1
Прошло две недели. О ночной трагедии стали понемногу забывать не только в училище, но и на курсе. Так всегда бывает, когда трагедия не коснется нас лично. Ужас случившегося поражает лишь в первые минуты, часы, дни после трагедии. Немного позже потрясение меркнет и повседневная действительность, с ее делами, тревогами, волнениями и радостями постепенно начинает затягивать своей пеленой трагизм прошедших событий. Очень скоро только кровавое пятно на застывшем под февральскими морозами льду еще напоминало о том, что здесь закончил жизнь совсем еще молодой человек. А впрочем, пятно это в конце концов занесло белым пушистым снегом, который немного позже слежался и покрылся под солнцем толстой ледяной коркой. Этот сугроб словно символизировал собой человеческую память, которая может приспособиться к любой ситуации, покрыть любую катастрофу пеленой забвения и коркой забытья.
Морозы не спадали. Почти каждую ночь ветер злобно свистал за стенами и окнами общежитий, казарм, учебных корпусов, расшвыривая замерзшее снежное крошево. Змеилась поземка, а сугробы становились все выше и выше. Каждое утро, еще затемно, из казарм и общежитий, поеживаясь в своих холодных шинелях и нехотя матерясь на лепящий в лицо снег, выходили уборщики территории. Те, у которых были скребки, принимались сначала неохотно, но по ходу дела все более распаляясь и злясь соскребать снег с плаца, площадок и дорожек, сгоняя его к бордюрам. Очень скоро им становилось уже не холодно, а даже жарко и некоторые расстегивали шинели. Другие швыряли здоровенными деревянными лопатами снег на двухметровую высоту ежедневно подрастающего сугроба. Кто-то долбил по стенам сугроба лопатой, выравнивая его, придавая ему известную квадратность, так услаждающую начальничий взгляд. Впрочем, квадратных сугробов уже не получалось, слишком уж высоки они были, и сугробы выглядели как подрезанные сбоку конусы. Несколько человек из каждой команды разбрасывали по льду песочные дорожки.
Снега в феврале было так много, что выделенные команды уже не справлялись, так что даже приходилось иной раз выгонять на работу весь взвод. Бывало не только утром, но даже и вечером. И во всем этом люди чувствовали какую-то бесполезность, ведь скоро должна была начаться весна, а эти огромные сугробы долго не будут таять и значит придется карабкаться на их вершины и раскидывать плотный слежавшийся снег по дорогам и площадкам. А когда растает последний лед и высохнет вода, необходимо будет смести и убрать с асфальта весь песок, который так старательно разбрасывали всю долгую зиму. Все это бесконечно злило курсантов 43 курса, измученных бесконечными строевыми смотрами, заждавшихся окончания «карантина», в течение которого их не выпускали в город.
А до окончания карантина оставалось еще почти две недели. Да и строевые смотры не прекращались, потому что каждый раз проверяющие находили что-нибудь недоделанным. Причем была в их действиях затейливая изощренность. Так, начав с осмотра повседневной формы одежды, а именно: хэбэшки, шинелей, шапок, сапог, портянок и знаков различия; они постепенно перешли к осмотру всего перечисленного, вкупе со средствами защиты, то есть ОЗК (общевойсковой защитный комплект — для защиты от химического оружия) и противогазами. А поскольку, как уже упоминалось, даже отступление пушек на воротнике или букв «К» на погонах даже на несколько миллиметров уже считалось неисправимым на месте недостатком, замечаний набиралось каждый раз вполне достаточно, чтобы назначить следующий строевой смотр. Очередной должен был состояться в этот день.
В этот день Вадим болел. Нет, у него была не простуда и не грипп, хотя некоторое сходство в ощущениях наблюдалось. Так, к примеру, у него было ужасно сухо в горле, а нос был заложен, хотя и не так сильно, как при простуде. Кроме того, у него ломило все тело и ужасно кружилась голова. Да еще и желудок предательски пытался отправить всю залитую в него с утра воду наружу. Остается добавить, что рот был наполнен каким-то отвратительным привкусом и каждый, кто хоть раз бывал в похожем состоянии, без труда поймет, что Вадим мучился с ужасного похмелья.
