Важное решение

На обратной дороге к изогнутой сосне Бэзил поведал своему ученику продолжение истории Трудевута. Они с Проксом и верными людьми отбили несколько атак отрядов под предводительством Ляйгелло и даже сумели отбросить фанатиков с окрестностей Бронтекамма.

Правда, вскоре часть и так небольшого войска самбийского короля перешла на сторону неприятеля, забрав с собой оружие и продовольствие. Шансов удержаться в городище у семьи Бронте оставалось все меньше. Тогда Трудевут принял весьма непростое решение, невзирая на протесты со стороны жены и сына.

Скало и Проксу надлежало покинуть родные земли, чтобы избавить род от вырождения, и, в конце концов, они отправились на север – в Самагитию. На этой литовской территории жили независимые и грозные племена, которые не хотели присягать ни Литве, ни Брутении.

Там Скало вышла замуж за вождя одной общины, а Прокс женился на дочери вождя другой, воинственно настроенной к первой. На некоторое время между племенами воцарился мир – мир крайне важный из-за постоянных нападок на Самагитию соседних земель.

Дела у Трудевута, напротив, обстояли хуже некуда. С востока его теснили жреческие приспешники из Надровии, а с юга – почуявшие запах легкой наживы натангийцы. Его друзья из Судавии сдерживали Натангию изо всех сил. Но долго так продолжаться не могло. В конце концов судавийцы не сдержали напор со стороны Натангии и помогавшей ей Галиндии и отказались от помощи Трудевуту. А Накрева, скаловийского короля, подкупил Кривайтис, и он вскоре сам отправил людей против бывшего союзника.

Через два месяца после отбытия Скало и Прокса в Самагитию Бронтекамм пал. Какая участь ожидала Трудевута, Бэзил уточнять не стал, ибо Пес и сам мог представить эту картину. Выходило, что он несет в себе и самагитийскую кровь. Хотя, учитывая, постоянные набеги одних племен на другие, просчитать, кто чей родственник, возможным почти не представлялось. Поэтому Гектор на всякий случай твердо решил считать себя коренным пруссом, но гордости за свой народ у него изрядно поубавилось.

Внимательно слушая невидимку, Пес незаметно для себя подошел к танцующему лесу. Он испытывал двойственные ощущения: с одной стороны, ему было безмерно жаль и Трудевута, и Скало, и Прокса, и даже Крукше, но с другой – кресты на его предплечье напомнили одну из главнейших истин бытия – каждый человек решает сам: жить или умирать.

Гектор сумел убедить себя, что, покинув названного отца, сделал правильный выбор, потому что тот обдуманно и по совести совершил свой… Но ответить максимально честно на вопрос, смог бы он поступить так же решительно и смело, Пес, к своему глубочайшему стыду, не сумел, прекрасно понимая, что сомнения в таких случаях означают ответ отрицательный.

– Не стоит так убиваться, дружище, – успокаивающий тон Бэзила слегка подбодрил подопечного. – Трудевут спас семью и остался защищать свою землю. Очень скоро и тебе представится такой шанс. Ты все сделал правильно. Твой мужественный предок уже давно подготовился к смерти, иначе он не смог бы спокойно жить дальше.

– Ладно, у меня еще будет время разобраться во всем этом, – Гектор спешился. – Что нас ждет впереди? Разве одного осознания, что смерть – это не конец, мало? Что еще такого интересного ты мне приготовил?

– Не спеши. Пока ты уяснил только самые простые вещи. Чтобы заслужить достойное место после смерти, тебе сначала придется научиться использовать все возможности жизни земной. А они безграничны, поверь мне.

– Так уж и безграничны?! Что может сделать человек против таких, как вы?

– Все, что захочет. Главное, знать, как это делается. Человек, несмотря ни на что, совершеннейшая форма жизни. В физическом теле заключено тело духовное, если угодно. Оно и отвечает за сверхспособности.

– Как ты сказал? – в голосе прусса появилась ехидная насмешка. – Я думал, что только у вас, у духов, есть такие способности. Зачем они человеку? А если он направит их не в ту сторону?

– Гектор, давай пока повременим с праздной болтовней. – Теплый ветерок погладил растрепанные волосы путешественника во времени. – Направит не направит… Заболтал ты меня совсем. Лучше скажи – куда ты прешься?

– Как куда? К той кривой сосне – домой пора, ты же сам сказал.

– Я же всемогущ, или ты забыл? – Ноги Пса остановились сами по себе. – В лес зачем-то потащился… Просто закрой глаза.

Когда Пес их снова открыл, то увидел перед собой окованные черным железом двери кирхи Святой Барбары. Судя по тому, что над головой уже вовсю светила луна, жениться ему в этот так хорошо начавшийся в пятнадцатом веке день не улыбалось. Кляня Бэзила последними словами, Гектор устало потащился домой.

На первом этаже харчевни Бальтазара еще звучали пьяные песни, и в окнах горели огни, однако в комнате Анны царила темнота. С нехорошим предчувствием прусс помчался по лестнице в опочивальню хозяина. Тот уже готовился ко сну, когда Пес резко ворвался в его спальню.

Удивленный Бальтазар, застыв с ночным горшком в руке, объяснил давнему другу, что Анна ушла с утра следом за ним. Сначала она сходила в лавку купить новое платье, затем вернулась и сообщила, что встретила давнюю подругу из епископства, а после обеда ушла с ней повидаться.

Вероятно, они заболтались допоздна, и девушка осталась ночевать у подружки. Куда же ей еще деться? Волнение стало потихоньку проходить, и Гектор побрел к себе в покои. Едва голова прусса коснулась подушки, его мгновенно сморил сон, и смертельно уставший путешественник только успел подумать о предстоящей назавтра свадьбе с любимой.

Но утром от этой мысли пришлось отказаться. В «Медный ворон» прибежал посыльный хозяйки «Дикой розы» – гостиницы, где останавливалась подруга Анны. Как выяснилось, девушка прибыла, чтобы купить писчих перьев для секретаря его преосвященства епископа. Она остановилась в комнате на ночь и привела туда свою знакомую.

Рано поднявшись, обе девушки отправились в свои края, предварительно попросив мальчишку-посыльного известить Гектора Бронте о необходимости для Анны на несколько дней покинуть Кёнигсберг. Ей было невмоготу от какого-то непонятного предательства, и она отправилась в епископство вымаливать прощение.

Пес вручил мальчишке монетку и с горечью посетовал на то, что Анна не соизволила оповестить жениха лично. Ну да ладно, и в самом деле пускай повидается заодно и с родными. Когда они еще поедут в те края, где… он ее нашел. Через мгновение Гектор улыбнулся: девушка уже отошла от прежних потрясений. Мало того что отважная и незлопамятная, так еще и своенравная – неизвестно, кто будет руководить в семье.

Между тем, стараясь не терять времени зря, Пес решил сходить в замок, чтобы получше разузнать о требованиях вступления в орден. Конечно, стать полноправным членом он не мог: братья давали обет безбрачия. По уставу им запрещалось обнимать даже собственных матерей и сестер. Подавляющее большинство тевтонов строго соблюдали заветы стоявших у основания ордена магистров, но некоторые рыцари из тех, кто в прошлом отличался задорным нравом, по-своему трактовали отдельные пункты устава.

Горожане не раз наблюдали, как кое-какие братья на рассвете тайком семенили в замок из «Приюта мадам Шефре». А злые языки даже поговаривали, якобы у брата Гуго фон Мортенхайма есть трое детей от трех разных женщин. Да и Пес зарезал того рыцаря не в кирхе во время богослужения, а в трактире в разгар жуткой попойки. Но как бы там ни было, Гектор все-таки собирался жениться, а значит, рассчитывать на белый орденский плащ ему не приходилось.

Во-вторых, давая клятву, рыцарь соглашался служить ордену всю жизнь. Это требование тоже не устраивало Пса: он хотел послужить у тевтонов несколько лет, расплатиться с долгами и спокойно жить дальше. Другое дело, что с недавних пор прусс дал себе зарок больше не откупаться от военных сборов – хватит бегать. Если все побегут, то кто родину защищать будет? Мадам Шефре, тем более что это не ее родина? Память о Трудевуте обязывала становиться настоящим воином – честным и бесстрашным. Правда, сражаться толком Гектор пока не умел, но это не беда – рыцари на то и рыцари, чтобы обучать людей воинскому искусству.

На этот раз перед воротами стоял как раз тот стражник, которого Псу пришлось оглушить во время побега из темницы. Сторож-недотепа, резво подскочив к Гектору, схватил того за локоть и потащил во двор крепости. Противиться прусский дворянин не стал и, не возражая, выслушал нескончаемый поток оборотов речи, доселе никогда не слышанных.

Если верить охраннику, то беглеца, этакого проныру, шельмеца, плута и бродягу, ожидали нечеловеческие муки сначала на виселице, а потом в геенне огненной. Но, когда ворчавший всю дорогу охранник все-таки притащил Пса к хаускомтуру, его изумлению не было предела – тот махнул рукой, чтобы сопровождающий немедленно вышел вон.

– А-а, Бронте, явился, – брови фон Плотке сошлись у переносицы. – Много шуму бумажки твои наделали. Брат маршал лично повез их отцу Великому магистру. Сослужил ты добрую службу ордену, Бронте.

– Рад был стараться, брат хаускомтур. – Прусс слегка поклонился, отведя одну руку за спину. – Во время нашего последнего разговора брат фон Плауэн…

– Я знаю. Он сейчас отлучился по делу в Лабиау, но при этом не забыл оставить распоряжения на твой счет.

– Я слушаю, брат хаускомтур.

– Как я понял, ты не метишь в братья? Значит, пойдешь полубратом. Начальник гарнизона – брат фон Мортенхайм. В мирное время он главный среди солдат, – крепкая рука хаускомтура пригладила кустистую бороду. – Надеюсь, отлично сладите. Иди знакомиться.

Йоганн!

На зов фон Плотке мгновенно явился рослый угрюмый мужчина лет тридцати, в сером плаще, с Т-образным крестом, нашитым на место, где у человека находится сердце. Такой же крест был вышит на груди весьма опрятной льняной туники. Тонзура, аккуратно выбритая на голове молодого человека, свидетельствовала о его исключительной набожности.

Полубрат кивнул Гектору и пригласил пойти за собой. Они прошли к восточному флигелю крепости, поднялись через галерею наверх и постучали в дверь, расположенную недалеко от въездных ворот в замок.

Низкая дверь с тремя маленькими петлями отворилась, и из кельи наружу высунулась черноволосая голова мужчины в расцвете лет. Короткая стрижка и аккуратно расчесанные усы выдавали в нем человека не старше тридцати пяти лет. На дворе стояли теплые летние дни, поэтому усатый был одет по погоде: в белую навыпуск рубаху с широкими рукавами, свободные полотняные штаны, на ногах – мягкие войлочные башмаки. Как только улыбка озарила добродушное лицо старшего по гарнизону, Йоганн поспешил ретироваться, оставив Пса один на один с веселым тевтоном.

– Ты, должно быть, Гектор, малыш? – На удивление, у рыцаря присутствовали почти все передние зубы, чем обычные горожане похвастаться не могли. – Заходи, милости прошу в мою скромную обитель. Ну, смелее, чего топчешься?

– Спасибо, брат…

– Фон Мортенхайм, Гуго фон Мортенхайм.

– Да, брат фон Мортенхайм, – Пес шагнул внутрь покоев Гуго и убедился, что обитель была действительно скромной: низкий прямоугольный ночной столик, такая же низкая кровать и небольшой сундучок являлись единственными предметами мебели в этой малюсенькой келье. – Вижу, брат Мортенхайм, сегодняшние тевтонцы особо не жируют.

– А как же, малыш. – Это слово в очередной раз покоробило Пса, и Гуго, заметив это, опять улыбнулся: – Гектор, сколько лет ты мне дашь?

– Ну-у, от силы лет сорок.

– Потому ты и малыш, брат, мне – пятьдесят два года от роду. Спросишь, почему старость меня не коснулась? Есть, конечно, один секрет, но тебе его раскрывать я не имею права, не обижайся. Ну, так что привело тебя в Орден госпиталя Пресвятой Девы Марии Немецкого дома в Иерусалиме?

– Я слышал, что Пруссию в скором будущем неизбежно ожидает война. Вот и хотел бы помочь своей отчизне. Брат фон Плотке отправил меня к вам в подчинение.

– Скажи, Гектор, ты женат?

– Пока нет, брат фон Мортенхайм, но собираюсь на днях скрепить перед небесами союз с одной прекрасной особой.

– Свадьба… Свадьба это хорошо, – начальник прусса принял задумчивый и мечтательный вид. – Женщины… Ах, как жаль, что нам нельзя к ним приближаться. Устав, брат, дело такое… Ничего не поделаешь.

У Пса едва не вырвались ехидное «ну-ну» и наглая усмешка, но он сдержался. Пока брат Гуго объяснял ему, что война и вправду неизбежна и какие тяжкие времена ждут орден, Гектор представлял себе бегающих во ржи кудрявых ребятишек, отпрысков фон Мортенхайма. Когда детишки скрылись вдали, перед глазами возник образ усатого рыцаря, окруженного бесчисленным множеством оголенных распутных женщин из одного известного заведения. Но этот образ быстро рассеялся, потому что Пес поймал себя на мысли, а вдруг людская молва зря перемывает кости целомудренному брату? Что, если он на самом деле всего лишь жертва уличных сплетен и завистливых языков?

Отогнав от себя дурные наваждения, без пяти минут серый брат принялся усиленно внимать рассказу рыцаря. Когда тот закончил свою вдохновенную речь, то сообщил Гектору, что все формальности улажены и за него поручился сам Генрих фон Плауэн. А это означало, что Псу надлежало расписаться в приказе назначения на службу в качестве полубрата Тевтонского ордена и получить на складе соответствующую одежду.

Прусс даже обрадовался, что его ввели в орден так скоро. Видимо, те инквизиторские записи действительно могли пригодиться римскому папе в противостоянии с авиньонским. Как бы там ни было, радостный Пес, насвистывая одну неприличную рыбацкую песенку, поспешил в солдатские казармы, где жили слуги и полубратья.

– Рано обрадовался, Псина ты доверчивая, – въедливый тон Бэзила, как всегда, испортил ликование Гектора. – Думаешь, тебя сюда позвали пиво пить и мясо жрать?

– А тебе какая разница? Я им бумажки принес, вот они меня и приняли за очень толкового и смелого бойца, – до жилищ солдат, обустроенных в форбурге, оставалось всего несколько шагов. – Сейчас познакомлюсь с напарниками, фон Плотке сказал – «хорошие люди». Думаю, отлично сладим. Я же все-таки солдат, а не подавальщик!

– Ну, давай, малыш, ты все, как всегда, лучше всех знаешь. Они ждут не дождутся, чтобы с порога тебя главным назначить и встретят как самого Великого магистра. Слава Псу, воину-победителю!

Пес ни на секунду не сомневался, что встретят именно так. Ведь он оказал ордену неоценимую услугу. Наверняка на его счет в казарму поступило специальное распоряжение. Одним словом, служивые должны быть в курсе. Каково же было удивление Пса, когда он переступил порог казармы – никто даже не поднял голову. Гектор Бронте представился. Это не возымело никакого эффекта, разве что один бритый наголо солдат язвительно обронил, мол, его двоюродный дядька знаком с самим Императором.

Никакого дела до Пса никому из присутствующих не было, пока он громко не рявкнул, что его прикомандировал сюда сам хаускомтур. Все равно никто даже ухом не повел, кроме низкорослого лопоухого немца, зашивавшего себе исподнее – он жестом подозвал Гектора к себе. Расстроенный прусс проследовал между наставленных рядами двухъярусных коек, на которых одни полубратья отдыхали, другие громко разговаривали, третьи откровенно на него пялились.

