Все начиналось как глупая мальчишеская выходка! Поздним вечером под новый, 1931 год железнодорожник, возвращавшийся домой вдоль насыпи между станциями Анцбах и Унтер-Оберндорф — это менее чем в часе езды от Вены, — обнаружил две соединительные накладки. Они были отвинчены от рельсов и небрежно брошены между путями. Железнодорожник устранил неисправность, насколько это было возможно без инструментов, и сообщил о происшествии в местный полицейский участок.

На следующее, новогоднее, утро полицейский комиссар Анцбаха провел первоначальное расследование, пытаясь найти свидетелей содеянного. Однако у кого в суматохе новогодней ночи найдется время и желание следить за железнодорожным полотном? Так что усилия комиссара не дали никакого результата. Поэтому он решил не информировать о случившемся вышестоящую инстанцию, как предписано уставом. Ради порядка он завел тонкую папку, которая получила название "Возбуждение дела против неизвестного лица по факту злостного хулиганства". Последняя отметка в деле была такой: "…поскольку не возникло какого-либо существенного ущерба и расследование не имеет шансов на успех, оно прекращается".

Полицейский комиссар из Анцбаха в то хмельное новогоднее утро и не подозревал, что так опрометчиво оставленное им без внимания "злостное хулиганство" на самом деле было диверсией, которая должна была привести к крушению скорого поезда Вена — Пассау. Мог ли он предположить, что его нерадивость будет одной из причин катастрофы, в результате которой двадцать два человека погибнут, а почти сто пятьдесят будут тяжело ранены.

Ровно через месяц, 30 января 1931 года, на том же месте и в тот же час на рельсах были закреплены две пары параллельных тисков, соединенных железной перекладиной длиной более полутора метров. На этот раз ни один из железнодорожников не использовал случайно рельсовый путь в качестве кратчайшей дороги домой; и ровно в ноль часов сорок четыре минуты скорый поезд Вена Пассау наехал на тиски. Диверсия была подготовлена технически несовершенно: с рельсов сошли только локомотив и почтовый вагон. Два проводника почтового вагона получили легкие ранения.

Здесь уж анцбахский полицейский комиссар сообщил наконец об имевших место инцидентах в Вену. Согласно действовавшим правилам, в Унтер-Оберндорф была послана следственная комиссия. Но чрезвычайные комиссары венского управления полиции смогли установить только то, что тиски и железная перекладина были куплены в одном из венских магазинов скобяных товаров месяц назад мужчиной лет сорока, бледным, темноволосым, среднего роста — такое описание внешности подходило к каждому третьему мужчине в Австрии и не продвинуло следствие ни на шаг. Так что и эти попытки расследования не дали результатов.

Прошло более шести месяцев.

В Вене уже осела пыль на папке "Анцбах", когда последовала третья диверсия неизвестного железнодорожного преступника.

8 августа 1931 года в 21 час 45 минут в Германии сошел с рельсов скорый поезд Франкфурт-на-Майне — Берлин. Между станциями Ютербог и Клостер Цинна под проносившимся на большой скорости поездом лопнули рельсы. С оглушительным треском разорвалась цепь вагонов. Как смертельно раненная змея, состав из восьми пассажирских вагонов и вагона-ресторана скатился под десятиметровый откос, срезая, словно спички, телеграфные столбы и сигнальные мачты, и уткнулся в противоположный лесистый склон. Несмотря на размеры катастрофы, можно назвать почти чудом то, что в результате ее не было погибших и пострадало "всего" сто девять человек, часть из которых получили тяжелые ранения.

Уже первый беглый осмотр места происшествия показал, что причиной крушения была диверсия с использованием взрывчатого вещества. В уголовной полиции объявили аврал, и расследование поручили известнейшему тогда немецкому криминалисту, советнику уголовной полиции Геннату.

Девятипудовый специалист по расследованию дел об убийствах сформировал чрезвычайную комиссию из двадцати пяти экспертов, работа которых обошлась более чем в сто двадцать тысяч марок. Эта сумма в четыре раза превысила материальный ущерб от самого крушения, составивший, по оценке управления железной дороги, 31 700 рейхсмарок. Однако Геннат вместе со всем своим штабом получил не больше сведений, чем мог бы выявить любой дилетант в криминалистике. От места взрыва на путях к зарослям кустарника за железнодорожной насыпью был проложен медный провод длиной сто семьдесят два метра. Валявшиеся в кустах окурки сигарет, обрывки изоляционной ленты и другие предметы указывали на то, что именно здесь преступник готовил взрыв и отсюда, должно быть, убедился в "успехе" своей деятельности, прежде чем скрыться. Здесь нашлась даже бумага, в которую были завернуты отдельные части адской машины. На ней стояло название фирмы, в которой покушавшийся купил необходимые для осуществления своего плана принадлежности: "Мастерская по выполнению монтажных работ А. Рупперта. Берлин, Фридрих-штрассе, 9".

В этой мастерской Геннат получил описание внешности покупателя, не представлявшее, правда, особой ценности, поскольку было слишком поверхностным. Больший интерес у советника уголовной полиции вызвало сообщение о том, что покупатель якобы упомянул в разговоре, будто он бывший ирландский офицер и уже четыре года как живет где-то поблизости от Берлина. Впрочем, один из учеников в мастерской заметил, что в немецком языке того человека слышался скорее австрийский, чем ирландский акцент, но Геннат не придал этому значения.

Закрепленная на телеграфном столбе рядом с местом крушения страница газеты нацистской партии "Angriff", на полях которой печатными буквами были написаны слова "покушение", "революция", "победа", укрепила Генната и его людей в убеждении, что в основе диверсии скорее всего лежат политические мотивы анархистского толка. Иностранный офицер прекрасно вписывался в эту схему. Поэтому никто в чрезвычайной комиссии не обратил внимания на показания одного шофера, который, как оказалось гораздо позже, действительно встретил преступника, когда тот возвращался с места взрыва, и через двое с половиной суток после случившегося дал полиции точное описание внешности, подчеркнув, что человек этот говорил с венским акцентом.

Вместо этого был организован розыск ирландского офицера с привлечением всех имеющихся средств. Полиции стало известно место его проживания Рингштрассе, 14, в местечке Капут под Потсдамом, а также фамилия — Карнелл. Однако когда посланный для его задержания комиссар Вехтер оцепил с помощью роты полицейских земельный участок предполагаемого преступника, оказалось, что в небольшом садовом домике уже несколько месяцев никто не жил. Это поставило советника Генната в безвыходное положение.

Чтобы хоть как-то продвинуть вперед расследование, Геннат в дополнение к уже истраченным на расследование ста двадцати тысячам марок налогоплательщиков назначил еще сто тысяч в качестве вознаграждения за предоставление ценных сведений о злоумышленнике.

Насколько разочарована была общественность в Германии и за ее пределами действиями криминалистов, показывают многочисленные письма протеста из разных концов Европы, поступавшие в берлинское управление полиции на Александерплац. В одном письме, например, советника Генната по-английски обозвали "старым добрым жирным парнем", а тогдашнего начальника берлинской полиции Гречински поставили в известность, что "немецкая полиция — самая тупая в мире". Однако ни сказочно высокое вознаграждение, ни крик о помощи чрезвычайной комиссии, обращенный ко всем европейским полицейским службам с просьбой содействовать розыску, не помогли обезвредить преступника или — как в то время предполагали — преступников, поскольку все расследование шло в ложном направлении.

А тем временем настоящий преступник смог спокойно подготовить свою следующую диверсию и… сообщить соответствующим полицейским органам о серии готовящихся покушений! Главы управлений полиции Милана, Марселя, Брюсселя, Амстердама и Будапешта получили в течение нескольких недель после известных событий анонимные, склеенные из фрагментов газетных текстов, письма, в которых они ставились в известность, что в ближайшее время, как и в Ютербоге, но с использованием большего заряда взрывчатки, в воздух будут взлетать скорые поезда.

