1
Вплотную приблизились майские праздники. Давно уже сошел весь снег и высохла земля. Погода этой весной была как по заказу — теплая, солнечная. Не проливались на сырую после оттаявшего снега землю весенние дожди и оттого земля быстро подсыхала, нагревалась. И вот уже полезла на газонах первая травка, робкая, нежно-зеленая. Почуяв тепло, напоенная ярким весенним солнцем она быстро окрепла и уже неделю спустя все газоны покрывал зеленый ковер. Полезли из почек на деревья молодые, клейкие листочки. Сначала окрасились зеленым кусты, а потом и деревья выбросили листики, уже не стыдясь своих голых ветвей на фоне вечнозеленых сосен и елок, в изобилии растущих в училище.
Уже вся военная весна была доделана до конца. Гигантские сугробы раскиданы по дорогам и растаяли. Вода, последнее воспоминание о них, высохла без следа. За две недели до первомая, во время ПХД, было проведено последнее мероприятие по избавлению от тяжелого наследия зимнего времени. Именно взводу Градова выпала непростая задача убрать с плаца перед общежитием весь тот песок, что был трудолюбиво натаскан за длинные зимние месяцы. В комнатах было оставлено по одному человеку, остальные же, вооружившись метлами, лопатами и носилками вывалились на территорию. Махали метлами и лопатами почти до самого вечера, собирая опостылевший песок в кучи, которые потом отгружались на носилки. А уже с носилок его украдкой ссыпали в облюбованные командирами отделений заброшенный домик какого-то древнего СМУ. Так, во всяком случае, гласила надпись на выцветшей табличке при входе. Никакого СМУ там уже давным-давно и в помине не было, а были только выбитые двери, порушенные окна и груды разного хлама во всех комнатах. Немало там имелось и дерьма. Располагались эти руины метрах в 80 от общежития, по дороге на тактическое поле. Туда и решено было относить песок. Ну не таскать же его, в самом деле, назад к злополучной сосне!
Очищаемый от песка асфальт выглядел непривычно, словно свежевымытый. И, поскольку приказ убрать песок касался всех курсов, то и вся территория училища, очищенная от последствий зимы выглядела как-то празднично и аккуратно. Особенно в обрамлении свежей зелени и сиянии солнца.
Минуло уже полмесяца, как Вадим переехал в комнату Коншова. Она не была такой теплой, как покинутая 717-я, но у Лехи имелся «Ветерок», конечно же запрещенный, который вполне сносно обогревал воздух в холодные еще весенние ночи. Главным же достоинством, безусловно, был балкон. Зимой он был холодильником, летом — источником прохлады. Хоть балконы и запрещалось чем-либо загромождать, но все-таки можно было хранить на нем что-нибудь не очень нужное в повседневной жизни, если изловчиться и уложить аккуратно. В конце концов, седьмой этаж не первый. То, что на лежит на полу, снизу не увидишь.
Как у любого достоинства, имелись у балкона и недостатки. Во-первых, источником прохлады он являлся и зимой, что радовало уже чуть меньше. Во-вторых, выходить на балконы категорически запрещалось, поэтому они были заколочены. Понятное дело, что по-настоящему заколоченным оставался выход на балкон из коридора (дело в том, что балкон был сплошным и имел выходы из двух находящихся напротив комнат и коридора). В комнатах же эти гвозди давно повытаскивали и заменили имитацией. Чтобы балконы не были проходными, они были посередине перегорожены колючей проволокой. Состояние дверей и этой самой проволоки иногда проверялось начальством, что доставляло дополнительные трудности в жизни. И все-таки балкон был приятным дополнением к комнате.
За прошедшее время друзья еще больше сошлись. Выяснилось, что и на бытовом уровне они в целом похожи, так что никаких проблем при совместном проживании не обнаружилось. А то ведь бывало и так, что при поселении в одну комнату вчерашние друзья, воспитанные в разных семьях с разными представлениями о жизни, в течение нескольких месяцев становились едва ли не врагами. И все из-за того, что никак не могли решить, к примеру, мыть посуду до или после еды. Или как хранить продукты, а также кто и когда должен убирать со стола и как, собственно говоря, должен выглядеть результат этой уборки.
