочочек пакли и начал изо всех сил раздувать уголёк.

Разнёсся резкий запах тлеющего трата, потом вспыхнула пакля, и по ней зазмеились чуть заметные золотистые язычки.

Огонь! Огонь Купайлы загорелся!

На радостях все закричали, засмеялись, взялись за руки и пустились в пляс.

А Кий уже скрутил вокруг горящих дощечек жгут соломы и положил всё под ворох хвороста. Сначала несмело сквозь дым заблестели искры, затрещали сухие ветви - и вдруг вверх взмыло жёлто-горячее пламя. Вечерний мрак расступился, и купальский огонь осветил и поляну, и мрачный лес вокруг неё, и парней с девчатами, мелькающих в стремительном танце.

Первым прыгнул через костёр стройный светловолосый Ясень. Разогнался - и вихрем махнул сквозь пламя.

- У-ух! - выскочил по другую сторону малость обожжённый, но радостный и счастливый. - Очистился от злого духа!…

У него тлел рукав рубахи. Смеясь, Лыбедь, хлопнув раз-другой ладошкой, тут же загасила. Ясень обнял её за стан, подтолкнул к костру.

- Прыгай и ты со мной! Ну-ка! Разом!…

- Ой, сгорю! - заупрямилась девушка.

- Не сгоришь! Опирайся на мою руку - перелетим как птицы!

Он потянул её вперёд, ласково защекотал под мышкой. Лыбедь завизжала, рассмеялась и помчалась рядом с ним. Прыгнули с разбега - ухнули, будто в холодную воду нырнули - и, счастливые, радостно улыбающиеся объявились из огня по ту сторону костра.

За Ясенем и Лыбедью начали прыгать остальные. Каждому хотелось проскочить сквозь священный купальский огонь, который очистит от злых духов и скверны. Прыгали поодиночке и парами, прыгали с весёлым смехом и шутками, с молитвами, а некоторые со страхом, но все - с надеждой на очищение.

Далеко за полночь продолжал пылать костёр, далеко за полночь веселились полные молодой силы и счастья парни и девчата. Гудела под ногами земля, эхом отзывалось Заросье, лоснились бронзовые, покрытые росинками пота лица, восторженно блестели глаза.

На поляне никто не ведал отдыха.

Песни, танцы, шутки, игры в горидуб, длинную лозу, жмурки, разные затеи и шалости. Раздавались звуки свирелей, рожков, гуслей, бубнов. Чего только не видела, чего не наслушалась тёмная, полная тайн, загадочная ночь Купайлы! Она казалась ещё более тёмной и таинственной от высоких сполохов золотистого пламени, крика напуганных сов, да уханья лесовиков и смеха русалок в непролазных дебрях и чащах древнего леса.

Только Щека не слышно среди общего шума и гама. Ещё засветло приметил он незнакомую девушку ладной горделивой стати с медно-золотистыми косами, большими зелёными глазами. Как увидел - тут же потерял покой.

- Откуда она? - спросил Хорива.

Тот лишь руками развёл:

- Впервой вижу.

- Должно, с далёкой веси?

- Может и так.

- До чего же она мне приглянулась! Я выкраду её!

- Да ты даже не знаешь, как её зовут.

- Узнаю.

- Как?

- Подойду и спрошу.

- Вот так, сразу?

- Не буду же я целый год приглядываться молча, как ты к своей Малушке!

- Ишь, какой быстрый!

- А ты как думал.

Щек одёрнул на себе рубаху, поправил пояс и смело направился к зеленоокой красавице.

- Ты, кажись, не из наших селищ?… Откуда такая будешь? - и подал руку, вести к танцу.

Девушка хотела было уклониться, но Щек крепко охватил её за стан и повёл в круг.

- Вот какая ты супротивница. Но не убежишь!

- А вот возьму и убегу!

- Почему? Разве я тебе такой противный?

- Не-е, не противный, даже наоборот, - и она впервые внимательно посмотрела на стройного парубка с кудрявым чубом и пылающими глазами.

- Так в чем же дело? У тебя что, есть наречённый?

- Може есть, а може, и нету, - загадочно, с улыбкой ответила она.

- Так не бывает.

- А вот и бывает!

- Как это?

- А так, - опять усмехнулась незнакомка, - где-то, може, и есть, а тут нету…

- А-а, это всё одно, что нет! - решительно заявил Щек, кружа её в быстром танце. - Но я так и не узнал, откуда ты?

- Из Росавы…

- Как здесь оказалась?

- Пришла с нашими парнями и девчатами до вашего Купайлы…

- Вот и хорошо.

- А что хорошего-то?

- А как бы я тебя иначе встретил?

Девушка залилась румянцем и опустила глаза.

Была совсем ещё молодая - лет шестнадцати, а смотрела смело, гордо.

- А если бы не встретила.

- Жалел бы очень!

Щёчки её вспыхнули ещё больше.

- Да, хлопцы все такие брехуны!

- Я нет!

- Не верю!

- Поверишь!… Как тебя зовут?

- А тебя? - спросила вместо ответа.

- Щеком.

- А я - Рожана.

- Красиво тебя назвали!

- Правда?

- Тебе очень подходит…

- Ну и говорун ты, Щек.

- А вот И нет!

- Чем докажешь?

- Тем, что сегодня выкраду тебя!

- Ой ли? А потом?

- Станешь моей женой!

- Ха-ха-ха! - рассмеялась Рожана и вдруг, прервав танец, выпорхнула из его рук и бросилась к гурьбе девчат…

Весь вечер Щек видел только Рожану. Не отходил от неё. Не слышно было его весёлого пения, заливистого смеха, ни с кем больше не танцевал, кроме зеленоокой отроковицы из далёкой Росавы. А когда вспыхнул костёр, несколько раз прыгал с нею через огонь, а потом шепнул:

- Хочешь узреть, как папоротник цветёт?

- Хочу… Знаю - кто узреет, тот своё счастье найдёт.

- Тогда пошли со мною! - он взял её за руку и повёл к лесу. Когда оказались во тьме среди мрачных стволов деревьев и услышали неясные тревожные шорохи и крики ночных птиц, Рожана начала упираться.

- Ты куда меня тянешь?

- Я же говорил - хочу тебя выкрасть!

- Ой!

- Вот тебе и - ой!

С этими словами Щек поднял Рожану на руки и, нежно прижав к груди, понёс между пышных кустов лещины к речке…

Цветанка раскраснелась от быстрого танца. Кроме Кия она, казалось, не замечала никого и ничего.

Чёрный Вепрь с досадой закусил губу. Перун ясный! Все его замыслы и надежды могут внезапно рассыпаться прахом от неожиданного, как он думал, чувства к Кию, что вспыхнуло в девичьем сердце. А как всё хорошо могло бы сложиться.

Неведомо, станет ли он когда-нибудь князем полян. Отец стар и не сегодня-завтра отправится к предкам. Старейшины родов, конечно же, князем изберут Радогаста - в этом можно не сомневаться. Они и сейчас не чувствуют братской любви друг к другу. Скорее - наоборот… Что же тогда?… Значит, доведётся ему с матерью бежать из Родня и искать пристанище одним богам известно где… Вот тут-то княжна уличей, став его женою, могла бы изменить всё в выгодную для Чёрного Вепря сторону.

Князь Добромир - не жилец уже на свете. По всему видать… Княжич Боривой ещё слишком молод, и его несколько лет можно не опасаться, не принимать во внимание… Племя уличей осталось без князя, и вряд ли каган Эрнак успел кого-нибудь поставить… Вот здесь он и явится к вую Эрнаку с просьбой назначить его. А молодая княгиня поможет завоевать если не приязнь, то покорность уличей… Чёрный Вепрь - князь уличей! Хотя и под владычеством гуннов, но - князь!… Будет иметь свою дружину, грозную поддержку вуя Эрнака - пускай тогда попробует потягаться с ним «любимый» братец Радогаст! Руки у того станут коротки!… А там, глядишь, и поляне перейдут под его княжескую власть!…

Помимо всего этого, и княжна собою хороша. Много здесь девчат, а лучше неё, пожалуй, нет ни одной!

И что же - потерять её теперь? Молча глядеть, как другой увивается вокруг неё и, чего доброго, возьмёт в жены? Нет, Чёрный Вепрь не привык отступать ни перед кем и ни перед чем!

Он оглянулся на свою свиту, кивнул головой.

- Лют, Мыслята, Малк, подойдите-ка!

Три воина встали рядом с ним. Уют был высоким, остронос, с небольшими черными глазами, в которых поблёскивали хитрые огоньки. Он чем-то напоминал юркого, быстрого хорька. В противоположность ему Мыслята походил на медведя - неуклюжий, длиннорукий, плечистый. А Малк отличался от них обманчиво приветливым и кротким видом.

- Видите, вон ту отроковицу? - спросил княжич.

- Какую? - медленно повернул тяжёлую голову Мыслята.

- Видим, - быстро ответил и за себя и за других Лют. - Та, что танцует с Кием?

- Да.

Теперь и Мыслята приметил девушку и уставился на неё тупым взглядом.

- Ну и что?

Чёрный Вепрь пальцем поманил дружинников ближе к себе и что-то быстро зашептал им на ухо. Потом выпрямился и спросил:

- Все уразумели?

- Все, княжич, - с готовностью ответил Лют. - Да не забудьте обмотать коням копыта, чтобы не оставить следов.

- Не забудем!

- Тогда - идите!…

Весь вечер Цветанка чувствовала себя счастливой. Сильные горячие руки Кия легко кружили её в танце, а ласковые глаза, в которых мелькали отблески малинового пламени, нежно ласкали её, как весенний ветерок.

Но вот на поляне началось какое-то движение, послышались голоса:

- Купайло присыпал Марену - и огонь начал угасать! Купайло постарел - пора ему на покой. Подпалим Купайлу! Подпалим Марену! Чтоб сами очистились в священном огне!… Слышь, Кий?… Скоро на небо взойдёт звезда!

И верно, было далеко за полночь, все устали. Пора заканчивать игрища и расходиться к домашним очагам.

Все устремили взгляды на Кия. Что он скажет?

- Ну, что ж - подпалим Купайлу! - воскликнул Кий. - Играйте, танцуйте, пойте, веселитесь! Становитесь в круг! А я подложу под идолов огонь!

- и шепнул Цветанке: - Побудь немного без меня… Потанцуй с молодью… Я недолго…

Он побежал к угасающему огню, а Цветанку подхватили под руки подружки и закружили в последнем быстром танце, который должен продолжаться, пока не сгорят Купайло с Мареной…

Кий выхватил из костра пылающую ветку и подпалил идолища - сперва Купайла, а потом Марены. Сухая солома и сосновые остовы, из которых они были сделаны, мгновенно вспыхнули. Золотое пламя с треском и рокотом взмыло в тёмное высокое небо. Поляна словно расширилась, темнота отступила.

Вокруг полыхающих идолов завихрились в неистовом диком танце сотни парней и девчат. В отблесках кровавого света мелькали загорелые лица, белые рубахи, растрёпанные чубы парубков и развевающиеся девичьи косы. Позвякивали металлические украшения. Стонала под ногами твёрдая исшарканная земля.

Все смешались. Даже княжич Чёрный Вепрь со своими воинами был затянут в этот бурлящий вихрь и, забыв о своём княжьем достоинстве, прыгал, кричал и колотил ногами землю наравне со всеми.

Это продолжалось до тех пор, пока идолища не сгорели совсем и на поляну опустилась тьма.

Тогда Кий подкинул в костёр охапку сухого хвороста и, после того, как только по нему поползли свежие язычки пламени, прокричал:

- Игрище окончено! Время по домам! - поискал взглядом Цветанку.

Нигде не видно.

Встревоженный, бросился к сестре.

- Где княжна, Лыбедько?

- Где-то здесь, - ответила та.

- Нет нигде.

- Ну, как же. Сама её только что видела…

- Цвета-а-нка-а!

Никакого ответа. Не успев ещё отдышаться, усталые девчата и парубки постепенно приходили в себя. Стихали гомон и шум.

- Цвета-а-нка-а! - вновь прокричал Кий.

На его голос появились воины его дружины, подошёл Хорив с Малушкой, прибежал встревоженный Ясень, немного погодя, ведя за руку Рожану, вынырнул из леса Щек.

- Что сталось, Кий?

- Вы не выдали Цветанку?

Все молча переглянулись. Никто не видел.

Кий почувствовал, как сердце охватило ледяным холодом. Что с ней? Где она? Не схватил ли её лесовик и не затянул ли в непролазную чащу? Или водяник - в омут? Или…

Тут он заметил Чёрного Вепря. Княжич стоял, сложив на груди руки накрест, в окружении своих воинов и весело смеялся. Воины тоже хохотали. Один из них рассказывал что-то смешное.

Чёрный Вепрь! Не его рук это дело - внезапное исчезновение княжны?

Подкинутый в костёр хворост вспыхнул и ярко осветил всю поляну. Воспользовавшись этим, Кий окинул взглядом девичьи лица. Напрасно! Княжны среди них нет!

- Цветанка! Эге-гей! Цвета-анка-а!

Не отзывается. Значит, остаётся одно - девушку выкрали. Но - кто?

Кий снова пристально посмотрел на Чёрного Вепря. Неужели он? И тут вдруг заметил, что среди княжьих воинов словно кого-то не хватает, словно их стало меньше… Да, ах было десятеро, а теперь… Теперь всего семеро… Значит, троих воинов нет… Где же они? Может, среди наших парней?… Нет, на поляне их не видно. Не они ли, по велению Чёрного Вепря, схватили княжну и держат где-то в тайном месте?

Эта мысль перерастала в уверенность. А когда Чёрный Вепрь внезапно кинул на него через плечо быстрый испытующий взгляд и сразу же отвёл глаза, всякие сомнения исчезли. Да, без Чёрного Вепря тут не обошлось, это его рук дело! Как же сейчас поступить? Близкие друзья Кия молча стояли рядом и с удивлением наблюдали, как он менялся в лице.

- Что, Кий? - тревожно спросил Ясень. - Неужели ты думаешь…

- Быстро обыщите всю поляну и прилегающий лес! - велел вместо ответа Кий.

Десятки молодых воинов и отроков рассыпались во все стороны в поисках княжны. Вскоре по одному начали возвращаться.

- Нету…

- Нигде не видать…

- Как в воду канула…

Кий мрачнел и мрачнел. По высокому чистому челу побежали суровые морщинки. Тёмно-русые брови насупились, а в глазах засверкали холодные злые огоньки.

А когда вернулись последние дружинники, он промолвил:

- Я уверен - это Чёрный Вепрь сделал! Он выкрал княжну!

- Что ты надумал, Кий! - воскликнул Щек. - Опамятуйся! Чёрный Вепрь - княжич, наш гость!…

- Мы не пустим тебя к нему! - шагнул вперёд Хорив, продолжая держать за руку свою Малушу. - Беда будет!…

Другие молчали, не зная, что делать. Никто из них не решался перечить своему старшему - Кию. Но и тронуть княжича… Что тогда может статься?

Сторону старшего брата неожиданно приняла сестра.

- А как же Цветанка? Что мы скажем князю и княгине?

- Да и не только это, я сам должен её вызволить, дорогие родичи, - сказал Кий. - Вижу, мои браты пояли себе жён, а сестрица вышла замуж… Так знайте: и я ныне поял себе в жены княжну Цветанку…

- Ты поял княжну Цветанку? - удивился Щек. - И она по доброй воле дала согласие?

- Вестимо.

- Тогда мы, хоть умрём, а отыщем её! Из-под земли достанем!

- Вытрясем душу из Чёрного Вепря! - твёрдо добавил Хорив. - Пошли к нему!

Вся молодшая дружина русичей во главе с Кием направилась на противоположную сторону поляны, где в окружении своих воинов стоял княжич. Все были вооружены мечами.

Кий шёл впереди.

- Чёрный Вепрь, - сказал он, останавливаясь напротив княжича, - пропала княжна Цветанка…

- Вот как?

- Мы обыскали всё вокруг - её нигде нет.

- Кто-нибудь из парней умыкнул её, наверно…

- Она моя жена!

- Твоя жена?

- Да, а ты выкрал её, яко тать!

- Ты думаешь, что молвишь? Княжны, как видишь, возле меня нет.

- Но рядом с тобой недостаёт и трёх твоих воинов!

- Не тебе их считать, они гуляют где-то с девчатами.

- Нет, они схватили княжну и прячут её для тебя в потайном месте!

- Это лжа!

- А если не лжа, если правда, ты станешь со мной на поединок?

Чёрный Вепрь заколебался. Какая-то неясная тень промелькнула в его черных блестящих глазах.

- Ты угрожаешь мне? Как смеешь?

- Смею!

- Я княжич, а ты… Ты, ведь, простой воин… Княжна не могла согласиться стать женой простолюдина!

- Говоришь так, что ясно - ты выкрал её!

- Я такого не сказал.

Голос Кия звучал сурово:

- Скажешь! Или не сойдёшь с этого места! Клянусь Перуном, я убью тебя!

Чёрный Вепрь выхватил меч.

- Воины, ко мне!

Обе стороны обнажили мечи. Никто уже не сомневался, что вот-вот прольётся кровь. Над поляной замерла зловещая тишина.

Но до боя дело не дошло. Сквозь гурьбу онемевших, испуганных парней и девчат, расталкивая их, прорвался, еле сдерживающий рыдания, княжич Боривой.

- Кий, где сестра?… Где Цветанка?… Князь… Добромир… наш отец умер…

Боривой уткнулся Кию в грудь и заплакал.

Весть была так неожиданна, что всех ошеломила. Кий опустил меч в ножны, погладил взъерошенную голову отрока.

- Когда это случилось?

- Только что… Я сразу кинулся сюда… чтобы сказать сестре… Где она?

- Её нет здесь…

- Как это нет?!

- Она пропала…

- Кий, что ты говоришь!… Не могла же она так просто пропасть!

- Я подозреваю, что её выкрал Чёрный Вепрь.

- Чёрный Вепрь выкрал? - Боривой сжался, стараясь успокоиться. - И она согласилась?

- Он взял её насильно. Выкрал, как тать!…

- А ты?… Я-то знаю - она полюбила тебя…

- Я вызволю её!

- А как же… Завтра похороны…

- Цветанки завтра не будет… Но похороним твоего отца, как высокочтимого и родного! - заверил княжича Кий, повернулся к притихшей молодёжи и твёрдо сказал: - Огонь загасить! Расходитесь восвояси. А завтра, как солнце поднимется до полудня, собраться всем на острове - похороним, как полагается, князя Добромира.

- А что же делать с Черным Вепрем, Кий? - спросил Щек. - Сбежит, ведь!…

- Никуда не сбежит! Проводите его на остров и стерегите от злых людей - он наш гость и завтра вместе с нами похоронит князя уличей.

- Ты поплатишься за это, Кий! - воскликнул княжич. - Я тебе никогда не прощу такого унижения!

- Я это ведаю, - ответил жёстко Кий. - Но и тебе не будет прощения за то, что похитил мою жену! Заруби это в памяти!

 

КНЯГИНЯ ИСКРА.

Выдолбленная из плотного липового ствола корста стояла в санях, запряжённых парой волов.

В корсте - князь Добромир, обряженный в далёкую дорогу. На нём - белая рубаха с вышивкой, широкий княжеский пояс, украшенный золотыми пластинками, такие же белые, как и рубаха, штаны, заправленные в юфтевые сапоги.

Лицо князя восковое, измученное. Большие исхудалые, жёлтые руки сложены на груди - будто отдыхают.

Рядом с корстой - княгиня Искра и её сын Боривой. Потеря мужа и дочери, в одну ночь, покрыла косы княгини серебристым инеем, а глаза заполнила смертельной тоской. Однако она не плачет; только плотно сжаты губы да бледный лоб покрыт мелкими каплями пота.

Сразу за нею - старейшина Тур, его сыны и родичи. Напротив - Чёрный Вепрь со своими воинами. Он мрачен и суров, но порою, когда взглядом встречается с Кием, в его глазах вспыхивают насмешливые огоньки. Этому есть своя причина. Ранним утром, прознав о стычке меж княжичем и Кием, старейшина отругал сына и повелел немедля снять стражу, что «охраняла» Чёрного Вепря и его людей.

- Ты ума лишился, Кий! Не иначе, боги затмили твой разум! Это же надо - с мечом и угрозами на сына моего давнего друга! Княжича! Как я посмотрю в глаза Божедару? А-а? - шумел взволнованно старик. - В ночь на Купайла каждый вправе взять себе жену, какую захочет! Сам винен, что не уберёг княжну! Зачем отпустил от себя?… Теперь вызволяй, как хочешь, а Чёрного Вепря пальцем не тронь! Слышишь?

И всё это при Чёрном Вепре и при его воинах.

Кию ничего не оставалось, как понуро отмолвить:

- Слышу, отче…

Возле волов, держась рукой за ярмо, стоит волхв Ракша - высокий, сумрачный. Лёгкий тёплый ветерок играет его седыми волосами. Все ожидают знака волхва начать проводы князя к скале Световида, где отроки уже приготовили последнее ложе для усопшего - огромный погребальный костёр из сухих смолистых дров.

Но Ракша не спешит - смотрит на солнце и ждёт, когда оно минует полдень.

Все молчат. Не пристало тревожить покой почившего криками отчаяния, плачем или говором. Пусть покойный вдосталь налюбуется напоследок всем, что его окружает, наслушается шума бурлящей воды в речке да шелеста зелёной листвы деревьев, пусть безмолвно побеседует с любимейшими людьми - женою и сыном, что склонились в скорби над ним.

Все смотрят на солнце. Не пора ли?

Смотрит и Ракша.

Но когда он готов было гикнуть на волов, к южному берегу Роси из-за крутого холма выехали четыре всадника. Они быстро спустились вниз и перемахнули через мост.

Тур прищурил глаза: кто бы это мог быть?

- Наши, - уверенно молвил Кий. - Сторожа возвращается из степи… И, мнится, не с пустыми руками - везут какого-то гунна…

Люди заволновались. Отхлынули от княжеской корсты навстречу тем, что прибыли. Покойнику уже всё равно, а у живых свои заботы!

Небольшой отряд приблизился к селищу. Впереди ехал отрок Гроза, близкий родович Кия, - внешне он вполне соответствовал своему имени: ростом высокий, лицом - мрачный, а силищу имел бычью. Покойная мать Кия рассказывала, что когда её младшая сестра Божица народила сына-первенца, разразилась гроза и всё племя сбежалось поглазеть на необычного мальца - такой он был большой, сильный и с виду грозный. Так и нарекли его - Гроза. А когда вырос, оказалось, что сердце его мягкое, доброе, кроткое и вывести его из равновесия было почти невозможно.

За ним следовали неразлучные друзья - огневолосый, веснушчатый Ждан да молчаливый, с белёсыми бровями и такими же белёсыми ресницами Велемир.

А кто же четвёртый? Руки у него связаны за спиной, на плечах серая епанчица, на голове - островерхий колпак из войлока, на ногах - ичиги из лошадиной кожи. И знакомое скуластое лицо…

Крек!

Кий весь подался вперёд, вопрошая:

- Други, где споймали эту птаху?

Гроза неуклюже сошёл с коня.

- В степи, Кий… Куда-то дюже поспешал… А мы из засады и выскочили навстречу - вот прямо в руки и попал!

- Ну, молодцы!…

- Отбивался… Ждана поранил…

- Чем?

- При нём были - сабля и лук…

«Гм, - с удивлением подумал Кий, - если у гунна оказалось оружие, тогда одно из двух: или кто-то снабдил его, когда он сбежал из Родня, или же он успел добраться к своим и от них получить… Но если он добрался к стану гуннов, то зачем очутился здесь?… Неужто гунны так близко?… Иль каган в разведку послал его?»

Вслух произнёс:

- Спасибо вам, други, за важного пленника. И крепко стерегите его - он нам ещё понадобится!

Гроза и Велемир помогли Креку слезть с коня, и кто не заметил, как Чёрный Вепрь быстро переглянулся с гунном.

Ракша толкнул волов, и сани, шурша полозьями по горячей, как зола, пыли тронулись с места. Вслед за ними потекла толпа людей - мужчин, женщин, детей.

Первыми за санями шли княгиня Искра и княжич Боривой.

Молчаливая похоронная процессия пересекла почти весь остров, и Ракша остановил волов возле подножия Световидовой скалы, где посреди большой поляны высился погребальный костёр. Тур и старейшие родовичи подняли корсту и перенесли на вершину сложенной поленницы. Волхв Ракша достал кремень, огниво, трут и со стороны ног покойного высек огонь. Скоро пламя окрепло, усилилось, затрещало, завихрилось, начало лизать бока корсты, проникать в неё.

Боривой, видя, как на отце вспыхнула рубаха, заплакал. А княгиня вдруг воздела вверх руки и громко запричитала:

- О ясноликий Световид, и ты, могущественный Перун! Вы забираете от меня моего милого мужа - князя Добромира… Разделяя радости и горе прожили мы совместно всю жизнь и по обычаям и закону племени нашего хочу и в смерти быть вместе с ним!… Потому прошу вас, боги, принять и меня заодно с князем к себе! Ибо жить без него будет мне тяжко, горько и нелюбо! - Потом обняла сына. - Прощай, Боривой, младшенький мой, любимый! Найди сестрицу свою Цветанку и счастливы будьте, и судьбой обласканы! А я иду от вас вослед за отцом вашим, ему я нужнее!…

С этими словами выхватила она из-под одежды нож и вонзила его себе в сердце.

Горестный вскрик Боривоя пронёсся над солнечным островом.

- Мамушка!

Но толпа, всколыхнувшаяся от происшедшего, молчала, Разве кто решился бы отвести руку жены, если она добровольно пожелала последовать за) своим мужем в царство мёртвых? Она поступила так, как велят обычаи пращуров.

Искра умерла сразу. Её положили рядом с князем прямо на костёр.

Огонь разгорался всё сильней. Малиновые языки пламени взмыли вверх и охватили обоих покойников со всех сторон. Стало нестерпимо жарко. Люди отступили на изрядное расстояние, но и здесь заслоняли лица руками от беснующегося пламени.

Только златоликий Световид да суровый Перун со своей скалы холодно, словно чем-то недовольные, наблюдали черными провалами глазниц и за людьми, и за костром, и за покойниками в огне.

Их недовольный вид не остался незамеченным волхвом.

- Боги требуют жертвы! - закричал он, потрясая седыми космами. - Княжеской жертвы!

Княжеская жертва не проста. Здесь не обойтись кровью бычка, ягнёнка или свиньи - надобно пролить людскую кровь!

Сердца людей наполнились суеверным ужасом и трепетом. Каждому хотелось узреть, как боги принимают людскую жертву, хотя и неведомо, на кого они укажут.

- Вот виновник смерти князя Добромира! - возопил Ракша и скрюченным пальцем ткнул Крека в грудь. Его и принесём в жертву богам! Да прольётся его кровь разом с кровью боевого коня князя!

- Пусть прольётся его кровь! - эхом откликнулись родовичи.

- Ведите его! И коня давайте сюда! И коня сюда!

Гроза и Велемир схватили Крюка за руки, потащили к капищу. Он закричал, начал упираться, но его сзади подтолкнул копьём Ясень, а младший брат Грозы - Тугой Лук вёл позади в поводу вороного княжеского коня. За ними двинулись Ракша, потом - старейшина Тур с сынами, следом - вмиг побледневший Чёрный Вепрь, а позади - все родовичи. Спешили, толпились, каждому хотелось воочию увидеть, как прольётся жертвенная кровь.

Перед капищем остановились.

По молчаливому знаку Ракши подвели коня. Ничего не понимая и не подозревая, что минуты 0го сочтены, он спокойно кивал головой и помахивал хвостом, отгоняя оводов.

Затем волхв подал знак Грозе и Велемиру - и те подвели Крека. Ракша достал широкий нож - пальцем попробовал оба его лезвия, остры ли.

Лицо гунна посерело, ужас округлил его узкие глаза, судорога свела оскаленный рот.

- Подожди, старик! Не убивай! - вдруг заговорил он на вполне правильном языке словенов, который хорошо понимали поляне. - Ваш бог будет доволен и одной жертве - отдайте ему коня! А меня не троньте!

Все необычайно удивились - Тур и Кий, Щек и Хорив, Боривой и особенно Чёрный Вепрь.

- Гунн, ты говоришь по-нашему!? - воскликнул Ракша. - Почему же не признавался раньше?

- Не было нужды…

- А теперь?

- А теперь вы хотите меня убить…

- Мы принесём тебя в жертву Даждьбогу!

- Это тоже самое… Я хочу жить! Отпустите меня! Ваш бог удовлетворится конём!

- Нам лучше знать, презренный гунн, чем довольствуются наши боги! - рассердился Ракша и поднял нож над головой.

- Не трогай его, волхв! Пленник принадлежит не вашему роду, а князю Божедару! Его подарил ему старейшина Тур! - и княжич обнажил меч.

Поднялся шум. Задние, желая получше увидеть и услышать, что происходит возле требища, напирали на передних, а те потеснили и волхва с Туром, и охраняющих Крека, и жертвенного коня. Кого-то придавили - послышался болезненный крик.

Чёрный Вепрь воспользовался замешательством, разрезал мечом верёвки на руках Крека.

- Беги! - крикнул ему по-гуннски. - Мчись к Родню! Я догоню тебя!

Крек, как дикая кошка, мигом взлетел на спи;- ну коню, выхватил у оторопевшего воина поводья, крикнул изо всех сил:

- Вйо!

Конь взвился на дыбы - и люди перед ник невольно расступились. Давя копытами тех, кто не успел увернуться, Крек вырвался из тесного круга ошеломлённых русичей и помчался по склону к Роси…

Никто не пустился в погоню - не было коней. А без коней разве догонишь?

Все замерли на время, не могли выйти из оцепенения. Потрясённый волхв пытался что-то сказать, но только разевал заросший волосами рот. Наконец пришёл в себя и в сильном возбуждении, потрясая узловатыми руками, накинулся на Чёрного Вепря.

- О боги, как ты посмел?!. Ты, княжич, оскорбил Световида, ты обидел Перуна, ты отобрал у них требу! И этим накликал гнев богов на себя и на всё наше племя! Кара богов падёт теперь на наши головы, и не будет нам пощады! Не будь ты сынок князя, вместо гунна мы принесли бы в жертву богам тебя! Уходи от нас, и пускай боги осудят тебя, как святотатца, за причинённое злодеяние!

Все молчали, поражённые и тем, что произошло, и тем, что изрёк волхв. Чёрный Вепрь побледнел, до крови закусил губу. Проклятый старик! За такие слова тебя следовало бы тут же проучить! Но, понятно, сейчас нельзя. Не время. Придётся подождать, а потом… когда получу власть над племенем, сумею расправиться и с колдуном, и с Кием, и со всем родом русичей!

Чёрный Вепрь втянул голову в плечи и, махнув своим воинам рукой, быстро пошёл вниз, к лугу, где один из его дружинников стерёг коней. Все расступились перед ними, провожая тяжёлыми, ненавидящими взглядами.

* * *

Похороны затянулись до позднего вечера. В жертву богам зарезали двух овец из отары старейшины, и их кровью оросили сухое каменное требище.

Потом женщины принесли брашно - хлеб, жареное мясо, кисель и сыту - и взрослые, отослав со старыми женщинами детей домой, приступили к поминальной тризне.

Когда стемнело, разожгли костёр. Пламя мерцало на бородатых лицах стариков, отражалось в захмелевших от сыты глазах отроков и женщин. Хотя Добромир и был князем, но князем чужим, и никто по нему особо не горевал. Велись оживлённые беседы о ночи Купайлы, о Чёрном Вепре, о гуннах, а молодые шутили и потихоньку затягивали вовсе не грустные песни.

Из молодых только Кию да Боривою было не до веселья. Княжич покрасневшими глазами от слез смотрел на дымящийся ещё погребальный костёр, в котором лежали обгорелые останки его родителей, и еда не шла ему в горло. А Кий думал о Цветанке. Где она? Куда упрятал её Чёрный Вепрь? Как вызволить девушку?

Заметив в глазах Боривоя слезы, Кий обнял его за плечи, прижал к себе и тихо сказал:

- Не плачь! Ты же княжич, муж, воин! А воину не пристало плакать.

Боривой уткнулся старшему другу в грудь и зарыдал сильнее. Потом постепенно затих и долго сидел так, согретый тёплыми сильными руками Кия, прислушиваясь, как громко и размеренно стучит его сердце.

В полночь взошла луна - осветила всё вокруг. От Роси повеяло ночной прохладой, дохнуло влажным туманом и запахом водорослей. Но никто из родовичей не собирался домой. Все ждали восхода солнца.

Когда за лесом порозовел край неба и на тысячи ладов запели, защёлкали, защебетали птахи, волхв велел подать ему корчагу. С ней он направился к пепелищу, на котором угас последней уголёк. Осторожно шагнул в него, взял череп князя Добромира. Белый, пережжённый, он зашуршал, захрустели рассыпался в его руках на мелкие осколки.

Волхв высыпал их в корчагу. Потом протянул руку за черепом княгини…

Не спеша он собрал все кости покойных - наполнил ими посудину почти до верха и, подозвав к себе Хорива и Ясеня, велел им нести корчагу на кладбище.

Молодые воины направились к берегу Роси. Родовичи молча двинулись за ними следом.

Кладбище располагалось на пологом холме между двумя оврагами. Здесь уже темнела свежая неглубокая яма. Возле неё сидели несколько стариков с деревянными заступами.

Ракша забрал у Хорива и Ясеня корчагу с останками, опустил в яму. Затем кинул на неё горсть земли. За ним подошёл Тур - сделал то же самое. А потом в полном молчании последовал весь род - мужчины, женщины, старые, молодые. Каждый наклонялся, кидал пригоршню земли, молвил:

- Пусть будет лёгкой вам, князь и княгиня, наша, полян, земля!

Когда прошли все, мужчины взялись за лопаты, и над могилой вскоре вырос свежий бугорок.

 

ПЕРЕД ГРОЗОЙ.

До полуночи отряд Чёрного Вепря, догнав Крека, быстро мчался на восток по едва приметной тропе, проложенной по холмистому Пороссью. Позади остались лесные чащи, откуда долетали тревожные кричи ночных птиц, глубокие балки с небольшими селищами и узкими нивами возле них, покрытыми созревающим житом.

Наконец все устали - и кони, и люди. Одолевал сон. Тогда княжич, присмотрев подходящую поляну на опушке, велел остановиться и стреножить коней.

Костра не разжигали. Было и так тепло. С безоблачного неба светила серебристая луна, со степи повевал лёгкий, настоянный на запахах полыни, чабреца и ромашки ветерок, и утомлённые воины попадав на траву, погрузились в глубокий сон.

Не спали двое - Чёрный Вепрь и Крек.

Когда княжич убедился, что все крепко спят, и лишь кони мирно похрустывают сочной травой, он подал знак гунну, и оба, отойдя в сторонку, прилегли в лунной тени под коряжистым стволом старой груши.

- Ну, рассказывай - кагана Эрнака видел?

- Видал, - ответил Крек. - И всё сделал так, как ты приказал, талисман передал, про твою мать и про тебя рассказал…

- Ну и что?

- Каган обрадовался, что его сестра жива и что у него есть племянник…

- А о моём замысле поддаться ему и с его помощью стать Полянским князем говорил?

- А как же!

- Ну, и что ответил мой вуйко?

- Обещал помощь и заступничество.

- А если мне не удастся избавиться от Радогаста?

- Тогда - тебя поставит князем племени уличей… Кагану и там нужен верный человек.

Чёрный Вепрь облегчённо вздохнул:

- Это хорошо… Когда же ожидать кагана с войском?

Крек пожал плечами.

- А вот этого не знаю… Каган своих намерений никому не раскрывает.

- Мне, своему племяннику, мог бы и доверить, - обиделся княжич.

- Его доверие, Чёрный Вепрь, ещё следует заслужить.

- Я заслужу его… Так и передай Эрнаку - заслужу! - заявил после недолгого раздумья Чёрный Вепрь. - И пускай каган не медлит, а идёт на Рось! Князь Божедар, мой отец, такой старый и больной, что боги вот-вот призовут его к себе… Было бы лучше, если гунны подойдут к Родню до его смерти. Тогда мой брат не успеет собрать под своё начало всю силу полян… Понимаешь?

- Ещё бы.

- У меня здесь много врагов, но самые страшные из них двое - Радогаст и воевода молодых русов Кий. Пускай войско поможет мне уничтожить их, а с остальными я сам расправлюсь!

- Передам казану и об этом…

- Тогда поспешай… Бери коня - и в путь! Жду тебя в первую ночь молодого месяца возле Родня.

- Слушаю и повинуюсь, - ответил Крек и поклонился княжичу в ноги. - Благодарю, Чёрный Вепрь, что второй раз спас меня от верной смерти. Никогда не забуду этого. Пусть бережёт тебя Тенгрихан!

Он поднялся, освободил от пот коня, вскочил в седло и тихо, без шума растворился в серебристо-синей мгле лунной ночи.

Родовичи, все как один, одетые в белое, с кладбища направляясь домой, растянулись под горою группками, как гуси, идущие с пастбища.

Тур беседовал с волхвом. Кий подошёл к ним, и когда Ракша умолк, тронул отца за рукав.

- Отче, отпусти нас с Боривоем - поищем Цветанку, - промолвил тихо, и в голосе слышалась глухая, едва скрываемая боль.

- Где же вы будете её искать? Свет велик…

- Родня ей не миновать… Или поблизости где… Больше негде Чёрному Вепрю её прятать. Там и поищем.

- А ну как попадёте княжичу в полон?

- На всё воля богов, отче. Да и я не так прост - постараюсь и сам Чёрного Вепря обхитрить!

Тур с одобрением поглядел на сына. Ладный отрок. Уже, почитай, муж. Спокойный, сильный, разумный. Как бы радовалась душа Билицы, если бы боги не взяли её так рано к себе. И мне, старому отцу, радость, и младшим братьям да сестре - опора!…

Однако согласие давать не торопился.

- А если гунны нагрянут?… Я мнил что ты станешь не только во главе молодшей дружины, а поведёшь всю силу русов. Меня-то годы уже к земле гнут… А то, что гунны нападут - чует моё сердце. Неспроста Крек так быстро вновь объявился в наших краях!

Кий задумался.

- Я не замешкаюсь, отче… В поле пошлём сильную сторожу. А вместо себя я оставлю Щека, - он заглянул в синие, едва померкшие глаза отца. - Поверь, он справится…

- Кого же ещё, кроме Боривоя, возьмёшь с собою?

- Хорива, Братана и Грозу.

- Думаешь, достаточно их будет?

- Да, вполне… Мы ведь едем не на открытый бой, а на потайной. Чем меньше нас, тем лучше.

- Так и быть, поезжайте… И возвращайтесь быстрей!

- Думаю, вернёмся скоро, отче.

Повеселевший Кий вернулся к группке отроков, которые с нетерпением ждали его.

- Ну, как? - кинулся к Кию Боривой.

- Едем.

- Сейчас?

- Какой ты быстрый, - усмехнулся Кий и повернулся к отрокам. - Други, кто хочет пойти в поле упреждать гуннов?

Все дружно выступили вперёд.

- Я!

- Я!

- Я!

Кий поднял руку.

- Нет, так не годится. Я сам назначу старших… Ясень, Волчий Хвост, Ломинога, Волемир, - названные отроки подходили и становились рядом с Кием. - Вы будете старшими… Каждый из вас возьмёт по пять воинов на конях, оружие, харчей на неделю - и сегодня же в степь! Завидите гуннов - немедля дайте знать нашим!… А ты, Щек, остаёшься воеводой вместо меня… Отец скажет, что делать… Хорив, Боривой, Братан и Гроза поедут со мной… Выступать всем немедля!

На следующий день, под вечер, преодолев нелёгкий путь от Каменного Острова до Родня, Кий со своими спутниками остановился в густом лесу, у самого Днепра. Подкрепились сухарями и вяленой рыбой, стреноженных коней пустили в яр пастись, а сами легли отдыхать и сразу заснули.

В полночь Кий проснулся, растормошил Хорива и Боривоя.

- Нам пора!

Те протирали кулаками глаза и позёвывали. Прийдя в себя и вспомнив, где они, вскочили на ноги.

- Что делать, Кий?

- Прежде всего поедем на Родень. Если посчастливится поймать кого-нибудь из тех, кто был с Черным Вепрем, и узнать от него, где Цветанка, тогда поразмыслим, как поступать дальше. Всё: коней, харчи, кожушки - оставляем здесь. Гроза и Братан постерегут… С собой возьмём только мечи да верёвки, чтобы связать полонённого, а также тряпку - заткнуть рот.

Чтобы не плутать по оврагам, пошли по берегу, у самой воды. Остановились напротив Родня. Прислушались. Тихо плещется мягкая днепровская волна в тёмной осоке, то где-то вскинется щука, то прокричит сова - и снова терпкая тишина нависает над землёю… Ни людского гомона, ни лая собак не слыхать - все спят…

Осторожно, хватаясь за стволы деревьев и за кусты, выбрались на гору и приблизились к деревянной изгороди.

Кий приподнялся на цыпочках и заглянул во двор. Но увидел не много: тёмные постройки, поленницы дров у ограды, какие-то неясные тени поодаль. И ни единой людской фигуры. Как вымерли все или заснули непробудным сном.

«Так и до лиха недалеко. Стоит гуннам ночью подойти да окружить эту весь - никому живым отсюда не выбраться», - подумал Кий.

Но он решил так преждевременно. Как только он ухватился за верхушку частокола и хотел перемахнуть во двор, под тяжестью тела заскрипело сухое дерево ограды. И тут враз залились лаем собаки. Целая стая. Отчаянно лая, как на охоте, кинулись к частоколу.

От ворот донёсся сонный голос стража:

- Цыц, треклятые, чтоб вас нечистая сила забрала! Спать не даёте!

Второй голос ответил:

- Хорька почуяли или лисицу. Вот и заливаются.

Собаки - а их было не менее десятка - учуяли чужака и, сбившись в кучу, прыгали на частокол, неистово лаяли, скрипели, захлёбываясь от злости.

Кий выругался:

- Эх, лесовик попутал! Уходим!

Чтобы не поднять ещё большего шума, с горы спускались медленно. Возле Днепра остановились и молча прислушивались к продолжающемуся собачьему лаю.

- Ночью нам сюда не пробраться, - промолвил Хорив. - Нужно искать другой путь. Если Цветанка в Родне, то нелегко нам будет её вызволить.

Кий сжал кулаки. И верно, ночью не сунешься - собаки опять такой гвалт поднимут, что и ног не унесёшь. А днём - тем паче: запросто в лапы Чёрного Вепря угодишь. А он живым не выпустит! Что же делать?

И Хорив, и Боривой молча смотрели на него, в ожидании ответа. Но что тут придумаешь?

- Пошли назад. Поспим до утра, а там взойдёт ясный Даждьбог - осенит нас своими лучами, и мы, может, что-нибудь придумаем…

Они вернулись в овраг, к товарищам, выбрали сухое место, улеглись рядышком, накрылись кожушками и мгновенно уснули.

Пробудились от звонкого пения птиц. Из-за Днепра, пробивая густую завесу розового тумана, солнце брызнуло на свежую, окроплённую утренней росой землю светом и теплом.

Умылись холодной водой из лесного ручья, наскоро закусили.

- А теперь, други, пошли, - сказал Кий. - Не поталанило нам в ночи, так может днём повезёт… Я скажу так: будем выслеживать Чёрного Вепря и его людей. У кого чуткое ухо да острый глаз, тот многое может узнать…

Теперь шли осторожно, друг за другом, след в след, чтобы ни ветка сухая не треснула под ногой, ни листва на кустах не зашелестела. Поднялись на кручу, соседствующую через овраг с Роднем, отдышались.

- Ждите меня здесь, - дал наказ Кий, - а я гляну с высоты, с дерева, а то близко подходить к княжему двору днём опасно.

И он ловко, как белка, полез по суковатому стволу старого дуба. Примостился на крепком суку над вершинами тёмнолистных грабов, густо растущих вокруг. Отсюда ему были видны и княжий двор, и требище, и дорога, что петляя вдоль Роси вела в лесные чаши, и Днепр, и синяя даль за Днепром.

Солнце уже разогнало туман, и весь большой прекрасный край бежал умытый солнцем, как на ладони.

Но Кию недосуг было любоваться этой красою. Мысли о Цветанке терзали сердце.

На Родне курились дымки, спокойно ходили люди. Послышалось кукареканье запоздалого петуха. Всё было так, как в обычное летнее утро, с тех пор как там поселился князь полян.

Всё так, но в чём-то и не так. Где-то, в тёмной хижине или поблизости, в тайном, известном только Чёрному Вепрю да его верным людям месте, изнемогает от страха и отчаяния княжна уличей. О чём она думает сейчас? О ком? О нём ли? О Боривое? Об отце с матерью?… Ведь о смерти отца и матери она до сих пор не знает…

Приложив руку ко лбу, Кий внимательно всматривается в каждую фигуру, появляющуюся на князем подворье. Не Чёрный ли Вепрь?

Издали трудно разглядеть лица, но Кию кажется, что младшего княжича он узнает по росту, по черным, подстриженным под горшок волосам, по золотым пряжкам, украшающих его пояс.

Но Чёрного Вепря всё нет. Прошло несколько сторожей, работников княжих конюшен, которые присматривают за конями, вышел из дома, сел на серого жеребца княжич Радогаст и куда-то поехал, начали кормить свиней и птиц дворовые женщины.

На дуб взобрались Хорив и Боривой.

- Ну как?

- Да никак пока, - мрачно ответил Кий. - Чёрный Вепрь как сквозь землю провалился.

Внимательно осмотрелись вокруг.

- Найдётся, не иголка. Спит, должно, после возвращения с Каменного Острова, а как выспится - вылезет на свет, - произнёс Хорив.

- Будем надеяться.

Они умолкли. У каждого было тяжело на сердце. У Кия - из-за пропажи Цветанки; у Боривоя - потому, что остался один как перст на белом свете, а Хорив - переживал за старшего брата, который за последние дни осунулся, извёлся вконец.

Так сидели долго, наблюдая за Роднем, и уже начали терять терпение и надежду на то, что увидят младшего княжича.

Солнце поднималось всё выше и выше, и вот оно оказалось прямо над Днепром. Его яркие лучи стали не только тёплыми, а просто жаркими. И если бы не резвый ветерок, внук Стрибога, что больно носился над лесом и громко шумел в дубовой листве, то росам пришлось бы изрядно пожариться. Но он остужал их разгорячённые тела, и уносился вдаль за тёмные горы Заросья.

Первым увидел Чёрного Вепря Боривой.

- Вот он! Идёт! - отрок указал на дорогу, вьющуюся вдоль леса. - Да не из Родня, как мы ожидали, а наоборот, к Родню… Значит…

- Значит, он только что возвращается, - воскликнул Кий. - Где-то, видать, промедлил, а мы его опередили…

- Не торопится, - добавил Хорив. - Ишь, как его воины растянулись, притомились, знать… И Цветанки с ними нет…

Чёрный Вепрь, действительно, ехал медленно. Конь опустил голову и едва переставлял ноги. И сам всадник сонно покачивался в седле. А его спутники, опустив поводья, растянулись по дороге на сотни шагов. Всех разморила полуденная жара.

- Ну, княжич, вот мы и снова свиделись, - молвил Кий тихо. - Теперь глаз не спустим с тебя.

День прошёл в тревоге и напряжении. До самого захода солнца Кий и его спутники пристально следили за Роднем, не минуя вниманием ни одного селянина, воина или работника, которые выходили и выезжали за ворота. Следили за каждым, кто мог оказаться посланцем Чёрного Вепря, - куда направляется? Не в потайное ли место, где доверенные люди княжича содержат под стражей Цветанку?

Но как ни приглядывались, ничего подозрительного увидеть не смогли.

Так миновал ещё один день.

Кий приходил в отчаяние: где же его наречённая? Кто с нею, жива ли? И готов был на отчаянные действия. И только трезвый разум удерживал его от необдуманного шага.

Утром третьего дня русы вдруг заметили, что в Родне поднялся какой-то непонятный переполох. На подворье забегали люди, послышались крики и причитанья. Во все концы - на Поросье, за Днепр, на Ирпень - помчались конные гонцы. И вскоре начали прибывать пешие и конные отряды воинов, которые останавливались таборами по берегу Роси и в поле, где перекрещивались дороги. В таборах запылали костры. Порывы ветра доносили запах кулеша, что варился в котлах, гул множества голосов, ржанье стреноженных коней.

Чёрный Вепрь за это время никуда из Родня не отлучался, хотя и появлялся на подворье и даже навестил один табор.

Кий терялся в догадках. Что там? Почему такая тревога? Для чего собирается войско? Может, Чёрный Вепрь задумал поход на Каменный Остров, чтобы отомстить русам за обиду? Или пришла весть о приближении гуннов?… И где, наконец, Цветанка? Где-нибудь в тайном жилище среди лесов? Или Чёрный Вепрь под покровом ночи переправил её в Родень?

Ответа ни на один из этих вопросов не было, и сердце Кия сильней и сильней сжималось от тяжкого предчувствия. Пора было решиться на что-то. Вместо пустых предположений нужно точно узнать о происходящем в Родне и где Цветанка.

Таким решительным шагом могло быть одно из двух - отправиться кому-то из них на княжье подворье или схватить кого-нибудь из людей Чёрного Вепря и силой заставить рассказать обо всем.

Пока Кий, сидя на ветви дуба, размышлял, Боривой забрался ещё выше и осматривал долину. Как и Кий он сгорал от нетерпения. Ему, конечно же хотелось поскорее вызволить сестру. Но по молодости, сосредоточиться только на одних грустных мыслях не мог. И он следил не только за Роднем с прилегающими тропинками и дорогами, ради чего они сюда прибыли, но временами поглядывал и за Днепр, и за Рось, и за далёкую Ирдынь.

И вот в одно из таких мгновений его молодые цепкие глаза заприметили вдалеке за Росью, какую-то тёмную едва двигающуюся точку. Она показалась ему поначалу облачком пыли, поднятой степным вихрем. Но чуть погодя, взглянув вторично, с удивлением понял, что это вовсе не то.

Точка теперь стала похожей на тучку, которая росла, темнела, приближалась к Роси.

«Что же это такое?» - подумал Боривой.

Он защитил ладонью глаза от слепящего солнца и прикипел взглядом к далёкому горизонту. И тут сердце его дрогнуло - по степи двигалась, вздымая пыль, орда гуннов. Точно так же она шла и на уличей - катилась тёмным живым клубком, а над нею, чуя поживу, летела не отставая стан воронов.

Боривой чуть не свалился с дерева.

- Кий, кий! Гунны! - закричал так громко, что Хорив, Братан и Гроза, отдыхавшие под деревом, вскочили на ноги.

- Где?

- Во-он за Росью!

- Не вижу… Тебе, должно, привиделось.

- Нет не привиделось… Да не туда глядишь! Вон в степи, между лесами.

Кий тихо охнул.

- И верно - гунны… О великий Световид!

На дерево влезли Хорив, Гроза и Братан, уселись на толстой ветке. Они тоже увидели гуннов. Орда приблизилась настолько, что стало возможным различать отдельных всадников.

- Что делать, други? - спросил Кий.

Никто ему не ответил. Потрясённые ужасной бедой, надвигающейся по степи, молодые воины молчали.

Наконец Хорив предложил:

- Нужно домой возвращаться… Мы должны предупредить родичей!

Лицо Кия исказила гримаса боли.

- А Цветанка? Неужто оставим её на произвол судьбы?

Хорив обнял брата.

- Прости, Кий… Конечно, мы её не оставим в беде. Но что же нам делать?

- Я отсюда никуда не поеду, пока не вызволю сестру! - горячо воскликнул Боривой. - Или хотя бы не узнаю где она и что с нею!

- Ну кто тебе говорит, чтоб ты покинул её? - успокоил его Хорив. - Мы с тобой останемся здесь, а Кий с Грозой и Братаном поскачут к нашим. Надвигается битва - они там нужнее!

Кий оглядел всех.

- Благодарствую, браты. Добрые и мудрые сердца у вас… А теперь послушайте, что я замыслил. Дело в том, что не предупредить об опасности князя и княжичей нельзя. Обязаны предупредить! Ведь из Родня, как и из таборов, гуннов не видно… Кто-то из нас должен ехать в Родень!

- А там нас схватит Чёрный Вепрь! Ты не подумал об этом, Кий? - удивился Братан.

- И про это тоже, - спокойно ответил Кий. - Но теперь он не посмеет напасть на нас. Да и родовичи не позволят… Значит, сделаем так. Хорив и Боривой остаются здесь и, чтобы с нами ни случилось, постараются найти и вызволить Цветанку… А мы, трое, поедем немедля в табор. А там - посмотрим…

Кий, Гроза и Братан выскочили на конях из леса и помчались к ближайшему табору за дорогой.

Ещё издали закричали:

- Гунны идут! Гунны!

Табор враз всполошился. Зашумели, заметались воины, вперёд выступили старейшины, сразу окружили Кия и его спутников.

- Где гунны? Как прознали?

- За Росью! Уже совсем близко!… Влезьте на дерево - увидите сами!

Страшная весть всколыхнула всех. Над табором пронёсся тревожный гул:

- Гунны! Гунны!

Эта весть быстро достигла и тех таборов, что стояли над Росью, и там тоже поднялся переполох. Воины расхватывали копья, пращи, луки, тулы, мечи - бежали наверх, на широкое ровное поле. Там оглядывались вокруг, стараясь быстрее увидеть врага. Громко кричали старейшины, скликая к себе родовичей.

Всё смешалось, все перепутались.

Кий приметил, что здесь воины лишь четырёх ближайших к Родню родов - родя, бойка, орла и медведя. Значит, собралась почему-то всего четвертая часть войска полян. Почему? И сумеют ли эти четыре рода дать отпор кочевникам? А на то, что успеют подойти другие, нечего теперь и надеяться.

Из раздумий его вывели неожиданные звуки, донёсшиеся из Родня. Затрубили рога, с протяжным перезвоном загудели гусли, жалобно засвистели свирели. Потом отворились ворота и белые волы вывезли на санях белую липовую корску, накрытую червонным корзном. За санями шла большая толпа людей, одетых в белые корзна - цвет скорби и печали. Впереди шествовали княгиня Чернета, княжичи Радогаст и Чёрный Вепрь, три княжны, которых Кий не знал, и только теперь догадался - определив по одежде, - что это дочери покойного, их мужья - знатные родовичи, а за ними дружинники и дворовая челядь…

У Кия сжалось сердце.

- Что это? Неужели…

- Умер князь Божедар, - ответил ему кто-то.

«Умер князь Божедар!… Так вот почему не показывался Чёрный Вепрь. Отходил из жизни князь - и княжичу было не до Цветанки… Вот в чем причина переполоха в Родне и прибытия сюда ближних родов, - понял Кий. - А вовсе не в том, что появились гунны, - о них здесь никто ничего не знал, сторожу полян гунны, наверно, уничтожили или взяли в полон. Как не вовремя оставил племя старый князь, уйдя в страну праотцов… Как не вовремя! Особенно для нас, для всех полян… А вот для гуннов - в самый раз! В самое подходящее время для нападения, как будто знали! Словно кто подсказал им!… Князя уже нет, а войско не собрано…»

Первое, что пришло ему в голову, - уезжать отсюда как можно скорее и мчаться к своим, к Каменному Острову. Но тут же отверг эту мысль. Заговорило подсознательное чувство, что назревают такие события, от которых никак нельзя уклониться. Он не совсем понимал, связано ли это с судьбой только Цветанки или всего племени полян, - лишь неясное, но сильное ощущение необходимости остаться здесь, владело им несмотря на опасность, таящуюся во встрече с Черным Вепрем.

Похоронная процессия тем временем приближалась к лесному холму над Росью, на котором Кий заметил громадный погребальный костёр. И тут навстречу печальному шествию хлынули нестройной толпой воины из таборов. Двигались они совсем не так, как это приличествует скорбному событию, а нестройно и суетливо, издавая тревожные возгласы, бряцая оружием. Они приблизились к саням с корстой покойного князя, и волы остановились.

Вперёд выступили княжичи. На их лицах пылал гнев и сквозило недоумение.

- Кто случилось, родовичи? - спросил негодуя Радогаст, и обращаясь к старейшине, стоящему впереди: - Скажите, разве так воины и все люди должны провожать своего князя в последний путь? Почему все сгрудились, как отара овец?

Старейшина, высокий седой горбоносый дед, протянул вперёд руки и воскликнул:

- Княжичи, гунны идут!

Радогаст побледнел. Чёрный Вепрь сжал сухие губы, беспокойно скользнул взглядом по горизонту.

- Гунны? Где же они?

- Ещё за Росью… Эту весть принесли три воина, - старейшина обернулся к Кию, - вот они!

Толпа расступилась. Вперёд вышел Кий.

Чёрный Вепрь, увидав своего недруга, так и подался к нему:

- Ты!!!

В этом возгласе прозвучало всё: и неподдельное удивление, и гнев, и ненависть, и угроза. Княжич сейчас не смог скрыть свои чувства… Кий был не из пугливых, но от этого короткого злобного «ты» на мгновение озноб прошиб. Теперь Чёрный Вепрь непременно сделает всё, только бы не выпустить его из своих рук.

Радогаст тоже был крайне поражён.

- Кий? Какими ветрами? Когда ты успел прибыть? Да и то странно: к русам мы не посылали гонца. Далеко. Всё равно ваши родичи никак не успехи бы прибыть вовремя на похороны. А стоит такая жара, что мы не могли держать тело князя долго…

- Я здесь по причине другой, - кратко ответил Кий, взглянув на Чёрного Вепря, не желая никому пояснять, что это за причина.

Их взгляды встретились на миг, но этого было достаточно, чтобы Чёрный Вепрь понял, зачем прибыл сюда Кий, а Кию стало ясно, что Цветанка действительно в руках младшего княжича.

Но Радогаста интересовало другое. Он шагнул к Кию.

- Значит, ты сам видел гуннов?

- Да.

- Где именно?

- Они уже подходят к Роси.

- Много их?

- Большая орда.

- О боги!… И они направляются к Родню?

- Да! Прикажи, княжич, отроку влезть на дерево - и он увидит, где сейчас орда и куда движется.

Радогаст кивнул одному из молодых воинов - и тот быстро побежал к старой груше, одиноко стоящей у самой дороги.

О мёртвом князе, казалось, совсем забыли.

Толпа глухо шумела. Все растерялись: ждали что решат княжичи и старейшины. Но княжичи и старейшины сами были растеряны не менее простых воинов и пока никаких распоряжений не делали.

Первым Радогаст воздел руки к небу, воззвал с отчаянием к богам:

- О боги! Что же нам делать? Ведь мы в такую пору остались без князя!

Старейшина княжьего рода тоже обратился к богам:

- О великий Даждьбог, и ты, грозный Перун!… Заставь нас, как поступить нам, как спастись?

Кий выступил вперёд.

- Надо избрать нового князя! Это первое, что нам нужно… Времени у нас нет! Уже сегодня гунны могут напасть!…

Радогаст тихо спросил:

- Как же нового князя избирать, если прежний ещё не похоронен по закону предков?

- Но, княжич…

Кий не успел ответить, как его прервал тревожный крик дозорного с вершины дерева:

- Гунны! Гунны переходят Рось!

Это ошеломило полян ещё больше, чем известие Кия. Гунны переходят Рось! Нет сомнений, они направляются к Родню и скоро могут быть здесь! Не успеет солнце опуститься с полудня к закату, как их передовые отряды появятся из-за леса и нападут на полян.

- Где они переходят реку? Сколько их? - прокричал Радогаст.

Невидимый за листвою дозорный ответил:

- Переправляются по отмели… А сколько - разве сочтёшь! Как туча - видимо-невидимо! Весь правый берег потемнел от коней и людей!

Поражённые тем, что услышали, все умолкли. Недвижимо лежал в липовой холсте седовласый, высохший от старости и немощей князь Божедар. Замерли возле него старейшины родов, что собралась проводить его в последний путь. Застыли, не зная на что решиться, княжичи, молчала, о чём-то думая, дородная княгиня Чернета…

Во взглядах окружающих застыл один вопрос - что делать?

Поскольку ни один из княжичей не собрался хоть что-то сказать, из ряда старейшин отделился высокий седой муж, которому тяжесть лет, что пригнула некогда могучие плечи, давала, однако, право говорить первому. Он обратился ко всем.

- Поляне! Родовичи! Други! - голос его прозвучал громко и разнёсся по всему полю. - Стоим мы на пороге великой беды, что тёмной тучей надвигается на нашу землю… Достославный князь Божедар умер. Предавать его тело священному огню, который окончательно очистил бы княжью плоть от скверны, - некогда… Идёт на нас могучий и лютый ворог!… Что же нам делать, как поступить ныне, чтобы достойно встретить непрошеных гостей?… Мыслю, похороны покойного князя отложим на завтра, до окончания битвы, которая, без сомнения, разгорится здесь ещё днесь. Ежели мы победим, то похороним его вместе с погибшими воинами, а ежели ляжем на поле брани, то княжии останки разделят лихую долю всех родовичей - вороны поклюют его и нашу плоть, а сыра земля полян со временем примет в своё лоно наши кости… Но пока мы живы, то о делах живых и думать должны! У князя Божедара осталось два сына-княжича - Радогаст и Червей Вепрь. Знамо нам, что покойный князь хотел, чтобы после его смерти князем стал кто-либо из них… Но мы не ромеи и не гунны, у которых власть перенимает старший из сынов покойного императора или кагана. Мы люди свободные и живём по своим обычаям - скликаем вече и выбираем князем достойнейшего! Поэтому и сейчас мы не должны отступать от заветов отцов!…

- Правильно! Правильно! - раздались дружные возгласы.

- Выбирать нового князя ныне некогда: и времена нет, и мало тут родов полян собралось - вече наше не будет иметь силы, - продолжал старейшина. - Так вот, мне думается, выберем сейчас воеводу - и станем под ним супротив гуннов! А потом, ежели боги помогут нам добыть победу, соберём всё племя и выберем князем самого достойного - то ли Радогаста, то ли Чёрного Вепря, то ли кого иного из нас…

- Согласны! Согласны! - вновь одобрительно зашумели многие.

- Так кого же изберём воеводой? Мне по сердцу - княжич Радогаст!

- Радогаста! Радогаста!

Кий тоже подал свой голос:

- Радогаста! - и глянул на Чёрного Вепри.

Тот стоял рядом со старшим братом - молчаливый, насупленный, крепко сжав губы. Щеки его побелели. Глаза пылали странным горячечным блеском, словно в них сочетались испепеляющая ненависть и холодное злорадство.

«Какой неистовый! Безумный!… - подумал Кий. - Что творится с ним?»

 

НАКОНЕЧНИК СТРЕЛЫ.

Как только над толпой полян, которые собрались здесь, на чистом поле возле Родня, прозвучали единодушные возгласы о том, что все желают иметь воеводой Радогаста и вручить ему неограниченную власть на время сражения с гуннами, к княжичу подошли старейшины родов и на уровне опущенных рук скрестили четыре копья. На них положили щит, соорудив нечто вроде помоста. Радогаст быстро взошёл на него, и старейшины подняли только что избранного воеводу над головами.

- Воины! Други! Родовичи! - обратился он к притихшим людям. - Благодарю за честь… В нелёгкий час вы её мне оказали, но ещё более трудные времена наступают для нашего племени. Все наши надежды на богов наших - Даждьбога и Перуна, которых мы сейчас молим помочь нам одолеть ворога!… А теперь к делу… Велю старейшинам готовить своих воинов и послать ловких, зорких отроков выведать, что делается у гуннов и какие у них силы! А мы с милым нашим братом Черным Вепрем, матушкой Чернетой и нашими родными и близкими возложим покойного князя Божедара на похоронное ложе, чтобы с его высоты он глядел на своих храбрых воинов!… Я всё сказал - идите!…

Толпа всколыхнулась, зашевелилась. Зазвучали короткие, резкие распоряжения старейшин - и воины, приготавливая на ходу луки, тулы, копья, позвякивая мечами и постукивая круглыми, сплетёнными из лозы и обтянутыми прочной бычьей кожей, щитами, начали выстраиваться в лавы. Несколько десятков отроков быстро помчались к лесу и скрылись в его чаще - это лазутчики, которым поручено следить за ворогом.

Тем временем воевода Радогаст, княжич Чёрный Вепрь, княгиня Чернета с приближенными, а также Кий с Грозой и Братаном подняли с саней тяжёлую корсту, внесли на холм и поставили на высокую груду сухих поленьев.

- Может, зажжём? - предложил Чёрный Вепрь.

Но Радогаст отрицательно покачал головой:

- Нет, сделаем так, как договорились… Пусть князь дождётся с нами завтрашнего дня. Княгине с женщинами надо вернуться по домам и ждать - нашей победы или смерти. А мы пойдём к воинам. Будем готовиться к битве. Пошли! - тут он увидел Кия и, подумав, решительно сказал: - Кий, прошу, будь всё время при мне!…

Не ожидая ответа, он быстро направился к войску, что выстроилось на равнине между двумя дубравами. За ним двинулись старейшины и все, кто имел оружие, а женщины, отроковицы и детвора повернули к Родню.

Кий переглянулся с Грозой и Братаном. Мчаться им всем к Каменному Острову? Для него, Кия, это невозможно: его отсутствие Радогаст расценит не иначе как трусость или даже как предательство. Но предупредить своих родовичей об опасности, конечно, необходимо.

- Вот что, други, - сказал им тихо. - Я остаюсь здесь и буду вместе со всеми в битве. Думаю, быть ей если не сегодня, так завтра… А вы мчитесь на конях домой. Поднимайте родовичей! Пускай все, кто может держать в руках оружие, собираются и идут к Каменному Острову, а женщинам, детям и старикам надо бежать, - забирая всё, что смогут поднять, - на север, в леса, подальше от Роси!… Скажите старейшине Туру и братану моему Щеку, чтобы послали гонцов по всем родам полян - и на Росаву, и на Роську, и на Красную, и на Хоробру, и на Стугну до самого Ирпеня! Нужно поднять всю силу полян… Если не все успеют к Каменному Острову, пусть собираются в другом месте - на Стугне иль Росаве… Я мыслю, что гунны идут сюда не для того чтобы отбить отару овец, стадо скота или косяк коней. Каган Эрнак задумал приневолить всё наше племя! Потому сеча будет лютая, и мы должны стать против ворога всеми нашими силами!

- А как же ты? - спросил Гроза. - Давай лучше вместе поедем к нашим?

- Нет, мне - оставаться здесь! Вижу, нужен я Радогасту. Да и самому надо померяться силой с гуннами, хотя, скажу только вам, не верится, что мы одолеем… Слишком не равные силы… Немногие из тех, кто днесь держит в руках копьё, увидит завтра восход солнца…

- Так поезжай с нами! - страстно молвил Братан. - Мы сберём большую дружину!…

- Нет! - твёрдо заявил Кий. - Если боги даруют мне в этой сечи жизнь, то возвращусь к вам многое познав… Надо самому, своими глазами увидеть, как нападают, как бьются гунны. Не зная этого - как их победить?… Скачите, скачите скорее, не жалейте ни себя, ни коней… Прощевайте, пока… Да хранят вас боги!…

Он обнял отроков и те, понурив головы, расстались с Кием и помчались к лесу… А сам Кий направился вслед за Радогастом.

Солнце перевалило полуденную высь и медленно, едва заметно для глаз, начало спускаться в Страну Морока. Но до вечера ещё далеко.

Четыре рода полян готовились к битве.

Радогаст повелел старейшинам ставить своих родичей в самом узком месте между двумя лесами - тем, что пролегал к Днепру, и тем, что высился вдоль Роси. Воины четырьмя рядами-лавами перегородили поле. Сам Радогаст определил для себя место посредине, чтобы видеть и левое, и правое крыло своей рати, а Чёрного Вепря с молод шей дружиной на конях поставил в небольшом удалении за собой, чтобы они вступили в бой в том случае, если гунны сумеют прорвать лавы полян.

От растерянности и некоторого замешательства, что охватили всех поначалу, у Радогаста теперь не осталось и следа. Его распоряжения были ясны, кратки и ни у кого не вызывали сомнений. Он быстро переходил от одного рода к другому, подбадривал воинов, убеждал в том, что гуннам ни за что не одолеть силы полян, призывал думать не о смерти, а только о том, как остановить ворога и отбросить его назад. Кий, который теперь находился рядом с воеводой, радовался, видя как действует, как спокойно и уверенно ведёт себя Радогаст. «Он будет настоящим князем, - думал, глядя на стройную высокую фигуру старшего княжича и на его красивое мужественное лицо. - Если он, благодаря богам, останется после этой битвы живым, то лучшего князя, чем Радогаст, полянам не найти!»

Обойдя всё войско и удостоверясь, что оно стоит крепко, воевода вернулся на своё место, подозвал Чёрного Вепря:

- Брат, на тебя и твоих отроков возлагаю большую надежду. Сперва тучей стрел встретим ворога мы. А как только он приблизится к нам на удар копья, поражай его стрелами ты со своими воинами! А мы тут же станем биться копьями!… А если гунны где прорвутся, сразу мчись туда - закрывай дыру! Да берегут тебя боги!

- Понял, - сухо сказал Чёрный Вепрь и поехал к своей дружине.

В это время дозорные, что следили за переправой через Рось, подали знак, что Эрнак двинулся.

Весть о том, что гунны скоро появятся, быстро прокатилась по рядам воинов. Над рядами полян нависла тревожная тишина. Прекратились разговоры, переклички, все замерли в напряжённом ожидании, устремив взгляды на далёкий изгиб дороги, откуда должен появиться враг. Но от переправы до поворота дороги было далеко, к тому же дорогу закрывал порханский лес, - и сколько поляне не всматривались в даль, колеблющуюся в мареве, пронизанном лучами заходящего солнца, никто ничего не видел.

Тогда Кий прижал ухо к земле - и сразу услыхал глухой гул, как из бездны, гул тысяч конских копыт. Гул постепенно нарастал, ширился, приближался, наполняя сердце зловещим предчувствием.

- Гунны двинулись! - подтвердил Кий, вскакивая на ноги.

Он никогда не считал себя трусом, но теперь ощутил, как что-то холодное и мерзкое, как змея, шевельнулось в груди.

Что это? Страх смерти, которую можешь встретить в бою? В какой-то мере - да. Смерти боится всё живое на земле и всеми доступными способами пытается избегнуть её. Однако - лишь в какой-то мере, ибо он, как и все люди его племени, его обычаев и языка, верил в бессмертие. Верил, что испокон века жил - в дереве или звере, в камне или в той бессловесной палке - кие - именем которой он назван, а умрёт - переселился опять то ли в траву, то ли в птицу, а может в облако, что беспечно плывёт по синему небу. И так будет жить вечно. Тело сгорит на священном костре, а душа выпорхнет из него и войдёт во что-то другое, чтобы через много-много лет вновь воспрянуть в образе человека…

Нет, по-настоящему, смерть его не пугала. Пугала неизвестность. Со всех сторон человека окружала неизвестность, зловещая и непонятная. Поля и леса, горы и болота, речки и озера, ночь и день, зима и лето, гром с молнией, жизнь и смерть - всё покрыто таинственностью, неизвестностью, в которую невозможно заглянуть, которая живёт вечно и вечно тревожит воображение человека. Знают ли обо всём этом боги? За что же они прогневались на полян и на все племена обычаев и языка славянского? Почему наслали на них такую напасть - жестокое враждебное племя? Где взять силу, способную превозмочь грозную беду?

- Гунны идут! - крикнул он громко.

Теперь все услышали тот протяжный, глухой и тяжёлый гул. Казалось, вроде где-то далеко-далеко громыхает гром.

- Идут, - тихо повторил Радогаст. - Да защитят нас боги!

Гул становился сильнее, тревожнее. Медленно нарастая, он вдруг загремел по всему полю. Это из-за леса, как тёмная туча, вырвалась орда и помчалась прямо на лавы полян. И хотя до неё было ещё далеко, Кий почувствовал, как под ногами задрожала земля.

И тогда Радогаст прокричал команду:

- Передняя лава, на колено! Закрыться щитами! Выставить копья!

Воины, стоящие в передней лаве, разом опустились на левое колено, поставив на землю щиты. Создав сплошную стену, они выставили против гуннов копья, уперев их концы в землю.

- Вторая лава, копья вперёд! Щиты - перед собой!

Воины второй лавы развернулись в пол-оборота, прикрывшись щитами, а копья, тоже уперев их древки в землю, подняли остриями над воинами первой лавы.

- Лучники, к бою!

Заколыхались две задние лавы. Воины быстро достали из тулов стрелы, наложили их на луки.

Кий внимательно следил за гуннами. Сначала солнце слепило ему глаза, но он про себя отметил, что Эрнак не отложил атаку до завтра, а начал её сходу, хотя его воины и кони усталые. Зато получил преимущество - солнце у него оказалось за спиной, а полян оно ослепляло.

Потом Кий обратил внимание на то, что гунны мчались не лавой, а длинным острым клином. Поэтому поляне не могли встретить их тучей стрел, так как оба крыла их в начале бездействовали, не по кому было стрелять. Плотно выстроенный острый клин орды направленный на узенькую, тоненькую преграду, созданную лавами полян, нёсся как копьё, как боевой топор!

У Кия сжалось сердце: разве сможет выдержать строй полян такой страшный удар?

При этом он подумал, что на стороне гуннов ещё и скорость. Тысячи коней, разогнанных всадниками, своим весом легко, как меч тетиву лука, рассекут, разорвут тонкий строй полян…

Все эти мысли промелькнули в его голове и сразу исчезли. Пора вступать в бой - гунны вскоре будут здесь!

Радогаст поправил на левой руке кожаную рукавичку, достал стрелу. Воины третьего и четвёртого рядов натянули тетиву своих луков.

- Стреляй!

Свистнули стрелы, пронизывая розовый воздух и, подобно рою пчёл ударили в самое острие клина гуннов. Покачнулись и выпали из седел передние всадники, споткнулись и упали вместе с всадниками несколько коней.

Но орду это не остановило. Она, как ни в чём ни бывало, мчалась дальше, копытами коней раздирая в клочья и превращая в кровавое месиво тела своих соплеменников.

Стрелы летели беспрерывно, поражали всё новых и новых врагов. Но точно так же неумолимо накатывалась орда.

Кий стоял рядом с Радогастом, стрелял вместе со всеми, а когда увидел, что гунны уже совсем близко, поднял и зажал в руке копьё. Клин гуннов вот-вот врежется в войско полян… И в этот миг неожиданно пал на землю Радогаст. Упал ничком - головой в сторону гуннов. Кий вскрикнул и наклонился над ним. Стрела впилась Радогасту в спину, и пронзив тело насквозь, вышла из груди. Отломив оперение, и вытянув из раны стрелу с наконечником, Кий оглянулся. Кто стрелял? Откуда же?

Позади разворачивала коней, готовясь к отступлению, молодшая дружина. Чёрный Вепрь, с луком в левой руке, тоже поворачивал коня.

- Проклятье! - воскликнул Кий. - Куда же вы?

Но услышал голос Радогаста. Изо рта у него стекала струйка крови, он открыл глаза, с натугой произнёс:

- Это моя смерть? - взглядом указывая на окровавленную стрелу в руках Кия.

Кий утвердительно кивнул:

- Да, тебя сильно ранило.

- Покажи…

Кий поднёс стрелу к угасающим глазам воеводы. Тот тихо молвил:

- Нет, не гуннская… Наша!… Оботри наконечник!

Кий вытер железное острие о рубаху и подал Радогасту. Воевода впился в наконечник взглядом, и его лицо исказилось от гнева.

- О… боги! Это же… стрела… Чёрного Вепря!

- Чёрного Вепря?! - воскликнул Кий. - Не может быть! Ты уверен?

Страшные звуки заглушили его слова. Кий поднял голову. В сотне шагов от них клин гуннов врезался на всём скаку в строй полян. Затрещали под копытами щиты, жутко закричали воины, засвистели копья, зазвенели мечи и сабли.

Гунны прорвали лавы полян и, раздваиваясь, окружали левую и правую части Полянских воинов. Началась сеча. А Чёрный Вепрь со своей дружиной скакал в сторону Родня.

Радогаст, казалось, не слышал всего этого - ни грохота, ни криков, ни конского ржания, ни посвиста стрел. Он понимал, что умирает, но страшное открытие придало ему сил. Он крепко сжал Кию руку.

- Я в этом уверен!… - сказал он отчётливо. - Достань из моего тула стрелу и сравни наконечники… Они одинаковы… Ах делал один зброяр, кузнец Мъякота…

Кий торопливо вынул из тула воеводы стрелу, сравнил наконечники. Одинаковые! Оба плоские, треугольные, с заострёнными усиками… Ясно - их делала одна рука!… Значит, убил Радогаста Чёрный Вепрь!

- Ну, что?

- Точь-в-точь! - ответил Кий.

- Проклятье!… Как он, значит, ненавидел меня!… И всё-таки подстерёг… - произнёс с нечеловеческим усилием Радогаст. - Уже холодеют руки и ноги… Дух смерти витает надо мной!… О боги!…

Ему стало совсем плохо. Изо рта пошла кровь.

Кий нагнулся над ним, но его голос тонул в рокоте приближающегося к ним боя.

- Мужайся, княжич! Может, это ещё и не смерть… - Кию хотелось утешить умирающего хоть словом, хотя он сам не верил в то, что говорил.

Радогаст медленно поднял веки, долго всматривался в Кия тускнеющими глазами. Потом слабо сжал ему руку.

- О-о… Солнце зашло… Темно стало… Отомсти за меня… Поляне гибнут… Я знаю, он предал… всех…

Радогаст вздрогнул всем телом, вытянулся и перестал дышать. Потрясённый его смертью, Кий ещё какое-то мгновение смотрел на суровое недвижимое лицо княжича. Затем быстро поднялся, огляделся и пришёл в ужас: поле боя было за гуннами. Они продолжали двумя крыльями окружать остатки полян, безжалостно круша их боевыми палицами, рассекая саблями, топча конями… А молодшая дружина Чёрного Вепря, вместо того, чтобы ворваться в прорыв и оттеснить гуннов, остановилась на холме и наблюдала за побоищем издалека.

«Чёрный Вепрь! Гнев Перуна на твою голову! Останусь живым, в отыщу - и за Радогаста, и за родовичей, что бесславно из-за тебя здесь гибнут!»

- подумал Кий и, схватив копьё, кинулся в кровавый омут, в самую гущу боя.

Одного взгляда было достаточно, чтобы понять - боевой дух полян сломлен, и им уже не выстоять против бесчисленных всадников Эрнака. Нужно спасать тех, кого ещё можно спасти.

И он изо всех сил прокричал:

- Поляне! Не позволяйте себя окружать! Отходите к лесу - он скроет нас и защитит от гуннов.

Его сильный, громкий голос перекрыл шум боя и прокатился над правым крылом войска полян. Левое же крыло было полностью отрезано гуннами и обречено на гибель.

Воины хотя и пали духом, услыхав, что кто-то ещё думает, заботится о них, сбились плотно друг с другом и, прикрываясь щитами, начали отступать к лесу. Теперь каждому стало ясно, только густой лес может спасти их от неистовых гуннов на конях, которые в открытом поле без всякого сомнения имеют огромное преимущество над пешими воинами.

Кий отступал вместе со всеми. До леса оставалось недалеко, но гунны наседали. Надо бы отбить их, задержать.

- Копьями! Копьями бей всадников! - кричал он. - Мечами вспарывай животы коням!

Он поднял несколько копий, их много валялось вокруг, и что было силы метнул одно в грудь мчавшегося на него гунна. Тот не успел отклониться. Острый наконечник сверкнул на солнце и пронзил всадника насквозь.

Потом ещё два врага упали рядом, сражённые мощной рукой молодого воина. Остальные всадники, встретив нежданный отпор, придержали коней и отвернули их назад.

- К лесу, други! К лесу! - вновь закричал Кий. - Гунны на конях не сунутся туда! Кто останется в живых, идите к Каменному Острову! Соберём там силы и ударим на гуннов! Боги помогут нам!

Поляне торопливо отступали к лесу. Передние уже нырнули в его зелёную гущу и оттуда начали стрелять по всадникам из луков, не позволяя им преследовать тех, кто ещё оставался в поле.

Кий отступал одним из последних. Разъярённые внезапным отпором гунны устремились на тех воинов полян, что прикрывали отход остальных к лесу. Теперь она гнали коней вовсю, размахивая саблями, боевыми палицами, с устрашающими криками - гурракх, гурракх!

Тёмная волна ордынцев мчалась, как степной вихрь. До леса оставалось с сотню шагов, но Кий видел, что до него теперь всем не добежать. И он, собрав вокруг себя тех, кто оказался поблизости, крикнул, чтобы прикрылись щитами и отступали с боем.

Немало воинов откликнулись на его призыв и, став плотной стеной, сдерживали наседающего врага. Гунны усилили натиск, но пробиться вперёд и посечь тех, кто бежал к лесу, не смогли. Их кони взвивались на дыбы перед щитами, копьями и мечами полян, дико ржали от боли, падали с распоротыми животами и разрубленными сухожилиями ног.

Кий бился в первом ряду. В одной руке - копьё, в другой - щит. Лёгкое, как у всех полян, копьё было грозным оружием в умелых руках - его можно метнуть, им сподручно разить не выпуская из рук, или прикрыться от сабли. Кий выбил копьём из седла двух врагов, под третьем ранил коня, и только четвёртый из нападающих, перерубил саблей тонкое древко, но оно спасло Кия от гибели. Тогда, прикрываясь щитом, Кий выхватил меч и нанёс смертельный удар гунну, что набросился на него сбоку.

Услыхав резкий свист занесённой над ним боевой палицы, Кий успел поднять над собой щит и прикрыться им. В тот же миг конь толкнул его в плечо. Да с такой силой, что свалил наземь. В следующую минуту Кий почувствовал, как что-то тупо ударило его по голове. В глазах пожелтело, и он потерял сознание…

Молодшая дружина Чёрного Вепря стояла на холме, вдалеке от битвы, и воины, ещё отроки, с ужасом смотрели, как поодиночке гибнут поляне, усталая собою землю.

Лицо Чёрного Вепря стало серым. Его левая рука сильно сжимала повод коня, никак не желающего стоять спокойно, танцующего под всадником. Правая же - рвала ворот рубахи, будто княжичу что-то мешало дышать. Будущее очень страшило и его. Смерть собирала вокруг такой обильный урожай, что могла прихватить с собой его самого. Не было никакой уверенности в том, не минует его стрела гунна, то и, чего доброго, и стрела полянина.

Бой начинал утихать. И тогда от войска гуннов отделился большой отряд и поскакал к холму.

Отроки заволновались не на шутку. Все понимали, что это может оказаться для них концом. Как же поступит Чёрный Вепрь?

Среди отроков дружины у Чёрного Вепря было много преданных ему, соблазнённых обещанием будущих благ, когда он станет князем. Они первыми, закричали:

- Княжич, спасай! Иначе нас сейчас посекут!

Чёрный Вепрь понимал, что теперь, когда убитый им брат отправился в дальнее путешествие к праотцам, он как никогда близок к осуществлению своих коварных замыслов.

Что же касается сомнений и укоров совести, то они были чужды ему. На решительный шаг он был давно готов. Так сейчас ли ему колебаться?

- Воины, отроки! - воскликнул он. - Помните, я - ваш князь! Положитесь на меня! Я вас спасу! Только не смейте ввязываться в бой с гуннами! Я сам поеду к ним на переговоры! А вы оставайтесь на месте!

Он тронул коня и, подняв в знак мирных намерений правую руку, тронулся навстречу быстро приближавшимся гуннам.

- Не стреляйте! - закричал он громко по-гуннски. - Я князь полян Чёрный Вепрь, племянник кагана Эрнака, внук Аттилы!

Гунны замедлили бег коней, потом и вовсе остановили их. Из отряда выехал всадник и быстро помчался к Чёрному Вепрю. На полпути он остановился, оскалился в улыбке.

- Крек! Ты? - обрадовался Чёрный Вепрь, узнав гунна.

- Да, это я, княжич, - ответил тот. - Мне приятно видеть тебя живым и невредимым.

- И мне также - тебя.

- Великий каган Эрнак ждёт встречи с тобой, княжич.

- Значит, он здесь?

- В знак покорности и верности ты сойдёшь с коня, подойдёшь к великому кагану и поцелуешь его сапог…

- Но я же не раб! - вспыхнул от возмущения Чёрный Вепрь. - Неужели мой вуйко захочет так унизить меня?

- Этим ты засвидетельствуешь свою преданность ему и тогда станешь князем!… А поцеловать великому кагану сапог - высокая честь. Не каждый может её удостоиться. - Крек искренне удивился, что княжич полян придаёт этому обычаю такое значение. - Поехали.

Чёрный Вепрь нахмурился. Он никогда никому не целовал сапог, даже князю, своему отцу. Как же быть - целовать вуйку?