– Значит, так, Гектор Бронте, – ушастый даже не поднял глаз на представшего пред ним полубрата. – Бери с собой Йоганна и бегом на Ломзе.

– Зачем?

– За лопухами, зачем. Братьям жопы вытирать нечем. Бегом!

Такой поворот дел еще больше удручил Гектора. Столь откровенная наглость ушастого солдафона резко укротила обычно задиристый нрав прусса. Он даже не сообразил, что ответить, настолько растерялся, но когда достойный ответ был готов сорваться с его губ, Йоганн уже вывел новоявленного полубрата из казармы. Вместе они направились к воротам крепости.

Из неторопливых объяснений неулыбчивого серого брата Псу стало известно, что такой процедуре подвергаются абсолютно все новички, независимо от их прежних заслуг. Такие на первый взгляд бредовые поручения были призваны приструнить нового бойца, заставить его забыть о любых спорах и своеволии на службе в ордене.

Армия тевтонов, по словам Йоганна, слыла самой дисциплинированной из всех когда-либо созданных. Именно благодаря умелой военной политике орден заимел собственное государство, в котором царили справедливость и порядок. Здесь самые низкие налоги в Европе. Рыцари заменили простому народу и мать и отца, а для некоторых даже Господа Бога. Вот уже около полувека Пруссия испытывала небывалый подъем, и для ордена – это самое лучшее время за более чем двести лет его существования.

Поэтому в тевтонские ряды сейчас стремятся попасть все кому не лень. Однако если раньше плащи раздавали практически направо и налево, причем не только немцам и не только дворянам, то сейчас претенденту необходимо доказать свое германское благородное происхождение вплоть до четвертого колена с обеих сторон.

Сказав это, хмурый полубрат с любопытством оглядел прусса, как будто по лицу можно было определить степень высокородия. Пес и раньше кое-что слышал об устройстве рыцарской корпорации, но в тонкости никогда не вникал – ему просто было недосуг. Пока они с Йоганном, навьюченные корзинами, не спеша шагали за пастбище в лесок, чтобы нарвать лопухов для нужд уважаемых братьев, Гектор, жмурясь от яркого солнечного света, продолжал внимать рассказу полубрата.

Основу ордена составляли сами рыцари, иными словами, братья. При вступлении будущий обладатель белого плаща был обязан сначала ответить пять раз «да» и пять раз «нет» на вопросы типа: «не являешься ли ты членом другого ордена», «не женат ли ты», «готов ли ты сражаться за веру» и «готов ли ты соблюдать устав»? Затем он давал три обета: послушания, целомудрия и бедности. Все имущество передавать в казну ордена было необязательно: иные кандидаты приходили почти нищими. Наконец, он становился полноправным братом.

Из самых уважаемых, образованных и осведомленных в военном искусстве братьев создавался Генеральный капитул – коллегиальный орган, который имел полномочия принимать важные решения. Этот совет также выбирал Верховного магистра, маршала ордена, главного казначея, главного ризничего и заведующего всеми госпиталями. В каждом комтурстве имелся также свой капитул, который выполнял те же задачи, но на местах. За каждым братом была закреплена какая-либо должность, например, начальник гарнизона, или управляющий мельницами, или поставщик рыбы к столу.

Второе звено ордена составляли так называемые полубратья, к коим и принадлежали Йоганн с Гектором. Эти люди тоже приносили клятвы и давали обеты, при желании можно было ограничиться лишь одним – послушанием. Разница заключалась лишь в том, что они не могли занимать ключевые посты и имели меньше прав. На них держалось все сельское хозяйство замков и обеспечение рыцарей такими необходимыми материалами, как бумага, дрова и пакля. Они же назначались мелкими военачальниками, в чьем подчинении на поле боя находилось небольшое количество кнехтов.

Полубратьям необязательно было иметь высокое происхождение, часто это были миролюбивые и набожные люди, готовые посвятить свою жизнь служению великой цели. Между делом Йоганн откровенно признался Псу, что ему, человеку глубоко религиозному, неприятно смотреть на периодические нарушения устава многими братьями.

Дух, царивший в крепости, сильно отличался от оного прежних времен. Братья порой пренебрегали соблюдением религиозных постов, ездили на охоту, иногда даже устраивали турниры для почетных заезжих гостей. Вместо положенных восьми раз в сутки на богослужения выходили еле-еле четыре – и ни разу ночью. А зимой в холодной часовне никогда не появлялись без теплых одежд. Ходят слухи, что, несмотря на отказ от собственности, у иных рыцарей в жилищах находились предметы роскоши: золотые, с драгоценными камнями кубки, серебряные ножны для мечей и кинжалов, венецианские зеркала в оправе из слоновой кости, фарфоровая посуда из Аббасидского халифата.

В общем, былой крепкий дух монашеского братства постепенно растворялся в неблаговидных поступках отдельных тевтонов. Да что там говорить, если даже к братьям-священникам прислушиваются все реже и реже. Каждый занят политикой, военными дрязгами или увеселениями. Имя Бога последнее время можно встретить разве что в евангелиях и на проповеди.

После этих слов Пес понял, почему Йоганн имеет такой удрученный и усталый вид. Мечты о высоких идеалах рыцарского братства оказались заманчивыми лишь на слух. Конечно, никаких вакханалий или чрезмерных пиршеств не устраивали, но… Парню следовало родиться два столетия назад, когда устав действительно неукоснительно соблюдался.

Затем разволновавшийся Йоганн не без злорадства поведал, что рано или поздно в Кёнигсберг прибудет специальная проверяющая комиссия из Мариенбурга – явление редкое, но действенное. Вот тогда полубрат заглянет в лицо и брату фон Мортенхайму, и всем прочим отказникам от уставных заветов.

Наконец, сборщики лопухов для пикантных нужд шагнули в редколесье и потихоньку начали укладывать широкие листья в свои плетеные корзины. Через мгновение взору Пса предстала интересная картина: на прогалинке – одни на мху, другие на пеньках – сидела небольшая группа, в основном мужчины, но было и несколько женщин. В выходные дни на Ломзе работал рынок по продаже волов, но животные паслись здесь постоянно, и, вероятно, эти люди следили за скотом.

Пес и раньше видел их в городе и считал если не сумасшедшими, то явно не от мира сего. Представляя особое ответвление ордена цистерцианцев, «молчуны» официально не давали никаких обетов, кроме двух – молчания и целомудрия, и жили в городе совсем как обычные люди.

Бедняками их назвать было нельзя: отказ от собственности не распространялся на это учение. Просто в миру «молчуны» полностью отрешились от горожан и общались только со своими с помощью жестов. Йоганн с восхищением кивнул в их сторону, намекая Псу, что только неимоверно сильные духом люди способны на такое. И посетовал, вряд ли он сам смог бы принять такую своеобразную аскезу.

Тем временем Йоганн продолжил свой подробный рассказ об устройстве ордена. Он снова взял себя в руки, утер рукавом вспотевшее лицо, высморкался и поведал Псу, что за полубратьями следует последнее звено ордена – служебные, то есть слуги и рядовые солдаты. Каждому рыцарю по статуту полагалось восемь человек в подчинение. В эту восьмерку входили и полубратья, и обычные солдаты, и слуги. Некоторых из служебных братья приводили с собой, остальные набирались из населения. Слуг поставляли в основном дворянские подворья, обязанные платить ордену за выданные земли.

Солдаты приходили из городов, где существовали специальные гильдии, объединявшие людей по какому-либо признаку. Были общества стрелков, мечников, копейщиков и так далее. Но это Гектор и сам знал прекрасно, ведь и его дядька, и Бальтазар были членами Кёнигсбергского союза топоров. В случае военной кампании все приписанные к той или иной гильдии немедленно собирались и отправлялись на войну. Одиннадцать лет назад в морском походе на датский остров Готланд, захваченный пиратами, тевтоны в содружестве с другими крестоносцами выставили сорок кораблей с четырьмя сотнями воинов, среди которых были и Бальтазар с его дядюшкой.

Йоганн впридачу напомнил, что призывным горожанам надлежит несколько раз в год являться в замок в полном боевом снаряжении, чтобы братья могли засвидетельствовать их боеспособность. Иногда рыцари и сами инспектировали дома ополченцев, потому как, ввиду отсутствия оружия или кольчуги, горожанин запросто мог отнести в ставку ордена комплект, взятый у соседа. В случае же какой-либо неисправности в обмундировании горожанина ее бесплатно устраняли в кузнице замка.

Набив корзины доверху шершавыми зелеными листьями, оба полубрата потащились обратно в крепость. Наконец лопухи были доставлены в кабины данцкера, и, договорившись встретиться после вечерней трапезы и продолжить беседу, полубрат и Гектор разошлись. Пес устремился в архив, чтобы подписать необходимые бумаги о назначении его серым братом ордена тевтонов.

– Добрый день, брат архивариус, – Пес втиснулся в небольшое помещение, где на полках скопилось неимоверное количество пожелтевших от времени бумаг и пергаментов.

– Ты кто такой? – в центре комнаты за столом, также заваленным кипой указов, приказов, перьев, чернильниц и прочего хлама, сидел крохотный лысый человечек. – Кто тебя подослал? Чего тебе надо?

Я тебя не знаю.

– Так давайте познакомимся – меня зовут Гектор Бронте.

– А-а, слышал, слышал. Уже доложили. Я – брат фон Ризе, здешний хранитель архива. Твои бумаги готовы. Осталась лишь одна формальность.

– Какая же, брат фон Ризе?

– Гектор, ты часом не иудей? – фон Ризе отложил свинцовую писчую палочку и соединил пальцы. – Странный у тебя нос и уши тоже странные. Глаза какие-то подозрительные. Да-а. Видно, брат фон Плауэн не разглядел тебя толком. Не стыдно, что твои родственнички Христа продали? Кошмары по ночам не преследуют?

– У меня тоже вопрос, брат фон Ризе. – Встречать Пса с распростертыми объятиями явно никто не собирался, но это даже слегка забавляло. – А не вы часом на святки в «Желтой собаке» бражки нахлебались? Мебель там покрушили. Служанок пытались под себя подмять. Печатку свою обронили. Чем сейчас печать изволите мне поставить? Или у вас их на подобные оказии в избытке?

– Подпишите, пожалуйста, вот здесь, наш самый достойный полубрат Бронте, – голос архивариуса тут же сменился на подобострастный. – А что, печаточка у вас? Нашли?

С подписанным назначением на должность Пес поспешил к трапиеру. Склад ткани и готовой одежды находился в южной стене замка. Ризничий был одним из двенадцати – по числу апостолов – членов капитула. Гектор помнил, что управляющих должностей в комтурстве насчитывалось несколько. Главой конвента состоял маршал. Остальными членами совета были тресслер, шпитлер, хаускомтур и еще несколько уважаемых братьев и полубратьев.

Все имели право высказаться, но последнее слово оставалось, конечно, за маршалом. За казнь Пса проголосовали единогласно, поэтому виноваты были все, и в то же время – никто. Правда, Гектор зла за то решение на членов капитула не держал, ибо понимал и признавал свою виновность. Однако и особой благодарности прусский аристократ к ним не испытывал. Что было, то было. Жизнь продолжается. Дальше главное – жениться, научиться воевать и защитить свое будущее потомство.

– Рад вас приветствовать, брат трапиер! – войдя внутрь, Пес начал понимать, о чем говорил Йоганн: на столе ризничего стояли золотые подсвечники, янтарная чернильница, там же расположилось несколько серебряных шкатулок, сплошь усеянных драгоценными камнями. – Отличный денек сегодня, не так ли?

– Ты, должно быть, Гектор Бронте? – седой старичок среднего роста с хитрыми глазками, облаченный в длинный белый плащ с крестом, вышитым черным шелком прямо над сердцем, возвращался от двери, ведущей на склад, к столу. – Мне на твой счет отдал распоряжения брат фон Плауэн. Меня зовут брат Йозеф фон Штольц. Скажи, этот старый лис архивщик дал тебе бумагу? Можно взглянуть?

– Рад знакомству, брат фон Штольц.

– Ты же не посвящен в орден? Только на службу?

– Вы правы, – Пес снова вспомнил об Анне, – я жениться надумал. Да и не уверен, что смог бы всю жизнь беззаветно служить Господу. У нас с ним особые отношения, хочу, чтобы так и осталось.

– Может, оно и к лучшему. – Только было трапиер собрался присесть за стол, как откуда-то из темного угла выскочил взлохмаченный отрок и заученным движением пододвинул хозяину стул и принял от него плащ. – Ты ведь слышал, что назревает крупная потасовка с поляком? Не боишься воевать?

– Пожалуй. Но я не оставляю надежду стать неплохим воином.

– Жаль, но пока ты всего не понимаешь. Это война, Бронте. Там убивают. Там боль и страх, там крики, кровь и смерть.

– Знал бы ты, уважаемый брат фон Штольц, где мне довелось побывать недавно, вряд ли ты задал бы такой вопрос, – мыслями Гектор вернулся к своим отважным предкам в мятежный Бронтекамм, но озвучивать воспоминания благоразумно не рискнул.

– Ты готов отдать жизнь за Великого магистра и Их первосвященство? – вопрос вывел новоявленного серого брата из оцепенения.

– Я готов отдать жизнь во благо Пруссии и сохранности ее земель. Для меня важно спокойствие в моей стране, и я никому не позволю его нарушить.

– Ладно, посмотрим, Гектор Бронте. У тебя еще будет повод доказать свою преданность Пруссии и ордену.

С этими словами фон Штольц поставил отметку в принесенном Гектором документе, скрутил его в свиток, обвязал веревочкой, накапал на узел воска и поставил свою печать. Затем старичок снова удалился на склад и вернулся оттуда с комплектом униформы для представителя второго сословия Тевтонского Дома Святой Марии в Иерусалиме.

Трапиер принес чистую белую тунику длиной до бедер, черную котту без рукавов, серые длинные полотняные штаны, состоявшие из двух отдельных штанин, сходящихся у гульфика, серый плащ, как у Йоганна, с Т-образным крестом. В гардероб также входила круглая шапочка с отворачивающимися наушниками и плоским верхом. В качестве обуви выдавались удобные мягкие сапоги из буйволиной кожи.

Что касалось постельного белья, то мальчишка-слуга притащил подушку-валик, матрац, набитый куриным пером, простынь и одеяло, набитое конским волосом вперемешку с ватой. Столовые принадлежности включали в себя глубокую плошку, выдолбленную из бука, и такую же ложку. Подобных щедрот Пес не видал даже в доме Бальтазара. И если здесь так заботятся о серых братьях, то что же тогда полагается рыцарям, не говоря уж о руководстве?

Получив казенное добро, а заодно размышляя о том, чем и как кормят в ордене, Гектор поспешил в казарму. Свободных коек было предостаточно. Несмотря на то что каждому рыцарю полагалось от пяти до десяти слуг, на самом деле при проживающих в замке пятидесяти братьях служебных было раза в три больше. Общий сбор трубили только перед непосредственным выступлением на неприятеля. В этом случае в крепость стягивались все призывные и после пересчета отправлялись на общий пункт сбора.

В мирное время в замке жили только те, кто составлял гарнизон, и их прислуга. Когда Пес зашел в казарму, то ему вслед сразу же посыпался целый град насмешек. Одни веселились, не надорвал ли бедолага спину, пока на карачках шарил в поисках лопухов, другие, что он не занес пару листиков сюда. Ни сил, ни желания вступать с солдафонами в перепалку у Пса не было, и он просто спросил, где спит полубрат Йоганн. После ответа прусс устроился на свободную койку рядом.

