ВОЛОХА

— Все из-за твоего выдрючивания! — шумел на всю округу тесть. — Не можешь, как у людей! Вечно надо высунуться! Пятнадцать уликов псу под хвост!

Тесть матерно сокрушался по поводу разорения медведем пасеки.

Мог кинуть упрек и в свой адрес. Почему ульи стояли у зятя? Во-первых, тесть хотел посадить больше картошки. Во-вторых, его огород упирался в тайгу, раз плюнуть медведю забраться, тогда как огород зятя со всех сторон окружали соседские наделы.

— Вот уж выпендрило! — собирал остатки ульев тесть.

— Не бери в голову, батя! — утешал зять.

Звали его Владимир Борулев. Но испокон века повелось в деревне Волоха да Волоха. Не будем и мы ломать традицию.

Отличался Волоха сызмальства одной особенностью. Имел тягу пооригинальничать.

— Похвальбушка! — ласково говорила жена, если страсть мужа не заходила слишком далеко.

— Выпендрило! — клеймил тесть.

В молодости Волоха шокировал родную Михайловку нарядами. Черными брюками, расклешенными красными клиньями. Желтой рубахой с псевдокружевными манжетами… В более зрелом возрасте перестал штанами стиляжными будоражить деревню, по-другому высовывался. Сосед прибил под табличкой с номером дома подкову на счастье.

— Старо! — оценил Волоха.

Взял велосипедные цепи, в форме двух сердец приделал к половинкам своих ворот. Кои покрасил в зеленый цвет, а сердца — в ярко-красный.

— Ты бы задницы еще нарисовал, — проворчал тесть, увидев архитектурные выкрутасы.

И как в воду глядел.

Чьи-то шкодные детки вывели черной краской в одном сердце «М», а в другом, естественно, «Ж».

Закрепив написанное тем, что происходит за данными буквами в общепринятом смысле.

Обнаружив цинизм, Волоха закрасил туалетные обозначения толстым слоем. А сыну-пятикласснику, наказал:

— Своим дружкам передай: еще раз напакостят, поймаю и из каждого «М» сделаю «Ж»! Вырву сикалки, чтоб знали, как гадить где попало!

Приступая к возведению бани, заявил:

— Построю на весь район лучшую! У вас же предбанники — только на одной ноге раздеваться можно, я сделаю с диваном двуспальным.

— Диван-то на кой? — возмущался новой причуде тесть.

— Вывалишься из парной, плюх кверху пузом и ка-а-а-йф!

— Брось людей смешить! Иди в дом и валяйся с кайфом вместе!

— Ничего ты, батя, не рубишь! Дома не успеешь порог переступить, Танька какой-нибудь заморочкой загрузит! Она ведь, как осенняя муха, не может, чтобы я так просто полежал, обязательно вязаться начнет. А я в предбаннике телевизор поставлю…

Возвел Волоха баню с диваном в предбаннике. Зато парная совмещалась с помывочной. Все углы задницей пересчитаешь, пока попаришься. Мученье, да и только. Печь дымит. На полке ушам тепло, а пятки мерзнут.

Тесть пришел угоститься зятевым парком, пару раз махнул веником и плеваться начал:

— Ты, Волоха, все через жопу норовишь. Потому и выходит заднепроходный результат. Разве это баня?

Волоха не обижался. Тем более, ничуть не сомневался в личной правоте. Потому как с тестем имел разные подходы к пару.

В свое время, отдав дочь за Волоху, тесть устроил зятю два испытания. Первое проверяемый прошел без сучка и задоринки. Через неделю после свадьбы, папа жены зазвал в гости и выставил литр водки. Выпив бутылку, Волоха не только остался на ногах, он еще и полмашины дров наколол теще.

— Молодчик! — подвел итог проверки тесть. — Держишь дозу! Я в твои года послабее был. Однажды, выкушав пузырь, заблудился в огороде в поисках нужника, мордой в морковке спал.

Второй тест Волоха провалил с треском. По сей день деревня помнит тот случай!

Тесть повел в свою баню. Само собой — на первый пар. Принадлежал к самоубийцам, какие нагнетают на полке атмосферу, когда надо дверь с петель срывать — того и гляди стены вспыхнут.

— Ты шапку да рукавицы надень! — сказал тесть молодому зятю.

— Брось ты, батя! Я че — первый раз в бане!

После пробного ковша, брошенного тестем на каменку, у Волохи уши повяли в трубочки, после второго — сдуло с полка на пол. Аж в легких запламенело. После третьего — пулей вылетел в предбанник и, не задерживаясь, — в огород.

Как водится, свидетели голого мужика поглядеть тут как тут. Соседка вышла картошку копать. Так и села в лунку.

— Ой, мамоньки, никак нежное обжег?

Волоха одним махом преодолел огородные гектары, бурей ворвался во двор.

И здесь не обошлось без лишних глаз. Теща с подругой расселись на свежем воздухе чай с шанежками откушать. И вдруг такой крендель, румяный да блестящий. Теще и сорока в ту пору не было, и подруга в самом соку бабенка.

Волохе не до смущения, заскочил в сени и головой в кадку с водой бух! Мозги остудить…

Такой Волоха. В ту пору, о которой наш рассказ, было герою уже порядком за тридцать. И надумал он ни больше ни меньше, как медвежонка в домашнем хозяйстве завести. Не мышей, конечно, ловить. Посадить на цепь во дворе и пусть бегает.

Как-то ехал в соседнюю деревню на бензовозе. После ремонта дороги в одном месте осталась гора гравия. Издалека видит Волоха: ребятишки с нее катаются на задницах. «Ничего себе, куда забрались!» — подумал Волоха. До ближайшего жилья километров десять было. Но когда поближе подъехал, удивился в другом направлении. Не детишки — медвежата с горки катались.

Волоха по тормозам.

«Опа!» — обрадовался.

План поимки зверя был прост, как воздушный шарик. Медвежата забирались на горку и лихо катились вниз. Надо тихонько подойти к увлеченным забавой и, когда покатятся, подождать внизу, чтоб прямо в руки.

Двое, увидев Волоху, сразу изменили маршруты, свернули вбок, третий тоже в сторону от ловца начал рулить, но Волоха успел подхватить его. И увидел медведицу. Она выскочила из-за за горки.

Волоха метнулся к машине. Хорошо, дверцу оставил открытой, и двигатель работал.

Медвежонка, убегая от мамаши, не выпустил из рук. То ли от страха, то ли из жадности. Бросил в кабину, и по газам. А в ушах топот медведицы… К счастью, бензовоз не подвел — не заглох.

Волоха посадил медвежонка на длинную цепь. Вместо собаки. И дал имя Федулка.

— Ты бы еще волка поймал, — ругался тесть.

Как бы вел себя волк в собачьем положении, трудно сказать, медвежонок быстро свыкся. И с Федулкой, и с цепью. Ходил по двору, забавлял детишек, хозяйских и деревенских, которые в первое время валом приходили смотреть зверинец.

Соседский петух, частенько залетавший к Волохиным хохлаткам, однажды нарвался на нового сторожа и, заполошно кукарекая, убрался восвояси. Напугался так, что навсегда забыл дорогу к чужим курицам.

И спас воздержанием жизнь.

Федулка с интересом смотрел на хохлаток, этих одновременно птиц и не птиц. Крылья есть, а летать не умеют. Но попробуй поймай. Федулка пробовал. Не получалось. А они постоянно будили охотничий азарт, мельтеша перед глазами. Купались в пыли под забором, куда Федулку не пускала цепь, прятались под навесом от дождя, что-то выискивали в траве. Все время рядом, но чуть бы поближе и тогда лапой их лапой… Да куриные мозги тоже что-то варят, дурных не было подставлять себя под удар, дистанцию хохлатки четко держали.

Федулка взял хитростью. Заметил, стоит хозяйке выйти и начать бросать зерно из фартука, как курицы летят со всех сторон. Смикитил, что к чему, и, улучив момент, принялся изображать кормежку. Двор был посыпан меленькой галькой. Федулка передними лапами загребет, подбросит. Загребет, подбросит. Купился куриный ум, жадный до зерна.

Побежали хохлатки на имитацию обеда, Федулке только это и надо. Хлоп одну лапой, хлоп другую. Готовенькие.

Несколько раз повторил фокус. Ровно столько, на сколько хватило куриц. И каждый раз они попадались. Когда хозяйка вышла кормить хохлаток по-настоящему, те лежали бездыханными.

— Их Федулка побил, — доложил соседский парнишка.

Шельмец с самого начала наблюдал за охотой с приманкой, но не предупредил.

— Я для них специально загон сделал! — отбивался Волоха от жены. — А ты: «Пусть гуляют, лучше нестись будут».

Тесть на этот раз не ругался. Ему очень понравился Федулкин прием.

— Учи-учи Волоху, — смеялся от души. — Человеческого языка не понимает. Может, от медвежьего умнее станет.

Проучили обоих. И тестя тоже.

Медведица отыскала свое чадо. А найдя, не сгребла его на радостях в охапку да деру из деревни, где собаки и мужики с ружьями. Нет. Пришла ночью, разворотила пасеку, задрала у Волохи корову с телкой. Натешилась местью, а после этого, оборвав цепь, ушла с Федулкой в тайгу.

— Вам же хотел в этом году на меде мебель купить! — кричал тесть.

— Ты, батя, который год грозишься гарнитуром. А я на мясе коровы да телки куплю. Свезу в город и продам.

— А сам че жрать станешь?

— Мясо, батя, вредно. И молоко тоже. Давно собираюсь на овощи перейти.

— Выпендрило! — ругался тесть, собирая порушенные ульи.

— Зато жить долго буду! — весомо аргументировал Волоха.

И пошел разделывать останки коровы да телки.

Ведь не выбрасывать гору мяса на скотомогильник. Хватит того, что все поголовье куриц там оказалось по дурости жены…

 

МЕДВЕЖЬИ ГОНКИ

Корова у Толика Пестерева была из рода колобковых. Вредная, хуже тещи. Почти как жена. Хотя последняя, в отличие от Зорьки, на сторону не норовила. Эту постоянно тянуло из стада улизнуть. Пошляться близ деревни без пастушьего контроля. А не парк за огородами культуры с отдыхом и без оного. Тайга. И медведь случается, и человек, что почище косолапого дармовщину любит.

На этот раз дело с побегом в августе произошло. Одни сутки Зорька без пастушьего бича провела, вторую ночь в аналогичном режиме. Понравилось. Не идет домой.

— Какая она Зорька?! — ругался Толик, когда жена налаживала на поиски. — Сволочью надо переименовать!

Мужики говорили: чьи-то коровы у деревни Новая Жизнь бродят. А это добрых десять километров.

Толик пошел к соседу Сашке за лошадью.

— Погляди, как там шишка уродилась, — напутствовал Сашка, — говорят, рясная нынче. И косолапого шугани при встрече, чтоб жизнь сахаром не казалась!

Насчет кедра — «не учи ученого». Толик без напоминаний не забудет разведку провести. Шишкобоить смерть как любил. В отношении косолапого сложнее. За тридцать лет (минус два года армии) жизни в медвежьем углу с хозяином тайги ни разу с глазу на глаз не сталкивался. И не тужил по данному поводу. Но как ревет по весне, доводилось свидетельствовать. Жутковато, надо сказать, надрывается. Почему-то сразу, когда услышал, захотелось в БМП оказаться у пулемета.

Потом-то мужики сведущие разъяснили, отчего мишка благим матом орал. Он перед спячкой внутренности прочищает. Для чего в больших количествах орех кедровый жрет. Ловко так шишку лапой от кожуры очищает и в рот… Орех способствует освобождению желудочно-кишечного тракта от лишнего для зимы содержания. Когда ненужное выйдет наружу, медведь приступает к закупорке организма пробкой. Для чего природа прописала хвою употреблять. Натрескается ее, законсервирует себя снизу и со спокойной душой укладывается в берлогу баиньки.

Весной для возобновления активной жизнедеятельности необходимо от пробки избавиться. О ствол головой не выбьешь. Поэтому — пыжится косолапый. Напрягается до звона в ушах и темноты перед глазами. И орет попутно на всю округу. Болезненно закупорка выходит.

Сопровождающие процесс вопли Толику однажды довелось слышать. Но смотреть не побежал. Наоборот, к дому повернул.

— Шугану Михайло Потапыча, — пообещал Сашке, молодецки заскочив в седло, — мало зверюге не покажется!

— Только Марципана не гони, — предупредил Сашка.

Мерина так вкусно звали.

Толик и не собирался галопом скакать. Куда торопиться? Знать бы точно, где сволочная Зорька! А так ищи там, не знаешь где. Если даже в районе Новой Жизни шляется, он ведь не на вертолете… С Марципана много не углядишь…

Добравшись до кедрача, Толик и вовсе глядеть по сторонам перестал. Задрал голову вверх. Шалопутная Зорька отошла на второй план. Какая там корова, когда кедры увешаны шишками! И один крупняк. Недельки через три такой кедр колотом шарахни, он заговорит-заговорит по сучьям полновесными красавицами, и начнут тяжеленные шлепаться вокруг ствола. С одного дерева можно по мешку огребать.

Если в своих шишкобойных мечтах Толик и загибал в сторону преувеличения, то не сильно. Добрая уродилась шишка.

И вдруг Марципан сделал скачок… Как будто он коза дикая, а не зрелого возраста трудяга-конь, который ни в каких цирках отродясь не выступал, в кавалериях не служил. А тут вдруг совершил невероятной высоты прыжок в сторону.

Конечно, Толик и близко не ожидал от мерина подобной прыти. Сидел, задравши голову в сладких мечтах: сколько кулей ореха набьет, куда денет вырученные деньги. Поэтому выпорхнул из седла мелкой птахой. Но шмякнулся кулем.

Однако уже в полете понял, с какой такой неожиданности Марципан блохой скакать начал. Матерый медведь дорогу перегородил. Доводилось Толику пельмени из медвежатины есть, котлеты. Из этого много бы получилось. Гора мяса стояла впереди. Но с зубами и когтями.

Такой экземпляр хорошо в зоопарке разглядывать…

Толик брякнулся на бок и прямо с положения лежа стартанул в сугубо обратную от медведя сторону — в деревню. Кроме как на ноги, не на что было надеяться. Даже складничка в кармане не имелось. После этого случая Толя стал тщательнее готовиться в тайгу, а тогда легкомысленно отнесся…

Пришлось включать конечности. И сразу за спиной раздался топот погони.

«Хорошо, полукеды обул», — подумал, набирая скорость.

Спортивную обувь сосед Сашка продал накануне. За 120 рублей.

«За 130 покупал», — уверял. Врал, конечно. Говорят, деревенские — сплошь валенки, лапти, лохи по-современному, их городские запросто вокруг пальца обводят. Ничего подобного относительно Сашки. До припадков доводил городских на базаре. Как вцепится в продавца — сбавь! Как вопьеся клещом энцефалитным — скинь! Причем просил не десятку-другую уступить. Сразу процентов на пятьдесят резал цену. Купец сначала хохочет от сельской простоты, потом не знает, где от нее пятый угол искать. Сам начинает слезно у Сашки вымаливать: будь человеком, набавь хоть чуток, в убыток заставляешь отдавать. Так покупатель достанет нудежом. Полдня может канючить, распугивая клиентов. Сашка — он ведь народный психолог — не просто банным листом прилипнет, антирекламу вовсю попутно гонит. Дескать, смотри, вот дефект, а здесь еще изъян… Продавец убить готов клиента, Сашке хоть бы хны. Торочит свое — сбавь да сбавь.

Толик подозревал, полукеды также были куплены.

А все-таки в последний момент китаец поднагадил, меньше на размер всучил. Малы Сашке оказались. А Толику в самый раз.

Бежалось в них хорошо. Не сравнить, если бы в сапогах от косолапого чесать. И все-таки не мог Толик уйти в отрыв. Несмотря на спортивное прошлое. Как ни старался, топот за спиной тише не делался.

Оно сказать, со школьной скамьи в соревнованиях не участвовал. А был когда-то в деревне первым лыжником. Что там в деревне. В десятом классе в районе второе место занял. Среди мужиков. Он бы и первое взял даже на своих «дровах» мукачевской фабрики. Откуда в их Удачке пластиковые, на каких лидер наяривал? А все равно Толик всю дорогу на пятки наступал пластиковым. Прилип, как медведь сегодня, и требует: «Лыжню!»

А соперник в ответ: «Хренушки!» — говорит.

Неспортивно ведет поединок.

«Все равно в заднице будешь!» — Толик обещает.

И был уверен — будет. Силы так и перли наружу. Наметил место соревнований, где обставит наглеца. Там лыжня вдоль дороги метров двести шла. Выскочив на оперативный простор, Толик планировал заделать сопернику козу. Как назло, на подходе к этому участку Толик упал. Угораздило на повороте одной лыжей за носок другой зацепиться. Шапочка — зазноба связала — при падении слетела. Пока вещи собирал, время ушло.

В сегодняшних соревнованиях наоборот Толику уступать первое место никак не хотелось. Он очень пожалел, что давным-давно забросил пробежки по утрам.

«Пора начинать тренировки», — подумал.

Впереди показалась деревня Новая Жизнь. Точнее бывшее ее местонахождение. Новая Жизнь приказала жить лет тридцать назад. От домов следа не осталось. На кладбище один железный крест торчал.

«Вот уж хренушки! Поживу еще!» — несясь мимо погоста, подбодрил себя надеждой на будущее Толик и поддал ходу.

Медведь тоже газку подбавил.

В отличие от Новой Жизни, в родной деревне дома стояли на месте. Толик надеялся: медведь, завидев цивилизацию, почуя дух человеческий, перепугается. Ничего подобного. Он и по улице не отставал. Топал за спиной.

Стрелой подлетел Толик к своему дому.

И, понимая, что калитку открыть не успеет, полез на столб.

Последний был без сучка и задоринки. Тем не менее Толик в мгновение ока взлетел по самые чашечки.

А что делать?

Самое интересное, в отличие от лыж, по столбам в прошлом не так успешно карабкался. Призы ни разу не получал. Однажды на масленицу полез за самоваром. И то из воздушки подстрелили. Рядом со столбом тир находился, в нем люди тоже призы хотели. Жадно палили из всех четырех стволов. Один меткач не то что в цель, в щит не попал. Зато точно Толику в щеку.

От неожиданности Толик посыпался вниз от самовара.

Честно говоря, он уже из последних сил карабкался. Пуля, очень может быть, избавила от конфуза неудачи.

Зато сейчас в секунду у проводов оказался.

И, впервые за всю гонку оглянулся, — не лезет ли настойчивый медведь следом?

У столба тяжело дышал Марципан.

Толик спешно заскользил вниз. Не видел ли кто?

Видел.

Не успел приземлиться, Сашка тут как тут.

— Ты че от Марципана улепетывал?

— Сбесился чертов мерин! Сбросил и давай топтать! Какая муха долбанула?

— Ладно врать-то!

— А че бы я от него бегал? Для испытания твоих тапочек?

Толик посмотрел на полукеды. От них остались рожки да ножки. Подошвы сбиты до дыр, носки в клочья, кожа стерта до крови.

— Продал ерунду! Первый раз надел!..

— Так бегать! А на столб зачем?

— А куда?

Открыла калитку жена Толика:

— Зорьку нашел?

— Пропади она пропадом! Там медведь ходит!

— Какой такой медведь? — заинтересовался Сашка.

— Белый, — нырнул от дальнейших вопросов к себе во двор Толик.

И тут же начал придумывать правдоподобное вранье на тему забега. Сашка-настыра завтра обязательно пристанет с расспросами…

 

ШИШКОБОИ

В менталитете русского мужика гараж — статья наособицу. На изъеденном червями индивидуализма Западе такое разве встретишь? Лозунг Великих революций, Французской и Октябрьской: «Свобода! Равенство! Братство!» — без кровопролития и миллионных жертв претворяется в гаражных кооперативах России.

Во-первых, Свобода от женского гнета. Не лезут бабы в благоухающие бензином боксы. Отдыхай без хомута, ярма и ошейника. Во-вторых, Равенство членов. Пусть даже у одного «Москвич» первого выпуска, а у другого «Жигули» только что с конвейера спрыгнули. Однако владелец допотопного «Москвича» может обладать исключительным качеством. Например, наградил Бог сверхслухом. Стоит послушать пару минут работу любого движка, как безошибочно ставит диагноз, что барахлит. Или рыбак первостатейный. В гаражах, как в бане, все на виду. Должностью не прикроешься, гонором не занавесишься. Мужик ты нормальный, компанией не брезгуешь — всегда помогут, в беде автомобильной не бросят. Стакан нальют для снятия стресса, с ремонтом пособят. У одного сварочный аппарат, у другого шлифмашинка, третий отрихтует любую вмятину. Братство.

А душой где так отмякнешь? Свобода в застолье от баб. Равенство вокруг бутылки, кем бы за гаражной чертой ни был. И закуски сколько хочешь. На погребах стоим. В каждом варенья-соленья, хреновина, что горлодером вовнутрь идет. Варенье, конечно, даром не нужно. Тогда как огурчики, помидорчики, сало и хреновина — в самый раз для поддержки Братства, Равенства и Свободы.

В тот раз революционные принципы претворяла в жизнь компания следующего состава. Василий Александрович Вдовин о себе говорил: «Маслопуп по жизни». Долго «маслопупничал» авиационным механиком, пока авиацию в их городке не прикрыли. «Я остался верен летному составу!» — говорил, дурачясь. Возил директора птицефабрики. И если не пуп, то руки в масле были сплошь и рядом — в гаражном кооперативе считался лучшим знатоком машин. И хоть Вдовина друзья-приятели редко именовали Вася-маслопуп, будем называть его так, потому что будет в рассказе еще один Вася.

Андрей Степанович Лавринович был из породы ищущих. Служил в милиции, учился на юрфаке, бросил образовательный процесс, пошел в строители… В данный момент преподавал в школе «обожаемый» учениками ОБЖ. Основы борьбы за жизнеобеспечение. «Балбесов жить учу, — объяснял, — и родину любить». Мог на уроке сверх программы стихи читать, а мог «балбесу» щелчок в «бестолковку» закатить, от которого искры из глаз.

В самом начале преподавательской деятельности Андрей Степанович принес на урок два арбуза в качестве наглядных пособий. Поставил на стол и щелк по одному. Тот сразу раскололся. Учитель предложил желающим повторить фокус-покус — расправиться таким же образом со вторым арбузом.

Фокус-покус — это не у доски отвечать, вся мужская половина класса вызвалась. Да как ни старались великовозрастные школьники, ничего не вышло.

— Вы надрезали первый! — усомнились умники в чистоте опыта.

Андрей Степанович без долгих рассуждений щелкнул по второму. Почти без замаха, раз — и заалела арбузная мякоть.

— Кто еще не верит, подставляй лоб.

Смелых не нашлось. Но время от времени буйные головы, входящие в раж на ОБЖ, оказывались в шкуре подопытных арбузов. И хоть «бестолковки» не трещали по швам от щелчков, но можно было, как на ринге, счет нокдаунный открывать.

Поэтому «балбесы» в борьбе за выживаемость на ОБЖ старались не выводить из себя Андрея Степановича, которого за глаза называли Щелканыч.

Третий участник гаражного междусобойчика, Евгений Иванович Титарев, занимался снабжением на глиноземном комбинате. Имел в хозяйстве, кроме тестя, тещи и жены — три автомобиля, на перечисленных выше родственников записанных. Старые, правда. «Запорожец», сто лет в обед. «Москвич» не намного младше. «УАЗик» пережил еще до Евгения Ивановича два капитальных ремонта. Но все были на ходу. В немалой степени стараниями Васи-маслопупа.

Гаражей Евгений Иванович настроил с запасом — четыре. Один недавно бомбанули. Удачно. Воры дважды пролетели мимо своего бизнеса. Если метили в машину, попали пальцем в пустой гараж. Зато в нем имелась другая ценность — десять ящиков спирта. Китайского. Одна незадача: этикетка на бутылках была исполнена сугубо на азиатском диалекте — бледными иероглифами. Только и понятного было — красный крест в углу. И еще маленькими циферками 96 градусов обозначено. Услугами переводчика воры не пользовались. Крест прочитали, как: «Не хлебай — убьет!» От злости разбили банки с вареньем, пустую 20-литровую бутыль. Но бутылки с иероглифами обошли в гневе стороной. А вдруг ядовитые испарения?

Одним словом, прошли мимо своего счастья. Потому что спирт на самом деле был — пальчики оближешь. Евгений Иванович его в меру женил с водицей, добавлял растворимый кофе, корицу, подогревал, потом студил и получался объеденье напиток. Мужикам в гараже очень нравился.

Сегодня как раз тем спиртом расслаблялись.

В отношении погоды на тот период был следующий расклад: сентябрь только-только клюнул лето осенним ветерком, в тайге начала маяться на кедрах созревшая шишка. В городе маялись по ней мужики. Не удивительно, что разговор за гаражным столом с китайским спиртом после первой рюмки уперся в животрепещущую шишкобойную тему.

— Я в прошлом году в чернореченской тайге рядом с Васей-бесом шишковал, — закусил соленым огурцом Титарев. — У Васи-беса, как водится, и шишкобой, и гульбище все разом. На две недели выехал, в первый день флягу бражки поставил, чтобы не скучно было, и бабенку с собой прихватил из тех же соображений. Проехался дурочке по ушам, что отдохнет в первозданной тайге. Сам как запряг ее! Слышу орет: «Направляй, едрена-шестерена!» А «направлять» барс кралю поставил. Прикиньте.

Следует пояснить, что барс в данном случае не хищник о четырех лапах, по снежным склонам прыгающий за добычей, а бревно свежесрубленной березы. В два с лишним метра длиной, и толщина сантиметров двадцать. Не каждый мужик такое поднимет. А если с непривычки потаскает, то к вечеру на плече кожи нет. Барсом по кедру бьют для сотрясения урожая, от чего шишки отрываются и летят на радость шишкобоев. В случае с Васей-бесом технология имела следующий рисунок. К бревну в верхней части привязывается веревка с двумя длинными концами, барс приставляется к кедру, за хвосты веревки берут два мужика, или четыре, или шесть, которые двумя командами располагаются по разные стороны кедра. Верхний конец барса отводится от ствола, а потом на «раз-два» мужики рывком тянут веревки и ударом припечатывают бревно к кедру. От чего шишки летят со страшной силой. Чтобы барс ложился точно по стволу, его надо направлять. Вася-бес на эту операцию поставил бабенку. Больше некого было. А дама Васина тяжелее авторучки в руках ничего не держала.

— Весь день по тайге раздавалось: «Направляй, едрена-шестерена!» Утром прохожу мимо их лагеря, она картошку чистит. Ручонки дрожат, очечки в котел падают. Насладилась первозданной тайгой. Еще, поди, всю ночь Вася-бес с нее не слазил.

— Вася-бес в технике бабоукладки спец.

Титарев на правах хозяина спирта разлил еще по одной, после которой Вася-маслопуп рассказал свою историю из разряда «ходили мы по орехи».

— Шишковал в районе Кия-Шалтыри. Забросили нас на вездеходе. Как раз в обеденное время на месте оказались. Затаборовали. Все чин по чину. Кто-то станок, что шишку молоть, приладил, другие палатки поставили. Обед спроворили. Жрачки набрали, даже арбуз имелся. Такого аса, как Щелканыч, не было, ножом разрезали. Насчет водки еще в городе закон постановили — отмечаем день приезда и шабаш, никаких пьянок-гулянок. Только пару бутылок на экстренный случай оставляем. Оставили. Но кроме, этой НЗ-заначки, все взяли отметить открытие сезона по максимуму. Пили за удачный шишкобой, за ветер-помощник, за кедровку, за бурундука, чтоб он зимой не кончал жизнь через самоубийство.

Стоит пояснить несведущим. Когда кедровые запасы бурундука разоряют, он, понимая, какая участь ждет зимой, избавляет себя от мук голодной и холодной смерти — находит сучок-рогатку и бросается на нее горлом. Мужики гуманно выпили за благополучную судьбу бурундучка.

И за белку приняли на грудь. И мишку косолапого не забыли, чтобы в мире с ним соседствовать на таежной тропе.

Когда всех зверей и птиц перебрали, водка кончилась. Магазинов вокруг на сотню километров нет, поэтому решили сделать первый удар. Открыть шишкобой. Срезали березу под барс. И видят: кедр стоит, усыпанный шишкой. Если кедр начинает давать урожай в 60 лет, этот раз 140 плодоносил. Компания состояла из восьми мужиков. Раз пять ударили по стволу обычным способом. Одна шишка слетела, и та наполовину кедровкой обработана.

— Был среди нас знаток Древнего Рима, — продолжил Вася-маслопуп. — Давайте, говорит, тараном попробуем. Им в Древнем Риме и Греции не менее старой ворота крепостей пробивали, только щепки летели, а тут какие-то шишки сбить. Мы, пьяные дураки, согласились. Может, думаем, на самом деле хороший способ. Дремучий сибирский народ историю не читал, не знает по темноте своей, что так шишковать можно. А кедр, который решили во что бы то ни стало пробить, стоял удобно, было где разогнаться для тарана. И вот мы, валенки сибирские, схватили барс, отошли метров на двадцать и с криком «Зашибу!» пошли на таран. Скорость набрали-и-и… Не удержать. Водка сил прибавила. Кедр, попади в него, должен был напополам переломиться. Во главе тарана этот самый знаток Древней Греции бежал. Что уж ему взбрело? То ли труханул — шишкой прибьет? Или забоялся — сам об ствол звезданется?.. Нам-то говорил — оступился. Словом, в последний момент, перед самым ударом, урулил в сторону от цели. А мы сзади че: в землю глаза уперли, несемся, как слоны на войну. Ни черта не видим.

Титарев еще плеснул в стаканы, Вася-маслопуп на секунду выпивальную отвлекся и снова продолжил рассказ:

— Кедр на косогоре рос. Пролетев мимо, помчались вниз. И не остановиться, когда сообразили, что шишек от тарана не будет. Наоборот, скорость набираем. Ноги сами переставляются. Попробуй затормози, свои же сомнут, затопчут. Тут уж куда кривая выведет. Она выносит на дорогу лесную. Лет двадцать назад по ней лесовозы ходили, а сейчас загруженность трассы такая, что если раз в месяц машина пройдет, то хорошо. Появилась она в тот момент, когда мы шишковали мимо кедра. «Газелька». Груженая. Рядом с нами компания шишковала. В двух местах били, а молотили в одном. Как раз везли к табору шишку. А тут мы крепость Рима с Грецией штурмуем. Водила тоже пентюх. Ехал бы и ехал мимо нас, дураков. Он ошалел от такой картины. Восемь обалдуев с березой наперевес несутся на таран. Затормозил. Дурбень! А у нас сила инерции вовсю разошлась. Попробуй совладай сразу. Прямо в радиатор впилили со всего маху. Аж мешки с шишкой полетели из кузова… Мне же ремонтировать потом и пришлось.

— Про мешки врешь, поди.

— Не все, конечно. Три верхних упали…

Мимо гаража пролетела машина Васи-беса. Тут же задним ходом вернулась.

— О, едрена-шестерена! — выскочил из машины. — Вам на ужин хрен не нужен?

— Нужен.

— Тогда наливай, а то уйду!

— Как жизнь, Вася?

— От такой жизни и жеребец мерином станет.

— Что так погано?

— Картошку в поле выкопали, — пожаловался Вася-бес, но горевать не стал. — А, и пес с ней! Меньше возиться.