Не стоит и упоминать, что после стольких упущений письма эти были сочтены плодом воображения каких-то шутников и нашли свое место в корзине для бумаг.

Так поступили и в Венгрии, которую коварный преступник выбрал местом следующего ужасного злодеяния. Здесь — особенно в Будапеште — у королевского правительства во главе с графом Карольи были совсем другие заботы, нежели реагировать на подобного рода угрозы. Оно было занято тем, как обуздать инфляцию, экономический кризис и безработицу. Массовые увольнения выгоняли тысячи людей на улицы, по стране прокатилась волна демонстраций и митингов. Судьба правительства висела на волоске…

Чтобы предотвратить падение кабинета, граф Карольи подготовил закон о предоставлении чрезвычайных полномочий правительству, с помощью которого он надеялся в зародыше задушить всякую политическую оппозицию и демонстрации. Чтобы провести этот закон через парламент, ему нужны были голоса социал-демократов. В середине августа 1931 года правительство ввело в денежное обращение так называемый "золотой пенге", условную расчетную единицу, с помощью которого предполагало ликвидировать государственный долг, составлявший почти два миллиарда. Однако иностранные кредиторы разгадали этот трюк и отказали в доверии золотому пенге, как и венгерской валюте вообще. Ожидавшиеся кредиты не поступили, а выплата уже предоставленных была досрочно прекращена. Кризис, социальное обнищание невозможно было остановить с помощью подобных уловок.

Тут, естественно, было не до того, чтобы всерьез заниматься анонимными угрозами одного или нескольких преступников, якобы готовивших взрывы.

Наступило 12 сентября 1931 года. Был поздний вечер. Стрелка больших часов на будапештском Восточном вокзале прыгнула с двадцать девятой минуты на тридцатую, когда дежурный по вокзалу поднял в руке сигнальный диск и хриплым голосом объявил по перрону: "Заканчивается посадка на скорый поезд, следующий в Вену, с вагонами прямого сообщения до Рима, Парижа, Остенде, Лондона. Отправление по расписанию в 23 часа 30 минут Просьба зайти в вагоны и закрыть двери".

Захлопали двери, по краю перрона пополз пар от вагонного отопления, в клубах которого почти исчезла фигура продавца сосисок; продавец газет в последний раз пробежал вдоль поезда, заглядывая в окна вагонов и выкрикивая заголовки последних вечерних газет: "Смертный приговор отравительнице Липке! Полиция разогнала демонстрацию рабочих в центре Будапешта! Революция в Австрии! Ополчение занимает Штирию!"

Неожиданно на перрон вылетел маленький пожилой человек с гигантским чемоданом и, забавно подпрыгивая, помчался за медленно отъезжающим поездом, стремясь догнать спальный вагон второго класса. Он несся так, словно спасал свою жизнь.

Это был венский адвокат, доктор права Отто Герцог-Якубовски. В Будапеште он успешно провел гражданский процесс, защищая права одного австрийского землевладельца, и избавил своего клиента от необходимости выплачивать алименты в течение шестнадцати лет. Он охотно остался бы еще на выходной в прекрасном Будапеште, чтобы немного насладиться ночной жизнью, но его жена не понимала шуток в таких вещах и слишком хорошо знала, что и в Венгрии по воскресеньям в судах не проводится слушание дел. Из последних сил адвокат догнал-таки спальный вагон.

Проводник вагона, державший открытой дверь, услужливо помог ему взобраться по ступеням.

— Осторожно, ваше сиятельство! — сказал он при этом добродушным тоном. Не угодите между буферами, а то у меня будут неприятности с начальством. — И, подхватив чемодан, повел венского адвоката в его двухместное купе.

Еще не отдышавшись от быстрого бега, адвокат бормотал под аккомпанемент все усиливающегося стука колес:

— Этого мне еще не хватало — отстать от поезда… Моя старуха задала бы мне трепку, если бы я остался на воскресенье в Будапеште… А виноваты опять эти красные со своими демонстрациями. Трамваи не ходят, даже пролетку и то не мог взять.

Больше из вежливости, чем из любопытства, проводник спросил:

— Что вы говорите? Опять демонстрация? И где же теперь?

— На площади Героев был митинг безработных. Да и в других местах толпился народ. — Отдышавшись, адвокат добавил: — Потом, правда, подошли конные жандармы и начали разгонять толпу саблями.

Проводник сокрушенно покачал головой:

— Ну что это за дело, сразу сабли в ход пускать. Не думаю, что это хорошо…

Однако адвокат был другого мнения:

— А как же, порядок ведь должен быть. Эти безработные в последнее время совсем распоясались. По их милости мне пришлось пешком тащить тяжеленный чемодан через полгорода.

Скорее по долгу службы, чем сочувствуя, проводник выразил ему свое сожаление:

— Да, да, что творится в мире. В Будапеште бунтуют безработные, в Австрии — ополченцы. Чем все это кончится?

Наконец они дошли до расположенного в другом конце вагона купе адвоката. Дав проводнику двадцать филлеров на чай, тот закрыл за собой дверь купе, где уже расположился на покой второй пассажир — инженер Леопольд из Нойштадта.

Доктор Герцог-Якубовски, обстоятельно готовясь к семичасовому сну, надел старомодную ночную рубашку и, вооружившись кипой будапештских газет, лег, вежливо осведомившись у соседа:

— Вам не помешает, если я еще на несколько минут оставлю гореть свет? Видите ли, без газет я не могу уснуть.

Человек рядом не возражал:

— Чувствуйте себя как дома. Я все равно не могу спать в поезде.

И господин адвокат почувствовал себя как дома: он стал читать вполголоса, как своей жене перед сном, заголовки и статьи из газет соседу по купе. Например, о том, что Муссолини наградил премьер-министра Карольи большим крестом ордена святых Маврикия и Лазаря; что регент Хорти дал в замке Геделе прием для итальянского посольства, где угощали паштетом из гусиной печенки, ветчинным рулетом, русским мясным салатом, филе косули, бутербродами с черной икрой и холодным ростбифом; что в венгерском футбольном чемпионате "Хунгария" сыграла с "Ференцварошем" вничью — 2:2; что в Токайской области перед судом предстали виноградари, дети которых ежедневно приходили в школу пьяными, так как их родители давали им на завтрак вместо недоступного по цене молока не находившее сбыта токайское вино; что ночью ожидается температура около нуля.

Инженер хотел спросить: "А какая погода ожидается завтра?", но не успел.

Внезапно раздался невообразимый треск, скрежет и грохот, словно разверзлись врата ада. Одновременно погасло освещение, и из темноты донесся ужасающий шум.

Позже у инженера Леопольда неоднократно спрашивали о том, как все это случилось, но он не мог дать ответа, его мысли и чувства в тот момент словно исчезли. Он был как бы под наркозом.

Когда инженер снова пришел в себя, первое, что он почувствовал, был ночной холод, подобравшийся к телу. Он вспомнил последние слова своего попутчика, и ему показалось, что он на какое-то мгновение заснул и увидел страшный сон.

Но когда инженер испуганно воскликнул: "Эй, господин Герцог!" — и не получил ответа, когда заметил, что полки рядом с ним больше нет, когда он спустил ноги, чтобы встать и включить свет, и неожиданно почувствовал, что нет ни пола, ни выключателя, ни всего остального вагона, он начал понимать, что произошло! Откуда-то из глубины доносились стоны и крики о помощи. Постепенно его глаза привыкли к темноте и стали различать во мраке очертания железнодорожного виадука, над которым словно призрак торчала секция спального вагона вместе с половиной купе, где он и находился. Другая половина купе со второй полкой вместе с большей частью спального вагона, да и всего скорого поезда, обрушилась с виадука в пропасть!