Вскоре послышался колокольный перезвон, означавший время дневной трапезы. Ремтер для служебных находился в форбурге. Рыцари, за исключением провинившихся, ели у себя в конвентхаузе, в собственной столовой. Те же, кто был наказан, обязывались принимать пищу вместе со слугами. Перед приемом пищи они читали молитву, восхваляя Господа за «сие скромное угощенье и будущее пристанище в Его Царстве небесном». Тем же самым трапеза и заканчивалась. Пожалуй, это были единственные пункты устава, которые соблюдались за столом. Согласно кодексу тевтонов, братьям надлежало находиться в трапезной в полном молчании. Говорить позволялось лишь брату-священнику, который вслух читал отрывки из Священного Писания и Жития Святых.

На деле же молчали как раз священники, а братья галдели, как торгаши на базаре. По уставу принимать пищу братьям полагалось два раза в обычный день по два блюда и один раз одно блюдо во время постов. Это правило тоже соблюдалось, только рыцари частенько перекусывали в своих комнатах, не говоря уже о маршале, у которого вообще была собственная кухня.

На столе всегда присутствовали хлеб, а также каши из различных круп – овса, гречки и пшена. Из молочных продуктов братья лакомились сыром, маслом и творогом. Но основу рациона составляло, конечно, мясо. Как правило, это были говядина с телятиной, однако воины Христа не брезговали и свининкой. Все это запивалось не только чистой колодезной водой, но и пивом местного приготовления, медом со своих пасек, молоком с собственного хозяйства и плодово-ягодными винами, в изобилии хранящимися в орденских подвалах.

В постные дни, а также по пятницам мясо заменялось рыбой и яйцами. Словом, голодная смерть поборникам веры не грозила. При этом благочестия ордена хватало и на попрошаек, христарадников и прочих побирушек – все несъеденное отдавалось им, равно как и десятая часть всего выпекаемого в замке хлеба.

Рацион полубратьев и служебных преимущественно составляли гороховая каша, ржаной хлеб и всевозможные овощи с тех же орденских огородов. Несколько раз в неделю им подавались свежие мясные и молочные блюда. Повара для братьев и служебных были разные, но готовили все одинаково хорошо. Пес вспомнил, как братья однажды пригласили их с дядей отобедать.

Это были времена, когда дядьку назначили главным поставщиком кёнигсбергской крепости по домашней птице. Так и в этот раз еда для служивых мало отличалась по качеству от той, что им тогда предложили отведать. В целом ужином Пес остался доволен, жаль, нельзя было попросить добавки к этой чудной пшенной каше с сухофруктами, сдобренной корицей, которая полагалась каждому новобранцу в качестве первой трапезы.

Приятной неожиданностью стало то, что полубратьям не требовалось убирать за собой посуду – все делали кнехты, а один из них потом ополаскивал ее в бадье около рва. Стоило только служебным закончить ужинать, брат Гуго фон Мортенхайм, как и обещал Псу, вошел в ремтер и объявил о назначении Гектора Бронте новым солдатом в гарнизоне. Кнехты пару раз стукнули своими мисками об стол и громогласно рявкнули: «С нами Бог!» Пес покосился на Гуго, тот с улыбкой кивнул, и прусс выкрикнул то же самое. Затем фон Мортенхайм, начальник гарнизона, увлек Пса к себе в келью.

– С завтрашнего дня мы начинаем твою подготовку, Гектор, – Гуго предложил Псу присесть на табуретку, а сам улегся на кровать, приподнявшись на локте. – Видно, ты действительно помог ордену. Обычно с улицы в полубратья сразу не зовут. Но за тебя просил сам фон Плауэн, значит, на то есть важная причина.

– Надеюсь, брат Гуго. Хотелось бы верить, – почесав за ухом, Гектор уставился на фон Мортенхайма. – Но лучше скажите, почему назревает война, что случилось?

– Четыре года назад литовцы отдали нам Самагитию по договору. Там нас никогда не любили – полагая, что мы их угнетаем, восставали, убивали братьев.

– А что, у них были причины вас ненавидеть?

– Суди сам. За прошлый век мы к ним вторгались почти сто раз. Ты даже можешь помнить, что все масштабные сборы проводились здесь, в Кёнигсберге. Отношения между нами всегда были натянутыми. В начале прошлого года мы собрались в Ковно в Литве на переговоры. Но так ни до чего и не договорились.

– Стыдно признаться, – Пес даже немного покраснел, – я собрался родину защищать, а историю почти не знаю.

– Так вот, – начальник гарнизона махнул рукой, имея в виду, что Пес далеко не единственный солдат, кто понятия не имеет о военных и дипломатических делах ордена. – Потом у них случился голод – дожди побили все посевы. Брат Витовта отправил им двадцать кораблей хлеба, но мы их перехватили у Рагнита.

– Зачем?

– Мы думали, что на них везли оружие для язычников – они же притворно крещение приняли и готовились выступить против нас. А они решили, что мы это сделали умышленно, из-за озлобленности на их нежелание покупать у нас хлеб, который давно лежит в наших амбарах.

– А на самом деле как было?

– Честно говоря, хороши и те и другие. Литовцы сочли захват кораблей верхом наглости и изгнали нас из Самагитии, которую Витовт передал ордену вечной грамотой в постоянное пользование. Войны с ними не избежать. Очевидно, что Ягайло поможет брату, будем воевать и с Польшей. Вот так, Гектор.

– В этой политике сам черт ногу сломит. А каково мнение церкви – литовцы все-таки католики? Как с ними воевать?

– Церковь? – лицо фон Мортенхайма помрачнело. – Духовенство разрывается на части. Церковь разлагается – все грызутся за власть. Пизанский собор, собранный кардиналами, низложил обоих пап: и того, что в Риме, которому мы помогли добытыми тобой бумагами, и второго, авиньонского. Они же оба, в свою очередь, прокляли этот собор и плюнули на его решение как неподсудные ему. Ждем, что будет дальше. Так что папам не до ордена сейчас – руки у нас развязаны.

– Вот это новости. Никакого порядка в Европе, хорошо, еще чумы нет, – Пес возблагодарил судьбу, в том числе и Бэзила за то, что ему удалось влиться в орден и быть в курсе всех последних событий.

Попрощавшись, Гектор удалился из покоев брата Гуго. До момента начала тренировок время еще было, и потому Пес решил сходить к хаускомтуру обсудить просьбу Бальтазара по закупке у него орденом кур и яиц. Гюнтер фон Плотке принял предложение и через посыльного вызвал к себе брата, заведующего поставкой курятины к рыцарскому столу. Условия прежнего поставщика того не совсем устраивали, и они на пару с Гектором двинулись на постоялый двор Бальтазара.

Напомнив другу о том, что, как только Анна вернется, его следует немедленно известить, прусс побрел обратно в замок, желая как-нибудь убить время до завтра. Однако не успел он сделать и десятка шагов, как вдруг вспомнил, что его невеста прикреплена к епископской земле, никакой свободы у нее нет. Неизвестно еще, как пройдет ее возвращение – глядишь, и правда наденут на любимую колодки. Здесь мог помочь только один человек, который, к величайшему счастью Пса, прибыл к вечеру в крепость.

Близкий друг маршала, комтур Шветца и член Генерального капитула Генрих фон Плауэн внимательно выслушал разволновавшегося полубрата и пообещал сейчас же отправить гонца с письмом к самбийскому епископу с просьбой освободить Анну и передать ее в распоряжение Кёнигсбергского комтурства.

При этом фон Плауэн напомнил Гектору, что епископ бесплатно никого не отпустит. Поэтому стоимость такой передачи обойдется серому брату в сумму, равную его квартальному жалованью, а то и больше. Вдобавок комтур предупредил, что для настоящего воина эмоции являются помехой – они застилают разум и парализуют тело. Мысли человека, который отвечает за жизни солдат, должны быть полностью свободны от любовных переживаний. Иначе он рискует превратиться в плаксивую бабу, коей место разве что у корыта с подштанниками, а не на поле брани.

Эти слова оказали на прусса должный эффект – он искренне извинился перед фон Плауэном и дал зарок впредь держать себя в руках. Ему действительно стало стыдно за то, что вел себя как ребенок. Конечно, у него были на то причины, но сопливые россказни про неземную любовь никого бы не тронули. Тевтонский орден – прежде всего военная корпорация, ориентированная на поддержание боевого духа солдат, а не их любовных связей.

Здесь не любят слабостей, особенно связанных с противоположным полом. Женщин, как уже успел заметить Пес, в крепость вообще не допускали. Правда, существовала отдельная ветвь «орденских сестер», проживавших в монастырях, подведомственных лично Верховному магистру. Их удел – работа в госпиталях и забота о тевтонской собственности. Но к городским крепостям они не имели никакого отношения.

Поэтому чувства Бронте послужили бы поводом для громкого хохота и острых насмешек. Генрих настаивал, что в присутствии других не стоит проявлять свою привязанность к будущей жене, если он хочет службы без ссор и конфликтов. Внутри могут кипеть какие угодно страсти, но наружу их выплескивать ни в коем случае нельзя.

 

Закалка

Торопить события Гектору расхотелось, и он решил спокойно дождаться приезда Анны. В конце концов, не в его характере распускать нюни. С такими мыслями Пес, пожелав спокойной ночи Йоганну, умиротворенно заснул. Разбуженный крепким щелчком по лбу, прусс не сразу смог понять, где находится и какое за окном время суток. Он кое-как продрал глаза и увидел улыбчивое лицо брата фон Мортенхайма, который легонько потрепал Гектора по щеке и через секунду вылил ему на голову ведро ледяной воды. Так начался первый день подготовки.

Прежде чем перейти к непосредственному обучению боевому искусству, Гуго вкратце объяснил военное устройство ордена. На битву армия выстраивается под знамена своих городов. Каждое знамя, в зависимости от статуса и богатства своей земли, может состоять от полусотни до полутысячи человек. В первые ряды встают сами братья – тяжелая кавалерия. За ними идут всадники полегче.

Вот одним из таких конников легкой кавалерии Пес и должен был войти в Кёнигсбергское знамя. Сам фон Мортенхайм всегда оставался в крепости, ибо не меньше трети от общего количества боеспособных единиц всегда должны находиться в гарнизоне. Дата битвы пока неизвестна, а посему тренировки должны продолжаться от рассвета до заката, чтобы прусс оказался как можно лучше подготовленным.

Гектору был предложен большой выбор оружия: обычный меч, дюззака, палица, булава, клевец, чекан или боевой топор. Закаленный в боях рыцарь обратил внимание ученика на то, что войска все чаще стали оснащаться латными доспехами взамен пластинчатых, из-за чего оружие должно было обладать такой разрушительной силой, чтобы пробивать крепкий цельнокованый доспех.

Поэтому Пес выбрал новенький, блестящий, без каких-либо украшений шестопер с крепкой деревянной ручкой. Первый ряд тяжелой кавалерии братьев шел тесным и сомкнутым, держа впереди себя длинные, в восемь локтей, копья, чтобы сбивать противника с лошади. На тех, кому удавалось удержаться в седле, обрушивался град ударов следующей шеренги. Мастерство оттачивали на чучелах в неприятельских доспехах, доставшихся в качестве трофеев.

Сначала овладение навыками сражаться шестопером давалось Псу тяжело: он не очень хорошо управлялся с конем – его хватало только на то, чтобы примчаться на лошади из одного пункта в другой. Немного помог недавний опыт скачек за кладом Денга. Но в нынешней тренировке все равно начали с азов – учились резко разгоняться и останавливаться, осаживать и подгонять коня, отклоняться с седла влево и вправо, уворачиваться от ударов противника. Падения были неизбежны, хотя умение правильно падать тоже являлось наукой, которую надлежало тщательно изучить. Кроме конных упражнений, не обошлось и без рукопашных – воинам легкой кавалерии приходилось сражаться и на земле.

По желанию бойцу предоставлялся небольшой овальный щит, зауженный книзу. Это был единственный серьезный элемент защиты, ибо легкому кавалеристу тяжелых доспехов не полагалось, даже кольчуги, а лишь стеганка, поверх которой надевался кожаный панцирь. На земле Пса начинала мучить одышка и сводили судороги. Он несколько раз больно падал, оступаясь или поскальзываясь, вывихивал лодыжки и плечи, растягивал сухожилия, но, оправившись, с удвоенной силой брался за оружие вновь.

В занятиях прошло семнадцать дней, и Гектор мало-помалу стал показывать неплохие результаты, ожесточенно тренируясь с утра до вечера. Чтобы хоть как-то отвлечься от ежедневных упражнений в верховой езде и наземных боях с наставником, Пес иногда перед сном вел богословские беседы с полубратом Йоганном.

Они обсуждали смысл бытия, веру в Господа и зачем католики воюют друг с другом. К удивлению прусса, угрюмый парень умел читать и не раз перечел все книги, хранившиеся в небогатой замковой библиотеке. Он наизусть помнил длинные отрывки из того или иного псалма и был немногим хуже Михаэля подкован в религиозных диспутах. Поэтому Гектору частенько приходилось замолкать, подыскивая достойный аргумент. Но, судя по всему, прусс был чуть ли не единственным в казарме, кто мог по достоинству оценить знания Йоганна.

К концу третьей недели, в пятницу с утра, к несказанной радости некогда знатного дворянина, в крепость прискакал посыльный и сообщил Псу, что час назад в город прибыла его невеста. Вне себя от радости Гектор, спотыкаясь, помчался на встречу с Анной. Но стоило, оттолкнув стражников, проскочить через ворота, как он решил замедлить шаг. И как бы ноги сами ни старались бежать, прусс, сдерживаясь, шел не спеша, помня наставления фон Плауэна о боевом духе воина ордена.

С громким криком радости Анна бросилась Псу на шею, стоило тому переступить порог. Жених тоже крепко обнял невесту, потом, отстранившись, принялся с восхищением оглядывать свою любовь. От ее прежней печали не осталось и следа – она повеселела, похорошела, румянец вернулся на ее щеки, а чудные волосы вновь приобрели золотистый оттенок. От улыбки девушки у Гектора приятная нега сводила мышцы, а от ее беззаботного смеха ему хотелось петь от счастья.

Правда, он не решался выказывать свое волнение в присутствии посторонних, ведь воину не подобает подвергаться страстям. А его невеста, наоборот, так и сияла от радости в новеньком, из светлой кисеи платье. И хотя оно не выглядело чересчур дорогим, но в изяществе ему было не отказать. Зауженный приталенный лиф, открывавший шею и украшенный мелкими пуговками, выделялся особыми рукавами – к локтям были пришиты длинные, до земли, красивые кожаные ленты. Шов, которым соединялись лиф и плиссированная юбка с неглубокими разрезами по краям, прикрывался изготовленным из крошечных медных прямоугольников широким поясом, застегнутым позолоченной пряжкой. Благородный наряд дополнялся надетым на голову бронзовым обручем для закрепления прозрачной воздушной вуали.

– Нравится? Сам господин епископ пожаловал из своих закромов, – Анна кружила вокруг жениха в новом наряде. – Как он меня отпустил, ума не приложу.

– Ну как тебя, такую красавицу, не отпустить? – растроганный видом невесты, Пес все никак не мог на нее налюбоваться. – Зачем сбежала? Почему не предупредила? Я места себе не находил…

– Гектор, ну тебя же не было. А тут Янка приезжала, я сразу семью вспомнила. Маму, Терезу… Так домой захотелось, вот мы и пошли. Кстати, отличная новость: у меня объявился двоюродный брат – сейчас проверяют, кто он и откуда, и теперь мы можем получить землю. Только зачем мне земля, если я сейчас свободна…

– Надеюсь, теперь поженимся? Сколько можно ждать!

– А тебе все жениться невтерпеж, разве нам так плохо? Расскажи-ка лучше – я вижу на тебе орденское платье – как проходит твоя служба?

