Пролог

Он появляется на стройке регулярно, раз в неделю, обычно во второй половине дня. Совсем седой, с глубокой сеткой морщин на лице, но еще статный, прямой, высокий. Он шагает по площадке, ко всему внимательно приглядываясь, словно проверяя, что сделано за то время, пока он отсутствовал, как продвинулись дела на объектах. Спускается в котлованы, вслушивается в трескотню компрессоров, гул бульдозеров, экскаваторов, многоголосый говор строителей… Подолгу вчитывается в надписи на монтируемом оборудовании всевозможных фирм, покачивает головой, удивленный сложностью машин и механизмов, их размерами. А когда устанет, идет к вагончику, в котором размещаются работающие на стройке французские специалисты, или, как их зовут здесь, — шеф-пурьены, садится на скамейку, умиротворенный, вслушиваясь в доносившуюся до него через открытую дверь французскую речь, чему-то улыбается…

В Оренбурге много других строек. Почему же он выбрал именно эту, возводимую в сорока километрах от города в степи, недалеко от границы Европы и Азии, куда и добираться приходится долго, попутным транспортом? И чему улыбается, слушая непривычную для здешних мест французскую речь?

На стройке его знают. И когда я заговорил о нем с прорабом, тот задумчиво сказал:

— Этот человек частый гость у нас. Хотите знать, кто он? О, это целая история… Познакомить с ним? — И, не дожидаясь ответа, подвел меня к все еще сидящему у вагончика седому мужчине, представил: — Иван Васильевич Рябов…

Стоило только нам начать разговор, как я сразу понял, почему прораб считает, что эта строительная площадка для Ивана Васильевича не рядовой объект — в годы второй мировой войны Рябов сражался во Франции, командовал русскими партизанскими отрядами, узнал и полюбил простой народ этой страны, и мирный объект, возводящийся под Оренбургом с помощью французских специалистов, предстал как символ продолжающейся дружбы двух народов…

В первый вечер мы проговорили допоздна… И если бы не документы, письма товарищей по Сопротивлению, боевые награды Франции и СССР, в то, о чем рассказывал мне Рябов, трудно было поверить. Не единожды говорили мы и потом. Я написал и опубликовал об Иване Васильевиче очерк. Однако оставалось ощущение, что чего-то не доделал, не довел до конца. И я продолжал сбор материалов, еще что-то уточнял, до чего-то старался докопаться. Однажды смущенно и чуточку краснея, словно сообщая о себе нечто предосудительное, Рябов признался:

— Вообще-то во Франции я вел дневник. Может быть, он поможет вам? — И тут же забеспокоился: только вот разберетесь ли, в записях? Ведь им тоже досталось немало!

С этими словами он вынул из шкафа сверток, развязал крест-накрест перевязанную бечевкой серую оберточную бумагу и подал мне несколько пухлых тетрадей в коричневых клеенчатых корках. Страницы их были испещрены убористым почерком, от времени пожелтели, пожухли, скрючились, как кожура бобовых стручков. Кое-где бумага оказалась подмоченной, местами склеилась. Читать их было трудно и потому, что то и дело встречались сокращения, вместо имен стояли лишь инициалы, а то и отдельные, на первый взгляд произвольно взятые буквы. Расшифровка всех этих загадок потребовала немало времени… Но в конце концов оказалось, что записи стоили этих больших затрат.

Кроме дневников, в архиве Рябова отыскалось несколько его личных заметок, связанных с пребыванием во Франции, которые Иван Васильевич подготовил по памяти после войны. Много для восстановления давних событий дали мне его нынешние воспоминания, а также работа в архивных учреждениях страны, переписка и встречи с его товарищами по борьбе в рядах французского Сопротивления.

Повесть «Французские тетради лейтенанта Рябова» документальна. И если ныне действующие лица выступают не всегда под своими, а под вымышленными именами (этого требовали в те времена строжайшие условия конспирации), то, по возможности, в большинстве случаев псевдонимы расшифровываются. Так, сам Иван Васильевич в подполье и в партизанском отряде носил имя Александра Колесника…

 

Тетрадь первая

«3 января 1944 года.

Наконец-то мы вырвались на свободу. Идем на запад, к Атлантическому побережью в район города Дулана. Там намечено создать базу для будущего партизанского отряда. Там собираются русские парни, бежавшие из разных лагерей военнопленных и так называемых «перемещенных» лиц, то есть из лагерей, где размещаются угнанные фашистами из родных мест молодые люди для работы на шахтах, военных предприятиях, строительстве военных сооружений. Нас ведет француженка — Андреа, связная, проводница местного подполья.

Идем медленно, обычно по утрам и вечерам. Мои спутники Николай и Геращенко ворчат: «Плетемся как черепахи». Однако, я думаю, что время для нашего передвижения Андреа выбирает не случайно, именно в эти часы на дорогах особенно многолюдно и мы меньше привлекаем внимания».

(Из дневника Александра Колесникова — Ивана Рябова)

* * *

В конце недели Андреа вдруг изменила своему правилу. Утром едва группа Александра Колесника вышла из села, как повалил мокрый снег, по земле поплыла белесая мгла. В такую погоду порядочный хозяин собаку из дома не выгонит, а они шли и шли… Шли весь день. Под вечер впереди в полумраке стали проступать какие-то пятна. «Боваль!» — почему-то шепотом объявила Андреа. И они затоптались на месте, словно перед препятствием.

Об этом селе они уже кое-что слышали. Андреа рассказывала, что рядом с селом ведется секретное строительство, в Бовали полно немцев. А дальше мост. Ночью через него не пройти. Поэтому ночевать им придется в селе. И хотя в темноте на улицах Бовали они не встретили ни одного немца, но, несомненно, ощущали их присутствие… Тревожную ночь провели у фермера, знакомого Андреа. Рано утром, когда они подошли к берегу реки, то от моста уже тянулся длинный шлейф из автомашин и телег. Все ждали, когда наступит час переправы…

Но вот из будки вышел мордастый фельдфебель, зевнул, лениво махнул рукой солдату. Тут же поднялся шлагбаум, и с обоих берегов реки навстречу друг другу одновременно ринулись машины, повозки и люди. Документы проверяли наспех, и им удалось проскочить мост без помех. Настроение у Андреа сразу поднялось, напряжение с лица спало. «Теперь все, — сказала она весело, — теперь мы у цели». И впервые за всю дорогу улыбнулась.

На хутор Левиконь беглецы пришли в полдень. Но по земле все еще плыл белый, словно молоко, туман. Наверное, они и так бы проскочили хутор незамеченными, однако Андреа повела их задами, через сады, огороды. На ферму господина Булена они проникли с тыла. Миновав какие-то постройки, подошли к длинному помещению, напоминающему склад. Как потом выяснилось, это был коровник. По узкой лестнице поднялись наверх, попали в мансардную комнату, словно ласточкино гнездо прилепившуюся к крыше хлева. Первым, кого они увидели здесь, был Петриченко. Он что-то разыскивал в ворохе сваленной в углу сбруи. На скрип двери круто повернулся, увидев гостей, в первую минуту оторопел, заморгал глазами, видимо, еще не веря в реальность происходящего. Но тут же его лицо расплылось в улыбке. Со словами: «Кого я вижу! Наконец-то! А то мы уже все жданки поели, елки-моталки», — кинулся к гостям, принялся их обнимать.

Когда очередь дошла до их спутницы, Петриченко развел руками:

— Ну а вас, дорогая Андреа, не только обнять, расцеловать мало!

— Учтите, что на это рассчитывают и другие, — подал голос Николай. Петриченко круто повернулся в его сторону, весело мотнул головой.

— Ты смотри, едва выбрался из клетки, а уже облюбовал девушку, и какую! Ну, орел…

Все заулыбались, у Андреа во все щеки вспыхнул румянец. Петриченко бережно пожал ей руку, помог снять пальто, усадил поближе к голландке, ласково сказал: «Отогревайтесь» — и, бросив на товарищей удивленный взгляд, ворчливо обронил:

— А вы чего дожидаетесь? Раздевайтесь, и к столу!

И тут же засуетился: куда-то убегал, возвращался назад, что-то приносил, ставил на стол, между делом окидывал гостей изучающим взглядом, недовольно крутил головой, видимо, что-то в них ему не нравилось.

В этот момент ему очень хотелось угостить их, угостить, что называется, на славу, но где и что возьмешь в такое голодное время? Впрочем, на столе появился сыр домашнего приготовления, крохотный кусочек ветчины, вино, без которого не обходятся французы. Это уже немало! Петриченко поднял рюмку, снова окинул товарищей радостно-возбужденным взглядом и с волнением сказал:

— За встречу, друзья, за свободу!

Они выпили. Вероятно, от непривычки, от слабости у Александра закружилась голова.

Андреа только чуть-чуть смочила губы и, смешно сморщив нос, тут же поставила рюмку на стол, поднялась со своего места, несмело объявила:

— Ну, мне пора возвращаться, а то дома уже заждались… Сегодня бы до Бовали добраться, а там будет легче…

Они мысленно представили только что пройденный путь и согласились: да, это действительно, пожалуй, самый опасный участок дороги… Петриченко незаметно сунул в карман пальто Андреа какой-то сверток, а Николай неуверенно предложил:

— Может быть, я вас провожу?

Девушка минуту колебалась, но затем решительно отказалась.

— Нет, одна я лучше проскочу хутор незамеченной.

Они распрощались с ней, пожелали ей всяческих благ. Вместе с Андреа выскользнул из комнаты и Николай, но тут же, смущенный, вернулся назад. Петриченко внимательно посмотрел на него, задумчиво обронил:

— Многим я обязан этой девушке. Если бы не Андреа, еще неизвестно, был бы я здесь…

— Разве и тебя она тоже вела сюда? — спросил Геращенко.

— Она!

Что-то вспомнив, Петриченко улыбнулся, добавил:

— Если рассказать, как я добирался до хутора без документов — не поверите. Целая одиссея!

В эту минуту внизу что-то скрипнуло, кажется, ворота ограды, послышалась французская речь. Петриченко выглянул в окно, нахмурился:

— Хозяин прикатил! Вот тебе и поговорили. Ну да ничего, это даже к лучшему: скоро ребята вернутся, тогда разом и потолкуем. Ночь в нашем распоряжении… Вы отдыхайте, а я пойду, у меня еще дела.

— А если хозяин к нам заглянет да поинтересуется, кто мы такие? — спросил Геращенко.

— По документам вы кто? — в свою очередь, спросил Петриченко.

— Поляки-эмигранты!

— Поздравляю, — улыбнулся он, — мы тоже выдаем себя за них. Господин Булей, правда, догадывается, что мы за поляки, но я думаю, что все будет в порядке. Он человек хороший. Так что отдыхайте спокойно!

* * *

Немного повозившись, Николай и Геращенко вскоре утихли, а глаза Александра продолжали изучать мансарду… Вид ее был довольно убогим: наклонный потолок с закопченными балками, из которых торчали какие-то крюки, давно не беленные стены; посреди комнаты — колченогий стол, несколько грубо сколоченных табуреток. Вправо от двери сиротливо прижалась к стене обшарпанная, отслужившая век и потому выброшенная из хозяйской квартиры кушетка. Когда открывалась дверь, было слышно, как внизу вздыхали, жуя жвачку, коровы, где-то кудахтали куры, хрюкали свиньи. В мансарду врывался запах навоза, сена и парного молока. Стояла та удивительная тишина и тот давно забытый сельский покой, которые всегда несли с собой какую-то блаженную расслабленность и умиротворение. В памяти Колесника тотчас всплыло Оренбуржье, родное Сакмарское, далекое, невозвратное детство. И в нем самом начали происходить какие-то странные, необъяснимые перемены. Вначале он даже не понял, что это за перемены, но ему стало как-то непривычно легко, уютно, радостно. «Так это же свобода! Сво-бо-да!» — повторил он вслух.

Это было как открытие. Только сейчас, спустя неделю после побега из неволи, он ощутил ее — свободу — по-настоящему, с него словно бы свалилась какая-то тяжесть, которая давила давно, долго и мучительно. Он думал, что вслед за этим тут же начнет отодвигаться в прошлое, как бы размываться в зыбком тумане то, что было вчера, позавчера, и в его жизни начнется новая полоса. Но пережитое отступать не спешило, наоборот, оно бесцеремонно и даже нагло тут же начало напоминать о себе. Картины былого четко, в назойливой последовательности — день за днем — начали вырисовываться в голове.

Чтобы отделаться от тягостных дум, Колесник пытался уснуть. Но долго это ему не удавалось. А когда наконец забылся, сразу же увидел до мелочей знакомый сон… Вновь они кидались на врага, но натыкались на сплошной заградительный огонь, в ярости откатывались, залегали, чтобы тут же подняться и снова идти в атаку… Из окружения их полк тогда так и не вырвался…

Сколько времени уже прошло с тех пор, а ярость все еще кипит в нем, преследует и поныне. Лишь только он забывается — все повторяется сначала. Он кричит: «Ура!», бежит, падает, вновь поднимается и бежит, бежит…

Проснулся он весь в холодном поту, пришел в себя не сразу. «Кошмарные сны, наверное, еще долго не оставят нас в покое», — подумал он. Геращенко похрапывал, Николай во сне что-то бормотал. Но вот он перевернулся на другой бок, сладко причмокнул губами и утих… А мысли Колесника вновь вернулись к пережитому…

…Это был его третий побег из неволи. Первый он совершил в начале сорок второго.

В начале сорок третьего он совершил второй побег. Вместе с ним ушли Геращенко и Попов. Цель их была одна — отыскать французских подпольщиков и партизан, чтобы взяться за оружие.

Когда они еще находились за колючей проволокой и жадно ловили слухи о диверсиях, проводимых франтирерами, то все представлялось проще простого: стоит только вырваться им из лап врага, а отыскать партизан — дело немудреное. Но как только они очутились на долгожданной воле, то оказалось все это гораздо сложнее, чем они думали.

Им, плохо знавшим французский язык, местные жители, видимо, не доверяли, а может быть, и не понимали, что они хотят…

Как-то им повстречался поляк — Антек. Он работал батраком на ферме у бельгийца, неплохо знал русский язык. Когда они попросили его связать их с партизанами, просьбе нисколько не удивился. Однако внимательно выслушав, сказал:

— В буа франтиреров и партизан вы не найдете. Разве вы не видите, какой здесь лес? В нем не скроешься. Поэтому французские партизаны обычно живут на квартирах, порой числятся на работе, а по ночам выходят на операции. Чтобы отыскать их, нужна связь с подпольем, а у меня ее, к сожалению, нет!

Они удивленно переглянулись — так вот в чем причина их неудач. Настроение сразу упало.

— Все, что я смогу сделать, — продолжал Антек, — это устроить вас батраками на фермы. Может быть, даже без документов, но не всех сразу…

Однако в них еще жила надежда на удачу, на неожиданную, что ли, встречу с партизанами, и беглецы вновь зашагали на восток. А через день — уже на бельгийской границе — их схватили жандармы.

В иное время в другом месте их, возможно, и расстреляли бы, но «блицкриг» дал осечку и на деле оказался утомительной войной, требующей не только новых солдат, но и множества рабочих рук, а их уже не хватало. Вот гитлеровцы и сохранили беглецам жизнь. Их жестоко избили и вновь водворили в лагерь для восточных рабочих.

Тяжело переживали они свою неудачу. Но как только им удалось остаться втроем, Попов, тяжело вздохнув, упрямо сказал:

— А я все равно сбегу. Вот только немного отдышусь и сразу — под колючую проволоку. — И повернулся в сторону Колесника: ему важно было услышать его мнение. Колесник усмехнулся.

— И опять застрянешь! Нет, брат, теперь уже ясно — лбом стены здесь не прошибешь. И потом, побег для нас может быть и не самое главное…

— А что же тогда самое главное? — встрепенулся Попов.

На этот раз Колесник заговорил не сразу.

— Думаю, что нам важно сейчас найти свое место в общей борьбе, определить, где мы всего нужнее. Ты помнишь, что сказал Антек? «Без подполья контакта с франтирерами не установишь!» А почему? Да потому, что в одиночку, как говорят, не сдвинешь и кочку…

— А если в лагере нет подполья? Тогда как? — озадаченно спросил Попов.

— Нет? Значит, его надо создать! — твердо сказал Колесник. — На первых порах хотя бы группу.

— Ну, это не так просто, — недоверчиво покачал головой Попов.

— Разумеется, — согласился Колесник. И тут же спросил: — Ты в армии кем был?

— Командиром взвода!

— Вот-вот… А ты обратил внимание на то, что у нас в лагере в основном молодежь, угнанная из Польши, Белоруссии, Украины, которая и в армии-то никогда не служила. И если не мы, то кто же еще организует ребят и поведет их за собой?.. А создав группу, мы сможем хоть как-то и здесь, за колючей проволокой, помогать Родине, — продолжал Колесник. — Только с помощью крепкого подполья можно по-настоящему развернуть диверсионную работу в шахтах. Через него у нас будет ближе путь и к франтирерам, потому что тогда легче будет установить нам контакт с французским Сопротивлением.

На первых порах их было трое. Потом стало пятеро. А там каждый из них, в свою очередь, создал свою пятерку. Группа начала расти…

Первая задача, которую они поставили перед собой, была поднять настроение у молодых ребят, угнанных из родных мест, убедить их в том, что поражение фашистской Германии неизбежно, а следовательно, и неизбежно их возвращение на Родину. Однако они не должны, не имеют права быть здесь пассивными рабами гитлеровцев. И здесь, в лагерях, работая на шахтах, они могут внести свой посильный вклад в общее дело борьбы с врагом, ускорить его гибель. И потому возникала вторая задача — вовлечь молодежь в активную борьбу, чтобы организовать диверсии на шахтах, выводить из строя оборудование, заваливать породой инструменты, резиновые шланги, по которым подается сжатый воздух к пневматическим отбойным молоткам, портить транспортные средства… Короче, делать все, чтобы сократить добычу угля на шахтах… Каждая тонна недоданного угля — это их удар по врагу!

Конечно, все это было делом непростым. Надсмотрщиков в шахтах и лагерях было хоть отбавляй. Но скоро ребята научились «работать» так, что и комар носа не подточит…

Борьба с общим врагом постепенно сблизила их с французами, которые тоже работали в этих же шахтах, была налажена связь с их подпольем. Оно ввело русских в курс политической жизни страны. Через французское подполье стало известно, что центр антигитлеровского движения Сопротивления, возглавляемого генералом де Голлём, находится в Лондоне — руководимый им нелегальный комитет «Сражающаяся Франция» признан Советским правительством. На Восточном фронте плечом к плечу с русскими сражается не один десяток французских летчиков. А здесь, во Франции, еще в сорок втором году с де Голлём французские коммунисты установили соглашение о совместных действиях.

Снабжало подполье русских и нелегальными газетами «Юманите» , «Франс де'Абор» . Поэтому они неплохо теперь знали не только о событиях в стране, но и о положении дел на советско-германском фронте.

Как-то при очередной встрече секретарь коммунистической ячейки шахты Антуан сказал Колеснику:

— Последнее время ваши парни здорово активизировались. То, что, например, за минувший месяц угольная компания «Карвен» недополучила почти пять тысяч тонн угля, вы вправе отнести на свой счет. Но ныне одних диверсионных акций уже недостаточно. Наша партия взяла курс на объединение всех антигитлеровских сил, начала подготовку к Национальному вооруженному восстанию. И теперь очень важно иметь как больше… как это по-русски?.. Комбатант… Одним словом, меня попросили узнать, не найдутся ли среди русских парней желающие пойти во франтиреры — в партизаны? Мы поможем им при побеге…

Добровольцы, разумеется, нашлись, и немало. В числе первых по решению подпольного центра бежал Попов. За ним — группа молодых парней… А спустя некоторое время от тех, кто ушел в партизаны, до подполья дошли радостные вести: воюют, и отлично воюют. И это было неудивительно. Ведь среди тех, кто бежал, были и такие, кто прошел суровую школу войны, приобрел богатый опыт на полях сражений.

День, когда удавалось организовать побег очередной партии людей в партизаны, был для подполья праздником. Но это случалось нечасто. Попасть в ряды франтиреров было нелегко. Эти отряды были немногочисленны и действовали небольшими группами. В конце сорок третьего, несмотря на репрессии немцев, ряды Сопротивления начали быстро расти. Создавались новые отряды и партизанские группы. Но все равно принять всех русских, пожелавших участвовать в их борьбе, французы не могли. Вот почему у Колесника и его товарищей по подполью родилась идея создать свой, русский, партизанский отряд.

В те дни, когда их только что привезли во Францию и у них не было ни контактов, ни связей с французским подпольем, а главное, они не знали языка, об этом не могло быть и речи. Однако за полтора года пребывания русских в лагерях Франции в их жизни многое изменилось. И это был прежде всего результат тех перемен, которые произошли на Восточном фронте.

К концу сорок третьего года Красная Армия одержала ряд крупных побед на фронтах, разгромила фашистские полчища под Сталинградом и на Курской дуге, вышла на Днепр, освободила большую часть советской земли. Предприниматели, наживающие капитал на даровых рабочих руках, уже не могли, как прежде, получать военнопленных, когда и сколько хотели. И они принялись лавировать — наряду «с кнутом» стали использовать «пряник». Восточных рабочих по-прежнему кормили плохо, но уже дифференцированно. Те, что выполняли норму, — «честные рабочие» (терминология шахтовладельцев), могли рассчитывать и на дополнительный паек, а некоторые даже получали право выхода в город.

Еще в те дни, когда русские работали вместе с французами (француз-забойщик, два-три русских помощника), между ними начали устанавливаться контакты. Правда, потом немцы спохватились, отделили «остовцев», заставили их трудиться самостоятельно. Это несколько сократило возможность общения русских и французов. Зато теперь, когда кое-кого из восточных рабочих стали выпускать за колючую проволоку, контакты эти возобновились, начали быстро крепнуть.

К этому времени легче стало совершить и сам побег из неволи. Английская и американская авиация все чаще проводила налеты на Германию, бомбила и французские города. Обычно при налете в лагере объявлялась воздушная тревога. Восточных рабочих выгоняли из бараков, заставляли прятаться в отрытых щелях, укрытиях. Однажды во время такой суматохи несколько смельчаков ушли не в укрытие, а подползли под колючую проволоку, принесли с соседнего поля картофель. У них нашлись последователи.

«Добытчиков» нередко ловили, жестоко избивали. Но опять-таки из-за нехватки рабочих рук им сохранялась жизнь. И вылазки под колючую проволоку продолжались… Вот почему мысль о создании русского партизанского отряда уже не казалась неосуществимой.

