…Выйдя из комнаты для допросов, Влад широкими сердитыми шагами направился к архиву. Он был немного раздосадован на себя за недавнюю вспышку раздражения. Не имел он никакого права раздражаться на Аню, даже если ей взбрела в голову блажь поиграть на его нервах. И даже не потому что она его Хозяйка, это оказывается не главное. Главное то, что он полюбил ее. По-настоящему. В первый раз. Когда сердце замирает от одного ее вида, останавливаясь, набухает и, кажется, ему уже нет места в тесной клетке ребер, а спустя мгновение начинает колотиться, как заполошное. От воспоминания о родинке на ее спине, подсмотренной во время дождя, голова и вовсе шла кругом, и низ живота становится болезненно твердым. Влад мог запнуться на середине фразы, начисто забыв, о чем говорил, от одной только улыбки, мимолетно тронувшей ее губы или взмаха ресниц… Ей совсем не обязательно до него дотрагиваться, хватало пройти рядом, чтоб его обдало горячей колкой волной возбуждения, всякий раз умирая оттого, что не смел к ней прикоснуться. Это больше походило на сумасшествие, но, видят боги, он ни в коем случае не желал выздоравливать, несмотря на болезненность происходящего.

Влад вошел в архив, извлек документы, но потом вспомнил, что сегодня, из-за всех неприятностей не успел пообедать. В ответ на эти мысли желудок требовательно заурчал, работать с подобной музыкой нереально, надо хоть кофе выпить. Влад сложил все бумаги обратно в ящик, запер его и выключил настольную лампу.

Он замешкался в коридоре, запирая дверь, что было непреложным правилом работы — у всех в участке были свои ключи. Его отвлекли тяжелые шаги, прогромыхавшие по соседнему коридору, пересекающемуся с архивным. Он узнал эти шаги, по старой рабской привычке, впитавшейся в кровь, отмечать всякие нужные и не нужные мелочи, так в участке ходил только Никита, он носил высокие тяжелые ботинки, с которыми расставался очень неохотно и только по крайней необходимости.

Влад вскинул голову, желая позвать приятеля выпить кофе в маленьком закуточке участка и пожаловаться на несправедливость жизни и начальства, но в последний момент язык словно присох к небу. Никита конвоировал женщину, и не просто женщину… Аню. Тяжелой волной накатила паника — что могло случиться? Почему?

Усилием воли Влад заставил себя успокоиться, того, что он подумал, просто быть не могло, случись что подобное, весь участок давно стоял бы на ушах. Влад принудил себя еще раз посмотреть вглубь коридора, куда удалялись Никита и арестованная женщина и понял, что ему действительно привиделось. Конечно, привиделось и никак иначе! Просто женщина была одного с Аней роста и телосложения и походка чем-то похожа и волосы у арестованной такие же, как у нее. Влад обозвал себя дураком и даже посмеялся над собой. А потом подумал, что пора бы взять выходной или, в крайнем случае, уйти на больничный. Стоит только попросить, Аня легко изобретет для него какую-нибудь ужасно заразную болячку для отвода глаз строгого начальства.

Он слишком много работал в последнюю неделю с бумагами, вот и мерещится всякая чертовщина. Если так пойдет и дальше, он начнет гонять из-под стола зеленых человечков, а это, как говорит его высокообразованная хозяйка, уже попахивает диагнозом. Несмотря на все эти мысли, Влад все-таки решил дождаться Никиту и расспросить его о странной арестантке.

Ждать пришлось долго. Никита появился в общем коридоре только через пятнадцать минут. Из чего Влад сделал вывод, что арестантка содержится в отдельном боксе за глухими дверями, где содержали особо опасных преступников, что еще больше подогрело любопытство. Никита с удовольствием согласился составить компанию и на несколько минут скрыться от работы в закутке с кофейником.

Сквозь тонкую перегородку был хорошо слышен шум рабочего зала, в котором толклись по меньшей мере человек пятьдесят, но загородка все равно создавала иллюзию отдельного помещения. Влад извлек из шкафчика две чашки, придирчиво заглянул внутрь, проверяя чистоту, подал Никите, уже заварившему кофе.

Расспросив друга о его беременной жене и повздыхав вместе с ним над ее испортившимся характером, Влад как бы между делом спросил о том, что его занимало последние полчаса. Он надеялся, что Никита, закатив глаза к потолку расскажет о несносном начальнике, заставившем его переквалифицироваться в конвоира, вместо этого Никита хмуро смерил Влада взглядом и буркнул: "У тебя, что — своих дел мало? Не суйся, куда не просят!" После этого одним глотком допил остававшийся кофе, со стуком поставил чашку на подставку у раковины и вышел вон.

Влад с открытым ртом проводил друга. Никита никогда не позволял себе грубостей по пустякам, так что Влад от удивления даже обидеться не смог. Потом, разумно рассудив, что дело его действительно не касается, раз Никита рычит из-за простого любопытства, сполоснул обе чашки, поставил их в сушку, отправился разбираться в непонятном деле банкира, намереваясь еще раз пересмотреть показания его дочери. Что-то них не так. По времени, что ли не сходится? Или еще что?..