Инженеру сейчас было не до того, чтобы выяснять, как все это могло произойти. Страх перед тем, что оставшаяся часть вагона тоже может упасть вниз, заставил его прижаться к задней стенке купе. Он боялся даже дышать, как будто мог этим предотвратить падение. Четыре полных часа, каждую минуту, каждую секунду ожидая, что раскачиваемый поднявшимся сильным ветром обрубок вагона упадет-таки в пропасть, провел инженер Леопольд в этом положении, прежде чем его сняла оттуда бригада спасателей.

Что касается самой катастрофы, ее причин и последствий, то в секретном сообщении главной следственной группы политического отделения Управления венгерской государственной полиции за номером 2343/1931, которое лежит в основе нашего повествования, приводятся следующие факты: "12 сентября 1931 года скорый поезд № 10 "Будапешт — Вена" отбыл по расписанию в 23 часа 30 минут с будапештского Восточного вокзала. В 0 часов 12 минут поезд выехал на расположенный между участками 299 и 301 линии Будапешт — Хедьешхалом железнодорожный виадук близ Биаторбади. Когда локомотив прошел половину путевода, на рельсовом полотне произошел взрыв. Поезд сошел с рельсов. Локомотив с тендером и багажным вагоном, бельгийский пассажирский вагон 3-го и 4-го класса, остенденский спальный вагон, французский спальный вагон и венский спальный вагон, кроме последней секции, упали с виадука. Падение произошло с высоты 25 метров 58 сантиметров. При этом 22 пассажира погибли и 117 получили тяжелые ранения".

Первым на месте катастрофы оказался Йозеф Андьял, начальник расположенной в семи километрах станции Торбадь.

Зловещий обрубок спального вагона, висящий на виадуке, пронзительные крики из котловины внизу и остатки закрепленного на рельсах взрывного устройства, которое он бегло осмотрел, — вот все, что в первые минуты увидел и услышал железнодорожник. Помощь он оказать не мог, поэтому, вернувшись на станцию, по телефону оповестил о крушении полицейское управление в Будапеште. В два часа пятьдесят минут на место катастрофы прибыли первые команды жандармерии и полиции. За ними последовали кареты скорой помощи, пожарные команды, жители окрестных деревень, а также саперная часть. Однако, собираясь в спешке, команды спасателей приехали без факелов, не говоря уже о прожекторах. Вместо того чтобы извлекать из-под обломков тяжелораненых, им пришлось сначала собирать дрова, валить деревья и разводить костры с помощью бензина из своих автомобилей. При их свете место катастрофы явило собой еще более ужасную картину. Словно растоптанные капризным ребенком части игрушечной железной дороги, валялись около уходящих в небо опор виадука вагоны скорого поезда. Стоны придавленных обломками раненых смешивались с отчаянными криками уцелевших, пытавшихся найти среди крошева из дерева и металла своих близких. Лишь к полудню следующего дня были вызволены из-под обломков и отправлены в больницы все раненые и подобраны большей частью обезображенные до неузнаваемости трупы.

Сразу же после получения известия о катастрофе заместитель начальника Главного управления полиции Хетени сформировал следственную комиссию, руководство которой было поручено советнику уголовной полиции доктору Йозефу Швейнитцеру. В состав комиссии вошли сотрудники уголовной полиции доктор Антал, доктор Хивеши и Оскар Здеборски.

В четыре часа пятьдесят минут следственная комиссия начала работу на виадуке Биаторбади. Причина крушения была распознана опытными криминалистами с первого взгляда. На разломах взорванных рельсов были хорошо видны зеленовато-желтые прогары, указывающие на использование взрывчатого вещества, на внутренней стороне одного рельса были закреплены две связанные вместе батарейки от карманного фонарика, расплющенная металлическая линейка и обуглившиеся части чемоданного замка. Доктор Антал лишь несколько мгновений рассматривал это устройство, освещая его карманным фонариком, после чего ему стало ясно, как взлетел в воздух скорый поезд.

— Все очень просто, — сказал Антал и попросил советника Швейнитцера присесть на корточки, чтобы продемонстрировать ему принцип действия устройства.

Он показал карандашом на металлическую линейку.

— Линейка и чемоданный замок были использованы в качестве контактных элементов. Тормозной обод первого же наехавшего на них колеса локомотива прижал линейку вниз, она, в свою очередь, защелкнула чемоданный замок. В результате этого замкнулась цепь соединенных с замком батареек от карманного фонаря, что вызвало искру и привело к детонации заложенного под рельсы взрывчатого вещества.

Советник уголовной полиции не успел толком осмыслить принцип работы адской машины, когда, с трудом переводя дыхание и спотыкаясь о рельсы, подбежал его ассистент доктор Хивеши, показывая еще издали клочок бумаги, вероятно, чрезвычайной важности. Взяв у доктора Антала карманный фонарик, советник, сдвинув на лоб очки и сощурив глаза, прочитал написанную от руки записку: "Рабочие, у вас нет прав, поэтому мы должны отвоевать их у капиталистов. Вы будете слышать о нас каждый месяц, потому что наши товарищи есть везде. Если нет условий для получения работы, значит, мы должны создать их. Капиталисты расплатятся за все".

Глухим голосом, с трудом сохраняя спокойствие, Швейнитцер спросил:

— Где вы это нашли?

Еще не успев отдышаться, маленький, энергичный доктор Хивеши ответил:

— Записка была закреплена на телеграфном столбе там, в конце виадука.

Советник уголовной полиции осторожно положил записку в бумажник и обратился к сотрудникам:

— Господа, на этом наша работа закончена. Здесь налицо не уголовное, а политическое преступление, расследовать которое мы не полномочны. Мы должны передать это дело государственной полиции. Прошу позаботиться о том, чтобы место происшествия было надежно оцеплено. Я тотчас же иду звонить в министерство внутренних дел.

Напрасно комиссары Антал и Хивеши пытались возражать против принятого им решения. Швейнитцер уже шагал по закопченным шпалам на станцию, чтобы позвонить оттуда в Будапешт. Несколько часов спустя на место катастрофы прибыла находившаяся под командованием полковника Имре Фаркаша главная следственная группа Управления венгерской государственной полиции. После переговоров с советником Швейнитцером было составлено официальное сообщение о ходе расследования, которое газеты опубликовали еще в первой половине дня 13 сентября 1931 года в специальных выпусках.

После перечисления деталей и ужасных последствий катастрофы близ Биаторбади сообщение завершалось лапидарной фразой: "Начавшееся сразу же расследование и произведенные допросы свидетелей, а также оставленное на месте преступления политическое воззвание злоумышленников однозначно указывают на коммунистический характер покушения".

Вечером европейские буржуазные газеты распространили сенсационное сообщение: "Коммунисты взорвали скорый поезд!"

В Германии из этого сделали непреложный вывод, что и диверсия под Ютербогом была делом рук коммунистов. Усердные писаки навострили перья и принялись запугивать ужаснувшуюся бесчеловечным покушением публику тем, что неминуемо надвигается "большевистская мировая революция".

Правительству Карольи развернувшаяся в мировом масштабе антикоммунистическая кампания пришлась очень кстати. Страшная диверсия близ Биаторбади потрясла венгерское общество. Чтобы сколотить себе на этом политический капитал, правительству нужно было лишь умело использовать народное возмущение. Все снова и снова перед глазами читателей и слушателей рисовались кошмарные картины роковой ночи, людям постоянно вдалбливалось в сознание: "Коммунисты — убийцы двадцати двух пассажиров скорого поезда № 10, коммунисты — выродки-садисты, коммунисты должны быть обезврежены, иначе все свободные граждане однажды могут кончить так же, как жертвы крушения возле Биаторбади".

По всей стране был объявлен траур, призванный придать катастрофе значение национальной трагедии.