Идея эта получила одобрение и у французского подполья, которое подсказало место дислокации будущего отряда — район города Дуллана. Вскоре в его окрестностях начали собираться русские, бежавшие из лагеря. Те из них, кому французское подполье успело изготовить документы, устраивались батраками на фермы. Однако большинство прятались где придется. Этих людей нужно было объединить в отряд, позвать на активную борьбу с фашизмом. Еще осенью с этой целью бежал из лагеря Петриченко. Однако он ушел в спешке, без документов. Уверенности в том, что он добрался до базы, не было. И вот тогда Колесник решил, что надо ему самому уходить из лагеря.

* * *

Неожиданно его размышления были прерваны: скрипнула дверь — это вернулся Петриченко. Некоторое время он что-то разыскивал в темноте, то и дело натыкаясь на какие-то предметы, что-то ронял, чем-то гремел и чертыхался при этом. Наконец ему удалось зажечь керосиновую лампу, которая осветила крохотный уголок мансарды. Заметив, что Колесник лежит с открытыми глазами, спросил:

— Как отдыхалось?

— Спасибо, хорошо!

— Скоро придут ребята, — объявил Петриченко. — Правда, не все. Все соберемся потом, особо. Жаль, конечно, что вы и отдохнуть-то как следует не успели, но очень уж хочется скорее поговорить… Заждались мы вас… С осени ждем. А тут и зима наступила, а вас все нет и нет. Думали, не случилось ли что?

В прошлом Петриченко кадровый командир. Во время военных маневров повредил себе позвоночник и по состоянию здоровья был уволен из армии, работал председателем колхоза на Киевщине, показал себя способным организатором. Перед приходом немцев в его родное село успел сделать все: и скот эвакуировать, и мастерские демонтировать, вот только сам уйти не успел. Он попал в лагерь военнопленных. Однако неволя не сломила этого человека. В подполье Петриченко умело направлял диверсионную работу в шахтах, а когда задумали организовать партизанский отряд, одним из первых добровольцев ушел под колючую проволоку…

— Мы тоже за тебя переживали, — после некоторого молчания заговорил Колесник. — Все беспокоились, добрался ли ты до места или нет? На что Никифоров — человек на редкость уравновешенный, и то последнее время начал проявлять беспокойство.

— Без документов первое время было нелегко, — признался Петриченко. — Но потом я все же приобрел их. Правда, не очень надежные, но достал. Очень уж беспокоила меня партизанская база. Как, думаю, там дела у земляка? Это, видимо, и помогло мне пробраться через все кордоны. А Загороднев оказался молодцом: сам обосновался прочно и многих парней пристроил…

— Где он сейчас?

— На соседнем хуторе, скоро придет.

— Насчет задержки ты прав, — сказал Колесник. — Бежать я должен был еще в октябре. И французы пообещали мне помочь с документами… Но именно в этом месяце началась забастовка шахтеров Острикура. Вскоре ее поддержали углекопы всего севера Франции. Начались аресты. В числе арестованных оказались и те, кто изготовлял документы. Французы, правда, предупредили нас, что подбираются новые специалисты, просили подождать. Но сколько ждать — никто не знал. И это нас угнетало…

Внизу послышался какой-то шум. Петриченко быстро спустился с чердака посмотреть, что там произошло. А Александр продолжал вспоминать…

В один из вечеров Никифоров шепнул ему: «Завтра иду в город. Возможно, удастся выяснить что-нибудь насчет документов…»

Никифоров работал в ревире санитаром. Врач-француз О'Пети выхлопотал ему пропуск за колючую проволоку. Утром у Никифорова нашелся предлог пойти в город по делам ревира. А это значило, что, возможно, ему удастся побывать на конспиративной квартире, выяснить насчет документов…

Весь день Колесник думал о том, что к их приходу из шахты Никифоров, вероятно, уже вернется из города, принесет свежие новости, скажет: «Все в порядке. Можете уходить», или еще проще: «Вам повезло, документы готовы». Но смена тянулась и тянулась, казалось, ей не будет конца, а встреча все откладывалась и откладывалась. А когда рабочий день уже был на исходе и они собрались уходить, в лаве вдруг появился штайгер Мюллер, позыркал вокруг злыми глазами, поводил носом, словно принюхиваясь к чему-то подозрительному, лицо его налилось кровью, он стал кричать, что они плохо работали, обозвал их «русскими свиньями», объявил, что из шахты они не выйдут до тех пор, пока не выполнят норму, и их вновь задержали в подземелье еще на несколько часов.

В лагерь их пригнали, уже когда начали спускаться сумерки. По плацу прогуливалось несколько «остовцев». Среди них Колесник увидел и Никифорова. Однако сразу к нему не подошел. Заглянул в барак, потолкался некоторое время здесь, только тогда незаметно нырнул в дверь, вроде бы случайно оказался рядом с Никифоровым.

Как ни умело маскирует этот человек свои чувства, на этот раз выражение лица и глаз, излучающих свет радости, выдавали его с головой. Колесник сразу подумал о том, что, вероятно, готовы документы, и тоже заволновался. Однако, пройдясь вокруг настороженным взглядом, Никифоров заговорил совсем о другом:

— Для руководства боевыми делами советских людей, оказавшимися вдали от Родины, Компартия Франции создала Центральный Комитет советских военнопленных…

Сказав это, он сделал паузу, вновь бросил настороженный взгляд вокруг. В первую минуту Колесник оторопел, не поверил и охрипшим от волнения голосом переспросил:

— Комитет, говоришь?

— Да, — подтвердил санитар. — Из Парижа приехал один из его членов, чтобы провести совещание представителей подпольных групп лагерей, расположенных в окрестностях Острикура. На совещании должен быть и ты…

— Вот как, — усмехнулся Колесник, — даже должен! Возможно, ты и пригласительный билет мне принес?

— Пока нет, не принес, — ответил Никифоров серьезно, — но что-нибудь придумаем…

Новость Колесника ошеломила. Он знал, что таких лагерей, как их, в которых содержатся «остовцы», на севере Франции десятки. За последние полтора года немцы нагнали в них немало русских людей для работы в шахтах и на военных предприятиях. Но трудиться на врага они не хотят, при первой возможности бегут из лагерей, многие вливаются в ряды Сопротивления. Для руководства ими и создан специальный Комитет. А это значит, что их участию в антифашистской борьбе Компартия Франции придает большое значение. «Следовательно, — размышлял Колесник, — надо как можно скорее выбираться из-за колючей проволоки и браться за оружие». Однако, когда он сказал Никифорову, что хочет, как и Петриченко, уйти без документов, тот нахмурился, недовольно посмотрев на него, буркнул:

— Ты руководитель, ты и решай! Но если хочешь знать мое мнение, то делать это я тебе не советую. Да и подполье, ты знаешь, будет против! Ты здесь больше нужен.

Некоторое время Никифоров о чем-то сосредоточенно думал.

— А не советую тебе потому, — помолчав, заговорил он, — что нами здесь уже сделано немало по организации будущего партизанского отряда. Сейчас на базе собралось порядочно парней. Но ты сам прекрасно понимаешь: без документов они долго не протянут. И если Петриченко не дошел до места, его схватили, что вполне возможно, то организация отряда, судьба этих парней всецело зависит от тебя и только от тебя… Так что рисковать ты просто не имеешь права… — Сказав это, он вдруг забеспокоился: — Ну, мне пора, а то я торчу здесь порядочно и в ревире меня, наверное, уже хватились.

И тут же исчез.

«А он, конечно, прав», — подумал Колесник. Но едва он вернулся в барак, как в дверях показался встревоженный Голованюк. Озабоченно прошелся мимо, словно бы разыскивая кого-то, повернулся назад, незаметно сделал знак Колеснику и зашагал к двери…

Вообще-то Голованюк не должен был делать этого. С тех пор, как он стал работать в канцелярии, ему категорически запрещалось вот так, почти открыто, встречаться с кем-нибудь из членов подполья. Но, видимо, на этот раз было что-то очень срочное…

В уборной он торопливо зашептал:

— «Фон» что-то уж очень интересуется тобой… Сегодня несколько раз упоминал твою фамилию. Дело, по-моему, очень серьезное, и арест может произойти в любую минуту…

«Фон» — это заместитель коменданта лагеря, полковник царской армии Косарев. Свое прозвище он получил за то, что перед своей фамилией требовал непременно произносить приставку «фон», означающую, что он немецкий дворянин. Подполье знало: кроме своей основной работы, Косарев выполнял еще и обязанности осведомителя гестапо. Не случайно его побаивался даже сам комендант. «Если Голованюк говорит, что интерес Косарева ко мне не случаен, — продолжал размышлять Колесник, — значит, так оно и есть. Ни с того ни с сего этот парень не запаникует». С Голованюком Колесник познакомился еще на Винничине. Голованюк в совершенстве знал немецкий и французский, и «фон» взял его своим переводчиком, конечно не подозревая, что Голованюк — активный подпольщик. Пользуясь своим положением, он нередко предупреждал товарищей об опасности. Однажды сумел даже установить, что гестапо заслало в лагерь провокатора, которого они раскрыли и, конечно, обезвредили. Не сомневался Колесник, что и на этот раз он поднял тревогу не напрасно, немедленно рассказал об этом Никифорову. Тот сразу забеспокоился:

— Раз так, — сказал он глухо, — тебе надо действительно бежать, причем немедленно, этой же ночью. Документы в крайнем случае подождете на конспиративной квартире. Твоих товарищей я предупрежу… Ну а я, как решено, пока останусь здесь для вывода людей в отряд.

Сказав это, Никифоров, зашаркав деревянными сабо, ушел.

Готовясь к побегу, они не теряли даром времени. Как-то во время воздушной тревоги Николаю удалось подползти к забору, наполовину оторвать от него две доски. Кроме того, они прихватили с собой кое-какой инструмент.

Уходили втроем. Вместе с Колесником бежали Николай и Геращенко. Обо всем, что было связано с побегом, договорились заранее. Поэтому сразу после отбоя разбрелись по баракам.

Забравшись на нары и закрыв глаза, Колесник принялся ждать наступления условленного часа. Повезет ли, благополучно ли они выберутся за колючую проволоку? Обстановка этому вроде бы благоприятствовала. Шел последний день декабря. Зная повадки охранников, они были уверены, что о рождестве-то они не забудут, если даже окажутся на дежурстве — все равно пропустят по рюмочке-другой, следовательно, бдительность будет уже не та, а может быть, еще и объявят воздушную тревогу. Тогда было бы вообще здорово.

Лежа на нарах, Колесник ждал: вот-вот послышится гул моторов самолетов, заухают зенитки, в лагере отключат электричество, начнется суматоха. Никаких часов у него, разумеется, не было. И нужно было ориентироваться во времени без них. Как только, по его расчетам, наступила полночь, он накинул на плечи шинель и, будто бы в туалет, шмыгнул за дверь. Первое, на что он обратил внимание — лампочки над территорией лагеря не горели. Значит, власти боятся налета авиации и отключили свет. Было темно.

Его уже ждали Никифоров и Николай.

Некоторое время они вслушивались в тишину, стояли втроем, затаив дыхание. Но, кроме завывания ветра, ничего не могли уловить. Все больше расходился снег с дождем.

— Пожалуй, пора, — сказал Никифоров и посмотрел на Николая.

Тот лег на живот прямо в грязь со снегом и, извиваясь ужом, пополз в сторону забора и колючей проволоки.

Они долго смотрели в сторону, куда исчез Николай, потом перевели взгляд чуть левее, где должна быть вышка с часовым, но ни вышки, ни часового в эту минуту не было видно. Вдруг в одном из бараков скрипнула дверь, послышались торопливые шаги, хлопанье сабо о мерзлую землю. Кто-то вприпрыжку пробежал в туалет.

Все стихло. Но вскоре вновь послышались шаги. На этот раз в их сторону шел кто-то осторожно, почти неслышно… Когда тень приблизилась, они узнали в ней Геращенко.

С того момента, как Николай уполз в сторону забора, прошло не меньше получаса. Наверное, он уже за колючей проволокой. Никифоров подтолкнул Колесника, охрипшим от волнения голосом сказал:

— Ну, ни пуха ни пера!

Теперь пополз Александр…

«Главное, за что-нибудь не задеть, чем-нибудь не брякнуть, — лихорадочно думал он, — и в то же время нельзя терять из виду след-борозду, оставленную Николаем, иначе могу сбиться с пути». След, проложенный Николаем, он еле различал.

Колесник спешил… Под колючую проволоку прополз довольно удачно, но как только полез под забор, одна из досок несильно стукнула, и ему показалось, что на вышке завозился часовой. Он затаил дыхание, вжался в снег — боялся, что вспыхнет прожектор. Так неподвижно пролежал Александр минут пять. Однако вокруг было тихо. Тогда он двинулся дальше — осторожно миновал наружный ряд колючей проволоки и еще энергичней заработал руками и ногами. Быстрее, быстрее!.. И вот тут он и потерял след-борозду, оставленную Николаем. Этот след должен был идти прямо, однако на его пути вдруг вырос какой-то бугорок, а след пропал. Он тревожно заметался туда-сюда и тут же обнаружил, что Николай обошел бугорок слева, чтобы он оставался между ним и часовым — в случае чего, за него можно было укрыться. «Молодец, — подумал он, — сообразил как надо».

Прополз еще немного и уперся в ограду усадьбы. Рядом проступало темное пятно.

— Это ты, Николай? — спросил он с волнением.

— Я.

Пока дыхание приходило в норму, они лежали рядом, вслушиваясь в обманчивую тишину, ждали Геращенко. А вот и он. Не обменявшись ни единым словом, они поднялись на ноги и бегом кинулись прочь от усадьбы.

Никифоров начертил им схематическую карту городка, они выучили ее наизусть, но все равно в темноте долго плутали по пустынным улицам и переулкам, пока наконец не выскочили на окраину поселка. Тропинка тут петляла вдоль железнодорожного полотна. Слева от нее чернел кустарник — в темноте смутно проступали однообразные домики и приусадебные постройки, тянулись пустыри со складами. Здесь было тихо и пустынно, но этой тишине они не очень-то доверяли.

Вновь долго петляли по темным улочкам и переулкам, пока наконец, еле переводя дыхание, не попали в тот квартал, который был им нужен. Тут был скверик, на углу стоял нужный им дом.

Нажав кнопку звонка, они затаили дыхание. Некоторое время за дверью стояла тишина, потом в коридоре что-то звякнуло, покатилось, дверь немного приоткрылась, в щель высунулось встревоженное лицо. Но хозяин квартиры о их приходе был уже предупрежден, поэтому он тут же открыл дверь пошире и молча пропустил беглецов внутрь. Сам на некоторое время задержался на крыльце, прислушался. Когда дверь осторожно закрылась и звякнул запор, в руках француза вспыхнул слабый пучок света от карманного фонарика, и они гуськом двинулись следом за ним по узкой, крутой лестнице вверх. В крохотной комнате, освещенной тусклым светом зеленого абажура, хозяин квартиры сказал:

— А теперь давайте знакомиться. Люсьен! И пожал руку каждому из них.

Люсьену было лет тридцать пять. Молча вышел он в соседнюю комнату, назад вернулся с ворохом одежды.

— Это для вас, — сказал он, — переодевайтесь.

Пока они переодевались, Люсьен, прислонившись к узкому окну, наблюдал в щелку ставни за улицей, которая за желтым зданием складского типа сворачивала вправо, терялась в темноте.

Некоторое время на улице было тихо и пустынно. Но вот, оглашая окрестность пронзительным визгом сирены, по ней пронеслась полицейская автомашина, не спеша, словно на прогулку, поскрипывая сапогами, кто-то медленно прошел под окном. Очень возможно, что квартал оцеплен и в любую минуту начнется облава. В таком случае опасность грозит не только им, но и хозяину квартиры, но когда Колесник сказал об этом Люсьену, тот лишь хмыкнул:

— Спешить не станем!

Однако рано утром он увел их на другую квартиру. Днем в дверь осторожно постучали. В комнату вошел высокий, стройный блондин, представился:

— Алексей.

Это был тот самый представитель Центрального Комитета советских военнопленных, о котором рассказывал Никифоров. Он принес документы, изготовленные французским подпольем, рассказал о событиях на Восточном фронте и обстановке во Франции.

А в полночь явилась проводница, присланная французским подпольем, и началась их, полная тревог и опасностей, дорога в партизанский лагерь.

* * *

Колесник вспоминал, а Петриченко гремел посудой и все посматривал на дверь, ждал прихода товарищей. Наконец на лестнице послышались шаги.

— Идут, — обрадовался он.

Порог мансарды переступили трое. В одном Колесник узнал Загороднева, двух других в полумраке трудно было различить. Кто-то из них задел пустое ведро. Оно покатилось по полу, гремя и подпрыгивая.

— Т-с-с! — зашикал Петриченко, предостерегающе поглядывая на спящего Николая. Но тот продолжал храпеть как ни в чем не бывало.

— Во дает, — улыбнулся Загороднев.

Колесник смотрел на него и радовался переменам: он поправился, на щеках появился румянец. В те дни, когда решено было создать свой партизанский отряд, встал вопрос: кого послать на место, чтобы он, как говорят, пустил корни, а уже потом вокруг него стали бы собираться остальные…

— Загороднева, — не задумываясь, предложил Петриченко, — в прошлом сельский учитель, ему знаком крестьянский труд, хорошо знает французский. Словом, его и только его.

И Петриченко в выборе не ошибся: с поручением Загороднев справился успешно.

* * *

Разговор начинался постепенно, исподволь. «Старожилы» расспрашивали гостей об их общих знакомых, которые остались в лагере, те, в свою очередь, интересовались их житьем-бытьем.

— Живем помаленьку, — рассказывал Загороднев, — таких, как мы, в окрестностных хуторах набралось десятка два с половиной. Часть людей из нашего лагеря, часть прибилась из других… К сожалению, почти все без документов, сейчас прячутся где придется. Оружия у нас нет, да и действовать тут непросто: лесов маловато. Установили контакт с местным отрядом франтиреров, изучаем окрестности…

— А как у них с оружием? — поинтересовался Колесник.

— Неважно! Командир отряда Луи шутит: «Наше оружие пока у бошей!»

— Что же, он прав, — задумчиво заметил Колесник. — А кто он, этот Луи?

— Сын зажиточного фермера. Отец совсем старик, на ферме хозяйничает сестра, держит батраков, а он воюет. Ребята его любят: веселый, общительный. В отряде у него коммунисты и католики, социалисты и беспартийные. Впрочем, — добавил Петриченко, — о нем лучше расскажет Жира.

— А это еще кто? — спросил Александр.

— Наш. Русский. Военнопленный. Он замещает в отряде начальника штаба.

— Даже так? — удивился Колесник. — Интересно!..

Вспомнив свою встречу с Алексеем, в свою очередь, принялся делиться принесенными новостями.

— Недавно по инициативе Компартии Франции создан Центральный Комитет советских военнопленных. Задача его состоит в том, чтобы объединить и оперативно направлять действия советских людей, оказавшихся во Франции, на борьбу с гитлеровскими оккупантами совместно с французским народом. Сейчас ставится вопрос об обеспечении нас оружием, продовольствием, деньгами.

Глаза у слушателей заблестели, все задвигались, заулыбались.

— Вот это новости, так новости, — заерзал на своем стуле Загороднев и принялся тереть ладонь о ладонь-признак того, что он в сильном возбуждении… — Даже оружием? — переспросил он. — Ну, положим, проблема эта не из легких, оружия и у самих французов маловато. Но все равно: Комитет — это здорово!

— Если союзники захотят, — подал голос Николай, — будет и оружие…

Геращенко повернулся в его сторону, иронически хмыкнул:

— Словом, дело за немногим…

Все заулыбались.

Колесник, что-то вспомнив, вынул из кармана вчетверо сложенный небольшой печатный листок, сказал:

— «Советский патриот» — орган Комитета.

Газета пошла по рукам.

Это был декабрьский номер, содержащий новогоднее приветствие, заканчивающееся словами: «Вместе с французскими патриотами будем бить врага, чтобы 1944 год принес нам полную победу…» «Советский патриот» информировал читателей о Тегеранской конференции, публиковал сводки Совинформбюро, хронику борьбы франтиреров и партизан, выдержки из статьи «Французский рабочий класс и Национальное восстание».

Но вот лейтенант заговорил о Тегеранской конференции, которая уточнила и подтвердила открытие второго фронта, и настроение слушателей сразу круто изменилось. Загороднев нахмурился.

— Бедный второй фронт! Его уже открывали, открывали, а воюет с фашистами по-прежнему лишь один Советский Союз.

— И сейчас неизвестно, сколько еще протянет Черчилль с высадкой во Франции, — вставил Петриченко.

— Что верно, то верно, — поддержали его остальные.

Кто из советских людей не знал Черчилля — этого закоренелого врага Отябрьской революции? Еще тогда, в первые дни существования Советской власти, он немало сделал для того, чтобы, какой выражался, «задушить коммунизм в зародыше». С тысяча девятьсот двадцатого года самым важным в политике Черчилль считал превратить Германию в своеобразную плотину против «красного варварства», обещая ей в этом искреннее сотрудничество Англии. Позже Черчилль немало потрудился для того, чтобы направить Гитлера на восток, подтолкнуть его к войне с Советским Союзом. И лишь угроза независимости Англии заставила английского премьера пойти на союз с СССР в борьбе с гитлеровской Германией. Но и после этого он не спешил выполнять союзнические обязательства. Подтверждением этому служили многие факты. Вот почему надежд на скорое воплощение в жизнь решений конференции ни у кого из них не было.

Они не заметили, как за окном забрезжил рассвет. Первым поднялся со своего места Загороднев.

— Ну, пора и расходиться, — сказал он, — а то скоро на работу.

— Пора! — согласился Колесник. — Когда сможем теперь снова собрать людей?

— Да через денек-другой и сможем, — подумав, ответил Петриченко и вопросительно посмотрел на Загороднева.

— Вполне, — подтвердил тот и, повернувшись в сторону Николая, добавил: — Пойдешь со мной, а то для одного чердака тут, пожалуй, многовато народу набралось.

 

Тетрадь вторая

«10 января.

Хозяйство у господина Болена солидное. Десятки гектаров пахотной земли. Крупный рогатый скот, свиньи, сыроваренный заводик. Поэтому дел у его батраков хватает. Петриченко обычно покидает мансарду чуть свет. Вот и сегодня он ушел на зорьке. Мы остались вдвоем с Геращенко. Вчера у нас была вылазка в окрестности хутора. Ходили на рекогносцинировку местности. Перелезая через ограду, Геращенко порвал брюки. Проснувшись сегодня утром, он прежде всего принялся за их починку. А я занялся изучением крупномасштабной карты департамента Сомма, выпущенной в качестве приложения к настенному календарю. Ее мне принес Загороднев.