Эжен, конечно же, не пришел и я, чертыхаясь, отправилась после работы к нему на дом, решив задать хорошую трепку за подобное пренебрежение к собственному здоровью. Конечно, пока все мы молоды, кажется организм будет служить вечно и останется таким же молодым и сильным. А вот когда возраст переваливает за полсотни и вылазят непонятные болячки, о которых и понятия не имел, начинают ныть недолеченые когда-то травмы и суставы крутит на каждую перемену погоды, мы начинаем ругать собственное тело, обзывая его совершенно незаслуженно рухлядью, забывая, как относились к нему раньше.

И вранье это, что врачам доставляет удовольствие копаться в чужом организме, находя разнообразные хвори. Вот радость-то! Меня, допустим, доводят до тихого бешенства запущенные вывихи и переломы. Так уж трудно дойти до ближайшей больницы? Вот вам и загадка человеческой души, над которой бьются психологи и философы уже несколько тысячелетий. Никакой загадки нет, существуют три основных закона человечества, которых оно придерживается строже десяти заповедей: "авось", "небось" и "как-нибудь"! "Авось" пройдет! "Небось", ничего серьезного. "Как-нибудь" потом доктор разберется!

Дверь открыла Вика, увидав мое хмурое лицо, хихикнула, прикрывая рот рукой и, повернувшись, крикнула:

— Все, Санси, смерть твоя пришла!

— Вика, отстань, а? — рявкнул в ответ нежный муж. — Не понимаешь, что ли — мне плохо! Ты таблетку принесешь, или нет?

— Я тебе сейчас принесу! — пообещала я, влезая в супружеский разговор. — Я тебе сейчас такую таблетку принесу, мало не покажется!

Я быстро пересекла гостиную и без разрешения ворвалась в супружескую спальню. Эж быстро натянул одеяло на нос, снаружи остались только глаза, выражающие крайнее недовольство.

— Анька, тебе кто-нибудь говорил, что прежде чем войти в спальню к мужчине нужно постучать?

— Ты не мужчина, ты пациент, — спокойно возразила я, — значит так, у тебя есть около пяти минут, чтобы собраться.

— Куда? — Эжен удивленно сел, одеяло поехало вниз, но он успел перехватить его, прижав рукой к животу. Он был бледен, очевидно, плечо сильно беспокоило.

— Как куда? В больницу. Я кладу тебя в стационар, если ты не хочешь лечиться амбулаторно.

— Аня, я хочу, честно, хочу лечиться абу… аму…, короче не хочу я в больницу, — торопливо заговорил Эжен.

— Я тебе не верю, собирайся, — я взялась за ручку двери, — или я вызову бригаду санитаров. Решайте, господин полицейский, я жду вас в гостиной.

В гостиной работала Вика, развалившись в кресле, болтая босыми ногами, читала дневник наблюдений, поставив кружку с кофе на живот. При моем появлении она откинула потрепанный журнал и сделала приглашающий жест, указывая на соседнее кресло.

— Как ты можешь так работать, это же неудобно? — поинтересовалась я у подруги. — Легла бы на диван.

— На диване оно, конечно удобнее, — согласилась со мной Вика, — да вот беда одна — засыпаю моментально. Ты надолго его забираешь?

— До завтрашнего вечера, дольше держать нет смысла.

— Слушай, — Вика приняла в кресле сидячее положение, и заговорила шепотом, — загреби его на недельку, а? Чего тебе стоит, а Эж хоть выспится толком, а то на его работе отпуска не дождешься.

— Не дождешься, — подтвердила я, — но он нам спасибо не скажет.

— А мы и не просим, — Вика подмигнула мне и лучезарно улыбнулась.

— Хорошо, — пообещала я, — попробую что-нибудь сделать. Неделю не обещаю, а вот дня три устроить можно.

— И на том спасибо, — одобрительно кивнула она.

В комнату вошел Эжен, он так и светился недовольством. Смерив нас подозрительным взглядом, еще больше нахмурился.

— Что вы уже замышляете?

— Ничего, — Вика смотрела на мужа кристально честными глазами.

Она встала проводить нас до двери, поцеловала мужа в щеку и пожелала удачи, правда не понятно кому — ему или мне. Мы вышли из каюты и направились к лифтам. Эж шел впереди, я, отстав на полшага.

— Обычно я вожу людей под конвоем, а меня в первый раз, — хмуро пошутил он, оглядываясь, — неприятное чувство.

В ответ я только пожала плечами и надавила на кнопку лифта госпитального уровня.

Оказавшись в кабинете, я быстро осмотрела плечо Эжена, с недовольством обнаружив, что моим советом о фиксации никто не воспользовался. Намазав сустав обезболивающей мазью, наложила плотную повязку. Эж, смотрел на меня жалостливо и обречено, что ему совершенно не помогло. Я вызвала медсестру и приказала оформлять пациента в общую хирургию. Устроив его в больничной палате со всеми возможными удобствами, пообещала расстроенному парню заглянуть с утра перед обходом. Эж даже не пытался спорить со мной по поводу водворения его в больницу, что было странно, при его-то характере. Я вколола ему обезболивающие и снотворное.

— Он видел твою мамашу, — сообщил мне Эж на прощание.

— Я уже ничего с этим не сделаю, — пожав плечами, ответила я, чувствуя себя канатоходцем, балансирующим на краю пропасти.

По дороге домой заглянула в ординаторскую и попросила дежурного врача присмотреть за вновь прибывшим пациентом, мне пообещали, что глаз с него не спустят. Это радует, в смысле, когда в жизни хоть насчет чего-то ты можешь быть совершенно спокоен.

