ТРАВНОЕ ОДЕЯЛО

Знаменитое приокское село. - Крестьянский сын. - Разлад в семье. - В доме деда. - Сказки бабушки. - Друзья детства. - Первая "серьезная" обязанность. - Крест и книга. - Песни матери. - Первые "сложенные" стихи.

Родина Сергея Есенина - село Константиново привольно раскинулось по правому, высокому холмистому берегу Оки. Как и во времена поэта, здесь

Одна, как прежняя, белеется гора,

Да у горы

Высокий серый камень.

Отсюда открывается необъятный простор заливных лугов, утопающих в цветах, поблескивающая гладь луговых озер и Старицы, затерявшейся в камышовых зарослях, убегающие вдаль перелески, а у самого горизонта синяя дымка лесов Мещеры.

Синее небо, цветная дуга,

Тихо степные бегут берега,

Тянется дым, у малиновых сел

Свадьба ворон облегла частокол.

Снова я вижу знакомый обрыв

С красною глиной и сучьями ив,

Грезит над озером рыжий овес,

Пахнет ромашкой и медом от ос.

Многое повидали на своем веку эти мирные "малиновые" рязанские села. В глубокое прошлое уходит их история. Далекие предки сегодняшних старожилов этих сел - "соколы-дружники" Евпатия Коловрата - стояли насмерть, защищая рязанскую землю от вражеских полчищ Батыя. А спустя столетия, когда ураган крестьянских восстаний Разина и Пугачева потряс до основания трон российских самодержцев, многие холопы рязанских князей и крепостные крестьяне бежали на Дон и Волгу, становились под знамена крестьянской вольницы. И не случайно с некоторыми героями этих легендарных времен встречаемся мы в юношеских произведениях Есенина "Песнь о Евпатии Коловрате" и "Ус". Да и само Константиново - одно из старейших рязанских приокских сел. Упоминания о Кузьминской волости и родном селе поэта можно встретить в старинных документах, относящихся к истории Рязанского края XVI - XVII веков.

В начале XVII века село Константиново было вотчиной родовитого боярина Василия Петровича Морозова. Позднее судьбами константиновских крестьян распоряжались двое крепостников-помещиков - княгиня Крапоткина и Олсуфьев, владевшие в Кузьминской волости лучшими земельными угодьями. Потом константиновские пастбища и барскую усадьбу в селе прибрал к рукам новый "хозяин", небезызвестный Кулаков, державший на Хитровом рынке ночлежные "дома и трактиры, так выразительно описанные Гиляровским в его книгах о старой Москве.

Господский дом вместе с прилегающим к нему старинным парком Кулаков пожаловал в наследство своей дочери - Л. И. Кашиной, которая владела этой землей до революции.

"В нашем Константинове, - рассказывает сестра поэта Александра Александровна, - не было ничего примечательного. Это было тихое, чистое, утопающее в садах село.

Внизу у склона горы, на которой расположено старое кладбище, был высокий бревенчатый забор, вдоль которого были рассажены ветлы. Этот забор тянулся почти до самой реки; огораживая чуть ли не одну треть всего константиновского подгорья, отделял участок, принадлежавший помещице Л. И. Кашиной... На противоположной стороне села выстроились в ряд ничем не примечательные, обыкновенные крестьянские избы, за дворами тянулись узкие длинные полоски приусадебных огородов или садов".

Как и во всем малоземельном, бедном рязанском крае, константиновские мужики в большинстве своем имели жалкие, крохотные наделы земли. "Земля на полях не одинакова по своему плодородию, поэтому каждое поле делится на три-четыре части, и в каждой из них семья получает свою "долю". Доли эти так малы, - вспоминает сестра поэта, - что измеряются ступней или лаптем. Из-за недостатка земли и малоурожайности суглинистой почвы крестьяне наши, чтобы прокормить семью, вынуждены были искать дополнительных заработков". Нужда гнала людей в город. Отрывались от земли и константиновцы, с малолетства уходя "в ученики", иные всю жизнь занимались отхожими промыслами. Только некоторым удавалось на время выбиться в люди: овладеть каким-нибудь мастерством, стать во главе ватаги плотогонов или плотницкой артели; иные, скопив "деньгу", пытались искать торговой удачи. Но их проглатывали более крупные торговые дельцы. Нелегким трудом доставался в царской России хлеб и мастеровому человеку.

По-своему через все эти тернии деревенской жизни прошли поколение за поколением Есенины и Титовы (родные матери поэта), потомственные константиновцы. Здесь крестьянствовали прадеды поэта; выбивались в люди деды; здесь вырос его отец, провела свою нелегкую жизнь его мать; в Константинове отшумело озорное деревенское детство будущего поэта.

"Я родился, - писал Есенин в 1924 году в автобиографии, - в 1895 году 21 сентября в селе Константинове Кузьминской волости Рязанской губ. и Рязанского уез. Отец мой крестьянин Александр Никитич Есенин, мать Татьяна Федоровна. Детство провел у деда и бабки по матери в другой части села, которое наз. Матово". В этой и других автобиографиях, в своих письмах и стихах Есенин нигде не говорит, почему его детство прошло в доме деда. В автобиографии "О себе" он лишь уточняет время, с которого он находился в доме своего деда - Федора Андреевича Титова. "С двух лет, - пишет поэт, был отдан на воспитание довольно зажиточному деду по матери, у которого было трое взрослых неженатых сыновей..."

Когда-то на месте крестьянской избы, что стоит на усадьбе Есениных в Константинове, возвышался на пригорке ветхий двухэтажный дом, построенный дедом поэта - Никитой Осиповичем Есениным. "В молодости, - рассказывает Екатерина Александровна, - наш дедушка Никита Осипович Есенин собирался пойти в монахи, но до 28 лет никак не мог собраться, а в 28 лет женился на 16-летней девушке. За это намерение в селе прозвали его "монах", а бабушку, его молодую жену, - "монашка". С тех пор все поколение нашего дома носило прозвище "монахи" и "монашки"... После раздела со своими братьями дедушка купил небольшой клочок земли и построил себе двухэтажный дом. Вся усадьба дедушки заключалась под домом..."

Судя по всему, Никита Осипович Есенин был человек незаурядный, владел для того времени довольно прилично грамотой, часто сочинял односельчанам разного рода прошения, много лет был сельским старостой... и пользовался в селе большим уважением, как трезвый и умный человек. Не получив по разделу с братьями земли, Никита Осипович решает попытать счастья в другом деле и открывает мелочную лавочку, помещавшуюся в первом этаже его дома. В 1887 году, сорока лет, он умирает, оставив свою жену - бабушку поэта - Аграфену Панкратьевну с шестью малыми детьми. Вскоре после смерти мужа она вынуждена была прикрыть мелочную лавочку. Основной доход ей давали жильцы, которых она охотно пускала в свой дом. "В течение многих лет, - замечает сестра Есенина, - наш дом, который находился напротив церкви, заселяли монахи и художники, работавшие в церкви, которая в то время отделывалась".

Когда первый сын Аграфены Панкратьевны, Александр, подрос, его отдали на выучку мясному делу к купцу Крылову в Москву. Позднее он стал работать там приказчиком[*]. "Отец наш, - рассказывает Екатерина Александровна, был старшим сыном. В детстве он пел в церковном хоре. У него был прекрасный дискант. По всей округе возили его к богатым на свадьбы и похороны. Когда ему исполнилось 11 - 12 лет, бабушке предложили отдать мальчика в Рязанский собор, но в последний момент отец раздумал. Ему не захотелось всю жизнь носить черную рясу, и вместо собора его отправили в Москву "мальчиком" в мясную лавку". В 1893 году Александр Никитич Есенин женился на своей односельчанке Татьяне Федоровне, дочери константиновского крестьянина Федора Андреевича Титова, которая после свадьбы перешла жить в дом Есениных. В этом доме родился и провел с матерью первые годы будущий поэт. Когда Есенин родился, Александра Никитича не было в селе. По рассказам односельчан, "дали знать отцу в Москву, но он приехать не мог. Поднялись хлопоты подготовки к крестинам и придумывание имени новорожденному. Остановились на имени "Сергей". Татьяне понравилось, а бабка Агра фена Панкратьевна запротестовала и "встала на дыбы". Ей казалось, что люди, носящие одно имя, обязательно походят друг на друга, и она боялась, что мальчик будет иметь сходство с их соседом Сергеем, носящим прозвище "кулак", которого Аграфена Панкратьевна видеть не могла. Свои опасения она высказала и священнику Смирнову, производившему "таинство крещения", тот сказал: "Что вы, что вы, Аграфена Панкратьевна, не бойтесь, он таким не будет, это будет хороший, добрый человек!" Сергей Есенин был первым ребенком, оставшимся у Татьяны Федоровны в живых. Поначалу голубоглазый крепыш был любимцем и баловнем в доме Есениных. Но вот на семейном горизонте сгустились тучи.

[* После революции по желанию служащих, работавших у Крылова, Александр Никитич стал заведовать государственным магазином, открытым в помещении бывшей купеческой лавки. В 1918 году ввиду плохого состояния здоровья он уезжает в родное село, где остается до конца своей жизни (умер отец Есенина в 1932 году). "Страдая хронической астмой, отец почти не мог работать на земле, все хозяйство вела мать. Когда я подросла, то стала вместе с матерью заниматься крестьянским трудом. Трудно в эти годы приходилось нашей семье. Ведь мы даже лошади не имели. Помогал нам Сергей, в 1921 году он взял меня к себе в Москву жить и учиться, а когда подросла младшая сестра Шура, то он и ее, позднее, в 1924 году, забрал к себе" (сообщено Е. А. Есениной в беседе с автором 29 февраля 1956 года).]

"Наши родители, - рассказывает Александра Александровна, - поженились очень рано, когда отцу было восемнадцать, а матери шестнадцать с половиной лет.

Сыграв свадьбу, отец вернулся в Москву, а мать осталась в доме свекрови. С первых же дней они невзлюбили друг друга, и сразу начались неприятности. Полной хозяйкой была бабушка. В доме ее по-прежнему стояли постояльцы, их было много, и для них нужно было готовить, стирать, носить воду, за всеми убирать. Почти вся работа легла на плечи матери, а в награду она получала воркотню и косые взгляды свекрови. По-прежнему наш отец высылал свое жалованье бабушке". Между матерью и отцом Есенина вспыхнула ссора, и они несколько лет жили порознь: Александр Никитич - в Москве, Татьяна Федоровна - в Рязани. В своих воспоминаниях старшая сестра поэта указывает еще на одну важную причину разлада между родителями: их дед Федор Андреевич Титов поссорился с семьей Есениных, когда Татьяна Федоровна была еще невестой.

"Эта ссора тяжело отразилась на всей дальнейшей жизни матери, а особенно на детстве Сергея... Дедушка поздно хватился улаживать жизнь матери и после неудачных попыток тоже стал чуждаться ее. Через несколько лет мать наша, имея на руках трехлетнего Сергея, ушла от Есениных. Дедушка взял Сергея к себе, но мать послал в город добывать хлеб себе и своему сыну... Мать пять лет не жила с нашим отцом, и Сергей все это время был на воспитании у дедушки и бабушки Натальи Евтеевны. Сергей, не видя матери и отца, привык считать себя сиротою, а подчас ему было обидней и больней, чем настоящему сироте".

Детство без родителей оставило в душе Есенина глубокую травму и отозвалось не одной грустной нотой в его юношеских стихах.

Будто жизнь на страданья моя обречена;

Горе вместе с тоской заградили мне путь;

Будто с радостью жизнь навсегда разлучена,

От тоски и от ран истомилася грудь.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Догадался и понял я жизни обман,

Не ропщу на свою незавидную долю.

Не страдает душа от тоски и от pan,

Не поможет никто ни страданьям, ни горю,

писал шестнадцатилетний Сергей Есенин в стихотворении "Моя жизнь". И, конечно, не только литературными влияниями, которые, как и все начинающие поэты, испытал молодой Есенин, можно объяснить подобные строки.

"Первые мои воспоминания, - пишет Есенин в автобиографических заметках, - относятся к тому времени, когда мне было три-четыре года.

Помню лес, большая канавистая дорога. Бабушка идет в Радовецкий монастырь, который от нас верстах в 40. Я, ухватившись за ее палку, еле волочу от усталости ноги, а бабушка все приговаривает: "Иди, иди, ягодка, бог счастье даст".

Часто собирались у нас дома слепцы, странствующие по селам, пели духовные стихи о прекрасном рае, о Лазаре, о Миколе...

Нянька - старуха приживальщица, которая ухаживала за мной, рассказывала мне сказки, все те сказки, которые слушают и знают все крестьянские дети.

Дедушка пел мне песни старые, такие тягучие, заунывные. По субботам и воскресным дням он рассказывал мне библию и священную историю".

В беседе с литератором И. Н. Розановым Есенин как-то заметил: "Оглядываясь на весь пройденный путь, я все-таки должен сказать, что никто не имел для меня такого значения, как мой дед. Ему я больше всего обязан... Это был удивительный человек. Яркая личность, широкая натура, "умственный мужик"... О нем говорю я в своем стихотворении "Пантократор". Дед имел прекрасную память и знал наизусть великое множество народных песен, но главным образом духовных стихов".

И в стихах и в автобиографиях Есенин подчеркивал роль. которую сыграл в его жизни дед Федор Андреевич Титов:

Года далекие,

Теперь вы как в тумане.

И помню, дед мне

С грустью говорил:

"Пустое дело...

Ну, а если тянет

Пиши про рожь,

Но больше про кобыл".

По свидетельству родных поэта, многие черты характера Есенин унаследовал от деда, человека интересного и своеобразного.

Федор Андреевич Титов в делах был удачлив и смел, в работе спор, знал, чем расположить собеседника, понравиться окружающим. Имея приятный голос, неплохо пел, любил слушать старинные народные песни, с детьми был добр и ласков, вместе с тем вспыльчив, временами даже жесток.

По весне Федор Андреевич вместе с другими односельчанами отправлялся в Петербург - на заработки. Там они нанимались рабочими на плоты или на баржи и плавали по воде все лето. Некоторые из них даже приобрели свои небольшие баржи., Была одно время собственная баржа и у деда Есенина. Возвращаясь в село из Петрограда глубокой осенью, константиновские мужики "благодарили бога", а затем потчевали своих односельчан. Обычно в такое время в доме Титовых "...веселье продолжалось неделю, а то и больше, потом становилось реже, от базара до базара, а к концу зимы и вовсе прекращалось за неимением денег. Тогда наступали черные дни в семье Титовых. То и дело слышались окрики дедушки: "Эй, бездомники! Кто это там огонь вывернул?" И начиналась брань за соль, за спички, керосин", - рассказывает Екатерина Александровна Есенина.

Картина эта в какой-то мере напоминает обстановку в каширинском доме, где прошло детство Горького. Да и печальный конец питерской истории, когда пожар и наводнение уничтожили баржу Титова и он оказался почти разоренным, заставляет вспомнить последние дни каширинского красильного дела.

Ко времени, когда дед Есенина взял маленького внука к себе, его дела сильно покачнулись. Отправляя дочь - мать поэта - в Рязань, Федор Андреевич приказал ей высылать на содержание внука три рубля в месяц.

Трое взрослых неженатых сыновей Ф. А. Титова каждый по-своему занимались "воспитанием" Есенина. Ребята они были, как говорил поэт позднее, озорные и веселые. Они сажали трех-четырехлетнего мальчугана на лошадь и пускали ее в галоп или "учили" плавать, бросая из лодки в воду чуть ли не на середине Оки. Позднее, лет восьми, одному из них Есенин часто доставал в луговых озерах подстреленных уток.

По-матерински заботилась о Есенине в доме Титовых бабушка Наталья Евтеевна. "Бабушка любила меня из всей мочи, и нежности ее не было границ", - признавался поэт. Отправляясь на богомолье, она брала внука с собой, зная, что без нее в доме его могут обидеть. В долгие зимние вечера она рассказывала ему сказки, пела песни, духовные стихи, унося воображение мальчика в мир старинных преданий и легенд:

Под окнами

Костер метели белой,

Мне девять лет.

Лежанка, бабка, кот...

И бабка что-то грустное,

Степное пола,

Порой зевая

И крестя свой рот.

Есенин не только слушал с интересом, но иногда и сам под впечатлением рассказанного начинал фантазировать и "сочинять". "Толчки давала бабка, пишет Есенин. - Она рассказывала сказки. Некоторые сказки с плохими концами мне не нравились, и я их переделывал на свой лад".

В стихотворении "Бабушкины сказки", опубликованном в 1915 году в детском журнале "Доброе утро", Есенин вспоминает, как в долгие зимние вечера они, деревенские ребятишки, с любопытством слушали увлекательные истории:

В зимний вечер по задворкам

Разухабистой гурьбой

По сугробам, по пригоркам

Мы идем, бредем домой.

Опостылеют салазки,

И садимся в два рядка

Слушать бабушкины сказки

Про Ивана-дурака.

И сидим мы, еле дышим...

Жизнь Есенина в доме Титовых отмечена и таким примечательным событием: по настоянию деда он рано начал одолевать грамоту по церковным книгам. "Читать начал с 5 лет", - отмечал поэт.

Так рос маленький Есенин под "призором" бабки и деда.

Еще сравнительно недавно время, проведенное им в доме деда, пишущие о поэте рассматривали по преимуществу только в плане чуждых религиозных влияний. Все же доброе, положительное, что способствовало пробуждению у Есенина фантазии, интереса к народным .песням, легендам, сказкам, любви к природе и что во многом разбужено в его душе не без доброго влияния деда и бабки, не принималось ими в расчет. В литературе о Есенине крайне глухо говорилось о его жизни вне дома Титовых. А жизнь эта проходила совсем по-иному, чем в семье деда. "Уличная же моя жизнь, - писал поэт в 1924 году, - была не похожа на домашнюю. Сверстники мои были ребята озорные. С ними я лазил вместе по чужим огородам. Убегал дня на 2 - 3 в луга и питался вместе с пастухами рыбой, которую мы ловили в маленьких озерах, сначала замутив воду руками, или выводками утят. После, когда я возвращался, мне частенько влетало".

Привольно чувствовал себя будущий поэт в константиновских лугах.

"Раздольны, красивы наши заливные луга, - рассказывает сестра поэта Александра Александровна. - Вокруг такая ширь, такой простор, что не окинешь оком... В траве, в кустарниках, в небе на разные голоса поют, заливаются птицы. Любопытные чибисы, далеко завидев нас, допытываются: "Чьи вы?" И хоть мы и кричим им насколько хватает голоса, что мы константиновские, они все равно не отстают от нас и задают все один и тот же вопрос: "Чьи вы?"

С весны до глубокой осени нас, ребят, манят к себе своими богатствами чудесные луга".

Один из сверстников Есенина, товарищ по деревенским играм и похождениям, Кузьма Васильевич Цыбин вспоминает:

"...Наши ребячьи походы в луга за Оку я хорошо помню. Бывало, ранним летним утром забегаешь к Есенину:

- Аида в луга!

- Сейчас выйду, жди на улице.

И вот мы уже на Оке. Переправившись на другой берег, отправляемся через луга к дальней косе. Песчаный берег косы, где такое раздолье для купания, ее высокие травы с ежевикой и другими ягодами - наше любимое место. Иногда мы идем к Старице, затерявшемуся в лугах старому руслу Оки, берега которого покрыты зарослями ивняка и камыша.

Помню, как однажды по пути к этой косе мы решили половить утят в одном из луговых озерец. Стремительный и ловкий Есенин был по этой части большой мастак. Поймав быстро одного за другим трех утят, он передал их мне с наказом: "Держать крепко". Не успел Есенин отойти и несколько шагов, как один утенок, вырвавшись из моих рук, нырнул в воду и скрылся в камышах. Увидя это, Есенин взял у меня утят и начал распекать меня. Потом вдруг неожиданно подошел к берегу и... пустил одного, затем другого утенка в воду. И долго смотрел им вслед...

И еще вспоминаю, очень любил Есенин цветы. Весной до покоса наши луга разноцветный ковер. Каких только цветов в них нет! Для него цветы - что живые друзья были".

Особенно любил бывать Есенин в лугах во время сенокоса. В эти дни село как бы вымирало, все перебирались за Оку, жили там дружной артельной семьей в шалашах, привольно, весело, шумно. По вечерам не затихали в лугах песни, пляски, переливы тальянки, кругом слышались шутки, смех.

Я люблю над покосной стоянкою

Слушать вечером гуд комаров.

А как гаркнут ребята тальянкою,

Выйдут девки плясать у костров.

Загорятся, как черна смородина,

Угли-очи в подковах бровей,

Ой ты, Русь моя, милая родина,

Сладкий отдых в шелку купырей.

Часто вместе с деревенскими ребятами Есенин отправлялся в ночное, ездил на Оку поить лошадей. "Ночью луна, - вспоминал он, - при тихой погоде стоит стоймя в воде. Когда лошади пили, мне казалось, что они вот-вот выпьют луну, и радовался, когда она вместе с кругами отплывала от их ртов".

Среди сверстников и товарищей по уличным забавам Серега Монах (прозвище Есенина в детстве) был признанным коноводом, неутомимым выдумщиком и заводилой по части различных мальчишеских игр и забав, драчуном и забиякой:

Худощавый и низкорослый,

Средь мальчишек всегда герой,

Часто, часто с разбитым носом

Приходил я к себе домой.

"За озорство, - вспоминает Есенин, - меня ругала только одна бабка, а дедушка иногда сам подзадоривал на кулачную и часто говорил бабке: "Ты у меня, дура, его не трожь. Он так будет крепче".

Постоянными спутниками во всех его похождениях были Клавдий Воронцов сирота, выросший в доме константиновского священника Смирнова, и Тимофей Данилин - сын деревенской нищенки. Немного позднее Есенин подружился с Николаем Сардановским - сыном учительницы, каждое лето с 1907 года приезжавшей со своими детьми в Константиново.

С самого раннего утра Есенин отправлялся с друзьями на Оку, где они часто проводили весь день. Бывало, вспоминает Николай Сардановский, "далеко отплыв от берега, мы ложились на спину и запевали традиционное "Вниз по матушке по Волге". Пели с большим чувством".

Когда Оку перекрыли плотиной у соседнего села Кузьминское, глубина и ширина ее значительно увеличились, и никто в Константинове не рисковал ее переплыть. И вот в один из июньских дней Есенин с друзьями при встречном ветре переплыл Оку. "Подвиг" этот они решили воспеть. "Есенин, - как вспоминает Н. Сардановский, - написал на дверной притолоке дома, где часто собиралась наша дружная компания, стихотворение, кажется, из трех строф... Я помню последнюю строфу:

Сардановский с Сергеем Есениным,

Тут же Рович Костюшка ухватистый,

По ту сторону в луг овесенепный

Без ладьи вышли на берег скатистый".

По вечерам, вернувшись с реки в село, Есенин с друзьями часто отправлялся в пустовавший дом. Порой в этом доме они коротали все летние ночи. "Засыпали мы зачастую уже тогда, - вспоминает Н. Сардановский, когда начинало светать, на улицах мелодично голосили петухи и мимо окон, бодро позвякивая ведрами, бабы шли доить коров. Уже в постелях выслушивали сказки или загадывали загадки. Особенно много загадок знал Сергей... Очевидно, и в ночь нам не оставалось ничего, кроме того, как настраивать себя на игры во сне".

Любил Сергей Есенин с товарищами поиграть в лапту, бабки, городки. Он писал в автобиографии 1923 года, что его "детство прошло среди полей и степей". Очень жаль, что долго это важное замечание, по сути дела, не принималось во внимание, когда речь заходила о раннем периоде жизни поэта.

Сколько раз позднее согревали и успокаивали поэта бесконечно дорогие его сердцу воспоминания детских лет:

До сегодня еще мне снится

Наше поле, луга и лес,

Принакрытые сереньким ситцем

Этих северных бедных небес.

. . . . . . . . . . . . . . .

Как бы я и хотел не любить,

Все равно не могу научиться,

И под этим дешевеньким ситцем

Ты мила мне, родимая выть.

Девяти лет у коновода константиновских ребят появилась первая серьезная обязанность в жизни: он переступил школьный порог и сел за парту. К этому времени ссора между родителями Есенина, продолжавшаяся почти пять лет, улеглась. Мать вернулась в Константиново, отец по-прежнему работал в Москве приказчиком в мясной лавке. Несколько раз в год он приезжал проведать семью. Сергей вновь стал жить с матерью в доме Есениных. Когда старый двухэтажный дом деда Есениных в 1910 году сгорел, родители поэта построили новый. "Вспоминая нашу прошлую жизнь, - рассказывает А. А. Есенина, - мы всегда представляем ее себе именно в этом доме. Это была простая деревенская изба. Ее внутреннее расположение было удобно, а с улицы она выглядела очень красивой. Наличники, карниз и светелка на крыше были причудливо вырезаны и выкрашены белой краской; железная крыша, водосточные трубы и обитые тесом углы дома, срубленного в лапу, выкрашенные зеленой краской, делали избу нарядной. Из наших окон был виден синеющий вдали лес, излучина Оки и заливные луга". Навсегда сохранил Сергей Есенин светлые и волнующие воспоминания о днях, проведенных под отчим кровом:

А сейчас, как глаза закрою,

Вижу только родительский дом.

Вижу сад в голубых накрапах,

Тихо август прилег ко плетню.

Держат липы в зеленых лапах

Птичий гомон и щебетню.

Я любил этот дом деревянный...

Недалеко от есенинского дома, на пригорке, в центре села, стояло одноэтажное скромное деревянное здание. В нем помещалось земское четырехклассное Константиновское училище; здесь с 1904 года начал учиться Есенин. Это же училище когда-то посещал его отец.

Константиново - довольно большое село, оно растянулось на несколько километров. Но в каждом классе насчитывалось не более 10 - 12 учеников, немногие имели возможность учиться. Первый школьный наставник Есенина, учитель Иван Матвеевич Власов, был человек хорошо образованный, любил детей, отдавал им много сил и времени, всячески стремясь привить ребятишкам любовь к знаниям, книге. Вместе со своей женой, Лидией Ивановной Власовой, которая тоже была учительницей, он сумел на скудные средства, отпускаемые земскими властями, создать школьную библиотеку.

"Сергей Есенин, - рассказывает двоюродная сестра поэта, - был в третьем или четвертом классе, когда я пошла в школу. Учителями у нас тогда были Иван Матвеевич и Лидия Ивановна Власовы. Любознательного, озорного весельчака Есенина они любили, хотя и держали "в строгости". Пожалуй, мало кто больше в школе стоял в углу, чем Есенин. Дома он занимался меньше нас, но отвечал в школе много лучше остальных ребят. Большой интерес был у него к чтению. Книги он доставал и в школе и у отца Ивана. К окончанию школы порядочно было у него и своих книг. Имел он отличную память и много стихов знал наизусть". Кроме Власовых, в школе был еще законоучитель, отец Иван, священник константиновской церкви Смирнов. Многие годы провел он в Константинове. Крестьяне относились к нему с уважением. "Невысокого роста, с крупными чертами лица, с умными черными глазами, он так хорошо умел ладить с людьми, что не было во всей округе человека, который мог что-нибудь сказать плохое об отце Иване", - вспоминает Е. А. Есенина.

