Глаза сомкнули минут на пятнадцать, а вроде прошла вечность. Как больно головушке!

— Эй, офисер! Вставай! Педжен проехаль! — нудил над ухом противный голос.

Никита никак не мог разомкнуть опухшие многопудовые веки. Он потер их кулаками, но глаза не открылись. А голова… о-ой, голова-а!… Где мои мозги? И тошно. В самом что ни на есть прямом смысле слова. Бр-р-р!

Никита наудачу похлопал по столику ладонью, цапнул стакан, хлебнул. Вода… И слава богу! Язык в результате сумел пошевелиться:

— Воха! Хлюдов! На выход! Вовка!

Капитан Хлюдов оторвал голову от смятой фуражки-аэродрома, послужившей подушкой, тупо уставился на Никиту:

— Ты хто?

— Ромашкин, блин! Что, совсем сбрендил? А ты тогда кто?

Хлюдов посмотрел мутным невидящим взором по сторонам:

— А действительно, кто я? Где я?

— Ты Хлюдов, блин! Капитан Советской Армии. А я Ромашкин, блин! И мы с тобой в общем вагоне зачуханного пассажирского поезда! Который движется с тихой скоростью в какую— то задницу! Через задний прход.

— Интересная мысль! — Хлюдов тоже отхлебнул воды. — Уф-ф! А где это — относительно Вселенной? И кто мы как частица природы? Гуманоиды? Люди?

— Люди! Человеки! Вставай, алкаш! Наша станция на горизонте. Не философствуй!

— А где видишь горизонт? За окном черно, как у негра…

— Вот там и горизонт. В заднице! Я ж тебе сказал: мы в нее движемся — медленно, но уверенно.

Проводник что-то бурчал на туркменском, поторапливал. На соседних полках спали утомленные горцы. Значит, бурная ночь была реальностью.

— Чего надо, иноверец?! — рявкнул капитан. — Чего бормочешь? Что-то мне твоя наглая рожа не нравится!

— Слюшай! Зачем опять хулиганишь? Что я тебе плохого сделал, а? Пачаму?

— Что значит — опять?! Да я твою физиономию в первый раз вижу! Сгинь…

— Я проводник вагона. Твой станций! Приехаль! Вылезай, офисер, не скандаль. Иначе милисия прийдет и заберет!

Никита потянул Хлюдова на выход, взяв под мышку обе шинели и фуражки. Хлюдов нес в руках лишь коробку конфет и портфель.

За дверью чернела непроглядная зимняя ночь. В тамбуре Хлюдов снова завелся:

— Где станция, басурманин?! Где Педжен? Куда ты нас завез?!

— Вы его проехаль! Крепко спаль. Я будиль. Твоя не проснулься. Оба теперь вылезаль!

— И что ты нам, красным офицерам, предлагаешь, урюк?! Топать по ночной пустыне обратно? Куда я должен вылезаль, чурка нерусская?! Сейчас тебе будем делать кердык!

— Зачем по песку? По рельсам ходи! Скоро рассветет, не потеряетесь!.. — понизив голос, проводник буркнул: — Сам ты чурка, офисер!

— Нет, пешком не пойдем, — не уловил «чурку» Хлюдов. — Доедем до Серахса, а оттуда вернемся поездом.

— Эй, не хулигань! Твой билет до Педжена! Слезай капитан, а то на стансия милиция позову! Всю ночь буяниль, опять начинаешь! На станции в комендатуру сдам!

— Вовка! Пойдем пешком. Тут вроде бы недалече. Дотопаем, — снова потянул Никита Хлюдова. — в Серахсе на губе погранцы командуют. Лютуют! Неохота попасть в лапы ГБ.

— Нет! Только паровозом. И какой из меня ходок? Ноги будто чужие, словно студень! Паровозом! Чух-чух-чух! Ту-ту-у!

Совместными усилиями и уговорами Никиты и проводника-туркмена все-таки удалось… Вот она, победа разума! Никита, держась за поручни, осторожно спустился по ступенькам на гравий, а Хлюдов следом спрыгнул в его распростертые объятья. Поезд издал протяжный гудок и покатил в непроглядную тьму.

Оп! А вы господа офицеры, кажется, прие-е-ехали. Ни перрона, ни станции — ничего и никого. Черная пустыня, беззвездное небо, тянущиеся вдаль рельсы.

— Ну? И зачем ты меня вытащил из вагона? Ехали бы себе. В Серахсе или Кушке пивка бы попили у моих приятелей-пограничников и подались бы обратно. Следующим поездом. А теперь что? Ползать по пескам? Может, тут раз в месяц поезд останавливается? Ты помнишь, до какой конечной станции состав шел? В какую сторону мы заехали?