Спору нет, вечер прошел чрезвычайно весело. Сначала долго решали, кому отправиться за водкой. Пропуска не выдавали, но выпить очень хотелось. Да и все было готово: целая сковорода ароматной жареной картошки по рецепту Шурика, поджаренное же мясо, целый килограмм которого приволокли младшие товарищи Женьки Ларина, третьего жильца 717 комнаты, отстоявшие в кухонном наряде. На столе также присутствовали кетчуп, хлеб и банка превосходных соленых огурчиков, привезенная Шуриком из зимнего отпуска. Почему-то решили, что ее надо уничтожить именно в этот день. В конце концов, за водкой пошел Вадим. Выбравшись через дырку в заборе на территорию прилегавших к училищному забору гаражей, он кружными путями добрался до заветного магазинчика, где приобрел две поллитровки с тремя богатырями на этикетке. Затем, тем же путем вернулся обратно.
Поначалу все шло хорошо. Выкушав обе бутылки, трое друзей почувствовали как проблемы отступили на задний план, что телу стало легко и приятно, а в голове наблюдается легкая пустота. И все было бы неплохо, но тут в комнату забрел Макс Подошвин, тоже слегка навеселе, и предложил продолжить пиршество, благо еда еще оставалась. И продолжили…
Вадим помнил, как Макс сходил за водкой еще раз, как пригласили Витьку Повозкина и всех из его комнаты. Кто-то принес еще водки. Чуть позже, правда это Вадим помнил уже смутно, Витька играл на гитаре и пел эстрадные песни, потому что был известным на все училище артистом. А в комнату поминутно заглядывал дежурный по курсу и, мученическими глазами вглядываясь в наполненный сигаретным дымом полумрак, просил не шуметь так громко, потому как время уже приближалось к полуночи. Потом Вадим отключился. Очнулся он уже нынешним утром, за пятнадцать минут до построения, обнаружив себя лежащим в трусах и свитере поверх не расправленной кровати. Ему было плохо и ничего не хотелось. А впереди был строевой смотр.
2
Сперва был училищный развод на занятия. Заключался он в том, что все подразделения училища, включая кафедры, выстраивались на плацу, перед трибуной. Потом происходила церемония встречи начальника училища или его зама, которые и проводили развод. Далее следовали доклады начальников факультетов о личном составе, и долгие речи, которые обожал говорить начальник училища — генерал-майор Сидоров. В свое время он закончил Рижское политическое училище, был профессором философии и психологии, членом-корреспондентом каких-то там академий наук и имел еще множество ученых титулов. Речи его отличались гладкостью и несомненным ораторским искусством, так как он мог свободно говорить сколь угодно долго на любую тему. Нельзя сказать, что вся выстроившаяся на плацу аудитория слушала его с удовольствием. Особенно в летнюю жару, когда спину и сапоги нещадно разогревало солнце, и в зимнюю стужу, когда те же сапоги превращались в сдавливающие ноги ледяные колодки. Кроме разговоров и длительных речей Сидоров имел и еще одну страсть — любовь к организации праздников и всевозможных мероприятий. Из-за этого пристрастия начальника училища, личный состав неизменно принимал участие в общегородских празднованиях Дня победы и Дня города. Торжественно обставлялись выпуск и присяга. К каждому празднованию училище готовилось очень старательно, проводились длительные тренировки и слаживание подразделений. А на 9 Мая Сидоров обязательно устраивал показательное исполнение сборки из различных песен военных лет хором всего училища под военный оркестр, на главном стадионе города. Выглядело это очень внушительно, но было трудно для офицеров и курсантов, вынужденных бесконечно распеваться каждый день в течение трех недель до праздника.
Вот и сегодня настроение у Сидорова было неплохое. А это означало, что речь его будет долгой и пространной. Генерал-майор говорил о необходимости всемерно поддерживать и соблюдать воинскую дисциплину, чтобы не случалось таких событий, какие произошли совсем недавно на 43 курсе. Про то, что надо учиться, учиться и еще раз учиться. Про то, что настоящий солдат не должен мерзнуть даже в такую метель, как сейчас (после этого генерал приказал всему училищу попрыгать на месте в течение пяти минут, чтобы разогреть застывшие ноги). Далее, под аккомпанемент не слышимого на трибуне мата, он повел речь о важности службы в вооруженных силах, рассказал международную обстановку и сделал глубокомысленный вывод о важности армии вообще и данного конкретного училища в частности.