Школьные товарищи Есенина отмечают, что Смирнов религиозной фанатичностью не отличался, относился к деревенским ребятам, посещавшим школу, отзывчиво и заботливо.

Нам довелось встречаться с теми, кто занимался в Константиновском училище в те же годы, что и Есенин. Все они - и Николай Петрович Калинкин, и Павел Михайлович Любушкин, и Кузьма Васильевич Цыбин, и Клавдий Воронцов, и двоюродная сестра поэта Анна Ивановна Власова - говорили о том, что Есенин занимался легко, как бы шутя, и по праву считался способным учеником.

Окончил школу Сергей Есенин с похвальным листом. Сохранился "список учащихся Константиновского училища Рязанского уезда, подвергнутых испытанию при окончании в оном курса в мае месяце 1909 года".

Из одиннадцати учеников испытания на "пять" выдержали четыре человека, в том числе Есенин.

Н. П. Калинкин, занимавшийся вместе с Есениным четыре года, отмечает, что "и учителя, и мы, ученики, любили Есенина за его прямоту и веселый нрав, был он среди нас, как говорится, первый заводила, бедовый и драчливый, как петух". Другой однокашник Есенина, К. В. Цыбин, рассказывает:

"Помню, как-то раз в начале зимы, во время большой перемены Есенин увел нас всех кататься на льду реки. Село наше стоит на высоком, холмистом берегу Оки, и, пока мы добрались до реки, прошло порядочно времени. Увлеченные катаньем, мы не только не заметили, как прошла большая перемена, но прокатались еще добрых тридцать минут и вернулись к концу урока.

Учитель спрашивает нас:

- Где это вы, голубчики, были?

- На реке. На льду катались, - отвечаем мы нестройным хором.

- Вот молодцы! Кто же эту затею выдумал?

Молчим. Переглядываемся. Никто не хочет выдавать товарища.

- Так кто же из вас такой храбрый? А? - вторично спрашивает учитель.

- Это я их увел, - говорит, улыбаясь, Есенин.

Даже в эту минуту он не в силах был скрыть свою веселую, добродушную улыбку.

- Ну что ж, - говорит учитель, - всех, и зачинщика, и соучастников, всех без обеда.

И верно, после уроков всех нас оставляют в школе. Учитель пишет на доске несколько предложений.

- Вот когда так же хорошо перепишете все это в свои тетради, я вас отпущу домой.

Проходит немного времени, и первым к столу с тетрадью подходит Есенин.

- Молодец, хорошо, - говорит учитель. - Но ты ведь зачинщик, так что страдай, жди остальных.

Наконец все написали. Проверив тетради, учитель уходит. Есенин подбегает к доске, берет мел и быстро пишет несколько стихотворных строк. Мы стоим, разинув рты. А он уже с веселым шумом первый выбегает из класса. Мы гурьбой за ним..."

Но не только о похождениях "деревенского озорника" помнят школьные товарищи Есенина. Н. П. Калинкин рассказывал, что Есенин был одарен ясным умом, отвечал на уроках бойко, особенно когда декламировал стихи Некрасова, Кольцова, Никитина.

Все сверстники Есенина единодушно признают, что уже в школьные годы он был заядлый книголюб и его почти всегда можно было видеть с какой-нибудь книгой[*].

[* "По внешнему виду Есенин тогда мало чем отличался от прочих константиновских ребят, - вспоминает Сергей Николаевич Соколов, встречавшийся с ним в Константинове с 1910 года. - Ходил он обычно в белой длинной рубахе, с открытым воротом. В руках или под рубахой у него почти всегда была какая-нибудь книга. Это последнее обстоятельство выделяло его среди сверстников" (цитируется по авторизованной записи беседы с С. Н. Соколовым в Константинове летом 1956 года).]

Позднее Есенин говорил, что "книга не была у нас совершенно исключительным и редким явлением, как во многих других избах. Насколько я себя помню, помню и толстые книги в кожаных переплетах".

Жадность молодого Есенина до книг - а он ухитрялся читать не только днем, но и ночью, с коптилкой, - доставляла много беспокойства его матери. "Я вот смотрю, - говорила Татьяна Федоровна, обращаясь к сыну, - ты все читаешь и читаешь, брось ты свои книжки, читай, что нужно, а попусту нечего читать". И добавляла при этом: "Вот так в Федякине (соседнем селе. - Ю. П.) дьячок очень читать любил, все читал, читал и до того дочитался, что сошел с ума". При всей глубокой любви к матери "бросить свои книги" Есенин не мог. Когда летом 1911 года он впервые ненадолго приехал в Москву к отцу, то, возвращаясь, захватил с собой более двадцати книг, купленных им в городе. В юношеских письмах к Г. Панфилову Есенин упоминает имена Гоголя, Чернышевского. Он зачитывался стихами Пушкина, Лермонтова, Кольцова, Некрасова, знал на память почти все "Слово о полку Игореве".

Поэт Николай Полетаев рассказывает о встрече с Есениным в 1918 году:

"Говорили мы с ним о литературе. Я спросил его, чем он сейчас больше всего интересуется.

- Изучаю Гоголя. Это что-то изумительное!

Есенин даже приостановился, а потом неподражаемо прочел на память несколько гоголевских фраз из описаний природы.

Передо мной, - замечает Полетаев, - вырос человек, до самозабвения любящий красоту русского слова".

Родная природа и книга уже в школьные годы формировали сознание деревенского подростка.

"В бога верил мало, - писал Есенин о годах детства в автобиографии. - В церковь ходить не любил. Дома это знали и, чтоб проверить меня, давали 4 копейки на просфору, которую я должен был носить в алтарь священнику на ритуал вынимания частей. Священник делал на просфоре 3 надреза и брал за это 2 копейки. Потом я научился делать эту процедуру сам перочинным ножом, а 2 коп. клал в карман и шел играть на кладбище к мальчишкам, играть в бабки".

Односельчане вспоминают, что с "10 - 11 лет Сергей уже смотрел иначе на религию, начал отлынивать от церкви и вместо того, чтобы идти в церковь, бегал с ребятишками на реку купаться... С этих же, приблизительно, лет он перестал носить крест и к прозвищу Серега Монах прибавилось еще другое прозвище - Безбожник"[*].

[* Об этом же сообщает и К. Воронцов, который вспоминает, что еще в 1912 - 1914 годах Есенин "скинул с себя крест и не носил его, за что его ругали домашние, а если кто его называл "безбожником", несмотря па то, что это слово в тогдашнее время было самым оскорбительным, он усмехался и говорил "дурак" (Воспоминания о Есенине. 1926. Рукописный отдел ИМЛИ имени Горького).]

* * *

Благотворное влияние на будущего поэта в юные годы оказала его мать. "С ранних детских лет, - вспоминает А. А. Есенина, - мать наша приучала нас к труду, но не заставляла, не неволила и к неумению нашему относилась очень терпеливо. Помню, как она приучала меня полоть в огороде картошку. Уходя на огород, не звала меня с собой. Через час-другой я сама прибегала за чем-нибудь и вертелась около нее. Вот тут-то она и скажет: "А ты рви травку, рви. Видишь, вот это картошка. Ее нужно оставлять, а траву рвать, а то она не дает никакого хода картошке". И невольно принимаешься за работу... За вырванную случайно картофельную плеть мать никогда не ругала, а спокойно говорила: "Ну что ж, бывает". После вынужденной почти пятилетней разлуки с сыном Татьяна Федоровна стала относиться к нему с еще большей заботой и любовью. "Когда Сергей, .одевшись в свой хороший, хоть и единственный, костюм, отправлялся к Поповым (так называли дом священника. - Ю. П.), мать не отрывая глаз смотрела в окно до тех пор, пока Сергей не скрывался в дверях дома. Она была довольна его внешностью и каждый раз любовалась им, когда он не мог этого заметить", - вспоминает Е. А. Есенина.

Живя почти все время одна с детьми, Татьяна Федоровна старалась их не баловать, держать в строгости, не любила их ласкать и нежить на людях, и на первый взгляд могло показаться, что она была излишне сдержанна и даже суховата в отношениях с детьми. На самом же деле, замечает А. А. Есенина, "каша мать не была строга, хотя никогда и не ласкала нас, как другие матери: не погладит по голове, не поцелует, так как считала это баловством. Когда у меня были уже свои дети, она часто говорила: "Не целуй ребенка, не балуй его. Хочешь поцеловать, так поцелуй, когда он спит"... Долгие годы она жила одна только с маленькими детьми, и у нее вошло в привычку разговаривать вслух. Это смешило отца, и иногда в шутку он говорил мне: "Пойди послушай, как мать с чертом разговаривает".

Наделенная от природы недюжинным умом, красотой, чудесным песенным даром, Татьяна Федоровна обладала редким мастерством исполнения русских народных песен... Каких только песен она не знала: и шуточных, и величальных, и игровых, и обрядовых, и полюбовных! "Мне кажется, - говорит Александра Александровна, - что нет такой русской народной песни, которую бы не знала наша мать... Топила ли она печку, шила, пряла ли, за любой работой можно было услышать ее пение". Даже рассказывая детям сказки, Татьяна Федоровна, как вспоминает Е. А. Есенина, обязательно пела. "Например, сказка об Аленушке. Аленушка так жалобно звала своего братца, что мне становилось невмочь, и я со слезами просила мать не петь этого места, а просто рассказывать. Мать много рассказывала о святых, и святые тоже у нее пели".

Задушевно пела Татьяна Федоровна о тяжелой, беспросветной женской доле. Щемящей болью отзывались в песнях грустные думы "терпеливой матери", которой судьба послала не одно суровое испытание. Сергей Есенин и его сестры, постоянным спутником которых с колыбели была материнская песня, незаметно сами приобщались к "песенному слову". "И каждый из нас, ее детей, - рассказывает А. А. Есенина, - с пеленок слушал ее напевы, подрастая, невольно запоминал их и подпевал ей".

Ты запой мне ту песню, что прежде

Напевала нам старая мать.

. . . . . . . . . . . . . . . . .

Ты мне пой, ну, а я с такою,

Бот с такою же песней, как ты,

Лить немного глаза прикрою

Вижу вновь дорогие черты.

. . . . . . . . . . . . . . . . .

Ты мне пой, ну, а я припомню

И не буду забывчиво хмур:

Так приятно и так легко мне

Видеть мать и тоскующих кур,

взволнованно писал поэт позднее, обращаясь к сестре Шуре. Александра Александровна рассказывает, что, "приезжая в деревню, Сергей очень любил слушать, как пела мать, а мы с сестрой ей подпевали. А то и он запоет с нами. Голос у него был небольшой, но пел он с каким-то своим, особенным чувством. Песни, которые ему нравились, мы с сестрой часто напевали и в Москве. Отсюда и возникло название стихотворения "Ты запой мне ту песню, что прежде...".

Ласковые материнские песни детства особенно дороги и памятны. Воспоминания о них сохраняются на всю жизнь.

"Когда я был трех лет, - писал рано потерявший мать Лермонтов, - то была песня, от которой я плакал: ее не могу теперь вспомнить, по уверен, что, если б услыхал ее, она бы произвела прежнее действие. Ее певала мне покойная мать".

А "Зимний вечер" Пушкина! Едва ли не самыми светлыми и дорогами были для него в детстве вечера, когда он слушал, "не дыша", песни и сказки Арины Родионовны.

Любовь к матери, к ее проникновенным песням Есенин сохранил и пронес через всю жизнь.

* * *

Первые стихи были написаны Есениным в восьми-девятилетнем возрасте. В наброске к автобиографии 1915 - 1916 годов он помечает: "Стихи начал писать с 8 лет". В краткой автобиографической заметке 1916 года читаем: "Пробуждение творческих дум началось по сознательной памяти до 8 лет". В стихотворении "Мой путь" поэт говорит, что, когда "империя вела войну с японцем",

Тогда впервые

С рифмой я схлестнулся.

От сонма чувств

Вскружилась голова.

И я сказал:

Коль этот зуд проснулся,

Всю душу выплещу в слова.

"О том, что Есенин сочиняет стихи, - вспоминает один из его школьных товарищей, - мы впервые узнали в третьем или четвертом классе. Как-то раз зимой он пришел в класс и, подав учителю клочок бумаги, на котором что-то было написано, сказал: "Посмотрите, я вот что сам сочинил".

Эти первые стихи, "сложенные" Есениным в школьные годы в Константинове, до нас не дошли. Н. Сардановский, К. Воронцов утверждают, что к 1909 1910 годам у Есенина было довольно много стихотворений. "Развитие его литературного таланта я имел возможность наблюдать еще с 1910 года, замечает Н. Сардановский, - когда он впервые показал мне свои стихи, остановив меня тайком на улице... Стихи были, главным образом, описательного и частью лирического содержания. Описание природы составляло главную тему его стихотворений. Совершенно неожиданно для меня стихов у него оказалось довольно много. Собирался он посылать их чуть ли не в "Сельскохозяйственный вестник".

"Стихов и в то время у него было много, которые до настоящего времени не печатались", - пишет и К. Воронцов.

Некоторые из юношеских стихов Есенина были напечатаны в первом издании "Радуницы" (конец 1915 года) в разделе "Маковые побаски". "Эти "Маковые побаски", - говорил Есенин в 1921 году в беседе с литератором И. Н. Розановым, - написаны были мною, когда мне было около четырнадцати лет". И тут же добавлял, что он выкинул большинство из них во втором издании "Радуницы". Позднее, в 1924 - 1925 годах, готовя к изданию свое собрание стихотворений, Есенин по настоянию близких включил в первый том несколько ранних стихотворений, пометив их 1910 годом. Первое из них - "Вот уж вечер. Роса...". за ним шло "Там, где капустные грядки..."

Жена поэта С. А. Толстая-Есенина, принимавшая участие в подготовке этого собрания сочинений, вспоминает: "По словам Есенина, это его первые стихи. Считая их слабыми, он не хотел включать их в "Собрание". Согласился напечатать стихи только благодаря просьбе своих близких. Текст был продиктован им. Дата поставлена по его указанию".

По выразительности поэтических образов как-то трудно представить, что эти стихи принадлежат 15-летнему деревенскому пареньку. Вспомним "самое первое" стихотворение Есенина:

Вот уж вечор. Роса

Блестит на крапиве.

Я стою у дороги,

Прислонившись к иве.

От луны свет большой

Прямо на нашу крышу.

Где-то песнь соловья

Вдалеке я слышу.

Хорошо и тепло,

Как зимой у печки.

И березы стоят,

Как большие свечки.

И вдали за рекой.

Видно, за опушкой,

Сонный сторож стучит

Мертвой колотушкой.

Красота родной природы и русского слова, песни матери и сказки бабушки, Библия деда и духовные стихи странников, деревенская улица и земская школа, песни Кольцова и стихи Лермонтова, частушки и книги - все эти порой крайне противоречивые влияния способствовали раннему поэтическому пробуждению Есенина, которого мать-природа столь щедро наделила драгоценным даром песенного слова.

ОТКУДА ИДЕТ "РАДУНИЦА"

Семейный совет. - Отъезд в Спас-Клепики, - Экзамен и побег. - В классе и интернате. - "Встреча" с Пушкиным. - Учитель и ученик. - Поэтические соперники. - Признание таланта. - Новые друзья. - Кружок у Панфилова. - В поисках идеала. - Рождение исторической темы. - Думы о Москве.

Есенину шел четырнадцатый год, когда он окончил Константиновское земское училище. Обычно константиновские ребята, проходив четыре зимы в школу, начинали свою трудовую жизнь. По-разному складывалась их судьба; большинство, как правило, дальше не училось. Так когда-то было и с отцом Есенина. Не сладкой была эта жизнь. И родителям Есенина, конечно, хотелось поучить сына дальше.

Недалеко от Константинова находилась Спас-Клепиковская второклассная церковно-учительская школа. Туда-то и решено было на семейном совете направить Есенина. Е. А. Есенина рассказывает об этом важном событии в жизни брата так: "...Однажды приехал отец из Москвы, привез гостинцев, пробыл у нас три дня и уехал. После отца мать часто ходила к соседям Поповым, что-то шила, принесла маленький сундучок и уложила туда вещи Сергея. Потом к нашей избе подъехала лошадь, вошел чужой мужик, молились богу, и мать с Сергеем уехали, оставив меня дома с соседкой. Сергей уехал учиться... в Спас-Клепики".

Расположенное на берегу реки Пра старинное торговое село Спас-Клепики со всех сторон окружали знаменитые мещерские леса с непроходимыми завалами, топями и лесными озерами. Двухэтажное каменное здание школы стояло на самом краю села. Сюда осенью 1909 года приехал Есенин. Выдержав вступительный экзамен, Есенин был зачислен в школу. Поначалу чувствовал себя одиноким, тосковал по дому. Пробыв несколько дней в школьном интернате, он совершил "побег" и вернулся в родное село. "Когда отвезли в школу, - рассказывал Есенин, - я страшно скучал по бабке... и однажды убежал домой... пешком. Дома выругали и отвезли обратно".

Около трех лет провел Есенин в Спас-Клепиковской школе. О жизни его в эти годы долгое время было известно очень немногое. Между тем именно здесь начал поэт свое "сознательное творчество", мечтая всю душу "выплескать в слова"; здесь впервые задумался над невзгодами народной жизни, полной "вздохов да слез"; здесь смог удовлетворить в какой-то мере свой интерес к литературе; и здесь же он оказался под воздействием религиозной среды, с которой неизбежно сталкивались воспитанники церковно-учительских школ.

Спас-Клепиковская церковно-учительская школа была открыта в 1896 году. Находилась она в ведении церковных властей и готовила учителей церковноприходских школ грамоты. Программа, рассчитанная на три года, включала церковную общую и русскую историю, закон божий, русский язык, церковнославянский язык, отечественную историю, географию, арифметику, геометрическое черчение, рисование, дидактику. "В школах подобного типа, пишет в своих воспоминаниях бывший ученик этой школы Я. А. Трепалин, три года проучившийся вместе с Есениным, - обращалось внимание главным образом на то, чтобы будущий учитель церковноприходской школы был* вполне подготовлен к воспитанию детей в духе православия".

Специальный режим во второклассных школах, религиозная окраска содержания изучаемых предметов, конечно, оказывали влияние на учеников: некоторые, пробыв в церковно-учительской школе три года, становились глубоко религиозными людьми, другие - противниками религии, а третьи, таких было больше всего, относились к своим религиозным обязанностям формально, без каких-либо внутренних духовных побуждений.

Все это в той или иной мере было присуще и Спас-Клепиковской церковно-учительской школе, которая являлась учебным заведением закрытого типа. Во главе школы стоял священник, он же вел занятия по церковной общей и русской истории и закону божьему. Правда, когда Есенин поступил в Спас-Клепиковскую школу, заведовал ею священник Алексей Асписов. Как вспоминают бывшие ученики, Асписов не придавал большого значения церковным дисциплинам, по которым вел занятия в школе, и вообще особым религиозным усердием не отличался. Вне церкви был человек живой, общительный, с юмором, больше всего на свете увлекался математикой. Очевидно, все это заставило церковное начальство прислать в школу более надежного и "правоверного" священника - Павла Агрономова, который появился в Спас-Клепиках в 1912 году.

Весь день воспитанники были в здании школы: утром - на занятиях, вечером готовили уроки под наблюдением учителей. В субботу и в воскресенье - обязательное присутствие на церковной службе.

Есенин также обязан был посещать церковь, ходить ко всенощной, обедням, наряжаться в стихарь, читать шестипсалмие, хотя, как свидетельствуют товарищи поэта, Есенин, как и многие из них, был далек от преклонения перед ритуалами церковной службы, а при удобном случае был не прочь освободиться от них. "Религиозность мало или почти совсем к нам не прививалась, - рассказывает А. Н. Чернов. - Нам вменялось в обязанность читать шестипсалмие в церкви во время всенощной, по очереди. Сергей Есенин обычно сам не читал, а нанимал за 2 копейки своего товарища Тиранова. Один раз Тиранов почему-то отказался читать шестипсалмие, и Есенину пришлось самому читать. Между прочим, мы надевали стихарь и выходили читать перед царскими вратами на амвон. Сергей Есенин долго не выходил. Священник стал волноваться и хотел уже поручить читать другому. Оказывается, Сергей Есенин в это время никак не мог надеть стихарь, и, когда его поторопили, он надел его задом наперед и в таком виде вышел к верующим читать шестипсалмие. Конечно, не все заметили это, но священник-то заметил и впредь запретил ему читать шестипсалмие. Есенин этим был мало огорчен".

При школе находился интернат. Без разрешения дежурного педагога отлучаться не разрешалось. "Питание было плохое. Да и улучшить его, пожалуй, было трудно. Каждый живущий в интернате платил за питание и общежитие 30 руб. в год. Да и эту мизерную плату не все могли уплатить", рассказывает А. Н. Чернов, три года проучившийся с Есениным.

Однако, замечает бывший учитель Спас-Клепиковской школы Виктор Алексеевич Гусев[*], были в школе и другие, очень важные моменты, характеризующие обстановку в ней. Казенно-официальный режим, установленный в школах подобного типа, вызывал обычно недовольство учащихся. Среди воспитанников по рукам тайно ходила недозволенная литература.

[* Виктор Алексеевич Гусев проучительствовал в Спас-Клепиках всю свою долгую жизнь. С 1908 года он стал преподавать в церковно-учительской школе. Почти сорок лет отдал он воспитанию советских школьников, за что был отмечен несколькими правительственными наградами.]

По вечерам ученики собирались обычно в одной из комнат интерната. Завязывались беседы о прочитанных книгах, обсуждались стихи Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Кольцова, а потом кто-либо читал свои стихи. Чаще всего это бывал Есенин.

Порой между учениками вспыхивали жаркие споры. При этом наиболее активных спорщиков называли именами писателей и критиков: Есенина Пушкин, Смирнова - Белинский, Тиранова - Чернышевский.

В. А. Гусев подчеркивает, что крестьянские дети шли- в церковно-учительскую школу в большинстве случаев не из каких-либо религиозных убеждений, а потому, что здесь за незначительную плату можно было получить образование.

В этом еще раз убеждаешься, когда знакомишься со школьными сочинениями одного из товарищей Есенина по учебе - Григория Панфилова. Уже одно название их поучительно: "Сравнение времен года с возрастами жизни человека", "Значение внешних и внутренних вод в истории развития народов", "Передача теплоты посредством лучей", "Внешнее и внутреннее отличия человека от млекопитающих животных", "Нравственные качества учителя при обращении с детьми", "Отличие сказки от былин". Еще более примечательно их содержание. Ни в одном из сочинений не чувствуется религиозность автора. Ученики Спас-Клепиковской школы получали неплохие основы знаний по общеобразовательным предметам. Так, в сочинении по географии "Значение внешних и внутренних вод в истории развития народов" Панфилов приводит много конкретных фактов из истории России, европейских государств, Древней Греции и Рима. "Возьмем другой просвещенный и образованный народ древности - греков, - пишет он. - Там получила начало такая серьезная наука, как, например, философия. В Греции, кроме того, получила начало и литература, представителем которой был поэт Гомер, написавший две знаменитые поэмы "Илиада" и "Одиссея", которые и в настоящее время пользуются всемирною известностью; там же впервые появились гражданские законы, которые затем были приняты в основание всеми народами. Выгодное положение Греции у берегов Средиземного моря содействовало развитию торговли и промышленности... Возьмем, наконец, римлян... Недавние раскопки римских городов Геркулапа и Помпеи, засыпанных лавою во время извержения Везувия, еще более убеждают нас в высоком развитии у них наук и искусств; найденные там статуи отличаются художественностью своей работы".

Спас-Клепиковская школа давала неплохие знания и по литературе. Так, сочинение Гриши Панфилова "Отличие сказки от былин" поражает зрелостью мысли и хорошим литературным языком. Рассматривая конкретные идейно-художественные признаки, отличающие сказку от былины, он так пишет об их различной роли в духовной жизни людей: "Цель, для которой составлялись сказки, двоякая: или служить как занимательный и интересный фантастический рассказ, или - чтобы вывести какое-нибудь нравоучение. Былины же составлялись затем, чтобы дать потомству некоторое понятие о жизни, веровании, обычаях предков или чтобы показать примеры гражданских подвигов, доблести, храбрости, мужества и этим возбудить народный патриотизм".

Такие сочинения не были исключением.

Интерес и любовь воспитанников к литературе всячески поощрял и развивал школьный учитель словесности Евгений Михайлович Хитров, первый литературный наставник поэта. Это был человек талантливый, ищущий. Литература была его страстью, призванием. Он прекрасно читал стихи, увлекался музыкой, дирижировал хором, рисовал. Все это, очевидно, побудило губернского инспектора предложить сыну почтаря место старшего учителя в Спас-Клепиковской второклассной школе, куда он и перебрался с семьей в 1902 году. Более тридцати лет прожил и проучительствовал Е. М. Хитров в Спас-Клепиках. Интересы его не замыкались школьными занятиями. Его всегда волновал "крестьянский вопрос". Он организовал в Спас-Клепиках сельскохозяйственное кредитное товарищество и с 1910 года был бессменным его председателем. В годы Советской власти при его деятельном участии было создано в Клепиках товарищество по совместной обработке земли, появился в селе первый трактор.

Евгений Михайлович в отношениях с учениками был строг, предмет свой знал хорошо, учебный материал давал шире программы. Особенно любили ученики классное чтение. "У меня было в обычае, - рассказывает Е. М. Хитров, - сначала задавать ученикам для прочтения те или иные литературные произведения, а потом прочитывать те же произведения самому в классе. Так я делал и с большими произведениями, вроде "Евгения Онегина", "Бориса Годунова" и пр. Читал я в течение нескольких часов и всегда почти все произведение целиком. Ребята очень любили такое чтение и часто просили меня об этом. Но думаю, не было такого жадного слушателя у меня, как Есенин. Он впивался в меня глазами, глотал каждое слово. У него первого заблестят глаза и потянутся слезы в печальных местах, первый расхохочется при смешном. Сам я в особенности любил Пушкина. Пушкиным больше всего занимался с учениками, читал его, разбирал и рекомендовал, как лучшего учителя в литературе, Есенин полюбил Пушкина".

В школе Есенин стал признанным верховодом среди товарищей. Весной и осенью он почти не бывал в интернате. "Возле Спас-Клепиков, - вспоминает один из товарищей Есенина, - тогда была березовая роща. Сюда мы часто ходили читать и мечтать". В зимнее время Есенин увлекался коньками. "Бывало, на коньках по льду уходили мы километров на 20, вплоть до Евлева. Зимой часто Сергей катался на лыжах".

Любил Есенин бывать на больших базарах, которые собирались в Спас-Клепиках по праздничным дням. Одно из его ранних стихотворений рисует веселую картину базарного праздника:

На плетнях висят баранки,

Хлебной брагой льет теплынь.

Солнца струганые дранки

Загораживают синь.

. . . . . . . . . . . . . . .