Но тут его тревожный взгляд упал на недвижимые тела воинов-полян, в великом множестве лежащих на зелёном поле, и он молча тронул коня. Понял - станет целовать сапог не брату своей матери, не родственнику, а грозному и беспощадному победителю. К тому же - целовать не даром, а за багряное княжеское корзно.

Они ехали молча, и гунны расступались перед ними. Наконец Крек остановился и, мгновенно спрыгнув с коня, согнулся в низком поклоне перед обрюзгшим всадником в богатом ромейском наряде.

- Великий каган, я привёл твоего сестринца, княжича полян Чёрного Вепря…

- Вижу, - ответил Эрнак, пристально всматриваясь выцветшими коричневыми глазками в своего племянника.

Был каган среднего роста, тучный, с широким тёмно-бронзовым лицом. В левом ухе золотая серёжка. Золотом и самоцветами сверкали сабля и сбруя его коня. В серебряных стременах желтели покрытые пылью мягкие, расшитые серебром сапоги.

Чёрный Вепрь некоторое время рассматривал своего вуйка, потом спешился и, подойдя вплотную, припал к сапогу, разившему конским потом и дорожной пылью.

- Великий каган… Вуйко… Я… - начал хрипло.

- Знаю, - перебил его Эрнак и положил тяжёлую руку племяннику на голову. - Я рад, что у моей сестры такой разумный и достойный сын. Она жива?

- Ты можешь увидеть её сегодня или завтра, как только того пожелаешь, каган.

- Ладно… Что же ты мне скажешь, княжич?

- Мой великий повелитель, - поднял на него глаза Чёрный Вепрь, - поздравляю тебя с победой над полянами. И твой и мой ворог воевода Радогаст погиб. А для племени полян ты отныне верховный повелитель…

- Кто же станет его князем? - глаза кагана спрятались в узкие щёлочки.

- Кого ты захочешь, тот и станет князем, - стараясь выглядеть как можно скромнее, ответил Чёрный Вепрь.

- Мудро сказал, - похвалил его Эрнак. - Сразу видно, что в твоих жилах течёт кровь великого Аттилы! Быть тебе князем полян - пусть бережёт тебя Тенгрихан!.

Чёрный Вепрь покорно склонил голову.

- Благодарствую, великий каган! Я буду верно служить тебе. Никогда и ни в чем, я не дам ни малейшего повода усомниться в моей преданности тебе, вуйко!…

- Хорошо сказал. Чего ещё тебе надо от меня?

Чёрный Вепрь посмотрел ему прямо в глаза.

- Хочу, каган, чтобы ты помог укротить роды, которые сами мне не покорятся…

- Укротим.

- Прошу, чтобы твои люди не тронули Родня. Там моя мать… И там моя дружина…

- Мою сестру никто и пальцем не коснётся! Твоих воинов тоже…

- Благодарствую… А ещё хочу, чтобы ты отдал мне воинов-полян - раненых и тех, что взяты в полон. Я сам посмотрю, кого взять в войско, а кого покарать за то, что подняли меч против тебя.

- Ладно.

- И ещё одно…

- Не слишком ли много, «сестринец»? - уже раздражённо пробурчал каган.

- Последняя просьба… Умер мой отец, князь Божедар…

- Я знаю об этом.

- Дозволь схоронить его по обычаю их предков… А заодно - и брата моего, Радогаста…

- Дозволяю… А теперь слушай, что скажу я… Послезавтра будь готовым с дружиной выступить в путь. Посмотрим твои земли и, если нужно, принудим к покорности строптивые роды… Отца и брата похоронишь завтра… А сегодня с матерью прибудешь ко мне в стан - хочу повидаться с сестрой… А чтобы ты ничего не забыл и делал всё так, как я повелел, оставляю тебе Крека с сотней воинов, - каган сурово глянул на Чёрного Вепря. - Все они должны быть сыты, обуты! За их безопасность… сам понимать должен - отвечаешь головой!

Последние слова Эрнака задели Чёрного Вепря за живое, но он промолчал и низко поклонился.

- А теперь поедем по полю - поглядим, что натворил твой неразумный брат… Следуй за мной!

Эрнак тронул коня и направился к полю брани. Чёрный Вепрь вскочил в седло и присоединился к ватаге знатных гуннов, сопровождавших кагана. Позади пристроился Крек.

Ехали медленно.

По всему полю, от леса до леса, лежало множество воинов-полян убитых и раненых. Гунны сдирали с них одежду, забирали оружие, тяжело раненых тут же добивали.

Завидев кагана, гунны замирали в подобострастном поклоне.

- Так где погиб твой брат? - спросил Эрнак, обратив к Чёрному Вепрю своё круглое тёмное лицо.

Кулич указал на невысокий холм неподалёку от дороги.

- Смотри внимательно! Хочу увидеть его!

Чёрному Вепрю и самому хотелось найти Радогаста. Мёртвого! Чтобы избавиться от тревоги и сомнений, не отпускавшими его, - а вдруг попал не точно, и Радогаст жив? Как тогда ему быть?

Каган подъехал к груде мёртвых тел. Чёрный Вепрь из-за его спины быстро окинул взглядом лица мёртвых и раненых - облегчённо вздохнул. Вон лежит Радогаст. Недвижим! С застывшим взглядом открытых глаз… Нет, он уже не встанет, и нечего его бояться!…

- Вот он, - указал рукой.

Эрнак остановился над воеводой полян.

- Да, мёртв, - произнёс задумчиво и, помолчав немного, повернул голову к Чёрному Вепрю. - Тебе, племянник, повезло больше, чем мне. У меня было много братьев, и нам пришлось поделить отцовское наследство на всех. Некогда могучее при Аттиле племя гуннов раздробилось и рассеялось по земле, как туман по степи…

- Ты соберёшь его, каган, - сказал Чёрный Вепрь. - И вновь гунны станут властителями половины мира! А я помогу тебе, сколько сил хватит!… Скажи только - чем и как?

Он откровенно боялся этого сурового властного человека, который доводился близким родственником ему, и пытался задобрить его льстивыми словами.

Эрнак процедил, теребя редкие усы:

- Соберу… Если на то будет воля и помощь Тенгрихана… А ты поможешь мне тем, чем помогал Аттиле твой отец, - зерном, мясом, одеждой, обувью, воинами… Крек всё скажет, когда и что делать…

Каган, тронув коня, направился дальше между погибшими и ранеными. Чёрный Вепрь ещё раз взглянул на мёртвого Радогаста и не ощутил в душе ни жалости, ни раскаяния. Его переполняло чувство радости от сознания того, что он - князь. «Аттила, стремясь к всемогуществу, перешагнул через труп брата. А я внук Аттилы! Внук… И тоже смог!…»

* * *

Кий открыл глаза. Вверху над ним синело чистое предвечернее небо, стояла необычайная после отшумевшего боя тишина. И ему было хорошо здесь лежать, если бы какая-то тяжесть не сдавливала грудь и не гудело бы в голове.

Он пошевельнулся и понял, что лежит под мёртвыми телами. Занемели ноги, затекла левая рука. И только правая, всё ещё сжимая меч, лежала свободно на залитой кровью земле. Он поднял руку, нащупал сверху чью-то холодную кисть и с силой потянул её книзу. На землю свалился бездыханный молодой черноволосый гунн. Дышать сразу стало легче.

Из горла Кия вырвался хриплый стон. И на него надвинулась тень.

Он скосил глаза и увидел двух гуннов - старшего, низенького кривоногого толстяка, и высокого, худощавого отрока. Привлечённые стоном, они остановились над Кием и с настороженным любопытством рассматривали русоволосого великана- полянина.

Молодой гунн выдернул из ножен саблю и занёс её над головой Кия, направляя острие прямо в лицо. Но толстяк что-то воскликнул, видимо, предостерегая, и тот убрал саблю.

Вдвоём они быстро растащили убитых. Затем толстяк, пнув ногой Кия под бок, знаками показал, чтобы тот встал.

Кий медленно, с большим усилием, так как тело едва слушалось его, поднялся и почувствовал, как закружилась голова, а ноги словно ходули, нетвёрдо стоят на земле. Видимо давал себя знать сильный удар по голове.

Толстяк оглядел пленника со всех сторон и, когда удостоверился, что тот не ранен, вытащил из кармана верёвку и скрутил ему руки за спиной.

- Иди!

Его привели к большой группе пленников и привязали к суковатой жерди, прилаженной, как коновязь, между двумя деревьями. Так привязывают коней, - с той только разницей, что пленников прикрутили значительно крепче, да ещё по сторонам два стражника встали.

Кий оперся боком о жердь - задумался.

Произошло самое страшное, как он и предполагал, поляне понесли сокрушительное поражение. И хотя не всё племя покорено, не вся рать полян погибла - но что из этого? Сила полян значительно утрачена, и тем родам, что соберутся у Каменного Острова, будет ещё труднее теперь противостоять гуннам. Да и смогут ли они вообще противостоять? Не разобьют ли их гунны в первые же минуты боя, как дружину Радогаста? Рассекут своим клином лавы полян, как они только что сделали здесь.

После этого боя Кию стало ясно, что поляне, принимая бой в пешем строю, не смогут остановить мощный удар гуннов на конях, которые разгоняясь, набирают такую скорость и силу, что сметают всё на своём пути… Против всадников необходимы тоже всадники! Против клина гуннов нужно выставить свой клин или такой мощный заслон, может, из нескольких десятков лав, о который клин гуннов расплющился бы, как острие копья о каменную скалу! Но как это сделать?

Мысли роем носились в голове, всё ещё болевшей от удара то ли булавой, то ли конским копытом, но больше ничего путного Кий придумать не мог.

Его внимание привлёк отряд гуннов, неторопливо объезжающий поле боя. Впереди на белом коне скакал всадник в богатой одежде. Оружие его сверкало золотом, седло - серебром, а шапка - самоцветами.

- Каган! Каган! - закричали стражники и согнулись в низком поклоне.

Отряд приближался. Пленники, кто примостился было сидеть, повскакивали, во все глаза смотрели на того, от одного жеста которого зависела их жизнь. Наступила тишина.

Кто-то из пленённых вдруг воскликнул:

- Глядите-ка - там Чёрный Вепрь, наш княжич!

- Где?

- Рядом с каганом…

- Взяли, значит, в полон?

- Да нет, вольный… При оружии… Неужто перекинулся на сторону гуннов?

- Не может быть! Должно, это кто-то другой!

- Ну да, другой… Он!

Стражники прикрикнули:

- Тш-ш-ш!… Молчать!

Кий закусил губу. Он не удивился, увидав Чёрного Вепря рядом с Эрнаком, так как знал о нём больше, чем другие воины, только начинающие догадываться о измене младшего княжича, а об убийстве воеводы Радогаста даже не подозревали… Он только сейчас подумал о себе: ведь встреча с Черным Вепрем - для него неминуемая смерть.

Каган остановился на возвышении, откуда хорош о просматривалось всё поле брани. Молча смотрел на белые - полян, и тёмные - гуннов, трупы. Гуннов было значительно меньше, и на лице кагана появилась довольная улыбка.

Потом он обернулся к пленникам, скользнул злорадным взглядом по их насупленным, мрачным лицам.

Кий не сводил глаз с кагана, невысокого толстяка с большой сивой головой и тёмным широким лицом. Сквозь редкую седую бородку и такие же редкие усы просвечивала потная от жары жёлто-коричневая кожа стареющего гунна. Кию припомнились рассказы отца про Аттилу, и он подумал, что Эрнак, пожалуй, очень похож на «отца гуннов». А как же иначе - он сын.

Эрнак вдруг указал рукой на множество убитых воинов-полян, и по-словенски, на языке родственных с полянами племён, которые жили на Дунае и за Карпатами, хрипло прокаркал:

- Смотрите!… Так будет с каждым, кто не покорится гуннам и поднимет на них оружие!… Сам Тенгрихан призвал гуннов к господству над другими народами и племенами, и владычество это - на десять тысяч лет! - помолчав немного, понизил голос и продолжил: - За то, что вы посмели поднять на меня меч, вас следовало бы предать лютой смерти или продать в рабство ромеям! Но я не сделаю этого… Только потому, что за вас вступился ваш князь Чёрный Вепрь, он пообещал - и за себя и за вас - верно служить мне и во время мира, и во время войны…

Чёрный Вепрь при этих словах встал рядом с каганом и прокричал:

- Поляне! Родовичи! Я есмь князь ваш…

Кто-то из полонённых, прервал его:

- Мы тебя не выбирали… Разве собиралось вече наших родов или старейшин? Где наш воевода Радогаст?

Чёрный Вепрь вздрогнул и окинул взглядом стоящих перед ним, желая найти смельчака. Взор его остановился на Кие.

- Ты!? Живой? - не смог скрыть хищной радости Чёрный Вепрь. - Значит, это ты не признаешь меня князем? А-а? Это ты тут против князя голос поднимаешь?

Видя, какой злобой светятся глаза княжича, Кий понял, что пощады ему ждать нечего, и потому решил не утаивать того, что знал. Будь что будет! Главное - изобличить братоубийцу, чтобы родовичи знали, кого им вороги ставят князем:

- Князем никто из нас тебя не признает, мы на вече избрали воеводой Радогаста!

- Радогаст погиб! - воскликнул Чёрный Вепрь.

- Ты видел?

- Я только что видел его мёртвым!

- А как он погиб? Скажи всем!

- В бою, конечно. Как же иначе?

- Нет, Чёрный Вепрь, он погиб от твоей руки! Пускай все знают, что это ты, своей рукой направил стрелу в спину своему брату!

- Это лжа! - закричал Чёрный Вепрь. - Ты оговариваешь меня, так как не можешь простить мне того, что я беру себе в жены дочь князя Добромира, на которую ты посмел позариться…

- Нет, не лжа! Воевода Радогаст узнал стрелу, что его поразила! Это твоя стрела, Вепрь!… А то, что ты украл, аки тать, мою жену и где-то здесь сокрыл, это тоже правда!

Полонённые возмущённо загомонили, зашумели. Раздались выкрики:

- Выродок! Злой дух!

- Мы не признаем тебя за князя!

- Тать!

- Братоубивец!

- Не достоин ты княжить над нами.

Каган Эрнак молчал, лишь переводил взгляд с одного на другого, который громче кричал. А Чёрный Вепрь побледнел, задёргался, как в припадке падучей. Глаза сверкнули неистовой яростью. Выхватил меч, из судорожно перекошенного рта вырвался дикий крик:

- Я убью тебя!

Всё произошло так быстро и неожиданно, что никто не успел и глазом моргнуть. Чёрный Вепрь ударил коня под бока - и ринулся вперёд с такой злостью, словно хотел одним махом уложить всех пленённых.

Но ещё быстрей с уст кагана слетело какое-то слово - и наперерез княжичу метнулся Крек, схватил его коня за поводья.

- Назад, Чёрный Вепрь! - прогремел голос кагана. И когда тот нехотя вернулся на прежнее место, жёстко сказал: - Ты забыл, кто здесь твой владыка!… Только я могу решать кого и когда надо лишить жизни. Об этом тебе тоже следует помнить всегда!

Чёрный Вепрь сразу сник, рука с мечом опустилась. Действительно, в своём гневе он забыл обо всём: и о своём княжеском достоинстве, и о сотнях глаз, что следили за каждым его жестом, о сотнях ушей, что ловили каждое его слово, забыл - самое для него опасное - даже о присутствии верховного правителя гуннов.

- Прости меня, вуйко, - прошептал он, низко, до шеи лошади, кланяясь и отъезжая немного назад. - Не сдержался из-за наглости брехливого раба! Его надо убить!…

- Безусловно, он заслужил смерть, - кивнул Эрнак и, подумав добавил: - Как и все остальные, кто не желает признать, что я решил тебя сделать князем… Но снести мечом голову - это слишком лёгкая смерть для врага!… Покарать его нужно по- другому. Чтобы и сам почувствовал, в каких муках умирает, и чтобы другие, неразумные, глядя как долго и страшно он издыхает, стали понимать, как надо себя вести рабам кагана.

- Так как же он должен умереть? - спросил Чёрный Вепрь, понемногу приходя в себя.

- Как? - Каган мгновенье подумал и, остановив тяжёлый взгляд на Кие, ответил: - Завтра ты будешь сжигать на костре своего умершего отца, князя Божедара… Я позволяю одновременно похоронить погибшего в бою и его сына Радогаста… Вот и принеси этого непокорного пленника в жертву богам! Спали его живьём!

Плечи Чёрного Вепря расправились.

- Благодарю, великий каган! Я так и сделаю!

- А тех, кто не признает тебя князем, я продам ромеям в рабство!… Так следует учить непокорных! Огнём и мечом!

Эрнак тронул коня, и большая гурьба знатных гуннов, что сопровождала его, тронулась следом.

Небо плотно затянулось тучами, и на землю опустился тёмный тёплый вечер. Ни луны, ни звёзд. Лишь от далёких зажжённых гуннами костров доходил красноватый свет, в его колеблющихся всплесках всё казалось неясным, призрачным - и пленники, и стража, и деревья с кустами на опушке.

Кий стоял, опершись на жердь, и всматривался в темноту. Занемели туго стянутые сыромятным ремнём руки. В стану гуннов звучали песни и крики победителей. Со стороны луга долетало ржание коней. Порою слышался стон раненого полянина, лежащего в поле и всеми забытого, да тревожил сердце тоскливый крик ночной птицы.

Из головы не выходили слова кагана: «Спали его живьём!» И Кий отчётливо представлял, как это произойдёт. Его свяжут и положат на заготовленную поленницу погребального костра, рядом с князем Божедаром и княжичем Радогастом. Потом разведут огонь. Разгораясь, он станет подбираться постепенно, опалять нестерпимым жаром ноги и бока, затем голову, чтобы потом своим неумолимым горячим пламенем охватить всё тело и уничтожить дотла. Бр-р!…

А Чёрный Вепрь будет стоять поодаль и злорадствовать, видя его нечеловеческие муки.

Кию стало жутко. Неужели конец? Неужто оборвётся и канет в безвестие звезда его жизни? И не увидеть ему больше ни отца, ни братьев с сестрою, ни Цветанки?…

Вспомнив Цветанку ему стало ещё горестнее и больнее. Бедная!… Теперь она останется одна-одинёшенька на всём белом свете! Разве сможет что-нибудь сделать отрок Боривой? Ничего… И станет Цветанка изнывать, безысходно страдать, живя с ненавистным мужем - Черным Вепрем, пока боги не смилуются над ней и не заберут к себе.

Закончился долгий летний вечер. Наступила ночь. Стали гаснуть далёкие костры гуннов. А мысли Кия всё мечутся, терзают его, как серые волки, настигшие беззащитную лань в зимнем поле. Не дают ему покоя, не позволяют смежить веки скорбные предсмертные раздумья.

Завтра его не станет. Душа переселится в зверя или в какое-нибудь дерево в лесу, а тело сгорит - не останется от него и следа!… Но племя-то останется. И пойдёт Чёрный Вепрь вместе с Эрнаком покорять его. Набросятся с ордой на Поросье, на Росаву, на Роставицу, на Хоробру и Красную, мечом и огнём начнут покорять полян. И никто из родовичей - ни воины, ни старейшины - не ведают страшной силы применяемого гуннами в бою клина. А если кто и знает, по старым временам, - ну, хотя бы отец, - то сумеет ли противопоставить ему что-то такое, что осилит, разобьёт этот клин?

И сам он тоже не уверен, что есть какой-то способ предотвратить разгром при атаке гуннов на конях. Но что-то, пока неясное, туманное, вроде стало видеться ему, созревать в голове. С тех пор, как он увидел орду, стремительно, неудержимо, с дикими криками всадников и топотом тысяч копыт мчащихся на полян. С того мгновения, когда на его глазах клин, без особой надсады и без больших потерь вошёл в ряды полян, как нож в живое тело, и рассёк их надвое. С той самой поры его бередит мысль - как же избежать разгрома, как устоять, как не допустить того, чтобы ворог разрубал пополам войско полян? Что смогло бы сдержать стремительную атаку обезумевших коней?

Он ещё и ещё мысленно возвращался к той страшной минуте, когда услышал громовой удар и увидел, как гунны в одно мгновение растоптали пеших полян, раздробили их щиты, сломали копья и, не дав опомниться, промчались глубоко за все лавы, развернулись и начали поголовное истребление полян-воинов.

Как же остановить гуннов?

Выстраивать своих воинов не в два, а в четыре, шесть или десять рядов? Дать первому ряду, кроме щитов, длинные крепкие жерди-рогатины, о которые грудью ударятся и остановятся кони гуннов?

Но поможет ли это?

Конечно, несколько десятков всадников упадут наземь и вместе с конями будут растоптаны своими же. Но от удара, от сильного натиска падут и поляне, стоящие со своими жердями в первом ряду. И клин гуннов уже без помех перемахнёт через них, врежется в задние ряды, никакими жердями не защищённые ряды и сокрушат их тоже.

Дать жерди каждому ряду? А кто же тогда будет стрелять из луков? Кто станет колоть копьями? Кто, наконец, будет бить ворогов и их коней мечами?

Хорошо бы противопоставить клину гуннов свой, с полянами посаженными на коней, как это сделал рикс Ардарик в бою на реке Недао. Но где взять столько коней? Поляне, как и все родственные племена, издавна привыкли биться в пешем строю. По сравнению с гуннами у них коней неизмеримо меньше - они же не кочевники, владеющие целыми косяками лошадей, без которых они и жить не могут. Кони переносят их из края в край, безграничной как море, степи, дают мясо, кожу для обуви и других нужд, и, наконец, представляют могучую боевую силу, что никак не присуще трудягам-лошадям мирных племён землепашцев.

В который уже раз Кий представлял себе перегороженную щитами полян равнину, и на них, на те округлые щиты и воинов прикрытых ими, мчатся, потрясая воздух диким кличем, всадники-гунны, плотно выстроенные друг за другом в сто, а может в тысячу рядов; они ужасали своим количеством, быстротой атаки и стремительным неудержимым напором.

Какая же стена, какая сила может остановить их?

В чистом поле, в степи такой силы нет. Не на что там опереться. Ни скал там каменных, ни круч неприступных, ни лесных оврагов да чащоб…

Вот-вот, лес!

Лес - верный и надёжный союзник полян! Не поле, что кормит их хлебом, одевает в полотно, не поле, что даёт вдосталь подножного корма для волов и коров, для коней и овец, а лес, которого тоже вдосталь в Полянской земле - и чем дальше на север от Роси, тем больше! Разве смогут гунны на конях проникнуть глубоко в лес, где воины полян, прикрытые деревьями да кустами, будут иметь превосходство? А если выстроить войско в боевую лаву на опушке, перед самой стеной густого леса, где не только всаднику, но и пешему нелегко пробраться, то как тогда гуннам удастся использовать свой боевой клин? Разве не разобьётся он, не расплющится о стену леса, как костяной, бронзовый или даже железный наконечник стрелы от удара в скалу?…

Над землёй ещё больше сгустилась томительная ночная духота. Как перед грозой. Где-то вдали, за Днепром, вспыхивали алые зарницы и глухо доносился басовитый голос бога грома и молний Перуна. Но сюда, до жуткого побоища, гроза ещё не дошла. Постепенно затихали костры в лагере гуннов, и стихал гомон голосов. В тревожном ожидании притаился Родень. Перестали хрумкать луговую траву кони. Даже гунны, стерегущие полонённых, перестали перекликаться, погружаясь в свои сокровенные мысли или дремоту, а может, и в сон.

Кий вздрогнул от резкого крича филина-пугача. Что-то в этом крике показалось таким знакомым, пробудило неясную надежду, заставило пристальнее всматриваться в темноту. Кто там таится? Неужто Хорив? Ведь крик филина-пугача издавна - условный ночной сигнал русов!

Кий осторожно пошевелил пальцы рук, которые онемели, стянутые прочной сыромятиной, превратился весь в слух и впился взглядом в затаённую глубину душной ночи.

Что же там?

Слышно - храпит под деревом дозорный гунн, всё тише и жалобней стонет покинутый всеми раненый, распевает в пахучей траве неутомимый сверчок и задумчиво шелестит над головой листва старого явора.

Но это - если хорошенько прислушаться. А так - все звуки сливаются в один неясный, неразборчивый, лёгкий, как дуновенье ветерка шум, имя которому - ночная тишина…

И вдруг эту тишь нарушил короткий посвист стрелы - цвик!

Дозорный, что сидел под деревом, глухо всхлипнул, покачнулся и медленно повалился на землю.

Напарник очнулся от сна и, заподозрив что-то неладное, вскочил и быстро пошёл в его сторону.

И снова прозвучали знакомые короткие посвисты - цвик, цвик!

Второй гунн, его озарила на мгновенье вспышка зарницы, взмахнул руками, пошатнулся и, не издав ни звука, упал - словно растворился во тьме.

Кий возликовал - это, конечно же, Хорив и Боривой. Он наклонился, насколько позволяли путы, вперёд и тихо гукнул, подавая о себе весть:

- Пугу!… Пугу!

Из ночного мрака возникли две фигуры. Послышалось, как лёгкий шелест:

- Ки-яй!

- Здесь я, - тихо ответил тот.

К нему подскочили Хорив и Боривой.

- Бежим быстрей! - шепнул Хорив, разрезая ножом сыромятный ремень на руках брата. - Пока гунны не всполошились.

Кий растирал онемевшие запястья.

- Погоди! Освободим остальных, - и он, разрезав путы на руках своего соседа, шепнул ему: - Друже, Пусти нож по кругу - и пускай все бегут в лес!

 

ЧЕРВОННОЕ КОРЗНО.

Кий мчался к Каменному Острову, не жалея коня. Гнал изо всех сил, чтобы скорее оповестить русов и соседние с полянами рода о нападении гуннов и выигранном ими сражении, о гибели воеводы Радогаста и предательстве княжича Чёрного Вепря-братоубийце.

В каждом поселении, что попадались по пути, поднимал тревогу. Тех родичей, кто мог держать оружие в руках, направлял к Каменному Острову, а всем остальным советовал забирать скотину, коней, одежду, зерно и уходить в леса, в верховья Росавы или на Стугну. А то и дальше.

- Не медлите! - напутствовал он. - Поднимайте весь род - и выступайте, пока не поздно!

И торопился дальше, не отдыхая, лишь заменив коня. Оглядываясь назад, видел, как за ним, по всему Поросью вздымались к небу дымы. Роды полян оповещали друг друга о смертельной опасности.

В Каменный Остров приехал к вечеру. Тут же собрали вооружённые дружины, расставили их на берегах реки и на лесных полянах. Оповещённые Грозой и Братаном ближние роды прибыли заранее, другие подходили. К утру ждали тех, кто осели по Роська, Красной и по Стугне.

Возле Световидовой скалы Тур собрал вече опытных воинов. Старейшины расположились вокруг жертвенника на каменных глыбах, на пеньках, а то и прямо на земле. В белых вышитых рубахах, в полотняных штанах, заправленных в сапоги или подвязанных на щиколотках шнурками, - у тех, кто был обут в постолы, все они походили на сонм белых гусей, отдыхающих на солнышке. На каждом - ременный пояс с подвесками, украшенными бронзовыми или серебряными пластинками… Если бы не мечи на боку, то можно было подумать, что они собрались после работы отдохнуть и перекинуться словечком или шуткой.

Увидев сына, Тур пошёл ему навстречу, обнял.

- Слава богам! Ты уже здесь… А Цветанка? Хорив и Боривой?

- Хорив с Боровым остались там, так как мы не успели и не смогли её разыскать…

- А гунны?

- Разгромили собранную Радогастом рать и идут сюда…

Кий рассказал старейшинам обо всём, что видел и пережил сам.

Старейшины взволновались, поднялись с мест, негодующе зашумели. Особенно их возмутило, что младший княжич сам убил брата и переметнулся на сторону ворога.

- Предатель!

- Дерзкий пёс!

- Оборотень!

- Мы никогда не признаем предателя, братоубийцу князем!…

Тур поднял руку. Гомон утих. Те кто встал, уселись вновь. Один Кий остался стоять перед отцом.

- Какой же умысел у Эрнака? - спросил Тур. - Покорить наше племя? Захватить нашу землю?

- Да… Уже завтра или послезавтра Эрнак будет здесь! - ответил Кий.

- Много ли у него сил?

- Несчётно! Гунны - как саранча!… Но сила их не только в том, что их много… Нас тоже не меньше, если собрать всех. А может, и поболее… Сила их в том, что они все на конях, в бой они идут плотно, острым клином и легко прорывают лавы наших воинов…

И Кий подробно рассказал, как атакуют гунны.

- Помню, так же они нападали и раньше, при Аттиле, - подтвердил Тур. - Клином рассекали войско противника, заходили сзади и, потом уничтожали…

- Как же оборониться от них, отче? - спросил Кий, в надежде услышать ответ на свои жгучие мысли и сомнения, что мучили его все последние дни. - Неужели никто ничего не мог противопоставить им?

- Не знаю я, как лучше нам оборониться… Один ромейский вождь Аэций перемог Аттилу в открытом бою в поле. И, я думаю, перемог потому, что хорошо знал, как сражаются гунны. Помню, как это было на Каталаунских полях в Галлии, куда я молодым ещё воином ходил с князем Божедаром. Аэций выстроил своих воинов на высотах плотно и далеко в глубину. Клин гуннов, которому пришлось подниматься с низин, не набрал нужного разгона, застрял, понёс большие потери и Аттила ничего уже не смог сделать - отступил. Но у Аэция воинов было не меньше, чем у Аттилы, а главное - много воинов на конях… Точно так же поступил Ардарик и тоже перемог… В других же боях «отец гуннов» всё сметал перед собой. Вот разве что укреплённые города да каменные крепости останавливали: гунны не хотели их брать. Они предпочитали выжидать вокруг них, пока осаждённые, измученные и обессиленные голодом и болезнями, не сдавались. Но немало было и таких городов и крепостей: которые Аттила взять так и не смог.

Кий ловил каждое слово отца.

- Значит, супротив гуннов нужны только - войско на конях или каменные стены? Неужто ничем другим оборониться нельзя?… Но у нас же нет столько коней, и крепостей нету! Что же делать?

Тур молчал. Старейшины тоже - ни слова. Сидели вокруг насупленные, озабоченные. Речь шла о судьбе племени - не каждый мог осмелиться взять такую ответственность на себя. Выжидали, когда самый смелый и мудрый скажет слово.

Кий молодой и менее опытный, чем другие, ему бы помолчать полагалось, но не сдержался:

- Старейшины, так что же, если у нас нет или почти нет коней и крепостей, за стенами которых мы могли бы отсидеться, то остаётся одно - отступать пока не поздно? Отступать на север, в непроходимые леса, как некогда делали наши деды и прадеды. А там объединимся с другими племенами нашего языка и…

Тут вскочил старейшина Волчий Хвост. Лысый, борода - лопатой, глаза сердитые, яростные.

- Как? Бежать? Бросить всё: и поля, и луга, и борти, всё добро, и даже жилища, и пепелища предков наших? Ты думаешь, Кий, что говоришь?

Старейшина был ещё не стар и могуч, как дуб. Высокий, широкоплечий, руки - точно кувалды, а шея - хоть ободья на нею гни! Про таких говорят, что он одной рукой вола наземь положит. Его лысая огромная голова высилась над плечами, как здоровенная тыква, и обожжённая солнцем, поблёскивала и отливала червонной медью.

- Старейшина Волчий Хвост хочет драться с гуннами! Это похвально! - спокойно ответил Кий. - Я тоже хочу драться!… Только - как? Как, чтобы мы все не погибли? Может, Волчий Хвост скажет?

Волчий Хвост повернул к нему густую, лохматую бородищу и длинный нос. В глазах озадаченность.

- Как? - старейшина долго думал. Потом, не найдя ничего лучшего, сказал:- А как бьют ворога?… Встретим, остановим - и навалимся всей силой! Как же иначе? Если побежим - не побьём!

- Так советовал и Радогаст…

- У него было мало воинов, - всего три или четыре рода. А мы соберём почти всё племя! И не стремись, отрок, посеять в наших сердцах сомнение и безверье! - снова рассердился Волчий Хвост. - Твоё дело маленькое: известил - и садись. А мы будет думу думать!

- Так, так, - закивали головами старейшины родов. - Нужно подумать и выбрать воеводу или князя! Вместо умершего Божедара… Нужно подумать и о том, как и где встретить гуннов.

- Давайте думать, - согласился Тур. - Кто скажет?

Опять поднялся Волчий Хвост.

- Я думаю - нужно собрать всё племя полян, найти ровное поле и стать всем вместе, чтобы перекрыть путь Эрнаку! Сила у нас немалая, и нам боги помогут!

- Согласны, согласны! - закричали старейшины. - Собрать всех, кто может держать копьё и меч в руках!

- А если мы не остановим гуннов? Что тогда? - спросил Кий. - Мы поляжем, а жены, дети, старики?… Гуннам в полон оставим…

Волчий Хвост вновь задиристо выставил вперёд бороду.

- А в чем твоя придумка - говори! Может, всем вместе бежать?

- Не бежать, отступить! И женщинам, и детям, и старикам - всем! - отозвался Кий. - Сегодня. Немедля! Иначе будет поздно!… Отступать в леса - на северную окраину земель Полянских. А если и там небезопасно будет, то ещё дальше - в земли древлян, а то и за Днипро… И воинам нашим, по моему разумению, не надо ввязываться в открытый бой, пока гунны имеют превосходство, а нужно тоже отступить в леса и из засад нападать на отдельные отряды гуннов.

- И гунны передушат нас поодиночке, как ястреб цыплят! - вспылил Волчий Хвост. - Против силы нужна только сила!

- Вот, вот! - закивали головами старейшины.

Однако Кий не сдавался.

- Против силы нужна не только сила, а и хитрость! Сами знаете, медведь вон какой сильный, но и он не сражается, а убегает от малюсеньких и разозлённых пчёл, которые нападают со всех сторон и жалят в самые неожиданные места.

- Ты думаешь, Эрнак испугается наших пчелиных укусов?

- Если кусать часто и беспощадно, - испугается!… А главное - гунны боятся леса. И носа далеко не сунут в него. Там им на конях не развернуться! А для нас лес надёжная защита и укрытие. Из-за каждого дерева, из-за каждого куста пропоёт песню смерти наша стрела, просвистит и пронзит сердце гунна наше копьё!

Кий понял, что старейшин ему не переубедить. Они не верили ему потому, что он молод, и потому, что Волчий Хвост был, без сомнения воином опытным и смелым, хотя не очень рассудительным. Но смелость всегда на виду, а рассудительность же - в тени…

- Не дело говоришь. Так может сказать только трус! - воскликнул Волчий Хвост. - Не пристало воину прятаться в кустах! Кто хочет пусть прячется. И да помогут нам боги!

- На бой! На бой! - зашумели старейшины. - Выгоним Эрнака с нашей земли!

Кий отчётливо вспомнил страшный, кровавый бой у Родня. Он с горечью улыбнулся и отошёл в сторону. Никто, даже отец, его не поддержал. Неужели так не убедительно он говорил? Неужели его слова оказались такими пустыми, что не смогли переубедить старейшин в том, что понятно ему, молодому воину? Как плохо… Что же теперь станет с полянами? Что станет с родом русичей?

Тем временем вече начало избирать воеводу.

Сразу раздались голоса:

- Тура! Тура!

Но Тур тут же возразил:

- Э-э, други, стар я уже… И в руках сила не та, и ноги не так легко носят меня по земле, да и глаз не так зорок… Какой из меня воевода? Нужен помоложе! Битва ведь!…

С ним согласились и закричали:

- Волчьего Хвоста!

- Пускай Волчий Хвост будет воеводой полян! А когда победим, подумаем и о князе!

Когда шум стих, Тур спросил:

- Все ли так думают?

- Все, все!

- А ты, Волчий Хвост, - Тур повернулся к старейшине рода волка, - согласен ли ты быть нашим воеводой и повести полян против гуннов?

- Согласен, - мрачно ответил Волчий Хвост, и не понятно было, доволен ли он тому, что избран воеводой, или нет.

- Может, ты хочешь что-то сказать, воевода?

Волчий Хвост вышел на середину, к жертвеннику.

- Я вот что велю… Сегодня и завтра собирать свои дружины. Всех, кто может носить лук и копьё! А послезавтра станем на Широком Берегу над Росью и там встретим как надо Эрнака. Другого пути ему сюда нет… А теперь попросим богов, чтобы даровали нам победу!

Он бухнулся на колени и протянул к Световиду свои коряжистые руки.

- Боги, помилуйте нас и защитите!

Старейшины вслед за воеводой тоже попадали на колени и истово зашептали, глядя на червоно-жаркий лик Световида:

- Помилуйте нас и защитите!

Как только на востоке зарозовел край неба, Хорив и Боривой взобрались на дуб. Оттуда им видны и Родень, и стойбище гуннов над Росью, и усеянное трупами поле битвы. Сидели на ветке тихо, чтобы ни единым неосторожным движением не выдать себя.

Солнце поднималось всё выше и выше, пока не оказалось почти над головой. И тогда ворота княжеского подворья распахнулись. Из них выехал Чёрный Вепрь в сопровождении Крека, дружины и сотни гуннов, княгини Чернеты и родичей. Они повёрнуты к холму, на котором уже было приготовлено всё, чтобы предать огню князя Божедара и воеводу Радогаста.

Вскоре там запылал огонь. Дерево для погребального костра было сухим, и в небо взвилось высокое малиновое пламя, словно укрывая мёртвых князя и княжича червонным корзном. К огню придвинулись гунны и окружили его тёмным кольцом.

- Проклятье! - прошептал Хорив. - Кто бы мог подумать, что хоронить князя Божедара и справлять тризну по нём будут гунны!

Когда огонь угас и на месте костра осталась лишь большая груда малиновых углей, гунны начали расходиться. А Чёрный Вепрь с Креком и десятком воинов поскакали в сторону леса, где скрывались Хорив и Боривой.

- Куда это он? - озадаченно спросил уличский княжич.

Хорив тоже встревожился. Неужели Чёрный Вепрь заметил их на дубу? Если так, то нужно поскорей отсюда бежать.

Во на опушке леса Чёрный Вепрь повернул в противоположную сторону от Родня.

И тогда Хорив хлопнул себе ладонью по лбу.

- Ну и ну! Так это он поехал за Цветанкой! Как же я раньше не догадался?… Боривой, давай живо вниз, да за ним!

Отроки, как белки, мигом спустились на землю. Вскочили на коней и во всю прыть, насколько позволял густой подлесок, помчались вслед за Черным Вепрем. Боялись отстать. Не обращая внимания на ветви, больно хлеставшие по лицам, гнали лошадей вперёд. Под конскими копытами падал оплетённый серебристой паутиной разлапистый бурьян, роем взлетали с него потревоженные лесные комары.

То и дело Хорив выглядывал из зарослей в поле, убедиться, не сбились ли они с пути. Нет, не сбились. След, оставленный лошадьми Чёрного Вепря и его спутников, отчётливо виднелся вдоль опушки.

Так они ехали, думая только о том, чтобы не упустить своих недругов.

Наконец следы круто свернули с поля на едва заметную лесную дорожку.

- Вперёд, мы скоро догоним их! - воскликнул Хорив.

Дорожка петляла в густых зарослях, то спускаясь вниз, в глубокие балки и тёмные овраги, то поднимаясь на крытые холмы, в царство грабов и вековечных дубов. Вершины деревьев так тесно сплетались над ними, что солнечные лучи не достигали земли, и внизу стояли прохладные зеленоватые сумерки.

Ехали долго. Боривой опять начал сомневаться - не потеряли ли они след? Но у Хорива зоркие глаза. Он замечает каждый примятый стебелёк, каждый сбитый сучок на дереве или гриб, росший в траве.

- Вперёд, вперёд! - и подгонял коня, ни минуты не колеблясь.

Стежка вывела их к довольно обширной поляне, откуда доносились людские голоса и лай собаки. Здесь отроки остановились в густой чаще и, привязав коней, осторожно подобрались поближе к опушке, выглянули из-за кустов.

Посреди поляны они увидели небольшую хижину с несколькими поветями. Во дворе - коновязь. К ней привязаны кони. На деревьях, вокруг поляны, желтели борти-дуплянки, там весело гудели пчелы. Пахло мёдом и воском.

Княжья пасека.

Из хижины доносились голоса. Один резкий, властный - Чёрного Вепря. Второй, незнакомый - хриплый, старческий.

Чёрный Вепрь злобно кричал:

- Шелудивый пёс! Что ты заладил - мёд, мёд… Плевать мне на то, сколько его соберёшь для княжего двора! Я повелел тебе отроковицу стеречь! А ты её уберёг? Я убью тебя! И спалю твоё гнездо, чтобы и следа не осталось!

Послышался свист нагайки. Из-за повети выбежал седой бортник, размазывая рукой по бледному лицу кровь. За ним гнался Чёрный Вепрь и хлестал старика нагайкой изо всех сил. Вслед за ними бежал Крек и что-то на ходу говорил, но так тихо, что ни Хорив, ни Боривой не разбирали его слов. Потом вышли воины.

Все остановились около коновязи. Старик плакал, безуспешно стараясь стереть с лица слезы и обильную кровь.

- Не виновен я, княже… И закрыл её, и дверь подпёр колом, а сам пошёл к яру по воду… Как же без воды?… А она продралась под стреху - ив лес… Я за нею… Да сам видишь - куда мне, старому, догнать молодую…

- Когда это было? - спросил Чёрный Вепрь, остывая.

- После завтрака…

- Та-ак, после завтрака… А уже за полдень свернуло! Успел бы и до Родня доковылять, старый дурень, чтобы меня оповестить. А ты тут в своих лохмотьях копался! - опять распалился князь и толкнул бортника в спину. И повернулся к своим воинам: - Вот что, я сейчас должен вернуться в Родень… Так распорядился каган. А вы - в погоню! Найдите её, хоть под землёй! Не могла же она без коня далеко уйти.

- Если резво бежала, то могла и далеко, - ответил один хмуро. - Если на след не нападём, то где её найдёшь?

- Дурной ты что ли, Лют? - озлился на него Чёрный Вепрь. - Отроковица не могла убежать ни за Рось, ни за Днипро… У неё один только путь - по лесу к полянам. К Каменному Острову! Там и ищите вместе с Малком и Мыслятой. И не медлить!

Лют склонил голову.

- Будем стараться, княже. Сейчас возьмём след.

Три молодых воина кинулись к хижине, что-то долго вокруг рассматривали, словно вынюхивали, как борзые, а потом с радостными криками: «Есть след! Есть!» - вскочили на коней и помчались через поляну к лесу. Вскоре исчезли в нём.

Чёрный Вепрь с Креком тоже сели на коней и не спеша поехали назад по той же дороге, по которой прибыли сюда. На поляне сразу стало тихо и пусто. Лишь старик бортник долго стоял у коновязи, вытирая рукавом кровь с лица, горестно глядя вслед молодому князю и его черноголовому спутнику…

Хорив многозначительно переглянулся с Боривоем.

- Нам нельзя спускать с тех троих глаз. Куда они - туда и мы. Удастся ли им найти Цветанку или не удастся - к Чёрному Вепрю они не вернутся. Вперёд!

Тихо прошелестели кусты - и отроки, объехав лесом поляну, напали на след Люта и его спутников.

- Их всего трое, - сказал Хорив. - К тому же у нас преимущество, они не ведают, что мы следуем за ними.

- Ты хочешь меня подбодрить? Напрасно… Я не боюсь схватиться с ними! - ответил Боривой.

* * *

Дорога от Родня к Каменному Острову пролегала через урочище Широкий Берег, куда Волчий Хвост и вёл войско полян. Все воины шли пешком, оставив коней безоружным родичам, они должны были сослужить им верную службу, если придётся уходить в леса. Широкий Берег простирался в ширину на сотни шагов, а в длину на тысячи. С одной стороны текла полноводная Рось, а с другой - поднималась поросшая густым лесом гора. Под ней шла дорога, которую Эрнак никак не мог миновать.

Дружины полян с раннего утра заняли самое узкое место - между рекой и лесом, весь ровный луг стал белым-белым от их полотняных одежд.

Волчий Хвост ходил по лугу и показывал, где кому становиться. Сам со своим родом занял место в середине, чтобы видеть оба крыла войска.

Выстраивались, как издавна повелось, лавой - ровной, как тетива лука. На правом крыле, от Роси становились роды, живущие на Хороброй да на Красной, посредине те, что на Росаве, а русь, один из самых больших и могучих родов, вместе с другими росичами заняли всё левое крыло - до самого леса.

Кий, сжав зубы, молчал. Он с горестью видел, что всё происходило так, как и возле Родня. Там - ровное поле, здесь - ровный, как ладонь луг. Там - войско выстроилось лавой, здесь - тоже. Там Эрнак атаковал вечером, имея за спиной солнце, - здесь он, наверняка, нападёт утром, когда солнце будет, также как и тогда, слепить полян… А исход? Нетрудно предвидеть.

У него закаменело сердце от тяжкого предчувствия. Но сказать об этом воеводе, повторить то, что уже говорил на вече, не решался. Разве послушает его, молодого, ему в сыновья годного?… Да и поздно уже…

Единственно, чего он добился, убедив в этом отца, и что его радовало, так это то, что весь род, кроме мужей-воинов, от старого до малого, вышел вчера из своих поселений и двинулся на север, в непроходимые леса. А за ним последовали и другие роды.

Русы строились на левом крыле, тоже лавой. Однако оставалось много воинов, которым не хватало в ней места. Тогда Кий, - предварительно посоветовался с отцом, и получив на то его согласие, - подозвал Щека.

- Не будем, брат, говорить пока об этом воеводе… Возьми нашу молодшую дружину и засечь с нею в лесу под горой. В открытый бой не встревай! Но как только гунны врежутся в нашу лаву, забросай их правое крыло стрелами! Это будет большая подмога нашему войску… Если же нас одолеют, беги с отроками, как договорились, к Берёзовой Рудке и жди тех, кому посчастливится спастись… Если и мы с отцом останемся в живых, то найдём тебя там. Если же боги нам помогут и мы удержимся, остановим гуннов, тогда немедля выводи дружину из леса и нападай на них сзади… Понял?

- Понял.

- Тогда ступай. И пусть бережёт тебя Световид!

Братья обнялись. Щек попрощался с отцом и скрылся с молодшей дружиной в густых кустах.

Поляне приготовились к бою. Тысячи воинов щитами перегородили Широкий Берег и поклялись богам и друг другу твёрдо стоять супротив врага.

Но гунны не появились.

В мучительном ожидании прошёл день. Миновала и ночь. Воины спали на щитах, положив тулы со стрелами под головы. Огня не разводили - опасались привлечь внимание вражеских лазутчиков. Над Росью и прилегающей широкой поймой опустился густой туман, и поутру воины спросонья перемешались и долго не могли найти свои места, свои роды. Толкотня продолжалась, пока не поднялось солнце и не разошёлся туман.

А когда последние клочья его испарились и исчезли в бездонном голубом небе, все с ужасом увидели внизу на берегу несметную орду гуннов.

Что тут поднялось!

Заметались по лугу воины, затрубили сигнальные рожки, возвещая тревогу, неистово закричал воевода Волчий Хвост:

- Воины, к бою!

Поляне торопливо восстанавливали боевой строй. Выравнивали лаву, ставили перед собой щиты, возносили моленья и Даждьбогу, и Перуну, и всем большим и малым богам, чтобы помогли остановить гуннов и уберегли от смерти.

Задрожал берег Роси, послышался нарастающий гул, донёсся громовой крик тысяч и тысяч глоток - гунны ринулись в атаку.

Вмиг в рядах полян наступила суровая тишина. Выровнялась стена багрово-красных - на солнце - щитов. Замерли воины, первые два ряда выставили вперёд блестящие острия копий. Приближалось неотвратимое мгновение, которого каждый ждал нетерпеливо и с трепетом.

Набирая скорость, мчащаяся на конях орда гуннов вытягивалась клином.

Под ногами коней твёрдый ровный берег, солнце светило из-за спин всадников. Всё содействовало атаке гуннов.

Кий стоял у леса, в строю левого крыла русов, а Тур - на правой части его, ближе к середине. Когда Кий окинул взглядом войско полян, то ему стало ясно, что сейчас произойдёт. Через широкий зелёный луг протянулась тонкая - всего в четыре рада - лава, ограждённая спереди щитами. Когда смотришь вблизи на неё, то она кажется непреодолимой. Четыре ряда рослых, могучих как дубы, воинов! Со щитами, копьями, луками, мечами!… Но всю лаву очень легко прорвёт неудержимый натиск всадников на конях, атакующих мощным клином.

Самонадеянный, легкомысленный, хотя и не лишённый опыта и отваги, Волчий Хвост не прислушался к разумному совету, не нашёл места, которое имело бы непреодолимое препятствие для коней гуннов, а для полян - надёжную защиту…

Что же будет? Что же теперь будет?

Клин гуннов вытягивался всё острей и быстро приближался.

Волчий Хвост прокричал на весь берег:

- Воины, стоим твёрдо, что есть силы! Никто не смеет отойти! Готовить копья и луки! Бейте ворога!

Первые два ряда, напряжённо замерли, сомкнув щиты и выставив вперёд копья. Задние ряды быстро достали из тулов стрелы, приготовили луки к бою.

Кию кажется, что он снова видит тот же жуткий сон, знает чем он закончится, но ничего изменить не может. Точно так же встречал гуннов и воевода Радогаст… И сейчас - всё предопределено…

Правда, у Волчьего Хвоста воинов значительно больше. Но что толку, если они растянуты, как всегда, в одну лаву.

Как и тогда, у Родня, клин гуннов своим острием направляется в самую середину строя полян, в то место, где стоит воевода. За острым, расширяющимся к основанию клином тёмной мглою, необъятной тучей мчится вся орда. Берег сотрясается от топота конских копыт и дикого крика всадников.

Кий щурится от солнца. Гунны совсем близко. Уже хорошо видны оскаленные морды коней, сверкающие лезвия занесённых над головами всадников сабель. Ещё мгновение - и…

Туча стрел слетела с луков полян, смертельным роем впилась в плотную массу нападающих. Упали первые убитые. Споткнулись, вздыбились сотни коней…

Но это не могло остановить клин гуннов, и в следующую минуту он со всего разгона с грохотом врезался в лаву полян. Предсмертные крики, скрежет сабель и мечей, боевые кличи - всё это смешалось в один дикий рёв, взметнувшийся над побоищем.

Клин гуннов ненадолго завяз в первых рясах. Затем легко рассёк войско полян пополам и начал окружать и уничтожать дружины, что стояли на берегу Роси.

Ужас обуял полян. Сбитый конями рухнул наземь Волчий Хвост и был сразу растоптан насмерть. В прорыв ринулись свежие отряды гуннов. Они теснили полян к реке, кололи их копьями, секли саблями, сталкивали в воду - и там одни плыли к противоположному берегу, а другие, раненые и те, кто не умел плавать, тонули.

Русов от первого, самого страшного удара спасла молодшая дружина Щека. Её воины из засады засыпали правое крыло гуннов стрелами и этим сдержали его стремительный натиск, смяли боевые порядки. Однако, гунны, хотя и понесли здесь немалые потери, своим несколько смятым краем ударили и по русам. Одним из первых упал Тур. Стрела гунна пронзила ему грудь и воины на руках отнесли умирающего в лес. Над ним склонился Кий.

- Отче!…

Тур медленно открыл глаза, узнал сына. Через силу произнёс:

- Напрасно не послушались тебя… Всё пропало… Спасай наш род… И всё, что осталось от племени… Пусть боги… берегут тебя…

- Отче! - Кий наклонился над отцом ниже, но тот уже ничего не слышал. - Отче!…

Тур ещё был жив. Но из раны струилась кровь, унося с собой жизнь старейшины.

Кий приказал двум воинам позаботиться об отце, а вам кинулся на поле боя, где русы и воины из других родов, медленно отступая, с неимоверным трудом сдерживали натиск гуннов. Один за другим падали поляне под ноги коней… Всем было ясно, что это - поражение. Осталось одно - спасать остатки войска.

Кий поднял вверх рог, что висел у него на поясе, и трижды протяжно протрубил, подавая всем знак - выходить из боя и собираться в условленном месте.

Этим он, как бы самочинно, принял на себя власть воеводы. Но иначе поступить он не мог. Ведь Волчий Хвост погиб, старейшина рода русов Тур умирает, а других старейшин - не видно и не слышно. Может, они тоже погибли, или тяжело ранены и лежат на земле недвижимо.

Рог Кия вновь трижды протрубил наказ:

«В лес! Всем в лес! Выходить из боя!…»

Все те, кто ещё продолжал отбиваться от гуннов, услышав зов рога, начали быстро отходить и скрываться в густых зарослях деревьев и кустов, переплетённых цепким хмелем. Лес, радушно принимая всех воинов, прятал их в своим глубоких полутёмных чащах, грозной молчаливой стеной становился на пути обезумевших от крови нападающих.

Гунны осаживали коней у кромки леса и, на пытаясь преследовать исчезающих в нём полян, разворачивались и скакали прочь.

Цветанка, проделав дыру в соломенной кровле хижины, выбралась наружу и оказалась во дворе, где на неё сразу набросилась собака.

- Ну-ну, тихо, тихо, моя хорошая! Тихонько, дорогая! На тебе хлебца - только не надо лаять, не держи меня, - приговаривала она бросая куски хлеба, припасённого на дорогу.

Пока собака глотала хлеб, Цветанка, пятясь ушла за поветь, оттуда в кусты, а там - и в лес. И побежала что было сил, не думая о том, куда, в каком направлении. Лишь бы подальше от ненавистного старика, который все эти долгие дни держал её взаперти, как ему велел Чёрный Вепрь. Спускалась в долины и овраги, поднималась на взгорки, продиралась сквозь густые заросли болиголова, ожины и хмеля, которые безжалостно рвали её одежду.

Лес казался выросшей в степных просторах отроковице мрачным, чужим и враждебным. Коренастые, поросшие мхом деревья, с высохшими ветвями и черными дуплами в стволах, напоминали ей дряхлых колдунов, следящих за каждым её шагом. Под кустами извивались ужи и гадюки. А где-то рядом могли бродить медведи, волки и барсуки. И вообще весь лес, казалось ей, населён духами, добрыми и злыми, которые могут либо помочь тебе, либо, скорее всего, навредить. Цветанка бежала, пока несли ноги. Потом, едва переводя дух, отдохнула минутку и далее пошла ускоряя шаг. Теперь её начала тревожить мысль: как найти дорогу к Каменному Острову?

Ей почему-то казалось, что если пойти правее, то можно попасть к жилью Чёрного Вепря, прямо перед нею - Днепр, позади хижина бортника… Значит, остаётся повернуть налево. Вот и направилась она быстро по долине, оставляя заметный след в высоких травах, в противоположную сторону от солнца.

Местность была холмистая, с крутыми спусками и подъёмами. Цветанка проголодалась и с сожалением вспомнила, что, задабривая собаку, не оставила себе ли кусочка хлеба. Постаралась отмахнуться от мысли о еде. Попадётся, ведь, по пути какое-нибудь поселение - люди покормят. А сейчас нужно собрать все силы и бежать! Как можно быстрее и дальше! Чтобы ни бортник, ни Чёрный Вепрь не смогли догнать.

Она прошла ещё совсем немного, и вдруг лес кончился. С высокой кручи открылся широкий голубой простор Днепра и буйных днепровских плавней. И вокруг никакого человеческого жилья.

Цветанка постояла на круче, раздумывая, что же ей делать, возвратиться в лес или спуститься вниз, к речке. Она колебалась. Возвращаться назад не хотелось. Да и страшно - там остались враги. А внизу - вода. Можно напиться, умыть лицо и немного передохнуть после тяжёлого блуждания в лесных чащах…

Она нашла стежку, по которой звери ходили на водопой, спустилась по ней на берег и, войдя по колени в воду, умыла лицо, шею, руки. Потом нарвала корешков ситника и рогозы, чтобы немного утолить голод.

Коренья на вкус были сладковатые, но вызывали тошноту, и Цветанка с отвращением выплюнула их. Нет, уж лучше поголодать, чем есть это противное зелье.

Она села под вербой и склонила голову на её корявый ствол. Была так утомлена, что не заметила, как и заснула. Тёплый ветерок ласково гладил исцарапанные руки, белую шею, порозовевшее во сне лицо. Днепр приносил прохладу, а шум задумчивых камышей убаюкивал её как ребёнка. Спускающееся за рыжеватый пригорок солнце, согревало и по-матерински ласкало, обволакивая приятной дремотой.

Но сон её был чутким. Как только зашелестели прибрежные кусты и с вербы испуганно вспорхнула какая-то птица, Цветанка мигом открыла глаза и в ужасе вскочила на ноги. Отчаяние ледяным холодом сжало ей сердце.

С трёх сторон к ней приближались воины Чёрного Вепря. Прямо с горы надвигался рябой Лют, слева - Малк, справа - Мыслята. Ведь это они выкрали её в ночь Купайлы и запрятали в диком вековом лесу в хижине старого бортника. А теперь снова хотят схватить и отвезти назад, отдать ненавистному княжичу.

- Это опять вы, проклятые? - хрипло воскликнула, чувствуя, как дрожат и подгибаются ноги.

- Да, это мы, - нахмурился Лет, останавливаясь на значительном расстоянии. - Мы нашли тебя, княгиня, чтобы отвезти к князю… Чёрному Вепрю. Тебе не след убегать от своего счастья…

- Как ты сказал… Я… княгиня?… Разве Чёрный Вепрь стал князем? - удивилась девушка, для которое это известие явилось неожиданностью.

- Да, - кивнул Лют. - И, думаю, ты никогда не пожалеешь, что мы с Малком и Мыслятой нашли сегодня тебя и возвратим нашему князю. Думаю, что ты за это не будешь иметь зла на нас, - ведь мы желаем тебе только хорошего! Ты теперь будешь нашей княгиней!…

Спокойный, учтиво звучащий голос Люта обманул Цветанку. Ей подумалось, что Лют вроде бы изменился к лучшему. Она не понимала, что он думает только о себе, о своём будущем, так как теперь оно больше всего зависит от неё. Поэтому с жалобной надеждой заговорила, протягивая к нему руки:

- Я не хочу возвращаться к Чёрному Вепрю! Я не хочу быть княгиней! Отпусти меня по-хорошему, Лют, отпусти!…

Лют насупился.

- Ты говоришь невесть что, княгиня! И ты знаешь, что должна поехать с нами!

- По доброй воле ни за что! Разве возьмёте силой?!

- Не заставляй нас это делать! Иди, добром, сюда! Сама!

Цветанка закрыла лицо руками, воскликнула:

- Не пойду! Не подходи ко мне! Я ненавижу Чёрного Вепря и никогда не стану его женой! Лучше - смерть!

Лют понял, что без насилия не обойтись, и произнёс сквозь зубы:

- Берите её!

Малк и Мыслята с двух сторон двинулись к дивчине. Лют пригнулся и развёл руки, словно собрался ловить её, как курицу. Но Цветанка не дала прикоснуться к себе. Как испуганная серна, вдруг оттолкнулась ногами от берега и прыгнула далеко в воду. Прыгнула, зная, что решилась на верную смерть - она совсем не умела плавать.

После поражения на Широком Берегу роды полян поспешно отступали от Роси и её притоков на север, в дремучие леса на Стугне, Днепре и Ирпине. Гнали коров, овец, свиней, везли семена и домашний скарб, несли на себе мешки с харчами - хлебом, пшеном, солониной. Шли напрямик - полями и лесами, не выбирая дороги…

Гунны упрямо преследовали их. С ними шёл и Чёрный Вепрь со своей небольшой, наспех собранной дружиной.

Остатки разгромленной рати полян Кий вывел к Берёзовой Рудке, где его уже ждал Щек со своими отроками. Оказалось, что осталось в живых воинов больше, чем казалось поначалу. К тому же прибывали всё новые и новые дружины из дальних окраинных земель полян. Подходили и одинокие воины, и легко раненные, которым удалось спастись. Тех, кто не могли сами идти, родичи несли на руках.

У Берёзовой Рудки собрали вече. Нужно было избрать нового воеводу и старейшин, так как во время побоища на Росе их лишились многие роды.

На вече сошлись все, кто добрался сюда. Воины были усталые и угнетённые злосчастием, что так неожиданно обрушилось на племя. Первым начал говорить старейшина рода росавичей Ворон, одноглазый, мрачный человечище. Правда, имя у него другое - Судислав, а Вороном его прозвали за длинный нос, напоминающий клюв ворона, да за чёрный чуб, что очень редко встречается среди полян. Но теперь его чуб стал совсем белым, и старейшина походил на древнего, поросшего мхом ворона.

Обведя своим единственным оком притихшее вече, Ворон сказал:

- Времени у нас совсем мало. За нами идут гунны. Поэтому долго говорить недосуг… Мы остались без князя и без воеводы. Про князя - потом. А теперь - кого хотите воеводой? Думайте!

Все начали молча переглядываться. И вправду - кого?

Кто-то неуверенно предложил:

- Может, тебя, старейшина?

Но Ворон устало покачал головой, возразил:

- Нет, не меня!… Я уже старый, больной, одноглазый… И не старейшину Борислава - он тоже уже в могилу глядит, - и Ворон указал на согнутого летами старейшину хоробричей, который опершись на копьё, стоял рядом и всё время моргал. - Выберем мужа молодого, но уже опытного и мудрого. Он среди нас есть. И если бы мы послушались его советов, то не лишились бы половины воинов и почти всех старейшин…

- Кто таков? - прозвучали голоса. - Где он? Пускай вперёд выйдет!

- Это Кий! Из рода русов. Вот он!…

Кия уже знали многие и из других родов. Правда, некоторых, особенно старших воинов, смущала его молодость. Но если старейшина Ворон говорит за него, то сомнения, наверное, ни к чему. А русы - те срази закричали:

- Кия! Кия воеводой!

- И старейшиной русов! - добавили из молод- шей дружины. - Вместо Тура.

- Пускай будет Кий нашим воеводой, - закричали все. - Кия! Кия!

Старейшина Ворон положил свой щит на землю, поманил к себе Кия.

- Становись, воевода, сюда. - А когда Кий ступил на щит, Ворон приказал отрокам: - Поднимите его - пусть все увидят! Вот наш воевода!

Кия подняли над вечем. Солнце золотило его густую рыжеватую чуприну и молодую кучерявую бородку. Смуглое, овеянное горячими ветрами лицо было мужественным, строгим, без тени радости и улыбки. Да и ни у кого из полян сейчас не было радости в сердце - все ждали ещё большей беды… У Кия - могучие плечи и сильные ноги. Стоял на щите прямо. Проникновенно смотрел на усталые лица одноплеменников, в их, обращённые к нему, полные тревоги глаза.

- Родовичи, други! - громко воскликнул Кий. - Не такое сейчас время, чтобы я позволил себе отказаться стать вашим воеводой. Может среди вас есть более достойный - кто умнее, опытней, смелее меня. Но чтобы найти его, нужно долго думать, а думать времени нет. Вот-вот гунны догонят нас!… Поэтому благодарю вас, что доверились мне, и велю выступать в путь!

- Кий, люди устали… Может, отдохнём немного? - спросил Ворон. - Вишь, какое доброе здесь место - тенистый гай, зелёный луг, вдоволь ключевой воды…

Кий оглянулся вокруг. Правда, здесь очень хорошо: над широкой зелёной долиной шумит под ветром берёзовый шатёр, по долине течёт ручей, а противоположный склон долины сияет жёлто-белым цветом ромашек.

Однако он решительно покачал головой:

- Да, лучшего места для отдыха не найти… А вот для обороны здесь совсем плохо! Поищем другое место!… Пускай роды изберут старейшин, где их не осталось, - и трогаемся!

Тут же, избрав старейшин, поляне, не мешкая, отправились в путь.

Кий шёл впереди. Наклонив голову, отяжелённую думами, упорно ступал по бурьяну, прокладывая в нём стежку. У него обычное снаряжение воина племени полян. За плечами - лук и торбочка с сухарями, пшеном и салом, на левой руке - тяжёлый щит и кожаная рукавичка, в правой - два коротких копья, на боку - меч и тул со стрелами.

Шли долго. Не слышно ни разговоров, ни шуток, ни смеха. Все неимоверно устали, но никто больше ни словом не вспоминал об отдыхе. А солнце припекало всё жарче, всё немилосерднее. Белые рубахи на спинах потемнели от пота, покрылись серой степной пылью.

Кий вёл свою рать всё дальше и дальше, пока не подошли к длинной чистой поляне без кустов, лежащей перед густым лесом. Поляна с небольшим наклоном спускалась к широкому вязкому болоту, по которому протекала речка.

- Вот здесь и остановимся.

Кто где стоял - так и разлеглись на земле. А Кий вместе со Щеком, Ясенем и Грозой обошли поляну и примыкающий к ней лес, побывали внизу, на болоте, и только после этого возвратились в стан.

Кий собрал старейшин.

- Вот что я думаю, - начал тихо. - Гунны идут по нашему следу и скоро нас догонят… Так лучше нам встретить их здесь, чем где-то в чистом поле, где они будут иметь, как всегда, преимущество. Но чтобы остановить и одолеть сильного врага, нам нужно перехитрить его!

- Перехитрить? Эрнак не такой дурень. - Ворон почесал седой затылок. - Раскусит нашу хитрость - и нам же хуже станет!

- Не раскусит!… Я придумал такое, чего они ни разу никогда не встречали!

- Что же это? - старейшины с недоверием смотрели на молодого воеводу.

Кий прищурился, глядя на солнце, которое уже зашло за полдень и освещало поляну с правой руки, и, подумав, сказал:

- Смотрите - какое здесь место. За нами болото. Значит, обойти нас гунны не смогут - потонут в нём… По обе стороны густой лес. С конями гуннам по нему тоже не пробиться… Остаётся у них для атаки один путь - поляна… Вот и пускай нападают по ней! А тут мы и приготовим западню: на их клин выставим крепкий тын! О него и разобьётся клин Эрнака!

Старейшины ничего не поняли.

- Тын? Какой же это, вдруг, тын?

- Ну конечно же не обычный тын… А частокол, не очень редкий, ну, как вилы, из кольев острых, как копья… Мы перегородим ими всю поляну вот в этом месте, недалеко от берега, и пусть тогда гунны попробуют разорвать нашу лаву! Не выйдет… Частокол сделает наш род, - и он взглянул на Щека, Ясеня и Грозу. - Поднимайте русов - готовьте колья! Вбивайте их в землю так, чтобы они своим острием торчали в сторону нападающих, но не часто - на расстоянии одного шага…

- А для чего это? - спросил Ясень.

- Потом увидите… Идите!… А я тем временем остальные роды поставлю в засаду - с одной и с другой стороны поляны… Приготовимся как следует! Только бы Эрнак напал на нас здесь!… Только бы напал!… Ну, идите…

И тут поляне засуетились, забегали, как муравьи. Русы срубали молодые дубки, берёзки и грабы. Забивали их наклонно в землю деревянными долбнями, а затем заостряли верхушки мечами, после чего колья торчали из земли как копья. Другие рода, разобрав оружие, разделились надвое. Одни засели в лесу по правую руку, другие - по левую. Кий строго велел им не вступать в бой до тех пор, пока клин не врежется, не наткнётся на частокол.

Прошло не так много времени и поляна была перегорожена наклонным, островерхим частоколом. Вскоре с поля примчались дозорные.

- Воевода, гунны!

- Далеко?

- В двух или трёх конных бросках.

- Вся орда или небольшой отряд?

- Вся орда!… Тьма-тьмущая! И земли под ними не видно!

- Ну, что ж - это хорошо, - сказал Кий и обратился к своим воинам: - Родовичи! Русь! Вот тут мы либо победим, либо все поляжем! Для гуннов мы заготовили отменную западню! Но чтобы они до последнего мгновения её не заметили и не повернули назад, как обычно делают, если видят, что им не победить, пусть все воины первого ряда станут так плотно, чтобы собою и щитами совсем закрыть частокол. Гунны подумают, что перед ними обычная лава полян. Такие же, как и те, что были возле Родня или на Широком Берегу… А как только вражий клин наберёт скорость и приблизится так, что его ничто уже не сможет остановить, мы быстро отступим назад по проходам между кольями. И гунны сразу вместе со своими конями напорются на наш частокол… Вот тут-то мы пустим в ход оружие!…

В это время с поля донёсся звук рожка. Гунны заметили полян.

- Становиться по местам! Держитесь крепко!

- прокричал Кий. - Я всё время с вами! Буду стоять посреди лавы!

Передвижение, топот сотен ног, стук щитов, звяканье мечей длились недолго, и лава выстроилась. Первый ряд плечом к плечу, закрыв собою колья, а следующие три ряда - изготовив копья и луки за ним. Кий и Щек вместе с молодшей дружиной встали в передний ряд. Кий и это продумал - ведь проворные отроки быстрее отступят за частокол, чем опытные, но не такие подвижные старшие воины.

Лава затихла, оцепенела. И тогда все услышали, как глухо гудит земля, будто из её глубоких недр доносится нарастающий гул…

Хотя все ждали нападения не только с тревогой, но и с нетерпением, но, как это бывает в таких случаях, гунны объявились внезапно, налетели как грозовой шквал. Не замедляя бега коней, они хлынули на поляну и, увидев, что лава полян перегородила её, стали быстро выстраиваться клином.

Кий услышал, как над молодшей дружиной пронёсся глухой гомон. Многие горячо взывали к богам:

- О животворный Световид, и ты, всемогущий Перун, спасите нас!…

Напряжение с каждым мгновением усиливалось. Воины, что находились в засаде в лесу, затаились и ни малейшим движением не выдавали себя. Они, как и те русы, что стояли в рядах лавы, замерли в ожидании первого, самого страшного удара.

Видя, как вытянулись, побледнели юные лица отроков, Кий громко, чтобы каждый из них услышал, обратился к ним:

- Други! Браты! Ныне решится судьба племени полян! Если гунны прорвут лаву, они догонят наших матерей, жён, детей, сестёр, стариков и всех изрубят или возьмут в полон!… Если же мы остановим их тут, даже пусть не победим, не погромим, а только остановим, то этим спасём и себя, и всё племя от погибели! Я верю в победу! И боги помогут нам!

Тут он поднял вверх руку с копьём и страстно воскликнул:

- О ясноликий Хорос, щедрый Даждьбоже, мудрый Световид, мы, твои дети, взываем к вам и молим: ослепите глаза нападающих, обороните нас! А ты, Стрибоже, отстрани от нас стрелы гуннов, развей силу ворога по степи! И ты, Перун, наш заступник, помоги нам, направь свой гнев супротив ворога, оглуши его громом, порази своим огнём!… Защитите нас, боги!…

- Защитите нас, боги! - как единый вздох, прокатилась над лавой горячая мольба.

И почти вслед за этим с вражеской стороны донёсся грозный боевой клич:

- Гурракх! Гурракх!

Гунны приближались. По отлогому склону, заполняя всю ширину поляны, катилась плотная тёмная волна, способная, казалось, затопить, сокрушить и уничтожить всё на своём пути.

Строй полян окаменел. Кий крепко зажал левой рукой держак щита, а правой - копьё. Ему чудилось - острие клина нацелено прямо в его грудь.

Страха в сердце не было. Только в голове билась тревожная мысль: всё ли он предусмотрел? Достаточно ли того, что он сделал, чтобы остановить ворога?

Гунны набрали дикую скорость. В этом всегда была их сокрушающая сила. Косматые кони, вытянув вперёд большие головы, мчались прямо на белую стену полян, и теперь уже не далёкий гул, а оглушающий гром вырывался из-под тысяч копыт и заставлял содрогаться землю.

Кий взглянул на своих юных воинов, стоящих бок о бок с ним. Не испугались ли? Не бросятся ли наутёк?

Нет, все стоят недвижимо и напряжённо смотрят из-за щитов на лавину ворогов, сотрясающих воздух душераздирающим криком.

Теперь главное - не прозевать решающий миг! Точно определить расстояние! Гунны совсем близко - сто шагов, полёта, четверть ста… Пора!

И Кий подал команду резким коротким звуком сигнального рога.

И мгновенно передний ряд отступил назад - исчезла живая преграда на пути гуннов. Отступил и Кий. Только успел повернуться лицом к ворогу и закрыться щитом, как могучая волна гуннов со всего разбега, всей тяжестью множества конских и людских тел налетела на острозубый частокол.

И тут же сотни стрел со стороны полян - из- за частокола, и с обеих засад из леса - засыпали гуннов.

Даже старые, бывалые воины не видали ничего подобного! Страшно заржали кони с распоротыми животами; попадали на землю всадники - и их тут же пригвоздили к земле копья полян; вопли боли и отчаяния, заглушая боевой клич, поднялись над ордой.

Гунны так и не поняли, что с ними стряслось.

Сбились в бесформенный клубок их передние ряды - падая, сотни коней образовали высокий завал. Задние - не замедляя бега, продолжали мчаться, натыкались на тех, что упали, с разбега останавливались и попадали под стрелы полян. Никто не мог сообразить, почему смертоносный клин гуннов не рассёк вражью лаву и вдруг остановился. Не ведали этого и вожди гуннов. Каждый терялся в догадках - и ответа не находил.

Защищённые частоколом и лесом, поляне воспрянули духом, почувствовали себя хозяевами положения. Гунны остановлены! Их жуткий клин расплющился, раскололся о частокол. Всадники и кони, что мчались первыми, теперь истекали кровью на острых зубьях засады. На тех гуннов, что следовали за ними, и ещё сидели на конях, со всех сторон летели стрелы и копья. Крики и стоны людей, жалобное ржанье раненых коней, грохот щитов, звон мечей - всё это слилось в сплошной дикий рёв, словно здесь сошлись в бою тысячи разъярённых, обезумевших титанов.

Кий поощрял, подбодрял своих воинов:

- Други, бейте их! Копьями и стрелами! Рубите мечами!… Ворог слабеет! Мы одолеваем!

Поляне с ещё большим воодушевлением ринулись на противника. То тут, то там вспыхивали лютые рукопашные бои.

Гунны начали отступать. Поняв, что попали в хитроумно поставленную ловушку, кто мог, разворачивали коней и, охваченные ужасом, вырывались из поляны и мчались обратно в степь. Не всем удалось это сделать: не один гунн сложил голову, пока искал выход из смертельной круговерти. Но, наконец, поляна опустела, и на ней остались только убитые и раненые люди и кони, а также множество оружия гуннов и полян.

И тогда сюда высыпали победители. Опьянев от радости плакали, смеялись и танцевали, как дети.

- Победа! Победа! Гунны бежали!

Старейшина Ворон стал на колени посреди поляны, поднял над головой руки, начал молиться. Все последовали его примеру.

Потом он поднялся, и далеко вокруг прогремел его зычный голос:

- Браты! Люди племени полян! Богам мы только что, как положено, истово помолились, поблагодарили за то, что помогли нам одержать победу. А чем возблагодарим нашего воеводу, без которого мы не смогли бы её добыть? - Ворон обвёл взглядом притихших сородичей.

Кий стоял вместе со всеми и удивлённо слушал - к чему ведёт речь старейшина?

Все недоуменно молчали.

Начали раздаваться нетерпеливые голоса:

- Да говори сам, Ворон!…

- Чего нас спрашивать, когда имеешь на уме, что сказать!

Ворон откашлялся.

- Браты! Воины! Гляньте вокруг - сколько погибших гуннов лежит на земле! - и показал рукой. - Не наших трупов, как было на Широком Берегу, а вражьих!… Скольких своих лучших воинов потерял сегодня Эрнак! И ни один из них уже не поднимет против нас саблю, не выстрелит из лука!… Боги помогли нам! Ну, а кто ещё посодействовал этому?… Разве не наш молодой воевода?… Вот он стоит тут вместе с нами и радуется так же, как и мы! Радуется победе, которую мы добыли благодаря его разуму, смекалке, опыту!… Вот я и спрашиваю вас всех, родовичи, не избрать ли нам в это опасное и тяжкое для всего нашего племени время, этого достойного мужа князем полян? Ведь без князя жить нельзя! А кто ещё из нас сегодня достоин стать им? Кто сегодня привёл нас к победе и приведёт завтра? Кий!… Изберём же его князем, чтобы племя наше не осталось без главы!

Ворон поднял вверх копьё, потряс им, и вслед за ним все воины подняли копья и закричали:

- Кия хотим князем! Кия! Кия!…

Когда гомон немного улёгся, старейшина приказал:

- Поднимите князя на щит! Пусть все видят его!

Молодые русы вмиг подняли Кия над голова ми, вошли в круг и стали рядом с Вороном. Старейшина снял со своей спины торбину, имевшуюся у каждого воина, развязал её и что-то достал из неё. А когда развернул, все увидели в его руках червонное корзно.

- Вот, братья, готовил когда-то для себя… Ибо кто из воинов не мечтал стать воеводой или князем?… А теперь с радостью вручаю нашему избраннику! - и накинул корзно Кию на плечи. - Пусть наш князь носит это корзно с честью и гордостью и всегда помнит, что получил его из наших рук! Чтобы не загордился, чтобы знал, что князь имеет власть над каждым из нас, а вече имеет власть над князем!

Кий преклонил колено, вынул из ножен меч и, поцеловав блеснувшее лезвие, ответил:

- Благодарствую, други, за честь и доверие! Клянусь никогда не забывать, из чьих рук получил корзно! Буду радеть обо всём племени, как о своём роде, а вече буду уважать, чтить, как почитаю обычаи и порядки предков наших!

- Что же нам теперь делать, князь, - говори!- спросил Ворон. - Гунны бежали… Может, возвратимся к своим очагам?

Кий встал, окинул взглядом воинов.

- Нет, старейшина, - ответил твёрдо, - возвращаться назад, к нашим жилищам, рано! Гуннов мы лишь остановили, но не разбили. Они сильны и не откажутся от намерений приневолить, покорить нас.

- Значит, идём дальше на север?

- Да, идём на север!… Там тоже наша земля.

- Когда же выступаем?

- Сейчас… Пока гунны не пришли в себя, пока соберутся снова в поход, мы оторвёмся от них на много переходов. Забирайте оружие, раненых, и в путь. Прямо через болото… К вечеру должны быть возле Трёх Могил. Там переночуем, а завтра - далее…

 

НА НОВЫЕ ЗЕМЛИ.

Не успела холодная днепровская вода принять в свои объятия Цветанку, как раздвинулись кусты ивняка и одновременно просвистели две стрелы. Одна впилась Люту в спину, и он упал вниз головой к корневищу вербы. А вторая вошла в бок Мысляте, от чего он сначала завертелся на берегу, как ужаленный змеёй, а потом свалился в воду.

Малк не стал дожидаться третьей и бухнулся на землю, умоляя о пощаде.

Из кустов выскочили двое: Хорив, не раздумывая, прыгнул в воду, где захлёбываясь барахталась Цветанка, а Боривой, наступив Малку ногой на спину, приставил ему к затылку острие меча.

- Не шевелись, не то обезглавлю!

Хорив вырос на Росе и плавал как рыба. Он мгновенно подхватил Цветанку под руки, поднял ей голову над водой. Потом, сильно загребая, подплыл на отмель и со своей ношей вышел на берег.

- Жива? - кинулся к ним Боривой.

- Едва, - ответил Хорив. - Но если бы опоздали хоть малость, случилась бы беда…

Боривой пнул Малка под бок ногой.

- Мерзавец, тебя следует как собаку прикончить! Как и тех двоих.

Малк взмолился:

- Я ни в чем не виноват! Не убивайте меня!

- Ты вместе с ними выкрал мою сестру, вместе с ними упрятал на пасеке у старого бортника, а потом преследовал и едва не стал её убийцей!

- Я подневольный человек… Это всё Чёрный Вепрь… Не убивайте меня!…

- Оставь его, Боривой, - сказал Хорив. - Отбери у него оружие, коня и - отпусти…

- Как? Отпустить эту гадину? - воскликнул княжич и его глаза зло сверкнули. - Да он сразу же наведёт на наш след людей Чёрного Вепря!

- Не наведу! Клянусь Перуном, клянусь Световидом - не наведу! - вновь взмолился Малк, становясь на колени. - Вы меня не знаете… Я тоже ненавижу Чёрного Вепря, как и вы. Я был верен ему, пока он не предал наших воинов, которые погибли под копытами коней гуннов, пока не переметнулся на сторону Эрнака… И не был верен ему, когда он побил моего деда-бортника, издевался над ним, как над собакой!… Верьте мне!… Хотите, я пойду с вами…

Похоже, отрок не врал - говорил искренне.

Боривой заколебался и вложил меч в ножны. А Хорив, пристально глядя в широко открытые глаза Малка, сказал:

- Ну, что ж - поверим тебе на слово. Может, и вправду, ты честный отрок… Иди себе на все четыре стороны! Но с нами тебе пока не по дороге. Сначала докажи свою преданность племени полян - тогда может и примем.

- А как я смогу доказать? - Малк поднялся, встал напротив Хорива.

- Этого я сейчас не знаю. Сам подумай.

- Хорошо, буду стараться… А за то, что даровали мне жизнь, благодарствую. Никогда не забуду!… - и Малк быстро юркнул в прибрежные кусты.

Тем временем Цветанка стала приходить в себя, пошевелилась, открыла глаза. Она хрипло прошептала:

- Где я?… Что со мною?…

Увидев вместо своих жестоких гонителей Боривоя и Хорива, она испугалась.

- Ой, это вы?…

Боривой приподнял и нежно обнял сестру. На его глазах выступили слезы.

- Не бойся, Цветанка… Это и вправду мы - Хорив и я.

- Как вы, вдруг, тут оказались?

- Мы ехали следом за твоими ворогами и спасли тебя…

- А Кий?

- Он всё время был с нами… Но когда напали гунны, он оставил нас здесь, а сам помчался к Каменному Острову, чтобы поднимать людей…

- С ним ничего лихого не случится?

Боривоя удивило, что сестра тревожится о Кие и ни словом не обмолвилась о родителях, о смерти которых она и не догадывалась.

Он сдержанно ответил:

- Ты же знаешь - если боги не захотят, то с его головы и волосок не упадёт…

Сказать ей о смерти родителей он решил позднее.

Цветанка совсем пришла в себя от страшного потрясения и встала на ноги. С её кос и с одежды стекала вода.

- Что же теперь делать?

Ответил тоже мокрый де нитки Хорив:

- Сначала мы выжмем одежду, соберём оружие и, не мешкая, в путь… Времени у нас в обрез, а ехать далеко и невесть что там встретим. Потому садимся на коней, благо теперь их у нас пять…

В верховьях Росавы лесов стало больше, но всё же на полях и лугах между ними простора для гуннов оставалось достаточно. И гунны не заставили себя долго ждать. Объявились они в полдень, когда войско полян, истомлённое жарой и изнурительной дорогой, остановилось на отдых на берегу ручья.

Заметили их дозорные, которых поставили дежурить на холме.

Примчались к своим взволнованные.

- Князь, гунны!

В это время он жевал сухарь, размоченный в ручье, лениво журчащем между осокой и водорослями. Кий, как и все, неимоверно устал и хотел хотя бы немного отдохнуть после тяжёлого перехода. Но услышав такую новость, сразу вскочил.

- Где они?

- За четыре-пять тыщ шагов отсель… Едут по нашим следам.

- Много их?

- Пожалуй, вся орда… Словно чёрный рой клубится на всю ширь степи!

Кий мгновенно подал сигнал тревоги.

- В путь, други! В путь! Скорее! Наше спасение - лес! Успеем добраться до него - хорошо! Не успеем - будет беда!

Все уже успели убедиться в разумности и опытности молодого князя в битве на Широком Берегу, в только что одержанной победе на лесной поляне. Да и сейчас он завоёвывал всеобщее одобрение потому, как он умело отводил войско, отменно путая следы и не слишком торопясь, давая этим возможность родам, обременённым детьми и стариками, скотиной и домашним скарбом, уходить впереди воинов на лесные окраины земель Полянских. Поэтому, хотя все вконец устали, никто не возразил ни слова. Поднялись - и побежали.

Лес маячил вдали тёмно-синей полосой. До него было не менее трёх тысяч шагов. Кий бежал в задних рядах и тревожно думал - что же делать, если гунны догонят в чистом поле? Вступать в бой? Но как? Опять выстраивать войско лавой?… Это ничего не даст: гунны одним ударом своего клина сокрушат её - прорвут, потопчут конями, посекут саблями!… Построиться в круг, чтобы гунны увязли в непробивной массе полян?… В этой мысли что-то есть… Действительно, никакой клин не сможет расколоть войско, выстроенное таким образом. Он просто завязает, начнёт метаться в гуще воинов, которые со всех сторон закидают нападающих стрелами и копьями. Начнётся сеча. А в этом случае, как говорится, чья возьмёт - одним богам ведомо. Победу одержит тот, у кого воинов будет больше, кто упорнее сумеет стоять в бою, к кому благосклоннее окажутся боги… Нет! Всё же надёжнее добраться до леса и обороняться в нём.

