Колонна бойцов выстроилась на трассе, и командование начало подводить итоги боя, подсчитывать потери. Результаты подсчета оказались трагичными: погибло десять человек. Еще двух не нашли: Юрку Колеватова и Азаматова. Двадцать раненых. Вот такая получилась «мясорубка». Выходит, каждый второй из попавших в кишлак ранен или убит.

Я пытался отряхнуть маскхалат. Чего на нем только нет! Пыль, грязь, кровь, колючки…

— Никифор, кто будет командовать батальоном? — спросил Вересков. — Чухвастова увезли в медсанбат. Ему руку в двух местах осколком раздробило.

— Черт! Как же так? Ну, нелепость! Бедняга Вовка! — огорчился я. — Руку сильно покалечило? Какую руку и в каком месте?

— Правую. Возле запястья. На нее было страшно смотреть. Месиво из сухожилий, костей и мяса, — вздохнул зампотех. — Опять остались без начальника штаба.

— Ты — старший по званию, вот и возглавляй колонну. Нехорошо, если старший лейтенант будет майором руководить. Я, кажется, после сегодняшнего дня отвоевался. А где был наш новый комбат?

— Хрен его знает. Где-то при штабе отирался. А Метлюк за каналом остался с третьей ротой, с другой стороны «зеленки». Если командиры отыщутся, тогда будут они «рулить». А не найдутся — ладно, сам поведу батальон домой, — согласился со мной зампотех.

К нам подошел Хмурцев и сообщил, что Ошуев приказал съездить в морг, в Баграм, опознать трупы.

— Но погибшие, все из разных подразделений. Кто поедет? Не собирать же команду из пяти офицеров! — поинтересовался Вадик.

Вересков посмотрел на меня вопросительно:

— Никифор! Поедешь? Ты практически всех солдат батальона в лицо знаешь. А я только механиков. Может, сгоняешь?

«Вот черт! Еще одно испытание на прочность и крепость нервной системы!» — подумал я и внутренне содрогнулся, представив то, что увижу… В морге опознать десяток изувеченных солдат!

— Да я там сам останусь при виде этой жуткой картины, лягу рядом! — вскричал я в полном отчаянье.

— Ну и какие предложения? Собрать толпу офицеров и пусть отправляются узнавать своих подчиненных?

— Ладно, хрен с вами! А на чем ехать? — вздохнул я.

— Спроси у Героя или у командира полка, — ответил Хмурцев. — Это они распорядились.

На мой вопрос о транспорте, «кэп» указал на два БТРа полковых связистов:

— Бери эти «коробочки» и езжай быстрее!

Я подозвал попавшихся на глаза стоящих в сторонке сержантов.

— Якубов, Муталибов! Парни, поедете со мной. Живо!

— Куда, товарищ старший лейтенант? — с опаской спросил Гурбон.

— В Баграмский морг.

— О, шайтан! — взвизгнул Гасан Муталибов. — Я не могу! Я боюсь мертвецов.

— Эти мертвецы — твои вчерашние приятели, папуас!

— Ну, чего вы сразу обзываетесь? Я ведь действительно боюсь крови и мертвых! Вы же помните прошлый год…

— Хорошо, постоишь возле дверей, позову, если кого-то не узнаю или понадобится твоя помощь! — махнул я раздраженно рукой. — Поехали! Кто-то должен меня охранять перед заменой, в конце-то концов!

Психовали не только сержанты, но и я. Тело била сильная нервная дрожь и неприятно сосало под ложечкой. Не вырвало бы при виде крови. Очень этого не хочется…

***

На окраине медсанбата стояли два ангара. Это и был морг. У ворот на цинковых ящиках сидели и курили три солдата-дембеля, с выбритыми до блеска головами. Чувствовался посторонний подозрительный запах (наверное, анаша). Выглядели они устрашающе и вызывающе нагло: голые по пояс с толстыми серебристыми цепочками на шеях, с огромными наколками на теле. На плечах и груди красовались броские надписи и рисунки: «ОКСВА» (ограниченный контингент советских войск в Афганистане), «2 года под прицелом», «Баграм», «ДМБ 87». Надписи кричали о героической службе парней (очевидно, в этом морге), об их боевых буднях и ежедневном риске. Тыловые герои, от безделья, испещрили себя воинственными надписями с головы до пояса. Под штанами было не видно, есть ли «иероглифы» ниже поясницы или нет. Но наверняка какой-нибудь из обкурившихся балбесов что-то боевое написал и на ягодицах. Чуть в стороне, на земле, прислонившись к забору из аэродромной арматуры, полулежали пятеро дремлющих молодых бойцов. Видимо, похоронная команда.