Дробь копыт и хрип торговок,

Пьяный пах медовых сот.

Берегись, коли не ловок:

Вихорь пылью разметет.

Вначале учителя не придавали серьезного значения тому, что Есенин увлекается поэзией и пишет стихи, потому что "в ту пору, - вспоминает Е. М. Хитров, - в школе было много стихотворцев, некоторые были чрезвычайно плодовиты, закидывали меня ворохами своих произведений. Приходилось принимать часто особые меры, чтобы умерить их пыл, особенно когда видишь, что "хоть охота смертная, да участь горькая". Поэтому и Есенина я слегка поощрял, но относился к его стихотворству сдержанно".

Один из воспитанников школы, Е. Тиранов, писал не только стихи, но и пробовал свои силы в прозе, за что нарекли его "прозаиком", а Есенина - в противоположность ему "поэтом". В классе "поэт" и "прозаик" сидели на одной парте. Тиранов был старше Есенина. До поступления в Спас-Клепиковскую школу он некоторое время работал на Великодворском стекольном заводе. "Произведения его, - вспоминает Е. М. Хитров, - были обширны по объему, простираясь до поэм, мысли в них кипели, чувство клокотало".

Что же касается стихов Есенина, то они подкупали своей поэтичностью. Постепенно Хитров начинает уделять все больше внимания Есенину. "В первый раз, - пишет Е. М. Хитров, - когда я особенно встрепенулся, это - когда он принес мне свое стихотворение "Звезды". Это произведение поразило меня. Помню, что я как-то заторопился, чего-то как будто испугался. Несколько раз вместе с ним прочел стихотворение, кое-что изменили, переставили. Мне стало как-то совестно, что я недостаточно много обращал внимания на Есенина. Сказал ему, что стихотворение это мне очень понравилось, что его можно даже напечатать, что вообще у него ясно выраженный талант". В этом написанном под влиянием Лермонтова, еще несовершенном стихотворении юный поэт говорит о вечных тайнах мироздания:

Звездочки ясные, звезды высокие!

Что вы храните в себе, что скрываете?

Звезды, таящие мысли глубокие,

Силой какою вы душу пленяете?

Частые звездочки, звездочки тесные!

Что в вас прекрасного, что в вас могучего?

Чем увлекаете, звезды небесные,

Силу великую знания жгучего?

И почему так, когда вы сияете,

Маните в небо, в объятья широкие?

Смотрите нежно так, сердце ласкаете,

Звезды небесные, звезды далекие!

Есенин не стал печатать "Звезды". Вероятно, не все в этом стихотворении удовлетворяло его. Но в одном школьный учитель Есенина был прав: "Звезды" подкупали душевной чистотой, поэтичностью.

Поддержка Хитрова была очень своевременной. Есенин уже несколько лет писал стихи, но редко слышал одобрительные слова. "Пустое дело", рассуждал дед поэта о стихотворных занятиях внука. Сверстники Есенина в родном селе больше восхищались ловкостью, с которой Серега Монах ловил раков и опустошал птичьи гнезда. Один из них вспоминает, что намерения и способности Есенина "писать стихи ничуть не возвышали его в наших глазах, а его заносчивость при оценке своего таланта и его постоянные разговоры о своих стихах казались нам скучными". Он не подавал виду, что его это волнует, хотя с надеждой думал о том заветном дне, когда будут впервые опубликованы его стихи. Еще в 1910 году он собирался направить их в "Сельскохозяйственный вестник". И вот наконец ему говорят, что у него ясно выраженный талант, и советуют попытаться напечатать кое-что. Он стремится теперь при любом удобном случае показать новые стихи учителю. "Приходил он к нам домой, - вспоминает сын Хитрова, - порой даже без спроса, благо семья наша жила в школьном здании. Приносил стихи, читал их отцу". Он приносил их даже тогда, когда приходил к учителю с "повинной" после своих озорных проделок.

С благодарностью вспоминал Есенин позднее обнадеживающее слово учителя. Когда вышла его первая книга "Радуница", он прислал ее своему первому литературному наставнику с таким проникновенным автографом:

"Доброму старому учителю Евгению Михайловичу Хитрову от благодарного ученика, автора этой книги. 1916.

29 янв. Петроград".

* * *

Основные занятия по литературе были отнесены в Спас-Клепиковской школе к третьему году обучения. Именно в это время Есенин и выдвинулся среди других своих товарищей как стихотворец.

В последний год пребывания в школе, пишет Е. М. Хитров, в произведениях Есенина "стали просачиваться и серьезная мысль, и широта кругозора, и обаяние поэтического творчества". Когда в ноябре 1911 года школу посетил с казенной ревизией епархиальный наблюдатель И. Д. Рудинский, ему показали стихи Есенина. В классе, в присутствии всех учеников, Рудинский похвалил Есенина. Этот сам по себе не очень значительный эпизод взволновал поэта. "К нам, - замечает по этому поводу Е. М. Хитров, - постоянным своим учителям, он уже привык... Но отзыв свежего, стороннего человека проник до глубины души его".

В 1912 году Есенин закончил учительскую школу, получив "звание учителя школы грамоты".

По окончании учебы Есенину было вручено свидетельство, в котором указывалось:

"Предъявитель сего сын крестьянина села Константинова Рязанского уезда Сергей Александрович Есенин, родившийся в тысяча восемьсот девяносто пятом (1895) г., месяца сентября 21 дня, православного исповедания, обучался с 1909 г. в Спас-Клепиковской второклассной учительской школе, в которой и окончил курс в 1912 г.; оказав при отличном (5) поведении следующие успехи:

по 1) закону божию оч. хорошие (4)

" 2) церковной общей и русской истории оч. хорошие (4)

" 3) церковному пению оч. хорошие (4)

" 4) русскому языку отличные (5)

" 5) церковнославянскому языку хорошие (3)

" 6) отечественной истории отличные (5)

" 7) географии в связи с сведениями и явлениями природы отличные (5)

" 8) арифметике оч. хорошие (4)

" 9) геометрическому черчению и рисованию оч. хорошие (4)

" 10) дидактике оч. хорошие (4)

" 11) начальным практическим сведениям по гигиене оч. хорошие (4)

" 12) чистописанию отличные (5)

" 13) практич. занятиям в нач. школе оч. хорошие (4)

За каковые и удостоен Советом сей школы, на осн. ст. 44 высочайше утвержденного (1 апреля 1902 г.) Положения о церковных школах, звания учителя школы грамоты...

В удостоверение чего и дано ему, Есенину Сергею, сие свидетельство от Совета Спас-Клепиковской второклассной учительской школы Рязанского уезда за надлежащим подписанием и приложением печати Совета.

Заведующий школой свящ. Павел Агрономов.

Старший учитель Евгений Хитров.

Учителя: Виктор Гусев, Дмитрий Головин".

* * *

Много светлых минут принесла Есенину в Спас-Клепиках дружба с Григорием Панфиловым, любимым школьным товарищем. Есенин познакомился с ним вскоре после приезда в Спас Клепики. Панфилов по характеру чем-то напоминал некрасовского Гришу Добросклонова. С юных лет он задумывался о смысле жизни, о путях служения народу, его волновали свободолюбивые идеи. И хотя Панфилов был несколько старше Есенина и занимался в школе уже второй год, они быстро подружились, почувствовав духовную близость. Есенин относился к Панфилову с большим доверием, одному из первых читал свои новые стихи, внимательно прислушивался к советам и замечаниям друга. Это хорошо видно из переписки, которую Есенин вел с Панфиловым в 1911 - 1914 годах. Оборвала эту переписку ранняя смерть Григория Андреевича Панфилова, который умер от чахотки в феврале 1914 года. Отец Гриши, Панфилов А. Ф., писал Есенину, находившемуся в то время в Москве, что Гриша, прикованный болезнью к постели, все время вспоминал о нем, с волнением ждал журнала с его стихами, ответных писем. "Я прихожу в 6 часов вечера, - писал отец Гриши Есенину о последних предсмертных часах сына, - первым его вопросом было: "А что, папа, от Сережи письма нет?" Я отвечаю - нет. "Жаль, говорит, что я от него ответа не дождусь. А журнал-то прислал?" Я сказал нет. "Скверно - повсюду неудача". В конце письма А. Ф. Панфилов указывал: "Видно, Сережа, что у вас была истинная и искренняя дружба. Почти ежедневно он вспоминал о тебе, жаль, говорит, что около меня нет Сережи и некому успокоить мою наболевшую душу".

О духовном облике клепиковского друга Есенина мы можем судить по его сочинению "Нравственные качества учителя при обращении с детьми". Любовь к человеку, справедливость, честность и правдивость, сдержанность и терпеливость, вместе с тем твердость характера - вот качества, которыми, по мнению Панфилова, должен обладать учитель и которые он стремится развивать в себе самом. "Учитель, - замечает он, - который будет обладать истинной, нелицемерной любовью к детям, в то же время будет обладать и другими добрыми качествами... Справедливость, - продолжает Панфилов, есть качество учителя, посредством которого он может заслужить авторитет учеников, может иметь на них нравственное влияние". Особо он подчеркивает ту мысль, что "учитель должен иметь твердость характера", которая "делает учителя устойчивым, последовательным в своих действиях".

Родители Панфилова жили в Спас-Клепиках. Отец его служил приказчиком у местного купца-лесопромышленника. В просторном, уютном панфиловском доме часто собирались сверстники Гриши, которым надоедал казенный дух интерната. В свободное от занятий время Есенин стал бывать в семье своего друга, а иногда оставался там ночевать. Мать Гриши, Марфа Никитична Панфилова, вспоминает: "Из школьных товарищей сына я особенно полюбила Сережу Есенина. Может, потому, что видела, как он тоскует по дому, по материнской ласке. Вот и жалела я его, как родного, Гриша был постарше Есенина. В доме у нас всегда было полно молодежи - товарищей Гриши. Чаще других, кроме Сережи Есенина, приходили Митя Пыриков, Анна Шилона, Гриша Черняев. Зимними вечерами засиживались они допоздна. Пели, играли, танцевали, а иногда сидели тихо, кто-либо читал, другие слушали, потом начинали беседовать между собой, горячо убеждать в чем-то друг друга".

Более подробно о настроении, литературных интересах, спорах, которые временами вспыхивали среди молодежи в доме Панфиловых, мы узнаем из рассказов Григория Львовича Черняева, который с детских лет дружил с Панфиловым.

Григорий Львович начал заниматься в церковно-учительской школе в 1909 году. "Наш кружок у Панфилова, - вспоминает он, - образовался почти стихийно. Вначале мы собирались, чтобы сообща развлечься, поговорить о школьных делах, поспорить о книгах. Потом, когда ближе узнали друг друга, мы в наших беседах и спорах стали касаться вопросов тогдашней общественной жизни. Читали и обсуждали роман Л. Толстого "Воскресение", его трактат "В чем моя вера?" и другие книги писателя. Мечтали побывать в Ясной Поляне (поездка не состоялась из-за денежных затруднений). Толстовские идеи сильно захватили тогда и Есенина. Однако сложившихся взглядов и убеждений у нас не было. Мировоззрение наше только еще формировалось. Помню, как мы спорили о Горьком и его книгах. С особым интересом воспринимались нами ранние рассказы писателя. Захватывал нас их романтический дух, горьковская вера в человека. Мы были знакомы со стихами Есенина. Он читал их в кружке".

Дружеская, демократическая среда панфиловского кружка, пытливый, критический взгляд Панфилова и его товарищей на жизнь, юношеский порыв кружковцев к свободе, их мечты о служении народу, споры о любимых писателях - все это благотворно влияло на духовное развитие молодого Есенина, помогало преодолеть церковно-догматические представления о жизни, которые стремилась привить ученикам церковно-учительская школа.

Панфиловский кружок несомненно способствовал появлению ранних стихотворений Есенина, в которых отчетливо зазвучали социальные мотивы.

Тяжело и прискорбно мне видеть,

Как мой брат погибает родной.

И стараюсь я всех ненавидеть,

Кто враждует с его тишиной.

Посмотри, как он трудится в поле,

Пашет твердую землю сохой,

И послушай те песни про горе,

Что поет он, идя бороздой.

Или нет в тебе жалости нежной

Ко страдальцу сохи с бороной?

Видишь гибель ты сам неизбежной,

А проходишь ее стороной.

Помоги же бороться с неволей,

Залитою вином и нуждой!

Иль не слышишь, он плачется долей

В своей песне, идя бороздой?

Интонационно это стихотворение еще недостаточно самостоятельно. Вместе с тем гражданский, свободолюбивый пафос его очевиден.

Многое дали Есенину три года, проведенные в Спас-Клепиках, особенно дружба с Панфиловым. Желание посвятить свои стихи народу, рассказать правдиво о любви к Родине - вот о чем все больше и больше начинает мечтать Есенин.

Тот поэт, врагов кто губит,

Чья родная правда мать,

Кто людей, как братьев, любит

И готов за них страдать.

Он все сделает свободно,

Что другие не могли.

Он поэт, поэт народный,

Он поэт родной земли!

Так понимал Есенин назначение поэта.

История этого стихотворения такова. В 1912 году Есенин подарил Панфилову свою фотографию, а на обратной стороне ее написал стихотворение "Поэт" с посвящением: "Горячо любимому другу Грише".

"Поэт" не просто экспромт, написанный в момент расставания со школьным товарищем. Эту тему Есенин затронул в еще более раннем стихотворении, относящемся к 1910 - 1911 годам, озаглавленном также "Поэт":

Он бледен. Мыслит страшный путь.

В его душе живут виденья.

Ударом жизни вбита грудь,

А щеки выпили сомненья.

. . . . . . . . . . . . . . . . .

Сидит он в тесном чердаке,

Огарок свечки режет взоры,

А карандаш в его руке

Ведет с ним тайно разговоры.

Спустя некоторое время Есенин вновь обращается к этой теме в стихотворении "Душою юного поэта". Автограф его до сих пор неизвестен. Однако оно не только существовало, но и подвергалось авторской правке. Об этом мы узнаем из письма Есенина к Панфилову. Говоря о работе над стихами, написанными в Спас-Клепиках, Есенин рассказывает: "...например, в стихотворении "Душою юного поэта" последнюю строфу заменил так:

Ты на молитву мне ответь,

В которой я тебя прошу,

Я буду песни тебе петь,

Тебя в стихах провозглашу".

Таким образом в трех стихотворениях раннего периода - "Поэт" ("Он бледен. Мыслит страшный путь..."), "Душою юного поэта", "Поэт" ("Тот поэт, врагов кто губит...") - затрагивается главный вопрос, встающий перед каждым истинным поэтом: что ты, поэт, хочешь сказать миру? В чем видишь свой долг перед народом? Какую правду собираешься утверждать?

Когда-то Жуковский, вопрошая: "Кто есть поэт?", отвечал: "Искусный лжец. Ему и слава, и венец". Затем в русскую литературу пришел поэт-пророк Пушкин, жгущий глаголом сердца людей, за ним - мятежный Лермонтов, а чуть позднее призывно зазвучал голос некрасовской музы:

Пускай нам говорит изменчивая мода,

Что тема старая - "страдания народа"

И что поэзия забыть ее должна,

Не верьте, юноши! Не стареет она.

"Не верьте, юноши!" - писал Некрасов. И молодой рязанский поэт не поверил. Он начинает все больше осознавать, что для поэта недостаточно только "ловить сердцем тень былого" и слушать "душевный шум". В этом еще раз убеждаешься, читая одно из писем Есенина к Панфилову, относящееся к 1913 году: "Благослови меня, мой друг, на благородный труд. Хочу писать "Пророка", в котором буду клеймить позором слепую, увязшую в пороках толпу. Если в твоей душе хранятся еще помимо какие мысли, то прошу тебя дай мне их, как для необходимого материала. Укажи, каким путем идти, чтобы не зачернить себя в этом греховном сонме. Отныне даю тебе клятву, буду следовать своему "Поэту". Пусть меня ждут унижения, презрения и ссылки. Я буду тверд, как будет мой пророк, выпивающий бокал, полный яда, за святую правду с сознанием благородного подвига".

* * *

В клепиковские годы Есенин написал много лирических стихотворений и первую свою поэму - "Сказание о Евпатии Коловрате...". Часть стихов тех лет не дошла до нас. Некоторые, очевидно, поэт переработал, другие же уничтожил. Однако ряд стихотворений 1910 - 1912 годов Есенин опубликовал в 1914 - 1915 годах, как только начал печататься в московских и петербургских журналах. При этом отдельные ранние стихи ("Выткался на озере алый свет зари...", "Поет зима - аукает...") перепечатывались по нескольку раз. Подготовляя свой первый сборник "Радуница", Есенин включил в него восемь стихотворений клепиковского периода.

Все же далеко не все произведения этих лет были напечатаны при жизни поэта. Из отроческих стихов Есенин лишь немногие включал в свои книги. Так, например, он не стал печатать те стихи, которые в свое время передал Е. М. Хитрову. Последний рассказывает, что, когда Есенин "учился, он носил мне много своих стихотворений. Они все были написаны на отдельных листках. Но перед окончанием курса его учения в нашей школе я, как бы предчувствуя особую значимость его творений и не доверяя сохранности отдельных листков, просил его написать для меня отдельный сборничек своих стихов на тетради. Он мне принес одну тетрадь с четырьмя стихотворениями. Я сказал, что этого мало. Тогда он принес мне еще тетрадь с пятью стихотворениями. Эти две тетради у меня и остались в целости".

Еще две ученические тетради с пятнадцатью ранними стихами Есенина, относящимися к 1910 - 1912 гг., долгое время хранились у М. Д. Ильиной. Ее брат - Сергей Ильин был знаком с юным поэтом. Эти стихотворения были опубликованы в 1966-1967 гг.

Вскоре после смерти Есенина были напечатаны стихотворения "Моя жизнь" и "Что прошло - не вернуть", автографы которых находились в одной из хитровских тетрадей. Остальные стихи были опубликованы только в последние годы. Долгое время оставались неопубликованными и другие забытые произведения тех лет ("Поэт", "Тяжело и прискорбно мне видеть"), В настоящее время известно более 60 стихотворений Есенина, относящихся к 1910 - 1912 годам. Вместе со "Сказанием о Евпатии Коловрате..." эти стихотворения могли бы составить сборник, несколько больший по объему, чем "Радуница", в первом издании которой было 33 стихотворения.

Но важно не только количество. Хотя, конечно, и это имеет значение. Куда более существенна другая сторона. Теперь, когда наше представление о творчестве поэта в клепиковский период его жизни значительно обогатилось и расширилось, появляется необходимость внести серьезные уточнения в те оценки ранней поэзии Есенина, которые давались в прошлом. Принято считать, что в ранних стихах Есенина много места занимают мотивы и образы, почерпнутые поэтом из религиозных книг и навеянные церковно-христианскими представлениями. Это утверждение едва ли справедливо по отношению к стихам клепиковского периода. Только в нескольких стихотворениях этих лет ("Калики", "Задымился вечер...", "Дымом половодье...") мы сталкиваемся с церковной лексикой и образами. Но и в этих стихотворениях возникают реальные картины деревенского быта.

Гонимые кто нуждой и недородом, кто надеждой исцелиться в "святых" местах от тяжелого недуга, брели из конца в конец Руси, по ее большакам и проселкам, бедные странники, богомольцы, бродяги-монахи и нищие. Много их видела и рязанская земля.

Есенин позднее вспоминал, что, когда он жил в доме деда, бабка собирала "всех увечных, которые поют по русским селам духовные стихи от "Лазаря" до "Миколы". О незавидной судьбе этих нищих странников и рассказывается в стихотворении "Калики", причем у Есенина нет и грана религиозного преклонения перед святостью калик. Он сочувствует их незавидной судьбе, но духовные стихи и песни калик не вызывают особых восторгов в его сердце:

Проходили калики деревнями,

Выпивали под окнами квасу,

У церквей пред затворами древними

Поклонялись пречистому Спасу.

Пробиралися странники по полю,

Пели стих о сладчайшем Исусе.

Мимо клячи с поклажею топали,

Подпевали горластые гуси.

. . . . . . . . . . . . . . . . .

Вынимали калики поспешливо

Для коров сбереженные крохи.

И кричали пастушки насмешливо:

"Девки, в пляску! Идут скоморохи!"

Такие выражения, как "клячи... топали", "ковыляли убогие по стаду", "говорили страдальные речи", "подпевали горластые гуси", "идут скоморохи" и т. п., придавали стихам ироническую окраску. Какая уж тут "святость"!

К этому времени относится и стихотворение "Дымом половодье...". Здесь у лирического героя настроение умиротворенности, желание помолиться "украдкой" возникает вовсе не в храме божьем, а у алтаря природы:

Дымом половодье

Заливало ил.

Желтые поводья

Месяц уронил.

Заунывным карком

В тишину болот

Черная глухарка

К всенощной зовет.

Для молодого поэта природа - чудесный и необъятный храм, в котором все прекрасно. Там, где, казалось, пейзаж обычен, где свет и тени не захватывают внезапно воображения, где, на первый взгляд, в природе нет броских, запоминающихся картин и многое как будто бы давно уже примелькалось, молодой поэт неожиданно и смело открывает новые краски:

Поет зима - аукает,

Мохнатый лес баюкает

Стозвоном сосняка.

Кругом с тоской глубокою

Плывут в страну далекую

Седые облака.

А по двору метелица

Ковром шелковым стелется,

Но больно холодна.

Воробышки игривые.

Как дотки сиротливые,

Прижались у окна.

. . . . . . . . . . . . . . . . .

И дремлют пташки нежные

Под эти вихри снежные

У мерзлого окна.

И снится им прекрасная,

В улыбках солнца ясная

Красавица весна.

В этом "морозном" стихотворении много света, тепла. Новизна образа "аукающей зимы", безыскусственность в обрисовке пернатых "героев", напевность, музыкальность стиха, ритм которого ассоциируется с "музыкой" снежной вьюги, колоритность поэтической лексики - все это говорит о незаурядном мастерстве молодого поэта.

Еще до отъезда во второклассную школу Сергей Есенин подружился с сестрой своего товарища Анной Сардановской. Приезжая летом из Спас-Клепиков в родное село, он часто встречался с ней. Константиновские старожилы вспоминают, как "однажды летним вечером Анна и Сергей, раскрасневшиеся, держа друг друга за руки, прибежали в дом священника и попросили бывшую там монашенку разнять их руки: "Мы любим друг друга и в будущем даем слово жениться. Разними пас. Пусть, кто первый изменит и женится или выйдет замуж, того второй будет бить хворостом". Первой нарушила "договор" Анна. Приехав из Москвы и узнав об этом, Есенин написал письмо, уговорив ту же монашенку передать его Анне, которая после замужества жила в соседнем селе. Монашка, отдавая письмо, спросила: "Что Сережа пишет?" Анна с грустью сказала: "Он, матушка, просит тебя взять пук хвороста и бить меня, сколько у тебя сил хватит".

Анне Сардановской Есенин посвятил стихотворение "За горами, за желтыми долами...", опубликованное впервые в 1916 году, и стихотворение "Зачем зовешь...", относящееся к 1911 - 1912 годам. О нем Есенин упоминает в одном из писем к Панфилову из Москвы осенью 1912 года. "Перед моим отъездом недели за две, за три, - сообщает он другу, - у нас был праздник престольный. К священнику съехалось много гостей на вечер. Был приглашен и я. Там я встретился с Сардановской Анной (которой я посвятил стихотворение "Зачем зовешь т. р. м."). Она познакомила меня со своей подругой (Марией Бальзамовой). Встреча эта на меня также подействовала, потому что после трех дней она уехала и в последний вечер в саду просила меня быть ее другом. Я согласился. Эта девушка тургеневская Лиза ("Дворянское гнездо") по своей душе и по своим качествам, за исключением религиозных воззрений. Я простился с ней, знаю, что навсегда, но она не изгладится из моей памяти при встрече с другой такой же женщиной".

Мечтой о любви согреты многие строки ранних стихов Есенина. Чист, непосредствен образ лирического героя этих стихов. Ничто пока не омрачает его взора, "васильками светится" его сердце. Таинственно влечет и манит его "девичья красота". Он озорно грозится синеокой красавице сорвать фату и увести "под склоны вплоть до маковой зари".

Не все эти стихотворения художественно самостоятельны. Есть среди них написанные с явным подражанием кольцовским стихам ("Темна ноченька, не спится...", "Хороша была Танюша, краше не было в селе...", "Заиграй, сыграй, тальяночка, малиновы меха..."). Есть стихи, навеянные фольклорными мотивами ("Подражанье песне", "Под венком лесной ромашки"), лирически идеализирующие деревенскую любовь. "Он, помню, - замечает один из современников поэта, - рассказывал... какая бывает любовь в деревне, лирически ее идеализируя. Тут было дело не в личных признаниях... Эта тема была только поводом вспомнить о рязанских девушках и природе. Ему хотелось украсить этим лиризмом самые родные ему и навсегда любимые предметы, образы, пейзажи в глазах тех, кто не может знать их так, как он".

Одним из первых стихотворений, где явственно обозначился самостоятельный подход молодого поэта к лирической теме, было "Выткался на озере алый свет зари...".

В этом стихотворении отчетливо угадывается столь характерное для есенинской лирики "буйство глаз и половодье чувств". Как замечает Н. Сардановский, сам Есенин "все время был под впечатлением этого стихотворения и читал его мне вслух бесконечное число раз". Вскоре после приезда в Москву Есенин набрался смелости и поехал со своими стихами к известному литературоведу профессору П. Сакулину. Стихи Есенина, по-видимому, понравились. "Из передаваемых им подробностей этого визита, пишет Н. Сардановский, - я помню, что стихотворение "Выткался на озере..." Сергей для Сакулина читал два раза".

В клепиковский период уже начинают проявляться некоторые характерные черты поэтического стиля Есенина. Опираясь на фольклорные традиции, молодой поэт стремится к овеществлению и олицетворению образов, что станет в дальнейшем очень характерным для его стиля. В ранних стихах Есенина "вьюга с ревом бешеным стучит по ставням", "ели, словно копья, уперлися в небо", "месяц в облачном тумане водит с тучами игру", река "тихо дремлет", зарница "распоясала... в пенных струях поясок", туманы "курятся". Конечно, самобытный талант Есенина в ту пору брал только свой начальный разбег. Отнюдь не всегда в произведениях тех лет ощутим самостоятельный творческий почерк. Бросается в глаза пристрастие молодого поэта к местным словам и выражениям ("корогод", "роща саламаткой", "не дознамо печени" и т. п.).

Характер лирического героя в ранних стихах Есенина только намечается. Общественные, эстетические, нравственные убеждения поэта только складываются. При всем том реалистическая тенденция развития таланта поэта, демократическая направленность его взглядов в клепиковский период очевидны.

ЛЕГЕНДЫ И ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ

Впервые в Замоскворечье. - Конторская служба и "разлад" с отцом. - Откровенный разговор. - "Товарищество И. Д.Сытина". - Подчитчик корректора. - Письмо пятидесяти. - Охранка интересуется Есениным. Загадка одного письма. - В типографии и университете. - Среди "шанявцев-. - "Путешествие" в прекрасное. - О чем плачут "Ярославны". - Суриковцы. - "Друг народа" печатает "Узоры".