В общем, жизнь наладилась. У Коншова даже прекратились всяческие видения и уже не казалось, будто кто-то нехорошо его рассматривает исподтишка. Да и призрак, таращившийся на него через балконную дверь, вроде бы больше не появлялся. Поначалу Вадим даже предпринял в отношении этого «призрака» расследование. В сумерках, когда его было почти не видно с земли, вышел на балкон и осмотрел колючую проволоку. Нашел, что она, пожалуй, слегка примята, но, в целом, выполняет свою функцию. На том и успокоились.
Приближающиеся праздники вносили оживление в размеренную жизнь. Местным и тем, кому посчастливилось иметь в радиусе двухсот километров родственников, позволялось на три дня убыть в краткосрочный отпуск, при условии, отсутствия хвостов по учебе. Остальным же эти выходные сулили ежедневные увольнения и прогулки по городу. Из последних, правда, формировали наряды, потому что праздники праздниками, а службу нести надо. Хорошо еще, что не выпал на курс наряд целым взводом — в карауле или дежурным подразделением.
Коншов, как проживающий далеко и вообще не увлекающийся увольнениями, был определен в наряд на 1 мая. Его это совсем не удручало — ведь наряды в выходные самые легкие и не напряжные. А если тебе некуда торопиться, то лучше времени и не придумаешь.
Вадим же имел в Тульской области тетку и возможность умотать сразу на три дня. Естественно, ни в какую Тульскую область он ехать не собирался. Да и вообще ехать не собирался, разве что на автобусе до центра города, и то, если попадется бесплатный, в котором проездным является военный билет. Ему эти три дня обещали сладостные минуты общения с любимой девушкой.
2
Время — интереснейшая субстанция. Казалось бы, оно абсолютно размеренно, неизменно, неуклонно и безжалостно. Течет себе и течет, отсчитывая минуты, часы, дни и ночи, года и столетия. Не замедляется, не ускоряется и уж тем более не останавливается ни на миг. Оно абсолютно.
Но человек, в своем восприятии, в своей памяти, лишает время этой абсолютности. Нет уже могучего и постоянного потока, который несет нас с пугающей неизбежностью сквозь годы от рождения к смерти. Вернее поток есть. И мощь его никуда не девалась. Но при ближайшем рассмотрении выясняется, что кое-какие деформации в этом временном потоке существуют. Чего стоило одно ощущение Вадима, когда он даже с интересом рассматривал медленно кренящуюся стопу кирпичей, как медленно текло тогда время. По ощущениям прошли минуты — по часам — даже не секунды, доли секунд! И это было чувство, которое он переживал не в первый раз. Это иногда случалось и раньше в минуты опасности. И не с одним Вадимом. Такого рода откровениями мог бы похвастаться любой, пожалуй, человек, оказавшийся на краю гибели.
А чего стоят выкрутасы памяти? Иной год выпадает из нашей памяти начисто. Смотришь на фотографии и пытаешься вспомнить — в каком же году это было? А потом, вспомнив, автоматически прикинув в уме количество прошедших лет, думаешь:
«Да неужели! Это что ж столько лет прошло! Да как же так, я совсем не помню их!»
И ведь совсем не значит это, что все прошедшие годы ты тупо провалялся на диване и ничего не делал. Отнюдь. Ты крутился как белка в колесе, с утра до вечера и все выходные, праздники, отпуска ты что-то делал. Но все это было привычным и обычным, а значит не оставило в памяти сколь-нибудь значимого следа.
Напротив, какие-нибудь паршивые полгода, отмеченные чрезвычайными для себя событиями, вспоминаются нам как что-то бесконечно длинное. Кажется, что в эти полгода спокойно уместились лет пять обычных, так ты в это время страдал или радовался. И по прошествии лет ты перебираешь в уме события и поражаешься:
«Сделал это, это и это. А потом еще чем-то дополнил. То-то пережил… И в это время мне все еще было 18 лет?!»