Как только поляне выбежали на пригорок, Кий велел Щеку указывать дорогу войску напрямик к лесу и мчаться к нему что есть духу, а сам остановился - оглянулся назад.

Гунны заметили полян и бросились в погоню. Было видно, как вырываются вперёд отдельные всадники, как порывисто заколыхались, развеваясь на ветру белые и черные бунчуки на длинных шестах, как высоко поднялась, застилая солнце, рыжая пыль.

- Быстрей! Быстрей! - Кий подгонял тех, кто отставал. - Кто не успеет вовремя укрыться в лесу, тот погибнет! Быстрей!

Он бежал последним. Знал - так нужно. В бою - надо быть впереди, при отступлении - позади. Иначе - какой из тебя воевода? Какой же ты князь?

Далёкий лес, что перегородил поле сплошной зелёной стеной, быстро приближался. Не видно в нём ни полянок, ни малейших прогалин, куда могли бы ворваться гунны. На опушке стоял расщепленный Перуном древний могучий дуб, и прямо на него мчалось войско полян.

Но ещё быстрее двигалась орда. Так, во всяком случае, казалось Кию. Каждый раз, как только он оглядывался, она вроде увеличивалась, росла на глазах. И что удивляло - впереди мчались всадники в белой одежде. Неужели Чёрный Вепрь со своей дружиной? Если так, то для чего Эрнак поставил его впереди?

Шуршал под ногами примятый передними отступающими бурьян, тяжело дышали изнемогающие воины, особенно пожилые мужи, которые не могли так быстро и долго бежать, как отроки. Тревожно погромыхивали щиты и копья. С высокого синего неба солнце посылало на увядшие травы, на сухую, покрытую трещинами землю жаркие огненные лучи, безжалостно опалив тёмные от пота спины людей.

Когда Щек с быстроногими отроками уже скрылись в лесу, а последним, бегущим воинам оставалось до него немногим более сотни шагов, Кий услышал совсем близкий топот и оглянулся через плечо. Гунны их настигали. Но и они тоже сильно растянулись, а впереди, обогнав основное войско гуннов, мчался Чёрный Вепрь с горсткой своих воинов. За его плечами развевалось червонное корзно, в руке блестел на солнце короткий меч полянина.

«Таки Чёрный Вепрь! Я не ошибся! - подумал Кий. - Мерзкий предатель! Хочет вместе с гуннами вырубить половину своего племени, чтобы господствовать над второй!»

Воины полян ещё ускорили бег. Выбивались из последних сил, но никто не бросал ни тяжёлые щиты, ни копья.

- Скорей, други! Скорей! - хрипло кричал им Кий.

Он мог бы легко опередить тех, кто совсем обессилел и спастись. Но ему и в голову такое не приходило. Как бы он тогда мог смотреть в глаза родовичам? К тому же само собой явилось решение - улучив момент, развернуться лицом к Чёрному Вепрю и вогнать ему в грудь копьё. Копьё - любимое своё оружие! Им он владеет лучше, чем кто-либо из полян, и горе тому, в кого нацелено его острие! Кий ещё раз оглянулся.

Чёрный Вепрь оторвался и от своих воинов, которые скакали впереди орды. Он узнал Кия и вопил:

- А-а, это ты, собака! Как ты посмел натянуть на себя червонное корзно? Разве не знаешь, что у полян только один князь - это я! Или хочешь, чтобы я содрал его с тебя вместе с кожей? Сейчас я это сделаю!

Кий не ответил. До спасительной лесной опушки оставалось совсем не далеко.

Но позади уже слышится натужное сопение усталого коня и свист воздуха, рассекаемого мечом. Чёрный Вепрь вот-вот догонит!

Кий сильнее зажал в руке копьё, готовясь обернуться и метнуть его в ненавистного ворога.

Но из лесных зарослей внезапно вышли с луками в руках отроки во главе со Щеком и над головами своих пустили рой стрел.

Они не достигли цели, и ни одна из них не попала ни в Чёрного Вепря, ни в его воинов. Стрелы упали между Кием, который убегал последним, и Черным Вепрем, что его догонял. Чёрный Вепрь резко осадил коня и остановился.

И вновь поток стрел понёсся ему навстречу, преграждая путь. Хотя стрелы опять не долетели до цели, это охладило пыл Чёрного Вепря. Он оглянулся на своих воинов, которые нерешительно остановились за его спиной, и на быстро приближающихся гуннов.

- Я найду тебя, Кий! Найду - где бы ты не спрятался! - крикнул Чёрный Вепрь и погрозил кулаком. - Твоя голова всё равно будет на моем копьё!

Но Кий уже не слышал эти угрозы. Вместе с последними воинами он добежал до леса и оказался в объятиях своего брата.

- Ну и напугал ты меня! - говорил Щек, прижимая его к груди. - Мог погибнуть!

- Благодаря тому, что ты так хорошо сообразил, всё закончилось для нас благополучно, - похвалил Кий брата и сразу же обернулся к полю, выглянул из-за кустов. - Что делает ворог?

Гунны приблизиться к лесу не решились - остановились возле Чёрного Вепря, на расстоянии полёта стрелы. Вперёд выехало несколько всадников. Среди них Кий узнал кагана Эрнака.

Сидел он на вороном коне, грузный и тоже изнурённый, смотрел молча на бесконечно распростёртый в обе стороны лес, о чём-то раздумывал.

Никто из его окружения ни словом, ни звуком не нарушил почтительную тишину.

Поляне притаились на границе дикого девственного леса и тоже молчали. С тревогой ждали - что предпримут гунны? Будут ли атаковать? Или повернут назад?

Кий положил руку на плечо Щеку. Тихо сказал:

- Эрнак колеблется… Сейчас он и сам не знает, что делать. Если бы в степи - растоптал бы нас конями, посёк бы саблями… А тут непроходимая для коней стена!… Для нас - в этом спасение. Я думаю, пока мы не соберёмся с силами и не разгромим гуннов, путь на Рось нам заказан. Будем жить в лесах, как древляне, северяне или дреговичи…

- Живут же они… И мы как-нибудь проживём, - согласился Щек, вытирая рукавом пот со лба. - Только бы избавиться от этой напасти!…

Гунны стояли заполонив поле огромной тёмной массой. И вправду - напасть…

Их было так много, как воронья перед непогодой. Когда подтянулись те, кто отстал и выстроились в два крыла, то орда закрыла собой полгоризонта. Перед нею белела небольшим пятнышком группка воинов Чёрного Вепря.

Только теперь все поляне и сам Кий поняли в полной мере, какой опасности избегли, вовремя достигнув леса.

Долго раздумывал каган. Потом подал знак. Сразу же прозвучал чей-то гортанный крик - и гунны расступились, освободив посреди узкий проход. Каган тронул коня и направил его назад, в степь. За ним, постепенно вытягиваясь тупым клином, повернула вся орда.

Гунны больше не тревожили даже отдельными нападениями отступающее войско Кия, так как они не могли в бесконечных густых лесах ни чувствовать себя в безопасности, ни маневрировать как в степи, ни, тем более, собрать свои силы в один кулак для решающего удара по противнику. Эрнак это прекрасно понимал, потому и прекратил преследование полян.

Кий облегчённо вздохнул. Это уже вторая, причём бескровная, победа. Она радовала его не меньше, чем поражение врага в кровавой битве на поляне.

Догнав на реке Стугне свои роды, Кий собрал вече старейшин. На нём решили разойтись и искать свободные земли, на которых ещё никто не осел. Одни остались на Стугне, другие двинулись к Днепру, третьи - на заход солнца, к Ирпеню, а Кий с русью пошёл в тот, почти безлюдный, уголок земли полян, между Днепром и Ирпенем, покрытый девственными борами и непроходимыми чащами, и где жил его стрый Межамир.

Перед расставанием договорились: по первому же зову всем дружинам собираться на Почайне.

Прошло несколько дней.

Племя Русь, которое очень поредело и устало, вышло к Днепру. Здесь были красивые места, но Кий упорно вёл людей дальше на север.

Двигались медленно, продираясь по холмам и ярам. Возы, на которых женщины, старики и дети выехали из Поросья, давно сломались, и их пришлось бросить ещё в степи. Гнали скот, несли младенцев на руках, а домашний скарб в больших кожаных мешках навьючили на коней, которых вели в поводу.

Кий со своим родом шёл впереди. За последние дни он осунулся, скулы оттягивала загорелая кожа, в притихших глазах затаилась грусть. Часто вспоминал Цветанку, Хорива и Боривоя. Где они? Живы ли?

Порою поглядывал на Щека и Рожану. Какая чудесная пара. Богатырь Щек и тот, судя по его тяжёлой поступи, едва держался на ногах. Он нёс на себе, кроме оружия, какой-то оттягивающий плечи мешок, да ещё, потряхивая русым чубом, помогал молодой жене продираться сквозь заросли, перелезать через замшелые корявые стволы, переходить вброд холодные ручьи в оврагах.

А Лыбедь и Ясень. Какие они оба светлоокие и красивые. Как дети, держатся за руки, идут не замечая вокруг себя ничего, кроме своей любви. Пережили страшную, чудовищную беду - и уже забыли о ней. Для них сейчас - утро нескончаемого счастья.

Кий поймал себя на мысли, что завидует брату и сестре. Оба они по-настоящему счастливы. А он?… А Хорив?…

В середине дня спустились с горы в широкую долину, по которой текла небольшая прозрачная речушка. Никто не ведал её названия, но было очевидно, что она впадала в Днепр. В привольном, поросшем кувшинками и роголистником её устье так и кишела рыба, плавали лебеди, а в лесу, по взгорьям, в дуплах старых деревьев роились пчелы. Пряно пахло воском и мёдом.

Остановились на отдых.

Коней и скотину пустили пастись. Запылали огни костров, забулькал в казанах пшённый кулеш. Солнечная долина наполнилась весёлым гомоном.

- Хорошо-то как! - сказала Лыбедь, присев на зелёном берегу и опустив в воду натруженные ноги. - Я хотела бы тут остаться жить…

- Где ты, там и я, - просиял в улыбке Ясень и повернулся к Кию: - Здесь и вправду хорошо и привольно. Вон на той стороне, под горою, на солнце, поставили бы мы жилище, а вокруг повети для скота. Трава тут по пояс - хватит и для выпаса, и на сено. Рыбы и мёда - видимо-невидимо. У нас на Роси такого и не снилось… Как ты думаешь, князь? А?

Кий ещё не привык, чтобы его величали князем, и ответил не сразу. Ему тоже понравилось это место - благодатная земля! Вот только простора нет: по эту сторону гора, по другую - тоже гора… Но каждому своё. Если Лыбеди и Ясеню понравилось, пускай остаются. Им виднее, где свой молодой род заводить…

Он обнял Ясеня за плечи.

- Оставайтесь!… А мы со Щеком и Хоривом, если он живой, будем к вам на рыбу и на мёд приезжать… Угостить не откажетесь?

- Щек с Рожаной, Хорив с Малушей, а ты с Цветанкой - конечно же, угостим!

Кий грустно улыбнулся, поискал взглядом Малушку. Она сидела в сторонке ото всех, обхватив ноги руками, положив подбородок на колени. Её широко открытые глаза были уставлены вдаль, но, пожалуй, ныне она ничего не видела. Бедная Малушка! Это он виноват, что взял Хорива с собой и теперь о нём ничего неизвестно. Чем ей, страдалице, можно помочь?

Кий подошёл к ней, сел рядом. Положил руку ей на плечи. И тут же ощутил, как вся она вздрогнула. Малушка всхлипнула, как вскрикнула, уткнулась лицом ему в грудь и горько зарыдала.

- Ну-ну, не плачь, не тоскуй, милая, - погладил Кий её ладонью по спутанным косам. - Вернётся Хорив… Не маленький же.

- Не вернётся, - заплакала ещё горше.

- Я его найду! Вот только стану на жилье с родом - сразу же пошлю отроков на розыски. Недалеко ведь… Найдём мы твоего Хорива, голубушка. Обязательно найдём!

Подошла Лыбедь, села рядышком с Малышей, прижала её к своей груди. Та приникла к ней и ещё безутешней разрыдалась.

Кий помрачнел. Действительно, если Хорив и Боривой погибнут, то виноват в этом будет он. Зачем оставил их, зная, что вокруг полно врагов? Надо скорее найти место, где остановиться роду и посылать немедля отроков на их розыски. Да и самому нужно ехать. Вызволить из беды! Или хотя бы узнать, что с ними случилось…

После того, как поели, он собрал старших мужей и сказал:

- Начнём селиться где-то здесь, на этих окраинных землях, над Днепром… Людей тут живёт совсем мало. Кого встретим, - кривды никому не чинить! Всем места хватит… Вот моя сестра Лыбедь со своим мужем Ясенем и его родом хотят осесть по берегам этой небольшой тихой реки - в её устье… Кому приглянулось - пусть селится рядом с ними, вверх по течению… А я с другими родами пойду дальше - за ту гору… Остановимся там и переживём лихолетье - до тех пор, пока не соберёмся с силами да не выгоним гуннов и Чёрного Вепря с Роси. И тогда все наши родичи смогут возвратиться в отчие края… Согласны?

- Согласны! Согласны! - загудели мужи.

Значит, порешили: Лыбедь и Ясень со своим родом будут обитать на этом месте, а мы - в путь!… Поднимайте людей!

* * *

Кий первый отправился дальше и, когда поднялся на гору, вошёл в старый тёмный бор. Родовичи едва поспешали за ним.

- Недалеко уже, совсем недалеко, - подбадривал он отстающих. - Ещё малость - и там отдохнём.

Люди с трудом пробивались сквозь кустарник и бурелом. Кто никогда не бывал в этих краях, тот удивлялся необычному лесу, - стройные высоченные сосны острыми верхушками упирались в голубое небо. Густо пахло живицей и земляникой, краснеющей словно капли крови в траве на полянках. Где-то, напуганное голосами людей, ломилось напролом через чащу стадо зубров. Всё здесь необычно: широкий Днепр и крутые берега над ним, резкий запах хвои и ласковое солнце, изредка проглядывающее в прогалины между ветвями, какая-то девственность, первозданность всего; под ногами вместо жирного чернозёма, рыжий суглинок… Окружающая растительность была более могучей и буйной, выглядела величественнее, чем та, к которой привыкли дома. И это привлекало… Несмотря на усталость, люди, следя за своим князем, внимательно приглядывались к новым местам, где им, может, придётся прожить не один год.

Преодолев несколько глубоких оврагов, поляне к вечеру остановились на широкой возвышенности, поросшей как и всё вокруг, густым лесом. Кию место показалось удобным, и он подал знак готовиться к ночёвке. Пока родовичи располагались, кому где понравилось, Кий по своему обыкновению, стал осматривать окрестности.

С той стороны, откуда они только что пришли, темнел глубокий, узкий овраг с обрывистыми стенами, с ветвистыми деревьями, непролазным кустарником и прозрачным ручейком внизу. Кий в сопровождении Щека и нескольких отроков пошли влево, на запад, и вскоре по пологому склону опустились в широкую долину, густо покрытую болотистой растительностью. Здесь текла небольшая речка, в нескольких местах перегороженная плотинами бобров, поросшая по берегам вербами и ольхой. Тихо шелестели камыши, крякали утки и гоготали дикие гуси, которые при приближении людей взмывали тучами в небо. В тихих заводях плавали величественно спокойные белоснежные лебеди.

- Сдаётся мне, что это та самая речка, на берегу которой теперь поселилась наша Лыбедь, - сказал Кий, переступая через лежащую поперёк пути трухлявую вербу и подходя к берегу. - Течёт как раз в ту сторону…

- Да, это она, - согласился Щек, подойдя к брату и становясь с ним рядом. - Если мы поселимся где-то здесь поблизости, то по этой речке или её берегу будем добираться к сестре.

Кий - он тем временем внимательно присматривался к местности, к бобровым запрудам, к лесу, что рос по откосам, - вдруг радостно воскликнул:

- Други! Да это же земля стрыя Межамира! Добрались наконец. Вот та стежка, по которой мы с Хоровом и Ясенем поднимались на гору, под которой поселился его род. - И он указал на едва заметную в зарослях звериную тропинку. - Пошли быстрее туда, пока не зашло солнце.

Они поднялись по крутому склону и Кий уже уверенно вывел их на отвесную кручу.

- Вот! - воскликнул восхищённо. - Любуйтесь!

Перед спутниками Кия раскрылся такой безбрежный простор, такой широкий, бесконечный, что у всех дух захватило от восторга. Внизу, по левую реку, в глубоком яру вился полноводный ручей, кудрявился густо-зелёный лес, за яром вновь поднимались обрывистые кручи. Вдали серебристой лентой привольно нёс свои воды Днепр, а под горой, на подоле, раскинулось живописное селение.

- Там живёт наш стрый Межамир. Там часть нашего рода - русь! - не мог сдержать своих чувств Кий, а потом спокойно добавил: - Тут мы и поселимся… Пока что…

- А стрый Межамир не станет перечить? - спросил Щек.

- Земля - богатство всего племени, а не одного рода, да и только вече старейшин может решать, где кому сесть, - ответил Кий. - К тому же стрый Межамир сам приглашал меня сюда. Места тут на всех хватит…

- Так пошли к нему, - предложил Щек.

- Пошли. Они быстро спустились по крутой тропинке вниз, и Кий направился к жилищу Межамира.

Со двора выглянуло несколько детских головок, залаяли собаки., оповещая жителей селения о появлении посторонних, начали выходить из соседних дворов родовичи.

Потом скрипнула дверь - и на пороге выросла высокая белоголовая фигура старейшины. Некоторое время Межамир щурился на солнце, приглядывался, а потом громко охнул и кинулся обнимать сыновцев.

- Кий! Щек! Вот не ждал… А где же отец?

- Нет его… Он погиб… А мы бегством едва спаслись от гуннов…

- Тур погиб?… Бедный брат мой, - помрачнел старейшина. - Большой был бой?

- Был… И не один. Сначала Эрнак разгромил нас, а потом мы дали ему отпор. Но всё же вынуждены были отступать к вам, в леса. На конях ворогу сюда не пробиться!

- Будем надеяться на богов… А что же дальше?

- Сбирать силы… Глядишь, тем временем, подойдут северяне и древляне… От них есть известия, стрый?

- Возвратились все мои посланцы. Князья обещали подмогу.

- Это хорошо. Тогда мы сможем ударить на Эрнака!

Межамир не ответил. Известие о смерти брата глубоко потрясло и сокрушило его. Он долго стоял опечаленный, вытирая с покрасневших глаз скупые слезинки. Плечи его опустились, а из груди вырывалось прерывистое тяжёлое дыхание… Наконец Межамир медленно поднял голову, откинул назад белый чуб и, ещё раз вытерев глаза, внимательно посмотрел на племянников. Лишь теперь до его сознания дошло, что на Кие червонное корзно, и он удивлённо спросил:

- А это что? Чего так нарядился?

Кий смущённо улыбнулся.

- Князь полян теперь я… Вече избрало…

Межамир ещё больше удивился:

- А Божедар?

- Помер…

- А его сыны?

- Радогаст погиб от руки Чёрного Вепря, который переметнулся на сторону гуннов.

- О боги! - воскликнул Межамир. - Какие страшные речи я слышу! Неужели такое могло случиться?

- Случилось. Чёрный Вепрь предал нас!

- Вот как! Значит, по праву вече избрало тебя князем, и мой род тоже даст на это согласие…

- Благодарствую, стрый. Иного я не ждал…

Межамир обнял племянника за плечи.

- А отчего мы тут стоим? Пошли вечерять.

На это Кий ответил:

- Нет, стрый, не сейчас… На горе стоит мой род и всё наше войско. Они ждут меня.

- Ты остановился там, на горе?

- Да, облюбовал я это место… Ты не против?

- Чего бы я стал перечить?

- Вот и ладно. - Кий тоже обнял старейшину и поцеловал высокий морщинистый лоб. - И сделай ещё вот что, стрый: перевоз через Днипро.

- Перевоз через Днипро?

- Да. Выбери, прошу, удобное место, и пускай там твои родовичи с челнами дежурят на обоих берегах день и ночь. На той стороне живёт много родов полян - понадобится. Да и для северян тоже…

- Хорошо, князь, - улыбнулся Межамир, - впервые назвав Кия князем, и в его словах прозвучала гордость за сыновца. - Согласен, перевоз нужен… Чтобы вся земля полян под одной рукой была общно! За это не волнуйся. Иди спокойно к своим родовичам.

- Да помоги, стрый, припасами для похода. Когда придут древляне и северяне, сразу двинемся на ворога!

- Сделаю, сыновец. Будь уверен… Всё сделаю - лишь бы погромить гуннов!

Братья тепло попрощались со стрыем и быстро зашагали к горе, а старейшина долго ещё стоял у колодца, глядя им вслед, и на его строгом печальном лице появилась едва заметная тёплая улыбка.

 

СПАСЕНИЕ.

Несколько гонов Малк бежал не останавливаясь. Его подгонял страх. Вдруг русы передумают, догонят его и… Перед глазами чудились Лют и Мыслята - со стрелами в телах и гримасами смертельного ужаса на застывших лицах. Не повезло беднягам. Теперь им ничего не нужно - один лежит, скорчившись, в осоке, на мокром берегу, а второй - кормит раков в Днепре. И он мог разделить их участь. Но слава богам: они спасли его, и опасность, кажется, осталась позади.

Тяжело дыша, он замедлил бег, а вскоре перешёл на шаг.

Постепенно мысли приняли другое направление. Что же дальше? Куда идти? К Чёрному Вепрю? Сначала он так и намеревался. А потом усомнился. Что ему сказать? Что напарники погибли, а Цветанку вызволили и оберегают, видать по всему» русичи, посланные Кием?… Князю это, конечно, не понравится… Ладно, если только побьёт. А ежели прикажет повесить на ближайшем суку? Он горяч и на расправу скор…

Чем больше размышлял, тем больше возникало сомнений. Решил, наконец, на глаза Чёрному Вепрю не показываться, а идти к своему деду Лисице, бортнику князя, пересидеть какое-то время у него, посоветоваться со старым.

До пасеки добрался лишь ночью. На чуть слышный шорох ног во дворе залаяла собака, но сразу же, узнав своего, заскулила и стихла. Хижина деда утонула в непроглядной темноте. Всюду: и во дворе, и на поляне, и в лесу - стояла тишина, и Мали смело подошёл к двери и стал дубасить в неё кулаком.

- Дедусь!

Изнутри глухо донёсся голос:

- Кто там?

- Это я, Малк. Открой, дедусь!

- Малк? Сейчас… Сейчас.

Послышалось шарканье ног, стукнул деревянный засов - и дверь со скипом отворилась. Малк шагнул в темноту, ещё более плотную, чем во дворе. И тут, совсем неожиданно, его схватили за плечи чьи-то сильные руки, и над самым ухом он услышал хриплый голос:

- Малк? Слава богам, ты вернулся. А где же Лют и Мыслята? Вы привезли княгиню?

У перепуганного насмерть Малка подогнулись ноги. Ему показалось, что леший подслушал его мысли и явился, чтобы покарать за измену Чёрному Вепрю.

- Чур меня, не тронь! - прошептал пересохшими неслушающимися губами. - Кто ты?

В ответ - хриплый смех, от которого Малка бросило в дрожь.

- Ха-ха-ха! Да ты стал пуглив, как телок, братец! Неужто не узнал меня?

- Не-е.

Незнакомец захохотал ещё громче, прокричал во тьму:

- Ты слышишь, Дуб? Меня, Сову, не узнают! Дожил…

У Малка чуть отлегло от сердца. Сову и Дуба он знал, они - ближайшие доверенные люди Чёрного Вепря. Правда, добрых отношений с ними у него никогда не было.

- Так ты и вправду, Сова? А почему ты с Дубом тут?

- Князь послал встретить вас, чтобы вместе с княгиней немедля доставить в Родень. Вот зачем мы тут… А где княгиня? Где отроки?

- Их нету.

- Как это нету? Что ты городишь?

Теперь и Дуб вскочил с постели, прижал Малка к стене, взревел:

- Говори! Где они?

Малк оттолкнул его. Теперь, когда убедился, что перед ним живые люди, а не злые духи, он немного успокоился. Страх постепенно покидал его.

- Лют и Мыслята убиты… А княгиню, которую мы догнали…

- Что?… Что с княгиней?…

- Те, кто напали, забрали с собой…

- Кто они такие?… Куда они вместе с княгиней делись?… Сколько их было?

В это время бортник Лисица высек огонь и зажёг свечу.

В желтоватом свете Малк увидел злобно вытаращенные глаза Совы и приближающуюся к его горлу растопыренную пятерню Дуба. Княжеские посланцы рассвирепели не на шутку. Видать, вернуться назад без Цветанки было для них смерти подобно.

Лишь теперь Малк понял всю опасность своего положения, и ужас вновь обуял его.

Чего они так свирепо добиваются от него, чего так яростно придираются? В чем он на самом деле повинен? В том, что остался в живых? Но жизнью он обязан не себе, а великодушию Хорива, младшего брата Кия. Но про него и княжича Боривоя эти изверги не услышат от него ни слова. Разве можно за добро платить злом? Малк - честный отрок…

И он ответил:

- Кто напал на нас - не знаю… Цветанку мы догнали на берегу Днепра, возле Волчьего Яра. Но тут, когда она была почти в наших руках, из кустов просвистели две стрелы. Лют и Мыслята упали, как подкошенные… Их трупы и сейчас там лежат… Я не брешу!

- А ты, как ты тут оказался?

- Мне удалось от них убежать…

- Проклятье! - заревел Сова. Ему, видишь, удалось сбежать… Вместо того, чтобы выследить ворогов, узнать, кто они, откуда, куда повезли княгиню, ты удрал без оглядки в лес, как заяц! Трус несчастный! Да знаешь ли ты, что сделает с тобою князь?!

Малк молчал. Теперь он окончательно понял, что от Чёрного Вепря пощады ему не будет.

В разговор включился бортник. Поставив свечу, он накинулся на княжеских ратников, затряс перед ними седой лохматой бородой:

- Сова! Дуб! Не злобтесь на отрока! Не чипайте его! Что он мог поделать против тех, которых даже не видел?

- Заткнись, старый хрыч! Мало тебе, что князь отхлестал тебя? Так мы ещё добавим - чтоб впредь неповадно было не в своё дело влезать. Убирайся отсюда! - заорал Дуб и так толкнул старика в грудь, что тот отлетел в угол хижины и замер там. Вытерев о штаны руку, Дуб обратился к Сове: - Что дальше делать?

- Как что - в погоню! Сперва на Родень, бросим этого сопляка в яму - пусть сидит, пока князь прибудет, а мы возьмём подмогу - и вдогонку за княгиней! До захода солнца доберёмся до Волчьего Яра. Догоним не догоним, а гнаться надо!

- закончил Сова.

Они вывели Малка во двор, посадили на запасного коня, связали руки и ноги. И немедля двинулись в путь.

* * *

Отдыхать после тяжёлого перехода было некогда, и уже на следующий день Кий разослал гонцов во все концы земли полян. Грозу с двумя десятками воинов - за Днепр, чтобы известить живущие там роды об избрании нового князя, которому теперь они должны подчиняться, и чтобы привёл оттуда рать. Коня послал нею Стугну, а Братана - на Ирпень. Приказал им тоже возвращаться поскорее с войском и припасами для него. Ясеня с десятком воинов послал к Родню на поиски Цветанки, Хорива и Боривоя.

Потом определил пришедшие с ним роды русов для жизни в удобных местах - на лесных полянах, на берегах окрестных рек, ручьев да озёр, кое-где на старых пожарищах от стрел Перуна. Повелел, не мешкая строить хижины, а для коров, коней, овец, свиней и птицы - повети.

Сразу закипела работа. Племя русь издавна было дружное и сноровистое. Роды всегда помогали друг другу. Теперь также работали сообща и прежде всего возводили жилища жёнам и сиротам погибших воинов. Опытные дровосеки валили сосны, резали бревна, обтёсывали их и возводили срубы. Другие ставили крышу, покрывали её камышом. Третьи строили повети, выплетая стены из хвороста и лозы, а женщины сразу же обмазывали их глиной.

Старухи готовили для своих родов еду, а все остальные, даже дети, которые научились свободно ходить, собирали ягоды и грибы, а их в лесу уродило несметное количество.

Каждому нашлось занятие, никто не оказался без дела, не сидел сложа руки.

Себе Кий облюбовал место на горе, которую родовичи вскоре так и прозвали - Киевой горой. Она возвышалась над окружающими просторами. Отсюда видны далёкие высокие кручи, Подол с Глубочицей и Почайною, селение стрыя Межамира над тихими небольшими речками, широкий Днепр и Заднепровье, а в ясный день - даже устье Десны… Красивое, пригожее место! Кто бы и куда бы ни плыл по Днепру, не миновал бы Киевой горы - всё на виду. К тому же и до соседних племён - древлян, дреговичей, северян - не далеко добираться, и, главное, просто и легко - водой. От неспокойной же степи, по которой, сменяя друг друга, рыскают в поисках лёгкой добычи орды кочевников, это место защищено тёмными, девственными лесами, непроходимыми борами.

Щек со своим родом сел за Глубочицким яром - тоже на высокой круче. Но строиться сам, подобно старшему брату, не начинал, так как они договорились с Кием сначала поставить хижину для Хорива и Малуши.

- Себе успеем сделать, - сказал Кий. - А Малушка тужит - ни отроковица, ни вдова… Хорошо ещё, если Хорив вернётся. А если нет?… Вот и должны мы прежде о ней позаботиться. Вот тут, на этой вершинке, и заложим для них хорошую хижину. Прибудет Хорив - пусть счастливо живёт и множится его род.

Гора, на которой заложили они для Хорива и Милушки жилье, стоит рядом с Киевой горой, чуть пониже её, но тоже благоприятна для обороны - со всех сторон окружают глубокие овраги, а с материком соединяет только узкий седлообразный перешеек.

Прошло всего несколько дней и на этой горе выросли добротно срубленная хижина и поветь рядом с нею, огороженные частоколом.

- Вот тебе, Малушка, пристанище, - молвил Кий, вводя невестку в хижину. - Для начала, вроде, неплохо. А как вернётся Хорив, построите себе получше.

- Благодарствую! - низко поклонилась она ему и Щеку.

Обрадовалась Малушка. Но глаза снова наполнились слезами - каждое напоминание о Хориве острой болью отзывалось в сердце… А увидев, как лицо мужнего брата посуровело в тревоге, припала к его груди и зарыдала как ребёнок.

- Ну, что ты, что ты, девонька! - Кий погладил её по косам, и пытаясь утешить, твёрдо сказал, - верю я, жив твой Хорив! Жив наш, сердцу любезный брат!

- Знаю, братик, и тебе не легче… И у тебя душа истерзана думами о Цветанке и о нём… А тут ещё я со своими слезами…

- Слезы - дело женское… Поплачешь и полегчает… Но ты не плачь - вот чует моё сердце, Хорив живой и скоро вернётся…

- Ох, если бы…

- Я добрых воинов послал на выручку Хориву и Боривому… Вызволят нашего Хорива! Обязательно вызволят!…

Постепенно Малышка успокоилась, вытерла слезы и начала разводить в очаге огонь, чтобы приготовить обед. Но братья не стали ждать - направились на гору Щека, где родовичи и воины молодшей дружины уже заготовили лес, чтобы строить двор для Щека.

Не подозревая, какие трагические события произошли на Роси, Хорив и его спутники недолго ехали вдоль Днепра, а потом круто повернули налево и помчались прямо к Каменному Острову. Хорив их торопил. Хотел побыстрее вернуть Кию Цветанку, чтобы порадовать брата.

Поселений по пути не встречалось, и они, голодные и усталые, первую ночь провели в степи, на берегу небольшого ручья. С восходом солнца снова тронулись в путь. Где-то поблизости находилось поселение росавичей, и Хорив надеялся там подкрепиться и заменить усталых коней. Но когда они спустились с горы в долину, где над рекой раскинулось небольшое селение, то с удивлением и страхом увидели, что в нём нет людей, жилища и повети были пусты. Ни человека, ни скотины не видно, только кошки да несколько бездомных собак слонялись между пустыми хижинами в поисках пищи.

- А где же люди? - испуганно спросила Цветанка.

- Значит, все убежали… Не захотели покориться гуннам, - в раздумье, словно про себя произнёс Хорив. - Все, наверно, ушли на север, в леса… Стало быть, нам нет нужды пробираться к Каменному Острову, ибо и там, думаю, никого не застанем.

- А куда же теперь? Где искать Кия?

Цветанка была обессилена от голода и пережитого за последние дни. К тому же сразило известие о смерти родителей. Лицо её осунулось, потемнело, глаза воспалились, голос охрип и звучал глухо, словно говорила не молоденькая дивчина, а пожилая женщина. Хорив видел, что ей нужен отдых. Без еды и без отдыха она не сможет долго продержаться в седле.

- Сначала заглянем в хижины. Не может быть, чтобы в них не осталось чего-либо съестного. А потом направимся на север, в леса. Поедем к моему стрыю Межамиру - он наш добрый родич, с радостью даст нам приют и защиту. Может там и про Кия что узнаем…

Цветанка в знак согласия вяло кивнула головой.

Они обошли несколько хижин. И не напрасно. В одной нашли большую краюху чёрствого хлеба, в другой кусок солонины в деревянной ступке, в третьей - полмеры пшена.

- Ого, теперь заживём! - воскликнул Хорив, стараясь подбодрить своих спутников, - немного отдохнём здесь, разведём в очаге огонь, сварим кулеш, а уже потом - снова в дорогу…

Расторопный Хорив всё умел. Быстро нарубил сухих дров, высек огонь, приладил над ним бронзовый казанок, который всегда возил с собой притороченным к седлу, налил в него воды, засыпал пшеном и спустя некоторое время над огнём весело забулькал заправленный салом кулеш. Пока варилась еда, Хорив обежал селение и вскоре вернулся с новой добычей: торбочкой сухого овечьего сыра и небольшим мешком пшеничных сухарей.

- Теперь не пропадём! - весело подмигнул Боривою, привязывая к седлу торбины с пшеном и сыром, мешок с сухарями.

Хорошо пообедав и отдохнув, беглецы отправились снова к Днепру, придерживаясь направления на север. Ехали медленно, не торопясь, так как дорога предстояла не близкая и следовало беречь силы, особенно Цветанке, да и коней нельзя загнать.

Если бы только знал Хорив, чем для них обернётся эта медлительность! Но разве кто-либо ведает свою судьбу наперёд?

Объезжая пустые селения, к вечеру они добрались до Днепра, значительно выше по течению. Здесь переночевали, поутру наварили опять кулеша, на этот раз с жирной дрофой, подстреленной Хоривом. Позавтракали, а солнышко уже поднялось высоко над землёй, не спеша собрались и тронулись в путь. И вдруг, когда поднялись на одну из вершин, увидели в нескольких гонах позади себя всадников, которые быстро их догоняли.

- Кто это? - испуганно вскрикнул Боривой. - Неужели гунны?

Хорив хорошенько присмотрелся к неведомо откуда возникшим, преследователям и сразу посуровел.

- Нет, это не гунны, - одежда на них не та… Это - из Родня! И кони - видишь, какие резвые - знать, из княжеской конюшни… И сбруя одинаковая… И щиты червлёные, как у воинов нашего племени… Это, верно, люди Чёрного Вепря! Погоня!… Зря я настоял, чтобы отпустили Малка. Он, клятый, ведёт преследователей, гнев Перуна на его голову!

- Что же нам делать? - Побледнела Цветанка.

- Бежать! Немедленно бежать!… Как можно быстрее!…

Не раздумывая, они помчались к лесу, что синел на горизонте. Кони, благо им удалось отдохнуть и сытно поесть с вечера, резво понеслись по ровной степи, оставляя, к сожалению, позади себя в густом разнотравье хорошо заметный след. Чтобы облегчить им бег, Хорив выхватил нож и перерезал верёвки, которыми были привязаны турбины и мешок с провиантом. Почувствовав облегчение, понукаемые криками и ударами по бокам, кони полетели ещё быстрее - так, что завихрилась пыль за ними.

Но и преследователи не отставали. Растянулись они друг за другом на целый гон и, выставив вперёд копья, мчались вдогонку. Теперь сомнение не было - это люди Чёрного Вепря. И охотятся они, конечно, за Цветанкой.

Хорив корил себя за допущенное вчера вечером и сегодня утром легкомыслие, за то, что расслабился, разрешил длительный отдых, не думая об опасности. Но угрызения совести слишком запоздали и ничего изменить уже было невозможно. Оставалось одно - бежать! Бежать как можно быстрее и дальше!…

В сердцах он ударил древком копья коня, хотя тот и так бежал изо всех сил.

Вот и лес. Вдоль него вьётся едва заметная дорожка. Куда же свернуть? Налево - безграничная степь, направо - приднепровские кручи… Хорив взял вправо и, держась рядом с Цветанкой, чтобы при необходимости помочь ей, вихрем помчался широкой лощиной к Днепру.

Гонка длилась долго. Описав по небу почти четверть свода, солнце начало опускаться на запад. Устали кони, едва держались на них покрытые пылью седоки. Вся надежда - лишь на спасительную ночь, но до вечера ещё вон как далеко! И отчаяние стало охватывать Хорива, холодило сердца его спутников.

Узкая дорожка всё время петляла, вилась по холмам и долинам, огибала густые кусты и глубокие овраги, пока, наконец, не оборвалась на берегу Днепра, в небольшом, покинутом жителями селении. Дальше ехать некуда: всюду над берегом нависали отвесные кручи, под которыми до самой воды шумели непролазные чащи молодого ольшаника, ракитника и камыша. Здесь и пешком не продерёшься! И вдоль берега - ни одного челна!

Томимые жаждой кони ринулись к воде, и никакая сила не смогла бы оторвать их от неё. А на вершине уже показались преследователи…

Трое беглецов, как загнанные лани, беспомощно озирались вокруг.

- Живой они меня не возьмут! - прошептала Цветанка.

В этом ничуть не сомневался и Хорив. Он ярко вспомнил, как возле Волчьего Яра Цветанка прыгнула в Днепр на верную смерть.

- У нас есть оружие - мы будем отбиваться и сможем их задержать, пока Цветанка ускачет далеко… - воскликнул в запальчивости Боривой, потрясая зажатым в руке копьём.

Хорив, однако, понимал, что от десятка нападающих им не отбиться. В лучшем случае удастся убить или ранить нескольких, но очень скоро их с Боривоем не станет. А Цветанку, конечно, тут же догонят и схватят.

Как же поступить?

Он с тоской поглядывал то на широкую серебристую гладь реки, то на ворогов, что неумолимо приближались. Видимо у них оставался единственный выход - переплывать Днепр. Но выдержат ли бедные кони? Сумеет ли Цветанка с помощью своего коня одолеть это огромное расстояние по воде, что не каждому воину под силу? Эх, если бы чёлн! Но его нигде не видать, а погоня совсем близко.

И тогда Хорив решился - будь, что будет!

- Вперёд, други, милые! Один путь для нас - на тот берег! Да помогут нам Световид и Водяник!

- крикнул громко и наклонился к Цветанке:

- Держись покрепче за гриву коня - он вынесет! А я буду рядом с тобой - помогу. Не бойся!… Ну, поплыли! В воду, быстро!

Они ринулись в воду - и течение сразу подхватило их, понесло на стремнину.

И тут же на берег выскочили преследователи. Передний, видно старший, выставив вперёд огромный нос, вытаращил глазищи, поднялся на стременах и закричал:

- Куда вы, шалые! Утопитесь! Вертайтесь назад! Не боитесь нас, мы же поляне, свои люди!… - и затем умоляющим тоном обратился к Цветанке:

- Княгиня, вернись! Не боись меня - я Сова, из ближней дружины Чёрного Вепря. Я буду защищать тебя и людей, что с тобой, как самого себя. И с почётом провожу тебя к князю!

Видя, что беглецы не обращают на его слова никакого внимания, а плывут дальше, Сова выругался и направил коня в реку.

- За мной, удальцы!

Удальцы заколебались. «Великий Перун, это ж, почитай, смерть! Сова, должно быть, с ума спятил!»

Но Сова зло прикрикнул:

- За мной, кто хочет голову на плечах носить - за мной!

Те нехотя двинулись и въехали в воду. Но все вынуждены были остановиться и выждать, пока кони не напьются, и лишь после этого пустились вплавь, догонять беглецов.

Хорив оглянулся и облегчённо вздохнул: погоня немного отстала. Только бы успеть прежде них добраться до берега. Цветанка крепко держится за гриву своего буланого и Боривой плывёт пока уверенно, спокойно. Пожалуй, всё идёт как следует… А то, что течение сильно сносит, не беда - лишь бы к тому берегу.

Тяжело стало на середине реки. Измученные кони выбивались из сил и с большим трудом преодолевали быстрину. Хорив с тревогой поглядывал на Цветанку и Боривоя, опасался за них: Цветанка совсем не умела плавать, а её брат держался на воде не совсем уверенно. Стоит только коням начать тонуть, так и они пойдут за ними.

Но вот повезло: попали на подводную косу, шириною почти на треть русла. И хотя вода достигала коням до загривка, под копытами у них было уже твёрдое дно.

Хорив с радостью воздел к небу мокрую руку:

- Благодарствую, Световид, за то что спас нас! Благодарствую, Водяник, за то, что не затянул нас в свои холодные глубины! Теперь мы спасены! - и обратился к спутникам: - Быстрей, Цветанка! Быстрей, Боривой!

Преследователи к этому времени тоже достигли песчаной косы. Теперь всё зависело от коней. У кого они более выносливы и послушны?!

Хорив подгонял.

- Ийо-о! Выручайте, голубы! Вот и берег недалеко!

Он надеялся, пока гонители в воде, встретить их с берега стрелами. Но не успели они выбраться из воды, как просвистела стрела, - направленная Совой, - и угодила в шею буланому. Конь заржал от боли, заметался, забарахтался, а потом скрылся под водой. Над ним медленно расплывалось бурое пятно крови.

Хорив подхватил Цветанку одной рукой, крикнул:

- Держись крепче за моё седло!

Стало ясно: Сова решил перебить их коней, а потом без особых трудностей захватить беглецов в полон. Но берег уже близко, совсем близко. И становится всё мельче: то вода была по шею, потом по пояс, теперь - по колено. Кони уже не идут, а стараются бежать. Вот-вот будет твёрдая земля!…

Но поспешает и Сова. На ходу достаёт из тула стрелу, накладывает на лук, натягивает тетиву… Цветанка оглядывается, вскрикивает, в отчаянии закрывает руками лицо.

Но тут, совсем неожиданно для всех - и для беглецов, и для их преследователей, - из прибрежных кустов вылетело несколько стрел. Одна из них попала в грудь Совы. Он глухо вскрикнул - и рухнул в воду. Потеряв старшего, люди Чёрного Вепря остановились и, стоя по пояс в воде, испуганно всматривались в густую зелень зарослей - не вылетят ли ещё оттуда смертоносные стрелы?

Кусты заколебались, зашелестели - и из них, с луками на изготовку, вышла большая группа воинов-русичей во главе с Грозой.

- Эй, вы, мерзкие псы, братоубийцы Чёрного Вепря! - крикнул он громовым голосом. - Убирайтесь прочь! Поворачивайте назад, если не хотите последовать за Совой! Ну!…

Те ошеломлённо таращили глаза, увидев хорошо вооружённых воинов, оглянулись на лавину воды, отделяющую их от противоположного берега, пошептались между собой, и один несмело забормотал:

- Но это же верная погибель - переплыть на усталых конях опять без передышки Днипро! Мы же потопнем!

- На кой вы Водянику! - прикрикнул Гроза. - А заберёт - туда вам и дорога! А ну, поворачивай коней!…

И он поднял лук.

Дружинники Чёрного Вепря поняв, что тут не до шуток, понурили головы и направились по косе назад. Отойдя на полет стрелы, остановились, долго стояли по грудь в воде, давая коням отдохнуть, а потом тронулись дальше, на глубину, и вскоре, подхваченные могучим течением, поплыли к противоположному берегу…

А Хорив, Цветанка и Боривой, выбрались на сухой берег и остановились перед своими спасителями. Цветанка, никого не стыдясь, плакала от радости, а Хорив обнял Грозу, прижал к груди.

- Спасибо, друже! Вы вовремя появились и спасли нас от гибели.

- Вам и вправду повезло, - ответил Гроза. - Мы поили коней - и вдруг увидели трёх всадников, что есть духу уходящих от погони… Ну, мы затаились и начали следить - что будет далее? Понятно, узнать вас на таком расстоянии не могли, но сочувствовали как беглецам, вас ведь было меньше… Хвала богам, что это оказались вы, и всё закончилось благополучно.

- Как же вы очутились тут?

- Князь послал нас войско собирать…

- Князь? Какой князь?

- Кий.

- Кий?… - Лицо Хорива недоуменно вытянулось и он даже с недоверием взглянул на Грозу: кто из них двоих в своём уме?

Лишь теперь Гроза понял; Хорив, Цветанка и Боривой ничего не знают ни про битву на Роси, ни про отступление, ни про бегство полян, ни про избрание нового князя.

И он, как сумел, рассказал обо всём этом удивлённым и потрясённым слушателям. А в заключение сказал:

- Вот так мы тут и оказались…

- Теперь ясно… Куда же нам теперь? - всё ещё не совсем придя в себя от услышанного, спросил Хорив.

- Вам? Конечно к князю! Куда же ещё?… Сначала подкрепитесь, потом я дам свежих коней, провожатого - ив путь!… Кий ждёт, не дождётся!… - Согласны на такое?…

- Ещё бы! - усмехнулся Хорив и сияющими глазами взглянул на мокрых, измученных, но таких счастливых Цветанку и Боривоя.

 

СНОВА ТРЕВОГА.

Чёрный Вепрь лютовал. И причин для такого неистового настроения у него немало.

Прежде всего, по его мнению, вуйко Эрнак допустил непоправимую ошибку, прекратив преследование Кия. Видите ли, побоялся распылить войско в непроходимых лесах. Ну и что такого в лесах? Если по его, Чёрного Вепря, мнению, они для коней не такая уж и страшная преграда. Конечно, в степи далеко и ясно видно, есть простор для неудержимой атаки и для быстрого отступления, есть трава для выпаса и место для стойбища, а главное, в степи всё войско можно держать в одном кулаке. В лесу этого всего не сделаешь… Но если хочешь победить ворога, то можно-этого добиться и в лесах. Нужно всего лишь научиться биться в пешем строю, как это делают славяне. Гунны же не хотят привыкать к такому? А напрасно…

Когда Чёрный Вепрь высказал всё это кагану, тот рассердился.

- Гунны - сыны степей. Лес для них чужой. В лесу не только отдельный человек, но и всё войско может затеряться, как иголка в стоге сена. Как тогда руководить им?

- Вуйко, дай мне по тысяче воинов на каждую руку, да три тысячи на чинильный отряд - и я приведу тебе Кия на аркане! Живого или мёртвого притащу!… Пока он держит княжество над полянами, у меня не будет покоя, а ты не будешь иметь никакой дани от них.

- Я подумаю, - коротко ответил на это каган.

И они расстались. Эрнак переправился через Рось, в степи, где остановился с ордой на отдых, а Чёрный Вепрь вернулся на Родень.

Вторая причина злобного настроя князя состояла в том, что почти все роды полян, кроме княжеского, снялись с насиженных мест и пошли за Кием на север. Такого он не ожидал. Над кем же ему княжить?

И совсем его доконало, совершенно вывело из равновесия известие о том, что Цветанку так и не удалось вернуть.

Он напросился на Дуба:

- Как? Трое лоботрясов - Лют, Мыслята и Малк - не смогли догнать и схватить одну дивчинку? Где они? Зови их сюда! И Сову вместе с ними!

Дуб сник.

- Князь, Люта и Мысляты уже и на свете нет… А Сова взял десяток воинов и кинулся в погоню за Цветанкой…

- Как это нет на свете? Что с ними? Говори толком! - гаркнул Чёрный Вепрь.

- Они убиты, когда вот-вот могли схватить дивчину… Прости, княгиню…

- А Малк?

- С ним что-то непонятное. Он что-то скрывает… Чего-то боится… Правды, чую, не хочет говорить…

- И всё же?

- Люта и Мысляту убили, наверно, русы из засады. А Малк говорит, что сбежал…

- Может, это так и есть?

- Так почему прибежал без оружия?… На это толком не отвечает и выкручивается, как змея извивается!

- Гм, ты думаешь, русы его отпустили?

- Думаю, так и было… Не задарма же дали волю.

- Что об этом мыслишь?

- Опасаюсь, как бы не стал он их глазами и ушами среди нас…

- Вот как! Где он?

- В яме.

- Ага, хотя бы это хорошо… Утром я сам как следует поговорю с ним. И если заподозрю неладное, то, клянусь Перуной, покараю так, что это всех ужаснёт!… А сейчас - обедать и отдыхать. Устал, как пёс.

На следующий день Малка вытащили из ямы и привели к князю в хоромину. По тому, каким злым огнём сверкнули глаза Чёрного Вепря, отрок понял, что ему теперь несдобровать. Стало жутко.

Он невольно оглянулся на дверь, но там торчал Дуб с тяжёлой плетью в руке.

- Где Цветанка? - мрачно спросил Чёрный Вепрь.

- Её отбили у нас захватчики…

- Кто они? Русы?

- Может быть… - Малк не хотел называть Хорива и Боривоя.

- Сколько их было?

- Не знаю.

- Куда же делись Лют и Мыслята?

- Их сразу пронзили стрелы.

- А ты?

- Кинулся бежать.

- И оставил оружие ворогам?

Малк замешкался с ответом. Подсознательно чувствовал, что правду говорить не следует.

Чёрный Вепрь заметил замешательство отрока и ударил его кулаком в лицо.

Малк облизнул с разбитой губы кровь. В сердце закипела злость.

- Копьё и лук я действительно, бросил. Они мне мешали.

- А меч и тул?

- Их сорвало, когда я бежал и продирался сквозь кустарник.

- Брешет! Пояс до сих пор на нём! - вмешался в разговор Дуб. - А как можно потерять меч и тул, если пояс цел?

Чёрный Вепрь уставился в глаза Малка гневным, пронизывающим взглядом.

- Поясни, как это случилось? - и ещё раз ударил его кулаком в лицо.

Малк молчал. Понял, что попал в западню, из которой нет выхода. Признаться, что напали на них Хорив и уличский княжич Боривой, а тем более, что они взяли его в полон и отпустили, боялся. Знал, что Чёрный Вепрь всё равно не поверит в великодушие русов. И в то же время не находил убедительного объяснения, почему остался без оружия.

- Почему ты молчишь, мразь? Предал своего князя, купил себе жизнь тем, что пообещал служить Кию? Признавайся! - кричал Чёрный Вепрь и, обезумев от злости, изо всех сил бил отрока.

У Малка зашлось сердце. Лишь теперь он понял, что его обвиняют в самом тяжком грехе, за который одна кара - смерть. И хорошо если ему просто отсекут голову. А если посадят на кол? От Чёрного Вепря и Дуба пощады ждать не приходится.

Он упал на колени, поднял руки, и хрипло взмолился:

- О, Ясный Хорос, пресветлый Даждьбоже, и ты, Велес, и ты, Перун, за что прогневились на меня?! Чем я провинился перед вами?

Дуб сзади огрел его плетью.

- Вставай, презренный! Не скули, не поминай всуе богов! - и рывком поставил Малка на ноги.

Вдруг распахнулась дверь, и в хоромину вошёл Крек. Был он припорошен дорожной пылью. В руке - нагайка с короткой рукоятью, оплетённой ременным узором.

Сняв с растрёпанной головы войлочный колпак, вытер им потное рябое лицо, а потом, как ворон, прокаркал:

- Великий каган шлёт тебе привет, князь, и пять тысяч воинов! Столько, сколько ты просил… И ещё велел передать, чтобы ждал его у верховья Росавы. Он тоже пойдёт - со всей ордой.

Чёрный Вепрь не смог скрыть радость.

- Пять тысяч воинов!… Благодарен тебе, Крек, что принёс мне такую добрую весть! Теперь мы обложим Кия в его лесной берлоге и притянем на аркане к Родню, - он обнял Крека. - А где же воины?

- Стали табором над Росью.

- Я хочу немедленно видеть их! Пошли!

Он направился к двери, но позади послышался голос Дуба:

- А что делать с Малком, князь?

Чёрный Вепрь остановился, потёр лоб.

- С ним?… А что делают с ворогом? На кол его! Тем более, что он слышал сейчас наш разговор.

- Так и будет, князь, - невозмутимо произнёс Дуб.

Но Чёрный Вепрь тут же добавил:

- Нет, погоди… Ты знаешь большой муравейник под Передовой сосной?

- Знаю.

- Привяжи его к той сосне - к утру одни кости останутся!…

Малк весь передёрнулся, закричал:

- Князь!

Но Чёрный Вепрь, не обращая внимания на жуткие вопли о пощаде, вышел. А Дуб толкнул Малка в спину.

- Пошли!

Во дворе взял себе в помощь двух дюжих отроков, скрутил Малку руки и повёл к лесу.

Шли долго, пока не оказались в чащобе, на высокой круче над Днепром, где среди зарослей мрачно поднимала вверх мёртвые, опалённые ветви расщепленная молнией сосна. Здесь пахло хвоей, спелой земляникой да влажным дыханием днепровского ветра. В кустах на все лады щебетало множество птиц.

Под сосною, как копна, высился большой муравейник. Тысячи быстроногих, с сильными челюстями муравьёв сновали туда-сюда по извилистым узким стёжечкам, и поэтому казалось, что муравейник живой, что 6н шевелится, дышит и, притаившись, ждёт для себя поживы.

- Сюда! - указал Дуб на вершину муравейника. - Привяжите его к дереву!

- Братья, что вы делаете? Опомнитесь! За что?

- ужаснулся Малк, пытаясь вырваться и всё ещё не веря, что ему уготована такая жуткая смерть.

Его схватили, скрутили, подтянули к Муравейнику и там туго привязали к шероховатому стволу сосны.

- Умоляю вас, прошу - сперва убейте! Чтобы не мучиться! - отчаянно вопил он.

Но Дуб только хохотнул и заткнул Малку в рот грязную, вонючую тряпку, а усердные его помощники начали длинными палками ворошить муравейник. Полчища тёмно-рыжих раздражённых муравьёв ринулись из недр своего жилища и, как голодные волки, накинулись на беззащитную жертву.

- У-у-ум! У-у-ум! - пытался кричать Малк, но его приглушенный голос доносился не далее края поляны.

Дуб в ответ засмеялся.

- Ха-ха-ха! Что? Припекают?… Так тебе и надо, предатель! - и повернулся к своим: - Пошли, отроки. Пускай подыхает, клятый пёс!

Все трое посмотрели, как муравьи густым слоем покрывают всё тело несчастного отрока и как он корчится в невыносимых муках, а потом спокойно, словно после добротно выполненного хорошего дела, направились в обратный путь.

- У-у-ум! У-у-у-ум! - неслись им вслед отчаянные мольбы и не находили отклика. - У-у-у-ум! У-у-ум!…

Небольшую хижинку - было бы где приклонить голову - воины сложили для князя за один день. Большей и лучшей Кий не хотел. Зачем - если нет Цветанки?

Поставили хижинку на самой вершине Киевой горы. Отсюда были видны и Подол, и Днепр, и в голубой дымке далёкая Десна. А до дворов Хорива и Щека, казалось, - рукой подать.

Неподалёку, тоже на вершине другой, меньшей, горы волхв Ракша со своим родом соорудил капище - святилище племени. К стволу старого ветвистого дуба прикрепил привезённого из Роси Световида, и он круглыми золотыми глазами глядел из-под конопляного чуба в ту сторону, где утром восходило солнце. У другого дуба встало идолище грозного бога грома Перуна - с черными глазами и серебристыми усами. В правой руке он держал знак огненной молнии. А по сторонам от них поразвешивал идолов других богов племени - Велеса и Мокоши, Берегини и Купайла, Водяника и Лесовика… Перед капищем, посреди зелёной поляны, прилегающей к обрыву, из круглых валунов сложил требище, возле которого день и ночь горел священный огонь.

Кий в своей хижине бывал редко. От зари до зари не слезал с коня, скакал и к ближним, и дальним родам - собирал войско. И дело шло успешно: все, кто мог владеть копьём или мечом, метко стрелять из лука по первому зову приходили с оружием и припасами. С Ирпеня Братан привёл огромный отряд, который стал табором на месте, указанном князем для их рода. Конь прибыл с тремя тысячами стугничей, а Щек каждый день переправлял перевозом и рыбачьими челнами воинов других родов, что шли и шли из-за Днепра. Поляне упорно готовились к решительному бою с гуннами.

Однажды в послеобеденную пору в устье Почайны вошло столько челнов с вооружённым людом, что казалось, вода закипела и выходит из берегов. Прибыли со своими ратями князья древлян и северян.

Когда Кию сказали об этом, он быстро надел свои лучшие одежды, широкий изукрашенный пояс с боевым мечом в ножнах, на плечи накинул червонное корзно и в сопровождении Щека и нескольких старейшин стремительно спустился на Подол, пригласил стрыя Межамира и все вместе направились к причалу.

Оба князя уже сошли на берег и, стоя на пригорке, наблюдали, как воины быстро ставят для них походные шатры, разжигают костры и прилаживают над ними большие казаны, чтобы варить для всего войска кулеш.

Кий низко поклонился: сначала старшему из них - седобородому князю северян Гордомыслу, а затем древлян - Ходоте.

Гордомысл был высокий, крепкий старик. Длинные седые волосы, перевязанные красной лентой, свободно спадали ему на широкие плечи. Глубокие резкие морщины испещряли его лоб, годы слегка пригнули некогда стройную фигуру, а на левой щеке пролегал глубокий шрам, оставленный вражьим копьём. Взгляд Гордомысла - быстрый, зоркий и властный.

Князю Ходоте, пожалуй, едва исполнилось лет двадцать пять, а невысокий рост, ясно-голубые весёлые глаза и беззаботная юношеская улыбка делали его ещё моложе, почти ровесником Кия.

Князья степенно шагнули навстречу Кию.

- Приветствую вас, князья, на земле полян, - обнял их Кий. - И сердечно благодарю, что откликнулись на наш зов…

- Ещё бы не откликнуться!… Ведь одолев вас, гунны затем принялись бы и за нас! - ответил Гордомысл. - А ежели ударим гуртом то, может, боги помогут погромить их и выбросить в степь…

- Я в этом уверен, - добавил Ходота и положил руку на рукоять меча. - Чтобы наша единая - вон какая ныне - силища да не переломит хребет Эрнаку, Аттиловому недобитку?!

- Э-з, князь, не хвались дюже, идучи на рати, - пробасил, насмешливо щурясь, Гордомысл. - А хвались, как говорится…

Все весело рассмеялись этой стародавней поговорке. Громче всех заливался смехом Ходота. Шутка старого князя вмиг сняла некоторую напряжённость первых мгновений встречи. Просто и легко почувствовал себя Кий, которому впервые пришлось принимать таких высоких гостей. Он расспросил князей, как они добрались, о их здоровье, о том, что потребуют их воины, а получив ответ, что у них всё ладно и воинам ничего не требуется кроме отдыха, сказал:

- Тогда пусть ваши и мои старейшины и воеводы тут распоряжаются, а мы немного погодя сойдёмся у меня на горе и там за трапезой не спеша потолкуем о том, что случилось с полянами и что нам всем делать дальше…

Князья не возражали. Они разошлись ненадолго по своим шатрам, чтобы выслушать походных старшин и дать им наказы на сегодня.

После этого Гордомысл и Ходота поднялись на Киеву гору, где в тени старого дуба родовички Межамира поставили питье и яства. Князья со своими сподвижниками сели кружком на разостланных шерстяных одеялах, и Кий наполнил золотистой сытою белые липовые ковши.

- За ваш приезд, ближайшие наши соседи, за ваше здоровье и здоровье ваших воинов!

- И за твоё здоровье, князь, - поднял вверх свой ковш князь Гордомысл. - Я рад, что сегодня познакомился с тобой!

- Я тоже, - поддержал его князь Ходота.

- Благодарствую на добром слове, - и Кий первым поднёс ковш ко рту. Выпив до дна и закусив, добавил: - А теперь, пока за трапезой не затуманился наш разум, давайте решим: кто возглавит все наши рати?… Ибо три головы хорошо для совета, а для воинства - нужна одна!

Князья перестали есть. Задумались.

И тогда Кий, на правах хозяина, продолжил:

- Может, по праву, старейший из нас?

Гордомысл внимательно посмотрел на молодых князей, годных ему в сыновья, разгладил седую бороду, а потом степенно, рассудительно ответил:

- Благодарствую за честь, князь… Но, думаю, должны сделать иначе…

- Как?

- Ежели мы были на моей земле, я не стал бы перечить. Там я верховодил бы не только над воинами, но и над всем людом, над всем племенем. Там мне все подчинялись бы, там я знаю все стежки-дорожки, все холмы, леса и долины. А здесь, на земле полян, ты, князь, должен вести нас! Твоя рать больше, ты знаешь свою землю, ты уже бился с гуннами - и хорошо бился. Кому же, как не тебе, возглавить наш поход?

- и обратился к Ходоте. - Так ли я молвлю, князь?

- Я тоже только так думаю, - ответил тот.

Кию было лестно услышать о себе такое, и он даже немного покраснел.

- Молод я, моложе вас, так как же мне…

Но Ходота не дал ему досказать:

- Э-э! Молодой, да бывалый! А я разве старый!… Не отказывайся, Кий. Князь Гордомысл рассудил разумно. На твоей земле и вся власть - в твои руки! А мы во всём тебе опорой будем…

- Ну, что ж - пусть будет так, как вы порешили, - поклонился Кий и снова наполнил ковши сытою. - Тогда прошу послушать, как я мыслю наш поход…

- Говори, князь, мы тебя слушаем, - пробасил Гордомысл.

- Прежде всего нужно уничтожить гуннов, что в Родне стоят вместе с Черным Вепрем. А туда способнее всего добираться по Днепру… У меня нет столько челнов, чтобы посадить на них всех своих воинов, поэтому часть их пошлю на конях, по суше…

- Думаю, что мы с князем Ходотой сможем посадить на каждый из своих челнов по нескольку твоих воинов, Кий, - сказал Гордомысл. - А для остальных собери все челны, какие только найдёшь вблизи на Днепре и Почайне. Нам лучше держаться вместе и не разделять силу, а по суше послать лишь немногих, чтобы выведали, где ворог…

- Благодарен за совет, князь! Так и впрямь будет лучше. Я сейчас же пошлю людей собирать и чинить челны… А ты, Щек, - обратился он к брату, - возьмёшь родовичей на конях…

- Хорошо, князь, - тряхнул кудрями Щек. - Сколько взять?

- Думаю, сотни две или три хватит, - и повернулся к Межамиру: - А ты, стрый, иди на Подол и со своим родом готовь ладьи и челны. И не забудь про припасы для воинов…

- Сделаю, сыновец, - поднялся Межамир. - Будут и челны и припасы… Не тревожься!

Решив эти неотложные дела, князья продолжили трапезу. И ещё долго их весёлые голоса были слышны на Киевой горе.

* * *

Вскоре после полуночи в хижину вошёл Тугой Лук, что охранял сон князя, и затормошил его за плечо. Тот вскочил.

- Что? Уже утро?

- Нет, Ясень здесь…

У Кия сон как рукой сняло.

- Зови его сюда! Да скорее! И огня принеси.

Он встал с постели, наошупь застегнул ворот рубахи. Жёсткие пальцы тревоги перехватили Дыхание. Что его ждёт сейчас - радость или горе? Какую весть услышит: жива ли Цветанка, живы ли братан и Боривой?…

В хижину в сопровождении Тугого Лука, несущего в руке факел, вошёл Ясень. Он едва держался на ногах.

- Ну, что, друже?… Говори скорее! - схватил его за плечи Кий. - Где Цветанка? Что с Хоривом и Боривоем?

- Не нашёл я их, князь…

У Кия опустились руки, а из груди вырвалось горестное:

- О боги!

- Но ведаю - живы они и здоровы, - поспешил успокоить его Ясень. - Не горюй, князь!

- Живы и здоровы? Как ты узнал?…

- От Малка… Помнишь - был такой отрок у Чёрного Вепря?

- Как не помнить!

- Мы случайно наткнулись на него в лесу, когда он уже умирал, привязанный близ муравейника, и спасли его от мученической смерти, - и Ясень рассказал всё, что услышал от отрока: про побег Цветанки из полона, погоню за ней, про то, как Хорив и Боривой отбили её.

- Где же они сейчас?

- Одним богам ведомо.

- Почему не искал их следов? Почему не нашёл, а прибыл ко мне с пустыми руками?

Ясень виновато улыбнулся.

- Я не с пустыми руками…

- Что же привёз?

- Грозную весть… Она заставила меня гнать лошадей, не давая им передышки ни днём, ни ночью, и немедля потревожить твой сон…

- Что за весть?

- Чёрный Вепрь и Эрнак замыслили добраться до нас аж сюда… Внезапно напасть и - погромить!

- Вот как! Откуда такие вести?

- От Малка.

- А не хитрость ли это Чёрного Вепря?

- Нет, ты только погляди на отрока - сам убедишься, что он брехать не станет, - и Ясень крикнул в дверь: - Давайте его сюда!

Два молодых воина ввели, поддерживая под руки, Малка, остановились посреди хижины. Кий взял факел - посветил на него. И ужаснулся: вместо лица молодого, красивого юноши, каким полнил отрока, увидел чудовищную распухшую маску, до крови изъеденную муравьями. Сквозь узенькие щёлочки глаз текли слезы, из бесчисленных ранок сочилась сукровица.

- Усадите его!

Воины посадили Малка на лавку Кия, застланную кожухом, и он с трудом оперся на смолистую сосновую стену.

- Правда, что ты Малк?

- Да, - чуть слышно прошептал тот.

- Что тебе ведомо про поход Эрнака и Чёрного Вепря?

- Остерегайся, Кий… Они хотят вскорости уничтожить тебя и весь твой род…

- Эти угрозы я уже слышал.

- Но ты, верно, не знаешь, что Чёрный Вепрь будет ждать Эрнака день, два или три у истока Росавы… В Холодной долине… Когда соединятся, вместе выступят против тебя…

Это было устрашающее известие, и Кий сразу понял, какой удар предстоящему походу полян и их союзникам подготовлен Эрнаком. Однако, в глубине сердца шевельнулось сомнение. А вдруг Малк подослан Черным Вепрем? Не западню ли приготовили?

Строго спросил:

- Откуда это тебе известно?

- От Крека, он не таясь говорил с Черным Вепрем при мне… Не таились потому… Чёрный Вепрь приговорил меня к смерти…

- Сколько воинов у Чёрного Вепря?

- Тысяч пять или шесть… Из нашего рода совсем немного… А все остальные гунны, которых прислал ему Эрнак с Креком…

Малк говорил с трудом. С его объеденных, истерзанных муравьями губ, срывались начала слов и сразу глохли. Видя такие муки, постепенно убеждался, что Малк говорит правду. Если бы Чёрный Вепрь хотел таким образом заманить русов в западню, то ни один из его воинов не согласился бы подвергнуться этой чудовищной пытке. Да и не наткнись случайно Ясень со своими воинами на Малка, ему пришёл бы конец…

Значит, на самом деле, боги спасли жизнь этому отроку, чтобы он спас полян. Весть, которую он сейчас принёс, давала возможность опередить встречу Эрнака с Черным Вепрем и разбить их порознь.

Кий коснулся распухшей, окровавленной руки Малка:

- Ложись здесь и жди: сейчас придёт волхв Ракша, скажет твоё тело целительной мазью, даст попить своего зелья, которое вселит в тебя новые силы, потом окурит дымом, и этим отгонит от тебя злых духов. За несколько дней станешь здоровым… Но берегись, если обманул меня - помрёшь такой же лютой смертью, что придумал для тебя Чёрный Вепрь!

Малк схватил руку Кия, поцеловал и заплакал:

- Верь мне!… Клянусь богами, я сказал правду!… Погроми моего злейшего ворога Чёрного Вепря! Убей его! Или притащи сюда на аркане - хочу поглядеть в его ненавистные злобные глаза! Я сам тогда убью его! Притяни мне его сюда, Кий!

Кий послал отрока за волхвом, приказал Тугому Луку стеречь Малка, как зеницу ока, а сам, не мешкая, сразу пошёл на Подол, к князьям Ходоке и Гордомыслу. Так как понимал: нужно не завтра, а ныне, с зарею поднимать по тревоге рать и выступать на гуннов и Чёрного Вепря.

 

ПОЕДИНОК.

Пятеро всадников вихрем промчались по зарослям гибкого тальника и остановились на песчаном берегу Днепра, как раз возле перевоза, напротив устья Почайны.

Солнце только-только взошло, и над широкой могучей рекой поднимался лёгкий прозрачный туман, сквозь который было видно, как из Почайны на Днепровский плёс выплывают сотни челнов с воинами и, подхваченные стремительным течением, исчезают в туманной дали.

Передний всадник, по одежде, оружию и говору - рус, поднялся на стременах и, указав рукой в ту сторону, спросил перевозчиков:

- Что там?

Старший перевозчик - носатый, борода лопатой, прыгнул с челна на берег, не торопясь приблизился к всадникам.

- То наш князь Кий с древлянами и северянами выступил на гуннов.

- Князь Кий?! - потрясённо воскликнул всадник. - Какая незадача! Чуть-чуть припоздали!… Не успели!… Что же нам делать? А?

- А кто вы такие будете? - поинтересовался перевозчик, к которому подошли три его товарища.

- Я брат князя Кия - Хорив, - ответил тот. - А это его жена - Цветанка… Свояк Боривой… Княжьи отроки…

В голосе Хорива чувствовалось отчаяние. Он корил себя за то, что позволил своим спутникам поспать после изнурительной дороги дольше, чем можно. И вот те на! Теперь не встретиться с Кием, не сообщить ему, что Цветанка жива-здорова, наконец, самому не принять участие в походе!

Перевозчики переглянулись.

- Вот оно как! - промолвил старший. - Что же ты хочешь, Хорив? На ту сторону?

- Мне надо догнать князя!

- Это никак не сможешь… Сам видишь - они уже миновали Чёртовый и уплыли за изгиб реки…

- Дайте мне чёлн - я поплыву за князем!

- Хорив! А мы, ты нас покинешь? - испугалась Цветанка.

Хорив задумался. И впрямь, не проводив княгиню до родовичей, под их защиту, он не имеет права бросить её без надёжной охраны. Всё равно Кия сейчас не догнать.

- Ладно, давай на ту сторону, - сказал сухо Хорив, спешиваясь. - И как можно быстрей!

Однако перевоз занял больше времени, чем он думал. Особенно долго возились с конями, которых перевозили по одному на плоту, сооружённом из покрытых досками челнов-довбанок. Когда все переправились на правый берег, солнце уже поднялось высоченько и добиралось до полудня.

И лишь тогда, когда оно повисло в наивысшей точке небесного свода, они прибыли на Киеву гору.

Здесь их встретило почти всё племя: русы провожали своих отцов, мужей, сынов, братьев в поход. Хотя ладьи и челны давно пропали в синей днепровской дали, люди долго не расходились и стояли в смятеньи и печали.

Прибытие Цветанки, Хорива, Боривоя и двух воинов, что их сопровождали, вновь взволновало родовичей. Одни всхлипывали, другие радостно приветствовали юную княгиню, считая её приезд счастливым предзнаменованием, третьи сожалели, что об этом не знает Кий, - негоже, мол, князю идти на рать с тяжким сердцем. А Лыбедь, Малуша и Рожана обняли бледную исхудалую Цветанку и, прижимаясь друг к другу, стояли тесной группкой, тихо плакали, - от счастья и от счастья одновременно.

А когда Хорив тронул Малушку за плечо, та сквозь слезы радостно улыбнулась и кинулась мужу на шею, нежно приговаривая:

- Любый мой! Ладо моё бесценное! Вернулся, вернулся ко мне!

Но Хорив сразу опечалил свою ненаглядную.

- Собирай меня в поход, Малушка. Харчей положи в торбу! Рубаху чистую - на случай, если в бой идти! Коня свежего, да резвого!

А Боривой рядом стоит, вторит ему:

- И я с Хоривом! И меня собирай!

Малушка заморгала глазами, растерялась от внезапного горя, что камнем пало на сердце, заголосила:

- Ладо моё милое! Куда? Не догнать тебе братов! Да хотя бы ты, останься с нами!

Хориву и жаль было и тяжко глядеть, как убивается его юная жена, как горькие слезы затуманили её глаза, но долг и доблесть настоящего воина заставали его строго сказать:

- Малуша! Перестань! Плач не плач, а ехать надобно! Собери, как должно…

Малушка ещё больше опечалилась и, опустив голову, пошла к своей хижине готовить только что обретённого любимого мужа снова в поход.

Вскоре всё было готово - и кони осёдланы, и сухари с солониной в торбинах, и чистые рубахи… Хорив и Боривой не мешкали - вскочили в седла, помахали рукой и через мгновение исчезли в лесу.

Плач и причитания вновь зазвучали на Киевой горе. Заводила тонким голосом Малуша, ей вторила Цветанка, горюя оттого, что не застала Кия и разлучилась с братом, подтягивала Рожана - тужила по Щеку. За ними все женщины протягивали руки к высокому синему небу, к золотому солнцу и жалобный плач по своим воинам любимым далеко разносился вокруг.

- О ясен-преясен Хорос, всепрощающий Световид-Даждьбоже! Ты враз оглядываешь землю, и на ней - все леса, поля и воды! А там и людей, и зверей, и птиц!… Пригляди же, всемогущий, за нашими дорогими, помоги им в трудах ратных! А ворогам - скрути руки зноем, иссуши рты жаждою, а глаза затми золотыми лучами своими!

- О ветер-ветровей, внучек Стрибога! Наполни ветрила наших ладей и челнов силой невидимой, подхвати стрелы мужей наших на свои лёгкие крылья и понеси навстречу супротивным воинам! Прегради дорогу ворогам смерчами мглистыми, дождями ливневыми!

- О Днипро-Славутич, ты несёшь на своих могучих волнах наших милых, что поднялись против злых порогов! Ты качаешь ладьи и челны наших воинов меж своих берегов серебристых! Позаботься, Днипро-Славутич, о наших кормильцах, возврати их назад живых и здоровых, нам на счастье, всему роду русов на радость!…

Кий не стал дожидаться, когда подойдут воины с окраинных земель полян, и на следующий день, рано-рано поутру, послал Щека по суше разведать - где ворог. А всю рать славянского воинства посадил на ладьи да челны и двинулся вниз по Днепру. Далеко - глазом не объять - растянулись они, покрыв реку на всю ширь. Попутный сиверко надувал полотняные паруса-ветрила, звучно гудел в тугих снастях и, помогая гребцам, подгонял их ладьи и челны всё быстрее, быстрее.

Князья плыли впереди. Теперь, после принесённой Малком вести, они отложили поход на Родень. Ведь Чёрный Вепрь сам шёл им навстречу, и они решили перехватить его в поле, чтобы он не успел соединиться с Эрнаком.

Переночевав в Кунянце, широкой долине, по которой пролегал прямой и кратчайший путь к Росаве, объединённые силы славянских князей, оставив челны под надёжной охраной, с восходом солнца тронулись в путь.

На полдороге их встретил Щек и сообщил:

- Чёрный Вепрь уже прибыл. Стал табором в Холодной долине и ждёт Эрнака.

- Он тебя не заметил?

- Нет. Гунны пустили коней пастись, развели костры и никуда от них не отходят. А воины из-под Росавы - их около тысячи - занимаются кому что взбредёт в голову: варят кулеш, купаются, чинят обутки или разлеглись под деревьями в тени и отдыхают.

- Ты дозорных оставил?

- А как же. Следят за каждым шагом Чёрного Вепря. Несколько разъездов выслал к Роси, чтобы следили за появлением Эрнака.

- Это ты хорошо сделал. Молодец, Щек! - обнял Кий брата. - Теперь веди прямо к Холодной долине - окружим её, чтобы и мышь из неё не выскочила!

Имея большое преимущество по сравнению с силами Чёрного Вепря, Кий смело двинулся на сближение с ним. Выделив князю Ходоте опытных проводников, послал его в тыл Чёрному Вепрю с наказом: выбрать удобные для боя места и отрезать ему путь для отступления на юг. Сам же с Добромыслом окружил Холодную долину с севера, запада и востока, и остановился в лесу на горе. Отсюда вся долина проглядывалась, как на ладони.

Чёрный Вепрь по беспечности не выставил дозорных и оказался в западне.

В этом у Кия не было сомнения. Только бы не подошёл Эрнак!

Широкая зелёная долина, по которой пробегал маленький ручеёк, впадающий где-то недалеко в Росаву, широко простиралась меж крутыми горами. Осёдланные кони гуннов привольно паслись на бережке и у основания гор. Сами гунны небольшими группками сидели на корточках вокруг закопчённых казанов. Деревянными шпичаками вылавливали из них куски варёной конины, которую с жадностью поедали. Дозорных они тоже не выставили, и никто из них понятия не имел, что над ними нависла смертельная опасность. Ближе к северной окраине долины расположился сам Чёрный Вепрь с небольшой дружиной. Его воины тоже обедали, деревянными ложками хлебали из казанов густой пшённый кулеш.

- Вот тут мы их внезапно и накроем, - произнёс князь Гордомысл, поглядывая на долину из-за куста лещины. - Ни одного не выпустим!

- Накроем, - согласился Кий, но, подумав, добавил: - Только сначала предложим сдаться…

- А если не сдадутся? - спросил удивлённый Ясень. - Только всполошим.

- Тогда и прикончим всех!

- А по-моему, сразу бы и насесть, чтобы не опомнились, откуда лихо взялось, - поддержал Ясеня Гордомысл.

Кий опять возразил:

- Я бы тебе князь не перечил, если б там не было наших людей - полян… А они тоже наши родовичи!… Может они отвратятся от Чёрного Вепря и нам не придётся проливать лишнюю кровь. Всё же они - свои люди. Чать не по доброй воле пошли они с гуннами против нас…

Гордомысл помолчал, раздумывая, не очень довольным голосом пробурчал:

- Может, и так… Поступай как знаешь.

Кий облегчённо вздохнул.

- Благодарен тебе, князь, что согласился со мной. Тяжело поднимать меч на родовичей. Вот если потом, который откажется и встретится в бою, тогда руки не сдержу! А сейчас - попробуем договориться по-хорошему. Пошли! Пусть Чёрный Вепрь с гуннами увидят нашу силу - и подал условный сигнал: - Пугу! Пугу!

С этим криком он раздвинул ветви кустов и вышел из леса. За ним начали выходить с луками наготове ратники - поляне и северяне…

Холодная долина с трёх сторон была окружена плотной стеной славянских воинов.

Для Чёрного Вепря и для гуннов их появление показалось жутким сном, равносильно грому среди ясного неба. Поначалу замерла вся долина, ужас сковал ошеломлённых кочевников и их подневольных союзников. Потом вдруг вражий стан пришёл в движение. Гунны кинулись к коням. Дружинники Чёрного Вепря схватились за оружие. Но ни выстроиться в боевые лавы, ни нанести какой-никакой порядок в своих рядах они не успели. С холма раздался зычный голое Кия:

- Слушайте все, кто пришёл сюда с Черным Вепрем! К вам обращаюсь я, Кий - князь полян… Вы окружены со всех сторон, выхода из долины для вас нет! Кто хочет жить - сдавайтесь! Особенно с этим я обращаюсь к вам, родовичи-поляне, обманутые Черным Вепрем, - переходите на нашу сторону! Становитесь рядом с нами! Не поднимайте меч против ваших братьев! Иначе и вам пощады не будет!

- Не слушайте его! - завопил Чёрный Вепрь и потряс над головой копьём. - Я ваш князь, поляне! С деда-прадеда князь! Ко мне все переходите! А этого самозванца я посажу на кол!

- Чёрный Вепрь, если ты князь полян, то почему с тобой тут гунны? - снова загремел голос Кия. - Кто ведёт их ныне на нашу землю? Ты! Значит, ты предатель, а не князь! Ты - братоубивец! Для тебя готов осиновый кол, его мы вобьём в твою могилу!

Среди воинов Чёрного Вепря поднялся шум. Одни возмущённо загомонили, другие направились к горе, с явным намерением перейти на сторону своих одноплеменников. Чтобы прекратить замешательство, Чёрный Вепрь закричал:

- Не верьте этому самозванцу! Не верьте этому трусу! Видите, он не осмеливается ни на шаг отойти от своих воинов, а я готов вступить с ним в поединок и верю, что осилю его, повергну к своим ногам, как татя! - и повернулся лицом к Кию. - Ну, что же ты молчишь? Обманом и воровски захватил власть над своим родом и думаешь, что ты уже князь? Нет, презренный, моё копьё пришьёт тебя к земле, мой меч разобьёт твою рыжую голову и тем самым навечно утвердит меня князем над полянами! Ну, выходи же! Померяйся со мной силой и ловкостью!

Услышав такие слова, воины Чёрного Вепря заколебались. Те, кто уже начал присоединяться к воинам Кия, повернули назад и стали выжидать - что ответит на это новый князь полян?

Кий поднял вверх копьё.

- Я согласен, Чёрный Вепрь, померяться с тобой силой! Выходи вперёд! Я отомщу тебе и за то, что похитил мою жену Цветанку!

- Кий, да ты что? Опомнись! - воскликнули стоящие позади него Гордомысл и Щек. - Мы разобьём ворога, а Черным Вепрь и так окажется в твоих руках! Зачем напрасно рисковать?

- Нет, други, с Черным Вепрем спор у нас зашёл так далеко, что разрешить его может лишь поединок! Так что не мешайте мне! Я выйду на бой с ним - что бы там ни было! Хоть все силы против меня выступят - земные и небесные! - и крикнул Чёрному Вепрю: - Выходи! Хочу встретиться с тобой! Бьёмся на копьях! А у кого копьё сломается, может взяться за меч.

- Так тому и быть! - ответил Чёрный Вепрь и взяв щит, грозно потряс копьём.

Тоже самое сделал и Кий.

Над Холодной долиной - тишина. Поляне ближе спустились с горы и холмов, а дружина Чёрного Вепря и гунны расположились на зелёном ковре долины. Победа или смерть предводителя стоила для обеих сторон слишком многого!

Противники двинулись навстречу друг другу. И в этот миг из леса выбежали задыхающиеся, с залитыми потом лицами два отрока. Они растолкали воинов, окружающих долину, и закричали изо всех сил:

- Кий! Кий! Это мы - Хорив и Боривой! Слава богам, прибыли вовремя!

Кий вздрогнул, остановился. В глазах его - напряжение и боль. Лицо побледнело.

- Братья, какую весть принесли?

- Жива Цветанка! Жива княгиня наша!

- Где она?

- Дома! Не волнуйся теперь - мы проводили её до твоей хижины! С нею и Лыбедь, и Рожана, и Малушка! - звенели радостно голоса отроков.

Кий облегчённо вздохнул. Душа освободилась от страшного гнёта, что не оставлял его с памятное для него ночи Купайлы. Исчезли непрестанная тревога, безразличие к своей судьбе и самой жизни - ив груди разливалась тёплая волна счастья.

- Благодарствую, братья! Вы дали мне новые силы!

Окрылённый, радостный, он продолжил путь навстречу своему ворогу, который уже стоял на широком ровном уступе под горой. Чёрный Вепрь казался даже встревоженным, сникшим, но полным неудержимой злобы. Прежде всего, он понимал, что попал в западню, из котором вряд ли вырвется. Единственная надежда - на Эрнака. Но успеет ли он? Во-вторых, поразила ненадёжность его воинов, которые едва не перешли на сторону Кия. А в-третьих, подкосило известие о Цветанке. Раньше он хотел владеть ею, сделать своей, женой, теперь же, когда речь шла не только о будущем, но и о жизни, эти замыслы исчезли вовсе, зато явилось страстное желание, чтобы Цветанка не достались никому, тем более - Кию. Весть о том, что она жива и находится в жилище соперника, наполнило его сердце ещё большей ненавистью.

Кий и Чёрный Вепрь взглянули друг другу в глаза, - в одних сияла радость, другие опаляли злобой, - и медленно начали сходиться.

У каждого на левой руке щит - прикрывает грудь и живот, занесённое для удара копьё - в правой. Обутые в лёгкие летние постолы из мягкой телячьей кожи ноги они ставили на землю прочно, чтобы не оступиться, не покачнуться. Зорко смотрели из-за щитов, наблюдая за каждым движением противника. Оба хорошо понимали: малейшая ошибка будет стоить жизни.

Нельзя сказать, что Кий чувствовал себя спокойно. Хотя за плечами у него стояла сильная рать, хотя в груди согревала радость, что нашлась Цветанка, в поединке он не мог быть спокойным. Перед ним смертельный враг, молодой, проворный, способный нанести неожиданный, коварный удар. Но он просто не думал об этом. Всё его внимание и воля, вся сила рук и ног, весь разум и опыт теперь сосредоточились на одном - победить!