Семнадцатилетним юношей Есенин оставил "ту сельщину, где жил мальчишкой", держа путь на Москву.

Долгое время мы мало знали о детстве и юности поэта. Множество статей, заметок, воспоминаний о Есенине было напечатано у нас и за рубежом; из них лишь отдельные были посвящены раннему периоду его жизни.

В них обычно подчеркивалось влияние религиозно настроенных людей на молодого Есенина, а то и прямо говорилось о "церковно-мистической закваске", полученной юным поэтом. Объяснялось все это тем, что Есенин-де серьезно нигде не учился, литературу знал понаслышке, воспитывался в религиозной среде и приехал в 1915 году в Петроград этаким наивным, идиллически настроенным деревенским пареньком, влюбленным в красоту патриархальной сельской жизни.

Одним из первых в этом фальшивом хоре "почитателей" поэзии Есенина раздался в свое время голос декадентской поэтессы 3. Гиппиус. Вскоре после приезда молодого поэта в Петроград она выступила в журнале "Голос жизни" под псевдонимом Роман Аренский со статьей о Есенине, озаглавленной довольно претенциозно "Земля и камень". Салонную поэтессу больше всего умиляло, что "желтоволосый и скромный" паренек из Рязанской губернии сочиняет свои "земляные" стихи при полном "отсутствии прямой, непосредственной связи с литературой".

Вслед за Гиппиус другие литературные "знаменитости" тогдашнего Петрограда вкупе с некоторыми рецензентами первой книги Есенина "Радуница", изданной в начале 1916 года, в какой-то мере способствовали рождению мифа о поэте, чуждом каких-либо литературных традиций и современной культуры. Один из рецензентов писал по поводу книги "Радуница": "Соблазны культуры почти ничем еще не задели ясной души "Рязанского Леля". Он поет свои звонкие песни легко, просто, как поет жаворонок... "Микола", открывающий сборник, весь пронизан красотою кристально чистой, детски трогательной религиозной и бытовой гармонии". Позднее, в 1924 году, Есенин писал по поводу подобных рецензий и отзывов: "...Стихи мои были принимаемы и толкуемы с тем смаком, от которого я отпихиваюсь сейчас руками и ногами".

И после смерти Есенина появлялись статьи, в которых упорно расписывались, правда в слегка подновленном виде, те же "были" и небылицы о юности Есенина.

Так, А. Крученых в своих, по меткому и справедливому замечанию Маяковского, дурно пахнущих книжонках о поэте вполне серьезно "доказывал": "Нездоровая церковно-мистическая закваска первого периода есенинской поэзии была сама по себе гибельна. Идиллические образы вымышленной деревни и поповщины не могли вывести его поэзию на настоящую плодотворную дорогу". И Крученых был не одинок в своих "изысканиях".

Отголоски легенд, "творимых" в свое время опекунами молодого поэта в Петрограде, а позднее такими литераторами, как Крученых, еще сравнительно недавно можно было услышать в рассуждениях некоторых современных критиков и литературоведов. Например, в статье Марка Щеглова "Есенин в наши дни" (журнал "Новый мир", 1956, N 3) наряду с правильными положениями говорится о том, что дооктябрьская поэзия Есенина, "начисто лишенная драматизма и напряженности", полна "гармонии пастушеского "восприятия жизни" и "коровьих вздохов". И, наоборот, долгое время в статьях о поэте часто обходили молчанием некоторые важные события его жизни, о которых он кратко, но последовательно говорит в автобиографиях.

Есенин во всех автобиографических заметках отмечал одно важное обстоятельство: занятия в Московском народном университете имени Шанявского. В автобиографии "О себе" (1925) читаем: "В эти же годы я поступил в университет Шанявского, где пробыл всего 1, 5 года, и снова уехал в деревню". О занятиях в университете Шанявского идет речь и в двух незавершенных набросках к автобиографии. В первом, который по почерку следует отнести к концу 1916 года, Есенин отмечал: "Образование получил в учительской школе и два года слушал лекции в Университете Шанявского". В другом наброске, озаглавленном "Нечто о себе" и написанном в 1925 году, приводится такая фраза: "В Университете Шанявского в 1913 - 14 гг. столкнулся с поэтами".

Если бы в свое время были исследованы эти и другие важные моменты жизни поэта, о которых он, к сожалению, столь кратко упоминает в автобиографиях, то стало бы ясно, сколь важное значение для формирования поэта имела обстановка, в которой он находился в юные годы в Москве, и как призрачны легенды, возникшие в литературных салонах северной столицы и считавшиеся долгое время близкими к "истине".

* * *

"Я был в Москве одну неделю, потом уехал. Мне в Москве хотелось и побыть больше, да домашние обстоятельства не позволили, купил себе книг штук 25", - писал Есенин Панфилову 7 июля 1911 года. Это была его первая встреча с миром большого города. Рядом с Замоскворечьем, где он остановился у отца, за Москвой-рекой, величественно раскинулись златоглавые соборы и дворцы Московского Кремля. Вдоль Китайгородской стены от Ильинских ворот причудливо прилепились лотки и палатки знаменитого Никольского книжного рынка. Настоящее книжное море. Оно неудержимо влекло к себе книголюбов со всех концов города. И как, наверно, волновался Есенин, впервые попавший сюда! Забыв про все на свете, он рассматривал старинные издания "Слова о полку Игореве", потускневшие от времени сборники русских былин, народных песен и сказок, листал заветные томики Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Кольцова, Никитина. Заядлый константиновский книголюб прихватил с собой 25 книг - целую библиотеку. Юному поэту, конечно, не по сердцу пришелся купеческий дух Замоскворечья. Но и здесь было такое, что не могло не вызвать его интереса. Вблизи мясного магазина, где отец Есенина Александр Никитич долгие годы работал приказчиком, возвышались огромные корпуса знаменитой .в России фабрики книги - типографии Сытина. Рабочие типографии часто заходили в мясной магазин, Один из них, корректор Воскресенский, заинтересовался приехавшим из деревни сыном приказчика, пишущим стихи, и отправился с Сергеем Есениным к поэту Ивану Белоусову. Последний в своих воспоминаниях рассказывает: "...Передо мной стоит скромный, белокурый мальчик, - до того робкий, что боится даже присесть на край стула, - стоит, молча потупившись, мнет в руках картузок. Его привел ко мне (помнится, в 1911 г.) репетитор моих детей - Владимир Евгеньевич Воскресенский, "вечный студент" Московского ун-та, народник, служивший корректором при типографии Сытина. "Я к вам поэта привел, - сказал Воскресенский и показал несколько стихотворений, - это вот он написал, Сергей Есенин!.." Не помню, какие стихи он принес. Но я сказал поэту несколько сочувственных слов. А молодой поэт стоял, потупившись, опустив глаза в землю".

Волнение Есенина было понятно. Впервые стихи его слушал поэт, долгие годы связанный с Суриковским литературным кружком писателей из парода, выпустивший еще в конце прошлого века несколько стихотворных сборников суриковцев.

Есенину в свой первый приезд к отцу "в Москве хотелось... побыть больше". Он тогда не предполагал, что скоро вновь появится в Москве, и уже сравнительно надолго.

Прошел год. Закончив учебу в Спас-Клепиках, Сергей Есенин возвращается в родное село. "Когда он окончил курс и мы с ним расстались, рассказывает Е. М. Хитров, - я ему советовал поселиться где-нибудь или в Москве, или в Питере и там заниматься литературою под чьим-нибудь хорошим руководством. Иначе трудно надеяться, чтобы стать на современный уровень литературных исканий и быть замеченным".

Лето 1912 года Есенин проводит в Константинове: рыбачит, бродит в заливных лугах, бывает на постройке плотины и шлюза на Оке. "У нас делают шлюза, - сообщает он Панфилову, - наехало множество инженеров, наши мужики и ребята работают... Уже почти сделали половину, потом хотят мимо нас проводить железную дорогу".

Главное, чем живет Есенин, что занимает его, - стихи. В знойный летний день, уединившись в амбаре, за домом, он увлеченно работает, создает новые стихи, переделывает "старые", клепиковские, иной раз отказываясь целиком от ранее написанного. Есенин собирается послать стихи в Москву. "Дай мне, пожалуйста, - просит он своего клепиковского друга, - адрес от какой-либо газеты и посоветуй, куда посылать стихи. Я уже их списал. Некоторые уничтожил, некоторые переправил". Но адрес не понадобился.

В конце июля 1912 года Есенин снова едет в Москву. Родные хотели, чтобы он продолжал свое образование. "Надежды их, - замечает Есенин в одной из автобиографий, - простирались до института, к счастью моему, в который я не попал". Дело не только в том, что за время учебы в Клепиках юному поэту, по собственному признанию, методика и дидактика настолько осточертели, что он и слушать не хотел о педагогической профессии.

Суть в другом: с ранних лет для Есенина жизнь была неотделима от стихов. С поездкой в Москву у Есенина были связаны совершенно иные надежды. Он мечтал о поэтическом признании. Ему хотелось напечататься в каком-нибудь журнале или газете, встретиться с московскими поэтами, почитать им стихи. Но все это произошло далеко не сразу. Поначалу Есенину пришлось заниматься совсем иным делом. "Отец, - рассказывает сестра поэта, Александра Александровна Есенина, - вызвал его к себе в Москву и устроил работать в конторе к своему хозяину, с тем чтобы осенью Сергей поступил в учительский институт". Живет Есенин в это время вместе с отцом на втором этаже небольшого деревянного дома в Большом Строченовском переулке. Мясной магазин Крылова помещался рядом, на соседней улице Щипок.

Отец Есенина провел в Москве большую часть своей многотрудной жизни. "Более тридцати лет, - вспоминает А. А. Есенина, - с тринадцатилетнего возраста до самой революции, отец проработал мясником у купца...

Тяжелая жизнь наложила на глаза отца глубокий отпечаток, и в них иногда было столько грусти и тоски, что хотелось приласкать его и сделать для него все самое приятное. Но он не был ласков, редко уделял нам внимание, разговаривал с нами, как со взрослыми, и не допускал никаких непослушаний. Но зато, когда у отца было хорошее настроение и он улыбался, то глаза его становились какими-то теплыми, и в их уголках собирались лучеобразные морщинки. Улыбка отца была заражающей. Посмотришь на него - и невольно становится весело и тебе. Такие же глаза были у Сергея".

По своему характеру Александр Никитич Есенин был человек очень выдержанный, скромный и справедливый. Односельчане относились к нему всегда с большим уважением. Наделен он был острой наблюдательностью, неплохо рисовал. В семье Есениных сохранился рисунок их старого дома в Константинове, сделанный Александром Никитичем. Отец Есенина был интересным собеседником. Он "...очень хорошо и красочно умел рассказывать какие-нибудь истории или смешные случаи из жизни, - вспоминает А. А. Есенина, - и при этом сам смеялся только глазами, в то время как слушающие покатывались от смеха. Иногда отец пел. У отца был слабый, но очень приятный тенор. Больше всего, - замечает Александра Александровна, - я любила слушать, когда он пел песню "Паша, ангел непорочный, не ропщи на жребий свой..." Слова этой песни, мотив, отцовское исполнение - все мне нравилось. Эту песню пела и мать, и мы с сестрой, но у отца получалось лучше. Мы с Катей (старшая из сестер поэта, Екатерина Александровна. - Ю. П.} любили эту песню, а Сергей использовал ее слова в "Поэме о 36". В песне поется:

Может статься и случиться,

Что достану я киркой,

Дочь носить будет сережки,

На ручке перстень золотой...

У Сергея эти слова вылились в следующие строки:

Может случиться

С тобой

То, что достанешь

Киркой,

Дочь твоя там,

Вдалеке,

Будет на левой

Руке

Перстень носить

Золотой".

Есенин с большим уважением относился к отцу. Это единодушно отмечают родные и близкие поэта. "Он любил отца, - подчеркивает сестра, - и не раз с глубоким сочувствием говорил мне о трудной отцовской жизни". С годами Есенин все больше чувствовал, как нелегко складывалась жизнь его отца, сколько унижений, невзгод выпало на его долю. "Даже в периоды полного разлада Есенина с отцом мне приходилось слышать о нем от Сергея восторженные отзывы. По его словам выходило, что папаша его и красавцем был в молодости, и очень умен, и необычайно интересен как собеседник", вспоминает часто встречавшийся с Есениным в Москве в 1912 - 1914 годах Николай Сардановский.

"Разлады" юного поэта с отцом, о которых упоминает Н. Сардановский, были вызваны прежде всего тем, что Александр Никитич, зная по своему горькому жизненному опыту, как трудно выбиться в люди без образования, сетовал на сына, что тот весьма прохладно относился к родительской затее сделать из него учителя. Расстраивало Александра Никитича и то обстоятельство, что сын, явно тяготясь службой в конторе, увлечен был только одним - стихами. Он был искренне убежден, что стихи для крестьянского парня вещь несерьезная, "пустое дело", как говаривал дед Есенина.

"Отец, - рассказывает А. А. Есенина, - не верил, что можно прожить на деньги, заработанные стихами. Ему казалось, что ничего путного из этого не выйдет". Все это очень огорчало и угнетало Сергея Есенина.

Получив впервые в начале 1914 года деньги за стихи, напечатанные в журнале, Есенин принес их отцу. "Свой первый гонорар, кажется, около трех рублей, - пишет по этому поводу Николай Сардановский, - Сергей целиком отдал отцу, о чем у нас с ним был специальный обмен мнений. Насколько я Сергея понял, на эти деньги он смотрел не как на обычный заработок, а как на нечто высшее, достойное лучшего применения. Отдать эти деньги отцу, по его словам, надо было для того, чтобы оттенить священность этих денег для поэта, кроме того, отдавая первый гонорар отцу, Сергей хотел расположить отца в сторону своих литературных занятий". Удалось это сделать Есенину, правда, позднее. А пока все складывалось не очень хорошо. Отец был против стихов, на службе в конторе радости тоже было мало. К этому добавлялось едва ли не самое большое огорчение. В редакциях журналов и газет к стихам неизвестного крестьянского паренька относились довольно сдержанно, не торопясь с их публикацией. "Настроение было у него угнетенное, вспоминает близко знавшая Есенина в те годы А. Р. Изряднова, - он поэт, и никто не хочет этого понять, редакции не принимают в печать".

Есенин чувствует себя одиноким. Единственный человек, с кем Есенин ведет откровенный разговор, кому поверяет свои мысли, - спас-клепиковский друг Григорий Панфилов. "Я вижу, тебе живется не лучше моего, - пишет он из Москвы осенью 1912 года. - Ты тоже страдаешь духом, не к кому тебе приютиться и не с кем разделить наплывшие чувства души; глядишь на жизнь и думаешь: живешь или нет? Уж очень она протекает-то слишком однообразно, и что новый день, то положение становится невыносимее, потому что все старое становится противным, жаждешь нового, лучшего, чистого, а это старое-то слишком пошло. Ну ты подумай, как я живу, я сам себя даже не чувствую. "Живу ли я или жил ли я?" - такие задаю себе вопросы после недолгого пробуждения. Я сам не могу придумать, почему это сложилась такая жизнь, именно такая, чтобы жить и не чувствовать себя, то есть своей души и силы, как животное. Я употреблю все меры, чтобы проснуться. Так жить - спать и после сна на мгновение сознаваться, слишком скверно".

Письмо другу поэт заканчивает стихотворением, сообщая ему: "Я недавно написал "Капли".

Капли осенние, сколько наводите

На душу грусти вы, чувства тяжелого,

Тихо скользите по стеклам и бродите,

Точно как ищете что-то веселого.

Стихотворение "Капли" далеко еще не совершенно. Это скорей поэтический набросок. Есенин как бы договаривает в нем то, о чем до этого вел речь в письме. Чувствуется озабоченность поэта неустроенной судьбой "несчастных, жизнью убитых людей". По настроению "Капли" созвучны стихотворению "Моя жизнь", написанному Есениным в 1911 - 1912 годах в Спас-Клепиках:

Даль туманная радость и счастье сулит,

А дойду - только слышатся вздохи да слезы...

Те же мысли и настроения звучат и в "Каплях". На какое-то мгновение мир кажется поэту прекрасным, хочется верить, что просвет, надежда близки, но чем пристальнее вглядывается он в жизнь, тем несбыточнее эти мечты, золотая осень видится теперь поэту черной; действительность беспросветна, сурова, неумолима.

"...Ох, Гриша! - с грустью замечает он в другом письме к Панфилову. Как нелепа вся наша жизнь. Она коверкает нас с колыбели, и вместо действительно истинных людей выходят какие-то уроды.

...Человек! Подумай, что твоя жизнь, когда на пути зловещие раны. Богач, погляди вокруг тебя. Стоны и плач заглушают твою радость. Радость там, где у порога не слышны стоны.

...Да, Гриша, тяжело на белом свете. Хотел я с тобой поговорить о себе, а зашел к другим. Свет истины заманил меня к своему Очагу. Там лучше, там дышится вольней и свободней, там не чувствуется того мучения и угрызений совести, которые окружают всех во мраке злобы и разврата.

Хоть поговоришь-то о ней (об истине), и то облегчишь свою душу, а сделаешь если что, то счастлив безмерно. И нет пределам земной радости, которая, к сожалению, разрушается пошлостью безвременья..."

Судя по переписке с Панфиловым, у Есенина все больше осложняются отношения с отцом. На короткое время он наведывается в родное село, оттуда в Рязань, а затем опять в Москву. "Гриша, сейчас я нахожусь дома, сообщает он из Константинова Панфилову. - Каким образом я попал, объяснить в этом письме не представляется возможности... Сейчас я совершенно разлаженный. Кругом все больно... Не знаю, много ли времени продолжится это животное состояние. Я попал в тяжелые тиски отца. Жаль, что я молод!..

Никак не вывернешься.

Не знаю, что и писать, и голова тяжела, как свинец... Удрученное состояние. Скоро поеду в Рязань". И "еще одно письмо другу, теперь уже из Москвы: "Черт знает, что такое. В конторе жизнь становится невыносимой. Что делать?

Пишу письмо, а руки дрожат от волненья. Еще никогда я не испытывал таких угнетающих мук:

Грустно... Душевные муки

Сердце терзают и рвут,

Времени скучные звуки

Мне и вздохнуть не дают.

. . . . . . . . . . . . .

Доля, зачем ты дана!

Голову негде склонить,

Жизнь и горька и бедна,

Тяжко без счастия жить".

В стихотворении "Грустно... Душевные муки..." ясно слышны отзвуки стихотворения Надсона "Умерла моя муза...". Достаточно только вспомнить некоторые строфы:

Умерла моя муза!.. Недолго она

Озаряла мои одинокие дни...

. . . . . . . . . . . . . . . . .

А теперь - я один... Неприютно, темно.

Опустевший мой угол в глаза не глядит,

Словно черная птица, пугливо в окно

Непогодная полночь крылами стучит...

Стихотворение это как-то особенно взволновало Есенина. "...и опять, замечает он в письме к Панфилову, - тяжело тогда, и приходится говорить:

Облетели цветы, догорели огни,

Непроглядная ночь, как могила, темна".

В другом письме: "Почему-то невольно ползут в голову мрачные строчки", и далее приводит эти же строки.

Со стихами Надсона Есенин впервые познакомился, еще будучи в Спас-Клепиках. Томик поэта ему дал тогда учитель Е. М. Хитров. Потом, в Москве, он раздобыл себе такой же томик. "Я купил Надсона... - писал он Панфилову, - как у Хитрова..." Трагическая судьба поэта, погибшего от чахотки, его грустные стихи - все это принималось Есениным близко к сердцу. В отдельных ранних стихах Есенина - "Что прошло - не вернуть", "Поэт" ("Он бледен. Мыслит страшный путь..."), "Капли" и др. - видны следы подражания Надсону. Но было бы неверно даже в этих стихах все сводить к литературным влияниям. Главное в них - действительность, раздумья Есенина о жизни. Сомнения все чаще тревожат его: "Жизнь... Я не могу понять ее назначения, и ведь Христос тоже не открыл цель жизни. Он указал только, как жить, но чего этим можно достигнуть, никому не известно. Невольно почему-то лезут в голову думы Кольцова:

Мир есть тайна бога,

Бог есть тайна мира.

Да, однако если это тайна, то пусть ей и останется. Но мы все-таки должны знать, зачем живем. Ведь я знаю, ты не скажешь: для того, чтобы умереть. Ты сам когда-то говорил: "А все-таки я думаю, что после смерти есть жизнь другая". Да, я тоже думаю, но зачем она, жизнь? Зачем жить? взволнованно спрашивает Есенин друга. - На все ее мелочные сны и стремления положен венок заблуждения, сплетенный из шиповника. Ужели так и невозможно разгадать?

Кто скажет и откроет мне,

Какую тайну в тишине

Хранят растения немые

И где следы творенья рук.

Ужели все дела святые,

Ужели всемогущий звук

Живого слова сотворил.

Из "Смерть", начатой мною", - замечает Есенин, приводя в письме эти строки. Был ли завершен этот замысел? Есенин нигде больше не упоминает об этом стихотворении. Нет его и в литературном наследстве поэта. И все же сохранившиеся строчки важны сами по себе. Это не подражание кому-то. Здесь все свое. Есенин далек от модного в ту пору прославления смерти. Нет у него и страха перед смертью. Разгадать тайну мироздания, тайну бытия, понять назначение и цель жизни - вот к чему стремится молодой поэт. Он жаждет "нового, лучшего, чистого". Каким образом изменить жизнь, проснуться самому, разбудить других? Он мучительно ищет ответы на эти вопросы. И пока не находит.

Так когда-то страдал Алексей Кольцов. Девяти лет оставил он школу, чтобы помогать отцу торговать скотом. В стихотворении "Ответ на вопрос о моей жизни" юный воронежский поэт писал:

Со всех сторон печаль порою

Нависнет тучей надо мною,

И, словно черная волна,

Душа в то время холодна:

Позднее он с горечью и грустью говорил: "Тесен мой круг, грязен мок мир: горько мне жить; и я не знаю, как я еще не потерялся в нем давно".

Долгие часы по настоянию отца проводил в лавке за подсчетами копеечных доходов и маленький Чехов. "В детстве у меня не было детства", - с грустью писал он позднее. Максим Горький говорил о Чехове, что "Россия долго будет учиться понимать жизнь по его писаниям, освещенным грустной улыбкой Любящего сердца, по его рассказам; пронизанным глубоким сознанием жизни, мудрым беспристрастием и состраданием к людям, не жалостью, а состраданием умного и чуткого человека, который понимал все". Не такой ли "грустной улыбкой любящего сердца" освещена поэзия Есенина, полная, как отмечал Горький, "неисчерпаемой "печали полей", любви ко всему живому в мире и милосердия, которое - более всего иного - заслужено человеком".

По своему проникновенному лиризму, правде чувств, душевной красоте поэзия Есенина очень близка поэтической прозе Чехова, наполненной сердечной теплотой, гуманностью, мягким юмором. И не порождена ли (хотя бы отчасти) эта близость, равно как и стремление того и другого сделать жизнь чище, радостней, благородней, тем, что довелось им пережить, перечувствовать и испытать в годы юности? Вспомним, как "свинцовые мерзости жизни", с которыми на каждом шагу сталкивался в свое время молодой Горький, побуждали его все чаще задумываться над тем, почему так плохо и неустроенно живут люди, кто в этом виноват, а затем настойчиво искать чистое и красивое в жизни. "Я шел босым сердцем по мелкой злобе и гадостям жизни, как по острым гвоздям, по толченому стеклу. Иногда казалось, что я живу второй раз - когда-то, раньше жил, все знаю, и ждать мне - нечего, ничего нового не увижу, - писал Максим Горький о пережитом им в ранние годы. - А все-таки хотелось жить, видеть чистое, красивое: оно существует, как говорили книги лучших писателей, оно существует, и я должен найти его!"

* * *

Письма Есенина к Панфилову многое приоткрывают в душе поэта. Молодой Есенин был настроен далеко не так идиллически, как это казалось долгое время иным его критикам. Юный поэт не хочет мириться с "пошлостью безвременья" и равнодушно взирать на жизнь купеческого Замоскворечья; все более обременительным становится для него пребывание в мясной лавке. Есенин бросает конторские занятия и на время уходит от отца. "Теперь решено. Я один. Жить теперь буду без посторонней помощи. После пасхи, как и сказал мне дядя, еду в Петербург... - сообщает Есенин другу. - Эх, теперь, вероятно, ничего мне не видать родного. Ну что ж! Я отвоевал свою свободу". Временно Есенин устраивается в книжный магазин на Страстной площади. Пробыл он там недолго. Отпадает и поездка в Петербург.

В начале 1913 года Есенин поступает в типографию "Товарищества И. Д. Сытина", где поначалу работает в экспедиции, а затем в корректорском отделении.

Более полутора тысяч рабочих трудилось в то время в цехах и отделах сытинской типографии. Каждая новая четвертая книга, выходившая в те годы в России, печаталась здесь. И. Д. Сытин был одним из тех просветителей-самородков, которые помогали России стать грамотной. Четырнадцатилетним подростком пришел он из костромских лесов в Москву, без гроша в кармане. Сын "писарчука" стал "учеником для всех надобностей" в книжной лавочке Шарапова на Никольском рынке, где чистил хозяйские сапоги, носил воду из бассейна, бегал на рынок, отворял дверь покупателям. У этой двери, вспоминал Сытин позднее, он простоял бессменно четыре года.

"Призванный "отворять дверь" в книжную лавку, Сытин впоследствии... во всю ширь распахнул двери к книге - так распахнул, - замечает писатель Н. Телешов, - что через отворенную им дверь он вскоре засыпал печатными листами города и деревни и самые глухие "медвежьи углы" России". К дешевой сытинской книжке тянулась вся грамотная и трудовая Россия. "Это настоящее народное дело... единственная в России издательская фирма, где русским духом пахнет и мужика-покупателя не толкают в шею", - говорил Чехов. "Вам есть чем гордиться", - писал в 1916 году Максим Горький Сытину. Любовь к книге, желание сделать ее подлинно народной брали у Сытина верх над интересами предпринимателя. В февральские дни 1917 года И. Д. Сытин мечтал: "На этом деле, которое строилось в течение 48 лет, мы оснуем настоящий фундамент нашей общественности, чисто идейное издательство, которое будет общественным учреждением, которое действительно дало бы настоящую пищу для народа. Я бы умер счастливым, если бы осуществилось это великое, не сытинское, а общественное дело, которое ждет всех нас". После октября 1917 года типография Сытина, как и другие, была национализирована. Издание книг для народа становилось предметом особой заботы Советской власти. Сытин начинает помогать налаживать работу Госиздата. Он верил, что найдет "себе применение в делах нового строительства". И не ошибся.