Все это время Вадим с наслаждением вдыхал морозный воздух, заполненный летящими снежинками. В голове явно намечалось некоторое просветление. Правда соседи Вадима по строю облегчения не чувствовали. Выдыхаемый им воздух содержал в себе столько различных примесей, что запросто мог бы разнести в клочья милицейскую трубочку для пробы на алкоголь.
— Слышь, Вад, ты бы дышал куда-нибудь в сторону, что ли. А то ведь захочет кто-нибудь покурить и взорвемся здесь все нафиг! — сказал Вадиму стоявший рядом Николаев.
— Не взорвемся… — прохрипел Вадим, — Ты мне лучше скажи, смотр у нас сегодня будет или нет?
— Должен быть. На хрена ж мы ОЗК с собой перли!
— И правда… — Вадим недоуменно посмотрел на лямки ОЗК и ремень противогазной сумки, пересекавший грудь.
Он натянул это все чисто автоматически, ничего не соображая. Видимо сработал автопилот. Вадим еще раз оценил высочайшие качества человеческого мозга. Это ж какие возможности надо иметь, чтобы после вчерашнего умудриться с утра выполнить все приказания начальника курса!
— А кто проводить будет? — он опять повернулся к Николаеву.
— ОВД, наверное. — ответил тот поморщившись, — Да дыши ты в сторону, блин!
— Е-е-мое… — тоскливо протянул Вадим, — А как же я стоять-то буду. От меня же такой фон…
— Не знаю, не знаю…
— А стиморола у тебя нет, пожевать?
— Думаешь лучше будет? — насмешливо спросил Николаев.
Вопрос был уместен. Все курсанты старательно заедали перегар жвачками. Особенно ценились «Стиморол» и «Дирол», так как обладали свойством несколько освежать рот. Но верно было и то, что хороший перегар никакой «Стиморол» заглушить не мог. После жевания его изо рта шел настолько специфический запах (и был он тем специфичней, чем сильнее была вчерашняя пьянка) что настораживал офицеров даже, пожалуй, сильнее, чем непосредственно перегар.
— Не знаю, — Вадим тяжело вздохнул и мороз обжег ему ноздри, — но надежда все-таки есть… Так есть у тебя или нет?
— Есть. — Николаев отогнул полу шинели и порылся в кармане, — На, — он протянул Вадиму пачку «Дирола».
Вадим прихватил сразу три подушечки и принялся старательно разжевывать их. Поначалу все было неплохо, но через десять минут он ощутил, что смысла во всем это не было. Перегар не уходил, а строевой смотр приближался. Он, однако, продолжал механически жевать, ожидая неизбежного.
— 43 курс, кру-у-гом! — Сидоров выпалил эту команду в микрофон совершенно неожиданно, так что курсанты, переставшие его слушать уже давно, не сразу среагировали.
— Двадцать шагов вперед, шаго-ом марш!
Курсовая коробка прогромыхала сапогами.
— Кру-у-гом! — Сидоров подождал, пока курс выполнит команду и вновь чуть склонился к микрофону, — Офицеры кафедры ОВД, приступить к осмотру личного состава 43 курса!
Назначенные офицеры вышли из строя управления училища и направились к одиноко стоящему строю. Для остальных курсов начинался выход, гремел оркестр и они торжественным маршем проходили мимо трибуны, удалясь с плаца. Ушли все замы начальника училища и сам Сидоров. На плацу теперь разыгрывался другой спектакль.
3
— Курс! — Кузин сделал секундную паузу, — Разойдись! В линию взводных колонн, становись!
Приученные в присутствии проверяющих выполнять команды быстро, курсанты бодро разбежались и принялись выстраиваться в новом порядке. Очень скоро на плацу стояли четыре взводные колонны. К каждой направились по два офицера кафедры ОВД и приняли на себя командование. Они разделили взвода на две части и принялись методично их осматривать. Вадим стоял в шеренге между Николаевым и Добровым, который хоть и был старшиной, но по штату состоял во втором взводе.
«Ну, держись!» — подумал про себя Вадим, — «Только бы не дыхнуть!»
Расчет его был прост. Если постараться задержать дыхание или, по крайней мере, выдыхать очень медленно, то, возможно, проверяющий не обратит внимания на подозрительный запах.
— Расстегнуть шинели! Клеймение к осмотру! — скомандовал офицер, подошедший к их шеренге.
