Кто мог ожидать, что самый могучий прилив вдохновения подарит Шостаковичу война?

Летом 1941 года дети Шостаковича с няней находились на даче. Их перевезли в город, но об эвакуации даже не думали: никто не верил, что немцы дойдут до Ленинграда. А немцы наступали, казалось, неудержимой лавиной… Началась эвакуация – паническая, спешная, на юг уходили бесконечные змеи поездов: по 50 вагонов в составе! Шостакович от эвакуации отказался.

Сначала он решил, что его долг – идти добровольцем на фронт, защищать родину. Возможно, он пошел бы и погиб, как многие талантливые его ученики, о которых он скорбел до последних своих дней. Но его спасли люди, далекие от музыки, но понимавшие, что Шостаковича надо уберечь, не пустить…

«Вскоре многие студенты Ленинградской консерватории добровольцами ушли на фронт. В начале войны – 22 или 23 июня – я подал заявление о приеме меня добровольцем в Красную Армию. Мне сказали, чтобы я подождал. Второй раз я подал заявление сразу же после речи товарища Сталина, в которой он говорил о народном ополчении. Мне было сказано: мы вас примем, а пока идите и работайте там, где работаете. Я работал в консерватории. В третий раз я пошел в народное ополчение, потому что думал, что обо мне забыли. В народное ополчение было подано очень много заявлений. Например, подал заявление профессор Николаев, которому уже было 70 лет. Я был зачислен заведующим музыкальной частью в театр народного ополчения. Заведовать музыкальной частью в театре было трудно, потому что она состояла только из баянов. Я снова стал проситься в Красную Армию. Меня принял комиссар. Выслушав мой рапорт, он сказал, что взять меня в армию очень трудно. Он выразил уверенность, что я должен ограничить свою деятельность писанием музыки».

И Шостакович писал. Уже в первые дни войны им были написаны десятки песен и романсов для фронтовых бригад.

И Седьмая симфония уже звучала, гремела в его душе…

«Я начал писать партитуру в первые дни Отечественной войны, а как писал – сказать сложно. Я работал в то время в консерватории и взял на себя обязанности пожарного. Я нес службу на крыше, а между налетами, в интервалах, писал мою партитуру. Я не мог оторваться от нее и все время писал, писал и писал. И таким образом я вовремя ее закончил. Это была моя самая захватывающая работа».

Началась блокада Ленинграда. Город обстреливали.

«Я был отчислен из театра народного ополчения, и меня, вопреки моей воле, хотели эвакуировать из Ленинграда. Я считал, что в Ленинграде я был бы гораздо полезнее. Об этом у меня был серьезный разговор с руководителями ленинградских организаций. Они сказали, что я должен уехать, но я не спешил уезжать из города, где царило боевое настроение. Домашние хозяйки, дети, старики вели себя мужественно. Я всю жизнь буду помнить ленинградских женщин, которые самоотверженно боролись с зажигательными бомбами и вообще проявляли героизм во всем. Женщины Ленинграда вели себя замечательно».

Подчас после отбоя воздушной тревоги Шостакович шел гулять и забредал далеко, глядя на опустевший Летний сад, на укрытого мешками с песком и деревянной обшивкой Медного всадника. «Иногда основательно удалялся от дома, забывая, что нахожусь в осажденном городе… с болью и гордостью смотрел я на любимый город. А он стоял, опаленный пожарами, закаленный в боях, испытавший глубокие страдания войны, и был еще более прекрасен в своем суровом величии. Возвращался обуреваемый страстным желанием скорее внести свой ощутимый вклад в борьбу…»

Его борьбой была музыка. 25 сентября 1941 года Дмитрий Дмитриевич отпраздновал свое 35-летие. В этот день он особенно много и вдохновенно работал…

А 1 октября его с женой и детьми все же заставили эвакуироваться. Транспортным самолетом, дважды пересекавшим линию фронта, вывезли в Москву.

Столицу тоже бомбили. И немцы подступали все ближе. 15 октября Шостаковичей эвакуировали в Куйбышев. Самой большой драгоценностью, которую он увозил, была незаконченная партитура Седьмой симфонии. Сначала эвакуированных поселили в школе – множество народу в одном большом классе, что для Шостаковича, остро нуждавшегося в уединении, было невыносимо. Потом композитору с семьей выделили комнату. Но дети шумели, мешали, писать он не мог. Мучила тревога за оставшихся в Ленинграде родных: мать, сестру, племянника, родственников Нины. Приходившие оттуда письма убивали всякую надежду. Наконец Шостакович получил дополнительную комнату… И смог закончить Седьмую симфонию.