Волнуют меня все одни и те же вопросы: как собирать отряд, где взять оружие? Наконец, как сложатся наши взаимоотношения с французами? Сейчас, когда ребята работают батраками и выдают себя за поляков, — отношение к ним фермеров неплохое. А каким оно будет, когда те узнают, что их батраки — русские партизаны?

На некоторые из этих вопросов вразумительные ответы, наверное, мог бы дать Виктор Жира. Фамилия у него как у истого француза. Но это, понятно, лишь псевдоним, а парень он русский. Как заместитель начальника штаба отряда франтиреров, несомненно, многое знает из того, что меня сейчас тревожит. Нужна, очень нужна встреча с ним».

(Из дневника)

* * *

Геращенко все еще возился со своими брюками и громко сетовал: «Испортить такую вещь!» В прошлом он колхозный механизатор, по-крестьянски чуточку прижимист. Но дело тут не в скупости. Костюм ему и в самом деле достался приличный. И его, конечно, жаль. А спасибо за него надо сказать Наталье Васильевне Модрах.

…Как-то у них в лагере объявилась богато одетая дама с тюком вещей. Вскоре она уже раздавала одежду «остовцам». Позже приезжала еще не раз. Подполью стало известно, что Наталья Васильевна — русская эмигрантка, живет в Париже с 1920 года. Супруги Модрах имеют там небольшую мастерскую по изготовлению светильников. Ее приезды в Острикур — якобы желание смягчить участь соотечественников — вызвали у многих только улыбку. И подполье решило, что эта богато одетая дама просто-напросто от нечего делать занялась благотворительностью, потому и потеряло к ней всякий интерес. Но вскоре произошел несчастный случай: одному из молодых подпольщиков — Алеше Зозуле во время аварии на шахте оторвало ногу. Ему грозила отправка в лагерь смертников. По поручению группы Никифоров переговорил с Натальей Васильевной. Неожиданно в судьбе семнадцатилетнего паренька она приняла самое горячее участие. Долгое время обивала пороги у немецкого начальства в Париже, позже побывала в управлении лагерей в Лилле. А когда наконец ей разрешили взять Алешу Зозулю «на время», увезла его к себе домой и… усыновила.

Ее поездки в Острикур продолжались и после этого. И тогда Никифоров вновь встретился с ней. После этой встречи одежду и обувь, привозимую ею для «остовцев», Наталья Васильевна начала оставлять в городе по адресу, которое ей дало подполье. То и другое нужно было прежде всего тем, кто бежал из лагеря. Пригодилась эта одежда Колеснику и его товарищам…

* * *

— Ну, кажется, все, — объявил Геращенко. — Теперь мои брюки вновь хоть куда…

Он хотел сказать что-то еще, но в этот момент скрипнула дверь. Появился Петриченко:

— Проснулись, — заговорил он весело. — Пора, пора! А то у меня уже полные карманы новостей… Сегодня на хуторе объявился Сергей!

— Сергей? — обрадовался Колесник. — Где же он?

— Отдыхает! А еще, — продолжал Петриченко, — пока вы спали, я побывал у Жира. Вечером он будет у нас.

Услышав это, Геращенко провел рукой по небритым щекам и как бы между прочим обронил:

— К приходу гостя неплохо бы поскоблиться…

— Бритва есть, — отозвался Петриченко, — но тебе и подстричься надо бы. А где? Хотя постой, постой… Мы можем пойти к Телье.

Колесник бросил на него вопросительный взгляд.

— Француз тоже батрак и франтирер к тому же, — успокоил тот.

Когда они спустились с чердака во двор, в нем было тихо и пустынно, как в школьной ограде во время уроков.

Миновав двор, попали в сад…

Тропинка, петлявшая между яблонями, привела их к одинокому домику, наполовину каркасному, с выпиравшими с боков балконами и измалеванными на стенах картинками. Одну из комнат в домике занимал Рейман Телье — разбитной веселый малый, чуть прихрамывающий на правую ногу, мастер на все руки: и резчик по дереву, и парикмахер, и радиолюбитель…

— О, дорогие гости, — радушно приветствовал он их на пороге своей комнаты, — прошу, прошу!

Рейману под тридцать, но он еще холост. Обветренное лицо, слегка потрескавшиеся губы, как воронье крыло волосы, яркая клетчатая рубашка, на шее пестрый платок — словом, весьма колоритная фигура.

На столе тут же появилось вино. Рейман, разумеется, догадывался, что за гости пожаловали к нему, и лишних вопросов не задавал. Угощал вином, старался занять их разговорами.

После первых рюмок он стал еще более оживленным: заразительно смеялся, рассказывал анекдоты, в которых то и дело фигурировали «боши». Но как только разговор зашел о втором фронте, Рейман тут же стал серьезным.

— Я, разумеется, не верю в то, что решение конференции будет выполнено вот-вот, немедленно — заметил он. — Союзники с этим еще потянут. Однако теперь, когда Красная Армия перешла Днепр, открытие второго фронта — не за горами. Иначе англичане и американцы смогут, что называется, опоздать на парад победителей… Поэтому опоздавших не будет…

Минуту помолчав, он так же неторопливо продолжал:

— Да и немцы понимают: дело идет к развязке. Не случайно они ускорили строительные работы на «Атлантическом вале». Так что мы живем в канун больших событий… Больших! — повторил он убежденно.

«А ты, парень, оказывается, можешь не только шутить», — подумал Колесник. Ход мыслей и логика рассуждений француза его удивили.

Как старший по возрасту, первым сел подстригаться Геращенко.

— Се расер? — спросил его Рейман по-французски.

Геращенко беспомощно посмотрел на товарищей: язык он все еще знал плохо.

— Вуй , — подсказал ему Петриченко.

— Вуй, — робко повторил незнакомое слово Геращенко.

— А подстригаться тоже станем? — с улыбкой продолжает допрашивать француз. В глазах его вновь бегали чертики.

— Вуй! — кивнул головой клиент.

— И голову отрежем? — задал коварный вопрос Рейман. И вновь послышалось заученное «вуй».

Вслед за этим в комнате раздался такой взрыв хохота, что Геращенко от неожиданности подпрыгнул на своем стуле…

— Вот так клиент, — трясся от смеха Рейман, — на все согласен.

Вместе с другими улыбался и Колесник, хотя ему было не очень весело: без знания французского им будет нелегко… Он все посматривал на Реймана, неожиданно спросил:

— Где вы учились русскому?

— О, эта длинная история, — заметил тот, все еще посмеиваясь. — За оружие я взялся сразу, как только немцы окулировали Францию. Одно время был в «Тайной армии» . Но ожидание «великого дня» , ничего-неделанье мне надоело, и я ушел к франтирерам. Как-то в наш отряд влилось несколько русских парней, вырвавшихся из фашистской неволи. Это были замечательные солдаты: инициативные, находчивые, смелые. Особенно выделялся среди них Михаил, уже немолодой офицер. Он и научил нас русскому языку.

— А где эти парни теперь? — спросил Колесник.

— Однажды наш отряд оказался в окружении. Оружия у нас не хватало, с боеприпасами тоже было плохо. Поэтому из кольца вырвались немногие. Мне, например, повезло только потому, что уже раненым я успел заползти в трубу под мостом… Правая нога стала короче, но сам я, как видите, жив. А ребята погибли…

— Вот и нам без оружия придется туго, — вздохнул Петриченко.

— Э, нет, теперь не то, что было, — горячо возразил Рейман, — кое-какое оружие у нас в отряде имеется. Оно хранится у командиров групп и выдается нам лишь в тот момент, когда мы идем на задание. Но ведь это бывает не каждую ночь. Следовательно, нашим оружием можете воспользоваться и вы.

Колесник бросил быстрый взгляд на Петриченко, как бы говоря: «А что, ведь это же идея — воспользоваться оружием, так сказать, напрокат», — и улыбнулся.

* * *

Уже в сумерках пришел Сергей — однофамилец и односельчанин Петриченко, один из активных участников подполья лагеря Либеркур. Он вслед за Колесником бежал из лагеря и вот теперь делился новостями.

Бегство группы Колесника не прошло незамеченным. «Фон» Косарев поднял тревогу, и немцы как с цепи сорвались — пять раз выстраивали на плацу «остовцев», допрашивали, избивали, грозили расстрелом… Усилили охрану лагеря. В город пригнали целую бригаду шпиков. Но Сергею повезло. Незаметно уйти из лагеря ему помогли французы. На первых порах укрыли его на конспиративной квартире, потом повели на базу кружным путем…

Сергей не успел еще закончить своего повествования, как открылась дверь и в комнату вошел Петриченко в сопровождении незнакомца. Высокий рост, интеллигентное лицо, живые голубые глаза. Колесник сразу подумал, что это, видимо, и есть Жира.

— Виктор — представил его Петриченко.

Стоило только разговориться, как выяснилось, что Виктор тоже из Оренбуржья и родом-то из соседнего района, у них нашлись даже общие знакомые, да и в судьбах их было много общего. Жира, настоящее его имя Дмитрий Федорович Гирин, тоже лейтенант, после ранения в обе ноги под Демьянском побывал в нескольких лагерях Германии, а в побег ушел осенью сорок третьего. Вдвоем с товарищем они набрели на хутор Левиконь, встретили Загороднева. Тот помог им обзавестись документами, устроиться в качестве брийо — батраком на ферму, а спустя некоторое время, неплохо зная французский язык, Виктор одним из первых установил связь с франтирерами и ушел к ним в отряд.

Встретить на чужбине земляка порой куда приятней, нежели в своем родном селе увидеть далекого родственника. Они говорили и говорили без умолку, и иронические улыбки, появившиеся на лицах товарищей в начале встречи, постепенно сменились неподдельным интересом к Оренбуржью. Здесь, на краю Европы, рассказы о далеком степном крае напоминали о Родине.

Постепенно разговор стал общим, переключился на события дня.

— Познакомь меня с районом, в котором нам придется действовать, — попросил Колесник Виктора.

Жира пододвинул к себе карту и принялся рассказывать. Они находятся в северо-восточной части департамента Сомма. Ближайшая железная дорога в двадцати километрах… Немцы считают Пикардию местом наиболее вероятной высадки англичан и американцев. Поэтому воинских частей тут хватает… Особенно много их на побережье Атлантического океана. Крупные гарнизоны стоят в Амьене и в Аррасе. В этих же городах, а также во Фреване есть военные заводы. А вот лесов в районе маловато. Из-за этого действовать непросто. Но Сопротивление растет. Особенно активизировалось оно после Сталинграда — (Население всячески поддерживает франтиреров и партизан.

Под конец они обговорили вопрос об оружии. Идея Телье показалась Жира вполне осуществимой, но окончательно этот вопрос может решить только командир отряда — Луи, которого на хуторе пока нет.

У Колесника было большое желание расспросить Виктора об отряде франтиреров, о том, чем он занимается. Но чувствовалось, что Жира этих проблем старался не касаться. Видимо, у него для этого были свои какие-то веские основания. Поэтому задавать лишних вопросов лейтенант не стал.

* * *

Первый сбор своих земляков они наметили провести на гумне господина Булена, отделенного от хутора лесочком и окруженного со всех сторон черными кустами тамариска.

С утра Петриченко, Загороднев и еще несколько других батраков подчищали здесь посевное зерно, а под вечер а помещении начали собираться ребята, работавшие на других фермах. Они подходили по одному-два, входили внутрь, рассаживались на мешки с очищенным зерном и терпеливо поджидали остальных.

К приходу Колесника и Николая на гумне собралось уже человек двадцать пять. Они разбились на две группы. Члены одной, главным образом те, что были постарше, окружили Геращенко, вели с ним о чем-то степенный разговор, вторая группа, где было больше молодежи, сгруппировалась возле Антона Шпаковича — балагура и шутника. Оттуда доносился смех.

Как только Колесник вошел в помещение, все потянулись к нему.

Александр присел на перевернутый короб рядом с Загородневым, внимательно всматриваясь в лица собравшихся. Здесь были и безусые парии, угнанные с родных мест на работу во Францию, и солдаты, и командиры, попавшие в плен. Большинство одето прилично. Многих Колесник знает по Острикуру, по совместной работе в подполье. Но есть и такие, кого он видит впервые. Вот тот рыжий паренек в коричневом берете, что рядом с Овчинниковым. Кто он? Взгляд настороженный, жесткий, на левой щеке шрам, вероятно, царапнула пуля, но лицо мальчишечье. Чуть подальше от него сидит пожилой мужчина, в прошлом, возможно, колхозник. Он сосредоточенно слушает, о чем говорят товарищи, но сам участия в разговоре не принимает. У стены пристроился еще один незнакомец. Этот совсем юн — глаза быстрые, веселые. Но в эту минуту он, кажется, ничего не видит, весь ушел в себя, чему-то улыбается. Возможно, вспомнил что-то хорошее из своей жизни. Сколько лиц — столько характеров…

Вернулся Петриченко, проверявший посты, окинул быстрым взглядом сидящих в помещении парней, весело проговорил:

— Ну что, товарищи, начнем?

Разговор сразу стих…

— К нам пришел Александр Колесник. Тем, кто из лагеря Либеркур, представлять его не надо: руководитель подполья, лейтенант Красной Армии.

— Знаем, — послышались голоса с мест.

— А собрались мы сегодня для того, — продолжал Петриченко, — чтобы обсудить, как будем жить дальше… Перед тем как прийти сюда, Александр Колесник встречался с руководителями русского и французского подполья Острикура. Может быть, попросим его рассказать об этих встречах, об обстановке на фронтах, а заодно и о наших задачах…

Колесник поднялся со своего места, обвел пристальным взглядом собравшихся и не спеша начал свой рассказ.

Народы Европы дело освобождения своих стран берут в свои руки. Борьбу эту возглавляют коммунисты. Компартия Франции, например, с первых дней оккупации страны призвала народ к сопротивлению. По ее инициативе создан Национальный Комитет освобождения страны, внутренние силы.

Во второй мировой войне наступил коренной перелом. Фашистские войска потерпели сокрушительное поражение на Восточном фронте — сначала под Сталинградом зимой, а потом летом — под Курском и Белгородом… Красная Армия перехватила инициативу и сейчас гонит гитлеровцев на запад, освобождает советскую землю от оккупантов. Она уже приближается к государственной границе, и скоро начнется освобождение стран Восточной Европы.

Союзники — англичане и американцы — высадились на юге Италии и вывели ее из войны. По решению Тегеранской конференции, в которой участвовали Сталин, Рузвельт и Черчилль, союзники должны были открыть широкий фронт наступления в Европе, а значит — высадиться и на территории Франции. И хотя этого пока не произошло и союзники наши, как всегда, все еще раздумывают, тем не менее крах фашистской Германии близок.

После войны Родина спросит нас — а что вы делали, оказавшись в тылу врага, какой вклад в дело победы над фашизмом внесли вы? Чем помогли Красной Армии в борьбе с врагом?

Организован Центральный Комитет советских военнопленных. И он уже действует. На днях Комитет призвал всех советских граждан, оказавшихся вдали от Родины, считать себя мобилизованными вплоть до полной победы над врагом. Сейчас на территории Франции с немцами уже сражаются несколько советских партизанских отрядов и групп. Сегодня вопрос об участии в вооруженной борьбе с врагом должны решить и мы…

— А как с оружием? Будет оружие? — спросил паренек в коричневом берете.

Колесник строго посмотрел на него, усмехнулся:

— На блюдечке оружия нам никто не принесет. Тем более что у французского Сопротивления его тоже не хватает. Единственное, в чем обещают помочь наши соседи-франтиреры, — это выдать оружие нам на тот период времени, пока мы не добудем своего. И переговоры по этому вопросу уже начаты…

— Правильно говорит товарищ лейтенант, — подхватил Загороднев. — У немцев оружия много. Значит, будет оно и у нас.

Он поднялся со своего места и заговорил еще более волнуясь:

— Когда мы были за колючей проволокой, то мечтали об одном: как можно скорее вырваться на волю, сражаться с врагом с оружием в руках… Время это пришло!

— Конкретно, что ты предлагаешь? — послышались голоса с мест.

— А разговор у нас и так совершенно конкретный, — невозмутимо продолжил Загороднев. — Создать партизанский отряд, командиром его избрать лейтенанта Колесника. И начинать действовать!..

— Согласны!..

Заместителем командира был избран Петриченко, а комиссаром — Загороднев.

Приступили к формированию отряда. Все были разбиты на группы, по три человека со старшим во главе. Каждая тройка — боевая единица. Она будет выполнять задание командования отряда. Организация троек преследовала еще и другую цель: в каждую из них непременно включался один из тех, кто работал батраком, на первых порах он будет помогать товарищам с питанием. Две тройки — отделение. Три отделения — взвод. Во главе взвода — командир и комиссар. Всего двадцать пять человек…

Когда с организационными вопросами было покончено, Колесник оказал:

— Есть еще одна неотложная проблема — документы. — Он пристально посмотрел на партизан, спросил: — У кого есть нужные бумаги?

Руки подняли всего семь человек.

— Не густо, — заметил лейтенант.

На следующее утро тут же, на гумне, Рейман Телье сфотографировал тех, у кого не было документов, и Сергей выехал в Острикур. Его подполье обещало русским партизанам помочь в обеспечении документами.

25 января.

Отряд создан. Но теперь нужно организовать его действия. Для начала нужна помощь франтиреров. Я с нетерпением жду встречи с их командиром. — Луи. Как-то сложатся наши отношения…»

(Из дневника)

* * *

Наконец поздно вечером пришел связной франтиреров и сообщил, что вернулся Луи. Несмотря на поздний час, Колесник тут же отправился к нему. Они долго шагали по темному хутору. Под ногами чавкала грязь, тут и там сонно ворчали собаки. Связной всю дорогу молчал, и Колесник уже мысленно окрестил его молчуном.

Когда они, обогнув пруд, подошли к домику, одиноко стоявшему под кронами деревьев, спутник Колесника осторожно постучал в окно. Дверь тут же открылась.

В комнате сидели двое: Виктор Жира и широкоплечий, плотный мужчина. «Видимо, это и есть командир франтиреров», — решил Колесник.

— «Капитан»! — представился незнакомец и крепко пожал руку гостю. Рядом с ним лежала карта СССР с пометками, сделанными красным карандашом. Колесник понял, что Луи и Жира беседовали о событиях на Восточном фронте.

В этот вечер прежде всего был решен вопрос об оружии. «Ведь мы делаем общее дело! Не правда ли, лейтенант?» — то и дело повторял Луи. Он пообещал познакомить Колесника с руководителями Сопротивления района и департамента. О делах своего отряда особенно не распространялся. И вообще, на слова казался скуповат, зато мастер был задавать вопросы. Его особенно интересовали побеги Колесника из неволи. Слушая его повествование, Луи то и дело восклицал: «О, камарад Колесник, ты родился под счастливой звездой!» И удивленно крутил головой.

* * *

А через несколько дней после этой встреча, получив несколько немецких автоматов у франтиреров, русские партизаны вышли на свою первую операцию. Главная задача — раздобыть оружие. Раньше других это сделала группа Петриченко. В сумерках он поднялся в мансарду, глуховато доложил:

— Ну, мы пошли, товарищ лейтенант, попытаем счастья…

Петриченко начал подготовку к операции заранее. Уходил с вечера, возвращался под утро: все присматривал, наблюдал и кое-что высмотрел…

— Теперь порядок, теперь выгорит…

Лишь только он спустился с крыльца — задвигались тени у амбара и тут же растворились в густой туманной мгле. Ушло сразу два отделения.

В полночь Петриченко и его группа добрались до дороги Амьен — Абвиль, залегли в сосняке. В темноте перед ними смутно проступало полотно дороги, к нему стеною подступал густой лес. Ночь была темной, без единой звездочки.

— Интересно, который час? — тихо спросил Загороднев.

Петриченко протянул левую руку к глазам, но циферблат — белое пятно, ни цифр, ни стрелок… Тогда бесшумно сполз в овраг, в кустах на минуту вспыхнула зажигалка и тут же погасла. Вернувшись назад, сказал:

— Пошел четвертый.

На шоссе по-прежнему не было ни души. Днем шел бесконечный поток машин, а теперь словно все вымерло. Хотя Петриченко твердо знал — и ночью здесь снуют немецкие машины… Эта тишина начала уже беспокоить. В чем дело? Он посматривал на дорогу, настороженно вслушивался. «Еще немного, — подумал он, — и начнется рассвет. Тогда считай, все пропало, наша ловушка будет как на ладони».

Петриченко по-прежнему не отрывал глаз от дороги. Там все четче проступала стальная струна натянутого наискосок через дорогу троса… Этот трос словно заколдованный: как только натянули его — сразу же, словно по мановению волшебной палочки, прекратилось движение по дороге…

Наконец откуда-то издали накатилось глухое гудение мотора. Петриченко приложил ухо к земле: сомнения не было, где-то далеко шла автомашина, по-видимому, легковая…

Он повернулся к Загородневу. Тот молча кивнул головой, подтвердил: «Идет!» Теперь трос был виден почти четко. «Заметит его шофер или нет?» — лихорадочно думал Петриченко…

Возможно, в последнюю минуту шофер и заметил на дороге что-то неладное, но «оппель» шел с такой скоростью, что изменить что-либо было уже невозможно. Ударившись о трос, «оппель» перевернулся и, подминая под себя кусты, свалился в овраг.

Все это произошло стремительно.

Николай и Андрей быстро скатились в овраг и тут же растворились в тумане. Остальные продолжали лежать. Пока партизаны возились внизу у машины, с лица Петриченко не сходило напряженное ожидание. Но вот, тяжело дыша, из-за тумана почти одновременно вынырнули оба бойца. Андрей нес большой желтый портфель с бумагами, Николай в одной руке держал автомат, в другой — пистолет…

— Их было двое, товарищ командир, — доложил Николай. — Шофер и офицер, вероятно, связной.

Напряжение с лица Петриченко сразу сошло. Он потянулся к Николаю, взял автомат в руки и, подняв его над головой, радостно потряс в воздухе:

— Ну вот и наше первое оружие…

* * *

На месте содержание портфеля партизаны просмотрели поверхностно. Зато на хуторе бумаги были изучены досконально — оказалось, что из Пикардии перебрасывалось на Восточный фронт крупное воинское подразделение.

Утром Колесник отправил бумаги в штаб. А уже под вечер в сопровождении Реймана Телье в мансарде появился элегантно одетый мужчина средних лет с тросточкой в руках. Окинув сидевших в комнате партизан внимательным взтлядом, представился:

— Пьер — связной штаба ФФИ.