Гасан присел на корточки в сторонке и закурил папироску. Гурбон схватил за шиворот узбека-земляка, обнял его и затараторил о чем-то быстро-быстро на своем родном языке. Везде у него находятся земляки и родственники!

— Эй, черти! Это морг? — спросил я у бойцов.

— Ну… — издал звук, судя по всему, старший.

— Что «ну»! Морг? — рявкнул я.

— Морг, — ответил самый стройный из них.

В моем батальоне таких здоровяков не было. В горах жирок не нагуляешь! Отожрались на госпитальных харчах, в тишине и покое.

От солдат слегка разило спиртным. В тенечке — я приметил — стояла трехлитровая банка, наполненная какой-то жидкостью и наполовину опустошенная.

— Да вы все пьяны!

— Вовсе нет! А ты по трезвому делу тут поработай! — стал оправдываться наиболее вменяемый из этой троицы.

— Сопляк! С тобой замкомбата говорит. Повежливее!

— Виноват! — ответил он.

— Кто тут старший?

— Я. Сержант Панков! — представился разговорчивый. — Какие проблемы?

— Нужно опознать десять человек, которых сегодня привезли из «зеленки».

— Тринадцать. Сегодня поступило тринадцать трупов. Может, тут и ваши. Сейчас попытаемся разобраться, кто есть кто. Внутрь пойдете или сюда выносить?

Муталибов при этих словах охнул и побледнел.

— Там в помещении прохладно или духота? Запах ужасный? — поинтересовался я у сержанта. — Тошно?

— Нет, там прохладно и не воняет. Они еще не успели испортиться, свежие. В камере для этого поддерживается холодок. Лучше войти на «склад». Тут вы сразу сомлеете.

— Ну, открывай врата ада, привратник.

***

…Лучше бы я туда не заходил. Холодный полумрак «некрополя» вселял ужас. Сразу от порога, вдоль стены, стоял длинный ряд стеллажей, на которых лежали носилки. На носилках — мертвецы, скрюченные, в тех позах, в каких их настигла смерть. Только руки и ноги стянуты веревочками, чтоб в гробы вместились, иначе окоченеют и не поместятся. Обнаженные обмытые тела молодых парней. Будто бы спящие. Но нет, они были с пулевыми отверстиями и рваными осколочными ранами. Мои солдаты и сержанты. Бывшие…

— Ваши? — участливо задал вопрос сержант.

Я молча кивнул в ответ. Я был в состоянии глубокого шока и с трудом приходил в себя. Руководитель похоронной команды взял в руки планшет, ручку, связку бирок и приготовился к работе.

— Мои! Это Орловский! — показал я пальцем на ближайшего. Сержант что-то написал, а другой солдат повесил одну бирку на шею трупа, а вторую на большой палец ноги. — Вот этот Насонов! Этот Филимонов! Это Гогия. Этот Ахметгалиев. Вот с наколкой на плече Велесов. Этот Башметов, Это Лапин. Тот Исламов. Боец без головы…

— Так точно! Одно тело доставлено без башки, — буркнул санитар.

— Это, наверное, Азимов. Разведвзвод. Взводный говорил, что ему голову гранатометом оторвало. — Я на минуту задумался. — Других таких нет?

— Нет. Но нужно по иным признакам, по приметам определять. Родинки, татуировки…

— Значит, это точно он. Татуировок не было. Родинки — не знаю, какие есть. Были… Маленького роста, смуглолицый, — тихо произнес Якубов. — Без головы стал еще меньше…

— Он таджик. А этот, лежащий, определенно азиат, — предположил я и обернулся для поддержки к Гурбону, тот в знак согласия быстро закивал головой.

Солдаты надели всем бирки, внесли записи во множество журналов и тетрадей и дали мне в них расписаться. Дата, фамилия, подпись.

— Прапорщика не было среди трупов? — спросил я.

— Никто не признался. Мы спрашивали… — ухмыльнулся сержант.

— Но ты, шутник! Это мой старый приятель! Он сегодня, может быть, погиб! Пропал без вести! В ухо сейчас схлопочешь за хамство.

— Ну, как я определю, кто прапорщик, кто офицер! — начал оправдываться и заминать неловкую шутку санитар. — Они молчат, не говорят. Голые люди — все одинаковые. Вот еще три чьих-то тела. Не ваши?

Я заставил себя пройти вдоль стеллажей еще раз, но эти парни были не из нашего батальона. Юрика тут не оказалось.