И совсем забыл об ограблении, узнав повестку застольного разговора. Сразу с предложением выступил.

— Давайте выскочим на субботу-воскресенье за Улуй. Мешков по пять-десять шишек наберем. Ни бить, ни лазить не надо, паданка должна быть. Там ветра, говорят, прошли. За два часа на машинах долетим. Погнали?

Соблазнил компанию.

На следующий день поутру они «погнали». Вася-маслопуп поругался предварительно с женой. Она, узнав про намерения мужа, сразу в кошки-дыбошки: «Картошку надо копать, пока погода стоит, а ты все свои прихоти справляешь!»

«Если завтра не приедешь, на развод подам!» — крикнула вослед супругу вместо того, чтобы пожелать ему Бога в дорогу.

Евгений Иванович Титарев в личном доме сам решал-определял, когда что копать-сажать, или идет все лесом. Андрей Степанович уже покончил с картофелем. Васе-бесу, как говорилось выше, доброхоты облегчили судьбу с полевыми работами.

В селе Большой Улуй взяли Вову-проводника, родственника Васи-беса. Мужик лет под сорок, в очках с большой оправой. Он огорчил компанию сообщением, что шишки-паданки еще нет.

По понтонному мосту они перелетели за Чулым и сразу тормознули — перекусить. Достали сало, спирт с иероглифами, помидоры-огурцы…

— Ветра пока все равно нет, — сказал, разливая, Вася-бес. — Но вроде, смотрите, начинается. Подождем.

— Под носом у тебя начинается, — недовольно сказал Вася-маслопуп. На душе у него скребли кошки по поводу утреннего скандала с женой.

— Мужики, хотите покажу исторический факт, — после второй бутылки сказал Вова-родственник, — Екатерининский тракт? С прошлого века остался отрезок.

— Не может быть?! — удивился Андрей Степанович.

Конечно, без Вовы-проводника, проскочили бы, внимания не обратили. За сто с лишним лет после постройки Транссибирской магистрали время подчистую съело тракт. А тут среди покосного луга узкий вытянутый остров метров в сто длиной. Только подойдя вплотную, видишь, что земля, густо поросшая травой, ровно приподнята на когда-то проезжей части. Ширина не больше трех метров. По бокам кюветы просматриваются, тоже травой покрыты, в них по всей протяженности несколько толстенных берез растет.

— Кое-где в тайге встречаются такие куски, — пояснил Вова-проводник.

— Получается, здесь декабристов гнали? — сел на тракт Андрей Степанович. — Княгиня Волконская к мужу ехала? С ума сойти! Вот по этой дороге! — похлопал Андрей Степанович по траве.

— У меня соседа, — сказал Вася-бес, — за аварию в цехе на химию срок отбывать послали, так его баба не то что поближе переселиться, ни разу не съездила на свиданку, а дома такой шалман открыла. «У меня, — говорит, — одна жизнь. Что мне теперь в монашки записываться?» Прошмонтовка.

— Так ты сам, поди, от нее не вылезаешь?

— Не дается, едрена-шестерена! — под смех мужиков доложил Вася-бес.

— А мой прапрадед, выходит, вот тут переселенцем в прошлом веке на телеге ехал? — копнул семейную хронику Вася-маслопуп. — Могучий был мужик. Пятерых детей в Европе настрогал и в Сибири еще девять.

— Не он могучий, а баба.

— Тоже ничего. Прадедом моим не могла разродиться, так прыгала с крыши сарая.

— А сейчас чуть не выходит у бабы, — Вася-бес вставился, — ей животень хрясь кесаревым сечением. Нет, чтобы заставить с сарая попрыгать, ножом кромсают.

— То-то ты в тайгу баб берешь барс таскать…

— Барс у него вместо противозачаточного, чтобы до сечений не доводить…

— Прадед мой в Сибири поднялся, — Вася-маслопуп прошелся по тракту, — маслобойня была…

— А Чехов здесь на Сахалин ехал, — сказал Андрей Степанович.

— Каторгу отбывать? — Вася-бес тоже кое-что помнил из школьной литературы, но с пятого на десятое.

— Нет, за шишками.

— Пора и нам за ними.

Во второй половине дня мужики, наконец, добрались до цели. Ветра так и не было. Шишки висели высоко-высоко…

— Нет, — сказал Вася-бес, — у меня сегодня нет эрекции с барсом таскаться. Лазить — тем более. Лучше в деревне бражки попить. Ночью, может, ветер пойдет, а нет, возьмем пилу «Дружбу».

Возражений отложить мероприятие не последовало. Заделье, спирт с иероглифами, имелось.

На следующий день зашли в тайгу без Вовы-проводника. С пилой он отказался шишковать. В нашей компании, углубившейся в тайгу, тоже по этому поводу возникли разногласия. Бить барсом или пару кедров завалить? В споре истина не родилась. Выкидыш получился — заблудились. Куда идти? Где деревня? И небо сплошняком в облаках. Уперлись в топкое болото. Но куда от него двигаться?

— Это нам за «Дружбу», — сделал вывод Андрей Степанович.

— А ты, — обиделся Вася-бес, — че без компаса в тайгу прешься? Вас в ОБЖ этому учат?

— Как закачу щелбан! Ты же торочил: как свои пять пальцев знаешь все здесь. Что за болото?

— Конь о четырех ногах и то об асфальт запинается. Заболтался с вами, «пилить — не пилить»… Сразу надо было пилить…

— Мне завтра картошку копать, — сказал Вася-маслопуп. — Сожрет баба, если не приеду.

— Раньше медведь сожрет, — подбодрил товарища Титарев. — А ко мне завтра купец за спиртом должен приехать.

— Придется кому-то на кедр лезть, — сказал Андрей Степанович.

— Ты у нас спец ОБэЖистый, — подхватил идею Вася-бес, — вот и лезь, поищи по народным приметам, где север, где восток. И по веткам пощелкай, раз такой Щелканыч, посбивай шишки. А то кедр ему жалко пилить…

«Вид-то!» — забравшись на дерево, восхитился Андрей Степанович.

Привязку к местности произвел с первого взгляда, поэтому со спокойной душой за будущее предался восторгам открывшейся панорамы.

В ней до горизонта преобладали таежные краски. Густая зелень с желтыми вкраплениями. Километрах в пяти возвышалась грива. Перед ней лежало длинное сухое болото, по которому заходили в тайгу. На болоте в несколько островков пламенели осинки. «Здесь где-то в старину гать проходила, — вспомнил рассказ Вовы-проводника Андрей Степанович, — ответвление от Екатерининского тракта… Жили люди… Дороги для лучшего прокладывали…»

Внизу завизжала «Дружба».

«Вот уж бес, — подумал Андрей Степанович, — все-таки пилит. Меня специально наверх загнал».

«Держаться будем вправо от топи», — наметил пути выхода…

И вдруг кедр завибрировал.

— Вы что, охренели?! — закричал вниз в надежде на здравый смысл. — Я ведь разбиться могу!

Шум пилы заглушал глас терпящего бедствие. Теория ОБЖ рекомендаций, как вести себя в случае подобных действий компаньонов, не давала. Андрей Степанович заспешил вниз, надеясь успеть сказать пару ласковых друзьям-товарищам до образования пня. Однако скорость спуска значительно уступала скорости пиления. Кедр закачался и пошел в сторону топи. Андрей Степанович, теряя опору под ногами, ухватился за сук, но, на свое счастье, не удержался. Обгоняя дерево, камнем полетел в трясину. Плюхнулся, только брызги полетели. Ветки вскользь хлестанули по спине.

«Повезло, — вынырнул из жижи. — Только бы не засосало».

Смертельная опасность целила с другой стороны.

Раздался выстрел, над ухом просвистел заряд дроби.

— Вы что? — заорал, чуть приподняв голову.

Вася-бес бежал с ружьем.

— Думали, медведь свалился. У тебя куртка черная…

— Спилили да еще чуть не продырявили…

— Кедры перепутали.

— А че палить начал? У тебя ведь патроны на рябчиков.

— Перепугался герой! — хохотал Титарев.

— Как закачу щелбан в лоб, — замахнулся на Васю Андрей Степанович, выбравшись из жижи.

— Ты че! — загородился Вася ружьем. — Без того голова со вчерашнего раскалывается. Лучше скажи, ОБэЖесное направление определил?

— А как же!

— Хорошо, что не утоп, — сказал Вася-маслопуп. — А то мне на картошку завтра.

— И не застрелили, — добавил Титарев.

— И не распилили, — хихикнул Вася-бес.

И тут мощный порыв ветра прошелся по вершинам деревьев. Один, второй… Первые сорвавшиеся шишки тяжело зашлепали по земле. А потом кедры заговорили-заговорили от ударов плодов по веткам. Пошла паданка…

— А мне на картошку завтра! — со слезой сожаления произнес Вася-маслопуп.

— Халява! — закричал Вася-бес. — Халява!!

И мужики, как дети счастливые, бросились собирать шишки.

 

ЁЛКИ ЗЕЛЁНАЯ

Равиль Мухарашев ел сало, а ведь татарин с любого бока. Ладно бы Назарко или Низенко затесались среди бабушек и дедушек. Татарва кругом. Хотя и сибирская. Мухарашевы, Урамаевы да Хайрулины. Ни одного хохла-салоеда.

Тем не менее Равиль шел вразрез со статьями Корана. И не только по салу. Скоромным продуктом спиртосодержащие жидкости закусывал. Праздновал караемые Аллахом запреты: ни грамма сала, ни капли самогонки.

И это не все. Кабы Равиль, натрескавшись сала, накушавшись водки, баиньки зубами в стенку заваливался. Нет, пьяные руки чесались по рычагам трактора. Душа, залитая самогонкой, ублаженная салом, требовала скорости. И летал ДТ-75 с моста в реку, «Беларусь» брал на таран сельский клуб, «Кировец» прореживал столбы на улице.

Заканчивайся этим список грехов пьяных, было бы полбеды. Однако сало, водка и приключения тракторные не в дугу Равилю, если жену не погоняет.

Будь она из Петровых или Смирновых, еще туда-сюда. А тут, с какого бока ни возьми, Муслима без всяких примесей. Единоверка. Но Равиль, как подопьет, с порога: «Богомать!..» — и далее в режиме ненормативной лексики. Хотя и исключительно русской. После чего включается рукоприкладство.

И несется Муслима по селу, дети в охапке, где бы переночевать, переждать бурю.

Так и жили.

В тот переломный день Равиль не на кочерге пришел домой, а чуть губы помазавши. Но хотелось кочерги. Начал просить на бутылку. И тут впервые Муслима заявила:

— Я тебя отравлю!

— Сам повешусь, елки зеленая, раз не даешь на пузырь! Дашь?

— Туда тебе и дорога, — не испугалась самоубийственных угроз супруга. — Не придется руки марать!

Ах так! Равиль отложил на время проблему кочерги и полез на сеновал. Набил комбинезон сеном, лямки поверх куртки пропустил, в которую тоже сена напихал. Для полного правдоподобия сапоги приделал. На голенища гачи натянул, штрипки на подошвы вывел. И так приспособил двойника под навесом, что полная иллюзия — Равиль повесился. Один к одному похоже на страшную трагедию.

Что самоубийца без головы, сразу не разберешь. В полу сеновала был лаз. Равиль куклу приделал таким образом, что как бы петля и голова бедолаги остались внутри, а тулово, начиная с плеч, из лаза свешивается. Лестницу отбросил. Сумерки вечерние на руку правдоподобию. Под навесом и того темнее. Поди сразу разбери — трагедия висит или фарс, в нее переодетый?

Полюбовался Равиль сотворенным. Даже слегка не по себе стало от искусной имитации личного самоубийства.

«Как бы, елки зеленая, инфаркт Муслиму не долбанул, — подумал сердобольно и тут же отбросил сантименты. — Ёе, пожалуй, долбанет! А пореветь полезно».

И пошел догонять себя к состоянию, которое именуется «пришел на кочерге».

Часа через два возвращается на ней самой, слышит шум, крики, у дома народ толпится.

— Что за дермантин? — интересуется тусовкой.

— Равиль повесился!

— Какой?

— Ой, батюшки, да вот же он! А там кто?

Погонял Равиль, как водится, Муслиму в тот вечер, наутро она похмельному говорит:

— Отравлю!

— Че болтаешь, дура? — у Равиля и без того голова трещит по швам, тут еще бабской болтовней загружают. — Тебя посадят! А детей на кого?

— За детей он раскудахтался! А когда пьешь в два горла, совесть твоя о них вспоминает? Иллюминаторы бесстыжие зальешь и герой над нами изгаляться! Че дети хорошего видят?! Морду твою пьяную… Вчера о них думал? Опять на всю деревню осрамил! Как людям в глаза глядеть? Отравлю! Сколько можно по селу от кулаков твоих прятаться?

Костерит Муслима, Равиль нехотя отбрехивается. Не впервой.

— Отравлю! — рубит сплеча Муслима.

Равиля на арапа не возьмешь.

— Дура. Накрутят срок, елки зеленая, будешь на зоне трусы мужские лет восемь шить…

— Не буду!

— Куда ты денешься?

— Шито-крыто устрою!

— Че в печке меня по деталям сожжешь? — смеется сквозь головную боль Равиль.

— Делать мне нечего возиться. Похороню и все.

— В больнице быстро определят отравление. И готовьте, гражданка, ручки для наручников.

— Какая больница? По нашим законам в день смерти хоронят. Это раньше в район возили на вскрытие. А сейчас кому надо? Ты известный пьянчужка. Мало вас в последнее время, нажравшись гадости, откинулось?.. Кто будет возиться с алкашом?..

Логика, конечно, есть. И хотя Равиль был на все сто уверен, Муслима стращает, задался вопросом: «Сильно убивалась, как меня висячего обнаружила, или нет?»

Спросил у соседки Тоньки Перегудиной. Та одной из первых прибежала на самоубийцу.

— Ага! Прямо руки себе заламывала за спину, — сказала Тонька. — Головой о поленницу как начала, сердешная, биться! «Ненаглядный мой, — кричит, — на кого меня такой-разэтакий покинул? Как без тебя, кормильца сытного, поильца вкусного, жизнь доламывать? За кого теперь в беде ухватиться, в горе облокотиться?» И давай волосы на себе клоками рвать, пучками выдергивать. Еле удержала. Останется, думаю, лысой, как столб. Никто замуж не возьмет.

— Ты какая-то бесчувственная, Тонька, — укорил соседку Равиль. — Муж в петле находится, елки зеленая, горе у людей, а ты жену за нового мужика сватать готова. Непутевая ты.

— Ага, ты распутевый! То-то Муслима обрадовалась, когда тебя в петле застала. «Ой, — говорит, — какое счастье подвернулось! Поживу без битья и синяков».

— Да ну тебя, дермантин всякий собираешь!

Тоньку, конечно, только задень. Наворотит с добрый зарод. То у нее убивалась Муслима, то радовалась безостановочно.

Неудовлетворенный Тонькой, Равиль продолжил опрос односельчан. Никто версию, что Муслима от вида руки на себя наложившего супруга хлопала в ладоши и скакала от восторга, не подтвердил. В то же время ни один из очевидцев потоков слез, битья головой о близлежащие предметы и крики по покойнику не зафиксировал.

— Плакала, а как же, — рассказывал дед Илья, сосед по огороду, — муж родной себя порешил. Конечно, убивалась. Шутка ли — такое сотворил… Честно говоря, я не видел. Почти перед тобой пришел. До меня все слезы выплакала…

Однако Равиль ни одного настоящего свидетеля, кто хотя бы слезинку застал в глазах у Муслимы под трупом супруга, не нашел.

«Ничего себе дермантин!» — подумал.

Он слышал: есть два способа введения яда в организм. Можно одной дозой свалить в гроб намеченный объект, а можно подмешивать отраву в пищу понемногу. Она копится-копится в органах, а потом хлоп — готово дело, заказывайте место на кладбище. Или в мази, которыми пациент натирает разные места, подмешивать. Мазью Равиль пользовался только сапожной. «Через сапоги отравление не должно действовать, — подумал. — Да и чищу их редко».

Тогда как ел Равиль каждый день.

«Надо всем рассказать, что Муслима хочет извести меня», — решил.

И тут же отказался от открывающейся перспективы: «Засмеют, елки зеленая! Скажут — допился Равиль до дермантина в голове, пора в сумасшедший дом определять».

Кусок в горло лезть перестал.

Никогда на аппетит в части его отсутствия не сетовал. В поле тем более. Как раз время пахоты началось. На свежем воздухе только подавай. К обеду не то что есть — жрать хочется. Волчий голод нападает. Вылезет Равиль из трактора, достанет котомку и первым делом сало ищет. Такой у него диетический распорядок. Кто-то непременно салат должен употребить на старте трапезы или стакан сока, Равилю для разгона сало подавай. А как раскочегарится, салом темп поддерживает и точку финишную им же ставит. Поэтому, приступая к еде, для начала полшмата умнет, первый голод утолить, а уж потом к остальным блюдам переходит, заедая каждое все тем же немусульманским деликатесом…

Все привычки прахом пошли после убийственной угрозы. Стоит занести в поле нетерпеливый нож над вожделенным куском, мысль резанет: «А вдруг яд?»

«Как сало можно отравить? — сам себе удивится и тут же поставит крест на сомнениях. — В надрезы для чеснока пипеткой залить, яд впитается, следов не найдешь…»

Как есть после таких предположений? Забросит шмат подальше в кусты.

Собаку привлекал на экспертизу. Пес Прибой всегда вязался с хозяином в поля выезжать. Прежде Равиль не баловал его прогулками. Тут каждый день брать стал. Добрый кусок сала отрежет, бросит и ждет, когда сдыхать начнет. Прибой сожрет и только хвостом виляет: дай еще.

Равиль обрадуется: «Нет яда!». Но сделает жадный надкус и тут же выплюнет. Вдруг Муслима избрала вариант постепенного отравления?

Летит сало в сторону от обеда на радость Прибою.

Суп борщ, данные в поле, сразу выбрасывал. В жидкое тем более добавить яду раз — плюнуть.

Раньше яйца вареные на дух не переносил. С голодухи начал пожирать в больших количествах. Вот уж, считал со злорадством, что нельзя отравить, так яйца. Гарантия железобетонная. Но однажды, после того как, давясь всухомятку, зажевал четыре штуки, остолбенел: можно шприцом закачать какой-нибудь мышьяк или кураре.

Бросил трактор в борозде, побежал скорлупу собирать, отверстия искать. Так и сяк обсмотрел каждый кусочек. Вроде нет ничего. Но глазам уже доверяй да проверяй. Дальнозоркость подступила. Очки, конечно, с этой пьянкой завести некогда. Принялся на продутие скорлупу проверять. К губам вплотную поднесет и пыжится — дует.

Не успел докончить исследования, живот будто ножами изнутри резануло… Ложись и помирай. «Ну, сволочь, елки зеленая! Ну, гадина! — начал крыть Муслиму. — Отравила!»

И давай из себя изгонять съеденное.

Дома тоже не еда. Муслима, как суп разливать, норовит собой кастрюлю загородить. Не уследишь, подсыпала чего или нет в тарелку? Одна надежда, дети не доедят, тогда Равиль подчищает за ними.

— Папка жадный, — малыши говорят, — свое не ест, а наше.

Будешь жадным.

Бывало, Муслиму попросит:

— Поешь со мной.

По молодости часто из одной тарелки хлебали.

— Делать мне нечего, рассиживаться с тобой! Ты что ли корову доить будешь?

Молоко Равиль пил. Когда-то в детстве с сестрой белены объелись, молоком их отпоили. С того времени на своей шкуре знал — продукт противоядный. И с той же поры воротило от него. А тут начал употреблять. Чуть сердце кольнуло, печень вякнула, в животе заурчало, в ухе стрельнуло, в глазу зачесалось — смертным потом обольется: «НАЧАЛОСЬ!» — и бежит молоком наливаться, пока обратно не пойдет.

Как назло, калыма не было. Готов был работать за тарелку супа. Но никто не звал. И голодное время на дворе. Летом где грибы в лесу, где огурцы в огороде. Можно зазевавшегося гуся за селом поймать. А тут весна, не будешь ведь кору березовую жевать!

Отощал Равиль, ветром шатает. И состояние угнетенное — смурной ходит.

— Заболел? — мужики спрашивают. — Не знаешь, чем лечатся от всех болезней?

Лучше вас знает. Организм волком воет, просит лекарства ударную дозу: бутылку одну-другую употребить. Да жить больше хочется. В пьяном виде, без бдительности, проще пареной репы яд съесть.

Неделю Равиль в рот самогонки и другой сивухосодержащей продукции не берет, вторую… Вот уже месяц ни в одном глазу, второй…

Однажды не выдержал, спросил Муслиму:

— Неужели рука не дрогнет отравить? Пятнадцать лет вместе. Четверо детей.

— Ты-то все пятнадцать уразу справляешь, а я как прокаженная? Света белого не вижу!

— Ладно врать, елки зеленая, скажи попугать решила с отравлением?

Муслима нырнула в сени, вернулась с пузырьком, на которой рукописная этикетка «Яд».

— О! Я тоже могу так накарябать, — сделал веселое лицо Равиль, — и череп с костями пририсовать для страху!

— Плеснуть в чаек!

— Ты че! — испуганно накрыл чашку. — Вылей сейчас же в помойное ведро, чтобы духу в доме не было! Еще дети найдут.

— Не найдут, — снова унырнула в сени Муслима.

Равиль по-прежнему не пьет и время от времени столбом застывает: «Неужто взаправду сможет отравить?»

…А Муслима и сама не знает.

 

АБРИКОСЫ В «ТАЁЖНОМ"

На похоронах Геннадия Крючкова, воина пожарной службы, в процессе поминок изрядно выпивший пожарный Иван Троян поколотил не более трезвого следователя Николая Мещерякова.

— Крючков всю дорогу издевался над тобой, — нелестно об умершем отозвался следователь.

— Шутил Генаха, — защитил дружка Иван. — Любил, царствие небесное, это дело. Веселый, стервец, был. Не ныл, как ты всю дорогу: «Жена-поганка, денег нет, гнием в этой дыре». Жил весело и помер — не стонал, не охал. А ведь знал, что недолго протянет.

— Ага, шутил, особенно когда ты яйца в бочку засунул. И сидел дураком набитым.

После этого Троян поколотил следователя. Омрачил под окнами дома умершего поминки. Крепко поколотил. Два зуба выбил.

На следующий день на кладбище винился перед Крючковым: «Прости, Генаха, не сдержался».

Перед Мещеряковым пришлось принародно извиняться. До начальства дошла информация о драке… Мещеряков, похоже, и настучал. Крупными неприятностями запахло…

Парочка Крючков и Троян была сладкая, с перцем. Перец доставался Ивану. Лет десять они в пожарной части районного села Большой Улуй не разлей вода корешковали. Крючков не поднялся по служебной лестнице выше старшего сержанта, Троян носил погоны со звездочками. Махонькими. По чуть-чуть увеличивая созвездие.

Несмотря на разрыв в звании, Крючков не переставал разыгрывать Трояна. Большой был мастак по части шуток. Голова постоянно переваривала задачу, как бы повеселиться за счет дружка.

Прав был побитый на похоронах: к разряду безобидных шутки не относились.

В те времена, откуда берет начало наше повествование, пожарные дежурили в милиции. Подсобляли правоохранительным сотрудникам, с которыми состояли в одном ведомстве, в борьбе с преступностью. Последняя, естественно, присутствовала в селе, но не в таких размерах, чтобы пожарным приходилось постоянно активно включаться в единоборство. Чаще на дежурствах сидели и спали в резерве главного командования. Генаха разнообразил сидение и лежание.

Как-то ночью Иван расположился подремать на столе, намереваясь с наибольшей личной выгодой использовать служебное время. Уснул крепко, без сновидений. Генаха не стал тратить ночь впустую. Че зря спать, когда можно веселуху устроить. Вооружился иголкой, ниткой и тихонько принялся за первый этап развлекательного мероприятия. Вначале пришил одну штанину Ивана к другой. Осознавал, что данное рукоделие небезопасно. Если спросонья пришиваемый лягнется, то можно в глаз сапогом получить. Иван на посту спал в полном обмундировании.

«Спи, Ваня, спи», — шептал Крючков, орудуя иглой. Рукава кителя тоже добросовестно к бортам присобачил. Ложился покемарить Иван с одной степенью свободы конечностей, а, разоспавшись, оказался без всяких степеней.

Глубокая ночь. Тишина в районном отделении внутренних дел. В единоборстве преступности с органами обе стороны взяли паузу. Иван безмятежно заполнял перерыв сном. И вдруг Крючков, вырубив вдобавок освещение, орет во весь голос: «Пожар!!!»

С тремя восклицательными знаками орет. И кому? Пожарному. У которого в голове комплекс неотложных действий вшит на данный клич. Влекомый профессиональным долгом, Иван вскочил укрощать горячую стихию. Тут каждая секунда на вес золота. Сдуло со стола намерением бежать, отдавать команды, собственноручно уничтожать пламя. А ни бежать, ни шевелить руками не получается. Кукла куклой. Рухнул со стола физиономией в пол.

Быстро понял, в чем загвоздка. Так как в темноте раздался хохот Генахи. В доли секунды разорвал путы, вернул себя в исходное состояние. Только синяки под глазами от соприкосновения с полом прошли через неделю.

— Убью, Гендос! — шарил по стене в поисках выключателя.

Крючков предусмотрительно скрылся.

Другой бы на месте Трояна смертельно обиделся. Мало того, что младший по званию, еще и приятель. Иван долго дуться не мог. Позлится, поразоряется и опять вместе с Крючковым запишется на ночное дежурство.

И ведь знал, что Генаха непременно не сегодня, так в следующий раз пакость сделает. Ждал подвоха. А все одно — магнитило к Крючкову.

«Над тобой, дураком, все село смеется!» — ругалась жена Ивана, а тот лишь отмахивался: «Че бы ты понимала…»

После смерти друга тосковал Иван. Проезжая мимо кладбища, обязательно кинет взгляд в сторону местоположения могилы Крючкова. Вздохнет про себя. Скучно без Генахи…

Один раз на Новый год выпало дежурить сладкой парочке. Народ пьет-гуляет, им — сиди в отделении. А погода чудесная! Никольские морозы пугнули недельным скачком за минус сорок, но перед Новым годом отпустил холод. Благодать. Из труб березовый дым благоухает. С неба снежок сыплет, вкусно под валенками скрипит…

Конечно, если ты в гости идешь, а не на дежурство в милицию. Хотя когда обстановка спокойная, то нормально. Это ведь не у домны стоять. Нарушая внутренний распорядок, Генаха с Иваном не с пустыми руками пришли в РОВД, прихватили бутылку и закуску. В конце концов, Новый год не в каждый месяц случается.

Минут за двадцать до курантов Генаха заглядывает в дверь дежурки, Иван в тот момент сало резал. Сало с шампанским, скажете вы, не гармонирует. Правильно. Иван с Генахой и не думали шампанское пить. Раз в пять покрепче напиток приготовили. На столе сало, бутылка в укромном месте, а Генаха говорит:

— Вань, в КПЗ сотенная в углу… Прилипла к полу, не могу отодрать.

И скрылся.

— Врать-то! — высказал сомнения Иван. И тут же на всякий случай застолбил свой интерес. — На двоих делим!

Генаха будто и не слышит дружка.

— Не отрывается, — сообщает громко из КПЗ. — Как бы не порвать.

— Подожди, — не выдержал Троян, бросил сало. — Где? — направился в КПЗ.

— Да вон в углу, ножом бы попробовать. Сейчас принесу.

Сам на выход. И пока Иван искал сотенную, быстренько запер двери камеры.

— Убью! — понял оплошку Иван.

Стучит в дверь, требует освобождения.

— Гендос, открывай!

Кстати, Гендосом называл Крючкова исключительно в состоянии повышенного возбуждения, когда готов был гром и молнии в него метать. И кулаками добавлять воспитательного воздействия. В иное время называл сослуживца с любовью — Генаха.

— Вань, ты ведь никогда в камере Новый год не встречал? — Гендос из-за двери, железом оббитой, спрашивает. — Оригинально! Кому не расскажешь, завидовать будут!

— Убью! — облагодетельствованный оригинальностью долбит ногами в дверь.

Новый год идет по стране, к РОВД подбирается, а Иван вместо того, чтобы доброй чаркой его приветствовать, в заключении сидит. Ни старый проводить, ни Новый встретить.

— Гендос, по доброму прошу — открой!

— Не, Иван Алексеевич, знаю я твое «доброе», жить хочу. Сиди теперь до утра. Смена выпустит. И не беспокойся, я за тебя чарочку приму.

И не выпустил. Неделю после этого на глаза Трояну не попадался, а потом снова стал в устах последнего Генахой.

Не дружили они домами, жена Ивана Алексеевича не переносила Генаху. Не ездили вместе на рыбалку, а вот на службе тянуло друг к другу. Троян не переставал восхищаться выдумками Генахи: «Вот стервец! Откуда что берет? Я ни за что бы не придумал!» И даже гордился причастностью к розыгрышам. Не кто-нибудь, он герой проделок приятеля. И сам больше других смеялся, когда те становились достоянием истории. Свежие не любил вспоминать. А зла не держал никогда. Покричит, обмишурившись, поматерится. Пройдет какое-то время, первым начнет в лицах рассказывать, как Генаха ухитрился провести его.

Генаха, надо отметить, раньше времени никогда не трепал языком о своих приколах. Пока потерпевший сам не начнет рассказывать, молчал.

Но случалось, о розыгрыше сразу все село узнавало.

Однажды Крючков отправил в Москву на радио письмо от имени сослуживцев: «Просим всеми уважаемому майору нашей пожарной части Ивану Алексеевичу Трояну в день рождения, 8-го марта, исполнить его любимую песню со словами: „А ты такой холодный, как айсберг в океане“.

На самом деле Ивана колотило от песенного айсберга. Дочь купила пластинку и крутила до дыр в ушах с утра до вечера. Это одно несоответствие действительности. Другое — Троян в ту пору носил погоны лейтенанта. А день рождения праздновал 28 ноября.

На радио откуда знали про сельские тонкости? Честно исполнили заявку. Пришлось Ивану половине села, знакомых не меньше, объяснять, что ему до майора тушить не перетушить пожары и в честь дня рождения рано пузырь с него требовать.

В другой раз Крючков, используя знакомую деваху на почте, штампанул чистый бланк телеграммы. Даже на шоколадку в связи с этим разорился. Затем следователя, того самого, пострадавшего позже на похоронах, Николая Мещерякова, попросил на машинке текст отпечатать. Чин по чину оформил телеграмму и через подставных лиц подсунул Трояну. Иван накануне в «Товары — почтой» сделал заявку на двигатель к мотоциклу «Урал». Вовсю шла зима, Иван рассчитывал: пока то да се, как раз к летне-мотоциклетному сезону и будет новый движок.

И вдруг приносят телеграмму: «ПО ВАШЕМУ ЗАПРОСУ ПОЛУЧЕН ДВИГАТЕЛЬ ВНУТРЕННЕГО СГОРАНИЯ К МОТОЦИКЛУ УРАЛ ТЧК ПОЛУЧИТЕ СРОЧНО ТЧК».

«Только позавчера заявку отослал! — страшно удивился Троян и помчался на почту. — Вот это сервис!»

Через десять минут летит с матами:

— Убью, Гендос!

Насчет истории, упоминание которой вызвало рукопашную на похоронах, дело обстояло так.