Регент Хорти прервал свой отпуск в замке Геделе и прибыл в Будапешт, чтобы заслушать отчет премьер-министра Карольи, министра внутренних дел и министра обороны о принятых мерах. Для двадцати двух погибших в катастрофе были подготовлены торжественные похороны на одном из самых престижных городских кладбищ. Послушная правительству пресса целыми полосами живописала ужасные подробности несчастья. Выдвигались требования о введении чрезвычайного положения и интернировании всех коммунистов. Принятие парламентом закона о предоставлении чрезвычайных полномочий правительству, казалось, было гарантировано. Учитывая накал страстей в стране, социал-демократы вряд ли осмелились бы проголосовать против этого закона.

Однако то, что именно коммунисты совершили покушения в Ютербоге и Биаторбади, оставалось пока лишь голословным утверждением. Отсутствовали доказательства, отсутствовали имена и признания преступников и их подстрекателей. Без таких сведений поддерживать версию на плаву было невозможно. Правительство это очень хорошо понимало. Гнев и возмущение довольно быстро могли повернуться в другую сторону, если в ближайшее время не появятся доказательства предполагаемой политической подоплеки покушений.

Граф Карольи заявил об этом лично руководителю следственной комиссии, подчеркнув серьезность ситуации.

Руководствуясь этим, полковник Фаркаш организовал в Венгрии настоящую охоту на всех, кто подозревался в принадлежности к коммунистической партии или симпатиях к коммунистам. Все пограничные пункты и аэродромы были взяты под усиленную охрану. На шахтах проводились повальные облавы, на заводах разыскивались подозрительные элементы. Проверке подвергались безработные, лица, имевшие судимость по политическим статьям, и находившиеся в стране иностранцы. За неполных два дня команды тайной полиции задержали 3174 подозреваемых. Их допрашивали день и ночь. И без малейшего успеха! Две сотни сотрудников перерыли картотеки, тайные досье и донесения агентов в архиве государственной полиции. Безрезультатно! Каждые два часа премьер-министр звонил в штаб-квартиру полковника, чтобы узнать имена покушавшихся. И каждый раз его просили подождать еще немного.

Никто не подозревал, что к этому времени фотография настоящего преступника уже появилась во всех газетах Венгрии, и ни один человек не обратил на нее особого внимания. Человек, который сделал этот снимок, репортер газеты "Пешти Хирлап" Янош Коша, указал полковнику Фаркашу на этого подозрительного человека уже на следующее утро после катастрофы. В секретном сообщении следственной группы по этому поводу сказано: "Газетный репортер Янош Коша явился вскоре после прибытия следственной группы и обратил внимание на показавшегося ему подозрительным человека, который, будучи на месте катастрофы, выделялся своим странным поведением. Подозреваемый попросил репортера сфотографировать его и сообщить в своей газете о его счастливом спасении. Затем этот человек подробно рассказал, в каком вагоне и купе ехал, а затем — упал в пропасть. Он также попросил занести его в список пострадавших во время катастрофы, хотя у него была лишь небольшая царапина на лице, а костюм выглядел только что отглаженным. У репортера создалось впечатление, что этот человек искал алиби, чтобы подтвердить, будто он был в потерпевшем крушение поезде. Чрезвычайно странным показалось репортеру обстоятельство, что человек, якобы переживший падение с почти тридцатиметровой высоты, остался целым и невредимым, а его костюм отличался безупречной чистотой. Указания репортера были приняты к сведению и проверены, однако высказанное подозрение не подтвердилось. Представителям следствия удалось выяснить, что подозреваемый Сильвестер Матушка проживал в Вене и был директором завода. Его самого допросить не представилось возможным, поскольку он в тот момент находился в расположенной поблизости церкви и в молитве, очевидно, благодарил бога за свое чудесное спасение. Судя по имевшимся сведениям, представлялось абсурдным включать его в круг возможных преступников. Поэтому дальнейшая отработка этого следа была прекращена".

Сам полковник Фаркаш уделил предположению газетного репортера еще меньше внимания. Молившийся директор завода был для него, с учетом политической подоплеки преступления, наименее подозрительным пассажиром во всем поезде. Полковник громко засмеялся, когда услышал, что предполагаемый преступник отправился молиться.

— Нет, мой дорогой, надеюсь, вы и сами не верите в то, что коммунисты стали бы за что-либо благодарить господа, — возразил он репортеру "Пешти Хирлап" и посоветовал ему лучше заниматься своей писаниной, чем пытаться выступать в роли Шерлока Холмса.

Наконец широко задуманные розыскные действия следственной группы дали желаемый результат. Пока по остаткам адской машины устанавливали ее происхождение и искали отпечатки пальцев, было гектографировано рукописное воззвание террориста и эксперты сравнили его с зарегистрированными государственной полицией почерками всех проживавших в Венгрии коммунистов. Эксперт доктор Керекеш установил, что почерк злоумышленника по высоте, длине и наклону букв имеет поразительное сходство с зарегистрированным почерком жившего в Будапеште электротехника Мартина Лейпника, считавшегося коммунистом.

Этого оказалось достаточно для полковника Фаркаша, чтобы заявить премьер-министру и прессе: "Главным виновником катастрофы близ Биаторбади является известный коммунист Мартин Лейпник".

Однако арестовать его не удалось, так как некоторое время спустя оказалось, что он уже много месяцев не живет в Венгрии. Впрочем, Фаркаша это не смутило, и он стал утверждать, что Лейпник сразу же после диверсии убежал за границу, использовав стоявший наготове автомобиль.

В ходе розыскных действий в отношении Лейпника стало известно, что менее года назад он выполнял электромонтажные работы в деревне Торбадь и в свободное время часто играл в карты в деревенском трактире с начальником станции Андьялом.

Хозяин трактира подтвердил это.

Значит, в качестве соучастника выступал хорошо знакомый с железнодорожным делом начальник станции! Вот она, желанная разгадка!

Начальника станции тут же арестовали. Простодушный, не обладавший особо живым умом пятидесятичетырехлетний Йозеф Андьял не понимал, что ожидало его впереди. Он думал, что его будут допрашивать как начальника станции, рядом с которой произошло крушение, надеялся даже, что заслужит похвалу, поскольку так быстро поднял по тревоге команды спасателей. Поэтому и не поверил своим ушам, когда полковник Фаркаш в резкой форме заявил ему, что только искреннее признание может спасти его от расстрела по приговору военно-полевого суда. Андьял, испуганно заикаясь, пробормотал:

— Признание? Военно-полевой суд? Да ради бога, в чем же я должен признаваться? Ведь я за всю свою жизнь не совершил ни одного неправедного поступка!

Полковник не добился ничего и тогда, когда, грозно закричав на начальника станции, потребовал от него не прикидываться глупее, чем тот был на самом деле. Не помогла и ложь Фаркаша, будто сообщник Андьяла Лейпник уже схвачен. Так же мало изменила поведение железнодорожника и очная ставка с владельцем деревенского трактира, который еще раз подтвердил, что Лейпник и начальник станции часто играли в его заведении в карты. Андьял не отрицал этого факта, однако упрямо добавлял при этом:

— Ну хорошо, господин комиссар, хоть я и играл с ним в карты, но мы так и не стали друзьями. Как это я мог быть его сообщником? Приведите его сюда, и пусть он сам подтвердит это.

Йозеф Андьял продолжал стоять на своем после многочасовых, продолжавшихся до полного физического изнеможения перекрестных допросов, во время которых полковник и трое других офицеров следственной группы сменяли друг друга. Наконец Андьяла перевели в Будапешт, в государственную тюрьму, в надежде, что одиночное заключение сделает его более сговорчивым. Однако наивный и недалекий начальник станции был непоколебим. Он упрямо продолжал утверждать, что не был соучастником преступления и что вообще не имел к нему никакого отношения.