Их разделяло лишь несколько шагов, и Чёрный Вепрь первым изо всей силы ударил копьём. Из его груди вырвался звериный рык.

Загремел, качнулся щит, и Кий отскочил в сторону. Стараясь сразу поразить соперника, Чёрный Вепрь вновь ринулся вперёд и нанёс ещё один удар. На этот раз он целился в ноги, не прикрытые щитом. Но Кий не зря пристально следил за малейшим его движением - успел подпрыгнуть, а когда копьё вошло в землю - на длину всего наконечника, ударил по нему ребром щита.

Копьё переломилось. Чёрный Вепрь выхватил меч. Его положение враз и резко осложнилось, так как трудно с коротким мечом противостоять воину с длинным подвижным копьём.

Со склонов горы и холмов раздались радостные крики.

- Кий, бей! Рази его!

- Князь, вперёд!

- Не мешкай! Убей Чёрного Вепря!

Но Кий не торопился ударить. Он смотрел на потное, мертвенно бледное лицо противника, на его полные ненависти глаза и, увидав в них обречённость, почувствовал удовлетворение. С этим ворогом сейчас будет покончено! Пять тысяч гуннов в западне - и выхода из неё нет! Ну, что же, Кий, - бей!

Он крепко сжал в руке копьё, поднял его на уровень плеча. И все: и поляне, и гунны - застыли в ожидании неотвратимого удара. Но, вместо того, чтобы нанести его, Кий неожиданно для всех вдруг отбросил копьё далеко в сторону и тоже достал из ножен меч.

Поляне ахнули.

- Кий, что ты делаешь?! - послышался встревоженный голос Хорива.

- Напрасно! Ой, напрасно ты так! - воскликнул Щек.

Теперь возможности обоих вновь сравнялись. На лице Чёрного Вепря промелькнула нескрытая радость и злорадство. Губы его презрительно скривились.

- Ты хочешь показаться перед всеми благородным, Кий? Ха-ха! Но пощады от меня не жди!

Кий на это ответил:

- Какое благородство! В твоих глазах читаю смертельную тоску и обречённость. Наши боги отвергли тебя, Чёрный Вепрь, а богам гуннов до тебя нет дела… А от чего ты погибнешь - от копья или меча, никакого значения не имеет!

- Это ещё посмотрим - кто погибнет! - яростно взревел Чёрный Вепрь и кинулся вперёд. - Я спалил твой Каменный Остров, уничтожу ныне и тебя!

Звонко лязгнули мечи, брызнули искры. Загудела под молодыми ногами земля. Загремели под ударами кованые княжеские щиты.

Кий отбил стремительные выпады ворога и сам пошёл в атаку.

Его меч засверкал на солнца, как молния, завертелся с неимоверной скоростью.

Чёрный Вепрь начал медленно отходить вверх по склону, надеясь таким образом сравняться ростом с высоким соперником. Со стороны могло показаться, что отступает он нарочно, заманивая Кия ближе к себе, чтобы улучить момент и хитрым ударом нанести ему смертельную рану. Но это было вовсе не так. Чёрный Вепрь понимал преимущество Кия, что проявлялось в силе и твёрдости руки и скорости, с которой он орудовал мечом. И потому лихорадочно выискивал какой-либо необычный способ превзойти его и одолеть.

Вдруг ему попалось на глаза копьё Кия, которое воткнулось в землю и торчало из травы. Лукавая мысль мелькнула в голове Чёрного Вепря, и он начал незаметно отступать в этом направлении.

Кий не заметил, что его соперник хитрит и наседал всё напористей. Уже не раз его меч угрожающе зависал над головой Чёрного Вепря, но тому удавалось то ли отбивать удар щитом, то ли отклоняться в сторону.

Когда до копья оставалось шагов десять, Чёрный Вепрь внезапно отскочил вбок и стремглав ринулся к нему.

Всё произошло молниеносно.

Первым у копья оказался Чёрный Вепрь. Он перехватил меч левой рукой, которой держал щит, и рванул копьё на себя. Ещё мгновение - и он, развернувшись, нанесёт противнику смертельный удар!

Но этого мгновения ему и не хватило. Кий догнал его, когда тот только начал поднимать руку с копьём, размахнулся слева направо и изо всех сил ударил по тугой загорелой шее.

Что тут враз произошло в Холодной долине! Дико закричали, завопили гунны, вскочили на коней и бросились наутёк. Дружина Чёрного Вепря, не раздумывая, перебежала на оборону своих одноплеменников. Осталось только несколько приближенных воинов во главе с Дубом, которые, после небольшого замешательства, тоже прыгнули на коней и помчались вслед за гуннами. Громовой славянский клич потряс долину - и туча стрел из тугих луков преградила дорогу гуннам. Сотни всадников покачнулись и полетели на землю, где их растоптали те, кто мчались позади. Стрелы, как дождевой поток летели беспрестанно, выхватывая из орды гуннов жертву за жертвой. Пока гунны доскакали до узкого выхода из долины, где в засаде скрывалась дружина древлян, их уже осталось около двух тысяч.

Охваченные страхом, они мчались, сломя голову наобум, не боевым строем, не обычным для них всесокрушающим клином, а ошалевшей от ужаса, разбежавшейся отарой овец. И вдруг перед ними из высокой травы поднялись, а из густых кустов вышли воины племени древлян. Они, как договорились с Кием, загодя были выстроены более чем в десяток лав, тут же выставили навстречу ворогу длинные рогатины и копья. Гунны, наскочив на них, рассыпались, как ком снега о скалу, превратились в бесформенную массу обезумевших людей и лошадей. Древляне, а вскоре, и подоспевшие поляне с северянами окружили их со всех сторон- секли мечами, кололи копьями, разили стрелами, стягивали с коней и безжалостно добивали на земле.

Недолго длилось побоище. Последняя жалкая горстка гуннов, истратив стрелы, скопилась на залитом кровью лугу и, отбиваясь саблями, обречено погибала.

И тогда прозвучал голос Кия:

- Хватит лить кровь! Бросайте сабли! Кто сдаётся, тому обещаю жизнь!

Бой угас. Гунны друг за другом кидали на землю сабли, слезали с коней и сдавались победителям. Их связывали по десятку и отводили на опушку под охрану отроков.

Кий с князьями, воеводами, старшинами стояли на невысоком пригорке, оглядывали поле боя, густо заваленное убитыми, ранеными вражескими воинами. Вдруг Кий почувствовал на себе тяжёлый пронизывающий взгляд пожилого гунна, шедшего первым в своём десятке. Как огнём обжёг его тот взгляд.

- Крек? Значит и ты здесь оказался?…

Гунн остановился, а с ним и остальные полонённые.

- Подведите его сюда! - велел Кий.

Подвели весь десяток. Действительно, окончательно убедился князь, перед ним стоял Крек. На потном, забрызганном кровью лице темнели глубокие оспины, заплетённые в длинные тугие косички волосы выбивались из-под шершавого войлочного колпака, а сквозь узкие щёлочки набрякших век зло сверкали маленькие черные глаза.

- Крек! - грозно воскликнул Кий, указав на него пальцем. - Таки встретились мы снова с тобой! Сколько бед ты нам доставил!

Тот вскинул короткий быстрый взгляд.

- Ты прикажешь меня убить?

Кий нахмурился, помолчал. Потом ответил:

- Нет! Ты пленник, сам бросил саблю. Мы пленников не убиваем… Иди!

Крек недоверчиво глянул на князя полян, тяжело вздохнул и, склонив голову, побрёл во главе своего десятка к опушке, к другим пленённым.

На совете князья решили не дожидаться Эрнака в Холодной долине, заваленной трупами, затоптанной, изрытой и теперь не пригодной ни для засады, ни для битвы. Нужно найти удобное для себя место южнее, на пути, который не могли миновать гунны.

Такое место находилось неподалёку. Это была Росавская Поляна - ровное, покрытое высоким болиголовом, ковылём, да полынью поле - окружённое с двух сторон глубокими заросшими оврагами, дубравами и густым кустарником.

Здесь Кий и поставил свою рать. Решил, что сам с полянами займёт поле, а Гордомысл и Ходота станут в засаду, в оврагах. Всем повелел: ни ночью, ни днём огня не разводить, громко голос не подавать, словом, ничем себя не выявлять. Дозорных строго предупредил: на глаза гуннам не попадаться, а узрев их появление, украдкой - криков чайки или тявканьем лисицы - подать знак о приближении ворога.

Ночь прошла спокойно.

А с восходом солнца все уже были на ногах. Подкрепились сухарями и солониной, залили свежей ключевой водой и заняли свои места. Северяне и древляне притаились в густых кустарниках по склонам оврагов, а поляне, перегородив Росавскую Поляну в самом узком месте, выстроились в десять лав по краям, а посередине - в двадцать. Причём две передние были вооружены рогатинами, с которыми ходят на медведя.

По замыслу Кия, такое построение и такое вооружение может остановить, заставить захлебнуться атаку клина гуннов.

Для самого Эрнака он приготовил тайный «подарок», о котором знали только братья да несколько доверенных воинов.

Над Росавской Поляной наступило напряжённое безмолвие. Неспроста говорят: нет ничего томительнее, чем ожидание. Все: и опытные воины, и отроки - с волнением и душевной тоской ждали гуннов. Да когда же они явятся? Днём? Или к вечеру? А может завтра или послезавтра?

Кий объехал всё воинство, ещё раз поговорил с Гордомыслом и Ходотой, когда им вступить в бой, обратился к воинам, напомнив, что от стойкости и доблести ныне зависят судьба не только жён, детей, родителей, но и будущее всех славянских племён. Затем подъехал к своим родичам, спешился и стал перед лавами полян, рядом с братьями.

Положил им руки на плечи - крепко обнял.

Как он любил их - и Щека, Хорива. Не мыслил и не представлял себе жизни без них, без их улыбок, их голосов, без их советов и помощи. Для него они были не только единокровными братьями, но и, прежде всего, - товарищами, друзьями, соратниками, которые мыслили с ним едино, всегда и всюду его поддерживали - в радости и в горе. Как сложится их доля сегодня? Не разлучатся ли они навеки? Одним богам это ведомо!

Сам стал повыше, в самом опасном месте, куда будет направлен главный удар гуннов. И братьев рядом поставил… Перед ними - степь, откуда должен появиться ворог, позади - воины дружины, отроки, - все поляне. Тысячи глаз смотрят на князя и его братьев. Разве найдётся кто-нибудь, кто дрогнет, заколеблется, побежит, если впереди - князь? Когда впереди его братья?

Медленно, незаметно для глаза поднимается по голубому бездонному небу, золотой лик Даждьбога. Медленно тянется время, томя сердце князя каким-то неясным, тревожным предчувствием.

Где же Эрнак?

Кажется всё приготовлено для торжественной встречи?… Но не пустился ли на хитрость, коварный обман старый лис?

Томятся в долгом ожидании и напряжении славянские воины. Печёт их солнце, и солёный пот заливает глаза, стекая ручейками из-под русоволосых чубов. И Стрибог почему-то не освежает их разгорячённые тела свежим дуновением ветерка, и Перун где-то замешкался и не катит из-за горизонта тёмные грозовые тучи.

Где же Эрнак?

Как это часто бывает, когда долго и напряжённо чего-то ждёшь, крик чайки и тявканье лисицы, что послышались одновременно со стороны степи, не сразу и не всеми воспринялись как сигнал о том, что близок ворог. И лишь когда крики повторились, по лавам прокатился глухой гомон:

- Гунны! Гунны!

Все встрепенулись, облегчённо вздохнули, словно дождались, наконец, желанного гостя.

- Быть наготове! - повелел Кий, и тысячи уст передали его слова по всем лавам.

Воины занимали каждый своё место, осматривали оружие и замирали в напряжении.

Время совсем остановилось, застыло…

Но вот на горизонте показалось громадное облако пыли, сопровождаемое стаей воронья. Зловеще и медленно приближалась предрешённая встреча… Наконец, на Росавской Поляне появилась орда гуннов. Двигалась она неторопливо. Будучи уверены, что где-то поблизости их ждёт многотысячный отряд Чёрного Вепря, гунны чувствовали себя в полной безопасности. Сам каган, в круглой шапочке с малиновым верхом, разомлев от жары, ехал во главе войска, сонными глазами оглядывал широкую ровную поляну.

До него - два полёта стрелы, и Кий уже различает его тучную фигуру и тёмное одутловатое лицо.

Внезапно Эрнак остановился - неожиданно для себя он увидел впереди ровные, выстроенные явно не для встречи, а для сражения лавы полян.

Раздался резкий, пронзительный крик - и орда остановилась, начала быстро готовиться к бою.

Кий снял с головы шлем и, повесив его на копьё, поднял вверх. И тут же позади князя расступились лавы и в неширокий проем вышли два отрока. Передний вёл княжеского коня, а позади, второй - степного, низкорослого, мохнатого, на котором сидел со связанными ногами и руками Крек. У гунна на груди болталась на прочной бечёвке окровавленная голова Чёрного Вепря.

Кий ловко вскочил в седло, взял в руки повод коня на котором сидел Крек, и медленно поехал навстречу Эрнаку.

Посреди поля остановился и, потрясая копьём, прокричал:

- Каган, я есмь князь полян Кий! Ты слышишь меня, каган? Вызываю тебя на поединок! Выходи!

Эрнак не спешил отвечать. Он всё ещё не пришёл в себя от внезапной встречи с противником, которого, как ему думалось, мог увидеть лишь через два, а то и три дневных перехода. Долго вглядывался узкими глазками в молодого великана, ноги которого доставали до коленей коню, медленно жевал старческими сухими губами и о чём-то думал.

- Где-то, мне кажется, я уже тебя видел, - произнёс наконец. - А вот где - не помню…

- Видел, каган… Я тот самый воин, которого ты возле Родня велел Чёрному Вепрю сжечь живьём, вместе с мёртвым князем Божедаром!

- А-а… Вот видишь - какой же ты князь? Ты простой воин… Я знаю только одного князя полян - Чёрного Вепря. И было бы для меня унизительно выходить на поединок с каким-то самозванцем. К тому же - трижды младше меня!… Если тебе, юнец, так не терпится - обменяться с кем-то ударами копья или меча, то я вышлю к тебе своего богатыря!

Кий засмеялся и сказал:

- Негоже князю полян биться не с каганом, а с каким-то безродным гунном. Могу и буду биться лишь с равным себе!… А чтобы ты убедился, что я истинно князь, а не самозванец, то посылаю хорошо знамого тебе Крека с подарком от меня! Принимай!… Крек расскажет всё, что ты захочешь от него узнать! Расспроси его хорошенько! - и, отпустив повод, ударил коня, на котором сидел Крек, древком копья по крупу.

Конь с места перешёл на рысь и помчался прямо к стану гуннов. Там его поймали и подвели к Эрнаку.

Кию было видно, как помрачнел и содрогнулся каган, когда перед ним появился Крек с головой Чёрного Вепря на груди. Глаза Эрнака расширились от ужаса, а лицо стало серым. Он хватал открытым ртом воздух, неотрывно глядя на мёртвое, сморщенное лицо племянника и, наконец, воскликнул:

- О Тенгрихан! Как это случилось?

Крек был едва жив от страха, но собрался с духом и громко ответил:

- О, великий каган, князья полян бились в поединке, и Кий победил.

Эрнак подняв руки к верху и, брызгая слюной, завопил:

- Проклятье!… А где мои воины? Где мои лучшие, храбрейшие воины? Отвечай, негодный!

Крек качнулся вперёд, пытаясь поклониться, но не смог этого сделать - опутанное верёвками туловище не гнулось. Лишь мёртвая голова колыхнулась раз-другой на груди.

- Твои воины погибли, повелитель вселенной, - пробормотал Крек. - Но я в этом не виноват… Это всё он - Чёрный Вепрь…

- Погибли! - неистово закричал каган. - Все?!

- Все, мой повелитель…

- А ты?… Как же ты остался живым, собака? Почему стоишь тут предо мной? Почему не погиб, презренным раб? Так сгинь же, проклятый Тенгриханом!…

Эрнак выхватил саблю. Блеснуло лезвие - и круглая голова Крека слетела в бурьян под копыта коней.

Кий не стал дожидаться, пока разъярённый каган пошлёт в погоню за ним своих телохранителей, потянул повод влево и быстро поскакал к своим.

Едва успел он спешиться и передать отрокам коня, как гунны помчались в атаку. Задрожала земля, воздух сотрясся от страшного крика. С дикою рёвом, визгом, улюлюканьем мчались на полян тысячи взбешённых ордынцев к - что удивительнее всего - не обычным своим клином, а сплошной лавой. Видимо Эрнак хорошо запомнил ту неожиданность с частоколом, которую преподнёс ему Кий, пустился сегодня тоже на хитрость. Но, какую? На что он рассчитывает? Найти слабое место в обороне полян?

Расшатать её, прорвать, а потом кинуть в прорыв свежие силы?

Такое начало битвы удивило Кия, но не очень встревожило.

- Твёрдо стоять на месте! Не двигаться назад! - распорядился он, и это мигом передали по лавам.

Все приготовились грудью встретить нападающих.

Однако лава гуннов не ударила на лаву полян, а разделилась вблизи от них пополам, на два крыла, которые помчались вдоль строя полян, забрасывая их стрелами. А в созданном таким неожиданным манёвром прогалину, из глубины поля вдруг ринулись свежие силы, выстраиваясь на этот раз в привычный для нападающих гуннов клин.

«Вот теперь только начинается, - подумал Кий. - Хитрый Эрнак: сперва напугал, а потом по- настоящему ударил… Но и мы не лыком шиты! Готовились и к такому… А вот что ты запоёшь, каган, когда в дело вступят северяне и древляне?»

И он передал по обе стороны по лаве другой наказ:

- Князей прошу начинать! Ударить сразу с боков и сзади!… Полянам - что бы ни было, стоять недвижно, бить ворога нещадно!

Клин гуннов стремительно приближался. Сначала поляне встретили его ливнем стрел, потом, уже с близкого расстояния, забросали копьями. Клин сразу изменился - стал приплюснутым, щербатым: десятки всадников - с конями и без них - со всего разгона полетели на землю.

В последнее мгновение, когда переднюю лаву обдало горячее дыхание коней, в бой вступили воины с ратищами, поднятыми навстречу нападающим острыми, как мечи, железными наконечниками, насаженными на длинные крепкие держаки, они с хрустом протыкали груди и животы коням и всадникам. Мгновенно вырос высокий завал из раненых и мёртвых коней и людей. Но гунны, несмотря на гибель многих передних, напирали всё сильней и сильней, стараясь вогнать затупленный клин как можно глубже в лавы полян.

Кий вместе с братьями и молодшей дружиной стояли в самой гуще боя. Отроки бились самоотверженно и умело. Не зря он так настойчиво обучал их военному ремеслу. Теперь это им очень пригодилось. Отроки при первом натиске гуннов немного подались назад, но строй не разомкнули и ворога дальше не пропустили. Умело защищаясь щитами, они кололи нападающих копьями, рубили всадников проушными топорами, железными булавами разбивали коням головы, а мечами распарывали животы, и те падая, придавливали своих седоков.

- Бейте их, родичи, бейте! - гремел голос князя Кия. Не отступать! Рубайте бешеных псов! Боги помогают нам!

Он наносил молниеносные удары боевой секирой и прокладывал дорогу своим товарищам. Ненависть, которой ярилось его сердце с того боя под Роднем, и радость, которая поселилась в груди от известия о спасении Цветанки, удваивали его силы. Он не думал об опасности. Шёл на врага напролом с громким кличем, крушил противников на своём пути, увлекая за собой других воинов.

Как буйный предгрозовой вихрь, как чёрный смерч в степи бушевала, клокотала, бесновалась кровавая битва на Росавской Поляне.

И с одной и с другой стороны падали убитые и раненые. Поляне не отступали. То и дело вырывались из их широко раскрытых ртов боевые возгласы, их глаза горели неистовством и отвагой, а сильные руки, казалось, не знали усталости и беспощадно разили ворога. Передним лавам - на них обрушилась главная тяжесть боя - беззаветно помогали стоящие за ними: занимали места погибших, выносили раненых, забрасывали стрелами гуннов через головы впереди стоящих воинов.

Гуннам так и не удалось прорвать плотные глубокие лавы полян. А вся надежда на победу в бою зависела от успешности первого удара. Если он не получался - обращались в бегство. Так и теперь. Потеряв несколько сотен лучших своих воинов, а главное, утратив возможность на быструю победу, они сражались уже без воодушевления и часто поглядывали назад - нет ли сигнала к отступлению?

Внезапный перелом наступил, когда над побоищем раздался, перекрывая шум боя, чей-то резкий гортанный окрик:

- Хе-хек!

Он заставил гуннов, которые всё ещё бились с полянами, отхлынуть назад, развернуть коней и пуститься наутёк.

Кий понял: это в крылья и в спину орде удалили князья Гордомысл и Ходота. Вот теперь - наступать! Добивать ненавистного ворога!

- Вперёд, поляне! Вперёд!…

Ломая строй, поляне бросились вдогонку за всадниками, которые в туче пыли сбились в неуправляемое скопище и безуспешно пытались как-то вырваться из тесного клубка на широкий степной простор. Пешие преследователи догоняли их, подсекали, рубили коням сухожилия ног, а потом безжалостно убивали падающих на землю всадников.

Бой снова начал разгораться. Теперь уже оборонялись гунны, оборонялись яростно, с отчаянием пробиваясь из окружения. Те, кто был в центре сражения, как пчелиный рой вокруг матки, окружили кагана, всячески защищая его от славянских копий или случайных стрел.

Кию подвели коня. Он вскочил в седло - быстро окинул взглядом неистовое побоище. Слева рубились воины с Десны и Сейма, справа - с Припяти и Здвижа. Они зажали гуннов как в медвежьих объятиях. Воины Гордомысла и Ходоты напористо шли навстречу друг другу. Сзади - гуннов подрезали мечи полян.

- Славно!… Славно!… - удовлетворённо приговаривал князь Кий.

Вдруг в глубине вздыбленной, кружащейся орды он увидел малиновый верх соболиной шапки. Каган Эрнак! Так вот ты где, степной разбойник! Тебя как волка обложили соединённые воедино силы славянских племён! Теперь не уйти тебе! А если и сбежишь, то никогда не захочешь возвращаться сюда. Теперь тебе отольются кровь и слезы князя уличей Добромира и его одноплеменников! Отплатится столицей кровь княжича Радогаста и всех полян, кто полёг от сабель и стрел гуннов!

- Други мои, - воскликнул Кий, указывая мечом в сторону орды. - Достаньте-ка вон того старого пса Эрнака! Поднимите его на копья! Пусть все увидят его конец!

Подбодрённые его словами воины снова кинулись вперёд, прокладывая себе дорогу копьями и мечами в страшной тесноте. Через головы всадников, в направлении, указанном Кием, взвились стрелы - а вдруг, какая и попадёт в кагана…

Но цели ни одна не достигла, не успел прорубиться к ней ни один из мечей полян. Отчаянная атака массы всадников на стык северян и древлян увенчалась, наконец, для гуннов временным успехом. Орда ринулась в пролом, как вода из прорванной плотины в узкое русло - ринулась в степь, подальше от ужасного сражения.

Когда кольцо вокруг тех, кто не успел ускакать, снова замкнулось, Эрнака и след простыл. Плотно окружённые остатки его воинства сдаваться не захотели и оказали отчаянное сопротивление. Но оно недолго длилось. Засыпаемые со всех сторон стрелами, гунны падали на землю и погибали в окровавленной траве, под копытами своих же коней.

Наконец битва стала угасать, зачахла и сама собой прекратилась. Над страшным, чудовищным побоищем, над всей Росавской Поляной, постепенно начала устанавливаться какая-то необычная, торжественная тишина. Даже стоны раненых воинов и жалобное ржание изувеченных коней, после крика, гама, лязга, клёкота, всего того, что бурлило и бушевало здесь совсем недавно - звучали приглушённо и не могли ощутимо её нарушить.

К середине поля сходились, стекались усталые, но радостные победители, рукавами полотняных рубах вытирали потные лица, а травой - обтирали мечи от крови и с усталым недоумением и уходящим страхом поглядывали на тёмные груды вражьих тел, на убитых коней и раздробленное, исковерканное оружие. Неужели это они смогли содеять такое?

Зад ними в чистом спокойном небе величаво катилось золотое колесо Даждьбога.

Когда все собрались, Кий, не сходя с коня, протянул к солнцу руки, и, не стыдясь радостных слез, орошающих его лицо, громко, на всю Росавскую Поляну, начал говорить:

- О светлый-пресветлый Хорос, ясный Световид, великий и добрый наш Даждьбоже! Видишь сынов и внуков своих в победной славе, вольных на вольной земле, а ворогов их - поверженных, униженных, опозоренных! Славим тебя, всесильный и мудрый Даждьбоже, и благодарим за то, что вдохнул в наши сердца мужество, а рукам дал силу. Ты даровал нам победу и не прервал вечную жизнь нашего рода!… А вас, князья, и ваших воинов - повернулся он к Гордомыслу и Ходоте - все мы поляне благодарствуем за братскую помощь, без которой нам гуннов не одолеть! Вы храбро бились за нашу землю и за нашу свободу! И многие ваши воины положили за это жизнь свою! Слава и честь всем вам, живым и мёртвым, кто вместе с нами победил днесь кровавого Эрнака. Того самого Эрнака, который возмечтал стать новым Аттилой и бросить наши народы себе под ноги в вечное рабство!… И ещё хочу сказать: нынешний союз наш послужил всем нам на пользу! Так будем же помнить про горькую судьбу короля Божа и останемся верными нашему единству и далее, ибо не перевелись ещё на свете охочие поживиться чужим богатством, захватить наши земли; а нас и роды наши сжить со свету или сделать рабами.

- Будем, князь, крепить наш союз! - откликнулся Гордомысл, и Ходота согласно кивал, слушая его слова. - Да и других звать к себе станем!

- Вот и ладно мы решили, - сказал Кий поворачиваясь к своим, родовичам: - А теперь обращаюсь к вам, поляне, одноплеменники мои дорогие! Ныне мы спасли себя от страшной опасности и остались вольными людьми. Каждый, кто пожелает, может со своим родом возвратиться назад, на обжитые отчие земли. Начинайте землю орать, засевайте её новым зерном, собирайте жито-пшеницу, растите чад своих, заботьтесь о старых… И никогда не забывайте, что обязаны и благодарны тем, кто лёг сегодня на этом поле, поле - твёрдости духа нашего, ратному мужеству и союзу с братскими племенами! Чтобы жить, на этом и стойте, пока сияет Даждьбог над землёй!

Задвигались воины, подняли вверх копья, мечи, боевые топоры и потрясая ими, одобрительно громко кричали:

- Слава Кию! Слава победителю гуннов! Слава князю нашему!…

Увидев, что часть гуннов, с Эрнаком во главе, прорвались, старейшина Межамир с небольшой своей дружиной кинулся им наперерез, чтобы закрыть выход в степь. Несмотря на тяжесть лет, бежал он быстро, держа в одной руке щит, а в другой - меч. На ветру развевались его длинные седые волосы и полотняная, расшитая черно-червонным узором, рубаха.

- Быстрее, дети мои! Перехватим Эрнака! - кричал он своим воинам. - Другой такой удачи, может не случиться!…

И воины изо всех сил бежали, догоняя его. Но пришлось им остановиться; их старейшина словно споткнулся, стал опускаться на землю. В его груди, под самым сердцем торчала тонкая стрела гунна. Межамира подхватили под руки, вынесли на невысокий холм и положили на истоптанную жухлую траву.

Атака днепровских русов замерла, захлебнулась. Этим воспользовались охваченные страхом гунны. Они вихрем вырвались из смыкающегося кольца окружения и что есть духу помчались в поле, спасаясь от неминуемой смерти или полона.

А старейшина Межамир лежал навзничь со стрелой в груди. Он молча смотрел в небо и думал уже не о сражении и земных делах, а о надвигающейся смерти.

Вот где она его подловила! Вот, значит, когда оборвётся нитка его жизни!

О преславный Даждьбоже-Световид! И ты, Род, защитник полян, - безмолвно беседовал он с богами своего племени и с самим собою - не снесть, сколько стёжек-дорожек исходил старый Межамир - и по своей воле, и не по своей, - во многих краях побывал, не мало, ох не мало лиха хлебнул, но и доброго вдосталь повидал, а теперь, выходит, настало время прощаться с белым светом! Родовичи положат вместе со многими другими, кто погиб ныне в бою, моё мёртвое тело на погребальный костёр и огонь сожрёт его! И полетит оно тёмным дымом под небесами в бесконечность простора и времени, а очищенная от плоти душа, утратив привычную оболочку, переселится в кого-то другого - или в только что родившегося человека, или в животное, или зверя, а может, станет деревом или вольной птахой, летающей в поднебесье… Это зависит только от воли богов… И станет она жить вечно, переходя из одного живого существа в другое… Только его, такого как жил до сих пор, Межамира, уже никогда не будет…

Жгучая боль в груди прервала поток его мыслей. Он глянул на воинов, на их скорбные потемневшие лица и тихо, но внятно попросил:

- Покличьте ко мне князя Кия…

Кто-то из молодых сразу бросился на поле, где закончилась битва и откуда теперь доносились радостные возгласы, а старейшина закрыл глаза и в мыслях полетел в родное поселение русов над Днепром, и щемящая тревога охватила сердце. Что станет с его родом? Кто будет после него старейшиной? Были бы сыны - не тревожился. Но, увы! Одного за другим призвали их боги, а внуки не доросли - на них ещё положиться нельзя…

Потом вспомнил старшего брата Тура.

Дружно жилы и в молодости, и в зрелые годы.

Истово любили друг друга. Было их у отца и матери только двое. Когда подошло время, отца не стало, вместе держали старейшинство в племени русов. И лишь однажды не послушался он старшего брата - не вернулся после успешного сражения с гуннами на Рось, а остался с ближайшими ему родами на Днепре. Разгневался тогда Тур, так как считал, что разделение племени подрывает его силу. А зачем было сердиться? Мог же и Тур тут остаться - вот и жили бы много лет вместе… Однако, Тура уже нет, и ему, Межамиру, совсем не долго осталось… А племя так до сих пор разъединено: Кия после сегодняшней победы, должно, потянет обратно на отчие земли…

Боль снова оборвала его мысли, тёмной тучей заслонила солнце. Неужто конец?

Послышался торопливый топот многих ног. Межамир с усилием поднял потяжелевшие веки. К нему приближался, спешил с братьями Кий. Добежал, нагнулся, не веря сам себе, тронул пальцами белое оперение стрелы.

- Стрый, любимый мой! Как же это? - спросил сокрушено, хотел было вытащить стрелу…

Межамир остановил его.

- Не трогай! Пока она в ране, я могу говорить, а вынешь - душа мигом выпорхнет из тела… А мне нужно сказать тебе перед смертью несколько слов…

Кий поднял, бережно прижал к себе голову умирающего.

- Говори, дорогой, я слушай…

Межамир, превозмогая боль, положил правую руку Кию на предплечье.

- Поздравляю тебя, князь, с победой… Не посмеют теперь недобитки Эрнака снова напасть на славянские племена… Славный отпор получили!

- Да, стрый, славный! И большая твоя заслуга в этом!

- Обо мне уже нечего говорить… Сам видишь… А вот что станет с моим родом - меня тревожит…

Ты со своими родичами вернёшься на Рось - реку предков наших, а мои останутся как отломленная ветвь…

- Но ты ведь сам хотел этого, стрый! Покойный отец рассказывал об этом не раз…

- Было такое… Очень понравились мне те места над Днепром… И родовичам моим понравились - все по своей воле остались, никого я не принуждал… А вот теперь прошу тебя - возьми их с собою!… Чтобы племя русов было сильным, оно должно стать единым!

- Я никуда не буду уводить твоих людей, стрый…

- Почему так? - заволновался, помрачнел старейшина.

- Да потому, что хочу со своими родами, как и ты когда-то, осесть над Днепром, на твоих горах. Тоже понравились мне те места.

- Правду говоришь? - обрадовался Межамир, посветлело его измученное лицо. - Ты в самом деле остаёшься?…

- Да, я долго об этом думал, приглядывался и твёрдо решил, что там будет середина моей земли.

- А если род не захочет?

- Те, кто со мной на твоих горах побывал, рады будут, а кто ещё не был, думаю, слова князя не ослушаются!

Против этого Межамир ничего не мог возразить. Обострённым чувством умирающего ощутил душевную, властную силу племянника. Да, это не добродушный Божедар, и даже не благоразумный, рассудительный Тур. Этот молодой сильный муж - счастливо соединил в себе доброту и разум, суетливость и твёрдость сердца, без чего невозможно властвовать над племенем. Счастлив был Тур, вырастив такого сына!

А вслух сказал:

- Теперь я могу умереть со спокойной совестью - судьба племени в надёжных руках! В твоих руках, Кий! - и затем обратился к своим воинам:

- Слышите, сыны?… Вот моя последняя воля - отныне вашим старейшиной и князем станет Кий, сыновец мой. Я вручаю власть над нашими родами приднепровских русов! Слушайтесь его, как меня! И повинуйтесь ему, как мне повиновались!

- Будем, отче! Пусть душа твоя будет спокойной! - раздались вокруг голоса.

Межамир закашлялся, начал задыхаться. В груди послышались надрывные хрипы, на губах появилась алая пена.

- Помирает наш стрый, - прошептал Щек.

- Отлетает светлая душа его, - вытер с глаз слезы Хорив.

Воины сгрудились теснее, стояли недвижно, затаив дыхание. Отроки, не стыдясь, плакали. Старейшина для них всех был отцом.

- Поднимите меня… Да повыше… - с трудом шептал, с натугой выталкивая слова, Межамир. - Хочу увидеть… поле, где мы… погромили гуннов.

Кий с братьями и ближними воинами подхватили его на руки, бережно подняли высоко вверх.

- Смотри стрый!… Смотри любый наш!…

Он последний раз открыл глаза, угасающим взглядом окинул заваленное трупами широкое поле, далёкий лес на горизонте, золотой лик Световида на небе - умиротворённо вздохнул раз-другой и вдруг вздрогнул всем телом, затих, стал неподвижным и тяжёлым. Его медленно опустили вниз и положили на землю.

На следующий день на высоком холме, неподалёку от ужасного, мрачного поля битвы, где хищные птицы клевали распухшие от жары трупы гуннов, запылали огромные костры - на них тела погибших славянских воинов. Выстроенная на равнине рать славянских племён замерла в скорби. Впереди - князья, старейшины, воеводы. У всех суровые, окаменелые лица, горестная печаль в глазах. Воины с оружием, как перед боем: в левой реке щит, в правой - копьё, на поясе - меч, а за плечами - лук и тул со стрелами.

Торжественно-безмолвная пора прощания. Когда костры угасли, старейшины собрали бренные останки и сложили на вершине в одну большую груду. Туда подошли князья.

- Братья мои, славные воины! - обратился ко всем Кий. - Вот лежит прах тех, кто отдал жизнь за нашу землю, за наши племена. Похороним их по нашему предавнему обычаю - насыплем над ними высокий курган, чтобы никогда не развеялась память об отважных героях, чтобы живые ведали, что тут покоятся увенчанные славой защитники земли нашей! Чтобы дети и внуки наши всегда помнили, кому обязаны своей волей и своей жизнью!

Он взял горсть земли и высыпал на останки. За ним подошли князья Гордомысл и Ходота, старейшины, воеводы, волхвы, - и каждый положил грудку земли. И потом двинулось всё войско. Воины мечами резали куски дёрна и на щитах несли к вершине. Там вскоре вырос свежий курган.

А воины всё шли и шли…

К вечеру ближе справили тризну. Вокруг кургана поставили казаны с горячей кашей и варёным мясом, на разостланные попоны нарезали чёрствого хлеба, положили вяленую рыбу… Не было, правда, ни пива, ни сыты, но усталые и голодные люди пьянели от еды, и скоро, когда все наелись, завели разговоры, а потом и песни. Молодёжь, отдохнув, затеяла военные состязания - стреляли из луков в цель, метали копья - кто дальше, самые задиристые сходились на кулачки, боролись, да скакали наперегонки на захваченных у гуннов конях.

Это длилось дотемна, пока ночь не сморила всех и уложила спать - кто где был.

Рано поутру, отправив полонённых и военную добычу сушей, Кий велел всем остальным идти на берег Днепра. Там воины сели на ладьи и челны, и на вёслах поплыли вверх против течения.

Теперь, после победы, не торопились. На радостях шутили, распевали песни, вели бесконечные рассказы о походе, о битве с гуннами, о поединке князя Кия с Черным Вепрем. И недавние события, ещё свежие в памяти, в тех рассказах обрастали такими подробностями, которых и в помине не было, украшались такими выдумками, которые обращали быль в волшебные деяния.

Кий тоже слушал, и ему казалось, что это вовсе не он победил в поединке Чёрного Вепря, - а какой-то сказочный великан, о котором слышал в детстве от старых людей, - что не он разбил Эрнака и принудил перепуганных всадников бежать куда глаза глядят, а всё это содеял могучий король антов Бож, который объединил всех поднепровских славян под своею рукой и долгое время был непобедимым, пока его не одолела коварная хитрость врагов.

Вспомнив короля Божа, он подумал о нынешней победе. Что принесло её? Военное счастье? Боги? Его личная смелость, ратная выучка и находчивость? Или, скорее всего то, что поляне объединились с древлянами и северянами?

Оглянулся назад. Увидел сотни челнов, тысячи белокурых и златокудрых голов, неисчислимое множество белых ветрил-парусов, что как чайки, неслись над синей гладью Днепра. Да! Вот та сила, что победила гуннов! Она - прежде всего в единении родственных племён, в единодушной воле и поступках их князей! Разве смогли бы готы Винитара одолеть короля Божа, если бы его союзники не позволили обмануть себя и легкомысленно не разбрелись по своим землям? А почему угнетённые когда-то Аттилой племена победили его преемников? Пожалуй, потому что были единодушны в своём желании освободиться, и ещё потому, что такого единодушия между сынами Аттилы не имелось…

Значит, непобедимость - в единстве и согласии!

Поляне, древляне, северяне, как и при Боже, ныне заключили военный союз… Теперь, после победы над гуннами, к нему присоединится племя уличей, где станет князем Боривой… Потом нужно склонить к единению тиверцев, белых хорватов и могучее племя волынян… А затем отправлять послов к кривичам, дреговичам и вятичам, да и к тем, кто звался в прошлом вентами, венетами, которые после поражения короля Божа покинули свои земли в степи и переселились на север, в леса по Десне и Оце… Если ему удастся объединить эти родственные племена, то это будет могучий союз которому не страшен никакой ворог!

Долго думал Кий, стон на помосте переднего челна, сложив руки на груди и глядя в синюю даль, пока от этих мыслей его не пробудил взрыв оглушительного хохота - воинов развеселила чья-то остроумная весёлая шутка.

Кий и сам улыбнулся, хотя и не слыхал самой шутки, да разве сдержишься, когда вокруг тебя так искренне смеются?

Конечно ему хотелось плыть как можно быстрее, лететь как на крыльях к своей любимой Цветанке, которую не видел, как ему казалось, вечность. Однако не мог себе позволить подгонять воинов, чтобы гребли сильнее. Победители! А победители имеют право на уважительное, доброе отношение.

Но его душа всё время рвалась вперёд. Он нетерпеливо поглядывал на крутой правый берег реки - скоро ли Почайна? А когда Почайна, наконец, показалась и челны вошли в её неширокое русло, он первым соскочил на деревянный помост причала.

Стоял сказочно прекрасный солнечный день. Голубело высокое тёплое небо, блестели, переливались в отсветах солнца спокойные воды могучего Днепра, а вокруг - буйство пышной зелени трав, кустарников и густых девственных лесов. Казалось, что сейчас не середина лета, когда травы в степи и листва на опушках желтеют и жухнут, а весенний месяц май, когда вся зелень набирает силу, расцветает, радует глаз.

Но князю не до любования природой. Ещё с челна заметил он, как с высокой вершины, нависающей над Подолом, вспорхнула и помчалась вниз стайка женщин и отроковиц. Зоркие глаза Кия узнали среди других золотисто-пшеничные косы Цветанки, её стройную, как молодая берёзка, фигурку. Она и бежала впереди всех.

- Цвета-анка-а!…

- Ки-и-й! - неслось в ответ.

Они, словно белые лебеди летели навстречу друг другу, едва касаясь земли.

Мчались, не обращая внимания на сотни глаз, следящих за ними, вовсе забыв о том, что они уже не обычные отрок и отроковица, а князь и княгиня.

Он подхватил её на руки, прижал к груди.

- Цветанка! Доля моя! - И целовал мокрые от счастливых слез глаза.

А она плакала и беспрестанно шептала:

- Кий! Любый мой! Кий! Любый!

Долго они никого и ничего не замечали, кроме своего счастья.

Когда же немного успокоились и уверовали, что они наконец-то вместе, то увидели вокруг себя целое море людей. Вблизи стояли родовичи: Щек с Рожаной и Хорив с Малушкой, Ясень с Лыбедью и Боривой, и Гроза, и отрок Тугой Лук. И весь род русичей. А позади толпились воины - и свои поляне, и северяне, и древляне, а со всех сторон - и с горы, и из селения, и с пристани, из лесов и луга, - бежали и бежали люди, поздравляли с победой князей и воинов, плакали от радости.

- С победой, князья! С добрым возвращением!

И тогда Кий взял Цветанку за руку, повёл вверх, на Гору. И тем, кто стояли вблизи, сказал:

- Идите все за мною!

И люди поднялись крутой тропинкой за князем и княгиней на самую кручу, столпились на солнцепёке, стали любоваться дивным видом.

- Ой, до чего же здесь красиво!…

Кий торжественно поднял вверх обе руки и, когда наступила тишина, обратился ко всем.

- Победа, люди! Победа! Снова наши племена стали вольными, как и прежде. Теперь не придётся нам прятаться, как загнанным зверям по лесам и чащам от хищных и злобных ворогов, а будем вольными хозяевами на своей свободной земле!

К нему медленно подошёл волхв Ракша.

- Повелишь собираться, князь, в обратную дорогу, на Рось?

Кий пристально посмотрел на притихших вдруг родовичей. В их глазах прочёл тот же вопрос. Тогда он взял Цветанку за руку, подвёл на край кручи и с высокого обрыва долго оглядывал синие горы над Днепром, изумрудные луга, тёмные боры, всю безграничного даль, что открылась взору, а потом повернулся к людям своего рода и взволнованно сказал:

- Родовичи! Други мои! Силою рук наших и мужеством сердец разгромили мы ныне гуннов - смертельного ворога всех племён славянского корня! Эрнак - хотя не Аттила он, конечно, - силу всё же собрал грозную, и если бы не помогли нам братья наши - древляне и северяне со своими князьями во главе, то кто знает, как закончилась бы для нас эта битва с кочевниками. Потому, прежде всего благодарим князей Гордомысла и Ходоту с их воинами за помощь бескорыстную, за труды ратные, за пролитую кровь, - и он поклонился князьям древлян и северян: - А потом, дорогие мои родовичи, надо нам подумать, как жить далее… Теперь и на Роси вольно и спокойно. Хотя гунны и сожгли наши жилища, но сообща их быстро отстроить можно. Так что ежели кто хочет, тот вернётся назад, на родные места… Но стоит ли мне, князю, идти теперь туда, на окраину земли нашей, что граничит со степью? Не разумнее ли будет стоять мне здесь, на этой горе, откуда видна вся земля полян и куда сходятся дороги от всех племён и родов наших славянских - и с Днепра, и с Десны, и с Припяти, и с Роси, и с Сулы, и с далёкой Горыни, где сидят волыняне! Ворогам нашим, что рыщут по степи, как серые волки, перегородили сюда путь-дорогу непроходимые леса. Вот почему облюбовал это место. Вот почему хочу осесть здесь!… А ещё - хочу объединить тем самым свой род русь, прежде разделённый между отцом моим и стрыем Межамиром. Род наш тогда станет ещё более могучим и никогда не переведётся в самые дальние времена!… Так ли я говорю? Правильно ли мыслю, родовичи?

- Так, так! - зашумели люди. - Справедливо мыслишь, князь!… Хорошая тут земля - и мы тоже хотим жить на ней!

- Вот и ладно… А чтобы не сталось с нами так, как с королём Божем и его людьми, заключим ныне же с князьями северским и древлянским крепкий братский союз. Неравно нападут чужинцы - поспешим немедля друг другу на помощь и не оставим друга-родовича одного в беде, пока ворога не погромим, пока не уничтожим! Согласны ли на такое вы, князь Гордомысл, князь Ходота?

- Согласны! Согласны! - дружно ответили князья. - Сегодня напали на вас - мы помогли, завтра нападут на нас - вы поможете! Это разумно и справедливо! На том и будет стоять наш союз.

И они подали руки князю полян и его братьям.

Кий обнял за плечи Боривоя.

- А ещё с нами и уличи. Хотя и подсечены их корни, хотя потеряли много воинов своих и князя своего, но остался Княжич Боривой - он и возглавит племя своё! Пусть растёт и множится оно, пусть станет надёжной подмогой нашему союзу… Так ли я говорю, Боривой, брат мой?

- Так, князь! Так.

Вот на этом и порешили… Теперь, люди добрые, несите сюда всё, что у кого есть, - справим пир в честь победы нашей, в честь союза нашего, в честь того, что селимся на этих землях. Справим пир да на радостях, осенённые золотыми лучами Световида, заложим тут город… Чтобы стал он моею столицей, центром всей нашей земли!

 

ПОСЛЕСЛОВИЕ.

Вот и окончено повествование о князе Кие и его жене Цветанке, о его братьях и сестре Лыбеди.

Автор предложил читателю свою версию о тех, давно прошедших событиях на нашей земле, что послужили причиной возникновения в племени полян династии Киевичей и основания города Киева, о русах, которые стали ядром союза племён полян и их соседей, а со временем и всех восточно- славянских племенных союзов.

Читатель вправе спросить: а жил ли в действительности такой князь? Не выдуман ли он для того, чтобы как-то объяснить название города? Не из легенды ли этот князь? И откуда известно его имя? Ведь прошло много столетий с того времени, когда на высокой круче над Днепром, среди огромного бора, руками наших далёких предков был возведён большой, по тем временам, город-крепость, с глубоким рвом, высоким земляным валом и крепким палисадом из сосновых и дубовых брёвен… И почему лишь недавно встал вопрос о 1500-летнем юбилее Киева? Разве учёные об этом не знали раньше?

Сначала внимательно присмотримся к самому слову Киев. По грамматическим признакам это притяжательное прилагательное типа Дмитриев, Онуфриев. Поэтому нетрудно определить, что произведено оно от собственного имени Кий, то есть посох, палица, дубинка.

Подобные имена у наших предков-славян - явление общеизвестное, очень распространённое. В виде фамилий они сохранились до наших дней.

- Волк, Заяц, Сова, Дуб, Корж, Чуб, Чип, Ключка и тому подобное.

Таких современных фамилий, которые были когда-то кличками-именами, можно привести бесконечное множество. Кий среди них - не исключение… Поэтому, если бы у нас не было письменного источника, поясняющего происхождение топонима Киев, то путём грамматического расчленения этого слова мы легко обнаруживаем его славянскую основу - кий. Поскольку названия поселений в старину создавались по имени или фамилии первопоселенцев, то нет оснований сомневаться в том, что и Киев назван в честь человека по имени Кий. Кем же был Кий?

Из нашей древнейшей летописи «Повести временных лет», отрывок которой приведён в начале этой книги, мы узнаем, что Кий был князем полян и вместе с братьями «срубил» град, названный его именем.

Долгое время считалось, что запись летописца Нестора о Кие - это выдумка, легенда, как, к слову, и рассказ прославленного певца Гомера о Трое и библейская легенда о всемирном потопе. Однако историческая наука, в частности археология, накапливает всё новые и новые факты, позволяющие по-новому взглянуть на эти проблемы.

Усилиями учёных было достоверно установлено, что эти легенды (как и многие другие) имеют под собой реальную основу. Так, например, талантливый археолог-любитель Генрих Шлиман в 70- х годах XIX века нашёл и раскопал древнюю Трою и этим подтвердил историчность фактов, положенных в основу гомеровских поэм «Илиада» и «Одиссея».

А английский учёный Леонард Вулли в 20-х годах XX века раскопал шумерский город Ур в Месопотамии, на берегу Евфрата и доказал, что в доисторические времена катастрофическое наводнение затопило всю эту страну длинною в пятьсот и шириною в сто пятьдесят километров. Большинство населения погибло. Это наводнение шулеры назвали всемирным потопом, и под таким названием трансформирован, претворён в легенду рассказ о нём, который значительно позднее вошёл в библию.

Разве не так было с Кием и Киевом?

Раскопки на Старокиевской горе, в районе Исторического музея, произведённые в 50-60 годы советскими учёными, показали, что в У1-УН в. здесь уже существовала славянская крепость. Заложить её мог только князь, который имел значительные людские и материальные ресурсы, необходимые для такого огромного, для тех времён, строительства. И, наконец, найдено городище Кия.

Из всего этого можно сделать вывод вполне определённый: сообщение Нестора в «Повести временных лет» о том, что князь Кий срубил город и что город этот назван его именем, основывается на достоверных исторических фактах.

Однако, уже во времена Нестора кое-кто сомневался в реальности князя Кия. Такие скептики говорили, что Кий и вправду некогда жил, но был не князем, а перевозчиком через Днепр. Именем этого перевозчика и назван город - Киевом.

Чтобы опровергнуть такие «не исторические» утверждения, Нестор дополняет своё сообщение очень интересными и важными фактами из биографии князя полян. «Если бы Кий был перевозчиком, - утверждает летописец, - то не ходил бы в Цареград. Этот же Кий княжил в роде своём и ходил к царю и, как рассказывают, большие почести воздал ему царь, к которому он ходил. Когда же возвращался назад, то пришёл он на Дунай, облюбовал место и срубил городок невеликий. И хотел сесть в нём с родом своим. Но не дозволили ему сделать это те, что жили окрест. Так и ныне прозывают дунайцы то городище - Киевец. Кий же вернулся в свой город Киев, тут и жизнь свою окончил, и браты его Щек да Хорив и сестра их Лыбедь тут померли. И с этих братов начал их род держать княжение в полянах».

Как видим, это дополнение Нестора очень существенно. Кий, видимо, был выдающейся исторической личностью. Неспроста за полтысячелетия, что прошло от Кия до Нестора, народ в памяти, в устных пересказах («рассказывают») сберёг важнейшие факты его политической биографии - построил столицу на Днепре, ходил в Константинополь, поставил городок на Дунае и хотел перевести туда своё племя, но встретив отпор местных племён, вернулся в Киев, где и «жизнь свою окончил». Совсем не мало! О многих князьях Х-ХIII в. мы иногда знаем значительно меньше.

Значит, с полным на то правом мы можем теперь утверждать, что Кий был реальной исторической личностью, выдающимся князем полян, основателем Киева.

Автор не ставил себе цель написать про Кия роман-хронику, где можно было бы использовать материал из «Повести временных лет». Замысел его был значительно скромнее - в сюжетной форме реконструировать лишь небольшой оттенок Киевой жизни, но оттенок важный. Здесь - нападение одной из орд гуннов, которая после распада державы Аттилы кочевала в причерноморских степях; смена династии в союзе Полянских племён; основание Киева. И, конечно, политическое устройство, быт, военная организация восточных славян того времени, о чём немало материала дают хроники Прокопия, Менандра, Псевдо-Маврикия, Йордана и других средневековых хронистов, а также многочисленные публикации советских учёных.

Киев, старейший (ему более 1500 лет) восточнославянский город, сыграл значительную роль в истории трёх братских народов - русского, украинского и белорусского.

Князь Кий не оставил нам камня с точной датой основания своей столицы. Дата эта установлена учёными приближённо на основании изучения археологических материалов. Более-менее точно мы можем говорить только лишь о периоде основания Киева, и 482 год - это, пожалуй, наиболее нижний рубеж того периода, а верхний теряется где-то в VI столетии.

Но, полностью сознавая условность этой даты, мы с радостью и гордостью отмечаем этот славный юбилей и прежде всего обращаем свои взгляды в седую старину, к нашим далёким предкам, к князю Кию, его братьям и сподвижникам, которые заложили фундамент восточнославянской державности, «срубили» этот солнечный город над Днепром и в братском единении отстаивали его от многочисленных завоевателей.

Велика история Киева. Вырастал он, строился, был одним из лучших городов средневековой Европы, не раз испытывал вражеские нашествия, разрушения и снова возрождался. Но никогда не был он таким юным красавцем, как в свой полуторатысячный юбилей.

Перевёл с украинского Е. Цветков

 

Дорога на Тмутаракань

Юрий Юрьевич Продан

 

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. РУСЬ И ХАЗАРИЯ.

 

1

Не велика речка Тетерев, что течёт через Древлянскую землю, не тягаться ей с могучими витязями Днепром-Славутичем и Дунаем, но краше её не найдёшь во всех русских краях. Среди высоких гранитных берегов пробила себе дорогу эта своенравная красавица. То звенит она весело и задорно чистыми струями по белым камням, то прильнёт ласково к солнечному песчаному берегу, а потом, будто притомившись, разольётся тихими заводями среди тёмных вековых лесов и дубрав.

Своенравны, горды и люди, что селятся над Тетеревом. Земля их бедна - песок да суглинок лежат на каменных взгорьях, в низинах - топи болотные. Ратаю с сохою разгуляться негде, зато ловы здесь богатые, птицы и зверя в лесах видимо-невидимо, бортникам тоже раздолье - на каждой лесной поляне гнезда диких пчёл. Благодаря лесу-кормильцу древлянские роды издавна жили зажиточно, ставили добрые городища над Тетеревом и соседними реками, окружали их крепкими дубовыми стенами, чтобы ни дикий зверь, ни лихой человек не пробрался к ним. Впрочем, зверя они и сами искали в дремучих чащах, вооружившись луком и рогатиной, а враги редко сюда пробивались сквозь лесную глухомань. Слухи ходили о диких степняках, о том, что хазары дань с полян и северян берут, но здесь их никто не видывал.

В роду каждый крепко держался друг друга, люди всем миром могли за себя постоять и даже с князем древлянским потягаться. Князь на столе в Искоростене, ему туда дань отвозили. Князю подчинялись на случай какой беды, если надобно родам объединиться, отбить чужеземных пришельцев. Княжеская дружина да ратное ополчение - большая сила.

Городище, где родился и вырос Богдан, сын кузнеца Ратши, приткнулось к самому обрыву над Тетеревом. Здесь, на небольшой ровной площадке, стояли вырезанные из стволов вековых дубов фигуры Перуна, Волоса и других русских богов. Им хорошо видна была с высокого берега неоглядная ширь за рекой, лесистые холмы и на одном из них бородище соседнего дружественного рода. Богам на требище приносили жертвы, вымаливали удачу на охоте, добрый урожай, победу в войне. Поодаль от обрыва, за крепкой бревенчатой стеной со сторожевыми башнями, прочно стояли на земле деревянные избы, хозяйственные постройки, ещё дальше, среди леса, теснились возделанные поля. Кузница Ратши стояла на околице, у самой дороги, что вела к Искоростеню. Возле неё - изба кузнеца.

Двадцать лет прожил на свете Богдан, единственный Ратшин сын, немного прожил, но что-то за это время изменилось в городище. Может, виною тому были события, нарушившие покой Древлянской земли. Киевский князь Игорь, владыка всей Руси, решил второй раз взять дань с древлян в одном году. Озлобленные неслыханными поборами, древляне порешили старого князя.

Игорева вдова Ольга в отместку сожгла древлянский стольный город Искоростень. Прошло немного времени - появились в древлянских городах и сёлах посадники, воеводы киевские. Люди качнулись в разные стороны - кто к ним, кто против. Богатые за твёрдую власть встали, начали тянуться за воеводами, у простого люда забот прибавилось, а добра в амбарах меньше стало.

Многое переменилось за последние годы. Посадником теперь в селении старый Клунь, поднявшийся над родом как воевода. Он и суд вершит, и дань собирает, неугодных да непокорных в дугу гнёт, друзьям своим и приспешникам помогает. Власть! Разбитной сын Клуня Борислав подался служить в дружину молодого киевского князя Святослава, говорят - выбился там в большие люди. Клуню от того ещё большая выгода.

А хозяйство Ратши совсем захирело после того, как его в лесу подмял медведь. Мать Богдана умерла. Из трёх молодых Ратшиных помощников только сын остался. Двое других ушли - один семьёй обзавёлся, на земле осел, а второй ушёл в Искоростень. Жизнь всё круче стягивала узел вокруг Ратши. Раньше за свою работу он всё имел, дом был полная чаша. Теперь же на другом конце городища поднялась кузница Войта, брата посадникова, день-деньской гудят там горны, куются рала, мечи, ножи, всё, что смерду и воину надобно. И берет Войт за работу дороже, зато пойдёшь к нему - посадник добрее, завернёшь к Ратше - посадник недоволен. Туго стало с припасами у Ратши, иной раз в избе ни одной просинки. Куда податься? Ударил челом Клуню. Один раз да другой взял купу, в долгах завяз по самые уши. И не заметил, как хозяином его собственной кузницы стал уже не он, а Клунь. Тяжко было доживать век чьим-то челядином, недолго протянул Ратша, помер.

Незадолго до смерти он наказывал сыну:

- Видишь, Богдане, рушится наш род, рушатся дедовские и прадедовские законы. Я ещё помню не такое далёкое время, когда все мы были на этой земле вольные люди, равные между собою, жили единым родом, стояли друг за друга, как брат за брата. Вместе сеяли, вместе труды свои пожинали, одну жертву приносили нашим богам… А теперь всё пошло прахом, не стало единого рода. Кто разбогател - у того и сила, власть, а кто последнее потерял, пошёл в кабалу к богатым. Были все равны, а теперь вольные люди стали подневольными и зовутся рядовичами, закупами, челядинами, служат тем, кто на наших трудах нажился. Тьфу! А дальше, видать, и того хуже будет. Что станешь делать, сыне? Как помру я, предай земле мой прах по старому закону, принеси жертву богам нашим и покинь эту кузню. Не будет от неё толку, Войт тебя всё одно сломит. За землю держись отцовскую, её хоть и мало, да не отдана она ещё Клуню. Земля-кормилица не даст помереть с голоду…

Разрасталось городище вширь и ввысь. Житомир его звали, оттого что вокруг жито шумело, богато родило, от хлеба амбары у посадника ломились. Над Житомиром поднялись хоромы Клуня, новые, узорами затейливыми украшенные, глухими запорами огороженные. Вокруг хоромы поменьше - для Клуневой челяди. А у околицы старые избы смердов в землю врастают. И полоски полей у их хозяев все уже становятся, будто лужи дождевые, что под солнцем пересыхают. Многие смерды пошли в кабалу к посаднику Клуню, к его богатому брату Войту.

Помня отцовский наказ, держался за землю Богдан, оставшийся на свете один-одинёшенек. Отдавал отцовы долги, потуже затягивал пояс. От того, что вырастил на своей земле, ничего, считай, самому не оставалось. Выходил на лов, бродил по лесам, приносил то медвежью шкуру, то куньи или бобровые меха. И это всё шло Клуню. Чтоб не помереть с голоду, нанялся в работники к посаднику, стал закупом.

Думал ли, гадал ли Ратша перед смертью, какая доля его сыну выпадет?

Всё горше становилась жизнь Богданова. Своя земля перестала быть своей, руки чужими сделались, на других, не на себя работали. Только думать был волен Богдан о чём хотелось, а хотелось ему иной, лучшей доли.

Всё чаще приходила к нему мысль: уйти в Киев или в Любеч, на Днепр или Рось, а может и дальше, там искать счастья…

И ушёл бы давно Богдан, покинул отчий край, да в сердце запала Рослава.

Девушка без роду-племени, а хороша и своенравна, как река, у которой она выросла. Белолицая, чернобровая, коса до пояса, в глазах карих огоньки блестят. Повстречал её Богдан возле Клунева подворья, пособил вязанку хвороста до её землянки донести. Один раз повстречал, второй, ноги сами запомнили ту стежку. Полюбилась Богдану Рослава, да и Богдан ей люб. Миловаться бы им, гнездо своё свить, а доля судила иначе. За что, бог Ладо, наказал ты молодую пару? Три жены было у старого посадника Клуня, да опостылели, четвертую захотел он в хоромы свои привести. Той четвертой оказалась Рослава.

Ночью в праздник Купалы костры пылали над речкою Тетеревом, кружились хороводы на обрывистом берегу, плыли венки девичьи по быстрой воде. Пришли сюда и Богдан с Рославой.

Уносила быстрая вода венки к Днепру-Славутичу, волны кружили их в своём хороводе. И не заметили Богдан и Рослава, как подступила к ним беда - налетела посадникова челядь, Богдана оттеснила в сторону. Будто черные коршуны, схватили девушку, с собой потащили. А тут и сам Клунь, манит её, златые горы обещает: «Иди добром ко мне, всё, что у меня есть, твоё будет. А не хочешь по-хорошему - силой возьму!»

Не было выхода у бедной Рославы, одна дорога оставалась. Вырвалась она из чужих рук, кинулась с обрыва вниз, на острые камни. Подхватила её река, понесла вслед за венками.

А Богдан? Он же простой смерд, как ему с посадником, чей сын - воевода у князя, счёты сводить? Да ещё одному, безоружному…

Будто окаменел он, время для него остановилось. То ли день, то ли ночь - не всё ли равно?

Вспыхнули вдруг среди ночи посадниковы хоромы, дотла сгорели вместе с хозяином. Никто из окрестного люда не пришёл на помощь, никто руки не протянул, чтобы добро Клуня спасти. Как заполыхало пожарище, вся челядь посадникова разбежалась. Исчез из городища и смерд Богдан, сын Ратши. Может, тоже сгорел, кто знает?

Нет, не сгорел Богдан. Рассчитавшись с ненавистным Клунем, тёмной ночью покинул он родные места. По звериным тропам уходил, куда глаза глядят. В лесной чащобе под старым дуплистым дубом сделал себе берлогу, как медведь, забился в неё. Всё стояла перед глазами Рослава, делавшая последние шаги к обрыву. Даже жаркое пламя, что охватило яростно Клуневы хоромы, не могло заслонить её побелевшего лица, решительно сдвинутых к переносице тонких бровей. Рослава…

Но молодость брала своё. Были при Богдане лук и стрелы - захватил их на случай, если доведётся отбиваться от погони. Начал он бить дичину. Искал в лесу съедобные коренья, набрёл на диких пчёл.

Возврата в родное городище для Богдана не было. Решил он идти вдоль Тетерева в сторону Днепра, а там видно будет, куда повернуть.

Вступило в свои права лето. Выдалось оно на редкость жаркое и тихое. Задумчиво стояли над Тетеревом дремучие леса, а в подлеске, на опушках, да и в самой глубине их ключом била жизнь. Несметное птичье царство хлопотливо растило своих птенцов, волки и лисы выводили на первую охоту молодняк. Успевшие раздобреть на подножном корму медведи искали, чем полакомиться, тянулись к малинникам, к птичьим гнёздам. Завидев человека, не проявляли враждебности, с любопытством раскрывали свои маленькие глазки. Богдан знал, что сытый медведь человека не трогает, и спокойно шёл дальше. Зато услышав трубный голос тура, обходил это место стороной. Вожак турьего стада - старый бык всегда подозрителен. С мечом или копьём-сулицей Богдан, может, и не побоялся бы встретиться с туром, а лук да стрелы - никудышная защита.

Там, где Тетерев приближается к Днепру, перед тем как отвернуть к Припяти, вокруг по низинам широко раскинулись болота, заросшие дремучими чащами. Богдан шёл по лесу, вооружившись длинным шестом, вырезанным из молодого клёна, шестом прощупывал подозрительные места, чтобы не угодить в трясину. Заночевать пришлось на небольшом островке. Богдан натаскал сухих сучьев, развёл костёр, подкинул сырых веток, чтоб дым отгонял комаров, для себя из веток же сделал мягкое ложе.

«Завтра сверну к полудню, на Киев, - подумал он, засыпая. - Там народу много, посадниковы люди меня не разыщут».

Ночью он несколько раз просыпался - над самой его головой зловеще и глухо ухал филин. А может, то был леший, хозяин здешних мест? Богдану становилось жутко, он мысленно просил защиты у Перуна и у чуров - покинутых им домашних богов. Только перед рассветом он уснул.

Разбудили его весёлые лучи солнца, пробивавшиеся сквозь листву. Лёгкая пелена утреннего тумана уходила в болотные заросли. В той стороне басовито забубнила выпь, неуклюжая пёстрая птица, что-то сильно ударило по воде - то ли бобёр, то ли выдра. Богдан улыбнулся, вспомнив ночные страхи. Утром окружающий мир казался добрым и дружелюбным.

Богдан подкинул сухих сучьев в угасавший костёр, раздул едва тлевшие угли, поджарил на огне подстреленного накануне вечером зайца. Завтрак подкрепил его и подбодрил. «Надо будет вершу сплести да рыбы наловить, - решил он. - Но это когда уже до Днепра дойду».

Он по-хозяйски забросал костёр болотной тиной, чтоб не случилось пожара, вымыл руки и, проверив свой шест - не треснул ли, неторопливо тронулся дальше в путь, перебираясь с кочки на кочку. Прежде ему казалось, что болото не очень обширно, а вышло иначе. Уже и солнце поднялось высоко, а Богдан всё не мог выбраться на сухое место. Заболоченный лес становился всё глуше, всё чаще попадались гиблые топи с торчащими из них мёртвыми стволами деревьев.

«Неужто я так круто завернул к полудню, что топчусь на одном месте? - начал тревожиться Богдан. - Так ведь Ярило - всё с одной стороны светит, я ему навстречу иду…»

Нет, он не ошибся. Лес посветлел, среди болота всё чаще появлялись островки, сухие, прочные, даже с муравейниками, а муравей - известное дело - сырости не любит. Дохнуло свежим ветерком, пахнущим луговыми цветами. Богдан выбрался на протоптанную кабанами тропку. Всё так же чавкала под ногами болотная жижа, но почва под нею стала твёрже, надёжнее.

Вдалеке, в той стороне, куда держал путь Богдан, послышался протяжный трубный звук. Вскоре он повторился. Что бы это значило? Богдан остановился, прислушался, зорко вглядываясь в зелёные заросли.

Затрещали ветки, плеснула вода. Из чащи леса вырвалась тёмная масса, ринулась через болото невдалеке от Богдана, ломая камыши и молодые деревца. Он узнал могучего лесного красавца тура. Бык тяжело дышал, голова его была опущена, из крутого загривка торчала стрела с красным оперением. Раненый, отбившийся от стада тур уходил в чащу.

Богдан вздрогнул: за туром гнались люди, вышедшие на лов. Кто они - враги или друзья? Впрочем, в такой глухомани хазарам или печенегам неоткуда взяться, а русичи ему не страшны - здесь уже Полянская земля. Но на всякий случай Богдан притаился в кустах, решил выждать, что будет дальше.

Всполохнулась стая уток, с шумом пролетела над самой его головой. Вдруг невдалеке заржал конь. Ржание было жалобное, тревожное. Конь будто призывал на помощь, и Богдан, смутно догадываясь о том, что происходит неподалёку от него, отбросил все опасения и выбрался из своего укрытия. Опираясь на шест, он кинулся вперёд, перепрыгивая с кочки на кочку.

Перед ним открылась поляна, укрытая ковром из цветов. Сочная зелень прикрывала коварную трясину, где сейчас бился белый конь в богатой сбруе, перепачканный бурой тиной. Задние ноги его увязли по самый круп, а передними он бил по болотной жиже, пытаясь найти опору. Воин в заляпанной грязью холщовой рубахе, с мечом и отделанным золотом колчаном, выбравшись из седла, почти висел на кусте ивняка, стараясь вытянуть коня за повод.

- Эге-е-ей! - крикнул Богдан. - Держись, друже! Иду на подмогу…

В несколько прыжков он достиг края трясины. Выхватил из-за голенища нож, тот самый, что когда-то отковал под присмотром отца, принялся рубить ветки ивняка, охапками кидать их незнакомцу, с трудом удерживавшему конский повод.

- Вот, возьми, легче рубить будет, - незнакомец, балансируя на кочке, выхватил из ножен и кинул Богдану свой меч.

Это был добрый харалужный меч старинной работы, тяжёлый и острый. Под его ударами повалились ближние молодые деревца. Скоро целая гать возникла перед тем местом, где конь, перестав биться, терпеливо ожидал спасения.

- Под коня, под брюхо ему подпихай, - забыв о том, что он простой смерд, а перед ним воин, может, даже княжеский дружинник, командовал Богдан, подтаскивая всё новые срубленные деревца и ветки. - Да шевелись и повод не отпусти!

Незнакомец послушно выполнил его приказ. Теперь они начали тянуть коня вдвоём.

- Ну, нажми, Кречет, нажми ещё! - приговаривал, будто упрашивая коня, его хозяин.

Конь напряг все силы, рванулся и через мгновение уже стоял на твёрдой земле. Он по-собачьи стряхнул с себя ошмётки грязи и болотной тины, поднял голову и торжествующе заржал. Ему неожиданно откликнулся другой конь. Из-за густых лапистых елей на поляну выскочили несколько всадников в ярких епанчах. Один из них ловко соскользнул с седла.

- Прости, княже, потеряли тебя… С пути сбились, как гнались за туром, - хотели обойти болото…

Богдан с опаской посмотрел на витязя, на которого он только что покрикивал. Князь! Неужто сам Святослав, сын Игоря?

Князь был такого же роста, как и Богдан, такой же коренастый и мускулистый. На бритой голове - длинный клок волос, прикрывающий левое ухо с золотой серьгой. Вислые усы обрамляют властный, твёрдо сжатый рот. А ясные голубые глаза из-под сдвинутых выгоревших бровей смотрят насмешливо, хитровато.

- Было бы худо тебе, воевода Борислав, кабы не отвёл мой гнев от тебя сей отрок. Он мне Кречета пособил вытянуть из трясины, спас верного моего товарища… Как звать-то тебя, добрый молодец? - резко повернулся он к своему новому знакомому.

- Богданом… - упавшим голосом ответил тот.

- Какого роду-племени?

Богдан неопределённо пожал плечами.

- Из древлян, видать? А в гридни ко мне пойдёшь?

Богдан смотрел на воеводу, которого князь назвал Бориславом. Почудилось в нём что-то знакомое: неужто это тот самый Борислав? Но раздумывать было некогда, князь ждал ответа.

- Пойду, княже. Буду служить тебе верой и правдой.

Ему всё равно некуда было податься. Может, это и есть его доля, та, что он искал?

Гридень Богдан не любил рассказывать о своём прошлом. Товарищи и не допытывались, достаточно было того, что сам князь привёл его однажды к ним, сказал: «Вот вам ещё один вой храбрый».

Гридни днём при князе и ночью его покой оберегают. Они его щит, они и его десница карающая. Если кто князю не люб - не миновать ему повстречаться с гриднями. Верой и правдой, а когда и неправдой служат гридни своему владыке, князю киевскому.

Богдана в гридне одели, обули, коня и меч дали, каждый день он сыт. Сотник Путята, старший над гриднями, благоволит к нему. Что ещё надобно простому смерду? Ко всему тому он, выросший в дремучих лесах, в глуши, попал в стольный город Киев, на самую Гору, где княжьи хоромы, где дружина старшая, где бояре со Святославом и старой княгиней Ольгой думу думают, как устроить и сберечь Русскую землю.

Что ещё надобно Богдану? А его всё кручина гложет. Не может он забыть ни Рославу, ни родное городище с кручей над рекою Тетеревом. Уплыл Рославин венок в далёкое Русское море, жизнь Рославина вспыхнула костром над рекою и погасла. Ничего не осталось… Рассчитался Богдан с посадником, но любовь свою вернуть он уже не в силах. И забыть - тоже. Да и как забудешь, когда каждый день у него на виду сын Клуня, молодой воевода Борислав, княжий любимец. Быстрый, статный, лицом пригожий, совсем не такой, каким был посадник, а всё-таки сын его, Богданова врага заклятого. Пройдёт мимо Богдана, скользнёт по нему взглядом и не догадывается, кто он такой, этот гридень. Разве упомнить воеводе каждого смерда, с кем доводилось встречаться в родном городище?

А Богдану каждая такая встреча - мука. Но никак не разойтись с воеводой. Легче стало на сердце, когда узнал он о предстоящем походе на хазар. Сеча его не страшила, тягот походных он не боялся, а дальняя дорога уведёт от родных мест и связанных с ними горьких воспоминаний.

Пока киевское войско готовилось к войне с хазарами, произошло ещё одно событие.

Черниговский воевода Претич с отборной дружиной по велению Святослава ранней осенью выступил в поход. Он шёл подчинять непокорных вятичей с их молодым князем Войтом, не пожелавшим стать под руку Киева. «Мне всё едино, кому платить по шелягу от дыма - что хазарам, что Святославу, - дерзко похвалялся Войт перед киевскими послами. - Только хазары пришли за данью и ушли, а Киев подомнёт всю мою землю. Не хочу, чтоб стала она вотчиной Святослава, чей род моего не древнее!»

Не корысти ради надумал киевский князь прибрать к рукам Вятскую землю - как и Ольга, из малых княжеств и земель собирал он Русь, хотел, чтобы стала она великой и могучей, неподвластной никакому врагу.

Но не желал знать про то своенравный Войт, ему своя рубаха ближе к телу, своя вольность всего дороже, И повёл Претич на него дружину, повёл русских воинов на русичей.

Из Чернигова двинулся Претич к верховьям Десны, за Дебрянским городищем перешёл реку, сбив заставы неприятеля, и вступил на землю вятичей. Через дремучие леса с боем пробивался он вглубь владений Войта. Там, где сливаются Ока и Угра решил дать ему бой князь Войт, заранее разбил свой стан и поджидал черниговского воеводу. Но хитрый Претич обошёл Войта с севера, переправился через Угру и ударил по вятичам с тыла. Не устояли воины Войта, дрогнули, а отступать некуда: две полноводные реки дорогу закрыли.

Получив известие от Претича о победе над Войтом и замирении с ним, Святослав послал к воеводе гонца с наказом строить осадные орудия - пороки и весною по Дону с частью воинов на лодьях отправить их к Саркелу, хазарской крепости, под стенами которой князь рассчитывал быть к тому времени. Коль вятичи захотят выступить против хазар - пусть тоже выступают. Самому Претичу надлежало с остальной Дружиной пройти ещё до земли камских болгар, принудить их к союзу против Хазарии, а затем без промедления возвращаться в Чернигов и зорко следить за Киевом: если какая угроза возникнет - поспешать на помощь к киевскому воеводе Добрыне.

Выступление намечалось ранним майским утром. Ещё накануне княжеская дружина переправилась на левый берег Днепра на лодьях и паромах. Здесь воины разбили бивак. Всю ночь, будто в праздник Купалы, пылали костры над широкой рекой. Дружинники спали, подложив под голову кто седло, кто дорожную котомку, а кто и просто кулак. В ночи перекликалась бодрствующая стража, тихо ржали стреноженные кони.

Князь провёл ночь с воеводами, совещаясь перед походом. Вполглаза спали гридни, готовые вскочить по первому княжьему слову. На рассвете, едва порозовело небо, Святослав был уже на берегу Днепра.

Могучая река сонно ворочалась в песчаном ложе. Утренний ветерок согнал с водной глади редкие клочки тумана, покрыл её морщинками ряби. Вздохнула волна, набегая на песок.

Богатая лодья отчалила от правого, киевского, берега. Гребцы дружно налегали на весла.

Солнце, поднявшееся над соснами, озарило лодью, и горячими угольями вспыхнули на ней червлёные щиты воинов-гребцов. Святослав знал: то плывёт его мать, великая княгиня Ольга. Он спешился, передал повод Кречета гридню Богдану и, мягко ступая по тёмному, влажному песку, спустился к самой воде. Его воеводы остановились чуть поодаль.

Лодья шла быстро, легко разрезая острым носом днепровские воды. Вскоре она, зашуршав днищем по песку, остановилась у левого берега. Тотчас с неё скинули дощатые сходни. Воевода Добрыня, первым ступив на них, помог сойти на берег княгине. Маленькая, сухонькая, не по летам подвижная, Ольга была одета строго, как черница. Глаза её пронзительно оглядели сына.

- Здрава будь, княгиня! - почтительно склонил голову перед нею Святослав. Взгляд его потеплел при виде матери, ласково задержался на сыновьях, державшихся поближе к княгине, и равнодушно скользнул по чернобровому лицу жены Предславы.

Всё подметила старая княгиня, но ничем не выдала своих чувств. Ровно и приветливо сказала в ответ:

- Здрав будь, князь. Готова ли твоя дружина к походу? День будет добрый по всем приметам, в самый раз сегодня поход начинать. С богом, сыне!

- Всё готово. Трогаем, матушка.

Ольга коснулась пальцами золотого византийского креста, что висел у неё на груди, беззвучно зашевелила губами, вымаливая удачу для сына у нового, христианского, бога. Сын её смотрел вдаль, на Киев, орлиными своими глазами отыскивая там, над кручей, Перуна-громовержца, давнего бога войны, покровителя русских дружин. У матери и у сына была разная вера, но молились они об одном: об удаче для Русской земли.

Здесь, на берегу, под старым осокорем, Святослав простился со своими близкими. Кречет уже приплясывал с нетерпением, грыз удила, а князь всё медлил. Ещё один взгляд на тот берег, на Киев, что раскинулся на высоких холмах, на людей, столпившихся за перевозом, там, где когда-то старый Кий начинал закладывать своё княжество. Сердце сладко и печально заныло, но князь был воином, он тряхнул головой, отгоняя непозволительную для витязя слабость, протянул руку к поводу и, не касаясь рукою луки седла, ловко вскочил на коня.

Кречет присел на задние ноги, будто красуясь перед всеми, заржал весело и задорно, ему отозвались другие кони. И загудел народ, замахал шапками там, за перевозом. Киев желал своей дружине победы над исконным врагом. Прощальный гомон Прокатился и по этому берегу.

Князь и не заметил, когда успели переправиться сюда многие сотни киевлян - старики, женщины, дети. Все его помыслы были уже далеко от Киева - за Дарницей, там, где начиналось чужое и враждебное Дикое поле. Он махнул на прощание рукою своим близким и тронул коня.

Зашевелилось чело дружины во главе с воеводой Бориславом. Сотня за сотней, стремя к стремени, двинулись конные воины. Пешие ратники ждали своей очереди. Скрипела сбруя, звенело оружие, ржали кони. А над всем этим шумом и гамом взлетали, будто чайки над разорённым гнездовьем, тревожные женские выкрики. Голосили холопки и боярыни, жены смердов, записанных в пешую рать, и жены знатных воевод.

Только старая княгиня молча смотрела вслед шумному людскому потоку, ощетинившемуся копьями, над которым колыхалось знамя её сына: два таких же копья, скрещённых на голубом, небесном поле. Глаза Ольги впились вдаль, затуманенную пыльной дымкой. Что они видели там, на пути киевской дружины?

 

2

За Дарницей, Ольгиным селом, кончился сосновый бор, и дорога, вырвавшись на простор, запетляла между песчаными холмами, кое-где прикрытыми терновником и будяками. Пески заползали на дорогу, конские копыта взбивали их, поднимая клубы пыли, и эта пыль ложилась серым слоем на разгорячённые лица конных дружинников и пеших ратников, делая их строже и суровей. Потом пески днепровские приотстали, впереди показалась зелёная дубрава - будто островок среди степного моря. Прижавшись к ней спиною, стоял у дороги погост - небольшое сельцо, ограждённое земляным валом со стеною из заострённых наверху кольев. Здесь денно и нощно бодрствовала вооружённая стража, следившая за тем, чтобы степняки не подкрались незаметно к днепровским переправам, к стольному Киеву.

Немолодой темнолицый сотник, старший над стражей, степенно поклонился князю и воеводам, приглашая их въехать через распахнутые ворота внутрь погоста. Но Святослав, остановив коня возле сотника, заезжать в ворота не стал. Его цепкий взгляд следил за проезжавшими по дороге дружинниками.

Поток воинов, сначала конных, а затем и пеших, размеренно катился мимо него. За погостом дорога раздваивалась: к северу она уходила на Чернигов и Любеч, а к югу тянулся старинный Залозный шлях - путь на Дон и Сурожское море, по которому испокон веков тащились неуклюжие мажары Полянских смердов, запряжённые волами, к Сивашу за солью, путь, где находили удачу или гибель торговые гости разных стран, где многие тысячи конских и воловьих копыт выбивали и не могли выбить до конца седую траву емшан и упрямый подорожник.

Киевская дружина сворачивала на Залозный шлях.

Сотник молчал, выжидая, что скажет князь.

- Вели подать мне воды напиться, - Святослав вытер ладонью вспотевший лоб, отёр руку о потемневшую от пыли и пота холку Кречета.

- Вода у нас добрая, ключевая, - отозвался сотник и зычно крикнул одному из своих воинов:

- Воды князю! Да поскорее!

Отдав приказание, он снова умолк, разглядывая Святослава. Кажется, давно ли прискакал сюда, на погост, совсем юный княжич со своим старым дядькой. А теперь, гляди ж ты, витязь! Идут годы, идут…

- Что молчишь? - насупился Святослав. - Докладывай, как служба идёт. Давно ли видали степняков?

- Печенегов давненько не видать в наших краях, с прошлой осени. А хазары, с полсотни, нынче утром проскакали вон там, за пригорком. В той стороне село Криница, боюсь, как бы там беды не натворили…

- А пошто ж не послал туда своих воев? - князь ещё больше сдвинул брови к переносице. - Пошто сам туда не поскакал? Живота своего пожалел?

Лицо сотника налилось кровью, его тяжёлые узловатые руки стиснули рукоять меча. Он хотел резко ответить князю, но подбежавший воин подал Святославу большой, выдолбленный из дерева ковш, князь, макая усы в воду, стал жадно пить, покрякивая от удовольствия - до того была хороша родниковая холодная водица! - и сотник, успев остыть, молвил уже спокойно, без обиды:

- Живота своего мне не жаль, княже, ежели положить его с толком. Да ведь воев у меня - как кот наплакал! Только-только хватает, чтобы себя оборонить да не допустить до беды гостей наших али заморских, когда они у нас, в погосте, на ночёвку станут. Дозоры высылаю в поле, как велено, а в село куда послать полсотни воинов? Я ж тогда сам-один на весь погост останусь! Хазары ж наглеют. Лето подходит - и они уже тут как тут. То большая орда, то малая. Нету от них спокоя…

А дружина киевская всё шла и шла. Мерным шагом, как ратаи в поле, двигались, поднимая густую пыль, пешие ратники в кольчугах и шеломах, с мечами и луками, а кто и с тяжёлыми шестопёрами. Поляне, северяне, кривичи, древляне… Сыны земли Русской, её кормильцы и защитники…

Снова пошла конница, во главе её - воевода Свенельд, правая рука киевского князя.

Сотник умолк, с завистью глядя на такую силу. Святослав перехватил его взгляд.

- Ну, стереги рубежи русские! - трогая коня, бросил он на прощание. - А нам - вперёд, путь не близкий…

- Удачи тебе, княже! И я бы сходил на хазар, кабы ты дозволил…

Но Святослав был уже далеко. Он скакал, догоняя головной полк. Конные сотни и тысячи во главе с нетерпеливым воеводой ушли далеко за пределы невзрачного погоста. Прошло немало времени, прежде чем князь поравнялся со своим любимцем Бориславом, придержал взмыленного Кречета, пустил его шагом рядом с гнедым конём воеводы. Оба, Святослав и Борислав, не проронили ни слова, только понимающе оглядели друг друга.

Их лица охлаждал набежавший с востока ветер. Ветер с хазарской стороны…

Войско шло через порубежные земли, по тем местам, где проходила зыбкая и неустойчивая черта, отделявшая оседлую трудолюбивую Русь от хищного и враждебного мира кочевых орд, от неизвестности, в любой час грозившей огнём и сабельным ударом. Ровные поля чередовались с холмами, луга и полоски, засеянные овсом и пшеницей, - с рощами и перелесками. Всё реже встречалось человеческое жилье - мазанки и землянки, робко жавшиеся друг к другу в балках и у степных речек, в местах, не бросающихся в глаза. Заслышав шум проходящего войска, выходили к Залозному шляху смерды в драных рубахах и свитках, выбегали женщины и дети. И малые и старые чинно стояли у дороги и, прикрывая глаза ладонями от слепящего солнца, глядели и глядели на клубящийся пылью поток конных и пеших воинов. Светлели напряжённо-встревоженные лица людей, в глазах зажигалась надежда: может быть, это войско прогонит степную нечисть, даст свободно вздохнуть простому люду, избавит его от хазарских набегов?