— Нет! Это ведь ты, Вовка, билеты покупал, хотел до Маров! А туркмен болаболил про Серахс!

— Слово -то какое! Серахс! Это ж надо так погано городишко обозвать! — горестно вымолвил Хлюдов.

Офицеры огляделись по сторонам. Глаза постепенно привыкли к темноте.

Через железную дорогу переброшен деревянный настил-переезд. В обе стороны — грунтовка. Необорудованный переезд, без шлагбаума, без семафора. Еле различимая дорога куда-нибудь да вела, и наверняка к жилью. Не может не быть жилых домов. Пусть сакля, пусть кошара, пусть хибара, хоть дувал какой-нибудь!

Никита, осторожно ступая, спустился с насыпи и наткнулся на старый мотоцикл с коляской. Рядом валялся еще один, но без переднего колеса. Драндулеты стояли возле избушки, зарывшейся по окна в песок от пола до крыши, высотой всего метра полтора. Дверь заперта на висячий замок, окошко узкое, даже если выбить стекло, не пролезешь вовнутрь.

— Лю-уди-и!!! — куражливо заорал Хлюдов.

— Чего ты орешь? Моцик стоит у сарая. Давай заведем.

— А куда ехать? В какую сторону? Ладно, давай заводить! Где могут быть спрятаны ключи?

Искать ключи зажигания не понадобилось. Хлюдов качнул мотоцикл и обнаружил полное отсутствие в баке бензина:

— Вот черт! Как бы мы ловко домчались до гарнизона на этой тарахтелке! А теперь что нам делать? И за что проводник-туркмен так на нас взъелся? Высадил, блин, в пустыне! Ты все пела — это дело. Так пойди же попляши.

— Кто — пела? — тупо вопросил Никита.

— Ты и «пела». До того, как мы все вырубились.

— Ромашкин.

— Какое догоним… — махнул рукой Хлюдов и обреченно уселся на валяющийся брус. — Ну догоним, а двери-то заперты. Висеть на подножке пару часов и сорваться с поручней на полном ходу? Я лучше в какой-нибудь хибаре переночую.

— А чего эта сволочь, проводник, нас не разбудил? — продолжал недоумевать Никита. — Ведь просили же его, как человека!

— Ха! А ты помнишь, что было вчера? — рассмеялся Хлюдов.

— Кое-что. Отрывками и урывками. Как в кино с порванной кинопленкой. Что-то крутится в мозгу. Осетины, ром, песни, пляски.

— Во-во! Пляски, гортанные песнопения. А ты что, осетин?

— Почему? — удивился Никита.

— На чистейшем осетинском языке «пела»! Орал, что мы все потомки древних аланов. Скифы! Деды так растрогались, что даже слезу пустили. С тем горилой-абреком ты почти побратался. А когда проводник зашел к нам и потребовал, чтоб прекратили шуметь, ты его обозвал печепегом, а этот Эдик ему сказал: «Уйди, не мешай! Зарэжу!». Туркмена как пыльной бурей сдуло.

— Значит, я пел? А то думаю, чего я так охрип.

— А у меня руки болят. И пальцы. Об стол отшиб, все барабанную дробь выстукивал ладонями.

— Вот это да! Я?! Пел?! По-осетински?!

— И агитировал их вступить в ряды Четвертого Интернационала. Ты что, троцкист?

— Такой же, как и ты, французский шпион! Нет, я простой «оппортунист», из левой оппозиции. Ха-ха! А что, меня чуть с госэкзамена не турнули — за отличные знания троцкистского движения. Но таки поставили пять по истории, и признали мой ответ лучшим на выпуске. А я был просто с перепоя, страшно мутило. С похмелья нес все, что знал. Вот и сболтнул лишнего — из того, что читал, в том числе и «самиздат».

— Давно замечаю, Никита, не наш ты человек!

— Наш, не наш! Ваш, не ваш! Давай по прибытии уточним.

— По прибытии куда?

— То-то и оно. Вовка, ты тут дольше меня служишь, предлагай!

— Пойдем пешком. Я думаю, километров тридцать. К полудню дойдем.

— А в какую хоть сторону идти?

— Н-да! А действительно, в какой стороне Педжен? — спросил сам себя капитан Хлюдов. — Давай определяться.

— Может, сориентируемся по звездам, где север?

Тучи уплыли. Небо прояснило.

— Нет, старичок! Мы не доверимся этим глупым песчинкам в небе. Я в астрономии ни бум-бум! Начнем логически рассуждать. В какую сторону поезд ушел?

— Вроде влево. Но не уверен…

— А не вправо? Точно? Давай вернемся в исходный пункт нашей высадки. Где мы с тобой десантировались, Никит? Сейчас пойдем обратно по нашим следам и тогда определим, где мы вначале стояли!