…Влад еще раз перечитал показания дочери. Да, точно, именно в них и есть загвоздка. Конечно, обычные, законопослушные люди, сталкиваясь в обычной жизни с трупом могут вести себя непредсказуемо, забывать, что и когда делали, но все-таки… Она сказала, что была на занятиях, а когда пришла, сразу же обнаружила тело отца, лежащее в бильярдной. А в протоколах следствия значится, что полицейские, прибывшие на место преступления не более, чем через пять минут после обнаружения тела и проведшие поверхностный обыск в ожидании "неотложки", нашли эту самую школьную сумку в комнате дочери потерпевшего.

Или она после того, как нашла тело, прибывая в состоянии шока, сама отнесла сумку в свою комнату, а потом просто забыла об этом? Или, уже зная, что произошло, не стала сразу заходить в бильярдную? Конечно, аргумент слабоват, но другого-то нет. И она сама сказала, что в свою комнату не заходила. А если так, то зачем соврала? Да и если не заходила в свою комнату, почему встретила полицейского в домашней одежде, запачканных в краске штанах и длинной рубашке, а не в школьной форме?

Ладно, будем думать, что она могла придя из школы, зайти в ванну и переодеться в домашнюю одежду, у Ани в ванной творится черте что — халаты, висящие на вешалках вместе с полотняными широкими штанами и старой Владовой рубашкой, которая Ане велика, но нравиться ужасно и которую она носит вместо халата, считаются вполне нормальным явлением. А было ли в той семье так же? Вряд ли.

В том же самом протоколе обыска описываются комнаты дома. И где касается комнаты дочери, отмечается педантичный порядок. Туфли к туфлям, платья к платьям — никакого беспорядка. Если верить полицейским, то даже нижнее белье было разложено строго по цвету и фактуре ткани. Еще следователь, что вел дело, отметил на полях протокола, что комната не несет абсолютно никакой информации о хозяйке, слишком все безлико. А если так, то почему не обратили внимания на все эти простые нестыковки?

А, ну правильно — дочери потерпевшего было около четырнадцати лет. Почему-то люди думают, что дети в этом возрасте не могут совершить такого тяжкого преступления, как убийство? Даже, если это примерные девочки из хорошей семьи. Вранье! Уж Влад-то знал, насколько жестоки хозяйские дети. По приказу вот одной такой благочестивой, примерной и послушной девочки-паиньки забили до смерти парнишку-раба. Что там уж между ними произошло, Влад не знал, но когда девица обвинила парня в приставании к ней любимой, он ей не на грамм не поверил. Не мог тот спокойный и уравновешенный парень сотворить такое — позариться на хозяйскую дочку! Тем более, что привязался к своей соседке по бараку и ни на кого больше не смотрел. Так-то. Впрочем, тут речь идет о родном отце, хотя…

Ладно, надо обсудить все это с генералом, если одобрит, Влад попросит командировку дня на три не больше, чтобы полностью отработать версию. Собрав показания девчонки, протокол обыска и свои записи в черную папку, закрыл остальные материалы в личном сейфе — архив уже как час не работал — и отправился к кабинету Дмитрия Петровича, из-за неплотно прикрытой двери пробивалась яркая полоска света — генерал работает.

Влад уже поднял руку намереваясь постучать, но остановился в самый последний момент, пальцы застыли в нескольких миллиметрах от пластика двери. До Влада донесся приглушенный голос Наташи.

— Дима, не тяни себе нервы, — просила она успокаивающе, по ее выражению было явственно слышно, что она повторяет это уже не в первый раз, — ничего ведь не случилось.

— Я не тяну себе нервы, ты даже не представляешь себе, насколько это было страшно, я видел все только в записи, — отвечал генерал и Влад мимолетно поразился усталости и безысходности звучащей в его голосе, — но это было все равно страшно. Мозгами я понимаю, что Аня выбрала единственно правильное решение. Она расколола свою мать, как ни один из моих ребят не смог бы, да и у меня так вряд ли вышло. Понимаешь, у нее нет жалости и от этого страшно. Наташ, она сделала все это хладнокровно, без каких-нибудь эмоций. Я осознаю, хоть мне от этого и больно, что она мстила за себя, за свое детство, но Влад-то здесь причем? Его зачем втягивать во все это? Я специально загнал парня в архив и работой завалил, чтобы сидел там безвылазно и не увидел ее! Парню и так досталось выше крыши, зачем еще этот неоправданный риск? С него хватит и того, что вскорости он узнает, что в смерти его родителей и его рабстве виновата эта женщина, Анина мать! А потом еще суд будет. К чему так рисковать, а если бы он ее увидел и узнал?

— Дима, не драматизируй, — послышался в ответ тихий и настойчивый Наташин голос, — ребенок давно вырос и вряд ли что-нибудь вспомнил бы…

Влад осторожно опустил документы на стол, непонятно как оказавшийся у генеральского кабинета. Ощущение беды было настолько велико, что он не сразу осознал до конца, что жизнь рухнула. Наташа говорила что-то еще, но Влад словно оглох, и ее речь доносилась до него сквозь плотную вату. В голове бились слова генерала…она мстила за себя, за свое детство…..в смерти его родителей и его рабстве виновата эта женщина, Анина мать…..Его зачем втягивать во все это…..она мстила за себя, за свое детство…

А он все это время мучился, не понимая, зачем его хозяйка проявляет столько благородства к безымянному рабу. Ответ оказался таким простым, банальным и отвратительным в своей голой правде, что даже затошнило. Раньше пользовались только его телом, и это было не так страшно, сейчас попользовались душой. Вероломно. А он-то поверил! Впервые в жизни поверил! И теперь его предали.