Случилось все в ту достославную пору, когда пиво возили в Большой Улуй в деревянных бочках. Солидные, литров на 130, емкости. В крышке отверстие, деревянной пробкой укрощенное. В торговый момент пробка извлекается, при помощи насоса аппетитный напиток бьет веселой струей в кружки, банки, бидоны и ведра. Пей, честной народ, наслаждайся жизнью.

То дежурство нашей сладкой с перцем парочки выпало хлопотное, на День молодежи. Поспать не удалось. Время теплое, молодняк всю ночь тусовался по селу. Не без мордобоя. Приходилось помогать милиции гасить стычки горячих парней.

К рассвету праздник угомонился. Генаха с Иваном вышли на крыльцо милиции покурить. Село спит, пятый час. Но солнце, набравшее к концу июня летней мощи, вовсю всходит.

— Пивка бы сейчас, — размечтался Иван. — Мужики говорили, доброе «Таежное» завезли.

— Выжрали вчера все, — приземлил желания друга Генаха, — одни бочки пустые остались.

И вспоминает давнюю домашнюю заготовку.

— Спорим, — подзуживает Ивана, — на полтора литра водки, ты свои абрикосы в бочку пивную не опустишь!

Понимаете, какие «абрикосы» Генаха имел в виду? Те части мужского детородного органа, которые схожи по форме с вышеназванным фруктом.

— Это у тебя они, как у быка, а че бы я не засунул? Там такая дырища!

— Спорим!

— Ну, пошли посмотрим! — чуток попридержал себя Иван.

Магазин, на заднем дворе коего стояли пустые бочки, находился рядом. Через дырку в заборе приятели проникли к емкостям.

— Спорим! — согласился Иван, как только вблизи поглядел на отверстие.

— Войдут, как в трубу! — уверенно произнес, когда ударили по рукам. — Дома-то водка есть? А то пока магазин откроют.

— Не беспокойся! Ты опусти вначале!

Иван быстренько скинул штаны форменные, трусы зеленые, заголил не для каждого глаза разрешенную часть тела, приставил ящик, с его помощью сел на бочку и без труда опустил «абрикосы» во чрево после «Таежного» емкости, все еще наполненной запахом чудного напитка.

— Беги! — Иван победителем приказывает с бочки. — Я дома с большим удовольствием накачу горькой граммов со стакан и спать завалюсь.

После этих слов Иван начал привставать навстречу дармовой выпивке и желанному отдыху. Не тут-то было. Легко опустить, не значит запросто изъять. Какой там запросто! Боль полоснула Ивана.

— Ё-е-е! — удивился непредвиденному обстоятельству. Легко скользнувшие в нутро бочки фруктово-мужские атрибуты обратно на свет Божий не шли.

Начал осторожно вынимать главных героев спора наружу. Как ни старался и без рук, и при помощи пальцев — ничего не выходило.

— Ну, я пойду за водкой! — с трудом сохраняя невозмутимость лица, даже пытаясь изобразить горечь поражения, произнес Генаха.

— Погоди! — еще надеялся на вызволение Иван. Хотя начали закрадываться волнения.

А солнце поднимается над селом. Замычали коровы, готовясь к выходу в стадо. Утренние звуки пусть еще не во всю силу, но уже залаяли, закукарекали, заблеяли, затарахтели с разных сторон. В дырку в заборе заглянул Карнаухов, конюх лесничества.

— Че надо? — строго с «трибуны» спросил Иван.

Конюх скрылся.

Еще раз дернулся Иван обрести свободу от бочки. И опять эффект ниппеля…

В пот Трояна бросило. Сорокалетний мужик без штанов сидит на бочке, стыдливо прикрывая причинное место. В самом центре села… Пусть не на главной площади под бюстом Ленина. Но рядом с ним — по прямой всего два шага — метров сто.

— Генаха, — тихо позвал дружка, который отошел в угол двора.

— Бежать за водкой? — с деланной готовностью обернулся Крючков.

— Кремом что ли намазать? Сходи за ним, а?

— Как? — едва сдерживает смех Генаха. — Как намазать? И некогда мне. Раз проспорил, надо идти за водкой.

Он, конечно, знал, что обязательно проспорит в первой части и непременно выиграет во второй. Бабушка моя, Евдокия Андреевна, говорила, кто не знает да спорит, тот дурак, а кто знает — подлец.

Генаха подлецом себя не чувствовал.

А уж как чувствовал себя Иван, можно представить. Мало того, что без порток, еще и в кителе с погонами. Ведь хотя он и сидел, хуже чем привязано, по бумагам был при исполнении служебных обязанностей офицера МВД.

Иван то растерянно закрывал причинное место руками, то снова лихорадочно манипулировал пальцами, в надежде вернуть в надлежащее место — в брюки — все причиндалы.

Неотвратимо день разгорался. Стадо прогнали. Солнышко пригревать начало. Вот-вот у магазина движение откроется. Хлеб с пекарни привезут, бабы за ним потянутся… Какая-нибудь по нужде на задний двор заглянет. А там мужик во всей красе сидит, че хошь с ним делай!

Иван задрапировал брюками сокровенную часть организма. И тут же сторожиха-выпивоха тетка Клава появилась. Она сегодня на дом охранные функции брала, поэтому торопилась до продавщицы прискакать на боевой пост.

— Иди, тетка, отсюда! — наладил ее со двора Иван. — У нас следственный эксперимент.

А как только та скрылась, взмолился плачущим голосом:

— Делай что-нибудь, Генаха!

Как видите, Иван не называл Крючкова Гендосом. Осознал, что оказался в плену у эффекта ниппеля: туда дуй — обратно ноль в квадрате. Не только на велосипеде данный закон действует. Лампочку, к примеру, в рот можно засунуть, а обратно — ни фига. Или голову в одну сторону протиснуть между прутьев спинки железной кровати… Ивану, прежде чем лезть на злополучную бочку, вспомнить бы постулаты народной физики…

— Два литра ставишь? — выдвинул условие освободительной операции Генаха.

— Три не пожалею!

Генаха побежал за инструментом: молотком, топором, выдергой, ножовкой по железу. В помощники позвал Мещерякова. Последний подсоблял в разборе емкости на клепки, а также любопытных отгонял с места событий. Благодаря сторожихе тетке Клаве, весть об «эксперименте без порток на бочке» быстро распространилась по селу.

Разбирали бочку с превеликой осторожностью, чтобы вследствие резких действий не получилось расплющенных последствий. Как-никак Иван давил на бочку своей 90-килограммовой тяжестью. Мещеряков даже предлагал перевернуть емкость вместе с пострадавшим, дескать, пусть Иван ее на животе держит, так легче обручи сбить.

— Переворачивая, точно оборвем подчистую! — забраковал Генаха рацуху.

Операцию удаления бочки от Трояна, благодаря сметке и мастеровитости Крючкова, провели с филигранной четкостью, почти безболезненно. Однако последний штрих вызволения друга — расщепление дощечки с отверстием, закапканившим легкомысленные «абрикосы», Генаха оставил Мещерякову. Сам поспешно ретировался со двора под угрозу, сказанную злым шепотом, чтоб не услышали за забором, в спину:

— Ну, Гендос, убью!

Месяца два не разговаривал Иван с дружком. А потом распили мировую…

…За драку на похоронах Трояну здорово нервы потрепали, начальник грозился устроить суд офицерской чести, выгнать с треском. Потом смягчился. Только и всего — Трояну задержали очередное звание на полгода.

«И после смерти он тебе, дураку, язык показал! — ругалась жена Ивана. — Сколько денег недополучили!»

Но про себя возмущалась. Вслух боялась вякать. Перед глазами был живой пример: крепко, с увечьями зубов, побитый Мещеряков.

 

РУСЛАН И МУРАШИХА

Мурашиху, Антонину Евдокимовну Мурашову, в селе недолюбливали. Бабы понятно почему, но и мужики не лучше. Хотя постоянно точились у ее дома.

Мурашиха гнала самогонку. Не для личного употребления. Сама предпочитала вино сладенькое. От водки, тем паче — самогона, б-р-р-р шел по всему костистому телу. Никакого удовольствия.

Самогонку начала гнать, как молокозавод закрыли. Потыркалась туда-сюда, нигде толком не пристроишься. Чтобы потеплее и не пыльно. Держать скотину на продажу, как некоторые соседи, не для Мурашихи заработок. Любила себя. Заказала зятю в город аппарат и начал шинкарить.

По этой причине бабы костерили самогонщицу. За глаза и прямо в очи. Мужики тоже матерки отпускали в ее адрес. Заочно. Хотя надежным в долг давала.

Открыв шинок, Мурашиха даже кур перестала держать.

— Как же в деревне без яиц, мама? — спрашивала дочь.

— Мужики за самогонку свои отдадут! — юморила Мурашиха. — Захочу курятинку, только скажи, враз принесут.

Не марала Мурашиха холеные ручки о навоз.

А все равно имела в хозяйстве скотину — кота Руслана.

Души не чаяла. И денег на любимца не жалела.

— Не будет всякую парашу есть, — объясняла соседкам. — Только кошачьим кормом питается. От колбасы копченой, бывает, нос воротит, паршивец. Корм подавай.

Дорогой покупала. Специально в город ездила. С витаминами и микроэлементами. От которого шерсть блестит, глаза горят.

Трапезничал Руслан исключительно за столом. Не хозяйским. За бутылку самогона бывший молокозаводовский плотник Шабаров специальный смастерил. Полированный, с ножками, все чин по чину, и стульчик при нем — широконький, глубоконький, мяконький. Еще когда в котятах Руслан ходил, используя кнут и пряник, приучила его Мурашиха вкушать пищу по-человечески, не на полу. Только от салфетки наотрез отказался. Ни в какую не захотел удавку на шею. В остальном — как в цирке. Ехали медведи на велосипеде… Стол сервируется. Корм в одной чашке, питье в другой. Хозяйка рядом: «Кушай, мой сладенький! Кушай, мой золотенький! Красавец мамочкин!»

«Красавец», если что не по нраву из предложенного, на раз перевернет всю разблюдовку. Мол, я твою блажь терплю, так нечего «парашу» подсовывать. Сама жри. Запрыгнет на край столика и… покатились яства по полу.

Редко такая неблагодарность случалась. Мураших знала, чем любимцу потрафить. И сладкий стол обязательно. Дыньку или изюм, или ядрышки кедровых орехов нагрызет. Конфетку когда предложит. Особенно сосательные Руслан любил грызть.

В отношении кошек тоже был сластена, каких поискать. Витамины и микроэлементы, как из пушки, наружу просились. В дело. Никаких порядочных кошек, которых пыталась на ночку-другую организовать для удовлетворения страстей хозяйка, не признавал. Полагался только на личный вкус.

В период гормональных взрывов — надо сказать, рвало беспрестанно — ночами убегал на улицу.

Мурашиха нервничала, плохо спала, выходила на крыльцо, звала…

Сколько опасностей вне дома! Собаки и другая скотина. Особенно о двух ногах. Прибьют красавца из мести. Насчет отсутствия личных врагов иллюзий не питала.

А все одно — не хотела кастрировать Руслана, раз и навсегда опростать его пороховницы, переполненные тягой к ночным отлучкам.

При возникновении темы лишения мужских достоинств, анекдот приходил на память. Волшебник предстал перед стареющей дамой. Готов, говорит, любое желание исполнить. Что нужно в закатном возрасте? Указывает дама на кота, красавца писаного: «Пусть превратится в юношу». — «Запросто!» — отвечает волшебник. Раз-два, и оказалась дама наедине с юношей бесподобной красоты. Истосковавшееся женское сердце тут же воспылало любовью. А истосковавшиеся руки заключили сказочный подарок в пылкие объятия. Осыпает юношу поцелуями, а он и говорит: «Ты лучше вспомни, как меня кастрировать к ветеринару носила!..»

Не верила Мурашиха в сказки, тем не менее, от хирургического вмешательства в половую проблему отказалась. Зачем скотину мучить? Поэтому и антисексом не кормила. Раз природа требует…

Возвращался Руслан с «крыши» грязный, поцарапанный. Мурашиха мыла специальным шампунем, лечила раны, ругалась. Несколько раз кошек с собой приводил. Дескать, жена, будет у нас жить. Но, потакая любимцу во всем, здесь Мурашиха была непреклонна. Кошек в доме с перспективой котят на дух не желала. Шугала невест поганой метлой, не задумываясь.

С ночных вылазок Руслан обязательно под утро заявлялся.

Однажды не вернулся. И день прошел, и второй. Нет кота.

Поначалу Мурашиха ругалась. Ах ты, мужичье отродье! Ах ты, бабник неугомонный! Вернешься — задам перцу!

Только ждет-пождет, а задавать некому.

Занервничала Мурашиха. В долг перестала мужикам отпускать. Потом и вовсе лавочку на замок и побежала в дом напротив.

— Клав, золотая моя соседушка, Русланчика не видела?

— Только и дел мне, что за ним глядеть!

— Он в последнее время к твоей кошке бегал.

— Что я им постель стелила, подушки взбивала? Иди вон у нее и спроси!

Кошка сидела у печки и ни мур-мур.

Мурашиха сделала пару поисковых кругов по селу, рассматривая подворотни и канавы.

Нет ни живого, ни, страшно подумать, неживого. Прихватив литр самогонки, направилась к гадалке.

— Настя, золотая ты наша, скажи, где мой Русланчик? — выставила благодарность на стол.

— Убери! — неожиданно замахала руками гадалка, хотя Мурашиха всегда была с ней в ровных отношениях. — Совсем с этой самогонкой опупела! Чтобы я свой небесный дар на твоего кота-блядуна тратила?! Ко мне люди в очередь стоят. И то не всех принимаю. Знаешь, сколько на каждого энергии божественной выходит? Вся болею потом! А ты хочешь, чтоб здоровье на кота-паскудника гробила?

— Еще деньгами добавлю, — полезла в карман Мурашиха. — Сколько?

— Нужны мне эти слезы жен и матерей!

Никакие уговоры не действовали. Отказывалась гадалка применить магические чары для поиска кота.

Тогда Мурашиха грохнулась на коленки перед гадалкой.

— Помоги! — взмолилась дурным голосом. — Не откажи! Где он? Не могу жить без Русланчика!

— Ладно комедию ломать! — убавила категоричность в тоне гадалка. Она даже подрастерялась от коленопреклонной Мурашихи.

— Погадаешь? — с надеждой спросила Мурашиха.

— И без гадания тебе каждый скажет, кто задние окорочка съел, кто передние.

— Какие окорочка? — поднялась с колен Мурашиха в нехорошем предчувствии.

— Не куриные же. Русланчика твоего.

И поведала леденящую душу историю. Ленька Васьков, через дом от Мурашихи живущий, неделю назад из отсидки вернулся, где с голодухи пристрастился кошками и собаками пополнять скудость лагерного рациона. Дома у старушки-матери тоже не больно мясом разживешься. А тут кот упитанный шастает. Ленька и подсуетился: иди сюда на закусь. Под Мурашихину самогонку и зажевал с дружками.

— Ой, сволочь! — сжала кулаки Мурашиха. — Убить мало!

Но поначалу решила предать останки любимца земле. Поспешила за ними к Леньке.

— О! — воскликнул Ленька. — А я к тебе навострился. В долг дашь?

— Только верни шкурку Руслана.

— Ты че, мать, гонишь? Я че — лох конкретный, вещественное доказательство оставлять. Сжег.

— Ирод! — заругалась Мурашиха. — Я на тебя управу найду!

И побежала к участковому.

Который тоже временами заходил к Мурашихе за самогонкой. На халяву, конечно, брал.

— Петя, призови к ответу живодера. Разве нет закона извергов карать?! Должны вещественные следы остаться от убийства. Прижми Ленькиных корешков, ты умеешь.

— Прижать я, Антонина Евдокимовна, могу любого до мокроты в штанах. Да ведь Ленька не дурак, в ответ телегу накатает, что шинок держишь. Тут и прижимать никого не след, свидетели враз против твоего аппарата сыщутся. Поди знаешь, как бабы тебя любят. И мужики недовольны. Разбавленную можешь пьяному подсунуть.

— Наговоры! — возмутилась Мурашиха.

И пошла восвояси.

Хотелось мстить, мстить и еще раз мстить.

Заделать и продать Леньке с ацетоном самогонку. Или со слабительным, чтоб на дерьмо изошел. Или яду медленнодействующего подсыпать…

Ну, уж в долг-то никогда Ленька не получит. Пусть хоть сдохнет с похмелья…

И, проходя мимо Ленькиного дома, плюнула в сторону ворот.

 

ПЕСТУН

Провальный стоял в отношении груздей, рыжиков и других трофеев год. На редкость никчемный. Все лето сушь. Дождей раз два и обчелся. И грибов в таком же разрезе. Маслята в июне промелькнули, да по закону подлости в ту пору Витя Сунайкин в больнице прохлаждался — язва обострилась.

А в октябре юбилей, ни много ни мало — сорок исполнится. Сестра, единственная и неповторимая Алка, грозилась из Нью-Йорка приехать. Четыре года не виделись. Гостью бы дорогую настоящей сибирской закуской попотчевать, а сырья днем с огнем не сыскать. Алка страсть как грибы Витиного приготовления уважала.

— Таких маринованных, как у тебя, нигде не едала! — всегда хвалила.

— Мама вкуснее делала, — умалял личные достоинства Витя.

— То мама…

За один присест Алка могла литровую банку навернуть.

В такой год удивить сестру и остальных гостей грибами — вдвойне отрада.

Мариновал Витя сам. Жена кулинар была из серии — лишь бы отвязаться. Вот мама, та с любовью у плиты стояла. Десять раз спросит:

— Что, сынуля, приготовить?

Потом любуется, как сын уплетает, и ждет похвальной реакции.

Витя, вредина, молчит.

— Есть можно? — не выдержит мама.

— Можно, — буркнет «сынуля».

Витина жена кормила по принципу: брюхо не зеркало, чем набил — то и ладно. Витя не обижался. После свадьбы как-то быстро смирился с не зеркальным брюхом.

Только в отношении грибов остался на незыблимых позициях. Здесь — извини-подвинься — чем ни попадя набивать не станет. Собственноручно солил, мариновал, сушил. Технология Витей была продумана до запятой: баночки, крышечки, веточки, листочки, специи…

И на тебе — в юбилейный год дикий неурожай.

Витя нет-нет сядет на мотоцикл, смотается в заветные места. И в который раз ни груздей, ни подберезовиков, ни лисичек. Возвышенности оббежит, низинки прошерстит. От силы один-два заморыша попадутся.

А как хотелось Алку-американку побаловать.

Она была на девять лет старше Вити. После школы сразу завеялась в город. Вышла замуж за Борю Колмакова — Борюсика. И билась как рыба об лед лет двадцать. Борюсик попался из тех, что руки золотые, а горло дырявое. Первый заточник инструмента на военном заводе.

«Ни одна падла в городе лучше меня резец не заточит, — хвалился Вите за бутылкой. — Спорим? Я все конкурсы профмастерства выигрывал одной левой! Министр однажды диплом вручал!»

Когда сокращения пошли на заводе, Борюсика первого попросили на выход, несмотря на рукопожатие министра. Поддавал крепко.

Дочь Валентина по обретению половой зрелости не стала откладывать в долгий ящик ее реализацию, выскочила замуж. Квартира двухкомнатная. Тут Борюсик через день да каждый день ни тятю ни маму, здесь молодожены. Алка нацелилась отделить их от собственной семейной ошибки. Пошла зарабатывать квартиру на конвейер по сборке стиральных машин. На зятя надежды никакой. Достался из породы, кто не разгонится работать. Скакал с одного места на другое, как блоха на гребешке.

Алка стиралки собирает, полы в подъезде моет, тапочки на продажу шьет с мечтой о лучшей для любимой дочи доле.

Но наступили грустные времена в промышленности, конвейер колом встал, как и Алкины планы о независимости от Борюсика.

Зато в торговле веселая пора нагрянула. Торгуй всяк, кому не лень. Алка бросилась на обретший свободу из социалистических застенков рынок зарабатывать на жилье. Моталась в Польшу, Турцию, Китай.

Чего только не случалось в челночном бизнесе. Однажды полвагона сумок с подругой привезли. А поезд опоздал, стоянку вполовину сократили. Один народ валом из вагона прет, другой толпой в него лезет. Не дают разгрузку вести. Подруга в толчее швыряет из тамбура сумки, Алка на перроне ловит. Поезд ждать не стал, тронулся нагонять график. «Быстрей! Быстрей!» — Алка паникует. Подруга вся в мыле, но успела сумки сбросить. Счастливая спрыгнула на ходу. На перроне счастье закончилось. Алка всего с двумя сумками, что в руках, стоит. Остальные испарились в суматохе вокзальной.

Только и радости у подруги, что две оставшиеся не Алкины оказались.

Как-то Алка без потерь довезла промтовар до самого дома. С Борюсиком тогда уже в разводе были, но куда его денешь — вместе жили. Еще и подкармливала.

— Че тарелку борща не насыплю! — говорила Вите, когда тот ругался: гони в шею пьянчужку.

В тот раз пока Алка пристраивала в целости доставленный из-за границы товар по ярмаркам и магазинам, Борюсик тоже активно работал по продвижению его на рынок, где за бутылку отдавал, где за две. Цену не держал. Поэтому, когда Алка заметила конкуренцию под боком и провела фронтальную ревизию, добрая часть привезенного уже ушла.

Дочь Валентина с первым мужем не сошлась взглядами на стратегию семейной жизни — рассталась. В отличие от матери статус разведенки не прельщал — не успело брачное ложе остыть, как его стал греть второй супруг. Опять на мамину шею. Первый к тому времени на краже сыпанулся. Имел страстишку чужое прикарманить. Бывало и у тещи приворовывал по мелочи — деньжата, вещички.

Однако написал из лагеря: «Алла Васильевна, какой вы золотой, редкой души человек! Только рядом с Вами, впервые за всю жизнь, почувствовал, что такое материнская любовь и забота, домашнее тепло… Можно буду писать Вам письма?..»

И далее в том же душещипательном духе.

Алка в слезы: «Горемыка ты горемыка!..» Набила две сумки продуктов, поехала за пятьсот километров.

— Дура! — пытался Витя втолковать сестре. — Он тебе в душу кучу навоза наложил, а ты растаяла — помчалась кормить проходимца!

— Не обнищаю с тарелки супа!

Алка к тому времени уже не супом мошну мерила. Серьезные деньги подкопила. Отчего разморило на коттеджик. Купить участок и построить теремок для себя и дочери с новым зятем. Борюсику квартиру оставить. Пусть как знает живет, а они к земле переберутся. Цветы для душить разводить, кофеек на веранде попивать…

Хорошая знакомая говорит: «Пока нужную сумму набираешь, займи доллары под проценты, чтобы без дела не кисли. За это кирпич подешевке сделаю, пиломатериал, столярку…»

Пришло время кирпича и процентов, а в ответ большие глаза на ошеломленной физиономии: «Какие, Алла, доллары? Ты о чем?»

— Дура! — сокрушался Витя. — Почему расписку не взяла?

Почему-почему? Подруги ведь.

Хорошо Витя вовремя оказался рядом, отговорил квартиру продавать. А то бы и здесь обломалась. Одна крученая бабенка подбивала. Банным листом вцепилась — продай. А пока, говорит, будете строиться, снимите уголок, перебьетесь с годик. Перебивались бы потом из пустого в порожнее до конца дней…

— Возвращайся в деревню, — предлагал Витя ревущей по коттеджику сестре. — Дом хороший по дешевке можно купить.

— А этих куда? — говорила Алка о своих иждивенцах.

Поплакала-поплакала и снова засучила рукава по самые плечи деньги ковать. И опять почти на квартиру накопила.

Чтобы одним махом «почти» убрать, надумала финансовую операцию.

«Ты почему меня за глухую деревню держишь! — ругался позже Витя. — Хоть и живем в лесу, но кое что знаем! Отправила бы меня с ними…»

Алка решила наварить деньги на автобизнесе. Купить крутое авто в Москве, в Сибири перепродать с хорошим подъемом. Знаток подвернулся. «Алла Васильевна, сделаем в лучшем виде, — запел соловьем, — выберем, оформим, пригоним. Вам никуда ездить не придется. У меня в Москве есть проверенный канал. И с продажей помогу, здесь тоже все схвачено. Вариант найду для Вас, Алла Васильевна, стопудовый».

Вроде тертая челночным производством, а тут уши сладко развесила. Сумел, пройда, подъехать. Алке хорошо за сорок, а всю дорогу Алка да Алка, или того хлеще — Колмакушкой (от Колмаковой) кличат. И вдруг исключительно на «вы» и только «Алла Васильевна».

Уехал «купец» с помощником за товаром с Алкиными деньгами и щедрыми суточными. Алка руки потирает, можно двухкомнатную квартиру присматривать…

Не успела район выбрать, звонок из Перми: «Алла Васильевна, попали в аварию…»

У Вити были подозрения, эта сволота хламотье покореженное купил, а с аварией сестре по ушам проехался. Разницу, естественно, в карман. Свой.

Алке пришлось нанимать КамАЗ, чтобы доставить приобретение домой. Два месяца спала на подоконнике, караулила стоящий под окном инохлам. Когда поняла, что отремонтировать его — гиблое дело, продала за копейки на запчасти.

Опять мечта накрылась медным тазиком. Но не оптимизм нашей героини. «Хренушки! — утерла слезы. — Все равно куплю Валечке квартиру».

Такая у Вити сестра. Когда бы ни приехал к ней брат, обязательно для его детей и жены подарки заначены — рубашки, кофточки…

Жалел Витя сестру и любил. Очень ждал на юбилей. И мечтал грибами накормить. За время, что в Америке жила, поди совсем забыла вкус…

…В тот раз километров на 8 углубился Витя в тайгу. Августовское солнце с утра куролесило по чистому небу. И так все лето. Будто пустыня Сахара, а не Сибирь-матушка…

А какие в пустыне грибы? Попались за два часа три обабка и пару сыроежек. Витя уже собрался плюнуть на пустопорожнее занятие, но вдруг как в сказке… По щучьему велению, по моему хотению грибов видимо-невидимо…

У Вити руки затряслись… В многолетней грибной практике встречал такое. Заросли папоротника раздвигаешь, и в них стоят родимые… Тут тоже сунулся в папоротник и будто в машине времени в другой год перенесся. Опята рядами… Витя раскрыл нож, который ржавел в кармане все лето, и пошел косить…

«Есть справедливость, — радовался удаче, — не зря столько раз мотался. Угощу Алку опятами, — думал, лазая на четвереньках по зарослям. — Только бы приехала».

В Америку Алка улетела после истории с иномаркой. По величайшему блату подруга устроила работу нянечкой-поваром-уборщицей-садовником в американской семье. Писем Алка не писала, но звонила дочери.

Хотя Валентина рассказывала, что мать живет с хозяевами в двухэтажном доме, Витя представлял ее в темной каморке под крышей небоскреба. Город только из окна видит, а так не разгибая спины, не выходя на улицу, пашет на американцев. Не верил Валентине, когда та говорила, что мать может полчаса болтать с Россией по телефону.

«Вранье! Это какие деньги за переговоры, что через океан идут, платить надо?».

«Хоть бы на билеты накопила, — думал, лихорадочно срезая опята. — И не поможешь! Эх, жизнь-жестянка!»

Корзина была почти полной, когда раздвинул листву древнейшего растения и… Забыл о грибах… Свежих и маринованных…

В упор смотрел из папоротника медведь. Пусть не из огромных и страшных. Но и не медвежонок. Пестун.

Витя к медвежатникам не относился. Даже ружья дома не имелось. Но в таежном районе жил, знал от сведущих людей — пестун не нападет с целью задрать. Зато позабавиться хлебом не корми. Может до смерти, играючи в кошки-мышки, замучить человека.

Витя не был расположен к мышиной роли, дал задний ход из грибных мест.

Дальше жуткий провал в памяти. Бездонная пропасть.

Вот папоротник, вот грибы, вот пестун… Это помнит до мелочей. Пенек осиновый в опятах, белое пятно на груди медведя, и вдруг… сразу деревня, дом родной. Тогда как согласно географии между событиями 8 километров лесной дороги, поля, покосы, мосток через речушку. И не на мотоцикле преодолел расстояние. Когда там было заводить? Бегом через провал в памяти несся.

— Ты че, обливался? — спросила жена, когда Витя влетел в дом.

Рубаха была, хоть выжимай.

— Ага, — пришел в себя грибник.

— Опять впустую ездил? Неймется тебе! Белье бы лучше погладил.

Витя посмотрел в корзину и согласился.

На дне грустно лежали четыре опенка.

Но ручку корзины сжимал так, что пальцы пришлось другой рукой разгибать.

— Валька письмо прислала, — сказала жена, — Алка к тебе на юбилей с американским мужем прилетит. И будут Вальке квартиру покупать. Заработала Алка долларов.

— Молодец! — обрадовался Витя. — Надо обязательно опят намариновать.

И, прихватив топор для самообороны от медведя, побежал собирать рассыпанные грибы, дорезать растущие. Часть планировал отварить и в морозильник сунуть. Алке с мужем сделать жареху с картошечкой. Американец, поди, в жизни такую вкусноту не пробовал. Часть замариновать. На все хватит.

Но…

— Сволочи! — добежал Витя до папоротника.

— Сволочи! — облазил заросли до миллиметра.

— Сволочи! — по инерции ругался у мотоцикла.

В последнем случае зря. Мотоцикл стоял в целости и сохранности.

Грибов ни на дороге, ни оставленных на корню по причине медведя не нашел.

«Ну, гады! — грозил кулаком тайге. — Ну, жулье! Чтоб вам подавиться ими!»

Успокоившись немного, Витя закурил, и тут же опять выбило из седла: «Муж у Алки не черный случайно? Ей хоть кто может мозги запудрить!»

«Засмеют мужики! — не на шутку разволновался от расового предположения. — Сунайкин вместо пчел негров взялся разводить».

Витя вскочил на мотоцикл и помчался в деревню звонить Валентине насчет масти отчима. Негров только в родове не хватало. И пусть срочно предупредит мать, чтобы деньги квартирные от нового мужа прятала… Черные, говорят, воровитые…

 

ОСЕННЯЯ СОНАТА

«Дождалась на старости лет, — думала, сидя на корточках за сараем, Галка Рыбась. — Отродясь таких слов не говорил. Испугался, что потолок поехал!»

— Звездочка моя единственная! — вонзал в холодный ветер любовный призыв муж. — Счастье мое! Ягодка! Где ты? Отзовись!

«Счастье» мучилось за сараем.

…Начиналось все очень даже славно.

Галка с мужем Борыской в воскресенье двинули на дачу за картошкой. В автобусе встретили соседа Ивана Францева. Их участки впритык стоят.

Как водится в светской беседе, поговорили о погоде. Она стояла такой, что ноябрь нежаркий выдался. Уже прощупал население минусом в 20 градусов, тогда как снегом не баловал. Дачи, конечно, до селезенок промерзли. Рыбаси пригласили соседа на свою, где протопили в кухоньке печку, создали сносную температуру для общения за рюмкой чая. Рюмок, надо сказать, не было, как и чая. Зато покрепче нашлось. У Францева на даче имелась с лета забытая заначка, о которой вовремя вспомнил. И Рыбаси не с пустыми руками поехали за город.

Посидели душевно, посудачили о житейских проблемах, потом засобирались с картошкой домой. Пьяному, конечно, море по колено. Но моря не было. Одна Омка рядом подо льдом протекала. Арифметика маршрута к дому была такой, что если добираться через мост, то полчаса из жизни вон, а напрямую по льду — тридцать минут экономии.