— Нет. Остальные из других подразделений.

— Ну, значит, ваших подвезут позже. Заезжайте завтра. Сейчас будем разыскивать, чьи эти, неопознанные…

— Пошел ты, знаешь куда, юморист! — разозлился я.

— Уже иду. Меня часто туда посылают. Служба в этом заведении располагает к юмору, философии. Нам для успокоения нервов нужно выдавать водку и «травку». Иначе крыша съедет, и быстро чокнешься. Думаете, легко покойников каждый день мыть, упаковывать.

Сержант-санитар вышел во двор и прикрикнул на загорающих молодых солдат. Бойцы нехотя погасили окурки и потянулись к ангару. В углу у забора стояли и лежали гробы, чуть в сторонке — цинковые ящики. У ребят началась работа. Неприятная, тоскливая. От такого каждодневного труда, действительно, очень даже легко свихнуться.

Я спросил угрюмого сержанта:

— Ты здесь постоянно или на время прикомандирован?

— Я постоянно. Уже почти год тут загружаю «Черный тюльпан». А пацаны после болезней прикомандированы. Выздоравливающие. От желтухи они очухались, но психику тут наверняка подорвут. Сейчас по стакану самогонки бабахнем и пойдем упаковывать и оформлять по адресам. Спиртик есть и бражка. Не хотите дерябнуть? — вежливо предложил сержант.

— Ты меня удивляешь! Жара! Трупы! После всего увиденного боюсь, что сразу вывернет мой ослабленный желудок наизнанку. Как ты сам-то выдерживаешь, сержант? Покойники часто снятся?

Парень нервно махнул рукой и побрел к ангару.

***

Я быстро вернулся назад к дороге, где собиралась полковая колонна. Приехал и почти сразу сцепился с зампотехом, по прозвищу Динозавр, начался неприятный скандал.

— Товарищ замполит! Вы почему взяли без спросу бронетранспортеры? — воскликнул возмущенный подполковник Голенец.

— Что? Взял без спроса БТР? Я не на гулянку катался, а на опознание погибших.

— Прекратить пререкаться, товарищ замполит! Воевать не умеете, к дисциплине не приучены, — продолжал тупо бубнить зампотех полка.

— Что ты сказал? Повтори! — взвизгнул я.

— Не хами, замполит!

— Да пошел ты…, придурок! Научись называть офицеров правильно, по званию, а не по должности! В нашем батальоне даже хреновый последний солдат это умеет.

— Я вас арестую! Под трибунал отправлю.

— Ну-ну! Посади! Крыса штабная! Залезь в «зеленку», сходи в горы, а потом рот разевай. Полгода в полку в штабе просидел и думаешь, ветераном стал!

— Мальчишка! Я тебя быстро обломаю! — и он схватил меня за рукав.

Я перестал себя контролировать. Негодование переполняло меня, и вся накопившаяся ярость выплеснулась наружу.

— Обломай! Попробуй! Чем испугаешь? Я сейчас десятерых пацанов рассматривал, опознавал! Им уже ничего не страшно. А если затеешь разбирательство… — при этих словах я схватил его за ворот х/б и за гимнастерку на груди, — то считай, что проживешь только до первого рейда…

— Наглец! — воскликнул зампотех полка, хватаясь в свою очередь за мое х\б. — Под трибунал! Это угроза старшему начальнику! Все слышали?

Он закрутил головой по сторонам, но наткнулся только на угрюмые взгляды офицеров батальона. Шкурдюк потянул меня за плечи назад, а Хмурцев нахально вызвался лично начистить физиономию Голенцу. Из-за машин выскочил Ошуев, услышавший перебранку. Он притянул зампотеха к себе и что-то злое громко сказал ему на ухо. Затем рявкнул на меня, чтоб я отпустил х/б подполковника и доложил о проведенном опознании. Начальник штаба, не без труда оттеснил нас друг от друга и развел в разные стороны.

Я сделал пару вдохов-выдохов, чтоб успокоиться, потому что ярость продолжала кипеть и клокотать в моей груди. Меня колотило от возмущения и обиды. Сегодня раз десять меня могли убить, потом на опознании в морге, я увидел погибших ребят. А теперь этот штабной червь угрожает трибуналом и судом «чести офицеров». Сволочь! Просидел от лейтенанта до подполковника в штабе округа писарем и точильщиком карандашей, а теперь поучает, как надо воевать. «Не умеем воевать»! Мерзавец!