– Ни шатко ни валко. – Вопрос Анны немножко озадачил Гектора. – Мы же договорились. Нет, ну если ты не хочешь, я могу и подождать…

– Вот это воин, да ты хуже малого дитяти, ей-богу, – мелодичный смех девушки как будто окутал старые закопченные стены кухни мягким и нежным бархатом. – Ведь я тоже только с этой мыслью к тебе и добиралась. Когда идем в церковь?

– Сегодня, прямо сейчас нас Михаэль поженит. Меня брат фон Мортенхайм до утра отпустил, я же теперь по-другому живу. Только по воскресеньям будем видеться, а жаль.

– Конечно, жаль. Но ты ведь в ордене, и это очень важно. А я здесь буду, правда, Бальтазар? – невеста прусса весело подбежала к тучному хозяину постоялого двора, отчитывавшего кухонного служку, и обняла его за могучую шею.

– Правда, Анна, правда. А ну бегом в кирху, надоели вы мне тут!

Прежде чем отправиться в церковь, Пес отвел друга в сторону и попросил достать кольцо. Когда в результате ошибки безграмотного лекаря погибли родители Гектора, все их драгоценности были переданы брату главы семейства. Он убрал их в шкатулку и надолго о них забыл. Совсем не до побрякушек было, когда дела пошли из рук вон плохо.

Потом дядя исчез, и Гектор случайно нашел шкатулку, но через некоторое время ему пришлось заложить почти все, чтобы хоть как-то рассчитаться с долгами и найти деньги на выпивку. Скупщикам-ломбардийцам, недавно прибывшим в город, но крепко тут обосновавшимся, забулдыга продал браслеты, ожерелья и кольца, включая обручальное кольцо отца.

Гектор так и не понял, как он умудрился не пропить кольцо матери, и, чтобы совсем не лишиться памяти о родителях, отнес семейную реликвию Бальтазару. Отчаявшийся прусс попросил не отдавать ему кольцо, как бы он ни умолял, и достать только в день его свадьбы. Вот такой момент настал, и память о матери вновь оказалась у Пса в руках.

Также Бальтазару предстояло живо отправить посыльного в кирху, чтобы передать кольцо Михаэлю. Как водится по обычаю – сначала свататься, после обручаться, договариваться о подарках и приданом с отцом невесты – молодые возможности не имели. Поэтому бракосочетание Гектора и Анны миновало все эти приятные хлопоты, и было решено жениться тихо, по-простому, без гуляний и громких торжеств.

Тем не менее переодеться по такому важному случаю невеста Пса все-таки заставила. Серый костюм орденского полубрата был аккуратно сложен и убран до окончания обряда. Порывшись в сундуке и несколько раз громко чихнув, Гектор достал запыленный, оставшийся с лучших времен и единственный пригодный для свадьбы комплект белья.

Место казенной одежды занял пятилетней давности тапперт из красно-желтого бархата, с прорезанными до середины рукавами, украшенными по краям разрезов зубцами замысловатого фасона. Подол и воротник верхнего платья также обрамляли причудливые фестоны. Из-под тапперта едва заметно выглядывала старенькая, потертая, из недорогой парчи производства чердачных кустарей камиза, чьи обшлага закрывали всю кисть до самых пальцев. Сочетаясь с курткой «ми-парти», желто-красные панталоны ниже колен переходили в чулки в черно-белую вертикальную полосу. Завершающим дополнением к наряду служили стоптанные замшевые остроносые бамшаки и видавшая виды высокая, черная, воронкообразная шляпа из мягкого войлока с пришпиленной к ней разноцветной лентой.

Кирха Святой Барбары была единственной церковью в городе, где проводили богослужения начиная с часа первого. Правда, в большинстве случаев на службе присутствовали от силы два-три прихожанина, но Михаэль как будто этого не замечал. Человек, однажды без принуждения впустивший Господа в свою душу и принявший Христа как Спасителя, мог жить только так: без особых забот о себе, но с любовью и участием к совершенно чужим ему людям. Независимо от погоды, времени года и состояния здоровья клирик уже почти десять лет читал часы по шесть, а иногда и по семь раз на дню.

Немного бы нашлось во всей Пруссии представителей белого духовенства, которые смогли бы сравниться с молодым священником такой выдержкой и преданностью Богу. Доброе отношение к пастве снискало немецкому клирику несказанную милость – впервые за всю историю города дьякон был рукоположен епископом в священники до наступления тридцатилетнего возраста.

Так же как Трудевут любил только Денга, чрезвычайно религиозного человека, так и Пес любил Михаэля Шваббе, единственного из всех служителей церкви. Священник, провожая несколько прихожан до выхода, несказанно обрадовался, когда на пороге Барбаракирхе увидел Гектора и Анну. Пес лишь пожал руку Михаэлю, в то время как Анна поцеловала ее. После чего тот перекрестил невесту и призвал Святого Духа беречь девушку.

– Михаэль, наконец настал этот счастливый день, – Пес взял будущую жену за обе руки. – Помнишь, раньше ты постоянно меня спрашивал, когда же я все-таки женюсь?

– Знаешь, я даже вознесу хвалу Отцу нашему за то, что ты не удосужился вступить в брачный союз раньше! – вежливо попросив жениха с невестой подождать в притворе, немец ушел переодеться для такого торжественного случая.

– Отец Михаэль очень хороший человек, Гектор, – Анна немного нервничала, ее голос дрожал.

– Не нужно волноваться, дорогая. Честно признаться, можно было и не ходить в церковь. Зачем нам что-то доказывать Богу, ведь важна только наша любовь.

– Что ты такое говоришь? Нельзя гневить Бога. Испокон века люди венчаются в церкви – моя прабабушка, бабушка, мать… Хорошо, еще отец Михаэль нас благословил, а будь другой святой отец на его месте, все могло бы повернуться иначе.

– Вот именно, почему наше счастье должно зависеть от каких-то отцов? Кто они нам такие? Мы можем жить вместе и без их благословения.

– Гектор, я тебя не понимаю, – во взгляде девушки отчетливо читались недоумение вкупе с легким разочарованием. – Они нас благословляют, потому что Господь им дал такое право. Если Бог против нашего брака, как же мы тогда обвенчаемся?

– Анна, ну не будем спорить на церемонии нашего бракосочетания. Благословение так благословение. Главное, чтобы Господь не взял сегодня выходной.

– Да восславится Творец и облечет ваше взаимное счастье своим провидением, готовы ли вы слиться в наипрекраснейшем для мирян единении? – проводник воли Божьей отец Михаэль вышел из сакристии навстречу жениху и невесте. – Но где же процессия, где ликующие гости, где лепестки роз, устилающие вам дорогу?

Из зеленой суконной сутаны, предназначенной для проведения ежедневных литургий, святой отец переоблачился в праздничную белоснежную альбу. Шелковая стола, украшенная узорчатым золотым шитьем, торжественно виднелась тоже из-под белой, сшитой из бархата и дополненной на спине изображением Богородицы казулы. Заключительный элемент одеяния доброго священника составлял наперсный крест размером с ладонь, придававший Михаэлю вид, которому позавидовали бы иные ватиканские кардиналы.

В руках святой отец держал поднос, отделанный изумительным лиственным орнаментом, с маленькой патеной и изогнутым сифоном. Перед причащением жених и невеста были торжественно предупреждены о том, что брак с момента его заключения расторжению ни в коем случае не подлежит. Священный союз навсегда обязывает жениха и невесту вместе делить все радости и печали. Гектор и Анна, с улыбкой переглянувшись, кивнули Михаэлю. Тогда священник положил облатки молодым на языки, дал пригубить из серебряного потира вина и перекрестил своих друзей.

Наконец, нехитрый религиозный предсвадебный обряд был совершен, и все трое вступили внутрь церкви. Анна даже ахнула, когда зашла в светлую, просторную кирху. Высокие колонны поддерживали стрельчатые, расписанные библейскими сюжетами арки под сводом. В боковых нефах в специальных нишах прихожан встречали каменные статуи апостолов и прочих святых. Скульптурные изваяния чинно возвышались над цветными витражами, украшавшими высокие окна храма Божьего.

Михаэль, едва заметно улыбнувшись, отметил, что Анне следовало бы посетить бывший Кафедральный собор в Альтштадте и настоящий на острове Кнайпхоф, если она действительно хотела бы полностью насладиться величием церковной архитектуры. Наконец, святой отец подвел пару к роскошному алтарю, выложенному слоновой костью, над которым в углублении абсиды высилось массивное распятие.

– Брат Михаэль, я не хочу устраивать пышную свадьбу и пир на весь мир, – с интересом осматриваясь по сторонам, Гектор не отпускал руки Анны. – Просто обвенчай нас тихо и без лишних торжеств. А зачем так вырядился?

– Оставим в стороне досужие споры, Гектор. Мой друг женится! Обязательно должен быть праздник! И вправду, милостивый Защитник, какой сегодня прекрасный день ты нам ниспослал.

– Святой отец, мы не хотим делать из этого большое празднество, – Анна склонила голову. – Поверьте, мне очень приятно ваше отношение к нам, но пусть все будет просто. Бог любит, чтобы простые люди жили скромно.

– Я тебе потом все объясню. Давай быстро и без церемоний.

– Как будет угодно молодым, – святой отец соединил ладони. – Согласен ли ты, Гектор Бронте, взять эту простую и скромную девушку Анну в жены?

– Конечно, да!

– А ты, Анна, согласна ли стать женой этого честного парня, Гектора Бронте?

– Согласна, с доброго благословения Господа Бога.

– Во имя Отца, Сына и Святого Духа, я соединяю вас в супружество, – перекрестив законных мужа и жену, Михаэль сделал запись о браке в церковный реестр – девушка уже получила гражданство, спасибо фон Плауэну, а значит, ее имя имело полное право быть вписанным в общий журнал.

Как только Господь на небесах скрепил этот счастливый союз, святой отец достал из-под кафедры подушечку, на которой дожидались своих счастливых хозяев два кольца. Значит, и Анна как-то умудрилась передать новое блестящее серебряное колечко с выгравированным на внутренней стороне именем жениха.

Пруссу вдруг стало стыдно: ведь он полагал, что невесте неоткуда взять средства на свадебный подарок, да еще на такой дорогой. Видимо, они собирали деньги по всему епископству. Какой позор, и хотя старинное потемневшее кольцо его матери было намного красивее, с виду оно казалось невзрачным и тусклым. Святой отец сделал вид, что не заметил, как у Пса раскраснелись щеки, Анна тоже последовала примеру священника.

Гектор расписался в церковной книге, Анна поставила там крестик и поцеловала крест, протянутый ей Шваббе, а затем молодые обменялись кольцами, поблагодарили Михаэля и, радостные, побежали в дом Бальтазара. Смущенный подарком любимой жены, Пес пообещал купить Анне самое дорогое кольцо в Кёнигсберге еще до первой годовщины их скромной свадьбы. На что девушка, улыбнувшись, ответила, что ей важна лишь доброта и забота Гектора, а это кольцо дороже любого другого как семейная реликвия мужа.

Немногочисленными гостями на ужине в честь бракосочетания Гектора и Анны были Михаэль, брат Гуго, Йоганн и верный Бальтазар, который, разделив с ними праздничную трапезу, пообещал всячески поддерживать и помогать чем сможет. Откушав, молодожены отправились в комнату Гектора и не покидали ее до самого утра, когда Псу нужно было отправляться на службу.

Будь его воля, прусс не ушел бы из этой чердачной комнатушки до самого конца своей жизни, ибо так уютно и спокойно ему еще никогда не было. В обществе этой хрупкой и беззащитной девушки он ощущал себя по-настоящему счастливо. Анна тоже не хотела расставаться с Гектором ни на минуту. Но Пес поклялся, что при каждой возможности будет навещать ее и, как только пропели первые петухи, поцеловав супругу, отправился в крепость.

Занятия продолжались, постепенно добавлялись новые ученики, у Гуго также появлялись помощники из опытных бойцов. Пес начинал все увереннее держаться в седле. В арсенал упражнений добавился еще один непростой элемент. Каждый третий день посвящался тому, что Гуго заставлял полубрата облачаться в полное рыцарское обмундирование и валил его на землю. Затем капитан гарнизона засекал время, за которое Гектору удавалось подняться на ноги. Иногда после вечерней трапезы многие братья и служебные выходили на галереи, чтобы от души повеселиться над увальнем Бронте, неуклюже пытавшимся подняться с земли при свете огней пылающих смоляных бочек, полукругом расставленных во дворе.

Тем временем, по выходным и иногда сопровождая братьев к Бальтазару, он всегда захаживал к женушке. Анна, оказавшись вполне практичной и сообразительной девушкой, стала быстро осваиваться на новом месте. Она почти полностью взяла на себя ведение хозяйства таверны и гостиницы толстого добряка. Тому лишь осталось заниматься поставками продуктов и приструниванием нетрезвых посетителей. Молодая женщина очень понравилась Бальтазару, и иначе как «дочка» он ее не называл. Одним словом, жизнь маленькой семьи Бронте вошла в спокойное и неизменное русло. Но однажды в Кёнигсберг с визитом опять приехал Генрих фон Плауэн и сообщил Псу, что события приняли очень непростой оборот.

Верховный магистр фон Юнгинген отправил к польскому королю посланцев с целью узнать, будет ли тот помогать своему кузену, ибо рыцари обижены тем, что Витовт силой отнял Самагитию, и готовятся вернуть ее обратно. Владислав обещал подумать. Но скорее всего, он брату поможет. Значит, война не за горами. И вскоре, как и ожидалось, польский король выказал готовность помочь своему брату. Этого только и дожидался Ульрих фон Юнгинген и в начале августа объявил о разрыве отношений с польско-литовской короной.

Еще через десять дней магистр захватил и сжег несколько приграничных польских городов, погубив при этом немало местных жителей. Пока фон Юнгинген справлялся своими силами, дополнительные войска ему не требовались, поэтому Кёнигсберг конфликт еще не затронул. Поляки ответили тем же и вступили на прусскую землю. В конечном итоге восьмого октября было заключено перемирие под эгидой чешского короля и германского императора Венцеслава. Оно должно было продлиться до дня святого Иоанна Крестителя, а третейская сторона согласилась вынести свое окончательное решение в начале февраля в Праге.

– Ты полагаешь, оружие действительно может надежно защитить человека? – Пес, уже почти провалившийся в глубокий сон после того, как целый день таскал на коромысле ведра с водой на морозном воздухе, укрепляя мышцы и дух, уже не чаял услышать знакомый голос.

– А-а, куда же вы подевались, герр Бэзил, а то я уже, грешным делом, подумал, что вы обо мне позабыли. Оружие? Человека может защитить умение владеть оружием… ну и доспехи, само собой. А что?

– Я хочу, чтобы ты услышал, о чем сейчас шепчутся Пауль и Клаус.

– Ты, наверное, забыл, что я человек, а не призрак навроде тебя. Как можно услышать, что там бормочут эти два кнехта в другом конце казармы? Я вообще ничего, кроме храпа, сейчас не слышу. Уйди и не мешай спать – завтра мне предстоит катать на себе Гуго, – поплотнее завернувшись в теплое одеяло, Гектор с содроганием представил, что совсем скоро вставать.

– Ну и дурак же ты, Пес, – в голосе Бэзила слышалось то ли разочарование, то ли жалость. – Возможности человеческого тела безграничны. Хорошо, что тебя гоняют, как собаку, но долго ли ты продержишься в седле, когда в тебя, недоумка, полетят стрелы или, чего доброго, ядра?

– Сколько надо, столько и продержусь. Я научился управляться с оружием, хорошо умею скакать, чего еще надо? И что значит – возможности безграничны?

– Тебе, надеюсь, известно, у каждого человека есть пять чувств. Так вот – у них нет предела. А у тебя есть зрение, но ты не видишь, у тебя есть слух, но ты не слышишь, у тебя есть обоняние, но ты не чувствуешь, понял?