Но тут всплыло такое, на что полковник Фаркаш уже и не надеялся, а начальнику станции не могло присниться и в страшном сне: в результате криминалистического анализа следов, оставленных на месте преступления, появилось косвенное доказательство того, что Андьял участвовал в покушении на скорый поезд № 10.

Дактилоскопическое исследование двух закрепленных на рельсе батареек от карманного фонарика обнаружило отпечатки пальцев, по всем необходимым для идентификации признакам точно совпадавшие с отпечатками пальцев, взятыми у начальника станции Йозефа Андьяла по его прибытии в государственную тюрьму.

Второе веское доказательство его вины дала проверка расписания движения поездов на этом участке в ночь катастрофы. Перед сошедшим с рельсов скорым поездом № 10 по расписанию в 23 часа 53 минуты по виадуку должен был пройти порожний товарный состав № 1358. Таким образом, ему предназначалось стать жертвой покушения. То, что на его месте оказался наполненный сотнями людей скорый поезд, без сомнения, было делом рук Андьяла. Как было записано им самим в журнале станции Торбадь, он по собственной инициативе с помощью стоп-сигнала задержал товарняк на станции и после катастрофы направил его по запасному пути.

Кто же теперь будет сомневаться в виновности начальника станции? Запись в станционном журнале бесспорно доказывала, что Андьял задержал товарный состав, чтобы дать возможность осуществить диверсию со скорым поездом. Его отпечатки пальцев на батарейках адской машины подтверждали то, что он установил взрывное устройство на виадуке, а игра в карты с Лейпником в трактире деревни Торбадь замыкала круг. Он был знаком с человеком, который оставил на месте преступления письменное свидетельство политических мотивов диверсии. Так была замкнута цепь доказательств, роковая для начальника станции Йозефа Андьяла.

Хотя премьер-министр Карольи с великой радостью воспринял сообщение полковника Фаркаша, он тем не менее стал настаивать, чтобы от начальника станции как можно скорее было получено признание, поскольку это даст возможность на открытом процессе в военно-полевом суде разоблачить его связи с коммунистами и предать гласности имена его "хозяев". Со всей настойчивостью он втолковывал полковнику:

— Этот жалкий начальник станции и гроша ломаного не стоит, если не скажет, кто за ним стоит. Мне нужны имена, он должен признаться, кто его купил и сколько он получил за свое участие. Если этот человек не расскажет обо всем публично и по собственной воле, мы осрамимся на весь свет. Вы это понимаете?

В ответ полковник щелкнул каблуками. На его тонких губах промелькнула надменная усмешка, которая выражала примерно следующее: "Если дело только за признанием, то уж я тебе его добуду".

Однако вслух он со сдержанным подобострастием государственного чиновника произнес:

— Ваше превосходительство, я сделаю все, что в моих силах. Он сломается под тяжестью улик. Это лишь вопрос времени.

Когда Фаркаш попрощался, еще раз щелкнув каблуками, и почти дошел до высокой двери огромного кабинета, премьер-министр окликнул его и цинично проговорил:

— Относительно того, что он "сломается", я не хотел бы понять вас слишком буквально, полковник. Подумайте о том, что этому человеку предстоит еще выступать на открытом процессе. Другой исход может оказаться для вас весьма неприятным…

Полчаса спустя начальник станции Йозеф Андьял был подвергнут полковником Фаркашем и его адъютантом обер-лейтенантом Ковачем усиленному перекрестному допросу. Около полуночи заспанного Андьяла отвели в расположенную в подвале комнату без окон, с голыми стенами. Меблировка ее состояла из простого стола, стула с кожаными ремнями для пристегивания к спинке и ножкам и двух рефлекторов, точно таких, которые, как известно было Андьялу, использовались для ночных ремонтных работ на путях.

До сих пор его допрашивали только в рабочем кабинете полковника. Новая обстановка возбудила в нем страх. Андьял с опаской сел на стул.

Полковник остался на заднем плане, допрос начал Ковач. Почти дружеским тоном он спросил:

— Ну что, Андьял, как насчет того, чтобы сказать теперь правду?

Начальник станции тряхнул головой и ответил усталым голосом:

— Но ведь я же вам сказал правду. Я не имею никакого отношения к этому преступлению. Поверьте мне наконец!

Словно он и ждал подобного ответа, обер-лейтенант повернулся к своему начальнику и полным иронии голосом сказал:

— Наш друг Андьял разговаривает так, будто он очень устал. Не добавить ли мне немного праздничного освещения, господин полковник, чтобы приободрить его?

— Да, включите-ка оба рефлектора, Ковач. Что-то здесь темновато. При ярком свете лучше говорится.

Ковач нагнулся, подсоединил силовой кабель, и в то же мгновение зажглись оба прожектора. Как фотограф, он направил свет на лицо начальника станции.

Чтобы укрыться от яркого света и невыносимого зноя, Андьял нагнулся вперед и оперся локтями на бедра. И тут обер-лейтенант сильно ударил его кулаком в лицо, попав по губам и носу, так что голова откинулась назад и из ноздрей потекла кровь. Ковач с издевкой крикнул железнодорожнику:

— Только не надо изображать усталость, мой милый, сиди прямо, чтобы мы видели, говоришь ли ты правду!

Андьял больше не осмеливался хоть немного наклонить голову. Сощурив глаза, он наблюдал за тем, как полковник разложил на столе фотографии его отпечатков пальцев и батарейки от карманного фонарика и выжидательно посмотрел на него. Начальник станции догадался, какие доводы собирались привести офицеры, и стал быстро говорить:

— После катастрофы я первым оказался на виадуке. Я увидел батарейки между рельсами и поднял их. Конечно, на них могут быть мои отпечатки пальцев. Но ведь я не приносил взрывчатку. Спросите у советника Швейнитцера, я ему рассказывал, что нашел остатки адской машины и трогал их. Так что все это лишь случайность, роковое стечение обстоятельств.

На какое-то мгновение в комнате воцарилась мертвая тишина, лишь тихо гудели прожекторы. Полковник кусал губы и вопросительно смотрел на своего адъютанта. Утверждение Андьяла полностью обесценивало как улику отпечатки пальцев.

Охваченный внезапной яростью, Ковач вдруг схватил железнодорожника за ворот кителя и стал трясти так, что тот несколько раз ударился головой о стену. При этом он кричал ему в лицо:

— Ты называешь это случайностью, свинья? А то, что ты задержал на станции порожний товарный состав, чтобы на воздух взлетел скорый поезд, — тоже случайность? И здесь ты невиновен? Так, что ли?

Ковач продолжал трясти его, но тут Андьял неожиданно взвился, вскочил со стула и в отчаянии завопил:

— Да вы с ума сошли! Я задержал товарный состав, потому что скорый поезд шел с опозданием на три минуты. Вы можете это проверить. Если бы скорый стал ожидать, пока товарняк пройдет виадук, то добавилось бы еще пять минут опоздания. На всех железных дорогах мира в таких случаях право преимущественного проезда всегда получает международный скорый поезд. Я невиновен. Уберите же наконец эти прожекторы!

Энергичным движением Ковач вернул вскочившего начальника станции на место. Он не знал, как ему быть дальше, и беспомощно посмотрел на полковника. Андьял, завалившись, сидел на стуле; потоки горячего пота бежали по лицу, губы высохли от зноя прожекторов. Полковник коротко кивнул Ковачу. Обер-лейтенант без дальнейших пояснений понял значение кивка: допрос на износ! То есть обрабатывать до тех пор, пока человек окажется не в состоянии сопротивляться.

