После ухода магистрата Себастьян налил себе кружку эля и остановился у незажженного камина, поставив ногу на холодную решетку.

Так он простоял довольно долго, перебирая в уме уже известные сведения о последних днях Габриель Теннисон и вопросы, которые еще следовало прояснить. А затем послал за своим камердинером.

– Милорд? – с изящным поклоном вопросил появившийся Калхоун.

С виду Жюль Калхоун был идеальным «джентльменом для джентльмена»: элегантный, учтивый и лощеный.  Правда же заключалась в том, что камердинер появился на свет  в одном из самых злачных притонов лондонского дна и благодаря такому происхождению обзавелся некоторыми любопытными умениями и множеством полезных знакомств.

– Слышал когда-нибудь о человеке по имени Джейми Нокс? – поинтересовался Себастьян, натягивая  перчатки. – У него в Бишопсгейте таверна под названием «Черный дьявол».

– Знаю такого, милорд. Но только понаслышке. Насколько мне известно, он прибыл в Лондон два или три года назад.

– Посмотри, что получится о нем разведать.

– Слушаюсь, милорд.

Себастьян щегольски сдвинул шляпу и направился к двери. На пороге он остановился, опершись рукой о косяк, оглянулся и добавил:

– Дело может требовать осторожности.

Камердинер, чьи темные глаза светились умом, а черты лица хранили безупречную сдержанность, отвесил еще один поклон:

– Можете рассчитывать на мою осмотрительность, милорд.

Геро начала свое утро с визита на террасу Адельфи.

Как оказалось, Хильдеярд Теннисон уже уехал устраивать поиски пропавших племянников, но оставил четкие распоряжения слугам, и гостья за несколько часов с помощью лакея собрала и упаковала исследовательские труды и записи Габриель. Отправив коробки на Брук-стрит, виконтесса направилась было к выходу, однако, помедлив, повернулась и поднялась наверх, в спальню подруги.

Геро долгое время стояла посреди комнаты, стиснув перед собой руки. Она называла Габриель подругой в течение шести лет. И хотя девушки во многом были близки, Геро только сейчас поняла, насколько ограниченными были их отношения. Приятельницы говорили об истории и искусстве, о философии и поэзии. Геро знала о боли, которую ранняя потеря матери причинила Габриель, о ее длительной скорби по братьям, которые умерли в столь юные годы, знала о любви подруги к детям. Но для нее осталось неизвестным, по каким причинам  Габриель отказывалась от брака и от возможности родить собственного ребенка.

Геро пришло в голову, что она просто посчитала эти причины отражением своих собственных. Хотя очевидно, что подобное предположение не имело под собой основания. Своим стремлением к науке и решимостью открыто заниматься любимым делом Габриель бросала вызов типичной роли женщины в британском обществе. Тем не менее она никогда не выступала в крестовый поход за радикальные перемены, которые поддерживала Геро. Слушая, как баронская дочь мечтает вслух о временах, когда женщины будут учиться в Оксфорде и заседать в парламенте, Габриель только улыбалась и покачивала головой, словно была убеждена, что такого никогда не случится, а возможно, и не должно случиться.

Габриель никогда не упоминала о приятельстве с таинственным французским лейтенантом. С другой стороны, Геро никогда не рассказывала о своем странном, противоречивом влечении к некоему темноволосому виконту с янтарными глазами. И сейчас ей стало любопытно, что подумала Габриель о внезапном и на первый взгляд необъяснимом замужестве подруги, ведь возможности побеседовать об этом так и не представилось.

Им столько нужно было обсудить – они столько собирались обсудить в то утро, когда условились встретиться на Кэмлит-Моут. А теперь у Геро остались одни вопросы и неизбывное чувство вины.

– Что с тобой случилось? – негромко спросила Геро и медленно обвела глазами спальню погибшей, задерживая взгляд на высокой кровати с балдахином и бледно-желтым покрывалом, на туалетном столике с зеркалом и россыпью серебряных шкатулок и хрустальных флаконов. Комната была такой же, какой ее оставила Габриель в воскресенье, не зная, что никогда сюда не вернется. Тем не менее, Геро не ощущала здесь никакого незримого присутствия, никакой призрачной сущности женщины, чьему смеху, мечтам и страхам эта опочивальня когда-то была свидетелем. Вокруг стояла абсолютная, зияющая тишина, от которой у Геро защипало глаза и сдавило горло.

Покинув дом Теннисонов, леди Девлин направила кучера на Парк-лейн, к жилищу некоего члена парламента от линкольнширских пустошей. И только когда карета покатила по улицам Лондона, Геро откинулась на мягкие бархатные подушки и впервые с того момента, как узнала о смерти Габриель, дала волю слезам.