Накануне капитан Луи рассказывал, что по инициативе компартий страны созданы французские внутренние силы (ФФИ). Кроме франтиреров и партизан, в них влилась «Тайная армия», созданная де Голлём, и ряд других групп. Силы Сопротивления от этого, разумеется, еще более выросли, к сожалению, некоторые представители этих групп все еще придерживались тактики выжидания. «Возможно, — неприязненно подумал Колесник, — и этот элегантно одетый господин, слегка прихрамывающий, один из них». В первую минуту приход Пьера его не обрадовал.

Между тем Пьер продолжал знакомиться, пожимал каждому руку. Когда очередь дошла до Колесника, связной, окинув его внимательным взглядом, спросил:

— Так вы и есть командир?

— Да!

— Это ваши люди сегодня ночью спустили немецкую автомашину в овраг? — вновь задал он вопрос.

И, не дождавшись ответа, покачал головой. — Ох, и отчаянные же вы, русские… Пойти на такое дело!

И не поймешь, чего больше в его голосе: упрека или восхищения?

«Начинается, — как при зубной боли сморщился Колесник, — сейчас скажет: не надо спешить, ждите прихода союзников… Известно, что может заявить аттантист» . И у него непроизвольно вырвалось: — А вы пришли сказать, что мы напрасно это сделали?

И тут же ему стало неловко за свою горячность, он подумал, что после этих слов Пьер, пожалуй, обидится. Однако тот, незаметно подмигнув Телье, громко рассмеялся:

— Никаких компромиссов. Вот такой же был и Шарль…

Заметив недоумение на лице Колесника, Рейман пояснил:

— В свое время Пьер находился в группе Шарля Дебаржа.

— Дебаржа! — удивился Колесник… И тут же вспомнил лето сорок второго… Их только что привезли во Францию. Как-то рексисты гнали их колонну по улицам Острикура. Неожиданно он обратил внимание на большой серый лист бумаги, висевший на заборе, отпечатанный крупным типографским шрифтом. В нем фигурировала фамилия Дебаржа, за голову которого немецкий штаб в Лилле обещал выплатить сто тысяч франков…

Вооруженную борьбу с немцами Дебарж начал в Карвине. Именно здесь находились шахты, в которых они работали. Уже в то время Шарль и его товарищи наводили страх на фашистов и были символом борьбы французских шахтеров с оккупантами… Тут его знали многие и говорили о Дебарже с восхищением. Вот почему, как только была упомянута эта фамилия, недоверие к Пьеру сразу прошло.

— Так, выходит, мы земляки, — сказал лейтенант, улыбаясь. Пьер, в свою очередь, недоуменно захлопал глазами…

— Я и мои товарищи работали в шахтах компании. «Карвен», — пояснил Колесник.

— Ах вот оно что! — теперь уже обрадовался француз. — И в самом деле земляки, — воскликнул он. И тут же спросил:

— Как у вас с питанием? Впрочем, вопрос этот излишний. И так ясно. Я принес вам деньги, хлебные и продовольственные карточки. Они действуют повсеместно.

— Спасибо, — поблагодарил Колесник. — Еще бы нам оружие…

— Оружия, к сожалению, нет, — огорчился Пьер. — Ни американцы, ни англичане давать его нам не собираются.

Пьер засиделся с партизанами допоздна. Уходя, еще раз напомнил:

— А насчет осторожности не забывайте. — И, показав на свою изуродованную ногу, добавил: — Я выполнял задание Дебаржа, сделал необдуманный шаг — и вот отметка на всю жизнь… Впрочем, могло кончиться и хуже…

Против осторожности они, разумеется, ничего не имели. С первых дней в отряде было установлено непреложное правило: операции проводить как можно дальше от хуторов, в которых они жили, ни в коей мере не оставлять после себя, что называется, следов. К сожалению, это удавалось не всегда…

Вчера на разведку отправились Загороднев и Сергей. Побывали в Дуллане. Уже в сумерках возвращались на хутор… Неожиданно на окраине города они увидели двух солдат немецкой полевой жандармерии, конвоирующих арестованного. Встреча была столь неожиданна, что в первую минуту партизаны растерялись. Однако вскоре это прошло. Они переглянулись, Сергей притворился пьяным, его тут же замотало по улице из стороны в сторону. Загороднев последовал его примеру и даже замурлыкал французскую песенку, хотя знал всего один куплет.

Тот из конвоиров, что шагал впереди — молоденький жандрам, нес в руках сверток. Карабин у него болтался за спиной. За ним понуро шел арестованный. Шествие замыкал пожилой солдат, державший карабин в руках.

— Я беру на себя пожилого, — шепнул Сергей и чуть-чуть опередил Загороднева.

Особого беспокойства гуляки у жандармов не вызвали, тем более что они были так пьяны, особенно тот, что шагал впереди: бедняга прилагал столько усилий, чтобы держаться прямо, но это никак ему не удавалось, его мотало из стороны в сторону, словно шлюпку в штормовом море.

Все произошло в тот момент, когда конвой уже миновал парней. Один из них неожиданно кинулся на заднего конвоира, рванул карабин на себя. Жандарм скорее от неожиданности успел нажать на спусковой крючок, выстрелил в воздух. Но тут же, получив удар ботинком в пах, отлетел в сторону. В этот момент Загороднев успел разоружить молоденького жандарма.

Вдруг из-за кустов раздался выстрел, пуля просвистела над головой Сергея. Неподалеку, за углом дома, оказывается, стояла не замеченная ранее жандармская машина, и стрелял в них шофер.

— Уходите, — кивнул Сергей, — а я вас нагоню. — И, упав в кювет, принялся стрелять.

Загороднев понял, что Сергей имел в виду его и освобожденного француза. Но когда он оглянулся, то арестованного уже не было. Исчез и пожилой жандарм. Лишь молоденький солдат, видимо, все еще не пришел в себя после всего, что произошло, и стоял с нелепо поднятыми над головой руками. Загороднев повалился на землю рядом с Сергеем и принялся ловить шофера на мушку. В это время, пятясь назад, машина выкатилась из-за кустов и, подмигивая подфарниками, разворачивалась, готовая ринуться в город. От очередного выстрела Сергея над капотом вдруг появился крохотный язычок пламени, и вскоре огонь уже охватил всю машину.

— Бежим, — крикнул Сергей и первым кинулся в темный переулок.

Утром, когда партизаны стали анализировать эту стычку с жандармами, то нашли в ней немало погрешностей против той осторожности, о которой говорил Пьер. Но, видимо, без погрешностей не обойтись.

Днем из-под Абвиля вернулся Николай с товарищами. Они принесли пистолет и пару карабинов.

— Мы обнаружили склад с горючим, — доложил Николай, — Объект довольно интересный. Как только добудем оружие, с него и можно начинать!

— А что! — воскликнул Колесник. — Я думаю, что ждать этого дня осталось недолго. Давайте прикинем. Сейчас у нас семь единиц оружия. Это, конечно, негусто. Пока мало боеприпасов. Но если и дальше мы станем добывать оружие столь успешно, то скоро составим серьезную боевую силу.

 

Тетрадь третья

«10 февраля.

Нам стало известно, что в нашем районе появился подозрительный тип. Его зовут Карье. По-видимому, это шпик и разыскивает партизан.

Обосновался Карье в кафе мадам Креман, это на развилке дорог у Розели».

(Из дневника)

Решили, что Карье займутся Петриченко и Николай.

Через некоторое время разведчикам удалось собрать о Карье некоторые данные.

До войны он служил в почтово-телеграфном ведомстве. По делам службы иногда приезжал в Розель, заходил в кафе мадам Креман — жизнерадостной женщины, быстрой в работе, острой на язык. В первые дни оккупации Карье где-то запропастился, на хуторе не показывался, а когда появился вновь, сразу можно было понять, что он стал шишкой, ведающим продовольственными заготовками: держался с большим достоинством, на боку носил офицерскую сумку.

То, что старый посетитель вновь вернулся в кафе, никого не удивило. Крестьяне любили мадам Креман и охотно посещали ее заведение. Даже в голодный сорок четвертый год здесь всегда можно было выпить чашечку кофе, а приветливые слова и щедро расточаемые улыбки хозяйки заставляли забывать, что кофе сварено из желудей. Поэтому на первых порах визиты Карье никого не удивили. Подвело его не в меру проявляемое любопытство.

— Мадам Креман, — как-то вкрадчивым голосом заговорил он, — что это за странные посетители иногда заходят к вам? Вот за этот стол люди садятся вроде бы разные, а газеты держат одинаковые?

— Неужели, мсье Карье! — воскликнула она. — Я просто поражена вашей наблюдательностью, а сама, признаться, этого не замечала, все дела, все, знаете, некогда…

По селам и хуторам Карье ездил не один, а с пятью вооруженными солдатами. Они скупали у крестьян продукты за бесценок. Ведь немцы не разрешали возить продукты в город на рынок… Странно было только то, что нередко вслед за отъездом «заготовителей» начинались аресты. Один случай, второй… Особенно забеспокоились партизаны после того, как был схвачен паренек, только что бежавший из лагеря и прибившийся к ним. Правда, в отряд взять его еще не успели, но уже присматривались к нему. Жил он на хуторе Розель. После того как там побывали «заготовители», его схватили.

Эти аресты встревожили и франтиреров.

— Церемониться с ним нечего, — сказал капитан Луи, когда Колесник рассказал ему о наблюдениях своих разведчиков. — Все ясно — это платный шпик!

— Да, но он француз, — замялся Колесник.

Капитан посмотрел на него недоуменно:

— Француз? Ах, вы вон о чем. Дипломатия… Хорошо. Тогда вместе с вами пойдут и мои парни. Карье они возьмут на себя. Согласны?

— И еще вопрос, — продолжал Колесник, — в случае, если мы отнимем у «заготовителей» продукты и скот, куда все это девать?

— Ну, эту проблему решить нетрудно, — улыбнулся Капитан, — отдадим семьям расстрелянных патриотов.

* * *

Накануне стало известно, что Карье и сопровождающие его солдаты вечером должны возвращаться из-под Дуллана в Амьен — центр департамента. В лесу, на развилке дорог, была устроена засада. Уже в сумерках Николай подал сигнал:

— Едут!

Вначале послышалось цоканье подков о щебеночное шоссе, затем игра на губной гармонике… Вот из-за кустов вынырнула первая фурманка, за ней вторая.

Сытые, лощеные битюги, несмотря на груз, шли крупным шагом. Для них этот груз — не груз. Солдаты, развалившись на мешках и свертках, дремали, а тот, что устроился на первой фурманке, играл на губной гармонике. Сам Карье полулежал на последней подводе. За ней шел привязанный скот.

Особое внимание партизаны обратили на солдата, видевшего впереди. И не только потому, что он ехал первым и играл на губной гармонике — больно уж комично он выглядел: крохотная головка, большие, словно лопухи, уши. В первый момент «гармонист» показался им рохлей, этаким недотепой. Но этот недотепа чуть не наделал беды…

Как только первая подвода поравнялась с тем местом, где партизаны спрятались в кустах, Колесник подал сигнал. Бойцы выскочили из укрытия с такой быстротой и внезапностью, что Карье и его солдаты не успели даже взяться за оружие. Зато тот, что сидел впереди, проявил удивительную прыть. Он раньше всех заметил партизан, тут же сиганул в кусты и запетлял между ними словно заяц.

Карабин немец прихватить не успел. Поэтому все надежды у него были на ноги, а ног он не жалел. За ним кинулся Жан — неплохой спортсмен. Однако расстояние между ним и беглецом начало быстро увеличиваться. Франтиреры и партизаны намеревались провести операцию тихо, без единого выстрела. К сожалению, Жан вынужден был выхватить из-за пояса пистолет. Только он прицелился — беглец сиганул в кусты и был таков, словно провалился сквозь землю. «Куда же он девался?» — недоумевал француз. В тот момент, когда Жан пробегал мимо куста, за который нырнул немец, он чуть не кувыркнулся через кучу барахтающихся тел. Оказывается, солдат наскочил на секретный пост, выставленный Колесником. Услышав хруст веток, а затем и увидев самого беглеца, партизаны затаились, подпустили его ближе, сбили с ног и скрутили руки.

Подводы тут же были отправлены в укромное место под разгрузку. С ними ушел и скот, а Карье и солдат увезли с собой франтиреры.

В этой операции было захвачено пять карабинов и один пистолет. Два карабина оказались в руках франтиреров. Но старший группы Телье подошел к Колеснику и сказал:

— Возьмите и их, эти карабины по праву принадлежат вашим парням.

— Спасибо, — поблагодарил лейтенант, — но ведь вам тоже не хватает оружия…

— О, я имею неплохой автомат! — возразил Телье.

Сунув руку за пазуху, он вытащил пятнадцатизарядный пистолет, подбросил его на ладони и весело рассмеялся.

Оружие, переданное французами, было для русских партизан самым дорогим подарком.

* * *

Утром дождь, ливший всю ночь, наконец прекратился, выглянуло солнце. Над полями закурились легкие облачка испарений.

Едва батраки ушли в поле и усадьба опустела, в мансарде появился Андрей, самый молодой боец отряда, и с тревогой в голосе доложил:

— Товарищ лейтенант, возле партизанского дома я только что видел Лефевра…

— Какого еще Лефевра? — не понял Колесник.

— Ну, жандарма, который иногда наведывается на наш хутор…

Усадьба, где находился домик, облюбованный партизанами для своих встреч, расположилась неподалеку от кладбища. Состоятельный хозяин покинул свою усадьбу еще в сороковом году, в дни отступления французской армии. Покинул и не вернулся…

С приходом немцев в ней некоторое время жили зенитчики. Они сожгли мебель, повыворачивали полы и двери. Потом дом опустел, дорога, ведущая к нему, заросла побегами плюща и омелы. В доме скрипели сорванные с петель двери, хлопали оторванные ставни, мяукали одичавшие кошки. Эту усадьбу и облюбовали русские партизаны. В ней они собирались в канун проведения операций, здесь была запрятана часть их оружия.

Утром у Андрея начались рези в желудке, ему сказали, что в таких случаях помогают ягоды остролиста. Его немало растет вокруг заброшенного дома. Разыскивая старые, засохшие ягоды, он вдруг увидел притаившегося в кустах одетого в коричневую форму жандарма. Стараясь быть незамеченным, тот внимательно наблюдал за усадьбой, прислушивался, нет ли кого в доме. Возможно, жандарм стал догадываться, что батраки, которых в последнее время становится все больше в округе, — довольно странные батраки. Вот он и решил познакомиться с ними поближе…

— Возвращайся назад и не спускай с него глаз, — приказал Колесник.

Днем Лефевра видели возле домика вновь. Значит, его приход не случаен.

* * *

В сумерках, когда жандарм катил на велосипеде в город, возможно, для того, чтобы доложить начальству о своих первых наблюдениях, ему перегородил дорогу невысокого роста вертлявый, слегка прихрамывающий на правую ногу человек.

— Мсье, прошу!

Лефевр резко притормозил велосипед.

— Что еще за мода останавливать людей на дороге? — недовольно проворчал он.

Но не успел еще жандарм сообразить в чем дело, как другой, тот, что шагал по обочине шоссе, предостерегающе положил ему руку на плечо и, ловко выхватив из кобуры пистолет, спокойно сунул его в свой карман.

— Что это значит? — побледнел ошарашенный жандарм.

— Ничего особенного — заговорил вертлявый. Увидев легковую автомашину, идущую им навстречу, весело воскликнул: — Что же мы стоим, идемте же…

Они шагали по дороге и беседовали, как хорошие друзья.

— Мы партизаны, господин Лефевр, те самые партизаны, которых вы разыскиваете. Я француз, а вот он — парень из России…

— Русь? — Жандарм недоверчиво посмотрел на парня, вытащившего у него пистолет.

— Невероятно, не правда ли? — продолжал хромой (это был Телье). — Но это так, за войну этот парень и его товарищи много повидали и пережили, их трудно чем-либо удивить. И все же ваше поведение им кажется странным. Эти русские помогают Франции, а вы? Правда, вам еще не поздно сотрудничать с нами.

Говоривший пристально посмотрел в лицо Лефевра.

— Я вас понял, — глухо проговорил жандарм. — Что от меня требуется?

— Пока ничего… Но если ваши коллеги всерьез заинтересуются нами — поставить нас вовремя в известность. Только не извольте шутить, господин жандарм. Таких шуток мы не примем!

Лефевр кивнул головой.

— Да, в отношении вашего оружия! А что, если мы оставим его себе? Вы сможете обойтись без пистолета?

— Вполне.

— Вот и прекрасно!

Договорившись о месте и времени встречи, партизаны исчезли так же быстро и неожиданно, как и появились. А жандарм, вынув из кармана платок, еще долго стоял на шоссе, утирая вспотевшее лицо и обдумывая происшедшее.

Было о чем подумать и партизанам. Сдержит ли свое слово Лефевр? На всякий случай решили принять меры предосторожности. Те из партизан, кто не был зарегистрирован в качестве батраков в полиции, стали постоянно менять место ночевок. Колесник поселился теперь на гумне. Утром сюда пришел Петриченко и сообщил, что из Острикура вернулся Сергей, привез десять «аусвайсов». Это, конечно, ни в коей мере их не удовлетворяло, но обстановка с документами в отряде несколько разрядилась. Сергей повидал Жана — одного из руководителей городского подполья Острикура. Тот рассказывал, что недавно на шахтах опять прошли аресты.

Вместе с Сергеем пришло пополнение: трое парней. К сожалению, они были так истощены, что об их участии в боевых операциях в ближайшее время нечего и думать… Прежде всего ребят надо было откормить, а для этого их следует пристроить на фермы батраками. Но куда?

— Я думаю, что за этим дело не станет, — сказал Загороднев.

Однако его оптимизм не оправдался. На следующий день выяснилось, что постоянных рабочих в ближайших хуторах фермеры набрали достаточно, а сезонных пока не требовалось: до начала уборки было еще далеко, а с севом обходились своими силами. На помощь пришел Телье:

— Есть у меня знакомый фермер, — оказал он, — человек, правда, небогатый и батраки ему вряд ли нужны, но все же я поговорю с ним.

Вернулся он поздно вечером с набитым чем-то под завязку мешком на плечах. Весело объявил: — Все в порядке. Вопрос решен положительно! Констан сказал: «Раз русские — приводи хоть троих!» А это вам от него гостинец…

— Русские? — насторожился Колесник. — А откуда он знает об этом?

Телье улыбнулся.

— Я, конечно, про поляков начал толковать. Мол, парни нам очень нужны, надо их куда-то пристроить… А он засмеялся: «Эх, Рейман, Рейман, ты и врать-то как следует не умеешь. Знаю, что это за поляки…» Сгреб пустой мешок, пошел в кладовку, набил его продуктами, сказал: «Вот, возьми и передай от меня гостинец русским. Это им за «заготовителя», а их командиру скажи: возьмут в свой отряд — пойду с удовольствием. Ведь Карье и его подручные не только грабят крестьян, у меня, например, они зарезали две свиньи, но и шпионят… Вот за то, что русские рассчитались с этими подонками, передай им большое спасибо!»

— Кто этот Констан? — спросил Колесник, удивленный и в то же время заинтересованный рассказом Телье.

— Мы с ним старые друзья, — улыбнулся тот. — Перед приходом немцев во Францию вместе служили на бельгийской границе, были в одной роте. Несколько месяцев резались в карты, писали письма домой, а потом вместе отступали… Я родом из Арденн, но Констан уговорил меня пойти в его деревню, помог устроиться батраком. Когда я пошел в партизаны — приглашал его, но Констан отказался. Трагедия, пережитая на бельгийской границе, убила в нем всякие надежды на то, что Франция вновь станет свободной. Он старался ни о чем не думать, занимался лишь своими крестьянскими делами. Но когда ваша страна вступила в войну с Германией, а тут еще он услышал, что на французской земле с немцами сражаются русские — Констана будто бы подменили, так он воспрянул духом. Перед уходом он еще раз напомнил: «Если возьмут меня в свой отряд русские — все брошу, пойду к ним».

«Выходит, наше пребывание на хуторе не тайна, — с тревогой подумал Колесник. — Следовательно, надо быть готовыми ко всяким неожиданностям. И как ни трудно, прежде всего следует установить на хуторе скрытое круглосуточное дежурство».

«7 марта.

После обезвреживания Карье настроение у бойцов приподнятое. Хорошо бы эту бодрость духа сохранить и впредь. Важно подобрать такую операцию, которая бы увлекла, захватила бойцов, прошла успешно. Я все думаю про склад с горючим. У нас было уже немало планов по его уничтожению. Но все их мы сами же и отвергали. Вчера возле склада вновь побывали разведчики. Не скажу, чтобы это посещение внесло полную ясность. Склад этот сильно охраняется. Подступиться к нему непросто. Поэтому над тем, как перехитрить врага, надо еще много думать…

(Из дневника)

* * *

По вечеру вместе с разведчиками в район склада отправился и Колесник. На хутор партизаны вернулись уже за полночь. В мансарде лейтенанта поджидал Телье.

— Наконец-то, — обрадовался он, — вас ждет Капитан!

— Капитан? — удивился Колесник. — Зачем я понадобился ему в столь поздний час?

В ответ Телье лишь пожал плечами. За спиной у него был рюкзак. «Собрались на операцию», — решил Александр.

Окна комнаты Телье были плотно закрыты ставнями, однако в щель одной из них прорезался тонкий пучок света, падал на куст сирени. Пропустив вперед Колесника, Рейман остался на крыльце. В углу на диване дремал Капитан. Когда лейтенант скрипнул дверью, он встрепенулся, поднялся со своего места, подал руку.

После обезвреживания Карье эта была их первая встреча. Луи поздравил Колесника с успешно проведенной операцией, поблагодарил за продукты, спросил:

— Среди трофеев, кажется, есть оружие?

— Да, пять карабинов и пистолет…

— Вот видишь, — улыбнулся он, — я же говорил, что «прокат» вам понадобится ненадолго. Молодцы, ребята! — И, подумав, добавил: — Правда, с таким оружием в открытую на врага не пойдешь, но я надеюсь, что вы и не собираетесь этого делать.

— Да, конечно, — согласился лейтенант, еще не понимая, куда он клонит.

— Какие у вас планы на ближайшее будущее? — поинтересовался Капитан.

Колесник сказал, что они готовятся поджечь склад с горючим по дороге Дуллан — Амьен.

— Знаю этот склад, — нахмурился Луи, — Объект довольно крупный, но и охрана там солидная и подступиться к нему непросто.

Капитан потер виски, видимо, его беспокоила головная боль, и заговорил вновь:

— Мы уходим на задание, — он запнулся, словно ему было трудно подобрать нужное слово и, подумав, продолжал: — связанное с немецким секретным оружием… Уходим сегодня и вернемся не скоро. Между тем есть дело, которое не терпит отлагательств. И оно, пожалуй, поважнее склада.