После более чем двенадцати часов напрасных попыток получить признание допрос был прерван "из-за полной неспособности давать показания", как было записано в протоколе. От жары и побоев Андьял потерял сознание! Ему дали лишь несколько часов на то, чтобы прийти в себя. Затем снова подвергли, как говорится в официальном сообщении следственной группы, усиленному перекрестному допросу. На этот раз он продолжался восемь часов, и опять до полного физического истощения. Признания Андьял так и не сделал. Каждый день и каждую ночь таскали его на допросы, все ужесточая их новыми мучениями. Его уже не спрашивали о подробностях покушения, а стремились лишь к одному: сломать его физически и морально, пока он наконец не признается во всем, что от него захотят услышать.

В это время произошло событие, на которое никто не обратил внимания, в том числе и в следственной группе, хотя оно привело к сенсационному повороту дела и весьма причудливому объяснению одного из самых загадочных преступлений в истории криминалистики.

25 сентября 1931 года, почти через две недели после катастрофы, в управление Венгерской государственной железной дороги поступило заявление от проживавшего в Вене владельца завода Сильвестера Матушки, в котором он требовал две с половиной тысячи пенге в качестве компенсации за материальный ущерб, причиненный ему в результате железнодорожной катастрофы.

Как принято в подобных случаях, железнодорожное управление предприняло действия по проверке обоснованности требования о возмещении ущерба. Для этого у него было заключено что-то вроде краткосрочного договора с одним будапештским частным детективом по имени Йозеф Хабли, бывшим полицейским служащим, который с грехом пополам кормился тем, что наблюдал за подозреваемыми в супружеской измене мужьями и женами.

Частный детектив Хабли по ходатайству следственной группы тайной государственной полиции немедленно получил задание навести справки. Как и прежде, считалось, что переживший катастрофу директор завода, который пошел затем молиться в церковь, никак не может быть преступником.

Йозеф Хабли даже не подозревал, какие сюрпризы ожидали его впереди. Он лишь хотел установить, действительно ли требовавший две с половиной тысячи пенге компенсации за причиненный ущерб директор завода Матушка ехал в потерпевшем крушение поезде. Если бы он нашел этому подтверждение, его задача была бы выполнена. Хабли сделал единственно возможное в данной ситуации: просмотрел составленные командами спасателей списки раненых во время крушения и нашел там запись, что директор завода Матушка получил помощь и зарегистрирован как легкораненый. Тем самым, казалось, подтверждалось, что он ехал в скором поезде № 10. Хабли мог бы этим и удовлетвориться. Но какое-то странное чувство, необъяснимое сомнение заставило его искать дальше. В списке раненых было также записано, что директор Матушка ехал в венском пассажирском вагоне. Тут Хабли удивился. Продолжительность поездки из Будапешта в Вену составляла свыше семи часов. Скорый поезд ехал ночью и имел в своем составе два спальных вагона. Не странно ли, что хорошо обеспеченный директор и владелец завода вместо удобного спального вагона воспользовался общим пассажирским вагоном?

При дальнейшем изучении документов Хабли обратил внимание еще на две странности. Венский пассажирский вагон при падении с виадука полностью разрушился. Его пассажиры были извлечены из-под обломков либо мертвыми, либо тяжело раненными. Как же сумел господин Матушка отделаться легкими повреждениями? Более того, газетная вырезка, которая лежала в деле, была снабжена фотографией так счастливо спасшегося директора завода. И на этом, сделанном вскоре после катастрофы, снимке Матушка выглядел настолько элегантно, будто только что сошел со страниц журнала мод, а не выбрался из разрушенного вагона скорого поезда.

Сомнение, которое появилось у Хабли сначала чисто интуитивно, вероятно в силу профессии, получило теперь более веское подтверждение. У него возникло убеждение, что этот "директор Матушка" был всего лишь бедным жуликом, который использовал благоприятную возможность, чтобы урвать пару тысяч пенге в виде компенсации. Гипотеза Хабли сводилась к следующему: Матушка ехал в оставшемся на виадуке вагоне и обманным путем зарегистрировался как пассажир упавшего вагона, поскольку учуял возможность получить денежную компенсацию. Он выдал себя за директора завода, чтобы исключить всякие подозрения. Кто же может заподозрить директора завода в подобных вещах?

Детектив Йозеф Хабли очень гордился этими криминалистическими выводами и, охваченный охотничьим азартом, на свой страх и риск начал новое расследование, которое выходило за пределы его компетенции. Он затребовал в венском управлении полиции конфиденциальную характеристику Матушки. Если он рассчитывал узнать из нее что-либо предосудительное об образе жизни предполагаемого мошенника, то полученные сведения повергли его в уныние. Венская полиция характеризовала Матушку как уважаемого, преуспевающего человека, которого многие называли миллионером и который, как было известно из достоверных источников, владел четырьмя жилыми домами, чугунолитейным заводом и каменоломней. Он изображался заботливым отцом семейства, благочестивым христианином и гражданином с незапятнанной репутацией, который за всю свою жизнь никогда не вступал в конфликт с законом. При чтении этой справки детектива Хабли сначала охватило глубокое разочарование. Но когда он прочитал ее второй и третий раз, его внимание вдруг привлекло слово, вызвавшее прямо-таки фантастические ассоциации. Полиция писала о том, что Матушка владел каменоломней! А в каменоломнях использовались взрывчатые вещества. Скорый поезд был пущен под откос с помощью взрывчатки. Было назначено вознаграждение в пятьдесят тысяч пенге за сведения, которые помогли бы привести к поимке преступника. А что, если этот Матушка взорвал скорый поезд только ради компенсации?

Мысль о возможности получить пятьдесят тысяч пенге вознаграждения привела Хабли в крайнее возбуждение. Но когда он снова успокоился и стал рассуждать логически, то быстро понял всю нелепость своего предположения. Неужто миллионер станет взрывать набитый людьми поезд, чтобы получить жалких две с половиной тысячи пенге? Немыслимо! Скрепя сердце Йозеф Хабли отбросил эту гипотезу.

Среди всех сведений и предположений, противоречивших друг другу, одно оставалось неясным, как и прежде: имел ли этот Матушка право на возмещение ущерба, или он, несмотря на все свое богатство, был мошенником?

Поскольку задание детектива состояло в том, чтобы прояснить эти сомнения, и поскольку его на это толкало собственное чутье, Йозеф Хабли за свой счет, что ни в какое сравнение не шло с общей суммой причитавшегося за выполнение этого задания гонорара, отправился в Вену, чтобы лично увидеть владельца завода Сильвестера Матушку.

Хабли не повезло. В доме № 9 на Хофгассе, в котором жил Матушка, была только его десятилетняя дочь Габриелла! Ее отец в каменоломне, сказала она и назвала адрес: местечко Традигист близ Санкт-Пельтена.

Детектива ожидали новые сюрпризы. Оказалось, что каменоломня уже несколько лет не функционировала, и принадлежала она совсем не Матушке, а некой баронессе Форго-Юнг. По каким-то причинам, не известным баронессе. Матушка в апреле арендовал этот заброшенный карьер, за что платил каждый месяц сто пятьдесят шиллингов. На вопрос, для чего это нужно, не мог ответить и мастер-взрывник Вейнерт. Матушка нанял его тоже в апреле, хотя никаких взрывов не производилось. Тем не менее мастер исправно получал жалованье, и ему этого было достаточно. Он принялся обстоятельно рассказывать Хабли:

— Сначала все выглядело так, будто он собирался возобновить работы на каменоломне. Из окружного управления в Санкт-Пельтене господин директор получил журнал регистрации взрывных работ и другие необходимые для этого бумаги. Да, я даже привез ему из Веллерсдорфа, с завода взрывчатых материалов, двадцать килограммов экразита и сотню запалов. Но камень мы здесь не подрывали, так, только немного пошумели.

Хабли в волнении спросил:

— Как это пошумели? Расскажите подробнее.

С наивным простодушием мастер-взрывник ответил:

— Ну да, господин директор сказал мне, что ему на своем чугунолитейном заводе нужно взорвать старую фабричную трубу, которая находится в аварийном состоянии. Я специально для этого достал газовые трубы, затем распилил на метровые куски и наполнил экразитом. Потом мы их взрывали в каменоломне. Господин директор хотел с помощью пробных взрывов установить, сколько экразита ему нужно, чтобы взорвать фабричную трубу.