Несколько аккуратно сформулированных вопросов в военном министерстве, ведомстве по делам иностранцев и Адмиралтействе снабдили Девлина сведениями, что в Великобритании находятся тысячи офицеров французской и союзных с Францией армий. Большинство вражеских пленных офицеров были расквартированы по стране  в пятидесяти «парольных» городах. Но некоторые размещались в самом Лондоне.

Рядовых военнопленных, как правило, бросали в так называемые «халки». Прогнившие, лишенные мачт корпуса судов, признанных негодными для дальнейшего плавания, по сути являлись плавучими тюрьмами. Днем заключенных отдельными партиями сковывали одной цепью и отправляли работать в доки и окрестные мастерские, а на ночь запирали в непроветриваемых, кишащих паразитами и заразой темных трюмах. Уровень смертности среди пленных солдат был ужасающим.

Однако к офицерам традиционно относились иначе. В силу благородного происхождения за ними признавалась одна из наиважнейших характеристик джентльмена: честь. Таким образом, французского офицера могли отпустить на свободу всего лишь с некоторыми ограничениями, как только он давал честное слово, что не намерен бежать.

– По крайней мере так в теории, – проворчал пухлый, седоватый чиновник, с которым Девлин беседовал в Адмиралтействе. – Беда в том, что слишком многие из проклятых лягушатников не являются джентльменами. Они, видите ли, дослуживаются до офицерского звания с низов – вот почему у нас только в нынешнем году бежали более двух сотен этих лживых негодяев. – Он подался вперед, словно чтобы подчеркнуть свое мнение. – Никакой чести.

– Две сотни?

– Если быть точным, двести тридцать семь. И почти семьсот улизнули за последние три года. Может, эти французы и офицеры, но слишком многие из них так и остались чернью. Сброд, вылезший  из парижских сточных канав и чересчур возвысившийся над приличествующим ему положением. Видите, что происходит, когда общественный строй переворачивается с ног на голову и те, кто родился для услужения, начинают мнить себя господами. – Сама мысль о перевернутом с ног на голову мире разбудила такую ярость в широкой груди адмиралтейского служащего, что он буквально брызгал слюной.

– Тем не менее некоторые из лучших французских военачальников действительно  поднялись по карьерной лестнице с низов, – заметил Себастьян. – Иоахим Мюрат, например. И Мишель Ней…

– Тьфу, – пренебрежительно отмахнулся пухлой рукой чиновник от этих примеров неджентльменского успеха. – Совершенно очевидно, что вы ничего не знаете об армии, сэр. Ничего!

Виконт рассмеялся и повернулся уходить.

– Попробуйте навести справки  у мистера Абеля Макферсона. Именно его Транспортный комитет Адмиралтейства назначил ведать делами освобожденных под честное слово в этой округе.

– И где мне его найти? – спросил Девлин, останавливаясь и оглядываясь на клерка.

– По-моему, он сейчас в Норфолке. Не сомневаюсь, он оставил кого-то вместо себя, но я не могу подсказать, кого именно.

– А кто может располагать такими сведениями?

– Простите, ничем не могу помочь. Но Макферсон через две недели должен вернуться.

В мэйферском доме достопочтенного Чарльза д'Эйнкорта леди Девлин была принята замужней сестрой парламентария, суровой дамой тридцати с лишним лет по имени Мэри Бурн.

Миссис Бурн никогда не встречалась с Геро и вся трепетала от чести оказаться удостоенной визитом дочери могущественного лорда Джарвиса. Гостью приняли в парадной гостиной, занавешенной светлым атласом и заставленной множеством раззолоченных столиков на ножках в виде крокодиловых лап и яркими китайскими вазами, способными порадовать самого принца-регента. После упрашивания  «дражайшей леди Девлин» присаживаться, хозяйка погнала слуг за чаем и пирожными, поданными на таком массивном серебряном подносе, что бедняга-дворецкий пошатывался под его весом. А затем, даже не останавливаясь, чтобы перевести дыхание, миссис Бурн принялась трещать обо всем: от своего изучения Библии в Савойской часовне до тревог  дорогого мистера Бурна из-за пребывания супруги в столице, где разгуливает на свободе безжалостный убийца, – и продолжила монолог бесконечными описаниями какой-то недавней семейной свадьбы, на которой танцевали  фанданго и новый вальс, а экипажи были украшены отличнейшим белым атласом.

– По шиллингу за ярд, не меньше! – доверительно сообщила она, подавшись вперед. – Расходов не жалели, поверьте мне, дражайшая леди Девлин.