Поглядывая на солнце, неуклонно совершавшее свой извечный путь по синему безоблачному небу, князь определял время привала и приказывал дружине остановиться на отдых. Он выбирал места у речек, где можно напоить и людей, и коней. Дружина отдыхала, но дозорные густой цепочкой - чтоб ни один степняк не проскользнул! - окружали место привала.

Всё дальше к югу уводила от Киева русских воинов утоптанная, укатанная за столетия дорога. Маячили по бокам её курганы, оставшиеся здесь как память о древних, давно исчезнувших народах. Всё реже встречались рощи и человеческое жилье, вытесненные степным раздольем.

Перед вечером, когда на горизонте возникла лиловая дымка, князь посоветовался с воеводами и велел дружине сворачивать влево к востоку. Покидая Залозный шлях, кони нырнули в волны степных трав, поднимавшиеся им по грудь.

А навстречу дружине с востока потянуло гарью.

Дружинники, уставшие за первый день похода - первый день всегда самый трудный! - невольно подтянулись, возбуждённо переговариваясь и бросая вперёд беспокойные взгляды. Может, скоро встретится неприятель? Может, скоро сеча?

Князь молчал. Он помнил, что ему докладывал сотник, видевший хазар: степняков немного, это, скорее всего, отряд, отбившийся от своей орды.

Солнце ушло на запад, за Днепр, затянув небо черным корзном, расшитым звёздами. И почти сразу же посветлел восток, будто раньше срока решил подняться Ярило.

- Горит! - бросив на зарево тревожный взгляд, воскликнул воевода Борислав. - То ж, верно, русское село подожгли хазары…

- Хазары, не иначе, - хмуро согласился Святослав.

- Так там же люди… Помочь им надо! Кто живой остался, может, успеем из полона вызволить… Дозволь, княже, взять сотню воев, я мигом туда доскачу!

Князь махнул рукой:

- Доскачешь! Ищи ветра в поле! Те хазары уже своё дело сделали, ты со своей сотней никому не поможешь, - голос Святослава звучал зло и глухо. - Хазары! Немало они русского люда загубили?… Надобно не ту орду, что одно село сожгла, нагонять, не ветки на дереве обрубать, одну за другой… Всё дерево - под корень! Так и мы Хазарию…

Утром на пути дружины повстречалась выгоревшая пашня. Полосами прошёл по ней огонь, там, где посуше, выжег всё, и стерни не оставил. В низинках жар только опалил незрелые колосья, и они горестно поникли до земли, будто жалуясь на свою горькую долю.

За бугром, где поднялись тёмнокорые осокори, за садом, раскинувшимся по склону, открылось пепелище. Среди куч золы и пепла, ещё пышущих жаром, лесными пнями торчали обгоревшие очаги. Чудом уцелевший деревянный Перун с закопчённым ликом мрачно взирал на то, что осталось от ещё недавно живого села. А у ног его, на маленьком пятачке, уцелевшем от пламени, лежала, раскинув руки, молодая простоволосая женщина, видно искавшая в последнюю минуту защиты у своего бога. Из спины её, под лопаткой, торчала хазарская стрела с черным оперением. Не спас и Перун последнюю из погибшего рода…

Гридень Богдан вслед за князем объезжал мёртвое село. В его сердце теплилась надежда на то, что встретит ой здесь хоть одну живую душу. Услышав невдалеке собачий вой, гридень направил коня в ту сторону. Из-под конских копыт метнулся кудлатый рыжий пёс, отскочил и завыл, подняв голову к небу. Под обгоревшим тыном Богдан увидел мёртвых русича и хазарина. Молодой русоволосый отрок в разорванной рубахе и коренастый степняк в старой, покрытой пятнами ржавчины кольчуге крепко обхватили друг друга в последней, смертельной схватке.

«Добрый был бы воин», - подумал Богдан об отроке. Но мёртвого не вернёшь к жизни, как не вернёшь и ту женщину, что молила о защите грозного Перуна. А скольких хазарские воины увели с собою в неволю, на тяжкие муки, что горше лютой смерти! И невольно стиснул кулаки Богдан, крепче сжал повод коня: захотелось ему поскорее встретиться в чистом поле с хазарами, помериться с ними силою, отплатить врагу за муки русских людей. Своё горе перед горем людским потускнело.

Но ещё много дней шло русское войско, выйдя на дорогу, протоптанную торговыми караванами от Русской земли до далёкого Саркела. Тянулся тот путь через степь, прозванную пращурами нашими Диким полем, прорезая её от края до края, огибая крутые курганы. Степь казалась безлюдной - только табун тарпанов или сайгаков промчится, уходя от дозоров, и скроется вдалеке. А в небе кружили орлы и коршуны, они видели дальше дозорных: впереди и с боков войска русичей хищно кружились всадники на низкорослых лошадях, такие же дикие и косматые, как их кони. Это хазары и печенеги издали следили за продвижением Святослава…

Молодой гридень Богдан привыкал к походным тяготам. Он и в дозоры ходил, и князя охранял наравне с бывалыми воинами. Тяжкие думы отступали перед видом бескрайной степи, ещё не утратившей сочных весенних красок. Простор, вольный ветер будили дремавшую в гридне удаль.

Богдан приглядывался к людям, окружавшим князя в походе. Они казались разными. Старый воевода Свенельд - ему уже, верно, под шестьдесят - был твёрд и прям, как харалужный свионский меч. Он часто вступал в споры с князем, и двадцатисемилетний Святослав, выросший под опекой воеводы, терпеливо выслушивал наставления старика, хотя и поступал нередко по-своему. Глубокое чувство, большая дружба связывали двух бывалых воинов, разных по характеру и возрасту людей. Споря друг с другом, они никогда не таили обид, высказывали их прямо. И все знали: в любом деле Святослав может положиться на старого воеводу. Свенельд в сече с врагом всегда старается заслонить собою своего воспитанника, а тот готов принять на себя удар, предназначенный Свенельду.

Полной противоположностью наставнику князя был молодой воевода Борислав. Он ничем не напоминал своего отца Клуня. Это был человек открытого нрава, горячий, вспыльчивый и щедрый. Высокий, чернобровый, он тщательно, не в пример князю, следил за своей внешностью, любил нарядно одеться, ни у одного воеводы не было такого богатого оружия, такой дорогой конской сбруи. Святослав прощал ему эту слабость за отчаянную отвагу и дерзость в бою.

Зная горячий нрав Борислава, князь чаще всего доверял молодому воеводе засадный полк: тот с малой дружиной мог опрокинуть вдвое сильнейшего неприятеля и гнать его, пока останется кого рубить.

Князь Святослав приближал к себе людей смелых, решительных, дерзких. Самым талантливым дружинникам - недавним смердам, показавшим себя на поле брани, он доверял командование сотнями и тысячами воинов, несмотря на глухое недовольство боярской Горы. И молодого Борислава сделал воеводой не за отцовы заслуги.

А толстого чванливого Вуефаста князь недолюбливал. Сорокалетний Вуефаст уже много лет ходил в воеводах, хорошо знал ратное дело. Был он важным и медлительным, как и его конь - толстоногий, с широким крупом и могучей грудью. Знал Святослав: прикажи Вуефасту возглавить чело и отражать натиск любого врага - будет стоять до последнего дыхания, ни на шаг не отступит. Но чересчур деловито, не спеша воевал Вуефаст, и именно эта неторопливость не по душе была решительному князю.

А был ещё воевода Перенег, маленький, сухонький и желчный человек с подслеповатым левым глазом - память о печенежской стреле - и длинными узловатыми руками. Не силой, не отвагой брал этот воевода в бою, а хитростью. Он, как никто другой, горазд был на всякие выдумки, умел одолеть врага малой кровью.

Воевод подпирали тысяцкие, Богдан уже знал некоторых из них: Гюряту, Колывана, Ратибора, Стрыгу. За ними шли сотники - среди них Путята, старший над гриднями, - десятники, все, кто командовал рядовыми воинами в многотысячном войске русичей.

После Свенельда ближе всех к Святославу воевода Борислав. Богдану довелось услышать, как он рассказывал князю о гибели своего отца.

- Знал бы, кто тот головник, что жизни его лишил, все жилы бы из него вытянул! За кровь родную отомстил бы… Отец мой хоть и крут бывал, но не могу забыть его, снится мне по ночам, требует отмщения. А кому мстить-то?

Тяжёлая рука Борислава крепко стиснула богато изукрашенную рукоять меча.

- Надо бы прилюдно покарать того смерда, чтобы другим неповадно было разбой творить, - жёстко сказал князь. - Что станется с нашей землёй, ежели каждый холоп руку поднимет на своего хозяина? Смута пойдёт великая… Недосуг мне сейчас, друже мой любый, розыск начинать - ушли мы от родных мест далеко. Воротимся - прикажу найти того смерда. Под землёю разыщем, коли жив он!

- Спасибо, княже! - с благодарностью склонил голову Борислав. - Ты всегда был добр ко мне.

- Так мы ж с тобою сколько каши съели из одного казана! - засмеялся Святослав. - А перед дядькой Асмудом сколько раз ты на себя мою вину принимал…

Он дружески охватил Борислава за плечи.

Всё это видел и слышал Богдан. В первый раз он почувствовал симпатию к молодому воеводе и нечто вроде сожаления: такого доброго молодца лишил отца! Но разве тот отец был человек? Лютый зверь!

А что если Борислав узнает в гривне своего кровника? Впрочем, до конца похода Богдану нечего опасаться. Да и все ли они доживут до его конца, все ли вернутся на отчую землю?

Тёмная, безлунная ночь раскинулась над степью, над тревожно притихшим Доном. Звезды Перунова Пути, перепоясавшего небо, казались отблесками костров, мерцавших на земле там, где бодрствовала стража, охранявшая покой русских воинов.

Полки князя Святослава обложили далеко выдвинутый на запад заслон Хазарии - крепость Саркел. Скоро по Дону на лодьях должна приплыть пешая дружина вятичей, а с нею пороки - тяжёлые стенобитные машины. Тогда начнётся приступ.

Князь, положившись на воеводу Свенельда, решил отдохнуть до света. Он раскинул на траве конскую попону, остро пропахшую потом, подложил под голову седло, отполированное в частых походах ещё совсем юным княжичем. Земля, прогретая за день горячим солнцем, и сейчас была тёплой, ласковой. Не верилось, что, может, завтра её будут безжалостно топтать пешие и конные дружины, поливать своей кровью. Сон не шёл к Святославу. Рядом, в нескольких шагах, хрупал овсом, засыпанным в торбу, княжий любимец - белый конь Кречет. О чём-то шептались рынды, отроки, в первый раз хлебнувшие походного ветра. Слышался хриплый голос Свенельда, наставлявшего тысяцких.

Святослав улыбнулся, отчётливо представив сухое, загубленное солнцем и ветрами лицо старого воина, крючковатый нос над седыми усами, сердито прищуренные глаза. Лучше Свенельда воеводы не сыщешь, в ратном деле он крепок, недаром ещё при князе Игоре ходил на Царьград и к Джурджанскому морю, с княгиней Ольгой осаждал Искоростень, молодого княжича учил уму-разуму. У Свенельда своя дружина, не меньше княжеской, села, Ольгой пожалованные, на Роси и на Суле. Боярин, сколько добра в хоромах! Но другим боярам, таким, как Вуефаст или оставшийся в Киеве Бурун, он не чета. Всё дружине своей отдаст, для Киева, для земли Русской.

Пусть поворчит воевода, он не о себе, о деле общем печётся.

Общее дело… Вспомнилось Святославу, как нелегко начиналось его княжение. Смутное время было, тревогой полнилось сердце молодого князя, принявшего Киевский стол от больной, стареющей матери. Отец его Игорь и мать Ольга многое сделали, чтобы объединить Русскую землю, чтобы собрать воедино близкие по крови племена. Но молодая Русь ещё не успела окрепнуть, набрать полную силу. А со всех сторон её окружали разные страны, чужие народы. Многие из них были не прочь нажиться за счёт Русской земли. Как поладить с одними, как разбить наголову других, чтоб не грозили оружием?

Молодой князь окидывал мысленным взглядом сплотившиеся вокруг Киева земли, старался заглянуть дальше, за окраины, за пограничные рубежи.

Северное крыло Руси - Новгородская земля, гордая, своенравная, раскинувшаяся до самых Варяжского и Ледяного морей. По ряду, заключённому с княгиней Ольгой, новгородцы платят немалую дань Киеву: две тысячи серебряных гривен. Но главное не это - Новгород вроде щита для Киева, для всей Руси. С севера над ним нависли Свиония, Норвегия, Дания, земли, населённые воинственными викингами-варягами.

Не сидится на месте хищным варягам. Корабли варяжских воевод-ярлов бороздят северные и южные моря, с боем берут чужие города, захватывают золото, серебро, пленников; конунг Канут из года в год со своими дружинами орошает кровью Англию, заставляет откупаться короля Эдгара.

Франки трепещут перед варягами, дрожат перед ними страны и города Средиземного моря. Великий Рим чувствует себя беззащитным, когда к Тибру приближаются корабли воинственных северных бродяг.

Рвались они и к Новгороду. Викинги из Свионии пытались овладеть столицей северной Руси. Ярл Рюрик объявил себя владыкой этой земли, но вынужден был отсиживаться у Ладоги. А Новгород и ныне стоит крепко. Он - надёжный щит против варягов. Севера нечего опасаться.

Полоцкая земля… Болотистый, лесной негостеприимный край, с трудом освоенный людьми русскими, он издревле тянулся и к Новгороду, и к Киеву. Но княжит в Полоцке варяг Регволд, чьё сердце открыто лишь западным соседям - германцам и франкам.

Там, в западной стороне, всё большую силу набирает Оттон I. Отец его, Генрих I Птицелов, довольствовался титулом короля, сын же провозгласил себя германским императором. У Оттона Завидущие глаза и руки загребущие. Он ходил Доходом на Рим, а сейчас уже и к Полоцку подтягивает дружины. Не удалось в своё время копьём взять город - завязал дружбу с варягом Регволдом, на свою сторону тянет.

Но чем дальше к югу, тем больше германских полчищ. Они уже начали своё тысячелетнее «устремление на восток». Рыцари императора Оттона топчут копытами коней Чехию, вместе с папскими легатами мечом и крестом завоёвывают ляшские земли. И ещё не ведает Святослав, что скоро князь Польши Мешко I переметнётся в стан завоевателей и повернёт свои полки на Русскую землю, на червенские города - будущую Галицию.

Венгрия - Угорская земля… С кем она, родина Предславы, жены Святослава? В соседних краях пылают военные пожарища, а Угорщина безмолвствует. Зализывает раны после войны с германцами.

Близка Руси по духу и крови Болгария. Но ныне отвернулся от Киева кесарь Пётр, возобновил союз с Византией, давним недругом Русской земли. В Константинополе правит теперь Никифор, прославленный полководец, отважный и хитрый. Опасаясь западных соседей, он не может двинуть свои легионы на Русь, только степняков подталкивает на Киев. А что он завтра надумает?

Вот они, соседи на севере и на западе. Добрый или худой мир с ними, но Киев его поддерживает. А на восходе и полудне - орды степняков. С ними и договориться трудно. Вот уже скоро триста лет откупаются окраинные земли Руси от хазар, платят дать Хазарии. Оружием отбиваются от камских болгар, торков и печенегов, большой кровью сберегают свои рубежи.

Самый жадный народ среди степняков - хазары. При прежнем правителе их, Аароне, полегче было - тому лишь бы дань вовремя выплатили. Он и русских гостей через свои земли пропускал! за долю военной добычи разрешал проходить русским дружинам к Джурджанскому морю, в мусульманские земли. Нынешний властитель Хазарии Иосиф от жадности голову потерял. Мало ему десятины, что с гостей берет, стал захватывать торговые караваны. Снова начались хазарские набеги на порубежные русские земли.

Хазарские владыки свили своё паучье гнездо на Итиль-реке, тем же именем свою столицу назвали, а оттуда сети раскинули до самых Ясских гор и Корсунь-Херсона на юге, всё Дикое поле оплели, землю русского племени вятичей данью обложили, камских болгар подмяли. Киеву откупаться от хазар приходится. А сила их в чем? В том, что за хазарами греки стоят, ромеи.

Едва только стала крепнуть Русь, как за спиной у неё, в тылу у Киева, стали появляться византийские военачальники - советники у хазар и других кочевников. В излучине Дона, на торговом пути, поднялись белокаменные башни-вежи Саркела, перекрыли дороги гостям киевским. А строил крепость ромей Петрона, опытный зодчий. Теперь если надобно торговому каравану пройти - откупается, гость, десятиной, не хочешь платить - на себя пеняй.

Немало зла чинили Русской земле и печенеги. Сколько они Полянских сел разорили, сколько людей загубили и в полон увели! И хазар и печенегов подталкивала на Русь Византия. Знал Святослав, что не миновать ему войны с ромеями, - давно пора счёты свести, да и выход получить к Русскому морю. Но, не свалив Хазарию, нечего и помышлять о походе на Византию: поведёшь дружину к Дунаю, а сзади ножом в спину ударят.

Молодой князь, приняв у матери Киевский стол, немедля начал готовиться к войне с хазарами. Но сперва отбил у Хазарии её данников вятичей и камских болгар. Только после этого русское войско вышло в Дикое поле.

Хазарская крепость Саркел располагалась на левом берегу Дона, в том месте, где река, словно туго натянутый лук, выгибалась в сторону Киева, крепость занимала часть берегового мыса, охваченного излучиной реки. Этот мыс был превращён в остров широким и глубоким рвом, отрезавшим его от прилегающей части берега. Самое острие мыса, пологое и невысокое, тоже было прорыто рвом. За рвами и высокими земляными валами возвышались мощные стены, сложенные из белого кирпича. По углам крепости, имевшей вид несколько вытянутого с севера на юг прямоугольника, и вдоль её стен поднимались массивные четырёхугольные башни, грозно глядевшие на степь узкими бойницами.

В двух башнях - с запада и севера - были оставлены ворота в виде пролётов, закрывавшихся массивными дубовыми створками, окованными железными полосами А за ними…

Святослав знал со слов лазутчиков и торговых гостей, что внутри крепость была разделена толстыми стенами и прочными кирпичными зданиями на отдельные части, как улей на соты. Там тоже поднимались боевые башни.

Киевский князь со своими дружинниками переправился через Дон выше Саркела и подошёл к нему почти вплотную, разбив лагерь на открытом и возвышенном месте. Теперь эту крепость русичам предстояло взять на копьё - овладеть ею штурмом.

Лазутчики доносили Святославу, что в Саркеле укрылось немало хазар, кочевавших с весны по левобережью Дона. Есть там небольшая дружина камских болгар, это воины ненадёжные, готовые повернуть оружие против своих хозяев и притеснителей. Основной гарнизон - наёмники, кочевники гузы. Командует всеми защитниками крепости воевода Джабгу, любимец каганбека Иосифа, царя Хазарии. При нём, как старшая дружина, - сотня греческих воинов во главе с их сотником-таксиархом Диомидом. Это тоже наёмники, прибывшие сюда с ведома императора Византии.

Гонец с чёрной стрелой, посланный в Саркел, не вернулся. Молчат хазары, не отвечают на вызов. Но обратного пути русичам уже нет.

Не спится Святославу. Думы одолевают князя. Не допустил ли он ошибки, не поторопился ли с походом? Сильный, могущественный враг стоит перед ним. А как узнать: рано выступили в поход или не рано?

Князь прикидывал с воеводами: лучшее время для похода - весна. Корма для коней вволю, есть вода - степь ещё не пересохла. И дичину для прокорма дружинников легче добыть в это время. А главное - с теплом хазарские вежи-кочевья растеклись по степям от Дона до Итиля, от Сурожского моря до Джурджанского. Пусть соберёт царь Иосиф свою конницу!

Уже роса оседать на траве стала, когда задремал Святослав. Засыпая, подумал: «Будет погожий день…»

Гридни сидели у догоравшего костра, вяло жевали поджаренную сайгачатину. Все притихли - даже бывалые рубаки думали о предстоящей сече.

- Чудно как-то получается, - будто раздумывая вслух, негромко сказал Богдан. - Вот оно какое бескрайное Дикое поле. От Полянской земли на полудень конца ему нету, на восход мы сколько шли по нему до самого Саркела, да и дальше оно, видать, ещё далеко тянется. Простор какой, а всюду, сколько мы ни шли, на пути то печенеги маячат, то хазары. Будь у нас не такая сила, не пропустили бы нас степняки. И я вот думаю: а как же гости наши со своими караванами ходят через это Дикое поле, в далёкие страны пробираются?

Гридни молчали. Никто не отозвался на слова Богдана.

- Дивно… - ещё раз сказал он.

- А чему дивиться? - лениво отозвался десятник Мечник, разлёгшийся на своей видавшей виды епанче чуть в стороне от костра. - Русским гостам, как и иноземным, повсюду дорога открыта. Они наши товары везут в Итиль-град, в города, что на Джурджанском море, а оттуда навстречу им гости джурджанские, арабские со своим добром - шелками и узорочьем. И те и другие через Хазарию путь держат. Хазарские заставы с них десятину берут - десятую часть от каждого товара. За что? За то, что через свою землю пропускают, от печенежских наскоков берегут. У гостя товар не весь отберут, ему ещё останется, на чем заработать. Хазарское царство не сеет, не жнёт, а чужими трудами богатеет. Вот и подумай, отрок, какая выгода хазарину препоны торговым гостям чинить? А начали грабить, разбой чинить - князь наш разгневался, в поход нас повёл, чтобы покарать Хазарию. Побьём царя Иосифа, не дозволим, чтобы дороги через Дикое поле травой емшаном зарастали.

Скуластое лицо Мечника дочерна опалено солнцем и ветрами дальних походов, изрезано глубокими морщинами. Жидкая бородка, похожая на клок сухого ковыля, напоминала о том, что в жилах бывалого воина текла кровь берендеев или других степняков, каких немало осело на окраинах Руси.

- Вот оно что! - приподнялся на локте Чеглок, ровесник Богдана, повернулся к рассказчику. - А откуда тебе всё это ведомо, дядя Мечник?

Смуглый, горбоносый, резкий в движениях, этот гридень и впрямь походил на быстрого сокола чеглока, оправдывая своё прозвище. На поле брани дрался он отчаянно, ловко уклоняясь от вражеского меча или сабли и успевая нанести решающий удар неожиданно для своего противника. И копь у Чеглока был под стать своему хозяину - поджарый, быстрый, с разбойным взглядом прикрытых лохматой чёлкой глаз.

Чеглок, как и Богдан, покинул родные, места в поисках лучшей доли. Как попал в гридни, он не любил рассказывать. Да кому до этого дело в дружине? Главное, что он добрый рубака и надёжней товарищ.

Мечник усмехнулся в ответ на вопрос Чеглока:

- Ногами своими я всё Дикое поле измерил. За Диким полем бывал - под Итилем и в Тмутаракани. С воеводой Свенельдом в походы ходил и сам бродил по белу свету. У ясов в полоне побывал, с хазарами рубился, на лютого зверя барба с сулицей ходил, один на один. Многое повидать довелось…

- А русских людей за Диким полем встречал? - поинтересовался Богдан.

- Верно - видал там наших? - поддержал Богдана молчаливый гридень Улеб.

- Есть русичи и в Тмутаракани, и в Итиле, во всех хазарских землях. Немало Полянских смердов пошло туда искать лучшей доли. Кто в полон попал, да там и осел. Говорят, что живут русичи и в Корсуне, где греки-ромеи правят, но мне там бывать не доводилось.

Мечник умолк и, сняв шелом, откинулся на спину, заложив руки под голову. Лёгкий ветер шевелил его редкие усы и бороду, озарённые отсветом костра. Богдан тоже посмотрел вверх, на широкий Перунов Путь, раскинувшийся по всему небу, от одного края его до другого.

Звезды… Это души предков глазами звёзд глядят на землю. Где-то там и его, Богдановы, предки. Отец, мать… А с ними и Рослава.

Костер догорал. Звезды подёрнулись дымкой, от Дона потянуло сыростью и прохладой. Близился рассвет.

- Э-эх, - закряхтел Мечник, поднимаясь и надевая шелом. Он, как-никак, десятник, забот у него больше, чем у простых дружинников. - Пойду, стражу проверю. Ворог-то близко! А вы спите, гридни. Сил набирайтесь, день нелёгкий для всех нас будет.

 

3

Ярило, Даждь-бог поднялся над землёй, алым заревом залил восток, бросил кровавые блики на башни Саркела. И стало видно, как за излучиной Дона, южнее крепости, на берегу шевелится что-то серое, будто густой туман, заливая низину. Ещё выше поднялось солнце - заблестели железные наконечники копий, золотыми блёстками вспыхнули боевые шеломы.

- Хазары, хазары!… - многоголосый вздох пронёсся по лагерю Святослава.

Русские полки строились подковой, правым краем подступавшей к Дону. Впереди щитоносцы, за ними копейщики, а далее лучники, пращники и ратники из смердов, вооружённые шестопёрами, топорами, рогатинами. Конница держалась позади этой огромной подковы, за холмами, поросшими кустарником, и в небольшой роще, готовая в любой час поддержать чело или крылья пешей рати. Там же остались и кони многих дружинников, привыкших по русскому обычаю биться в пешем строю. С конниками ждал своей очереди воевода Борислав. Сам князь и Свенельд в окружении части старшей дружины направились к челу, где командовал Вуефаст. Гридень, что ехал за Святославом, держал на древке княжеское знамя.

Святослав издали увидел, как распахнулись ворота на северной стороне крепости, опустился на ров широкий мост и по нему из Саркела хлынула хазарская конница, с гиканьем и воем обрушилась на чело киевского войска. Замелькали кривые сабли, вспыхивая золотыми молниями в лучах утреннего солнца.

- Эх, догадается ли Вуефаст, что надобно сделать? - насторожился Святослав.

Свенельд молча вглядывался туда, где закипала жаркая схватка. Вуефаст не сплоховал, не зря ему доверили чело. Передние ряды щитоносцев расступились, открыв широкий коридор для вражеской конницы. Хазары устремились в него - и тут же их встретила туча стрел. Степняки заметались, натыкаясь на щетину копий. А ряды русских воинов, тесня их, начали смыкаться. Замелькали мечи и шестопёры. Людские кринки и стоны, конское ржание слились в один сплошной гул.

Хазары, что стояли за излучиной Дона, ринулись вперёд, на выручку защитникам крепости.

Хазарская дружина, оборонявшая Саркел, с нетерпением ожидала подмоги из Итиля. Теперь, завидев приближавшуюся конницу, присланную каган-беком, темник Джабгу, опытный и смелый полководец, сделал дерзкую вылазку, чтобы притянуть к крепости возможно больше сил киевского войска.

Бой у северных ворот затягивался. Уже солнце поднялось над степью, вглядываясь сквозь пыль, поднятую сражающимися, в то, что происходило под стенами крепости, когда к югу от Саркела в степи затрубили боевые рога. Это подоспела подмога окружённому гарнизону. Вёл её бек Аймур, правая рука каган-бека Иосифа.

Будто тёмная туча упала на берег Дона, затопила степь, охватывая русичей. Грозным валом катилась конница, не однажды рубившая ясов и касогов, иранцев и арабов, не раз топтавшая русские нивы. Под тысячами копыт гудела земля, злобно ржали полудикие степные кони, пронзительно выли и взвизгивали воины разных племён, служивших Хазарии, а над всем этим гулом и стоном безмолвно кружили орлы и коршуны, почуявшие близкую добычу.

- Сила какая идёт на нас… - тревожно вздохнул Богдан, оглядываясь на примолкших гридней.

- Сила великая, - спокойно согласился с ним Мечник. - Только и у нас воев немало. И за нами - Русская земля.

Самые нетерпеливые из хазарских всадников, вырвавшись из конной лавы далеко вперёд, пыталась пробиться к воротам Саркела. Но для них, как и для русичей, стал преградой наполненный водой ров. Несколько степняков сорвались в него, и на воде зачернели хазарские лохматые шапки, шеломы и конские головы.

Хазар становилось всё больше и больше.

- Пошто князь нашу рать не двинет на ворога?

- заволновался Богдан. - Доколе будем стоять, на месте топтаться? В самый раз бы сейчас ударить по хазарину!

- А ты погляди, что с другого боку делается, - подтолкнул его Мечник, теребя пальцами свою сивую бородёнку.

Богдан глянул - и едва не вскрикнул. Севернее Саркела, выше по течению реки, многие сотни хазар заходили в тыл киевскому войску. Два крыла хазарской орды огромными полукружьями охватывали стан русичей. Богдан начал считать бунчуки, мотавшиеся над массой вражеской конницы, - значки сотен и тысяч хазарских - и со счета сбился.

Чуть поодаль от гридней на кургане стоял князь Святослав с воеводами, рядом рынды держали осёдланных коней и оружие. Все они без видимого беспокойства наблюдали за приближавшимися хазарами. Только чаще замелькали гонцы, подъезжавшие к Святославу, сказав ему что-то и получив приказ княжий, они торопились к своим полкам.

Вроде бы всё спокойно было в русском стане - ни спешки, ни переполоха, но Богдан стал замечать, как меняются его очертания: лучники, копейщики, щитоносцы перемещались, уступая друг другу место, в центре появилась русская конница - та часть её, что не ушла в засаду. Казалось, огромная длань в железной перчатке сжимает пальцы в кулак, готовясь отразить вражеский удар.

Богдан оглянулся назад. Там, далеко в тылу, за русской конницей, тесно сгрудились обозные возы, поднявшие в небо оглобли, словно пики. И молодой воин подумал, что и там нелегко будет пробиться врагу.

Чёрная туча хазар шумно налетела на левое крыло русского войска. В небо взвились тысячи стрел и камни, выпущенные пращниками. Глухо вздохнуло поле - конная лава ударилась о стену копий и щитов. Замелькали мечи, боевые топоры и шестопёры, которые пустила в ход русская рать.

- А-а-а!… - отчаянный рёв вырвался из тысяч людских грудей.

Всё смешалось на левом крыле - пешие, конные, русичи и хазары. Крики, лязг металла, конское ржание слились в такой оглушительный гул, что со стороны можно было подумать: широкий Дон вырвался из берегов, натолкнувшись на непреодолимую преграду.

Замерло Богданово сердце, когда увидел он, как захлестнула, подмяла под себя хазарская волна первые ряды пеших ратников, как отдельными ручейками и потоками начала пробиваться в глубину русского стана. Ближе, ближе хазарские всадники, кто в железных кольчугах и панцирях, кто в лохматых шапках и кожаных свитах, уже видны их смуглые лица со ртами, перекошенными от крика. Страшно вспыхивают над ними кривые сабли.

А князь стоит на кургане, ждёт чего-то. Воевод около него мало осталось. Только старый Свенельд, как всегда, рядом, рукой показывает в ту сторону, где вторая хазарская орда на правое крыло русичей катится, в тыл заходит, хочет оттеснить их от осаждённой крепости. Уже в той стороне рога трубят, стрелы запели!

- Ой, что ж теперь будет! - не выдержал Богдан. - Устоят ли наши вой?

- Должны устоять, - твёрдо сказал Мечник. - А иначе… Нет, такого и быть не может!

- Эй, гридень Богдан! - донеслось с кургана.

Богдан хлестнул плёткой застоявшегося коня, тот птицей рванулся к кургану.

Князь расстёгивал застёжку алого корзна - видно, жарко стало. На его крупном, будто из каменной глыбы вырубленном лице блестели капли пота. Синие глаза смотрели сосредоточенно, тревожно.

- Скачи к челу, найди воеводу Перенега, он сменил раненого Вуефаста. Скажи: князь велел пособить левому крылу. Руки не перепутаешь - где левая, где правая? Нет? Торопись!

- Я мигом, княже! «Лишь бы не стоять на месте, - думал Богдан. - Вот и мой час пришёл! Пойду и я на хазар с пешей ратью…

Он нашёл Перенега под одиноким дубом, обожжённым молнией. Воевода встретил гонца нетерпеливым вопросом:

- Добрую ли весть принёс ты, гридень?

Узнав о приказе князя, он повеселел, немедля велел рынде кликнуть тысяцких. Потом снова повернулся к гридню:

- Передай князю, что наказ его сполним. У меня у самого давно руки чесались, охота было ударить по хазарину…

«А я? - хотелось спросить Богдану. - И меня с дружиной пошли, воевода!»

Но Перенег уже пошёл к коню, прихрамывая на одну ногу, покалеченную давным-давно хазарской стрелой. И Богдан, раздосадованный тем, что его отослали обратно, поскакал к кургану.

А волны хазарской конницы всё накатывались и накатывались на русский стан, ощетинившийся копьями, яростно отбивающийся мечами и топорами.

Это были не те хазары, которых Святослав с малых лет привык встречать в Киеве. Там, над Почайной, целую улицу занимали хазарские гости. Было у них что-то вроде своего караван-сарая, свои синагога и мечеть, поскольку часть их исповедовала иудейскую веру, а часть была мусульманами. Те хазары, длиннобородые, неторопливые, привозили в Киев на торжище дивные заморские ткани и узорочья, невиданных тонконогих коней и кареоких, стройных и пугливых рабынь. Завидев юного княжича, прохаживающегося с гриднями, купцы расплывались в подобострастных улыбках, спешили одарить его редкими восточными сладостями.

Это были и не те хазары, что приезжали в Киев за данью, которой откупались русичи вот уже почти триста лет от их коварных набегов. Важные и неприступные на первых порах, они становились жадными и крикливыми, споря из- за каждой гривны. Все норовили урвать побольше - не столько для своей Хазарии, сколько для себя.

Эти хазары были как туча саранчи, обрушившаяся на молодые посевы… И страшны были не только они, но и их кони. Сызмальства знал Святослав, что сила степняка, будь то хазарин или печенег, в его коне. Невысокий, приземистый, лохматый, в глазах - злое пламя, конь этот сам себе корм добывает не только летом, но и зимою, разгребая снег острыми копытами. Он кормит и носит степняка чуть ли не с тех пор, когда русское дитя ещё в люльке качается.

Хазарский конь в бою - лютый зверь. Помогая седоку, он бьёт копытами вражеских всадников, грызёт зубами чужих коней, мчит хозяина в самую жаркую сечу, удесятеряя силу удара его копья.

Зато без коня хазарин, считай, не воин. Словно медведь, ковыляет на своих кривых ногах, и нет уже той силы удара у его острой сабли. Издали ещё отобьётся стрелой, а в ближнем бою его проще простого ошеломить шестопёром, срубить добрым русским мечом.

Русич же хоть и привык к коню, в седле сидит крепко, но лучше всего дерётся пеший. Будто силы ему придаёт родная мать-земля. Попробуй, достань его саблей, свали, даже если ты конный! А вот когда уже выдохся враг, показал спину, тогда - на коня, вдогон, руби его!

Поэтому Святослав и не спешил бросать в бой свою конницу. Он выжидал. Уже во многих местах дикие всадники вломились в ряды русских воинов, прорубили кровавые просеки. Всё ближе они к кургану, на котором стоит Святослав, окружённый гриднями. В первый раз поглядел князь в сторону балки, где укрылась его молодшая дружина, готовая к бою. Нет, рано ещё бросать её в сечу - пусть немного ослабнет вражеский натиск.

Ещё одну вылазку предприняли осаждённые. Встретились с конницей, прорвавшейся над самым берегом Дона, ударили с двух сторон по челу русского войска. Но не всех ратников увёл от крепостных ворот воевода Перенег, выручая левое крыло, - оставил нескольких тысяцких с воинами. Теперь князь Святослав бросил сюда на подмогу отряд конных болгар. Закованные в броню всадники со свежими силами ринулись в сечу, схлестнулись с хазарами. За ними снова пошли вперёд пешие ратники. Жаркая схватка закипела уже под стенами крепости.

У самых ворот с дружинниками Святослава дралась небольшая дружина дюжих воинов в белых рубахах, без кольчуг. Тяжело взмахивая мечами, они упорно стремились прорваться вперёд, к кургану.

- Что за вои? - кивнул в ту сторону Святослав. - Бьются люто…

- Не знаешь, княже? - с удивлением посмотрел на него сотник Путята, ровесник Мечника и давний его боевой товарищ. - То русичи.

- Русичи? Пошто ж они против нас пошли?

- Видать, они из наёмной дружины каган-бека. В Хазарии немало русского люда - и на Дону, и в Тмутаракани, и в самом Итиле. Смерды, а вой добрые…

- Скачи к челу, вели Перенегу или тысяцкому Колывану взять в полон одного из тех воев и привести ко мне.

Сотник с сомнением поскрёб пятерней затылок, сдвигая на лоб шелом. Перехватил сердитый взгляд Святослава, подобрался:

- Добре, князь, сполню твою волю…

Путята ускакал, а князь продолжал хмуро наблюдать за полем брани. Он думал о том, что в Саркел без пороков не пробиться даже на плечах защитников крепости, сделавших отчаянную вылазку. Закроются ворота - и всё. А за ними - кипящая смола, рогатки, стена воинов.

- Подсобить бы надо пешей рати, - нарушил раздумья Святослава подъехавший к нему воевода Вуефаст, с перевязанной головой, весь в кровяных пятнах. - Много смердов уже полегло. Ударить бы по хазарам молодшей дружиной…

Святослав ничего не сказал. Только на лбу его ещё резче обозначилась глубокая морщина, светлые брови сдвинулись к переносице.

Конский топот заставил князя обернуться. На грузном коне размашисто рысил к нему по вытоптанной траве Путята. Он тянул за собой на длинном сыромятном ремне окровавленного рослого воина со связанными руками.

- Вот он, полонянник.

Пленник, хватавший воздух запёкшимся ртом, едва держался на ногах. Тонкая струйка крови стекала у него с виска, разорванный ворот рубахи открывал зияющую рану на ключице.

- Ты кто? - спросил Святослав. Голос его был тих, но дрожал от гнева.

- Ответствуй князю, холоп! - потянул пленника за ремень Путята.

Раненый воин покачнулся и едва не упал, но всё-таки устоял на ногах и бесстрашно посмотрел в глаза князю.

- Не всё едино, кто кончать меня будет - князь или раб?

Говор у него был русский, певучий и мягкий, говор земли Полянской.

- Ты кто? - будто не расслышав его дерзких слов, повторил вопрос Святослав.

- Атар я… А на Руси меня кликали Туром…

- Пошто пошёл служить ворогам нашим, хазарам, вере отцов изменил?

- Видит Перун: веру отцов я не бросил. А с родной земли бежал в Хазарию от щедрот твоих тиунов, княже, от их плетей. Осел на Сурожском море, под Тмутараканью. И там не сладко пришлось. Хазарский бек допёк, силком в свою дружину взял.

- Так пошто бился против русских воев, пошто не повернул оружие на хазарина?

Тур молчал, опустив голову.

- Ну, говори! - подтолкнул его Путята.

- Мы, русичи, клятву давали на мече, на верность Иосифу присягали. Можно ли клятву свою нарушить, хоть и тяжкая эта клятва? Ты же сам воевал, княже.

- Так, - вздохнул Святослав, и в глазах его погас огонёк, - клятву нарушать вою не годится. А всё же…

Он отвернулся от Тура, махнул рукой Путяте: делай, мол, с ним, что хочешь. До него донёсся глухой звук удара, но князь смотрел уже в другую сторону.

На вытоптанных травах, где вчера ещё густо полыхали степные цветы, яростно схватывались пешие и конные воины, рубились мечами и саблями, кололи друг друга копьями. Тучи стрел затмевали солнце. Хазары навалились на русские обозы, загромоздили конскими и людскими трупами тесно сдвинутые возы, и через них живая лавина хлынула к кургану, к самому сердцу русского стана.

- Гей, рында! Труби в рог! Гридни, поднимите повыше знамя! Пришёл и наш черед…

Святослав скинул с плеча алое корзно - подхваченное ветром, оно кровавым стягом запылало над курганом в руках подскочившего к князю Богдана. Святослав натянул на себя тонкую кольчугу, меч поднял в руке. Белый Кречет под князем заплясал, перебирая точёными ногами.

- За Русь!

Следом за князем и Богдан послал вперёд коня. Все гридни, окружив Святослава, обнажили мечи. И тотчас из балки вырвалась на застоявшихся конях молодшая дружина, ринулась на хазар, прорвавшихся с тыла.

Степной ветер ударил в лицо воинам, засвистели над ними стрелы. Перед Богданом вздыбил коня грузный хазарин в богатых доспехах, замахнулся Кривою саблей. Богдан едва успел уклониться, закрылся щитом, поднимая меч, а кто-то уже опередил его: выронив саблю, хазарин со стоном откинулся на конский круп. Только краем глаза увидел гридень, что это князь спас его и уже впереди рубится с другим противником. Будто ото сна пробудился Богдан, кинулся вдогонку.

Злость охватила молодого воина: как же это он оплошал? Всю свою силу вложил он в удар меча, доставшийся первому встретившемуся на его пути неприятелю. Лязгнул меч, скользнув по шелому хазарина, разрубил железное оплечье, врезался в тело. А гридень уже другого степняка достал, свалил с коня. Но не уберёгся - самого зацепили боевым топором по плечу. Хорошо, что кольчуга выручила. А Чеглок, что конь о конь дрался с Богданом, срубил хазарина.

Вот и возы; заваленные трупами. Храпят кони, по мёртвым телам идти не хотят. А хазары уже повернули вспять, в степь уходят. Вдогонку за ними мчится князь с молодшей дружиной, с верными гриднями своими. Настигают врага Улеб и Спирк, машет шестопёром, будто цепом на току, коренастый Чудин, Мечник с Путятой дружно перехватывают отставших неприятелей.

И ещё громче, ещё жалобней застонала земля - из синего леса, что поодаль от Дона раскинулся, вырвались русские конные сотни, ждавшие своего часа в засаде. Впереди - Борислав.

- За Ру-у-усь!…

Лава с лавой схлестнулись в чистом поле. Страшен был этот удар, и вскоре заметались по степи хазарские кони без всадников. Те степняки, кто уцелел, мчались куда глаза глядят, объятые страхом. Только часть их прорвалась к Саркелу, укрылась там.

 

4

Киевское войско обложило Саркел с трёх сторон, с четвертой стороны путь хазарам к отступлению преграждал Дон. Задержка пешей дружины вятичей и осадных орудий раздражала Святослава. Это Свенельд уговорил князя взять в поход вятичей, а затем и болгар, если те согласятся. «Пусть бывшие хазарские ратники по-настоящему почувствуют, что они хазарам больше неподвластны. Ну и у нас поболе воев будет». Свенельд привык вести войну по старинке, не спеша, а теперь и вовсе тяжёл на подъем стал - годы его немалые. Святослав же умел наваливаться на врага, как барс, бить его с малой дружиной. И сейчас побил хазар изрядно, но взять крепость голыми руками - немыслимо. Всё равно придётся ждать лодьи с пороками.

Пока он послал к хазарскому воеводе Джабгу своего парламентёра - бывалого воина Грона, ходившего ещё с Ольгой под Искоростень мстить непокорным древлянам. Передал с ним краткое письмо, написанное греческими письменами, и велел устно предложить сдать Саркел на милость победителя.

- А не захотят послушаться хазары, - сказал князь, - пусть на себя пеняют. Копьём возьмём город!

Назавтра утром над крепостной стеной увидели русичи голову Грона, поднятую на копьё. Это был ответ воеводы Джабгу. Святослав заскрипел зубами в бессильной ярости, хотел немедля повести полки на приступ. Хорошо, что в это же утро приплыли наконец по Дону долгожданные лодьи со стенобитными машинами. Прибыла и дружина вятичей.

Святослав собрал своих воевод и велел им готовиться к штурму.

Русский лагерь пришёл в движение. Под прикрытием щитоносцев пешие ратники готовили подходы к осаждённой крепости - таскали в мешках и на самодельных носилках землю, засыпали ров, разрывали насыпанный хазарами вал, проделывая в нём проходы. Русичи несли потери - хазарские лучники подстерегали неосторожных, засыпали градом стрел. Раненые уходили в обоз, их заменяли другие воины.

Князь сам выбирал места, где устанавливать пороки, следил за заготовкой огромных камней и брёвен, которые метательные машины будут бросать в защитников крепости. На деревянных катках установили сооружённые из дубовых брёвен передвижные башни с таранами. Здесь распоряжался знаток осадного дела тысяцкий Колыван. Под его присмотром сотни воинов, кряхтя и ухая, медленно передвигали тараны к северным и западным воротам Саркела, устанавливали их прямо под стенами крепости. Многие ратники, став на время плотниками и кузнецами, изготовляли лёгкие и длинные штурмовые лестницы, ковали к ним крючья. Самыми умелыми мастерами оказались вятичи, выросшие в дремучих лесах, с малолетства привычные к топору. Увидев их работу, Святослав подумал, что, может, и зря спорил со Свенельдом, не соглашаясь привлекать людей Вятской земли к походу на хазар.

Пока шла подготовка к штурму, пока войско приводило себя в порядок, хоронило погибших и справляло по ним тризну, как велят русские обычаи, гридни охраняли князя, ходили в дозоры, рыскали по степи вокруг лагеря, чтоб ненароком не подобрался к нему неприятель.

- Гляди, отрок, - наставлял Богдана Мечник, провожая его в дозор, - от других воев не отставай. Хоть и хвалил тебя князь намедни за храбрость, но ты ещё мало съел походной каши, многого не знаешь. Хазарин хитёр, подстережёт одинокого - не видать тогда тебе родной земли!

- Дядя Мечник, я ведь не дитя малое!

- Всё равно гляди в оба!

Последних его слов Богдан уже не расслышал. Он пустил коня вскачь, догоняя товарищей.

Любо молодым гридням скакать в чистом поле. От Дона до Итиль-реки, а в другую сторону - до самого Днепра-Славутича, до его гремящих порогов раскинулась неоглядная степь, высокие пахучие травы человеку по плечо. Прячется в этих травах всякая живность, птицы и звери. Серый волк, сытый, отъевшийся за весну, ленивой трусцой уходит от всадников, неуклюже поворачиваясь в их сторону всем корпусом.

С Богданом двое молодых парней, его однолетки - Спирк и Колота. Спирк - за старшего, он чуть подольше других служит в княжьей дружине.

- Вон к тому кургану поскачем, - указал Спирк на юг, - с него далеко видно. А оттуда к Дону подадимся.

Они подстегнули коней и поскакали вперёд, объезжая свежие могилы русичей и брошенные хазарами мёртвые тела их воинов. Перед ними с карканьем взлетали стаи воронья. Всадники миновали полосы вытоптанной во время недавней сечи травы. Глубокая балка заставила их сделать крюк, уклониться влево. Миновав балку, гридни повернули назад, к Дону. Прямо перед ними поднимался курган. За его вершину садилось багровое, будто набухшее кровью солнце.

- Гневный лик у бога Ярилы, - тихо сказал Колота. - Не оттого ли, что так много люду полегло нынче на этом поле?

- Э, хазар больше полегло, чем наших, - отозвался Спирк, - наши боги могут быть довольны. Такую жертву им…

Он не договорил, схватился за горло, куда впилась хвостатая стрела. От другой стрелы споткнулся Богданов конь, с жалобным стоном начал оседать на землю. И тотчас Богдан услышал свист аркана и почувствовал, как что-то с силой рвануло его из седла. Закачалась земля, повалился набок, проваливаясь куда-то, близкий курган.

В следующее мгновение Богдан со связанными за спиной руками и заткнутым тряпкой ртом был поднят с земли, поставлен на ноги и, получив тычок в шею, услышал грубый окрик на непонятном языке. Он оглянулся, но получил второй бычок тупым концом копья.

Толкал его немолодой чернобородый хазарин в старой, покрытой ржавчиной и зиявшей дырами кольчуге, наверно снятой когда-то с убитого русича. Степняк горячил косматого степного конька, тот скалил зубы, норовя ухватить пленника за плечо, и Богдан невольно шагнул вперёд, уклоняясь от него. Ещё двое хазар, молодых, в лохматых шапках и нелепых войлочных панцирях, гарцевали по сторонам. Небольшой отряд степняков виднелся впереди - он неторопливо рысил на юг.

Хазарские кони шли ходко, и Богдан, стянутый арканом, едва поспевал за ними, чтобы не упасть. Стебли высокой травы били пленника по лицу, резали кожу, а он даже не мог их отвести от себя.

Быстрая ходьба скоро его вымотала, он начал задыхаться. Сердце громко стучало в груди, казалось, вот-вот разорвётся. Богдан упал. Хазарин, перегнувшись к нему с седла, вытащил тряпку из его рта - теперь кричи, сколько хочешь, никто из русичей не услышит, лагерь остался далеко позади.

Отплёвываясь от противного вкуса сальной тряпки, Богдан набрал полную грудь воздуха. Сознание прояснилось. Лишь теперь он понял, в какую беду попал.

Денно и нощно, двигалось ли русское войско навстречу врагу или, разложив костры, стояло лагерем, по бескрайной степи с запада на восток и с востока на запад мчались княжеские гонцы. С ними заводные - на смену - кони и охрана из десятка, а то и двух десятков добрых воинов, чтобы вестника не перехватили в пути вражеские заставы.

Святослав сообщал в Киев княгине Ольге о своих делах, передавал наказы верному воеводе Добрыне, воспитателю юного княжича Владимира. Из Киева докладывали ему о том, что происходит на Русской земле, какие вести поступают из западных стран - Византии, Болгарии, Угорской и Ляшской земель. И сейчас, перед штурмом Саркела, князь хотел послать гонца к матери, но передумал: рано хвалиться, пока дело не сделано.

Святослав отдал приказ начинать приступ.

Крепко сбитый, широкоплечий, в тесно облегавшей его кольчуге, в надвинутом на лоб шеломе, он сидел на коне, будто слитый с ним. Скрытая сила была видна в каждом движении князя, неторопливом и уверенном. И лицо его казалось спокойным, будто каменным, только глаза были живые - цвета весеннего неба, омытого дождями, и в глазах, будто облачка, отражались и гнев и боль, когда смотрели они на киевских дружинников, с переменным успехом штурмовавших стены Саркела.

С раннего утра подтянутые к самой крепости тараны размеренно и неумолимо долбили окованные железом ворота хазарской твердыни. Метательные машины, похожие на огромные самострелы и ложки, перетянутые связками бычьих жил, поднимали в небо и швыряли на город многопудовые камни и бревна.

Вплотную к стенам подошли лучники. Прикрытые щитами своих товарищей, они, неторопливо целясь, старались поразить неприятельских воинов, видневшихся на крепостных башнях и стенах.

Хазары отстреливались скупо - берегли стрелы для отражения штурма. Ждать им пришлось недолго: Святослав приказал двинуть вперёд пеших ратников.

Тысячи русских воинов, вооружённых мечами, топорами и шестопёрами, кинулись к стенам крепости. Одни тащили мешки с землёй, связки веток, жерди и принялись забрасывать преграждавший им путь ров, другие вслед за ними несли лестницы с железными крюками, третьи шли налегке - только с обнажённым оружием. Живая человеческая лавина хлынула на стены, облепила лестницы, начала подбираться к самому верху стен. Лучники, чтобы не поразить своих, перестали стрелять. Хазары зашевелились: сверху на осаждающих обрушился град камней, хлынула горячая смола. Мало кто добрался до самого верха, но и этих немногих удачников встретили копья и кривые сабли.

Под ударами таранов рухнули западные ворота, но за ними атакующие наткнулись на только что сложенную хазарами стену из каменных глыб и кирпича. Пришлось опять двинуть вперёд тараны. В новые бреши устремились дружинники, сбивая вражеские заслоны.

Было мгновение, когда князю показалось, что судьба Саркела уже решена. Сеча шла в воротах и на ближней улице, перегороженной каменными баррикадами, на многих участках крепостных стен, оставалось сделать одно, последнее усилие - и волна атакующих хлынет в город. Ещё одно усилие… Но хазары сопротивлялись отчаянно, зная, что отступать им дальше некуда. Штурм затягивался.

Князь созвал воевод.

- Слушайте, бояре мои! Боги отвернулись от нас в этот раз. Но долго топтаться нам под Саркелом нельзя - того и гляди подойдёт сам Иосиф со всем своим войском. Взять город надобно сегодня. Оставим за собой конные заслоны, чтобы в спину нам не ударили ненароком. За это воевода Борислав в ответе. Дам ему две тысячи конных воев. Все прочие конные полки пойдут пеше брать Саркел. Я сам поведу их.

После полудня русичи снова пошли на приступ. Святослав и Свенельд, увлекая за собой дружинников, первыми ворвались в пролом, пробитый тараном в недавно сложенной стене. Их мечи прокладывали широкую дорогу русичам.

Русская дружина вслед за князем и воеводами проникла в город. Вместе с нею дрались вятичи и небольшой отряд болгар. Сеча завязалась на узких улочках Саркела.

В Ярилин день, когда в родных краях русичей и стар и млад празднуют приход лета, радуются новому урожаю, после кровопролитного боя пала хазарская крепость. Поредевший гарнизон Саркела, отступивший под напором воинов Святослава в запутанные южные переулки, сложил оружие. Темник Джабгу, утром гордо взиравший на киевское войско с крепостной башни, теперь, униженно кланяясь, стоял перед русским князем, протягивая ему ключи от Саркела. За темником, сбившись в кучу, робко жались его тысяцкие и сотники. В руках они держали богатое оружие, драгоценности, тюки дорогих тканей.

- Ну что, не вышло по-твоему? - Святослав, ещё не остывший после жаркого боя, бросил сердитый взгляд на хазарского воеводу. - Видишь, сколько народу зря положил!

Джабгу ещё ниже склонил обнажённую голову с лысым теменем, будто отдавая её во власть победителя. Час назад князь, не задумываясь, приказал бы срубить эту голову и надеть на копьё, как сделал это Джабгу с Гроном, теперь же он принял ключи от ворот, мельком глянул на поднесённые дары и едва заметно усмехнулся: сильна торговая жилка в хазарах, привыкли они торговать. Даже сейчас, после такого разгрома, надеются откупиться от победителей! Отвернувшись от пленного темника, князь поманил Вуефаста:

- Ты будешь тут воеводой, хозяином в Саркеле, пока войну не закончим. Воев тебе оставлю. Соберёшь дань и вместе с полоном под охраной в Киев её отправишь. Сам тут суд правь. А я дальше иду - на Итиль.

Свенельд, стоявший за спиной князя, спрятал улыбку в пушистых седых усах. «Клянусь Одином, - он всю жизнь был верен своим варяжским богам, - молодой князь начинает показывать когти! Давно ли Ольга посадила его на Киевский стол, а сын её начал поход, какой и Игорю был не под силу. Вятичей, болгар успел покорить, глядишь, и вся Хазария склонит перед ним голову…»

Старый воевода с нежностью смотрел на своего питомца. Странно сложилась жизнь Свенельда, он, безвестный варяг, совсем юным воином попал на Русь и очень скоро сумел показать себя, стал в Киеве самым молодым воеводой. Когда Игорь погиб, самый час был Свенельду - первому человеку на Горе после князей - брать всю власть в свои руки. Люба была ему с молодости княгиня Ольга, да время ушло. Оглянулся Свенельд: и Ольга уже не та, и сам он не тот. Осталась привязанность к молодому княжичу Святославу - что-то в нём от молодой Ольги - такой же смелый, решительный, взгляд открытый, дерзкий.

Сейчас, когда закончился штурм Саркела, Свенельда заботило, как завершить успешно начавшийся поход. Ещё не до конца разбиты хазары, готовится к бою их столица Итиль, где каган-бек собирает воинов от всех своих веж. Нужно дать отдохнуть, собраться с силами уставшим дружинникам. Воевода сказал об этом князю.

- Нет, - сердито блеснул глазами Святослав. - Отдыхать в Итиле будем. Надобно поспешать к хазарской столице. Ни одного лишнего часа не дам Иосифу на сборы его войска!

Свенельд молча наклонил голову. Да, князь прав. Как ни трудно, а нужно торопиться, ковать железо, пока оно не остыло.

С рассветом русское войско ускоренным маршем двинулось на юго-восток, к Итилю. Князь Святослав не брал с собой обозов, он и пеших ратников посадил на коней, отбитых у неприятеля. Сильный конный отряд во главе с воеводой Бориславом ушёл вперёд, вслед за дозорами.

Чем дальше от Дона, тем беднее и суше становилась степь. Куда делись буйные травы в рост человека, зелёные дубравы и заросли кустарника? Вокруг только чахлый ковыль, серебристый пахучий емшан, да ещё какие-то колючки. Временами конские копыта стучали по совсем голой, растрескавшейся от зноя земле. Но степь и здесь не была безжизненной - на горизонте то с одной, то с другой стороны появлялись и подолгу маячили группы всадников. При виде русских дозоров они, не принимая боя, уходили в степь. Это были исконные недруги Русской земли - печенеги, одновременно враждовавшие и с хазарами. Иногда появлялись небольшие отряды кочевников гузов, проносились вдалеке и скрывались в знойном мареве. Степняки, будто волки, издали следили за русским войском, выжидая, чем кончится единоборство между Русью и Хазарией. Кто бы ни победил, они в любом случае надеялись поживиться.

Воевода Вуефаст знал, что не лежит к нему сердце молодого князя. Язычник Святослав недолюбливал христиан - их вера пришла из враждебной Руси Византии. Наказывая Вуефасту остаться в покорённом Саркеле, князь хотел избавиться перед дальним походом от неугодного ему человека. Недоброжелательность звучала в его голосе, когда он отдавал свои распоряжения Вуефасту. В другое время воевода, может, и обиделся бы, а сейчас встретил этот приказ с тайным облегчением: разболелась голова, на которой какой-то ретивый защитник Саркела едва не надвое разрубил железный шелом. Да и весь воевода как-то расклеился, чувствовал себя разбитым. Старость подошла, что ли?

Однако отлёживаться ему было некогда - едва ушло войско со Святославом, как Вуефаст увидел, что дел у него непочатый край. Надобно разобраться с полоном, с данью, взятой у хазар, да и малой своей дружине дать передышку: среди воинов много раненых, ослабевших от потери крови. А тут ещё Войт, князь вятичей, поглядывает на него странно, дружинники его шепчутся по углам. Может, что лихое задумали? У Вуефаста воинов мало, куда меньше, чем вятичей. Хорошо ещё, что болгары, сделав своё дело, сразу же ушли домой. Но и с Войтовым войском незадача…

На всякий случай воевода решил занять со своими людьми внутреннюю, самую труднодоступную часть Саркела, велел перенести туда самое ценное добро из захваченного у хазар. Пленники почти все незнатные, о них тревожиться нечего. Только за Джабгу можно получить добрый выкуп, поэтому его Вуефаст держал при себе, под особой охраной.

Усиленную стражу выставил воевода у ворот внутренней стены, разделявшей крепость на неравные части: меньшую, занятую Вуефастом и его людьми, и большую, где расположились вятичи шумным и беспокойным табором. Себе воевода выбрал покои в нижнем этаже башни, той самой, где до последнего оборонялся от русичей Джабгу.

- Слава те, господи, самое главное сделано, - истово перекрестился он, оставшись наедине с двумя верными слугами - сотником Глебом и десятником Кириллом, в одно время с ним перешедшими в христианскую веру. - Теперь помоги рабу твоему Василию уберечь от козней вражеских всё это добро, что князь нам доверил…

Вуефаст при крещении наречён был Василием, но князь и его приближенные звали его прежним, языческим именем.

- Бог милостив, - отозвался Глеб, - да и наша дружина ещё чего-то стоит. Убережём добро, что нам оставлено!

Кирилл молча кивнул, соглашаясь с сотником.

Вуефаст оглядел пышное ложе, прикрытое барсовыми шкурами, приготовленное, видимо, для хазарского воеводы, злорадно подумал о том, что строптивому Джабгу теперь не скоро доведётся понежиться на мягкой постели. Пусть прикорнёт на сырой землице.

- Притомился я, други мои. И годы уже немалые, да ещё это… - Вуефаст болезненно поморщился, ощупывая повязку на голове. - Отдохну я малость, а вы уж за воями нашими приглядите. Пуще того - за вятичами. Рубились они с хазарами неплохо, поболе болгар помогли нам, но веры им нету… И князь их Войт куда-то запропал. Как бы они беды не натворили!

Долго не мог уснуть воевода, но усталость взяла своё, сон сморил его на мягком пушистом ложе.

Проснулся он так же внезапно, как и уснул.

- Беда, воевода!- оглушил его знакомый голос. - Вятичи пошли на приступ!

- Какой приступ? - сонный Вуефаст ничего не мог понять и сердито отталкивал сотника Глеба, который тряс его за плечо. - Какие вятичи?

- Вятичи захватили наш полон, что был там, за стеною… Ломятся в ворота…

Только теперь Вуефаст наконец проснулся: добыча, пленники, захваченные в Саркеле, уходят из его рук! С необычной ловкостью сбросил он с ложа своё грузное тело и, осенив себя размашистым крестом, уже более осмысленно вгляделся в лицо Глеба, по которому плясали тусклые блики от масляного светильника.

- А стража что? Подмогу послал ты к воротам? Где Джабгу? - забросал он вопросами сотника.

- Вся дружина рубится с этими язычниками погаными, что клятву свою нарушили. Только мало нас, боюсь, не устоят наши вой… А Джабгу… Куда он денется? Ему ни к чему кидаться из огня да в полымя…

- За Джабгу мне головой отвечаешь! Он для нас - мошна с золотом, за него можно добрый выкуп взять. Сбежит паршивец - князь нас не пожалует. - Вуефаст перевёл дыхание и заговорил спокойно: - А насчёт ворот ты верно молвишь. Не удержать нам их. Потому оставь там заслон малый, а всех остальных воев отведи сюда, к башне. Тут насмерть встанем, дальше отходить некуда. С богом!

- Быть по сему! - тряхнул головою сотник и кинулся туда, откуда доносились крики распалённых сечей людей, стоны раненых и лязг оружия.

Вуефаст с необычной для его грузной фигуры лёгкостью натянул на себя кольчугу, перепоясался мечом и, помедлив немного, надел поверх повязки и шелом. Он поспешил на выход, и вскоре перед башней послышались его зычные окрики, обращённые к дружинникам, отбивавшим натиск бывших союзников.

Вятичи атаковали без особой охоты, но их было больше, чем киевлян. Они сумели прорваться в узкую щель ворот, тесня воинов Вуефаста к башне.

Схватка шла при тусклом свете щербатого месяца, клонившегося к земле и уже собиравшегося укрыться за стеною крепости. Но и в этой полумгле Вуефаст сумел разглядеть высокого и плечистого князя Войта, махавшего, будто цепом, тяжёлым шестопёром.

- Ах ты пёс шелудивый, князь лапотный! - взревел воевода. - Вот ужо я до тебя доберусь!

Он кинулся вперёд, как вепрь сквозь болотные заросли, продираясь сквозь ряды кое-как вооружённых вятичей. Червлёный щит его, побывавший под Царьградом и под Искоростенем, отражал удары неприятельских дубин, мечей и рогатин, а меч, выкованный по специальному заказу лучшим кузнецом из Родни, направо и налево раздавал мощные удары.

А навстречу старому воину пробивался молодой князь Вятской земли. Расступались бойцы, уступая дорогу ему и Вуефасту, знали: от поединка этих двоих будет зависеть исход всей битвы.

Они встретились.

Меч Войта сшиб шелом с головы Вуефаста, из- под повязки выбились сивые кудри, борода растрепалась. Воевода, тяжело дыша, крикнул:

- За Киев, други!

- За Ру-у-усь! - подхватила его дружина, и этот клич будто ошеломил неприятеля. Русь-то была одна и для киевлян, и для вятичей, в киевской дружине и в дружине Войта дрались люди одной крови. Кровные братья скрестили мечи, поражая драг друга. Ради чего?

Что-то надломилось в рядах атакующих, казалось дыхания им не хватило. Клич «За Русь!» откинул назад вятичей, и князь Войт остался один на один со старым киевским воеводой. Одновременно взметнулись их мечи, сверкнули молниями во тьме и со страшной силой скрестились в едином ударе. Оба выкованные русскими мастерами, оба закалённые по старым, прадедовским секретам… Но, видать, у Полянского мастера, кузнеца из Родни, секреты были получше: вспыхнули искры, застонал металл, и меч Войта разлетелся на два половинки. А Вуефаст снова занёс над противником своё оружие. Но устала рука воеводы, Войт успел заслониться щитом, и удар не достиг своей цели.

Только на мгновение остановился Вуефаст - набрать полную грудь воздуха, приготовиться к новому удару. А дружина вятичей уже прикрыла своего князя, и так, щетинясь копьями, медленно попятилась.

Усталые, израненные киевляне преследовали врага только до ворот. Здесь Вуефаст, опасавшийся подвоха со стороны Войта, приказал своим дружинникам остановиться, завалить проход камнями, брёвнами, всем что попадётся под руку. За этим прикрытием остались лучшие стрелки из лука, готовые отразить новый натиск неприятеля, если он последует. Остальные воины принялись перевязывать друг другу раны, хоронить убитых.

Утром посланные за ворота лазутчики обнаружили, что стан вятичей пуст. Видно, перед рассветом князь Войт погрузил свою дружину, захваченных пленных и дань, отбитую у Вуефаста, на лодьи и отплыл вверх по Дону к своей земле.

- Пронесло, слава богу!- обрадовано прошептал Вуефаст. - Могло быть куда хуже…

И велел Глебу отправить гонца вслед князю Святославу с вестью об измене вятичей.

 

5

Рано утром княгиню Ольгу разбудила кукушка. Серая вещунья куковала под самым окном. Княгиня - старческий сон чуток и беспокоен - поднялась со своего ложа и по мягкому шемаханскому ковру босиком прошла к раскрытому окну опочивальни.

«Кукушка, кукушка, сколько лет мне жить на белом свете?» - вспомнила она, как загадывала в молодые годы.

- Ку-ку, ку-ку, ку-ку… - будто услышав княгинины мысли, откликнулась птица, щедро отсчитывая долгие годы.

Ольга улыбнулась. Если верить кукушке, ей, княгине, ещё не скоро суждено проститься с земными делами.

Она выглянула в окно, прикрытое густыми ветвями могучего дуба. Дерево было старое, оно видело, наверное, и Кия с его сестрой и братьями, и князя Гостомысла, а может, помнит даже те времена, когда на семи холмах, на месте нынешнего стольного Киева, глухо шумели густые дубравы. Ещё недавно под этим дубом язычники приносили жертвы своему богу Перуну, чьё деревянное изваяние стояло здесь, под развесистой кроной. Став христианкой, княгиня велела перенести истукана подальше отсюда, к Днепру. А за дубом осталось название Перунова. К нему по-прежнему тайком приходили княжеские челядины с приношениями. Ольга не однажды замечала то зажаренного зайца или петуха под деревом, то пёструю ленточку или дешёвое монисто на сучьях. Смешные люди! Когда они поймут, что истинному богу не нужны их жертвы? Ему нужны вера, смирение, покорность…

Старая княгиня задумчиво оглядела толстый ствол дерева, скользнула взглядом по его ветвям и тихо ахнула - жёлтые листья среди могучих, полных жизненных сил ветвей! Что это? Середина лета, а листва умирает. Выходит, отжил свой век старый великан. Теперь только случись буря или гроза, ударит Перун - тьфу, прости господи, сильны ещё в ней языческие привычки! - пророк Илья метнёт молнию, и…

Стало отчего-то грустно княгине, груз лет, прожитых ею, навалился на её плечи, сдавил сердце.

Скрипнула низкая дубовая дверь, в опочивальню втиснулась ключница, склонилась в поклоне:

Матушка княгиня, к тебе воевода Добрыня пожаловал. Молвит, дело есть спешное. - И добавила доверительно:- Слыхала я конский топ, гридни переполошились - не иначе как вестник прискакал с Дикого поля!

- От княжича… - догадалась княгиня, в сердце которой любимый сын по-прежнему оставался юным княжичем, и сама себя поправила: - От князя Святослава… Хвала господу! Да что же ты стоишь как истукан? Помоги мне одеться. Где моё узорочье?

Княгиня торопилась. Но когда ключница привела к ней Добрыню, она сидела на мягком стульце и задумчиво смотрела в окошко.

- Здрава будь, княгиня! - склонился Добрыня в низком поклоне, шапкой метнул по коврам, разостланным на полу.

- И ты здрав будь, воевода. Садись, в ногах правды нет, - кивнула она на лавку. - Здоров ли княжич Владимир, внук мой?

- Княжич молодой растёт, сил набирается, ратное дело осваивает. Умён он и понятлив… Ему бы только в поле на коне скакать с гриднями! За князем Святославом так и поскакал бы - отчая слава ему спать не даёт…

Владимир доводился Добрыне племянником, и говорил о нём воевода любовно и ласково, стараясь притушить свой могучий бас.

- Не знаю, как там княжич, а тебе не спится - это верно, - шутя погрозила пальцем княгиня. - Покинул бы отрока на меня, старую, и помчался вслед за Святославом, чтоб поратоборствовать с хазарами. Вижу, всё вижу!

- Зачем покидать княжича? - широко улыбнулся Добрыня. - Мы вместе с ним попытали бы ратного счастья. Княжичу - утеха, а я приглядел бы за ним, в трудный час заслонил щитом…

Княгиня нахмурилась:

- Довольно, воевода! Сам знаешь, князь тебе своего сына доверил не затем, чтобы ты с ним из Киева мчался куда глаза глядят. Придёт время - Владимир сам рать поведет на врагов земли Русской. А сейчас сказывай: зачем пришёл? С какой вестью?

Лицо Добрыни стало строгим.

- За Днепром, в одном переходе от Киева, дозорные нашли мёртвого княжьего гонца. В горле - стрела печенежская.

- Какую весть он вёз? Может, с князем беда случилась?

- Не ведаю, княгиня. Гонца обыскали - при нём ничего не нашли, никакой записи. А что в уме держал, то умерло.

Княгиня перевела взгляд с воеводы на окно. Дуб, старый дуб… Неспроста он стал чахнуть. И его тело покрыто ранами, как тело Русской земли, остались в нём памятью давних осад наконечники печенежских, а может, ещё и обрских стрел. Отчего пожелтела листва на старом дубе? Не пришла ли беда на Русскую землю? Ушёл когда-то из Киева князь Игорь, ушёл и не вернулся. Возвратится ли из дальнего похода сын его Святослав?

Добрыня выжидающе смотрел на Ольгу. Его смуглое лицо, обрамлённое русой бородкой, коротко подстриженной на варяжский манер, побледнело. Княгиня догадалась, чего он ждёт от неё.

- Нет, нет, и не думай! Никуда я тебя не отпущу. В Киеве воев мало осталось, а воевод и того меньше. Претич стоит в Чернигове, Блуд в Родне, если печенеги подступят к городу - кто им отпор даст?

Добрыня опустил голову. Рассудок ему говорил, что княгиня права: бросить немногочисленную дружину, оставленную Святославом для охраны Киева, нельзя. А сердце рвалось на простор, в Дикое поле, туда, где идёт сеча с хазарами.

- Твоя правда, княгиня…

- То-то! Может, с нашей дружиной и князем Святославом ничего худого и не случилось, может, добрую весть вёз нам гонец. Но та стрела печенежская - дурная примета. Пока князь воюет с хазарами, как бы печенеги не ударили нам в спину. Стражу удвой, воевода, особенно в ночное время. Вышли ещё дозоры за Днепр и к полудню, за Рось, чтобы ни одна мышь не прошмыгнула.

- Всё исполню, княгиня.

Он не стал говорить, что уже усилил дозоры и выслал своих лазутчиков далеко в Дикое поле. Плохим бы он был воеводой, если бы не сделал этого!

- А про того гонца - молчи, чтоб понапрасну людей не тревожить. Иди!

Смутно было на душе у княгини. Нет при ней надёжной её опоры - Свенельда. Ещё в молодые годы он понимал её с полуслова и готов был пойти за неё в огонь и воду. До старости любил гордую псковитянку, преклонялся перед нею, но никогда и никому не признавался в этом. Ольга - и та лишь догадывалась. Но потому и послала она его в поход вместе с сыном, знала: нет никого надёжнее этого человека. А Добрыня - смерд, брат холопки, родившей первого сына Святославу. Хоть и стал воеводой, а чужой он Горе и княгине. Можно ли верить простому, тёмному люду?

Не знал тех дум Ольгиных Добрыня, своих тревог у него хватало - он за весь Киев в ответе. Воевода ждал, какие вести привезут лазутчики. Выйдя от княгини, зашёл в гридню, велел двум отрокам оседлать своих коней и его, воеводского. Вскоре трое всадников, поднимая пыль, выехали за ворота крепости-детинца, оставив позади княжьи и боярские хоромы, спустились к Подолу, миновали обезлюдевший за последнее время торг, землянки слобожан. Навстречу им дохнул свежий ветер. С криком припадая к широкой Днепровой груди, низко над водой носились белокрылые чайки. С обрыва открылся широкий речной простор, за ним - заросший лесом левый берег.

Добрыня прищурился, вглядываясь вдаль, замахал рукой. От левого берега отчалил чёлн.

Воевода ждал, не слезая с седла. Спутники его спешились, но поводья из рук не выпускали, готовые в любой момент снова очутиться в седле.

Ждать, пришлось долго. Когда чёлн приблизился, стало видно, что в нём сидят четверо: двое гребут, сильно и ровно вымахивая вёслами, один правит на корме, а между ними неподвижно сидит четвёртый в похожей на колпак шапке, отороченной лохматым мехом.

Глаза Добрыни сузились, лицо приняло хищное выражение. Казалось, что это коршун готовится к броску.

- Держи коня, Рогдай, - коротко приказал он одному из гридней и, легко соскользнув с седла, начал спускаться по песчаному откосу к воде.

Загнутый кверху нос челна, похожий на боярский сапог, мягко ткнулся в берег, зашуршало по песку днище.

- Ну, с чем прибыл, Мстислав?

Выскочивший на берег сотник Мстислав отбросил в сторону рулевое весло и весело объявил:

- Удача, воевода! Изловили печенежина, да такого хорошего, что жаль с ним расставаться. И умён, и говорлив! Многое знает, многое мне поведал. И шкуру ему портить не пришлось…

Пленник, сидевший в челне, заворочался, по-волчьи скосил на воеводу глаза. Добрыня встретил его взгляд, ухмыльнулся.

- Хорош гусь! А что он вам рассказал, други?

Мстислав оглянулся - не услышит ли его кто чужой, недаром же место для встречи выбрано в стороне от людного перевоза.

- Говорит: двое ромеев приезжали в их орду, хану золото привезли. Зачем - не ведает. Думаю, на нас натравливает печенегов ромейский император. Сам ряд с нами подписывает, сам его нарушает. От Царьграда ничего хорошего не жди!

Добрыня помрачнел:

- Недобрая весть, недобрая. Нету покоя этим ромеям, снова к нам подбираются, да ещё с двух сторон. Кабы не их козни, может, и не пошёл бы князь на Саркел.

- Я - Урза, сын хана Кичкая, - неожиданно заговорил пленник, чётко выговаривая русские слова. - Я не простой воин, я сын хана большой орды!

Русичи переглянулись.

- Этого он нам не говорил, - сказал удивлённый Мстислав.

- Ты меня не спрашивал, кто я, спрашивал: кто и что делает у нас. Я о себе и не говорил. Теперь сказал. Если захочешь меня убивать, много ваших голов наша орда срубит.

- Я ещё подумаю, - засмеялся Добрыня, прикидывая, какую выгоду может принести ему захват такого знатного пленника. - А пока будешь, Урза, моим… - он не сразу подобрал нужные слова, - почётным гостем.

И незаметно подмигнул Мстиславу.

Вечером воевода пришёл в клеть, где под охраной дюжих гридней в одиночестве сидел пленник.

- Ну, ханский сын Урза, как тебе тут живётся? Не обижают ли тебя мои отроки?

- Не обижают, - угрюмо отвесил пленник. - Ты пришёл только для того, чтобы узнать об этом?

- Думал, что ты поговорить со мной хочешь. Разве не так?

- Отец даст за меня большой выкуп. Много золота!

- Того, что ему привезли ромеи?

Урза скривился в усмешке, отчего скулы на его лице, туго обтянутом кожей, обозначились ещё резче.

- Много знаешь, воевода! Зачем тогда спрашиваешь?

- Хочу взять выкуп подороже…

Урза недоверчиво прищурил глаза. Шутит воевода? Но печенег понял: ему не угрожает смерть. Понял и успокоился. Значит, ему ещё доведётся стать ханом. Надо поторговаться с русичем, уменьшить цену выкупа. Отец, конечно, богат, но…

Хан Кичкай давно уже с опаской поглядывает на своего сына, догадывается, что не терпится тому занять его место. Что если он вовсе откажется платить? Надо расположить к себе русского воеводу, сделать его союзником на будущее. Вот почему Урза подробно отвечал на все вопросы Добрыни.

Ромеи? Да, месяц назад в орду Кичкая прибыл знатный византиец со слугой, с ними несколько рабов и небольшая охрана. Он передал хану в дар от императора ромеев золото. Много золота! Просто так, в знак дружбы между ромеями и печенегами. Нет, от хана никто не требовал нападать на Киев или другие русские города, просто его попросили наблюдать за военными приготовлениями русичей: не готовится ли Русь к походу на Византию?

При этих словах Добрыня улыбнулся:

- Не могут забыть Олега и Игоря! Ждут, когда Святослав на них пойдёт походом… Дождутся! - Уже без улыбки воевода искоса следил за пленником, заметил, как довольно блеснули глазки ханского сына. И неожиданно в упор спросил: - А гонца нашего пошто ваши вой перехватили? Да может, и не одного?

- Только одного, - чуть помявшись, ответил Урза.

- И что он сказал?

- Ничего не успел сказать. Наши лучники бьют без промаха. Но…

- Что - «но»? - нахмурился Добрыня.

Урза хитро прищурился:

- Ты сообщишь хану о том, что согласен получить за меня выкуп?

- Сообщу, если ты дело будешь говорить!

- И выкуп будет не слишком большой? - продолжал торговаться печенег.

- Да, да! - вскипел воевода. - Только не тяни кота за хвост. Говори, что ещё для меня приберёг?

- При гонце наши люди нашли письмо… От князя Святослава.

- Ну!

- Написанное ромейскими буквами, а слова - русские…

- Знаю, - нетерпеливо отмахнулся Добрыня. - А в письме что?

- Князь пишет, что он взял хазарскую крепость Саркел.

- Не врёшь? - Добрыня вплотную подступил к пленному.

- Зачем врать буду? Всё правда. Сам письмо видел. Ромейский гость читал его, головой качал, говорил: «Ах, как нехорошо! Что теперь будет с Хазарией?»

- Так и говорил? Ну, спасибо тебе, Урза. Пошлю гонца к хану Кичкаю, пусть готовит выкуп!

Княгиня Ольга устала от государственных дел - собирала бояр, советовалась с ними, как лучше укрепить Киев на случай набега степных орд. Вернулась в опочивальню, прилегла. Ноги ломит, будто на дождь. То ли вправду непогода надвигается, то ли просто старость даёт себя знать?

А в дверях снова ключница?

- Что там ещё приключилось? - недовольно вздохнула Ольга.

Ключницу отстранил Добрыня. Вошёл радостный, быстрый, ветром днепровским от него повеяло.

Прости, что потревожил твой покой, княгиня… Принёс радостную весть: князь Святослав взял Саркел!

 

6

Даже древний Перунов дуб, что доживал свой век, прикрывая морщинистыми руками княжеские хоромы в Киеве, не помнил, когда, в какую пору появились впервые на Русской земле хазары. Много кочевых народов проходило через Дикое поле от Итиль-реки и Ясских гор на запад за века, ушедшие в небыль. Гунны и обры, болгары и угры топтали копытами своих коней Приднепровье. А за ними появились и хазары - до Днепра докатились их передовые орды, а главная сила осела на обширных степных пастбищах за Доном. Там родилось их полукочевое государство - каганат Хазария.

За триста лет до похода Святослава Хазария откололась от некогда могущественного государства кочевников тюрков, почти не оставившего по себе памяти, и обрела независимость. Она стала называться каганатом по имени её первых правителей - каганов. Правящая династия из рода Ашина жадно поглядывала на соседние земли. Она в первую очередь подчинила себе родственных, но враждебных болгар, вынудив часть их уйти к Дунаю, а часть - к Сурожскому морю. Покорились Хазарии племена буртасов, гузов, данниками её стали ясы и касоги, вятичи и северяне. Даже Киев откупался от неё данью.

На Итиль-реке свили своё гнездо хазарские каганы. Их столица стояла на торговых путях, проходивших с востока на запад и с севера, по Итиль-реке, на юг. Это было выгодно для хазар, но был в этом расположении и один изъян: каганат очутился между двумя противоборствующими силами - мусульманским Арабским халифатом с его союзниками Хорезмом, Джурджаном и другими на юге и востоке и христианской Византией на западе. Обе стороны были заинтересованы в союзе с языческой Хазарией.

Династия Ашина умело лавировала между христианскими и мусульманскими государствами, обогащалась, заигрывая то с одной, то с другой стороной. Так не могло продолжаться до бесконечности - нужно было приставать к тому или иному берегу. Но правивший Хазарией Обадий побоялся принять христианство или ислам, чтобы не попасть в зависимость от Византии или арабов. Он выбрал третью веру - иудейскую, заставил принять её своих приближенных.

Христиане и мусульмане, а с ними и язычники, населявшие многоплемённую Хазарию, отшатнулись от своих правителей. Их недовольством воспользовались соперники династии Ашинов. Некогда могущественные каганы попали в подчинение к захватившей власть знати; отныне безымянные и бесправные, они хоронились в дворцовых покоях, не видя народа и страны, а от их имени Хазарией правил каган-бек, один из самых влиятельных хазарских вельмож. Он принял второй титул - малика, или царя.

Снова о Хазарии вспомнила Византия - под боком у ромеев поднималась молодая, полная сил Русь. Опасаясь её усиления, давние союзники обещали друг другу помощь против Киева.

Дружба их, правда, оказалась не очень надёжной.

Каган-бек Иосиф, не в пример своему отцу Аарону, был правителем недальновидным. Понадеявшись на поддержку ромеев, обещавших ему и свои легионы, и корабли с грозным греческим огнём, он вёл себя чересчур вызывающе по отношению к Киеву, планировал большой поход на русские земли - за богатой добычей. Но князь Святослав, упредив Иосифа, двинул двое войско на Саркел. А помощи от ромеев всё нет и нет. Одна сотня византийских воинов во главе с Диомидом, направленная в Саркел, не решит судьбу войны.

Иосиф задумался: не допустил ли он ошибку, вызвав гнев киевского князя? Хотя бы конница, которую повёл к Саркелу бек Аймур, не запоздала!

Владыка Хазарии приказал подтянуть к столице все конные тысячи из-за Итиль-реки, оставив там, на восточных рубежах каганата, лишь заслоны против гузов и печенегов. Отдал приказ - и сам же усомнился в правильности сделанного: а что если неподвластные ему кочевники в сговоре со Святославом ударят по Хазарии с тыла? Всё равно приказ отменять поздно, теперь надежда только на удачу.

В последнюю минуту он сам решил выступить во главе собранного войска навстречу неприятелю.

Отправляясь в поход, каган-бек наказал всем священнослужителям Итиля денно и нощно возносить молитвы к своему богу о даровании победы войску Хазарии. В царской казне хватало золота, и на эти молитвы были отпущены солидные суммы. Немало золота взял с собой и каган-бек, имевший привычку награждать своих подчинённых сразу же после победы над врагом. Он знал, что облагодетельствованные щедрым владыкой беки и темники будут покладистее, когда начнётся сбор добычи в пользу царской казны.

Иосиф не ведал ещё о том, что произошло под Саркелом. Его всадники на сытых конях, выгулявшихся на сочных весенних пастбищах, ходкой рысью торопились к Дону. Чтобы не задерживать их, обозы с провиантом и запасные кони шли отдельно.

Ничто не предвещало грозы. Но уже в начале второго перехода головной хазарский дозор повстречал в степи израненного, едва державшегося в седле всадника. Немолодой десятник с залепленной землёю раной на голове, узнав, что хазарское войско на подходе, а с ним сам каган-бек, потребовал, чтобы его немедленно доставили к владыке Хазарии.

- Я везу ему чёрную весть, - хрипло, едва разжимая запёкшиеся губы, прошептал десятник. - Я должен передать её самому каган-беку…

Он едва говорил, изнемогая от усталости и потери крови. Дюжий молодой воин подхватил его, перетащил к себе на луку седла и, хлестнув плёткой коня, помчался навстречу подходившему войску.

Нелегко было пробиться сквозь цепь охраны Иосифа. Наёмники арсии никак не хотели пропустить воина с раненым вестником. Когда десятник наконец очутился перед хазарским владыкой, он только и смог прохрипеть:

- Большая беда, каган-бек! Поспеши к Саркелу…

Он покачнулся и упал замертво.

- О Ягве! - в гневе воскликнул Иосиф, взывая к своему иудейскому богу. - Какие никчёмные у меня слуги! У старого пса не хватило сил, чтобы доставить мне весть. А этот молодой олух, что привёз его, не додумался расспросить старика… Срубите ему голову, он и без неё обойдётся! И уберите эту старую падаль!