***

Подполковник Голенец появился в полку одновременно с замом по тылу и сразу получил убойную кличку. Если первого прозвали «Мухам по столбам», то второго за первобытную тупость и тугодумное выражение лица окрестили Динозавром. В первые же дни пребывания в полку он «отличился».

Филатов во время подведения итогов боевых действий дал слово Голенцу (тогда еще майору), но лучше бы тот рта не открывал. Динозавр расшумелся:

— Стреляные гильзы ни одна рота не сдала, кольца отстрелянных сигнальных ракет и израсходованных гранат не собраны! Где корпуса расстрелянных «мух»?

— Майор, ты, что ох…! — рявкнул «кэп» со свойственной ему грубостью. — На кой хрен тебе эти кольца? В загс собрался? А если нужны стреляные гильзы, сходи на полигон и собери.

— Как так? — удивился Голенец. — А для отчетности? Ведь израсходованные боеприпасы необходимо списывать.

— Необходимо, значит, списывай. Тебе командиры рот акты представят.

— Что я должен верить бумажке? А если они утаили боеприпасы? Припрятали? Похитили?

— Утаили… Хм-м, хм-м. И что ты предлагаешь? Каждому патроны по счету выдавать и по гильзам принимать?

— Так точно.

— Ну, если «так точно», то ступай в «зеленку» да собирай кольца и гильзы. Я тебе эту возможность предоставлю в следующем рейде!

Майор густо покраснел, замолчал и сел на свое место, смутно догадываясь, что сморозил глупость. Спустя некоторое время он совершил очередной «ляп», проводя показательные занятия с технарями. Зампотех оказался не практиком, а теоретиком. За свою службу научился только писать отчеты да составлять донесения. Однако приехал он майором, а теперь уже подполковник. Вот и сегодня впервые вышел с полком на боевые, скорее всего за орденом, и сразу затеял глупый скандал. Опоздай Ошуев на минуту — и офицеры батальона «затоптали» бы балбеса!

***

— Что с Колотовым? Нашли? — спросил я у Шкурдюка, отходя от штабных машин.

— Нет, — ответил Сергей.

— Кто видел, что его убили?

— Афоня. Он говорит, что очередь прапорщика прошила сверху донизу. Юрка заметил ДШК и решил зайти сбоку, захватить трофей. Прошел с двумя бойцами. Одного из них ранило, перебиты обе ноги. Афоня его вытащил. А к технику и второму убитому солдату было не подползти. Они лежали в десяти метрах от пулемета. Сам ведь знаешь, Никифорыч, людей было мало. Двадцать человек ранено! — виновато ответил Шкурдюк.

— Н-да, и двенадцать трупов! Такого полтора года не было, со времен гибели группы Масленкина! — воскликнул я и от досады хлопнул себя по лбу кулаком. Голову и так ломило, в ушах звенело, виски сжимало тисками. Опять сегодня контузило…

…Юрку жалко. Всех жалко, но Юрку особенно. Он был моим инструктором в училище. Черт дернул занять ему полтинник на прошлой неделе. Ведь зарекался! Как кому дашь взаймы, так этого человека и убивают. Но если б Юрка не взял денег в долг, наверное, все равно бы погиб. Видно, у каждого своя судьба.

***

Вернувшихся из «зеленки» офицеров вызвал в свой кабинет комдив. Мы сели на две БМП и помчались в штаб дивизии, получать нагоняй.

А в чем мы виновны? В том, что начальство пошло на глупый договор с «духами»? Что враги начальничков обманули? В том, что противник бросил в бой школу гранатометчиков для проведения учебных стрельб по малочисленной мотострелковой колонне? Что пятьдесят гранатометчиков лупили по нам из гранатометов, как из автоматов, не жалея боеприпасов? Не мы «духам» подсказали, когда и куда идем…

В результате подбит танк, тягач, дотла сгорели КАМАЗ и БМП! Еще восемь бронемашин получили пробоины, а нам даже оборону было не с кем занять, без пехоты, без солдат! Три километра сплошного огня! Вошли шестьдесят, а на своих ногах вышли двадцать восемь человек. И все для того, чтобы провести колонну из шести машин. Один какой-то идиот создает посты и заставы в центре «зеленки», а другой, не умнее, договаривается о «перемирии». Можно сказать, что такими действиями заранее предупредили наших противников о проведении операции. Могли бы еще в штаб мятежников телеграмму послать с уведомлением о наших действиях. А напоследок какой-то штабной «стратег» распорядился идти на боевые без достаточных сил! Привыкли на картах стрелки рисовать да донесения писать. Показушники!