Влад ухватился за край стола, боясь, что ставшие неверными ноги подведут, и он упадет. Мир вокруг неудержимо рушился, и остановить крушение невозможно, как нельзя заставить облака ползти по земле, а не лететь по небу. Жизнь рушилась, разбитым стеклом осыпая беззащитную душу, оставляя на ней тонкие, болезненные раны. И ничего уже нельзя изменить, он все услышал и все уже случилось.

С тихим всхлипом загнал в легкие воздух, оказывается, он не дышал все это время. С тех самых пор, как подошел к кабинету. Зачем он сюда пришел? Чего хотел? Комната закачалась, Влад почувствовал, как сердце вслед за душой рвется на части и боль крепкими волчьими клыками вгрызается в беззащитные кровоточащие ткани, взламывая ребра, разрывает мышцы и высасывает по капли жизнь. Еще немного и от меня ничего не останется. Я сейчас грохнусь в обморок, как какая-нибудь слабонервная барышня, безразлично подумал Влад, пытаясь сфокусировать взгляд на ореховом пластике стола, но глаза почему-то отказывались это делать, все расплывалось.

Поднял руку и нетерпеливо протер глаза, пальцы стали мокрыми, но смотреть стало легче. Влад удивленно уставился на мокрые пальцы. Что это еще такое? Он зло и совсем по-детски вытер глаза рукавом, с силой сглотнул колючий комок, застрявший в горле и не дающий нормально дышать. Комок прокатился по гортани, свалился куда-то в желудок и затаился там до поры. Теперь этот комок будет ждать своего случая, чтобы вырваться в самый неподходящий момент и заставить еще больше болеть кровоточащие осколки, оставшиеся от него, Влада.

Стараясь не обращать внимания на колючку, притихшую в желудке, Влад еще раз потер глаза, заставляя себя отгородиться от всего услышанного. Ему нужно несколько минут, иначе он просто сойдет с ума. Как ни странно, но самым страстным желанием было открутить время, как пленку старого фильма, назад хотя бы на полчаса. Туда, где он был усталым, но счастливым, знавшим, что его любят и ждут, и волнуются, что его так долго нет. Что ему мешало собрать все дела, запереть их в сейфе и спокойно отправиться домой, оставив все до завтра и не слышать этого проклятого разговора? Ничего. Ничего не мешало.

Но время не вернуть и он слышал то, что слышал. Значит, с этим придется жить. Правда, Влад никак не мог сообразить, как это делается. Что надо сделать, чтобы дышать и жить дальше? Что? Наверное, надо придумать что-нибудь, убедив себя, что только это сейчас и важно, от этого зависит жизнь. Так, зачем он сюда пришел? Ах, да командировка! Влад потянулся к документам, но неловким движением столкнул папку и она, тихо шурша, поехала со стола, упала на пол, рассыпав содержимое. Влад тупо уставился на белые листы, валяющиеся у ног. Шум в коридоре привлек внимание обитателей кабинета, дверь распахнулась, и на пороге появились Наташка и Дмитрий Петрович.

— Влад? Ты что здесь делаешь? — удивленно и немного испуганно спросила Наташа.

— Я? — переспросил он. — А, вот материалы дела принес, хотел посоветоваться, что делать дальше. Я только что пришел, — неизвестно зачем добавил он, хотя никто его об этом не спросил.

— Это хорошо, что только что, — пробормотал генерал, — заходи, посмотрим, что ты там нарыл.

Влад быстро сгреб документы в папку и шагнул в кабинет начальника. Получить разрешение на выезд оказалось на удивление просто. Дмитрий Петрович выслушал подчиненного, покивал и выписал командировочный лист и даже сопровождающего не назначил. Впрочем, в этом и надобности не было. Влад прекрасно понимал, что если даже и захочет сбежать, не сможет, его тут же объявят в розыск, делом займется сам генерал, и выловят в два счета, если не раньше.

Идти домой не хотелось. Влад долго бродил по бесчисленным коридорам станции, размышляя, что с ним будет дальше. Если все услышанное под кабинетом Дмитрия Петровича правда, то ничего хорошего ждать от жизни не приходится. Он уже отработанный материал и больше никому не интересен. Аня его продаст, это точно. Кому нужен лишний балласт, которым раб был всегда, а сейчас тем более. Интересно, кому он попадет в этот раз? Хорошо бы на рудник, это будет сродни самоубийству. Он за год привык к хорошей жизни, и снова оказавшись в тяжелых условиях, долго не протянет. От плохого к хорошему переходить просто, а наоборот…

Удивляясь самому себе, Влад думал об этом спокойно без злости и раздражения, с вялым равнодушием человека читающего десятый раз одну и ту же книгу, отлично знающего все повороты сюжета, главных героев и злодеев, которые уже не кажутся такими коварными, как в первый раз. Сейчас у него не хватало сил даже на ненависть, настолько опустошенным себя чувствовал.

Чувствуя боль при каждом вдохе, будто у него действительно существовала душа, а минуту назад ее вырвали и оставили истекать кровью открытую рану, Влад брел по долгим коридорам.