– Нет.

– Да ты и впрямь дурак, Пес. Раз я говорю, значит, можно. Правда, есть небольшая тонкость – сверхчувства опираются на так называемое шестое чувство, вот его и надо развивать. Это доступно каждому, но тебе повезло гораздо больше – у тебя есть я. Мы значительно ускорим процесс.

– И как же его развить? И зачем вообще это нужно? – Гектор оставил всякую надежду поспать хотя бы несколько часов.

– В твоем случае оно необходимо, чтобы остаться в живых. – Сколько раз дух угрожал ему кончиной, Пес и считать уже бросил. – Скоро будет битва, и от тебя требуется всего-то ничего – выйти оттуда живым.

– Ладно, давай рассказывай, как воспитать сверхслух.

По словам Бэзила, все было очень просто – надо сначала представить образ того, что тебе нужно. К примеру, чтобы услышать, что говорят кнехты Пауль и Клаус, надо полностью освободиться от всех мыслей, кроме образа этих людей, разговаривающих друг с другом. Пес попытался представить кнехтов в пустоте, на черном фоне. Но он сам придумывал, о чем они шептались, то есть мысленно говорил за них. А это не годилось, следовало заставить себя замолчать и слушать только их. До самого момента, когда Гектору пора было вставать, он тщетно пытался услышать, что Пауль толковал Клаусу.

Сжалившись над пруссом, Бэзил сообщил, что парочка кнехтов уснула еще три часа назад, и предложил снова попробовать следующей ночью. Пес в очередной раз помянул невидимку недобрым словом и отправился на занятия. Перед самым обедом он неосмотрительно постарался услышать, что повар говорит своему помощнику во дворе, но, закрыв глаза и остановив поток мыслей, немедля схлопотал плашмя топориком по голове от Гуго. После чего Гектор благоразумно решил оставить развитие шестого чувства на ночное время суток.

В конце концов, через неделю образ Пауля начал мычать что-то не совсем внятное. К середине ноября и образ Клауса начал шевелить губами, издавая звуки, отдаленно напоминающие человеческую речь. Еще через какое-то время кнехты стали говорить невнятно, будто с набитым ртом, но отдельные слова уже можно было разобрать, если внимательно вслушиваться. И когда однажды прохладным утром Гектор спросил у одного из них, зачем они украли курицу с огорода папаши Зигфрида, владельца трагхаймских бань, то кнехт от неожиданности шлепнулся на землю.

Начиная с этого дня секретов от Пса у жителей крепости не было. Правда, чтобы слышать, о чем болтают, ему необходимо было точно знать, разговаривают ли нужные люди в данный момент, видеть их или хотя бы помнить, как они выглядят.

Вместе со слухом прусс тренировал и зрение. Упражнения были похожими: если следовало разглядеть муху на окне часовни на высоте шести рутт, сначала требовалось закрепить образ стекла в воображении и медленно его увеличивать до тех пор, пока оно не окажется прямо перед глазами. Так даже можно было узнать, сколько комаров ночью пищит в дормитории.

В какой-то мере развив слух и зрение, Гектор вознамерился, как подсказал Бэзил, пальцем проткнуть пластинчатый доспех или хотя бы проковырять кольчугу. И вот в день святого Франциска с гордым видом прусс подошел к бочке, мирно стоявшей у кузницы. Он живо представил себе, как его палец, словно нож сквозь масло, проходит через крепкое просмоленное дерево.

Спустя некоторое время брат Гуго фон Мортенхайм нашел Пса, без сознания лежавшего рядом с невредимой бочкой с вывихнутым указательным пальцем левой руки. Сердобольный наставник освободил слишком «нежного» ученика от занятий на несколько дней. Предприимчивый Гектор не стал терять времени зря и повел Анну вечером в «Рыжего петуха».

Язык не обманул его предположения о качестве подаваемой здесь еды. Благодаря обостренному чувству вкуса, Пес уже с первой кружки сообразил, что пиво здесь разбавляют почти наполовину. А попробовав мясные шарики, почти не содержавшие мяса и состоявшие на три четверти из хлеба, лука и сала, он посоветовал хозяину впредь подавать такую дрянь только собакам.

На следующей неделе молодые муж с женой обошли почти все таверны и трактиры города. Радости неизбалованной Анны не было предела, и она на все лады нахваливала, как вкусно там готовят. Гектор, наоборот, только плевался и на чем свет стоит ругал поваров, чьи руки, по его мнению, стоило оторвать еще в детстве. В конце концов, когда прусс заявил, что поросенок, чье мясо они имели удовольствие попробовать, умер естественной смертью несколько дней назад, трактирщик, не выдержав такого нахальства, с проклятьями выгнал их прочь из своего заведения. Анну несколько удивило поведение мужа, но тот лишь отмахнулся: наверное, он не в себе из-за поврежденного пальца.

Так миновал год 1409-й и наступил 1410-й. Палец Гектора полностью зажил. В прошлый раз он не отважился проткнуть высокую крепкую бочку пальцами правой руки, ибо Пес был правшой и рисковать рабочей рукой не хотел. Но вскоре после праздника Богоявления прусс все-таки попробовал совладать с упрямой тарой снова.

Правда, на этот раз он долго стоял, прицеливался, рисовал в воображении необходимые картины и не заметил, как привлек внимание нескольких слуг и Йоганна, который нес фон Плотке чистую бумагу. Через десять минут полного сосредоточения Пес резким движением устремил руку с вытянутым пальцем навстречу прочному каркасу сосновой бочки.

Все наблюдатели невольно ахнули, когда Гектор вытащил палец, и из продырявленного сосуда, облепляя его края, густым потоком потекло рапсовое масло. Восхищенный Йоганн дружески похлопал товарища по плечу. С тех пор уверенность в собственных силах прочно укрепилась у Пса, и он неутомимо продолжал оттачивать это мастерство, не забывая и о физическом развитии.

Не за горами был февральский день, когда император Священной Римской империи Венцеслав собирался объявить свое решение по поводу отношений Пруссии и Польши с Литвой. Вскоре в Кёнигсберг снова прибыл Генрих фон Плауэн. На этот раз вид он имел очень довольный – улыбка не сходила с его лица.

– Как успехи, Гектор? – Фон Плауэн застал Пса, когда тот пытался унюхать с противоположного конца двора, что сегодня на обед подаст повар, стоило Гуго ненадолго отвернуться.

– О, брат Генрих, приветствую вас, – смутившись, Гектор пожал руку рыцарю. – Брат Гуго пока мной доволен… У вас, я вижу, хорошие новости?

– Все предсказуемо – Венцеслав, чешский король, к счастью, редко бывает трезвым, и нам не составило великого труда склонить его на свою сторону. Донесение стали читать на нашем языке, и поляки поспешили выйти из тронного зала. Они все поняли.

– Так все-таки к чему пришли?

– К состоянию ante bellum. Самагития наша. Но война будет обязательно. Перемирие продлится до июня, скорее всего, в июле и сойдемся. Сейчас поляк зашевелится. Мы тоже без дела не сидим: подкуплен венгерский король Сигизмунд, он нападет на польскую шваль с юга. Подойдут наши крестоносцы с запада, помогут ливонцы. Ягайло не выстоять.

– До лета еще полгода, – Пес показал Генриху шестопер, – я успею. Не сомневайтесь, мы их разобьем. У нас все глаз не смыкают, даже в баню с кинжалами ходят. Фон Ризе и тот кольчугу давеча нацепил, поскользнулся, правда, и головой о ступеньку грохнулся.

– Мы начинаем собирать войско, – приняв оружие из рук Пса, фон Плауэн пару раз прокрутил его вокруг ладони. – Через два-три месяца в Кёнигсберг прибудет отряд английских лучников. Мы разместим людей по всем крепостям – никогда не знаешь, что взбредет в голову язычнику-литовцу, который к тому же и не пьет. Я таким не доверяю.

– Лучники – это хорошо, у нас их мало. Есть пешие, а конных нет. Это отличное прикрытие. Об англичанах ходит добрая молва, буду рад с ними встретиться.

– Доволен, что не ошибся в тебе, Гектор. Ты прирожденный воин. Я это сразу заметил. Кстати, где те викинги? Если они здесь, надо обязательно взять их к вам под знамя. Трое вас, уверен, двадцати поляков и их лесных оборванцев стоят.

– Спасибо на добром слове, брат Генрих. Я датчан давно не видел, и у меня появился повод к ним зайти. Но бесплатно они только дышат и за идею не пойдут.

– Я отдам распоряжения фон Плотке, – сильно размахнувшись, Генрих фон Плауэн точным броском воткнул шестопер Гектора в многострадальную бочку. – Поляк он, конечно, дурак, но иногда случаются странные вещи, Гектор. Господь свидетель.

Время шло, и Пес уже начал овладевать мастерством управляться с оружием двумя руками одновременно. Научившись двигаться мгновенно, он теперь мало доверял щиту, полагая, что никакой резак его не коснется. Необходимо было научиться причинять наибольший урон противнику. Теперь две палицы вертелись в его руках не хуже, чем флюгер на шпиле веселого дома мадам Шефре в дни ураганного ветра. Приближался день святого Варнавы, а вместе с ним и первая годовщина венчания Гектора и Анны.

Жалованья Пса, что платили ему братья, хватило на потрясающей красоты золотое кольцо, украшенное темным янтарем размером с вишню. Тем не менее обещания купить самое дорогое кольцо в городе сдержать не удалось. Чтобы собрать такую сумму, ему понадобилось бы служить в ордене, по крайней мере, до тех пор, когда уже понадобится клюка и придется питаться одной кашей, ввиду полного отсутствия зубов. Добросердечная Анна подыскала для мужа кольцо с камнем крупнее и дороже – дела на гостевом дворе Бальтазара заметно улучшились.

Это не могло не задеть Пса, хотя он и не подал вида, но после праздничного ужина в таверне Гектор дома не остался, ссылаясь на необходимость его присутствия в крепости. По дороге он трижды рвал на себе рубаху, пообещав на следующую годовщину выпрыгнуть из шкуры вон, но купить наилучшее кольцо во всей Пруссии. Получалось, что Анна любит его больше, раз нашла возможность подарить ему такое кольцо. Может, она скоро будет кормить его? Надо срочно что-то менять. Анна ласково потрепала мужа по голове, когда он преподнес свой подарок, как если бы простила за проступок или сделала вид, что не заметила.

Как же так, он ведь старался: сутки напролет упражнялся, чтобы защитить свою страну и, в первую очередь, свою любовь. А она его как мальчишку погладила по голове, мол, не грусти, Гектор, мне не подарки важны. А зачем тогда ему такое подарила? Лучше бы она без дела сидела, он и сам может семью прокормить! Придя в замок, Пес со злости попротыкал все бочки, как решета, в пределах досягаемости так, что на утро служебные схватились за голову. К обеду его гнев немного поутих, и он продолжил свои занятия с Гуго.

В тот же день пришло известие, что король польский Владислав собирает армию для похода на крестоносцев. Пес не мог оставаться безучастным и помчался в контору Магнуса, чтобы договориться по поводу наемников. Мало-помалу он начал рассчитываться с дядькиными долгами, в том числе и со шведом. Эти выплаты, стоившие ему почти половину жалованья, по сути, и явились причиной нехватки денег для покупки лучшего кольца.

Ни минуты не колеблясь, прусс решил, что рассчитаться с кредиторами важнее, чем дорогой подарок. Ведь первое было делом чести, а второе Пес счел поправимым в другой раз. Даже начав платить кредиторам, он умудрялся кое-что откладывать на обещанный подарок любимой. В конце концов, у склонных к недоверию господ, которые ссужали деньги дяде, появилась уверенность, что должник никуда не сбежит и выплатит им долг с процентами.

Магнус, по-видимому, никогда не покидавший свой кабинет, с улыбкой кивнул Гектору. Сейчас для капитана наемников начиналась лучшая пора – война не только не приносила ему горя и страданий, а, наоборот, несказанно радовала и обогащала.

Предчувствуя тяжелую обстановку, Магнус выписал из Скандинавии еще добрых сотни две викингов для Кёнигсберга. Тридцать из них останутся в гарнизоне замка, остальные пойдут на битву. Тогда Пес попросил шведа передать Тронду и Гуннару, что он их не забыл и почтет за честь сражаться с ними бок о бок против врага.

Еще через неделю в город, как обещал фон Плауэн, действительно прибыл отряд английских лучников в количестве пятидесяти человек. Все они имели одинаковую форму – свободные белые рубахи, поверх них ливреи в вертикальную зелено-красную полоску и такие же полосатые короткие штаны, подхваченные тесемками чуть ниже колен.

Спешившись, стрелки привязали лошадей и что было духу помчались искать своих земляков – шотландцев, которые в небольшом количестве облюбовали город. Но сами горожане считали их людьми второго сорта, поскольку, кроме как пить да дудеть на своих волынках, те ничего больше не умели. Поэтому селили их чаще в подвалы, в результате чего за ними закрепилось прозвище – «подвальные шотландцы».

Один из англичан выкрикнул что-то на своем языке, из чего Пес понял только «МакГарви собака… за короля… рыжая собака… убью», и все лучники гурьбой, сломя голову, кинулись проверять подвалы.

К вечеру почти все стрелки вернулись в крепость с синяками и кровоподтеками, но довольные и пьяные. На ужине они еще добавили вина и прямо в столовой стали громогласно распевать свои героические песни. Йоганн объяснил Псу, что англичане всегда отличаются таким своеобразным поведением первые несколько дней, но потом, опомнившись, ничего подобного больше себе не позволяют.

Из всех лучников выделялся только их командир – пожилой усталый мужчина, по чьему виду можно было судить, что насмотрелся он в своей жизни всякого. Никакое веселье его не интересовало. Главный стрелок маленькими глотками пил вино и закусывал куском хлеба, обмакивая его в пряную мясную подливку.

Неспешно допив, командир привстал из-за стола и, аккуратно перешагивая через своих подчиненных, в хаотичном порядке развалившихся на полу и лавках, вышел из трапезной. Гектор последовал за ним: ему вдруг стало интересно понаблюдать за таким непохожим на других человеком. Он сильно отличался и от своих спутников. Его будто что-то заботило – взгляд усталого воина, казалось, был устремлен в пустоту.

– Капитан, вы говорили с братьями, откуда знаете немецкий? – Пес настиг англичанина на крепостной стене, когда тот всматривался куда-то вдаль. – Вы чем-то опечалены? Меня зовут Гектор Бронте, серый брат ордена.

– Я Джаспер Уортингтон, вольный стрелок, – лучник повернулся в сторону прусса и протянул руку. – Я больше тридцати лет шатаюсь по миру и выучил не один язык. Нет, Гектор, это не печаль. Просто мне не дает покоя одна мысль, Галифакс ее возьми. Никак не могу от нее отделаться.

– И что это за мысль?

– Мне кажется, это моя последняя битва, понимаешь? Кусок не лезет в горло, не могу ни спать, ни есть. Я воюю всю жизнь, и хоть бы одна серьезная рана, чертов Галифакс. Вокруг меня ломались копья и свистели стрелы, трескались щиты и разрывались кольчуги, но мне все было нипочем. А сейчас…

– Да с чего вы взяли, Джаспер? Вам всегда везло, так почему именно сейчас вы должны погибнуть? Это же нелепо, ей-богу. Мне думается, что чаша сия минует вас и в предстоящей битве. А вот я… Знаете, это моя первая война, и я себя чувствую не очень уверенно.

– А я перед боем всегда доверяюсь Богу, значит, он меня и берег. До сих пор. Попробуй. Должно помочь. Тебе повезет, а вот мне не вернуться, Гектор. Но не идти не могу, сдохни Галифакс. Не сегодня, так завтра. Трусом никогда не был, уж лучше в бою.