Сытин умел ценить труд тех, кто делал книгу своими руками. "Если бы иностранец, - писал он, - спросил меня, что я думаю о русском рабочем и каково мое общее впечатление после 60-летнего знакомства с рабочей средой, я бы сказал: "Это великолепный, может быть, лучший в Европе рабочий! Уровень талантливости, находчивости и догадки чрезвычайно высок... это замечательные умельцы... Во главе моей фабрики, которая как-никак была самой большой в России и насчитывала сотни машин, стоял сын дворника, человек без образования и без всякой технической подготовки, В. П. Фролов. Как он вел дело? Выше всякой похвалы".

Такова была типография и ее "хозяин", где более года проработал Есенин. Легко представить, с каким волнением впервые он переступил порог сытинского "Товарищества". Волнение это понятно и объяснимо. В отличие от Спас-Клепиковской школы, от конторы купца Крылова в типографии все было ново и необычно. Давно ли деревенский паренек, идя на всяческие ухищрения, стремился раздобыть какую-нибудь новую книгу; давно ли на уроках словесности юный стихотворец переживал неподдельную радость от чудесной встречи с героями Пушкина; давно ли в панфиловском кружке друзья читали роман "Воскресение", обсуждали толстовский трактат "В чем моя вера?", спорили о Горьком, его ранних рассказах. Мог ли тогда предполагать и думать Есенин, что пройдет совсем немного времени - и он попадет в типографию, где бывали Толстой, Чехов; станет в какой-то мере причастным к изданию книг известных русских писателей; в 1914 году вместе с типографскими рабочими будет встречать Горького, которого сытинцы принимали как самого дорогого и желанного гостя. Эта первая встреча с Горьким произвела тогда на Есенина сильное впечатление. "Когда в 1914 году, - рассказывает Н. Сардановский, - в Москву был разрешен въезд Максиму Горькому и сытинские рабочие отнесли Горького из типографии на руках до его автомобиля, Есенин, обсуждая этот случай, зашел в своих выводах так далеко, что, по его мнению, писатели и поэты выставлялись как самые известные люди в стране".

Поначалу, очутившись в типографии в необычной для него обстановке, Есенин испытывает некоторую робость, скованность. "Пришел он кроткий, застенчивый, стесняющийся всех и всего", - рассказывает А. Р. Изряднова, работавшая в корректорском отделении с 1909 года. Она же замечает, что Есенин "по внешнему виду на деревенского парня похож не был... На нем был надет коричневый костюм, высокий крахмальный воротничок и ярко-зеленый галстук и... копна золотистых кудрей. Окружающие окрестили его по первому впечатлению "Вербочный херувим". Но это было только первое впечатление. Кротость скоро прошла. Он был по-мальчишески озорник. У него было много написано стихов, которые он читал сослуживцам". В корректорском отделении к новичку, пишущему стихи, отнеслись по-разному. А. М. Демидов, замещавший заведующего корректорской, очень покровительствовал Есенину, интересовался его стихами.

Однако иные не прочь были поиронизировать над молодым поэтом, которого пока еще никто не печатал. Другие стремились приободрить Есенина. Среди них С. П. Кордия, посещавший народный университет Шанявского, М. М. Мешкова, брат которой поэт Николай Мешков уже тогда печатался в журналах.

"В корректорской я работала вместе с Есениным, - рассказывает М. М. Мешкова. - Он был у меня подчитчиком. Я знала, что он пишет стихи. Есенин читал их мне и сестрам Изрядновым, с которыми я дружила. Однажды я предложила Есенину показать стихи моему брату, у которого незадолго перед этим вышла книга стихов. Есенин охотно согласился. Прочитав стихи Есенина, брат сказал, что автор недостаточно владеет литературной техникой, но талант у него есть. Это бесспорно. Я передала Есенину все, что услышала от брата. Он был очень обрадован. Лицо его просветлело. Тогда ему был важен любой сочувственный отзыв о его стихах". Вскоре после поступления в типографию Есенин поближе познакомился с корректором Анной Романовной Изрядновой и ее сестрой Надеждой Романовной, тоже корректором. Молодой поэт стал бывать в их доме, где встречал живое участие и поддержку в своих литературных делах. "В эти годы, - рассказывает Надежда Романовна, - мы жили на Смоленском бульваре. Семья наша коренная московская. Отец работал в рисовальном отделении типографии Сытина рисовальщиком, учился в Строгановском художественном училище, потом стал преподавать рисование. Старшая сестра Серафима служила секретарем у редактора сытинских изданий Тулупова Н. В., много читала, увлекалась поэзией. Вместе с Анной они бегали на лекции, рабочие собрания, митинги. Есенин приходил к нам часто. Читал свои стихи. Спорил с моим мужем и сестрами о Блоке, Бальмонте и других современных поэтах". Близким и хорошим знакомым Изрядновых был молодой талантливый литератор В. А. Попов, редактировавший сытинские детские журналы. Он и помог Есенину напечатать первые его стихи. "У Сергея, - рассказывает А. Р. Изряднова, - крепко сидело в голове - он большой поэт. Поэт-то поэт, а печатать нигде не печатают, тогда пришлось обратиться к редактору печатающихся у Сытина журналов "Вокруг света" и "Мирок" Влад. Алек. Попову. Первые его стихи напечатаны в журнале "Мирок" за 1913 - 1914 гг.".

А. Р. Изряднова вспоминает, как по вечерам и в воскресные дни вместе с Есениным они ходили в народный университет Шанявского. В 1914 году Сергей Есенин вступил в гражданский брак с А. Р. Изрядновой. "Я с ним познакомилась, - пишет она в своих воспоминаниях, - вскоре после его поступления в типографию. Он был такой чистый, светлый, у него была такая нетронутая, хорошая душа - он весь светился".

Работа в типографии позволяла Есенину удовлетворять свой интерес к литературе. Здесь печатались в качестве приложения к газете "Русское слово" и другим периодическим изданиям Сытина книги писателей-классиков. "Очень хорошо помню, - рассказывает Н. Р. Изряднова, - как мы сверяли по подлиннику произведения Льва Толстого". Есенин имел возможность знакомиться и с творчеством современных писателей, книги которых издавались Сытиным.

Порой Есенин читал гранки заинтересовавшей его книги, забывая о прямых корректорских обязанностях. "Есенин работал со мной на первой корректуре, - рассказывает М. М. Мешкова. - Откровенно говоря, я им порой была не очень-то довольна. Как сейчас помню, шло у нас собрание сочинений Сенкевича. Я считывала с Есениным один из томов. Он буквально не давал мне править корректуру, торопил: скорей, скорей! Все хотел узнать, что же будет дальше с героями. Дочитав гранки, Есенин, не дожидаясь, пока из наборного отделения поступят новые, направлялся туда сам. И так повторялось не один раз". В типографии перед Есениным проходил весь процесс рождения книги, здесь он видел, как взыскателен большой художник к слову, как он тщательно шлифует книгу в гранках, добиваясь выразительности, красочности, пластичности повествования. "Проявляя громаднейшую настойчивость в своем стремлении научиться писать, - замечает Н. Сардановский, - Есенин боготворил поэзию и лучших художников слова... Вскоре эрудиция его в области поэзии была незаурядной... Заметно было, что и тогда он "прицеливался" к технике искусства. Помню, он как-то делился со мной своими впечатлениями о внешности писательских рукописей Бальмонта и других поэтов".

* * *

После купеческого Замоскворечья в типографии Есенину открылся иной мир: живой, ищущий, беспокойный. "Фабрика с ее гигантским размахом и бурливой, живой жизнью произвела на Есенина громадное впечатление. Он был весь захвачен работой на ней..." - вспоминает писатель Г. Деев-Хомяковский. Здесь Есенина окружала молодая рабочая поросль. Настроены многие печатники были демократически. Кое-кто из них, как и Есенин, увлекался литературой, посещал университет Шанявского, вечерние общеобразовательные курсы для рабочих. Прошло немного времени, и у Есенина появляются товарищи и друзья среди молодых наборщиков, переплетчиков. "Он как-то незаметно для нас, очень скоро сумел установить довольно близкие отношения с рабочими переплетного, наборного цехов, - рассказывает Н. Р. Изряднова. - Они при встрече дружески называли его "Сережа".

Есенин работал в типографии Сытина в то время, когда после Ленских событий 1912 года на фабриках и заводах рабочий класс России готовился к новым схваткам с царизмом. В стачечном движении в эти годы активно участвуют сытинцы, имеющие боевой опыт борьбы с самодержавием.

В революционные дни 1905 года выступление рабочих типографии Сытина послужило сигналом к забастовке всех московских печатников. Во время декабрьского вооруженного восстания дружинники-сытинцы с оружием в руках сражались на баррикадах, возведенных на Пятницкой улице. Первый и третий номера газеты "Известия Московского Совета рабочих депутатов" (единственной, которая выходила в дни восстания) были напечатаны рабочими-сытинцами. Стремясь сломить революционный дух сытинцев, царские войска по приказу адмирала-карателя Дубасова подожгли типографию.

Все, что довелось узнать, услышать Есенину в типографии о событиях 1905 года, взволновало его, заставило задуматься, иной предстала перед молодым поэтом окружающая его действительность. "Вот и гаснет румяное лето со своими огненными зорями, а я не видал его за стеной типографии, - с грустью пишет Есенин в октябре 1913 года Панфилову. - Куда ни взгляни, взор всюду встречает мертвую почву холодных камней, и только видим серые здания да пеструю мостовую, которая вся обрызгана кровью жертв 1905 г.". "Да, Гриша, все-таки они отодвинули свободу лет на 20 назад", - добавляет он в другом письме, имея в виду жестокую расправу царизма с героями революции пятого года. Среди сытинцев были такие, которые знали, что надо делать для изменения существующих условий, как бороться с пошлостью безвременья. Еще недавно Есенин чувствовал себя одиноким, и ему, по собственному признанию, было не с кем разделить наплывшие чувства души. Теперь картина меняется. "Здесь хоть поговорить с кем можно и послушать есть чего", - пишет он другу, призывая его вырваться на волю. Есенин посещает нелегальные рабочие собрания и массовки; выполняет отдельные поручения: распространяет среди рабочих журналы, листовки. "Сережа был очень ценен в своей работе на этой фабрике (то есть типографии. - Ю. П.}... как умелый и ловкий парень, способствовавший распространению нелегальной литературы", - вспоминает один из современников поэта. С рабочими, настроенными демократически, Есенин сближается вскоре после того, как поступает в типографию. В конце апреля 1913 года он сообщает в письме Панфилову: "Недавно я устраивал агитацию среди рабочих письмами. Я распространял среди них ежемесячный журнал "Огни" с демократическим направлением. Очень хорошая вещь... Ты должен обязательно подписаться".

Журнал "Огни" в ноябре 1912 года стала выпускать группа демократических литераторов во главе с писателем Н. Ляшко. Сотрудничали в нем С. Дрожжин, И. Белоусов, А. Ширяевец, С. Обрадович и другие. "...Дать широкому слою читателей доступный по форме и разнообразию материал для всестороннего духовного развития" - такую цель ставил журнал "Огни". Проявляя интерес к журналу "Огни", участвуя в его распространении, Есенин предполагал в дальнейшем напечатать там свои стихи, однако весной 1913 года журнал был закрыт. "В 1912 году, - рассказывает С. Обрадович, - я стал сотрудником журнала "Огни". Журнал на шестом номере был закрыт. Фактический редактор журнала Н. Н. Ляшко отправился на два года в "сидку". О сближении Есенина в этот период с революционной молодежью рассказывает А. Р. Изряднова. В своих воспоминаниях она пишет, что Есенин "состоял в революционном кружке. Помню, приходил домой с целой охапкой прокламаций, возбужденный, взволнованный, - надо прокламации разослать по адресам". В письмах к Панфилову Есенин рассказывает (насколько это позволяли цензурные условия) об участии рабочих типографии в забастовках и демонстрациях, об арестах и обысках и о том, в какой мере все это касается его лично. "...Твоя неосторожность, - сообщает он другу, - чуть было упрятала меня в казенную палату. Ведь я же писал тебе: перемени конверты и почерка. За мной следят, и еще совсем недавно был обыск у меня на квартире. Объяснять в письме все не стану, ибо от сих пашей и их всевидящего ока не скроешь и булавочной головки. Приходится молчать. Письма мои кто-то читает, но с большой аккуратностью, не разрывая конверта. Еще раз прошу тебя, резких тонов при письме избегай, а то это кончится все печально и для меня, и для тебя. Причину всего объясню после, а когда, сам не знаю. Во всяком случае, когда угомонится эта разразившаяся гроза".

О связи Есенина в 1913 - 1914 годах с революционными рабочими стало известно в последние годы еще из одного важного источника. В Центральном государственном архиве Октябрьской революции в Москве обнаружено дело, заведенное на Есенина московским охранным отделением. Нам довелось ознакомиться с этим делом, а также с документами о Есенине особого отдела департамента полиции в Петрограде и московского охранного отделения. Удалось разыскать в архивах охранного отделения и интересные сведения об участии поэта в революционном движении рабочих типографии Сытина.

В картотеках московской охранки и департамента полиции имеются регистрационные карточки, составленные на Есенина в 1913 году. Более подробные сведения приводятся в регистрационной карточке московской охранки. В московской охранке сохранились донесения сыщиков, которые в ноябре 1913 года вели за ним слежку.

Там же имеется запрос охранного отделения о Есенине, где отмечено его прежнее и новое местожительство, время прибытия в Москву, место рождения, звание, возраст, вероисповедание, по какому документу он прописан, род его занятий. В охранке Есенин имел кличку "Набор".

Когда, листая пухлые тома дел охранки, докапываешься до есенинских материалов, держишь в руках эти потускневшие и пожелтевшие от полувековой давности документы, читаешь их, еще раз убеждаешься, как ошибались все те, кто считал Есенина в молодые годы лишь идиллически настроенным, влюбленным в патриархальную старину юношей, далеким от какой-либо политики и демократических идеалов.

Так, к примеру, журналист Л. Повицкий, много раз встречавшийся с Есениным, пишет в своих воспоминаниях: "Дух Замоскворечья начала девятисотых годов... Помесь мещанства и мелкокупечества... Идеал молодого купчика - уличный герой, хулиган, ловкий вор и мошенник. Там он расстался со своей детской наивной верой в бога и святых:

Я на эти иконы плевал,

Чтил я грубость и крик в повесе...

Но больше ничему его не научило Замоскворечье.

Освежающая буря 1905 г. пронеслась мимо него... И отроческие его годы совпали с годами мрачной реакции. Эти черные годы, да еще пропитанные специфическим замоскворецким духом, формировали его душевный строй, его юношеское сознание. Какие могли быть у него идеалы, кроме идеалов улицы:

Если не был бы я поэтом,

То, наверное, был мошенник и вор".

В действительности оказывается, что в свои 18 - 19 лет Есенин был настолько связан с политикой, общественной жизнью, что московская охранка проявляла к нему повышенный интерес.

На титульном листе дневника наружного наблюдения, заведенного охранкой на Есенина, вверху крупно написано: "1913 год", ниже: "Кл. наблюдения "Набор", под этим: "Установка: Есенин Сергей Александрович, 19 л.". Судя по донесениям полицейских шпиков, слежка за Есениным была установлена одно время довольно тщательная.

"Набор" проживает в доме N 24 по Б. Строченовскому пер., - сообщали в своем донесении сыщики за 2 ноября 1913 года. - В 7 час. 20 мин. утр. вышел из дому, отправился на работу в типографию Сытина с Валовой ул.

В 12 час. 30 мин. дня вышел с работы, пошел домой на обед, пробыл 1 час. 10 мин., вышел, вернулся на работу.

В 6 час. 10 мин. вечера вышел с работы типографии Сытина, вернулся домой. В 7 час. вечера вышел из дому, пошел в колониальную и мясную лавку Крылова в своем доме, пробыл 10 мин., вышел, вернулся домой.

В 9 час. 10 мин. веч. вышел из дому, пошел вторично в упомянутую лавку, где торгует отец, пробыл 20 мин., то есть до 9 час. 30 мин. веч., и вместе с отцом вернулся домой".

Читая записи полицейских филеров, видишь, что поначалу они не выпускали Есенина из поля зрения ни на минуту.

В донесении за 3 ноября говорится:

"В 3 час. 20 мин. дня вышел из дому "Набор", имея при себе сверток верш. 7 длины квадр. 4 верш., по-видимому, посылка, завернутый в холстину и перевязанный бечевой. На Серпуховской ул. сел в трамвай, на Серпуховской площ. пересел, доехав до Красносельской ул., слез, пошел в дом N 13 по Краснопрудному переулку во двор во вторые ворота от фонаря домового N 13, где пробыл 1 час. 30 мин., вышел без упомянутого свертка на Красносельской ул., сел в трамвай на Серпуховской площ., слез и вернулся домой, более выхода до 10 час. веч. замечено не было".

Шпики интересовались не только самим Есениным, но и теми людьми, с которыми он встречался. Полиция сразу же брала этих людей "на заметку". В один из дней в доме у Есенина побывала А. Р. Изряднова. Вечером она отправилась к себе домой. Филер следовал за ней до квартиры; в донесении от 5 ноября 1913 года он записал: "В 9 час. 45 мин. вечера вышел из дому с неизвестной барынькой, дойдя до Валовой ул., постоял минут 5, расстались. "Набор" вернулся домой, а неизвестная барынька села в трамвай, на Смоленском бульваре слезла, прошла в дом Гиппиус, с дворцового подъезда, пошла в среднюю парадную красного флигеля N 20, с Теплого пер., во дворе флигеля, правая сторона, квар., парад., внизу налево, где и оставлена; кличка будет ей "Доска".

За Есениным не только была установлена слежка. Осенью 1913 года на квартире, где он жил, был произведен обыск. Об этом мы узнаем из письма Есенина к Панфилову: "Ты просишь рассказать тебе, что со мной произошло, изволь. Во-первых, я зарегистрирован в числе всех профессионалистов, во-вторых, у меня был обыск, но все пока кончилось благополучно. Вот и все".

Полиция отнюдь не случайно заинтересовалась Есениным.

В марте 1913 года в руки московского охранного отделения попал важный документ, заставивший охранку обратить внимание на молодого рабочего типографии. Документ этот - письмо "пяти групп сознательных рабочих Замоскворецкого района", резко осуждающих раскольническую деятельность ликвидаторов и антиленинскую позицию газеты "Луч". Авторы письма горячо поддерживают решение рабочих депутатов-большевиков, членов Государственной думы А. Бадаева, Г. Петровского, Ф. Самойлова, Н. Шагова, выступивших в газете "Правда" 1 февраля 1913 года с заявлением, в котором указывали, что они не считают возможным покрывать своим именем проповедуемые "Лучом" ликвидаторские взгляды и просят редакцию исключить их из состава сотрудников. В письме рабочих Замоскворецкого района также резко осуждалось стремление депутатов-меньшевиков, входивших поначалу вместе с шестью большевиками в общую социал-демократическую думскую фракцию, использовать формальное большинство в один голос для протаскивания ликвидаторских взглядов. "Мы возмущаемся, - говорится в письме, - тем насилием, производимым семи против шести..."

Пятьдесят подписей стоит под письмом рабочих Замоскворечья. Среди них подпись Сергея Есенина. Письмо было направлено одному из членов "шестерки" Р. В. Малиновскому, избранному в думу рабочими Московской губернии. В это время многие рабочие обращались к депутатам, входившим в "шестерку", или непосредственно в "Правду", одобряли их выступления против ликвидаторов. "Каждый русский социал-демократ должен сделать теперь выбор между марксистами и ликвидаторами", - писал В. И. Ленин.

В "Правде" под рубрикой "Рабочие и социал-демократическая фракция" печатались резолюции социал-демократических организаций, решения, наказы рабочих собраний, письма из различных мест России, решительно поддерживающих действия большевистской "шестерки".

Письмо рабочих Замоскворецкого района в "Правде" не появилось. Малиновский, будучи провокатором охранки (что стало известно только после 1917 года), судя по всему, передал его в департамент полиции.

Охранка проявила к этому письму острый интерес. 27 марта 1813 года департамент полиции направил начальнику московского охранного отделения с грифом "совершенно секретно" копию письма "для выяснения подписавшихся".

По документам, имеющимся в архиве московского охранного отделения, видно, что работники охранки стремились досконально выяснить и собрать подробные сведения о лицах, подписавших письмо, в том числе и о Есенине.

В полицейские части города охранкой был разослан список рабочих Замоскворецкого района, подписавших письмо. 4 декабря 1913 года полицейский надзиратель 2-го участка Пятницкой части сообщал в московское охранное отделение: "Доношу отделению, что по списку рабочих Замоскворецкого района г. Москвы, не будут ли следующие лица и служащие Замоскворечья". Среди лиц, указанных приставом, вторым был Есенин. 19 декабря 1913 года начальник московского охранного отделения направил в особый отдел департамента полиции в Петербург донесение, в котором писал: "Во исполнение предложения департамента полиции от 27 марта сего года за N 97101 доношу, что упоминаемыми в приложении к означенному номеру рабочими Замоскворецкого района могут являться..." Далее приводились сведения о 16 рабочих, подписавших письмо, среди них - и Есенин. О нем московское охранное отделение сообщало в департамент полиции: "Есенин С." - Есенин Сергей Александрович. кр. Рязанской губ. и уезда, Кузьминской вол., села Константинова, 19 лет, корректор в типографии Сытина, по Пятницкой ул., проживает в доме N 24, кв. 11 по Строченовскому пер.".

Есенин не только подписывает письмо "пяти групп сознательных рабочих Замоскворецкого района", не только распространяет нелегальную литературу, не только бывает на рабочих собраниях и митингах. Вместе с рабочими типографии он участвует в забастовках, демонстрациях протеста и солидарности, проводимых на фабриках и заводах по призыву Московского комитета РСДРП. Из обнаруженных нами архивных документов видно, что сытинцы выступали в дни забастовок единодушно и организованно. Работу прекращали, как правило, все цехи и отделения. Бастовало свыше тысячи человек. Собирались во дворе типографии. Звучали боевые песни, призывы к братской солидарности. Собравшись, отправлялись на улицы города.

Легко представить, какой эмоциональный след оставляло все это в душе молодого поэта. Когда позднее, в февральские дни 1917 года, Есенин писал свою "маленькую поэму" "Товарищ", не вспоминал ли он и своих товарищей по типографии, с которыми вместе трудился, вместе мечтал о свободе и жизнь которых помогла ему шире взглянуть на мир?

Он был сыном простого рабочего,

И повесть о нем очень короткая.

Только и было в нем, что волосы как ночь

Да глаза голубые, кроткие.

Отец его с утра до вечера

Гнул спину, чтоб прокормить крошку...

. . . . . . . . . . . . . . . . .

Жил Мартин, и никто о нем не ведал.

Грустно стучали дни, словно дождь по железу.

И только иногда за скудным обедом

Учил его отец распевать марсельезу.

"Вырастешь, - говорил он, - поймешь...

Разгадаешь, отчего мы так нищи!"

И глухо дрожал его щербатый нож

Над черствой горбушкой насущной пищи.

Но вот под тесовым

Окном

Два ветра взмахнули

Крылом;

То с вешнею полымью

Вод

Взметнулся российский

Народ...

Прежде чем пробил этот последний, смертный час самодержавия, потребовались десятилетия суровой и мужественной борьбы пролетариата России с царизмом. Сколько безымянных героев погибло на каторге, в ссылке! Сколько борцов за свободу томилось в сырых тюремных казематах!..

Много в России

Троп.

Что ни тропа

То гроб.

Что ни верста

То крест.

До енисейских мест

Шесть тысяч один

Сугроб.

Были среди тех, кто открыто выступал против самодержавия, кого преследовали царские власти, и рабочие-сытинцы. У Есенина есть одно "странное" письмо к Панфилову. Оно предельно кратко, но кажется, судя по почерку, что писали его несколько человек. Сделано это Есениным не случайно, что ясно из текста письма: "Писать подробно не могу. Арестовано 8 человек товарищей за прошлые движения из солидарности к трамвайным рабочим. Много хлопот, и приходится суетиться.

А ты пока пиши свое письмо, я подробно на него отвечу".

Обнаруженные в архивах охранного отделения документы позволяют восстановить довольно точную картину событий, о которых идет речь в письме Есенина. 12 сентября 1913 года постановлением Московской судебной палаты было приостановлено издание рабочей газеты "Наш путь". 16 сентября в редакции вновь состоялось совещание, на котором было решено обратиться к рабочим с призывом к однодневной забастовке, а также назначены день, час забастовки, пункты демонстрации. 21 сентября было отпечатано и распространено по фабрикам и заводам воззвание "Ко всем московским рабочим товарищам", призывающее к общемосковской забастовке 23 сентября.

23 сентября во всех намеченных пунктах: на Страстной площади, Цветном бульваре, Крымской набережной, Садовой-Триумфальной, на Тверской, в Екатерининском парке, на Пятницкой состоялись демонстрации протеста. В однодневной забастовке участвовали рабочие многих московских заводов и большинство рабочих-печатников. По распоряжению московского градоначальника против демонстрантов были направлены усиленные наряды полиции и конная жандармерия. Более пятидесяти человек - активных участников и организаторов демонстраций в различных частях города были арестованы полицией. Среди задержанных полицией была группа рабочих типографии Сытина. Именно об их аресте идет речь в письме Есенина. Как проходила забастовка у сытинцев, в которой участвовал и Есенин, кто из рабочих-печатников был арестован, мы узнаем из донесений полицейского пристава Пятницкой части в московское охранное отделение. "Рабочие типографии Сытина 23 сего сентября 8 ч. 10 м. утра кончили работу в количестве 1650 чел., выражая сочувствие арестованным служащим трамвая. Выйдя во двор, запели песни, а на Пятницкой улице, против здания типографии, остановили вагон трамвая N 557, - докладывал пристав в своем рапорте 23 сентября 1913 года полицмейстеру 1-го отделения. - ...Задержаны трое и замечены в толпе агитирующие. Список коих при сем прилагается". 24 сентября на рапорте пристава о забастовке сытинцев появилась резолюция московского градоначальника об аресте рабочих типографии, указанных в списке. В тот же день они были арестованы, -что вызвало новую волну протеста. Узнав, что их товарищей арестовали, сытинцы вновь прекратили работу. Несмотря на протест рабочих типографии, московский градоначальник распорядился подвергнуть задержанных полицией аресту на три месяца. Несколько позднее, 25 октября 1913 года, он же, "признавая пребывание означенных лиц в Москве вредным для общественного спокойствия и порядка... постановил: воспретить поименованным лицам жительство в Москве и пределах московского градоначальства на все время действия Положения об усиленной охране, о чем им и объявить".

Родные и близкие арестованных, товарищи по работе не примирились с таким решением. Они начали ходатайствовать перед московским градоначальником об отмене запрета на жительство в Москве.

Вместе с другими рабочими типографии участие во всех этих делах принимал и Есенин. В письме к Панфилову, сообщая об аресте товарищей, он указывал: "Много хлопот, и приходится суетиться". Корректор М. Мешкова рассказывает: "Когда арестовали несколько наборщиков, мы все это видели, возмущались. Есенин был особенно взволнован и расстроен случившимся".