Аня, Аня, что же ты со мной сделала? Господи, зачем же так жестоко? Почему не сказать всю правду с самого начала? Зачем заставлять учиться любить и верить, если всего этого нет? Зачем защищать от кошмаров, если сама же вскоре станешь самым главным из них? Сказочная фея, обратившаяся страшной каргой со спутанными космами и крючковатым носом. Конечно, он раб, но зачем же так!? За что? Никто и никогда не заслуживает т а к о й жестокости!

Мысль о возвращении домой, где ждала хозяйка, вызвала самый настоящий приступ тошноты. Он сейчас не мог встречаться с ней. Не мог видеть ту, которую полюбил, и которая предала из-за какой-то жалкой мести. Но возвращаться все равно надо, иначе она поднимет на уши станцию, а зачем Владу еще и эти проблемы? Тем более все равно надо проверить, услышанное от генерала. Для себя. Чтобы знать. Чем ему поможет это знание Влад понять не мог. Он все еще не хотел в это верить, глупо надеясь, что все вокруг ошибаются.

Зайдя в каюту, сразу же столкнулся с Аней, дожидающейся его возвращения.

— Ужинать будешь? — тихо спросила она, не выказывая недовольства поздним приходом.

— Нет, — буркнул он и уже хотел пройти мимо нее в свою комнату, но она остановила его, положив руку на локоть.

Влад отшатнулся от ее прикосновения, хотя и дал себе слово держаться ровно, пока своими глазами не убедиться в ее предательстве.

— Нам надо поговорить, — медленно проговорила Аня, разглядывая его с внимательной настороженностью.

— Я не могу сейчас ни о чем разговаривать, — резче, чем хотелось, ответил он, стараясь не смотреть на хозяйку, — я устал и мне завтра вылетать в командировку, так что я пойду спать.

— Хорошо, — с облегчением, не ускользнувшим от Влада, ответила она, — поговорим, когда вернешься. Будь, пожалуйста, осторожен. Спокойной ночи.

На ее губах появилась несколько потерянная улыбка, и хозяйка скрылась в своей комнате. Влад пошел к себе и, плотно закрыв дверь, включил компьютер. Влезть в закрытую базу данных полицейского отдела не составило труда. Влад легко обошел все коды и вскоре перед глазами оказался нужный файл. Ошибки здесь быть не могло, все услышанное — правда. Влад разглядывал фотографии своих родителей, и в выжженном сердце черной волной поднималась ненависть к Аниной матери, лишившей его жизни и к дочери, лишившей его души. И еще неизвестно, что было тяжелее пережить первое или второе.

Влад так и не смог уснуть этой ночью, чувствуя, как горящая огнем рана находящаяся покрывается коркой льда, сердце перестает больно и тяжело ворочаться в груди, потихоньку успокаиваясь подо льдом. И боль постепенно отступает, прячась где-то очень глубоко, и уже даже можно дышать. Влад широко раскрытыми глазами глядел в темноту, молча переживая свою самую страшную потерю и отсчитывая про себя секунды, оставшиеся до утра.

Утром он собрал необходимые вещи и, поняв, что не может есть в этом доме, отправился в командировку, надеясь найти в порту приличное кафе, где можно перекусить…

Влад отсутствовал пять дней, за которые я успела убедить себя, что ничего страшного не произошло. Ну и что, что он увидел мою мамашу. Люди часто похожи друг на друга как две капли. Конечно, не очень приятно сознавать, что по миру бродит добрая сотня твоих двойников, но с этим ничего не поделаешь, ведь ему же никто не рассказал, кто эта женщина. Я устроила Никите допрос, с которым разговаривал Влад после того, как увидел Карину. Капитан меня успокоил, заверив, что просто послал Влада к черту едва тот начал свои расспросы. Не верить другу у меня не было никаких оснований, так что я уговорила себя не подгонять события и рассказать ему обо всем насколько можно позже.

Но вернувшийся Влад полностью разрушил все мои планы. Он вел себя более чем странно, от меня шарахался, как от прокаженной, домой являлся далеко за полночь и частенько не совсем трезвым. Так мы прожили еще неделю, за которую не перебросились и парой слов. Вконец издергавшись, решила поговорить с ним, дольше успокаивать себя не осталось сил. Я несколько часов настраивала себя на предстоящий разговор, пораньше отпросилась с работы, отправила Олега ночевать к папане, нечего мальчишке присутствовать при наших разборках, да и Влад может явиться по своему обыкновению после часа ночи.

Оказавшись дома в полном одиночестве, поняла, что на месте ни за что не усидеть, тут уж не помогут ни книга, ни сигарета, ни кофе, тем более я как огня боюсь предстоящего разговора. Бесцельно бродить по каюте верх глупости, так что я решила заняться уборкой. Физическая работа всегда разгоняет из головы ненужные мысли.

Убрав каюту, устало опустилась в кресло и огляделась вокруг. Ну и где обещанное чудо? Многие мои подруги с восторженным видом убеждают меня, что стоит им убраться в доме, так их сразу же посещает небывалый прилив сил и на душе становиться хорошо до идиотизма. Что-то никакого прилива сил и благодушия я не ощущаю, лысо только стало, а так — никакого удовольствия. Я откинулась на спинку кресла и закрыла глаза, старательно отгоняя сон, норовивший заарканить меня в кресле гостиной. Скоро придет Влад. Но время шло, а он не приходил, и бороться со сном становилось все тяжелее и тяжелее. В конце концов, я позволила себе задремать, решив, что все равно не пропущу его появления.

