Родилася я весною, Когда вся земля в цвету, И росла я словно липа, Как черемуха цвела.

Сам я в жены взял литовку. Отдал русскому сестру. Еду к русским иль литовцам — У меня везде родня.

Солнце будто только встало, А уже закат горит. Еще кажется, что молод, А уж старость тут как тут.

Старики куда годятся, Да и старый дуб куда? Дуб для цоколя годится, Для совета — старики.

На всю жизнь дано мне солнце, Мама — тоже на всю жизнь: Свет с теплом дарит мне солнце, Мама — милые слова.

Вечерком зажгла лучину — Всё же в комнате темно, А пришла моя родная — Сразу в комнате светло.

Будет мужем мне батрак, А не сын хозяйчика: Ведь батрак не знает лени, А хозяйский сын лентяй.

И богата я, И красива я, Нет лишь друга дорогого, — Знать, несчастна я. Тяжко мне на свете жить, Никого-то не любить, Да из бархата жупаны Одинокой носить! Вот слюбилась бы я, Обвенчалась бы я С чернобровым сиротою — Да неволя моя! Мать, отец всё не спят, Всё на страже стоят И одну гулять на воле Не пускают в сад! А как пустят, так с ним, С нелюбимым, седым, С ненавистным тем, богатым, С моим ворогом злым!

Вишневый садик возле хаты, Жуки гудят немолчно тут. За плугом пахари идут, И с песнями идут девчата, А матери на ужин ждут. Семья расселась возле хаты, На небе звездочка встает. А дочка ужин подает, Мать хочет молвить ей…                                      Куда там! Всё соловейко не дает. Мать уложила возле хаты Любимых деточек своих. Сама заснула возле них. Затихло всё… одни девчата И соловейко не затих.

«Калина, калина, зачем долу гнешься?                    Зачем долу гнешься? Иль солнца не любишь, и к солнцу не рвёшься.                   И к солнцу не рвешься? Иль жаль тебе цвета для радости света?                   Для радости света? Иль вихрь тебе страшен, иль гром среди лета?                   Иль гром среди лета?» «Не жалко мне цвета, а в гром улыбаюсь,                   А в гром улыбаюсь, И солнце люблю я и вся в нем купаюсь,                   Я вся в нем купаюсь. Но в небо не рвусь я — не хватит мне силы,                   Не хватит мне силы, Румяные гроздья к земле я склонила,                   К земле я склонила. Я дубу не пара — не рвусь я на кручи,                   Не рвусь я на кручи; Меня ты, высокий, затмил, словно туча,                   Затмил, словно туча».

…Так прожила зимой я долгой, долгой. Зима прошла, и вот весна настала — А для меня в том перемены нет, И дни мои плывут так тихо-тихо, Как по пруду плывет листок сухой. Жизнь странная… Когда б порою сердце Не трогали живые боль и горе, Не знала б я, иль вправду я живу, Иль только видится мне жизнь моя сквозь сон. Меня тут стены тесно окружили, В них, в четырех, весь свет мой заключен. Там, за окном, мир слышится другой мне, Шумит-гудит, ведет свою беседу. Там стук повозок, голоса людские, Звонки трамваев, грохот паровозов Сливаются в одной дрожащей ноте, Как тремоло огромного оркестра, — И днем и ночью он не умолкает. Какой же шумный мир там за окном! А я его не вижу. Только виден Кусок резьбы на воротах соседних, И в городском саду зеленый тополь, И неба ровно столько, что в окне. Теперь я знаю, что весна настала, Коль соловьи запели издалека, И шелест новых листьев раздается, И не видать звезды за тополями. Я раньше знала, что была зима: Тогда сверкали за окном снежинки И на стекле серебряный узор. Вот так я узнавала время года… И жалко мне, и думаю я с болью: Не так ли раньше, как теперь весну, Я видела любовь свою, и юность, И всё, чем красен век людской короткий? Так было всё, но только за окном.

Иду с работы я, с завода, манифестацию встречать. «Свобода!» — улицы кричат, и вновь: «Да здравствует свобода!» Смеется солнце с небосвода, и облака, что кони, мчат… Иду с работы я, с завода, манифестацию встречать. Моя весна, моя природа, лучи в моей груди звучат… Нам мир дано трудом венчать, чтоб к вечной дружбе шли народы. Иду с работы я, с завода.

Когда звенят черешни, Когда они в цвету, Тогда узор нездешний Я из цветов плету. И наяву иль снится, Всё видится одно — Как будто бы в кринице Лицо отражено. Земля росой искрится, Вся, вся она в цветах, Неведомые птицы Поют в ее садах. И дума стала словом, От песен светел взгляд, Когда в цвету медовом Черешенки горят.

Помню, вишни рдели и качались, Солнцем перегретые в саду, Как сказала ты, когда прощались: «Где б ты ни был, я тебя найду». И во тьме, от мук и от истомы, Выпив злобу и любовь до дна, Часто вижу облик твой знакомый В пройме светло-желтого окна. Только снится, что давно минуло… Замирая в песне боевой, Мнится, слитый с орудийным гулом, Голос твой, навеки дорогой… И теперь, как прежде, вишни будут Рдяными от солнца и тепла. Как всегда, ищу тебя повсюду И хочу, чтоб ты меня нашла!