***

— Как вы могли? — воскликнул при виде нас новоиспеченный генерал. Звание генерал-майора командир дивизии получил ко Дню Победы. А эти потери испортили ему празднование торжества. Сорвали мы запланированный банкет.

Начальник политотдела сидел, откинувшись, в кресле и тупо смотрел в потолок, находясь в глубокой прострации. Шок от всего случившегося сразил полковника наповал. Севостьянов тяжело дышал и громко вздыхал.

— Что за бардак был во время прохода колонны к заставе? — продолжал громко выговаривать нам красивым, хорошо поставленным голосом командир дивизии. При этом он почему-то все время смотрел на меня. — Откуда такая беспомощность?

Грязные, пропыленные, измученные, мы выглядели убого рядом с холеным генералом. Новый комбат стоял, потупив взор, в сторонке, будто его это не касалось. Зампотех вообще не поехал на экзекуцию, а остался возле техники. Держать удар пришлось мне и офицерам роты. Ильшат Гундуллин, перед рейдом, принял дела у Острогина (Серега в полку подписывал бумажки, рассчитывался с имуществом, собирался домой, и вот такая беда)…

— Эх, вы-ы-ы! — вновь воскликнул генерал. — Вояки хреновы!

— В чем наша вина? — наконец отозвался я, не выдержав упреков.

Во мне все клокотало, слова и фразы вырывались изо рта будто помимо моей воли. Я вновь потерял контроль над собой, и от гнева меня качало из стороны в сторону. Глаза застилал туман, из них брызнули слезы досады и жалости к погибшим.

— Так в чем мы все виноваты? В том, что на каждые сто метров было по два-три человека и бронемашина? Что по каждой БМП стреляли три-четыре гранатометчика? Почему вы на нас натравили «духов» со всех окрестностей?

— Товарищ старший лейтенант! Приказываю замолчать и не пререкаться! Виноваты! Не уберегли солдат и не оправдывайтесь!

— А я и не оправдываюсь! Мне сегодня дико целый день везло! Я увернулся от миномета, не попали в меня четыре автоматчика! Я самолично под огнем с сержантом вынес двух убитых и спас двух раненых. За собой никакой вины не чувствую. Не я организовал эту бойню, не я спланировал. Я только свою дурную башку под пули подставлял!

— Ростовцев, успокойся, — подал из кресла голос Севостьянов. — Никто, конкретно вас не обвиняет. Но кто-то ведь виноват!

— Я внимательно посмотрел на него и, думаю, начпо по моим глазам понял, кого я считаю главным виновником разыгравшейся трагедии… В этот момент напряженную тишину разорвала громкая телефонная трель аппарата «ЗАС». Командир дивизии подошел к телефону и задумался на секунду. Он быстро причесал расческой волосы, резко поднял трубку и произнес:

— Слушаю, товарищ командующий. Так точно, товарищ командующий! Так точно! Так точно! Это будет для всех нас суровым и жестоким уроком. Так точно! Я готов понести наказание. Так точно! С себя вины не снимаю. — Генерал положил трубку на рычаг, аккуратно вытер пот платком, поправил еще раз пробор и тихо сказал:

— Все свободны. Написать объяснительные. Комбату и замполиту составить донесения. Сдать бумаги в штаб дивизии.

Мы вышли от генерала, и в разных кабинетах отдельно друг от друга описали ход боя. Перечислили потери, указали, кто, где и при каких обстоятельствах погиб. Я, кроме того, отметил отличившихся в этом бою и достойных правительственных наград.

В итоге никого, конечно, не наградили. Гробы сколочены, тела уложены, «цинки» запаяны. Ордена — только погибшим и раненым. Бой закончен — и отдыхайте до следующего рейда. Пушечное мясо — оно и есть пушечное мясо…

***

На следующее утро две роты разведки после бомбардировки и артобстрела вышли в «зеленку». Они нашли в зарослях густого кустарника обезображенные тела пропавших. Версия, возникшая в воспаленных умах особистов и некоторых политотдельцев, о том, что сержант и прапорщик сдались в плен, отпала. А дело было так. Когда Юрка вместе с сержантом попытались прорваться к ДШК, то «духи» их сразу заметили, подпустили обоих поближе и расстреляли из пулемета. Погибли мужики в бою, как герои…

***

На «базе» мы простились с убывающими домой Ветишиным и Калиновским. Ребята выжили после тяжелейших ранений. Пора на Родину, налаживать новую мирную жизнь.