Громкий хлопок двери со всего маху врезавшейся в косяк вырвал меня из дремы и я, резко выпрямившись в кресле, несколько секунд глупо моргала, пытаясь осознать, что я здесь делаю. Когда осознание пришло, а зрение сфокусировалось я смогла лицезреть Влада, стоящего передо мной, недвусмысленно покачивающегося, для пущей уверенности вцепившегося в косяк. Щеки горят, взгляд блуждающий и пустой.

— Ты опять пьян, — со вздохом озвучила я увиденное, мимолетно удивляясь, где только он достает спиртное, если я договорилась ему не продавать!?

— И что? Кто мне запретит, не ты ли, хозяюшка? — с вызовом поинтересовался он.

— Пойди, пожалуйста, в ванну и приведи себя в порядок, — стараясь говорить спокойно, попросила я, — нам надо серьезно поговорить.

Влад глупо усмехнулся, пожал плечами, но просьбу мою выполнил и на нетвердых ногах прошагал почему-то в мою ванну. Я проводила его тоскливым взглядом. Ну, что, доктор? Может, уже пора взглянуть правде в глаза и понять, наконец — парень все знает! Да, да, именно все, кто-то постарался в его просвещении, потому он и ведет себя так отвратительно. И так дальше продолжаться не может, иначе или он или ты, а может, и вместе, сойдете с ума! Нужно наконец выяснить отношения, только это надо делать спокойно и корректно, ему и без того сейчас очень трудно. Он обязательно решит, что я его бросаю, и слушать не захочет, нужно объяснить… Что объяснишь?! Да он уже все решил! Попытайся просто выкрутиться…

Я успокаивала себя изо всех сил, при этом отдавая себе отчет, что объяснить я ничего не сумею, а если и буду что-то лепетать в свое оправдание, он все равно ничего не услышит, таким уж упрямым уродился. Но и представить не могла, что все что я придумывала, стараясь предугадать наш самый резкий разговор было просто детским лепетом, по сравнению с реальностью.

Мне вдруг стало очень холодно и, решив, что Влад провозится в ванной еще немного, пошла к себе накинуть теплую кофту — от нервного перенапряжения пальцы стали ледяными. У меня не должно быть таких пальцев.

Из ванны появился Влад, он шагнул в мою комнату, забыв спросить разрешение я рассеянно опустилась на кровать так и не найдя кофты. Влад был почти трезв в одних штанах и босиком, на шее болталось полотенце, а с мокрых волос струйками стекала вода, по полу волоклась рубашка, которую он сжимал в кулаке. Влад подтащил стул, уселся верхом напротив меня, положил подбородок на сложенные руки, с независимым видом пошевелил пальцами босых ног. Проделав все это, снизошел до вопроса.

— Итак, что ты хочешь мне сказать? — в его голосе слышалась насмешка.

— Я хочу, что бы ты выслушал меня очень внимательно и без психов… — собравшись с духом начала я, уговаривая себя не обращать внимания на его тон.

— Что нового ты можешь мне поведать? — резко перебил он меня, теперь в его голосе кроме насмешки появилось презрение, помешенное на чем-то подозрительно похожем на ненависть. — Что твоя мать шлюха и убийца? Так я это и так знаю. Что глазки на лоб полезли? Да, я все знаю. А вы неплохо с мамашей придумали — сначала вырезать семью, а потом продать в рабство беспомощного ребенка. Высший пилотаж! Мои поздравления, — Влад дурашливо поклонился и, не дав сказать мне ни слова, продолжил. — А потом что случилось? У младшенькой совесть взыграла, да? Или с мамашей решили еще денежек поиметь? Ах, нет, ни каких денег! Простите, благородная госпожа, я запамятовал, вы сказочно богаты, так что — месть, да?

— Я даже не знаю свою мать и увидела ее впервые всего… — попыталась возразить я.

— Только вот этого не надо! — презрительно скривился Влад. — Ты такая же, как она. Нет, ты хуже, она хоть знала, чего хочет, а ты и этого не знаешь!

— Я понятия не имела кто ты такой, когда случайно купила тебя. Это была нелепая случайность, понимаешь? — тихо проговорила я и прикусила губу, боясь, что сейчас из глаз польются слезы и, злясь на себя, что стараюсь оправдаться.

— Вот, вот, я об этом и говорю, — не унимался Влад. — Да что тебе вообще от меня надо?!

— Ничего.

— Врешь! — заорал он, вскакивая, стул полетел в сторону, а разъяренный мужчина навис надо мной грозовой тучей. — Выкупила и паришь мозги целый год своим занудством! Носишься со своим человеколюбием, как с писаной торбой! Засунь ты себе его в задницу! Ты же ни черта не можешь сделать толком, даже когда пороть меня взялась, представление из этого устроила, только чтоб тебя пожалели! Кому ты, вообще нужна, дура набитая?! Да что ты о жизни знаешь, идиотка тепличная?! Все время лезешь ко всем со своими советами и сочувствиями, а ты не задумывалась — это кому-нибудь нужно? Да всем бы жить легче стало, если бы ты провалилась к чертям собачьим! Ты что, так и не поняла, что никому не нужна и всем только мешаешь?

— Замолчи, пожалуйста, — тихо попросила я, — ты же об этом потом жалеть будешь…

— О, ты меня затыкаешь? — злорадно заключил он. — Что, правда глаза колет и слушать невозможно?