Все, что произошло после 23 сентября 1913 года - аресты организаторов демонстраций и забастовок, полицейские репрессии против бастующих, усилившиеся гонения на рабочую печать, полицейские обыски, слежка шпиков, - глубоко растревожило юного поэта:

Сбейте мне цепи, скиньте оковы!

Тяжко и больно железо носить.

Дайте мне волю, желанную волю,

Я научу вас свободу любить.

Этими стихами начинается письмо Есенина к Панфилову, отправленное вскоре после тревожных сентябрьских дней. "Тебе ничего там не видно и не слышно в углу твоего прекрасного далека, - писал он. - Там возле тебя мирно и плавно текут, чередуясь, блаженные дни, а здесь кипит, бурлит и сверлит холодное время, подхватывая на своем течении всякие зародыши правды, стискивает в свои ледяные объятия и несет бог весть куда в далекие края, откуда никто не приходит. Ты обижаешься, почему я так долго молчу, но что я могу сделать, когда на устах моих печать, да и не на моих одних.

Гонима, Русь, ты беспощадным роком,

За грех иной, чем гордый Биллеам,

Заграждены уста твоим пророкам

И слово вольное дано твоим ослам.

Мрачные тучи сгустились над моей головой, кругом неправда и обман. Разбиты сладостные грезы, и все унес промчавшийся вихорь в своем кошмарном круговороте".

Жертвы, которые приходилось нести рабочим в схватках с царизмом, временные неудачи, наконец, непосредственная опасность, которой подвергался Есенин и особенно его товарищи по революционной работе, - все это молодой поэт искренне принимал к сердцу и тяжело переживал. Есенин, впервые участвующий в событиях такого рода, не имел еще боевой закалки. Романтически настроенному юноше, пока еще больше стихийно захваченному могучей волной нового революционного подъема, подавление царскими властями выступления рабочих в сентябрьские дни 1913 года казалось непоправимой бедой, крушением надежд. "Печальные сны охватили мою душу. Снова навевает на меня тоска угнетенное настроение. Готов плакать и плакать без конца, пишет он другу. - Все сформировавшиеся надежды рухнули, мрак окутал и прошлое и настоящее. "Скучные песни и грустные звуки" не дают мне покоя. Чего-то жду, во что-то верю и не верю. Не сбылися мечты святого дела. Планы рухнули, и все снова осталось на веру "Дальнейшего будущего". Оно все покажет, но пока настоящее его разрушило. Была цель, были покушения, но тягостная сила их подавила, а потом устроила насильное триумфальное шествие. Все были на волоске и остались на материке. Ты все, конечно, понимаешь, что я тебе пишу... На Ца+ Ря не было ничего и ни малейшего намека, а хотели их, но злой рок обманул, и деспотизм еще будет владычествовать, пока не загорится заря. Сейчас пока меркнут звезды и расстилается тихий легкий туман, а заря еще не брезжит, но всегда перед этим или после этого угасания владычества ночи, всегда бывает так. А заря недалека, и за нею светлый день..." Здесь много недосказано по цензурным соображениям. Есть в этом письме и налет наивной юношеской таинственности ("на Ца+ Ря не было ничего", то есть на царя), и характерное для молодости стремление к "преувеличению", романтизации опасности. Вместе с тем в нем чувствуется глубокая убежденность Есенина, что заря свободы недалеко. Молодой поэт опечален трагической судьбой тех, кто безо времени "сгиб", восстав против владычества деспотизма. Об одном из таких безымянных "страдальцев земли" рассказывает Есенин в стихотворении "У могилы", которое приводит в письме:

В этой могиле под скромными ивами

Спит он, зарытый землей,

С чистой душой, со святыми порывами,

С верой зари огневой.

Тихо погасли огни благодатные

В сердце страдальца земли,

И на чело никому не понятные

Мрачные тени легли.

Спит он, а ивы над ним наклонилися,

Свесили ветви кругом,

Точно в раздумье они погрузилися,

Думают думы о нем.

Тихо от ветра, тоски напустившего,

Плачет, нахмурившись, даль,

Точно им всем безо времени сгибшего

Бедного юношу жаль.

Кто он, этот юноша с "верой зари огневой" в душе, мы не знаем. Но вместе с поэтом мы низко склоняем голову у могилы юного поборника свободы.

Говоря о связи Есенина с революционно настроенными рабочими-печатниками, о его участии в демонстрациях и забастовках, распространении нелегальной литературы, конечно, не еле дует преувеличивать революционность всех этих дел и поступков молодого поэта. Но не следует упускать из виду и то. обстоятельство, что рабочая среда несомненно оказала благотворное влияние на Есенина, помогла ему освободиться от некоторых патриархальных иллюзий и почувствовать необходимость борьбы трудовой России против самодержавного гнета,

* * *

Пробуждению демократических настроений молодого поэта способствовало еще одно важное обстоятельство. Осенью 1913 года Есенин поступает в Московский городской народный университет имени А. Л. Шанявского. Он все острее чувствует недостаточность своего образования, особенно литературного. Почти двухлетнее пребывание в этом необычном для царской России высшем учебном заведении - примечательная страница в жизни поэта. Долгое время она, к сожалению, оставалась неосвещенной.

Основанный вскоре после революции 1905 года при активном содействии передовых русских ученых, университет Шанявского ставил своей целью распространение просвещения и пробуждение интереса к науке в народе. Возникновение народного университета в Москве связано с именем А. Л. Шанявского. Считая, что просвещение - "источник добра и силы", он обратился в 1905 году в Московскую городскую думу с просьбой "принять от него в дар дом в Москве для почина, в целях устройства и содержания в нем или из его доходов народного университета". Летом 1905 года при участии видной московской профессуры были выработаны основы Московского городского народного университета. Однако потребовалось три года, прежде чем этот вопрос был решен окончательно в Государственной думе. Царское правительство всячески оттягивало открытие университета. "Если мы санкционируем почин Шанявского, - заявлял Пуришкевич, - то разрушим в конце концов Россию... ибо мы знаем, что школа взята революционерами, что она будет источником новых вспышек революции, которая явится, если мы ее но предупредим". За короткое время университет вырос и окреп, став фактически первым народным университетом России. Более двух тысяч человек занимались в университете Шанявского; большинство из них - на академическом отделении. "Академическое отделение, - указывалось в университетском справочнике, - является высшим учебным заведением, преследующим цели систематического научного образования, рассчитанным на лиц с подготовкой в пределах среднего учебного заведения". В состав академического отделения входили естественно-исторический, общественно-юридический и историко-философский циклы. Двери университета были широко открыты всем истинно жаждущим знаний демократическим силам страны. В университет мог поступать каждый, кому исполнилось 16 лет, без различия национальности и вероисповедания. Слушатели университета имели возможность учиться и работать. Писатель Д. Семеновский, поступивший в университет вместе с Есениным, подчеркивает в своих воспоминаниях, что "университет Шанявского был для того времени едва ли не самым передовым учебным заведением страны. Широкая программа преподавания, лучшие профессорские силы, свободный доступ - все это привлекало сюда жаждущих знаний со всех концов России.

И кого только не было в пестрой толпе, наполнявшей университетские аудитории и коридоры: нарядная дама, поклонница модного Юрия Айхенвальда, читавшего историю русской литературы XIX века, и деревенский парень в поддевке, скромно одетые курсистки, стройные горцы, латыши, украинцы, сибиряки. Бывали тут два бурята с кирпичным румянцем узкоглазых плоских лиц... На одной из вечерних "лекций, - рассказывает Д. Семеновский, - я очутился рядом с миловидным пареньком в сером костюме... Юноша держался скромно и просто. Доверчивая улыбка усиливала привлекательность его лица". Это был Сергей Есенин. Он занимался на историко-философском отделении, где слушал лекции по русской и западноевропейской литературе, истории России и Франции, истории новой философии, политической экономии, логике (все эти предметы читались на первом и втором году обучения). "В большой аудитории садимся рядом, - вспоминает один из товарищей Есенина по университету, - и слушаем лекцию профессора Айхенвальда о поэтах пушкинской плеяды. Он почти полностью цитирует высказывания Белинского о Баратынском. Склонив голову, Есенин записывает отдельные места лекции. Я сижу рядом с ним и вижу, как его рука с карандашом бежит по листу тетради: "Из всех поэтов, появившихся вместе с Пушкиным, первое место бесспорно принадлежит Баратынскому". Он кладет карандаш и, сжав губы, внимательно слушает.

После лекции идет на первый этаж. Остановившись на лестнице, Есенин говорит: "Надо еще раз почитать Баратынского".

Легко представить, что чувствовал Есенин, посещая занятия в университете Шанявского! После Спас-Клепиковской школы здесь все было иным: и огромный, полный света и воздуха большой лекционный зал, где свободно рассаживались 300 - 400 слушателей и выступали известные всей России ученые - ботаник К. А. Тимирязев, физик П. Н. Лебедев и другие; и просторные аудитории, в которых Есенин вместе с другими слушал лекции видных московских профессоров П. Н. Сакулина, А. Е. Грузинского, М. Н. Розанова, М. Н. Сперанского, А. А. Кизеветтера. Представление о серьезности и полноте лекционных курсов, которые читались, дают учебные программы. Так, программой "Русская литература середины XIX века" на 1913/14 учебный год предусматривалось, к примеру, раскрытие в лекциях таких важнейших разделов и тем (курс этот вел профессор П. Н. Сакулин):

Первая половина шестидесятых годов. Обличительное направление в литературе и подведение итогов в форме художественных обобщений. "Губернские очерки" Щедрина. "Доходное место" Островского. Произведения С. Т. Аксакова. "Обломов" Гончарова. Произведения Тургенева: "Рудин", "Ася" и "Дворянское гнездо".

Литературные типы новых людей: Штольц, Инсаров, Жадов, Калинович, Молотов, Базаров.

Нигилизм. Его сущность. Эстетика и критика шестидесятников. Основные принципы этики "мыслящего реалиста". Новые общественные идеалы.

Народ в литературе шестидесятых годов. Чернышевский и его роман "Что делать?".

Поэзия шестидесятых годов: Плещеев, Некрасов, Никитин. Поэты "чистого искусства": Майков, Фет, Полонский.

Творчество Достоевского в эпоху шестидесятых годов. Л. Н. Толстой в ту же эпоху".

А сама атмосфера университета! Свобода мысли, независимость, товарищеская спайка, острота научных и политических споров, дискуссии о новых книгах, картинах Третьяковки, спектаклях Художественного театра - от всего этого буквально захватывало дух. Товарищ Есенина по университету Шанявского Борис Сорокин вспоминает, как после посещения Третьяковки Есенин делился с ними своими впечатлениями:

"- Смотрел Поленова. Конечно, у его "Оки" задержался, и так потянуло от булыжных мостовых... домой, в рязанский простор... Сродни мне и Левитан... Помните, есть у Левитана, как видно, этюд, - вечер, осенний лес, луна и ее отражение в воде? Мне казалось, что я иду в этот синий сумерк... Все так близко и понятно. Это тема для стихотворения - художник дал то настроение, от которого отталкиваясь, можно писать.

- А как тебе, Сергей, - говорит Наседкин, - нравится "Над вечным покоем"?

- Нет, не нравится! Может быть, больше поживу, то пойму эту картину. А сейчас мне от нее холодно... Как бы тебе объяснить, Василий, ото чувство я не вхожу в эту картину, она меня не трогает...

Мы говорим о своих впечатлениях от Третьяковской галереи, вспоминаем картины знаменитых русских художников, и кажется, что немеркнущий свет искусства освещает нашу комнату...

- Иногда я записываю свои впечатления, - говорит Сергей. - Вот в воскресенье, придя домой из Третьяковки, перегруженный красотой, записал в своей тетради о том, какое большое волнение испытал в этот день. И я назвал его днем "путешествия" в прекрасное.

Наседкин вскочил и, широко улыбаясь, громко повторил:

- "Путешествие" в прекрасное! Здорово, Сергей! Я напишу поэму под таким названием...

- Пиши, Вася, пиши! - смеясь, говорит Сергей. - Но только один ты к этой стране не дойдешь..."

С особым интересом Есенин относился к лекциям и семинарским занятиям по литературе. "Состоя слушателем университета Шанявского, - замечает Н. Сардановский, - Сергей сосредоточил свое внимание исключительно на изучении литературы". Он же подчеркивает, что "к науке в то время Есенин относился с достаточным уважением..."

Типографские обязанности не всегда позволяли Есенину бывать в университете, он "был этим удручен". Зато, когда выпадал свободный вечер, Есенин вместе с другими шанявцами отправлялся бродить по Москве, а если удавалось раздобыть билеты на галерку в Художественный (кто в юные годы не бредил этим театром!), то шел на спектакль. "Студеный осенний вечер. Мы идем по Тверской улице, не чувствуя резкого ветра, - вспоминает Б. Сорокин, - наши сердца полны ожидания встречи с театром, о котором знали только по статьям в театральных журналах. Дрогнув, раскрывается занавес с вышитой на нем белой чайкой... Раневскую играет Книппер-Чехова, студента Трофимова - Качалов, Епиходова - Москвин, Лопахина - Леонидов... В антракте пошли в фойе. Облокотившись на кресло, Сергей молчит. И только тогда, когда Наседкин спросил его, нравится ли спектакль, он, словно очнувшись, сердито проронил: "Об этом сейчас говорить нельзя! Понимаешь?" - и пошел в зрительный зал".

Занимаясь в университете Шанявского, Есенин испытывал материальные затруднения. За учебу надо было ежегодно платить. Сумма была невелика, но для скромного заработка Есенина ощутима. При всем том Есенин придавал своим занятиям в университете серьезное значение. "Может быть, выговорите мне прислать деньжонок к сентябрю, - писал он летом 1915 года в Петроград, прося выслать гонорар за стихи. - Я был бы очень Вам благодарен. Проездом я бы уплатил немного в Университет Шанявского, в котором думаю серьезно заниматься. Лето я шибко подготовлялся". И все же осенью 1915 года Есенин не смог продолжать учебу в "Шанявке", ибо "должен был уехать обратно по материальным обстоятельствам в деревню".

Пребывание в университете Шанявского имело еще одно большое значение для Есенина. Здесь он познакомился с молодым поэтом Василием Наседкиным, дружбу с которым поддерживал потом все годы; здесь же встретился с ивановским поэтом Николаем Колоколовым, а немного позднее - с Иваном Филипченко и Дмитрием Семеновским и другими. В свободные вечера собирались у кого-нибудь из шанявцев, читали свои стихи. "Комната Колоколова, вспоминает Д. Семеновский, - на некоторое время стала моим пристанищем. Приходил Есенин. Обсуждались литературные новинки, читались стихи, закипали споры. Мои приятели относились друг к другу критически, они придирчиво выискивали один у другого неудачные строки, неточные слова, чужие интонации". Как-то в один из таких вечеров, сидя у Колоколова и перелистывая "Журнал для всех", "Есенин встретил в нем несколько стихотворений Александра Ширяевца; стихи были яркие, удалые... Есенин загорелся восхищением.

- Какие стихи! - горячо заговорил он. - Люблю я Ширяевца! Такой он русский, деревенский!"

Весенние, пахнущие смолистой сосной и луговыми травами, озорные и грустные стихи Есенина, с их неожиданно прекрасной и вместе с тем такой естественной образностью были встречены шанявцами с интересом. "На фоне модных декадентских поэтических течений его стихи, - вспоминает Б. Сорокин, - для нас явились радостной неожиданностью". "Даже строгий к поэтам непролетарского направления Филипченко, пренебрежительно говоривший о них: "мух ловят", - даже он, - подчеркивает Д. Семеновский, прочитав... свежие и простые стихи Есенина, отнесся к ним с заметным одобрением".

Май 1914 года. Есенин читает новые стихи. "Его голос то задумчиво рассказывал о равнинах, "где льется березовое молоко" и "рассвет рукой прохлады росной сшибает яблоки зари", то грустил "о радости убогой", то звенел и трепетал, как птица, рвущаяся в полет... И тогда нам стало ясно, - замечает Б. Сорокин, - что Сергей уже переступил тот порог, за которым лежит большой путь мастерства и вдохновения".

Поэты-шанявцы интересовались не только стихами. Их волновали политические вопросы: закрытие властями газеты "Правда", выступление против войны Максима Горького. "Раза два мне пришлось быть в кругу товарищей Есенина, - вспоминает Я. А. Трепалин. - Как он говорил мне, это были молодые писатели. Говорили, спорили до поздней ночи. Помню толковали о литературе, цензуре, конфискации номеров журналов, штрафах, слежке полиции за работниками типографии, издательств и т. п. Есенин, как всегда, говорил громко, жестикулируя". "В одном еженедельнике или двухнедельнике, - рассказывает Д. Семеновский, - мы нашли статью Есенина о горе обездоленных войной русских женщин, о Ярославнах, тоскующих по своим милым, ушедшим на фронт. Помнится, статья, построенная на выдержках из писем, так и называлась "Ярославны".

Эта тема звучит в стихотворении "Узоры", написанном Есениным вскоре после начала войны и опубликованном в январе 1915 года в журнале "Друг народа".

Девушка в светлице вышивает ткани,

На канве в узорах копья и кресты.

Девушка рисует мертвых на поляне,

На груди у мертвых - красные цветы.

. . . . . . . . . . . . . . . . .

Он лежит, сраженный в жаркой схватке боя,

И в узорах крови смяты камыши.

. . . . . . . . . . . . . . . . .

Траурные косы тучи разметали,

В пряди тонких локон впуталась луна.

В трепетном мерцанье, в белом покрывале

Девушка, как призрак, плачет у окна.

Несколько позднее, как мы знаем, тема войны получит более глубокое освещение в есенинской "Руси".

Еще более отчетливо гражданские мотивы выражены в стихах некоторых других поэтов-шанявцев. Так, например, Иван Филипченко открыто бросает вызов власть имущим:

Вы все, кто имеет дворцы,

Небоскребы, особняки,

Магазины, заводы и рудники,

У кого от безделья мигрень,

Посторонитесь, рабочий идет!

Уступите асфальты, к фундаментам встаньте,

Дайте дорогу ему, современному Данте.

Ясно слышны в его стихах раскаты народного гнева:

Массы куют себе долю орла,

Плавят себя в тиглях века.

Стихи "С работы", "Массы" были написаны поэтом в 1913 - 1914 годах. С юных лет Иван Филипченко был связан с революционным движением, в 1913 году вступил в большевистскую партию, преследовался охранкой, арестовывался. Близко к партии, рабочей печати стоял и Д. Семеновский, печатавший свои стихи в "Правде" с 1912 года. Революционно настроены были и другие молодые поэты, товарищи Есенина, - Василий Наседкин, Николай Колоколов, Георгий Якубовский.

Можно предположить, что некоторые из них, равно как и Есенин, были в какой-то мере связаны с большевистской группой, которая организовалась в университете Шанявского.

"В Народном университете имени Шанявского, - сказано в агентурной записке охранки по РСДРП от 22 января 1914 года, - в настоящее время имеется сорганизованная марксистская группа, которая намерена получить связи с местными рабочими клубами и профессиональными обществами, послав затем в клубы и общества "своих людей" для налаживания в них партийных ячеек". Спустя несколько дней в агентурной записке охранки сообщалось: "Группа социал-демократов партийцев, организовавшаяся при университете имени Шанявского, на этих днях направила четырех своих представителей для партийной работы во 2-е общество торговых служащих". Члены большевистской группы университета устанавливают контакт с рядом большевистских групп, существующих в других высших учебных заведениях. "При Народном университете имени Шанявского имеется вполне определившаяся социал-демократическая группа, стремящаяся связаться с таковыми же группами, существующими при Императорском Московском университете и Московском коммерческом институте", - отмечалось в одном из донесений московской охранки. В день рабочей печати, 22 апреля 1914 года, члены группы распространили среди слушателей листовки, призывавшие к поддержке рабочей печати, и организовали сбор средств в фонд "Правды". В листовке говорилось: "Товарищи. 22-го апреля 1912 года, ровно два года тому назад, усилиями пролетариата всей России была создана первая русская ежедневная с.-д. рабочая газета "Правда".

С тех пор по всей России звучит бодрое, сильное, свободное слово рабочей печати - яркой выразительницы нужд и запросов всего пролетариата...

Пусть каждый товарищ помнит и знает, что только в свободном государстве возможна свободная наука - а защитница ее рабочая печать.

Пусть же в сегодняшний день - 22-го апреля - в праздник нашей рабочей печати - каждый из нас пожертвует в ее железный фонд...

Сбор будет производиться посредством сумки во время лекции и по подписным листам у товарищей.

Завтра будет в Москве юбилейный номер рабочей газеты "Путь правды". Товарищи, покупайте и распространяйте, его.

Группа сознательных марксистов".

А. Р. Изряднова, посещавшая вместе с Есениным народный университет, вспоминает: "Как в типографии, так и в университете он слыл за передового, посещал собрания, распространял нелегальную литературу".

* * *

Был в Москве еще один огонек, к которому всей душой потянулся молодой поэт, - Суриковский литературно-музыкальный кружок. История этого кружка тесно связана с именем талантливого русского самородка, поэта-крестьянина Ивана Захаровича Сурикова. "Из среды народа, - подчеркивал Горький в "Заметках о мещанстве", - выходили Ломоносовы, Кольцовы, Никитины, Суриковы..." "Рассвет" - так назвал Суриков подготовленный им первый сборник "писателей из народа". Он вышел еще в восьмидесятых годах прошлого века. Эпиграфом к нему могли бы стать строки суриковских "Наших песен":

Мы родились для страданий.

Но душой в борьбе не пали;

В темной чаще испытаний

Наши песни мы слагали.

. . . . . . . . . . . . . . . . .

Для изнеженного слуха

Наше пенье не годится;

Наши песни режут ухо,

Горечь сердца в них таится!

. . . . . . . . . . . . . . . . .

В этих песнях миллионы

Мук душевных мы считаем;

Наши песни, наши стоны

Мы счастливым завещаем.

За "Рассветом" Суриковым был издан сборник "Народные поэты и певцы". Так было положено начало кружку писателей из народа. Много сделали для развития этого кружка такие писатели, как Спиридон Дрожжин и Иван Белоусов. Позднее, в начале 900-х годов, организационное оформление кружка завершает писатель М. Л. Леонов-Горемыка. В 1903 году М. Л. Леонов получает официальное разрешение властей на деятельность кружка и его наименование: "Суриковский литературно-музыкальный кружок". В 1905 году он организует кооперативное издательство "Искра"; тогда же им был разработан устав кружка. "Суриковский кружок, - указывалось в нем, - имеет целью объединить писателей, общественных деятелей и музыкантов, вышедших из народа и не порвавших с ним духовной связи". Вместе с М. Л. Леоновым в это время во главе кружка стояли рабочие поэты Егор Нечаев и Федор Шкулев.

В Суриковский кружок входили писатели-самоучки, разные по талантливости, творческим установкам, мастерству, идейной зрелости. И стихи они писали разные: от печально-созерцательных пейзажных лирических картинок и горьких песен страдания до призывно-тревожных, гневных, наступательных гражданских стихов.

Суриковцы - это небольшая, но весомая и зримая частица той демократической культуры России, о которой говорил В. И. Ленин.

В годы первой русской революции, в рядах дружинников Красной Пресни родились гимны и песни поэта-суриковца Федора Шкулева "Красное знамя", "Вставайте, силы молодые!", "Я - раскаленное железо!". Тогда же призывно зазвучал над баррикадами его марш "Кузнецы":

Мы кузнецы, и дух наш молод,

Куем мы к счастию ключи!..

Вздымайся выше, тяжкий молот,

В стальную грудь сильней стучи!

. . . . . . . . . . . . . . . . .

Ведь после каждого удара

Редеет тьма, слабеет гнет,

И по полям родным и ярам

Народ измученный встает.

В 1912 - 1915 годах Суриковский кружок развертывает литературную и общественную деятельность. Писатель Г. Деев-Хомяковский, один из руководителей кружка, в своих воспоминаниях отмечает, что в 1912 году кружок был одной из значительных организаций пролетарско-крестьянских писателей. Кружок начал выпускать журнал "Семья народников", а позднее журнал "Друг народа". Пополнился и состав кружка. "В него, - пишет Г. Деев-Хомяковский, - входило много революционных деятелей, как близко стоящих к социал-революционерам, так и к социал-демократам. В него вошел только что вернувшийся из ссылки Е. А. Афонин, А. Д. Хвощенко, Кормилицын, Веревкин и другие.

Деятельность кружка была направлена не только в сторону выявления самородков-литераторов, но и на политическую работу. Лето после Ленского расстрела было бурное. Наша группа конспиративно собиралась часто в Кунцеве, в парке бывш. Солдатенкова, близ села Крылатского, под "заветным" старым вековым дубом. Там, под видом экскурсий литераторов, мы впервые и ввели Есенина в круг общественной и политической жизни. Там молодой поэт впервые стал публично выступать со своим творчеством. Талант его был замечен всеми собравшимися". В 1913 году Есенин вступает в действительные члены Суриковского кружка.

Есенин принимает самое живое участие в деятельности кружка. "В течение первых двух лет, - рассказывает Деев-Хомяковский, - Есенин вел непрерывную работу в кружке. Казалось нам, что из Есенина выйдет не только поэт, но и хороший общественник. В годы 1913 - 14-й он был чрезвычайно близок к кружковой общественной работе, занимая должность секретаря кружка. Он часто выступал вместе с нами среди рабочих аудиторий на вечерах и выполнял задания, которые были связаны с значительным риском".

Когда на средства, собранные от рабочих и служащих, члены Суриковского кружка стали выпускать журнал "Друг народа", Есенин был избран секретарем его редакции. Он "с жаром готовил первый выпуск. Денег не было, но журнал выпустить необходимо было. - Собрались в редакции "Доброе утро". Обсудили положение и внесли по 3 - 5 рублей на первый номер.

- Распространим сами, - говорил Есенин.

Выпущено было воззвание о журнале, в котором говорилось: "Цель журнала быть другом интеллигента, народника, сознательного крестьянина, фабричного рабочего и сельского учителя".

Еще раньше, в августе 1914 года, социал-демократическая группа суриковцев выпустила воззвание против войны. Есенин написал поэму "Галки", в которой, по воспоминаниям современников, ярко отобразил поражение наших войск, бегущих из Пруссии, и плач жен по убитым. Молодой поэт намеревался поместить свою поэму о войне в первом номере журнала "Друг народа". Однако еще в ноябре 1914 года сданная в печать поэма "Галки" привлекла к себе внимание цензуры и была конфискована полицией.

Демократические, социальные устремления Есенина в эти годы порой переплетались с религиозными исканиями "новой" веры", идеализацией образа Христа. Но Есенину было чуждо слепое мистическое преклонение перед церковными догмами. "Христос для меня совершенство, - замечает он в одном из писем к Панфилову. - Но я не так верую в него, как другие. Те веруют из страха, что будет после смерти? А я чисто и свято, как в человека, одаренного светлым умом и благородною душою, как в образец в последовании любви к ближнему". В годы работы в типографии Сытина, учебы в университете Шанявского мировоззрение Есенина еще только формируется. Молодой поэт испытывает стихийное тяготение к передовым общественным силам. Демократическая поэзия Есенина определила отрицательное отношение его к империалистической войне. Вместе с тем молодому поэту еще во многом неясен вопрос о конкретных путях революционной борьбы за свободу трудового народа.