И тянется в воспоминаниях тот год гораздо больше, чем десяток последующих, о которых и сказать-то примечательного ничего нельзя…
3
Вадим шагал к КПП, переполненный теми самыми воспоминаниями и ощущениями, которые превращают три дня в полгода. Краткосрочный отпуск завершился. Завтра учеба, наряды и прочая армейская рутина. А также счастливые воспоминания о Ларисе. Ее руках, губах, глазах, ее голосе и всех проведенных с ней минутах.
В такие минуты Вадим размякал душой и все ощущал обостренно и радостно. Он с улыбкой прошел КПП. Полной грудью вдохнул теплый, напоенный смолистым сосновым запахом, майский воздух и посмотрел вокруг. Памятник Ленину, плац перед воротами, который на первом курсе приходилось чистить от снега. Уходящие в бор асфальтовые дороги, виднеющиеся в промежутках между деревьями казармы и офицерская столовая. Все такое обыденное и ставшее за три года почти родным, не виденное три бесконечных счастливых дня, вдруг показалось ему замечательным и успокаивающим.
На курсе его встретила тишина. Причем не та, расслабленная и спокойная тишина выходного дня, а тишина настороженная, напряженная, которую может ощутить только человек, проживший в военной общаге не один день и привыкший чувствовать такие вещи кожей. Дневальный стоял на тумбочке, дежурный что-то писал и даже в этой, казалось бы, обыденности, была необычность. Чаще всего в конце выходного дня в холле остается один дежурный, отписывающий бумаги к сдаче наряда. Дневальные, если уже все сделано и убрано, разбегаются по комнатам. Или сидят тут же за столом, но уж никак не стоят на тумбочке. Это, прямо скажем, нонсенс. Если же он стоит, значит на курсе начальство. А что, спрашивается, нужно начальству в общаге в конце выходного дня? Вывод напрашивается сам собой — залет.
— Как дела тут? — спросил Вадим, отдавая пропуск дежурному.
— Какие тут нафиг дела! — зло ответил тот, — Целый день летаем как электровеники. Все начальство на курсе ошивается.
— Чего так?
Дежурный окинул его недоуменным взглядом.
— А-а… Ты не в курсах. Вялов отравился.
— Как?!
— Как — как? Водкой паленой.
— И чего с ним?
— Да повезло ему. Хорошо быстро сообразили, скорую вызвали. Сейчас в больнице. Вроде говорят, что ничего страшного не грозит. Полежит, оклемается. Ну а нас тут, как водится, сношают со страшной силой. Второй день уже кто только не приходит…
Вадим двинулся к комнате. Дела были, откровенно говоря, хреновыми. Ни для кого не было секретом, что пьют курсанты водку не лучшего качества. Особенно теперь, когда и водка подорожала, и зарплату выдавали через два месяца на третий. Вроде бы отсутствие денег должно было бы свести пьянки к минимуму, но ничего не прекращалось. Рождались даже афоризмы, что денег может не хватать на еду, их может не хватать на подарок любимой девушке, но на водку деньги у курсанта найдутся всегда. И это, кстати, было чистой правдой. Никакие финансовые кризисы и черные пятницы не могли помешать жаждущим насытиться хмельным пойлом.
Валера Вялов был не хуже и не лучше других. Просто ему не повезло и в его руки попалась бутылка с паленой водкой. И то, что он отделался, по сути, легким испугом, еще было величайшей удачей. В год по стране от отравлений водкой помирало огромное количество народа. Другое дело, что курс теперь снова в залете и в какую сторону это вывернет — еще вопрос.
4
Войдя в комнату, которая почему-то была закрыта на ключ, Вадим поразился багровому полумраку, в который была погружена комната. Не то, чтобы ему этот полумрак был не знаком — окна здесь занавешивались плотными шторами ярко-красного цвета — просто время для этого было довольно неподходящее. Все-таки вечер на дворе, еще светло, солнце в окна не бьет. Чего же закупориваться!