С этими словами он вынул из сумки карту-двухкилометровку Пикардии, расстелил ее на столе и провел по ней пальцем с севера на юг.

— Видите вот эту автомагистраль? Вдоль нее уложен телефонный кабель Париж — Дюнкерк. Сейчас, когда немцы ожидают в этом районе высадку англичан и американцев, распространяться о значении этой линии связи, думаю, нет необходимости. Так вот, не возьметесь ли вы за поиски кабеля?.. Это приказ Центра.

Колесник мысленно сопоставил склад и кабель. Нарушить связь на таком участке фронта — дело, конечно, более важное. И тут же согласился.

— Ну вот и прекрасно, — улыбнулся Луи. — Тогда я пошел, а то меня уже заждались. Успехов вам, лейтенант…

— И вам успехов, Капитан!

* * *

Поиски кабеля они начали чуть севернее Дуллана, вдоль национальной дороги Дуллан — Дюнкерк. Уже на следующую ночь туда отправилось несколько партизанских троек.

…Свет от фонарей «летучая мышь» падает узкой полоской, освещая лишь траншею в пятьдесят-семьдесят сантиметров. Работать в ней тесно и неудобно, а главное — трудно: под тонким покровом дерна вначале идет слой булыжника, потом подстилочный щебень и кремень. Приходится действовать больше кайлом, нежели лопатой. Недаром здешние крестьяне половину своей жизни убивают на очистку полей от множества камней, складывая их на меже рыжими конусообразными кучками.

— Ну и землица же, чтоб черт ее побрал, — ворчит Николай и принимается орудовать кайлом еще яростней. Кайло нет-нет да и угодит в камень, и тогда вокруг сыплются искры. Николаю помогает Андрей. А в это время вторая пара — Жуков и Воробьев, отдыхают и одновременно ведут наблюдение за дорогой. Спустя некоторое время их роли меняются: за работу принимаются отдыхающие, а те, кто трудился, встают на пост.

Группа уже вырыла траншею, идущую в сторону от дороги метра три длиною, но кабеля не обнаружила.

— Может быть, мы неглубоко берем? — замечает Андрей.

Сняли еще слой земли, но результаты те же.

— Смотри-ка ты, — удивляется Николай, — этот кабель словно завороженный: сколько уже перебросали земли, а толку ни на грош…

За поворотом роют еще две пары: Загороднев и Сергей, Петриченко и Геращенко. И тоже безрезультатно. В чем дело?

Последнее время идут дожди, и вот уже несколько ночей подряд партизаны возвращаются на хутор мокрые, усталые, но все без толку. Поиски кабеля оказались делом куда более сложным, чем они предполагали вначале. У них один ориентир — автомагистраль. Рядом с ней они и роют землю. Но со временем полотно дороги, видимо, не раз спрямлялось, и вполне возможно, что капель оказался в стороне. Однако где-то полотно не передвигалось? О своих неудачах Колесник рассказал Телье, единственному из франтиреров, кто в эти дни оставался на хуторе.

— Надо поговорить с хозяином кафе хутора Розель мсье Креман, — посоветовал тот. — Он из местных жителей самый старый, авось что-нибудь да посоветует…

— Креман? — удивился Колесник. — Но ведь он совсем дряхлый.

Однако именно беседа с Креманом позволила партизанам ухватиться за ту ниточку, которая была так нужна: каменный мост через реку! Построен он давно. Значит, именно близ него и надо искать кабель.

На следующую ночь партизаны напали на то, что искали. Кабель оказался чуть толще руки, многожильный, сверху покрыт защитной облаткой, под которой имелся слой свинца, затем шла корда с резиной. Оголив кабель, они вырезали солидный кусок. Траншею зарыли, а сверху аккуратно прикрыли дерном.

* * *

На хутор партизаны вернулись уже на рассвете. Колесник с Николаем тут же отправились спать.

Пока разыскивали кабель, спать приходилось мало. Поэтому лишь только добрались до места, тут же заснули. Петриченко разбудил их уже в середине дня. Он был чем-то встревожен.

— Только что приходил Пьер. Говорит, немцы готовят облаву на хутора, но когда именно, пока неизвестно.

Поздно вечером пришел Лефевр и сообщил то же самое. К сожалению, и он о сроках проведения облавы ничего не знал.

— Что будем делать? — встревожено спросил Николай и посмотрел на Колесника. Но тот о чем-то думал и ничего не ответил.

В сумерках в заброшенную усадьбу собрались партизаны. На совещании решено было запастись продуктами и по одному всем покинуть хутора.

Каратели выехали из Амьена — центра департамента на следующий день рано утром на семи грузовиках. Проехав километров двадцать по Национальному шоссе, грузовики разделились. Два повернули на северо-запад, пять покатили строго на север, в сторону Дуллана. Но вскоре и эта колонна разделилась. Три машины продолжали катить на север, а две круто повернули на восток. Не доезжая километров пять до Розели, они въехали в рощу… Здесь, неподалеку от шоссе, за высокой стеной стройных лип и дубов, укрылась усадьба господина Дюбуа.

Возле ворот машины остановились, из них повыскакивали солдаты. Часть из них по всем правилам военной науки начали окружать усадьбу, другие кинулись в ворота.

Ничего не подозревающий хозяин фермы в этот момент шагал вслед за подводой, запряженной быками. Он только что вывез в поле навоз и возвращался домой. Увидев немцев, фермер растерянно остановился — что делать? Но к нему уже спешили двое солдат во главе с офицером. Солдаты окружили фермера и повели его во двор.

Каратели уже успели здесь все перевернуть вверх дном: с кудахтаньем носились по двору куры, из окон дома летел пух, выпущенный из перин, возле собачьей конуры лежал пристреленный рыжий пес. Рядом с ним плакала девочка лет пяти.

Хозяйка металась по двору как безумная. Увидев офицера, с криком кинулась к нему, хотела что-то сказать, но тот сделал знак солдатам, и те оттащили ее прочь.

Каратели продолжали обыск. Но пока он ничего не давал. Немцы уже начали терять к нему интерес, как вдруг из погреба вылез солдат. В руках у него была плетенка с тестом. Он доложил, что таких плетенок в погребе более двух десятков.

— А! Наконец-то! — злорадно заговорил офицер. И, повернувшись к фермеру, наотмашь ударил его по лицу, сделал знак солдату. Тот подскочил к фермеру, ткнул пистолетом в грудь и, подведя к курятнику, поставил лицом к стене. Увидев это, женщина заголосила еще больше, вырвалась из рук державшего ее солдата и вновь кинулась к офицеру.

— Господин офицер, сегодня наша очередь топить печь, и из ближайших ферм нам принесли тесто, — попыталась объяснить она.

Не обращая внимания на ее слова, офицер приказал:

— Сжечь постройки! Меньше будет жратвы партизанам.

Женщина, моля о пощаде, упала на колени.

— Не надо, Роз, — крикнул муж. — Лучше позаботься о детях.

Короткая автоматная очередь… И фермер рухнул на землю. Женщина, громко рыдая, бросилась к телу мужа.

Горел дом и амбар. Каратели сели в грузовики и покинули усадьбу. Розель они проскочили не останавливаясь. Стало ясно, что каратели расправились с фермером по доносу предателя…

Вечером партизаны долго обсуждали события дня.

— Мсье Дюбуа, кажется, был участником Сопротивления? — спросил Николай.

— Да, — подтвердил Телье.

— В таком случае напрасно мы прятались, как зайцы…

— Карателей было больше нас в несколько раз, — возразил Телье. — Кроме того, в любую минуту им могла прийти подмога. Но так мы это не оставим… Предателя найдем во что бы то ни стало… Да и бошам отомстим!

«20 марта.

Из головы у меня не выходит последний разговор с Капитаном. Мы уже немало наслышались о странных сооружениях, возводимых немцами в прибрежной полосе. О них говорят разное. Одни их называют стартовыми площадками. Другие бетонированными полосами. Но те и другие сходятся в мнении о том, что эти сооружения имеют непосредственное отношение к «фау» — новому секретному оружию немцев.

Вскоре после того, как был создан отряд, нам удалось отыскать ту стройку, о которой в свое время рассказывала Андреа. Вероятно, это была одна из стартовых площадок. Объект сильно охраняется. Подступиться к нему разведчики не смогли. А на днях Николай со своими товарищами напал еще на две площадки. Одна из них разрушена авиацией союзников. Бойцы произвели ее измерение. Длина триста пятьдесят метров. Ширина — двести. На этой территории несколько строений и бетонированных полос. Предназначение их мы пока не знаем. Еще одна площадка только строится. Я давно хочу побывать возле нее».

(Из дневника)

* * *

Было раннее утро. По земле плыла такая густая пелена тумана, что казалось, солнечные лучи сквозь нее никогда не пробьются и утро не наступит. Последнее время часто выпадали дожди, земля набухла, грязи то и дело набивалось столько, что колеса велосипеда переставали вертеться. Колесник и Николай останавливались, очищали грязь и продвигались вперед еле-еле. Зато на проселочной дороге немцы почти не встречались. Как только партизаны выбрались на асфальт, ехать стало легче, но движение тут было довольно оживленным. То и дело катили грузовые и легковые автомашины, мотоциклы и повозки. Вначале, услышав гул моторов, они сворачивали к посадке, ныряли в кусты. Потом поехали не таясь. Благо, что одеты были как все французы.

Ближе к полудню они добрались до развилки дорог.

Одна из них вела в деревню Ивранш, близ которой накануне разведчики наткнулись на стартовую площадку, разрушенную авиацией союзников. Вторая дорога сворачивала влево, в лес — там должна быть стройка. Туда Колесник и Николай сейчас и катили. Проехав еще немного, они спрятали на опушке свои велосипеды и дальше пошли пешком.

В лесу было сумрачно и тихо. Однако они продвигались осторожно: возле такого объекта вполне возможны секретные посты.

Когда взобрались на вершину горы, туман уже почти рассеялся, и они увидели, что противоположный склон круто спускался в долину, к которой с северо-востока подходила, извиваясь, дорога. Виднелись отроги невысоких гор. Вместе они образовывали нечто похожее на гигантскую чашу, на дне которой виднелась стройка…

Колесник потянулся к биноклю, навел его на строительную площадку, долго рассматривал ее. Наконец он неопределенно протянул: «М-да-а-а!»

Стройка походила на встревоженный муравейник. Внизу всюду копошились крохотные фигурки — одни рыли траншеи, другие суетились на лесах, возводили стены каких-то сооружений. Словно из кратера до них доносился гул бульдозеров, бетономешалок, пневматических молотков. Среди работающих — а это несомненно были военнопленные — прохаживались немцы в военной форме: вероятно, инженеры, руководившие работами. По краям площадки стояли часовые… Как только Колесник перестал рассматривать стройку, биноклем тут же завладел Николай.

— Разрушенная площадка, которую мы видели близ деревни Ивранш, — сказал он, — очень похожа на эту…

Но вот его взгляд словно бы споткнулся обо что-то. Он тут же вернул бинокль лейтенанту, волнуясь, сказал:

— Обрати внимание вот на ту бетонированную полосу. Это, видимо, и есть главный объект стройки. В Ивранше она поднимается под углом сорок пять градусов и направлена в сторону Англии.

Колесник принялся внимательно всматриваться в том направлении, куда указывал Николай. Он различил рельсы узкоколейной дороги. Достаточно было бросить взгляд на компас, чтобы понять, что и здесь ось полосы направлена на Англию.

— Многовато же здесь немцев, — заметил он, поеживаясь от пронизывающего ветра, а еще больше от волнения.

— В том-то и дело, что многовато, — согласился Николай.

Задерживаться вблизи такого объекта было опасно. «Неужели нельзя помешать вести эти работы?» — подумал Колесник.

Неожиданно его внимание привлекли свежевыструганные, еще не успевшие почернеть сосновые столбы, которые шли от видневшихся чуть подальше металлических опор — линии электропередачи к площадке. Сразу их Колесник не заметил. «Постой-постой, да ведь эти же столбы для подачи электроэнергии, — подумал он. — Если убрать хоть некоторые, а заодно и металлические опоры, то…» Видимо, об этом же подумал и Николай.

— Эх, была бы взрывчатка!

— Взрывчатка будет, — заметил Колесник. Взрывчатку обещал им дать Капитан. Правда, неизвестно, много ли ее у франтиреров.

— Если есть взрывчатка, — обрадовался Николай, — тогда все, тогда порядок… Видишь шоссе? Петляя, оно идет к северу. В случае чего, немцы кинутся в погоню за нами по нему, а мы ринемся прямо.

— Но ведь там болото, — удивился лейтенант. — Болото и речка.

— Болото и старица реки, — поправил Николай. — По болоту мы уже проходили, а старицу переплывали на плоту. — И уже возбужденно-радостно повторил: — Немцы кинутся за нами по шоссе, это уж точно! А мы за болото!

— Интересное предложение, — задумчиво заметил Колесник, — но его еще надо обмозговать.

— Разумеется, — согласился Николай.

«А молодец парень, — подумал о Николае Колесник. — Прежде чем что-либо предложить, все обдумает, все взвесит. Жаль, что скрытен. Уже сколько мы вместе, а что я знаю о нем? Горьковчанин. Войну встретил курсантом пехотного училища, которое закончить не успел — надо было воевать. И это, пожалуй, все. С другой стороны, это и хорошо, что он умеет держать язык за зубами. Не такое сейчас время, чтобы болтать лишнее».

* * *

Идея Николая была весьма заманчива, но на всякий случай по дороге, которую он предлагал для отхода партизан после проведения операции, еще раз прошли разведчики, подготовили лодки для переправы через старицу. Взрывчатки у франтиреров оказалось немного, но кое-что ею можно было сделать. Кроме того, партизаны прихватили с собой поперечные пилы, ими рассчитывали спилить часть деревянных столбов, которые подводили электроэнергию к самой строительной площадке.

В район стройки бойцы пришли уже в полночь. Вышли на просеку. Вдоль нее, взбираясь на высотку, в одну линейку тянулись металлические опоры, между которыми длинными дугами тяжело провисали провода. К одной из таких опор и подошли партизаны. У нее имелось четыре «лапы», установленные на бетонные основания. К каждой из них они прикрепили по нескольку двухсотграммовых толовых шашек, присоединили к ним бикфордов шнур, зажгли его и отбежали в безопасное место. С минуту стояла тишина. Но вот взметнулось пламя, мощный взрыв потряс лес… Стальная конструкция дрогнула, закачалась, потеряла равновесие и тяжело рухнула на землю.

К этому времени другими группами было спилено около десятка деревянных столбов.

Партизаны, разумеется, понимали, что разрушенные опоры и сваленные столбы приостановят стройку ненадолго, но все равно радовались тому, что хоть на несколько дней, а работы встанут. А там можно придумать что-нибудь еще.

* * *

Сергей вновь побывал в Острикуре и, как обычно, привез новости. Главная из них — из лагеря бежал Никифоров. За ним приезжал специальный человек из Парижа. «Видимо, понадобился Комитету, — подумал Колесник. — Ну что ж, такой человек не подведет, справится с любым поручением».

Связной мялся, казалось, что-то недоговаривал. Наконец он выдавил:

— Схвачен Порик!

…Порик! Он же Базиль, «лейтенант Громовой», «русский из Дрокура», просто — Василь. Это имя французы шахтерского севера произносили с большим уважением. Отряд, созданный им, начал действовать еще в сорок третьем, совершил немало дерзких операций. Немцы охотились за Базилем с большим остервенением. Если за выдачу рядового русского партизана они предлагали пять, то за голову Порика — все сто тысяч франков. Неужели он погиб?

* * *

В сумерках партизаны засобирались в разведку. Вместе с ними решил пойти и Колесник. Неожиданно пришел связной франтиреров, все тот же немногословный парень, которого в прошлый раз лейтенант окрестил молчуном, сообщил, что вернулся Капитан. Александру очень хотелось посоветоваться с Луи насчет стартовой площадки, и он тут же отправился к нему.

Выйдя из усадьбы Булена, связной повел Колесника в направлении, противоположном тому, где тот виделся с Капитаном в прошлый раз. Это Александра нисколько не удивило. Проявляя осторожность, Капитан часто менял места своих ночевок. На противоположном берегу пруда, под плакучей ивою, стоял небольшой домик. К нему они и подошли. На стук дверь тут же открылась. Связной о чем-то пошептался с человеком, который вышел ему навстречу, и, вернувшись назад, виновато доложил:

— Просят подождать!

Они отошли в глубь сада. Некоторое время они стояли, вслушиваясь в темноту ночи. Вдруг дверь скрипнула, из дома поспешно вышли четверо, спустились с крыльца и растворились в темноте…

Когда Колесник вошел в накуренную комнату, в ней был лишь один Капитан.

— Ты извини, друг, что заставил тебя ждать, — сказал он, — но неожиданно ко мне явились гости. Прошлой ночью в Нувьене прошла облава. Немцы вылавливали людей для отправки на работу в Германию. Этим парням повезло: они ускользнули и вот просятся в отряд. — Бросив озабоченный взгляд на часы, он продолжал: — А вообще-то ты пришел вовремя. С минуты на минуту я жду связного департаментского военного комитета. Он хочет видеть тебя.

На этот раз, как показалось Колеснику, Капитан выглядел усталым и чем-то расстроенным. Некоторое время он прохаживался по комнате молча, потом заговорил вновь:

— Вылавливают! Странно звучит это слово, не правда ли, лейтенант? Словно речь идет об охоте на зверей. Помню, когда Петен пришел к власти, то торжественно заявил: «Я отдаю всего себя Франции». Газеты писали о нем, как о надежде и спасении родины, мудром»: честном маршале», а этот «мудрый» и «честный» оказался всего лишь пакостным старикашкой, старым ослом, марионеткой и предателем. Дорого обошлось Франции его предательство, но это еще не все…

Неожиданно он оборвал себя на полуслове, повернулся к Колеснику, смущенно проговорил:

— Я, кажется, заболтался, Александр! Что нового у вас?

Как только Колесник заговорил о стартовых площадках, Капитан насторожился, поспешно переспросил:

— Так, говоришь, одну из них вы нашли неподалеку от Абвиля? Странно!

Он прошелся по комнате, о чем-то размышляя, остановился перед лейтенантом, повторил:

— Очень странно!

Оказывается, этот район некоторое время назад уже прочесывали его люди. Но тогда там стройки еще не было. Она появилась недавно, и работы на ней ведутся форсированными темпами.

В этот момент в дверь постучали. В комнату вошел мужчина средних лет в темном коричневом плаще. Поздоровавшись с Капитаном, пристально посмотрел в лицо Колеснику.

— Александр! — представил его Луи.

— Роллан, — в свою очередь, назвал гость свое имя, продолжая внимательно изучать русского, — связной департаментского военного комитета.

Роллан походил на преуспевающего коммерсанта. У него густые черные волосы, смазанные бриолином, такие же черные, кустистые брови, большие голубые глаза, горбинка на носу.

— Я уже немало наслышался о вас и ваших людях, Александр, и рад с вами познакомиться, — сказал он. — Жаль, что я заглянул к вам ненадолго, очень спешу… А дело, которое привело меня сюда, состоит в следующем: завтра намечено провести совещание представителей организаций Сопротивления, а также командиров отрядов и групп департамента. На этом совещании должны быть и вы оба…

Назвав место и время совещания, условные пароли, Роллан стал прощаться. Когда они вновь остались вдвоем, Капитан некоторое время молчал, прохаживаясь по комнате, о чем-то думая, наконец сказал:

— Уж коли так получилось, Александр, что и вы тоже стали заниматься стартовыми площадками, я хочу, чтобы вы узнали о них побольше.

В тот вечер Колесник услышал от Капитана о новом немецком оружии немало интересного.

* * *

Как только Франция была оккупирована, Луи стал членом одной из организаций Сопротивления. Однажды до ее руководства дошли слухи о том, что на побережье Ла-Манша немцы возводят какие-то объекты, которые якобы имеют отношение к их новому оружию. Капитану и его группе было поручено заняться их поисками.

Дела шли довольно успешно. Вскоре им удалось напасть на след нескольких площадок. Данные были отосланы в Лондон. К тому времени английская разведка через участников Сопротивления разных стран Европы уже немало знала о секретном оружии немцев. Поэтому здесь с вниманием отнеслись к сигналу французских патриотов. Авиация союзников тут же вылетела на бомбежку объектов.

К весне сорок четвертого года большинство площадок, расположенных вдоль северного побережья Франции, были уничтожены. Однако немцы с упрямой фанатичностью принялись строить новые, которые были меньше прежних по размерам, но лучше замаскированы.

Последнее время группа Капитана вела уже поиски штаба артиллерийского полка, производящего запуск нового оружия. До руководства Сопротивления дошли слухи, что этот штаб находится где-то близ Амьена , франтиреры обшарили этот район, как им кажется, довольно тщательно, но пока безрезультатно.

«Так вот, оказывается, с каким человеком свела меня судьба», — подумал Колесник с уважением о Капитане. А вслух спросил: — Допустим, вы отыскали площадку, а дальше что?

— Тебя интересует, так сказать, чисто практическая сторона дела? — улыбнулся Капитан. — В общем, Александр, давайте координаты площадок, а об остальном позаботятся сами англичане… Ведь фау угрожают в первую очередь им.

* * *

На следующий день что-то произошло, и совещание было отложено. Капитан тут же покинул хутор.

А в полдень пошел дождь и вот уже неделю льет не переставая. День и ночь потоки воды барабанят по черепичной крыше мансарды, звенят в водосточных трубах. Земля раскисла — не пройдешь, не проедешь.

Дожди уже начали наводить на Колесника тоску и уныние. Просыпаясь по ночам, он слушал монотонное журчание воды, однообразное поскрипывание оторвавшегося где-то на крыше листа кровельного железа, подолгу ворочался, не спал. В такие минуты передумаешь о многом. Склад с горючим они так и не подожгли: неожиданно возле разместилась немецкая воинская часть. Из-за этого операцию пришлось отложить. Лейтенант очень жалел об этом, но когда он рассказал о неудаче Капитану, тот лишь усмехнулся:

— Не горюй, камрад, стартовые площадки поважнее!

Вслушиваясь в завывание ветра, Колесник старался уловить в нем посторонние звуки, осторожные шаги или приглушенное урчание полицейских машин. Гитлеровцы больше уже не прикрывались фиговыми листками, как это делали они в первые дни оккупации Франции. В то время существовал даже секретный приказ: «С населением обращаться хорошо, быть вежливыми, показывать, что мы, немцы, их верные друзья». Ныне поведение оккупантов стало иным. Вначале они наловчились на ловле коммунистов, потом пришел приказ командования насчет «коллективных мер» против жителей целых селений. И теперь при малейшем поводе гитлеровцы сжигают целые селения, вешают и расстреливают.

