…Ладога, Нево-озеро, не озеро, а море! Море в двести с лишним километров длиной, более ста шириной. Бурное, туманное море, с чистой, почти родниковой водой, с берегом, поросшим ивняком и малиной.

На южном берегу Ладоги, в ста километрах от Ленинграда — рыбацкое село Кобона. Здесь я родился в декабре 1900 года. Здесь с девяти лет я и потянул, что называется, крестьянскую и рыбацкую лямку.

Отец мой, Андрей Прокофьевич, окончив действительную в Кронштадте в звании старшего фейерверкера, женился и вошел в дом тестя примаком. Устроив так свою судьбу, отец получил два душевых надела земли с полосками в сажень шириной в некоторых полях. Лучшая земля в нашем селе принадлежала помещику и деревенским торговцам-кулакам. Нам, как и другим односельчанам, на долю досталась супесь. Два душевых надела этой супеси давали на нашу разросшуюся семью хлеба до декабря. Помимо крестьянства, отец работал на лесопильном заводе и рыбачил.

С самого раннего детства я помогал отцу и матери в хозяйстве — вязал мережи и сети, выезжал с отцом на рыбную ловлю, косил траву, пахал землю. Жили мы благодаря трудовой хватке отца лучше некоторых односельчан, но достатка не было. Землепашцы мы были слабые, рыбаки мелкие, ершовники. Ершей в Ладоге много, ходят они большой гурьбой, скопом, так что попадались и в наши мережи. Мы тут же, на Ладоге, улов продавали прасолам.

Отец мой любил читать, любил песню. «Коробушку», «Хорошо было детинушке…», «Варяга», «Ермака» и даже «Не бил барабан перед смутным полком…» я услышал от отца. Моя мать, Анна Степановна, тоже любила петь, так что я песню узнал с детства. Да и село мое, раскинутое на реке и на двух приладожских, очень оживленных каналах, было песенным. По вечерам после работы, а в праздничные дни с полдня звенела на улицах гармонь. Парни и девушки плясали, пели песни и частушки, мы, подростки, ходили за взрослыми, и все это обрядное — хороводы и пляски — навсегда остались в моей памяти. С далекого детства вошла в мою душу гармонь-тальянка, трехрядка, «доверху набитая песнями, стихами».

Ладога! Я навеки полюбил свое родное море с его низкими туманами, с его ветрами — шелонником, полуденником, меженцем, зимняком, с его безбрежным, то суровым, то ласковым простором. Я навеки полюбил леса и перелески Приладожья, простой быт моих родичей и односельчан, небогатую северную русскую природу, рыбацкие деревни и села, где «с печки рукой достаешь до воды». Все это позже отразилось в моих стихах. Я вспоминаю свои детство и юность — ласково, свои забавы и труды — светло.

В сельскую школу я поступил в 1907 году, мне не было еще семи лет. Мать сшила мне ситцевую сумку, в школе я получил грифельную доску, грифель, азбуку. Там я пристрастился к чтению. Дешевые издания Сытина проникали в наше село через коробейников. Я покупал книжки на копейки, выклянченные у матери, или на свой мальчишеский заработок, полученный от сбора малины на берегу озера.

Однажды, когда я учился в третьем классе, учитель С. И. Смирнов предложил нам самим написать стихи. Я не помню, что сделали мои товарищи, но начало своего первого стихотворения «Весна» я хорошо помню:

Помню, как меня хвалил учитель, как были мне приятны похвалы товарищей…

В 1913 году по большому конкурсу я поступил в Петроградскую учительскую семинарию, содержавшуюся на средства земства. В ней я был на полном коште. В учительской семинарии семинаристы печатали на шапирографе свой журнал. Не особенно активным сотрудником в нем был и я.

Учительскую семинарию я не закончил, ушел оттуда из четвертого класса по семейным обстоятельствам: стало трудно семье — отца взяли на войну. Я приехал в село и, как старший в семье, стал полноправным хозяином немудреного, да еще и пошатнувшегося, крестьянского хозяйства.

…Шел революционный семнадцатый год. Отец прибыл с фронта домой вместе с винтовкой. А через год, в первую Октябрьскую годовщину, я и отец определили свою политическую линию, вступив в сельский комитет сочувствующих коммунистам-большевикам. В марте 1919 года я уже был членом великой партии, а в октябре по партийной мобилизации сражался против банд Юденича, попал в плен, бежал, служил в 3-м запасном стрелковом полку. В 1920 году я окончил Учительский институт Красной Армии имени Толмачева, заведовал гарнизонным клубом, был помощником заведующего бригадным клубом в 15-й дивизии имени Киквидзе, был политработником..

Моя литературная работа в основном начинается в Ленинграде. В 1922 году приехал в Ленинград, в 1923 году нашел Пролеткульт. Там происходили занятия литературной группы. Нашим кружком руководил А. П. Крайский — поэт, большой души человек, хороший учитель. Он был очень терпелив к нашим попыткам стать писателями. Тогда я писал примерно такие стихи:

Или такие:

В книжке «Так пахнет жизнь» А. Безыменский сказал: «Пляшет трепака по строчкам Сашка Жаров».

Но если Жаров тогда хорошо плясал трепака, то у меня и простой кадрили не получалось. У меня отсутствовала вовсе поэтическая культура. Я считал, что стихи можно писать залпом, авось что-нибудь и выйдет. У меня не было чутья ни к слову, ни к ритму, ни к теме, ни к образу.