Низко нагнувшись к пыльной земле и вглядываясь в темноту, они медленно побрели в поисках стартовой позиции. Обоих качало и мутило, в голове шумело, кровь пульсировала в висках, липкий пот лил ручьями. Беспрестанно спотыкаясь и запинаясь, все же начало следов нашли.

— Уф-ф-ф! Уже легче! Вот мы тут спрыгнули, — произнес глубокомысленно Хлюдов. — Так… В какую сторону ушел паровоз?

Никита безнадежно пожал плечами.

— А с какой стороны вагона по отношению движения мы в Ашхабаде загружались? Справа или слева?

Никита безнадежно пожал плечами.

Хлюдов вытянул руки вперед и спросил:

— А какая из них правая?

— Это с какой стороны посмотреть. И относительно чего. Относительно вокзала или относительно платформы?

— Ты меня не путай!.. Мы подошли к вагону, сели, поезд поехал. Потом туркмен нас высадил. На какую сторону тамбура, он нас выпроводил, Никит?

— Ты меня сам не путай! Погоди… определяюсь! Я вот сюда лицом спрыгнул и после этого туда… И поезд уехал. Туда? Туда уехал?

— А мне кажется, мы выскочили вот так, — Хлюдов изобразил как, — и поезд отправился в противоположную сторону. Ту-ту-у!

— Э-э-э! Нет-нет! Вагон пересек переезд! Мы к этим доскам возвращались!

— Точно уверен? А не то будем хвост уехавшего вагона догонять. А нам надо в противоположную сторону!

— Уверен. Туда!

— А я нет, не уверен! Когда мое тело покинуло тамбур, я даже имя свое не вспомнил. Это ты меня Вовой назвал! А может, я Арнольд, Альберт или Альфонс?!

— Альфонс, как есть альфонс!

— Кто есть я такой, что за существо? — продолжил Хлюдов. — Разумное ли?

— Конечно, неразумное! Выжрали на круг почти канистру рома и водки! Я ж тебе говорил: хватит Вовка, хватит! А ты…

— Я?! Что — я?! Вот Вове и высказывай претензии! А я — просто Ваня! Иван!

— Еще скажи — Иван Поддубный!

— И скажу! А скажешь, нет?! Это ты все за дружбу русско-осетинскую пил. За мир во всем мире! За братский Кавказ! Интернационалист хренов! А я боролся! Выигрывал умственно и физически! О-о, сколько я выиграл!…

— Ну и где оно?

— Дык… выпили. И конфеты, главное, пожрали… А я жену хотел порадовать. Ну, ничё! Фак ю, фак их! — с кошмарным акцентом произнес Хлюдов культовую иностранную матерную фразу.

— Лучше бы нам все-таки сейчас не фак, — урезонил Никита. — лучше бы нам… вперед, топать что ли…

Вперед! Шли некоторое время по шпалам, спотыкаясь и чертыхаясь. В конце концов, ломать ноги надоело, сошли на насыпь. Но там — старые рельсы, металлические скобы и костыли, прочий хлам. Как-то само собой получилось — свернули на проселочную дорожку, вдоль «железки». Шли-шли-шли…

— Стоп! Володя! Мы идем куда-то не туда!

— Куда — не туда?

— В никуда! Где рельсы, вдоль которых мы шли? Где шпалы о которые мы копыты сбивали? Где? Только не рифмуй!

Огляделись. Луна, камыши.

— Ты куда меня завел, Сусанин?! — заблажил Хлюдов.

— Я завел?! Ты сам сказал, что надоело козлом скакать по шпалам! Ты первый уклонился от маршрута!

— М-да? Вообще-то мы верно идем! Видишь, поезд идет? Скоро к нему выберемся. Сядем и поедем.

— Нет, Вова! Никуда мы на нем не приедем. Это иранский поезд. И идет он в Тегеран или Мешхед! — осенило Никиту. — Тебя и меня персы шлепнут на месте. Как красных командиров. Или вернее, как комиссаров…

— С чего ты взял, что поезд иранский?

— А с того, что рельсы были справа от нас. Мы ушли влево. И поезд бежит с левой стороны! А должен быть справа!

— Уф-ф! Лейтенант Ромашкин, ты мне опять мозги запудрил! Не трещи так быстро: право, лево, вправо, влево! Повтори помедленнее и покажи рукой!

Никита, чуть протрезвевший на воздухе, повторил медленно и показал рукой.

— М-да! — процедил сквозь зубы Хлюдов. — Вот это фокус! Покус! Мы топаем в Иран! Интересно, границу уже перешли? Если да, то почему мы ее не заметили? Где полосатые пограничные столбы? Где контрольно-следовая полоса? Где парни в зеленых фуражках? А мне басни рассказывали, что граница на замке и ключи утеряны!