Пока Борыска закрывал на зимние запоры дачу, Иван да Галка смело ступили на лед. Дама впереди с песней: «Нэсэ Галя воду…»

— Накаркаешь воду! — пошутил Иван.

И как глядел в нее.

Лед проломился, Галка, не допев песню про тезку, ухнула в ледяную Омку. Иван следом начал погружение. Галка шла с пустыми руками, Иван тоже, зато спина у него была с ношей, рюкзак, полный картошки, моркошки и свеклы, горбом торчал сзади. Корнеплоды дружно потянули Францева на дно. Галку туда же тащили сапоги, пуховик и остальные носильные тряпки.

Борыска увидел картину трагедийного моржевания и остолбенел с ног до головы. Только что веселилась компания, и вот на тебе — большая часть терпит бедствие.

Не сказать, чтобы уж совсем пузыри пускают, Галка, как Серая шейка из сказки, плавает на поверхности свинцовых вод, Францев норовит рюкзаком на лед залезть.

И все равно что-то спасательное Борыске надо предпринимать, так как МЧСа под боком нет. А у Борыски столбняк, в голову вошедший, не проходит. Стоит, глазами лупает и пальцем не пошевелит во спасение жены и соседа.

— Помогай! — кричит Галка. — Холодно ведь!

— Как? — Борыска инструкций просит.

— Жердины давай! Веревку!

— А где взять?

Францев не стал ждать орудий спасения. Как атомный ледокол в белом просторе Арктики, начал, двигаясь спиной к берегу, ломать рюкзаком лед, пробивать проход к земной тверди. Галка устремилась следом.

Вышли они на берег. Опасность затонуть, как «Титаник», миновала, другая грянула — замерзнуть, как путешественник Скотт. Одно отличие — у того дачи под леденеющим боком не было, а наши замерзающие бросились на место недавней трапезы. На этот раз Францев не стал пропускать даму вперед. В мгновение ока, так бедняга околел в Омке, разделся догола и нырнул под ветхое, но ватное одеяло на диван, стоявший на кухне дачи Рыбасей.

Галка продрогла не меньше соседа. Ниточки сухой не найти. Мозги и те застыли в лед. Посему тоже наплевала на условности, тут же у дивана сорвала с себя мокрые тряпки, верхние и нижние. Однако Борыска грудью встал между обнаженной супругой и одеялом, под которым клацал зубами Францев.

— Ты что? — округлил ревностью глаза. — Очумела?! Куда прешься, там же Иван голяком?!

Галка, как и не слышит. Голая до последней складочки настырно лезет к чужому мужчине в постель.

— Оденься! — требует муж. — У тебя, что — крыша поехала?

Замерзающий горячему не товарищ. До Борыски не доходит, что у жены из всех половых желаний одно осталось — согреться. Больше ничего от соседа и любого другого мужика не нужно ни за какие коврижки и ананасы.

Недогадливый муж теснит ее в коридор на холод, но Галка буром лезет под одеяло к соседу.

Еле вытолкал из кухни. Дал старое, в краске измазанное трико, которое с треском едва налезло на крутые, гусиной кожей крытые бедра. Лишь после этого разрешил запрыгнуть под бочок к обнаженному соседу.

Сам рядом сел. Для пресечения порнографии. Попутно дрова в печку подкладывает. Они минут через пять закончились.

К тому времени Галка немного согрелась. Зуб на зуб стал попадать. И тут началось… Не подумайте, греховные желания зароились в голове. Как раз ничего общего с этим не имеющие. Желудок расстроился. Трудно сказать, по какой причине. Или переохлаждение тому виной? Или испуг дал себя знать? Или самогонка плохо легла? Медвежья болезнь открылась. Расстроился желудок, никакой моченьки нет. Как ни хочется на холод, а надо бежать.

Когда Борыска полетел за дровами, Галка, отчаявшись перетерпеть схватки, выскочила из-под одеяла, схватила фуфайку, прыгнула в старые туфли, что с лета валялись в углу, и помчалась за сарай. Туалет на зиму заколачивали.

Борыска прибегает с дровами, первым делом, конечно, в сторону дивана зырк, нет ли шалостей между утопленниками?

Уже рот раскрыл заорать, что это Галка под одеялом у голого Францева ищет? — как понял: кроме последнего нет никого на диване.

— Где? — выпали дрова из рук.

— Сама не своя вскочила, ни слова не говоря, убежала, — сказал Францев. — Спрашиваю: что? Подозрительно хихикает.

«Крыша поехала!» — ахнул Борыска.

Страшная мысль о сумасшествии клюнула в голову, когда Галка в присутствии живого мужа лезла к Францеву в кровать, тут Борыска утвердился в жутком предположении окончательно.

«За что?» — пронзило болью сердце.

Выскочил на крыльцо.

— Галочка! — закричал в начинающие сумерки. — Любимая!

Заглянул под крыльцо. Испуганно пробежался по участку. Посмотрел на деревья соседнего — не повесилась ли?

— Родная моя! — стенал на всю округу. — Цветочек ненаглядный! Солнышко кареглазое! Счастье единственное! Не уходи!

«Прямо как лебедь, что подругу потерял! — сидела Галка за сараем. — Откуда слова берет? Сериалов мексиканских насмотрелся что ли?»

«Лебедь» метнулся к полынье.

«Может, в воду прыгнула?» — резанула жутка мысль.

— Любовь моя! — простонал в реку. — Как я без тебя?!

— Там у нас туалетной бумаги нет? — спросила Галка из-за сарая…

И теперь часто воскрешает в памяти музыку тех сладких слов, что кричал в вечереющее дачное пространство напуганный муж.

И так светло становится на душе… Так отрадно…

 

ТРУСИКИ С УШАМИ

С некоторых пор Галка Рыбась увлеклась рыбной ловлей. Раньше ездила с мужем так, за компанию. Уху сварить, на бережку позагорать. Лет пятнадцать потеряла. Когда пристрастилась, обнаружился прирожденный дар на крючок, червячок, подсекания. Мужа на раз глубоко за пояс заткнула по объемам добычи. Перелавливала на голову. Счет опережения шел на килограммы и ведра. И не только мужа обставляла по всем статьям. Весь берег, куда бы ни поехали.

Однажды даже стреляли в нее. В дальнюю деревушку приехали. Галка давай черпать рыбу. Озерко небольшое, а Галка разошлась. И удочкой, и сетью. Местные видят — таких гостей надо отваживать. Полоснули на вечерней зорьке из камыша. В борт надувной лодки заряд пришелся. Вплавь Галка добиралась до берега. Всю снасть утопила.

Борыска однажды от друзей видеокассеты принес про рыбалку. С наглядными советами и показательными рецептами. В глубокой тайне от Галки учебный материал смотрел. Когда та из дома уходила. Другие мужики крутую порнографию украдкой включают, пока супруга в отлучке, Борыска рыбалку. И прятал кассеты в кладовку среди рухляди. Не дай Бог, посмотрит и станет еще лучше ловить!

— Ведьма ты, Галка! — бросал в сердцах. — Мужики так и говорят: у твоей бабы, наверное, хвост есть.

— Потому что у вас на рыбалке одна выпивка в башке! А здесь надо уметь настроиться.

У Галки тоже не всегда одна рыба в голове сидела. Как-то надоумило выгодный бартер совершить в сельской местности. Выжать из поездки максимум пользы. В том, что наловит больше мужа карасей ведра на два, не сомневалась. Надумала также совершить выгодный натуробмен у приозерных аборигенов. По вечной схеме: ты — мне, я — тебе, и все руки от удовольствия потирают. Галка мечтала потирать, получив гуся, а взамен дать…

Рассуждала о рыночной ситуации в деревне следующим образом. В глухомани фруктов в помине нет. Откуда в глубине сибирской лесостепи персикам и абрикосам взяться? Тогда как в Омске на оптовой ярмарке можно по дешевке отовариться. «Менять надо по дороге на озеро, — думала, — не на обратной дороге. Фрукты свежее будут».

Однако деревенские, завидев дары юга, не побежали наперегонки гусей отлавливать.

— Нэма дурных! — сказал дед в соломенной шляпе и калошах на босую ногу, с ширинкой на полторы пуговицы застегнутой. — А на трусики зминяемся. Хай внучечка хрукту зъисть.

— Ты че, дед?! — оторопела Галка. — На кой мне твои подштанники?

— Ни, дочка, цэ вин так кролэй клычэ! — пояснила бабка. — Вин вжэ ж хохол нэрусський!

Отчаявшись заполучить по дешевке гуся, Галка согласилась на «трусики».

— На фиг они тебе сдались? — оторопел Борыска.

— Зажарю, за уши не оторвешь.

— С детства не переношу. Дома этого добра бессчетно было!.. Мать маленького всю дорогу норовила обмануть. Дает кролика, сама говорит: ешь курочку. Я попробую и — нэма делов. Ты, говорю, с крылышком дай.

— Жрать захочешь, будешь трескать. Эти «трусики» надо уметь готовить.

— Ага, трусики-рейтузики с арбузоштамповочного завода.

Кроликов было два. По поводу их масти Борыска пел: «Один черный, другой серый — два веселых труса».

Что не грустные — это уж точно. Разрабатывая план операции с гусем, Галка собиралась привезти его домой в живом качестве. В жару мясо в убойном виде попробуй доставь за три сотни километров. Как уже говорилось раньше — по раскладу рыбалки обмен происходил до путины. Поэтому Галка рассчитывала, пока будет на озере с лодки тягать карасей, гусь самопасом поживет на берегу. Привяжет веревкой за лапу к дереву и пусть клюет травку.

С кроликами такой фокус не проходил. Галка попыталась черного привязать, удрал, еле поймала.

— В лодку возьму, — решила.

— Дед Мазай с трусами, — прокомментировал Борыска.

Или зайцы умнее кроликов, или что? Трое в лодке, считая Галку, ерунда получалось, а не лов. Что черный, что серый не посидят на месте. И возятся, и возятся на дне. Лодка была — одно название. Правильнее окрестить — лодчонка. Двухместная надувная, а по хорошему — только-только одному не дыша сидеть. А если еще неразумная скотина на две возится? Одним словом, за поплавком следить некогда, так как, того и гляди, ушастое мясо за борт свалится. Сменив червя, Галка посудину с наживкой забыла закрыть. Не успело грузило коснуться водоема, как банка была перевернута, земля, присыпавшая наживку, растащена по всему дну. Грязь, визг, черви, никакой эстетики.

— Я их в багажник посажу, — крикнула Галка мужу. Тот, в надежде обловить жену, разместился у камышей. — Если людей возят, кролики и подавно не сдохнут.

— Ладно, что не в салон, — буркнул Борыска. Но внутренне остался доволен ушастым фактором, отвлекающим жену от рыбалки.

Галка направила изгаженное «трусиками» рыболовецкое судно к берегу и перегрузила живность в багажник, набросав туда травки, дабы веселее в заточении скотине сиделось.

И не успела навести порядок на корабле и отчалить от берега, как видит — к ним едет рыбнадзор в милицейской машине. Борыска тоже заметил явление проверяющих народу, поплыл к стоянке.

Из машины вышел милиционер и рыбнадзор. Физиономия у последнего свирепей свирепого. Поперек себя толще. Кулаки — оковалки волосатые. В принципе, Борыске нечего было бояться. Они практически ничего еще не поймали, не считая десятка элементарных карасей. Ни о каких ценных породах рыб не было и речи. И все же Борыска подрастерялся. На заданный испепеляющим тоном вопрос:

— Что у вас в багажнике? Сети?

Ответил:

— Трусики.

Рыбнадзор побагровел от такой наглости.

— Я при исполнении! — возвысил голос. — А вы издеваться?!

— А презервативов нет? — хихикнул милиционер.

— Ой, извините, — поправился Борыска, — виноват, кролики в багажнике травку едят.

Рыбнадзор, распираемый чувством должностного величия, позеленел от ярости. Он — царь и государь водоема, а ему вместо почитания насмешки.

— Не корчите из себя юмор! — затопал в берег. — Вы находитесь на подведомственной мне территории! Открывайте!

Галка как назло ключ от багажника засунула в самый дальний карман и не вспомнит в какой.

— Понаедут городские! — ругался рыбнадзор. — Надо вообще запретить вам рыбалку!

— Ты, Игнатич, не каркай! — не соглашался веселый милиционер. — Что без них делать будем?

Наконец багажник был открыт. Оттуда стрелой вылетел черный кролик прямо на безграничную грудь рыбнадзора.

— Я при исполнении! — отпрянул страж озера.

Ну, совсем не ожидал столь прыткого сюрприза.

Борыска его вовремя успел поймать за уши.

— Пятнадцать лет здесь работаю, — смахивал следы животного с груди рыбнадзор, — собак привозят, кошек, но чтобы кроликов на рыбалке откармливать в багажнике!.. Вы, городские, совсем с ума рехнулись!

— А где трусы? — спросил милиционер!

— На мне, — ответил Борыска.

— А на вас? — обратился к Галке.

— Купальник, — прозвучал ответ.

Рыбнадзор, удивленный кроликами, даже в салон не заглянул, где в мешке имелся криминал — пару сетешек, что на ночь Галка собиралась поставить.

…Как не надеялся Борыска, супруга и на этот раз обловила процентов на тридцать. В сумме взяли килограммов девяносто.

— Трусики, — собираясь в обратную дорогу, спросил Борыска, — не потеряли в весе от темноты?

— Они травы умяли, как добрая корова. Им что день, что ночь. Прожоры. Надо больше в багажник бросить на обратную дорогу.

Так и сделали. Стартовали домой в ночь. Галка настояла. Настроенная максимально окупить затраты на поездку, не могла пропустить вечернюю зорьку. И только отсидев ее — дополнительно ведро карасей взяли — рванули домой.

Собирались по темноте. При свете фонарика. И гнали до Омска без остановок.

— Как там наши трусики-рейтузики? — веселил себя, отгоняя сон, Борыска.

— Че им сделается? Жрут травку и в ус не дуют!

На самом деле жрали, в ус не дули. И не только природный корм. Что уж подействовало на кроликов-трусиков? Тряска? Шум ли двигателя? Или скорость? Жор напал зверский. Прикончив траву, они…

Когда в гараже Галка с Борыскрй полезли в багажник, глазам не поверили. Само собой — не осталось ни травинки, ни былинки. Кроме них были съедены резиновый коврик, шланг от насоса. И запаска изгрызена вдоль и по всей окружности.

— Да уж, — сказал Борыска, — наварили мы на твоих ушастых добрый куш. — Новая запаска как псу под хвост.

— Зачем ты ее в багажнике оставил?

— Надо было тебе на шею надеть! — сказал Борыска. — И посадить в багажник вместе с ними, чтобы пасла!

— Зато рыбы наловили, — сказала Галка. — Продам, купим новую резину.

— А тебя вместо коврика постелем? И колеса ртом накачивать будешь.

— Все бы ты прикалывался!

— С твоими заморочками не только прикалываться, колоться скоро начнешь. Забирай своих трусиков из гаража, не то и остальную резину почикают.

Лучше бы он оставил живность в гараже. С кроликов начался скотный двор в квартире. Но это уже другая история. И не одна.

Борыска еще не знал, что в их квартире в свое время будут жить курицы с петухом, козел, от запаха коего будет спасаться дезодорантом, поросенок…

Но об этом в другой раз.

 

ШАХ МИРОН

«Тебе, Галка, главное суматоха, а не прибыток», — ворчала на дочь мать.

Была здесь доля истины. Добрый ломоть.

А что делать, если человек не из созерцательной породы?

В период демократических преобразований, кои свелись у Галки Рыбась к демократизации кошелька от денег, записалась для наполнения мошны на курсы массажа. Подруга подбила: «Массажисты, знаешь, какие тити-мити делают?»

Галке «тити-мити» ой как нужны были.

Теорию — поглаживание, разминание, потряхивание — следовало практикой на руках, ногах, спинах и где пониже закреплять. Кого в опытные кролики и собаку Павлова? Мужа, естественно. Борыска у Галки, что надо кролик. Обувь 47 размера. И вышестоящая площадь поверхности такая — за полдня растиранием не обежишь, ладонями не изрубишь. Есть где практиканту теорию в тело внедрять. Но чтобы эти 110 килограммов отмассировать, семь потов согнать не хватит. Галка где руками, где ногами, где пятками себе помогала.

«Собака Павлова» поначалу отбивался: «Ой! щекотки боюсь! Ой! отстань! Ой! не щепайся!»

Но когда Галка наловчилась доставать до самого не могу — сразу изменил отношение. Аж стонет от удовольствия: «Еще давай!»

Отточила Галка мастерство на «кролике-собаке» — соседа по даче Ивана Францева прострел в бок звезданул. Галка и виновата. Запрягла навоз таскать, побоялась: пока Борыска приедет — другие по своим грядкам растащат. Иван помог на свою поясницу. Скрючило беднягу. Ни чихнуть, ни свистнуть. Галка вызвалась загладить вину мануальной терапией.

В отличие от мужа, у Ивана вес 70 килограммов. «Такого богатыря мы запросто!» — подумала Галка и набросилась на «простреленную» часть тела. Лихость массажистку и подвела. Не внесла со слона поправку на моську, и как давай мять Ивана из лучших побуждений!

— Хватит! — закричал тот резано.

— Ничего-ничего, — заботливо успокаивает Галка, — зато после хорошо будет.

— Когда после? Одна спина болела, теперь дышать невмоготу!

Галка еще раз нажала в специальную точку.

Иван дурниной орет:

— Прекращай!!

И сознание потерял.

Потеряешь, когда ребро хрустнуло на излом.

Массажист из Галки получался не из тех, кто пациента, как парень девку у ворот гладит…

Но Борыска запретил открывать практику.

«Нечего мужиков посторонних за задницы лапать!»

«А жрать на что?» — хотела сказать Галка, но к тому времени поумерила надежду на массажные «тити-мити». Долгая история клиентуру набирать. Перекинулась на другое начинание. Купила по дешевке цыплят. Большеньких. С прицелом — покормить немного, а осенью на мясные нужды рубануть птичье стадо. На суп, лапшу и другие питательные блюда.

Цыплята летом на балконе жили, к осени оперились, вес набрали и, откладывая куда подальше суп из себя с лапшой и картошкой, начали откладывать яйца.

Несушек гильотинировать на мясо было выше Галкиных представлений о рационализме. С другой стороны, время вовсю к холодам спешит. Того и гляди, куры вместе с яйцами померзнут на балконе. Надо переводить птицу на зимний вариант существования. Галка нашла металлическую детскую кроватку с сеткой по бортам, перевернула кверху дном, вот тебе и курятник. В большой комнате поставила.

— Вонища будет! — заворчал Борыска.

— Сам рассказывал, в детстве курей дома зимой держали.

— Частный дом — не квартира.

— Для тебя в первую голову стараюсь!

Галка создала крылатому поголовью максимум комфорта, дабы не отвлекались куриные мозги от яйценосного дела. Песком наполнила здоровенный таз и по очереди ежедневно хохлаток в него садила, которым по жизненной программе купаться в пыли положено.

По технологии жизни петух также необходим. И здесь Галка наперекор природе не пошла. Не стала жалеть зерно. Из четырех первоначально имеющихся петушков одного оставила. Самого боевого. Дочка его Мироном окрестила.

Мирон, став шахом курятника, принялся доказывать, что он во всем доме царь-государь. В том смысле, что никто слова не моги вякнуть. Иначе скандал.

— Оторву башку! — грозился Борыска.

— Нестись перестанут! — защищала производителя Галка.

— Сам топтать буду, чем такое терпеть!

Мирон, стоит кому рот раскрыть, сразу горлопанить начинал. Глушить кукареканьем человеческую речь.

Да что рот, телевизор не включить. Как разорется на всю квартиру! Дескать, что за непорядок?! Кто позволил?!

— Оторву башку! — грозился Борыска, перетаскивая телевизор из «птичника» в самый дальний от Мирона угол — на кухню.

И против магнитофона истошно кукарекал. Не давал детям слушать на полную катушку.

— Вот это правильно! — соглашался Борыска. — Бум-бум-бум! Что за музыка? Моя бабушка на такие песни говорила: как печной заслонкой по башке бьют.

Магнитофон был первой и последней солидарностью Мирона с хозяином.

В отношении телефона взгляды разнились кардинально. Средство связи Мирон ненавидел лютее телевизора. Стоило зазвонить аппарату, наливался агрессией, орал, что есть мочи.

— У вас — петушиные бои идут? — спросит абонент.

— Ага, петушиный боец.

Когда приходили гости, Борыска зашвыривал горлодера в кладовку:

— Охолонь!

Мирон и в темноте орал.

Борыска вспомнил бабушкин рассказ из деревенской молодости. Когда, бывало, на игрищах чуть не до утра пробудут, а с рассветом в поле. Петух в доме — главный будильник. Братья возьмут соломинку, в горло ему засунут, перекроют подъемную музыку. Петух встрепенется в нужный момент обозначить начало трудового дня, а из горла шиш да маленько. Пока родитель разберется, что к чему, молодежь лишний часок сна урвет.

Борыска соломинку для питья коктейлей принялся засовывать Мирону в горло.

— Не мучай животное! — дочь со слезами набросилась на отца. — Тебе бы так! Он что, виноват, если в квартире жить заставляют?

— Ага, не виноват. Скоро всех выживет! Оторву башку!

Борыска ворчать-то больше всех ворчал, но яйца, что гарем Мирона поставлял, в первую голову сам употреблял. Слаб был на этот продукт. В молодости мог за один присест десятка полтора выпить. Галка принесет ячейку, Борыска ее ополовинит, не отходя от стола. Только скорлупки отлетают.

— Поменьше бы яйца пил, — ворчала Галкина мать, когда оставалась наедине с дочерью.

— Жалко что ли?

— Простофильная ты! От яиц на подвиги мужиков тянет! По другим бабам начнет скакать, не так запоешь!

— Брось ты, мама!

— Набросаешься матерью!

Иногда не выдерживала, недовольно выговаривала зятю, глядя на поглощение, провоцирующего супружескую неверность продукта. Дескать, вредно столько-то.

— Жалко что ли? — без обиды спрашивал Борыска. — В яйце все в дело идет, усваивается без отходов.

— То-то и оно, что в дело, — туманно говорила теща, не объясняя, почему следует укоротить аппетит на диетпитание.

Поглощал Борыска яйца до поры, пока сальмонелла не грянула со всех газет и телевизора. Не напугала страшной заразой, таящейся в сыром яйце, против которой одно спасение — крутая термообработка. Но вареные яйца Борыска на дух не переносил. Одну штуку не мог запихать в себя, не то что пяток-другой…

Лет десять поствовал…

А тут полная уверенность в чистоте продукта… Посему, крепя сердце, терпел петуха.

В тот день в спальне покрасили батарею. От запаха перебрались с Галкой спать в «птичник». Дело житейское, приобнял среди ночи Борыска супругу. Новое место всегда располагает. И у супруги настроение оказалось не прочь. Без дебатов «хочу — не хочу», «могу — не могу» ночной консенсунс возник.

Посреди него кто-то из супругов охнул от наплывших чувств. И сразу прямо в консенсус грянуло, как из ружья:

— Ку-ка-ре-ку! Ку-ка-ре-ку!

Во весь противный голос заблажил паршивец. Всю гармонию криком истошным порушил.

На свою голову.

— Все! — выпрыгнул из объятий Борыска. — Хватит издевательств!

Выхватил из курятника Мирона и, будучи в страшном гневе, отделил беспардонные голосовые связки от легких и других органов, способствующих кукареканью. Оторвал башку. Выполнил давно обещанное.

Замолчавшие детали выбросил на балкон и вернулся к жене продолжать консенсус. Только Галке уже не до него. Спрыгнула с дивана в сторону балкона.

— Потрошить буду, а то пропадет.

— Брось в морозилку! — звал супругу из кухни на диван Борыска.

— Не, свежего надо!

— Вот уж отродье — даже мертвый гадит!

Одно утешало, кончилось петушиное иго.

На следующий вечер вернулся Борыска домой, а там опять:

— Ку-ка-ре-ку!

— Ожил? — перепугался Борыска.

— Ага, из супа воскрес, — смеется Галка. — Не боись, это не Мирон, нового на курочку обменяла.

— Оторву башку, будет орать!

— Живодер ты, папка! — со слезами из кухни вышла дочь. — Жалко Мирона!

— Меня бы кто пожалел! — проворчал Борыска и пошел знакомиться с новым производителем.

— Здорово, Мирон-2! — сказал белоснежному красавцу с малиновым гребнем.

Завидя Борыску, петух недовольно забегал по курятнику, забил крыльями. Но молча. Видимо, хохлатки доложили, что в присутствии хозяина лучше держать язык за клювом.

 

ПОЛЁТ ЛАСТОЧКИ

Грянул июль. Картошка все еще стояла не окученной.

В субботу Галка Рыбась закинула Борыске удочку съездить в поле. На что получила яснее ясного:

— Нет!

Не расположен был супруг к тяпке. После обеда залег на первом этаже дачи, отвернувшись к стенке. Даже со спины читалось настроение: «НЕ КАНТОВАТЬ!»

Кантовать, не кантовать, да картошка перестаивает. Галка с часик помаялась, помоталась по участку. Ни к какому делу душа не лежала. Сердце рвалось в поле. Опять пошла на поклон.

— Ну, поехали, Боря. Ведь цвести вовсю начинает! На неделе дожди обещают, как раз бы огребли.

— Нет, — ответила спина.

Можно было спустить собак: «Что мне, больше всех надо?! Ты один за троих ешь!» Да толку от крика картошке точно не будет. Нужен подход.

Галка выждала минут двадцать и пошла с подходом.

— Борь, ты не будешь огребать, я сама. Только отвези.

— Нет!

— Ты пока на озере порыбачишь.

— Нет!

— Я тебе червей накопаю!

— Нет!

Что с упрямым бараном будешь делать? Галка нутром чувствовала, как просит картошка пошевелить ее, присыпать земелькой, помочь тяпкой да добрым словом. Схватила кошелек и побежала к центральным воротам садоводческого общества. К ларьку. Взяла пол-литра водки. Укрепившись жидким аргументом, ринулась в новую атаку.

— Борь, глянь, что у меня есть!

Борыска повернулся на зов, безразличным взором посмотрел на победно выставленную руку жены с бутылкой.

— Съездим, а потом раздавим! — заговорщицки подмигнула Галка.

— Нет! — отвернулся к стене Борыска.

— Ну, че ты! Я шашлыки сейчас по быстрому замочу, вернемся мясо как раз дойдет, под водочку замолотим.

— Нет! Иди закопай лучше!

Так бы и перелобанила упертого бутылкой. Галка сделала зверскую физиономию, замахнулась на спину и… выкатилась из комнаты, полной угрюмого «нет».

Галка заметалась с бутылкой — куда ее? Прошлой осенью Борыска начал перекапывать землю, Галка, в домике была, вдруг крик, будто нож под сердце Борыску саданули. Выбежала. Он стоит у забора, а на вилах разбитая литровая бутылка и запах спирта по всему участку.

— Совсем сдурела? В землю добро зарывать!

— А тебя кто просил впритык к забору копать? Сроду там не трогал!

На этот раз в землю заначивать не стала. Но спрятала подальше. Не хочешь ехать, не надейся остограмиться на халявку.

Картошке от этого не легче.

Чем пронять упертого? Рыбалку не хочет, водку не хочет…

А женские чары?

Галка достала косметичку, которой пользовалась больше по необходимости, без особого рвения. Надо так надо. На этот раз, как в театр собиралась. Ярко накрасила глаза, напомадила губы, брови подвела, румян не пожалела. Духами щедро пометила плечи, за ушами и обширную площадь бюста. Глянула в зеркало. Хороша, чертовка. И направилась вниз. Перед этим решительно все с себя сняла, лишь халатиком прикрылась. И тот перед дверью сбросила. Зашла к мужу во всем блеске наготы.

Было на что орган зрения положить. И не только орган. Сорок лет, а как то самое яблочко наливное. Или мяч, накачанный до упора. Не ущипнуть. Туго до звона.

Галка не стала подкрашенные глазки строить, плечиками надушенными кокетничать. Навалилась на мужа всем своим роскошным богатством. Бери меня. Не жалко. И ни слова о картошке. Коварная женщина. Припасла чуть попозже завести речь об окучивании, когда завязнет птичка в расставленных сетях. Благоухающая духами, румянами и кожей Галка стиснула мужа в объятьях.

— Ты че совсем рехнулась?! — с трудом оторвал от себя соблазнительницу Борыска. — Не поеду окучивать!

Галка спрыгнула с кровати, вылетела за порог.

Хоть плачь! Хохол упрямый! Галка упала на кровать в соседней комнатенке.

«Ну, уж нет! Слез не дождешься!» — показала фигушку в сторону мужа.

И вдруг маскарадное настроение напало. Да пропади она эта картошка! Что ей, больше всех надо?!

В углу валялась балетная пачка. Самодельная. Когда-то смастерила к новогоднему вечеру в КБ. Выбрасывать жалко, а дома надоело с места на место перекладывать. Принесла на дачу подурачиться как-нибудь.

С отчаянья захотелось именно сейчас. В окошко видит, соседка Наталья ковыряется на своем участке.

Галка натянула пачку, футболку, на голову шляпу белую, еще свадебную. Здоровенную, как сомбреро. На ногах белые гетры и кеды.

Второй этаж дачи украшал балкон, на два метра выдающийся вперед. Борыска построил чай или пиво летними вечерами пить, любуясь на речку.

Галка белоснежной балериной вышла на балкон. И на стол вскочила. Высоко сижу, далеко гляжу.

Садиться не стала. Крикнув соседке:

— Эгей, Наталья!

И сделала «ласточку». Воспарила на фоне знойного неба. Грациозно подняла назад до упора левую ногу, а руки в белых по локоть перчатках раскинула в стороны и плавно, будто крыльями, замахала.

Соседка не сразу увидела полет, лишь после второго окрика обратила внимание на «ласточку».

И прихлопнула рот от смеха. А потом со шкодным выражением лица ткнула пальцем в сторону от себя, дескать, посмотри. Галка повернула голову в указанном направлении и…

Как не заметила…

Внизу, прямо под ней, у забора стоял с ошарашено раскрытым ртом и обалденно распахнутыми глазами Лаврентич. Натальин свекр-пенсионер. Он поливал помидоры из шланга. В данный момент шланг бессильно повис в руке, неуправляемая струя лилась на брюки и в сапог, переполняя резиновый сосуд с каблуком.

Галка пачку надела прямо на голое тело.

В поле зрения Натальи ничего лишнего не было.

Все Лаврентичу досталось.

Галка поспешно прервала «полет». Спрыгнула со стола.

— Лаврентич, — надо было что-то говорить для выхода из пикантной ситуации, — отвези картошку огрести.

— Конечно, Галочка, — засуетился обмочившийся сосед. — Сейчас переоденусь и рванем.

— Ладно, уговорила языкастая! — вышел на крыльцо Борыска. — Только на мою долю тяпку не бери! Рыбачить буду. А вечером шашлыки и все остальное…

— Конечно-конечно! — натягивая пачку как можно ниже, Галка убралась с балкона.

— Не беспокойся, Боря, я отвезу! — Лаврентич был готов транспортировать «балерину» хоть на край света.

Целая конкуренция образовалась.

— Сегодня, Лаврентич, я сам выпить не прочь. Как-нибудь в другой раз.