Каган-бек почувствовал, как замерло от тревожного предчувствия его сердце. Что же могло случиться там, под Саркелом?

Он привык сомневаться в верности своих подданных, подозревать их, подсылать к ним шпионов. Но Джабгу и Аймур вне подозрений, эти полководцы - опора хазарского трона. Изменить они не могли. Потерпеть поражение?

Скоро, очень скоро стало известно, какую чёрную весть вёз скончавшийся от ран десятник. Дозоры перехватили нескольких беглецов, мчавшихся без оглядки от самого Дона. От них узнали, что войско бека Аймура разбито и рассеяно по степи. Русичи обложили Саркел и готовятся к его штурму. Возможно, что крепость уже пала…

Советники Иосифа, беки и раввины, беспокойно переглядывались. Осторожность подсказывала им, что неожиданная встреча с сильным неприятелем здесь, в чистом поле, где нет ни леска, ни ложбинки, может окончиться плачевно. Однако никто не посмел высказать владыке свои опасения. Да и что можно предложить? Идти вперёд? Там такая же голая степь, негде засаду устроить. Отступить к Итилю немыслимо - это сразу породит панику в войсках. Сам Иосиф молчал, закрывшись в поставленной на колеса кибитке. Слуга вёл в поводу его любимого скакуна.

Над степью сгущались низкие, свинцовые тучи. На землю упали сумерки, наступила непроглядная тьма. В ночной степи хазарское войско едва не столкнулось с киевской конной дружиной. Схлестнулись дозоры в короткой горячей схватке, зазвенели, скрещиваясь, клинки, пронзительно заржал чей-то конь, унося на себе зарубленного всадника. Вспыхнула стычка и погасла. Не видно, где свой, где чужой, неведомо, много ли впереди врагов или мало.

Стали войска среди чистого поля друг против друга, затихли, дожидаясь рассвета. Будто и нет никого в степи. Только лазутчики поползли по сухой, колючей траве в разные стороны, вглядываясь в темноту, прислушиваясь к тому, что делается во вражеском стане.

Святослав, будь это возможно, ударил бы по хазарам без промедления. Он был зол, получив из Саркела неприятное известие. Уже в сумерки его нагнал посланный Вуефастом гонец.

Покидая взятую штурмом крепость, Святослав не неволил своих временных союзников, болгар и вятичей: если согласны, пусть идут с ним дальше, на Итиль, нет - могут возвращаться домой. Добычу они получили немалую.

Гонец сообщал:

- Князь вятичей Войт побил многих наших воев, чуть воеводу не взял в полон, отобрал у нас часть дани и ушёл в свою землю. Ещё смеялся: «Дурные мы были - платили хазарам дань. Святослав освободил нас от них, свою дань наложил. Буде! Сами хозяевами станем, вовсе без дани проживём!» Вуефаст жив?

- Жив, княже…

- Ну, что ж! Вятичи славно потрудились в Саркеле, помогая нам одолеть хазарина. И князь их лихо рубился со степняками. Они богатую добычу заслужили. А то, что изменой её взяли, - я им припомню, как только поход закончу!

Святослав решил первым дать бой хазарам.

Только-только посветлело на востоке - двинулись на хазар спешенные ратники, ощетинившись длинными копьями. Конница прикрыла их справа и слева, в тылу остался крепкий заслон.

Иосиф, чья уверенность в успехе сражения была поколеблена известиями о Саркеле, раздумывал: атаковать русов или обороняться? Его неуверенность передалась бекам и темникам. Они молчали, не решаясь подсказать Иосифу, что нужно сейчас делать. Один Аймур, вынесший незадолго до этого унизительный разнос от своего венценосного родича, взывал к нему:

- О великий, не медли! Мы погибнем, если войско не получит сейчас твоего приказа… Двинь вперёд все наши тысячи, не дай русам навязать нам свою волю на поле брани! Ты же знаешь: хазарская конница сильна, когда может свободно атаковать неприятеля. Обороняясь, она не устоит перед русами…

Каган-бек молчал, нервно теребя свою редкую, отмеченную сединой бородку. Он ждал, что скажут ему раввины, он надеялся на чудо. Но чуда не произошло. Ни бог Ягве, ни его пророк Моисей не спустились на землю, чтобы остановить дерзких русов, осмелившихся прийти сюда из далёкого Киева, русов, доселе исправно плативших дань Иосифу.

Вдалеке послышался грозный боевой клич русских воинов, схватившихся с передовым хазарским отрядом.

- Да, ты прав, Аймур, - словно стряхнув с себя дремоту, спохватился каган-бек. - Мы должны ударить на русов сразу всем войском, сломить их одним ударом. Передай мой приказ: вперёд!

«Поздно, слишком поздно! - подумал Аймур. - Я опасаюсь, что мы уже не властны повернуть колесо судьбы. Всемогущий Ягве марает нас за наши грехи…»

Бросив свою сотню на произвол судьбы, таксиарх Диомид с двумя надёжными воинами тайком выбрался из осаждённого Саркела. Грек спасал свою шкуру, страшась попасть в руки Святослава. Диомид спешил. Только очутившись за пределами русского лагеря, он задумался над тем, что делать дальше. Беглецу из Саркела незачем возвращаться в Итиль: хазарский правитель не простит ему постыдного бегства. Остаётся один путь - на юг, в Таврию, в Херсонес. Там свои, греки.

Таксиарху не раз приходилось выпутываться из сложных положений. Он, не раздумывая, предал сотню воинов, чтобы сохранить свою жизнь. И снова ему повезло: в степи у Дона он встретился с хазарским отрядом, только что разбившим дозор русичей и захватившим одного из дозорных. У хазар были запасные кони. За золото, прихваченное в Саркеле, таксиарх купил у хазар не только коней, но и пленника.

Теперь планы Диомида изменились: он мог спокойно направиться в Итиль. Он явится пред очи грозного владыки не с пустыми руками - пленник, судя по богатой кольчуге и оружию, не простой воин. Может, он - приближенный русского князя?

- Кто ты? - с тайной боязнью разочароваться в своих надеждах спросил Диомид пленника.

Богдан удивлённо смотрел на человека, облачённого в невиданные доспехи из металлических пластин, в странном шлеме с петушиным гребнем. Он и говорил на непонятном языке.

- Кто ты? Отвечай!

Но пленник молчал не понимая вопроса, заданного ему по-гречески.

- Господин, - пришёл на помощь таксиарху один из его воинов, - разреши мне помочь тебе: я жил в Херсонесе, где немало русов. Я немного знаком с их варварским языком.

- Хорошо, - согласился Диомид, - спроси его, кто он, не из свиты ли архонта Сфендослава?

- Боюсь, что не за того вы меня приняли, - ответил Богдан, поняв наконец, о чём его спрашивают. - Невелика птица я - гридень княжий.

- Он говорит, что служит у князя гриднем. Это… Как бы объяснить тебе, господин? Это охрана архонта, вроде бессмертных нашего императора.

- А, значит, он всё же не простой воин! - обрадовался таксиарх. - Его нужно беречь, чтобы он не вздумал убежать. Мы доставим его к самому владыке Хазарии.

Богдан понял, что попал к ромеям. Но откуда они взялись тут, за Доном? Потом вспомнились слова князя Святослава - тот как-то говорил Свенельду: «В Саркеле и византийская сотня стоит. Поглядим, как ромеи биться будут за Хазарию». Не из той ли сотни эти трое?

Ромеи, расставшись с хазарами, двинулись на восток. Далеко обходя заставы русичей, они вышли к степной речке, притоку Дона.

Стояла глухая ночь. В стороне Саркела край неба тускло багровел - то ли пламя костров и пожарищ отражалось на низко нависших тучах, то ли зарницы полыхали. В ближнем леске тревожно заухал филин. Леший? Эх, пусть леший, пусть любая лесная нечисть встанет на пути, лишь бы уйти из позорного полона! Но как вырваться пленнику, когда связан он по рукам и ногам, ремнями приторочен к седлу, будто мешок с овсом, а повод его коня - в руках ромейского воина?

Византийцы, греки, ромеи - как ни называй их, всё равно выходит: враги они Русской земле.

И Богдан с отчаянием подумал, что грозит ему горькая доля невольника, что, может, до конца дней своих будет он рабом у какого-нибудь заморского купца или воеводы…

На берегу речки греки спешились, один из воинов распутал ноги Богдана, помог ему сойти с коня.

- Не спускай с него глаз, Андроник, - предупредил таксиарх, - отвечаешь за пленника головой!

Место, где они остановились, видимо, было знакомо Диомиду. Он уверенно распоряжался и вскоре вместе со вторым воином нырнул куда-то в темноту. Богдан, у которого ныла каждая косточка, тяжело опустился на песок. Его страж порылся в сумке, притороченной к седлу, что-то там разыскал и начал жевать. Слушая, как он работает челюстями, Богдан почувствовал сильный голод - ведь у него с раннего утра маковой росинки не было во рту. Но он только глотнул слюну и отвернулся от грека.

У ног его тихо плескалась волна. Речка неторопливо катила свои воды к Дону. А куда занесёт судьба Богдана?

Диомид появился так же неожиданно, как и исчез. Ушёл он с одним спутником, а вернулся с двумя. Кроме сопровождавшего его воина, с ним пришло ещё странное сутулое существо, закутанное в звериные шкуры. Переговаривалось оно с ромеями на их языке.

- Ты, старик, переправишь на лодке меня с нашим пленником и наши седла, - распорядился Диомид. - Мои воины на конях поплывут за нами. Выбирай места, где глубина поменьше. Переправишь нас благополучно - не пожалеешь. Ты знаешь, что я не скуплюсь, когда надо.

Таксиарх потряс кошельком, и в ночной тишине отчётливо послышался звон монет.

- Клянусь Христом… - зашепелявил старик, но Диомид оборвал его заверения:

- Пойдём, у нас мало времени!

Они без всяких приключений собрались до противоположного берега. Диомид сдержал своё слово, щедро расплатившись с лодочником. Зажав в руке полученные монеты, тот заторопился к своему челну, будто опасаясь, что у него отберут его награду. Проходя мимо пленника, он тихо вздохнул:

- Эх, пропал отрок… Помоги тебе господь!

Богдан вздрогнул, услышав русскую речь, рванулся было за лодочником, но тот уже отплывал от берега, размеренно и бесшумно ударяя по воде вёслами.

Тоскливо защемило Богданово сердце. Что же это за старик? Хотя бы весточку с ним передать товарищам, может, выручили бы они гридня?

Греки подтолкнули Богдана к коню, помогли забраться в седло, спутали ремнями. И снова размеренно застучали копыта в ночной степи.

Чем дальше они уходили от Саркела, тем в большей безопасности чувствовал себя таксиарх Диомид. Но он торопился и позволил себе и своим воинам сделать только небольшую передышку, чтобы подкрепиться самим и накормить пленника. Это было уже глубокой ночью. Так, с короткими привалами, они двигались к Итилю остаток ночи и весь день. Их путь шёл по степной караванной дороге, отмеченной по сторонам кучками конских и верблюжьих костей.

Несколько раз их обгоняли одинокие хазарские всадники на взмыленных, усталых конях. Они скакали дальше, даже не поворачивая головы в сторону греков. Промчался довольно большой отряд - не меньше сотни всадников в богатых доспехах. Предводитель его, в котором таксиарх с трудом узнал бека Аймура, невидящим взглядом скользнул по ромеям и со злостью стегнул плёткой своего коня. Белый скакун, посеревший от пота и пыли, рванулся вперёд. С губ его срывались клочья пены.

«Бегут хазары, - злорадно подумал Богдан. - Не сладко им приходится».

Примерно та же мысль мелькнула и в голове таксиарха Диомида. Аймур всегда смотрел на византийского наёмника сверху вниз. Он, ревнитель иудейской веры, презирал христиан, равно как мусульман и язычников. Кроме того, Аймур знал: после смерти рано одряхлевшего Иосифа трон достанется ему, ближайшему родственнику каган-бека. А теперь этот первый вельможа Хазарии бежит, как сайгак, преследуемый гепардом, спасая свою шкуру от русского меча.

На какое-то мгновение Диомид почувствовал завистливую радость: не только ему, византийскому наёмнику, выпала доля беглеца! Но тут же он подумал, что после того как Иосиф увидит бежавшего с поля брани бека, незачем будет приводить к нему единственного пленённого русича. В гневе правитель Хазарии страшен, лучше на глаза ему не попадаться. И Диомид решил пробираться в хазарскую столицу тайком, чтобы не встретиться с войском Иосифа.

Свернув с караванного пути, таксиарх повёл свой маленький отряд прямо на запад, к Итиль-реке. Там он добудет лодку и на ней доберётся до столицы. А дальше видно будет…

 

7

Каган-бек Иосиф делал ставку на конницу, на свои многочисленные отряды хазар, гузов и арсиев, быстрых и неуловимых в степи, страшных в атаке плотной лавой. Что мог противопоставить такой силе князь русов? Пеших воинов? Русы хотя и ездят верхом, но предпочитают сражаться пешими. Поэтому им и удалось взять штурмом Саркел. А отряд Аймура подошёл на помощь осаждённым слишком поздно, поэтому он и не смог справиться с немногочисленной конницей Святослава.

Теперь же каган-бек решил ударить по русам всей массой своей конницы. Удар будет страшен, его не выдержат воины Святослава. А как только русы дрогнут, им уже несдобровать: в степи не то что конному, но и пешему негде укрыться от хазарских орд.

Так думал Иосиф. Он поделился своими мыслями с Аймуром. В глазах его родича, побитого русами под Саркелом, мелькнуло сомнение, но Аймур, страшившийся навлечь на себя немилость правителя, не посмел сказать ни одного слова возражения. Он раболепно склонил голову:

- Сам Ягве гласит твоими устами: разбей нечестивцев, вырви с корнем их семя!

Иосиф снисходительно улыбнулся. Лесть всегда находила путь к его сердцу.

- Будет так, как мы решили. Дерзкие русы напоят своей кровью нашу хазарскую степь. Тех же, кто запросит пощады, мы обратим в рабство. В арабских землях сейчас большой спрос на невольников. А каган русов Святослав… О, я придумаю для него такую казнь, от которой содрогнулся и Запад и Восток! Завтра утром решится его судьба…

Не всё, однако, складывалось так, как замыслил каган-бек. Утром, едва забрезжил рассвет, русская конница обрушилась на передовые отряды хазар. Завязалась сеча. Хазар было намного больше, чем напавших на них смельчаков, они без особого труда отразили натиск русичей, вынудили их отступить.

- Русы сами торопятся навстречу своей гибели! - воскликнул Иосиф, наблюдавший с холма за ходом боя. - Аймур, сейчас я даю тебе возможность искупить свою вину. Ударь по ним и уничтожь их!

Бек Аймур во главе нескольких тысяч отборных воинов ринулся вдогонку за русской конницей. Утренняя степь загудела под конскими копытами.

- А-а-а!… - разнёсся далеко окрест воинственный клич хазарской орды.

Всадники Аймура, нахлёстывая плётками коней, устремились вперёд. Вот-вот они настигнут и сомнут неприятеля, ещё немного, ещё… Но перед самыми мордами хазарских коней вдруг выросла густая щетина русских копий, за которой исчезли преследуемые Аймуром всадники. В хазарских воинов полетела тура стрел.

Оставив груду людских и конских трупов, хазары откатились назад, а за их спиною снова появились неуловимые русские всадники.

Взбешённый неудачей Иосиф приказал бекам атаковать неприятеля с боков и с тыла. Но и это не дало желаемого результата. Пешие русские воины стояли упорно и непоколебимо, и всё так же делала короткие жалящие наскоки русская конница. Иосиф с удивлением увидел, что неприятельский лагерь, похожий на огромного колючего ежа, медленно, но неуклонно движется по степи, подступая к тому месту, где стояла кибитка каган-бека.

Аймур прискакал к Иосифу, моля дать ему подкрепление:

- Я уложил своих лучших воинов… Мне нужно ещё несколько тысяч, тогда я опрокину русов!

- Нечистая свинья! - в гневе закричал Иосиф. - Я не дам тебе больше ни одного воина. Я лишаю тебя титула бека! Среди воинов Хазарии найдутся лучшие полководцы… Темник Тархан отныне будет именоваться высокородным беком. Он поведет в бой мою гвардию, моих арсиев! А ты, ничтожный, отправишься с ними простым воином.

И нетерпеливым движением руки Иосиф отправил от себя обоих беков - возвышенного и разжалованного.

Битва затянулась. Но наступающая сторона потеряла уверенность в своих силах. К полудню каган-бек Иосиф понял, что не он диктует свою волю неприятелю, а тот ему. Он наконец разгадал замысел своего врага: каган русов ждёт, когда выдохнутся хазары, чтобы поступить так, как намеревался поступить сам Иосиф: опрокинуть их, бросив на них свежую конницу.

Каган-бек не стал дожидаться конца битвы. Он оставил за себя Тархана и с надёжной охраной поскакал в Итиль. Надо было спасать то, что ещё возможно спасти.

Под ударами киевских дружинников рушилось Хазарское государство, построенное степняками на крови и слезах покорённых народов.

Слухи по степи бегут быстро. Слухами земля полнится. Услышав о поражении хазарского войска, которым командовал сам Иосиф, отвернулись от Хазарии камские болгары, долго таившие в сердцах своих ненависть к поработителям. Откочевали подальше от Итиль-реки и поближе к русским рубежам орды буртасов, хазарских данников. Насторожились воинственные гузы и печенеги. Отступили к неприступным Ясским горам вассалы каганата ясы и касоги, не послали ни одного воина на защиту гибнущей Хазарии. Джурджан, Хорезм и иные соседние с Хазарией земли остались глухи к мольбам Иосифа о помощи. Все выжидали и надеялись - кто на жирный кусок, выхваченный из рук слабеющего соседа, кто на избавление от хазарских притеснений.

Битва в степи, длившаяся от рассвета до вечерних сумерек, решила судьбу Хазарии. Наголову разбитая гвардия Иосифа бежала с поля боя, за нею последовали и другие отряды. Святослав недолго преследовал их, он дал своим воинам сутки на отдых, а затем русичи снова двинулись вперёд, на Итиль.

Борислав, ехавший впереди головного полка с дозорами, прискакал к Святославу. Его сопровождал десяток дружинников.

- Печенеги зашевелились! - объявил молодой воевода. - Дозорные перехватили ихнего лазутчика. Не таится, открыто речёт: печенежская орда хана Откара придвинулась к Итиль-реке, хазарские вежи треплет. А за нею, может, и другие орды выступят, нам помогут. Мы по хазарам в лоб ударили, а степняки с тыла навалятся - от всей Хазарии одно пустое место останется!

Слушая это известие, воеводы оживились, начали переглядываться. Но князь молчал, и на челе его ещё глубже обозначилась морщина, пересекавшая лоб до самой переносицы.

- Так как велишь, княже, - голос Борислава потерял уверенность, - отпустить того лазутчика или прежде сам поглядишь на него?

Святослав по-прежнему молчал, глаза его смотрели куда-то вдаль, не замечая воевод. Наконец он заговорил - тихо, будто рассуждая сам с собой:

- Я так считаю, други мои: побили мы Хазарию крепко, за давние наши обиды ей сполна заплатили. Своими руками, своею кровью добыли победу над исконным ворогом. А те степняки, словно воронье, слетаются на падаль, хотят и себе что-то урвать. Пособники! Мы этих пособников не раз под Киевом видали, горячую смолу с киевских стен на их головы лили. Нет, змея соколу не товарищ!

- Так, может, ударим по печенегам? - задорно блеснул глазами Борислав. - Теперь и по ним можно ударить…

- Тебе всё едино, с кем рубиться?

- Всё едино. Только прикажи, княже!

- Тогда помолчи, послушай старших. Мой наказ таков, - Святослав поднял голову, голос его загремел, как порог Ненасытец в весеннюю пору, - лазутчику печенежскому - голову с плеч долой! Может, его сам хан Откар к нам подослал, чтобы задобрить такой вестью. Очень ему хочется общипать побитых нами хазар, похлебать жирной похлёбки из чужого казана! И коли иные печенежины попадутся - казнить их, не миловать. От них я не жду добра. А начинать войну с ними нам не время, будет так: ни дружбы, ни войны. Стольный же град Хазарии сами возьмём приступом, без чужой помощи. А ежели Иосиф его покинул, то нам ещё лучше.

Итиль русичам не пришлось штурмовать - остатки разбитого хазарского войска покинули город без боя. Бежал за Итиль-реку и сам каган-бек.

Настороженно и молча встречала русскую дружину столица Хазарии. Ни одной живой души не видно было на грязных, заваленных мусором улицах, то широких, похожих на торговые площади, то узеньких и извилистых, будто таинственные лабиринты. Беспорядочно раскинулись на них глиняные убогие мазанки и войлочные кибитки. В сонно дремавших садах и виноградниках, серых от пыли, бродили косматые полудикие козы. Ближе к реке на кольях сушились рыбацкие сети, но не было видно ни одного челна.

Передовой полк Святослава, перейдя шаткий деревянный мост через речной рукав, вступил в столицу побеждённого каганата. Впереди конных воинов на горячем гнедом коне гарцевал молодой воевода Борислав. На его красных сафьяновых сапогах солнечно сверкали золотые шпоры - новинка, завезённая из Византии.

Борислав с любопытством разглядывал незнакомый город. Тишина и безлюдье удивили его.

- Вымерли тут все, что ли? - повернулся он к ближнему сотнику.

- Хазары-то? Да они сейчас далеко за Итилем… Мы на них такого страху нагнали, что они не скоро опомнятся!

Но русичи недолго продолжали путь в тишине. Вскоре впереди послышался шум многоголосой толпы. Перед дружиной открылась просторная площадь, посреди которой возвышалась массивная деревянная фигура бога Перуна с посеребрённой головой и позолоченными усами. Вокруг Перуна сгрудились нарядно одетые люди. Это собрались жители славянского конца Итиля - торговые гости, мастеровой люд, рыбаки. При появлении дружины над толпой взметнулись шапки.

- Слава русским воям!

- Киевскому князю слава!…

Святослав, ехавший в окружении своих воевод, придержал коня, снял шелом, поклонился на все четыре стороны. В ухе его блеснула золотая серьга с зелёным камнем.

- Слава Перуну, добрые люди! Мира и добра вам желаю.

Чуть позади князя, между рослыми гриднями, ехал, потупившись, захваченный в плен бек Аймур. По его лицу трудно было догадаться, о чём думает побеждённый военачальник, недавно бывший правой рукой Иосифа, - страшится ли возможной гибели или уже приготовился ко всему.

Увидев пленённого бека, итильские славяне притихли, настороженно оглядывая его хмурую фигуру, обмякшую в богатом седле. Потом недолгое умолчание сменилось гневными криками:

- Вели казнить его, княже! Немало он лиха нам принёс, немало нашей кровушки высосал!

- Поборами нас одолел этот живоглот… Голову с него долой!

Князь поднял руку - гридни направили копья на толпу, и шум затих. Только в дальних рядах прорывалось хриплое ворчание.

- Идите по домам, люди Итиля. Я сам буду вершить суд над виновными. Кого надо - накажу… - и Святослав проехал вперёд.

На улицах стали появляться мусульмане - арабы, джурджанцы, хорезмийцы, гузы. За ними потянулись из своих жилищ хазары-язычники и те, кто исповедовал иудейскую веру. Впереди дружины уже бежала молва, что русичи город не рушат, разбоя не творят, людей не обижают. На улицы вышел простой люд, у которого любому завоевателю нечего отбирать, кроме разве самой жизни. Богатые встречались редко - многие из них или ушли с правителем Хазарии за Итиль-реку, или бежали на юг.

Князь и воеводы проехали через весь город и вступили в каменный дворец каган-бека. Святослав приказал разослать по хазарской столице дружинников - искать Иосифа. Потом он велел привести к нему пленного Аймура и толмача, долго беседовал с беком.

Узнав, что Аймур во время последней битвы попал в опалу, князь с интересом посмотрел на пленника: народ его не жалует своей любовью и правитель наказал. Попал хазарин между молотом и наковальней!

- Вижу - правду молвишь, бек, - сказал он, пристально глядя на Аймура. - Воевал ты плохо, потому что не на твоей земле гнев созрел, не твоя земля кровью умывалась, когда разоряли её хазарские орды… Неправое твоё дело! И нынче не хазары хозяева в Киеве, а русские вой стоят в вашей столице. Ну, да у меня речь не о том, бек Аймур. Я тебя назначаю правителем Итиль-града. Справишься?

Лицо бека побледнело. Чтобы скрыть своё волнение, он склонился в глубоком поклоне перед русским князем:

- Ты даруешь мне жизнь, каган Святослав! Я буду служить тебе верой и правдой… Отныне весь этот город - у твоих ног, все его жители - твои верные данники!

Святослав про себя усмехнулся: «И так ты у моих ног вместе со всеми итильцами!»

А бек с тоскою подумал: «Что сделает со мною Иосиф, когда возвратится в столицу? Ох, не сносить мне головы!»

Но у него всё равно не было другого выбора. И он так же подобострастно, как недавно внимал речам правителя Хазарии, слушал князя ненавистных ему русов. Слушал и соглашался с ним, обещая собрать требуемую дань, выкупить у русов пленных и снабдить войско князя провиантом. Единственное, о чём он осмелился попросить Святослава, - это об охране из русских воинов, которая смогла бы его уберечь от подосланных Иосифом убийц. А он уж постарается собрать самых богатых купцов из тех, кто остался в Итиле, хранителей ключей от дворцовых тайников и кладовых, и сделает всё, что ему приказано.

Выслушав Аймура, Святослав приказал Бориславу выделить дружинников для охраны бека. После этого князь отпустил нового правителя Итиля и вместе с воеводами покинул покои Иосифа.

Теперь, когда Аймур ушёл, Борислав не утерпел, спросил Святослава:

- Пошто, княже, ты этому хазарину волю даровал, да ещё правителем назначил? Я тому дивился, да молчал при нём, а теперь спросить надумал… Он же кровопивец, живоглот, народ от него стонет, клянёт его! Ему бы голову срубить, а ты…

Святослав сердито сверкнул на него глазами, но ничего не ответил.

- Прости, княже, коли что не так сказал! Конечно, то дело державное, но неужто нельзя было спросить?

- Запомни, воевода: бояре думают, старшая дружина мне советы даёт, а решает за всех - князь! - Святослав заговорил тише, но всё так же строго: - Да ты и думать не привык, тебе бы только мечом махать… Что ж, удаль я твою ценю, а разум у тебя - как у дитяти малого. И не уразуметь тебе, что тот Аймур знатного рода, привык властвовать над простым людом. Казню я его, а кто дань будет собирать для нашей дружины? А? Голытьбе итильской поручить это? Так где ты видел, чтобы смерды, чёрная кость, градом, да ещё стольным градом правили? Даже в вольнолюбивом Новгороде на вече допрежь всех именитых мужей слушают, а не тех, кто землянки роет над Волховом. А тут Хазария, законы, что рождены в Диком поле… Не люб итильцам Аймур? Стерпится - слюбится. Зато власть! И для нас он всё сделает, чтобы шкуру свою сохранить. А польза от того всей Русской земле!

- Оно-то так, - замялся Борислав, только теперь почувствовавший, что князь, которого он привык считать прежде всего лихим витязем, воином, далеко не так прост. - Вот только зачем в Итиле ставить хазарского воеводу? Неужто нашего - получше - не найдётся?

Святослав неожиданно рассмеялся.

- Эх, Борислав! - Он положил на плечо воеводы тяжёлую руку. - Люб ты мне в сече, когда рядом со мною недругов рубишь. И знаю, что от меня в любой беде не отступишься, всегда будешь служить мне верой и правдой. За то и хотел оставить тебя посадником в Тмутаракани, как самого верного моего воя. А вот теперь думаю: справишься ли? Больно уж ты прост, друже. Многого ещё не разумеешь… Мудрости государственной надобно у ромеев учиться. И хитрости… Они в покорённых землях не всегда своих стратигов-наместников ставят, иной раз - и местных воевод, что знают каждый закуток, каждого смерда. Такой воевода выгоднее…

Борислав потупился:

- Выходит, так…

- Вот то-то и оно! Учись… посадник тмутараканский!

Занятый делами, Святослав даже не поинтересовался, где схоронился полумифический властелин Хазарии - каган, от чьего имени правил страною её настоящий хозяин, каган-бек Иосиф. Тот самый Иосиф, что всего сутки назад, покинув своё войско на произвол судьбы, в этих же дворцовых покоях с лихорадочной поспешностью отдавал приказы многочисленной челяди, торопясь спасти хоть часть накопленных сокровищ. Вокруг метались слуги и рабы, таскали сундуки и мешки с драгоценностями, а худой, костлявый каган-бек в чёрном одеянии, придававшем ему сходство с раввином, жадными глазами следил: не забыли ли чего?

Чёрной тенью следовал за правителем кряжистый косолапый темник Надир, последний из приближенных, сохранивших верность теряющему трон владыке.

- Стражу во дворе я заменил, - мимоходом докладывал Иосифу Надир. - Своих людей поставил. Не доверяю ни арсиям, ни византийцам: они хитры, как лисы, и жадны, как стервятники… - И тут же выложил другую новость:- Таксиарх Диомид вернулся в Итиль, сумел выбраться из Саркела… Я приказал не пропускать его во дворец.

Иосиф резко повернулся к Надиру:

- Стражу сменил - правильно. А Диомида зря не пустил, он мне нужен. Вели позвать его. Немедленно!

С замирающим сердцем, опасаясь самого худшего, направился Диомид во дворец. У покоев Иосифа, где обычно несли охрану наёмники арсии, теперь стояли незнакомые лучники. Они расступились, перед дверью появился Надир. Он поманил грека.

Правитель Хазарии был в своих покоях. Диомид склонился перед ним в раболепном поклоне. Сердце грека отчаянно колотилось.

- Я пришёл по твоему приказу, повелитель…

Иосиф смерил наёмника презрительным взглядом:

- Вижу, как тебе не терпелось поскорее меня увидеть. От самого Саркела бежал без оглядки…

Диомид упал на колени:

- Помилуй, не вели казнить! Дай мне возможность искупить свою вину!

- Встань. Мой гнев уже остыл. Я оставлю тебе жизнь, хотя она стоит недорого в наше смутное время. Сегодня же ночью ты отправишься к ясам и касогам. Убеди их поднять все племена на войну против русов. Обещай им золото, рабов, что угодно. Доберись до Таматархи, передай беку Сурхану: пусть соберёт всех хазар, способных держать оружие, и ударит по русам. Войско кагана Святослава затеряется на просторах подвластных Хазарии земель, истечёт кровью в мелких стычках с нашими данниками. И тогда… Ты всё понял? Золото тебе вручит Надир. Ступай!

Не случайно много лет назад дальновидный Аарон, отец нынешнего каган-бека Иосифа, разгромив ясов, женил своего сына на дочери побеждённого правителя. Этим браком он хотел укрепить связь между двумя соседними народами, вернее - надёжнее подчинить себе Аланию, страну ясов. Много воды утекло с тех пор, умерла жена Иосифа, сам Иосиф состарился, но ясы по-прежнему оставались данниками Хазарии. Именно на них рассчитывал сейчас владыка Хазарии, посылая Диомида. Пусть Тагаур и другие аланские князья соберут ополчение. У них много отборных воинов, они навалятся на русское войско, перебьют его в горных ущельях. За ясами поднимутся касоги, им помогут хазары Сурхана. А там…

Иосиф знал: Диомид приложит все старания, применит всю свою хитрость, чтобы выполнить поручение. Наёмник не упустит такой удобный случай заслужить милость каган-бека и разбогатеть.

Через час таксиарх Диомид тайно покинул Итиль…

Богдан попал в столицу Хазарии ночью. Старший из греков отдал какое-То приказание своим подчинённым и торопливо покинул их. Оставшиеся двое воинов вытащили пленника из лодки и повели по тёмным запутанным улицам, где за высоким - в рост человека - глиняным забором, напоминавшим крепостную стену, виднелись плоские крыши невзрачных мазанок. Порой улица вдруг исчезала, превращаясь в выгон или майдан, заставленный широкими, будто приплюснутыми книзу, стогами сена. Вокруг них суетились люди, внутри одного стога блеснул огонь, и Богдан догадался, что это жилища полукочевых итильских хазар.

Когда проходили через один такой майдан, из-за туч выглянула луна, залила землю мертвенным, тревожным светом. Богдан, падавший от усталости, едва волочил ноги, но всё-таки старался запомнить дорогу, по которой его вели.

Несмотря на позднее время, город не спал. Бесшумно скользили между юртами какие-то люди, прошёл караван тяжело нагруженных верблюдов, иногда, нарушая ночную тишину конским топотом, проносились всадники.

Прошёл ночной дозор.

Несмотря на то, что не было слышно ни криков, ни особого шума, чувствовалось, что город охвачен тревогой. И в сердце Богдана затеплилась надежда. Он подумал, что хазарам, ожидающим приближения русского войска, сейчас не до рабов, не до пленников. Да и грекам, кажется, не по себе - если князь Святослав уже взял Саркел, то скоро он будет и здесь. Бежать! При первой же возможности надо бежать!

Между тем они прошли уже порядочное расстояние. Наконец один из греков остановился перед высокой глухой стеной. За нею послышался собачий лай. Открылась едва заметная дверца. Заслонившая на мгновение проем тёмная фигура безмолвно подалась назад, негромко окликнула псов, и лай оборвался.

- Иди! - подтолкнул пленника один из его стражей. Они быстро пересекли большой пустынный двор, прошли мимо молчаливого слуги и окружавших его рослых, глухо порыкивавших псов. Богдана втолкнули в какую-то каморку. Он упал на твёрдый земляной пол и, несмотря на то, что попал в тюрьму, вздохнул с облегчением: что будет дальше, неизвестно, а сейчас он, во всяком случае, получил передышку. У него не хватило сил даже на то, чтобы обследовать свою темницу. Он устало растянулся на полу и тотчас забылся глубоким сном.

Разбудил его яркий свет, ударивший в глаза. Солнечные лучи врывались в настежь распахнутую дверь.

- Эй, рус! Живой?

На пороге стоял смуглый раб в полуистлевших лохмотьях, едва прикрывавших его тощее тело. Солнце отражалось от его лысого черепа, высвечивало редкую щетину на впалых скуластых щеках.

Богдан приподнялся на локтях, стараясь сообразить, где он. Вспомнил - горестно застонал.

- Ай-ай! Плохо тебе? А кушать хотел?

- А ты откуда по-нашему разумеешь? - вопросом на вопрос ответил Богдан.

Поставив на землю перед пленником миску, наполненную тёмной бурдой, положив рядом с нею несколько лепёшек, раб заговорил быстро-быстро, путая русские слова с другими - словами неизвестного Богдану языка. И всё-таки гридень кое-что понял. Этот человек - берендей. Его кочевое племя когда-то давным-давно осело на окраинах Полянской и Северской земель, наполовину обрусело. Берендеи вместе с русичами разводили скот, сеяли хлеб, охотились и бортничали, несли службу в княжеской дружине. Их села первыми принимали на себя удары хазар и печенегов, делавших частые набеги на Русь. Во время одного такого набега попал в плен к хазарам и Алташ, новый знакомый Богдана.

- Неужто нельзя сбежать отсюда?

Берендей отрицательно покачал лысой головой. Его захватили в полон молодым, привезли сюда, в Итиль, здесь он успел и состариться. Переходил от одного-хозяина к другому, у одного было плохо, у другого - ещё хуже. Но бежать? Куда? Вокруг Итиль-града по одну сторону плавни, болота, по другую - бескрайная степь. А к югу - море. Если беглец не утонет в болотах, не завязнет в трясине, то на другой же день его схватит хазарская стража. А там - казнь, мучительная, жестокая, чтобы другим рабам неповадно было искать свободу.

- Всё равно уйду!- упрямо нагнул голову Богдан. - Кто меня не пустит отсюда? Ты?

Он рывком вскочил с земли, легко отодвинул в сторону щуплого, высохшего Алташа и остановился на пороге. Четверо могучих псов, усевшись полукругом напротив открытой двери, угрожающе скалили острые волчьи зубы. Да, таких стражей не возьмёшь голыми руками! Но Алташ, он ведь может им приказать…

Берендей сочувственно смотрел на молодого пленника.

- Отзови, они же тебя послушаются…

- А дальше что? Далеко не уйдёшь.

Богдан упал ничком на землю и закрыл лицо руками. До самого вечера он лежал, не притронувшись к еде, оставленной ему берендеем. Во дворе было тихо, временами издалека доносился смутный гул. Богдан не прислушивался к нему. Если бы он знал, что это шум толпы разноплеменных жителей Итиля, встречающих войско русичей!

Ночью за ним пришли двое знакомых уже воинов-греков и снова повели его по лабиринтам городских улиц.

На этот раз они шли крадучись. Путь был недолгим, вскоре вышли к пустынному берегу реки, где столпилась кучка людей. Вместе со всеми Богдана усадили в большую лодью, тесно загруженную какими-то узлами и тюками. Это домоправитель Диомида по приказу хозяина тайно отправлял в Семендер самое ценное имущество и рабов таксиарха.

Богдана сковали цепью с другими невольниками, усадили за весла. Засвистела плеть надсмотрщика. Богдан, не дожидаясь удара, потянул на себя весло.

За бортами сонно заплескалась вода. Лодья вышла в море и медленно повернула к югу.

В числе рабов Диомида были ещё двое русичей - рослый, кряжистый Ратибор с лицом, до самых глаз заросшим густой чёрной бородой, и невысокий худощавый отрок, оправдывающий своё имя - Мал. Богдану довелось сидеть на одной лавке с Ратибором, ворочать одно весло. Осторожно, чтобы не привлечь внимание надсмотрщика, хлеставшего плетью каждого зазевавшегося гребца, Ратибор коротко поведал новому товарищу свою историю.

Он был десятником в охране богатого киевского гостя Чурилы. Их караван с грузом шелков и восточных пряностей возвращался из Дербента. Прошли Семендер, оставили в стороне Итиль - никто обиды не чинил русичам. А в Саркеле, последнем хазарском городе перед Диким полем, хитрые нукеры каган-бека решили дважды содрать десятину с Чурилы. Купец схватился за оружие, стражники и нукеры - тоже, завязалась драка. Почти всех русичей перебили, оставшихся в живых взяли в полон. Знают ли в Киеве о том, что творят хазары?

- Знают. Из-за того и пришёл сюда князь Святослав со своим войском…

И Богдан рассказал Ратибору о походе, о сече под Саркелом, о своём пленении.

А Мал? Его хазары увели из Северской земли во время одного из своих набегов. Он попал сюда совсем мальцом.

- Бежать надо, - тихо сказал Богдан. - Пробиваться к нашим, к дружинам киевским!

- Трудно, - отозвался Ратибор. - С нас и днём и ночью глаз не спускают. Разве что теперь, когда хазары хвосты поджали и в кусты глядят…

Дни стояли тихие, безветренные и жаркие. Лодья несколько дней простояла у берега небольшого острова, выжидая чего-то, а потом поплыла дальше и вскоре прибыла в Семендер, Некогда богатый хазарский город, который постепенно захирел, не выдержав соперничества с Итилем и Саркелом. С горечью узнал Богдан, что русское войско уже побывало здесь и, не задерживаясь, двинулось дальше на юг, к Ясским горам.

Вечером греческие воины, охранявшие рабов и имущество таксиарха, принесли из города вина. Они пели протяжные, заунывные песни, угощали домоправителя и надсмотрщиков. Веселье затянулось надолго.

Когда стемнело, раб Алташ добытым где-то ключом разомкнул цепи Богдана.

- Беги, - тихо сказал он, - и я пошёл бы с тобою, да сил уже нет. Ушло моё время…

- Стой! - ухватил его за руку гридень. - А Мал? А Ратибор?

- Мы уже вольные птицы, - отозвался из темноты голос Ратибора. - Торопись, отрок!

В руку Богдану сунули короткий ромейский меч.

- Бегите на полдень, - шепнул им Алташ, - выйдете на караванный путь - догоните своих…

Придерживая рукой громко колотившееся сердце. Богдан нырнул в темноту, на голос Ратибора. За каким-то строением без окон скрылся огонёк костра, возле которого веселились греки.

И тут же впереди вспыхнул ещё огонь - ночная стража с факелом.

- Это рабы грека Диомида! - выкрикнул кто- то. - Держите их!

Беглецы не успели далеко уйти от порта. А тут ещё ветер подул от моря, из туч выглянула луна.

- Вот они, держите их!

Сытые дюжие стражники настигали уставших, ослабевших от голода и тяжёлой работы беглецов, плутавших по безлюдному незнакомому городу. Стражников привлекала награда, которую можно получить за поимку рабов.

Богдан пригнулся - над самой головой просвистела стрела.

Неужели не удастся уйти?

Улочка была узкая, тёмная - тесный проезд, где едва протиснется арба, запряжённая буйволами. С обеих сторон - глухие стены глинобитных построек, высокие заборы, да ещё с одной стороны то ли выбоина, то ли канава, заполненная зловонной жижей. Бежать трудно, но лучшего места не придумаешь для того, чтобы задержать преследователей. Эта мысль пришла в голову Ратибору. Он остановился, тяжело переводя дыхание.

- Всё, други. Дальше мне не уйти. Бегите вдвоём, а я придержу их.

Из ноги Ратибора, чуть повыше колена, торчала стрела, глубоко ушедшая в тело.

Мал и Богдан в нерешительности топтались около старшего товарища.

- Понесём тебя на руках, - твёрдо сказал Малк, - а там - что будет.

- Настигнут - не отобьёмся. Лучше уходите. И меч у нас только один, - он выхватил оружие у Богдана. - Ну!

Крики преследователей, топот приближались. Ратибор с силой привлёк к себе Богдана и Мала, прощаясь с ними:

- Идите, сыны мои! А мне дорога - в сады Перуна. Я окроплю её вражеской кровью…

Взвизгнула стрела, за нею вторая. Послышался торжествующий рыв преследователей. Закрывшись щитом, захваченным у Алкаша, Ратибор, прихрамывая, шагнул вперёд. Богдан понял, что старый воин не изменит своего решения. Он потянул Мала за руку. Они побежали, невольно втягивая головы в плечи, будто это могло спасти их от стрел, всё чаще свистевших над ними. А сзади звонко залязгало железо, словно ударили в била.

Ратибор вступил в свой последний бой.

Богдану было стыдно и больно: его место там, с Ратибором! Если бы у них на всех хватило орудия…

Мал, которого он держал за руку, вдруг споткнулся, стал оседать на землю. Гридень едва успел подхватить товарища. Щуплое, сухонькое тело отяжелело, обвисло на руках Богдана.

- Что с тобою?

В горле у Мала захрипело, он что-то попытался сказать и не смог.

Прижимая товарища к себе, Богдан нащупал стрелу, торчавшую у Мала между лопаток.

Богдан остался один.

 

8

Первым воспитателем Святослава был дядька Асмуд, старый, иссечённый во многих боях воин, обожжённый ветрами дальних походов - от полуночных до южных морей. Жив ещё был отец, князь Игорь, когда Асмуд настоял на поездке молодого княжича с дружиной, отправлявшейся за данью к древлянам. Настоял - и сам потом каялся - едва сумел дядька уйти от беды, умчать своего воспитанника. А позже, когда страшно мстила княгиня Ольга за гибель мужа своего Игоря, юный княжич с дядькой Асмудом стоял на холме и глядел, как пылает подожжённый со всех сторон Искоростень. Святославу было страшно - ведь там, в городе, гибли люди, но ещё пуще боялся он высказать страх свой перед суровым учителем. Заслуженная кара постигла тех, кто посмел поднять руку на великого князя!

Позже, когда княжич подрос, он не однажды, взяв с дядькой Асмудом небольшую дружину, вылетал из Киева вдогонку за печенегами, разорившими какое-либо порубежное село Полянской земли. Иногда и Свенельд, когда не было у него неотложных дел, выезжал вместе со Святославом. Но в те годы княжичу ближе всех был его верный наставник Асмуд. Дядька учил своего питомца не только военному делу, он рассказывал о том, откуда пошла Русская земля, как живут русские люди - поляне, древляне, северяне, кривичи, словене, какие города стоят вверх по Днепру, до самого Нова-города. О Византии и Болгарии рассказывал дядька, о дивных странах, где всё не по-нашему.

- А там, за Диким полем, что есть?

Дикое поле, необъятное степное пространство, заросшее травами в рост человека, с редкими островками лесов и рощиц вдоль берегов степных рек, казалось княжичу враждебным и чужим. Оно, словно неведомый океан, подступало к южным рубежам земли Русской, выплёскивало внезапно на порубежные города и села дикие орды степняков-кочевников: торков, хазар и прочих. А ещё раньше, давным-давно, выплыло грозное и жестокое племя обров. Крепко притесняло оно пращуров наших, глумилось над ними. Минуло лихолетье, выстояла Русская земля, а тех пришельцев и след простыл. Осталась одна поговорка: «Погибоша, аки обры».

Много позже, уже на памяти дядьки Асмуда, прошли южнее Киева другие кочевники - угры, или мадьяры. Сильное, мужественное племя… С русичами они в бой не вступали, спешили на запад. За червенскими землями осели, создали своё государство.

А теперь печенеги появились…

Много бед и горя приносило русичам Дикое поле. Без следа исчезали в нём люди, каких кочевники уводили в полон, сожжённые врагом села зарастали буйной степной травой.

- В Диком поле тоже люди живут, - объяснял старый дядька. - По речкам степным русские бродники оседают, беглые смерды в глухих местах городища ставят. Добираются наши люди до Корсуньской земли, где греки-ромеи живут и хазары. В Тмутаракани - есть такая земля за Сурожским морем - тоже русичей немало. Даже в Итиле…

- Расскажи, расскажи! - требовал княжич, выпытывая у дядьки подробности.

И дядька выкладывал всё, что видел за всю свою долгую жизнь, что слышал от досужих людей.

- Я хочу побывать там, за Диким полем! - упрямо сдвигая к переносице светлые брови, говорил Святослав.

- Вырастешь - побываешь, - улыбался Асмуд.

Нет уже в живых сурового и доброго воеводы Асмуда, дядьки Святослава, приняла его к себе мать-сыра земля. Свенельд, старший наставник, совсем побелел - годы, годы! Сам Святослав вырос, возмужал, ранняя седина тронула усы и чуб. Ведёт он свои полки далеко за Дикое поле. Пала под ударами русских мечей Хазария. Уже одно море увидел князь, впереди - Ясские горы, а там ещё два моря - Русское и Сурожское.

Поход к Ясским горам оказался нелёгким. Итиль - далеко позади, пройден Семендер, взятый почти без сопротивления. Русское войско текло по безлюдной и безжизненной степи широким потоком, окаймлённым цепочкой дозоров. В самые жаркие часы дня поток замирал. Люди прикрывали головы коням попонами, чем придётся, сами искали какую-нибудь тень. Воды, которую везли в бурдюках, не хватало, люди и кони страдали от жажды.

Князь, ехавший на своём белом Кречете вслед за дозорами и проводником хазарином, взятым в Семендере, хмуро оглядывал расстилавшуюся перед ним высохшую степь, раскалённый песок, слепящие глаза солончаки. Вокруг ни одного холма, ни одной возвышенности, только песчаные волны дюн кое-где приподнимались над землёй. Зной расслаблял людей, однообразие лишало душевных сил. Дружинники давно уже сняли раскалённые кольчуги с бармицами, шеломы, прикрывались от солнца епанчами и свитками. Даже Борислав, всегда неунывающий, притих, ссутулился в седле. Его гнедой жеребец тяжело переставлял ноги, увязавшие в горячем песке.

В полдень, когда солнечный жар стал совсем нестерпимым, Святослав приказал сделать привал. Растянувшиеся на много вёрст дружины остановились. Воины принялись втыкать в песок копья и мечи, натягивать на них одежду, делая навесы, под которыми можно было бы спастись от палящего солнца. Понуро стояли кони, опустив головы, безразличные ко всему. Они оживились лишь тогда, когда сотники и десятники стали раздавать воду из вьючных баклаг и бурдюков. Лошадям её досталось мало, людям - и того меньше.

Перед заходом солнца, когда жара спала, войско снова тронулось в путь. После предыдущего перехода и не менее трудной днёвки кони едва волочили ноги.

Прошла ещё одна ночь. Князь торопился, сокращал привалы - воды оставалось совсем немного, надо было возможно быстрее добраться до ближайшей реки. А колодец на пути встретился лишь однажды, да и то почти пересохший…

В начале дня успевшая раскалиться от солнца песчаная равнина стала оживать, зашевелилась. Поднялся ветер, заструился песок под копытами лошадей. В пыльном облаке исчезло солнце. Кони стали. Люди пытались закрыться от секущего лицо горячего, воющего ветра. Песок забивался в глаза, уши, ноздри, проникал сквозь одежду, острыми иглами колол пропотевшее тело.

Свенельд посоветовал переждать песчаную бурю. Но Святослав торопил:

- Воды только на один переход осталось. А кто знает, когда буря кончится? И надёжен ли провожатый? Хазарин… Можно ли верить ему?

- Я - верю, - как обычно, не согласился с ним Свенельд. - Это простой хазарин, не каган-бек. Да и сам я знаю дорогу, проходил тут когда- то.

Князь молчал, раздумывая. Из пыльной завесы вынырнул Борислав.

- Чего стоим, княже? - глядя на Святослава, спросил он. - Время дорого, надо спешить - может, засветло доберёмся до воды.

Святослав будто пробудился от дум.

- Вперёд! - И, не оглядываясь, потянул Кречета за повод, шагнул навстречу буре.

И дружина пошла за ним дальше, всё больше углубляясь в песчаный океан, где не было ни дорог, ни приметных вех, ничего, кроме пылящих песчаных барханов. Свенельд держался поближе к проводнику, приглядываясь к тому, как хазарин по известным только ему приметам угадывает путь в свистящей пыльной мгле. Нет, сам бы он не отыскал здесь дорогу!

Только когда стало уже совсем темно, хазарин разжал пересохшие губы:

- Надо ночевать тут. Речка близко, завтра утром его найдём. Сейчас боюсь сбиться.

Святослав приказал остановиться, напоить коней, раздать воинам остатки воды.

Через несколько минут все бурдюки с драгоценной влагой, снятые с Вьючных лошадей, опустели. Люди, уставшие бороться с ветром, падали у песчаных сугробов и засыпали мёртвым сном. Нерассёдланные кони робко топтались около своих хозяев, позвякивая уздечками.

Святослав тоже приткнулся к песчаному сугробу, укрыл голову походной епанчой и уснул.

Наступило утро. Буря затихла, небо было синим-синим, солнце плыло в нём, будто в бескрайном озере. Святослав проснулся от холода, огляделся. Проводник стоял неподалёку от него, выжидая. Дружинники поднимались, оглядывали коней, чистили их, вытряхивали песок из попон и седел.

- Пойдём, коняз? - вопросительно посмотрел на Святослава проводник. - Уже недалеко речка.

Сейчас, в это тихое, безветренное утро, прошедший день казался дурным сном. Князь встал на ноги:

- Рында, труби поход!

И снова потянулась между выросшими за время бури песчаными буграми бесконечная колонна спешенных конников. Люди шли молча и каждый думал об одном: встретится ли на их пути спасительная вода? Если же до реки ещё два-три перехода, то не видать русским воинам ни Ясских гор, ни родного Днепра.

Неожиданно впереди, где шёл дозор, заржал один конь, ему откликнулся другой.

«Воду чуют», - догадался Святослав.

За песчаным бугром показалась чахлая зелёная рощица. Дальше тянулась лента камышовых зарослей.

- Вода! - крикнул гридень Чудин. - Речка!

Святослав повернулся к проводнику. Тот отрицательно покачал головой:

- Нет, коняз, это… болото. Настоящая вода - дальше.

Но его негромкий голос потонул в рёве сотен пересохших от жажды глоток:

- Ре-е-ка-а!!!

Река оказалась призраком. Пески и зной высосали воду из старицы, от неё остались жалкие лужи.

Тысячи людей кинулись в эту жидкую грязь, надеясь утолить мучившую их жажду. Дружинники тянули за собой коней, кони ржали, протискиваясь к влаге, топтали людей, припавших к мутным лужицам.

- Назад, все - назад! - яростно загремел Святослав, но его окрика никто не услышал.

На одно мгновение в глазах князя мелькнула растерянность. Он оглянулся.

- Гридни, ко мне!

Молодые, сильные воины окружили князя. Воспалённые глаза блестели на обожжённых солнцем лицах, губы потрескались, скулы обтянуты кожей. Но каждый из них - весь внимание. Святослав оглядел их и несколько успокоился. Есть ещё у него дружина!

И тут заговорил молчавший до этого проводник. Ломая русские слова, начал что-то объяснять.

- Река уже близко? - догадался Святослав. - За этой старицей? Эгей, гридни! Соберите воевод, тысяцких. Скажите: князь велел идти дальше. Река уже близко!

В невообразимой толчее пробирались гридни. Проталкивались между всадниками, топтали припавших к болотной жиже людей, хлестали плетями по чему попало. К Святославу подъехали воеводы.

Князь указал на юг:

- Река - там. Ведите воев дальше.

Хлынул поток, топча камыши, медленно, устало вымахнул на другой берег старицы, на песчаный бугор. И оттуда все увидели ленту чистой воды, окружённую купами ив.

На берегу реки Кумы Святослав дал воинам сутки отдыха. Затем собрал воевод, стал советоваться: поворачивать ли сразу на запад, в сторону Сурожского моря, или вступить на землю ясов и идти через неё.

Воеводы молчали. Стыдились вчерашней растерянности, хмуро глядели под ноги.

- Тебе виднее, княже, - сказал Свенельд, - ты и решай.

- Тебе виднее! - передразнил его Святослав. - Ты уж не серчай на меня, воевода, скажу тебе прямо: учил ты меня сызмальства уму-разуму, учил, как витязем стать, а сейчас размяк, ровно баба! Негоже старому вою на молодого кивать. Я жду, что ты добрым советом пособишь. Вы, бояре, князю подпора, на вас моя власть держится. Давайте думать купно.

- На этом берегу - голодно, ни градов, ни весей, - подал голос Борислав. - А у нас вой отощали, кони притомились.

- А на том?

- Там и вода, и дичина, и буйные травы…

- А что? - оглядел своих бояр Святослав. - Дело говорит Борислав. Как мыслите, воеводы?

Все одобрительно загудели.

- Ну, быть по сему. Идём к горам. - Святослав тряхнул чубом. - А буде встретят нас ясы оружно, не захотят пропустить к Тмутаракани - копьём проложим дорогу!

Отдохнувшее войско снова двинулось вперёд.

Ближе к горам начали попадаться заросли кустарника и целые лесные острова, не очень зелёные, прибитые зноем, но всё же дающие тень. А ещё дальше леса синели сплошным ковром укрывая подножия высоких Ясских гор. Эти предгорные леса были границей хазарских владений, в глубь лесов степняки хазары не решались проникать, хоть ясы и были их данниками.

До гор было ещё далеко, но при виде их дружинники повеселели. Даже кони ожили, пошли бойчее, стремясь поскорее добраться до тени и влаги.

Переправившись через реку, князь вместе с гриднями оторвался от старшей дружины, ускакал далеко вперёд. Только конные дозоры маячили перед ним. Легко дышалось на этом просторе, таком не похожем на оставшуюся позади песчаную степь. Здесь всюду была жизнь: цветы и буйные травы, птицы, вырывавшиеся из-под конских копыт, табуны сайгаков, мелькавшие вдалеке. Будто снова возникло Дикое поле, но ещё более прекрасное и щедрое, окаймлённое на горизонте синей цепочкой гор.

Глядя на горы, Святослав вспомнил свой терем, боярские терема, вот такой же зубчатой цепью - если глядеть издали - возвышавшиеся на Старокняжеской горе, высоком холме в Киеве над Днепром. Он вспомнил Киев, и сердце вдруг сжалось тоскливо и сладостно.

Раздумья князя прервал гонец, прискакавший от далеко ушедшего вперёд дозора.

- Стой князе! Впереди - неведомые люди.

 

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. БОГДАНОВА СУДЬБА.

 

1

Всё ещё не веря в то, что ему удалось вырваться из хазарской неволи, Богдан спешил на юг. Сердце сжималось от боли при мысли о погибших в Семендере товарищах. Но мог ли он, безоружный, один против многочисленной стражи, отстоять Мала и Ратибора? Скрепя сердце Богдан шёл по караванной тропе. Он решил во что бы то ни стало догнать войско князя Святослава, присоединиться к своим гридням.

Богдану повезло: на второй день пути его нагнал караван арабского купца Джейхани. Богатый гость возвращался из Киева в родные края. Он благосклонно отнёсся к молодому русичу, распорядился одеть его и кормить до тех пор, пока их пути не разойдутся. Когда Богдан стал благодарить щедрого хозяина каравана, спасшего его от голодной смерти, тот заговорил на языке русичей:

- Не меня благодари, а своего бога Волоса, покровителя земледельцев и торговых людей. Ты гадаешь: зачем я тебе добро содеял? Свою же выгоду блюду - знаю, что ты князю или воям его похвалишься, как тебя гость заморский выручил. Добрая слава обо мне пойдёт, до вашего Киева докатится. А нам, гостям торговым, того и надо - чтоб добрая слава шла впереди нас, двери нам открывала. Мы за нею весь свет обойдём скорее, чем если бы шли оружно. Разве не так?

Ещё не старый араб выделялся среди своих спутников мужественной красотой, гордой осанкой. На смуглом его лице, обрамлённом седеющей бородой, под зелёной чалмой горели живые черные глаза. Он был горд, но не заносчив, горяч, но не вспыльчив.

Русский дружинник, бежавший из хазарского плена, заинтересовал араба. Джейхани на привалах дотошно расспрашивал его и о хазарах, и о том, как живут русские люди, об их обычаях. Видя, что русич никак не может поладить с предоставленным ему верблюдом, Джейхани велел одному из своих слуг пересесть на это непокорное животное, а Богдану отдать своего коня. Теперь они могли беседовать и в пути, придерживая рядом своих коней.

Вначале расспросы арабского гостя о Русской земле вызвали у гридня подозрение: не хазарский ли лазутчик этот чужак? Потом, когда он узнал Джейхани поближе, подозрения рассеялись. Нет, араб не был другом хазарам. Однажды Джейхани рассказал Богдану сказку.

От одной матери и отца были рождены два брата. Звали их Рус и Хазар. Росли они вместе, рядом скакали в чистом поле, объезжая молодых коней, спали под одной крышей. А потом оба полюбили одну девушку, самую прекрасную в их племени. Будто змея проползла между братьями, стали они косо поглядывать друг на друга, соперничать в любом деле. А гордая Итиль смотрела на них и щурила свои прекрасные глаза, не знала, кому отдать предпочтение.

В ту пору беда пришла: подступили враги к земле, где жило племя братьев. С двух сторон подошли. И сказала девушка братьям:

- Идите каждый в свою сторону. Кто сильнее в бою с врагом окажется, тому я и отдам своё сердце.

Рус сел на коня, взял саблю и щит и отправился на запад. Долго ехал по степи, до лесного края добрался. Увидел врагов, что на его племя идти войной собрались, выхватил саблю из ножен и кинулся в бой. Сражался Рус за свой дом родной, за любовь свою, за самого себя. Многих недругов поразил он, но и сам упал с коня, весь израненный.

Поражённые отвагой Руса, враги повернули коней, решив, что не победить им племени, вырастившего такого отважного воина. Руса подобрал старый дервиш, принялся врачевать его раны.

А Хазар тем временем встретился на востоке с другой враждебной ордой.

- Кто ты? - спросил его каган этой орды.

- Я, - ответил Хазар, - проводник. Вы попали в незнакомые края, не знаете, где можете найти гибель, а где ждёт вас богатая добыча, где можно взять полон, коней и много всякого добра. Заплатите мне - проведу.

Согласились враги, и провёл их Хазар, минуя свои вежи, к соседнему племени. Нежданно-негаданно обрушилась на мирных жителей орда, мужчин порубила, женщин и детей увела в неволю. Всё добро себе забрала, а часть добычи, как договаривались, отдала Хазару.

Вернулся Хазар домой, хвалится перед гордой Итиль своей сметкой. Ловко провёл он врагов, да ещё нажился при этом, богатое приданое привёз своей невесте!

- Уходи! - твёрдо сказала ему красавица. - Не стану я женой предателя, нажившегося на чужом горе. Сердце отдам Русу!

Но не дождалась она второго брата. Пришла весть, что погиб Рус в бою, не пропустив пришельцев к становищу родного племени. И только теперь поняла Итиль, что именно его, этого смелого воина, любило её сердце. Но разве вернёшь мёртвого!

Охваченная неутешным горем, наложила на себя руки гордая Итиль. В память о ней люди назвали её именем широкую и полноводную реку, что протекала через их степи.

Рус возвратился слишком поздно. Узнал всё, что было, и погнал коня на запад, прочь от родных мест. Там нашёл новую семью, от его рода пошли русы - ныне могучее и многочисленное племя.

А Хазар осел у реки Итиль. Основал каганат Хазарию, стал пошлину взимать со всех, кто проезжал через его землю, разбогател ещё больше.

Потомки Руса и Хазара забыли о своём родстве. В разные стороны разошлись их дороги.

И многое ещё поведал Богдану араб Джейхани. Богдан слушал рассказы арабского гостя, будто дивную сказку.

Караван шёл по местам, где за несколько дней до него двигалось русское войско. Богдан с замирающим сердцем бросался к погасшим кострам, за которыми, может, недавно сидели княжеские гридни. Он подолгу всматривался в сизую полынную даль, напрягал до боли глаза, но не видел там ни пеших, ни конных. Только зубчатые вершины гор всё явственнее поднимались на горизонте.

Миновали небольшой хазарский город, настороженный, притихший - войско русов побывало в нём всего день назад. Впереди победителей летела молва о разгроме войска каган-бека, о гибели неприступного Саркела, о том, что русский каган Святослав поклялся смести с лица земли все хазарские города и кочевья. Дружина местного бека поредела без боя в ожидании грозного нашествия, а русы, не встретившие сопротивления, получили дань, запаслись водой и провизией и ушли дальше, на юг, не оставив здесь ни одного воина. Собираясь на майдане, жители тревожно шумели, гадали: не вернутся ли русы?

Миновав этот город, караван сделал крюк, обходя безводную степь, затем снова вышел на торную тропу. Дальше путь его лежал по берегу Джурджанского моря - на Дербент.

Богдан простился с гостеприимными арабами и свернул на запад, надеясь вскоре отыскать оставленный русичами след. Джейхани на прощание подарил гридню короткий кинжал и лук с колчаном, полным калёных стрел. Тут, в дикой степи, ох как пригодился бы и конь, но и на том спасибо доброму гостю: теперь не безоружен Богдан, глядишь, и коня или верблюда отобьёт себе где-нибудь…

Чем ближе к горам, тем оживлённее становилась степь. В балках, заросших кустарником, в рощицах, раскинувшихся на холмах, сновали птицы и мелкие зверьки. Из густой травы тяжело вспархивали грузные дрофы. Богдан подстрелил одну из них, дня на два запасся мясом.

Вскоре он наткнулся на след, оставленный русским войском: конница протоптала в степи широкую дорогу. Но как ни торопился за своими Богдан, никак не мог угнаться - видать, конные посадили пеших ратников на крупы своих коней, чтобы ускорить ход. Тревожно и тоскливо было идти одному по незнакомой безлюдной земле, где возможна встреча с хазарами или ясами. Раньше, пока он брёл по пустынным пескам, ему было труднее, но спокойнее. А теперь казалось, что вот- вот из-за куста взовьётся аркан, свистнет чужая стрела…

К вечеру Богдан вышел к реке. Он не решился в сумерках искать брод или переправляться вплавь - вода быстрая, крутит коряги в водоворотах. Нашёл впадину под береговым обрывом, над самой водой, углубил её, сделал нору. Для безопасности ещё большой камень втащил туда, чтобы укрыться за ним - мало ли какое зверье тут бродит.

Ночь прошла беспокойно. Зыбкую тишину время от времени нарушали крики неведомых зверей и птиц, шорохи, всплески воды - то ли русалки, то ли крупная рыба плескалась в реке. Только перед рассветом гридень забылся тревожным сном, но ненадолго - внезапно его разбудил громкий хриплый рёв, разнёсшийся над рекой.

«Кто это? - Богдан осторожно высунул голову из своего укрытия. - Барс? Или, может, тот самый зверь барб, про которого рассказывал Мечник? Помоги мне, Перун, не доведи с ним повстречаться…»

Над рекою плыл молочный туман. Снова стало тихо.

Богдан выбрался из убежища, когда уже поднялось солнце. Он без особого труда отыскал брод, перебрался на другой берег и вскоре наткнулся на следы покинутого русского лагеря. Зола одного костра была ещё тёплая.

Эх, не надо было задерживаться…

Сейчас, пока солнце ещё не слишком припекало, Богдан торопливо шагал по широкой зелёной долине, поднимавшейся к горам пологими уступами. Горы приближались, меняли свои очертания, их синие вершины приобретали зелёный цвет. А ещё дальше, за ними, будто ледяная глыба, врезался в небо белоснежный двуглавый пик.

Горные отроги всё больше сжимали долину, заставляли реку петлять, виться змейкой между ними. Таким же извилистым стал и путь Богдана.

«Наши шли по долине, - подумал Богдан, - в обход вон того хребта. А чего я за ними потащусь? Махну-ка я прямо, через хребет. Так намного ближе, скорей догоню дружину».

Он нашёл едва заметную тропку, которая повела его сквозь густые заросли тёрна и орешника по довольно крутому склону. Подъем становился всё круче. Богдан обливался потом, но упрямо карабкался вверх. Он с облегчением вздохнул, когда вступил в глухой буковый лес, плотно сомкнувший кроны столетних великанов над густым низеньким подлеском. Здесь можно было позволить себе короткую передышку.

В лесу стояла знойная тишина. Ни зверя, ни птицы, казалось - все попрятались, дожидаясь вечерней прохлады. Только рыжие муравьи деловито сновали вверх и вниз по шершавой коре бука, к которому прислонился Богдан. После почти бессонной ночи гридня стало клонить в сон. Чтобы не уснуть, он с большим усилием заставил себя подняться и побрёл дальше, спотыкаясь о торчащие из земли корни.

Лес окончился внезапно. Ровная седловина хребта оказалась почти лысой, заросшей только пахучими травами с ярким узором цветов. В глаза Богдану ударил солнечный свет. Над хребтом в синем небе плыли лёгкие белые облака.

- Ой! - гридень внезапно качнулся назад, в тень леса.

Далеко впереди, на фоне синего неба, виднелись тёмные силуэты двух всадников. Легкие, поджарые кони нетерпеливо приплясывали над обрывистым склоном, круто сбежавшим вниз, к долине. Всадники в тёмной одежде, туго перетянутой в талии тонкими поясами, в лохматых шапках не походили ни на русичей, ни на хазар, хотя луки у них были вроде русских, а вместо мечей на боку у каждого висела кривая, как у степняка, сабля. Ясский дозор!

Кто знает, как встретят ясы русича? Богдан решил не рисковать понапрасну. Он начал отходить вдоль опушки, от дерева к дереву, чтобы неприятельский дозор не заметил, вниз, вниз, в долину.

Удалившись на безопасное расстояние от ясов, Богдан пошёл быстрее, лавируя между толстыми стволами деревьев. Спускаться по отлогому лесистому склону было куда легче, чем подниматься на гору. Мох, устилавший землю, мягко пружинил под ногами, скрадывал звуки шагов.

Впереди показался просвет между деревьями. Богдан заторопился, поскользнулся на замшелом камне.

Поднимаясь, он увидел такое, что заставило его замереть.

- Туры… - тихо прошептал он.

На лесной поляне паслось стадо могучих животных. Массивные бурые быки с косматыми горбами-загривками держались ближе к середине поляны, где росло несколько молодых ясеней, обгрызали их кору, с шумным сопением жевали листья. За ними, на противоположной опушке, спокойно щипали траву коровы - поменьше ростом. Рядом резвилась пара неуклюжих телят.

Гридень замер, прижавшись к стволу старого бука. Он смотрел на зубровое стадо, не решаясь покинуть своё укрытие, и думал о том, какие странные эти туры, таких ему ещё не доводилось видеть.

Внезапно один бык поднял голову с кривыми толстыми рогами, перестал жевать, будто прислушиваясь. Что-то его встревожило, и бык глухо, протяжно замычал.

Вот и другие быки насторожились. Замычало всё стадо, быстро сбиваясь в круг, выставляя рога наружу. Крупные зубры старались заслонить собою телят, сразу притихших и присмиревших. Но один телёнок, видно, младший, совсем неловкий и неуклюжий, замешкался, не успел укрыться. Он жалобно замычал, и тотчас из-за деревьев что-то длинное, рыже-чёрное, полосатое взвилось в воздух и с рёвом обрушилось на малыша.

Тяжёлая когтистая лапа ударила телёнка по загривку, хрустнули кости. Хищник метнулся назад, к лесу, со своей добычей. Только на одно мгновение замерло в оцепенении зубровое стадо, и вот уже ближайший к телёнку бык, будто каменная глыба, обрушившаяся с крутой горы, ринулся вперёд. Кривые рога подцепили полосатого зверя, с силой подкинули вверх. Едва хищник коснулся земли, как всё ревущее стадо сомкнулось над поверженным врагом, втаптывая его в сырую почву тяжёлыми копытами.

Богдан осторожно, опасаясь выдать себя малейшим шорохом, стал отходить в глубь леса - подальше от рассвирепевших зубров. Стадо ещё долго не успокоится после нападения тигра - того самого зверя барба, о котором рассказывал Богдану старый Мечник.

Думая только о том, как бы не выдать себя, Богдан не заметил второго хищника, мелькнувшего между деревьями. Это уходила тигрица, потерявшая своего друга.

Медленно, шаг за шагом, Богдан отступал в чащу. Зубры ещё бушевали, злобно метались по поляне, будто мало им было одного затоптанного врага. «Чур меня! - подумал гридень. - Увидят туры - и мне то же будет». Он пятился и пятился, пока не забрался в лощину, заросшую колючим кустарником. Только здесь он перевёл дыхание.

И вдруг ему показалось, что кто-то следит за ним из чащи. Ощущение было такое явственное, что по спине мурашки поползли. Кто-то, человек или зверь, упорно смотрел ему в спину. Гридень неожиданно, чтобы обмануть неведомого врага, упал ничком на землю, приподнял голову и стал вглядываться в ту сторону, откуда почудилась ему опасность. Рука крепче сжала нож, подарок Джейхани.

Нет, всё было спокойно. Только стайка мелких синиц попискивала над Богданом в листве молодого бука. Жёлто-голубые пичуги с любопытством разглядывали незнакомца и о чём-то совещались.

Неподалёку стучал дятел, настойчиво и упорно долбил подгнившее дерево. Чуть подальше, в другой стороне, застрекотала сорока. С чего бы это она?

Сорока - зловредная птица. Сама воровка, но, чтобы отвлечь от себя подозрения, вечно старается выдать кого-нибудь другого. Ни один человек, ни один зверь не пройдёт, не замеченный сорокой. Кого же она приметила на этот раз?

Здесь, в предгорьях, лес был совсем не такой, как в родных местах Богдана. Он казался куда глуше и таинственней, замшелый и дикий, с опушками, заросшими непролазным колючим кустарником. Богдан чувствовал себя здесь новичком. Хорошо, что он не нарвался на стадо здешних буйных туров. А кто знает, какие ещё враги встретятся ему в этом лесу?

Он поднялся, подумав, что всё равно надо идти вперёд. Раз решил перевалить через хребет, чтобы сократить путь, то теперь отступать поздно.

Богдан определил по солнцу направление и снова стал взбираться на подъем. Кое-как он добрался до гребня хребта, вышел на открытое место над обрывом и убедился, что впереди лишь новая лощина, глубокая и тесная, а настоящий гребень дальше, за нею. Вздохнув, Богдан начал спускаться по почти отвесной стене. Она вся растрескалась, казалось, её сложили из отдельных каменных плит. Выступавшие камни качались под ногами Богдана, он с трудом удерживал равновесие, цепляясь руками за древесные корни, свисавшие с обрыва.

Ему снова показалось, что кто-то за ним следит. Но всё его внимание было поглощено тем, чтобы не сорваться. До конца спуска оставалось совсем немного, когда внизу, в зарослях, послышалось угрожающее рычание. Гридень похолодел. Он замер, прижавшись к каменной стене.

В кустах мелькнула полосатая шкура, затем показалась большая круглая голова с прижатыми ушами и хищно оскаленной пастью. Барб!

Зверь был близко, в каких-то десяти пядях от ног Богдана. Он сжался, готовясь к прыжку, а гридень даже за нож не мог взяться - руки заняты. В отчаянии Богдан рванулся вверх и вдруг почувствовал: корень, за который он уцепился, поддаётся под руками.

Хищник немного задержался с прыжком. Он взвился в то мгновение, когда Богдан, потеряв равновесие, уже падал вниз, на лету стараясь выхватить из-за пояса нож. Они оба упали на дно расселины, заваленное обломками камня, и оба одновременно встали на ноги друг против друга: человек и огромная полосатая кошка.

Гридень почувствовал на своём лице горячее дыхание зверя. Он знал, что ему терять нечего, и первый кинулся на своего противника, стремясь достать его ножом под лопатку, чтобы поразить в самое сердце. Страшный удар тигриной лапы пришёлся по пустому месту, когти лишь оцарапали плечо человека. А нож, добрый нож работы арабских мастеров нашёл свою цель, с силой вонзился в тело зверя по самую рукоятку.

Падая, тигрица (а это действительно была подруга недавно погибшего в стычке с зубрами тигра) подмяла под себя Богдана. Уже в агонии она опустила слабеющую лапу на голову противника, сорвала с неё лохматую шапку. Богдану показалось, что в него ударила молния, в глазах у него вспыхнул яркий свет, затем он почувствовал, что проваливается в темноту. Последнее, что он слышал, - грохот обвала, швырнувшего камни со скалы в узкую расселину.

Богдан пришёл в себя от чьего-то осторожного прикосновения. Он с трудом разлепил веки, попробовал приподняться и тут же замер: в упор на него смотрел незнакомый человек, смотрел пристально и даже с беспокойством. Гридень успел разглядеть смуглое, с правильными чертами лицо, зелёные глаза, полуприкрытые длинными ресницами, а затем всё поплыло перед ним, скрылось в тумане.

Окончательно он очнулся, почувствовав холод на лице. Прохладные струйки воды текли по его лбу и щекам.

- Живой?

Спросили его по-хазарски, и Богдан закрыл глаза, тихо застонал - не от боли, а только от одной мысли, что после стольких мытарств он снова попал в лапы к своим врагам. Но тут же этот вопрос повторили на языке русичей.

Человек в потрёпанной одежде - то ли свитке, то ли хазарском халате с длинными рукавами - стоял на коленях перед Богданом и прикладывал к его голове мокрую тряпицу.

- Может, попить хочешь? Тут недалеко криница, вода холодная…

Голос был женский, и говорила эта невесть откуда взявшаяся женщина на родном языке Богдана.

- Русич я, русич! - хрипло выкрикнул гридень. - Из дружины киевского князя…

Женщина встрепенулась, из-под лохматой бараньей шапки на плечи её упали светлые, почти золотые волосы. Большие зелёные глаза, похожие на русалочьи, изумлённо смотрели на гридня, веря ему и не веря.

- Ой боже ж мой, Перуне! Неужто правда? Русич?

- Правда, сущая правда. Клянусь Перуном и Волосом!

Нет, она всё ещё не верила.

- А чего ж ты такой чудной? И платно на тебе не наше, не русское, и лук хазарский, а кинжал - ясский…

Кинжал… Только тут мысли Богдана вернулись к недавней схватке со страшным противником. Он почувствовал, что его ноги прижаты к земле чем-то тяжёлым. Гридень приподнялся и увидел оскаленную пасть зверя, стекленеющие его глаза. Женщина перехватила взгляд Богдана.

- Наповал свалил барба, такое не каждому вою удаётся! А зверь, уже мёртвый, прикрыл тебя от камней, что сверху падали…

Она помогла гридню выбраться из-под туши тигра. Богдан поднялся. Голова гудела, как пустой казан, но руки и ноги были целы. Он внимательно осмотрел незнакомку.

- Так ты говоришь, что я чудной? А ты - не чудная? Похожа на волхва, что живёт у нас на горе, возле Перунова требища. Тот такой же косматый, только ещё в звериные шкуры одетый.

- На волхва?- она ещё шире раскрыла глаза и вдруг звонко рассмеялась. - Ой, правда! На лешего я скорей похожа…

Её звали Злата. За золотые косы, за золотой весёлый смех, за золотое сердце, за золотые руки. Родилась и выросла она в тёплом краю на берегу Русского моря, где оно соседствует с морем Сурожским, в торговом городе Тмутаракани. Отец и братья Златы рыбачили, платили десятину хазарскому беку, ещё и на продажу немало оставалось от улова. Море кормило и одевало не только их семью. Жили его дарами рыбаки русичи, греки и касоги, всякий люд, что приходил сюда из иных краёв в поисках лучшей доли. Но богатства свои море отдавало за дорогую плату. В сильную бурю не вернулись домой ни отец, ни братья. Мать вскоре слегла с горя и больше не встала.

Так Злата осталась одна-одинёшенька на всём белом свете. Некому было за неё заступиться, когда приглянулась она беку Сурхану, полновластному хозяину Тмутаракани. Силой умыкнули осиротевшую девушку. Хотел приблизить её к себе Сурхан, сделать своей наложницей, но Злата едва глаза ему не выцарапала. Строптивую невольницу заставили делать самую чёрную работу, а вскоре бек подарил её своему родичу в Семендер. Там она прожила больше года без всякой надежды на избавление. Но потом вдруг в городе начался переполох, пошёл слух о приближении войска киевского князя. Присмотр за невольниками ослабел, и однажды ночью Злате удалось бежать.

Сердце Богдана будто кто рукою сдавил: как похожа судьба Златы на его собственную, на судьбу погибшей Рославы! Одинаково тяжело живётся смерду что под Киевом, что в Тмутаракани - хазарский бек не лучше русского толстосума! Богатый бедного гнёт, последнее у него отнимает.

Под густым загаром, под пылью дорожной лицо у Златы будто с той картины ромейской, что видел Богдан в Киеве, иконой она называется. А одеть бы её в чистое платно, серьгами да гривной серебряной украсить - ох как хороша была бы она! Даже глаза потупил гридень, подумав об этом, и тут же ему стыдно стало: быстро забыл Рославу…

- И ты домой, в свою Тмутаракань, надумала добираться? - тихо спросил он, не поднимая глаз.

- А куда ещё? Даже птица по весне летит в родные края… И я пошла на заход солнца, думала: когда-нибудь да доберусь. Таилась от лихих людей, ягодами да кореньями кормилась, рыбу ловила - як рыбе привычная.

- Варила?

- Сырое всё ела. Где бы я огонь взяла?

- А дальше что думаешь делать? - спросил Богдан.

- Снова пойду, куда шла.

Он внимательно посмотрел на неё.

- Нам, выходит, по пути. Пойдём вместе?

- Пойдём, - без колебаний согласилась она. - Я тебе в тягость не буду. Только сейчас уже дело к вечеру идёт. В темноте отсюда не выберемся, заночевать придётся.

Богдан увидел густые тени в расселине, золотые блики заходящего солнца высоко над головой.

- Заночуем, если ты не боишься со мною вдвоём оставаться. Костер разведём, огниво у меня есть. Я шкуру с этого зверя сниму - жалко такое добро бросать…

Девушка посмотрела на гридня с сомнением: стоит ли тащить на себе такую тяжесть? Но ведь редкая добыча… Она слыхала, что барбы не часто в этих местах встречаются. А насчёт того, что она, может, боится оставаться с ним вдвоём… Злата тихонько рассмеялась: она приметила, как краснел этот храбрый воин, поглядывая на неё.

- Ты чего? - удивился Богдан, услышав её смех.

- Да так просто… - ответила девушка, лукаво улыбаясь.

Ночь они провели в расселине, по очереди дежуря у костра. Утром, едва рассвело, тронулись в путь.

Злата оказалась добрым товарищем Богдану. Сильная и выносливая, она лучше гридня знала местные условия и сама выбирала наиболее удобную дорогу. Выйдя из ущелья, они спустились в долину, где сохранились следы проходившего здесь недавно русского войска, затем снова начали взбираться на гору.

Идти вдвоём со Златой было веселее, чем одному, но зато и труднее. Богдан полностью доверял своей проводнице, и та, увлекая его за собой, легко, без малейшего усилия, карабкалась по крутым склонам. Подъем становился всё круче. Богдан начал задыхаться, а девушка, не оглядываясь, всё шла и шла вперёд.

- Погоди, Злата, - наконец не выдержал, взмолился он. - Давай передохнем малость.

Она обернулась, поглядела на него с усмешкой. Ярко блеснули её белые зубы.

- Я думала, что ты простого роду, а выходит - боярского.

Насмешливые слова девушки уязвили его, но он сдержался, лишь буркнул негромко:

- Рада, что скачешь, как коза, а я к горам непривычный.

- Привыкай! - подзадорила она Богдана, но, встретившись с его взглядом, вдруг опустила глаза, смутилась отчего-то. - Я в горах тоже не так уж часто бывала… Ладно, давай передохнем, нам ещё по этой прогалине идти до самой вершины. А там - вниз, легче будет.

- Стой! - Богдан внезапно потянул Злату назад, в тень леса. - Видишь? Дозор! Не пойму, кто это: ясы или касоги?

- Ясы, - твёрдо сказала Злата. - Это их земля, до касогов мы ещё не дошли. А вон ещё конные вой, гляди дальше!

Вдалеке виднелись ещё несколько всадников. Ясские дозоры внимательно наблюдали сверху за долиной. Там, внизу, вдоль реки, ползла длинная извилистая змейка.

- Наши! - вскрикнул Богдан и тут же прикусил язык.

Он заметил то, чего не было видно снизу, от реки: на дальнем краю долины, за леском, шевелилась другая такая же змейка, выползавшая навстречу первой. Вот её голова замедлила движение, начала раздуваться, постепенно перегораживая долину.

Злата вопросительно посмотрела на Богдана.

- Да, ясское войско. Будет сеча. Надобно нам поспешать туда, - ответил Богдан.

Он торопился. Предстоящая сеча не страшила его - Богдан уже не раз смотрел в глаза смерти с тех пор, как стал гриднем. Ему не терпелось встретиться со своими боевыми товарищами, вместе с ними врубиться во вражеский строй.

- Придётся шкуру бросить, - нерешительно сказал Богдан, сожалея, что не сделал этого раньше - его ноша с каждым шагом казалась ему всё тяжелее. - Брошу, разрази меня гром!

- Ноги я побила, - тихо отозвалась Злата, - трудно идти босой по камням. А из шкуры можно постолы сделать.

Богдан посмотрел на её ноги, увидел сбитые в кровь пальцы. Сердце его дрогнуло от внезапно нахлынувшем жалости. Как же это он раньше не догадался?

Ни слова не говоря, гридень развернул тигровую шкуру, ловко отхватил ножом сначала один кусок, затем другой. Отрезал несколько тонких полосок - шнурков.

- На, замотай ноги. Потерпи малость, скоро мы добудем тебе сапожки - сафьяновые, добрые.

 

2

За тысячу лет до похода Святослава из-за Джурджанского моря в Придонье и Прикубанье пришли воинственные кочевники аланы. Это был могущественный народ, совершавший походы и на юг, и на запад, в пределы Римской империи.

Нашествие гуннов, хлынувших в IV веке нашей эры из Азии в Восточную Европу, подорвало могущество алан. Часть их вместе с захватчиками ушла на запад и растворилась среди других племён, часть переселилась на юг, за Кубань и Терек. Здесь, в горах и предгорьях, выросли новые поселения и города. Алания, уменьшившаяся в границах, снова окрепла. Она выстояла в упорной и длительной борьбе с Тюркским каганатом, возникшим и распавшимся в VI веке, вела упорную борьбу с арабами, временами попадала в зависимость от Хазарии и всё-таки продолжала существовать.

Народ Алании соседи грузины называли овсами или осами, русичи - ясами.

На землю ясов теперь вступили полки киевского князя Святослава.

Уже несколько дней шло войско Святослава по ясской земле, шло неторопливо, разбивая лагерь и зажигая костры на ночь - благо здесь лесу хватало! - и ни одна стрела не пропела над русскими воинами. Конные дозоры ясов открыто маячили на террасах горных склонов и отходили без боя, завидев приближавшихся русских всадников.

- Ох, недоброе задумали наши вороги! - вздохнул Свенельд, когда русское войско начало втягиваться в долину, стиснутую отрогами гор. - Как бы они нам западню не устроили…

Он по-стариковски закряхтел, умащиваясь поудобнее в седле, а глаза его в это время зорко и молодо шарили по долине.