Геро с благосклонной улыбкой попивала чай и поощряла болтовню хозяйки. Мэри Бурн  похвасталась (разумеется, в самой скромной манере) утренними и вечерними молитвами, которые слуги в ее собственном доме, что в Дэлби рядом с Сомерсби, обязаны были посещать ежедневно. Она намекнула (довольно прозрачно), будто является автором изданной под псевдонимом популярной брошюры с осуждением современного увлечения друидизмом, а уже отсюда позволила, ничего не подозревая, тонко подвести себя  к предмету, вызнать о котором и явилась гостья: характеру отношений между Чарльзом д'Эйнкортом и его братом, Джорджем Теннисоном, отцом двух пропавших мальчиков.

Чарльз, лорд Джарвис, вольготно расположился в удобном кресле у незажженного камина в своих покоях в Карлтон-хаусе. Неторопливым движением  он вытащил из кармана золотую эмалевую табакерку и одним щелчком открыл ее с натренированным изяществом. Затем поднес к носу небольшую щепотку табаку и вдохнул, не сводя  жесткого взгляда с потного, пухлого бело-розового лица стоявшего напротив человека.

– Ну? – требовательно вопросил барон.

– Это в-все у-усложняет, – запинаясь, пробормотал  Бевин Чайлд. – Вы должны понимать. Б-будет нелегко…

– Как вы собираетесь выполнять свою задачу, меня не волнует. Вам известно, каковы будут последствия в случае неудачи.

Мягкий рот антиквара перекосился, глаза расширились.

– Да, милорд, – тяжело сглотнул ученый муж, судорожно, испуганно откланялся и подпрыгнул, когда за его спиной в дверь тихонько постучал секретарь Джарвиса.

– Что такое? – буркнул вельможа.

– К вам полковник Уркхарт, милорд.

– Впустите, – велел барон, щелчком захлопнул табакерку и перевел глаза на побледневшего антиквара. – Вы почему еще здесь? Убирайтесь с глаз моих долой.

Держа шляпу в руке, Чайлд попятился задом из комнаты, словно в присутствии особы королевских кровей, и все еще пятился, когда в дверь решительно прошел полковник Джаспер Уркхарт и отвесил короткий, элегантный поклон:

– Вы хотели видеть меня, милорд?

Полковник был высоким, как и все отставные военные на службе у Джарвиса, статным и широкоплечим, со светлыми волосами, бледно-серыми глазами и румяным лицом. Бывший стрелок служил у барона уже два года и до сегодняшнего дня не разочаровывал хозяина.

– Вчера, – заговорил вельможа, поднимаясь с кресла, – я попросил вас поручить одному из лучших ваших людей некое задание.

– Да, милорд. Я могу объяснить…

– Не трудитесь, – фыркнул Джарвис, запихивая табакерку в карман. – Надеюсь, оплошавший больше на меня не работает?

– Совершенно верно, милорд.

– Вы меня утешили. Позаботьтесь, чтобы его замена не оказалась таким же разочарованием.

Тонкие ноздри полковника дрогнули:

– Слушаюсь, милорд.

– Вот и славно. Пока все.

Себастьян напрасно потратил три часа, обходя меблированные комнаты, таверны и кофейни,  часто посещаемые условно освобожденными офицерами. Вопросы, которые задавал виконт, были по необходимости туманны, а ответы, которые он получил, оказались абсолютно бесполезными. Не зная имени французского лейтенанта, как, скажите на милость, искать нужного военнопленного офицера среди такого их множества?

Виконт стоял у Серпентайна и наблюдал за учениями войск из казарм Гайд-парка, когда заметил хромавшего к нему молодого, болезненно худого мужчину. За ним по пятам с довольным видом следовал лохматый рыже-черный, с белым носом и манишкой, дворовой пес. Одно ухо дворняги торчало вверх, другое слегка обвисло, придавая собачьей морде вид постоянного изумления. Сюртук незнакомца обветшал, бриджи знавали починку, но рубашка была белой и чистой, поношенные сапоги – отполированными до блеска, а разворот плеч и ровная осанка безошибочно выдавали военного человека. Бледный цвет лица резко контрастировал с каштановыми волосами и свидетельствовал о долгих месяцах болезни и выздоровления.

Неизвестный неуверенно запнулся  в нескольких футах от Девлина. Пес остановился рядом с хозяином, высунув розовый язык и тяжело дыша.

– Monsieur le vicomte?

– Да, – Себастьян медленно повернулся к подошедшему  лицом. – А вы, как я понимаю, таинственный и безымянный французский лейтенант мисс Теннисон?

Француз прищелкнул каблуками и элегантно поклонился. Этот офицер был явно не из тех, кто поднялся по карьерной лестнице из парижских трущоб.

– У меня есть имя, – произнес он на очень хорошем английском языке. – Филипп Арсено, лейтенант Двадцать второго конно-егерского полка.