Сашка Калиновский выздоровел и мог уже более-менее ходить. Постепенно восстанавливалась речь, но еще были частичные провалы памяти. Он не всех узнавал. У Сашки вынули из головы все осколки, кроме одного, который так и остался торчать под черепной коробкой, почти касаясь мозга. Пошевелится кусочек металла, чиркнет по мозжечку — и ты парализованный инвалид.

Мы проводили Александра до самолета, и он улетел в Ташкент. Из Ташкента он должен был попасть в Москву, а дальше в Минск. Прямого рейса не было. Не долетел…

В Москве какой-то негодяй позарился на его багаж и бушлат. Ударили чем-то тяжелым по затылку. Выгребли из бумажника чеки, украли новенький японский магнитофон. Милиционеры подобрали Калиновского, лежащего на асфальте, подумали: пьяный. По документам определили, что офицер. Спиртным не пахло. Глаза открыл, но не говорит. Только мычит и судорожно дергается. Попал он в итоге снова в госпиталь. Оттуда домой привезли уже недвижимым, на носилках…

…Отблагодарила Родина героя! Встретила ласковым приемом!

***

Ошуев расставался с полком. Банкет для штабных, построение всего личного состава, вынос Боевого Знамени части. Потом он вышел к нашему батальону и начал прощаться с офицерами:

— Товарищи офицеры! Ребята! Мужики! Вы уж простите меня за то, что я порой перегибал палку, свирепствовал, не давал вам житья. Мне было приятно с вами служить и воевать. Я горжусь нашей боевой совместной деятельностью. Вообще, не поминайте лихом. Если в чем виноват, извините. Не держите зла и обиды.

— Да мы все понимаем! — выкрикнул Стропилин.

— Ага, никаких обид! — гаркнул Афоня.

— Все нормально, товарищ подполковник! — воскликнул Мандресов.

— Султан Рустамович! Давайте сфотографируемся на память у обелиска! — предложил я, расчувствовавшись.

— Да, конечно, с удовольствием! — согласился Герой, и мы гурьбой рванули к постаменту, где стояла БМП.

Но что особенно было удивительно так это то, что Табеев, злейший его враг, шел в обнимку с Ошуевым и что-то говорил ему, словно просил прощения.

***

Уехали все, с кем я начинал. Вот и Мелещенко собрал чемоданы, найдя на пересыльном пункте себе сменщика на должность начальника клуба. Хитрец! Сваливает на два месяца раньше срока.

— Коля, а как же я? Мы приехали вместе, в один день, а теперь я брошен! — сказал я ему на прощение. — А как быть мне? Ведь ты единственный мой потенциальный донор! Микола, вернись в батальон и не уезжай!!!

— Перебьешься, ты — бессмертный. Сам же говоришь всем, шо гадание було тоби до девяноста семи лет воздух коптить. Вот, живи и мучайся целый век! А кровь понадобится — сваришь на самогонном аппарате. Я так кумекаю: горилка или чистый спирт и наша первая группа крови, резус отрицательный, близки по составу. Я целых два года ее таким образом обновлял. По два стакана чистейшего самогона три раза в неделю. Кровь ажа бурлыть. Презентую проверенный метод! Ну, все, прощувай и не журысь! — Микола хитро прищурился, разгладил недавно выращенные запорожские усы, обнял меня и отчалил.

Когда же мой черед?

***

Друзья уезжают один за другим. Проводили домой Острогина. Вечером накануне он пригласил меня, Шкурдюка и Афоню прощаться. Две бутылки коньяка, фрукты и «Боржоми». Минералка для Шкурдюка (последствия двух гепатитов выпивать не позволяли).

— Эх, мужики! Честное слово, не чаял вернуться живым с этой войны! Тьфу-тьфу-тьфу! — сплюнул Острогин суеверно через левое плечо. — Тороплюсь радоваться, ведь еще не улетел. Осталось доехать до аэродрома и улететь в Ташкент, будем надеяться: перелет пройдет нормально.

— Не боись, Серега! Все будет тип-топ! — успокоил его Афоня и шлепнул ротного по плечу. — Друзья, встретимся все в Союзе.