«22 мая.

Накануне до нас дошли тревожные слухи. В ночь с первого на второе апреля в деревне Аск эсэсовцы расстреляли свыше сотни детей и стариков. Деревня находится близ железной дороги, на которой произошло крушение воинского эшелона. И этого оказалось вполне достаточно для истребления людей…

Участились случаи облав. Поэтому приходится быть начеку. Я теперь нередко меняю места ночевок. Часто остаюсь один. Ночи длинные, передумаешь о многом… Последнее время все наше внимание сосредоточено на поисках стартовых площадок. Правда, не скажу, что мы в этом преуспели. Вот уже две недели назад, как ушли на разведку Николай и Геращенко. Уж не случилось ли что?»

(Из дневника)

* * *

Глубокой ночью Колесникова разбудил Петриченко, сообщил, что вернулись те, кого уже перестали ждать, — Николай и Геращенко. Первое время дела у них шли успешно. Им удалось обнаружить ряд важных объектов. И они уже возвращались на хутор, как вдруг ночью под Амьеном случайно набрели на аэродром и были схвачены. Хорошо, что на следующую ночь на аэродром напали франтиреры, началась суматоха. Воспользовавшись этим, разведчики бежали. Но теперь они без оружия, а Геращенко к тому же и ранен.

Раненого положили в мансарду. Когда Колесник и Петриченко поднялись сюда, под потолком тускло коптила керосиновая лампа, больной метался в бреду.

— Где возьмем врача? — спросил Колесник озабоченно.

— В округе найти врача, наверное, можно, — ответил Петриченко, — но неизвестно, на кого нарвешься.

И тут выяснилось, что у Андрея есть знакомая девушка, которая работает в госпитале. Она может сделать перевязку. Вот он и ушел за ней.

— Андрей? — удивился Колесник. — Когда он успел познакомиться?

— Успел, — усмехнулся Петриченко, — да еще как успел: отец у его девушки, говорят, врач. Правда, мы не знаем, как он отнесется к нашей просьбе, а вот за девушку Андрей ручается.

— Скажи на милость, уже ручается, — продолжал недоумевать Колесник. Эта история ему явно не понравилась. — А почему бы не поговорить с Телье? — спросил он. — Кто-кто, а этот парень непременно что-нибудь посоветовал бы…

— Его нет на хуторе, — ответил Петриченко.

Ничего не оставалось, как ждать возвращения Андрея. Незаметно для себя Колесник задремал. Проснулся мгновенно, как только послышались осторожные шаги на лестнице. В дверях показалась голова Андрея. Окинув сидящих в полуосвещенной комнате внимательным взглядом, он осторожно пропустил вперед себя спутницу, а затем вошел в комнату сам.

— Жанет, — представил он девушку и тут же покраснел.

Бедный Андрей, он всегда краснеет, когда смущается… Жанет была высокая, стройная, с голубыми глазами. Робко произнеся привычное: «С ва мсье», — она поперхнулась, закашлялась. Только тут Колесник обратил внимание на то, что в комнате так накурено, что нечем дышать. Приоткрыв дверь, он подал Жанет тазик с чистой водой для мытья рук.

Она неплохо знала свое дело, и минут через тридцать перевязка была закончена. Вынув из сумочки какие-то таблетки, девушка принялась объяснять Андрею, как их давать раненому, но он лишь виновато хлопал глазами: по-французски Андрей знал всего лишь несколько слов. Парня надо было выручать, и Колесник сказал:

— Спасибо, Жанет, мы вас поняли!

— О, вы француз? — обрадовалась девушка.

— Нет, тоже русский.

— Рюсс, Россия, — заулыбалась девушка, — но вы так хорошо говорите по-французски, — и ласково посмотрела на смущенного Андрея.

Заметив этот взгляд, Александр обронил:

— Ничего, с вашей помощью скоро заговорит по-французски и он.

— Или в крайнем случае на время ваших свиданий мы станем присылать переводчика, — вставил Николай.

Все заулыбались.

— Что он сказал? — забеспокоилась смущенная Жанет.

— Он шутит, — успокоил ее Колесник и, повернувшись к Андрею, добавил: — Проводи девушку, а то уже скоро рассвет…

— Да-да, — заторопился он, — пора!

* * *

Докладывая лейтенанту о результатах разведки, Николай упомянул про какие-то столбы, которые немцы врывают в ровном поле, в шахматном порядке, на значительном расстоянии друг от друга. Причем разведчики их видели в нескольких местах, но каково их предназначение, они так и не поняли.

И в самом деле, каково? Может быть, этим столбам отводится какая-то особая роль в укреплении «Атлантического вала»? Впрочем, если он только существует, этот «вал». На днях до партизан дошли странные слухи: якобы специальные службы англичан вели наблюдения в эфире. Опознав голоса радистов, они стремились определить, как перемещаются воинские части в районе «Атлантического вала». И вот тогда выяснилось, что один и тот же диктор ведет передачу за радистов нескольких подразделений. На основе этого был сделан вывод: «Неприступный «Атлантический вал» — очередной блеф немцев…» Неужели и в самом деле это так? И потом как-то не верится, что можно опознать голоса в эфире. Но говорят, можно. А если «Атлантический вал» — выдумка Геббельса, то тем больше шансов на успех союзников и им нечего тянуть с высадкой…

Такие вот мысли все утро не давали покоя Колеснику. А Петриченко в это время успел побывать на соседнем хуторе. Вернулся он с запиской от Капитана: «В семнадцать часов жду у заброшенной усадьбы». Поймав недоуменный взгляд Колесника, Петриченко пояснил:

— Едете на совещание! Я уже и велосипед приготовил…

— Интересно, чему оно будет посвящено? — задумчиво сказал Колесник.

— Возможно, объявят, когда наконец намерены высадиться союзники во Франции, — шутливо заметил Петриченко, — или скажут: «Камрады партизаны, примите новейшее оружие…»

— Ну да, держи карман шире, — улыбнулся Колесник.

И все же, собираясь в путь, в душе он на что-то надеялся.

Асфальтированное шоссе, оказавшееся в стороне от магистральных направлений продвижения немецких войск, сохранилось довольно в приличном состоянии, было ровным и гладким.

К сожалению, они проехали по нему совсем немного и лишь только обогнули зеленую рощицу, как впереди, прямо в поле, увидели взвода два солдат и несколько грузовиков с лесом-кругляком. Солдаты сгружали лес, резали его на короткие столбы и врывали их в поле в шахматном порядке на значительном расстоянии друг от друга.

Капитан тут же круто свернул с дороги вправо, его широкая спина еще раз мелькнула за кустарником и скрылась. Колесник кинулся вслед за ним. Солдаты, занятые своим делом, не обратили на велосипедистов никакого внимания.

Проехав еще немного, Капитан остановился, подождал Колесника и поинтересовался, что он думает по поводу увиденного в поле.

— Скорее всего эти столбы установлены для того, чтобы невозможно было использовать поле под аэродром, — ответил тот.

— И я так думаю, — заметил Капитан, — Пикардия все же самое вероятное место высадки союзников.

Уже который раз говорил он об этом. Возможно, у Луи есть на этот счет какие-то данные? Или же, размышлял Колесник, он приходит к такой мысли по логике вещей — ведь уже полгода прошло со дня окончания Тегеранской конференции, и пора бы англичанам и американцам выполнить ее решение.

Недавно Телье отремонтировал трофейный радиоприемник, и теперь партизаны регулярно слушали Москву и Лондон. Освобождены Одесса и Севастополь!.. Но как бы ускорилось освобождение Европы от фашизма, если бы союзники наконец начали воевать по-настоящему, высадились во Франции…

До охотничьего павильона какого-то крупного помещика, хорошо укрытого зарослями орешника и бузины, они добрались уже в сумерках. Павильон довольно бдительно охранялся франтирерами, и прежде чем Капитан и Колесник попали в него, у них несколько раз спросили пароль.

В помещении, куда их ввели, было сумрачно и тихо. Однако свет почему-то не зажигали. Возможно, это делалось с целью конспирации. Правда, Капитан узнавал своих знакомых и в полумраке. Узнавали и его. Первым, с кем поздоровался он, был высокий брюнет, которого Колесник однажды видел у Капитана в гостях. На совещании он представлял «Организасьон сивиль э милитэр» . Вслед за ним Луи подал руку пожилому мужчине по имени Мартинсон. Это был посланец «Либерасьон Нор» . И вдруг — ба! — удивился Колесник, увидев лисью мордочку Арну — хозяина магазина на хуторе Розель. Интересно, кого представляет здесь он?

Открыл совещание член департаментского военного комитета широкоплечий кряжистый человек лет тридцати пяти с густой рыжей шевелюрой и трубкой во рту по прозвищу Принели .

— Скоро можно ждать высадки союзников во Франции, — заговорил он негромко, и сразу в зале стих разговор, наступила тишина. — Выработать программу действий, наладить связь между группами Сопротивления, активизировать действия франтиреров и партизан — вот те основные проблемы, которые нам нужно сегодня обсудить. Приглашаю высказаться!

В состав участников Сопротивления входили представители различных слоев населения. Что же, независимо от классовых принадлежностей и политических убеждений, объединяло их? Прежде всего, конечно, ненависть к гитлеровским оккупантам и их пособникам, стремление изгнать захватчиков из своей страны. Но вот что касается определения методов борьбы против оккупантов, а также общественного устройства страны после ее освобождения, то интересы этих групп были разные. Если компартия страны призывала к немедленной вооруженной борьбе с оккупантами, то социалисты, например, считали, что освобождение Франции дело неизбежное, и само собой разумеется, что оно придет со стороны, из-за границы. Боясь вооружения народа, их охотно поддерживали в этом лидеры других буржуазных партий. И даже теперь, когда высадка союзников, как сказал председательствующий, «не за горами», — политика аттантизма — выжидания, все еще не изжила себя. Пусть и без прежней уверенности, но многие выступающие, как и раньше, призывали ждать, готовиться к тому дню, когда союзники начнут высадку, а пока участники Сопротивления должны собирать главным образом разведывательные данные о расположении врага, проводить саботаж. В день высадки одна из главных задач — дезорганизация транспорта. И лишь когда начнется вторжение союзных войск во Францию, наступит период партизанской войны.

В конце совещания разговор зашел об оружии. Этот вопрос нельзя было обойти молчанием. Оружие имелось в достаточном количестве лишь в одном из отрядов, действующих в западной части Пикардии. Партизанам удалось напасть на склад с оружием, сброшенным английскими летчиками для «Тайной армии». Во всех остальных отрядах оружия еще мало. До последнего времени франтиреры и партизаны надеялись на то, что оружием их снабдят англичане и американцы. Но ни те, ни другие этого делать не собирались. Однако Военная комиссия Центрального Совета Сопротивления во главе с коммунистом Вийоном призвала участников Сопротивления к беспощадной борьбе с захватчиками. К сожалению, оружия не хватало. Неудивительно, что на просьбу одного из командиров помочь оружием Принели дал универсальный ответ: «Рассчитывайте на свои силы. Это будет вернее!»

Вот почему на хутор Колесник возвращался хмурый. Не лучше был настроен и Капитан. Уже подъезжая к Розели, он неожиданно спросил:

— Ну и какие выводы, лейтенант, ты сделал из сегодняшнего совещания?

— Драться!

Впервые за весь день Луи рассмеялся.

— Вы, русские, это хорошо уяснили с первого дня войны. А вот у нас некоторые все еще считают, что с Гитлером можно договориться. Эти люди не только сами ничего не делают для освобождения родины, но и как слепые котята путаются под ногами у других…

 

Тетрадь четвертая

«6 июня.

На хутор мы вернулись перед утром. Едва я добрался до гумна, зарылся в соломе, как тут же заснул. Но вскоре мне показалось, что поблизости кто-то ходит. Открыв глаза, я насторожился. «Поднимайся, — гудел в темноте возбужденный голос Николая. — Союзники начали высадку в Нормандии. Пойдем послушаем радио».

У меня гулко забилось сердце. Наконец-то! И мы кинулись к Рейману Телье…»

(Из дневника)

* * *

Когда Колесник и Николай вбежали в комнату Телье, здесь уже были Загороднев, Петриченко и Сергей. На столе лежала карта. Нормандия на ней была обведена красным карандашом. Перебивая друг друга, партизаны рассказывали подробности высадки союзников, называли число действующих в операции кораблей, говорили о районах, захваченных дивизиями союзников. Интенсивной бомбардировке подверглись Шербур, Булонь, Гавр, Па-де-Кале. Радио предупреждало: все, кто живет в тридцатикилометровой зоне, должны ждать бомбардировок.

— Наконец-то осмелились, — радостно воскликнул Петриченко, — сколько мы ждали этого дня!

Партизаны возбуждены, говорят, перебивая друг друга. В углу стоит радиоприемник. Хозяин вертит тумблеры, настраивается на нужную волну…

Пощелкивают контакты, но Лондон молчит. Телье хмурится. Вдруг почти громко: «…повернуть это оружие!» Совсем четко было, но тут же исчезло. Это англичане. Больше ничего не слышно.

— А может быть, это лишь проба сил? — говорит Загороднев. — Ведь немцы готовились к встрече союзников между Дьепом и Дюнкерком?

— Вряд ли! — возразил Николай. — Силы высадились большие. Немецкие же дивизии здесь немногочисленны, так что через недельку-другую жди союзников и в Пикардии.

— Ну, это ты хватил чересчур, — улыбнулся Телье, — хотя, конечно, — раз англичане зашевелились — значит, конец войны недалек. Эти рисковать даром не станут…

Телье скажет так скажет: «Эти рисковать даром не станут». Настолько коротко и точно характеризуют эти слова сущность английской политики.

— Эх, скорее бы уж все это разворачивалось, — мечтательно произнес Петриченко.

В двенадцатом часу к французскому народу обратился по радио главнокомандующий союзными войсками генерал Эйзенхауэр.

— Нам предстоит жестокая битва, но затем придет победа: 1944 год — год полной победы! Желаю вам успехов!

Главнокомандующий призывал французов к выжидательной тактике.

В полдень партизаны подобрали в поле листовку, сброшенную союзниками. В ней, как и в выступлении генерала, подчеркивалось: «…преждевременное восстание французов могло бы помешать вам быть полезными вашей стране в критический момент. Будьте терпеливы, готовьтесь. Все должны выполнять свои обязанности» . А вечером из радиоприемника вновь послышался треск. На этот раз торжественно-величавый голос заявил нечто противоположное тому, о чем говорил главнокомандующий.

— Началась решительная битва… Битва во Франции, конечно, будет битвой за Францию! Простой и священный долг — разить врага всеми средствами.

— Это де Голль! — воскликнул Телье.

Все понимающе переглянулись. Эйзенхауэр призывал французов подчиняться только союзному командованию, де Голль — французскому правительству.

Неожиданно в комнату тревожно постучали, партизаны переглянулись.

— Немцы! — послышался испуганный голос дежурившего возле усадьбы Андрея.

В предрассветных сумерках послышалось натужное урчание грузовых автомашин. Они шли по улицам хутора, подсвечивая дорогу замаскированными фарами. Но тревога оказалась напрасной. Немцы на хуторе даже не остановились. Просто к побережью подтягивались новые силы.

* * *

Наконец-то Геращенко пошел на поправку. Днем он впервые встал с постели, прошелся по комнате.

Своим выздоровлением разведчик обязан Жанет. Спасибо ей! Ее папашу партизаны не видели в глаза, но, кажется, лечение раненого не обошлось без его заочного участия.

Вслед за успешно проведенной операцией по выброске десанта и техники все ждали от союзников решительных действий, но пока что события развиваются как-то вяло.

— Ничего, — бодро говорит Петриченко, — вот сосредоточат союзники свои силы да как жахнут, только пух полетит от немцев…

Возможно, так и будет. Настроение у партизан приподнятое, они полны радужных надежд на скорое освобождение страны от оккупантов. Беспокоят их лишь стартовые площадки, которые они отыскали под Абвилем и около села Боваль. Координаты уже давно были переданы Капитану, но пока что площадки стоят целыми и невредимыми, и немцы, кажется, вот-вот начнут использовать их по назначению. Вчера разведчики видели на станции Абвиль поезд, состоящий из четырех платформ, на которых лежали гигантские сигарообразные бомбы. Сразу же подумалось о том, что это, по-видимому, и есть новое оружие немцев. Тревога партизан возросла еще больше.

А в полночь из района села Боваль, как бы в подтверждении всех этих опасений, с диким ревом поднялся в воздух зелено-серый самолет. От него, как от кометы, потянулся хвост из дыма и искр. По мере удаления самолета-снаряда облачный ствол вулкана вытягивался. Вскоре он уже не смог стоять отвесно, начал наклоняться, прогибаться и в конце концов разделил небо на две половины. На какую-то долю минуты партизаны оцепенели, а когда в небе все рассеялось, то с тревогой подумали о том, как скажется применение немцами «чудо-оружия» на союзные войска, а значит, и на ход войны.

Чтобы поднять моральный дух заметно приунывших солдат немецкой армии после высадки союзников в Нормандии, в гитлеровских газетах были опубликованы фотографии фау. Снимки были неясными. Самолет-снаряд походил больше на бомбу с трубой поверху. И в то же время то, что проглядывалось на снимке, имело сходство с той гигантской сигарой, которую русские разведчики видели на станции Абвиль. «Значит, это и есть «Фау-1», — решили партизаны, — то самое «чудо-оружием с помощью которого Гитлер обещает возродить прежние успехи на фронтах, сломить сопротивление Англии».

Вечером бойцы принесли с поля листовку, написанную в канцелярии Геббельса, такого содержания:

«Солдаты союзных войск!

Вы угодили в западню! Если б это не было так, судите сами, зачем бы мы после вашей высадки стали ждать десять дней, прежде чем применить наше секретное оружие? Теперь вы сражаетесь на узкой полосе суши, площадь которой заранее была определена нами. Тем временем наши самолеты-роботы, летающие на небольшой высоте, сеют смерть и опустошение в городах и гаванях, из которых вы получаете боеприпасы, продовольствие и снаряжение. Ваши коммуникации перерезаны. В результате разрушений и паники, царящей на ваших базах, ваши суда, в том числе и санитарные, не могут выйти в море, а это значит, что вскоре у вас не будет ни оружия, ни боеприпасов. От вас самих зависит найти пути и способы выйти из этой западни. Поразмыслите об этом».

«Неужели англичане забыли про площадки, координаты которых мы им передали?» — думал Колесник. Он еще раз напомнил про них Капитану, но тот лишь улыбнулся:

— Не тревожьтесь, лейтенант, ваши сигналы не останутся без внимания!

И действительно, через несколько дней после этого разговора, уже в сумерках, возвращаясь на хутор, партизаны стали очевидцами того, как над соседним лесочком, мимо которого они шли, вначале забегали лучи прожекторов, а вслед за этим послышались гул моторов самолетов и отдаленные взрывы.

— Вы слышите? — воскликнул Загороднев. — А ведь это, кажется, в районе стартовой площадки?

Партизаны радостно переглянулись.

Утром разведчики побывали возле обеих площадок. Вернулись сияющие: от площадок остались лишь груды развалин. Значит, их усилия не пропали даром!

Это было самое большое событие в жизни отряда. Решено было отметить его по-настоящему. Ночью в заброшенную усадьбу собрались все бойцы отряда. Зачитали приказ, в котором за успехи в поиске площадок командир отряда объявил благодарность Николаю и Геращенко. Надо было видеть лица партизан в эту минуту. Они были по-настоящему счастливы!

«12 июня.

Накануне диктор радио станции «Свободная Франция» из Лондона несколько раз предупредил: в вечернем выпуске будет передано важное сообщение. Интересно, о чем? Надо непременно послушать. Жаль, что сделать это теперь непросто. В тот день, когда союзники высадились в Нормандии и мы коллективно слушали радио, батрак Перш, живущий через стенку от Телье, сказал: «Что-то вчера уж больно долго засиделись у тебя гости».

Своего соседа, угрюмого и нелюдимого малого, Телье побаивается. Радиоприемник был срочно перенесен в заброшенный сарай. В темноте да еще при такой погоде, как сегодня, когда весь день шел дождь и на дорогах образовалась непролазная хлябь, идти туда мало приятного. Но ничего не поделаешь. Уж очень хочется узнать о событиях на фронтах».

(Из дневника)

* * *

В тот момент, когда они добрались до сарая, в темноте у приемника уже возился Рейман. Под ним шебуршала солома, попискивали мыши, громче обычного пощелкивали контакты. Рейман ворчал:

— Боши, боши!

Тихо. И вновь его недовольный голос:

— Вот черт, кругом боши!

Дует в щели, сыро и прохладно. Наконец Телье радостно объявил: «Лондон!»

В сарай неожиданно ворвалась музыка. Но постепенно она гасла, вяла. И вскоре вновь ничего не стало слышно. При свете зажигалки Телье что-то подливает в элементы, ворчит.

— Если бы нашатырь, а то возись с этой гадостью.

Снова явственно доносится музыка, но вот заговорил диктор. О боях в Нормандии было сказано всего несколько слов. Основное внимание было обращено на события во французской деревне Орадур-Сюр-Глан. Слушая диктора, Телье бормотал:

— Невероятно… Что же это такое!

Он не находил слов. И в самом деле, то, что произошло в этой деревне два дня тому назад, не укладывалось в голове… Она была сметена с лица земли только потому, что оказалась на пути движения в Нормандию эсэсовской дивизии «Дас рейх». Ворвавшись в деревню, эсэсовцы вначале повыгоняли из домов всех ее жителей, после чего мужчин тут же расстреляли, а женщин и детей загнали в церковь и подожгли ее. Погибло шестьсот сорок человек. Из них двести десять детей.

— Шестьсот сорок, — шепчет обескровленными губами Телье, — какой ужас! Нет, фашисты не люди, а звери, — охрипшим от волнения голосом добавляет он, — хуже зверей…

Загороднев крутит головой, собирается что-то сказать, но не успевает. В сарай поспешно входит Андрей…

— Товарищ лейтенант, к вам связной…

— Откуда?

— Говорит, из Комитета.

Когда, чуточку запыхавшись, Колесник пришел на ферму, переступил порог мансарды, в ней было тихо и темно. В одно-единственное окошко, глубиною в метр, точно в амбразуру дзота, заглядывала луна. Постепенно его глаза освоились с темнотой, и он увидел дремавшего на кушетке мужчину. На вешалке висел его плащ, под которым натекла лужица воды. «Попал под дождь», — решил лейтенант. Под его ногами заскрипели половые доски, и гость проснулся.

— Александр.

Незнакомец поднялся со своего места, пожал руку, представился:

— Алексей.