Говоря о противоречиях во взглядах и раннем творчестве поэта, не следует упускать из виду объективные противоречия в самой действительности, те реальные жизненные условия, в которых молодой поэт формировался.

НЕ НАДО РАЯ

"Аристон" или Есенин, - "Песнь о Коловрате". - Новгородское вече. Есенинский "Кузнец" на страницах газеты "Путь правды". - Стихотворение "Русь". - Поэт и Родина.

В начале 1914 года в печати появляются первые стихи. Есенина. В первом номере детского журнала "Мирок" за 1914 год, который издавался Сытиным, было помещено стихотворение "Береза", написанное Есениным в 1913 году.

Белая береза

Под моим окном

Принакрылась снегом,

Точно серебром.

На пушистых ветках

Снежною каймой

Распустились кисти

Белой бахромой.

И стоит береза

В сонной тишине,

И горят снежинки

В золотом огне.

А заря, лениво

Обходя кругом,

Обсыпает ветки

Новым серебром.

Об этом стихотворении, очевидно, идет речь в письме Есенина к Г. Панфилову: "Посылаю тебе на этой неделе, - пишет Есенин. - детский журнал, там мои стихи". Это стихотворение было опубликовано Есениным за подписью "Аристон".

Вслед за "Березой" в журнале "Мирок" появляется еще несколько есенинских стихов: "Пороша", "Поет зима - аукает...", "С добрым утром!", "Село" (из Тараса Шевченко) и др. Печатаются в 1914 году стихи Есенина и в детских журналах "Проталинка", "Доброе утро", в газетах "Путь правды", "Новь". Молодой поэт с радостью сообщает Г. Панфилову: "Распечатался я во всю ивановскую. Редактора принимают без просмотра и псевдоним мой "Аристон" сняли. Пиши г-рят под своей фамилией. Получаю 15 к. за строчку. Посылаю одно из детских стихотворений".

Ранние стихи Есенина полны ароматной земной красоты:

Задремали звезды золотые,

Задрожало зеркало затона,

Брезжит свет на заводи речные

И румянит сетку небосклона.

Улыбнулись сонные березки,

Растрепали шелковые косы.

Шелестят зеленые сережки

И горят серебряные росы.

У плетня заросшая крапива

Обрядилась ярким перламутром

И, качаясь, шепчет шаловливо:

"С добрым утром!"

В стихотворении "С добрым утром!", написанном Есениным в 1914 году, столько радости бытия, образных находок; даже заросшая крапива становится неожиданно прекрасной!

Из ранних произведений поэта по своим социальным мотивам примечательно стихотворение "Кузнец". Оно было написано в 1914 году и напечатано в мае того же года за подписью Есенина в большевистской газете "Путь правды" (под таким названием тогда выходила газета "Правда"). На третьей полосе этим стихотворением открывалась большая подборка "Жизнь рабочих России". В том же номере газеты на второй полосе было напечатано стихотворение Д. Бедного "Быль". Так впервые "встретились" С. Есенин и Д. Бедный.

В 1912 - 1914 годах, кроме лирических стихов, Есенин пишет произведения, в которых обращается к волнующим страницам героического прошлого русского народа. В 1912 году он создает в традициях былинного эпоса свою "Песнь о Евпатии Коловрате":

От Ольшан до Швивой Заводи

Знают песни про Евпатия.

Их поют от белой вызнати

До холопного сермяжника.

Хоть и много песен сложено,

Да ни слову не уважено,

Не сочесть похвал той удали,

Не ославить смелой доблести.

"Песнь о Евпатии Коловрате" написана Есениным под влиянием известного памятника древнерусской литературы "Повесть о разорении Батыем Рязани в 1237 г.", в одном из эпизодов которой рассказывается о богатырском подвиге рязанского воеводы Евпатия Коловрата. Как вспоминает писатель И. Розанов, Есенин читал поэму "Песнь о Евпатии Коловрате" на вечере в "Обществе свободной эстетики" в Москве 21 января 1916 года; он выступал вместе с поэтом Н. Клюевым. "Он тоже начал с эпического. Читал об Евпатии Рязанском. Этой былины я никогда потом в печати не видел и потому плохо ее помню. Во всяком случае, тут не было того воинствующего патриотизма, которым отличались некоторые вещи Клюева. Если тут и был патриотизм, то разве только краевой, рязанский".

Поэма "Песнь о Евпатии Коловрате" имеет две редакции. Первоначальная редакция, датированная 1912 годом, была напечатана в 1918 году в газете "Голос трудового крестьянства". В 1925 году для "Собрания стихотворений" Есенин создал новую редакцию, значительно отличающуюся от первой не только меньшим объемом (35 строф вместо 56), заглавием, но и содержанием. В окончательной редакции поэт освобождает свою "Песнь" от религиозных образов и церковной лексики. Он стремится сделать поэму более реалистической, приблизив ее форму и содержание к народнопоэтическим памятникам о борьбе русского народа с татарским нашествием.

Однако сюжет "Песни" Есенина во многом отличен от той части "Повести о разорении Батыем Рязани в 1237 г.", где повествуется о борьбе Евпатия Коловрата с Батыем. Евпатий Коловрат в "Повести" - княжеский дружинник. Евпатии у Есенина - кузнец-силач, выразитель патриотических настроений народа.

Н. К. Гудзий отмечает, что рассказ о Евпатии Коловрате в "Повести о разорении Батыем Рязани в 1237 г.", очевидно, "восходит к особым народным историческим песням"; "в основу ее легло устное эпическое произведение". Можно предположить, что наряду с "Повестью о разорении Батыем Рязани в 1237 г." одним из источников в работе над "Песнью о Евпатии Коловрате" послужили народнопоэтические рассказы, легенды, предания о Евпатии Коловрате, которые Есенин мог слышать в годы юности в родном рязанском краю.

К драматическим событиям последних дней Новгородской республики обращается Есенин в поэме "Марфа Посадница", написанной им в 1914 году. Товарищ Есенина по университету Шанявского Борис Сорокин рассказывает: "В начале июня студенты разъехались на каникулы. Увиделись мы только в сентябре, когда уже шла война, и на одном из вечеров Сергей читал поэму "Марфа Посадница".

В основу своей поэмы Есенин положил известное народное предание о Марфе Посаднице, мужественной поборнице новгородской вольницы. "В нашей истории, - отмечает русский ученый Ключевский, - немного эпох, которые были бы окружены таким роем поэтических сказаний, как падение Новгородской вольности". Воскрешая страницы героической истории Новгородской республики, Есенин мечтает о времени, когда "загудит нам с веча колокол, как встарь". Мысль эта - главная в поэме. Увлеченный ею, поэт в какой-то мере даже идеализирует образ Марфы Посадницы. При всем этом написанная в начале империалистической войны "Марфа Посадница" воспринималась современниками Есенина прежде всего как произведение с отчетливо выраженными демократическими устремлениями:

А и минуло теперь четыреста лет.

Не пора ли нам, ребята, взяться за ум,

Исполнить святой Марфин завет:

Заглушить удалью московский шум?

. . . . . . . . . . . . . . . . .

Ты шуми, певунный Волхов, шуми,

Разбуди Садко с Буслаем на-торгаш!

Выше, выше, вихорь, тучи подыми!

Ой ты, Новгород, родимый наш!

В стихотворении "Ус" (1914) Есенин обращается к образу крестьянского вожака, сподвижника Степана Разина, поднявшего против "пяты Москвы" калужских, рязанских, тамбовских мужиков:

Не белы снега по-над Доном

Заметали степь синим звоном.

Под крутой горой, что ль под тыном,

Расставалась мать с верным сыном:

"Ты прощай, мой сын, прощай, чадо,

Знать, пришла пора, ехать надо!

Захирел наш дол по-над Доном,

Под пятой Москвы, под полоном!"

. . . . . . . . . . . . . . . . .

Отвечал ей сын напоследок:

"Ты не стой, не плачь на дорогу,

Зажигай свечу, молись богу.

Соберу я Дон, вскручу вихорь,

Полоню царя, сниму лихо".

Если в поэме "Марфа Посадница" и в стихотворении "Ус" молодой поэт пытается выразить свободолюбивые чувства, то в стихотворении "Русь" - о нем мы уже говорили выше - поэт рассказывает о тяжелых испытаниях, которые переживала Россия в настоящем. Народу не нужна война, ибо и без нее много горя, - вот главная мысль есенинской "Руси". В ней слились в единую поэтическую симфонию о Родине и задушевные мелодии таких чудесных лирических стихотворений о родной природе, как "С добрым утром!", "Край любимый! Сердцу снятся...", и звонкие, задорные ритмы стихотворений "Гой ты, Русь, моя родная...", "По селу тропинкой кривенькой...". И едва ли не всего слышнее в "Руси" тревожные, невеселые думы о тяжелой крестьянской доле, полной вздохов и слез, характерные для таких стихотворений, как "Черная, потом пропахшая выть...", "Заглушила засуха засевки...".

В "Руси" нет и тени ученического подражания, копирования литературных приемов других авторов, что нетрудно обнаружить в ряде ранних стихотворений у Есенина ("Моя жизнь", "Тяжело и прискорбно мне видеть...").

Стихотворение "Русь" давало Есенину право сказать позднее о том, что отделяло его творчество от буржуазно-декадентской литературы в годы мировой войны: "Резкое различие со многими петербургскими поэтами в ту эпоху сказалось в том, что они поддались воинствующему патриотизму, а я, при всей своей любви к рязанским полям и к своим соотечественникам, всегда резко относился к империалистической войне и к воинствующему патриотизму... У меня даже были неприятности из-за того, что я не пишу патриотических стихов на тему "Гром победы, раздавайся", но поэт может писать только о том, с чем он органически связан".

Пережитое в юные годы помогло поэту увидеть чуждый народу характер войны 1914 года и преодолеть декадентское наступление на его поэзию. Как бы отвечая всем тем, кто хотел увести его поэзию от главного - служения Родине, еще в 1914 году юный поэт писал:

Если крикнет рать святая:

"Кинь ты Русь, живи в раю!"

Я скажу: "Не надо рая,

Дайте родину мою".

Есенин остался верен этой юношеской клятве до последних дней своей жизни.

ПРИЗНАНИЕ

Решение. - Контрасты столицы. - Война и литература. - Встреча на Офицерской улице. - "Чистые, голосистые стихи". - "Сделайте все, что возможно". - Необычайное богатство. - Все петроградские журналы. - Первая книга.

К каждому хоть раз в жизни приходит его весна. И каждый навсегда сохраняет ее в своей памяти. Единственную. Неповторимую. Такой незабываемо счастливой весной стала для Есенина весна тысяча девятьсот пятнадцатого года:

Мечтатель сельский

Я в столице

Стал первокласснейший поэт.

Поэтическое дарование Есенина развивалось и крепло стремительно, с каждым днем он все больше ощущает потребность непосредственного контакта с большой столичной литературой.

"Чуть ли не в самом начале нашего знакомства, - вспоминает Д. Н. Семеновский, встречавшийся с поэтом в университете Шанявского, - Есенин сказал мне о своем намерении переселиться в Петроград...

- Весной уеду в Петроград. Это решено.

Ему казалось, что там, в центре литературной жизни, среди борьбы различных течений, легче выдвинуться молодому писателю".

Давно ли первые стихи Есенина были опубликованы в детском сытинском журнале "Мирок" и он с радостью сообщал об этом Панфилову. Теперь, через несколько месяцев, его уже не удовлетворяют подобные публикации. Быстро крепнет его мастерство. Внимательно следит он за творчеством поэтов-современников, особенно молодых. В. Чернявский, встречавшийся с Есениным в те годы, вспоминает: "Не только к Блоку и к поколению старших, но и ко многим, едва печатавшимся и случайно попавшимся ему на глаза в каком-нибудь мелком журнале, у него было определенное отношение. Видно было, что он читал их с зорким и благожелательным вниманием..."

Есенин устанавливает личные связи с теми из молодых поэтов, которые близки ему творчески. Характерно в этом отношении письмо, отправленное им в январе 1915 года поэту Александру Ширяевцу, находившемуся в то время в Туркестане. "Я рад, что мое стихотворение помещено вместе с Вашим, - писал Есенин Ширяевцу. - Я давно знаю Вас из ежемесячника и по 2 номеру "Весь мир". Стихи Ваши стоят на одинаковом достоинстве стихов Сергея Клычкова, Алексея Липецкого и Рославлева. Хотя Ваша стадия от них далека. Есть у них красивые подделки под подобные тона, но это все не то". В этом же письме Есенин сообщает, что стихотворение Ширяевца "Городское" будет напечатано во втором номере "Друга народа", и просит автора поправить последнюю строчку: "Не встречу ль я любезного на улице в саду" - переправьте как-нибудь на любовную беду. А то уж очень здесь шаблонно".

Заканчивая письмо, Есенин выражает надежду, что Ширяевец "еще познакомится" с его стихами: "Они тоже близки Вашего духа и Клычкова".

Так заочно познакомились два поэта. В дальнейшем Александр Ширяевец станет одним из самых близких друзей Есенина.

В феврале 1915 года Есенин вместе с поэтом Фоминым был избран в обновленный состав редакции журнала Суриковского кружка "Друг народа". Вскоре на обсуждении материалов, предназначенных для публикации, Есенин решительно выступил против помещения в журнале "красивых подделок" стихов слабых, подражательных.

Руководители кружка продолжали настаивать на публикации всех ранее принятых материалов, независимо от их художественного уровня.

В письме Дееву-Хомяковскому Есенин высказывает сожаление, беспокойство и тревогу по поводу обстановки, сложившейся в кружке. "Желаю от всего сердца С л м к поменьше разноголосицы. Вечер повлиял на мои нервы убийственно. Оскорбления г. Кашкарова... по адресу г. Фомина возмутительны. Это похоже на то, что "мы хозяева".

Рад поговорить по этому поводу, но ведь Вы, кажется, тоже стоите за то, чтоб "материал не проверяли".

Вскоре Есенин оставляет Суриковский кружок.

Есенин не только взыскательно относился к стихам молодых поэтов-суриковцев. Прежде всего он был предельно требователен к себе, своему творчеству. Многие юношеские стихи поэта при жизни не были опубликованы. Этот взыскательный самоконтроль способствовал раннему выявлению яркой индивидуальности поэта.

Все неудержимей тянет его в северную столицу. Все чаще теперь он мечтает о встрече с первым поэтом России - Александром Блоком. "В это время, - отмечал поэт позднее в автобиографии, - у меня была написана книга стихов... Я послал из них некоторые в петербургские журналы и, не получая ответа, поехал туда сам". Поехал в неизвестность. Без денег, без рекомендательных писем, с одним богатством - стихами.

За окном поезда была его Россия. Серое небо. Поля, перелески. Избы, вросшие в землю... Где-то "вдалеке машет хвостом на ветру тощая лошаденка..."

Сердце гложет плакучая дума...

Ой, не весел ты, край мой родной.

Эта Россия - солдаты, мужики, бабы - была вместе с ним и здесь, в тесном вагоне третьего класса. Об их судьбе, печальной, неустроенной, он рассказал в своей "Руси", которую сейчас среди других стихов вез с собой в Петроград:

Затомилась деревня невесточкой

Как-то милые в дальнем краю?

Отчего не уведомят весточкой,

Не погибли ли в жарком бою?

. . . . . . . . . . . . . . . . .

Сберегли по ним пахари памятку,

С потом вывели всем по письму.

Подхватили тут родные грамотку,

За ветловую сели тесьму.

Собралися над четницей Лушею

Допытаться любимых речей.

И на корточках плакали, слушая,

На успехи родных силачей.

Дорогой ценой доставались эти "успехи". Да и были ли они? Сколько русских солдат погибло на войне! Сколько матерей не дождались своих сыновей! Сколько девичьих надежд убила война!

Девушка в светлице вышивает ткани,

На канве в узорах копья и кресты.

Девушка рисует мертвых на поляне,

На груди у мертвых - красные цветы.

Среди стихов, которые поэт взял в Петроград, была антивоенная поэма "Галки". Есенин надеялся опубликовать ее в столице.

Поезд приближался к Петрограду. Навстречу все чаще попадались воинские эшелоны. На станциях в товарные вагоны грузились новобранцы.

Петроградское небо мутилось дождем,

На войну уходил эшелон.

Без конца - взвод за взводом и штык за штыком

Наполнял за вагоном вагон.

. . . . . . . . . . . . . . . . .

И, садясь, запевали Варяга одни,

А другие - не в лад - Ермака.

И кричали ура, и шутили они,

И тихонько крестилась рука.

Эти строки Александр Блок написал в те дни, когда оборвалась мирная жизнь России. Война еще только начиналась. Теперь, по пути в столицу, перед рязанским поэтом зримо вставали печальные, серые будни войны, наполненные народным горем и страданием.

Тревожной грустью отзывалась на них его чуткая душа:

Занеслися залетною пташкой

Панихидные вести к нам.

Родина, черная монашка,

Читает псалмы по сынам.

Волновали Есенина и некоторые личные обстоятельства. В конце декабря 1914 года родился его сын - Юрий. "Есенину, - вспоминает А. Р. Изряднова, - пришлось много канителиться со мной (жили мы только вдвоем). Нужно было меня отправить в больницу, заботиться о квартире. Когда я вернулась домой, у него был образцовый порядок...

На ребенка смотрел с любопытством, все твердил: "Вот я и отец". Потом скоро привык, полюбил его, качал, убаюкивал, пел над ним песни. Заставлял меня, укачивая, петь: "Ты пой ему больше песен". В марте поехал в Петроград искать счастья".

Трудно было Есенину предугадать, как сложится его судьба в столице: сумеет ли он напечатать свои стихи в петроградских журналах, выпустить свой сборник; обретет ли здесь настоящих друзей; наконец, добьется ли главного: признания своего таланта.

Как же встретил Петроград молодого рязанца? Чем жила столица в те дни, когда Есенин, сойдя с поезда, буквально прямо с вокзала отправился разыскивать Александра Блока.

"Начиналось второе полугодие войны, и чувствительный тыл под сенью веселого национального флага заметно успокаивался. Запах крови из лазаретов мешался с духами дам-патронесс, упаковывавших в посылки папиросы, шоколад и портянки... В пунктах сбора пожертвований на возбужденном Невском пискливые поэтессы и женственные поэты - розовые и зеленолицые, окопавшиеся и забракованные - читали трогательные стихи о войне и о своей тревоге за "милых". Некоторые оголтелые футуристы, не доросшие до Маяковского, но достаточно развязные и бойкие, играли на созвучиях пропеллера и смерти. Достигший апогея модности Игорь Северянин пел под бурные рукоплескания про "Бельгию - синюю птицу...". Патриотическое суворинское "Лукоморье" печатало на лучшей бумаге второстепенные стихи о Реймсском соборе под портретами главнокомандующего". Это свидетельство одного из современников Есенина передает ту "ура-патриотическую" атмосферу "войны до победного конца", которую ощущал каждый, кто оказывался тогда в столице.

Петроград жил войной. Россия жила войной. Но каждый класс, каждая социальная группа по-разному относилась и воспринимала войну.

В шумном хоре "защитников" царя и "отечества" особенно громко и воинственно звучали голоса поэтов-акмеистов:

И поистине светло и свято

Дело величавое войны.

Серафимы ясны и крылаты

За плечами воинов видны,

писал Н. Гумилев в стихотворении "Война".

Незадолго до приезда Есенина в Петрограде прозвучали другие стихи, ничего общего не имеющие с "ура-патриотической" поэзией акмеистов и прочих декаденствующих пиитов:

Вам, проживающим за оргией оргию,

имеющим ванную и теплый клозет!

Как вам не стыдно о представленных к Георгию

вычитывать из столбцов газет?!

Знаете ли вы, бездарные, многие,

думающие, нажраться лучше как,

может быть, сейчас бомбой ноги

выдрало у Петрова поручика?..

Если б он, приведенный на убой,

вдруг увидел, израненный,

как вы измазанной в котлете губой

похотливо напеваете Северянина!

Вам ли, любящим баб да блюда,

жизнь отдавать в угоду?!

. . . . . . . . . . . . . . . . .

Стихи эти в февральские дни пятнадцатого года в кафе "Бродячая собака" прочитал автор - Маяковский. Позднее в автобиографии "Я сам" он писал: "Война. Принял взволнованно. Сначала только с декоративной, с шумной стороны. Стихотворение - "Война объявлена"... Зима. Отвращение и ненависть к войне. "Ах, закройте, закройте глаза газет". Последняя фраза - это строка-рефрен из стихотворения "Мама и убитый немцами вечер":

По черным улицам белые матери

судорожно простерлись, как по гробу глазет.

Вплакались в орущих о побитом неприятеле:

"Ах, закройте, закройте глаза газет!"

. . . . . . . . . . . . . . . . .

Звонок.

Что вы,

мама?

Белая, белая, как на гробе глазет.

"Оставьте!

О нем это,

об убитом, телеграмма.

Ах, закройте,

закройте глаза газет!"

20 ноября 1914 года Маяковский впервые напечатал это стихотворение в московской газете "Новь". Через три дня, 23 ноября, в этой же газете Есенин опубликовал стихотворение "Богатырский посвист". Отдельные мотивы этого стихотворения получат свою дальнейшую разработку в есенинской "Руси".

Так "встретились" два поэта. Через год они познакомятся лично. Позднее - будут встречаться на литературных вечерах, в редакциях, спорить на диспутах и в печати о России и Америке, о футуризме и имажинизме. Доходя порой в этих спорах до "отрицания".

При всем том горькие и живые строки Маяковского о войне Есенин запомнит надолго, если не навсегда. "Вечер. Идем по Тверской, - вспоминает Иван Грузинов одну из своих встреч с Есениным в 1920 году. - Есенин критикует Маяковского, высказывает о Маяковском крайне отрицательное мнение.

Я:

- Неужели ты не заметил ни одной хорошей строчки у Маяковского? Ведь даже у Тредьяковского находят прекрасные строки?

Есенин:

- Мне нравятся строки о глазах газет: "Ах, закройте, закройте глаза газет!"

И он вспоминает отрывки из двух стихотворений Маяковского о войне: "Мама и убитый немцами вечер" и "Война объявлена".

Читает несколько строк с особой, свойственной ему нежностью и грустью..."

Стихи Маяковского о войне тогда же, в февральские дни пятнадцатого года, впервые услышал Горький, который незадолго до этого писал одному из своих адресатов в Сибирь: "...Общее впечатление - и не мое только таково, что люди потихоньку разбираются в хаосе эмоций, возбужденных войною, начиная кое-что критиковать, желая в чем-то разобраться. Особенно - ничего, однако - веет некий новый дух, становится свежее, умнее".

Этого веяния "нового духа" царизм страшился едва ли не больше, чем немецких штыков Вильгельма. Каждому, кто поднимал мужественный голос протеста, грозила тюрьма, каторга, ссылка. Царизм не останавливался ни перед чем. В феврале 1915 года были сосланы в Сибирь выступавшие против войны депутаты-большевики.

В те дни В. И. Ленин, решительно осуждая беззаконие и произвол царских властей, писал: "Расправа с "внутренними врагами" проведена быстро, и на поверхности общественной жизни опять не видно и не слышно ничего, кроме бешеного воя тьмы буржуазных шовинистов..."

В те же дни, в связи с позорным судилищем над депутатами большевиками, Горький в одном из писем замечает: "Помолчим до времени. И немота, порой, красноречива". К этому времени Горький освобождается от некоторых эмоциональных заблуждений, касающихся характера и социальной сущности войны, которые возникли у части русской интеллигенции в первые недели военных действий и которые он поначалу в чем-то разделял. Он стремится объединить и сплотить вокруг задуманного им издательства и журнала тех писателей, которые пытались поднять свой голос против "тьмы буржуазных шовинистов и честно разобраться в происходящих событиях.

В условиях жестокой военной цензуры казалось почти невозможным создать такой журнал. И все же такой журнал стал выходить. Это была горьковская "Летопись".

"Журнал имеет резко оппозиционное направление с социал-демократической окраской, - докладывает "по начальству" царский цензор. - В отношении к переживаемой Россией великой отечественной войне журнал "Летопись" следует отнести к числу пораженческих изданий".

Вскоре после того, как Горький услышал Есенина, он напечатал в "Летописи" его стихотворение "Молебен" ("Заглушила засуха засевки..."). Алексей Максимович намеревался поместить в журнале и поэму Есенина "Марфа Посадница". Но царская цензура запретила ее печатать... Все это ждало Есенина впереди...

А пока никому не известный в столице молодой рязанский поэт шагал по оживленному и шумному Невскому проспекту. Считанные минуты отделяли его от заветной цели. Позднее, в 1924 году, Есенин рассказывал одному из поэтов-современников: "Блока я знал уже давно - и только по книгам, конечно. Был он для меня словно икона, и еще проездом через Москву я решил: доберусь до Петрограда и обязательно его увижу. Хоть и робок был тогда, а дал себе зарок: идти к нему прямо домой. Приду и скажу: "Вот я, Сергей Есенин, привез вам свои стихи. Вам только одному и верю. Как скажете, так и будет".

Ну, сошел я на Николаевском вокзале, с сундучком за спиной, стою на площади и не знаю, куда идти дальше - город незнакомый. А тут еще такая толпа, извозчики, трамваи - растерялся совсем. Вижу - широкая улица, и конца ей нет. Невский. Ладно, побрел потихоньку. А народ шумит, толкается, и все мой сундучок ругают. Остановил я прохожего, спрашиваю: где здесь живет Александр Александрович Блок? - Не знаю, - отвечает, - а кто он такой будет? Ну, я не стал ему объяснять, пошел дальше. Раза два еще спросил - и все неудача. Прохожу мост с конями и вижу - книжная лавка. Вот, думаю, здесь уж наверно знают.. И что же ты думаешь, действительно раздобылся там верным адресом. Блок у них часто книги отбирал, и они ему с мальчиком на дом посылали.

Тронулся я в путь. А идти далеко. С утра ничего не ел, ноша все плечи оттянула. Но иду и иду. Блока повидать - первое дело. Все остальное потом" (подчеркнуто мной. - Ю. П.).

9 марта 1915 года Блок отмечает в записной книжке: "Перемышль сдался. Усталость. - Днем у меня рязанский парень со стихами". Документы, свидетельства современников позволяют довольно точно воссоздать атмосферу и важнейшие моменты первой встречи двух поэтов, встречи, которой суждено было сыграть такую важную роль в творческой судьбе Есенина. Как бы предчувствуя это, Есенин настойчиво просит Блока принять его. "Александр Александрович, - обращается он к Блоку. - Я хотел бы поговорить с Вами. Дело для меня очень важное (подчеркнуто мной. - Ю. П.). Вы меня не знаете, а может быть, где и встречали по журналам мою фамилию. Хотел бы зайти часа в 4. С почтением. С. Есенин". На этом коротком есенинском письме Блок, после встречи, записывает: "Крестьянин Рязанской губ., 19 лет. Стихи свежие, чистые, голосистые, многословный язык. Приходил ко мне 9 марта 1915".