– Почему вы все время говорите Галифакс?

– Так звали мою собаку, пока ее на охоте не задрал медведь, Галифакс ему в глотку. Теперь он все время со мной, малыш Галифакс.

– Как вы полагаете, Джаспер, кто победит – мы или поляки? – наблюдая, как в Альтштадте при свете факелов городские стражники перекрывают улицы цепями, чтобы подвыпившие удальцы не устраивали глупых скачек на ночь глядя, полубрат невольно подумал о том, сколько людей погибнет в грядущей войне.

– А какая разница, Гектор? Воин живет войной, пока не умрет, – морщинистая рука Джаспера погладила подбородок в седой щетине. – Кто бы ни победил, работа у нас всегда будет, Галифакс понимает. Народы воюют испокон веку. Меняются правители, границы, гибнут люди, а мы бьемся и бьемся, лишь бы платили. Может, мне просто надоело? Не знаю…

– Я просто хочу, чтобы моя семья жила спокойно, и все. Больше мне ничего не надо. Я иду на войну только ради этого.

– А если тебя убьют, твоей семье, храни ее Галифакс, будет спокойнее?

– Вряд ли.

– Но и не идти ты не можешь, что скажут люди? Здоровенный детина отсиживается дома, пока его земляки проливают кровь. Это ведь какой позор, даже Галифаксу смешно. Круг замыкается. Так и живем. Устал я, Гектор, устал.

– А у вас есть семья?

– Есть… Точнее, была. – Псу показалось, что у Джаспера на щеке блеснула слеза.

– Что же произошло?

– Я умер для них. Однажды с войны просто не вернулся домой, чтобы подумали, что убили. Не захотел возвращаться.

– Но почему? – теперь и прусс был готов разрыдаться, поняв состояние англичанина – лучник просто устал бегать.

– У меня была жена и пятеро детей мал-мала меньше. Голод страшный, нищета. Правда, отец научил неплохо обращаться с луком. Наш лорд призвал меня к себе в отряд. И вот пошли мы против французов. Нас разделали как свиней. Из нашей полусотни выжило три человека. И то двое – покалеченные. Я не захотел возвращаться. Хотел удавиться, но не смог. Так и скитался, прибился к разбойникам, потом то да се, но домой так и не добрался.

– Джаспер, пообещайте мне, что, если вам удастся выжить, вы обязательно вернетесь домой. Вас там ждут. Ну же, обещайте!

– Да, Гектор. Ты славный малый, тебе можно довериться. Что ж, обещаю, Галифакс свидетель!

Всю ночь Пес проворочался и не смог заснуть. Он представил пятерых малышей Джаспера, как им приходится делить крохи хлеба меж собой, и его жену, которая, не разгибаясь, работает на господина. Слезы как-то сами навернулись на глаза прусса, и он клятвенно пообещал себе никогда не оставлять Анну и их будущих детей.

Судить Джаспера Гектор не стал, поскольку помнил о свободе выбора человека, о том, чему научил Бэзил. Если уж он так поступил, то это обдуманное решение. Но ошибки всегда можно исправить, дома его обязательно поймут и простят. И на поле боя Пес сделает все, чтобы Уортингтон выжил и вернулся в семью. К тому же Михаэль отпустит лучнику все прошлые прегрешения, чтобы тому жилось легче и он себя не казнил.

Срок перемирия наконец истек, и польские лазутчики под покровом ночи подожгли несколько прусских селений. В это время Магистр ордена Ульрих фон Юнгинген ужинал с посланцами нового императора, венгерского короля Сигизмунда, прибывшими попытаться отговорить орден от войны. Возмутившись вероломством поляков, магистр отправил венгерских послов к Владиславу Ягайло с требованием о новом десятидневном перемирии. Король согласился, и обе стороны воспользовались передышкой, чтобы привести в боеспособность свои войска.

Но уже в начале июля Ульриха фон Юнгингена известили, что объединенное польско-литовское войско перешло Вислу по особому мосту, сооруженному из лодок, и численность его внушает ужас.

Магистр, как обычно разделивший свою армию между Восточной и Западной Пруссией и полагавший, что удар будет нанесен по разным направлениям, сначала не поверил разведке. Но когда пришло повторное донесение о количестве сил неприятеля, он спешно стал искать наиболее удобную позицию для своих воинов. В конце концов тевтоны укрепилась на переправе через правый приток Вислы – речку Дрвенцу.

 

Битва

Пес также находился в этом войске, хотя такое решение далось ему с большим трудом. Гектор вместе с третью гарнизона мог остаться для защиты крепости. Тут Бэзил ему советчиком не был. Правда, однажды дух упомянул о битве как о поиске третьего креста. Выходило, что участие в ней полубрата Бронте было необходимым. Но невидимка больше не напоминал пруссу об этом, и выбор был за ним самим. Гектор просто разрывался – на одной чаше весов лежало жгучее желание защитить свою землю, применив все, чему он научился у Бэзила и Гуго. На другой – жизнь Анны. Дороже нее у Пса никого не было.

Измученный страхами и сомнениями, Гектор решил поделиться с женой, ожидая помимо нескончаемых слез услышать мольбы остаться и не рисковать собой. К его великой радости, лучшая из всех девушек на свете мужа отпустила, сказав, что долг каждого мужчины защищать свою родину с оружием в руках. А она будет за него молиться и просить Господа, чтобы сохранил ему жизнь. И он обязательно вернется.

Армия Кёнигсбергского комтурства насчитывала несколько знамен: маршальское, городское, из городов Тапиау и Велау, епископа самбийского Генриха III Зеефельдта и ленников ордена – вассалов. Впереди колонны ехал сам маршал Тевтонского ордена Фридрих фон Валленрод в сопровождении знаменосца и оруженосца. Пес и раньше видел маршала, невысокого человека с холодным взглядом, но в таком облачении главнокомандующий рыцарской корпорацией предстал пред ним впервые.

На фон Валленроде сиял новизной белоснежный плащ с капюшоном. Нашитый на спине нежным черным шелком крест превосходил все мыслимые размеры. Его суконный ваффенрок, с таким же крестом на груди, прикрывал кольчугу, ярко бликовавшую на солнце у ворота. Голову маршала венчала белая шапочка с плоским верхом, на тыльной стороне которой имелся маленький черный крестик.

Попона маршальской лошади белого цвета по бокам была украшена все теми же крестами, только уже на фоне геральдических щитов. Остальные рыцари в похожих облачениях, но с нашитыми крестами меньших размеров, гордо гарцевали за командиром, изящно взмахивая плащами, чтобы не задевать ими столпившийся на улицах люд. Городские зеваки не могли оторвать глаз от такого бесподобного зрелища.

Тысячу воинов, уходивших сражаться с поляками, народ провожал великим ликованием. Горожане подбадривали армию криками «С вами Бог!» и подброшенными вверх головными уборами. Перед отъездом Гектор на всякий случай попрощался с Гуго, который оставался в замке, Йоганном, Бальтазаром и отцом Михаэлем, призвавшим сердце товарища наполниться состраданием, а душу – милосердием. Езды до основного скопления сил тевтонов было меньше недели, и за это время прусс удивился поразительной дисциплине в отряде.

С утра по первому зову трубача просыпались, по второму – седлали коней, по третьему – отправлялись дальше. Шли с утра и до наступления темноты. Самыми первыми пробирались разведчики. На некотором расстоянии за ними ехали фуражиры и интенданты, которые обеспечивали армию всем необходимым. С ними шли и хаусмейстеры, ответственные за размещение верхушки ордена во время перехода через населенные пункты. Замыкало колонну само войско.

Для участия в битвах братья надевали бацинеты, составные кирасы, включавшие в себя нагрудник, наспинник и подол, не говоря уже о наручах, поножах, латных перчатках и башмаках. Эти доспехи, а также оружие, как и порох, транспортируемый в обычных закупоренных бочках, везли на специальных обозах в хвосте шествия. Боевые кони, которых вели оруженосцы, шли тяжелым шагом без седоков – их седлали только перед военными действиями.

Наконец, люди из Кёнигсбергского комтурства прибыли в стан фон Юнгингена. Такой армии Пес никогда не видел – на первый взгляд, народу здесь было больше раз в десять, чем насчитывал их отряд. Высшее руководство ордена размещалось в белых шатрах из парусины, отмеченных соответствующими каждому комтурству и городу флагами.

Временное жилище гохмейстера находилось в центре пересечения двух главных дорог стоянки, через которые строго-настрого запрещалось тянуть растяжки других палаток. Здесь постоянно поддерживался огонь, и часовые спрашивали пароль – дневной и ночной. Вояки, что были попроще, сидели прямо на земле вокруг костров на своих дорожных плащах, служивших им одновременно и лежанкой и одеялом. Кого не устраивало такое скромное убранство, сооружали шалаши из веток, сена и прочих подручных материалов.

В многотысячной толпе каждый солдат был занят своим делом, будто он и не покидал родных стен. Валили лес, пилили дрова, мыли лошадей, забрасывали сети, собирали ягоды. Повсеместно горели костры, раздавались бодрые песни. Улыбчивые лица бойцов, казалось, наслаждались каждым мгновением в преддверии схватки с врагом. Крепкие и сильные мужчины, собранные под тевтонскими штандартами, были счастливы в эти минуты, не задумываясь о неизбежном.

Лагерь раскинулся в живописном месте у реки, на берегах которой из острых кольев были установлены препятствия для вражеской конницы. Повсюду росли высокие деревья, весело щебетали лесные птички, бабочки порхали с цветка на цветок. В голубом безоблачном небе, то плавно опускаясь, то медленно поднимаясь ввысь, кружил сокол, высматривая добычу. Запах свежеиспеченного хлеба, дразня, щекотал пруссу ноздри, и он вспомнил, что с самого утра ничего не ел.

Они втроем с Гуннаром и Трондом расположились недалеко от кёнигсбергского знамени-гонфанона с изображенным на нем белым львом в золотой короне на красном поле. В котомке Гектора еще оставался запас соленой оленины, копченая рыба, две головки сыра, ячменная лепешка и плетеная бутыль красного вина. Он с удовольствием разделил трапезу с друзьями – неизменно молчаливым Трондом и беззаботно улыбающимся Гуннаром.

Пес снова почувствовал себя надежно защищенным в их компании, но перед глазами опять возникли образы треклятой церкви и изувера Гзанды, и от омерзительных воспоминаний кусок не полез в горло. Так и не пообедав толком, прусс с жаждой внимал рассказам бойцов об армии неприятеля, в особенности о военачальниках.

Фон Плауэн с двухтысячным отрядом остался в родном Шветце, поскольку на поле боя в предыдущих сражениях особо себя не зарекомендовал, зато был весьма искушен в делах административных. Шветц находился в богатейшем крае Западной Пруссии, поэтому его защита была одной из важнейших военных задач.

Тем временем Верховный магистр фон Юнгинген выжидал, рассчитав, что оборона на своей земле принесет наилучшие результаты. Поляки, напротив, постоянно совершали разорительные набеги на прусские селения и угоняли людей и скот.

И когда в день святой Маргариты польская армия взяла город Гильденбург, учинив жестокую расправу над его жителями, и собралась идти на Мариенбург, терпение магистра лопнуло. Он отдал приказ о снятии войска со стоянки и готовности к решающему бою.

Полкам пришлось ночью пройти больше мили под проливным дождем до места расположения польских интервентов. Утром во вторник пятнадцатого июля тысяча четыреста десятого года две гигантские армии – орденская и польско-литовская – встали друг против друга на поле близ селений Танненберг, Грюнфельде и Людвигсдорф.

У Ягайло позиция была несравненно выгоднее: он удобно расположился биваком в тени среди кустарников и рощ. В то время как братья и их люди, до нитки промокшие из-за ночного ливня, голодные и уставшие, стояли, построившись в боевые порядки, на самом солнцепеке, от чего их доспехи нещадно раскалялись.

Левое крыло из двадцати шести хоругвей взял под командование маршал Фридрих фон Валленрод. Правое крыло из двадцати хоругвей возглавил гросс-комтур, заместитель Верховного магистра и представитель папы в ордене – лучший мечник Европы Куно фон Лихтенштейн. Резерв остался за магистром Тевтонского ордена Ульрихом фон Юнгингеном.

Всего же братьев на поле брани собралось не более двухсот пятидесяти человек из двенадцатитысячной армии. Пес находился в левом крыле под знаменем своего города. По бокам от прусса на уставших от жажды и голода конях стояли его боевые товарищи Гуннар и Тронд. А вообще вокруг него собралось не менее десятка народностей: здесь присутствовали, помимо немцев, швейцарцы, австрийцы, фламандцы, чехи, силезцы, моравы, англичане и итальянцы.

И немудрено. Все тевтонское войско состояло из четырех частей: прусской – братьев, орденских солдат и ополчения, армий вассалов, друзей ордена, то есть рыцарей из других стран и наемников. Поэтому целый сонм национальностей легко объяснялся, оставалось лишь проверить их надежность непосредственно в бою.

Несмотря на то что рыцари давно уже стояли на пригорке, заметные для неприятеля и готовые к сражению, поляки и не думали строиться. Разведчики сообщили, что король находится на службе в специальном шатре и молится Богу. Инициатива пришла от одного из двух польских вельмож, стоявших на стороне ордена, щецинского князя Казимира V.

Гектор с удивлением наблюдал, как князь отправил в стан врага двух герольдов с обнаженными мечами. Используя свое новое зрение и слух, он видел и слышал, что происходило дальше. Герольды сообщили королю, что, если он не желает сражаться ввиду отсутствия мужества или оружия, вот ему подспорье. Хватит отсиживаться в роще, пора бы начинать то, зачем все собрались. И если его не устраивает это поле брани, тогда братья могут отойти назад.

Затем они воткнули клинки в землю возле ног Владислава. И как будто в подтверждение их слов, к изумлению Пса, вся тевтонская армия действительно развернулась и пошла в обратном направлении. Попутно один из рыцарей сообщил ему, что братья Тевтонского дома лучше управляются с врагом на открытом пространстве, чем в лесу.

Это был хитрый маневр – передовая часть войска просто отошла от «волчьих ям», заранее приготовленных для неприятеля. После чего воины прикрыли собой артиллерию, чтобы до поры до времени ее не разглядел враг. На ходу люди уже в последний раз проверяли упряжь и оружие. Уверенность в победе и не думала оставлять Гектора, хотя он с жалостью смотрел на братьев, измученных тяжестью раскаленных доспехов, и остальных воинов, изнемогавших от жажды.

– Не смейте их водворять обратно! – Генрих фон Швельборн, комтур из Тухоля, еще в лагере повелел оруженосцам постоянно носить перед ним два меча, дав клятву не задвигать их в ножны до тех пор, пока они не напьются крови польских собак и прочей твари. – Иначе вам не сдобровать!

– Жарко-то как. – Напрягая слух, Пес пытался услышать, что говорят люди в армии. – Невыносимо. Швайк, у тебя осталась вода?

– Подожди, родная, подожди, уже скоро, скоро… Я знаю, я тоже устал…

– Когда же биться будем? Им-то хорошо в тени, а мне как башку напекло, о-ох…

– Проклятый Галифакс, я так и знал, что это моя последняя битва. – Ворчание Джаспера сразу же подняло настроение пруссу – он ехал как раз рядом с англичанином.

– Дядя, может, хватит причитать о последней битве? – Тронд все-таки не выдержал и сделал замечание Уортингтону. – С самого озера канючишь, Галифакс тебя подери.

– Пусть говорит, Тронд, оставь его, – когда заговорил вечно улыбчивый Гуннар, вся троица едва не свалилась с коней.

– Так ты что, умеешь говорить по-немецки?