Леха лежал на кровати и бездумно смотрел в потолок. Он даже не среагировал на появление Вадима.
— Слышь, Лех! — Вадим плюхнулся на койку и блаженно вытянул ноги, — Я все хотел тебя спросить, нафига вы такие шторы красные-прекрасные купили? Нет, ты не подумай, они реально красивые, но цвет какой-то… возбуждающий, что ли…
— Да это Мороз. — Леха повернулся на бок и посмотрел на Вадима, — Собрали деньги на троих. Мы ж поначалу тут втроем были — я, Мороз и Санек, ну который отчислился в начале года, помнишь?
Вадим кивнул.
— Ну вот. Собрали и отправили Мороза. Он тогда с Ленкой гулял, с ней и покупал. Клялся, что все магазины в городе обошел, шторы только в одном был готовые и по размеру подошли. Вот эти. А что красные, решили пускай будет необычно. Опять же и от света хорошо закрывают. — Коншов помолчал, — И от посторонних глаз…
— А ты чего их задернул-то? На улице светло, солнышко, чего тут с лампочкой сидеть? — Вадим встал и потянулся к шторе.
— Не надо. Пусть закрыты будут, — попросил Леха.
Вадим внимательно посмотрел на него. Весь он был какой-то потерянный и словно бы чего-то боялся.
— Лех, ты чего? Нормально с тобой все?
— Нормально. Ты знаешь, Вад, по-моему, меня хотят убить.
— Ни хрена себе, вечер сюрпризов! — выругался Вадим, — Ты чего, с дуба рухнул?
— Ни с чего я не рухнул! — Леха вскочил и взволновано заходил по комнате, — Ни с чего я не рухнул. Смотри сам: сначала кирпичи на меня упали.
— Так разобрались же. Это мудаки из третьего отделения их так ловко поставить умудрились.
— Да как сказать. Я как сейчас помню, что прямо перед тем, как эти кирпичи завалились, наверху, в проломе, что-то хрустнуло. А я потом поглядел. Ну, когда мы наверху стояли. Палка там лежала рядом, сухая такая, ломучая. Так вот она сломана была. То есть ты понимаешь?
— Ты думаешь, что кто-то подошел к пролому и нарочно кирпичи опрокинул? А чего ж ты тогда Градову не сказал?
— А смысл? Думаешь, он мне поверил бы. Ты не можешь поверить, а ты сам эти кирпичи увидел и меня спас. А то Градов!
— Ну, допустим. Но это ж когда было! Сейчас-то ты чего раскис?
— Ты про Вялова слышал? — Леха остановился.
— Ну, доложили уже. Опять мы в заднице! — Вадим досадливо махнул рукой.
— А теперь слушай самое интересное. — Леха опустился на стул, — Ты же знаешь, то я с первого на второе в наряде стоял.
— Ну.
— Ну так вот, заступил я с Сотом, Линев дежурным. Наряд прошел нормально, никто особо не приходил, поэтому стояли на расслабоне. В холле по-одному сидели. А Линев так вообще часов в пять уже свинтил. Я обещал его прикрыть если что. Ну, короче, все как обычно. Комнату я открытой не оставлял.
— Ну ты ближе к делу. Случилось то чего?
— Ты не гони. Я ж не конь тебе. В общем, сменились благополучно. Я тут пошел картошечки замутить. Только начистил, заходит Валера Вялов. Слышал, говорит, что у вас чеснок есть. Ну чеснок-то есть, мы ж его в столовой нормально натырили, хорошему человеку не жалко. Только руки у меня были грязные от картошки и я ему сказал, чтобы он сам посмотрел, на средней полке. Он полез, чего-то ковырялся, а вылезает с чесноком и бутылкой. Говорит, мол, классно, у вас еще и водка есть. Давай, мол, выпьем.
— А откуда у нас там водка?