Йозеф Хабли был слишком взволнован, чтобы слушать дальше этого размеренно говорящего человека. Мысли лихорадочно проносились в его голове. Криминалистическое расследование крушения возле Биаторбади определило, что рельсы взорвали посредством метровых железных труб, похожих на газовые, наполненных экразитом. А этот странный, в высшей степени подозрительный арендатор каменоломни Матушка втихомолку изготавливал здесь такие заряды и даже опробовал их действие.

С трудом сохраняя спокойствие, Хабли с деланным равнодушием спросил у мастера-взрывника:

— Ну и что же? Взорвал-таки господин директор трубу?

Мастер Вейнерт и не подозревал, насколько важным могло быть то, что он собирался ответить. Он сначала не спеша набил свою трубку, закурил ее, подумал какое-то время и наконец сказал:

— А вы знаете — нет, мне только сейчас пришло это в голову. Десятого сентября я должен был поехать на чугунолитейный завод, чтобы помогать при выполнении взрывных работ. Однако за день до этого господин директор позвонил и попросил передать мне, что он должен срочно поехать в Будапешт, и с тех пор он больше не давал о себе знать…

У Хабли теперь оставался один-единственный вопрос к мастеру-взрывнику:

— Скажите, господин Вейнерт, эти трубы, наполненные экразитом, еще здесь? Мог бы я на них взглянуть?

Мастер покачал головой:

— Их господин директор еще раньше захватил с собой…

Было три часа утра, когда частный детектив Йозеф Хабли вернулся в Будапешт. И хотя он уже более шестидесяти часов был на ногах, не сомкнув за это время глаз, он тут же сел за свой старомодный письменный стол, чтобы зафиксировать на бумаге объяснение катастрофы близ Биаторбади. Написанное им той ночью и направленное префекту полиции Будапешта заявление гласило:

"Касательно поиска злоумышленника, устроившего крушение скорого поезда № 10 в ночь с двенадцатого на тринадцатое сентября 1931 года на железнодорожном виадуке Биаторбадь.

В соответствии с опубликованными в прессе обращениями позволю себе назвать имя злоумышленника, одновременно претендуя на назначенное вознаграждение в размере 50 000 пенге. Речь идет о проживающем в Вене, Хофгассе, 9, Сильвестере Матушке, владельце чугунолитейного завода и жилых домов. Матушка родился 29 января 1892 года в городе Чантавеш (Венгрия), женат и имеет десятилетнюю дочь. В доказательство моего утверждения, что Матушка является разыскиваемым преступником, привожу следующие факты: М. в своем заявлении в управление Венгерской государственной железной дороги по поводу возмещения материального ущерба утверждает, что ехал в потерпевшем крушение венском пассажирском вагоне скорого поезда № 10. Соответствующее сообщение было сделано также и в прессе. М. был бы тяжело ранен, а возможно, и мертв, если бы действительно был в этом вагоне, так как вагон был полностью разрушен. Отсюда следует сделать вывод, что М. был не в поезде, а на месте катастрофы, и именно потому, что сам заложил подрывной заряд.

Чтобы не вызвать подозрений, он выдал себя за попавшего в катастрофу пассажира. В пользу того, что это он заложил адскую машину и вызвал крушение скорого поезда № 10, говорят следующие факты: Матушка арендовал в апреле этого года в Традигисте близ Санкт-Пельтена каменоломню, судя по всему, только с целью отработки плана диверсии, так как каменоломня давно уже не функционировала и он тоже не возобновил работы на ней. Однако в качестве арендатора каменоломни он мог обеспечить себя взрывчаткой и запалами, что в иных условиях было бы для него проблематично. С помощью своего мастера-взрывника Вейнерта (проживающего в Традигисте) М. добыл двадцать килограммов экразита, сто запалов и железные газовые трубы, из чего затем изготовил использованные им для диверсии взрывные устройства. Чтобы скрыть свое намерение, он сказал мастеру-взрывнику, что якобы собирается с помощью этих зарядов взорвать находившуюся в аварийном состоянии кирпичную трубу своего чугунолитейного завода. Но труба до сих пор стоит, потому что в действительности Матушка поехал 10 сентября в Будапешт, занялся там приготовлениями к диверсии и взорвал два дня спустя железнодорожный путь на виадуке, когда по нему проезжал скорый поезд № 10".

Со всей тщательностью Хабли еще раз проверил написанное, он помедлил, прежде чем поставить свою подпись. У него было такое чувство, что в его доводах отсутствовал самый важный аргумент, заключавшийся в ответе на вопрос: "Зачем Матушка совершил это преступление?" Он не мог найти никакого объяснения и с чувством неудовлетворенности подписал этот важнейший документ в деле расследования крушения скорого поезда.

В то же самое утро, когда частный детектив Хабли ехал со своим заявлением в префектуру полиции, катастрофа близ Биаторбади унесла двадцать третью человеческую жизнь! Вот что говорится об этом в секретном сообщении следственной группы венгерской государственной полиции: "В ночь с 29 на 30 сентября 1931 года подследственный Андьял, подозреваемый в диверсии, в перерыве между допросами покончил жизнь самоубийством. Из разорванного на полосы носового платка и из ручки сломанной ложки он соорудил себе удавку, посредством которой, лежа на нарах своей камеры, совершил самоудушение, причем тюремный персонал не смог своевременно предотвратить это. Самоубийство обвиняемого может быть истолковано только как косвенное подтверждение его причастности к преступлению".

Еще несколько часов полковник Фаркаш мог отстаивать подобное толкование событий и скрывать правду, заключавшуюся в том, что Андьял покончил жизнь самоубийством, не выдержав бесчеловечных методов допроса. Но только до тех пор, пока заявление частного детектива Хабли не попало на стол испуганного премьер-министра графа Карольи. В результате нескольких кратких телефонных разговоров следственная группа государственной полиции была распущена и советнику уголовной полиции доктору Швейнитцеру было вторично поручено расследование крушения скорого поезда № 10. Целая неделя потребовалась советнику и его сотрудникам, чтобы проверить данные частного детектива Хабли. Затем пришло время действовать. То, что могло случиться уже утром 13 сентября, через несколько часов после катастрофы, произошло теперь.

7 октября 1931 года в девять часов утра Сильвестер Матушка был задержан в своей квартире сотрудниками венского отделения общественной безопасности и подвергнут первоначальному допросу прибывшими в Вену будапештскими криминалистами. Сначала Матушка категорически все отрицал. Однако поскольку он вынужден был признать, что обладал всеми материалами, использованными во время диверсии близ Биаторбади, то руководитель венского отделения общественной безопасности советник Воль тут же санкционировал предварительное заключение его под стражу. Пункт за пунктом на допросе Матушке предъявлялись многочисленные отягчающие обстоятельства и улики. Венская утренняя газета "Дёр морген" дала сообщение об этом допросе 12 октября 1931 года под аршинным заголовком:

"По следу железнодорожного преступника!