Огонь погас в глазах соседа. Он бросил поливать овощи и через минуту из-за какого-то пустяка спустил полкана на невестку.

 

САЙГАК НА КОЛЁСАХ

Елена, дочь деда Петро Рыбася, и сын его Борыска пребывали в сильной тревоге. Отец, ветеран Великой Отечественной войны и инвалид ее сражений, подал губернатору прошение о выделении автомобиля.

Тревога была не в том, что откажут заслуженному воину. Как раз на 180 градусов наоборот. Вдруг удовлетворят просьбу. Странный народ, скажет не знающий деда Петро, им на льготных условиях машину могут отвалить, они фордыбачатся.

А вот знакомые ветерана горячо понимают его детей. Душа которых всего один годик и была на спокойном месте, пока грудой железа стоял в гараже «Запорожец» деда Петро, двадцать лет назад подаренный советской властью.

В военном прошлом дед — оторви да брось, какой был отчаянный разведчик. Таким в душе и остался по сию пору. А в теле уже семьдесят пять лет.

Дальтоник — это самый безобидный изъян автолюбителя деда Петро. Огни светофора можно по счету определять. Вверху — красный, внизу — зеленый, посредине — желтый. Так дед цвета и различает. Куриная слепота, когда в темноте дед Петро дальше своего носа ни бельмеса не видит, — тоже терпимый недостаток. Ночью за языками уже не ездить. На дачу и за грибами днем гоняет. Хуже, что реакция у бывшего разведчика ниже некуда. На поворотах, как плохой велосипедист, действует. Дугу такого радиуса закладывает, что обязательно встречную полосу прихватит.

И ни тени волнений. Ему — что раньше в тыл врага сбегать, что сейчас против шерсти на шоссе проехаться. Запросто. А ведь не советские времена. Джипов и «Мерседесов» на дороге, как вшей у бомжа. Воткнись в такой — квартирой не рассчитаешься… Но деду разве докажешь, что новым русским, у которых в голове одна извилина, и та в виде доллара, до фонаря его раны, ордена и протезы вместо ног.

Да, чуть не забыл, ног у деда нет, отсюда — управление ручное.

Дочь Елена без «Отче наш» ездить с отцом не может. Сидит, крепко привязавшись ремнем, и без конца повторяет: «Отче наш, иже еси на небеси…»

Жизнь «Запорожца» деда Петро была полна ярких событий: кузов каждым погнутым миллиметром — других не имелось — помнил кюветы, столбы, перевороты, потери колес… Попав в руки деда, «Запорожец» с радостью воспринял разудалый характер хозяина. Автомобиль и сам был натурой неуемной. Получилось: два сапога — пара. Не вспомнить дня, чтобы машина была полностью исправна. Отказывали тормоза, рвался в дороге ремень вентилятора, садился аккумулятор в неподходящий момент…

В нашем рассказе претензий к аккумулятору, ремню и двигателю не было. В нашем рассказе сцепление не сцепляло. Дед Петро, надумав поехать с дачи домой, передвигался скачками. После каждого торможения сайгаком срывался с места в карьер, и ниже 60 км в час не получалось. Выше тоже. Но скоростей «формулы 1» и не требовалось.

На удивление, тормоза держали. Иначе — кто его знает, до чего допрыгался бы.

Оно и так в тот день вышло, не дай Бог.

Прискакал дед Петро домой. Да не в условленный час. Должен был, по оговоренным с дочерью планам, через день прибыть, но ему запоносилось раньше. Про внезапно открывшееся недержание Елена, конечно, не знала.

Когда на дачу приехала и соседи доложили: дед Петро отбыл, — сердце заныло в недобром предчувствии. Чего хорошего ждать, если собственными руками погреб на просушку открыла, стальную крышку люка перпендикулярно проезжей части гаража ломом застопорила.

Побежала на электричку. Только догнать по рельсам «Запорожец» не удалось.

Дед с дачи благополучно прискакал — плюс к сцеплению ничего в дороге не отказало — дверь гаража открыл. С его куриной слепотой разве мог что-то в сумраке помещения узреть? Собственно, и не смотрел. Что в родном гараже разглядывать? И так все с закрытыми глазами знает. Поэтому уверенно сел в машину, отпустил тормоза и прыжком влетел в гараж. Помеху так и не увидел. После удара крышка багажника (как известно, он у «Запорожца» шиворот-навыворот, спереди находится) подскочила вверх. У крышки без того был неправильный «прикус» — итог столкновения с забором дачи, тут совсем перекорежило.

Дед Петро понял: его в гараже не ждали, и оперативно дал задний ход. Выпрыгнул за ворота.

Как в кино — ни раньше, ни позже, сын Борыска мимо на машине спешил. По этой дороге он вообще никогда не ездил. Раз в год, если и занесет… А тут…

Елена потом втихушку радовалась, что Борыска был.

Дед, как инвалид войны, гараж в хорошем месте отвоевал. Впритык к напряженной трассе. Удобно, не надо по закоулкам крутиться, и всегда чисто. А недавно поблизости бар со стриптизом открыли. Дед Петро уже девками, показывающими сахарные места под музыку, не интересовался, а вот иномарки под вечер на сладкое летели мимо гаража…

Если бы такой в бочину дед врубился…

Бог миловал. Родному сыну врезался. Тот накануне закончил предпродажную подготовку своих «Жигулей», торопился к покупателю в предвкушении денег, а тут родной папаня, как с цепи сорвавшись…

И опять повезло, долбанувшись в авто сына и вылетев от удара на средину проезжей части, наскочил ни на «Вольво», ни на «Мерседес» или КамАЗ — на ветхую бабульку, что шкандыбала через дорогу, опираясь на лыжную палку. Еле волочилась, припадая на все больные ноги…

И вдруг на нее жуть летит. «Запорожец» и на конвейере красавцем не назовешь, а тут вдобавок перекореженная крышка багажника, как челюсть акулы, распахнута. Зада вообще нет. Он в салон переместился после встречи с «Жигулями». Бабку по идее должен был кондрашка обнять от такой напасти.

Да не из тех была бабуля, у кого жизнь медом текла. Эта закалилась в невзгодах и лишениях. Такой прыжок сделала с двух ног и палки, используемой как спортивный шест, что любо-дорого поглядеть. Дед Петро не смог полюбоваться — крышка багажника, пастью хищника распахнутая, обзор перекрывала. Поэтому, крутнув руль, опять в сторону бабки направил зверюгу на колесах.

По всем показателям прежней жизни, «Запорожцу» после двойного удара — мордой о крышку, задом о «Жигуль» — следовало заглохнуть на веки вечные. Он в разнос пошел. Двигатель, форсажно ревя, не выключался, как ни старался укротить его дед Петро. И тормоза отказали. «Запорожец» кровожадным хищником прыгал по дороге, норовя подмять под себя старушенцию. Та скакала, как черт на горячей сковородке. Инвалидные ноги вытворяли чудеса спорта, уходя от четырехколесной опасности. Лет десять, не меньше, кроме шарканья при ходьбе, ничего прытче не могли, а тут бабуля козой летала во все боковые стороны и вперед-назад.

— Хохол треклятый! — клеймила в прыжках преследователя.

Обидное прозвище могло относиться и к деду Петру, и к «Запорожцу». Дед ничего не слышал, автомобиль оскорбился. С еще большей настойчивостью стал гонять бабку, не давая отдышаться и наложить на себя спасительное крестное знамение.

Дед Петро, не видя ничего прямо по курсу, бросил руль, принялся шарить под приборной доской в надежде разорвать электроцепь зажигания, дабы укротить сбесившегося мерина.

— Насильник! — верещала бабуля. — Поганец!

Наконец, Борыска подбежал к автомобилю, засунул руку в перекореженное чрево и выдернул пучок проводов.

«Запорожец» испустил дух в миллиметре от бабули.

Дед тоже был спасен. Из-за поворота вылетели иномарки, спешащие поглазеть на девок, снимающих исподнее на сцене бара.

Продолжай «Запорожец» скакать неуправляемым сайгаком, иномарки навряд ли невредимыми добрались до голобабского действа. Но деду повезло…

Старушенция не весь порох сожгла в прыжках, сделала еще один — на этот раз не от машины, а наоборот. И со всего размаха титановой палкой по лобовому стеклу как саданет. Дед инстинктивно закрыл глаза, а когда открыл, то лучше бы сидел зажмурившись. По стеклу рясно змеились трещины. За секунду до этого дед Петро с удовлетворением подвел итог передряги: «Зато лобовое целое…» И вот надо вносить коррективы…

…С полгода потом надоедал дочери:

— Борыска, расстреляй меня комар, обиделся, что ли? Не звонит. Когда он думает машину мне ладить?

Но Борыска поклялся ни за что ремонт «Запорожцу» не делать.

И вот теперь родственники с ужасом ждут решения губернатора — возьмет да облагодетельствует деда Петро новым автомобилем.

 

ГРИБЫ НА ЧЕТЫРЁХ КОСТЯХ

«Как день с утра не задастся, — вспоминал дед Петро войну, — так, расстреляй меня комар, до ночи наперекосяк будет».

В то утро ложку потерял. Рассчитывал с ней Берлин брать, всю войну вместе, а тут обыскался — нет. Ложек всяких-яких в любом доме (в немецком городке стояли) навалом, но зачем немчуровская, своя нужна.

Не нашел. И понесся день по кочкам.

Мать с детства учила: «Не бери чужое». Ни в Австрии, ни в Германии не брал. Мужики таскали в «сидорах» костюмы, отрезы… Разведчик Петро — никогда. Из трофеев одни часы швейцарские имел. А тут в дом заскочил, смотрит — ботинки. И до того приглянулись деревенскому парню. Светло-коричневые, подошва в палец толщиной, с рантами. Не ботинки, а картинки. Таким до смерти сносу не будет. И черт дернул: «Возьми».

Наклонился Петро за ними… А ему в задницу как даст. Снайпер. Петро в аккурат, развязывая вещмешок, против окна отклячился. Высунул в сектор обстрела тыловую часть.

Не смертельная рана — хреноватистый попался стрелок, мякоть одну задело — но смешная… Обязательно, подумал Петро, сей факт попадет братьям-разведчикам на язык. До конца войны будут ржать: Петра в жопу ранили на пути в Германию.

Перевязался, и ведь не хотел идти в медсанбат, но опять нечистый попутал —свернул к лекарям. И напоролся на мину. В госпитале очнулся: кроме раны в заднице от снайпера, еще и ног нет…

А все с ложки началось. Матерился… За всю войну, кроме чирья в Белоруссии, никаких ран, а тут… Погоревал-погоревал, да жить-то надо…

И жил дед Петро, надо сказать, полноценнее других ногастых. В молодости до девок горазд был. И они до него. В сорок лет машину освоил. В пятьдесят полюбил грибы собирать. Конечно, со своими ногами и по девкам сподручнее шастать, и машину водить, и грибы собирать. В полный рост на протезах, какой ты грибник? А на четвереньках в самый раз. «На четырех костях», — шутил дед Петро. И с азартом таким способом собирал грузди, белые и всякие разные.

Выглядел процесс следующим образом. Облазит дед лесок, к дереву подползет, за ствол ухватится, встанет, перейдет в соседний колок и опять принимает коленно-локтевую позу.

Со стороны кажется — мученья, да и только. Однако дед Петро дрожал, как любил по грибы ездить. Изнывал с первыми летними днями: когда, наконец, полезут родимые? И дочь терроризировал.

— Лен, не видела — грибы носят?

— Какие грибы, трава только проклюнулась.

— Ага, только! Дуром на грядках прет! Пора сгонять на разведку.

Так повторялось каждый год. А уж в грибной разгар при первом удобном случае вырывался в соседние с дачей леса.

В тот день тоже достал дочь:

— Слетаем за профиль на разведку, а? Печенкой с селезенкой, расстреляй меня комар, чую — пошли родимые. Поехали, машина, как часы на Спасской башне, ходит.

— А че вчера колесо отвалилось?

— Зато двигун не заглох.

— В первый раз за сезон.

— Так уж и в первый, — обиделся дед. — Не можешь без гадостей.

— Ладно, — согласилась Лена, она тоже любила грибную охоту, — своими глазами убедишься — рано еще.

Потом дед вспоминал, тот день с утра не задался. И сетовал на себя — че было дергаться? Но задним умом мы все горазды.

Звоночек прозвенел утром, когда дед ведро в колодец упустил. Бутылку пива надумал охладить. На край колодца ведро поставил. Оно кувырк… Бутылку каким-то чудом успел подхватить. А ведро полдня вылавливал.

Когда выловил, прихватив пятилетнюю Юльку, двинули на грибную разведку.

До заветных лесков было километров пять. Успешно, без отваливания колес и замирания мотора, добрались до места назначения.

— В прошлом году в это время здесь полбагажника огребли! — охваченный азартом предстоящего мероприятия, вспомнил былые победы дед Петро и упал на «четыре кости». Принялся резво обшаривать рощицу. Со стороны казалось, дед обнюхивает каждое деревцо.

— Дед, ты как собака, — хихикнула Юлька.

— Зато я, в отличие от вас, ногастых, ни один грибок не пропущу. Вы ведь не собираете, а носитесь, как в задницу ужаленные. Рады, что есть на чем. Я каждый кустик обшарю, под всякую травинку загляну. У вас процентов 50 мимо глаз попадает.

В тот памятный вечер, как ни обшаривал, как ни заглядывал — счет трофеям шел не багажниками, редкими экземплярами. Пять обабков, три подберезовика, несколько сыроежек. По Юлькиному — суравежки. Волнушки звала волмянками. Кстати, она белый нашла. Ядреный, в самом соку. Таких десятка полтора и можно мариновать! Юлька, дите есть дите, нет с ножкой сорвать, она — шляпку одну. Мама-Лена бросилась искать нижнюю часть красавца. Да где там в стогу иголку найти. Юлька, конечно, забыла место.

Часа два дед ползал, Лена ходила, Юлька скакала по грибным угодьям.

— Стоп, пулемет! — сказал дед в один момент. — Хватит из пустого в порожнее переползать. Все равно не зря съездили…

— Что, Юлька, — спрашивал внучку по дороге к машине, — поедим свеженинки? Мамка на ужин сварит грибной супчик-голубчик.

— А куда она денется.

— Ты любишь супчик с грибами?

— Еще как есть хочу!

Дед Петро поторопился вперед событий распустить желудок на суп. У машины обнаружилось, что исчезла связка ключей, где и зажигания был.

— Вот гадский потрох! — выворачивал один карман за другим дед Петро. — Куда они, расстреляй меня комар, делись?

— Дед, ключ надо на веревочку и на шею, — нравоучительно советовала Юлька.

— Ты еще, соплюшка, будешь вякать!

— Сам ты соплюх!

— Лен, ты не брала?

— Они мне сдались! — нервничала дочь.

Мало хорошего видела Елена в этой потере.

— Неужели в лесу обронил?

По второму кругу начали обшаривать хоженые места, лесок за леском. Дед как Маугли, Лена тоже на колени встала. Ключи не грибы, в полный рост трудно в траве заметить. Юлька последовала примеру взрослых, но тут же ударилась коленкой о пенек.

— Гадский потрох! — плаксиво заругалась.

— Юлька, по губам получишь!

— А деда че не бьешь?

Обнюхивая каждую травинку, дед Петро поднял ржавый перочинный ножичек.

— Пойдет! — полюбовался находкой и сунул в карман.

Юлька нашла ножку от гриба-красавца и плоскую 250-граммовую бутылочку с завинчивающейся крышкой.

— Пойдет! — сунул дед в карман сосуд.

— Всякую гадость собираете! — ворчала Лена. — Ключи ищите!

Однако солнце село, дед Петро, обхватив березу, встал:

— Все, расстреляй меня комар, ни хрена не видать. Соединяю напрямую.

Повозившись с зажиганием, замкнул соответствующие проводки, застоявшийся «Запорожец» весело затарахтел, учуяв направление мыслей хозяина в сторону дома.

— Главное в нашем положении что? — спросил Юльку.

— Грибной супчик! — не задумалась внучка.

— Сама ты каша манная. Главное — ехать прямо. Иначе куковать на дороге придется. Хочешь, Юлька, куковать?

— Ку-ку! Ку-ку! — сразу начала Юлька.

Не этот смысл имелся в виду. Не мог дед, при всей своей автолихости, закладывать крутые виражи. И не крутые — тоже. Зажигание-то обманул, без ключа завел двигатель. Но на этот воровской случай имелась блокировка: руль вправо, руль влево и «стоп пулемет», сливай воду.

— При повороте передние колеса стопорятся в одном положении, — объяснял дед пассажирам особенности данной поездки.

— И потом нельзя ехать? — спросила Елена.

— Как в цирке можно. По кругу.

— Все бы ты шутил, папа!

— А че, расстреляй меня комар, грусть-кручину разводить?

Беды большой в прямолинейном движении не было, дорога не делала резких поворотов. Единственной преградой был профиль, что в деревню вел, за ним сразу дачи начинались. Дед Петро внимательно посмотрел в одну сторону профиля, другую, нет ли движущегося транспорта, и начал заезжать на дорожное полотно.

— Все, — с облегчением сказал, скатившись вниз, — дальше следуем прямо по линии партии и правительства.

Но вдруг на «линию» выскочил кабыздох. Куда уж он несся сломя голову? Может, от дачных псов уходил? Или нашкодил где-нибудь? Только сунулся под самые колеса, которым было противопоказано криволинейное движение. Дед Петро инстинктивно крутнул руль в сторону от самоубийцы.

— Расстреляй меня комар! — кричал в следующий момент. — Лучше бы я тебя раздавил!

Колеса намертво повернулись влево.

Лена побежала за подмогой, соседями-автомобилистами.

Как ни бились мужики повлиять на блокировку в обратном направлении, в походных условиях ничего не получалось. Пришлось брать деда на буксир. А так как передвигаться он мог только по кругу, маршрут по дачным дорогам прокладывали в левостороннем направлении. То и дело приходилось останавливаться, заносить задок «Запорожца».

С добрый час цирковой крендель нарезали. Тогда как, если нормально ехать, всего-то километра полтора будет. Уже хорошо затемно достигли дачи…

— Лен, — на следующее утро дед Петро, едва продрав глаза, стал просить дочку, — свари грибного супчика.

— Березовой каши бы тебе! — проворчала дочка, еще не отошедшая от вчерашней разведки.

— Че?

— Я про себя.

Лена достала из багажника корзинку с грибами. Высыпала трофеи, едва прикрывавшие дно, на столик и… Среди грибов лежали ключи.

— Это Юлька, расстреляй меня комар! — взорвался дед, увидев пропажу. — Она, шкода такая!

— Из-за поганки полпоселка взбаламутили! — поддержала мысль мама-Лена.

— Ремня всыпать, чтобы неповадно в следующий раз.

— Мороженое сегодня точно не получит.

Дед и мать в два голоса ругали Юльку.

Которая, конечно, не ангел. Но справедливости ради надо сказать, в тот раз Юлька к ключам не прикасалась.

 

ДЕД ПЕТРО НА РЕЛЬСАХ

Дочь деда Петро Рыбася Елена, официально говоря, мать-одиночка. Замуж, был случай в биографии, сходила. Далеко на сторону угораздило. На Украину. Хороший муж был. Ласковый, добрый. С матерью. Лениной свекровкой. У той хозяйство-о-о… Огород до горизонта. Свиней — резать не перерезать. Коров — доить не передоить. Кур — щупать не перещупать. Мама-свекровь всей оравой до последней кошки, включая сына и невестку, командует. Кто слово поперек — сразу расстрел и девичья фамилия.

В один момент Елена вернула мужнину — жить под дулом не сахар — и отправилась обратно в Сибирь-матушку. Щупайте сами своих коров со свиньями, режьте кур и другую водоплавающую птицу.

Приехала к отцу. Однако Украина даром не прошла. Во-первых, дочь Юлька. Во-вторых, заразилась огородными бациллами. Пристрастилась на даче клубнику в обширных масштабах выращивать. Участок под самый забор, домик и туалет засадила.

В период снятия урожая жизнь требует плантацию сторожить. Не то обберут сладку ягоду, будешь потом у голого огорода горе-горевать, что результат потопроливных трудов чужому дяде достался.

На даче ночевали или дед Петро, или Елена. Последняя не очень надеялась на первого. Может, приняв на грудь, заспать набег ворогов, старалась самолично нести караул, с ружьем в изголовье. Хотя всего один заряд имелся в дачном арсенале, тем не менее огнестрельное вооружение, не палка о двух концах, которой только воробьев гонять от ягоды.

Охрана объекта получалась бы без проблем, кабы не дочь, которую в детский садик для воспитания требуется почаще водить.

В то воскресенье Елена наладила деда Петро с Юлькой домой, чтобы утром доставил внучку в дошкольное учреждение.

И вдруг среди ночи стук в дверь. На небе ни звездочки. Темнота бандитская, а тут гости нежданные. Елена взяла ружье на изготовку.

— Кто? — навела дуло на дверь.

— Там дед с девочкой идут.

— Какой дед?

— Инвалид на протезах.

Это уже теплее.

— С ним девочка Юлька.

Боже мой! Откуда? Как? Что случилось?

В изложении деда Петро события развивались следующим порядком.

Машина в тот период стояла на приколе, туда-сюда электричкой добирались. По возвращении домой дед Петро отпустил Юльку погулять перед подъездом, сам прилег.

— Уставши был, — объяснял дочери.

— Знаю твое «уставши»! Принял с мужичками на грудь, так и говори!

— Никак нет, расстреляй меня комар! — не сознался дед. — Очень притомился в электричке.

Отдохнувши после усталости, проснулся и запаниковал от чувства ответственности за данное поручение. Внучку в садик пора вести. У них заведующая — зверь, страх как не любит опозданий. С максимальной скоростью протезных ног выскочил во двор, схватил Юльку, которая возилась в песочнице. Елена сто раз повторила: «Смотрите, не опоздайте! Устала из-за вас замечания выслушивать. Неужели нельзя пораньше выходить!»

Примчались в садик, там закрыто.

Дед Петро поначалу перепугался: «Опять опоздали, расстреляй меня комар!» Потом успокоился, состояние детского дошкольного учреждения говорило само за себя — не работает. Ни тебе детских голосов, ни командных воспитательских. Беззвучная тишина.

«Карантин», — поставил диагноз ситуации.

В таком разе, решил, делать в городе нечего. Надо ехать на дачу, помогать Елене собирать клубнику. Как раз скоро электричка.

В пути делать нечего, Юлька принялась развлекать деда:

Наша Таня громко плачет,

Уронила в речку мячик!

Тише, Танечка, не плачь,

А то будешь там, где мяч.

— Где только гадостей набираешься? Мать услышит, задаст перца!

— Ванька Манякин в группе рассказал. А знаешь, что такое любовница?

— И че? — заинтересовался дед познаниями внучки в семейных передрягах.

— Когда у дяденьки есть жена, а он еще одну тетеньку любит.

— Тоже Ванька научил?

— Ага! — радостно подтвердила догадку Юлька. И дальше деда пытать. — Секс, знаешь, что такое?

И, будучи уверенной в дремучести собеседника, сразу сообщает:

— Это когда дяденька с тетенькой ложатся в кровать и трахаются.

— Я твоему Ваньке уши оборву по самую задницу, когда карантин закончится. И ремнем отхожу. Не побоюсь воспитательниц и другое начальство! Куда они только смотрят?!

Короче, не скучают в дороге старый да малый. Ведут развлекательно-воспитательные беседы. И вдруг дед Петро, глянув в окошко вагонное, начал сомневаться во времени суток. Солнце должно задорно подниматься над лесами и полями, оно устало к горизонту жмется.

И спросить не у кого, в какую сторону светило путь держит: кроме пустых скамеек, в вагоне одна бабка находится со стервозным видом. Обратись к такой, обзовет при внучке алкашом, который день с ночью не соображает.

Прилип дед к окну, следит за движением солнца, куда оно наладилось? Под купол неба? Или за край земли?

И как ни хотел, дабы сбылось первое, как ни подгонял: «Ну, давай, иди вверх!» — расстояние между горячим шаром и горизонтом не увеличивалось, а наоборот…

— Дед, знаешь, что такое трахаются?

— Отстань ты, банный лист! Я запутался — утро или вечер сейчас?

— Какая разница?

Разницы деду Петру, неработающему пенсионеру, и Юльке, дошколятнице, не было никакой. Кабы не существенное обстоятельство: последняя вечерняя электричка до дач не доходит шесть километров.

«Заночуем в поселке, — постановил дед Петро, окончательно убедившись, что на дворе вечер, в ночь переходящий. — Где мы, разведчики, не пропадали».

Слишком хорошо разведчик подумал о поселковских. Те ненавидели дачников лютой ненавистью. Жили, горя не зная, многие годы. Сами по себе. Что хочу, то и ворочу. Вдруг полчища чужаков нагрянули.

Вокруг поселка до горизонта нарезали дачных участков. И закатилось тихое счастье. Машины снуют. Электрички толпами народ туда-сюда возят. Жизнь, как на вокзале.

Отсюда попытки деда упроситься на ночлег кончились плачевно. Даже наличие внучки не разжалобило аборигенов. А вокзальчик на ночь закрывался.

— Стрелять вас надо, куркулей! — заругался дед.

— Что такое куркуль? — спросила Юлька.

— Сволочь! И хватит вопросов, пошли к мамке!

Оно шесть километров пустяк для летнего времени. Не зимой в мороз. Правильно, если свои ноги, не протезы. И темнота сгущается. Как только солнышко, порядком подкузьмившее в этот день, зашло, сразу тучки набежали, весь небесный свет закрыли.

Дед, старый разведчик, не растерялся, принял единственно правильное решение — идти вдоль железной дороги. Рельсы блестят, путь указывают.

Юлька, внучка разведчика и дочь мамы-туристки, держится молодцом, не капризничает, наоборот, деда развлекает:

— Дед, знаешь, почему сначала видим молнию, а потом гром гремит? Ага, не знаешь! Потому, что у нас глаза впереди, а уши сзади.

Двигались они с такой скоростью, что пройденное расстояние увеличивалось в час по чайной ложке, соответственно — предстоящий путь уменьшался в таком же объеме. Протезы они ведь не родные ноги, сами не передвигаются, волочь надо.

Когда Елена, оповещенная ночным посетителем о путниках, бредущих из последних сил на дачу, прибежала к ним с ружьем на плече, картина имела следующую композицию. На Юльке висел до пят пиджак деда. Температура окружающей среды стояла на прохладной отметке. Дед в майке передвигался на четвереньках. Бодрости в протезах не осталось. Сам бы давно завалился где-нибудь под насыпью в кустах и спал бы до утра. Старому разведчику не привыкать. Но Юлька… Поэтому, вспоминая военное прошлое, сотни километров исползал в тылу врага, передвигался на четвереньках. Под майкой характерно оттопыривалось.

— Ты еще и пьешь! — заругалась Елена.

Поллитровку дед купил в поселке, когда отчаялся устроиться на ночлег.

— Смотри, — достал бутылку, — только, расстреляй меня комар, для поддержания сил, всего граммов семьдесят пять выпил. Не соображаю, думаешь, че ребенок на шее?

Соображал, отпил не больше названных граммов.

— Ты зачем потащился сюда? Че стряслось?

— Дак, думал утро, оно — вечер, садик закрыт…

— И Юльку в этом грязном платье в садик повел?

— Че грязное-то?..

— Мам-мам, а дед не знает, что такое секс!

— Она у тебя, Ленка, такая умная стала. Пора ремешком поучить по одному месту.

— Вас бы обоих ремешком пора!

— А меня за что? — закапризничала Юлька.

Елена не стала пояснять проект приговора, взяла дочь на руку, отца под руку, и пошла троица с ружьем на женском плече в сторону частной собственности, громко именуемой дачей.

 

СОРОК БОЧЕК АРЕСТАНТОВ

«Эх, сорок бочек арестантов, — чешет Вася Елистратов затылок, — квасил же я когда-то».

Истинно — бочки с арестантами, как спиртные напитки употреблял. И не по обычной схеме: трое мужиков сгоношились, осадили одну-две бутылки и рассосались. Нет, Вася перебежками любил. Скачкообразно. Выпьет с одной компанией стакан, все — надо менять коллектив вокруг поллитровки. Не по причине неуважения собутыльников, а такой по жизни. Распрощается «по ручке» и закусил удила куда подальше. К друзьям или знакомым, или просто — у магазина… В итоге перемен декораций и действующих со стаканом лиц мог в «вытрезвоне» очнуться, а то и похлеще…

Поначалу от одной бутылке к другой в своем уме скачет, потом на автопилоте. Как-то в момент обратного переключения у Васи челюсть отвисла: что за сорок бочек арестантов? Ночь темная. Поле чистое. Под ногами дорога. И ни души, ни огонька. Ау, люди, где вы? Домой хочу.

Вдруг машина.

— Земляк, — взмолился Вася, — Омск-то где?

— Ты че, — вытаращил глаза шофер, — с луны упал?

— Не исключено, сорок бочек арестантов.

Откуда ноги растут в питие перебежками — трудно сказать. Может, Вася родился землепроходцем. Ему надлежало покорять полюса, гонять на собаках и велосипедах по суше, на лодках бороздить океаны. Жить с рюкзаком за плечами и компасом в кармане. Как те бородачи, что домой заскакивают раз в год ванну принять, в телевизор потаращиться, убедиться по новой: жизнь городская — скукота несусветная, и опять, вереща от радости, сунуться в какую-нибудь дыру-пещеру. Возможно, Вася таким же колобродом замышлялся, но что-то подломилось в его программе и вместо путешественника стал сварным. Классным, кстати, но все равно это не скалы, джунгли и саванны. Посему стоило Васе приложиться к стакану, как тяга к перемене мест жгла пятки.

Такие сорок бочек арестантов.

Однажды они с водой были. После перебежек от одного стакана к другому среди ночи врубился в окружающую действительность, а она мокрая… Стоит по грудь в реке. И не понять, что к чему? На другом берегу огоньки деревенские. Невдалеке бакен. Волнишка плещет. Сам при полном параде — в брюках, пиджаке… Какие бесы-балбесы загнали в водную стихию?

Конечно, бесов внутри Васи хватало. Хорошо хоть ангел-хранитель не махнул на подопечного рукой. В том же водном случае, только Вася стал соображать, что к чему — «Ракета» несется, волна как даст, Вася так и окунулся с головой… Еле прокашлялся…

Нет, Вася законченным бухариком не был, но погулять любил и вдаль и вширь. Жена, конечно, не приветствовала эту черту характера.

В один момент рубанула с плеча.

Пришел к Васе старший брат. Он с детства Васю воспитывал. Словом и делом. Отца-то не было. У шебутного Васи с юных лет шило в заднице, да не одно… Брат в школьные годы частенько ремнем обрабатывал место их обитания.

Сидят братья за столом, украшенном поллитровкой, беседуют. Вася как раз за неделю до этого в Иртыше очнулся, но об этом ни полслова. Надо сказать, в данной компании Вася смирненько к рюмке прикладывался, на перебежки не тянуло. Выпили граммов по сто, Васина жена заявляется… Не успела дверь на всю ширину раскрыть, как завелась от сервировки стола:

— Вам что здесь распивочная? — зашумела. — Расселись! Только бы надраться до соплей! Алконавты!

— Ну, сорок бочек арестантов! — воскликнул Вася.

Жена схватила бутылку и вылила драгоценность в раковину.

Рука не дрогнула, так разозлилась.

Вася почернел весь. Не так часто брат родной, который вместо отца всю жизнь, заходит…

Брат встал и ушел. Кому нужен чужой скандал?