До утра брели обратно наугад. Окончательно выбившись из сил, прилегли под кустиком на бугорке. Их окончательно сморило. Спать… Мучили кошмары. Пустыня, жажда, чудовища.

Нет, не сон, а явь. Проснулись от яркого палящего солнца. Огляделись и ужаснулись. Никакой дороги не было. То, что еще вчера было колеей, оказалось твердым солончаком. Вернее, солончаковым плато. Выжженная земля справа, слева, впереди и сзади — до горизонта. Сиротливый кустик, под которым они ночевали, — единственная растительность.

— Кошмар! — охнул Хлюдов.

— Кошмар! — согласился Ромашкин. — Куда нас с тобой занесло? До чего же пить хочется! Горло огнем горит.

— Может, арык найдем… Но из арыков лучше не пить. В них одна зараза плавает. Будем искать колодец!

— Где ты будешь его искать?

— Там… — махнул неопределенно рукой Хлюдов.

— А если там не отыщем?

— Тогда будем копать здесь. Выроем колодец, по местному — кяриз.

— Чем?

— Руками! И… подручными средствами.

Вырыть кяриз в выжженной пустыне — дело безнадежное. Вот кабы людей найти. Но никаких признаков присутствия человека не наблюдалось: ни в виде жилья, ни в виде машин, ни в виде мусора, ни в качестве испражнений. Птицы не летали, верблюды не бродили, овцы не паслись. Ровным счетом ничего. Только тушканчики время от времени перебегали то вправо, то влево. Ну, раз тушканчики, значит, все-таки это не Марс, а Земля. Уже хорошо!

— По-моему, мы в какой-то то ли лагуне, то ли шхере. Но только пересохшей! — предположил Хлюдов. — Видишь: и вправо и влево и вперед и назад у горизонта края задираются. Поэтому мы ничего и не наблюдаем! Идем-ка, друг мой, назад! Откуда пришли!

— А откуда мы пришли?

Хлюдов огляделся, но их следов в обратную сторону не наблюдалось. Так что явиться сюда они могли с любой стороны.

— Сволочь ты, Ромашкин! Так вчера нажрался, что даже не соображал, как шел? И меня напоил!

— Я?! Ты сам меня поил! Кто купил ром?! Кто водку хлестал с абреками?! Кто пьянку организовал!?

— Я… — сознался Хлюдов и сразу оживился: — Никита, а ведь у нас еще есть ром и водка. Это ж жидкость! От жажды не умрем! Будем пить и идти пока сможем!

— А если просто пить? Без ходьбы? — робко предложил Никита. — Приляжем, подождем, когда нас найдут спасатели.

— Наивный! Кто найдет? Кто будет искать? Никто же не знает, что нас сволочь проводник высадил на том занюханном полустанке. Да и от того полустанка мы ушли далеко-о… И от рельсов — далеко-о… Блин! Семенили бы себе по шпалам и семенили потихоньку. Уже в Педжене были б, пивом похмелялись… Ладно, давай рому хлебнем что ли. Или водки хочешь? У нас еще бутылка «Столичной».

— Йо-хо-хо! И бутылку рома! Диабло! Точнее, черт подери!

Хлебнули. А закусить? Коробка конфет и забытый черствый беляшик. Точно! Купили в привокзальном кафе и позабыли… Разделили провиант по-братски, пополам, отхлебнули из горлышка по паре глотков теплого рома. Кровь заиграла, затем закипели мозги. Через пять минут оба хлопнулись на землю. Идти никуда не хотелось, да и сил не было. Повесили на куст капитанский китель, подостлали под себя шинели и легли в некотором подобии тени.

День прошел в полубреду. Рожи опухли, губы потрескались. Возникли миражи в виде озера, караванов верблюдов, машин, деревьев.

— О! Машина едет! Видишь? — показывал пальцем Никита.

— Нет, у меня это верблюд идет! — отвечал Хлюдов.

Спустя некоторое время Никита вновь вопрошал:

— А речку видишь?

— О-о-о. В моем мираже вижу виноградники. Ну что, выпьем еще по глотку?

— Выпьем.

Воображаемые виноградники сменялись пшеничным полем, затем заливным лугом и так далее. Алкогольный коктейль, и жаркое солнце сделали свое дело.

***

— Помню, под Кандагаром в пустыне без воды оказалась наша разведгруппа, так я тоже мираж видел! — воскликнул разведчик Виталик.

— Братцы! Раз зашел разговор о разведчиках, давайте помянем моего дружка, Петю Грекова, героически погибшего в Баграмской «зеленке»! — поднял стакан Никита. — Трех духов завалил, а четвертого не заметил…

Выпили, закусили, чуток помолчали.