— Дай бог! — вздохнул Серж. — А как служба тяжко начиналась! Черт меня дернул сюда приехать! Служил в Германии, как у Христа за пазухой! Пиво! Сосиски! Айсбан (тушеные ножки молодого поросенка)! Красивый маленький, тихий немецкий городок! Но совесть точила, и мучила мысль, что все мои друзья по училищу на войне! А я, как «чмо», барствую в центре Европы. Получил от друга письмо из Гардеза. Он сообщал, что был ранен. Надрался я шнапса и написал спьяну рапорт в Афган. Такой же опус составил мой собутыльник Вася Петров. Утром являемся к командиру полка и приносим свои рапорта на подпись. Доложили. Василий, сын генерала из Генштаба. «Кэп» подписал бумагу, не читая, а затем вдруг поперхнулся и переспросил: «Василий, ты куда собрался?». — «В Афганистан»! — отвечает мой приятель. Командир смял его листок и порвал на мелкие кусочки. «Ты что, хочешь моей погибели? — продолжал возмущаться командир. — Чтобы меня с полка сняли? Иди отсюда!» И выгнал моего дружка за дверь. «А тебе чего, Острогин?» — спрашивает он, вытирая платочком вспотевшую лысину. «Тоже решил в Афган поехать», — отвечаю я. Он взял мой рапорт, поставил размашистую подпись и молча, без возражений вернул его. Вот это было более всего обидно. До глубины души! Выходит, меня, Острогина, не жалко! Катись на все четыре стороны! Ну, я и покатился вначале в отпуск, а затем в Ташкент. Приезжаю с предписанием в штаб округа, а моей фамилии в списке на замену для Афганистана нет. И личное дело почему-то еще не пришло. Кадровик разорался и выгнал из кабинета. Сказал, что загонит меня в какую-то Иолотань, пока не разберутся: откуда я взялся, такой проходимец! Ничего себе! Добровольца обозвали проходимцем. Стою в коридоре с предписанием, переживаю, потею. Обидно до слез! Тут полковник проходит, «направленец» на разведку. «Чего переживаешь, лейтенант?» Объясняю. Он мне: «В разведроту пойдешь?» А я хоть к черту на куличики был готов отправиться. Но в Кабуле назначение изменили. В разведке не служил — иди в пехоту, в восьмидесятый полк. А мне без разницы — что восьмидесятый, что восемьдесят первый, что мотострелковая бригада.

Мы прервали душевные излияния Сержа тостом за славный восьмидесятый полк. Он выпил и вновь продолжил свою повесть:

— Не успел я освоиться в полку, как началась Панджшерская операция. Из командиров в строю только ротный Ваня Кавун, я и прапорщик с гранатометного взвода. Остальные в госпиталях, отпусках и черт знает где отираются, замены ждут… Попал я в самое пекло — в штурмовой отряд для обеспечения движения армейской колонны. Впереди танк с тралом, затем еще тягач с «лопатой», грузовик с тротилом, далее мой взвод. Несколько километров прошли спокойно. Едем, а по сторонам лежат сгоревшие машины, бронетехника. Но, не доходя до Писгоранского Креста, попали в ловушку — тралом задели мину.

Подрыв! Часть дороги обрушилась и техника остановилась. Внизу крутой обрыв, не развернуться. Тут же второй подрыв под колесами «Урала». Кабина и капот разлетелись в куски. К счастью для нас, взрывчатка не детонировали! Обоим солдатам ноги оторвало прямо по туловище. Те, кто были рядом, бросились вытаскивать ребят из-под остова кабины. А им и помощь не окажешь! Сосуды разорваны, кровь хлещет, и никак не перетянешь. Ужаснейшая картина! У меня сердце остановилось, глаза из орбит вылезли. Вокруг дикая суета: медики колдуют, солдаты горланят, офицеры по радиосвязи докладывают, машина дымит. Тягач съехал в сторону, разровнял площадку для вертолета. «Ми-8» только начал зависать для посадки, как вдруг он резко рванул вперед и взмыл в небо. В этот пятачок бросили несколько гранат. По колонне забарабанили пули, осколки. Это «духи» из невидимых нами пещер открыли огонь. Там были замаскированы и ДШК, и «безоткатки», и гранатометы.

«Крокодилы» сделали несколько залпов и улетели. «Ми-8» тоже уцелел, задымил, но не рухнул. Я своим солдатам командую, чтоб головы под бронелисты фальшборта прятали от визжащих шальных осколков и рикошетов. У самого ни каски, ни бронежилета. Думаю, черт с ней с задницей, если по ней чиркнет, а вот башку жалко.

Присели, стреляем по склону, по пещерам, а толку нет. «Духов» очень много. На моей машине Ширков ехал, был такой молодой наводчик, растерялся он совсем. Механик к нему в башню через отсек старшего стрелка перебрался, поднял пушку и открыл огонь. Минуты через три «бородатые» разозлились и гранатами прошили башню. Обоим пацанам ноги оторвало кумулятивной струей, и вдобавок все тело иссекло осколками. В конце концов, артиллерия пристрелялась и накрыла гору. «Духи» сделали свое черное дело и, видимо, по норам ушли — вглубь пещер. Позже огнеметами их оттуда выжигали. После «шмелей», думаю, никто не выжил.