Однако Вася не стал раздувать его. Ни междометия поперечного благоверной.

Через месяц у нее день рождения, не из рядовых — 35 лет.

Супруга, конечно, расстаралась. Неделю по магазинам бегала, двое суток у плиты дневала и ночевала. Гости-то сплошь по ее линии. Водку и вино на Васю возложила, наказала закупить этого добра с избытком.

Что Вася и сделал…

Наконец, торжественный момент. На столе наглядный пример изобилия. Слюна от него вожжой до колена. А рука тянется не к перу и не к бумаге…

И компания подобралась. Родственники у жены — из пяти шесть выпить не любят. Сестре Лидке намахнуть стакан водки, что ногой дрыгнуть. Поперек себя толще, ее и литром не свалишь. Только румянец со щек на шею и в декольте разольется. Год назад после дня рождения начала собираться домой, одну ногу обула в сапог, со второй не выходит данный номер. Не лезет конечность, хоть тресни. Пыжится затолкать — все без толку. Наконец, догадалась сунуть руку для проверки внутренностей сапога. А там…

— Какая зараза, — зашумела Лидка, — яблоко подложила? Совсем уже опупели!

А гости, вокруг стоящие, кто еще вертикально может держаться, валятся со смеху, умирают от жизненной комедии.

Лидка ногу в свою дамскую сумочку заталкивает, абсолютно уверенная, что надевает сапог.

Потом оправдывалась: «Она у меня тоже коричневая».

У другой свояченицы, Нельки, с обувью конфуз не хуже приключился. Та в налоговой работает. Их ушлые бабы затемнили с одним предпринимателем и отхватили на всю ораву по дешевке добрые сапоги. Как-то утром Нелька проснулась, накануне в честь 8-го Марта расслабились в конторе, посмотрела на свою обувь и дурно сделалось. Хуже чем Васе в Иртыше. «Где это я таскалась?» — обожгло похмельную голову. Они, конечно, с продолжением веселились. Но чтобы так за вечер состарить новые сапоги — надо ухитриться. С горки катались — было. По парку с песнями таскались — помнит. К одной сотруднице зарулили… Потом — к другой… Но так ухайдакать сапоги! Каблуки стоптаны, носки вышарканы…

Посмотрела на шляпу — еще горше стало. Отродясь головной убор из соболя украшал крендельком пришитый хвост данного зверя. Хвоста в помине нет. Как собаку, шляпу кто-то купировал. Подчистую. «Когда отчекрыжили, сволочи?! — Нелька убивается по нарушенной красоте. — Даже следов не оставили! Что за народ?!»

К мужу за сочувствием бросилась. А тот глаза вытаращил: «Разве у тебя хвост на шапке был?» За что был заклеймен супругой: «Пить надо меньше!»

И только через два часа Нелька поняла: самой меньше надо. Дошло до похмельного сознания, что на голову и на ноги чужое напялила. Сапоги одной сотрудницы, шапку другой.

Такие у Васи родственнички по линии жены!

Понятно, с каким настроением пришли они на день рождения. А на столе «тяжелее» минералки и запивалочки ничегошеньки. Закуски — гулять не перегулять. Но без выпивки она, известное дело, — просто еда.

— Вась, — гости вразумляют хозяина, — ты че совсем запурхался из-за именинницы?! Соловьев салатами не кормят!

И жена подгоняет:

— Неси вино-водку!

Вася нарядный весь: белая рубаха, брюки отглажены, малиновый галстук пылает на груди в честь дня рождения любимой супруги. Встает, эффектно так разводит широко руки и говорит:

— Вам что здесь, сорок бочек арестантов, распивочная?!

Гости, конечно, быстренько убрались восвояси.

С той поры Вася не пьет.

По истечении года трезвой жизни купил бутылку коньяка, пририсовал одну звездочку, через год еще… Сейчас звезды рукописные в два ряда горят.

Такие сорок бочек с арестантами.

А вы говорите, русский мужик слаб в коленках.

Для удовлетворения шила в заднице Вася завел сад за тридцать км от дома и гоняет туда исключительно на велосипеде. Огурцы, объеденье какие! наловчился солить. Но родственники жены больше к Васе не ходят.

Собственно, Вася и не зовет их.

 

БРАСЛЕТ С КОТЯТАМИ

— Все! — категорично позвонила Татьяне Швец закадычная подруга Ирина Арбузина. — Едем на море!

— Какое море в мирное время?

— Какое-какое? Черное! Отдыхать надо! Посмотри на себя в зеркало — ходишь как покошенная.

— На какие шиши? — сопротивлялась Татьяна.

— На сапоги прикопала деньжат? Добавишь, и как раз хватит. А иначе на лекарства больше ухлопаешь с твоим давлением. Недельки две отдохнуть очень даже в кассу пойдет.

— А Льва Степаныча куда?

— Брату моему. У них кошка есть, до кучи пойдет.

И бабоньки рванули в пляжные места.

Лев Степаныч — не муж или бойфренд, Лев Степаныч — кот.

На новом месте с порога почуял кошку. Кровь взыграла гормонами. Да напрасно. Путь к вожделенной красотке наглухо перекрыла дверь. Кот заорал во гневе. Он считал, его привели для утех. И вдруг объект наслаждения, испускающий дурманящие флюиды, под замком. Истошные вопли не дали эротического результата. Кошкины хозяева блюли четвероногую честь, перспектива появления в доме детей Льва Степаныча их не вдохновляла.

Тогда как Лев Степаныч рвался продолжить род.

Видя, что звуковая обработка, как об стену горохом, применил другое оружие массового поражения — начал мочиться, где попало. В ванной, на кухне, в коридоре, на диване и, само собой, — на половиках. В наказание его перестали поить, но мочевой пузырь обильно питала лютая злоба. Снова и снова разъяренный Лев Степаныч выдавливал из себя лужи вонючей жидкости.

К счастью, хозяйка не знала об эротических мучениях любимца. Беззаботно отдыхала под шум набегающих волн. С погодой повезло наполовину — жаркая стояла, тогда как море лежало холодное. За день до приезда шторм перебуровил теплые и глубинно-холодные слои. Отчего купаться радости не было. Но что делать? Приехать из Сибири и ждать милостей от природы — ну, уж фиг! Посему подруги лезли в воду.

По отдельности. Что раздражало Татьяну. В плавании она абсолютный ноль. Даже с минусом. На воде секунды не могла удержаться. Колуном шла ко дну. Ни о каких брассах и баттерфляях не могло быть и речи. Только и всего — гуляла по мелководью. В одиночестве нудное занятие. Вдвоем проще развлечься в воде: где поплескался, где потолкался… Не станешь ведь одна на виду у всего пляжа скакать и прыгать. Но…

Ирина взяла на море фотоаппарат. Не «мыльницу», что на рубль вязанка в базарный день, — «Nikon». Такой агрегат без присмотра в доме, где поселились дикарями, не оставишь. Проходной двор. На пляже и подавно не бросишь — одна из двух подруг обязательно должна была загорать рядом с «японцем».

— Мы ради него приехали? — ворчала Татьяна.

Ирину разве переговоришь.

Поэтому Татьяна заходила в воду и, съежившись, стояла, как суслик в степи. Фигурой природа наградила ее субтильной, без жировых отложений. Ни тебе складок по бортам, ни животика впереди. По жизни это на зависть подругам, той же толстушке Ирине. Но в холодной воде промерзала Татьяна насквозь. А купаться надо. Для укрепления подорванного Сибирью здоровья.

В это время рассвирепевший Лев Степаныч терроризировал приютившую его квартиру агрессивными мочеиспусканиями.

Скрываясь от гостя, хозяева скучились жить в одной комнате. Единственной из трех, не оскверненной лужами сексуально озабоченного кота. Ее стены также защищали невинность кошечки. Выбирались из укрытия по острой надобности — к холодильнику или в туалет. Но чаще — для вытирания луж Льва Степаныча…

Тогда как на море жизнь улучшалась с каждым днем. Вода нагревалась, сибирячка Татьяна уже заходила по грудь, принимая целебные ванны. Не взбаламученное более теплолюбивыми дикарями море было прозрачным. И однажды, разглядывая на дне игру солнечного света, Татьяна засекла браслет. Самый что ни на есть золотой. И не какая-то едва заметная желтая полоска. Под ногами лежало изделие рэкетирской модели. В ширину под стать кандалам каторжников. И по весу не меньше. Как говорится, берешь в руку — маешь вещь.

Как бы еще взять?..

В холодном море Татьяну бросило в жар. Она воровато огляделась. Нет, никто в сторону обнаруженного морского сокровища в черной маске с автоматом не нырял. На сторожевом катере не мчался. Народ лениво впитывал ультрафиолет.

Вожделенное изделие из драгметалла лежало в шаге от Татьяны. Бери и пользуйся. Но шаг был в сторону Турции. Сделать движение в данном направлении Татьяна не могла. Не потому, что робела оказаться в мусульманских краях, а оттого, что панически боялась глубины.

— Иди сюда! — стараясь придать голосу как можно больше беспечности, позвала Ирину.

— Сама иди!

— Иди тебе говорю!

— Оно мне надо, — не хотела бросать на произвол судьбы «Nikon» Ирина.

— Сфотографируй, — пыталась хитростью вызвать подмогу Татьяна.

— Пленка кончилась!

И не крикнешь: я браслет золотой нашла!

Раскинув руки по морю, Татьяна потянулась ногой за находкой, цепко схватила сокровище пальцами. И с головой ушла в воду. Хватанула с пол-литра горько-соленого раствора, вынырнула с выпученными глазами, закашлялась и снова ушла вниз.

«Люди гибнут за металл», — подумала.

Умирать не хотелось. Однако даже под страхом смерти не выпускала находку, боролась с морем, не желающим отдавать сокровище. Браслет всей дорогостоящей тяжестью тянул в нейтральные воды. Татьяна норовила уволочь его на берег. Она поплавком выскакивала на поверхность, хватала воздух и снова погружалась в пучину, по дороге засасывая в себя целебно йодированную воду.

Ногу со скрюченными в захвате пальцами начала сводить судорога.

«Держать! — стиснула зубы Татьяна. — Держать!!»

Вопреки команде нога, пронзенная болью, выронила добычу. И тогда Татьяна, впервые за сорок лет жизни нырнула. Да не просто камнем ушла под воду, молниеносной щукой метнулась к цели.

Не успел браслет коснуться дна, как был схвачен.

Еще неизвестно, чем бы закончилась золотая лихорадка, кабы не Ирина. Она, наконец-то, заметила странности в купании подруги, которая больше находилась в глубинах, лишь изредка судорожно высовываясь оттуда. Ирина бросила на произвол судьбы фотоаппарат и вырвала утопающую на безопасное место. Где обратила внимание на кулак, в коем подруга что-то подозрительно зажимала.

— Что у тебя?

— Пошли домой! — шепотом потребовала Татьяна.

— Покажи?

— Не ори ты, заполошная! Рвем отсюда скорее!

Кое-как утащила подругу с пляжа.

Покажи ей сразу браслет, завопила бы так, с ее-то горластой эмоциональностью, что полпобережья сбежалось на крик. Кто-нибудь, как пить дать, пустил бы в ход загребущие руки с требованием: «Мое!»

С того дня Татьяне тоже было о чем беспокоиться, собираясь на пляж. Куда девать браслет? Не в купальник ведь засовывать. Кстати, пробовала. Слишком большой — выпирал, хоть на груди спрячь, хоть ниже пояса. И выскользнуть может. Выход нашла, вспомнив фильм «Бриллиантовая рука». Надела на руку и перебинтовала толстым слоем. Как рану. А так как по толщине ее запястье значительно уступало рэкетирскому, повязка располагалась у предплечья. Теперь купалась с «раной» вместе.

Если, конечно, этим оздоровительным процедурам не мешала Ирина. Она постоянно бросала на подругу «Nikon». Сама ныряла до красноты в глазах. И рыла носом дно, обшаривала руками — вдруг еще золото бесхозно валяется. Может, рэкетиры срывали его с себя и швыряли в воду для приметы — вернуться к морю на следующее лето?

Татьяна в благодушном настроении грелась на солнышке, непроизвольно каждую минуту ощупывая золотого тельца под бинтом. И мечтала под дуновение жаркого ветерка о применении свалившегося на нее со дна морского богатства.

Нет, на лом сдавать не будет. Есть знакомый ювелир, должен купить. На вырученные деньги можно сапоги справить, платье вечернее, колечко с брюликом. С виду скромненький камешек, но вдруг вспыхнет дорогим огнем…

…Мечты Льва Степаныча оставались неизменно плотскими — кошка.

Война за любовь продолжалась. Даже кухонный стол пострадал в боях, получил в один момент порцию воняющей злобой жидкости. После чего, как до этого кровать, диван и кресла, был перенесен в запретную для Льва Степаныча комнату.

Кошку накормили антисексом, она перестала реагировать на призывы самца. Льва Степаныча противосекс не брал.

— Я его своими руками кастрирую! — кричал хозяин кошечки.

Опасаясь самосуда, хозяйка прятала ножницы и даже щипчики из маникюрного набора.

Лев Степаныч все же уловил момент, когда хозяин побежал в туалет, а дверь в «девичью» оставил в спешке открытой. Кот вбежал к прелестнице. А там облом. Эта вертихвостка в мгновение ока взлетела на шкаф, с него — на карниз для штор. Лев Сепаныч относился к породе равнинных котов. Даже стол для него был Эверестом. В приступе гнева еще мог заскочить на эту вершину, но не более…

И вот — две недели он изнывал от желания продолжить род, днем и ночью искал возможности для этого дела, наконец, достиг предмета страсти, а она…

Обуреваемый злобой на весь белый свет, Лев Степаныч запрыгнул на монитор компьютера. На экране сыпались в «стакан» кубики тетриса. Картинка кота не интересовала… Он раскорячился в туалетной позе…

Внимательный читатель может обвинить автора в эксплуатации темы «кошки и телевизоры», — в одном моем рассказе кот справил нужду на телеприемник. Однако дело здесь сложнее. Давно замечена неприязнь некоторых кошек к мониторам. Может, они, по природной своей сущности, дьявольщинку в них чуют?

Как бы там ни было, Лев Степаныч, оказавшись на дорогостоящем мониторе, корпус которого дырчатой поверхностью походил на дуршлаг, выдавил из себя добрую порцию жидкой мести.

…Татьяна ехала с моря в мечтах о реализации морских сокровищ. Не забывала и о любимце. «Буду Льва Степаныча исключительно его любимой говядиной кормить…»

Хозяина монитора Татьяна застала в малосознательном состоянии:

— «Сони»! — в прострации рвал на себе волосы. — 19 дюймов по диагонали! Гарантия только что закончилась! «Сони»! 19 дюймов по диагонали!.. Убью!!!

— Режь! — Татьяна сунула под нос пострадавшему портняжные ножницы.

— Ты что? — отпрянул хозяин накрывшегося монитора.

Татьяна полоснула ножницами бинт, сорвала браслет.

— Хватит?

— Да! — жадно схватил золото потерпевший.

А Лев Степаныч, увидав хозяйку, забыл про подлых кошек и бесовских компьютерах. Бросился к ней.

— Ах, ты мое сокровище! — прижала Татьяна к груди кота. — Соскучился, бедняга.

— Все бы так скучали, — сказал потерпевший, примеривая браслет. — Но мы на Степаныча не в обиде.

 

БЛИН ГОРЕЛЫЙ

У молодых во все времена острее острого проблема, где пообщаться без свидетелей. Затупляя ее, Леха Петрейкин однажды влип в историю с физикой летающих тел.

Молодой и свободный на все четыре стороны Леха познакомился с такой же беззаботной Маргаритой. Почти по Булгакову получился роман. Даже с полетами в ночи. Отличие от оригинала, Маргарита булгаковская, окрыленная чудодейственной мазью, вверх устремилась, Петрейкин без всякой мази камнем вниз ухнул.

Лехина Маргарита работала компьютерной машинисткой в газете.

— Дятлом, блин горелый, стучу весь день! — повествовала о трудовых подвигах. — Эти всякую дребездень левой пяткой накарякают, а я, блин горелый, долблю!

Пальцы у нее были с коротко остриженными ногтями.

Летним вечером персонажи нашего романа гуляли близ волн Иртыша и целовались. По берегу в кустах много укромных от любопытных глаз мест. Но совсем укромных, увы… Город как-никак, не глухоманная деревня. Зато пиво на каждом шагу. Наша парочка на «Джин с тоником» налегала. Поцелуются-поцелуются, вылезут из кустов и еще по баночке опростают. Помечтают про себя, вот бы где-нибудь в номере отеля оказаться. С мягкой мебелью и белоснежной ванной. Или стемнело бы скорее…

В сумерках купили бутылку вина и с ней наткнулись на сооружение недостроенное. Здоровенное. И уступом. Высоченный второй этаж фигушкой торчал из первого. Что-то спортивное возводили, да передумали. Влюбленные забрались на крышу первого. Глядь — металлическая приставная лестница на второй ведет. Длиннющая, как у пожарных.

— Полезли, блин горелый! — Маргарита смело предлагает.

— Вперед! — без сомнений поддержал Леха.

Верхолазами взлетели. И на секунду про поцелуи с вином забыли. Картина открылась… Как в песне: «Внизу не встретишь, как ни тянись… десятой доли таких чудес». Иртыш слева направо движется. В обратную сторону пароход, огнями усыпанный, течение преодолевает. Музыка с него распространяется. На острове костер темноту веселит. Вдали противоположный берег утыкан домами с освещенными окнами. Люди после трудов праведных ужинают или телевизор смотрят. Самолет с неба валится на посадку. А вверху — звезды…

А внизу — ни одного свидетеля.

Посреди крыши была оборудована стоянка современного человека. Ящики для сидения, дверь для лежания… Можно лунный загар принимать. Хотя в ту ночь от луны один огрызок остался.

Зато звезды… Почти рядом.

— Во! блин горелый! Как в горах! — Маргарита в небо загляделась…

— Только корабли под боком плавают…

— Эх, на корабль бы сейчас! Отец мой капитаном лесовоза ходил, пока флот не сократили. Летом меня в рейсы брал. Один год матрос у него работал, весь, блин горелый, татуированный. Зек бывший. Места пустого на коже не найти. Ноги, руки, грудь — сплошняком живопись… Русалки, розы, тигры … Влюбилась я в дядьку…

— А на заднице что?

— С чего бы он, блин горелый, передо мной заголялся? Мне пять лет всего было.

— Раньше на одной полузаднице топку изображали, на другой — кочегара с лопатой. При ходьбе мультик получался: кочегар в топку уголь швыр-швыр, швыр-швыр…

— У этого во всю грудь церковь с куполами… Я у отца авторучку стяну. Дом себе на животе нарисую, тигров на ногах… Каракатицы, конечно, получались… А про задницу не ты первый, блин горелый, интересуешься. Я ведь на повара училище закончила, отец устроил на теплоход, капитан которого и спрашивал про задницу того матроса. Свою тоже, особенно спереди, хотел показать. А мою, чуть мимо идешь, норовил щипануть. Очень рвался на десерт меня потреблять…

— И что?

— Зачем мне такая дребездень! Послала в переднюю часть его задницы и ушла посреди рейса.

«Серьезная девушка, — оценил Леха. — И готовить умеет. Может, жениться на ней?»

— Капитан старый был?

— Нет, блин горелый, лет тридцать пять.

«А начни она заголять свой задик, плавала бы и плавала припеваючи. Молодец девка!»

Принципиальность Маргариты решительно понравилась Лехе. До этого ни разу не задумывался о семейной жизни и вдруг… Может, красота окружающая и близость к звездам подействовали романтически-категорически… И гены сбрасывать со счета нельзя. Отец и мать познакомились под перестук колес вагона, по выходу из коего стали ячейкой общества. Брат Николай еще кудрявее отчебучил…

Он старшим лейтенантом тогда на танковом заводе служил. На закате советских времен отправили в командировку к черту на кулички, в Казахстан. Дело военное, никто «хочешь — не хочешь» не спрашивает. Старлей на приказ командира сказал: «Есть!» — и вперед. А впереди, в предгорном Казахстане, в бюро пропусков, сержант противоположного пола сидит. Документы Николаю оформила, парой фраз обменялись.

Как уж там объяснят психологи от секса и философы от любви этот случай — не знаю, только жахнула в сердце старлея любовная стрела толщиною в копье. За какие-то десять-пятнадцать мимолетных минут втюрился по самую макушку. Перед сном понял: без сержанта хана… Надо жениться. Стоит перед глазами, из головы не выходит.

Времени на тщательную подготовку операции не было ни грамма. Командировка относилась к разряду стремительных: раз — «прибыл», два — «убыл». Между ними с гулькин нос. Если отложить решительные действия на потом и начать тянуть тысячекилометровую резину под названием «любовная переписка», какой-нибудь ухорез обязательно уведет невесту.

Посему Николай не стал предаваться пустопорожним мечтам, придавливая подушку щекой, а быстренько соскочил с кровати и узнал, как обстоит дело с ЗАГСом в данном ауле. Обстояло ровным счетом никак. Уполномоченный государством на свершение акта бракосочетания находился за перевалом в более солидном ауле.

На следующий день Николай рванул за перевал. В этой глуши всего полтора рейсовых автобусов ходило, и те по причине непогоды стояли на приколе. Старлей, используя служебное положение, поехал на танке. А что мелочиться, когда вопрос жизни и женитьбы решается?

Перемахнул перевал. На подступах к аулу аксакал на камне сидит, бородка козлиным клинышком, малахай на голове.

«Где, дедушка, сельсовет?» — высунулся танкист из люка.

Аул внизу как на ладони лежал. Дома, сады и огороды.

«Мал-мала покажу», — оживился аксакал.

Указал палкой на сельсовет, дом председателя колхоза, парторга. Всю верховную власть выдал с головой. И говорит:

«Дави всех к едреновой маме».

Похоже, еще тот басмач был в молодости.

Николай к сельсовету подрулил. Заходит вовнутрь. Так и так говорит председателю-казашке. Та и слышать не хочет за перевалом бракосочетанием заниматься. Николай, надо отметить, не очень представительно выглядел. В комбинезоне. Никаких погон со звездами. Почти как тракторист. Начал он умолять-упрашивать. Да как!!. Огонь любви из глаз пышет, лазером прошивает.

Только не чиновничье сердце.

— Что я зря на танке приперся?.. — бросил Николай последний аргумент.

И пробил преграду.

Председатель на крыльцо выскочила, увидела грозную машину с дулом, настроение сразу переменилось.

— Совсем нетерпеж что ли? — захихикала. — Давай лучше у нас кызымочку тебе найдем?

— Некогда искать, командировка ек.

Вооружился Николай государственным человеком, а на перевал туман пал, того и гляди — ухнет танк в теснину. Председатель Аллаха начала вспоминать. Домой запросилась.

— Главное в танке что? — кричит Николай дорогому пассажиру.

И сам отвечает:

— Главное в танке в штаны не наложить!

Приехали они целыми и невредимыми к дорогому сержанту. Тут выяснилось, старлей еще не посвятил его в замысел по созданию семейной ячейки.

Уже и печать есть, книга регистраций заложена пальцем в нужном месте, а вторая половина ячейки, вспыхнувшая девичьим румянцем, только получает предложение стать невестой, мгновенно переходящей в жену.

— Ой! — хлопает глазами. — Мама ругаться будет, спроситься надо…

— Некогда! — Николай торопит.

На его счастье, подруга невесты, тоже сержант бюро пропусков, говорит:

— Соглашайся! Там видно будет!

Лазерный луч в глазах старлея на этот раз сокрушительно действовал.

— Хорошо, — прошептала невеста в погонах.

Шампанское они распили вместе с председателем в юбке, а вот брачной ночи не последовало. Чмокнув жену в щечку, старлей ринулся в другой пункт командировки — в Москву.

Лишь через пять дней, когда вся военная часть и аул за перевалом на десять рядов обсудили заполошную женитьбу старлея, гадая — приедет за невестой или надул ее? — Николай нагрянул устраивать брачную ночь…

Такой у Лехи боевой брат.

— Плов готовить умеешь? — спросил Леха Маргариту.

— Че его, блин горелый, делать. Из баранины в казане исключительный получается! Особенно на природе…

— Торт «Наполеон»?

— Без базару.

— А брюки слабо сшить?

— Если подружка скроит.

— Носки вязать? — продолжал экзамен Леха.

— Даже кальсоны, блин горелый, тебе мохеровые без проблем.

«Такую жену можно иметь, — подумал Леха. — Хватит уже по кустам зажиматься».

— Выходи за меня замуж, — предложил.

— Только что, блин горелый, два раза выходила, — захихикала Маргарита.

— По-настоящему.

— А мы че игрались?

— Хватит по крышам лазить, — начал приводить доводы в пользу семейной жизни Леха. — Мне уже 22 года, а тебе?

— А здесь ничего, — закокетничала Маргарита.

— У моего дядьки в районе сеновал, с него тоже звезды хорошо глядеть. Тебе-то сколько лет?

— Двадцать, — перестала кокетничать Маргарита. — Старуха, блин горелый! Какое тут замужество? Во! спутник летит!.. Хотя можно и попробовать.

— Где-где? — пытался найти плывущую звездочку Леха.

И не нашел. Но не расстроился.

— Не пора ли нам пора? — спросил невесту.

Тут-то и пришло время расстроиться. Леха обошел всю крышу по периметру. Лестницы не было. Прыгать без парашюта — самоубийственное дело. Высота — частей тела внизу не соберешь. Метров десять лететь. Соломки, конечно, никто не подстелит.

— Нету нигде, — доложил невесте.

— Во! дребездень! — захохотала Маргарита. — Будем спать здесь.

— Я че тебе горный орел на вершине ночевать?!

Леха снова начал обход крыши. Он хотел вниз, где еще автобусы вполне возможны, не надо тратиться на машину.

— Кто-то утащил лестницу что ли? — недоумевал Леха.

Маргарита вела себя беспечно, несмотря на предстоящую семейную жизнь.

— Во! блин горелый! — размечталась лежа на двери. — Будь у тебя «сотовичок», пожарных бы вызвали. У меня есть знакомый! Один раз ключи потеряла, родители в деревне гостили, он выручил. Лестницу выдвинули с машины, через балкон залез.

— Будь у меня «сотовичок», — заметил Леха, — я бы по крышам не лазил, как кот мартовский. А с пожарником что — любовь крутила?

— Во, блин горелый! еще спутник! — такнула в небо пальцем Маргарита.

— Если такая глазастая, лучше бы лестницу искала.

— Мне и здесь тепло, темно и комары не кусают. Утром рабочие придут и спустимся.

— Рабочие здесь забыли, когда были. А мне на работу утром.

Леха все-таки не был на все четыре стороны свободным. С одной стороны подпирала строительная фирма.

— Черт с ней, с работой, блин горелый!

Маргарита стала какой-то совсем беззаботной. Звезды что ли дурно влияли? Дескать, все это мелочи перед вечностью.

Вглядываясь в темноту у стен, Леха нагнулся… Голова, потяжелевшая от дум о женитьбе, перевесила ту часть, откуда ноги растут, Леха по бабьи вскрикнул «ой!» и полетел…

В полете увидел лестницу.

Ларчик с пропажей просто открывался: крыша была с выступом, и край лестницы упирался в стену под ним. Наши влюбленные, разогретые винными и эротическими градусами, торопясь в места без свидетелей, не обратили внимание на особенность расположения лестницы.

Она стояла на прежнем месте, тогда как Леха летел. Но, как уже говорилось, в отличие от булгаковской Маргариты, не был чудодейственно смазан, летел кирпичом. Ожидая костоломный удар, обречено подумал: «Отженился!»

Вышло мягче, поторопился Леха ставить крест на семейном будущем. Плюхнулся не на голую крышу первого этажа, а на тюки со стекловатой.

Но не успел обрадоваться продолжению жизни, как покрылся страшно чесучей трухой. Кожу по всей протяженности охватил нестерпимый зуд.

— Во! — услышал сверху, — еще один спутник!

«Ну, дребездень! — подумал Леха. — Тут насмерть убьешься, а такая жена, блин горелый, и не заметит кончины!»

Спрыгнул со стекловаты и, чухаясь с головы до ног, заторопился подальше от женитьбы… Пока автобусы еще ходили.

 

ПЕДАГОГИЧЕСКАЯ ПОЭМА

Куда ни плюнь — противоположности ведут борьбу за единство. Плюс с минусом не усидят на своих местах. Так и тянет разномастные полюса схлестнуться. И не чайку попить, а чтобы пыль до потолка. Каждый норовит единство своим знаком покрыть.

Отец Елены Владимировны дома все, что касалось забить, отпилить, покрасить, побелить, играючи делал. Щи, борщи и брюки пошить — тоже с большим удовольствием. И за праздничным столом не скучал — гитарой и песнями развлекал народ…

Отец Антона Александровича ничего тяжелее ложки по дому не поднимал. Жена в медовый месяц нацепила на ненаглядного табличку «НЕ КАНТОВАТЬ», и он, руководствуясь строгим запретом, с радостью уселся в кресло. Проблемы гвоздей или чего другого по хозяйству решались энергичной мамой Антона Александровича. Папа знать не знал и ведать не хотел, что откуда берется.

С таким-то тяжелым прошлым Елена Владимировна и Антон Александрович потянулись к семейному единству. С квартирой, дитем и котом Барсиком.

Яблоко от яблони под елку не упадет. У Антона Александровича душа и руки к домашнему труду категорически не лежали. Елена Владимировна решительно была настроена привить их к молотку и другим инструментам.

Днем и ночью вела прививочную кампанию. Про ночь говорить не будем — не знаем, что и как применялось в спальне для приживления черенков трудолюбия, хотя можно догадаться о коварной тактике интимных методов женского единоборства. Дневным оружием были крики, швыряние чашек на поражение и даже рукопашные схватки.

Барсик — скотина благодарная — держал сторону Елены Владимировны. Хозяйка кормила, гладила, вычесывала излишки шерсти.

Хозяин не чесал, не кормил и обижал хозяйку. За что его любить?

Кот драл когтями любимое кресло Антона Александровича, вытаскивал из его туфель стельки. Конечно, получал за это. Был случай, Антон Александрович так заорал, сунув ногу в жидко загаженный котом туфель, что у Барсика лапы отнялись.

Барсик зализал раны и перешел на партизанские методы войны. Как только в квартире появлялся Антон Александрович, он исчезал. Где ухитрялся спрятаться в двухкомнатной квартире — по сей день остается загадкой. Однако все попытки разъяренного Антона Александровича найти «гнусную тварь» ни разу не увенчались плачевными для Барсика последствиями. Он растворялся бесследно, успевая до этого напакостить хозяину в душу и другие места.

Елена Владимировна, что неудивительно с ее воспитанием, любила эстетику. Однажды купила зеркало для прихожей. В ажурной металлической раме.

— Повесь, — попросила мужа.

— Сейчас все брошу! — последовал ответ.

После чего началась борьба противоположностей за зеркальное единство.

Объект раздора стоял посреди прихожей, бесстрастно отражая противников. Рядом в боевой готовности лежали молоток, пробойник, шурупы…

Время от времени Елена Владимировна включала «оральник».

— Я замужем или так себе? — гвоздила супруга. — А ты, значит, для сигаретной вони в доме?! Попробовала бы я не приготовить обед!

— Как ты достала с этим зеркалом! — в гневе мог схватить молоток Антон Александрович и запустить его в яблоко раздора.