– Конечно, давно уже научился.

– Как это научился?

– Как-как. Вот так взял и научился. С вами, бездельниками, и не такому научишься.

К полудню король посвятил огромную ватагу шляхтичей в рыцари и разбил польско-литовскую коалицию на два крыла. Во главе правого, включавшего в себя литовцев, татар, русских и прочих наемников, стоял кузен Владислава Витовт-Александр, левым командовал сам польский король. Врагов ордена собралось не менее двадцати тысяч, как предположил прусс. Но рыцари считались более опытными воинами, и шансы примерно уравнивались.

Пес, прищуриваясь, всматривался в лица противников. Вот потомок изгнанного в Литву татарского хана Тохтамыша, его сын Джелалад-Дин распорядился подвести к нему коня. После чего тонким лезвием своего кинжала легко провел по горлу лошади и жадно приложился к порезу губами. Вот известный своей ратной силой и бесстрашием в первых рядах под краковской хоругвью стоит Завиша Черный с поднятой над головой обоюдоострой черной дюззакой. Вот и лютый чех Ян Жижка, отправивший на тот свет не один десяток противников, с проклятиями на устах сжимает ручную бомбарду – а ведь он мог стоять и на противоположной стороне поля, если бы уступил в вопросе оплаты своих услуг.

Обе армии с нескрываемым нетерпением, с выскакивающими из груди сердцами и дрожащими коленями ожидали сигнала королевских труб, призванных известить о начале великого сражении под безызвестной деревушкой. От знамен рябило в глазах. Их было столько, что на подсчет ушел бы не один час. Головы людей слились в одну тягучую металлическую массу. Копыта коней, как колония муравьев, растянулись на необъятное расстояние. Но больше всего прусса поразила пронзительная тишина. Из обоза, развернутого позади войска, перестали доноситься любые звуки. Пушкари с запаленными факелами замерли, как статуи. Даже Гуннар перестал улыбаться, и не надо было обладать сверхзрением, чтобы увидеть, как по его щеке течет тонкая струйка пота.

Только не жара была тому виной, а непреодолимое волнение в преддверии крупнейшей христианской сечи. Оглянувшись, Пес увидел, как Джаспер и его лучники спешились, что-то еле слышно прошептали, сложив ладони вместе, начертали на земле крест и поцеловали его. Тронд провел языком по губам и лишь крепче сжал поводья. Гуннар, словно заговоренный, с силой оттягивал кожу на кадыке.

Каждый человек из обеих армий, казалось, был готов, не дожидаясь приказа, стремительно ринуться в бой, настолько промедление было невыносимым. Но все ждали, все надеялись пожить еще минутку, еще мгновение. Никто не хотел умирать. И полубрат Бронте не был исключением.

– Страшно, Пес? – нельзя сказать, что прусс не ожидал услышать голос своего давнего невидимого друга.

– Как тебе сказать, – Гектор погладил рукоятку своего шестопера, который он усовершенствовал, прикрепив к древку цепочку, чтобы увеличить дальность поражения. – Да не так страшно, как тянет разрядиться. Надоело стоять без дела. Либо в бой, либо домой. Смотри, все еле держатся. Мы выиграем или проиграем?

– Тебе же сказали, какая разница? Для тебя это не важно – ты хочешь себя проверить, а где такое еще можно сделать? Честно говоря, ты мог и не идти сюда – я просто заронил семя тогда в Бронтекамме. Тебе удалось овладеть шестым чувством. Но я знал, что ты не сможешь отказаться, не зря я тебя выбрал, Пес.

– А что, был выбор? Кто еще был кроме меня?

– Большей частью такое же отребье, как ты, но ты уверенно обогнал всех остальных недотеп! Поэтому за проявленные отвагу и мужество я помогу и дальше развить твои навыки. Ты познал себя, теперь пойдем дальше. Совсем скоро сможешь видеть то, что видят другие, и на мгновение предугадывать их действия.

– Что, разве можно заглянуть в будущее? – на секунду прусса совсем перестала волновать схватка, и ему очень захотелось узнать исход боя.

– Я сказал – предвидеть на мгновение, – по тону Бэзила Пес понял, что тот держит его за полного дурака, – да и действия людей, а не события. Из-за того, что мысли человека имеют особенность постоянно меняться, невозможно предугадать, что он вытворит через минуту. А вот за пару секунд изменить решение уже сложнее, понял?

– Понял. Что-то в этом есть. Очень полезно в бою, только как я смогу этим воспользоваться?

Ответить Бэзил не успел, поскольку тишину разорвал протяжный рев боевых рогов польских трубачей. От общих порядков объединенных сил с правого фланга стремительно оторвалось татарское знамя. Такого Пес никогда не видел – на палку был поднят человеческий череп, к которому сзади прицепили конский хвост. Наравне с пронзительными воплями плосколицых татар, это страшное зрелище заставило многих защитников Пруссии ненадолго оторопеть. В ответ грохнули первые пушечные залпы. Из семидесяти привезенных орудий ударила лишь та часть, что была обращена на правое, то есть литовское, крыло. Да вот только из-за ночного ливня много пороха отсырело, и потому пальнули лишь несколько стволов.

Там же стояла и «бешеная Грета» – орудие, отлитое два года назад в Мариенбурге специально для проведения осад. При транспортировке его ствол разбирался на две части, а каменные и свинцовые ядра перевозились на отдельных телегах, еще одна подвода везла подъемный механизм. При этом вес ствола составлял двадцать четыре гамбургских фунта, а вес ядра доходил до четверти ласта. Чтобы произвести выстрел, требовалось более трех центнеров пороха.

К величайшему сожалению тевтонов, артиллерия особого вреда врагу не причинила. Немцы не хотели использовать пушки на раннем этапе битвы, поскольку полагали, что противник выдвинет более внушительные силы, а не жалкие четыреста душ диких кочевников.

Тем не менее Псу, стоявшему в первых рядах, было отчетливо видно, как несколько ядер размером с две человеческие головы всей своей тяжестью попали в хвост татарской коннице. Через мгновение он уже не мог отличить, что разлетелось в стороны – людские ноги или конские копыта, лошадиные морды или человеческие головы. Пока пушкари лихорадочно перезаряжали, передовые из степных воинов валом угодили в «волчьи ямы».

Всадники, что подоспели сзади, принялись вытаскивать попавших в ловушку собратьев изо рвов, утыканных кольями и замаскированных дерном. В это время грянул новый залп. Второй обстрел причинил вреда больше самим пушкарям, нежели противнику. В некоторые бомбарды, отлитые из бронзы, для придания им пущей прочности добавляли олово. Но, даже несмотря на это, «огненные змеи» имели обычай разрываться при стрельбе, что и произошло в этот раз.

Три ствола с оглушительным грохотом разлетелись на осколки, и окровавленные, обожженные запальным огнем, несмотря на защитные холщовые фартуки, останки стоявших рядом с пушками поджигателей и ядроносцев накрыли остальных канониров. Правда, большинство снарядов нашло свою цель – татарского знаменосца буквально разорвало на сотни розовых липких ошметков. Его лошадь, умей она считать, не досчиталась бы шеи, лопаток и крупа. Заметив, что подопечным приходится испытывать на себе все тяжести начала поединка, Витовт, литовский князь, взмахнул рукой с кистенем и крикнул что было мочи: «Литва, вперед!»

На подмогу татарским союзникам рванулась легкая литовская кавалерия. Чтобы добить татар и встретить «Литву», магистр приказал фон Валленроду вводить свои пятнадцать хоругвей. В первых рядах скакали братья – военная мощь и основа ордена. Стрелы, метко пущенные кочевниками, лишь оцарапали тяжелые доспехи грозных рыцарей. Однако несколько пруссов, находившихся чуть поодаль от Гектора, из-за этих стрел обрели вечный покой – их защита не была столь прочной. Да и сам Пес случайно увернулся: его сверхчувства пока никакой помощи не оказывали.

Он мгновенно забыл все, чему научился, и уже начал жалеть о том, что согласился на этот ужасный бой. В отличие от братьев, одетых в непробиваемые доспехи, Гектор носил лишь подбитую паклей бригантину, кольчугу и шлем-капеллину. Маневренность при этом улучшалась, но такая защита была уязвима даже для обычной стрелы, не говоря уж об арбалетном болте.

Одна стрела вскользь прошла по шлему Гектора, а вторая рассекла ухо коня. Его боевой дух многократно усилился, когда Джаспер со своим отрядом в ответ татарам выпустили столько стрел, что иные из них валились с лошадей, утыканные древками, словно ежи иголками.

В деле англичанина Пес видел первый раз, и сразу же отдал ему должное. Потомственного аристократа поразили меткость и скорость стрельбы лучника – двадцать стрел в минуту. Свой любимый лук с роговыми наконечниками Уортингтон называл не иначе как «Галифакс» и, видимо, будучи преисполненным желания вызвать у товарища чувство гордости, сообщил однажды, что этот лук изготовлен из отличного прусского тиса.

Практичности англичанина не было предела – всякий раз, когда была возможность, он вытаскивал из тела противника свою стрелу. Хитрость заключалось в том, что наконечник к древку крепился обычным обжимом, потом деревяшка легко выходила и оснащалась новым острием, что во множестве заботливо хранились в специальном мешочке. По словам капитана, как-то в Трирских лесах одной стрелой он свалил тринадцать человек.

Вообще, к своей профессии Джаспер относился очень почтительно, с явным благоговением. Колчан лучника всегда был под завязку забит легкими – для дальнего боя – тополиными стрелами и тяжелыми, для ближних дистанций, из ясеня. Осина годилась для среднего расстояния. На всякий случай у Уортингтона про запас имелось две-три тетивы, в центре которых наматывались дополнительные, промазанные рыбьим клеем волокна, уменьшавшие их износ и травмы пальцев.

Для защиты руки от удара тетивой, а также чтобы она не цеплялась за рукав, стрелок носил яйцевидный браслет из моржового бивня. Перчатки англичанин категорически отвергал, считая, что стрелу и тетиву нужно чувствовать только голыми пальцами. Тем более, его мозоли позволяли без опасений брать рукой раскаленные головешки. Стрелял Джаспер «всегда от уха», инстинктивно, как и подобает настоящему мастеру, не выбирая себе в ориентиры деревья или холмы.

Наконец татары дрогнули и обратились в бегство: одни верхом, другие – не жалея ног. Часть войска фон Валленрода устремилась за бегущим противником, среди преследовавших яростно орудовал топором Тронд. Вскоре беглецы и настигающие их скрылись из виду. К этому времени подоспела литовская конница. Завязалась схватка с оставшейся частью немецких хоругвей.

Теперь Пес воочию увидел бой с участием настоящих рыцарей. Каждому брату ордена помогал один или два оруженосца и арбалетчик. Пока сражались рыцари, помощники держали запасных коней и оружие, помогали хозяину подняться, если он падал с лошади, арбалетчики стреляли в оруженосцев и коней противника. Но, как с горечью и злостью мог наблюдать Пес, сначала уничтожалась свита главного всадника, и беспомощный без нее рыцарь был обречен.

Вскоре Гектор вошел во вкус борьбы, но ему показалось, что литовцы представляли собой горстку плохо обученных крестьян и едва умели управляться с оружием или они все-таки сражались не в полную силу. Он с треском проломил уже четыре грудные клетки, и пара голов раскололась, как яичная скорлупа, от ударов обоими шестоперами. Рядом с ним приземистый Гуннар так махал своим гигантским фламбергом, чуть ли не в два раза длиннее его самого, что один раз чудом не снес голову и товарищу-пруссу.

Лязг оружия слышался далеко за пределами соседних деревень. Искр от стальных ударов хватило бы, чтобы спалить всю Европу. Какими бы плохими бойцами ни были литвины, орденская сторона тоже несла потери. Метко брошенная кем-то сулица насквозь пронзила горло ортельсбергского знаменосца, и красно-белое знамя, вставленное в особую скобу у стремени, завалилось в лужу крови под копытами его коня. Воины из этого комтурства растерялись до такой степени, что врагу не составило труда изрубить полсотни человек.

На беду Витовта, даже падение рыцарской хоругви не спасло его сородичей от еще одного бегства. Перепуганные литовцы сломя голову помчались вслед за татарами. Предвкушая скорую победу, за ними тут же гурьбой с хоралом «Христос воскресе!» ринулась еще одна часть немецкого войска.

От литовской армии остались лишь три смоленские дружины. Они уже бились целый час без устали и валили немцев одного за другим, как ураган валит старый лес. Их окружили шесть хоругвей маршала фон Валленрода. Здесь остался и Пес, поскольку один из витязей длинным копьем проткнул брюхо его коню, и прусс вместе с громоздкой тушей, как тогда в Брутении, завалился на бок. За такую обиду необходимо было отомстить, тем более рядом Гуннар тоже рубил своим мечом, находясь на земле, – а вместе всегда веселее.

Один из шестоперов Гектора вылетел из рук от удара здоровенной дубиной с гвоздями одного бородатого русского «медведя». Удар пришелся по руке, и вот тогда Пес впервые применил свои новые навыки. За мгновение до нападения он представил, что дубина – тростинка, а его рука – обух. Ущерб для руки такой прием свел на нет, но от сотрясения оружие прусса все-таки выпало, и он мгновенно, с дьявольским воплем в прыжке обрушил всю мощь второго шестопера на поясницу бородачу. Тот со стоном сложился пополам и, повалившись на бок, стеклянными глазами уставился перед собой.

К этому времени фон Юнгинген отдал приказ гросс-комтуру Куно фон Лихтенштейну вводить свои двадцать знамен против основных польских линий. Смоленские бойцы стали пятиться, отходя к полякам, которые, сотрясая копьями, протяжно пропели отчий гимн «Богородица, возрадуйся!» и поспешили на помощь своим.

Гуннар тем временем беспощадно искромсал с десяток русичей, свалил знаменосца и забрался на его коня. Затем он сулицей сбил другого всадника и подвел его лошадь к Гектору. На благодарности времени не было, ибо Пес только и успевал раздавать подарки своей булавой на цепи. Теперь он уже навострился не чувствовать ударов: прусс представил свое тело камнем, а все вражеское орудие – сосновыми колючками.

Уложив твердой рукой пятнадцать человек, серый брат вдруг вспомнил, о чем перед боем ему сказал Бэзил. Сражаться будет гораздо легче, если на мгновение опережать врага, а для этого надо знать его следующий ход. Но залезать кому-то в мысли и разбираться в деталях времени не было – тогда он пошел другим путем.

Гектор сначала выбирал какого-нибудь одного противника и четко выделял его из общей массы. После этого он как бы мысленно замедлял все его движения, чтобы становилось видно, какое действие воин собирается предпринять. К примеру, если начинает шевелиться бедро, значит, врагу нужно сделать шаг, а если плечо – то замахнуться. Эта уловка помогла ему разить людские надежды на выживание с утроенной силой и скоростью.

Тем не менее кольчуга прусса в нескольких местах разошлась, поскольку не являлась частью тела. Притом, пока он пытался понять, как избежать урона, ему разбили колено и оцарапали ключицу. В какой-то миг Псу показалось, что он мог без брони, с голыми руками встать хоть против всей польско-литовской армии. И все же он хорошо понимал, что привлечет ненужный интерес и многочисленные вопросы после. Поэтому Гектор делал все возможное, чтобы избежать лишнего внимания к своим способностям и дару спасаться от ранений.

Смоленский князь, брат Ягайло, Симеон Ольгердович, рослый, с кудрями до плеч, в чешуйчатом панцире с изображением архангела Гавриила на табарде, рубился не жалея сил. Успевая в испуганном ржании коней, свисте копий и звоне железа отдавать приказы своим людям, князь сошелся в смертельном поединке с трапиером ордена Альбрехтом фон Шварцбургом. Отражая натиск русичей, Пес и Гуннар, сражавшиеся спина к спине, не могли видеть, как едва живой от проникающего ранения в живот оруженосец Шварцбурга перед смертью успел передать хозяину новый щит.