Курсанты сняли ремни, расстегнули шинели и застыли так, предъявляя к осмотру поясные ремни и изнанку шинели. Офицер шел в вдоль строя и проверял, правильно ли нанесены цифры клейма. Когда он проходил мимо Вадима, тот затаил дыхание. Пронесло!
— Головные уборы снять! Иголки, нитки, к осмотру! — скомандовал проверяющий с другого края шеренги.
Вадим снял шапку и оттопырил ее ухо. В каждой солдатской, курсантской и офицерской шапке обязательно должны находиться три иголки с нитками белого, зеленого и черного цветов. Теоретически, предназначены они для того, чтобы в походных условиях военнослужащий мог привести себя в порядок. Практически же, иголочки эти превращались в мощный аргумент для проверяющих. Они осматривались почти всегда. И при всем этом, иголок на курсе хронически не хватало. Каким образом их умудрялись терять из шапок — непонятно. Но потерявший почти всегда старался возместить утрату за счет товарища, тайно изъяв из соседской шапки недостающий пошивной материал. Затем следовала цепная реакция. Если учесть, что иголки потерял не один курсант, а несколько, можно себе представить, какая тайная борьба шла за эти иголки. И вот Вадим, отогнув ухо шапки, вдруг обнаружил, что иголок в его шапке только две, а от третьей осталась только смотанная в кольцо зеленая нитка.
— Ни хрена себе! — пробормотал Вадим. Мысли тяжело заворочались в больной голове, но помочь не могли.
Это была катастрофа! Отсутствие иголки — неисправимый недостаток и Вадим будет записан за него. Но это еще означало, что проверяющий задержится возле него и придется отвечать на его вопросы. А вот этого Вадим позволить себе не мог. Выручил Добров. Он, стоя рядом, все это время косился на Вадима, чтобы в случае чего подстраховать не отошедшего от вчерашних возлияний товарища. А поскольку был он опытным военным, то на всякий случай носил с собой не три иголки, а четыре. Лишнюю он держал в тайном месте. Услышав ругательства и обнаружив нехватку иголки, Добров извлек свою лишнюю и сунул Вадиму.
— На, блин, вставляй быстрее!
— Спасибо — пробормотал Вадим, дрожащими руками приводя шапку в должный порядок.
— Пить меньше надо.
— Стараюсь.
Они замолчали, так как проверяющий был уже рядом. Через секунду он прошел мимо застывшего Вадима и вновь ничего не заметил.
— Головные уборы надеть! — скомандовал проверяющий, — Сапоги снять, портянки к осмотру!
Но это уже было лишним. Вадим даже усмехнулся. Осмотр портянок может дать результат только во время неожиданного смотра, когда курс не готов к нему. Тогда-то и можно обнаружить тех, кто вместо положенных по уставу портянок, носит в сапогах носки. Но сегодня, когда все знали, что смотр будет, когда смотр этот уже не первый, наивно было рассчитывать, что кто-нибудь припрется на плац в носках. А, впрочем, снятие сапог преследовало и другие, воспитательные цели. И Вадим очень скоро это почувствовал. Проверяющий медленно двигался вдоль шеренги, а голая нога в это время уверенно замерзала на трескучем морозе. А значит, смотр вполне соответствовал своему предназначению.
Ведь зачем нужен строевой смотр? Уж конечно не для того, чтобы курсанты выглядели так, как положено по уставу. В этом случае смотры надо проводить через день. Но они проводятся лишь иногда, или в случае, когда курс должен быть наказан. И все курсанты должны понимать, что строевой смотр — это плохо. А особенно плохо это, когда за дело берутся профессионалы кафедры ОВД. Курсанты должны бояться строевых смотров, а значит и залетов, которые к ним приводят.
— Надеть сапоги! — скомандовал проверяющий и все стали быстро заматывать портянки, тихо поругиваясь при этом.
Промерзший пустой сапог не грел. Вадим с тоской глянул на офицера.
— Может быть хватит уже? — пробормотал он тихо.
Проверяющий, похоже, был того же мнения. Он и сам достаточно промерз на плацу и его не вдохновляла мысль продолжать осмотр. Вероятно, также подумали и другие. Старший их группы подошел к Кузину и что-то сказал.
— Командиры взводов! — скомандовал Кузин, — Перестройте подразделения!