— Помню эту кошмарную историю, — вступил я в разговор. — Приезжаю в роту, а погибших бойцов только что увезли на «Черном тюльпане».

— Никифор, ты видел лишь фото тех убитых, а у меня механик на руках умер! — воскликнул Острогин. — Последние слова какие-то бессвязные бормотал. Одно лишь я разобрал: «Надо, лейтенант, к солдатам человечнее подходить, мы тоже люди». Честно говоря, я к своему взводу подошел с мерками образцового полка, расквартированного в Германии, сразу как прибыл. Орал, гонял, строевые занятия, физ-подготовка. А бойцы — уставшие, измученные после рейда. Одному за пререкания по башке настучал. Они обиделись. Видишь, даже в последних словах перед смертью была обида на меня.

Итог боя: «бородатые» ушли, а четверо бойцов умерли. Два сапера из взорванного «Урала» и мой экипаж. Еще десяток раненых. Ну, думаю, скоро и и ко мне костлявая придет! Неделя в Афгане и такой кошмар, а впереди еще два года! Как выжить в этой «мясорубке»? Ну, ничего, выжил! Повезло не всем, но мне счастье улыбнулось!

— Выпьем за удачу! — предложил Афоня, прерывая наступившее молчание. — За твою и нашу! Чтоб нам вернуться домой живыми и здоровыми.

Мы подняли стаканы, чокнулись и задумались. Сережка — счастливчик, одной ногой уже дома. А мне и Афоне еще по два месяца служить, Шкурдюку, бедолаге, целый год. Он и выпить-то не может для снятия стресса. Печень откажет. Глотает «Боржоми»…

***

Проверка караула — крайне неприятное занятие, когда находишься в полку. Встаешь среди ночи, бредешь в темноте к караульному помещению, спотыкаясь о кочки и камни, дрогнешь на ветру. Бр-р-р. Потом берешь сержанта-разводящего и идешь по постам, разбросанным вокруг городка. Удивительно, но факт! Вокруг враждебная страна, противник, «духи» живут в соседних кишлаках. Ветер заунывно воет, а часовые спят! Вот и сегодня та же история! Приходим с Муталибовым на склад боеприпасов, а оба часовых спят, завернувшись в караульные плащи. Автоматы лежат рядом, богатырский храп раздается на всю округу. Они даже не шелохнулись при нашем появлении. Не услышали.

Сержант собрал автоматы и отошел чуть в сторону. Я сел на грудь ближайшему к воротам солдату, сжал ему горло рукой и наступил ногой на руку. Лопоухий бойчина забился в ужасе, словно раненая птица. Наверное, подумал, что сейчас умрет. Он хрипел и вырывался изо всех сил, пытаясь освободиться от неизвестного душителя. Я чуть-чуть попугал парня и отпустил, а то, чего доброго, умрет от страха. Солдатик вскочил на ноги и, увидев нас, пришел в себя. Второй, тощий как щепка, так и не проснулся, пока Муталибов ему не отвесил сочного пинка по заднице. Спящий тотчас вскочил и получил еще затрещину.

— Сволочи! Негодяи! — заорал я на молодых солдат. — И самих убьют, и полк взорвут этим боезапасом! Половину Кабула разнесет при взрыве складов. Самим жизнь не дорога, подумайте о здоровье любимых мамаш. Как они жить без вас будут?!

Щуплый боец, вытирая брызнувшие слезы, простонал:

— Товарищ старший лейтенант! Мы не спали. Мы просто лежали и грелись. Замерзли!

— Грелись, говоришь? А где твой автомат?

Солдаты растерянно огляделись по сторонам.

— Эх вы, вояки…

— Сморило малость, товарищ старший лейтенант, — оправдывался, шмыгая носом, лопоухий.

— Тебя сморило, а из-за вашего разгильдяйства другие пострадать могут! — продолжал я ругаться. — Муталибов, вызывай смену! Этих снять с поста! Завтра разберемся!

***

И так из раза в раз. Старослужащие не спят, они обычно нарушают дисциплину по-другому: курят, сидят, лежат в кустах. А молодежь — дрыхнет, не боясь даже нападения «духов» и гибели. Понятно, что смертельно устают. Война без передышек! Две недели — рейд, затем изматывающая боевая учеба и вновь в рейд. Но надо крепиться. Расслабишься хоть чуть-чуть, тебе смерть и друзьям…