- Вороги? - переспросил Святослав. - Пока дело ещё не дошло до встречи в чистом поле, пока не пошли в ход мечи и сабли, они нам не вороги. Мы же с их шеи хазарское ярмо сняли…

- А своё наденем, - не дал ему договорить Свенельд.

- Наше полегче будет, - возразил князь. - Киев отсюда намного дальше, чем Итиль. Нешто ясы не поймут этого? А Хазарии теперь не до них, Иосиф битые черепки собирает.

Старый воевода промолчал. Что ж, его дело вести полки в бой, а не гадать, кому что выгоднее.

Долина всё сужалась, в дальнем конце её, в горловине, показались тесно сдвинутые ряды воинов - ясское войско.

- Вот мы сейчас и узнаем, кто им ближе - Киев али Итиль, - усмехнулся Свенельд. - Теперь нам уже обратной дороги нет.

- А кто говорил про обратную дорогу? - прищурился Святослав, глядя на своего ворчливого наставника. - Неужто ты, мой верный воевода?

- Я, княже. Но шутки со мною шутить не надо, лучше прикажи вести полки на ясов, ударить, пока не поздно.

- Ударить всегда успеем, - уже без усмешки сказал князь. - Да жалко зазря проливать русскую кровь. Подождём, что послы ясские скажут.

Он кивнул в ту сторону, откуда скакали к ним несколько вооружённых всадников, и, обернувшись к сотнику Путяте, велел кликнуть старейшего из своих гридней - Мечника.

Мечник подъехал к Святославу, степенно пригладил вислые седые усы.

- Слушаю тебя, княже.

- Ты у ясов бывал, язык их разумеешь. Будешь при мне толмачом.

Пятеро ясских всадников, не доезжая до чела русского войска, остановились. Впереди на горячем арабском скакуне сидел, будто слившись с ним, молодой витязь в украшенной золотом кольчуге и остроконечном шеломе. Рядом - седобородый старик, весь в чёрном и на вороном коне. Позади - трое воинов в броне, при оружии, с круглыми деревянными щитами, обитыми железными пластинами.

Святослав, переглянувшись со Свенельдом, - что я говорил! - тронул коня, направляясь навстречу ясам. За ним последовали воевода и Мечник. В нескольких шагах от ясов они остановились.

- Здравы будьте, ясские бояре! - первым нарушил молчание Святослав. - Мы, русичи, пришли к вам, покорив хазар, наших общих недругов. Отныне Хазарии вы неподвластны.

Мечник перевёл его слова, а затем и ответ молодого витязя.

- Тагаур, князь племени иронов - так называют себя ясы здешнего племени по имени их далёкого пращура Ира, - тебе, княже, тоже здравия желает…

Взгляд Святослава бегло скользнул по атлетической фигуре ясского князя. Тагаур был красив и мужествен, но не это привлекло внимание победителя Хазарии. Оружие! Ему бросилась в глаза Тагаурова сабля в ножнах с искусно разукрашенными золотом серебряными обкладками. В рукояти на сложном чеканном узоре сгустком крови алел крупный рубин. Видно, сабля долго служила ещё отцу или деду Тагаура - узоры на благородном металле во многих местах стёрлись, на наконечнике ножен выделялись серебряные заплаты.

За спиною Тагаура - колчан, обтянутый кожей и украшенный золотыми бляхами. В нём железные стрелы - оружие, прославленное ещё в руках кочевников алан.

А конское снаряжение! Чьи умелые руки мастерили такую сбрую, щедро усыпанную бронзовыми бляшками с разноцветными вставками из стекла? На голове коня блистал бронзовый начельник в виде женской фигурки, поддерживающей чашу, а от той чаши поднимался пышный султан из белых перьев цапли. А отделанное золотом седло!

Несмотря на такое богатое оружие и конское снаряжение, сам всадник был одет не броско: кожаная куртка под кольчугой, кожаные штаны, сапоги из такой же мягкой кожи. За спиною, наполовину прикрыв колчан, остро топорщилась чёрная войлочная бурка.

Это был не просто князь, это был воин. И этот воин что-то говорил, обращаясь к Святославу.

- Князь ясов просит принять его дар, - перевёл Мечник, принимая у Тагаура и передавая Святославу боевой шелом с золотыми украшениями и саблю в дорогих ножнах.

- Добрый шелом! - Святослав залюбовался тонкой работой. - И сабля дорогая, хотя для русской руки легковата. Знатные бронники их ковали.

Ясский князь, увидев, что подарок его понравился Святославу, заговорил гортанно и быстро.

- Молвит Тагаур тебе, княже: в их земле ясской немало умельцев есть, а самые лучшие - в ауле Кубачи. Это село у них есть такое. Кубачи - по-нашему бронники. Там мастера знатные. - Мечник тоже торопился, но едва успевал переводить. - Носи шелом на здоровье, пусть жизнь он твою бережёт. Саблей руби ворогов, кровь ясскую не проливай.

- Скажи князю Тагауру, что не на разбой пришли сюда русичи. Выручив ясскую землю из хазарской неволи, беру их, ясов, под свою княжью руку. Дань буду брать, как водится, - на то ряд установим.

Тагаур внимательно выслушал перевод Мечника, начал совещаться с седобородым спутником.

- Быть сече, - вслух подумал Свенельд. - Не захотят ясы данью откупаться. Нечем. Добра у них - одни горы!

- Добра у них немало, хоть и земля их на урожай скупая, - обернулся к нему Мечник. - Есть у них и золото, и самоцветы, а первей всего - работа бронников. Ей и вовсе цены нету. Вон какое оружие поднесли нашему князю!

Дожидаясь ответа ясов, Свенельд из-под насупленных бровей оглядывал долину, по-хозяйски прикидывал, где и как расставить полки, если придётся биться с горцами.

Но до сечи дело не дошло.

Тагаур наконец объявил, что он и старый князь Анбал согласны заключить ряд с русичами и приглашают русского князя и его воевод в ближний аул к себе в гости.

- Можно ехать к ним без опаски, - от себя добавил Мечник. - У этого племени гость - самый дорогой человек, его сами боги охраняют. Для гостя всё сделают, всё отдадут ему, чего тот пожелает. Даже если враг в дом войдёт - он гость, ему нельзя чинить обиды. Слово ясов твёрдое, это не ромеи.

- Едем, - согласился Святослав. - Войско покидаю на Борислава.

Далеко от того места, где встретились войска Святослава и Тагаура, в глубине Ясских гор, стоит недоступная для набегов недругов-степняков столица асов город Магас. Помимо гор его ограждают Дурная река Сунжа и высокие каменные стены. Добраться до этого города трудно и мирному путнику. Тагаур пригласил князя русичей в ближнюю свою вотчину - маленькую крепость в предгорьях.

Небольшая кавалькада - Тагаур, Святослав и их воеводы с оруженосцами - направилась в горы. Каменистая дорога разматывала свои витки, поднимаясь всё выше и выше. Слева от неё сияли далёкие снежные вершины, впереди поднималась огромная лесистая гора, похожая на присевшего медведя, за нею открылось узкое ущелье. Крепость прикрывала вход в теснину.

Святослав откровенно залюбовался крепостью. Добрый детинец! Камня сколько наворочено… Мысленно он прикинул, можно ли эту твердыню взять штурмом.

Тагаур перехватил его внимательный взгляд, улыбнулся.

- Князь русов, я знаю, о чём ты подумал. Может, такому умелому полководцу, как ты, и удалось бы взять приступом Артуб, хотя и очень дорогой ценой, но хазарские воины дальше этих ворот не ступали.

Выслушав перевод толмача, Святослав ответил:

- Ты угадал, князь. Вой всегда думают о войне, но не всегда стремятся воевать. Я хотел бы видеть тебя не врагом, а другом.

- Гость для нашего народа - всегда друг. К каменным воротам, охранявшимся стражей, вёл подъёмный мост, перекинутый через глубокий ров. За воротами показались узкие, мощённые камнем улочки между тесно придвинутых друг к другу саманных домов с плоскими крышами. Некоторые, побольше, были сложены из камня. Над жилыми строениями возвышалась невзрачная христианская церковь с потускневшим от времени куполом, увенчанным крестом.

Святослав покосился на церковь, нахмурился: он не любил христиан. Христианами были византийцы, вероломные враги Руси. С тех пор ка великая княгиня Ольга приняла греческую веру сын стал отдаляться от матери. Но ясы не похож на византийцев, они суровы и прямодушны. Может, у них и христианская вера иная?

Хоромы Тагаура мало чем отличались от остальных домов горожан, только стояли они на самом высоком месте и были просторными, с большим двором и многими хозяйственными постройками.

- Весь мой дом, весь аул - к твоим услугам!

- широко разведя руки, сказал Тагаур.

В хоромах гостей встретила княгиня, молодая, стройная черноглазая женщина, и лицом, и манерами похожая на Тагаура, словно родная сестра. Приветствуя русского князя, она заговорила на греческом языке, знакомом Святославу.

Гостям предложили отдохнуть с дороги, но Святослав учтиво отказался. Ему, воину, негоже уставать от такого непродолжительного путешествия. Разве что сам хозяин устал… Борена, так звали княгиню, приказала слугам накрывать столы. Появились музыканты, зазвучала стремительная, как ветер гор, мелодия.

Борена время от времени вопросительно поглядывала на Тагаура. Тот едва заметно кивал ей: мол, всё будет хорошо. Лицо княгини озарилось улыбкой, щеки порозовели.

«Эх, продешевит наш князь, - думал Свенельд, глядя на ясов и Святослава, начавшего на ромейском языке рассказывать княгине о Киеве, нравах и обычаях жителей Русской земли. - Больно мягкий он стал, как увидел эту глазастую бабу…»

А Святослав, чувствуя, как отчего-то печально защемило его сердце, с доброй завистью смотрел на Борену и её мужа. Нет, он не поднимет оружие на их свободолюбивое племя, добьётся, чтобы они стали друзьями, а не противниками Русской земли.

* * *

К тому времени, когда Богдан и Злата добралась до русского войска, полки Святослава уже разбили лагерь, окружив его дозорами, - так распорядился Борислав.

По всей долине весело запылали костры, запахло жареным. Воины сгрудились у костров, готовя ужин и оживлённо обсуждая события прошедшего дня - встречу с ясами и начавшиеся переговоры.

Гридень долго плутал по стану вместе с притихшей, настороженной девушкой. С трудом удалось Богдану разыскать своих товарищей.

- Чур меня, чур! - вскрикнул Улеб, завидев перед собой две фигуры в лохмотьях. - Неужто я Богдана вижу?

- Он самый. Считай, что с того света вернулся.

- Богда-а-ан… - удивлённо протянул Чудин, рослый белобрысый гридень.

Торопливо отвечая на расспросы, Богдан оглядел товарищей, будто пересчитывая их. Вот Вадим и Пермята, Глум и Ростислав, Любомир и Звяга… Нету Спирка и Колоты. Значит, они так и не вернулись, погибли там, под Саркелом, когда на их дозор налетели хазары. И где Мечник?

- Мечник? - Улеб присвистнул. - Его сам ясский князь пригласил к себе в гости.

- Ну?

Гридни весело захохотали, увидев удивлённое лицо Богдана.

- Ладно, не морочь отроку голову, - одёрнул Улеба Чудин, - скажи ему правду. Наш дед Мечник поехал с князем Святославом толмачом, он же по-ясскому разумеет. Будет с ясами ряд устанавливать, как дальше нам жить - воевать али дружбу вести. Понял? А это кто с тобой? - неожиданно спросил он.

- Это Злат, - чуть замявшись, ответил Богдан. - Мы с ним вместе из хазарского полона бежали.

- Гляди ж ты, выбрались из неволи и нас нашли! Немало, видать, лиха хлебнули?

- Всяко бывало. Я об этом потом расскажу. Сейчас надо бы Злата приодеть, да и мне раздобыть какое платно. Обносились мы… Есть у вас что-нибудь в запасе, други?

- Найдём, - за всех откликнулся Улеб. - Мы теперь живём богато. Царь Иосиф всех нас одарил… нашими руками.

Гридни порылись в своих торбах, притороченных к сёдлам, накидали перед Богданом целый ворох хазарской одежды и обуви.

- Выбирайте!

Богдан примерил новые сапоги. Он чувствовал себя, как рыба, вырвавшаяся из невода в родной омут. А юный Злат, щедро одарённый новыми товарищами, кажется, несколько растерялся. Всё нашлось для него - и броня с шеломом, и небольшая, по его росту, сабля, и вся одежда, какой не побрезгает ни один княжеский дружинник. Расщедрившийся Чудин поднёс молодому воину жёлтого сафьяна сапоги, новые, как раз по его ноге.

- Для братишки своего берег, для меньшого. Да пока до дому доберусь - отрок вырастет. А тебе, видать, впору будут. Бери, носи на здоровье!

Новый гридень растерянно оглядывался, прижимая к груди подаренные ему обновы.

- Ты чего, а? - придвинулся к нему Богдан.

- Переодеться мне надо. Но не могу же я здесь…

- Ох ты! - спохватился Богдан. Как же он сразу об этом не подумал! - Что-то и я грязью зарос. Бани у хазар не видывал. Хоть в речку бы залезть, искупаться…

На его слова Злата ответила благодарным взглядом.

- Ну что ж, пошли!

Быстрая речка, сжатая крутыми берегами, то выбрасывалась на каменистые отмели, то закручивала водовороты на глубоких местах, втягивая в]^их опавшие листья и всякий сор. Богдан с любопытством глядел, как в погоне за рыбьей мелочью вылетают над водой хищные голавли. Злату интересовало другое. Издали она присмотрела удобный спуск к воде, полоску мелкой гальки под развесистыми ивами.

- Я туда пойду, - остановилась девушка, - а ты тут постереги. Я скоренько. Ладно?

- Постерегу, чего уж там, - смущённо ответил Богдан.

Богдан остановился в тени пышного ивового куста, спиной к реке. Гридень на всякий случай приготовил лук и стрелу - мало ли кто сюда может сунуться? Он напряжённо прислушивался: не позовёт ли вдруг на помощь Злата. Девушка беззаботно плескалась, слышно было, как она ойкала, окунаясь в прохладную воду. Кажется, она не особенно торопилась, и Богдан начал терять терпение.

Резвый гнедой конь вынес на поляну, к реке, всадника в богатом боевом убранстве. Блеснули золочёные бляхи на сбруе, огнём вспыхнули золотые рукоять и крыж меча, золотые шпоры, а над ними синее неба дорогое аксамитовое корзно. Борислав! И откуда принесла его нелёгкая?

Зоркий взгляд молодого воеводы мгновенно зацепился за Богдана, напряжённо пригнувшегося, будто перед прыжком, скользнул дальше. Гридень шагнул в сторону, загораживая проход в кустах. Отвлекая внимание Борислава, он решил заговорить первым:

- Здрав будь, воевода!

- Здрав будь, честной воин. А это кто там?

Богдан обернулся и увидел Злату, выходившую из воды. Нагая девушка мелькнула, как русалка, и скрылась за ветками ивняка.

- Кто это? - удивлённо переспросил Борислав.

Растерявшийся Богдан не сразу нашёлся, что ответить. Потом упрямо нагнул голову, решил стоять на своём:

- Мой товарищ, Злат. Новый гридень княжий.

- Гридень? А мне что-то другое показалось Или у меня глаза плохи стали?

Богдан пожал плечами.

- Отрок Злат… Из Тмутаракани…

- Имя у него чудное, у этого гридня, и сам он… - Воевода пристально вглядывался в лицо Богдана. - Постой, постой! Ты тот самый княжий спаситель, что из трясины его вместе с Кречетом вызволил?

- Тот самый, - отозвался Богдан, обрадованный, что разговор уклонился от опасной темы. - Кабы не я, и тебе худо пришлось бы - потерял князя на лове!

Воевода пропустил мимо ушей дерзкий намёк.

- А ведь я тебя видел ещё раньше… Где? Никак не припомню. Обличье твоё мне больно знакомо.

Гридень снова насторожился.

- Э, мало ли где ты мог меня видеть! Земля наша велика. А я вот тебя, хоть ты и воевода, не примечал прежде.

- Не ты ли помогал Ратше на его кузне в Житомире?

Богдан вздрогнул, услышав название своего родного городища. Заметил ли это воевода?

Но воевода уже не слушал гридня. Зашуршали ветки, и рядом с Богданом встал юный и статный витязь в лёгкой кольчуге, облегавшей его тонкий стан, в жёлтых сафьяновых сапогах. На поясе - кривая хазарская сабля. Золотистые волосы упрятаны под шелом и бармицу - кольчужную сетку, прикрывающую затылок и щеки. Милое юношеское лицо, покрытое ровным загаром, тонкие брови, чуть припухшие обветренные губы… Даже Богдан с трудом узнал в этом юном витязе вчерашнюю замаращку, встреченную им в предгорьях. Добрый гридень получился из неё. Лишь глаза, зелёные, русалочьи, улыбались загадочно, напоминая о том, что видел Богдан, обернувшись ненароком к реке…

- Ну, вот и я, - гридень непринуждённо положил небольшую смуглую руку на плечо Богдана, аза его без удивления, но с любопытством оглядели воеводу. Тот круто развернул коня и, ударив его в бока золотыми шпорами, поскакал прочь от реки.

Богдан стряхнул Златину руку с плеча.

- Ты чего? - удивилась девушка.

- По твоей милости чуть не посварился с воеводой!

- Так разве ж я виновата? - Злата обиженно поджала губы.

Он посмотрел на неё, покачал головой и ничего не сказал.

Князь и его свита через сутки вернулись из горного аула, подписав ряд с ясским князем и старейшинами.

Договорились, что ясы будут выплачивать дань посаднику киевского князя в Тмутаракани. За это Святослав обязался не притеснять их, не воевать с ними, а помогать им отбивать набеги арабов и хазар. Ясы обеспечили русское войско провиантом, дали провожатых и толмачей, чтобы вести переговоры с касогами.

Несколько дней войско отдыхало, готовилось к дальнейшему походу. Святослав, узнав о возвращении своего гридня, призвал Богдана к себе, долго расспрашивал его о том, как того захватили хазары, о мытарствах на хазарской земле. Князя заинтересовал Диомид.

- Ты того ромея больше не видел?

- Нет, княже. Он как в воду канул. Может, сюда, к ясам, или касогам подался?

- Не доводилось о нём слышать. А попался бы… Ну, хватит ромеев. Я хочу тебя сотником поставить над гриднями, заместо старого Путяты, что помер от лихоманки. Справишься?

- Жалуешь меня, княже, не по заслугам…

- А кто из болота князя вытаскивал?

- То давно было, и не знал я, что ты - князь.

Лютому смерду помог бы в беде…

Святослав нахмурился, а Богдан понял, что сболтнул лишнее.

- Спасибо, княже. Буду и сотником служить тебе верой и правдой. И прошу ещё об одной милости. Со мной из полона ушёл отрок. Златом звать его. Храбрый отрок, места здешние знает, сам он из Тмутаракани. Так дозволь его взять в гридни!

- Добрый отрок, говоришь?

Богдан с трудом выдержал испытующий взгляд Святослава.

- Мы с ним вон какую дорогу прошли. Успел я увидеть, что он страха не ведает. Зверя барба не побоялся…

- Какого зверя барба? - удивлённо поднял брови князь. - Где вы его повстречали?

Богдан смущённо замялся. Он опасался, что князь не поверит ему, сочтёт хвастуном. Потом махнул рукой и принялся рассказывать о своих и Златиных приключениях в горах, о встрече с турами и схватке с барбом.

Глаза Святослава заблестели: с отроческих лет он страстно любил ловы, единоборство с диким зверем.

- Жаль, что не мне попался тот барб! Старики сказывали, что он живёт в полуденных краях, даже на хазарских землях редок. Хотя видели его и в Диком поле единожды. А мне не повстречался он… - Князь вздохнул и заговорил уже деловито:

- Быть по-твоему, записывай своего отрока в гридни. А пока отдыхай, набирайся сил, готовь сотню к походу.

Ещё не успело войско выступить, как нового гонца прислал Вуефаст из Саркела. Князь слушал его в присутствии воевод и тысяцких. И молодой сотник Богдан стоял рядом, ожидал княжеских приказов.

- Пошто воевода по сей день стоит в Саркеле? - строго спросил гонца Святослав. - Пошто не отправился с данью и с полоном в Киев?

Молодой воин с рябым безусым лицом спокойно встретил недобрый взгляд Святослава.

- Про то, княже, воевода велел тебе донести, для того и послал меня за тобою вдогон. Ослабел он от ран, едва не помер после свары с вятичами. Сотник Глеб за него оставался, не знал, что решить - выступать или по-прежнему стоять в Саркеле. Воеводу бы до Киева не довезли хворого, воев мало, чтоб оберечь добычу, в Диком поле опять неспокойно. Печенеги рыскают по степи, да и хазары появились. Их ватаги под самым Саркелом видали…

- Видали! - насмешливо передразнил его Святослав. - Так вы на них спокойно и глядели?

Гонец простодушно развёл руками.

- А что ж нам делать было, княже? На кого глядели, а кого ловили. Нешто мы зря стоим в Саркеле? Один хазарин молчит, другой хоть слово скажет, а третий разговорчивый попался. Вот и узнали мы, что Иосиф объявился, вернулся в свой стольный град, подумывает, как бы Саркел вернуть в свои руки.

- Ты это сам слыхал?

- Сам, клянусь Перуном! Хазарин-полоняник сказывал: Иосиф хазарского воеводу, что ты, князь, в Итиле править поставил, казнить велел, итильцев новой данью обложил, хочет сызнова войско собрать, на Саркел двинуться, покуда ты в дальнем походе…

Святослав задумался. Воеводы зашумели.

- Что ж это выходит? - поднял голос Борислав. - Опять хазары будут разбой творить? Снова станут гостей наших в дороге убивать, смердов уводить в полон? Мало того что Русь испокон веков дань везла в Итиль, они ещё и нашу землю разоряли! Теперь старое хотят вернуть… Надо было порушить Хазарию до конца, стольный град их с землёю сровнять! Мало мы их побили, проклятых…

- Ты-то из Древлянской земли к нам в дружину пришёл, - отозвался кто-то из старших бояр, - твоя земля им дань не платила.

- Сердце моё за всю Русь болит!

- Так-так, - закивал седой головою Свенельд. - Не время сейчас споры заводить. Борислав - добрый воевода и речёт верно. Надо было добить Хазарию, чтоб она снова не подняла голову, как гад ползучий.

И покосился на князя - давно они стали о многом по-разному думать. Святослав молчал.

- Дозволь мне слово молвить, княже! - заговорил воевода Перенег.

- Говори, - кивнул Святослав. - Послушаем, что посоветует Перенег. Может, он надумал повернуть дружину на Итиль-град, не идти к Тмутаракани?

- Нет, княже, у нас и тут дел довольно. Думается мне, что государство хазарское нам ещё послужить может. Под рукою киевского князя… Пошто ж его изничтожать до конца, пошто резать корову, какая ещё доится?

- Одним ворогом меньше будет у Русской земли! - отозвался Борислав.

- Пусто место не бывает, - спокойно возразил Перенег. - За Хазарией, за Итиль-рекою кочуют печенеги. А ещё есть там орды диких гузов, мы их торками зовём. Если не будет Хазарии, кто их остановит? Им тогда прямая дорога на Русь!

- Верно Перенег Молвит, - поддержал воеводу князь. - Покорить Хазарское царство, обложить его данью - выгодно для Руси. А рубить его под корень - содеять самим себе зло. Зарастут емшаном караванные пути, гости наши забудут дорогу в дальние страны. А другие степняки, что из-за Итиль-реки хлынут, может, ещё злее хазарина будут… Как мыслишь ты, воевода Свенельд, старейший среди нас? Может быть, мы с Перенегом неправы?

- Мыслил я по-иному, а теперь вижу: неправ был, глядя прямо в глаза князю, ответил Свенельд… Мне привычнее мечом махать, чем думу думать. Пусть будет так, как Перенег сказал, как ты речёшь, княже!

- Так и порешим, бояре. Гонец пусть отдыхает - ты за ним пригляди, Богдан, чтоб ни в чем нужды-заботы не знал, а завтра повезёт наказ Вуефасту: оставаться ему воеводой в Саркеле, на Дону стеречь рубежи Русской земли. Другого гонца, своего, пошлём в Киев и Чернигов с наказом Добрыне и Претичу: отобрать обоим тысячу добрых воев и направить в Саркел, Вуефасту на подмогу. Мы же с вами, бояре, двинем дальше, к Русскому морю…

 

3

В конце месяца зарева - августа пошли дожди. Они собирались долго, набирая силу, и теперь обрушили на прокалённую солнцем землю потоки воды. Вода бушевала в небе и на земле. Горные речки вышли из берегов, затопили ущелья и долины, помчали к далёкому морю вырванные с корнями деревья. Проводники-ясы, посоветовавшись между собой, повели русичей в горы, на лесистый перевал. Там, на возвышенности, пришлось разбить лагерь и выжидать, когда кончится непогода.

Первые дни ревуна - сентября порадовали солнцем и синим небом, чистым, как дорогой византийский аксамит, что шёл на княжеские знамёна. Вскоре, однако, с гор снова надвинулись тучи, зарядил нудный серый дождик. Вынужденная задержка злила и тревожила Святослава. Впервые с начала похода князь начал проявлять признаки беспокойства: он хотел добраться до Тмутаракани пораньше, чтобы с первыми заморозками уже отправить основную часть дружины в Киев.

- Ничего, лето ещё вернётся, - успокаивал князя немолодой ясин, старший из проводников. - Будет тепло и сухо, реки войдут в русла, дороги просохнут…

Свенельд с сомнением качал головой, Святослав зябко поёживался, глядя на сизое небо. Вода лилась сверху, выступала из-под земли. Глинистая почва разбухла, в лесу было сыро и душно. Старые дружинники жаловались на давние раны, многих трясла лихорадка. Самому князю нездоровилось, но он крепился, не показывал вида.

Дожди прекратились внезапно, вновь над предгорьями раскинулось чистое, будто умытое небо без единого облачка, в ясной его глубине запарили орлы.

- Завтра можно будет выступать, - объявил проводник.

- Доживём до завтра - увидим, - недоверчиво усмехнулся Святослав. - У нас сборы недолги. Будет ведро - тронемся дальше.

Вроде неплохо приняли вернувшегося из полона Богдана гридни. Каждый спешил поделиться с ним чем был богат. И молодого товарища его приветили. Старый Мечник и коней им добыл - для Богдана рослого вороного, для Златы - смирную саврасую кобылку. А всё-таки уже в первые дни после возвращения Богдан почувствовал смутную тревогу. Казалось ему временами, будто кто-то в спину глядит недобрым взглядом. Обернётся Богдан - кругом свои, те, с кем уже немало степных дорог истоптано, с кем и смерти в глаза глядели рядом.

Чудно Богдану, ничего не поймёт он. Что бы это значило? Затаил он свою тревогу, никому, даже Злате, ни слова не сказал. А сам начал тайком присматриваться к своим товарищам. О Мечнике ничего худого не подумаешь - бывалый воин, взгляд прямой и открытый. Чеглок похож на него, только по молодости лет куда горячее. Чудин хоть и молчун, да весь на виду. Да и другие гридни - что о них плохого скажешь?

Нет, никого ни в чем не мог заподозрить Богдан. Самому смешно стало: придумал же такое!

Русская дружина после возвращения Святослава от ясского князя прошла вперёд немного - помешали дожди. Для воинов, уставших в долгом походе и в сечах с хазарами, это была передышка перед последним рывком к Русскому морю. Отдыхала дружина, выстроив шалаши и вырыв землянки, отъедались на здешних буйных травах отощавшие кони. Воины залечивали раны, как отцы и деды учили, - золой от костра, настоями из трав и кореньев.

Когда дождь затихал, к русскому стану пробирались ясы с товарами - оружием, сукнами, мёдом, пригоняли баранов. На окраине лагеря собиралось торжище. Русичи покупали, что им по душе приходилось, за хазарское золото и серебро, выменивали за добычу, взятую в Итиле.

Как ни тихо и мирно было вокруг, около лагеря денно и нощно стояли на страже дозоры. За бдительность стражи князь Святослав строго спрашивал с воевод и тысяцких.

В дозор ходили и гридни. Злата просилась вместе с ними, но Богдан, расставлявший и проверявший дозорных, не отпускал её, держал при себе как оруженосца-рынду. Ночью, в сильный дождь, оставлял её в лагере, хотя она и обижалась. Брал с собою тогда гридня Светозара - статного и ловкого, хоть уже и немолодого воина с густыми черными усами и хмурым, никогда не улыбающимся лицом. Со Светозаром в дозор ходили охотно: его жёлтые ястребиные глаза одинаково зорко видели и днём и ночью. И слух у него был не хуже, чем у сайгака, - за пять перестрелов Светозар чуял малейший шорох.

Но Злата сторонилась Светозара, настороженно молчала при нём.

- Чем он тебе не люб? - спросил однажды Богдан, когда они остались вдвоём.

Злата метнула на него быстрый взгляд, укоризненно блеснула зелёными глазами.

- Не люб, - и прикрыла глаза длинными ресницами. - Отчего - не знаю. Но не лежит сердце к нему. Будто чужой он среди наших воев…

- Ну, придумала! - отмахнулся Богдан. - Чужой!

Девушка обиделась и умолкла.

А Богдан, как и прежде, чуял чей-то недобрый взгляд, следивший за ним. Словно был он добычей, которую обкладывают волки…

Уже и дожди кончились, реки вошли в русла, а Святослав, обычно стремительный, быстрый в походах, на этот раз медлил с выступлением. То ли хотел дать хорошую передышку дружине, то ли ждал вестей о касогах.

Взяв с собою несколько сотен конных воинов, ушёл на север Борислав. Лазутчики донесли, что там, в степи, зашевелились хазары. С отрядом воеводы отправился один из ясов, прибывших от Тагаура.

Перед отъездом Борислава князь похвалил за усердие нового сотника. Воевода пристально посмотрел на Богдана, но ничего не сказал, а у того по спине побежали мурашки, в голове мелькнула смутная догадка, чей недобрый взгляд не даёт ему покоя.

И в эту ночь, услышав, как закряхтел Мечник, ворочаясь у костра, Богдан остановил старого воина:

- Не ходи, десятник, и так уже ноги стоптал. Я сам погляжу, как службу несут наши вой.

Мечник заворчал недовольно, но перечить Богдану не стал. Вместо него поднялась Злата:

- И я с тобою.

- Спи. Злат. Сейчас, после первых петухов, сон самый сладкий. Небось, и лешие уже угомонились, забились в свои берлоги. Я возьму с собою Светозара.

Но Светозара поблизости нигде не оказалось.

Богдан не стал вести розыск, тревожить спящих, пошёл один.

Ночь выдалась тёмной, безлунной. Смутно вырисовывались за широкой поляной горы, неровными зубцами обрезавшие край Перунова Пути. Из близкой расщелины тянуло сыростью и прохладой.

Богдан шёл по росистой траве, прислушиваясь к окрикам дозорных. На опушке леса, черневшей невдалеке, ему послышались чьи-то шаги. Он остановился, прислушался: нет, всё тихо.

«Может, вправду леший какой ещё не спит», - усмехнулся Богдан.

Сильный удар в спину неожиданно свалил его с ног. Он не успел схватиться за меч. Руки его стянули ремнём, затолкали в рот тряпицу. «Ясы! - обожгла мысль. - Неужто ясы?» В эту минуту он думал не о себе, а о своём невыполненном долге. Убрав его, сотника, ясы так же беспрепятственно смогут снять и дозорных, пробраться к Святославу. Князь бродит иной раз ночью по стану, проверяя дозоры. Гибель Святослава будет означать конец так удачно начатого похода…

Оглушённый не столько ударом своего неведомого противника, сколько этой страшной мыслью, Богдан не скоро пришёл в себя. А когда очнулся, почувствовал, что его тащат на себе, как бревно, придерживая за руки и ноги, двое дюжих носильщиков. Кто они?

Неожиданно его потянули куда-то вниз, по крутому склону балки, заросшему густым кустарником. Пахнуло подземельем, блеснул огонёк небольшого костра, и при его свете Богдан, которого поставили на ноги, разглядел небольшую пещеру, вырытую в твёрдом, скалистом грунте. Мельком он отметил, что пещера старая и ею пользовались многие годы: свод был закопчён и местами обвалился.

Могучий, плечистый детина стоял спиной к огню, и лица его не было видно. Только поблёскивала кольчуга, плотно обтягивавшая его тугие плечи. На голове вместо шелома - шапка, какие носили русские воины. Второй был пониже ростом и потоньше. Он повернулся к костру, и Богдан узнал его. Это был Светозар!

Ещё не поняв, что случилось и что ему грозит, Богдан почувствовал облегчение: не ясы, не чужие, значит нечего опасаться. И он невольно рассмеялся, забыв, что во рту его кляп. Получился не смех, а хриплое рычание.

- Ты чего? Ты чего? - Удивлённо шагнул к нему спутник Светозара и выдернул у Богдана кляп. - Чего ржёшь, будто конь?

- Тьфу! А что ж это вы, други, со мною учудили? - Богдан задал вопрос спокойно, но его начала разбирать злость. - Нашли время дурня валять! Забыли, что я - сотник, не рында какой-нибудь… Ну-ка, быстро развяжите!

Богдан дёрнулся, пытаясь самостоятельно распутать руки, стянутые за спиною ремнём. Но высокий остановил его, сунув ему под нос кулак с зажатым в нём ножом.

- Сотник? - переспросил он с угрозой в голосе. - А это мы ещё поглядим, какой ты сотник. Головник ты, тать ночной! Кого ты живота лишил в Древлянской земле, сказывай!

Будь в землянке светлее, эти двое смогли бы увидеть, как смертельная бледность залила лицо Богдана. Это Борислав подослал их! Догадался всё-таки, кто прикончил Клуня! Но это всего лишь догадка. Чем он сможет доказать Богданову вину?

- А ты кто такой, что судить меня собрался?

- взяв себя в руки, спросил Богдан. - Кто тебе право дал?

Высокий снова поиграл ножом перед лицом связанного сотника. Отблеск костра кроваво заискрился на остром клинке.

- А это. Видел? Вот оно, моё право. Узрел? Мало тебе этого? Так скажу ещё: за мною стоит воевода, боярин. Боярский суд скорый…

Богдан лихорадочно перебирал в памяти все встречи с воеводой Бориславом. Не выдал ли он себя чем-нибудь? Вроде нет, Богдан всегда держался настороже. Светозар неспроста жался к сотнику, выполняя волю воеводы. Что надумали эти двое, какой наказ получили от Борислава?

- Ты меня не стращай судом боярским, - стараясь выиграть время, отозвался Богдан. - Я одному князю подвластен. Перед ним ответ буду держать.

- А, чуешь за собою вину! - ухватился за его слова высокий. - Признаешь её?

Вместо ответа Богдан, изогнувшись, плечом ударил высокого в грудь. Тот, не ожидавший такого выпада, не удержался на ногах и свалился на землю у самого костра, зацепив рукою горящие сучья.

- А-а-а! - в ярости взвыл он, поднимаясь. - Так ты? Ну, держись!

- Не спеши, Путша, - придержал его молчавший до сих пор Светозар. - Ты всё дело испортишь. Он же ещё ничего не сказал.

- Скажет! - злобно зарычал Путша, решительно приближаясь к Богдану. - Скажет, как я ему пятки на огне припеку! Ну-ка, Светозар, давай его разуем. Сапоги добрые, портить жалко…

Богдан с замершим сердцем смотрел на подошедшего Путшу. Эх, были бы у него руки свободны! Но он и так будет сопротивляться, сколько сможет…

И вдруг он услышал глуховатый звук. Путша дёрнулся, взмахнув руками, и начал оседать на землю. Из темноты, перешагнув через Путшу, выступил Мечник. Из-за его спины выглядывала Злата, воинственно выставившая вперёд меч.

- Я всё слышал, что они, тати, надумали, - сказал старый воин, тяжело переводя дыхание, видно, ему пришлось торопиться, чтобы поспеть на выручку молодому сотнику. - Дай-ка руки твои освобожу. - Подойдя к Богдану, он не спускал глаз с замершего в страхе Светозара. - А тебе, пёс боярский, ходу отсюдова нету. Сам свою долю выбрал. Так хоть напоследок покажи себя русским воем!

Светозар понял, чего от него хотят. С давних пор повелось на Руси - воин, опозоривший себя перед дружиной, получал единственную и после днюю льготу: не сложить голову под топором палача, а лишить себя жизни своими руками, бросившись на собственный меч. Светозар вынул меч из ножен, в ужасе посмотрел на него и со стоном опустил оружие.

- Не можешь? И этого ты не можешь? - Мечник презрительно оглядел труса.

Тяжёлый харалужный клинок со свистом взлетел в его руке и обрушился на шею Светозара, не защищённую кольчугой. Брызнула кровь на костёр, будто грозная жертва воинственному и строгому Перуну, и Светозар, ненадолго пережив своего сообщника, рухнул под ноги старому воину.

Только теперь Злата кинулась к Богдану.

- Живой? Невредимый? - в голосе её слышалась неприкрытая тревога. - Я ж хотела… хотел пойти с тобою, просился…

- Спасибо, други, - растроганно сказал Богдан. - Выручили… Кабы не вы.

- Это ей… - начал Мечник и осёкся. - Ему, Злату, спасибо скажи, что меня повёл за тобою!

Он бросил быстрый взгляд на девушку и спрятал в усах хитрую усмешку.

- Спасибо, спасибо! - повторял Богдан. Он был рад, что избавился от страшной опасности, и смущён тем, что дал захватить себя врасплох двум наёмникам воеводы Борислава.

Мечник не задавал Богдану никаких вопросов. Подойдя к пещере, он успел услышать слава Путши и догадался, в чем дело. Но что ему до того, кем был прежде Богдан и как попал в княжескую дружину? Он сам когда-то был простым холопом, но давно уже забыл своё настоящее имя. Здесь, среди воинов, он хотя и глядел каждый день в глаза смерти, чувствовал себя человеком, а не рабом, даже выбился в десятники.

Подойдя к костру, Мечник оттащил в сторону несгоревшие сучья, затоптал жар.

- Так-то будет лучше, чтоб никто на огонь не сунулся.

- А этих куда? - спросил Богдан.

- Пусть тут остаются, - махнул рукою Мечник. - Слыхал я, завтра дальше выступаем. О том, что случилось, никто не узнает.

Святослав приказал продолжать поход.

Отдохнувшие люди собрались быстрее обычного. Застоявшиеся кони весело ржали, нетерпеливо перебирали ногами, пока их седлали. Покидая вытоптанную лесную поляну, шалаши, землянки, конные и пешие сотни спускались в долину, на весёлый солнечный простор.

Далеко вперёд ушли дозоры с проводниками-ясами, за ними со своими всадниками ускакал Борислав.

Прощаясь с князем, воевода скользнул по Богдану безразличным взглядом. «Ведомо ли ему, что случилось с его холопами?» - подумал сотник. И сам себе ответил: «Теперь уже не узнает».

На второй день пути вернувшийся с дозором проводник объявил, что они приближаются к реке, которая зовётся Кубань.

- Здесь уже земля касогов, - пояснил он, - адыге - так они себя называют.

И ещё рассказал проводник, что у этой реки несколько названий. Для горцев, живущих в её верховьях, она - Псыж, древняя река или мать-река. А низовые касоги называют её ползущей, медленной рекой - Пшиз.

«А откуда ж тогда пошло слово «Кубань»?- невольно задумался Святослав. - От греческого «Гипанис»? Всюду эти ромеи свои следы оставляют!»

Его раздумья прервал Свенельд.

- Посылать к касогам гонца с чёрной стрелой?

- осведомился воевода, давно уже усвоивший правило князя: предупреждать неприятеля о своём приближении.

Святослав отрицательно покачал головой.

- Успеем, спешить нам некуда. Может, и так всё обойдётся.

Воевода потянулся жилистой рукой к затылку, поскрёб его: вот и пойми этого своенравного воспитанника, чего он хочет? То рвался вперёд, злился, что дожди задержали поход, то теперь говорит: «Спешить некуда».

Кони устало брели по высокой густой траве. Лёгкий ветер ровно и настойчиво дул с полуночи, нёс медвяные запахи чебреца, полыни. Над травой и колючими зарослями ежевики с шумом взлетали табунки длиннохвостых огненных фазанов. Выше кружились тупохвостые канюки, высматривая добычу. Ещё выше, под самым куполом голубого безоблачного неба, лениво парил орёл, еле-еле шевеля широкими крыльями.

Всё гуще становились заросли тёрна и ежевики. Впереди, за курганом, показалась зубчатая лента тёмного леса.

Всадники вспугнули стадо сайгаков. Рогатый вожак настороженно повёл своим горбатым носом в сторону людей, чуть быстрее стал перебирать тонкими ногами, его примеру последовали остальные животные, и через мгновение всё стадо было уже далеко-далеко. Только волны пошли по густой высокой траве.

Святослав остановил коня у кургана. Князь хотел подняться на него, глянуть вдаль с вершины, но весь склон порос тёрном, продраться сквозь колючие заросли трудно было что конному, что пешему.

- Чей же витязь сложил тут свою буйную голову, чьи вой насыпали курган над его прахом? - задумчиво спросил Святослав.

- Разве мало народов испокон веков ходило по этой земле, - отозвался Свенельд.

А князь уже думал о другом. Его удивляло безлюдье здешнего края. Какая богатая земля, сколько тепла и света, а ни одного городища вокруг, куда ни погляди. Все боятся степняков, никто не селится в этих открытых местах. Ничего, подумал Святослав, теперь-то, слава Перуну, хазарам руки поукоротили. Со временем и здешние места оживут.

Впереди показался берег. Расступились купы ив и ольхи, открылась неоглядная даль: зелёная равнина в лесах и блюдечках озёр, а за нею - гряда синих гор в шапках облаков. Внизу, под крутым берегом, сквозь заросли камыша и остролистной осоки торопливо гнала волны сильная, быстрая река.

Невдалеке ухнула сова - днём, в неурочное время. Все повернули головы в ту сторону. Из зарослей ольхи появились трое дружинников, дозорные. Они тащили под руки заросшего густой бородой до самых глаз человека.

- Вот, княже, гляди! - обратился к Святославу десятник, старший над дозором. - Искали касогов, а заместо них этого лешего повстречали. Речь ведёт по-нашему.

Босой, в полуистлевших от старости холщовых портах, пленник стоял перед князем и смотрел на него хмуро, исподлобья.

- Неужто русич? Или вправду - леший?

- Здрав будь, князь, не ведаю твоего имени…

- Святослав я, князь киевский.

В глазах незнакомца будто вспыхнули искорки любопытства.

- А я - Микула, бродник. Нас тут пятеро без роду-племени. Рыбу ловим, зверя бьём. Твои вой наскочили, как те хазары, враз руки мне скрутили. Вели, княже, отпустить меня, я тебе зла не содею.

- Далеко ты забрался от родных краёв, Микула! - миролюбиво сказал князь, делая знак дозорным, чтобы те развязали руки броднику. - Сам-то, видать, из Полянской земли?

- Родился там, а живу нынче тут, где повольготнее. От хазар хоронимся, уходим за Кубань, на ту сторону. С касогами живём мирно - мы им не помеха.

- Так, так… А касоги сейчас далеко отсюда? Ты их войска не видел?

Микула почесал пятерней в затылке, глаза его блеснули умно и лукаво.

- Да как тебе сказать, княже? Видать не видал, а земля слухами полнится. Стража касожская проходила, сказывала: большая русская рать на Кубань двинулась. Касоги не знают, чего ждать от тебя - войны или мира, свои дружины собирают. Я так думаю: скоро вы их встретите. Они ещё за Кубанью.

- Что ж, спасибо тебе, Микула… Иди с миром к своей ватаге. Встретишь касогов - скажи, что русичи в Тмутаракань идут. Не будут они нам чинить препоны - пройдём без боя. А станут на нашем пути…

Святослав, будто мечом, резко взмахнул рукой.

- Так я и передам им, княже.

Микула хотел ещё что-то сказать, но, видно, не решился. Он поклонился в пояс и, что-то бормоча себе под нос, направился к прибрежному леску.

Ясин, проводник, данный князю Тагауром, молча сидел на коне и следил за происходящим, будто это его не касается. А князь вспомнил разговор со Свенельдом. Посылать чёрную стрелу? Зачем? Он прошёл с огнём и мечом по Хазарии, вражеской земле. С хазарскими данниками - ясами он хотел договориться без сечи, и это удалось ему. Касоги - соседи Тмутаракани, немало их живёт и в этом городе. Стоит ли злобить соседей будущей русской вотчины, не лучше ли с ними в мире жить?

Князь ждал послов касожских. Они встретили русичей на берегу Кубани. Человек десять вооружённых всадников ожидали, когда к ним подъедут русский князь и его воеводы. За ними в двух перестрелах тёмной стеною, от реки до ближнего леса, стояли касожские воины - впереди пешие, за ними конные.

- Пусть они к нам подъедут, - негромко наставлял Святослава Свенельд. - Негоже русскому князю идти на поклон к кому-то.

- А я не на поклон, а на переговоры, - отозвался Святослав и тронул коня. За ним молча последовали воеводы и толмач-ясин.

Две группы всадников съехались и остановились на некотором расстоянии друг от друга.

Старшего из касогов звали Алэдж, он носил титул пши-касожского князя. Его окружали уздени - воеводы. Все касожские всадники были в черных, за исключением Алэджа, войлочных корзнах, плотных, остро торчащих на плечах. На головах - бараньи шапки, войлочные остроконечные колпаки, похожие издали на шеломы. Алэдж отличался от своих спутников белым корзном, из-под которого выглядывала тёмная суконная свитка, стянутая в талии тонким поясом с серебряными бляхами, а на поясе - богато изукрашенный кинжал. Вся одежда, вплоть до ноговиц и красных сафьяновых чувяк, плотно облегала его тело. На голове - белая барашковая шапка с черным суконным верхом. Богатая сбруя белого коня, богатое вооружение резко отличали Алэджа от остальных касогов. Но кони у всех были добрые, ухоженные.

После того как обе стороны обменялись приветствиями, первым заговорил Алэдж:

- Мы слышали, русский князь, что ты идёшь со своим войском от самого Итиля. Дошёл до нас слух о доблести твоих воинов, разбивших на поле брани доселе непобедимых хазар. Но ты должен знать и о том, кто такие адыги, которых наши соседи ясы, а за ними и вы, русы, называете касогами. Адыги издавна были мирным народом. Мы никому не грозили войной, мы встречали каждого чужеземца как дорогого гостя…

Алэдж говорил спокойно, с выдержкой, присущей людям горских племён, но в голосе его звучала печаль.

- В наших кузницах - продолжал он, - ковали больше серпы, чем мечи. Да, так было когда-то… Но прошли те времена. То одни, то другие враги стали зариться на нашу землю, совершать набеги на наши аулы. У нас отбирали скот, людей уводили в полон. Обры, арабы, хазары врывались в аулы адыгов, убивали, жгли. Греки заставляли нас поклоняться их богу, прислали своих жрецов. Все, кто мог, облагали нас данью…

Он умолк, переводя дыхание и прислушиваясь к тому, что говорит толмач. Русичи слушали его, не перебивая.

- Враги научили нас ковать мечи, научили сражаться. Горы стали нашей крепостью, каждый горец стал воином. Наш народ не столь многочислен, как другие, но мы никому не отдадим свою землю. Каждое племя, каждый род встанет на пути чужеземцев, если они захотят покорить адыгов.

Наступило молчание - долгое и напряжённое. Первым нарушил его воевода Борислав.

- Неужто мы отступим перед касогами? - горячо заговорил он, обращаясь к Святославу. - Неужто не сомнём, ударив на них всеми полками?

Но князь молчал, задумчиво глядя на касожских воевод. В эти минуты ему опять вспомнилась небольшая русская дружина, оборонявшая Саркел. Эти русичи погибли все до одного, не сложив оружия. Но ведь они давали клятву хазарам!

Нечто вроде сожаления шевельнулось в душе Святослава. Нет, не хотел он лишней крови, но там, под Саркелом, каждый, кто вставал против Руси, должен был или уступить или погибнуть. Ведь там решалась судьба земли Русской. А здесь…

- Нет, - твёрдо сказал он, бросив хмурый взгляд на Борислава, - мы не будем отступать перед этим войском, но и затевать брань понапрасну не станем. - И он повернулся к Алэджу:- Знай, князь, что русские вой не пойдут к вам в горы. Если нас пропустят к Тмутаракани, мы пройдём, и никто из нас меча не обнажит. Если нет - пробьёмся с боем.

Толмач перевёл слова Святослава Алэджу и его соплеменникам. Касоги начали оживлённо переговариваться. Видно было, что Алэдж убеждает в чем-то своих воевод.

Племена касогов, как прежде было на всей Руси, как велось ещё в Новгороде, управлялись старейшинами, выбранными народом. Князья с их малыми дружинами не имели большой власти, лишь в случае войны им подчинялся весь народ, собиравшийся в ополчение. Только Алэдж сумел ещё в молодые годы подняться выше других пши, благодаря успешно выигранной войне с ясами укрепил свою власть сразу над несколькими племенами.

Прикубанские касоги подчинились ему, увидев, что сообща легче отбиться от неприятеля и что Алэдж сумел добиться уменьшения дани, которую приходилось платить хазарам. При нём тмутараканский бек уже с опаской поглядывал на горцев и, не имея под рукой достаточной военной силы для их усмирения, поневоле делал для них послабления, прежде всего в торговле.

Горским племенам нужен был открытый доступ в Тмутаракань, самый крупный торговый порт на Русском море вблизи их владений. Они торговали с византийцами через Пцемес, Туапсе, но этого было мало. В Тмутаракань они привозили ежегодно до ста тысяч куньих, медвежьих и волчьих мехов, воловьи шкуры, мёд, воск, хлеб, рыбу, меняя их на соль, оружие и другие металлические изделия, ткани, выделанную кожу. Иногда, при неурожае, горцы ехали сюда за хлебом.

И сейчас, переговорив со своими узденями, Алэдж не преминул спросить Святослава о торговле.

- Торжище тмутараканское для всех гостей будет открыто, - твёрдо сказал русский князь. - От этого и для нас и для вас немалая выгода. Кто ж из нас самому себе враг! А насчёт мыта решаем позже - Тмутаракань ещё не под моей рукою.

Алэдж снова заговорил со своими спутниками.

Свенельд в свою очередь о чём-то совещался с Бориславом. Князь недовольно покосился в их сторону, и они умолкли. В эту минуту снова заговорил Алэдж.

- Кто может поручиться, что ты, князь русов, не нарушишь своё слово?

Святослав поднял глаза к небу.

- Видит Перун, бог наш, покровитель русских дружин, что я никогда не лгал ни другу, ни врагу! Могу на мече поклясться.

- Верю тебе, князь. Будь по-мирному: путь на Тмутаракань свободен!

Молчаливые ряды касожских воинов зашевелились, сдвигаясь к реке, освобождая проход для русских дружин.

Воевода Борислав, уловив кивок Святослава, первый тронул коня и, оглядывая касожскую рать, неторопливо направился вперёд. За ним, бряцая оружием, последовала дружина.

Всадники ехали в несколько рядов, стремя к стремени, рослые, плечистые, в кольчугах, у каждого - копьё и червлёный щит, на боку - добрый меч. По червлёным щитам недруги издали узнавали русичей, их цвет наводил страх на греков и печенегов, на многих врагов Русской земли. Над рядами всадников проплыло княжеское знамя на золочёном древке. А князь, окружённый воеводами, всё стоял на пригорке над рекой и смотрел вслед своим воинам. Напротив него стояли касожские старейшины и тоже провожали взглядами проходивших мимо них всадников.

Потом во главе с Перенегом пошли пешие ратники. Их было уже куда меньше, чем под Саркелом, - многие полегли в сечах, многих приняла сырая земля Дикого поля и сухие пески у Джурджанского моря. Но те, кто остался, надели поверх холщовых рубах новые хазарские кольчуги и шеломы, вооружились арабскими саблями и ясскими мечами. Это было грозное войско, и касоги, пытавшиеся сосчитать русских воинов, потеряли им счёт.

Сдержанно простившись со Святославом, касожские старейшины отъехали к своему войску. Оттуда подскакали двое всадников.

- Здрав будь, великий князь! - с поклоном обратился один из них к Святославу. - Мы - я, Умаф, и мой брат Бэгот - знаем язык русов, и наш пши направил нас к тебе толмачами и провожатыми до самой Тмутаракани. Мы - твои верные слуги!

Князь прищурился, разглядывая двух статных молодых касогов. Забота, проявленная Алэджем, означала, что тот хочет иметь среди русичей свои глаза и уши. Что ж, пусть. Святослав не держит камня за пазухой. А проводники и толмачи ему пригодятся.

Здесь, над рекой Кубанью, не всё зависело только от Святослава. Были тайные силы, которые хотели ему помешать.

День, два спокойно шли русские полки по кубанской равнине, высылая конные дозоры. Касоги свободно пропускали их, не проявляя враждебности. На третий день на головной дозор из ближнего леска обрушился град стрел. Двое русичей упали замертво, оставшиеся в живых отступили. Взбешённый вероломством касогов, воевода Борислав с несколькими сотнями всадников кинулся к лесу, но неприятеля и след простыл. Борислав налетел на видневшийся невдалеке аул, приказал сжечь селение. Ни сам воевода, ни его воины не заметили в горячке, как их окружил сильный отряд касогов. Завязался неравный бой. Только несколько дружинников вырвались из горящего аула, увозя с собой израненного воеводу.

Узнав о засаде, в которую попал дозор, Святослав вскипел.

- Где толмачи? Пусть они скажут, что это значит?

К нему привели братьев-касогов. Умаф и Бэгот стояли перед князем побледневшие, взволнованные и дружно утверждали, что знать ничего не знают об устроенной засаде.

- Поверь нам, князь, адыги не могли этого сделать! Слово адыга твёрдое как камень, - горячо сказал Умаф.

- Брат правду говорит, - поддержал его Бэгот. - Это чужие люди напали на русов. Хазары, может…

Никто не видел неприятеля, хоронившегося в засаде. Может, и правду говорят братья? Но содеянного уже не исправишь, и князь приказал взять касогов под стражу как заложников.

- Не послушался моего совета, княже, - упрекнул Святослава Свенельд. - Надо бы с боем идти через землю касогов!

- Теперь - пойду. Назад ходу нету.

Князь приказал войску переправляться через Кубань и идти в глубь касожской земли.

Но сразу же за рекой русичи завязли в болотах. Выбираясь из них, головная дружина наткнулась на сильный касожский заслон. Сам Святослав повёл в бой своих воинов. Стойко держались пешие горцы, отчаянно дрались саблями и мечами, а сзади, из-за их спин, тонко взвизгивая, летели острые стрелы. Воины Святослава с трудом вырвались из кольца, пробились на сухой остров среди болот и плавней.

Появилась касожская конница, и сеча закипела с новой силой.

Богдану показалось, что среди неприятельских всадников мелькнуло знакомое лицо. Молодой сотник рванулся к этому воину, конём оттеснив противника, и оглянулся на Злату - не случилась ли с нею беда? Но Злата отважно размахивала кривой хазарской саблей, отбиваясь от касожских воинов. С боков её надёжно охраняли Улей и Мечник. Успокоившись за девушку, Богдан отыскал глазами Святослава и тут же забыл о показавшемся знакомом касоге: князь едва отбивался от наседавшего на него воина.

- Гей, други, вперёд! Князь в беде! - крикнул молодой сотник и кинулся на выручку.

Дружно ударили вслед за ним гридни. Касоги не выдержали их натиска, повернули коней. Остров среди болот опустел. Богдан подскакал к Святославу.

- Ранен, кряже! Помочь тебе?

- Занемог я, - хрипло ответил тот, неловко слезая с седла.

Из-за воеводы Борислава, необдуманно поторопившегося начать войну с касогами, русское войско надолго задержалось в низовьях Кубани. Лагерь, разбитый на небольшой возвышенности среди болот, осаждали полчища комаров. Русичей начала валить болотная лихорадка. Надо было уходить отсюда, поскорее пробиваться к морю, но на беду и сам князь слег.

Святослав метался в жару на шкурах, разостланных в его шатре, стонал и всё просил пить. Гридни посменно дежурили возле него, с тревогой следили, как тает, будто снег на солнце, князь. Осунулся и Свенельд, обеспокоенный болезнью своего воспитанника.

Где-то совсем уже недалеко ждала их Тмутаракань, близкая и недосягаемая. Месяц ревун полоскал в небе белые облака, покрывал ранней позолотой листву. Ночи стали длиннее и прохладнее, по утрам на остров наползал сырой и холодный туман.

А касоги не показывались.

 

4

Молодой сотник Богдан неотлучно находился при князе, готовый по первому зову прийти на помощь. Он поил его, как малое дитя, ключевою водою, которую приносили гридни, пробиравшиеся через болота и леса к ближайшему адыгейскому аулу. Он сам варил дичину и с ложки кормил больного. Недавний смерд, а ныне сотник над гриднями, он привязался к Святославу, как молодой воин к старшему боевому товарищу. А вдруг что случится с князем? Худо будет тогда Богдану, выбившемуся в сотники благодаря Святославу.

В последние дни Богдан редко виделся со Златой, ему было не до неё. Девушка сама пришла в княжеский шатёр, когда прослышала, что Святославу стало совсем худо.

- Ой боже Перуне! - тихонько всплеснула она руками, увидев жёлтое, будто восковое, лицо князя. - До чего довела лихоманка! Надо ведуна привести… Только где его взять в этих плавнях? Ой, попробую я сама что-нибудь придумать…

Она выскользнула из шатра, не замечая пристального взгляда Свенельда.

- Что за гридень? - спросил воевода, покосившись на Богдана. - Я такого будто впервой вижу.

- Это Злат, мой товарищ. Мы с ним вместе уходили из хазарской неволи.

- Злат? - седые брови Свенельда высоко поднялись. - Ой, сотник, что ты мне, старику, голову морочишь! Да это же девка!

Богдан опустил глаза.

- Молчишь? Значит, угадал я! А куда это она выскочила будто ошпаренная? Я ведь её не съем.

- Не знаю, боярин, - невнятно пробормотал сотник.

- Ну-ну, - добродушно усмехнулся Свенельд, но, взглянув на больного, серьёзно добавил: - Я пойду, а ты, гляди, с князя глаз не спускай. Уж не знаю, чем и помочь ему…

Вскоре пришла Злата. В руках она несла корчажку с каким-то варевом. По шатру разлился медвяный запах.

- Вот, сварила. Пусть князь попьёт, ему сразу легче станет. Лихоманка этого зелья боится.

- А ты знаешь, кому своё зелье принесла? - загородил ей дорогу Богдан. - Князю! А может, это - отрава?

Она повела крутым плечом, отодвигая сотника в сторону.

- Отрава? Такое зелье у нас в Тмутаракани моя бабка варила. Вот, гляди!

Злата приложилась к корчажке, отхлебнула из неё, поморщилась, засмеялась.

- Чего глядишь? Горькое, не мёд. А пить его надо.

Богдан молча посторонился. Девушка, присев на корточки перед больным, осторожно подняла его голову и поднесла корчажку к запёкшимся губам.

- Пей, пей, княже, - тихо приговаривала она, - поправишься - поведёшь нас дальше, к моему дому родному.

Приподняв полог шатра, за нею внимательно наблюдал Свенельд. Богдан улыбался, не замечая воеводы. Нет, его Злата ничего худого князю не сделает. Его Злата…

- Злата, надо и нашим гридням помочь. Есть хворые. Улеба и Звягу трясёт лихоманка, от них только кожа да кости остались.

Она блеснула зелёными глазами.

- Думаешь, я сама того не ведаю? Уже напоила…

Всю ночь Святослава мучили кошмары. То окружали князя печенеги в степи, свистел аркан над его головою, а он никак не мог от аркана уклониться, то видел он мать свою на смертном одре, наказывающую ему что-то, а что - никак не мог Святослав услышать.

А потом приснилась ему Малуша, первая любовь, подарившая князю сына Владимира. Шла она, босая, по пыльному шляху и несла на руках младенца. Святослав её окликал, но Малуша не отзывалась и шла всё дальше, туда, где дорога круто обрывалась над Днепром. Не видит она обрыва… Как остановить её, предупредить о близкой опасности? Нет, это не младенец у неё на руках, это корчага с вином. Услышала Малуша призыв своего князя, остановилась, лицо расцвело в улыбке. «Пей, пой, княже, поправишься - поведёшь нас дальше, к моему дому родному!» Где твой дом, Малуша? Давно не видал тебя Святослав, давно. Он придёт ещё к тебе, только бы вот подняться поскорее…

Исчезла Малуша. Оборвались сновидения.

К утру Святославу стало лучше. Князь потребовал к себе Свенельда.

- Долго, видать, я пролежал… А дело наше стоит. Воевода Борислав поднялся?

- Кровью изошёл Борислав, верно, уже не встанет.

- Эх, Борислав, Борислав, буйная голова! Мыслил и его посадником оставить в Тмутаракани, а он… Надобно нам поспешать туда. Выждем день - дальше пойдём.

- Слаб ты ещё, княже.

- Ничего, не пеший пойду - конь повезёт.

А ночью скончался воевода Борислав.

Не всегда и во всем послушен был князю молодой воевода. Вот и на этот раз поступил по-своему, сгоряча нарушил ряд с касогами, за что русичам пришлось заплатить дорогой ценой. И всё-таки за удаль, за стойкость в бою Святослав многое прощал Бориславу. Смерть молодого витязя его опечалила, и князь распорядился похоронить воеводу со всеми подобающими воинскими почестями, справить по убитому добрую тризну.

Не было в походе при войске ни одного волхва, служителя русских богов, поэтому Святослав сам руководил похоронами. Войско вышло из болот, переправилось через реку, и там, на её берегу, было выбрано открытое место на небольшой возвышенности. Сотни дружинников натаскали из ближнего дубового леска сухие дрова и сучья, сложили высокую поленницу. На самом верху её усадили мёртвого воеводу в полном боевом облачении. Плечи ему прикрыли багряным аксамитовым корзном, в правую руку вложили меч. Не забыли ни щита, ни копья и лука со стрелами и едой всякой снабдили покойника - может, долог будет его путь в потустороннем неведомом мире, пока он предстанет перед богами.

Богдан смотрел на приготовления к похоронному обряду, и в сердце его не было неприязни к погибшему воеводе. Сражался он смело и погиб славно - на поле брани.

Тревожно заржал конь, далеко разлетелся его крик, будто жалобно степь застонала. Богдан понял, что это ведут боевого друга воеводы к месту его вечного покоя. Конь шёл осёдланный, блестела на нём отделанная золотыми бляхами сбруя, всеми цветами радуги переливались седельные луки, украшенные драгоценными камнями.

Мечник подвёл коня к поленнице, оглянулся на князя. Тот хмуро кивнул. Мечник, не отпуская повода, отступил на шаг, замахнулся острым клинком. Брызнула кровь на сапоги мёртвого воеводы, жалобно закричал конь, вздыбился, словно пытаясь уйти от гибели, и тотчас рухнул на вытоптанную траву.

Затрубил боевой рог - один, второй, третий. Будто турица заревела далеко в лесу, откликнулись ей могучие туры. Сам князь подошёл к поленнице с двумя гриднями, поднёс огонь к сухому дереву. Закурился дымок, робкие язычки пламени заплясали на дровах, и вдруг дохнул ветер из степи, и пламя жадно затрещав, охватило всю поленницу.

Князь, бояре, все воины склонили головы, прощаясь с Бориславом.

Утром князь приказал рынде трубить поход. Он объехал поредевшие дружины, мысленно подсчитывая, скольких добрых воинов недостаёт после многих сеч и стычек. Потом махнул рукою в сторону запада - на Тмутаракань - и, сойдя с коня, ковырнул мечом жирную, веками не знавшую рала землю, взял горсть её, показывая пример другим, и пошёл, ведя коня в поводу. За ним спешились Свенельд и другие воеводы, старшая дружина, гридни. Проходя мимо всё ещё тлевшего огнища, похоронившего останки Борислава, князь бросил горсть земли на подёрнутые серым пеплом угли и, пройдя ещё несколько шагов, тяжело, с натугой, поднял своё тело в седло.

Всё шли и шли русские воины, и каждый бросал на могилу горсть земли. Долго тянулось это печальное шествие. Когда прошла последняя сотня, позади неё возвышался покатый, издалека видный курган.

 

5

Будто шарик сухого перекати-поля, гонит неласковая судьба таксиарха Диомида по безводным степям хазарским, по отрогам Ясских гор, всё ближе к Понту Эвксинтскому - Русскому морю, за которым раскинулась Диомидова родина Византия. Страшась гнева каган-бека, а ещё пуще опасаясь попасть в руки Святослава, ромейский сотник покинул нажитое в Хазарии добро и отправился выполнять приказ Иосифа. Но его гнала и другая сила - жадность.

Не доверяя ни одному воину из своей сотни, Диомид захватил с собой двух наёмников арсиев, самых отчаянных головорезов в Итиле. Арсии служили ему и охраной и проводниками - они не однажды бывали в стране ясов, сопровождая хазарских послов и лазутчиков.

Диомид торопился. Меняя запасных коней, он сумел обогнать полки киевского князя, пробивавшиеся через пески. Арсии нашли более короткий и безопасный путь.

Ясы приняли Диомида гостеприимно, как велит их давний обычай, предоставили ему кров и пищу. Поили его нартсаном, напитком витязей, угощали шипучим кумысом и молчали, выжидая, что скажет гость. Зная местные обычаи, Диомид не торопился начинать переговоры, хотя всё у него в душе кипело: не сегодня-завтра на ясскую землю вступит русское войско, от которого таксиарху едва удалось уйти. Наконец, когда ясский князь Тагаур дал понять гостю, что готов выслушать его, Диомид предложил князю выступить против русичей.

- От чьего имени ты говоришь, урум? - холодно осведомился ясин, называя гостя так, как обычно звали здесь византийцев.

- От имени самого каган-бека Хазарии Иосифа.

- А сам ты кто? Где твоя родина?

Грек уловил иронию, скрытую в этом вопросе.

- Да, я урум, моя родина - Византия. Но я воин и служу тому, кому захочу.

- Сейчас Иосифу, а завтра?

Диомид не смутился.

- Завтра, если ты примешь условия каган-бека, я готов перейти на службу к тебе.

Тамбур смерил его презрительным взглядом.

- Наша земля, славу богу, ещё не оскудела храбрыми воинами. Благодарю тебя за предложение, но принять его не смогу. А ответ для каган-бека Иосифа ты получишь завтра.

Всю ночь метался без сна на жёстком ложе таксиарх Диомид, стараясь отгадать, что скажет ему Тагаур. Забылся он только к утру, но вскоре его разбудил молодой ясин из свиты князя.

- Твой конь осёдлан, чужеземец, - сухо объявил он. - Я провожу тебя и твоих слуг до границ земли адыгов.

Таков был ответ Тагаура, не пожелавшего выступить на помощь Иосифу, правителю Хазарии.

У прикубанских касогов Диомида тоже встретили неприветливо. Правда, ему не указали на порог, как это сделали ясы, разрешили жить среди касогов, но ни Алэдж, ни другие старейшины не выразили желания защищать разгромленную Хазарию.

Диомид был терпелив и настойчив. Он жил среди суровых и немногословных горцев, присматривался к ним в надежде отыскать единомышленников. План таксиарха был несложен: если касоги не хотят воевать с русами, то надо столкнуть обе стороны. Дальше всё пойдёт как по маслу. И вскоре он убедился, что его план реален: в дружине Алэджа нашлись несколько человек, которые согласились за хазарское золото выполнить просьбу грека. Засев в придорожном леске, они засыпали стрелами проезжавший мимо дозор русичей и поспешили скрыться, не оставив никаких следов.

Таксиарх довольно потирал руки: он добился своего. Русы ввязались в драку с касогами, получили хорошую трёпку, да ещё и завязли в болотах. Можно было ожидать настоящей войны. Теперь Алэдж стал прислушиваться к советам грека, изменил построение конницы в бою, научился применять византийские военные хитрости. А Диомид уже успел отправить надёжного гонца к тмутараканскому беку Сурхану, обещал ему поддержку со стороны асов И касогов. Если бек сумеет собрать хазар из ближних кочевий и выступит против русов, то Святославу придётся совсем туго.

Ещё во время первой стычки с касогами, когда на них бросил свою дружину воевода Борислав, Богдан заметил нечто странное в действиях неприятеля. Горцы, обычно не признававшие плотного строя, налетавшие на русичей нестройной массой, на этот раз атаковали чело русского войска плотной конной лавой.

Услышав слова Святослава о том, что касоги воевать стали по примеру византийских легионов, Богдан вспомнил увиденного им во время боя воина, непохожего на касога, и сказал об этом князю.

Святослав задумался.

- Надо бы узнать, что это за птица. Не ромей ли? Они, византийцы, по всем хазарским землям расползлись, как ужи. Все племена против Руси настраивают. Хотят, чтобы мы тут надолго завязли. Боятся, как бы мы не двинулись к Дунаю.

Дерзкая мысль родилась в голове Богдана. А что если… Вот только нужен напарник, такой, чтобы знал здешние места, язык и обычаи касожские.

Богдан поднял глаза на князя.

- Надумал я, княже, одно дело, да не знаю, выйдет ли что из этого. Ромея того надо выкрасть! Мы бы тогда все замыслы касожские от него выпытали, а может, и лишили бы касогов главного нашего супротивника, что воду у них мутит.

- Ищи охочих людей, - согласился Святослав. - Сколько надобно тебе воев, столько и возьми. Приведёшь того ромея - проси любую награду.

- Не ради наград служу я Русской земле…

- Вижу, - улыбнулся Святослав, - потому и доверяю тебе во всем, может, поболе, чем какому боярину. Думай!

Богдан думал. Но как ни прикидывал он, а выходило, что в напарники ему подходит одна Злата, то бишь гридень Злат. Хоть и девка она, а воин добрый, и никто лучше её здешних мест не знает.

Злата сразу же согласилась.

- Я не только по-касожски, и по-гречески разумею, пригожусь тебе, увидишь. Только пеше придётся идти, на коне далеко не уедешь - касоги сразу увидят.

Так они и порешили. Позже, опять-таки по совету Златы, Богдан решил взять ещё одного гридня - Чудина. Молчаливый и внешне медлительный, гридень был наделён медвежьей силой. Он вырос в лесных краях, ему и здешние чащи не преграда. Чудин охотно согласился сходить в тыл к касогам.

Далеко за полночь, в самую глухую пору, трое лазутчиков выбрались из лагеря русичей и, незаметно проскользнув между передовыми касожскими дозорами, выбрались на опушку тёмного молчаливого леса. Они были одеты легко, без кольчуг, и вооружены луками да короткими хазарскими кинжалами.

Лесной остров среди степи жил своей таинственной жизнью. Глухо вздыхала какая-то ночная птица, кто-то шумно прошёл сквозь заросли - наверно, вепрь. Богдан вспомнил встречу с турами и с барбом, невольно поёжился. Но сейчас опаснее было бы напороться на касожский дозор.

Однако людей нигде не было видно.

- Касоги идут следом за нашими дружинами, - подсказал Чудин. - Их надо искать в той стороне, откуда мы пришли.

- И то правда, - согласился Богдан, - пойдём.

Густая росная трава скрадывала звуки шагов.

Лазутчики, часто останавливаясь и прислушиваясь, осторожно вышли к Кубани и двинулись дальше вдоль берега против течения реки. Здесь они едва не напоролись на касожский дозор. Двое горцев, негромко переговариваясь, стояли под раскидистой дикой грушей. Русичам пришлось сделать порядочный крюк, чтобы проскользнуть мимо них незамеченными. Вскоре им встретился второй дозор, третий, но это уже не было неожиданностью.

Богдан, привыкший бродить по лесам, немало поохотившийся в родных краях, сейчас только диву давался, как ловко и бесшумно скользил в ночной темноте сквозь заросли, скрывавшие многочисленных врагов, неуклюжий и медлительный Чудин. Нет, не напрасно он взял его в напарники!

За Чудином лёгкой тенью скользила Злата. Богдан всё больше проникался уважением к этой смелой и решительной девушке.

Русичи миновали неприятельские дозоры и очутились на лужайке, за которой начинался горный отрог. Перед ними открылись огни многих костров.

Стан касожского войска занимал просторную долину, ограждённую отрогами невысоких гор, одетых густым лесом. Цепь сторожевых костров отделяла его от речной поймы.

Из кустарника, откуда вели наблюдение трое русичей, подобраться к касогам было очень трудно.

- Ночью ничего не найдём, - с досадой прошептал Богдан. - Придётся затаиться до утра.

- Пойдём в обход, - предложила Злата. - А то будем тут сидеть, как медведи в берлоге, да ещё под самым носом у ловца! Увидят касоги - пропадём без толку. Надо подниматься на гору. А там видно будет…

Богдан поморщился, вспомнив недавнее путешествие в горах.

- Злат дело говорит, сотник, - поддержал рассудительного гридня Чудин. - С горы всегда виднее. Сейчас, пока не рассвело, заберёмся повыше, а утром всё разглядим. Всё равно в эту ночь мы уже не управимся.

- Ладно, - вздохнул Богдан. - Быть по сему. Лезем на гору, други.

Несмотря на то, что ночь была безлунная, Злата, взявшая на себя обязанности проводника, уверенно вела своих спутников. Они углубились в лес. Девушка отыскала в темноте гребень горного отрога.

- Тут не собьёмся, на самый верх выберемся, - пояснила она. - Меня учили: если попал в горы, держись вершины, а забьёшься в лощину, в балку - ничего не увидишь и заплутаешь.

На земле, покрытой плотным слоем прошлогодней листвы, тускло мерцали гнилушки. Там, где их не было, за тёмными пятнами угадывались толстые стволы старых буков.

Злата отыскала какую-то тропку. Идти стало легче. Ночь перевалила далеко за середину, когда лазутчики вышли на поляну.

- Тут до утра подождём, - объявила Злата. - Место подходящее. Думаю, когда рассветёт, отсюда далеко видно будет.

- Молодец! - похвалил её Богдан и, забыв, что перед ним девушка, дружески положил руку на её плечо. - Добрый из тебя провожатый.

Злата вздрогнула, но не отстранилась.

Чудин сгребал в кучу сухие листья, мостил себе гнездо между корнями могучего дерева. Злата и Богдан последовали его примеру. Устроились поудобнее и стали ждать рассвета.

Лес ожил неожиданно. Застрекотала сойка, ей откликнулась другая. Над не опавшей ещё листвой буков начало светлеть небо, на нём вспыхнуло розовое облачко. Ещё немного - и солнце заиграло на вершинах деревьев.

Богдан поднялся на ноги.

- Вон на то дерево надо залезть, - будто угадав его мысли, Чудин кивнул в сторону могучего лесного великана, поднимавшегося неподалёку. - С него далеко видно будет. Может, я полезу?

- Нет, я сам.

Злата молча наблюдала, как Богдан, с помощью Чудина дотянувшись до первого сука, подтянулся на руках и ловко, словно белка, полез вверх. Скоро он исчез в густой листве, чуть тронутой позолотой.

Перед молодым сотником открылась вся долина, занятая касожским лагерем. Костры весело дымили - видно, в них только что подкинули увлажнённые росой сучья. Касоги собирались варить в казанах похлёбку. Группа воинов повела коней к Кубани на водопой.

Судя по всему, касоги не собирались покидать свой стан в ближайшее время: вели они себя спокойно. Но Богдана интересовало другое. Вон у самого берега Кубани под старыми ивами упрятался небольшой шатёр. Он стоит в стороне от стана - значит, в нём расположился не касожский князь или воевода. Кто же тогда?

Богдан долго присматривался к шатру. Под деревьями - никого. Чуть в стороне трое коней. Почему трое? Вдруг полог поднялся, появился человек. Блеснул панцирь - не кольчуга, а именно панцирь из металлических пластин. Такую броню не носят касоги. Этот человек - ромей.

Сотник ещё долго наблюдал за шатром. Он убедился, что нашёл того, кого искал. Грек, которого он видел на поле боя, здесь, среди касогов.

Внизу, под деревом, Богдана нетерпеливо ждали товарищи.

- Ну, что увидел? - не выдержал Чудин.

- Всё увидел, - весело отозвался Богдан. - И зайца, какого я сейчас хотел бы поджарить, и… - голос его стал серьёзным. - Ромей наш, видать, тут, - среди касогов. Над самой Кубанью его шатёр. С ним ещё двое.

- Справимся! - махнул тяжёлой ручищей Чудин.

Посоветовавшись, они решили дождаться ночи, а с наступлением темноты - действовать. Невдалеке от их наблюдательного пункта нашлась густо заросшая кустарником расселина. Там и устроили днёвку.

Они подкрепились захваченными с собой припасами и расположились на отдых, надёжно укрытые зарослями от чужих глаз. Спать никому не хотелось - сказывались волнение трудной ночи и мысль о том, удастся ли выполнить намеченный план.

Впервые Богдан видел Чудина таким разговорчивым. Видно, тоска по далёкому дому вызвала его на откровенность.

Чудин, очутившись в невиданном горном лесу, вспомнил леса своей далёкой родины - земли вятичей, где мирно жили его предки, прозванные чудью или чудинами. Хороши там, над речкой Москвой, леса! Вековые, дремучие боры, зелёные дубравы… И люд в них живёт такой же стойкий, могучий.

- А как ты в дружину княжью попал? - ненароком спросил Богдан.

Чудин насупился, разговорчивость его пропала.

- Э, долго рассказывать!

И умолк. Богдан не стал приставать к гридню с расспросами. Только усмехнулся в усы: разве мало таких людей, кого беда заставила пойти в дружину к Святославу?

Злата незаметно уснула, прислонившись к Богданову плечу. Молодой сотник умолк, чтобы не потревожить девушку.

Стало тихо. Только где-то недалеко, пробиваясь сквозь заросли, едва слышно журчал ручей.

Таксиарх Диомид собирался в Тмутаракань. Отъезд назначен на завтра, небольшой выдолбленный из дуба чёлн ожидает грека внизу, под обрывом, в двух десятках шагов от походного шатра. Двое наёмников, одетые византийцами, готовят в дорогу припасы. Закончив свои дела у касогов, Диомид мысленно был уже в приморском городе. Если бы и там всё получилось так удачно!

Он подумал, что утро вечера мудреней, а сейчас пора спать. Выглянув из шатра, Диомид проверил, на месте ли охраняющий его воин, затем разостлал на сухой траве старый дорожный плащ. Протянув руку к маленькому глиняному светильнику, грек загасил огонь и растянулся на своём походном ложе.

Невдалеке монотонно шуршали речные волны, набежавшие на песок. Этот шорох убаюкивал, мысли Диомида стали вялыми и неповоротливыми, как стреноженный конь. Он уже почти погрузился в сон, как вдруг за шатром, где-то совсем близко, послышался короткий то ли вздох, то ли стон. Грек приподнялся на локте. Тревожный звук больше не повторялся. Таксиарх хотел снова улечься поудобнее, когда кто-то резко отдёрнул полог шатра.

- Кто там? - недовольно проворчал грек. - Кому среди ночи мог понадобиться таксиарх Диомид?

- Нам ты надобен! - услышал он приглушенный мужской голос, с трудом выговаривавший хазарские слова.

Что-то тяжёлое навалилось на Диомида, прижало его к земле. Грек почувствовал, как в рот ему воткнули кляп, руки стянули сыромятным ремнём. Оцепеневший от страха, он и не сопротивлялся.

Вскоре чёлн, приготовленный для намечавшегося на завтра путешествия, бесшумно отчалил от берега и заскользил по течению. В нём сидели трое. Четвёртый, Диомид, лежал на дне челна связанный.

- Молчи! - предупредили его всё на том же ломаном хазарском языке. - Если крикнешь - пеняй на себя.

Предупреждение было лишним. Попробуй закричи, когда у тебя рот туго забит тряпкой!

А голос, предупреждавший его, показался греку знакомым. Но Диомид никак не мог предположить, что ему пришлось поменяться ролями со своим недавним пленником.

Только представ перед князем Святославом, при свете костра Диомид разглядел людей, выкравших его у касогов. Один из них был совсем юный отрок, второй - рослый неуклюжий детина с торсом гладиатора. Третий, невысокий и стройный воин, напомнил греку кого-то. Кого - он даже не пытался припомнить. Страх, охвативший таксиарха при виде Святослава, заглушил все воспоминания.

Умоляя грозного князя сохранить его жизнь, Диомид рассказал о приказе, полученном их от Иосифа, и о том, как было подстроено нападение касогов на русский дозор.

Святослав слушал пленника, не перебивая. В глазах его играли отблески костра. Бросив презрительный взгляд на грека, он повернулся к Богдану и его товарищам:

- Спасибо вам, други. Знатного зверя изловили!

И велел рынде привести заложников - братьев Умафа и Бэгота.

В присутствии касогов грек повторил свою исповедь.

- Слышали? - обратился к братьям Святослав. - Видит Перун, не хотел я кровь проливать - ни русскую, ни касожскую, этот ромейский пёс навёл порчу на наши и ваши глаза… Я отпускаю вас, не чиня вам зла. Идите к своему князю и поведайте всё, что слышали. Ныне с рассвета до вечера я жду к себе его послов. Не будет их - через день пойду на вас всеми своими полками.

Богдану и Чудину он велел провести освобождённых заложников через линию русских дозоров.

- И мне можно идти? - робко спросила Злата.

- Иди… гридень Злат, - разрешил Святослав, и голос его прозвучал непривычно мягко. - Иди, отдыхай. А о награде, что вы с сотником заслужили, я не забыл…

После полудня в русский стан прибыл Алэдж с небольшой свитой. Сам Святослав вышел ему навстречу.

- Здрав будь, князь касожский!

- Мир тебе, князь русов!

Алэдж, не доходя двух шагов до Святослава, выхватил из ножен кривой клинок и с силой воткнул его в землю. Святослав последовал его примеру. Тяжёлый меч и лёгкая сабля, пружинисто покачавшись замерли не коснувшись друг друга.

Сойдясь, оба князя поклонились друг другу.

- Я знал, что ты приедешь, - сказал Святослав.

- Злые люди нас поссорили, - согласился касог. - Но теперь этого не будет.

Тревога, поднятая дозорными, вскоре прервала мирные переговоры. Вдалеке, за границами русского стана, обозначилось какое-то движение: заметались отдельные всадники, зашевелились сотни, принимая боевой порядок.

Касоги тревожно переглянулись. Но больше ничем не выдали своего волнения.

- Богдан, - окликнул Святослав сотника, - узнай, что там стряслось.

Но Богдану не понадобилось ничего узнавать - сюда уже спешил всадник. Остановив взмыленного коня, он, едва коснувшись луки седла, соскользнул на землю и шагнул к киевскому князю.

- Орда идёт! Хазары…

Значит, пленный грек говорил правду. Так-то отвечает Иосиф на его, княжью, доброту! Может, и вправду следовало бы оставить от Хазарии одно пепелище?

Святослав крепко сжал рукоять меча.

- Езжай к своей дружине, - отпустил он гонца и пояснил касогам. - Это тмутараканский бек собрал ближние хазарские вежи. Хочет остановить нас своей ордой. Мы же разобьём его и малой силой. Распорядись, воевода Свенельд!

Конная лава кочевников уже накатилась на ближний край лагеря. Там завязалась сеча. Касоги схватились за оружие.

- Мы с тобой, князь русов!

Святослав остановил Алэджа:

- Спасибо на добром слове. Может, ещё доведётся нам воевать вкупе, кто знает… А сейчас будем дальше речь вести, как в мире нам жить. С хазарами и без нас управятся.

Бой длился недолго. Встретив упорное сопротивление пеших дружинников, хазары, рассчитывавшие на лёгкую победу, растерялись. А когда с боков на них налетела русская конница, орда дрогнула и начала откатываться в степь. За нею ринулись русичи.

Святослав приказал рынде протрубить сигнал: прекратить преследование. Он не хотел понапрасну терять своих воинов.

Вскоре уехали касоги, договорившись продолжить переговоры в Тмутаракани. И тогда князь увидел, что около него топчется Богдан. У сотника был расстроенный вид.

- Ромей сбежал, княже. У гридня коня умыкнул и, как началась схватка возле нашего стана, ускакал…

- Ромей нам более не надобен, туда ему и дорога. А гридня, что коня проворонил, в пешую дружину правь. Пусть ему урок будет!

Святослав говорил строго, но в глазах его пряталась усмешка. Выслушав князя, Богдан опустил голову. Хорошо, что не Златиного коня угнал тот собачий сын!

За недолгой сечей между русичами и хазарами наблюдали не только Святослав и Алэдж со своими воеводами. Был ещё один наблюдатель, кровно заинтересованный в исходе поединка, - гонец из Киева от воеводы Добрыни. Он дожидался конца схватки в зарослях тёрна.