Будь Барсик барсом, он давно бы загрыз хозяина. А так приходилось наносить ответные удары исподтишка. Например, ароматически пометить подушку Антона Александровича. Тот, в предвкушении постельного блаженства, когда, наконец-то, можно растянуться во всю длину и послать дневной суматохе воздушный поцелуй, нырял под одеяло и тут же пробкой вылетал обратно.

— Задушу! — метался из угла в угол, оскорбленный вонючим действием. — Своими руками!

Он переворачивал вверх дном квартиру в поисках кота-пакостника, дабы садистки насладиться его кончиной. Но Барсик ухитрялся бесследно исчезать в 53 метрах общей площади… Были у него партизанские захоронки…

Что касается разбитого зеркала — на его месте вскоре появлялось точно такое же. Борьба за единство не прекращалась.

Стоит сказать, имелся у Антона Александровича дружок Валера Постников, который часто повторял в мужской компании:

— Мужики, не занимайтесь галиматьей с перевоспитанием жен! Горбатого только ломом по чердаку исправишь! Столько баб вокруг, а у вас, что ни семья — педагогическая поэма. Вцепитесь в одну юбку, как в соломинку, и ноете: когда из нее человека сделаю? Да идет она и пляшет, если ни ума, ни фантазии. Че ее перекраивать? Выбирай другую и наслаждайся жизнью.

«Логика есть, — делал анализ теории Антон Александрович. — Не все ведь вяжутся: „Прибей! Отпили!“ А с другой стороны — Валера сам четырех жен сменил. Может, лучше зеркало повесить?..»

Елена Владимировна тоже размышляла по данному поводу. Как-то посмотрела передачу «В мире животных», после нее запала в душу статистика из жизни братьев наших зверских. Оказывается, стоит некоторым водоплавающим создать идеальные условия в водоеме, как сплошняком начинают рождаться мужские особи. В комфорте, что ни приплод — одни самцы. Картина имеет обратную математику, когда водоем напрягают экологией и бескормицей. Чем хуже, тем больше поголовье пополняется за счет юных самок. В критические периоды наблюдается взрыв рождаемости будущих мам, тогда как самцов: раз-два и обчелся.

«Наша страна, — думала Елена Владимировна, — водоемчик отнюдь не благоприятный! Того и гляди последние мужики вымрут».

Размышлять-то она размышляла, но зеркало по-прежнему стояло в коридоре.

— Давай повешу! — вызвалась однажды подруга. — Два года об него запинаюсь. У меня перфоратор есть.

— Я и сама могу. Только никуда не денется — повесит. Правда, Барсик?

При упоминании хозяина Барсик бежал прятаться.

И все же настал победный час, Антон Александрович взял в руки пробойник и молоток.

Елена Владимировна с секундомером в руке радовалась, глядя на трудовой процесс. Пятнадцать минут ушло на отверстие, еще пять — забить пробку и вкрутить шуруп.

— Хорошо, когда мастер в доме! — полюбовался на себя в зеркало по окончанию работы Антон Александрович.

Впервые за последние годы в присутствии хозяина высунул из укрытия нос Барсик.

За ужином счастливая Елена Владимировна выставила чекушечку «мастеру». И когда он расслабился от принятого на грудь, ласково пропела:

— Антоша, я купила зеркало для ванной, повесь, а…

— Не сейчас ведь? — сказал Антон Александрович. — Как-нибудь на досуге…

На этих многообещающих словах Барсик прыжком взлетел на подоконник, не раздумывая, сиганул с третьего этажа и куда глаза глядят понесся от борьбы противоположностей за единство зеркал.

Он понял, педагогическая поэма не закончится никогда.

 

ВОДКА С СОДОВОЙ

В то распрекрасное время Владимир Петрович Мошкин был желторотым молодым специалистом. Отправили его с зубрами ракетного дела в командировку на полигон Капустин Яр. В пятницу вечером двинули ракетчики в кафе «Уют».

Где Мошкин познакомился с рецептом водки с содовой. Технология имела следующее содержание. Наливается полфужера водки (в тот вечер заказали «Пшеничную»), открывается бутылка минералки и четырьмя пальцам берется под горлышко. Пятый — большой — плотно закрывает отверстие. Закупоренный таким образом сосуд пару-тройку раз энергично встряхивается. Отчего газированная жидкость начинает бешено искать в бутылке пятый угол. В этот взрывной момент палец-клапан чуть приоткрывается, сама себя распирающая минералка, почуя слабину, устремляется на выход, который уже нацелен в бокал. Мощная струя воды и газа с шипением вырывается на волю и динамическим ударом вбрасывает в веселые градусы минеральную добавку.

Не хуже сифона агрегат получается. И всегда под рукой.

Хотя не так элементарно, как у сифона: нажимай да пей. Сноровка нужна. Поначалу у Мошкина выходило «обливай, кого попало». Доведенная до взрывоопасного состояния «содовая» била в брюки, в декольте дамам, техруку Шухову в глаз. С головы до пят мокрый Мошкин — благо на улице плюс тридцать и в кафе не меньше — упрямо продолжал укрощать струю, он должен был напоить товарищей модным напитком собственного исполнения.

Наконец, набил руку на оптимальное взбалтывание, четкое управление клапаном и струей, которая стала бить точно в центр фужера, а не в физиономии соседей.

Отмечая обретение полезного рукомесла, Мошкин, на радость компании, заказал от себя лично бутылку «Пшеничной».

Не подумайте — ракетчики все внимание сосредоточили на водке с содовой. Они танцевали, наперебой вспоминали рыбалки, которые в этой местности были — не описать пером!

Черную икру здесь измеряли литрами, ели ложками, покупали за спирт тазами. В своей жизни Мошкин всего один раз употреблял данный деликатес. В бутербродном исполнении. Тот по плотности расположения икринок походил на доминошный «камень» два-два. Посему наш герой не мог уразуметь фантастику, как в наше время можно икру есть ложками из тазов. Купчина-золотопромышленник мог наворачивать ее так в прошлом веке. Или какой-нибудь князь…

— Мы раз поехали на рыбалку на моторке, — еще больше ошарашил Шухов, — причалили к берегу, бутылку достали. Перед рыбалкой перекусить не грех. Вдруг видим: на другом берегу мужик из штанов выпрыгивает в нашу сторону. Кричать через реку — не докричишься. Он семафорит что-то руками-ногами. Стали приглядываться. Дурдом какой-то. То ли от рожденья клоун, то ли жизнью пришибленный. Лет сорок мужику, он оскалился, уши двумя руками оттопырил и теребит. «Надрать нам, что ли, грозится?» — гадаем на его ужимки. Потом язык начал показывать. Вывалил его до основания, как собака загнанная, и машет головой. Мы даже в бинокль посмотрели на эту канитель. «Не в себе человек, — думаем. — Явно мозги набекрень». Он язык убрал, начал по горлу себя колотить ладонью со зверской физиономией. «Че это, — говорим, — он нас пьяницами обзывает? Всего-то две бутылки на пятерых выпили». И только когда он два сазана, килограммов на пять каждый, притащил к воде и замахал рыбинами в нашу сторону, Большаков все понял: «Не обзывается вовсе. Показывает, сердешный, что горло пересохло, уши опухли, так выпить хочется».

Оказывается, дружки-приятели утром оставили мужика за сторожа, сами уплыли на лодке за опохмелкой и пропали. А он один-одинешенек на острове без плавсредств. И голова раскалывается. За бутылку спирта тазик икры набузовал. «Ой, спасибо, мужики, — забегал вокруг нас, — не дали умереть». И что вы думаете, сделали мы с икрой? Если и съели, то процентов десять. Остальные девяносто в воду на обратной дороге…

— Как! — чуть не упал со стула Мошкин. — Протухла?!

— Зачем. От греха подальше. Попадись рыбнадзору — он за икру все бы конфисковал: снасти, ружья, моторку — да еще в КБ телегу накатал.

— Надо было слопать! — не мог прийти в себя от такого расточительства Мошкин.

— Не дай Бог, икрой объесться!

— Я бы съел!

— Завтра предоставим такую возможность.

— Не может быть?

— А то.

…Мошкин, дело молодое, перед сном обычно предавался эротическим фантазиям. После кафе мечты носили более дефицитный характер. Засыпал в сладком предвкушении поглощения икры ложками.

И первое, что пришло утром в голову под звон будильника, — мысль о предстоящей царской закуске. Только после этого вспомнил про задание — купить хлеба на всю компанию.

— Чтобы икру заедать, — говорил Шухов.

— Лично я не буду вкус хлебом портить? — сказал Мошкин.

Голова у него, несмотря на выкушанные накануне объемы водки с содовой, не болела. Владимир Петрович пока находился во младенческой стадии потребления алкоголя, когда нет похмельной отдачи. Наивный организм еще пребывал в надежде на благоразумие хозяина, не махнул на него рукой и тщательно перерабатывал сивушные масла. Голова не трещала, как у мужика-робинзона с икрой и сазанами. Хотя послересторанная легкость и некоторая заторможенность имели место.

Мошкин сунул руку под подушку и обомлел. Схватил брюки со стула и заскрипел зубами.

«Свистнули!» — панически вспыхнуло в голове.

И тут же погасло.

Голова с облегчением вспомнила, что кошелек был предусмотрительно спрятан вечером в чемодан и сдан под надзор в камеру хранения.

От сердца паника отлегла.

Чтобы через 15 минут налечь пуще прежнего.

Мошкин до последних носков перерыл чемодан. Кошелек отсутствовал.

А в нем, ни больше, ни меньше, 164 рубля командировочных — сумма, соизмеримая с месячным заработком, и билет на обратную дорогу. Экономический удар, равнозначный катастрофе. И впереди месяц командировки. Мошкин побежал к администратору, та позвонила в милицию.

Милиционер был дюжий, ражий, с полковничьей статью, но капитан.

Цепким взглядом окинул место преступления и начал расследование кражи.

— Сколько пропало денег? — спросил с полковничьей строгостью.

Мошкин назвал размеры финансовой трагедии.

— Спиртные напитки употребляли накануне?

— Три рюмки, — изрядно покривил душой потерпевший.

— Какой алкоголь принимали? — продолжал опрос капитан.

— Водку с содовой?

— Это что за отрава?

Мошкин рассказал рецепт. Милиционер хмыкнул.

— Кого подозреваете в содеянном?

Мошкин никого в нем не подозревал, хотя вспомнил, что вечером, когда упаковывал кошельком чемодан, в номере присутствовал один жилец. Будучи простым инженером, Мошкин попал в номер массового поселения, где стояло 6 кроватей. Сожители незнакомые, посему Мошкин и прибегал к услугам камеры хранения. Но, изрядно нагазированный водкой с содовой, упрятав кошелек в чемодан, сразу не закрыл и не сдал его под охрану. Ходил умываться, заглядывал в номер к Шухову. У подозреваемого было время на совершение грабежа.

И как только он появился на месте преступления, капитан взял в оборот. Записав фамилию, другие данные, приступил к допросу:

— Вы видели, как гражданин прятал кошелек в чемодан?

— Нет, — ответил подозреваемый, еще не понимая, к чему клонит милиция.

— Гражданин был пьяный? — указал на Мошкина капитан.

— Не сказать чтобы, — с улыбкой уклончиво ответил подозреваемый, — все хотел научить меня делать водку с содовой.

— Сколько было денег в кошельке? — будничным тоном спросил капитан.

— Откуда мне знать? — растерялся подозреваемый.

— Зачем открывали чемодан в отсутствии владельца? — на этот раз капитан, отбросив сантименты, спрашивал как в тюремной камере.

— Ничего я не открывал, — начал понимать суть происходящего сосед Мошкина и побледнел.

— Потерпевший утверждает, за время его отсутствия чемодан изменил местоположение.

— Он загораживал проход, я убрал в сторону.

— В каких купюрах были деньги в кошельке? — капитан, коварно расставляя мины, вдруг снова заговорил простецким тоном.

— Наверное, бумажными, — ответил подозреваемый.

— Пожалуйста, не умничайте, — предупредил капитан. — Разрешите посмотреть ваш кошелек?

В этот момент в номер заглянул Шухов.

— Ты хлеб взял? — спросил Мошкина.

— У меня деньги сперли, — трагически сказал потерпевший. — Я не поеду.

— Жалко, — посочувствовал Шухов. — Мы тебе привезем банку… — и осекся, посмотрев на капитана, — чего-нибудь.

Подозреваемый то взволнованно садился на свою койку, то вставал.

— Из номера никуда не выходите, — взял с него «подписку о невыезде» капитан и направился с Мошкиным в камеру хранения.

Обнаружив в чемодане пропажу, Мошкин сдал его обратно под охрану. Раз пошло такое воровство, могут и без носок оставить.

Капитан внимательно осмотрел замки чемодана на предмет вскрытия отмычкой. Следов взлома не обнаружил.

— Откройте, — предложил потерпевшему.

Мошкин открыл.

— Я на сто рядов перерыл… — заверил он.

Капитан засунул руку вовнутрь и… вытащил пропажу из-за подкладки.

— Ваш?

— Мой, — виновато ответил Мошкин.

— Молодой человек, — по-отечески посоветовал капитан, — никогда не булыжьте водку. Великий Менделеев не зря учил: в ней должно быть именно 40 градусов. А вы поганите продукт всякой пошлостью! Фугуете туда пузыри с содой!

— Лучше вообще одну минералку пить, — самокритично заявил Мошкин.

— Вам виднее, — сказал капитан.

Но вечером Мошкин опять лихо пускал струю «Боржоми» в «Пшеничную».

— Пошли ко мне, — позвал его после рыбалки Шухов, — мы тебе икры целую банку привезли.

— Половина, — собираясь на икру, сказал Мошкин зря подозреваемому соседу, — твоя. В качестве морального ущерба.

— Да ладно, — ответил тот. — Спасибо.

Банка оказалась баночкой из-под детского питания, граммов на 50.

— Я думал, литровая, — разочаровался Мошкин.

— Больше не получилось, — сказал Шухов, довольный удавшейся шуткой, — рейд у рыбнадзора, побоялись.

Мошкин хотел поначалу всю баночку отдать мнимо подозреваемому.

После первой рюмки решил разделить деликатес по-братски.

После второй сказал: «А че там дробить? В следующий раз дам!»— и умял чайной ложкой царскую закуску один.

Без хлеба.

Запивая водкой с содовой.

И не объелся.

 

КАТАНКИ С ШАМПАНСКИМ

Зима в тот год от звонка до звонка лютовала. Не то что птицы — мысли на лету замерзали. В ожидании автобуса, до последних костей продрогнув, подумаешь мечтательно: «Эх, сейчас бы…» А дальше ни бэ, ни мэ, ни кукареку. Смазку в голове прихватывает, мыслительный процесс нараскоряку встает, впору паяльной лампой отогревать.

Посреди климатического катаклизма жена Тамара спрашивает у Владимира Петровича Мошкина:

— Катанки маме подошьешь? Прохудились на пяточках, жалуется — ноги больно зябнут.

— Надо подумать, — стал набивать цену мастер.

— Она за работу бутылочку шампанского обещала.

Мошкин быстро подсчитал: размеры его дневного заработка тянут меньше, чем жидкий гонорар, и взял отгул.

Первым этапом ремонта был поиск подшивочного материала. В подвале дома имелись кладовки. В мошкинской от прежнего хозяина всякий хлам валялся. В наследственных закромах Владимир Петрович откопал пару поношенных, но добротно катанных валенок. Экстерьер находки отличался жуткой расцветкой. Будто в зоопарке шерсть с кого ни попадя чесали. С верблюда клок, с козла куделю, с собаки жмень и еще черт знает с какого страшного зверя… Одно пятно рыжее, другое пегое, третье вообще серо-буро-коричневое… Кошмар! По всему видать, обувь производства военной поры. Когда не до эстетики в тылу, если пули на фронте туда-сюда свистят…

Мошкина данное обстоятельство не огорчило. Кто там будет тещины подошвы на предмет красоты разглядывать? С тестем давно разошлась…

Натирая шелковые нитки варом, Владимир Петрович приготовил дратву и «включил» шило.

Крепко припек мороз старушку, над любой копейкой от макушки до пят трясется, а тут шампанское посулила выкатить. Обещанное грело душу сапожника. Любил напиток аристократов. Через это работал качественно. Над каждой стежкой старался. Не гнал «быстрей-быстрей», абы как.

К приходу жены заканчивал ремонт первого валенка.

Тамара с 40-градусного мороза влетела раскрасневшаяся, счастливая — наконец-то попала в тепло. С легонькой ехидцей спросила, снимая пальто:

— Что, Данила-мастер, получается чаша?

— Полбутылки шампанского теща может выставлять! — с чувством сапожнической гордости подал «Данила» готовый валенок.

— О! — схватила супруга предмет ремонта. — Шик-моде…

И запнулась. Будто с разбегу в стену лбом врезалась. Во все щеки морозный румянец на раз схлынул с лица. В глазах, глядящих мимо Мошкина, вспыхнул ужас.

Мошкин повернулся за взглядом жены и забыл про шампанское. Матерки зароились на кончике языка.

«Данила»-сапожник свершил роковую оплошку. До того увлекся процессом, что, как закодированный, подошву для первого ремонтируемого валенка вырезал, распластав голенище второго тещиного. А пара пегих, военно-катанных из козла, собаки и других верблюдов, стоит в сторонке целехонькая.

За все время работы шилом ни полмысли не пролетело о неправильном цвете подшивки. Наоборот, Владимир Петрович пел над радикально черной дополнительной подошвой, ни грамма не подозревая о собственноручно сотворенной катастрофе. У тещи без того со здоровьишком завал, покажи раскромсанный валенок — враз дуба врежет. А новые купить в ту сумасшедшую зиму было бесполезно.

— Вечно ты сломя голову, как голый в баню! — кричала жена. — Как можно не отличить эту страхолюдину от маминого?! Как?!

Мошкин тупо смотрел на жену.

— Урод — в жопе ноги! — клеймила благоверная.

Приходилось безропотно соглашаться…

— Подшивай мои! — приказала. — Они, конечно, тоньше. Но нога у нас одна, авось мама не заметит подмены.

— А ты как? — сердобольно вякнул Мошкин. — Вся зима впереди, сплошняком морозы трещат!

— У тебя умнее есть варианты?

Таковых не имелось.

И спарить отремонтированный тещин с валенком жены бесполезно. Сразу видно — один толще.

Подшивая Тамарины тещиными, Мошкин о деликатесном вознаграждении не думал. Какое тут к лешему шампанское?

Хотя супруга больше не ругалась. Но потому, как гремела на кухне тазами, как швыряла в них мокрое белье, было ясно: внутри клокочет вулкан злости. Дабы не сгореть заживо, затеяла отвлекающим маневром стирку.

Покончив с валенками для мамы жены (Тамара на этот раз не восхищалась «шик-модерн»), Мошкин забеспокоился, душа прямо заныла: в чем супруга будет противостоять жутким морозам? Из зимней обуви остались одни сапожки на рыбьем меху. И тот искусственный. В таком обмундировании хоть запляшись на остановке: смерть ногам обеспечена. А они не только стройные, родные. Жалко. Любящее сердце подсказало: остатками тещиных валенок подшить козлино-собачью пару.

— Том, давай тебе эти отремонтирую?

— Делай что хочешь! — обречено прозвучало в ответ.

Дескать, если на роду написано нести тяжкий крест, выше судьбы не прыгнешь.

Подшив три валенка, Мошкин набил руку до виртуозности. Шило замелькало над военно-пегими, вскоре те обрели дополнительные подошвы. Владимир Петрович поставил отреставрированную пару на табуретку, полюбоваться итогом работы. Нет, руки у него из нужного места растут. Покрасить бы еще. Молодая женщина и будто со свалки… А завтра на работу. Да не на стройку штукатуром — в технологический отдел… Каким-то образом надо подводить пятнистую козлино-верблюжью поверхность под общий цветовой знаменатель.

На новую проблему заряженная голова — на то и существует у инженера, чтобы мыслить, — вспомнила про индийский сапожный крем, имеющийся в хозяйстве. Если им покрыть разномастную поверхность? «Разогретая до жидкого состояния вакса ровнее ляжет», — решил Мошкин. В плошке на газе растопил крем, тампоном нанес на рыжее пятно. Ура! Его как ни бывало. Рыжее стало черным.

Вдохновленный блестящим результатом эксперимента, Мошкин приступил к промышленным площадям покраски. Решительно поставил на газ металлическую банку с кремом. Под воздействием высокой температуры тот начал быстро переходить в жидкообразную фазу… Но не остановился в этом состоянии, как требовалось сапожнику, неуправляемо двинул дальше… Вспыхнул ярким пламенем…

Сажа, как из пушки, вырвалась из банки и заполнила хлопьями кухонное пространство. Перед глазами у Мошкина пала шевелящаяся темнота. Она затмила лампочку, шкафчики, весь белый свет. Каких-то 200 граммов в баночке, а сажи налетело хоть лопатой греби… Белоснежные паруса простыней и пододеяльников, развешанных для просушки, в мгновение приняли пиратский окрас. Малюй череп и кости и бери океаны на абордаж.

«Ё-мое! — подумал во мраке Мошкин. — Коряво получилось».

На взрыв прилетела жена. Увидела постельное белье, покрытое лопухами жирной сажи, с нарастающим воем выскочила обратно.

Мошкин услышал, как она плашмя упала на диван, сквозь рыдания простонала:

— Боже, чем я перед тобой так провинилась?! За что ты надел на меня этот камень? За что?!

«Так уж и камень!» — проворчал Владимир Петрович. Тем не менее, во весь голос не решился опровергать скоропалительный вывод жены. Обстоятельства требовали срочного спасения семейных ценностей. Вооружившись зубной щеткой, принялся снимать черные хлопья с постельных полотнищ. Технология оказалась верной. В первом приближении удалось счистить траурный налет.

Жену на экспертизу приглашать не стал. И так было яснее ясного — требуется перестирка.

Помыв пол в кухне, вернулся к основному занятию того, памятного на всю оставшуюся жизнь дня — валенкам. К счастью, крем не весь сгорел. «Данила-мастер» вовремя успел накрыть баночку тряпкой. Осторожно расплавил остатки и, щедро замазывая пятна, сделал пестрые валенки, катанные в суровые военные годы на основе зоопарка, черными.

И все-таки не в тот момент была поставлена точка в этой истории.

— Ну что? — спросил жену Мошкин-сапожник, когда на следующий вечер вернулась домой. Отреставрированная обувь на ней была по-прежнему идеально черной.

— Что-что? Сорвал рабочий день нашему отделу.

С мороза Тамара примчалась в верблюжье-собачьих, цвета индийской ваксы валенках на работу, разместилась в своем углу, и через десять минут сапожная вонь густо ударила в сотрудников. Даже те, у кого обоняние было забито насморком, начали задыхаться от газовой атаки.

Коллеги закрутили носами — откуда амбра прет? И как по команде бросились искать источник отравления атмосферы труда. Как-никак не казарма — кирзой благоухать.

Все углы обшарили, мебель перетрясли — нет причины отвратного запаха.

В сторону Мошкиной посмотрят, вроде оттуда тянет. И только плечами пожмут. На молодой женщине валенки. Не та обувь, чтобы солдатский вонизм испускать. И окно не откроешь, без того в помещении тепла каких-то 12 градусов. В пальто сидеть приходится. Только что без варежек.

Целый день сотрудники поминутно выскакивали в коридор за свежим кислородом. Какая уж тут производительность…

Но и это еще не точка в случае с «Данилой»-сапожником. Ее теща поставила, принеся обещанное шампанское.

— Совсем никудышняя стала, — пожаловалась, вручая презент зятю. — Хоть ты что делай — ноги день ото дня мерзлячее. В неподшитых катанках меньше зябли. Помру, видать, скоро.

Тамара вонзила в мужа испепеляющий взор, но удержалась пояснять маме: не здоровье изменилось в смертельную сторону, а толщина обуви.

Зверский взгляд не испоганил Мошкину аппетит.

«Больше бы таких „камней на шее“, — самокритично подумал, — из всякой безнадеги выход найду».

И выпил по данному поводу три фужера подряд. Не стал ждать Нового года. Шампанское шло как по маслу…

 

АРМЯНСКИЕ ЭКЗОТИКИ

На этот раз Коку Патифонова подвела страстишка: оказавшись у водоема — непременно лезть в оный с целью омовения. Спокон веку гнездились внутри Николая Петровича гены водоплавания, не давали спокойно посидеть на берегу. Приказывали: «Ныряй», — несмотря на холод и отсутствие санитарной чистоты.

Та давняя, еще в советские времена, командировка в Ереван носила прогулочный характер. Не требовала напрягать инженерные мозги и аппарат конструкторского мышления. В действие шла одна лишь мышечная энергия.

Коку с Мошкиным снарядили доставить в столицу Армении ящик с прибором. Сопроводить его в пути авиационном, сдать груз заказчику и — гуляй. За это начальник давал 3 дня на «разграбление достопримечательностей Еревана».

Друзей в те края судьба не забрасывала, хотелось поглазеть на армяно-кавказскую экзотику.

Началась она в гостинице, где Кока, зайдя в номер, обнаружил, что простыня на отведенной ему кровати не первой свежести. Невинность полотна кто-то накануне уже нарушал боками. Явно читалось отсутствие девственности. Однако кастелянша восприняла Кокины претензии как личное оскорбление:

— Зачэм, без совести ваша лица, не шистый? Где пешком кто спал? Ботинка и сапог на обгоняжки бегал? Все шистенько!

Ворча, достала другой комплект. Хотя гарантий, на нем никто накануне не почивал, Кока бы не дал. Может, вприпрыжку в обуви и не отдыхал, но в более спокойном виде — вполне. Только, как говорится, в чужой монастырь со своим уставом не суйся.

Попытались друзья еще раз сунуться. В Омске их предупредили: такое финансовое понятие, как сдача, в тех благодатных краях отсутствует. По принципу, что лишнее на прилавок попало, то пропало. Мошкин, считая себя мужиком с головой, решил перехитрить местный торговый колорит. Бутылка армянского коньяка 13 рублей стоит. Дал тика в тику 13. На что продавец говорит:

— У тэбя три рубла есть?

— Есть, — без задней мысли Мошкин протягивает.

Продавец навстречу бутылку вручает.

— А три рубля сдачи? — Мошкин напомнил.

— Какой такой сдачи?

— Цена 13 написано, я 16 дал.

— Нэт, это вчера был 13, сегодня — 16.

Подпортил друзьям вечер за коньяком.

На следующий день Кока с Мошкиным поехали «грабить» водные достопримечательности Севана. Менее, чем Кока, подверженный амфибиозной наследственностью, Мошкин, тем не менее, не сопротивлялся. Июнь, жара несусветная, тянуло не в музей, а подальше от него.

И опять экзотика произошла. На этот раз с автобусом. Купили на автовокзале билеты на Севан, едут. Вот озеро вдали нарисовалось. А вблизи — группа местных жителей на обочине. Останавливают общественный транспорт. Что-то водителю «гыр-гыр-гыр». И шумно садятся в автобус, который круто меняет направление следования. Мошкин покрутил головой минут пять, побежал к водителю.

— На Севан когда приедем? — поинтересовался.

— Нэ едэм!

— Как нэ едэм? — Мошкин от неожиданности заговорил по-армянски.

— Нэ едэм! — подтвердили только что севшие местные жители. — Дорога нэт!

В автобусе было три хохла, такие же ротозеи экзотик, как наши друзья.

— Останавливай! — кричат. — Нам на Севан!

— Мы заплатили за билеты! — завозмущался Кока. — Куда дорога девалась? На автовокзале была.

Местные ничего не знают. «Нэт!»— и баста.

Пришлось выходить со своим уставом из чужого монастыря и добираться самостоятельно.

На озере опять достопримечательность. Холод среди жаркого лета. Будто Севан родной брат Байкалу. Оказывается, купально-загоральный сезон ближе к концу лета разгорается.

А так песочек идеальный, лежаков штабеля, и ни души. Хохлы невдалеке расположились, сало едят, самогоном запивают. Изнутри греются. Кока с Мошкиным, сибирские валенки, собираясь на озеро, порешили коллегиально: с водкой на Севане отдыхать неинтеллигентно. Взяли бутылку вина, по килограмму черешни, помидоров. В жару, дескать, колбаса в рот не полезет. Кто же знал, что жара останется на подступах к пляжу. Над озером облако застыло, как гвоздями прибитое, и никакого солнца не пропускает. Вдали везде небо чистое, а здесь ни лучика на околевающие животы и спины Коки с Мошкиным не попадает. Холодища. Вином чуток разогрелись, через пять минут, будто и не употребляли кровь разогревающую жидкость. Покрепче бы…

Кока, по своей водолюбивой сути, полез в воду. Удовольствия никакого. На дне булыжники острые, вода ледяная, хлеще, чем в Байкале. Зашел по шею…

— Залазь, — позвал Мошкина в Севан.

— Я что — инвалид детства, добровольно на туберкулез подписываться? — отказался от радужной перспективы Владимир Петрович.

Кока чуток поплавал и вон из этого Ледовитого океана. Водочки бы долбануть, да колбаской закусить. А тут одно ситро…

Но записал очередной водоем в список покоренных.

Клацая зубами, друзья дождались электрички и поехали в городскую жару после пригородной холодины.

На следующий день Мошкин наотрез отказался посетить еще одну мокрую достопримечательность — Ереванское море.

— Сегодня по мне лучшая экзотика — поспать. Ни одна собака на весь Ереван не знает. Кроме тебя. Но ты на другом конце города будешь. Красота. На весь день как залягу-у-у…

В троллейбусе Кока еще с одной экзотикой столкнулся. Заходит армянка через заднюю дверь, замечает знакомую на передней площадке. Радости с обеих сторон на два троллейбуса хватит… Залопотали-залопотали на полную громкость. Южный темперамент, что там говорить. Через край хлещет. Причем, ни полшага навстречу друг другу не сделали, где стояли, там и давай кричать-беседовать. Кока не успел подумать: наверное, родственники, потерявшиеся лет двадцать назад, нашлись, — как другая пара радостно закричала на весь салон после долгой разлуки. Летают новости мимо Коки, прогибая непривычные к таким перегрузкам перепонки.

«Ладно, — думает, — главное, в армянском море покупаюсь, на южном солнышке понежусь».

Да ничего подобного. Стражи порядка ходят по берегу, не пускают в воду. Оказывается, случай произошел с утопленником в итоге. Купаться запрещено. Расстроился Кока. Как же — через весь Ереван по жаре, выслушивая всю дорогу не тихие армянские разговоры, тащился и зазря.

Но нашлись люди добрые. Есть, говорят, возможность искупаться в одном недалеком месте.

— Филиал Ереванского моря? — невесело пошутил Кока.

— Да-да, водичка, — говорят.

«Филиал» представлял по большому счету большую лужу. Но где-то надо было, в конце-то концов, отдохнуть-передохнуть.

На берегу этим занималась группа мужчин местной национальности и интернациональных повадок. В наколках, густо посаженных, с водкой на газетке и карточной игрой.

Коку данное соседство не смутило. Не в тайге все-таки. Тем не менее, на всякий случай расположился подальше от ненадежного контингента.

В отличие от Севана, вода в водоеме по температурному режиму вполне годилась для купания. Другой компонент не удовлетворял — мутность. Да что поделаешь, когда зов генов в крови. Кока разделся и полез на зов, но лишь по грудь выдержал зайти в грязевые ванны. Постоял среди них, охладился и развернулся в сторону суши.