Как на вечеринке в отчем доме, Я ее услышал здесь, вдали. …Негров двое в поле, в Оклахоме, Нашу песню милую вели. И она огнем легла на душу, Цветом, что над речкой нависал. Двое негров славили «Катюшу», Ту, что Исаковский написал. Как она пришла за океаны Сквозь фронты и тяготы боев? Может, наши парни-капитаны Завезли в Америку ее? Или, может, шторма вал кипучий Кинул в чужедальние поля? И она стоит теперь на круче, Бедным неграм душу веселя — Белым платьем, синим-синим взором И любовью в май наш золотой, Шепотом березок белокорых, Выросших в Смоленщине родной. Мне тогда раскрылись за горою Юности далекие пути, И тогда нас в поле стало трое В дружбе братской песню ту вести. И она тем неграм пала в душу, Разбивала рабство и обман. «Выходила на берег „Катюша“, За Великий Тихий океан!»

Мгновением каждым, минутой любою — И в узенькой хатке и в поле широком — Молюся я солнцу великой мольбою И звездам на небе высоком. Молюся свободному вихрю — в лазури Он птицей летает от края до края, А в высях бескрайных пасет только бури И счету тем бурям не знает. Молюся огню я, что сеет пожары Порою лихою, гуляя по свету, И ужас наводит великою карой, Везде ставя грозную мету. Молюся могучей воде — половодью, Что днем ясным блещет, а ночью бушует, Что, всходы в полях орошая, проходит, — Несу ей молитву большую. Молюся я небу, земле и простору, Великой вселенной я всюду молюся, По всякой причине, во всякую пору — За нивы родной Беларуси.

Из дальних походов вернулся Крушина — Не встретился с дочкой, Не свиделся с сыном. Накрыл сына Днепр бирюзовой волною, Убили каратели дочку весною. С боями дорога — Лихая дорога. Вернулся Крушина К родному порогу. Вернулся к порогу, А в сердце тревога. Один-одинешенек в хате Крушина. И вот для вспомину о них, для вспомину Сходил он за кленом в лесок, за рябиной. Принес, посадил их под тихой стрехою И корни полил он отцовской слезою. У старенькой хаты, У дряхлого тына Расти принялися И клен и рябина. Накинулась в осень Морозная просинь, Сады пожелтели, Все листья слетели. И осень и ветры Накинулись лихо. Отец у дочурки Спросил тогда тихо: «Дивчинка-рябинка в наряде червонном, Наверно, дочурка, сегодня студено?» К хатенке поникшей, Под крик журавлиный, Ветвями склонившись, Шепнула рябина: «Ой, таточка, тата, не жалуйся, тата, Тепло мне, родимый мой, около хаты. Ведь я у костров партизанских нагрелась, Взгляни, как я осенью этой зарделась». На белую россыпь Примчались морозцы, Метель закрутила, Зима наступила. А стужа сковала тяжелые льдины… Отец тут спросил У любимого сына: «Который денечек мороз как звоночек, Наверно, замерз ты, кленочек-сыночек?» На сером рассвете, Где сетовал ветер, Склонив к хате ветви, Клен звонко ответил: «Не бойся, мой тата, во мне много силы, Зима одеялом мне ноги накрыла. Нагрелся в боях, стал еще я сильнее, Ты осенью видел, как я пламенею». С могучим разгоном, На крыльях зеленых, С черемухой белой Весна прилетела. Весна прилетела, Осыпала цветом. Отец той весною Расспрашивал деток: «Дубравы поют и зеленые долы, Вы тоже, быть может, с сердцем веселым?» Расправили ветви, Ответили дети И, жмурясь от солнца, Шепнули в оконце: «Нам весело нынче, нам любо с тобою, Тебя заслоним мы собою от зноя. Листвой заслоним от дождя от косого, От горя лихого, от глаза дурного. Пусть видят, пусть знают, пусть ведают люди: Мы, дети, с тобою как были, так будем».

Она хату белила И умелой рукой Стены в ней обводила Васильковой каймой. Я смотрел безответно, Как цвела бирюза. В очи, полные света, Нагляделись глаза. Мне уйти бы из хаты, Но никак я не мог До темна, до заката Тот покинуть порог. Все пути и криницы, Даже сны, как зарей, Обвела чаровница Васильковой каймой. И сегодня по краю, Хоть минули года, Всё ж ищу, где бываю, Те следы я всегда. Только всюду по хатам Светлой, вешней порой Белят стены девчата И обводят каймой. Ступишь, взгляд только бросишь — Нет, не та… Без нужды Про дорогу расспросишь И пригубишь воды…

Тишина. На светлые дороги Сыплются удары конских ног, Березняк высокий, белоногий Спозаранку от росы продрог. Не успели мы наговориться, Вот и пташки первые звенят. Запевай и ты, моя сестрица, Песню наступающего дня. Спать совсем не хочется. А росы Светом наливаются, взгляни! Я от взглядов глаз твоих раскосых Сам светлею, словно от зарниц. А тебе пускай другое мнится: Будто от дыхания лугов, От лесного шума над криницей Вышло сердце вдруг из берегов! Что не запеваешь? Задремала? Тише, лес мой, тише! Может, вновь Ей приснился город, ведь немало Светлых думок у нее и снов. Вот и первый луч, он золотится, Чтоб твой сон отрадный обогреть. Скоро город, спи. А я, сестрица, Песенку тихонько буду петь.