Слова умирали в моих стихах, как говорится, на ходу.

Надо сказать, что в то время я был на военной службе и она отнимала у меня все время. Пробавляться стихами приходилось обычно ночью. Так я и работал впустую, вслепую, скучно донельзя.

Начало радостной творческой работы я отношу к 1927 году, когда я написал шесть песен о Ладоге. Написав их, я почувствовал, что нашел то, что искал. Суть находки сводилась к тому, что на первых порах необходимо брать материал наиболее тебе знакомый, родной, следовательно, наиболее в тебе и для тебя звучащий. Я взял темы о ладожской деревне, где провел детство, отрочество и юность.

В начале 1930 года я демобилизовался и быстро подвел кое-какие итоги. Они были явно неутешительны: имелось в запасе два десятка стихов, апробированных «Резцом» и «Комсомольской правдой», отсутствовала юность — пора поэтических восторгов, отсутствовали навыки серьезной работы над стихом. В активе имелись воля и упорство. При таком плохом балансе была собрана книжка «Полдень». Что характерно для «Полдня»? Характерен показ небольшого мира приладожской деревни, очень ограниченного мира, но зато очень хорошо ощущаемого мной. И я нашел в нем своего героя. У меня не было еще силы повести его за собой, но за руку я его взял.

Потому я считаю, что программой для этого периода моей работы является «Третья песня о Ладоге»:

Так этого героя — рядового парня — я нашел и постарался с ним не расставаться.

После «Полдня» надо было находить ведущие (для себя хотя бы) темы, также находить новое звучание и силу стиха.

Я писал тогда много, старался догнать далеко ушедших товарищей, ибо работать спустя рукава значило обречь себя на поэтическое небытие. В результате этих убыстренных темпов была написана книжка «Улица Красных Зорь». Она характерна не только разницей ритмов. Основное отличие ее от «Полдня» в том, что видимый и осязаемый мной мир стал шире и многограннее. Мир ладожской деревни был отодвинут, я нашел новые темы, звучавшие для меня по-новому. Это были темы гражданской войны, и стихи приобрели совершенно иную окраску. Если в «Полдне» преобладал напевный стих, то здесь он отходит на второй план. Ведущие стихи книги — «Разговор по душам», «Мы», «Страна принимает бой».

После «Улицы Красных Зорь» появилась третья книжка — «Победа». Основой ее я считаю раздел «Уральские партизаны» — цикл стихов о героическом походе уральских партизан, который они сделали под водительством Блюхера и Каширина в 1920 году. Мне кажется, что именно здесь я от простых дробей перешел к десятичным.

Я тогда еще не побывал на Урале, но я ощущал материал об уральских партизанах как свой. Я переселился на Урал 1920 года.

Вслед за этим я пошел по двум путям — по путям освоения фольклора и освоения лирики.

Что нового в мою творческую практику внесла моя следующая книжка — «Дорога через мост», в особенности первый ее раздел — «Юр»? Я научился показывать людей, сталкивать их по моей воле. Для ряда стихов до их написания имелся план, я знал наперед, как будут вести себя те или иные герои. Теперь уже подчиненные мне слова, правда зачастую ропща, ложились по моей указке.

На судьбу моего поколения пали три войны. Во всех трех войнах я участвовал: в гражданскую — красноармейцем, в остальных — писателем, фронтовым корреспондентом. Так что

В 1943–1944 годах, находясь в блокированном врагами Ленинграде, я написал лирическую поэму «Россия», за которую получил Государственную премию. В своей поэме я показал русских богатырей, братьев Шумовых, составлявших расчет тяжелого миномета и героически сражавшихся с врагом. Я увидел Шумовых и познакомился с ними на одном из участков Волховского фронта, опять же в моих родных местах.

Кстати сказать, в Великую Отечественную войну Кобона стала главной базой снабжения Ленинграда, главной связью осажденного города с Большой землей, через ледовую ладожскую трассу. Озеро у нашего берега мелководно, и для того, чтобы суда могли принимать и сдавать грузы, были поставлены далеко уходящие в озеро пирсы. Фашисты бомбили их и село беспощадно. Об этом свидетельствует ряд братских могил. Кобона вошла одним из важных звеньев в историю обороны Ленинграда.

В 1934 году, выступая на Первом съезде писателей, я говорил, что многих советских писателей, в том числе и меня, привел в литературу наш советский строй, что долг перед этим строем у нас громаден.

И теперь я говорю то же самое.

…Оглядываюсь на свой пройденный путь. Какие-то этапы его меня далеко не устраивают. В основном эта неудовлетворенность обусловлена слабой интенсивностью моей тогдашней работы.

Это было сказано в 1960 году. Оценка сделанного, к сожалению, приходит не тогда, когда нужно бы, не всегда своевременно.

И все же выходят к читателю мои книжки. Сборник «Приглашение к путешествию», изданный «Советским писателем», получил высшую награду страны — Ленинскую премию. Вслед за «Приглашением к путешествию» были написаны книги: «Стихи с дороги», «Под солнцем и под ливнями». Они объединены одним моим стремлением: прийти к читателю как к своему другу и рассказать ему, что у меня на душе…

А. Прокофьев

1964