— Влад, ты не боишься меня обидеть? — неожиданно для себя самой спросила я, чувствуя, что проваливаюсь в черную бездну.

— Тебя? Обидеть? — он аж выпрямился от удивления, потом расхохотался зло, громко и обидно. — Да от тебя же все отскакивает, как от стенки! Ты не пробиваемая! У тебя и души-то нет, потому что будь она у тебя, ты уже давно удавилась от сознания собственной вины. Но ты не удавишься, ты ж у нас блаженная!

— Влад, замолчи, прошу тебя, — предприняла я последнюю попытку прекратить весь этот абсурд.

— Да, кстати, хозяюшка, покупателя уже нашла? — невозмутимо продолжал он, будто и не слышал моей просьбы. — Или, как обычно у тебя, все случайно выйдет? Так ты поищи, сделай хоть раз в жизни благое дело, да такого, чтоб позабористей, чтоб в первый же день мне ремней из шкуры нарезал… Ты все время задаешься вопросом, почему я набираюсь каждый вечер? Я тебе отвечу, чтоб морды твоей не видеть…

— Пошел вон, — спокойно, но твердо приказала я, стиснув зубы, ощущая вполне реальную боль в сердце.

— Что? — опешил он.

— Пошел вон! — повторила я, указывая пальцем на дверь.

— К-куда? — такого поворота он не предполагал, впрочем, и я тоже, но мне уже было наплевать на то, куда он пойдет и где проведет ночь и всю ближайшую жизнь. Я устала.

— Мне плевать, — с ноткой горечи ответила я, хотя заставляла себя не проявлять никаких эмоций, чуть пожав плечами, — я же непробиваемая шлюха и убийца, совсем, как моя мать.

Влад вперился в меня мрачным взглядом, затем тяжело развернулся и, накинув на плечи измятую рубашку, вышел из моей комнаты. Через некоторое время послышался шум закрываемой двери. Влад ушел не только из моей комнаты, но и из дома.

Держаться теперь смысла не было, и слезы горячим потоком хлынули по щекам, обжигая, как на морозе. Я нашарила подушку и как в детстве плотно обхватила ее руками, прижала к животу и медленно сползла на пол. Рыдания застревали в горле не давая дышать. Господи, за что? Я раскачивалась из стороны в сторону, обнимая подушку — единственную непреложную реальность в окружающем мире — ощущая себя брошенной и никому не нужной. Скрипнула дверь.

— Я тебе сказала — пошел вон! — напомнила я, не поднимая головы, а на сердце на миг стало легче — он вернулся! Он пришел, и сейчас попросит прощения за все те гадости, что наговорил в порыве гнева и обиды и я его, конечно же, прощу, а потом мы будем пить чай и смеяться над всем произошедшим, и я ему все-все расскажу и про себя, и про мать, и про вольную…

— Аньк, я не вовремя? — в комнату осторожно просочился Никита, не подозревающий, что я готова его убить. Он действительно не вовремя и не тот, кто нужен. Тот, без кого жить нельзя ушел навсегда и с этим придется существовать, а Никита ни в чем не виноват. Я быстро вытерла лицо о подушку и посмотрела на друга.

— Что ты хотел? — я поднялась, швырнула подушку на кровать, всем сердцем желая выпроводить гостя и в одиночестве продолжать предаваться жалости к себе и постигшему меня горю.

— Нас на труп вызвали, а наш эксперт ногу сломал, остальные заняты, а ты не дежуришь, да и знаешь, что делать надо, вот я и… ну, ты понимаешь?

— Хочешь, что б я вылетела с бригадой? — через силу улыбнулась я, Никитина просьба опровергала все, что говорил Влад — во мне нуждались, вот прямо здесь и сейчас и кроме меня это решить никто не сможет.

— Если не трудно, — облегченно выдохнул Никита, обычно я так просто не соглашалась, ведь это не моя работа.

— Хорошо, дай мне пять минут, — мои губы более уверенно растянулись в улыбке, вот она моя жизнь и никто мне не нужен ни любовник, ни тем более муж, как-нибудь обойдусь. Я провела рукой по волосам и направилась в ванну переодеться в более подходящую одежду.

Никита схватил меня за руку, когда я уже открыла дверь, резко развернул к себе и внимательно посмотрел глаза.

— Аня, что с тобой? Ты плакала?

— Нет, всего лишь аллергия, — покачала я головой, преисполненная благодарностью к другу за участие.

— Хочешь, я твоей аллергии морду набью? — с унылой серьезностью спросил он.

— Не стоит, все нормально.

…Влад еле передвигая ноги притащился в участок. Ему больше некуда идти и что делать дальше он определенно не знал. Его впервые в жизни выгнали из дома. И что теперь с ним будет? Где он будет ночевать? Жить? Он вдруг понял, что совершенно не умеет самостоятельно о себе заботиться. Всегда был кто-то, кто решал, где ему спать, сколько работать, что есть. От него требовалось всего лишь выжить и не свихнуться, а обо всем остальном позаботятся хозяева. Владу в жизни они попадались всякие, жестокие и не очень. Его могли избить почти до смерти, оставить висеть на кандалах столба под палящим солнцем, когда кажется, что кожа вот-вот лопнет от жарящих лучей. Или кинуть подыхать на сырой каменный пол подвала, где по углам таятся полчища крыс, но что бы выгнали из дома такого просто не случалось. А если еще учесть, что при этом проявили ледяное равнодушие, это вообще что-то выходящее за пределы понимания, это не поддается никакому объяснению.