Очень скоро взводные колонны снова выстроились в линию.
— Командиры, люди в вашем распоряжении. — Кузин повернулся к группе проверяющих и они пошли к выходу с плаца.
Раздались команды командиров взводов и подразделения двинулись в сторону учебного корпуса где, в соответствии с расписанием занятий, первой парой должна была состояться лекция по электроснабжению.
— Давай иголку. — толкнул Вадима Добров.
4
Лекция… Как много в этом слове для курсанта! Это одновременно и радостное и немного грустное понятие. Лекции массовым потоком идут лишь до середины семестра, позже они редеют, а за месяц до сессии совсем исчезают, а значит обилие их означает, что начался новый семестр и до следующего отпуска еще жить да жить. В этом легкая грусть этого слова. Но, в тоже время, радости в нем гораздо больше. Ведь что такое лекция? Это целая пара, проведенная в прослушивании преподавателя, который почти никогда не спрашивает, никуда не ходит, а просто прохаживается у доски или стоит за трибуной, потому что лекции проходят обычно в огромных аудиториях, ступенчато поднимающихся на высоту в два этажа. Лекции прекрасны еще и тем, что на них можно позволить себе заниматься самыми разнообразными делами. Например, почитать, порисовать, поговорить, поспать, наконец. Конечно, поговорить можно только очень тихо, так как преподаватели не поощряют шум в аудитории. А вот насчет всего остального следует действовать по обстоятельствам. Не каждый преподаватель позволяет курсантам открыто и нагло спать у себя на лекции. Большинство из них даже пытаются бороться с этим явлением. Однако курсанта не так легко сломить! Если нельзя спать на столе, положив голову на согнутую в локте руку, то можно спать маскируясь. Например, оперевшись подбородком о положенную на стол ладонь и прикрывшись другой рукой, в которой зажата ручка. Единственное, как можно определить спящего в такой позе — это странная неподвижность руки с авторучкой. Впрочем, методов много, а некоторые специалисты могут спать даже сидя, ни на что не опираясь.
Обычно Вадим на лекциях читал. Читать было безопаснее, чем спать, потому что он сохранял контроль над ситуацией. Он слышал и мог видеть преподавателя, а поэтому внезапное приближение его и разоблачение практически исключались. Что же касалось собственно лекций, то Вадим их не писал принципиально. Ему казалось расточительным тратить столько времени на абсолютно ненужное занятие. Личный его принцип в учебе был таков, что все необходимое он узнавал на практических занятиях. Монотонные же лекции утомляли его, а в своих конспектах после он все равно ничего не понимал. Особенно плохо они получались в случае, если на середине лекции он начинал тихо засыпать. Тогда буквы и строчки недружно разбредались по странице, а бумагу периодически прочерчивали нарисованные сорвавшейся рукой линии. Читать эту писанину не мог даже он сам. А значит, сделал для себя вывод по окончании первого семестра Вадим, и писать их нечего. Если же преподаватели требовали предоставление конспектов на экзамене, то Вадим, затратив на экзаменационной сессии два — три дня полностью восстанавливал пробелы в своей работе. Ему всегда казалось, что на это уйдет меньше полезного времени, тем более, что на самой сессии делать обычно все равно нечего.
К третьему курсу количество книг, прочитанных им на лекциях, было огромным. Письма домой и друзьям он также старался писать исключительно на лекциях. Одним словом, лекция была для него интересным времяпровождением.
Однако, сегодня все было не так. Похмельный синдром делал невозможным чтение или еще какие-нибудь занятия. Больная и тяжелая голова требовала только одного — сна. И Вадиму повезло. Полковник, читавший курс лекций по электроснабжению, снисходительно относился к курсантским слабостям. На первой же лекции он оповестил курс, что для него главное — тишина в аудитории, а уж чем там занимаются люди, все равно! И курс со всей ответственностью пользовался таким доверием. Тишина была действительно гробовая. Разве что всхрапнет кто-нибудь, да послышится стук сапог о деревянный пол, когда кто-то захочет сменить позу. Впрочем, не все были такими. Первые два ряда писали лекции всегда, выше также попадались старательные товарищи. Но основная масса все же позволяла себе отдохнуть. Вадим с удовольствием положил голову на согнутую руку и, чувствуя сладкую негу в отходящем от мороза теле, погрузился в сон…