Только тут Колесник узнал в нем того самого человека, с которым он встречался в Острикуре.

— Признаться, я утомился с дороги, — продолжал гость, словно бы оправдываясь, — промок, а тут, как только пригрелся, сразу задремал.

— И правильно сделали, — заметил Колесник.

Чтобы быстрее подсохла одежда гостя, он сунул несколько веток можжевельника в печку, поджег старую газету — огонь вспыхнул, ветки затрещали, осветили лицо собеседника. Оно было усталым.

— Комитет хочет получить точную информацию о делах вашего отряда, — объясняя цель своего визита, заговорил связной.

Пока Колесник рассказывал об отряде, Алексей внимательно слушал, иногда переспрашивал, стараясь все хорошо уяснить и запомнить. Ветки можжевельника совсем прогорели. Колесник принес еще. Некоторое время они мигали, потрескивали. Неожиданно из печи вырвалось пламя, осветило часть комнаты, лицо собеседника.

— Вы сейчас из Парижа? — поинтересовался Колесник.

— Нет, из Били-Монтиньи.

— Вот как! В таком случае вы, возможно, что-нибудь слышали о Порике?

— Не только слышал, но достоверно знаю, — улыбнулся Алексей. — Он бежал из крепости.

— Из крепости, да еще раненый? — оторопел Колесник. — Но это же невероятно!

— И тем не менее это так. Это большой силы человек! Большой! — повторил связной убежденно.

— А где он сейчас?

— У верных людей. Ему сделали операцию, точнее, несколько операций. Ведь у него было четыре ранения… А сейчас он выздоравливает.

Все это казалось настолько удивительным, что в первую минуту Колесник не поверил, но Алексей не шутил.

— И таких, как Василий Порик, — продолжал он, помолчав, — среди русских людей немало. Вот почему столь велики симпатии к вам со стороны французов. Руководство Сопротивления сейчас прилагает все усилия к тому, чтобы как можно больше советских людей взялось за оружие. Для этого совместно с Комитетом советских военнопленных решено объединить все русские партизанские отряды под одним командованием. В первую очередь это будет сделано на севере Франции. С этой целью в Били-Монтиньи намечено провести совещание командиров советских партизанских отрядов и групп, действующих в Пикардии, а также представителей французского Сопротивления. На нем должны быть и вы.

Вот уже второй раз Колесник встречается с Алексеем, но до сих пор так и не понял, кто он. Говорит: «Вам, советским парням». А кто же он сам?

— Тоже русский, но эмигрант, — неохотно пояснил Алексей, — вернее, мой отец, который приехал во Францию еще в начале века. Здесь я родился и вырос. Но я русский, родина моих предков — Россия. Значит, это и моя родина!

Алексей потянулся к огню, взял головешку, прикурил сигарету Вспыхнуло пламя, на минуту осветило его русые волосы, крупный нос, задумчивые прищуренные глаза.

— А человек без родины, что соловей без песни. Ох, Александр, как это нелегко. Мне вспоминается Мадрид в начале тридцать шестого года. Вместе с другими там было немало русских эмигрантов, проживающих во Франции. Я внимательно присматривался к ним. Как и остальные бойцы интербригады, они честно хотели помочь испанскому народу в освобождении его родины от фашизма… Но иногда мне казалось, что мы находились на каком-то особом положении. Французы, поляки, чехи и те русские, что приехали из России, с полным правом могли сказать, что, защищая Испанию от фашистов, они защищают родину. А мы? Конечно, каждый из нас, русских эмигрантов, с полным правом мог сказать, что мы защищаем человечество от фашизма. И все же… Человек без родины — это какое-то неполноценное существо. Эмиграция, Александр, это все равно, что суховей в пустыне. Она иссушает, изматывает силы, а родной, привычной почвы нет, живительных соков брать неоткуда. Вот почему на чужбине хиреет даже большой настоящий талант. Возьмите, к примеру, Бунина. Здесь, во Франции, он получил Нобелевскую премию… Признание, слава — все есть. А сколько тоски и безысходности в его творчестве этого периода. Вспомните хотя бы вот это:

Алексей читал эти стихи удивительно выразительно, четко передавая смысл каждого слова. Кончив чтение, он некоторое время молчал, закрыв глаза, видимо, все еще находясь во власти стихов.

— А Куприн? Что создал он на чужбине? Ничего великого.

Воспоминания… В памяти Колесника вдруг всплыла осень тридцать седьмого года, когда обласканный почитателями своего таланта Куприн, только что вернувшийся из Франции в Ленинград, писал: «Даже цветы на Родине пахнут по-иному! Их аромат более пряный, чем аромат цветов за границей».

В то время он, признаться, не уловил всей глубины этих слов. Ему было непонятно, почему на чужбине цветы пахнут по-иному. А вот теперь эти строки он почувствовал всем своим сердцем.

— На что Шаляпин, — вновь заговорил Алексей, — он попал в эмиграцию уже прославленным артистом, и то мечтал вернуться домой. На чужбине талант вянет, оскудевает, а человек опускается. Тем более если он потерял такую родину, как Россия!

Слушая Алексея, Колесник видел, что тот говорит не ради красного словца. Нет, это был крик души, боль исстрадавшегося сердца. А он говорил, говорил, словно спешил выложить все, что у него накопилось на душе. Колесник слушал его и только при одной мысли — а вдруг обстоятельства сложатся так, что им помешают вернуться домой и они всю жизнь будут скитаться по чужбине как неприкаянные? — от одной только этой мысли ему стало не по себе. И хотя они уже все обговорили, время было за полночь, его собеседник давно уже похрапывал, он все еще вертелся в своей, показавшейся ему вдруг неуютной и жесткой постели, и никак не мог сомкнуть глаз…

Утром Алексею нужно было побывать еще в одном из отрядов. Поэтому в Били-Монтиньи Колесник отправился один.

* * *

Маленький обшарпанный автобус, переполненный до отказа, сильно запаздывал. Чтобы наверстать упущенное, шофер очень спешил, жал, что называется, на всю железку.

Вначале дорога петляла между темноватыми ивами и орешником. То и дело мелькали деревушки и хутора. На остановках одни пассажиры выходили, другие садились. А иные просто вручали шоферу посылки. Автобус забит ими до отказа. В проходе нагромождены горы узлов, чемоданов, баулов, сумочек. Они мешают тем, кто стоит. Хорошо, что многие едут недалеко.

Место Колесника в центре автобуса. Впереди него шесть рядов обитых плюшем кресел, над которыми маячат головы и плечи пассажиров. Сбоку сидит старуха с тремя корзинами, поставленными одна на другую. Нижняя закрыта тряпками, средняя забита какими-то свертками, из верхней торчат головы двух живых, красных, обезумевших от страха индюков. Александр то и дело подхватывает корзину с индюками, которая валится на него, и ставит на место. Индюки шипят, старуха охает, пассажиры хохочут.

А впереди в своем кресле восседает веселый, подвижный как ртуть шофер. Он успевает одновременно делать все: и следить за порядком, разбитой дорогой, и получать плату за проезд, и перекидываться остротами с пассажирами. На остановках он срывается со своего места, взбирается на крышу автобуса, снимает оттуда велосипеды и колясочки, желает пассажирам доброго здоровья, щедро одаряет всех улыбкой и вновь лихо крутит свою баранку.

На очередной остановке вышла старуха с индюками. Ее место занял мужчина с рыжей бородкой. Когда автобус тронулся, он облегченно вздохнул: «Ах, мой бог!» И не поймешь, спешит он или не уверен в документах.

И вновь их трясет на ухабах. Шофер по-прежнему выжимает из старенького, видавшего виды автобуса все, что он может дать.

До Били-Монтиньи оставалось всего ничего, и многие пассажиры уже думали, что все обойдется благополучно, как вдруг, на перекрестке дорог, где меньше всего можно было ожидать опасность, ему преградили дорогу немецкий офицер и два автоматчика. Сосед Колесника, владелец рыжей бородки, побледнел, беспокойно заерзал на своем месте. Привстав, он попятился в конец автобуса. Его место тут же заняла девушка, с которой он вошел в автобус. Раскрыв сумочку, она как ни в чем не бывало принялась подкрашивать губы. В этот момент, рывком открыв дверь, в автобус вошел молоденький лейтенант в новеньком, только что сшитом обмундировании, и начал проверку документов.

Первым подал свою кенкарту дед с кошелкой в руках. Окинув его документы равнодушным взглядом, лейтенант вернул их старику. Без особого интереса просмотрел он и удостоверение личности пожилой женщины.

Документы у Колесника вроде бы надежные, однако чем ближе подходил офицер, тем он больше волновался, а вдруг заподозрит что-то неладное… В этот момент послышался стон, который исходил из задних рядов. Стонал владелец рыжей бородки. Лейтенант вскинул брови, неодобрительно посмотрел вокруг, нетерпеливо спросил:

— Что случилось?

Соседка Колесника словно бы только и ждала этого вопроса.

— О, господин офицер, — быстро затараторила она, — это тяжело больной, есть подозрение на тиф…

В тот момент, когда началась проверка документов, в автобусе было шумно: солдат орал на мужчину, который пытался выйти из автобуса, возбужденно переговаривались между собой испуганные пассажиры, плакал грудной ребенок. А тут, услышав слово «тиф», все ошарашено притихли, насторожились, перестал плакать даже малыш.

— Что? — удивленно протянул лейтенант. Его белесые глаза испуганно забегали. — Собственно, кто вы такая?

— Сестра милосердия, господин офицер. — Девушка поспешно поднялась со своего места, услужливо протянула ему свою кенкарту. Но офицер к документу даже не притронулся. Он посмотрел на него издали, словно девушка держала в руках не бумажку, а гремучую змею.

— Ты что, идиотка или просто притворяешься? — зло закричал он. — Как ты посмела посадить тифозного больного в автобус?

— Но ведь это всего лишь подозрение! И потом — в госпитале нет транспорта!

Еще продолжался этот диалог между девушкой и офицером, а уже забеспокоились пассажиры… Мадам, к которой подсел обладатель рыжей бородки, поспешно соскочила со своего места, придирчиво осмотрела свою одежду, смахнула с нее что-то невидимое и, испуганно оглядываясь, направилась к выходу. За ней двинулись еще несколько человек. Но на их пути стоял офицер. Вначале робко, а потом все настойчивей пассажиры начали теснить его к выходу. Лейтенант этому нисколько не сопротивлялся, наоборот, он даже был рад тому, что его оградили от возможной опасности. Вместе с другими офицер стал отступать к двери. Но чтобы это не походило на бегство, он задержал свой взгляд на кошелке, лежавшей в багажной сетке, строго спросил: «Чьи это вещи?»

— Мои, сударь, — послышался обеспокоенный голос старухи.

— Возьмите и вынесите вон! Нет, не вы, мадам, а вот вы, сударь.

Уже немолодой француз с большой багровой шишкой на правой щеке вынес кошелку из автобуса, подал ее солдату. Тот порылся в ней, но, не найдя ничего подозрительного, вернул назад. Офицер приказал положить кошелку на место, буркнул шоферу:

— Можешь ехать!

Автобус тут же с грохотом тронулся, все облегченно вздохнули. Как только немного отъехали от патруля, шофер круто повернулся на своем сиденье, хитро подмигнул соседке Колесника и улыбнулся во весь рот.

Он, кажется, одним из первых понял, что за «тифозный» сидел в его автобусе…

Через полчаса автобус был в Били-Монтиньи — цель поездки Колесника. На остановке Александр быстро вышел из автобуса и зашагал по улице.

«25 июня.

Отыскать нужный дом среди десятков похожих один на другой не так просто. Но мне повезло. Я напал на то, что искал, без расспросов. В этом доме жила семья шахтера Хаблюк, приехавшая во Францию с Западной Украины еще в двадцатых годах. Их квартира служила местом встречи подпольщиков и партизан. В ней укрывался военнопленный Грищенко {16} . Дочь Антонина была связной в отряде Порика. Супруга Хаблюка, Мария Феликсовна, собирала среди шахтеров деньги в пользу русских военнопленных. От Антонины я узнал, что совещание назначено на следующий день».

(Из дневника)

* * *

Утром, когда Колесник пришел на конспиративную квартиру, навстречу ему поднялся высокий худощавый мужчина. Ему было за тридцать. Ввалившиеся щеки, широкий, с залысиной лоб, карие открытые глаза.

— Павел, — коротко бросил он. Это был руководитель Центрального Комитета советских военнопленных.

Пока Павел расспрашивал Колесника о делах и нуждах отряда, по одному, по два стали подходить участники совещания.

Одним из первых здесь появился Юзеф . До войны он был председателем колхоза на Украине. В лагере Тьерс стал вожаком подполья. Бежал на волю. Вместе с товарищами создал партизанский отряд имени Щорса — самый крупный из тех русских партизанских отрядов, которые действовали на севере Франции.

У Юзефа большое обветренное лицо: мясистый нос, открытые серые глаза, сократовский лоб. Темно-коричневый костюм чуточку тесноват в плечах, рукава короткие. Он больше молчит, внимательно прислушивается к тому, что говорят соседи.

Потом порог квартиры почти разом переступили представитель департаментского военного комитета майор Даниэль и Алексей — вот неутомимый человек, успел уже побывать во всех отрядах, оповестить тех, кого было нужно.

Уже перед самым началом совещания в комнату неожиданно вошел, прихрамывая, среднего роста круглолицый парень с тросточкой в руке. Из-под рыжих вихров смело смотрели улыбающиеся глаза.

— Порик! — удивился Колесник.

А его сосед растерянно пробормотал:

— Это просто невероятно!

И действительно, в появление Порика на совещании нелегко было поверить — ведь тогда, в Докуре, он получил разом четыре ранения. С тех пор прошло около двух месяцев. Он еще прихрамывал, но уже улыбался и, судя по-всему, чувствовал себя бодро. Молодость сильнее всех лекарств, а ему всего двадцать четыре.

Не так давно, за месяц до этого совещания, по предложению руководителей Национального фронта Франции Порик был кооптирован в члены Центрального Комитета советских военнопленных. Когда Колесника познакомили с Пориком, тот внимательно посмотрел ему в глаза, сказал:

— Вижу впервые, но слышать — слышал, ведь ты из лагеря Либеркур?

— Да, — подтвердил Колесник и тут же добавил: — А я тебя видел, когда ты приходил в наш лагерь.

— Было такое… А вы тогда нам здорово помогли. Спасибо!

* * *

В то время партизаны Порика еще находились в лагере, а по ночам выбирались за колючую проволоку и проводили дерзкие операции: спускали под откос воинские эшелоны, жгли составы с углем, нападали на мелкие гарнизоны немцев. То, что они были под охраной рексистов , имело определенное преимущество: не всякий догадается искать партизан за колючей проволокой. Но это до поры до времени. Как-то при возвращении с задания был задержан один из участников ночной вылазки. Потом еще. Уже эти случаи могли послужить эсэсовцам хорошим поводом для размышлений. Да и выбраться из-за «колючки» можно было не всегда. Вот почему осенью сорок третьего года Порик решил вывести людей из лагеря. Для этого требовались документы и конспиративные квартиры.

Помог случай. В ревире лагеря Либеркур работал фельдшером Петр Охотин. Врач выхлопотал ему по служебным делам пропуск за колючую проволоку. Одновременно он стал надежным связным между подпольем и французским Сопротивлением. И вдруг в одну из ночей из стационара бежал за колючую проволоку больной. Фельдшера немедленно арестовали, и он оказался в лагере Бомон. И здесь Охотин вскоре включился в подпольную работу, помог Порику наладить контакт с французскими коммунистами.

В момент проведения совещания лишь на севере Франции действовало уже около десятка русских партизанских отрядов и групп. Для руководства ими на совещании был создан специальный штаб, одна из основных задач которого — активизация русских партизан.

Время для этого было самое благоприятное. После высадки союзников во Франции немцы начали спешно эвакуировать военнопленных в Германию. Побеги из лагерей стали более массовыми. Многие из бежавших, как доложил на совещании Алексей, прячутся где придется, живут без документов. Перед командирами отрядов и групп Комитетом была поставлена задача: отыскивать этих людей и вовлекать в ряды бойцов Сопротивления.

В заключении выступил майор Даниэль.

— Незадолго перед этим Центральный Комитет советских военнопленных обратился в Национальный Совет Сопротивления Франции с официальной просьбой оказания помощи русским партизанам, — сказал он. — Несмотря на огромные трудности, Совет все-таки изыскал возможности для того, чтобы обеспечить их продовольственными карточками и деньгами. К сожалению, оружия не хватает и у французского подполья.

Он рассказал также о политической обстановке во Франции, о росте рядов Сопротивления.

А когда совещание закончилось и его участники по одному начали расходиться, Колесника задержал Павел.

— Слышал рассказ Алексея? — спросил он. — Так вот, во Фревани, это в двадцати километрах к северу от Дуллана, прячется несколько групп советских военнопленных. К сожалению, они не организованы, действуют разобщенно. Надо срочно выехать туда, сформировать из них отряд. Кстати, в Дуллане у тебя есть заместитель?

— Да, лейтенант Петриченко.

— Вот и прекрасно. Завтра-послезавтра Алексей доставит вам тексты присяги, утвержденной Центральным Комитетом. Как только примут ее дулланские партизаны, передавай отряд и отправляйся во Фреван.

* * *

На хуторе Колесника ждали две новости: во-первых, в его отсутствие партизаны успешно провели нападение на небольшую немецкую автоколонну и захватили несколько карабинов и автоматов, около трехсот гранат, во-вторых, разведчики встретили двух русских, видимо, летчиков, бежавших из крепости Дуллан.

Оружие было весьма кстати — особенно оно пригодится фреванским партизанам. Туда же Колесник решил увести и летчиков.

— А у тебя какие новости? — в свою очередь, поинтересовался Петриченко.

Колесник рассказал ему о совещании в Били-Монтиньи, о создании штаба по руководству партизанскими отрядами, о решении Национального Совета Сопротивления Франции оказать русским партизанам помощь деньгами и продовольствием.

Петриченко слушал его внимательно. Когда Колесник заговорил о том, что Комитет приказал ему сформировать новый партизанский отряд во Фреване, он удивленно заморгал глазами:

— А как же мы, елки-моталки?

— Будете действовать, как действовали, — ответил Колесник. — За командира останешься ты.

— И все же я не понимаю целесообразности этого шага, — признался Петриченко.

— С одной стороны — вовлечь в ряды участников Сопротивления новых бойцов, с другой — воспрепятствовать угону советских людей в Германию… тем более что речь идет не об отдельных лицах, а о сотнях граждан…

— Когда уходишь? — спросил тот глухо.

— Как только примем присягу…

— Присягу? — нахмурился Петриченко. — Это еще зачем? Ведь некоторые ее уже принимали…

— Вот именно — некоторые. И потом это приказ Комитета!

Петриченко вскоре ушел. Колесник остался один. Вынув из потайного места тетрадь, принялся за записи. Но ему помешали: на ферму неожиданно прикатили на велосипедах Алексей и незнакомая девушка.

— Вы просили связную, — сказал Алексей. — Вот, пожалуйста, Ольга.

Ольга — худенькая, чуть ниже среднего роста, с большими голубыми глазами, выглядела усталой.

— Вот уже много часов мы не слезали с велосипедов, — пояснил Алексей, — и, признаться, очень утомились.

Ольга не заставила себя упрашивать, она тут же забралась на чердак, закопалась в душистое сено и вскоре уснула. А Алексей задумчиво сказал:

— Странно бывает в жизни… Я русский, но день ото дня все больше убеждаюсь в том, что своих соотечественников не знаю. В самом деле, вот, например, Ольга, кто она? Можно сказать, девчонка, однако сегодня она преподнесла мне такой урок мужества, что я до сих пор не могу прийти в себя…

«Уж не влюбился ли ты, друг Алеша?» — подумал Колесник и улыбнулся. Алексей, видимо, истолковал эту улыбку как недоверие к его словам и загорячился:

— Да-да, я это нисколько не преувеличиваю! В общем, дело было так… В деревне Боваль нас предупредили: на мосту охрана, будьте осторожны… Но это только легко сказать: «Будьте осторожны!» Мы везли с собой для вас деньги, продовольственные карточки, тексты присяги, а что, если охрана станет обыскивать?

Еще не доезжая моста, мы увидели на нем немецкого солдата и французского жандарма. Я шепнул Ольге: «Ты глухонемая, на мосту не задерживайся!» Она так и сделала. Но только она прокатила мимо солдата, тот заорал, как боров под ножом: «Хальт!» Я показываю ему на уши, мол, женщина ничего не слышит. Но где там. Немец схватил автомат и начал строчить над головой моей спутницы. Ну, думаю, если Ольга оглянется — конец! Однако она сыграла свою роль до конца. Миновав мост, покатила дальше. Немец на мотоцикл — и вдогонку. Прижал ее велосипед к обочине дороги, столкнул в кювет. Поцарапал ногу. «Хальт!» — орет он над ее ухом. Ольга спокойно потерла ушибленную ногу, показала на уши: «Мол, ничего не слышу!» Только тут солдат наконец-то поверил в ее глухоту.

Алексей замолчал…

Перед тем как стать связной, Ольга прошла суровую школу. Война застала ее в Минске, где она незадолго перед тем вышла замуж. Когда немцы подходили к городу, супруги Борбук выехали в Руденский район и стали связными партизанского отряда.

Однажды им было поручено достать кожу для пошива обуви партизанам. Супруги отправились в Минск. Первая поездка прошла благополучно, но вскоре они напоролись на предателя, оказались в лапах гестапо. Вначале палачи пытали их, затем на глазах стали мучить их грудную дочь. Но они ни словом не обмолвились о товарищах. Все это кончилось тем, что Дмитрий был расстрелян, как потом было записано в протоколе, «при попытке к бегству», а Ольга оказалась во Франции, в лагере для восточных рабочих. Бежав из него, она вновь стала партизанской связной.

* * *

На рассвете Алексей укатил. Вслед за ним засобирался и Андрей. На вечер намечено принятие присяги, и ему поручено было оповестить об этом партизан.

Это был странный день. С утра палило солнце и стояла невыносимая жара, а в полдень пошел дождь. Он то переставал, то начинался вновь, надоедливый, мелкий, и сыпал, сыпал, словно из сита. Уже в сумерках дождь прекратился, но лишь только Колесник и Петриченко отправились на место сбора партизан, как он пошел вновь. Колесник подумал, что время для принятия присяги они выбрали, пожалуй, неудачно, но отменять приказ было уже поздно. К тому же он спешил во Фреван.

Когда они пришли в лес на место сбора, то на полянке уже собрались десятка два парней. Навстречу им из-за согнутой постоянными ветрами сосны вышел Загороднев.