Менее известна другая, очень важная записка Есенина: "Я поэт, приехал из деревни, прошу меня принять".

Почему Есенин вынужден был дважды обращаться к Блоку? Возможно, он не застал Блока дома. Но вероятнее всего другое. В те дни Блок чувствует себя особенно одиноким и усталым. 28 февраля 1915 года он записывает в дневнике: "Плохо в России". И далее о себе: "Гулянье. Шлянье - апатия".

1 марта: "Брожу, ленюсь, тоскую..."

2 марта: "Нашел равновесие в работе над стихами".

3 марта: "Корректура Григорьева и "Стихов о России". - Бодро, хоть почти не спал".

5 марта: "Усталость. Стихи".

7 марта: "Тоска, хоть вешайся".

8 марта: "Усталость".

Так бывало и раньше. Вспомним стихи:

Ночь, улица, фонарь, аптека.

Бессмысленный и тусклый свет.

Живи еще хоть четверть века

Все будет так. Исхода нет.

Умрешь - начнешь опять сначала.

И повторится все, как встарь:

Ночь, ледяная рябь канала,

Аптека, улица, фонарь.

То был двенадцатый год. А теперь - эта страшная, чуждая народу война. "Плохо в России..." Нервы поэта обострены. В таком душевном состоянии не до встреч. Особенно с незнакомым человеком. Вот почему, вероятнее всего, первая записка Есенина к Блоку остается без ответа. Но проситель настойчив. За первой он посылает вторую записку. Из нее Блоку становится очевидным, что на этот раз его просит принять не просто один из начинающих столичных стихотворцев, а поэт-крестьянин. Это, очевидно, побуждает Блока изменить свое намерение и принять Есенина. Ведь это он, Блок, а не кто-нибудь другой еще в 1908 году писал в своих стихах:

Россия, нищая Россия,

Мне избы серые твои,

Твои мне песни ветровые

Как слезы первые любви!

Не принять поэта-крестьянина, который пришел к нему, Блоку, он, конечно, не мог. Россия, ее судьба давно стали смыслом жизни Блока:

О, Русь моя! Жена моя! До боли

Нам ясен долгий путь!

. . . . . . . . . . . . . . . . .

И вечный бой! Покой нам только снится...

Эти строки, наполненные любовью к России, родились в сердце Блока еще в те годы, когда "крестьянский сын" Сергей Есенин только-только начинал "слагать" свои первые стихи.

Позднее, в тревожном 1914 году, Александр Блок, сознавая меру ответственности художника перед историей и будущим, взволнованно писал:

Рожденные в года глухие

Пути не помнят своего.

Мы - дети страшных лет России

Забыть не в силах ничего.

Осенью того же четырнадцатого года Блок отмечает в дневнике: "Последний срок для представления в "День" отчета о своих чувствах, по возможности к Бельгии, в стихах или прозе. Я же чувствую только Россию одну".

Характерно свидетельство одного из современников Блока, относящееся к марту 1915 года: "В зале Армии и Флота был большой вечер поэтов. Читал весь цвет стихотворчества. Седовласый Сологуб, явясь публике в личине добродушия, славословил "невесту Россию". И неожиданно, не в лад с другими, весь сдержанный и точно смущенный, появился на эстраде - в черном сюртуке - Александр Блок. Его встретили и проводили рукоплесканиями совершенно иного звука и оттенка, нежели те, с которыми только что обоняли запах северянинской пачули. Волнуясь, он тоже прочел стихи о России, о своей России и о человеческой глупости, прочел обычным, холодноватым и все-таки страстным, слегка дрожащим голосом, приглушенным и чистым одновременно..."

Чувство кровной сопричастности к судьбе России становится все более определяющим и для молодого рязанского поэта.

Поначалу при встрече с Блоком Есенин сильно волновался. "Когда я смотрел на Блока, - с улыбкой рассказывал он позднее, - с меня капал пот..." Волнение вскоре прошло. Помог этому Блок, обладавший редким даром чуткого и отзывчивого собеседника. "Больше всего меня поразило, вспоминает один из поэтов, который еще в 1909 году пришел к Блоку школьником, с тетрадкой стихов, - как Блок заговорил со мной. Как с давно знакомым, как со взрослым, и точно продолжая прерванный разговор. Заговорил так, что мое волнение не то что прошло - я просто о нем забыл".

Так же непосредственно, как с равным, Александр Блок разговаривал с Сергеем Есениным.

Позднее, будучи известным поэтом, Есенин с благодарностью вспоминал, как Блок во время первой встречи посвящал его и "секреты" поэтического мастерства. "Иногда важно, - говорил он в 1924 году одному начинающему стихотворцу, - чтобы молодому поэту более опытный поэт показал, как нужно писать стихи. Вот меня, например, учил писать лирические стихи Блок, когда я с ним познакомился в Петербурге и читал ему свои ранние стихи.

Лирическое стихотворение не должно быть чересчур длинным, говорил мне Блок.

Идеальная мера лирического стихотворения 20 строк. Если стихотворение начинающего поэта будет очень длинным, длиннее 20 строк, оно, безусловно, потеряет лирическую напряженность, оно станет бледным и водянистым. Учись быть кратким!.. Помни: идеальная мера лирического стихотворения 20 строк".

Да, "все на свете повторимо...". Прошло всего десять лет, и вот Есенин, как старший, по-блоковски мудро уже напутствовал начинающего поэта.

В годы юности Есенин считал Блока "первым поэтом". Доверие и любовь к Блоку родились у него еще задолго до того времени, когда он впервые пришел к Блоку на Офицерскую улицу: "...Я уже знал, что он хороший и добрый, когда прочитал стихи о Прекрасной Даме".

Спустя несколько дней после встречи Есенин, как свидетельствует В. С. Чернявский, "...говоря о Блоке, с нежностью вспоминал, как тот беседовал с ним об искусстве. "Не столько говорил, сколько вот так объяснял руками... "Искусство - это, понимаете..." А сказать так и не умел. По-видимому, замечает Чернявский, - Блок искал особенного для него языка".

Есенин пришел к Блоку со стихами, наполненными подлинно народным "чувством родины":

Тебе одной плету венок,

Цветами сыплю стежку серую.

О Русь, покойный уголок,

Тебя люблю, тебе и верую.

Но Русь всегда жила беспокойно, тревожно: то грудью вставая против иноземных врагов на поле Куликовом и под Бородином, то озаряясь всполохами народных мятежей и восстаний.

Вместе с картинами родной природы, с образами, "выхваченными" непосредственно из деревенской жизни, героями юношеских поэм Сергея Есенина становятся и Евпатий Коловрат, и сподвижник Степана Разина "верный сын" Василий Ус, и Марфа Посадница. Образы эти очерчены молодым поэтом порой еще как бы пунктиром; они недостаточно конкретны исторически. Но по своим былинно-песенным, народным истокам они были созвучны романтически-легендарным героям блоковского цикла стихов "На поле Куликовом"...

Какие есенинские стихи мог услышать Блок? Всего вероятнее, ранние стихи, которые позднее вошли в первую книгу поэта "Радуница".

Есенин читал одно, другое, третье стихотворение. Блок слушал. За свою жизнь Блок видел многих поэтов, и начинающих и именитых. Его трудно было удивить. И все же Есенин удивил, а вернее, взволновал Блока. "Стихи свежие, чистые, голосистые". Не часто, требовательный к себе и другим, Блок столь высоко отзывался о стихах, которые слышал впервые. Лаконичная, вместе с тем в высшей степени емкая и проницательная оценка стихов Есенина Блоком говорит о многом. "Поэт - эхо, - писал в марте 1915 года одному из своих корреспондентов Максим Горький, - он должен откликаться на все звуки, на все зовы жизни... У Вас много ветра, осени, неба, но мало человека, мало песен души его. А эти песни - самое интересное, именно они-то и являются вечными темами истинной поэзии".

В стихах молодого рязанского поэта было много "песен души", души прекрасной, глубоко народной, порой еще юношески наивной, но всегда светлой и чистой. В них звучал голос родной земли. Отсюда их живой, многословный язык, их "голосистость". Ни тлен декадентской поэзии, ни мутный поток верноподданнических виршей не успел еще коснуться таланта юного рязанца.

"Первое впечатление совершенно пронзило слушателей - новизной, трогательностью, настоящей плотью поэтического чувства... - вспоминает В. С. Чернявский, вскоре после Блока услышавший стихи Есенина. - И менее, и более впечатлительные чувствовали, что здесь - в этих чужих и близких, но подлинных и кровных песнях - радостная надежда, настоящий русский поэт".

Позднее, в 1916 году, один из рецензентов первой книги Есенина "Радуница" писал: "Усталый, пресыщенный горожанин, слушая их, приобщается к забытому аромату полей, бодрому запаху черной, разрыхленной земли, к неведомой ему трудовой крестьянской жизни, и чем-то радостно новым начинает биться умудренное всякими исканиями и искусами вялое сердце".

Все это будет сказано уже после Блока. Он первым открыл талант Есенина, первым услышал "песни души" рязанского поэта и "сразу признал" его. А главное - ввел в большую литературу.

Во время первой встречи Блок сам, лично, отобрал для печати шесть стихотворений Есенина! По существу, это был небольшой цикл, первый в жизни рязанского поэта. Важным был еще один шаг, который предпринимает Блок, озабоченный дальнейшей судьбой Есенина. Понимая, как трудно напечататься в столичных журналах начинающему поэту, зная, что у Есенина в Петрограде нет ни друзей, ни знакомых и ему, по существу, на первых порах негде даже остановиться, Блок с отобранными стихами и своим кратким рекомендательным письмом направляет Есенина к поэту С. М. Городецкому и литератору М. П. Мурашеву. И того и другого Блок знал хорошо и был уверен, что они внимательно отнесутся к Есенину. "Дорогой Михаил Павлович! - писал Блок Мурашеву. - Направляю к Вам талантливого крестьянского поэта-самородка. Вам, как крестьянскому писателю, он будет ближе, и Вы лучше, чем кто-либо, поймете его. Ваш А. Блок". Внизу была приписка: "Отобрал 6 стихотворений и направил с ними к С. М. (Городецкому. - Ю. П.). Посмотрите и сделайте все, что возможно. А. Б.".

Как видим, и в этом письме Блок прежде всего подчеркивает одаренность молодого рязанского поэта.

М. П. Мурашев постарался сделать для Есенина "все, что возможно". "...В первый раз пришел ко мне Сергей Александрович Есенин, в синей поддевке, в русских сапогах, и подал записку А. А. Блока, - рассказывает в своих воспоминаниях М. П. Мурашев. - Он казался таким юным, что я сразу стал к нему обращаться на "ты". Я спросил, обедал ли он и есть ли ему где ночевать? Он сказал, что еще не обедал... Сели за стол. Я расспрашивал про деревню, про учебу, а к концу обеда попросил его прочесть свои стихи.

Есенин вынул из сверточка в газетной бумаге небольшие листочки и стал читать. Вначале читал робко и сбивался, но потом разошелся.

Проговорили долго. Время близилось к полуночи. Есенин заторопился. Я его удержал и оставил ночевать. Наутро я ему дал несколько записок в разные редакции и, прощаясь, предложил временно пожить у меня, пока не подыщет комнату".

Первое время в Петрограде Есенину жилось нелегко. Не было денег, не было своего жилья. Приходилось ночевать где придется. Временами Есенин жил у Мурашева. Здесь ему всегда были рады. С Мурашевым он мог посоветоваться по своим литературным делам, зная, что получит искреннюю поддержку и помощь. Позднее Есенин всегда с добрым чувством вспоминал об этом. "Первому из первых друзей моих, города Питера, Мише Мурашеву. Любящий Сергей, 1920 г.", - такой автограф оставил Есенин на одном из сборников своих стихов, подаренном им М. П. Мурашеву в Москве в 1920 году. "Первому из первых друзей..." Не многим Есенин смог бы так написать.

Письмо Блока привело Есенина впервые и к поэту Городецкому. Они встретились 11 марта 1915 года. "Есенин, - вспоминает Городецкий, - пришел ко мне с запиской Блока. И я и Блок увлекались тогда деревней... Стихи он принес завязанными в деревенский платок. С первых же строк мне было ясно, какая радость пришла в русскую поэзию. Начался какой-то праздник песни..."

В тот же день Городецкий писал редактору "Ежемесячного журнала" В. С. Миролюбову: "Дорогой Виктор Сергеевич. Приласкайте молодой талант - Сергея Александровича Есенина. В кармане у него рубль, а в душе богатство". На сборнике своих стихов "Четырнадцатый год", который он подарил Есенину, Городецкий написал: "Весеннему братику Сергею Есенину с любовью и верой лютой".

Как видим, и Мурашев и Городецкий самым внимательным образом отнеслись к просьбе Блока. Каждый из них сделал много доброго для Есенина, особенно в первые месяцы его пребывания в Петрограде.

9 марта 1915 года - день первой встречи с Блоком - стал для Есенина едва ли не самым радостным и счастливым. Талант его признал первый поэт России. Прощаясь, Блок подарил поэту книгу своих стихов. На ее титульном листе он написал: "Сергею Александровичу Есенину на добрую память. Александр Блок. 9 марта 1915 г., Петроград".

Есенин навсегда сохранил добрую память и чувство огромной благодарности к Александру Блоку.

"Я очень люблю Блока", - не раз признавался Есенин друзьям. К нему "только сначала подойти трудно". Это не мешало ему позднее внутренне спорить с Блоком, временами отходить от него, чтобы затем вновь вернуться к его стихам. "Последние книги, которые читал Есенин в своей жизни, вспоминает С. А. Толстая-Есенина, - были два тома стихотворений Блока".

* * *

Через день после встречи с Городецким, 12 марта, поэт впервые побывал в редакции "Ежемесячного журнала". Он знакомится с редактором журнала Виктором Сергеевичем Миролюбовым, передает ему письмо Городецкого, читает свои стихи.

Характерно, что первой рукописью, которую Есенин оставляет для публикации в "Ежемесячном журнале", была рукопись его "небольшой поэмы" "Галки". Антивоенная направленность "Галок" помешала им в свое время появиться в "Друге народов". Не смог напечатать "Галки" и "Ежемесячный журнал". Между тем их публикация имела для Есенина принципиальное значение. Будучи в 1916 году в Вологде, он вновь пытается напечатать "Галки". И опять безрезультатно. Неопубликованная рукопись "Галок" в архиве поэта не сохранилась [*]. Тем не менее уже сам по себе факт, что такая поэма была написана Есениным, а также настойчивое стремление молодого поэта, несмотря на запрет московской цензуры, напечатать "Галки", говорят о многом. И прежде всего - об определенной гражданской позиции и очевидных антивоенных настроениях, с которыми молодой поэт появляется в столице.

[* Будем надеяться, что рукопись "Галок" со временем будет обнаружена в одном из московских или ленинградских архивов. И тогда об этой поэме Есенина станет известно не только из воспоминаний современников и книги регистрации рукописей "Ежемесячного журнала", - мы сможем прочитать эту поэму.]

Что же касается дальнейших отношений Есенина с "Ежемесячным журналом", то через некоторое время он вновь посетил его редакцию. 27 апреля 1915 года поэт передал в журнал рукопись стихотворения "Девичник". Уже в июльской книжке журнала за 1915 год оно было опубликовано вместе с двумя другими, ныне широко известными стихотворениями - "Сыплет черемуха снегом..." и "Троица" ("Троицыно утро, утренний канон..."). В августовской книжке журнала печатаются стихотворения "Выткался на озере алый свет зари..." и "Пастух" ("Я - пастух, мои палаты..."). Несколько ранее В. С. Миролюбов сообщил Есенину о публикации этих стихотворений и просил его прислать новые стихи. "Дорогой Сергей Александрович! Прислали бы Вы нам стихов. То, что можно было пустить, пустили... В августе идут "Выткался на озере..." и "Пастух".

Судя по этому письму, первые выступления молодого поэта на страницах "Ежемесячного журнала" вызвали положительный отклик. В ответ на просьбу Миролюбова Есенин посылает в редакцию рукопись стихотворений "Белая свитка и алый кушак..." и "Танюша" ("Хороша была Танюша, краше не было в селе..."). Вскоре он получает письмо из редакции "Ежемесячного журнала", отправленное ему в Константиново 16 сентября 1915 года: "Виктор Сергеевич извещает Вас, что стихотворения Ваши "Танюша" и "Белая свитка..." можно будет напечатать. Вашим сообщением о сказках и песнях старинных, говорилось в письме далее, - Виктор Сергеевич заинтересовался и просит прислать их ему". В ноябре 1915 года стихотворение "Танюша" было напечатано в "Ежемесячном журнале". Стихотворение "Белая свитка и алый кушак..." появилось в одном из номеров журнала за шестнадцатый год. Кроме него, в 1916 году в "Ежемесячном журнале" были напечатаны стихотворения: "В том краю, где желтая крапива...", "За горами, за желтыми долами...", "Запели тесаные дроги...", "Опять раскинулся узорно...", "День ушел, убавилась черта...", "Исус-младенец". Стихотворения "Нощь и поле, и крик петухов..." и "Не от холода рябинушка дрожит..." появляются в "Ежемесячном журнале" в 1917 году.

Почти все стихотворения, опубликованные в "Ежемесячном журнале", Есенин включает в свои первые книги: "Радуница" и "Голубень". Позднее он неоднократно перепечатывает их в других изданиях. Наконец, почти все они вошли в первый том его Собрания сочинений.

Вслед за "Ежемесячным журналом" к стихам Есенина проявляют интерес и другие столичные журналы. "Стихи у меня в Питере прошли успешно, - писал Есенин 24 апреля 1915 года. - Из 60 принято 51. Взяли "Северные записки", "Русская мысль", "Ежемесячный журнал" и другие".

Этому успеху способствовали и авторитетное напутствие Блока, и дружеская поддержка Городецкого и Мурашева. Однако главным "виновником" этого успеха был сам поэт, его могучий, народный талант. "Когда он пришел к Блоку, потом ко мне... - писал позднее Городецкий, - он и нас также ушиб, также огорошил своим талантом и своим необычайным богатством, которое он нес в своем голосе".

Среди "других" журналов, "взявших" стихи Есенина, был "Новый журнал для всех". Уже в апреле этот журнал печатает стихотворение Есенина "Кручина" ("Зашумели над затонами тростники...") с авторским посвящением поэту Сергею Городецкому [*]. В майской книжке этого же журнала был помещен отрывок из есенинской "Руси". Полностью "Русь" публикуют "Северные записки". Издатель этого журнала С. И. Чацкина писала 18 июля 1915 года Есенину: "Дорогой Сергей Александрович, очень мы обрадовались Вашему письму и тому, что Вы нам рассказ пишете. Ваша "Русь" печатается в июльской книжке и на днях появится. Тогда пришлем Вам и книжку, и денег... Надеюсь, что привезете нам песен и сказок. Я часто вспоминаю Ваши песни". "Русь" была встречена в литературных кругах с особым интересом. Очень скоро эта "маленькая поэма" Есенина стала широко известна. Газета "Биржевые ведомости" 21 октября 1915 года сообщила о программе "вечера народной поэзии", проводимого литературно-художественной группой "Краса" 25 октября в зале Тенишевского училища и указывала, что на этом вечере "впервые выступит молодой поэт, крестьянин Рязанской губернии Сергей Есенин, так удачно дебютировавший нынешней весной во многих журналах. С. Есенин прочтет известную поэму свою "Русь" (подчеркнуто мной. - Ю. П.) и цикл стихов "Маковые поблеки".

[* Несколько ранее Есенин напечатал это стихотворение в московском журнале "Млечный путь" N 2 за 1915 год. Включил он его в "Радуницу", а позднее - в другие издания, в Собрания сочинений.]

В "Северных записках" Есенин выступил впервые и как прозаик. Еще в сентябре 1915 года издатель журнала Чацкина, узнав, что Есенин работает над повестью, просит передать ему (поэт в это время находился в Константинове), чтобы он "прислал им в "Сев. зап." всю прозу, сколько... есть и поскорее". В феврале - мае 1916 года повесть Есенина "Яр" была уже напечатана в "Северных записках". В шестнадцатом году в этом журнале Есенин опубликовал стихотворения "Корова" ("Дряхлая, выпали зубы..."), "За темной прядью перелесец..." и "Устал я жить в родном краю...". В апреле 1915 года в журнале "Голос жизни" стихам Есенина была отведена целая полоса. На ней были помещены: "Темна ноченька, не спится...", "Под венком лесной ромашки...", "В хате" ("Пахнет рыхлыми драченами...") и "По дороге идут богомолки...".

Еще до публикации в "Голосе жизни", в конце марта, Есенин встречается с редактором журнала "Русская мысль" Струве, который, по словам поэта, "принял его стихи в свой толстый и важный журнал". Несколько позднее стихотворения "Инок" ("Пойду в скуфье смиренным иноком..."), "Калики", "Вечер" ("На лазоревые ткани...") появляются на страницах "Русской мысли". Одновременно в журнале "Огонек" Есенин печатает стихотворение "Рекруты" ("По селу тропинкой кривенькой..."). Вместе с "Каликами", "Иноком" и "Вечером" оно затем было включено поэтом в его первую книгу "Радуница". В начале мая пятнадцатого года появляется сообщение о подготовке ее к печати. 4 июля 1915 года Городецкий просит Есенина, находящегося в это время в Константинове: "Пришли мне книжку свою теперь же, хоть как она есть". В этом же письме к Есенину он рассказывает: "Был здесь Бальмонт. Показывал ему твои портреты и стихи, где нищий дает богу хлеб, понравились чрезвычайно..." Вскоре, в другом письме, он вновь с радостью сообщает молодому поэту: "Был я в Москве. Молва о тебе идет всюду, все тебе рады..."

Не позднее сентября 1915 года владелец книгоиздательства "Прометей" Н. Н. Михайлов направляет Есенину письмо-предложение: "Не будете ли Вы любезны дать нам оттиски Ваших произведений или в крайнем случае указать, где они печатались. Хотелось бы для дальнейших сборников иметь Ваши вещи, а может быть, нужно было бы издать отдельной (целой) книгой".

Как все изменилось в судьбе Есенина за поразительно короткий отрезок времени! Давно ли Блоку читал стихи деревенский паренек, которого никто не знал в столице. Теперь, через несколько месяцев, известный издатель предлагает ему свои услуги, в печати объявлено о выходе его первой книги, редакторы столичных журналов охотно печатают его новые стихи.

В канун нового, 1916 года газета "Биржевые ведомости" назвала читателям имена литераторов, чьи выступления предполагались на ее страницах в будущем году. Рядом с Александром Блоком, среди известных писательских имен, стояло имя Сергея Есенина. В самом начале 1916 года вышла первая книга Есенина - "Радуница". Надо ли говорить, сколь счастлив был в те дни двадцатилетний поэт. "Получив авторский экземпляр, - рассказывает один из современников Есенина, - Сергей прибежал ко мне радостный, уселся в кресло и принялся перелистывать, точно пестуя свое первое детище. Потом, как бы разглядев недостатки своего первенца, проговорил: "Некоторые стихотворения не следовало бы помещать". В дальнейшем, подготавливая к печати второе издание "Радуницы", поэт исключает из состава сборника почти половину стихотворений (шестнадцать!!), которые были в свое время помещены и опубликованы им в первом издании. Это очень характерно для Есенина. При этом заметим, что предельно взыскательное отношение к публикации своих произведений Есенин сохранил на всю жизнь. Когда в двадцать пятом году поэт готовит к изданию Собрание сочинений, то из пятнадцати тысяч строк, написанных им, отбирает "самое лучшее" - десять тысяч строк и лишь их включает в Собрание.

Но вернемся к первой книге поэта. Внешне она выглядит подчеркнуто скромно и просто. Переплет из обыкновенного серого картона. Типографским шрифтом тиснуто довольно крупно красной краской - РАДУНИЦА. Это название сборника. В художественном оформлении обложки, титульного листа - ничего поэтического. Лишь необычное звонкое название задерживает внимание: Радуница... Радуга... Радужный... Радость. Без нажима слово "Радуница" навсегда западет в память. Есенин каждому новому сборнику стихов, каждой вновь задуманной книге находил броские, эмоционально выразительные, точные по мысли названия: "Голубень", "Заренка", "Преображенье", "Руссеянь", "Трерядница", "Ржаные кони", "Страна советская", "Березовый ситец", "Персидские мотивы".

Что же касается "Радуницы", то ее истинная красота и художественность были заключены в самих стихах - "свежих, чистых, голосистых".

Перелистаем ее пожелтевшие от времени страницы. Знакомые звонкие стихи: "Край любимый! Сердцу снятся...", "Матушка в Купальницу по лесу ходила...", "Выткался на озере алый свет зари...", "Заиграй, сыграй, тальяночка, малиновы меха...", "Гой ты, Русь, моя родная...", "Дымом половодье...", "В хате", "Дед", "Сыплет черемуха снегом...".

"Поэзия разлита всюду. Умей только ощущать ее. А сколько поэзии в самом крестьянском труде! Можно залюбоваться на старого деда, когда он чистит вытоптанный ток; и - "как в жамковой слюде, и играет зайчик солнца в рыжеватой бороде". Можно позавидовать пастуху, чьи хоромы - "в мягкой зелени поля...".

Когда нам говорили о поэзии крестьянского труда писатели-народники, например Н. Н. Златовратский, и даже когда сам Кольцов воспевал урожай или покос, мы не могли не подозревать идеализации. Но в Есенине говорит непосредственное чувство крестьянина, природа и деревня обогатили его язык дивными красками... Для Есенина нет ничего дороже родины" - так высоко и проницательно отозвался в те дни о "Радунице" тонкий ценитель и знаток русской поэзии профессор Сакулин.

"Радуница" переиздавалась в восемнадцатом и двадцать первом годах. Три издания первого сборника стихов!..

* * *

В жизни истинного поэта рано или поздно наступают дни, когда талант его щедро открывается людям, а сам он для всех неожиданно радостно, порой вызывающе дерзко входит в литературу. Проходит время, и творчество его становится неотъемлемой, драгоценной частью национальной культуры. Так было когда-то с Пушкиным, талант которого открыл Державин; с Пушкиным, чей мужественный, вольнолюбивый голос услышали декабристы, а затем - вся Россия. Так было позднее с Лермонтовым. Стихотворение "На смерть Поэта" сделало имя его известным всей России. Затем Некрасов своим взволнованно-гневным "Разговором у парадного подъезда" заставил содрогнуться от стыда всю честную, думающую Россию. Так было с Блоком, когда вслед за "Стихами о Прекрасной Даме" зазвучали его "Вольные мысли", а затем трагические строки "Возмездия". Так было с Маяковским, поэтом эпохи Октября, призванным и мобилизованным революцией. Так было с Есениным... С годами его стихи, проникнутые великой любовью к Земле и Человеку, все больше и больше волнуют людские сердца. Растет и ширится слава поэта и все зримее встает перед каждым новым поколением его прекрасный образ...