Влад очень жалел, что ему слишком быстро удалось справиться со своими эмоциями, и он сумел выйти из благословенного летаргического сна, в который он, казалось, попал после подслушанного разговора. Теперь на него все чаще накатывал самый обычный животный страх, справиться с которым все сложнее. Он не врал своей хозяйке, когда говорил, что не может и не желает ее видеть, но это была лишь часть правды. Больше всего он боялся того момента, когда его продадут кому-то чужому и страшному, совсем как в детстве, когда продавали маленького, худенького мальчонку.

Он хорошо помнил, как его продали в первый раз. Как он цеплялся за чью-то ногу, обутую в высокий кожаный сапог кричал, плакал, умолял, и как его отшвырнула эта самая нога, словно никому ненужный мусор, и как задохнулся от боли, когда на худенькие плечики с силой опустилась плетка. А потом его грубо зашвырнули в кузов высокой машины, и он больно ударился головой, падая на металлический пол, на несколько секунд потеряв сознание. Больше никогда в жизни он никого ни о чем не просил и не умолял, все свои беды сносил молча, с тупым упрямством и ненавистью разъедающей душу, глядя перед собой и не обращая ни на кого внимания.

В бараках и на арене его боялись не только рабы, надсмотрщики, но даже некоторые хозяева. Влад считался неуправляемым и немного бешеным. Он вполне мог позволить себе сломать плеть надсмотрщика, если тот уж очень сильно досаждал, совершенно не задумываясь о последствиях. Ему было плевать и хотелось умереть. Теперь было не плевать и умирать не хотелось. Умирать стало страшно, когда он понял, что означает жить нормальной жизнью. Сейчас было страшно даже подумать, что в скором времени шею перетянет тесный удушающий ошейник, руки закуют в кандалы и продадут первому встречному.

Влад никогда еще не оказывался в столь тяжелом положении. У него не осталось надежды. О том чтобы сбежать, даже думать не стоит. Он за год изучил Аню, она все и всегда делает основательно. Он пока еще думает, как провернуть побег, а она уже перекрыла все пути к отходу. Вокруг ее друзья, они Владу и шага ступить не дадут. На его счету осталось всего четыре креда, на эти деньги и чашки кофе не купишь. Поступление на счет должно быть только на следующей неделе, но Владу почему-то казалось, что этим счетом он больше никогда не воспользуется. И куда он денется без денег и документов? Будь он свободным, другое дело, а так он даже с пассажирами из порта выйти не сможет — детектор на таможне сработает на металл, впаянный в клеймо. Ему остается только смириться и ждать развития событий, все равно он ничего изменить не может.

От этих мыслей начала раскалываться голова. Сейчас ему хотелось только одного — где-нибудь прилечь и поудобней устроить голову с пульсирующей внутри болью. Влад огляделся, сознавая себя в участке, сидящим за своим столом. Конечно, в рабочем зале улечься негде, но ведь существуют еще пустые камеры. А что? Там есть хоть и не удобные, но кровати, а он сейчас согласен на все что угодно, даже на подстилку в углу. Поздравив себя с удачной мыслью, поплелся в сторону тюремного отсека…

Когда мы злые и усталые возвращались с происшествия ко мне подсел Эжен. Я приготовилась к пристрастному допросу, решив ничего другу не рассказывать, не зачем. Но Эжен пытать меня не стал, только сказал нарочито безразличным тоном, констатирующим свершившийся факт:

— Я слышал, у тебя проблемы, — я только кивнула в ответ, не стоит впутывать друзей в свои личные дела, помочь все равно никто не сможет, — если станет совсем худо, ты знаешь, где меня искать.

— Спасибо, — пробормотала я. Вот в этом весь Эжен. Он никогда и никому не навязывает свою помощь, но при этом оставляет место для шага назад.

— И еще, — Эж нахмурился и, глядя куда-то в сторону, покаянно проговорил, — я хотел попросить у тебя прощения, ты была права, а мы все зря лезли в твои дела.

— Да ладно, чего уж тут, — через силу улыбнулась я.

Эжен молча кивнул и переместился на свое прежнее место. Салон мирно дремал, я отвернулась к иллюминатору и невидящим взглядом уставилась в пространство. Нет, рыдать и рвать на себе волосы я сейчас не стану, для этого у меня еще будет целая жизнь, сейчас надо заканчивать все дела связанные с моей движимой собственностью. Сперва надо связаться с его родственниками. Еще не факт, что они захотят видеть этого засранца. Вполне возможно, там существует куча родственников, которые с превеликим удовольствием поделили между собой наследство и титул, и делить все это еще с одним нахлебником, будь он хоть трижды полноправным и законным, не захотят.

Тогда придется выдумывать новую жизнь где-нибудь на краю света. Заниматься переводом денег в нужный банк, покупкой более ли менее приличного жилья, не могу же я выкинуть его на улицу, в чем мать родила! Много денег я ему не дам, так на первое время, плюс его зарплата за те месяцы, что он работал у нас. А дальше пусть сам себя обеспечивает, он и так попил у меня слишком много крови. Ладно, впереди еще целых десять дней и этим я займусь завтра, сегодня я хочу только спать.