Как говорится, хорошего помаленьку. Купальный порыв сбит, обсохнув, можно одеваться.

Было бы еще во что. Рубашка лежала на месте, брюки бесследно отсутствовали. Пусть они не относились в Кокином гардеробе к ценным вещам. Довольно простенькие. Но в карманах часы, мелочь и талон на троллейбус. Особенно жалко было часов: «Слава» совсем новая. Талон — ладно… Можно зайцем проехаться… Но как это сделать в одних плавках?

Коке стало не по себе. В многолюдных окрестностях чужого города, в ясный воскресный день оказаться без штанов — это не фонтан. В радиусе двух тысяч километров имеется одна единственная родная душа — Мошкин. Рядом с ним в чемодане запасные Кокины брюки. Но до них радиус километров в тридцать.

Первое, что пришло в голову, проворонившую штаны, — позвонить Мошкину. Телефон-автомат есть на остановке троллейбуса. Это полчаса ходу среди гуляющей в брюках публики. Не лучший вариант.

На другом берегу Ереванской лужи мыл черную «Волгу» вполне интеллигентный гражданин. Кока, пуганая ворона куста остерегается, подхватил остатки одежды, заспешил к нему.

— Вы долго будете мыть машину? — спросил потенциального спасителя.

— Кокой тэбе дэло? — полез в бутылку владелец авто. — Сколько хочу — столько мыть-чистить! Что тэбэ хочешь?

— Ничего, — мирным голосом сказал Кока и объяснил бесштанную ситуацию. — В гостиницу бы позвонить.

Автолюбитель резко сменил гнев на сочувствие.

— Ай-ай-ай! — закивал головой. — Я сейчас быстро-быстро и позвоню твой друг из Омска.

Повеселел Кока.

Ненадолго. А вдруг Мошкин намылился куда-нибудь? Выспался и пошел шляться по Еревану. У него ведь шило в одном месте. Прождешь в плавках до темной ночи. И бестолку.

Компания в наколках продолжала возбужденно играть в карты и пить водку.

Хоть подходи и требуй вернуть штаны!

«Ага, — подумал Кока, — отдадут. Догонят еще дадут».

Самое интересное, милиция тут же рядом ходит.

«Может, заявить о воровстве?» — задал себе вопрос Кока.

И сам ответил. Ну, заведут дело. И что — сидеть в Ереване и ждать конца расследования? Ясно, как белый день, не бросится армянская милиция искать его штаны с часами и троллейбусным талоном…

Кока усиленно напрягал извилины. В результате атаки на мозги вышел на умозаключение: раз милиция мирится с воскресной идиллией публики зековского пошиба, не гонит группу воровского риска куда подальше, значит, есть между ними джентльменское соглашение. Зачем зекам из-за паршивых штанов нарушать негласную конвенцию?..

Кока смело вступил в грязную воду, по самую шею вступил, и, преодолевая брезгливость, начал с головой погружаться в «филиал». Минут десять бултыхался. При этом ни разу не повернулся в сторону остатков от своих вещей.

Выйдя на берег после купания, готов был расцеловать себя за степень умственного развития. Поверх рубахи лежали родимые брюки. Сунул руку в карман один-другой.

«Может, еще искупаться?» — подумал.

И горько рассмеялся от личной наивности. Чего захотел — часов с талоном и мелочью.

Прямо на мокрые плавки натянул брюки и заспешил с берегов Ереванского моря-лужи в гостиницу…

Где застал пустой номер. Мошкин в это время бегал по окрестностям Еревана с брюками друга, расспрашивая аборигенов:

— Мужчину без штанов не видели?

Реакция была крайне разнообразная на щекотливый вопрос.

— Я сейчас тэбя самого без штанов дэлать буду! — кипятился один господин. — Какой смээшь позорить уважаемый чэлвэк?!

— Зачэм бэл дэнь нэ тэрпишь? — двусмысленно хихикал другой. — Бэз штанов ночь мужчина давай!

— Вай! Вай! Вай! Какой балной! Голый мужчин ищет. Болница врачам ловить надо.

Поздним вечером Мошкин вернулся в гостиницу.

— Зачем согласился с тобой ехать? — ворчал Кока.

— А я? Даже здесь, «без совести твоя лица», отоспаться не дал! С другого конца города разбудил. «Вас, — коридорная растарабанилась в дверь, — к телефону». Кому, думаю, понадобился? Оказывается, Николай Петрович без штанов кукует на берегах пустынных волн. Я уж грешным делом подумал, экзотическое насилие произошло.

— Разбудили его! Я новых часов лишился!

— Не зная дна, не прыгай в воду! На берегу жулье загорает, а он… Ихтиандр выискался! Плюйте, девки, на грудь, жить без моря не могу.

… А в далекой Сибири шел грибной дождик, и первые белые, которые в маринованном виде достойно дополняют экзотику армянского коньяка, лезли навстречу грибникам.

 

САМОЗАВАРКА

Среди носильных вещей обувь у Николая Калинова стояла особняком. В парадном углу гардероба. Если допускалась в нем недоглаженность брюк, пятно на рубашке, шарф веревкой, то с башмаков пылинки сдувались. Идеал поверхности приравнивался к зеркальной, и таковой она содержалась. Да не в шкафу, а при эксплуатации в жару и слякоть с использованием общественного транспорта. Николай Калинов не относился к тем российским гражданам, обувь которых пешком перемещалась только из машины до кабинета. Поэтому носовым платком не нос чистил, а туфли. Чуть непорядок, сразу в карман. Не рукавом ведь… Жена ворчала: платков не напасешься, все в тряпки перевел.

С детства такой. На улице грязь по уши. Николай в школу будто по заборам придет. Блестит обувь вопреки всем погодным катаклизмам.

— Калинов, ты что, ботинки в руках нес? — спросит учительница.

— Не, он на руках причапал, — скажут шутники.

Кроме красивой обуви, имелась еще одна страстишка — чай. Иной мужчина не заснет, не засмолив одну-другую сигарету. Сон не идет в голову без никотиновой накачки. Николаевой голове требовалось пол-литра чая осадить. И не давясь, а с чувством, толком, в одиночестве. Когда ни одна собака под ногами ритуала не путается. Домашние заняли спальные места, засопели в носоглоточные отверстия. Телевизор и радио в отключке. Даже газет не признавал параллельно чайной церемонии. Что называется, тет-а-тет с чашкой. Поднес к губам, сделал глоточек и под текучее тепло думай о жизни.

Например, на тему «очевидное и невероятное». Недавно Толя Трубников, сосед по даче, проболтался под пиво, что они с женой в ночь на Ивана Купала скачут по огороду голыми. В двадцать четыре ноль-ноль раздеваются до последнего лоскутка, садятся верхом на палки и аллюр три креста вокруг парников с огурцами. Идиотизм чистейшей марки. Дурдом на летних каникулах. Но огурцы у Трубниковых в любой год в рекордном объеме. В прошлом году все «садисты» поголовно ныли: то мамаево нашествие тли на огурцы, то туман вредный падал. Никаких условий для урожаев из книги Гиннеса. А Трубниковы, как всегда, ведрами снимали. Может, и на самом деле попробовать поскакать? Не убудет… Кино, конечно, если подумать: они с Анастасией, оседлав черенки от лопат, наяривают галопом между грядок…

А ведь не так запрыгаешь, жрать захочешь. Жизнь в последнее время напрягала, было о чем подумать вечерком. Тем не менее, жену Анастасию отправил к теще. В столицу Хохляндии славный град Киев. Шесть лет бедолага маму с папой не видела. Николай как-то за чаем решил — так дальше не пойдет, надо поднапрячься.

— Мы не из тех, кто последний хрен без соли съели! — убеждал жену. — Полетишь самолетом. По-человечески. Мне перед собой стыдно будет: единственная и неповторимая жена трое суток на поезде стыки боками считает. Как первобытная.

— Тебе туфли нужны.

— Ничего, семь лет «Саламандру» ношу и еще сойдет.

Проводил жену. Три недели пронеслись в момент. Опять аэропорт, теперь уже по обратному поводу. Жена цветет от счастья — своих повидала, родные места посетила, к любимому мужу вернулась.

— Соскучилась, — прижалась к Николаю в машине. — Какой я тебе оригинальный сувенир везу… Сюрприз!.. Закачаешься!.. Без ума рад будешь! На сто пятьдесят процентов уверена!

— Какой сувенир? — загорелся Николай. — Новые туфли?

— Потерпи!

Легко сказать. Николай газу подбавил — быстрее к сюрпризу…

— Не гони, дурачок! — жена сдерживает.

Сюрприз получился на 200 процентов! Но без радости.

В чемодане вместо платьев — брюки мужские. Вместо дамского белья и других женских причиндал — мужское исподнее, электробритва, кожаная папка с бумагами…

— Не мой чемодан! — схватилась за голову жена. — Перепутали! А я тебе бокал везла, как ты мечтаешь!

Как-то у знакомых Николай увидел уникальный агрегат — чашку-самозаварку. В ритуальном вечернем чаепитии был бзик — заваривать напиток прямо в чашке. Переливание, считал Николай, во вред любимому напитку. Заварит в пол-литровой, накроет блюдечком… Одно плохо — заварочные лохмотья в рот лезут. Чашка-самозаварка исключала неудобства по выплевыванию ошмотьев. Она состояла из трех частей. Во-первых, чашка. В нее вставляется этакая фарфоровая розеточка, дно сплошь в отверстиях. Сюда чай засыпается. Не гранулированная труха, конечно. Кипяток через розетку-ситечко заливается. Третий элемент агрегата — крышка, изготовленная из того же материала — фарфора. Накрываешь систему, минут пять или сколько там вытерпишь, даешь настояться, затем крышка с розеткой в сторону до следующего раза, а сам сиди и наслаждайся напитком, разогнав домашних по кроватям.

Удобная штука. Чай получается чистый, плевками отвлекаться от дум не надо. Николай задрожал, увидев эту конструкцию в действии.

Однако дружок-товарищ, как ни умолял Николай, не отдал.

— Подарок. Не могу.

В Киеве Анастасия наскочила на мечту супруга. И ужас как удачно — последнюю с витрины сняли. На крыльях из магазина летела. Любимому Коленьке отхватила вожделенный агрегат.

Которого в чемодане не оказалось. Анастасия в слезы. Тогда как Николай не расстроился из-за подмены.

— Ну, и черт с ним! — оценил содержимое чужого чемодана.

Особенно Николаю туфли понравились знаменитой фирмы «Мэйфеар». Давно слышал о наличии такой, да сталкиваться с ее сапожными экземплярами не доводилось. Нога обомлела, попав внутрь туфли, залилась колоратурным соловьем в процессе примерочной ходьбы по ковру. Коричневой кожи мокасины с изящными пряжками были продолжением ступни, а не досадной необходимостью, которую натягиваешь, чтобы пятки об асфальт не бить.

— Если толкнуть их, наверняка тысячи две с половиной можно взять! Мне месяц работать! — сказал Николай, хотя желания продавать ни малейшего не было. — Смотри, тут еще джинсы новые. С биркой. Папка кожаная… Одна чашек на десять потянет…

— У меня там конфеты киевские остались, грильяж в шоколаде. Грецкие орехи тетя Таня дала, сухофрукты.

— Какие сухофрукты? Погляди — пиджак велюровый в упаковке. А у тебя максимум пару платьев прошлого десятилетия пропало.

— Почему пропало? Поехали искать!

— Куда поехали? Куда?

— В аэропорт!

— Двенадцатый час ночи!

В аэропорту на выдаче багажа их ждала записка с адресом на краю света…

— И что, — скривил физиономию Николай, — потащимся на другой конец города?

— Конечно! Кто его знает, вдруг им спозаранку уезжать дальше надо.

На улице, где находился чемодан с чашкой-самозаваркой, Николаю бывать не доводилось. И спросить не у кого, заполночь на дворе. Все же двух парней встретили.

— Нам как раз в ту сторону, — сказали. — Покажем, если довезете.

— Нет проблем, — обрадовался Николай.

Не было, так появились. В один момент «проводники» объявили:

— Стоп, мы приехали. Выходи, покажем, как добраться. Тут недалеко.

Николай, простачок, вышел. А ему нож в бок. Съездил, что называется, за чемоданчиком. Машина пусть и не новая, другой нет и не предвидится в этой жизни.

Второй «проводник» быстренько за руль садится. Дескать, поездил — дай другим погонять.

— Ну что, — игриво говорит Анастасии, — поедем, красотка, кататься? Давно я тебя поджидал.

Конечно, «поджидал» к слову обронил. А чего не ожидал от «красотки», которая сзади сидела, так пистолета в затылок.

— Кто поедет, — воинственно кричит Анастасия, хотя у самой сердце ниже пяток ухнуло, — а кого вперед ногами повезут. Руки на лобовое стекло!!!

И дулом в башку тычет. Пистолет не убойный, газовый, но как две капли настоящий. Собственно, выстрели в упор — морду покорежит, родная мамочка в гробу не узнает. Идя на обменное дело, Анастасия в сумочку, рядом с косметичкой, положила газострельное оружие на всякий криминальный случай.

Под дулом прыть сексуально-воровская сдулась.

— Ладно, Черный, — сказал секунду назад желавший «кататься» подельнику с ножом, — отпусти мужика, тут у бабы пушка.

Инцидент получился, не дай Бог.

— Ну, Настена, — похвалил Николай, — ты у меня, когда надо, парень, что надо!

А «парень» в слезы:

— Они могли тебя…

— А тебя…

— Ну, что — домой? — спросил Николай, будучи на 100 процентов уверен, что в ответ прозвучит «да».

— Нет, — вытерла слезы Анастасия, — мы уже рядом где-то.

Наконец, нашли улицу со своим чемоданом.

— Ой, как хорошо! Ой, есть на свете порядочные люди! — всплеснула руками женщина, открывшая дверь. — Вот ваш чемоданчик. Проверяйте. Ой, спасибо! Муж от злости чуть его с балкона не выбросил.

— А где бокал? — пробежала руками по своим вещам Анастасия.

— Извините, — сделала виноватое лицо хозяйка, — мой псих, как увидел подмену, не в себе сделался. Схватил чашку и об стену. У него ведь в папке договор на поставку обуви. Вот и начал волосы с расстройства рвать.

«Что-то мало нарвал!» — посмотрел на густые кудри хозяина Николай.

— А при чем здесь чашка? — недовольно спросил.

— Псих, что с него взять?

— Сколько за чашку должен? — спросил «псих».

— Триста, — твердо ответил Николай. Брать так брать.

— Дороговато!

— Антиквариат, — нагло соврал Николай. — Коллекционная вещь. Оно надо черепки за три тысячи верст волочь.

По дороге домой с сожалением бросил:

— Хороши были туфельки. Ноги и сейчас кайф от них помнят.

— Коленька, обязательно такие купим. Я перед отъездом договорилась на подработку — в компьютерной фирме полы мыть. Накопим…

— Где ты «Мэйфеар» купишь? Где?

— У него же, кто чемодан подменил.

— После чашки такую цену загнет, не вышепчешь!

— Не дороже поди денег… А самозаварку закажу маме. Может, есть еще в Киеве…

Николай хотел что-нибудь ехидное ляпнуть про тещу и ее расторопность, но сдержался.

— Завтра ночью будем голыми скакать вокруг парника, — сказал жене.

— Это еще что за бред сивой кобылы?

— Чтобы огурцы росли! — отрезал Николай. — Сколько можно от тли с туманом зависеть?

 

ФОТОГРАФИЯ

Двадцать лет после института… Ау, где вы? Пролетели, просвистели… Сколько воды в разные стороны утекло, а вся группа на юбилей собралась.

Вот они, все мы шестнадцать, на фотографии. Нинка Постникова только растолстела. Очаровашка-куколка была, и вот буфетчица, а не Нинка.

— Нин, че так разнесло?

— Лишь бы человек хороший был.

Обидно. Любил я Нинку на втором курсе. Всю ночь однажды напролет рядом с ней в палатке прокрутился, поцеловать хотел. Она даже не проснулась.

— Нин, че со своим разошлась?

— Отстань, Саня!..

После диплома Нинка выскочила за таксиста. На руках, говорят, носил. Жила как барыня. Так нет, привязалась к нему с ультиматумом: поступай в институт, иначе развод.

Одна сына ростит-учит. Эх…

Зато Ленка Кардаш расцвела.

В институте была так себе, кордебалет. Четыре с минусом, не больше. А сейчас сногсшибательная красавица.

— Лен, у тебя даже как ноги длиннее стали.

— Ты, Саня, неисправим.

— Замуж вышла?

— Давай о другом…

На фотографии с Мишей Теребиловым в разных углах стоят.

В институт они поступили под ручку. В школе Миша тоже десять лет Ленкин портфель таскал. Мы, начиная с первого курса, ждали: ну, завтра-послезавтра староста по червонцу с носа соберет, и «ах, эта свадьба-свадьба-свадьба пела и плясала!..» Погуляем!..

До диплома жених с невестой нас мурыжили, стаж накручивали…

Зато на свадьбе у них мы с Витей Мирошниковым накушались. Под занавес на кухне приняли бутылку подсолнечного масла за пиво и, как рассказывали очевидцы, раскатали с большим аппетитом. Потом дня два аппетита не было по причине расстройства желудка.

— Мишь, а че вы с Ленкой разбежались?

— Тайны секса.

— Какие тайны! Ты, говорят, так залевачил, аж дым коромыслом! Что называется:

— Отвяжись, Саня!

Ну и ладно. А Витя Мирошников рядом с Ленкой стоит. Усы гвардейские. Взгляд гусарский. Рост гренадерский. Прямо жених.

Но не женился больше. Побаловался, говорит, один раз, и будет.

Побаловался он оригинально.

На одной вечеринке мы с ним познакомились с двумя подрунями. Моя завлекашечка танго исполняла по-абордажному, впритык — ни миллиметра разрыва. Я разбежался на легкую победу. Ан, нет. Дальше танго не моги. Быстро расстались. А Витя со своим Светиком-семицветиком задружил. Крепко.

Я на лекции, он к ней на дневку. Тем более, рядом с общагой жила. Аккуратно Витя оттуда не вылазил.

Светик-семицветик во второй или третий раз собиралась поступать в театральный институт, Витя поддерживал беседы об искусстве.

Как говорится: сколько с кувшином по воду ни таскайся, все равно разобьется. Однажды Витя столкнулся с «тещей». Они, бывало, и раньше сталкивались, но в несколько другом виде. На этот раз, будучи на дневке, твердо зная, что «теща» на работе, Витя вышел из ванной.

Представьте картину: Витя, выходящий из ванной. На усах гвардейских роса. Распаренный. Рот до ушей от удовольствия…

Выходит, а тут «теща» дверь входную своим ключом широко раскрывает, принесло раньше времени часов на пять. Коридор тульский Левша делал — общая площадь полквадратного шага. Витя нос к носу с «тещей»…

Все бы ничего, да на Вите ничего, кроме росы на усах не было.

Гренадерский рост. Гусарский взгляд. Аполлон до пояса и ниже. Как воспитанные люди, «теща» с Витей, извинившись, тут же скрылись каждый за своей дверью.

Однако «теща» вечером сказала Светику-семицветику:

— Не пора ли Вите вещи к нам переносить?

Так теща стала писаться без кавычек.

Актриса из Светика-семицветика не получилась. Зато с порога сварливая бабенка. При мне и то, бывало, как раскроет ротик… Хоть в окно выпрыгивай.

— Вить, а че ты ее не перевоспитал?

— Ты, Саня, как «здрасьте» среди ночи!

— А че? Ты парень выдержанный… Это я чуть заискрилось — сразу саблю наголо… А ты спокойный, уравновешенный. Дочку нажили и развелись…

— Отстань, Саня! С Воспитателем на эту тему поговори.

Воспитатель — это Юрка Петушок. Вот он в куртке на фотографии. Все в пиджаках, при галстуках, а он плевал на официальность.

«Воспитателя» ему прилепили на четвертом курсе.

Восьмого марта в общагу на танцы пришла девица в глубоком декольте. Конец семидесятых, никаких видюшников, в кинофильмах о половых актах даже не думали. И вдруг декольте до пояса в мужском на девяносто процентов общежитии.

А Стелка такая девица, что хоть спереди, хоть сзади, хоть сбоку — в любом месте декольтируй, не ошибешься. Везде высший класс!

Мужики на танцах начали кидаться на лакомство.

На темной лестнице Юрка освободил Стелку от нахрапистого приставалы. А вскоре они поженились. Хотя сразу было видно — интеллект Cтелкин лучше не декольтировать. Юрка сказал: «Перевоспитаю».

— Юр, че разошелся?

— Поговорить тоже хочется.

— Вторая супруга у тебя, слышал, культурный работник. Вот, поди, разговоры разговариваете…

— Замнем, Саня, для ясности. Не порть праздник.

Замять можно. Только на шестнадцать человек в группе тринадцать разводов. Почему?

Я сам первый раз женился назло, второй — по расчету, третий — по инерции.

— Зачем так?

— Не бери, Саня, в голову.

— Лишь бы человек хороший был.

— Будь ты проще, ляг ты на пол, забудь все.

Ложусь. Забываю.

 

ЗА ЧТО ХВАТАТЬСЯ?

Рана у Геши ни колотая, ни резаная, ни огнестрельная. Рана у Геши вместе со штанами рваная. Сидеть Геша не может. Но посидеть придется. И здоровью это на пользу. Нервишки совсем растрепались, ведь всю дорогу на передовой.

Хорошо, если такой напарник, как Рафик. В беде не бросит, и золотые руки: любой замок дунет, плюнет, ковырнет и… заходи — открыто. Уж на что у того морского волка хитромудрые запоры стояли, Рафик их махом рассекретил. Но только Геша с Рафиком бесшумно в гости туда, пока хозяина нет, оттуда с шумом привет от него. Мариман океанские просторы бороздит, а дома корабельная сирена на карауле. Чуть дверь открыл, сразу включается. Представляете: три часа ночи, тишина, только комар зло зудит — укусить некого, и вдруг… Эту сирену в море миль за десять слышно, будто рядом орет, а тут в упор без предупреждения завыла. Упал Геша без сознания, как и не стоял. Хорошо, соседи подумали: война началась, под одеяла попрятались. Рафик от сиренного воя побежал, будто наскипидаренный, а потом сообразил: такую улику, как Геша, оставлять нельзя. Вернулся и на себе вынес друга с места преступления.

Геша не сразу оправился от сиренной болезни. Долгое время при каждом звуке дико вращал глазами и затыкал уши.

На следующую операцию по экспроприации Рафик пошел один. И не вернулся.

Узнал, что богатая коммерсантка уезжает отдыхать, день убытия такой-то, поезд такой-то. Позвонил на вокзал, сказали: поезд ушел. Баба до сирены не додумается, решил Рафик. Смело дунул, плюнул, ковырнул. Открывает, а за дверью она с баллончиком дихлофоса. И баллончик-то небольшой. Но уж если с бабой свяжешься…

Опоздала на поезд. Вернулась домой, а там тараканы набежали. Тоже, наверное, получили данные об отъезде и набежали. «Я не таракан!» — не успел предупредить Рафик, как в его от неожиданной встречи распахнутый рот ударила струя дихлофоса. Тараканы, благодаря Рафику, успели уйти, Рафик упал — реанимация не откачала.

Проводил Геша в последний путь дихлофосно-погибшего друга и пошел работать с Лидкой Сим-Сим.

Лидка — психолог по детской части.

Разнюхала информацию: малец в квартире один. Тук-тук в дверь.

— Папа с мамой дома? — спрашивает.

— Нет, на лаботе, — честно отвечает малец.

— А кто дома?

— Стива.

Нервный после сирены Геша чуть тут же не пришиб Лидку. Она клялась: малец один сидит.

— Сколько Стиве лет? — Сим-сим сладко спрашивает.

— Четыле, — докладывает малец.

У Геши отлегло от сердца.

Сим-Сим начала лисой обрабатывать мальца, чтоб дверь открыл. У мальца аквариум, так Лидка нарисовала такую жуткую картину, мол, рыбки сейчас сдохнут от неправильного кормления, что малец разревелся в три ручья. Лидка-актерка тоже плачет, и Геша вот-вот зарыдает от жалости…

— Открой, — Лидка сквозь слезы говорит, — я тебе рыбок вылечу.

Малец с радостью замками защелкал…

Сим-сим первым делом его в охапку в туалет запирать, чтоб под ногами не путался, но из комнаты Стива выскакивает. Оказалось, у него не только четыре года жизни за плечами, но и четыре лапы. Бультерьер. Глаза, как у тигра. Пасть, как у крокодила. Зубы, как у акулы. Сим-сим сразу передумала мальца в туалет запирать, сама туда забилась.

— Фу! — кричит из-за двери Стиве. — Я больше не буду!

Стива поверил, повернул пасть на Гешу. Геша тоже в туалет захотел или в ванную. Но санузел совмещенный. Побежал Геша куда глаза глядят. Старт сделал в целости и сохранности, за порог выскочил с воем, как та корабельная сирена. От брюк в районе заднего кармана булькрокодил отхватил кусок штанины, а заодно кусок филейной части величиной с кулак.

Геша c бешеными глазами бежал километра два. Сзади у него лохмотьями развевались покусанные трусы, хлестала кровь, а спереди, распугивая все живое, Геша выл жутким голосом: «Помогите!»

Еле на машине догнали.

В больнице Геша был не в себе, кричал: «Доктор, только не делайте операцию под дихлофосом! Только без дихлофоса!»

Сидеть Геша долго не сможет. Прокурор, тем не менее, постановил: будешь сидеть стоя, может, скорее за ум возьмешься. Геша хотел бы лежа, но с его мнением три года никто считаться не будет. Если, конечно, под гуманную амнистию не попадет. А умнеет он не по дням, а по часам. Я, говорит, теперь не дурак. Я, говорит, теперь ученый. Выйду, первым делом куплю наушники, противогаз и бронетрусы, чтоб на дела не с голыми руками ходить. И пусть тогда меня хоть собаками, хоть дихлофосом, хоть сиренами травят.

Берется Геша за ум, а вот за что нам, судари и сударыни, хвататься: за голову или за ружье? Или дома безвылазно сидеть, барахло караулить? Что будем делать, судари и сударыни? Что?

 

ЧИК-ЧИК

— Вчера, девочки, наотдыхалась я, — охлаждаясь минералкой, сказала Анна Тимофеевна. — Думала, пупок развяжется.

«Девочки» были в той поре, о которой поется: сорок лет бабий век, но я не буду горевать, потому что в сорок пять баба ягодка опять. Никто из четырех подруг, в июльский понедельник в обеденный перерыв собравшихся в кафе, и не думал горевать. Та же Анна Тимофеевна.

Прическа у нее была шик, и вся Анна Тимофеевна была блеск. Три цвета французской косметики: зеленые тени, нежно-коричневые румяна, отчаянно-розовая помада — обворожительно подчеркивали колдовство чалдонских глаз, персиковость щек, магнетизм губ.

— Мы дом в деревне купили, — продолжала Анна Тимофеевна, — а забор, как после артналета. Свиньи соседские посевы травят, а мой в командировку на месяц смотался. Жерди новые, столбы заготовил и уехал. Свиньи, невзирая на уважительную причину, не ждут, на навоз урожай переводят. Жалко до слез. Позвала сестру, и мы с ней всю субботу и воскресенье в две бабьи силы огород городили. Ямы копаем, а сосед издевается. Что, спрашивает, колчаковское золото ищите? Ага, говорим, только бы на шахтеров не нарваться, а то вылезут, морды набьют.

— Ты думаешь, я у речки боками пляж укатывала? — громко спросила Виктория Петровна.

Если по садово-огородной терминологии Анна Тимофеевна ягодка, то Виктория Петровна — ягода. Крупная да яркая. «Хорошего человека должно быть больше!» — любит повторять. Возьмись она при случае ровнять боками пляж, укатала бы под непробиваемый асфальт.

— Ножи у нас дома, — принимаясь за окрошку, начала Виктория Петровна, — всю жизнь тупее валенка. Устала гавкать. На прошлой неделе мой психанул и наточил так, что с непривычки руку себе располосовал до кости. Мясо резал и себя прихватил. На больничном с рукой нянькается, а на даче кирпич, что на баню завезли, растаскивают. Соседи попались: собака мимо пробежит — живьем шкуру сдерут, а тут кирпич без присмотра. Мой, по дурости инвалид, запаниковал без бани остаться. Давай, говорит, быстрее стены класть! А сам только мастерком указывает, вся ломовая работа на мне… Два дня по жаре подсобником мантулила. Назагоралась с кирпичами да цементом…

— А мой, — пододвинула к себе компот Анжела Ивановна, — взял моду ремонтироваться на даче. Приезжаем, сразу хватается за инструменты. Что-то, говорит, мотор стучит подозрительно. И подозрительно весь день валяется под машиной. Я одна, как жук навозный, в земле ковыряюсь.

Со стороны посмотреть, откуда эти аристократического покроя с тщательным маникюром руки могут знать, что такое навоз и лопата, земля и носилки. Но они с закрытыми глазами знают…

— Два дня, кверху задницей между грядок ползая, отдыхала.

— Наверное, Люсик за всех поленилась? — сказала Виктория Петровна.

Четвертой подругой за столом сидела Людмила Тихоновна. На ней было струящееся платье с щедрым, эстетически оправданным, декольте. Даже зимой преступление драпировать эти по-королевски гордые плечи, по-царски величественную шею, а уж летом…

Людмила Тихоновна и вправду провела воскресенье без столбов и кирпичей. Хотя на даче, разинув рот, ждал заилившийся колодец.

«Я что тебе Папа Карло?! — взорвалась она в ответ на вполне мирное предложение мужа поехать на дачу пораньше. — Все лето как на привязи! Хватит!»

И не поехала.

Людмила Тихоновна и сама не поняла, какая муха ее укусила, какое ку-ку замкнуло?

Но кто знает, может лучше бы она колодец копала.

Обиженный муж уехал один, Людмила Тихоновна, собираясь полениться, надела на руку новые часики. Золотистые, с бархатно-черным циферблатом, где тремя яркими звездочками фианитовые камушки, а стрелки в виде миниатюрных ножничек. Прелесть, а не часики. Но вдруг почудилось: не беспечно — тик-так, тик-так — идут, а косят по живому секунды: чик-чик, чик-чик…

«Фу ты, ерунда какая!» — отмахнулась Людмила Тихоновна и засунула часики подальше. Но весь день на душе этим чиканьем кошки скребли. Даже стрелки будильника казались ножницами.

И вот сейчас в кафе захотелось поделиться вчерашними тревогами, сказать задушевным подругам: «Девочки, может, что-то делать надо? Ведь косят они нас день и ночь, а мы как две жизни собрались жить, все хи-хи да ха-ха. Сестра двоюродная в церковь вон ударилась…»

Уже, было, открыла рот, но вдруг швырнуло Людмилу Тихоновну с философской колеи на завиральную обочину:

— Че смеяться над гробиком? — сказала. — Поленишься тут, как же! У моего только выпить друзей полный гараж. А как помочь, у одного геморрой, у другого тоже запор. Он вчера в колодце, не разгибаясь, до темна ленился, а я наверху в роли крана с ведрами корячилась…

— Значит, девочки, — хлопнула в ладоши Виктория Петровна, — на блаженненькую мы заработали?

— Конечно! — хором сказали подруги.

Они заказали «блаженненькую» с тремя звездочками на этикетке и, под неуслышанное «чик-чик», выпили по рюмочке. А потом еще по одной, прикрывая глаза от удовольствия.