— Вот!!! Хороший, блин, вопрос. Откуда у нас там водка?! Ты ее туда ставил?
— Я — нет.
— И я — нет. Но я что-то тормознул, недоспал после наряда. Думал ты принес когда-то и заныкал до праздников.
— Когда это мы водку ныкали? Она у нас никогда не застаивалась. Да и найти могли. — Вадим пожал плечами, — Короче, я никакой водки туда не ставил.
— Я тоже. — Леха вздохнул, — Ну, он предлагает, пошли выпьем. А то, мол, и закусь есть, и повод, и все такое. Я отказался. Говорю, устал чего-то, желания нет. А пузырь взять разрешил, с уговором, что потом он отдаст. Я ж думал это твоя бутылка-то.
— Ну понятно.
— Вот он пошел там со своими пить. А уж потом слышу, шум, гам, вышел — говорят Валера траванулся. Он, короче, первым выпил, так почти сразу и свалился. Скорую вызвали, они сказали водка паленая, бывает. Чего, спрашивают, такую гадость пьете?
— Поди ее разбери, гадость или не гадость. Она вон вся ацетоном отдает, зараза! — выругался Вадим, — Хорошо хоть еще жив остался!
Они помолчали.
— Но меня одно мучает. — Леха покосился на окно, — Как эта бутылка сюда попала?
— Если мы ее не ставили…
— Я точно помню, что двери были все время закрыты. Никто ко мне не заходил, пока Валера не приперся.
— Раз ты ее туда не ставил, и я не ставил, значит либо она там еще со времен Мороза, либо ее кто-то принес…
— Ни фига! Я как раз перед праздниками там порядок наводил. Крошки вычищал, банки все вытаскивал и ставил по-новой. Ничего там не было!
— Значит после появилась. Значит принесли. Только вот кто и зачем?
— Что значит — зачем? — Леха опять вскочил, — Я ж тебе говорю, кто-то меня убить хочет. Ведь ты в отпуске был, это все знали. А поставили эту хрень в кладовку именно когда я один был.
— А если б ты еще кого-нибудь угостил? В одиночку что ли пить будешь?
— Видимо этому кому-то пофигу, сколько народу траванется. Хотя, могли рассчитывать, что народу мало, может я и один грамм сто-двести хлопну. Перед сном… А там сдохну и до двери не доползу…
— Ну понятно. А окно то ты чего занавесил? — Вадим раздернул-таки шторы и в комнате сразу стало веселее, от ворвавшихся в нее предзакатных лучей солнца.
— А ты сам подумай. Либо у кого-то ключи есть, либо кто-то через балкон входит. Я ж тебе говорил тогда, что на меня смотрел кто-то снаружи…
— Вообще, я думал это у тебя воображение разыгралось… — Вадим открыл балконную дверь и в комнату хлынул свежий воздух, напоенный ароматом хвои, — Но там же колючка натянута.
Он подошел к проволочной преграде и еще раз ее осмотрел. Ничего особо не изменилось, с того дня, как он осматривал ее две недели назад. Разве что сверху как-то смята еще больше. Хотя…
— Да нет тут ничего.
— Слышь, Вад, ты бы там особо не светил. Отпуск уже закончился, сейчас начальство будет рыскать, а ты там стоишь, как столб.
— Сейчас, — Вадим еще раз всмотрелся в переплетение проволоки, — Тут что-то есть. Сейчас…
Коншов через секунду уже стоял рядом с ним.
— Чего там?
— Какой-то обрывок. — Вадим наклонился над проволокой и вытянул руку, — Сейчас достану.
Возле входа в общежитие послышались громкие голоса. Вадим сдернул с острого конца колючей проволоки непонятный обрывок и они с Лехой, стремительно вкатились в комнату, опасаясь, как бы их не застигли на балконе. В комнате Вадим раскрыл ладонь, с зажатым в ней обрывком, и они оба с удивлением уставились на него.
На ладони лежал небольшой, серый лоскут толстого сукна грубой выделки, из которого в Советской армии делали солдатские шинели.