…Он равнодушно выслушивает все вопросы, обращенные к нему, затем довольно неопределенно смотрит в небо, и каждый раз ему требуется немало времени, чтобы ответить на вопрос. Ответ, который редко что-либо проясняет. Матушка пытается избежать разговора на конкретную тему и за счет более или менее искусных уловок уйти от точных определений… После ареста Матушки полиция конфисковала в его квартире и тот костюм, который был на нем 13 сентября, когда он — по его же собственным словам — удивительным образом спасся в Биаторбади от смерти. Речь идет о спортивном костюме с брюками-гольф, на карманах которого обнаружены странные желтые пятна. По мнению специалистов, эти пятна, без сомнения, являются следами экразита, который применялся при диверсии…"

С каждым новым вопросом положение Матушки становилось все безнадежнее. Уже давно были проверены совершенные в Австрии и Германии диверсии и вызваны в Вену занимавшиеся этим криминалисты. 16 октября 1931 года в восемнадцать часов Матушка в присутствии криминалистов доктора Швейнитцера и доктора Антала из Будапешта, советника Воля и доктора Брандта из Вены, а также советника Генната и доктора Берндорфа из Берлина полностью признался в содеянных преступлениях. Это признание, проверенное полицейскими учреждениями трех стран, подтвердило результаты расследования. Оно не оставляло больше сомнений в том, что Матушка один, без соучастников и чьего бы то ни было подстрекательства, совершил диверсии в Анцбахе, Ютербоге и Биаторбади и планировал еще три — в Милане, Париже и Амстердаме.

Итак, цепь ужасных преступлений была выявлена, и кошмар, висевший над людьми, рассеялся. Однако пока царила полная неясность в отношении мотивов преступлений. Материальные или политические причины отпадали сразу. Был ли Матушка душевнобольным? Когда его спрашивали о том, что было поводом к совершению преступления, он возбужденно вскакивал, бросался на пол и, всхлипывая, бормотал сдавленным голосом:

— Мир, услышь меня; мир, пойми; мир, знай: я, Сильвестер Матушка, преступник, самый грешный человек.

Когда проводившие допрос служащие энергично призывали его к порядку, он тут же вставал, виновато улыбался и говорил:

— Простите, пожалуйста. Я знаю, что должен умереть. Я даже хочу этого. Но дайте мне еще несколько дней отсрочки, тогда я все скажу. И пожалуйста, верните мне статуэтку, которую у меня отобрали при аресте…

Матушка воспитывался в строгих религиозных традициях. Он должен был стать священником, но его исключили из семинарии, так как поймали во время посещения борделя. Между двумя этими полюсами, видимо, и следует искать действительные, до сих пор не выясненные до конца мотивы его преступлений. Сам Матушка сказал, когда ему наконец вернули небольшую статуэтку святого Антония Падуанского, которую он постоянно носил с собой как талисман:

— На рождество 1930 года я был на торжественной мессе в своем родном городе. Я подарил церкви прекрасные ясли работы скульптора Бартолотти. Они стоили четыреста шиллингов. Когда я увидел, какую радость они доставили людям, в том числе и тем, кто обычно не ходил в церковь, я захотел их всех, неверующих и сомневающихся, обратить в веру в господа. Я чувствовал себя призванным к этому, но знал, что смогу достигнуть этого только в том случае, если заставлю людей слушать. Поэтому и решил устроить в течение года крушения поездов по всей Европе, а потом заявить о себе.

От этой версии мотивов, приведших его к преступлениям, Матушка никогда не отступал. Впоследствии он тешил себя мыслью, что мог бы стать основателем новой религиозной секты. И даже такие аргументы, как: "Но ведь люди, узнав о ваших ужасных злодеяниях, прокляли бы вас, вместо того чтобы поклоняться вам", не могли разубедить его.

Он упрямо отвечал:

— Каждая новая идея требует жертв. Этому учит история. Меня, конечно же, не прокляли бы. Люди увидели бы во мне их истинного поводыря в земной жизни.

После таких заявлений напрашивался вывод о том, что Матушка просто невменяемый религиозный фанатик, который не в состоянии отвечать за свои поступки. Однако медэксперты, которые неделями обследовали его, два венских психиатра, профессор Хевель и профессор Бишоф, были совсем другого мнения. Профессор Хевель в своем заключении среди прочего написал: "В поведении Матушки привлекает внимание его гипертрофированное тщеславие, склонность к фантазированию и притворству. Хотя он воспитывался в строгом религиозном духе, именно это продолжавшееся все детство и юность воспитание в закрытых школах и семинариях сделало его моральным уродом с явно выраженными садистскими наклонностями. Позже, в супружеской жизни, он разыгрывал из себя заботливого отца семейства, в действительности же обманывал свою жену почти ежедневно с проститутками и прочими женщинами сомнительного поведения. Его садистские наклонности толкали Матушку ко все более извращенным эксцессам, венцом которых стала серия террористических актов на железной дороге.

"Для меня было бы величайшей радостью и высшим наслаждением увидеть темной ненастной ночью большой взрыв…" — писал Матушка в восемнадцать лет в своем дневнике. Двадцать один год спустя он осуществил юношескую мечту самым кошмарным образом".

Профессор Бишоф к этому прибавил: "Все приведенные им доводы о якобы религиозных мотивах его преступлений являются лживыми. Но его нравственно-моральная ущербность ни в коей мере не является следствием душевной болезни. Техническая изощренность, с которой он действовал, и четко продуманная тактика, направленная на то, чтобы замаскировать свои акции политическими воззваниями и направить следствие в другом направлении, доказывают, что он полностью отдавал себе отчет о масштабе своих преступлений и их ужасных последствиях. Матушка целиком несет ответственность за свои деяния!"

Какую же ответственность понес Матушка? История его осуждения достойно вписывается в ряд его беспримерных преступлений.

Сначала вокруг него развернулась дипломатическая возня. Венгрия, Германия, Австрия — каждая из этих стран хотела провести у себя сенсационный процесс. Но поскольку Матушка был в Австрии, его там и оставили. 16 июня 1932 года венский окружной суд приговорил его за подготовку и осуществление диверсий в Анцбахе к шести годам каторжной тюрьмы с отбыванием 31 января и 31 декабря каждого года в карцере с лишением пищи.

Два года спустя Матушку "одолжили" будапештскому военно-полевому суду для формального осуждения. Приговор гласил: расстрел, однако он не мог быть приведен в исполнение, так как окружной суд в Вене поставил условие, чтобы Матушка, прежде чем будет расстрелян, сначала отсидел свой срок в Австрии. Его быстро отослали обратно в Австрию, в тюрьму Штейн под Веной. Здесь Матушка чувствовал себя, судя по всему, совсем неплохо, потому что за шесть лет заключения написал полдюжины романов и сценариев фильмов о своих преступлениях и изобрел различные устройства для предотвращения железнодорожных катастроф.

Когда он отсидел свой первый срок, Гитлер как раз осуществил "аншлюс" присоединение Австрии к "великогерманскому рейху". Матушка попал в концентрационный лагерь и вскоре после этого был убит "при попытке к бегству".

О человеке, который "вычислил" Сильвестера Матушку, частном детективе Йозефе Хабли, в деле сообщается лишь, что он не мог претендовать на назначенное вознаграждение, так как получил задание от управления Венгерской государственной железной дороги собрать сведения о Матушке и его работа была соответствующим образом оплачена. Гонорар, полученный Хабли, составлял в целом пятьдесят пенге, и его не хватило даже на покрытие путевых расходов, возникших в ходе расследования.

О том, кто же получил пятьдесят тысяч пенге вознаграждения, сообщила венская газета "Нойе Винер Абендблатт" в своем номере от 15 декабря 1931 года:

"ПРЕМИЯ ЗА ПОИМКУ В ДЕЛЕ МАТУШКИ

ВЕНСКАЯ ПОЛИЦИЯ ПОЛУЧАЕТ 3000 ПЕНГЕ

Будапешт, 15 декабря. Министр внутренних дел принял сегодня окончательное решение о распределении назначенной Венгерской государственной железной дорогой премии за поимку преступника, совершившего диверсию в Биаторбади, в размере 50 000 пенге. В соответствии с этим решением политическое отделение будапештского управления полиции получает из этой суммы 40 000 пенге, о распределении которых в своих подразделениях примут решение шеф полиции Хекеньи и его заместитель Швейнитцер. 5000 пенге получат гражданские лица, 2000 пенге жандармерия и 3000 пенге — венская полиция".