Этот спасительный жест пришелся как раз кстати, ибо Симеон своим тяжелым кончаром со всей силы саданул противнику по предплечью, расколол тому наруч и выбил старую защиту. Но держать перебитой рукой тяжелый щит вице-маршал уже не смог, чем и воспользовался князь. В тот же момент он крутящим движением загнал свое оружие точно в место соединения пластин брони тевтона. Главный интендант ордена захрипел, из горла потекла кровавая каша и, сраженный, он упал на землю.

В искусстве фехтования гросс-комтуру фон Лихтенштейну, рыцарю, особо приближенному к самому Первосвященнику, равных воистину не было. Казалось, он с закрытыми глазами мог, держа оружие левой ногой, отбиваться от десятка окруживших его неприятелей. Человек не успевает так быстро моргать, как Куно успевал отделить три головы от трех тел. Меч был продолжением его руки, а конь – продолжением ног.

Куно лично срубил древко штандарта Пржемысльского воеводства – желтого орла на синем поле. Сам же воевода, круглолицый бородатый толстяк с блестящими глазами, такому исходу дел отнюдь не обрадовался и, вскинув длинный топор, развернул лошадь в сторону гросс-комтура. Через полминуты воеводе нечем уже было держать ни оружие, ни поводья – обе его руки, как по волшебству, вмиг отпали от туловища. Изумленное выражение лица так и застыло на отрубленной голове.

Незаметно для себя прусс и Гуннар оказались в самой гуще битвы, где сцепились свежие силы гросс-комтура и польского короля. Схватка достигла своей кульминации – в сражение ввязался весь цвет польского рыцарства. Поднявшийся вдруг ветер, как незримый союзник солдат Владислава, сердито всколыхнул пучки сена, которые поляки привязали к плечам, чтобы их легче узнавали свои. Пыль, взбитая копытами, треск ломающихся копий и стоны раненых у одних вызывали яростное стремление к поединку, а у других, наоборот, страх и бессилие. Для многих с той и другой стороны эта битва стала первой проверкой их внутренней и внешней силы. Расслабляться нельзя было ни на секунду: страшный удар клевцом или моргенштерном мог моментально оборвать доблестную жизнь зазевавшегося вояки.

Отсеченные конечности усеяли бугристое поле. Тут же валялись выбитые глаза, оторванные уши. В ворохах собственных кишок бились в конвульсиях лошади. Словно за каким-то сатанинским кровавым спектаклем с шести росших на поле вековых дубов за побоищем наблюдали крестьяне из близлежащих поселений. Ветки деревьев пестрели грязным деревенским тряпьем: немытых зевак здесь было больше, чем желудей в урожайный год. Порой кому-нибудь из ротозеев в лоб или грудь попадали стрелы и арбалетные болты на потеху их соседям, и бедняги тюфяками валились на головы конных и пеших бойцов.

Поскольку отдавать приказы во время боя было почти невозможно, то глава знамени кричал указание своим помощникам. Они мигом скакали к знаменосцу, и тот начинал тем или иным образом водить стягом, чтобы всем воинам становилось понятно, что требуется делать в нужный момент.

На поле брани находилась главная польская хоругвь – знамя Краковской земли, символ короля – белый, с распростертыми крыльями, коронованный орел на красном фоне. Задача ордена заключалась в том, чтобы захватить знамя противника и тем самым подавить боевой дух поляков. Вероятность захвата знамени увеличилась с возвращением тех тевтонов, что преследовали литовцев. Они, будучи убежденными, что битва уже за ними, вели пленных солдат, но, увидев, что их братья в беде, немедленно поскакали им на помощь.

В польских рядах, как лев против гиен, дрался рыцарь из Гарбова, герба Сулима, опытнейший солдат и полководец Завиша Черный. Он получил это прозвище благодаря своей беспощадности и черному обмундированию – вся его броня и оружие были окрашены в черный цвет. Длинные волосы Завиши были подхвачены серебряным гребнем, а темно-синий парчовый плащ блистал нашитыми золотыми звездами.

Разбивая голову венгру-арбалетчику, Пес краем глаза увидел, как Завиша скрестил свою дюззаку с топором вернувшегося в самую гущу бойни Тронда. Обоим было не занимать боевого опыта, и ратники, сражавшиеся вокруг, даже ненадолго остановились, чтобы понаблюдать за схваткой двух громил. Их кони почти соприкасались головами, и на выпуклые черепа животных летели снопы искр.

Осознав, что такой поединок может продолжаться вечно, викинг решил рискнуть: он широко размахнулся и метнул свой топор в грудь Завиши. Поляк в последний момент поднял лошадь на дыбы, и обоюдоострый топор, испещренный таинственными рунами, моментально распорол конское брюхо, застряв в позвоночнике несчастного скакуна. Вовремя спрыгнув, Черный одним ударом хотел лишить Тронда головы, но викинг успел отклониться, и сокрушительный удар пришелся по шлему плашмя. Этого было достаточно, чтобы датчанина выбило из седла и он потерял сознание.

Увертливый, ловкий Гуннар в то же самое время пытался одолеть могучего чеха, косматого и косоглазого усача Яна Жижку. Жижка сражался без шлема и тяжелого панциря. В его руках двуручный меч, еще больший чем у Гуннара, как масло, рассекал врагов на две, а то и три части. Чтобы не дай бог не попасть ему под удар, даже свои расступались от чеха на почтительное расстояние.

Вследствие этого вокруг невысокого викинга и великана Жижки образовалось свободное пространство, которое позволяло удобнее маневрировать. Стремительные воздушные потоки от взмахов двух огромных мечей клочьями вырывали с поля траву и мелкие растения, а ухающие звуки закладывали уши. Когда один бил, а второй защищался, то по рукам проходила такая дрожь, что трещали все кости.

Успеха ни за кем не было до тех пор, пока Гуннар случайно не споткнулся о труп поверженного генуэзского арбалетчика и не подставился под удар – Жижка медлить не стал и почти по локоть отхватил викингу боевую руку. Находясь в состоянии шока и разбрызгивая повсюду кровь, коротышка прыгнул Яну на грудь, обхватил ногами за поясницу и большим пальцем здоровой руки выдавил тому глаз. Чех так взвыл от боли, что разом заглушил весь шум гигантской христианской битвы. Через мгновение он схватил Гуннара за ворот кольчуги и, как котенка, отшвырнул в кучу силезцев и моравов, схватившихся меж собой на расстоянии пятнадцати шагов от двух несгибаемых воинов.

Пока шли те два жестоких и впечатляющих боя, Джаспер Уортингтон, командир английских стрелков, выпустил свою предпоследнюю стрелу. Еще один секрет лучника заключался в том, что оперение его оружия состояло из винтообразно закрученных листочков кожи, меди или пергамента. Это придавало стрелам вращение в полете, многократно увеличивающее пробивную силу и точность стрельбы. Как всегда, промаха не последовало – хорунжий знамени польской короны пал, увлекая за собой святыню объединенной армии.

Многие польские рыцари тут же соскочили с коней, окружили знамя и стали яростно отбиваться от наседавших противников, защищая свою святыню. Пес видел, как там образовалась настоящая куча мала: за знамя шел бой еще более напряженный, чем ранее. Поляки кровью отстаивали честь короны, а немцы изо всех сил старались эту честь растоптать.

Сверкали мечи и топоры, взмывали молоты и секиры, пробивая доспехи и шлемы, падали навзничь исполосованные кони. Вся эта масса отчаянно сражающихся людей добивалась одной цели – завладеть королевским знаменем. Стяг переходил из рук в руки до тех пор, пока Завиша Черный, с ног до головы забрызганный кровью, не прорубил брешь в строю тевтонов и лично не поднял знамя над взмокшей головой.

Сразу, как Божий глас, раздался чей-то крик: «Литва возвращается!» Гектор не поверил своим глазам: из лесу, со стороны озера, и впрямь, вздымая пыль и давя трупы, стремглав неслась литовская кавалерия. Татары, пестревшие полосатыми стегаными халатами, скакали там же.

Предвидя смертельную угрозу, магистр фон Юнгинген лично повел в бой восемнадцать свежих резервных хоругвей – последнюю надежду ордена. Два главных орденских знамени, большое и малое, должны были укрепить дух своих воинов. Золотой крест, обрамленный черным контуром, на перекрестии которого был изображен также золотой щит с черным орлом внутри, вновь напомнил братьям, что их сила в единстве с Богом.

Ягайло тоже выпустил свой третий резерв. На поле воцарилась невообразимая суматоха. Шел уже пятый час битвы, и многие воины устали. Их руки становились вялыми, а мысли расплывались, как кувшинки в пруду. На землю теперь валились десятками, не в силах отражать атаку. Строями давно не бились – стычки возникали то тут, то там. Гектор сменил уже семь лошадей. Из своих друзей он видел только Джаспера, который успел сразить одного татарина кацбальгером и забрать его колчан.

Вернувшиеся татары внезапно использовали свой хитрый прием, доселе не виданный рыцарями. Они ловко набрасывали веревочную петлю на тело врага, а другой конец быстро привязывали к луке своего седла. Обессиленные баталией и жарой, изнемогшие в железных доспехах братья опрокидывались с лошадей, а большинство из них потом так и не поднимались.

Все же поляков было больше, и они стали потихоньку окружать тевтонов. Чуть ли не со слезами Пес увидел, как знаменосец отряда из Кульмской земли подал своим собратьям знак к отступлению. Это внесло еще больший разлад в ряды братьев, и они превратились в куда более легкую добычу для противника.

К пущей беде крестоносцев, к бою присоединилась польская пехота, состоявшая преимущественно из крестьян, вооруженных косами, серпами да цепами. Благодаря своей численности, поляки стали рогатинами просто стаскивать врага с лошадей и добивать его на земле – крестьянам запрещалось брать пленных, так как им никто бы не стал платить выкуп.

Хотя мечи тухольского комтура Генриха фон Швельборна вдоволь напились польской крови, их хозяину долго радоваться успеху не пришлось. Почуяв неладное, он развернул коня и чудом пробился из оцепления, стремясь избежать верной гибели. Прусс тоже устал махать своим шестопером, и, хотя навредить ему было невозможно, сил у него уже не было, как, впрочем, и у его друзей.

К трем часам пополудни пали основные знамена тевтонов. Вслед за ними последовал и сам Верховный магистр – его блестящий шлем, увенчанный длинными павлиньими перьями, исчез где-то в каше из ног и копыт. Через минуту после того, как главу ордена стащили с коня, Пса ожидала та же участь. Три польских пехотинца схватили его лошадь за узду и сбросили Гектора на землю. Закрыв глаза, он лихорадочно стал воображать себе все что угодно, только не смерть от руки врага. Стоило ему опять взглянуть на мир, только уже снизу вверх, и он увидел троих усыпанных стрелами мертвецов, распластанных рядом.

Рука, протянутая Джаспером, помогла Псу снова встать на ноги, и они оба на лошади англичанина с трудом выбрались из глухого кольца, все плотнее сжимаемого армией Ягайло и Витовта. Гектор оглянулся, и сердце его дрогнуло от жалости. Совсем недавно могучее орденское войско к концу битвы представляло собой всего-навсего кучку отчаянно отбивавшихся мужчин, но шансов у них уже не было. Кто с позором удирал, не щадя лошадей, кто становился на колени и молил о пощаде, и только самые стойкие дрались до последней капли крови.

Еще несколько часов назад эта с небольшими холмиками и ямками равнина мирно жила своей жизнью. Здесь часто играли бойкие крестьянские дети, паслись коровы и козы, пестрели полевые цветы и деловито жужжали стрекозы. Все дышало спокойствием и счастьем. Ничто не располагало не только к войне, но даже к малейшей враждебности. И ничто не могло омрачить радость от прелести летней природы.

Но то, что произошло на пасторальном месте ближе к вечеру, поразило бы даже летописцев апокалипсиса. Широкие реки людской и конской крови текли по полю, разветвляясь на ручейки около бугров. На траве громоздились кучи изувеченных мертвых тел. Предсмертные вопли раненых лишь привлекали воронье. Всюду валялось разломанное оружие и растрескавшиеся доспехи. Ужасное зрелище заставило бы содрогнуться самого дьявола. Такого исхода сражения Гектор никак не ожидал.

Они с Джаспером что было мочи неслись к селению Людвигсдорф, расположенному на юго-востоке от места бойни. Каким бы всесильным Пес ни был, возвращаться обратно ему не хотелось. Стало очевидным, что битва проиграна и помочь здесь уже нечем. Пара друзей нашла вяз повыше и забралась на него, чтобы посмотреть, чем все-таки закончится побоище непобедимых тевтонов. Полубрат видел лучше, поскольку он использовал свой новый дар. Мысленно Пес приблизил поле и увеличил его изображение, но вдруг какая-то неведомая сила затмила взор и открыла ему нечто совершенно невероятное.

Как и обещал Бэзил, Гектор смог увидеть то, что видят перед собой другие. Сначала мысленно его существо перенеслось в сознание одного прусса, с кем он стоял рядом в строю в самом начале битвы. Этот человек, как и почти все остальные прусские ополченцы, носил на шее оберег – засушенную волчью лапу. Пред очами этого воина стоял какой-то краснолицый литовец в изодранной кольчуге, а чуть поодаль в неестественных позах лежали его убитые собратья. Но самое удивительное заключалось в том, что над телами мертвых пруссов, над каждым в отдельности, вились огромные, размером с барана, черные вороны. Облетев трупы, они садились у них на груди и клевали их в сердце, после чего с блестящими золотыми нитками в клювах устремлялись в небеса.

Потом его сознание переместилось к искалеченному поляку. Тот видел, как на небе ласковая, озаренная яркими лучами Богоматерь простирает руки навстречу летящим к ней душам павших христиан-поляков. Дальше был тевтон, который, погибая, лицезрел летящего к нему ангела и после нежно целующего в лоб. Все завершилось видением скандинава, капитана наемного отряда Гуннара и Тронда. Викинг наблюдал за тем, как многочисленные валькирии слетаются к телам его бойцов и увлекают их за собой в Валгаллу на вечный пир к богам Одину и Тору.

Вероятно, дух резко прекратил видения, потому что зрение Гектора вернулось в прежнее состояние. Одновременно с этим в левом предплечье раздался жуткий подкожный зуд. Загнув рукав, Пес увидел то, что ожидал, – желтоватое сияние третьего креста уже почти прекратилось.

Уортингтон был слишком занят наблюдением за бесповоротным разгромом тевтонской армии, поэтому увидеть появление мистических знаков на руке товарища никак не мог. А Пес, как ни пытался внедриться в сознание друзей и возобладать зрением Гуннара или Тронда, так ничего и не добился. Он оставил на совести духа только в определенные моменты открывать ему тайные знания.

Тем временем, разбив неприятеля, объединенная армия Ягайло и Витовта стала подкатывать свои пушки на позицию, удобную для бомбардировки беглецов и пехоты, прятавшихся в вагенбурге. Вскоре передвижное укрепление было разнесено в щепки, и уже к потемкам там скопилось трупов еще больше, чем на поле. Не дожидаясь окончательной развязки, Джаспер и Гектор спрыгнули с вяза и побежали к деревне, поскольку их лошадь от усталости не могла сдвинуться с места.

– Христиане, дайте убежище, – запыхавшийся прусс ломился в первую попавшуюся дверь скособоченной крестьянской хижины. – За нами нет погони!

– Заходите, – дверь распахнул босой худощавый старик в длинной грязной тунике. – Говорил же я Магде, что не к добру эта сеча. Скорее внутрь, добрые люди.