Когда хазар отогнали, гонец спустился в балку, где стоял его конь, привязанный к кизиловому дереву, вывел его наверх, подтянул подпруги. Он ещё раз огляделся - хазары исчезли на горизонте, русичи, прекратившие преследование разбитого врага, неторопливо возвращались к своему стану. Гонец поправил шапку и устало взобрался в седло. Почувствовав на спине привычную тяжесть, лохматый конёк размеренной рысцой понёс всадника в поле, к видневшейся вдалеке группе русских дружинников.

Навстречу всаднику из ближней рощицы выскочили двое конных воинов. Это были гридни князя Святослава.

- Кто такой? Куда путь держишь?

На обожжённом солнцем лице незнакомца весело блеснули серые глаза.

- Гонец из Киева, от воеводы Добрыни. Мне надо видеть князя…

Гридни с удивлением оглядывали незнакомца.

- Чудно глядеть на тебя! Гонец, говоришь? Один? И в таком обличье…

- Э, други, не дивитесь, - усмехнулся он. - Со мною из Киева десяток воев выехал. Да, видите, я один сюда добрался. Остальных печенеги перехватили. Сам уже недалеко отсюда к хазарам в лапы попал, еле вырвался на чужом коне…

Вскоре гонец, спешившись, стоял перед Святославом.

- Это что за печенежин? - удивился князь. - Откуда он взялся? Постой, постой, где-то я тебя уже видел…

Напрягая память, Святослав попытался вспомнить, где он видел это лицо. Киев… Гридница… Святослав ведёт беседу с Добрыней. Влетает оживлённый, раскрасневшийся Владимир, с ним ещё кто-то. «Чего тебе, сынок?» - «А мы в поле печенегов видели!» - «Кто это - мы?» - Святослав сурово сдвинул брови - он давал строгий наказ Добрыне: княжича ни на шаг от себя не отпускать, когда за ворота выезжает. А Добрыня-то здесь, в гриднице, сидит! Владимир смутился, понял, что подвёл дядьку своего. «Мы с Тудором… Да мы совсем недалеко от городских ворот отъехали…»

Тудор… Товарищ игр молодого княжича. Запомнилось Святославу его лицо, выражавшее решимость заслонить Владимира, принять на себя его вину, если понадобится. Неужто это он?

- Тудор?

- Он самый. Гонец воеводы Добрыни.

По лицу молодого гридня промелькнула довольная улыбка, но он тотчас же погасил её.

- Устал, видать? - с неожиданной для него теплотой спросил князь. - Вижу, вижу. Сейчас накормят тебя мои гридни, потом отдохнёшь. Но прежде - о деле. Что наказал тебе Добрыня? Рассказывай, - и стал внимательно Слушать.

- В Киеве всё спокойно. Печенеги редко подходят к городу, лишь за Росью кое-где пошаливают, перехватывают одиночных гонцов и малые отряды воинов. Зачастили в Киев византийские гости, не столько товарами торгуют, сколько заглядывают во все концы, прислушиваются ко всему. Видно, базилевс Византии хочет знать, не ослабла ли Русь в войне с Хазарией. А недавно один ромейский гость захотел встретиться с Добрыней, поговорить с глазу на глаз.

- И что? - насторожился Святослав. - А отчего не пошёл тот гость к самой княгине?

- Не ведаю, княже. Может, потому - дозволь правду молвить! - что и наши люди, и иноземцы знают: Добрыня тебе предан, он твоя десница. А княгиня…

- Ну, ну, договаривай!

- Не серчай, княже! Матушка твоя - она в свою сторону гнёт, всё по-своему хочет сделать. И вера у неё другая, не наша…

- То не твоё дело - о княжьих делах судить, - строго сказал Святослав. - Ты о госте ромейском речь веди!

- Ромейский гость неспроста хотел повидаться с воеводой…

И Тудор рассказал, что греческий купец - если он действительно купец, а не лазутчик - настойчиво допытывался у Добрыни, как относится князь Святослав к ромеям и болгарам, которые не ладят между собою. Болгарский кесарь Симеон укрепил своё царство, болгарское войско постоянно угрожает византийским придунайским фемам. А что, если оно двинется к Константинополю? Ромейский император Никифор ищет союзников в борьбе против Болгарии. Не станет ли таким союзником Святослав?

- То хорошо, что Добрыня тебя ко мне прислал, - задумчиво молвил князь. - Буду знать, о чём Византия тревожится. Ромейские земли недалеко отсюда, сразу за Тмутараканью. Придём туда, в Тмутаракань, а там, может, к нам и ромейские послы из Корсуня пожалуют…

Чувствовал Святослав, что этот поход для него ещё не последний. Тмутаракань далеко от Киева лежит, добираться до неё несподручно. Русской земле нужен и другой выход к морю, чтобы торговать с чужими землями. А путь перекрыт византийцами. И болгары там…

Придётся и к Дунаю идти русским дружинам!

 

6

Аул Натухай просыпается рано. Едва солнце блеснёт на востоке, над холмами, где раскинулись сады - гордость всего рода Ащемеза, взрастившего их на месте диких зарослей, как во всех дворах начинается кудахтанье, блеяние, мычание. А ещё громче шумят женщины во главе с тётушкой Дзегуащ. Только мужчины и кони хранят достойное молчание - и те и другие причисляют себя к воинскому сословию, их дело мчаться в бой, сшибать грудью и рубить врагов, а не поднимать бесполезный шум.

В это утро ещё задолго до восхода солнца раньше всех в ауле поднялся тридцатилетний Хачемаф, сын брата тётушки Дзегуащ. Хачемаф - купец, он давно уже переселился к морю, в город, который разные народы называют по-своему: Таматарха, Тмутаракань, Самбарай, Самкерц. Для купца важно не название, главное - в портовом городе ходко шли адыгейские товары, многие из которых поставлял Хачемафу родной аул.

Семья тётушки Дзегуащ, насчитывавшая более пятидесяти человек, объединялась с двумя другими такими же многочисленными семьями своего рода для пастьбы овец на предгорных лугах. Каждая из них выставляла одного чабана. Овцы давали шерсть и овчину, высоко ценившиеся греками и хазарами.

Издавна в ауле возделывались разные сорта винограда. Греческие купцы закупали натухайские вина, не торгуясь.

А мёд, знаменитый адыгейский мёд! Окрестные холмы, заросшие сплошным садом из черешен, груш и яблонь, давали обильный нектар пчёлам. Мёд, сладкий и бугристый, равного какому не найти и за тридевять земель, мёд, из которого готовили крепкий и приятный напиток шъок, был главным богатством аула.

Закупая товары у своих родичей и соседей, Хачемаф выгодно сбывал их в Тмутаракани. Богатство его росло, богатела и вся семья тётушки Дзегуащ.

Прошли те времена, когда она говорила, презрительно оттопыривая в усмешке тонкие губы:

- В нашем роду многие были знаменитыми воинами. Твой отец, Хачемаф, мог из лука попасть в глаз летящего орла. Твой дед мог на скаку сбрить шашкой усы у своего врага, опозорив его перед всем войском. А ты - пхе! - первый из нашего славного рода станешь торгашом! Одно дело отвезти на торг, продать свой товар, но заниматься только этим всю жизнь…

Позже в гостях у Хачемафа в Тмутаракани побывали его младшие братья Умаф и Бэгот. Они привезли в аул полный мешок новостей, удивили всю родню рассказами о богатом городе, где их Хачемаф - один из самых уважаемых людей.

Тётушка Дзегуащ не придала значения этим рассказам. Удел мужчины - быть воином. Могла ли мыслить иначе женщина, чьё имя означает - воительница?

Однажды Умаф и Бэгот целую зиму прожили в Тмутаракани, помогая в делах Хачемафу. Главная их задача была охранять склады брата в порту, где находилось много товаров, дожидавшихся весны. Ежедневно встречаясь с рыбаками-русичами, братья неплохо изучили их язык, научились говорить по-гречески и немного по-хазарски.

Братья стали помогать Хачемафу в поездках, иногда замещали его. Немало добра привезли они и в свою большую семью. Тётушка Дзегуащ стала смотреть на Хачемафа более благосклонно, перестала вспоминать его воинственных предков.

Осенью в ауле ожидали очередного приезда Хачемафа из Тмутаракани. Натухаевский купец задерживался. Неожиданно по землям адыгов пронеслась тревожная весть: из далёких полунощных краёв движется сюда несметное войско русов. Перед ними в страхе бегут хазары. Говорили, что хазарская гвардия разбита, сам каган попал в плен. Русы идут на юг, приближаются к земле ясов. Придут ли они сюда? И если придут, то как друзьями, разбившими хазар, давних недругов адыгов, или врагами-завоевателями?

Все мужчины Натухая взялись за оружие, многие из них присоединились к дружине соседнего племени, возглавляемой храбрым пши Алэджем. Дружина выступила к верховьям Кубани, навстречу русам. В пути к ней присоединялись всё новые и новые воины.

Хачемаф приехал в аул, будто ничего не случилось, пригнал порожние арбы, чтобы забрать овчины, шерсть, мёд, вино. Его встретили встревоженные мать и тётушка Дзегуащ.

- О великий бог, хранитель нашего священного очага! - воскликнула глава семьи Дзегуащ. - В какое смутное время явился ты к нам, Хачемаф! Скоро будет война, поредеет наш род в битвах с чужеземцами, может быть, никого не останется в живых из славного рода Ащемеза… А ты и теперь не с воинами, не в боевом уборе! В твоих мыслях - золото!

- Война? - Хачемаф удивлённо пожал плечами. - Кто сказал, что она обязательно будет? Разве я не знаю русов? Это не хазары, от которых только и жди подлога и предательства. Войско русов разбило Хазарию, разве это плохо для нас?

Теперь оно пройдёт к Таматархе, прогонит хазарского бека, а до нас им дела нет…

- Не говори! Ты встречал русов-купцов, а это идут воины. Ох, нету в живых моего старого Афамгота…

Муж тётушки Дзегуащ, Афамгот, был главой большой семьи много лет. Он был рачительным хозяином и добрым воином. Могучий, как дуб, своими узловатыми пальцами он мог свернуть шею быку, одним движением руки остановить скачущего коня. Его, словно старое дерево, свалила молния во время грозы, разразившейся в сенокос.

Хачемаф взялся заготовлять товары для торга в Тмутаракани. Он продолжал сохранять внешнее спокойствие, хотя в душе его зашевелилось сомнение: действительно ли всё обойдётся благополучно? Аульчане, радостно встречавшие купца в прежние времена, теперь неохотно расставались со своими товарами. Люди хотели запастись припасами на смутное время. Только белую овечью шерсть, так ценившуюся обычно, - она шла на изготовление самых дорогих тканей - теперь отдавали без сожаления. Чёрную - придерживали, может, придётся валять много походных бурок.

С востока от аула к аулу шли противоречивые вести:

- Пши Алэдж выступил навстречу русам. Он хочет разгромить их там, где сливаются Кубань и Лаба…

- Войско адыгов отступило перед несметными полчищами русов…

- Алэдж и русский пши заключили вечный мир, стали кунаками. Братья Бэгот и Умаф из твоей семьи, Дзегуащ, пошли толмачами к русам - недаром они научились этому языку в Таматархе.

Слушая последнего вестника, Хачемаф поднял к верху указательный палец, гордо выпятил короткую рыжую бородку.

- А, что я вам говорил! Никакой войны, будем торговать с русами.

Тётушка Дзегуащ неразборчиво пробурчала что- то о разжиревших мужчинах, забывших, с какой стороны берутся за меч.

Сообщения вновь становились тревожнее:

- За Кубанью русы предательски напали на наши дозоры!

- Алэдж ударил на неприятеля. В битве полегло много русов и наших воинов…

Хачемаф побледнел.

- О мои братья! Что с ними? Живы ли они?

Прискакал всадник, передал наказ Алэджа, возглавившего объединённое войско адыгов: всем, способным держать в руках оружие, приготовиться к бою.

Тётушка Дзегуащ воинственно блеснула черными очами, тряхнула седой головой.

- Может, и теперь ты скажешь, что войны не будет? Бери меч и копьё, садись на коня, отомсти чужеземцам за своих братьев. Они погубили Бэгота и Умафа!

- Отомсти, если ты настоящий мужчина! - простонала мать Хачемафа.

- Отомщу, - решительно сказал Хачемаф.

Он махнул рукой на приготовленные к отправке товары - пусть они пропадают пропадом! Конь был всегда при нём, а саблю и кольчугу взял отцовы. Старый лук рассохся, ну да в бою не трудно будет добыть себе новый.

Он собирался в дорогу и ждал, когда на восточных холмах зажгутся дымные костры - сигнал приближения врага. Весь аул притих, замер, но даже самые зоркие мальчишки не могли разглядеть на горизонте хотя бы одну струйку дыма. И гонцов не было с той стороны, только однажды проскакали на взмыленных конях трое всадников в богатых доспехах, едва прикрытых изорванными в клочья плащами. Не адыги и не русы, таких в ауле и не видывали никогда. Хачемаф, выскочив из дома на конский топот, поглядел им вслед и уверенно сказал: «Румы, ромеи. Я их немало встречал у моря. Но откуда они здесь взялись?»

А на другой день утром, когда Хачемаф решил седлать коня, чтобы выехать к войску Алэджа, неожиданно, как снег на голову, появились Умаф и Бэгот, живые и невредимые. Они повзрослели, утратили юношескую торопливость. Аульчане сбежались встречать воинов, вернувшихся с битвы.

- Мир, мир! - объявили братья.

Весь аул сгорал от нетерпения, жаждал узнать новости, но расспрашивать героев, не успевших расседлать коней, было нетактично. Как требовал обычай, их провели в большой дом, стоявший, как чабан среди стада, в окружении остальных жилых строений, усадили у очага, над которым виднелся чёрный крест - символ так и не прижившейся греческой веры. Им принесли лучшую пищу, какая нашлась в доме. Все терпеливо ждали, когда братья насытятся.

Оба порядком отощали за дорогу, но ели неторопливо, чинно. Только после еды братья вытерли руки о ноговицы и неторопливо повели рассказ обо всём увиденном и пережитом ими.

Когда дошло до того, как они оказались заложниками у русского пши, не выдержала тётушка Дзегуащ, всплеснула руками.

- И они, эти русы, оставили вас в живых?

- Как видишь, - усмехнулся Умаф.

- Клянусь этим огнём, - поддержал его Бэгот, - нам было у них совсем не плохо. Наших воинов и русов натравил друг на друга презренный рум, бежавший от справедливой мести.

- Не он ли проскакал через наш аул с двумя своими соплеменниками? - насторожился Хачемаф.

- Может быть, и он. Другие румы нам не встречались за это время.

- О, где мне теперь найти утешение: я не задержал такого подлого человека! - схватился за волосы Хачемаф. - Почему я не поскакал за ним вдогонку, не зарубил его!

- Но ведь их было трое, а ты один, - резонно заметила тётушка Дзегуащ, пряча смех в уголках своих глаз.

- Я сражался бы с ними, как нарт! А что значат для нарта трое жалких противников?

Аульчане потупили глаза: смеяться над человеком из своего рода неудобно.

Впрочем, Хачемаф быстро успокоился. Его мысли переключились на другое: раз всё обошлось благополучно, он решил на следующий день выехать в Таматарху. А не поедут ли с ним Бэгот и Умаф?

Братья без колебания согласились.

Разметавшись на сухой, выжженной солнцем траве, крепким сном спали уставшие за день гридни. Позади осталась ещё одна стычка с хазарской ордой, разгром последних наёмников Сурхана. Кажется, уже никаких преград не осталось на пути у русского войска… Тмутаракань близка, до неё рукой подать, воины отдыхали перед последним переходом. Только бессонная стража, как всегда, охраняла покой русского войска.

Злата сквозь сон слышала, как кто-то окликнул Богдана, как поднялся тот, лязгнув мечом по щиту. Злата прислушалась, приподняла голову, спросила сонно:

- Ты куда?

- Спи. Я скоро вернусь.

Он прикрыл её своей свиткой.

Зашуршала сухая трава, и затихли шаги Богдана. Злата согрелась под тёплой свиткой, быстро уснула.

Разбудило её прикосновение чьих-то рук.

- Богдан, ты?

- Тс-с-с… Это я, Чеглок:

- Чего тебе надобно?

Гридень вместо ответа схватил Злату за плечо. Цепкие руки расстёгивали ворот рубахи, не прикрытой кольчугой.

- Думаешь, не знаю, кто ты на самом деле, - торопливо зашептал Чеглок. - Только Богдан твой, думаешь, знает?

- Чего тебе надобно? - ещё не придя в себя, повторила свой вопрос Злата.

- Будто не знаешь, - хихикнул Чеглок, всё сильнее прижимая девушку к себе. - Неужто я хуже твоего Богдана?

- Эх ты! - Злата рванулась так, что затрещал холст рубахи, с силой оттолкнула гридня. - А ещё товарищ!

Чеглок отшатнулся. Новый увесистый удар пришёлся по его глазу, будто выкресал искры. Гридень застонал от боли и попятился к ближнему кусту.

- Эх ты! - нёсся ему вслед гневный шёпот Златы. - Думаешь, я для тебя свою девичью честь берегла в хазарской неволе? Подлый пёс ты, а не княжий воин!

Ни один из спавших вокруг костра гридней не пошевелился. Никто не подал виду, что стал свидетелем позора своего товарища.

Когда вернулся Богдан, Злата притворилась спящей.

Утром Богдан удивился, увидев заплывший глаз Чеглока.

- Кто это тебя?

Гридень шмыгнул носом, махнул рукою в сторону бескрайней степи:

- От хазарина память осталась. Со вчерашнего…

- А-а-а… - Богдан ещё раз оглядел Чеглока и сочувственно покачал головою. - Ну что ж, голова цела - и ладно. А это скоро пройдёт.

«Хазарин», отвернувшись от Богдана и Чеглока, сосредоточенно подтягивал конскую подпругу.

Над станом пронёсся протяжный призыв рога.

Русские дружины приближались к Тмутаракани, конечной цели далёкого и долгого похода.

- Уже немного осталось нам идти, - объявила Злата, и в её голосе князь уловил скрытое волнение.

Вездесущий гридень Злат, успевавший и с дозорами поскакать по окрестным холмам и ложбинам, разглядеть всё окрест, и пошутить-посмеяться с гриднями из своей сотни, и украдкой погрустить о чём-то своём, потаённом, был за проводника при князе Святославе. Но теперь уже и без его помощи трудно было сбиться с пути: войско русичей шло по хорошо наезженной дороге, которая петляла между рыжими буграми, испятнанными виноградниками, мелькавшими среди них редкими глинобитными хижинами, и сбегала в низинки, обходя серебряные блёстки-зеркальца солончаков.

Конские копыта мягко ступали по золотистому песку, сохранившему ещё следы колёс недавно проезжавшей здесь арбы касога, отпечатки воловьих и конских копыт, кое-где босых человеческих ног. По обеим сторонам дороги торчали колючие будяки, сухие стебли высушенной солнцем жёсткой травы.

- Небогатая земля под Тмутараканью, - вслух подумал Святослав, вспоминая безводные песчаные степи, раскинувшиеся у берегов Джурджанского моря. - И воды тут мало, одна соль…

- Сейчас осень, за лето всё выгорело, - возразила Злата. - Зато весною тут кругом зелено-зелено, цветами земля украшена, дождиком умыта, солнышком пригрета…

Она говорила - будто песню слагала своим певучим, мягким голосом. Глаза её щедро излучали радость.

- На этой земле добрый виноград родит. В той стороне, за плавнями, и пшеницу сеют, скотине там раздолье. А самое щедрое у нас - море. Чего только в нём нету!

- Погляжу на твою родную землю, погляжу, - улыбнулся князь. - Больно уж ты её расхваливаешь!

- Для меня она краше всех других земель! - горячо ответила Злата.

Святослав покосился на гридня - он давно уже знал, что это девушка. Таким юным задором повеяло на него от Златы, что суровое сердце воина вдруг тоскливо сжалось. Он вспомнил свои молодые годы, Малушу, любимую свою. Где она сейчас, его люда? Не мила князю Предслава, дочь угорского князя, родившая Олега и Ярополка. И сыновья эти не милы. Мать велела ему Предславу взять в жены, так нужно было для блага Русской земли. А сердце тянулось к Малуше. Она была таким же звонким жаворонком, как и эта Злата…

Впереди показалась гряда холмов. Петляя между ними, дорога поднималась на возвышенность. Князь хлестнул плёткой коня.

Поднимая облака пыли, гридни вслед за ним поскакали к вершине гряды.

Вот она, Тмутаракань!

С возвышенности открывался необозримый простор: поля, виноградники, сады, а за ними среди зелени виднелись светлые мазанки, остатки крепостных стен, выложенных из белого камня. А ещё дальше встала сизо-голубая стена - до самого неба. Море!

Со стороны моря дул ровный свежий ветер. Он подхватил княжеский стяг с перекрещёнными копьями, развернул его над дружинами, чтобы издали видели все: идёт войско Русской земли!

У городских ворот, сложенных из старого щербатого камня, шумно толпился пестро наряженный люд: русичи, касоги, хазары, решившие остаться здесь на милость победителя. Стороной держались богато одетые торговые гости из Корсуня, Византии, арабы, персы.

Русичи вынесли большую деревянную статую Перуна, украшенную виноградными лозами.

- Слава князю Святославу! - выкрикнули из толпы.

Святослав снял шелом, низко поклонился тмутараканцам. Ветер подхватил, растрепал свисавший с темени клок волос, распушил выгоревшие добела усы.

Молодая нарядная красавица поднесла князю хлеб-соль на резном деревянном подносе, кряжистый седобородый старик поднял тяжёлую серебряную чашу?

- Прими от нас хлеб-соль, княже, отведай вина тмутараканского! Всё - от чистого сердца!

Князь сошёл с коня, принял поднос и передал его Богдану, поклонился женщине. Потом взял чашу и одним махом, не переводя дыхания, опорожнил её.

Богдан мельком глянул на Злату и удивился внезапной перемене, происшедшей в ней, - лицо её стало злым и напряжённым, губы крепко сжались. Глаза пронзительно смотрели на женщину, что стояла перед князем улыбаясь.

- Ты чего? - толкнул девушку под локоть Богдан.

- Малка, - сквозь зубы ответила она. - Дочка рыбацкого старосты Одинца. Хазарам прислуживала, теперь тут хвостом крутит, князя обхаживает… У, змея подколодная!

- А старик кто?

- Родитель её. Богатый, половину Тмутаракани в своих руках держит. Бек у него частым гостем был.

Тут только разглядел Богдан, что люди, окружившие тесным кольцом князя, будто изменились. Одежда на них богаче и вид дородней. Босоногую голытьбу, недавно кричавшую «славу», оттеснили куда-то в сторону, за спины торговых гостей, приготовивших свои дары новым властям.

Дочка Одинца щедро расточала свои улыбки Свенельду, и уже размягчилась складки на обычно хмуром лице воеводы. Сам Одинец о чём-то оживлённо разговаривал с Перенегом. Князь, окружённый гостями, принимал дары.

Злата неожиданно подняла коня на дыбы, развернула на месте, едва не подмяв копытами красавицу Малку. Князь заметил это, но ничего не сказал. Подозвал Свенельда:

- Вели войску разбить стан по левую руку от города. Сады не ломать, виноград не рубить. Люд здешний не обижать, гостей торговых - тоже. В город войду я со старшей дружиной да гриднями. Сам буду суд чинить и законы устанавливать.

Проезжая через город, князь подивился ветхости его каменных зданий, выстроенных в давние времена ещё греческими мастерами, запущенности садов и пыльных, только кое-где вымощенных камнем улиц. Он направил коня к берегу, остановил его над обрывом.

Чуть в стороне виднелся порт, притихший, настороженный. К причалу робко жались несколько греческих хеландий.

Святослав оглядел даль.

Море до краёв было наполнено густой, чуть зеленоватой синевой. Казалось, оно за лето вобрало в себя яркую краску южного неба, добавило к ней цвет глубинных водорослей и застыло, спокойное и величавое.

У самого горизонта маячил рыбачий чёлн, слабый ветер едва наполнял широкую ладонь паруса. Вокруг него кружили чайки, будто не хотели с ним расставаться.

Ещё дальше тонкой неровной полосой смутно синели то ли облака, то ли неясные очертания далёкого берега.

- Эй, гридень Злат!- обернулся Святослав к стоявшим чуть поодаль воинам.

- Я здесь, княже!

Девушка держалась как заправский гридень. Уже все дружинники знали, кто она на самом деле. Бывалые бойцы не однажды видели, как в трудную пору русские женщины надевали доспехи, брали в руки оружие и на поле брани не уступали ни в чем мужчинам. Злата не была исключением. К тому же она успела проявить недюжинную смелость и воинскую сметку. И воеводы, и рядовые воины дружно хранили тайну, которая давно перестала быть тайной.

- Я здесь, княже! - гридень Злат прищурил свои зелёные глаза.

- Что там синеет за морем?

- То берег земли Корсунской, где ромеи живут. И русского люда там немало, как и в Тмутаракани. Вон там, в той стороне, город Корчев, в нём из руды железо плавят. И мастера-кузнецы там добрые…

- Много, говоришь, там русичей?

- Сказывают люди. Я-то сама там всего один раз была, мало что успела повидать…

Она спохватилась, что сказала о себе в женском роде.

- А ты не таись, на родную землю вернулась, - пригнувшись к ней, негромко сказал князь. - Или не хочешь уходить из гридней? Так тебя же никто не гонит.

Злата смутилась, покраснела.

Святослав усмехнулся в усы, покосился на молчаливого Свенельда, на стоявшего чуть поодаль Богдана. Воевода задумчиво смотрел вдаль, взгляд его был грустен - может, далёкое прошлое увидел? Сотник катал носком сапога круглый камушек, старался вдавить его в неподатливую сухую землю.

- Ты на родную землю вернулась, - повторил князь, - а я уже в Киев хочу. На сынов своих поглядеть, на матушку княгиню… Чует сердце: скоро придётся собираться в новый поход.

Он посмотрел в ту сторону, куда смотрел воевода Свенельд, - на запад.

- Поход… - подхватила Злата, она хотела сказать князю, как трудно приходится женщинам - жёнам, матерям, сёстрам - от военных походов, сколько горя выпадает на их долю, и осеклась - лицо Святослава посуровело, снова стало каменным.

- Иди, гридень, иди. Да кликни ко мне воеводу Перенега.

Прошло несколько дней, и Тмутаракань начала оживать. С раннего утра кипела работа у восточных ворот города. Пешие воины, превратившись на время в землекопов, углубляли полузасыпанный ров, ограждавший город, выравнивали дорогу, что вела на восток, в земли касогов и ясов, разбирали остатки каменной кладки, расчищая место для новой стены. Несколько сотен дружинников отправились к Кубани рубить лес для укреплений.

Богдан и Злата сопровождали князя, осматривавшего каждый уголок в Тмутаракани. Святослава интересовали порт, торговля города с приморскими соседями. Он расспрашивал Одинца и других старожилов о том, сколько рыбы вылавливается за год в Сурожском море, какой урожай дают тмутараканские виноградники, удивлялся тому, как ценят здешнее вино и как много закупают его ромеи, как родит здесь хлеб, сколько дичины в здешних лесах и плавнях.

В городе ожило торжище, много дней стоявшее безлюдным. Появились на нём заморские гости, невесть где прятавшие в смутное время свои товары. Разложили на полках парчу, аксамит, шелка из Дербента и Малой Азии, диковинные узорочья из золота и серебра с дорогими каменьями. Корчевские бронники привезли свою работу: кольчуги, панцири, шеломы, мечи и топоры, конскую сбрую, отделанную искусно выкованными бляхами. Немногочисленные хазарские гости торговали мехами, перекупленными у камских болгар. На ремнях, протянутых между кольями, развешивали они бобровые, беличьи, куньи и собольи меха. Тайком, в залах торжища, хазары торговали и живым товаром - невольниками и невольницами разных племён, пригнанными сюда с началом войны от Джурджанского моря.

Касоги из ближних аулов пригнали сюда целые отары баранов, тут же их резали, свежевали, разделывали туши, жарили мелко нарезанное мясо на тонких шампурах.

Рядом с касогами несколько греков в белых хитонах торговали финиками и ещё какими-то заморскими плодами. В рыбном ряду пахло морем, казалось, вот-вот над ним взовьются горластые чайки. Наваленная горками рыба сонно шевелилась на траве, будто живое серебро, засыпала, пригретая солнцем.

Князь Святослав ходил по торжищу со своими спутниками, одетый просто, как гридень, присматривался ко всему.

- Добрые мечи, - остановился он перед бронником из Корчева, - только малость легковаты.

Взял один меч, блеснувший на солнце, будто плоская рыбина, взвесил его на ладони, затем ухватил за рукоять поудобнее, взмахнул, со свистом разрубив воздух.

Бронник, заросший чёрной бородой до самых глаз, с любопытством смотрел на князя.

- Ромеи такие мечи любят, они для них в самый раз.

- Так то ж ромеи! А нашему вою надобно потяжелей, чтоб рубануть можно было как след того ромея…

- Можно и потяжелее выковать, - засмеялся бронник. - Много ли надобно тебе их?

- Сотен пять на первый раз.

- Ого! - бронник удивлённо округлил глаза. - А на што тебе столько? Сам-то ты кто будешь?

- Князь киевский! - шепнул ему на ухо Богдан.

Бронник почесал затылок могучей дланью, подумал немного. А глаза его цепко ощупывали Святослава.

- Что ж, и пять сотен можно отковать, крицы у меня хватит. Заказ большой, возьму с тебя подешевле. Да и князь ты не чужой. Свои-то - не ромеи!

- Правду молвишь, - засмеялся Святослав. - Как готов заказ будет, вези сюда, в Тмутаракань.

Князь прикидывал, как он соберёт дружину из местных русичей, чтоб оставить её для охраны Тмутаракани. И касогов неплохо бы в неё завербовать, они воины не плохие.

Тут же попались ему на глаза бывшие заложники - братья Бэгот и Умаф. Рослые, широкоплечие, увешанные оружием, отделанным серебром, братья, узнав Святослава и его спутников, приветливо поклонились.

Князь переглянулся с Богданом: вот бы кого залучить в дружину!

 

7

Ещё при первой встрече с братьями-касогами Богдан запомнил их непривычные имена: Умаф и Бэгот. Братья чем-то походили один на другого, быстрые, поджарые, черноглазые, с одинаковыми небольшими бородками. Теперь они встретились на торжище. Умаф и Бэгот сразу же признали Богдана.

- А, кунак! Здравствуй!

- Добрый день, русский уорк! Здоров ли ты, здоровы ли твои друзья?

Молодой сотник уже знал многие касожские слова. Уорками называли дружинников, приближенных князя. Уорком был Богдан, уорками были и братья-касоги. Он в свою очередь приветливо поздоровался со старыми знакомыми. Обернулся к Святославу:

- Дозволь мне остаться, княже. Хочу потолковать с касогами.

Святослав согласно кивнул:

- Иди, ты мне сейчас не надобен.

Богдан остался с Умафом и Бэготом. Те поняли, что он отпросился ради них, обрадовались, заулыбались.

- Пойдём с нами, - потянул Богдана за рукав один из братьев.

- Гостем будешь! - объявил другой. - Пойдём, тут недалеко ещё один брат живёт, старший. В его дом пойдём.

- Сколько же вас, братьев-то?

- Нас много! Один, два, три… шесть… Джигиты в родном ауле, в горах… А тут, в городе, самый старший и самый уважаемый, Хачемаф. Он - торговый гость, его тут все знают.

Дом Хачемафа стоял недалеко от городских ворот, прятался за высоким глинобитным забором. Он был приземистый, но просторный. За ним виднелся ещё один дом, поменьше, дальше - конюшни, сараи, хлев, ещё какие-то постройки. Богдану объяснили, что брат со своей семьёй живёт во втором доме. Первая, большая постройка предназначена для гостей. Называется она «хачеш».

«Богато живут люди!» - подивился Богдан. И с грустью вспомнил свою вросшую в землю хибарку в Древлянской земле, куда ему пришлось перебраться, когда Клунь выжил его из отчего дома. От хибарки той, наверно, уже и следа не осталось.

Богдана провели через вымощенный каменными плитками двор, открыли дверь дома и ввели в большую, чисто убранную комнату. Свет пробивался сквозь маленькие оконца, заделанные кусками полупрозрачного стекла. На полу - ни стола, ни лавок, только ковры. Стены густо увешаны разным оружием: саблями, кинжалами, луками, копьями, боевыми топорами…

«На целую сотню хватит», - подумал Богдан.

Братья, извинившись, оставили ненадолго его одного. Не решаясь ходить по ковру или сесть на него, сотник нерешительно топтался в углу, у двери, с любопытством разглядывая оружие. Он и не заметил, как появились братья и ещё один касог с ними, невысокий и грузный. На его круглом лице весело поблёскивали маленькие черные глазки.

- А вот и наш брат Хачемаф!

Хачемаф шумно приветствовал гостя, осведомился о его здоровье, предложил сесть на ковёр - таков обычай у касогов. Он, как и его младшие братья, тоже неплохо говорил на языке русичей.

- Спасибо, хозяин, я пока ещё на здоровье не жалуюсь, - ответил Богдан и сразу же повёл речь о другом: - Вот, попал сюда, в Тмутаракань, вижу - богато вы тут живете.

- О, Таматарха - это хороший город. Его и ромеи и хазары из рук друг у друга вырывали. Надеюсь, что теперь, при русском князе, он ещё краше станет. И богаче…

И этот касог говорил не «Тмутаракань», а «Таматарха». Крепкие корни пустили ту ромеи!

Молодой слуга внёс в комнату маленькие трёхногие круглые столики с разной снедью на больших глиняных блюдах. Запахло пряностями, жареной бараниной. Появился вместительный тонкогорлый кувшин. Хозяин принялся разливать вино в серебряные чаши.

Богдан ещё раз подивился тому, что в доме нет лавок. Следуя примеру хозяев, он сел на ковёр.

- За здоровье гостя! - поднял чашу Хачемаф. - Пусть будет долог его жизненный путь, как наша беседа, пусть жизнь его будет приятной и сладкой, как это вино из нашего родного аула.

Умаф и Бэгот одобрительно закивали головами, поддерживая тост старшего брата.

- Ух! Ну и вино! - Богдан не смог скрыть своего восхищения. - Царское питье!

Касоги довольно заулыбались. Сделать приятное гостю - радость для хозяев.

Богдан, захмелевший от вина и сытной еды, рассказывал им о жизни в своих родных краях, о трудном походе через Дикое поле, через Хазарию. Касоги слушали его с интересом, время от времени поддакивая, в самых интересных местах цокая языком.

«А ведь князь говорил о дружине, - молодой сотник вспомнил, из-за чего пришёл в гости. - Эти касоги для нас - самые подходящие. Добрые витязи!»

Он, недолго думая, сказал им, что русский князь надумал создать в Тмутаракани свою дружину.

- Пойдёте к нам служить, други, а? - спросил Богдан, глядя на Умафа и Бэгота.

Братья ответили не сразу.

- Эх, будь я помоложе, взялся бы за меч! - вместо младших братьев высказался Хачемаф, воинственно подбоченившись. - Да жаль, кольчуга стала для меня немного тесновата.

Богдан посмотрел на его круглый живот и улыбнулся. Улыбки мелькали и на лицах младших братьев.

- Мы вольные люди, - снова став серьёзным, сказал Бэгот.

- Вольные? - сдвинул брови Умаф. - Наш пши Алэдж прикажет - пойдём к нему в дружину, никуда не денемся. Заставит его отары пасти - тоже не откажемся. Может, тут, у русов лучше будет?

Богдан молчал, выжидая. Да, князья все одинаковы, к власти и богатству рвутся. И Святослав тоже - выгоду для Русской земли ищет, но и о своей не забывает. А дружинников он, пожалуй, бережёт лучше, чем другие князья и воеводы. И опять не ради своей выгоды - что бы он без них значил!

Хачемаф тоже молчал, шутки его иссякли.

- Хазарам я не хотел служить, они воры, - продолжал Умаф. - В этом городе продавалось всё, что можно было продать. Сурхан и свою должность тудуна - правителя Таматархи продал бы, если б ему как следует заплатили! А русы… Эй, кунак, а ты в Таматархе останешься?

- Не знаю… - помедлил с ответом Богдан. - Как князь решит.

Он уже не раз подумывал об этом. Тмутаракань была родиной Златы, этот город и Богдану пришёлся по душе.

- Оставайся! - поддержал брата Бэгот. - И мы с Умафом пойдём в русскую дружину.

- Спасибо, други, на добром слове, - тихо сказал Богдан.

В тот же день князь Святослав чинил суд в своих новых владениях. Место для этого было выбрано на майдане, раскинувшемся почти на всю ширину города, который вытянулся узкой полоской вдоль обрывистого берега моря. Возле старой греческой церкви, под могучим дубом, скупо цедившим сквозь жёсткую листву лучи уже потерявшего силу осеннего солнца, рынды поставили деревянную лавку, накрыли её богатым хорезмским ковром. Князь явился пред народом, одетый для такого случая в новую белую рубаху, синие шаровары, заправленные в жёлтые сафьяновые сапоги. На голове треухая парчовая шапка, отделанная куньим мехом, на плечи накинуто алое корзно с золотой застёжкой. А из-под корзна выглядывает потёртая кожаная перевязь - с нею и с походным мечом, не раз выручавшим князя в битвах, даже здесь не расстался Святослав.

Отвесив поясной поклон народу, князь сел на лавку, его окружили воеводы. Чуть поодаль полукольцом встали гридни. Толпа тмутараканцев, ожидавших княжеского суда, прихлынула поближе, оставив свободным только пятачок в несколько саженей. Не столько было здесь челобитников, истцов и ответчиков, сколько желающих поглядеть на князя, пришедшего сюда из далёкой Русской земли, на его свиту.

Толпа гудела, словно улей:

- Князь Святослав не то что хазарский бек!

- Видно, прост он, голову не дерёт.

- Свою-то не дерёт, наши драть будет!

Так переговаривались русичи. Многие из них рады были приходу дружин киевского князя. Другие жители Тмутаракани - касоги, греки, хазары - больше молчали, настороженно выжидая. И они, и русичи знали: власть - она всегда власть. Будет ли при новой власти легче простому люду?

Князь оглядел окруживших его людей. Смерды такие же, как на Руси, только одеты чуть получше. Рыбаки, пахари, виноградари, пастухи. Тмутараканцы побогаче держатся кучкой, косятся на шумную чернь. Люди разного рода-племени, а всё, как и в стольном Киеве, как и в буйном Новгороде. А чего они хотят от князя?

Святослав приступил к делу.

- Ну, что у вас, люди? Говорите!

- Челом бьём! - загудела толпа. - Верши суд правый, княже! Хлебнули мы лиха при Сурхановой власти, простой люд ждёт нынче от тебя защиты…

- То уже травой поросло, - перебил Святослав жалобщика, молодого смерда в распахнутой до пупа рубахе. - Нету Сурхана, нету хазарской неволи. Будет вершить все дела, в Тмутаракани русский посадник, моя правая рука.

- Так наши мироеды остались, они не лучше Сурхана! - загудели те, что стояли поближе к Святославу. - Хазарин со всего брал десятину, а свои богатеи, русичи, пятый сноп забирают. Землю у него взял под пашню - вовек не рассчитаешься. Чёлн попросил на рыбалку - вовсе в кабалу залезешь.

- Тихо! - нахмурился Святослав. - Говорите кто-нибудь один. Всех разом я не уразумею.

Снова выдвинулся вперёд прежний челобитчик.

- Я скажу, княже! Вот он, Одинец, кровь из нас сосёт. Все дани-подати собирать перепоручил ему бек хазарский: за проезд через мост, за выход в море, за улов за бортничество, за пастьбу, за скотину, за каждую душу в семье. За всё, что тот злодей увидит. Думали мы, что скоро до такого дойдёт: порты снял - плати мыто портошное, надел их обратно - сызнова плати…

Толпа всколыхнулась от взрыва хохота, сам князь засмеялся было, но тут же снова насупил брови.

- Так это? - повернулся он к Одинцу, тщетно пытавшемуся спрятаться за спины горожан.

Старик дёрнулся, словно его огрели плетью, но ничего не ответил - будто язык проглотил.

- У меня он последнюю сеть отобрал… За долги, - робко заявил стоявший рядом с челобитчиком пожилой касог.

- А меня с виноградника согнал! - выкрикнул тощий носатый грек.

Снова все загудели, замахали руками. Одинец ещё ниже склонил голову. Красавица, Одинцова дочка, придвинулась поближе к отцу, будто надеясь спасти его от княжеской кары.

Святослав едва заметным жестом поманил к себе Богдана.

- Что, княже? - подскочил к нему сотник. - Взять его, посадить в поруб?

Князь досадливо поморщился.

- Не Одинца, а того челобитчика взять надо. Только не сразу, когда люд расходиться станет. Я ещё погляжу, что он за птица…

Богдан удивлённо раскрыл глаза, но не посмел возразить князю. А тот уже снова повернулся к тмутараканцам.

- Кто ещё вас притесняет, добрые люди?

Передние ряды, будто заподозрив что-то неладное, притихли. Попятился, стараясь скрыться в толпе, челобитчик. Только из дальних рядов слышались нестройные выкрики:

- Хазарин Букан!

- Грек Феодор!

- Русич Прокша!…

- Тихо! - Святослав поднял руку. - Скорый суд - неправый. Я во всём разберусь, люди, и покараю всех, кто виновен. А ежели на кого поклёп возведён - с челобитчика спрошу строго…

Князь понял: если он пойдёт на поводу у тмутараканской голытьбы, ему придётся всех, на ком власть держится, ковать в железа. Этак из Тмутаракани можно второй Новгород сделать. А там смерды додумаются вече собирать, посадника скинут, князя прогонят.

Он перевёл речь на другое: объявил, кто какую дань будет нести в княжескую казну, наказал всему ремесленному люду принять участие в строительстве детинца-крепости, сказал о наборе охочих людей в тмутараканскую дружину.

Желающих записаться в дружину нашлось немало - и из самого города, и из посада, и из близлежащих сел. Сообщение о дани и строительной повинности было встречено молчанием.

 

8

До прихода русичей каждый второй дом в Тмутаракани принадлежал беку Сурхану. Почти половина кораблей, прибывавших в порт из других стран, загружалась его товарами. Не было в городе ни одного рыбака, ни одного ремесленника, который не числился бы в должниках у хазарского бека. Правитель города от имени владыки Хазарии взимал подати со всех жителей, купцов и пришлого люда. Иосифу в Итиль отправлялась лишь малая часть этих доходов. Всё остальное шло в казну самого бека. Из года в год множились его богатства. И вот…

Бек Сурхан не мог примириться с потерей Тмутаракани. Выполняя тайный приказ Иосифа, переданный ему греческим наёмником, бек не столько старался выслужиться перед владыкой Хазарии, сколько боролся за свою власть, своё богатство. Грек обманул: ни ясы, ни касоги не задержали продвижения русского войска. А что могли сделать хазары, брошенные Сурханом против русов?

Немногочисленное, наспех сколоченное войско степняков дрогнуло и побежало от первого же удара дружинников киевского князя. Многих воинов недосчитался тмутараканский бек, собирая свои рассеянные по степи сотни.

Часть хазар, прибывших из дальних веж по приказу Сурхана, откололась и ушла на север. Они и в этот бой шли неохотно - зачем им защищать чужой город? - а потерпев поражение, и вовсе утратили охоту драться. С Сурханом остались лишь хазары, жившие в самой Тмутаракани или её окрестностях. Горстка воинов… Взглянув на неё, Сурхан понял, что война окончательно проиграна. Впрочем, её проиграл намного раньше сам каган-бек Хазарии, разгромленный Святославом. Но Сурхан решил не сдаваться. Он распорядился вывезти свою казну в укромное место, а доставивших её рабов перебить. Тайну знали только он сам и двое его доверенных людей. Сурхан увёл в плавни оставшихся при нём воинов. Там, на островках, затерявшихся среди камышовых джунглей, он надеялся дождаться лучших времён.

Киевские полки, рассуждал бек, пришли и уйдут, может быть оставив в Тмутаракани небольшую дружину. Вот тогда можно будет подумать о возвращении утерянных владений. Хазария если и оправится после нанесённого ей удара, то власть Иосифа всё равно ослабнет. Значит, ещё большую независимость приобретёт тмутараканский правитель, будет торговать с ромеями, как ему заблагорассудится.

И сейчас, в своём тайном убежище, Сурхан не сидел сложа руки. Десятки лазутчиков, будто щупальца бека, расползлись во все стороны, неусыпно наблюдая за русским войском. Сурхан обдумал коварный замысел и начал постепенно его осуществлять.

Ночью в русском лагере поднялась тревога. Исчез десятник, отправившийся проверять дозоры. Кто-то из дружинников слышал шум в стороне камышей, подступавших с севера к озеру. Там в дозоре находились два бывалых воина. Туда поспешил воевода Перенег, захватив с собою надёжную охрану. Среди изломанных, вытоптанных камышей при свете факелов он увидел залитое кровью тело одного из дружинников. Ни десятника, ни второго дозорного разыскать не удалось.

Под левой лопаткой убитого торчал короткий клинок с отделанной серебром рукояткой. Это был касожский кинжал.

Утром князь Святослав хмуро выслушал немногословный доклад Перенега.

- Касожский, говоришь? - повертел он в руках принесённый ему воеводой кинжал.

- Касожский, княже.

- Выходит, люди Алэджа нам такое подстроили? - Святослав повернулся к Богдану: - А ты что скажешь, сотник?

Богдан догадался, о чём думает князь.

- Нож касожскими руками сделан, верно. А в чьих руках он был нынешней ночью, не знаю, княже.

- Узнай. Глаз у тебя зоркий. Тебе поручаю.

Богдану не нужно долго собираться. Он кликнул Злату и Чудина и с несколькими дружинниками Перенега поскакал туда, где нашли убитого дозорного.

По следам, сохранившимся на вязкой болотной почве, он представил себе, как это всё случилось. Несколько вооружённых человек по камышам неслышно подобрались к дозору именно тогда, когда сюда подошёл десятник. Может, раньше? Нет, не видно было, чтобы люди долго топтались на одном месте. Русичей они застали врасплох, одного дозорного закололи кинжалом, а второго вместе с десятником чем-то оглушили. Кто-то был ранен, свой или чужой, - на земле следы крови. Двоих русичей потащили дальше, к рощице, где были спрятаны кони. Конские следы вели в степь.

- Ох, не нравится мне это… - сквозь зубы процедил Чудин.

- И мне, - подтвердила Злата. - Касожским клинком убили дозорного, а не похоже, что тут касоги побывали. Те ловцы отменные, пройдут - не сомнут и травинки. А тут вроде вепри топтались!

Богдан задумался. Князь послал его сюда, потому что не верил в виновность касогов. Один раз уже ошиблись, сколько крови пролили!

- Вот что, други, - сказал Богдан. - Будем искать, всё вокруг осмотрим. Коль тут хазары побывали, не могли же они следа не оставить.

- И наших воев надобно выручить, - подсказала Злата. - Они, может, на нас надеются, ждут выручки.

Богдан опустил голову.

- Следы, думаю, найдём. А их самих… Ищи теперь ветра в поле!

Злата вздохнула. Она, сама побывавшая в хазарской неволе, хорошо представляла, какая тяжкая доля ждёт попавших в плен воинов. Лучше умереть, чем так жить. Но как помочь этим людям?

Богдан со своими спутниками объехал все окрестности Тмутаракани, они осмотрели каждую балку, но ничего не обнаружили. Всё разрешилось случайно, когда Богдан уже собирался вернуться в Тмутаракань. Молодой воин, дружинник Перенега, неожиданно остановил коня, пристально глядя в сторону.

- Чего уши развесил? - сердито спросил Богдан. - Лешего углядел?

- Ежели тот коршун над лешим кружит, то так, сотник, - ответил дружинник, обиженный словами Богдана. - Я к нему давно уже присматриваюсь.

- Где? Вон над теми кустами? Скачи туда, погляди.

Дружинник с места пустил коня вскачь. При его приближении из кустов вылетела воронья стая. Воин пригнулся к луке седла, что-то разглядывая перед собой, потом обернулся, замахал рукою.

Богдан и его спутники торопливо поскакали к нему.

Под кустом на примятой траве, широко раскинув руки, лежал мёртвый русич. Это был тот самый десятник, что не вернулся с проверки дозоров.

Богдан спешился, нагнулся над убитым.

- И зачем только они его, мёртвого, сюда затащили?

- А вот зачем, - отозвался Чудин, успевший увидеть то, чего не заметили другие. - В него стреляли издалека. И наповал. Стрела в боку застряла, вытащить её не смогли, обломали. Наконечник остался… Значит, не хотели эти тати свою метку оставлять, утащили десятника подальше. Надеялись, что мы не сыщем. Ан нет, нашли.

Он наклонился над мёртвым, повозился немного, орудуя ножом, и встал, удовлетворённо крякнув:

- Стрела-то хазарская!

Вечером русичи справляли тризну по двум погибшим воинам. Жарко пылали огромные погребальные костры. Молча стояли дружинники и воеводы, обнажив головы, и по их лицам скользили тревожные отблески пламени.

А позади - на крышах, на заборах гроздьями висели тмутараканцы, глядели на невиданное зрелище.

Богдан и Злата стояли чуть поодаль от гридней. В последнее время они постоянно держались вместе, и это никого не удивляло. Неожиданно Богдан почувствовал, что кто-то тянет его за руку. Он обернулся. Отблески костров осветили лицо стоявшего рядом человека. Это был один из братьев-касогов, но который - Умаф или Бэгот? Впрочем, сейчас Богдану было всё равно: то, что говорил касог, заставило его насторожиться.

- Я тебя давно ищу, брат ищет, другой брат ищет. Дело важное есть. Я послал Умафа и Хачемафа в разные стороны, сам сюда пошёл…

Ага, значит, это Бэгот. И он подозрительно косится на Злату - видно, хочет сказать Богдану что-то важное с глазу на глаз.

- Это мой товарищ, - кивнув на Злату, пояснил сотник и запнулся, подыскивая подходящее слово, - кунак. Можешь при нём говорить всё, Бэгот.

- Хорошо, но всё равно уйдём отсюда, - предложил касог, - тут много лишних ушей.

На тёмных узких улицах, кое-где вымощенных камнем, на каждом шагу попадались прохожие. Все тянулись туда, где горели костры. Бэгот увлекал Богдана и Злату всё дальше, к берегу моря. Здесь, на обрыве, было тихо и пустынно.

- Слушай, - быстро заговорил Бэгот, - я и мои братья - друзья русов. Мы должны предупредить тебя: ваши враги замыслили что-то против вас. Недавно я видел в толпе хазарского правителя Таматархи - бека Сурхана. Зачем он появился в городе? Зачем так оделся? На нём и его слугах одежда адыгов. Они говорили о вашем князе. Сурхан задумал что-то недоброе. Надо предупредить князя, иначе беда придёт и к русам, и к адыгам. Большая беда! А виновными в ней окажутся люди моего племени…

Злата всплеснула руками:

- Ой, надо бежать к князю! Ночь, не увидишь, откуда прилетит стрела.

- Нет, - твёрдо сказал Богдан, - князю нельзя говорить ничего - он только посмеётся. Святослав никогда себя не берег, не прятался за чужие спины. Расскажем обо всём Свенельду. Ты пойдёшь с нами, Бэгот?

- Иду. Считай, что я уже в твоей дружине.

Богдан положил руку на плечо адыга, благодарно заглянул ему в глаза.

Воевода Свенельд понял, что сообщением Бэгота нельзя пренебрегать. Он распорядился без лишнего шума поднять две сотни дружинников и под видом ночной стражи развести их по городу, прочесать все улицы.

- Ты за всё головой отвечаешь, - наказал он Богдану. - Не хватит людей - возьми ещё у Перенега. Половину своих гридней оставь, чтобы князя охраняли, другую половину можешь взять с собой. Если схватишь Сурхана, веди его сразу ко мне. Иди!

За себя Богдан оставил Мечника. Наказал старому воину беречь князя как зеницу ока.

Прочесать город, заполненный людскими толпами, было делом нелёгким. Богдану помогали Бэгот и Умаф.

Адыги хорошо знали все закоулки Тмутаракани. Бэгот остался с Богданом, Умаф ушёл с другой группой русичей, которую возглавила Злата.

При тусклом свете факелов, сделанных из промасленных тряпок, сотник пристально вглядывался в лица горожан, присматривался к складкам одежды - какое оружие спрятано под у нею?

На улицах больше всего было русичей - местных и воинов князя, адыгов, приезжавших на торжище, реже встречались ясы, ромеи, болгары. И - ни одного хазарина, будто их и не было никогда здесь, в Тмутаракани.

Богдану пришлось нарушить приказ Свенельда: задерживать всех касогов. Как он мог это сделать, если каждый горец, попавшийся им на глаза, оказывался близким или дальним родственником Бэгота, другом его родича!

- Э, кунак! - растерянно посмотрел Богдан на Бэгота. - Так, может, тебе и сам Сурхан доводится сватом племянника твоей тётки?

- Зачем так говоришь? - обиделся Бэгот. - У нас, адыгов, род большой, целое войско можно собрать. И все приехали сюда посмотреть на русов. А Сурхан, собака шелудивая, мне он - тьфу!

Богдан со своими людьми приближался к майдану. Невольно вспомнилась ему ночь в Семендере, побег, гибель обретённых в неволе друзей. Тогда гнались за ним, теперь он сам ищет своего противника. Но Сурхан - не обездоленный раб, рвущийся на волю. Он - кровопийца, почище Клуня, много на его совести черных дел. Вон и касоги настроены против него.

От этих мыслей Богдана отвлёк послышавшийся впереди шум, тревожные крики:

- Держи его, держи!

Богдан метнулся на крик, за ним - его воины.

- Обходи сады, держи его! - Улеб с гриднями едва не сбил с ног Богдана.

В темноте они с трудом признали друг друга.

- Ой, сотник, беда какая! Мечника убили… В князя целил хазарин, Мечкик на себя ту стрелу принял…

- А князь?

- Жив-здоров, ничего ему не сталось…

- Тогда бежим. Скорее!

Мечник погиб… Страшная ярость охватила Богдана. Нет, на этот раз не уйдёт проклятый бек. Надо взять его любой ценою!

Сурхан, почувствовав, что его окружают, заметался в кольце облавы. С ним было ещё четверо телохранителей, и он, чтобы сбить с толку преследователей, разогнал своих помощников в разные стороны. Он знал, что осёдланные кони ждут его недалеко от городских ворот, в саду преданного беку старого хазарина. Только бы добраться до них!

Сурхан сбросил с себя касожскую бурку, чтобы легче было бежать. Потом сорвал кривую саблю, путавшуюся в ногах, снял верхнюю одежду, на ходу кинул её через забор в чей-то двор.

Шум погони настигал его. Всё громче слышались голоса преследователей. Сурхан задыхался. Сердце стучало, заглушая шаги бегущих русичей. Он бежал мимо глухого высокого забора. Кто живёт за ним - друг или враг? Раздумывать не было времени. Напрягая последние силы, бек подпрыгнул, уцепился руками за забор и с трудом перекинул через него своё грузное тело.

Он неловко упал на траву и затаился. За забором послышались крики, топот ног, затем шум стал удаляться. Сурхан огляделся. Он находился в тесном дворике, каких множество в Тмутаракани, стиснутом хозяйственными постройками. Между амбарами виден был проход в сад. Бек осторожно двинулся в ту сторону.

Немного отдохнув и успокоившись, он осмелел, в его душе затеплилась надежда на спасение. Это восточная часть города, где-то недалеко ворота, у которых ждут кони и верный беку старик. Сурхан осторожно перебрался в соседний сад, миновал ещё один двор. Дальше хода не было.

«Придётся выйти на улицу, - с досадой подумал Сурхан. - Иного пути нет. Но может, русы уже прекратили погоню?»

Он сделал всего несколько шагов по улице, прислушиваясь, как затравленный зверь, и почувствовал опасность. Сурхан оглянулся. К нему бесшумно приближались несколько тёмных фигур. Он кинулся в другую сторону. Из тени на дорогу вышли ещё двое.

- Это он! Держи его!

Сурхан заметался, пытаясь вырваться из всё теснее сжимавшегося кольца.

Что-то тяжёлое упало ему под ноги, свалило на землю. Пытаясь подняться, бывший правитель Тмутаракани почувствовал, как сильные руки схватили его и поставили около стены.

- Он? - спросил голос русича.

- Он самый, бек Сурхан, - ответил другой, гортанный голос.

Поняв, что это конец, бек протяжно, дико завыл.

 

9

После захода солнца к костру, у которого ужинали княжеские гридни, подошёл старик в касожских ноговицах и русской холщовой рубахе. Он опирался на тяжёлый посох.

- Добрый вечер, храбрые вой! - заговорил он неожиданно молодым и звучным голодом. - Помоги вам Перун!

Богдан и Злата, шептавшиеся о чём-то в стороне от костра, подняли головы. Ближе всех к старику оказался Чеглок. Он отозвался добродушно:

- Добрый вечер! Ты, видать, из наших, русского роду-племени? Садись к нам, деду, отведай нашей рыбки.

- Спасибо на добром слове, - старик степенно пригладил рукою длинные седые усы, свисавшие ему на грудь. - Я только спросить хотел: нету ли в вашей дружине моего побратима, старого воя Мечника? Киевский он…

- Мечника? - растерянно переспросил Чеглок, утратив свою обычную бойкость и переглядываясь с Чудином…

Богдан и Злата насторожились. Стали прислушиваться и другие гридни.

- А что - не слыхали о таком? Добрый был рубака…

- Как же, слыхали, - Чеглок замялся. - Да только…

Богдан поспешил выручить гридня, поднялся, шагнул навстречу старику.

- Я знаю деда, - шепнула Богдану Злата, - это Микула, из Полянской земли. Он давно живёт в Тмутаракани…

Сотник посмотрел прямо в Микулины глаза, вспыхивавшие отблесками огня.

Был у нас десятник Мечник, добрый воин… Да нету уже его, не доведётся тебе повидать своего побратима. Сразила Мечника хазарская стрела в самой Тмутаракани, та самая стрела, что нашему князю была предназначена.

- Вот какая беда, - вздохнул старик, возводя очи к звёздному небу, словно надеясь отыскать Там бессмертную душу погибшего товарища. - А я слыхал ночью шум и гомон, да не ведал, что там, на майдане, приключилось. Жаль… Не доведётся нам с ним, выходит, вспомнить молодость, дальние походы, где вместе бывали…

Старик тяжело опустился на землю и умолк, печально глядя перед собою.

Гридни тоже молчали. Они ещё сами не успели свыкнуться с тем, что нет больше рядом с ними рассудительного, храброго Мечника.

Чтобы нарушить ставшее тягостным молчание, Богдан спросил:

- И давно вы с Мечником разлучились?

- Давно, сынок, давно, - очнулся от своих дум Микула. - Когда ещё на Руси Игорь княжил.

Гридни окружили старика, с любопытством разглядывая его суровое, изрезанное глубокими морщинами лицо. Кто-то подкинул в костёр сухих веток, пламя вспыхнуло ярче, швырнуло сноп искр в чёрное небо.

Тёмные глаза Микулы пристально смотрели вдаль, будто вновь возникло перед ними давнее прошлое.

- Давно это было, - медленно и негромко начал свой рассказ Микула.

Двадцать один год назад ватага русских витязей из Киева, Чернигова, Любеча и Новгорода решила поискать военной удачи в чужих землях. Князь Игорь в ту пору отправился с дружиной в поход на ромеев, а эта ватага двинулась на восток. В пути к ней пристало немало людей без роду-племени, больше всего - степняков, осевших на порубежных землях Руси. Было немного и варягов, любителей бродить по белу свету. На лодьях, захваченных у камских болгар, ватага поплыла вниз по Итиль-реке.

Хазары пропустили лодьи русичей в Джурджанское море, выговорив себе за это третью часть добычи, которую добудут витязи в южных землях.

Предводитель ватаги Борич смело дал такое обещание - он рассчитывал возвращаться домой другим путём, через владения ясов.

В Итиль-граде к ватаге пристало немало русичей, живших здесь издавна. Борич закупил у хазар мечи и кольчуги, всех пришлых воинов вооружил. Под его началом было уже несколько тысяч человек, целая дружина.

Поплыли лодьи по Джурджанскому морю, взяв курс на полдень. То к берегу приставали, то к безлюдным островам, чтобы сделать передышку.

Дружина высадилась на берег в устье большой реки Куры. Здесь остались лодьи и с ними человек триста охраны. Остальные воины направились к богатому городу Бердаа, расположенному немного выше устья реки. Бердаа был жемчужиной Ширванского государства, слухи о его сокровищах доходили до Киева. Ширванский шах, прослышав о вторжении чужеземцев, поспешил им навстречу с большим отрядом. Мусульманские воины рассчитывали на лёгкую победу, но, несмотря на численное преимущество, были разбиты наголову пришедшей с севера дружиной. Русичи вошли в город, и Борич объявил себя его правителем.

Этот витязь правил разумно и осторожно, не ущемляя прав жителей Бердаа, уважая их обычаи. Привыкшая за время похода беспрекословно подчиняться ему дружина строго выполняла приказы Борича, собирала дань: с богатых - большую, с бедных - малую. В городе было тихо и спокойно.

Несколько раз к Бердаа подступало войско шаха, но каждый раз ему приходилось отступать с тяжёлыми потерями. Шах решил нанести удар русичам в спину. Его лазутчики под видом мирных жителей пробирались в город, тайно проносили оружие.

Восстание в городе началось неожиданно и нанесло серьёзный урон русичам. Но дружина, хотя и понесла немалые потери, выстояла. Борич, однако, задумался: если так пойдёт и дальше, то со временем у него вовсе не останется воинов. Пора Забирать богатую добычу, пленников и отходить к берегу, где оставленная стража по-прежнему несла охрану лодий. Дружинники с ним согласились.

Ночью без шума они покинули город.

Добравшись до лодий, Борич держал совет с дружиной: каким путём добираться домой? Как ни жаль было отдавать хазарам третью часть добычи, но большинство воинов высказалось за то, чтобы плыть отсюда к Итилю - путь по суше мало был известен, да и много ли унесёшь на своих плечах!

Земляки Микула и Мечник всё время держались вместе - рядом сидели в лодье, когда плыли на юг, рядом стояли в бою, сражаясь с ширванцами, а при возвращении Борич назначил их десятниками и разлучил, рассадив по разным лодьям. Разыгравшаяся ночью буря разлучила их навсегда. Лодью, где плыл Микула, разбило, выбросило на камни. Тяжёлые кольчуги потянули многих воинов на дно. Только двое - Микула и молодой варяг Лидул выбрались на берег.

- Выбрались всё же… - с облегчением вздохнул Чеглок, ловивший каждое слово рассказчика.

- Выбрались, - повторил с грустью старик, - да не в доброе время то случилось. Лодью-то разбило бурей под самым Семендером. Наскочила на нас, безоружных, хазарская стража и повязала…

- А потом что было? - не выдержал Чеглок.

- Потом? Ведомо что: полон, неволя. Тот Лидул был горяч больно, кинулся как-то на хазарина, что доглядывал за нами, придушил. Ну его, сердечного, распяли на городских воротах, чтоб другим невольникам неповадно было. А я годов десять мыкался, пока не сбежал. Пристал к каравану чужеземному, с ним дошёл до земли ясов, а там и до Тмутаракани добрался.

- Гляди ж ты! - удивлённо воскликнул Богдан. - И со мною такое было.

- Долю нашу боги намечают, - с уверенностью сказал Микула. - Мне сюда наметили попасть, Мечнику - другое. Он, значит, до родных краёв добрался… Чтоб тут, около меня, голову сложить! Про него я теперь знаю, а вот Борич? Слыхал кто про него?

К огню подступил немолодой гридень Сварг.

- Борич, говоришь? Того, что на Бердаа ходил, я видел. Он вернулся в Киев почти в одночасье с Игорем. Только князь с пустыми руками пришёл с под Царьграда, а Борич вернулся с богатой добычей. От Днепра до ворот киевских устлал дорогу аксамитами, парчой и шелками.

За то и прозвали тот извоз Боричевым.

- Вот оно что!

У Сварга и Микулы нашлись общие знакомые, они вспомнили былое. Появилась корчага с добрым тмутараканским вином. Пошла в ход рыба, умлевшая в горячих углях костра, свежий хлеб, выпеченный из пшеницы нынешнего урожая. Молодые гридни охотно присоединились к бывалым воинам. Пошёл по кругу турий рог, отделанный серебром, - вместительная походная чарка, отыскавшаяся в торбе у Сварга.

В Тмутаракани, стал примечать Богдан, будто притомились гридни, не так справно службу несут, как прежде. «Неужто и я такой стал? - задумался он. - Или это кажется только?» Нет, это ему не казалось. Гридни ходили какие-то хмурые, а смерды, взятые князем на войну, и вовсе поостыли в ратном деле. Им уже родные избы во снах видятся, днём и ночью их тоска по родным местам гложет.

Одного ратника повстречал Богдан у торжища - шёл тот навеселе, отведав, видать, вина или меду здешнего.

- Пошто ходишь не оружно? - загородил сотник дорогу воину. - Где меч, лук твой где? Забыл, что ты в княжьей дружине?

Ратник - он был и без шелома - тряхнул кудлатой гривой, прищурился зло:

- А ты кто таков? Посторонись!

- Я - сотник над княжьими гриднями… - Пёс ты княжий, вот кто! За нашими спинами воюешь.

Богдан побагровел от гнева, рука его помимо воли потянулась к мечу. Ещё немного - и он снёс бы голову дерзкому смерду. Смерду… А сам-то он кто? Кем он был до той поры, пока удача не подняла его на гребень судьбы? «Эх, занёсся ты, Богдане! - будто послышался ему голос покойного отца Ратши. - Высоко поднялся, земли под ногами не видишь. А от неё, земли, силу свою простой люд берет. И ещё от того, что каждый один другому опора…»

И вместо того чтобы нанести удар дерзкому ратнику Богдан вдруг как-то неловко, будто виновато, положил руку на его плечо.

- Иди, друже, проспись. Зла я на тебя не таю, слов твоих не слышал. Только князю на глаза не попадайся.

Немного их дошло до Тмутаракани, простых смердов, ставших ратниками. Куда меньше, чем воинов княжеской дружины… Богдан вспомнил начало осады Саркела, сечу с хазарами. Первый удар вражеской конницы приняли на себя пешие ратники, простые смерды Русской земли. Сколько их полегло под хазарскими кривыми саблями, под копытами вражеских коней! А оставшиеся в живых не дрогнули, устояли… И в песках у Джурджанского моря, и в трясинах вдоль Кубани сушат горячие ветры, моют болотные воды белые кости простого люда, добывавшего славу Русской земле и русскому князю.

Этот ратник, что до моря дошёл, небось живым-невредимым в родные места возвратится. А что его ждёт там, дома? Семья? Княжьи тиуны?

Захотелось Богдану догнать воина, сказать ему доброе слово: «Я не пёс княжий, я такой же, как ты!» А такой ли?

Никому, даже Злате, не сказал ни слова об этой встрече Богдан. Но сам крепко запомнил её и себе наказал: «Не зарывайся, друже. Помни, кто ты есть, от кого пошёл!»

И другими глазами стал он смотреть на княжьих воинов, на своих гридней. Вспомнил сотника Путяту с пронзительным ястребиным взглядом, не жалевшего ни себя, ни других ради того, чтобы только услужить князю Святославу. Вот уже и нету Путяты, а кто его добрым словом помянет? Нет, он, Богдан, не таким сотником будет…

На другой день поутру двое русских воинов, миновав посад и порт, шли по рыбацкому выселку, раскинувшемуся вдоль берега залива, в стороне от города. Впереди торопливо шагал невысокий стройный отрок с румяными по-девичьи щеками, отодвигая рукою натянутые на кольях для просушки сети. За ним едва поспевал второй русич - постарше и повыше, широкоплечий, с небольшими русыми усами, казавшимися совсем светлыми на его загорелом мужественном лице. На воинов с любопытством смотрели рыбачки, выглядывавшие из приземистых мазанок под камышовыми крышами. Настороженно поглядывали на них ленивые лохматые псы.

- И куда ты так торопишься, Злата?

Русич, что шёл впереди, остановился.

- Сама не знаю. Никто меня не ждёт, никто не встретит. А сердце всё одно торопит, торопит. Я ведь тут родилась, тут выросла…

Богдан - это он шёл за Златой - кивнул головой. Сотник представил себе, как бы он возвратился к своему родному пепелищу. Он понимал чувства девушки.

Она остановилась перед вросшей в землю мазанкой, уныло глядевшей на неё и Богдана пустыми глазницами окон.

- Вот, - тихо сказала девушка, - это мой дом. Стекла были цветные! Такие только тмутараканские стеклодувы умеют делать… Где они?

Злата вздохнула так, будто эти стекла были главным, что привело её сюда, и осторожно потянула на себя покосившуюся приоткрытую дверь. Вслед за нею Богдан, миновав тесные сенцы, вошёл в просторную горницу с потрескавшимся потолком. Комната была пуста - ни стола, ни лавки, только в переднем углу сиротливо выдавалась обмазанная глиной массивная печь.

Сыростью и запустением повеяло на пришедших. Из раскрытого зева печи, прежде прикрывавшегося глиняной заслонкой - осколки её валялись на земляном полу, - пахнуло плесенью. Давно погас огонь, согревавший некогда жившую здесь семью. Не стало огня в очаге - покинули это место домашние добрые боги чуры, без которых не обходится ни одно жилище.

Злата прошлась по горнице, носком сапога разворошила кучу прелой соломы, наваленную в углу. Она будто искала какую-нибудь память об ушедших днях. Из соломы выскочила мышь, тревожно пискнула и торопливо шмыгнула в сенцы.

- Ой! - вскрикнула Злата, отступая к окну.

- Чего ты? - не сразу сообразил, в чем дело, Богдан. - А, вон оно что! Эх ты, гридень княжий Злат! Мыши испугался…

Девушка ухватила сотника за руку, потянула к выходу.

- Может, то и не мышь? - предположил он. - А что если мы последнего чура спугнули?

Она ничего не ответила. Так, держась за руки, они вышли во двор. Солнце ударило им в глаза.

- Ой боже мой, Перуне! - послышался неподалёку удивлённый женский голос. - Да это ж наша Злата вернулась! Злата!

За повалившимся плетнём, не решаясь его переступить, стояли люди - рыбаки и рыбачки, Златины соседи. Взгляды их выражали изумление, будто Злата вернулась к родному дому с того света.

Нет, их молодая соседка не была похожа на призрак. Её щеки покрывал румянец, сама она, статная, ладно сбитая, радостно улыбнулась и, широко раскинув руки, шагнула навстречу знакомым людям. Её прижала к груди морщинистыми руками старая тётка Пракседа.

- Живая, живая, моя голубка!

Пракседа ещё что-то шептала ей, а остальные стояли вокруг в молчании и с любопытством разглядывали Злату в её необычном воинском убранстве. И только потом все обратили внимание на воина, стоявшего чуть поодаль.

- А это кто с тобою? - шепнула на ухо Злате тётка Пракседа.

- Товарищ мой. С ним вместе мы из хазарского полона бежали…

Тётка отстранила от себя Злату, строго оглядела Богдана. Взгляд её смягчился.

- Добрый у тебя товарищ!

Тогда стали подходить и другие люди здороваться со Златой.

Вскоре жарко пылал очаг в наскоро прибранном Златином доме. Откуда-то взялись столы и лавки, а на столах корчаги с вином, чарки, подносы с хлебом, вяленой и жареной рыбой. В печке клокотал пузатый казан, источал аромат варившейся ухи.

Злата и вправду вернулась в родной дом.

 

10

Дни ещё стояли погожие, солнечные, ясно синело небо, соперничая с морем чистотой и раздольем, а в его вышине потянулись к югу несметные косяки птиц.

Налаживалась жизнь в Тмутаракани. Русичи запасали припасы и оружие, корм для коней, собирали новую дружину. Теперь город был обнесён новым земляным валом и окружён глубоким рвом. В восточном, хазарском, конце Тмутаракани, где немало домов осталось пустыми, строили новые избы и конюшни для тмутараканской дружины. Сюда уже переселились охочие люди - русичи, касоги, ясы, болгары. Сколачивались первые сотни. Воеводы обучали новых дружинников ратному делу, им помогали братья Умаф и Бэгот, назначенные десятниками в касожскую сотню.

Но ратных людей пока ещё было мало. Святослав отправил гонца к Тагауру: просил закрепить установленный ими ряд на мир и дружбу, кликнуть охочих воев служить в тмутараканской дружине.

Нежданно-негаданно в Тмутаракань прибыл знатный гость - херсонесский катапан, правитель ромейского Корсуня.

Ещё не взошло солнце, когда стража доложила князю, что в море видны ветрила нескольких кораблей, по виду - ромейских.

- Кто бы это мог быть? - вслух подумал Святослав. Он вспомнил сообщение присланного Добрыней гонца: - Не иначе ромеи! На дружбу будут набиваться. Нужен им я, стало быть. Не я - дружина русская…

Вскоре два дромона с ярко расшитыми парусами вошли в Тмутараканский залив, причалили к пристани.

- Пойду встречу гостей, - начал собираться Святослав.

- Погоди, княже, - остановил его Свенельд. - Кто кому нужнее - ты гостям или они тебе? Пошли туда воеводу, а ещё лучше - Богдана. Сам же встретишь их у себя, по-княжески.

- И то правда, - согласился Святослав.

Он встретил гостей у своего походного шатра. Одет был просто, лишь корзно богатое накинул на широкие плечи. Катапан, невысокий лысый человечек с острым взглядом умных карих глаз, упрятанных под лохматыми бровями, одет был пышно, не в пример Святославу.

- Архонту русов - базилевс великой Римской империи, - гость с поклоном протянул Святославу свиток с золотой бахромой и массивными гривнами-печатями. - А я, катапан Херсонеса Андроник, лично приветствую тебя, доблестный архонт, на древней земле Таматархи!

- Ия тебя приветствую, катапан, - ответил на греческом языке Святослав. - Возьми-ка прочитай, Перенег.

«Ишь, каков гусь! - подумал князь об императоре Византии. - Прислал мне письмо всего с двумя гривнами. Каган-беку же Иосифу слали письма с тремя гривнами - у того, мол, титул повыше. А я его, Иосифа, бил нещадно! И стою сегодня со своими полками на древней земле Таматархи. Что ж, посмотрим, за какой надобностью сосед пожаловал».

Императорское письмо было написано витиевато и туманно. Никифор Фока приветствовал русского князя, напоминал о давнем мире и дружбе между Византией и Русью. Судя по всему, император рассчитывал в недалёком будущем на эту «давнюю дружбу». Святослав понимал, что на самом деле ему нужны острые мечи русичей, чтобы поддержать византийский трон. Скорее всего - против непокорных болгар. Потому базилевс и посылал своих лазутчиков к печенегам, чтобы разузнать, как обстоят дела в Русской земле, потому и не решился оказать обещанную помощь Хазарии.

Катапан вместе с письмом базилевса привёз богатые дары русскому князю. Святослав посмотрел на них равнодушно, скупо поблагодарил и заговорил о деле - о торговле между Тмутараканью, Корчевом, без которого князь не мыслил себе тмутараканских владений, и Корсунем, Андроник оживился: личные интересы были ему ближе интересов далёкого от него базилевса, торговля приносила ему немалый доход.

- О да, великий архонт! Нам нужны и хлеб, и вино, и кожи, которыми богата Таматарха. А взамен мы тоже можем дать многое…

«Вон как заговорил гость! - мысленно усмехнулся Святослав. - Выгоду почуял, и сразу я стал великим архонтом».

Он заверил катапана, что никаких препон торговле чинить не намерен. Тмутаракань открыта для всех гостей.

Катапан уехал, довольный тем, что киевский князь отнёсся к нему благосклонно и щедро одарил. Его разведка прошла удачно - он сумел многое узнать о русской дружине, о настроениях Святослава и воевод. Будет о чём написать базилевсу…

Прошло немало времени с того дня, как пришли в Тмутаракань русские дружинники, а казалось, что жизнь идёт по старому руслу. Люди по- прежнему трудились, кто на себя, кто на других; простому люду стало немного полегче, когда прогнали бека Сурхана, но многие из давних притеснителей снова взялись за своё. Одинец, отделавшийся на княжеском суде одним испугом, опять прижимал своих должников, закупов, торопился наверстать упущенное. Пуще прежнего расцвела его бойкая дочка Малка. Она ходила по улицам Тмутаракани разряженная и задорно поглядывала на русских дружинников, тех, кто одет побогаче.

Богдану, подбиравшему воинов для тмутараканской дружины, каждый день приходилось колесить по городу одному или со Златой. Встречаясь с Малкой, он делал вид, что не замечает её призывных взглядов. Злата косилась на черноглазую красавицу, но молчала.

Однажды сотнику пришлось заехать к Одинцу по поручению Святослава.

За высокими воротами Одинцовой усадьбы засуетилась челядь. Угрюмый прислужник-хазарин взял повод Богданова коня. Богдан соскочил на землю и застыл: прямо перед ним, одетая просто, по-домашнему, стояла Малка.

- Здрав будь, добрый молодец! - пропела она мягким грудным голосом, чуть склонив набок красивую голову. - Милости просим в наши хоромы…

- Здравствуй, - отчего-то смутился Богдан. - Родителя твоего мне видеть надобно. От князя я. Сотник его, Богдан.

Челядины столпились за спиной Малки, ожидая распоряжений молодой хозяйки. Лица их были покорно-безразличны. Что-то напомнило здесь молодому сотнику подворье давнего его недруга Клуня, он невольно нахмурился.

- Батюшка мой занемог, - Малка погасила улыбку. - Да ты пожалуй в горницу, сотник. Батюшке я скажу, он хоть с посошком к тебе выйдет.

- Спасибо. Веди, хозяйка.

- А меня Малкой кличут, - уже шагнув к дому, обернулась она, снова засияв жемчужной улыбкой. - Запомнишь?

- Запомню, - буркнул он и, глядя под ноги, взошёл на крыльцо, через просторные сени вслед за Малкой прошёл в ещё более просторную горницу.

На стенах, завешанных заморскими коврами, висели мечи и сабли дивной работы. Но внимание Богдана привлекло не это, а печь, сложенная из незнакомого серого камня. В печи жарко полыхал огонь.

- Старым костям тепло надобно, - услышал Богдан откуда-то сбоку хрипловатый, будто простуженный голос. - Когда кости ломит, одним теплом спасаюсь…

Одинец, незаметно вошедший в горницу, приблизился к гостю. Одной рукой он опирался на посох, другой держался за поясницу. Голос его звучал приветливо, а глаза глядели настороженно.

- Здрав будь, хозяин, - сдержанно поклонился Богдан. - Я к тебе от князя.

Он коротко объяснил, что Святослав ждёт помощи от самых зажиточных людей Тмутаракани: нужно вооружить, обеспечить конями и сбруей новую дружину, ту, что останется в городе после ухода княжеского войска.

Под седыми усами Одинца скользнула едва заметная усмешка.

- Подсобим нашему князю, - он подчеркнул слово «нашему». - Как же не подсобить? Мы ведь русские люди, кровь у нас одна.

«Кровь одна, да жадности у тебя поболе!» - едва не вырвалось у Богдана. Но он сдержался, промолчал, ожидая, что дальше скажет Одинец.

- Сотню молодых коней даю князю и седла к ним, - объявил хозяин. - А ещё дам зерна, рыбы копчёной. Вина дам…

Богдан ожидал чего угодно: упорного сопротивления, долгого и нудного торга, даже полного отказа, и вдруг - такая щедрость! Не мог знать он, что и кони, и продовольствие были приготовлены для Сурхана, за деньги бека. Они старому лихоимцу ничего не стоили.

- Спасибо! От воев русских спасибо! - сказал Богдан.

- От чистого сердца сей дар, - добродушно осклабился Одинец, из-под тяжёлых век пристально наблюдая за гостем. - Русская дружина вызволила нас из неволи. Думаешь, легко мне жилось при хазарах? Каждый час меч над головою висел. Да я… Эх, заговорились мы… Малка, вели челядинам стол накрыть, гость-то наш небось уже отощал, байки мои слушаючи.

Снова что-то скребнуло по сердцу Богдана - то ли упоминание о челядинах, то ли небрежный тон, каким хозяин отозвался о госте, - но не решился он отказаться от угощения после щедрого Одинцова дара: не ему, сотнику, дарил коней Одинец, а русской дружине.

 

11

Злата - как огонёк на ветру. Лёгкая, быстрая, подчас по-девически застенчивая, между тем, когда надо, в трудном деле любому гридню не уступит. Смело кидалась она в сечу под градом хазарских стрел, не робела, увидев занесённую над нею саблю.

Богдан радовался, изо дня в день видя рядом Злату, но он хотел бы видеть её не в броне воина - в лёгком праздничном летнике, с позолоченным обручем, подбирающим пышные золотые волосы. Его неспокойное сердце всё больше тянулось к девушке.

Вечером Богдан, как обычно, вышел проверить дозоры. Он медленно шёл по сухой, потрескавшейся земле, утыканной стеблями сгоревшей от солнца травы, и сердце его наполняла необъяснимая радость.

Вокруг Тмутаракани негромко перекликались караулы, от лагеря, приглушенная расстоянием, доносилась песня. Несколько голосов протяжно выводили знакомую Богдану песню, грустную и такую же старую, как седые сумрачные звезды над степью. Дружинники тосковали по далёкой родной земле.

Он не заметил, как миновал полуразваленные крепостное ворота, как очутился около хазарских построек, покинутых хозяевами. В одной из них жил князь, остальные занимали гридни.

Тёмная фигурка выросла на фоне светлой стены.

- Богдане, ты?

Он радостно вздохнул, потому что ждал и желал этой встречи…

- Я, моя люба…

Тёплые ладони закрыли ему рот.

- Тише, услышат!

Он с силой притянул её к себе. Злата не сопротивлялась, только вздрогнула, прикоснувшись к облегавшей его тело холодной кольчуге. Чуть отстранившись, она тихо, счастливо засмеялась, сказала совсем не то, о чём думала:

- Железо… Холодное…

Он прикрыл кольчугу полой епанчи.

- Зато сердце горячее!

- Слышу - стучит оно. Слышу… Будто море набегает волнами на берег, бьёт в него перед бурей.

Богдан знал, как любила она море, тянулась к нему, словно лебёдка к родному гнезду.

- Пойдём послушаем море.

- Пойдём, любый!

Одна за другой, играючи, набегали волны на песок и с тихим шуршанием откатывались назад. Море было блекло-синее, подёрнутое сизой дымкой и оттого казалось таинственным. Да оно и вправду хранило немало тайн в своей глубине, среди обросших водорослями кораблей, затонувших ещё во времена Одиссея, среди разбитых бурями лодий, на которых пращуры нынешних русичей добирались от днепровских порогов к этим берегам.

Лёгкий ветер дохнул со стороны заходящего солнца, разорвал дымку, и вдали, за водным простором, обозначилась тонкая полоска берега - Корсунская земля. Только на мгновение показалась она и вновь исчезла. Скрылось солнце за горизонтом. Ветер затих. А море по-прежнему вздыхало, тихо и задумчиво, набегая волнами на берег.

Русское море… Как долог и труден был путь к нему. Не все, кто начал его, дошли до этого берега. Многие полегли под Саркелом и Итилем, белые кости других сушит беспощадное солнце в степях у Джурджанского моря, а кто и вовсе бесследно затерялся в гнилых болотах под Тмутараканью. Но не зря погибли русские воины: крепче стала Русь, избавилась от ярма хазарского, протянула твёрдую руку сразу к трём морям - Джурджанскому, Русскому и Сурожскому. И спокойнее люду будет жить на русских окраинах, и гостям русским откроются пути в дальние страны.

Здесь, в Тмутаракани, будет рубеж земли Русской. На месте захудалого городища поднимется крепость-детинец, стенами своими закроет тмутараканцев от любого ворога. Вырастет русский город над Русским морем. Будут в нём жить и русичи и касоги, ясы и греки, место мирным хазарам в нём найдётся, всем, кто в труде прилежен, доброе ремесло знает… Всё тише шумело море. Потемневшее небо украсили первые звезды.

Над береговым обрывом прозвучали голоса: мужской, молодой, чуть хрипловатый, и женский - грудной, певучий.

- …Уйдёшь ты с дружиной, останусь я снова одна. И знать не буду, где сложишь ты свою буйную головушку…

- Не горюй, моя лада! - ответил мужской голос. - Буду просить князя: пусть дозволит он мне тут навсегда остаться. Хоть простым воем, хоть ковалем в кузне, хоть каменщиком - я на всё согласен. Сердце моё навсегда с тобой, и земля эта мне люба.