— Пока еще собрались не все, — доложил он. — Не пришел со своими людьми Виктор…

— Подождем, — сказал Колесник и присел на пенек. В лесу было сумрачно и тихо. Дождь прекратился. По соседству слышался голос Сергея. Он рассказывал что-то смешное, и до Колесника доносился приглушенный смех партизан.

Но вот наконец явился Виктор, а с ним еще несколько парней. Колесник принялся раздавать текст присяги, отпечатанный типографским способом. Незадолго перед этим она была единогласно утверждена членами ЦК советских военнопленных.

Первым перед строем встал Петриченко. В тишине леса слова присяги звучали четко и торжественно.

— Я, патриот Советского Союза, вступая в ряды партизан, беру на себя высокое, ответственное и почетное звание бойца партизанского фронта…

На минуту над поляной всплыла луна и стало светло, как днем. Но тут же она вновь скрылась за тучей, и опять лиц партизан не стало видно.

Кончив чтение, Петриченко при свете фонарика аккуратно вывел под текстом свою подпись и встал в строй.

И вот уже слышится новый голос:

— Я совершенно ясно представляю себе трудности и лишения, которые ожидают меня в тылу врага. Но этих трудностей и лишений я не боюсь… Даже смерть не может остановить меня в борьбе со злейшим врагом человечества — германским фашизмом.

Теперь текст присяги читал Загороднев. Он это делал четко, выразительно, не спеша, как учил своих питомцев в школе.

— Выполняя свой долг перед Советской Родиной, я одновременно обязуюсь честно и самоотверженно служить интересам французского народа. Всеми силами я буду поддерживать моих братьев французов в их борьбе против общего врага — фашистских оккупантов и этим самым с честью выполнять свой интернациональный долг…

 

Тетрадь пятая

«2 июля.

Вот, кажется, и все. Присягу приняли. Простился с товарищами. Утром уходим во Фреван. Давно ли начал действовать отряд, были налажены контакты с местным подпольем? И вот, пожалуйста, приходится уходить на новое место, начинать сначала… Грустно, конечно.

Но ничего не поделаешь. Так надо! «У каждого свои обязанности и по отношению к себе», — сказал Стендаль… Жаль, что не простился с Капитаном. Встретимся ли еще?»

(Из дневника)

* * *

Еще слышно раннее пение петухов, но все глуше и глуше. Звуки хутора постепенно отдалялись и отдалялись. Одинокая фигура Петриченко, провожавшего их, в тумане тускнела, таяла и наконец исчезла совсем…

На них одежда батраков-поденщиков, в руках мотыги. У Николая и Андрея еще и по свертку с костюмами для летчиков.

Николай шагает первым.

— Смотрю я на поля, — говорит он грустно, — и как-то чудно становится: не поля, а лоскутные одеяла, в глазах рябит…

Андрей всю дорогу молчит. Когда решался вопрос о том, кто пойдет во Фреван, Колесник прежде всего подумал о Геращенко. Нравился ему этот уже немолодой, но рассудительный человек. К сожалению, он еще болен. Лейтенант остановил свой выбор на Николае. Узнав об этом, Петриченко усмехнулся: «А как же Жанет?»

— При чем тут Жанет? — не сразу понял Колесник.

— Раз берешь Николая, пойдет и Андрей, ведь они неразлучные друзья.

И в самом деле, как только Николай узнал, что командир хочет взять его с собой, обрадовался, но тут же спросил:

— А Андрей?

— Я не против, но…

— Непременно пойдет, товарищ лейтенант, — поняв его намек, улыбнулся Николай, — любовь подождет.

И действительно, победила мужская дружба, но Андрей грустен.

К ферме, на которой, по их данным, прячутся бежавшие из крепости летчики, они подошли уже когда совсем рассвело, залегли в кустах, стали наблюдать за усадьбой. Их отделяло от усадьбы лишь шоссе. По нему изредка проходили пешеходы, проезжали телеги, иногда проносились автомашины. За оградой была видна женщина, кормящая птицу, в саду копался мужчина — видно, хозяин фермы. Посторонних, кажется, нет.

Николай и Андрей остались лежать в кустах, а Колесник направился к домику фермера.

— Бонжур, мадам!

От неожиданности крестьянка вздрогнула. В эту минуту он увидел под навесом парня, которого не заметил раньше. У него забинтована нога, еще не зарубцевавшийся шрам на носу. Парень был в одних трусах — делал гимнастику. Видимо, это один из тех, кто им нужен.

Увидев Колесника, незнакомец в первую минуту растерялся, но когда тот сказал: «Привет от Мефодия!», — успокоился, несмело протянул руку, представился:

— Анатолий!

— Нам сказали, что тут вас двое, — сказал Колесник, — а где же второй?

Анатолий улыбнулся, хотел что-то ответить, но не успел. В этот момент под навес вошел мужчина, которого Колесник только что видел в саду. Это был типичный крестьянин средних лет: невысокий, но коренастый, с настороженным взглядом, большими жилистыми руками.

— Мсье Анедуш, — представил его Анатолий.

Фермер сразу понял, что гость тоже русский, тревожно посмотрел на дорогу. Поймав его взгляд, забеспокоился и Анатолий.

— В эти часы мимо усадьбы обычно проезжает полицейский, — пояснил он, — так что нам лучше сменить дислокацию…

За лужком, в километре от усадьбы, находилось гумно. Собрались там. Крыша и стены помещения выложены из соломы. От времени она просела, уплотнилась, приобрела землистый цвет. Внутри сумрачно и прохладно. Посредине стояла веялка. Рядом лежал неубранный ворох ухвостьев. У дальней стены виднелись немудреные крестьянские орудия производства: вилы, грабли, мотыги.

Следом за ними сюда пришел хозяин фермы, принес хлеб, сыр и ньом — самогон из виноградного жмыха. Узнав, что русские еще недавно слушали Лондон, угощая, расспрашивал о событиях на фронтах. Его интересовало все: и как продвигаются по Франции союзники, и где находится в данный момент Красная Армия, и даже когда, по мнению русских, кончится война.

Анатолий сидел рядом с Колесником, вслушивался в разговор, но сам участия в нем не принимал. С его лица по-прежнему не сходили настороженность и ожидание. Как только фермер ушел, он облегченно вздохнул.

— Тут ваши товарищи в прошлый раз про русский партизанский отряд рассказывали…

— А ты не веришь, — усмехнулся Колесник.

— Трудно поверить, — признался Анатолий, — за тридевять земель — и вдруг русский партизанский…

— И не один, — подтвердил Колесник. — Только на севере Франции действует уже одиннадцать русских партизанских отрядов и групп. Есть такие же отряды и группы и в других местах страны. Для руководства ими создан Центральный Комитет советских военнопленных.

Анатолий слушал, от удивления крутил головой.

Фамилия его Бандалетов. Он летчик, по званию — старший лейтенант. Воевал на Юго-Западном фронте. Был сбит и попал в плен. В начале сорок второго совершил побег, сумел добраться до города Запорожье, уже оккупированного немцами, связался с подпольщиками. Но вскоре последовал новый арест, и Анатолия отправили в Бухенвальд, затем на север Франции, под Кале, где заставили строить объекты, предназначение которых долгое время никто из них не знал. Лишь когда работы на стройке закончились, прошел слух, что они сооружали стартовую площадку для запуска нового секретного оружия.

То, что Бандалетов рассказывал о себе, было им, в общем-то, знакомо. Может быть, поэтому Андрей тихо посапывал, Николай ворочался, шебурша соломой. Но как только он заговорил о стартовых площадках, Колесник насторожился, притих и Николай.

— Из-под Кале, — продолжал рассказчик, — нас перевели под Дуллан — заставили строить точно такой же объект, но чуточку меньших размеров. Немцы учли опыт прежних, уже разрушенных площадок и старались все сделать для того, чтобы новые были менее заметны с воздуха. Отсюда мы решили бежать.

— Из крепости или со стройки? — уточнил Николай.

— Из крепости, — после некоторой паузы сказал Анатолий. — Нас было трое, врач Петшик — чех, фельдшер Саша Тарасов и я. Они оба работали в ревире, а я был электриком. Втроем мы и сговорились о побеге. Мне удалось достать электрокабель. Врач, как больного, положил меня в стационар. В одну из ночей мы выбрались из ревира незамеченными, добрались до крепостной стены, привязали к дереву кабель и стали спускаться со стены.

Спуск прошел почти благополучно. Правда, я упал и вывихнул ногу, а потому передвигался еле-еле. Но Саша на произвол судьбы меня не бросил. Кое-как добрались до усадьбы фермера. Как позже мы узнали, фамилия его — Вайян. Фермер, разумеется, прекрасно знал, что ждет его за укрывательство военнопленных, однако впустил нас в дом, накормил. А на зорьке он запряг лошадь — мы легли в телегу, сверху он забросал нас свежескошенной травой и отвез к своему знакомому Эрнесту Анедуш. Через него Саша связался с франтирерами и ушел к ним в отряд. Я же ходить не мог и пробыл у лесника больше месяца, стараясь быть ему полезным. Починил электромотор, исправил кое-какие сельскохозяйственные инструменты.

— А теперь сможешь идти? — спросил Колесник.

— Трудновато будет, — вздохнул Анатолий, — но очень уж хочется скорее к своим…

— Тогда спать, а ночью в путь.

«10 июля.

На рассвете мы подходили к Фревану. Чем больше сокращалось расстояние между нами и городом, тем явственней слышался гул моторов, отдаленные глухие взрывы. «Похоже, что бомбят город», — высказал предположение Николай. Однако вскоре все стихло… Видимо, отбомбившись, самолеты союзников улетели. На небе еще долго клубились черные, густые тучи. Противно пахло тротилом.

Впереди была река. Она отделяла нас от города. Когда мы подошли к ней ближе, то увидели толпу, которая выбиралась из бомбоубежища, сделанного в скалистом берегу, и, тревожно поглядывая на небо, двигалась к мосту. Мы влились в нее. Перешли мост. Оказались в парке. Еще вчера нас должен был встретить здесь Алексей. Но мы запоздали почти на сутки. Как теперь разыскать его?

В одной из аллей мои спутники присели на скамейку. А я, обдумывая выход из создавшегося положения, принялся прохаживаться взад и вперед. В этот момент мимо меня с независимым видом прошел курчавый паренек в желтой майке, черном берете. Прошел. Повернулся назад… Не будет Алексея — нас должен встретить его посланец. По всем данным парень, который крутился возле нас, и есть тот человек, которого мы ждем. В таком случае я должен закурить. Заметив у меня в руках сигарету, парень подошел ко мне. Наклонился прикурить, тихо спросил: «Александр?» и тут же представился: «Дмитрий! Я от Алексея». Окинув моих товарищей внимательным взглядом, деловито добавил: «Идти придется порядочно. Поэтому лучше разбиться на пары. Каждая пойдет самостоятельно!»

(Из дневника)

* * *

Город был сильно разбит. Кругом виднелись груды камней, куски деревьев, искореженное железо. В первом переулке они встретили немецкого часового, который прохаживался вдоль высокого глухого забора. Едва партизаны миновали его, как мимо них проскочил «кадиллак» с сидевшим в нем немецким офицером. Остро запахло бензином, полученным из угля. Миновав центр, партизаны вскоре вновь вышли на окраину города… Здесь тянулись небольшие домики. Многие из них были разрушены. На территории одной усадьбы чудом остался целым и невредимым сарай, со всех сторон заросший высоким бурьяном. Дмитрий подвел их к нему и весело объявил:

— Вот вам и гостиница!

У одной стены сарая лежал аккуратно уложенный в пучки, коротко нарубленный хворост, стояли какие-то ящики. На противоположной стене висела пара старых велосипедов со спущенными камерами. В углу для гостей была припасена солома и даже пара матрасов.

Вечером к ним пришел Алексей, сообщил, что он уже повидал командиров обеих групп русских партизан, договорился с ними о встрече, которая состоится завтра утром в этом же сарае.

Последние километры пути Анатолия пришлось тащить на себе. Поэтому, как только Алексей ушел, тут же улеглись спать.

* * *

В полночь их разбудило натужное гудение моторов и лязганье гусениц. Оказывается, на задах усадьбы проходило шоссе, по нему шли танки. Бои в Нормандии становились все ожесточеннее, и немцы подтягивали новые силы.

Лязганье и скрежет железа продолжалось до рассвета. Затем все стихло. Утром возле усадьбы появился молодой паренек: плотный блондин с голубыми глазами и льняной шевелюрой, придававшей ему сходство с нормандцем. Прошелся вдоль ограды, кинул вокруг настороженный взгляд и направился к сараю. Это был командир букмензонской группы Владимир Коваленко.

Незадолго до войны он окончил школу ФЗО в Киеве, начал работать рулевым на пароходе «Республика». Когда немцы пришли на Украину, их команда потопила пароход, пыталась скрыться. Но не удалось. Так Коваленко оказался на севере Франции. Бежав из лагеря осенью сорок третьего, он создал партизанскую группу. Ее бойцы работали батраками у фермеров в местечке Букмензон, а ночью выполняли боевые задания. К сожалению, они были плохо вооружены, из-за этого вынуждены были специализироваться на разрушении линий связи. Им даже удалось нарушить связь между селом Цвик и стартовой площадкой. Как только Коваленко упомянул о площадке, Колесник поспешно спросил:

— А сейчас она действует?

Владимир недоуменно посмотрел на лейтенанта, пожал плечами:

— Не знаю! Охрана у площадки большая, подступиться к ней близко мы не смогли.

«В ближайшие дни надо непременно установить координаты площадок», — подумал Колесник. В этот момент в дверях показался Андрей, а с ним высокий, широкоплечий богатырь.

— Алеша Попович, — представился атлет.

Это был командир фреванской группы. Сразу можно было сказать, что он обладает недюжинной физической силой, а его былинное имя — легенда.

Попович по возрасту был старше Коваленко, он имел звание сержанта. Группа его была более многочисленной, лучше вооружена, некоторые операции они проводили вместе с франтирерами. В числе их — нападение на рабочий лагерь близ города Сен-Поль, из которого удалось освободить группу русских женщин.

Многие бойцы Поповича с поддельными документами трудились на строительстве «Атлантического вала», а точнее — вели там диверсионную работу: выводили из строя машины и механизмы.

О цели встречи Коваленко и Попович уже знали. Поэтому Алексей сразу приступил к делу.

— Задача состоит в том, чтобы объединить группы, — заговорил он, — создать отряд. Что для этого нужно? Важно сконцентрировать силы партизан, активизировать их действия, во главе отряда поставить человека, уже имеющего опыт руководства партизанскими отрядами в местных условиях, командира Красной Армии.

— Лично я эту идею только приветствую, — подал голос Коваленко.

— И я за, — ответил Попович, — но от одного лишь объединения групп силы партизан не вырастут. Главное: у нас нет оружия. Сейчас в моей группе всего несколько карабинов и пистолетов, а у остальных ножи. А с таким оружием много не навоюешь.

— Да, оружия не хватает, — согласился Алексей. — К сожалению, помощи в этом нам ждать неоткуда.

— Несколько автоматов и карабинов мы сможем взять в дулланском отряде, — заметил Колесник, — а там добудем свои.

— Даже автоматов! — сразу повеселел Попович, — Это уже другой коленкор.

Они проговорили до утра. Как и в прошлую ночь, лил дождь, и к побережью океана шли танки — ревели моторы, лязгали гусеницы. В одном месте черепичная крыша сарая протекла. Капли звонко и ритмично ударяли в одно и то же место и мелкими брызгами разлетались по сторонам. Вскоре в центре сарая образовалась лужа, которая постепенно расплывалась все шире и шире.

Утром первым покинул сарай Попович. Вслед за ним засобирался Алексей. Ему нужно было побывать в Сен-Поле. По имеющимся у Комитета данным, там тоже прячется немало русских военнопленных, бежавших из лагерей.

* * *

Через три дня на берегу реки Канш, в лесу, они провели сбор, и партизаны приняли присягу. Пока все оставалось так, как было: те, которые числились строителями, жили в бараках Тодта, батраками — у фермеров местечка Букмензон, остальные, не имея документов, прятались где придется: в разрушенных зданиях города, в землянках, в лесу. Нелегко было собрать людей в случае необходимости. Но иного выхода не было.

На следующий день в лесу начали рыть новые землянки: часть людей должна была перебраться туда. Разведчики принялись изучать окрестности. Еще когда лейтенант был на хуторе Левиконь, Алексей говорил, что во Фреване есть отряд франтиреров. Установить связь с ним нужно прежде всего. Только вот как это сделать? Попович подтвердил: контакт с городским подпольем у него есть. Когда Колесник попросил его организовать встречу с командиром местного отряда франтиреров, тот, подумав, сказал:

— Попробуем.

Днём в городе побывали Попович и Дмитрий, договорились о встрече. А в сумерках Дмитрий повел с собою Колесника. Без особых приключений они добрались до одной из окраинных улочек города. Здесь связной показал лейтенанту на домик под платанами, предупредил: «В калитке вас встретят!»

Дальше Колесник пошел один. У калитки его поджидала девушка лет семнадцати с пышной копной рыжих волос. Кивнув головой в знак приветствия, она молча повела его к небольшому флигельку в центре двора.

В комнате сидели двое. Один из них, высокого роста, был одет в белую рубаху-косоворотку, заправленную в брюки, подпоясанные широким модным ремнем с крупной металлической бляхой. Его редкие волосы были причесаны настолько гладко, что уши казались неестественно большими. Второго можно было принять за модника. В комнате стояла духота, однако он сидел в костюме, галстук туго стягивал ворот белой накрахмаленной сорочки. Черные как смоль волосы зачесаны на прямой пробор. В облике этого парня было что-то общее с девушкой, которая встретила Колесника в калитке. Уже потом он узнал, что они брат и сестра.

Направляясь на встречу, лейтенант почему-то думал, что командир франтиреров — уже умудренный опытом человек, однако каждому из сидящих было не больше двадцати пяти.

Первым поднялся ему навстречу и протянул руку тот, что был в косоворотке.

— Анри!

Так вот, оказывается, каков командир франтиреров!

Курчавый назвался Морисом.

Говорил больше Анри. Его товарищ сидел молча. После знакомства Анри расстелил на столе карту-двухкилометровку, сказал, что его люди давно мечтают взорвать железнодорожный мост близ Фревана, и предложил провести эту операцию вместе. «В таком случае, — добавил он, — мы сможем вывести из строя оба моста одновременно».

Колесник посмотрел на карту. Неподалеку от города река Канш делает крутую петлю. В этом месте через нее переброшено два моста. По ним в сторону побережья идет большой поток грузов. «Эти мосты, — подумал лейтенант, — немцам очень нужны». А вслух заметил: — Стоящее дело. Только вот где взять взрывчатку?

— Сказать, что у нас ее нет вовсе, мы не можем, — улыбнулся Анри. — Правда, неизвестно, хватит ли того количества взрывчатки, которым мы располагаем.

Когда они прикинули, оказалось, что имеющегося запаса недостаточно. Из разговора выяснилось, что у франтиреров собрано большое количество невзорвавшихся снарядов и бомб. Оставалось одно — выплавлять тол.

— Жаль, что у нас нет людей, способных заняться этим, — заметил Анри.

— Ничего, найдем, — успокоил его Колесник.

За разговорами они не заметили, как наступил комендантский час. Анри предложил Колеснику переночевать во флигеле. Тот согласился.

«15 июля.

Вчера наши разведчики побывали в районе мостов. Принесли первые данные о размещении охраны. В лесу заработала «чертова» кухня. Это партизанские «алхимики» принялись выплавлять тол из невзорвавшихся снарядов и бомб.

Над жарким огнем висел большой котел. Освободив бомбу или снаряд от боеголовки, двое «алхимиков» осторожно опускали их в крутой кипяток. Двое других подкладывали дрова. Четверо лежали в кустах. Несли охрану. «Шеф-поваром» на кухню был назначен знающий минное дело Попович.

Извлечение тола из снарядов, занятие в общем-то немудреное. Но опасное. Поэтому на «кухню» шли работать на добровольных началах. Как только выплавленный тол оседал на дно котла, партизаны выгребали черпаком густую жидкость, разливали ее в специально изготовленные для этого ящики. В середину вкладывали сто — или двухсотграммовую шашку фабричного производства. Нужны были еще капсулы-детонаторы для взрывателя. Попович ловко извлекал их из головок снарядов.

Каждый из отрядов должен был взорвать мост самостоятельно. Нам достался тот, что находится ближе к городу».

(Из дневника)

* * *

В полдень в лесу объявился Попович, молча вынул из кармана вчетверо сложенный лист бумаги, коротко доложил:

— От Петриченко!

Это был немногословный рапорт о делах дулланского партизанского отряда за последние недели. «Подожжен склад с горючим, — читал Колесник (наконец-то!), — освобождена группа пленных. Часть их сейчас прячется на фермах. Остальных немцы вывезли в Германию». В конце была приписка: «Установлен предатель Дюбуа».

— Не очень подробно, — улыбнулся Колесник, — но суть ясна.

Взглянув на Поповича, спросил:

— Ну а как идет подготовка к взрыву моста?

— Взрывчатки запасено вполне достаточно, — ответил тот, — завершили свою работу и разведчики, ждем возвращения Николая.

К мосту, который предстояло взорвать, вплотную подходят жилые дома. Английские и американские летчики не раз охотились за мостом, но рядом стоят зенитки. Поэтому, беспорядочно разбросав бомбы, летчики поспешно улетали, мост оставался целым и невредимым, а вот жилые дома в этом районе оказались разрушенными. Чудом сохранился лишь один из домов, вернее, его половина. На первом этаже этой половины находилось кафе «Под платанами». На втором размещалась охрана моста. Пользуясь таким соседством, охранники почти не выходили из бистро. Это привлекло внимание Эмиля, присланного Анри русским партизанам на помощь. Разыгрывая роль преуспевающего коммерсанта и выпивохи, он несколько вечеров провел в бистро, приобрел среди охранников дружков, вошел к ним в доверие и вскоре собрал все необходимые данные о размещении охраны моста.

— Интересно, а как обстоит дело с разведкой моста у франтиреров? — спросил Колесник у Поповича.

Тот пожал плечами.

— Ну вот, выясним этот вопрос и можно проводить операцию, — продолжал лейтенант.

— Можно-то можно, — выдавил Попович, — да арестован Мойшак.

— Когда?

— Вчера вечером!

Мойшак жил без документов, прятался где придется. Полиция схватила его в одном из подвалов.

— Как это случилось? — спросил лейтенант угнетенно.

— Возле полуразрушенного дома, в котором прятались партизаны, крутился тип. Бойцы решили, что он тоже ищет убежище, и не насторожились. А как только он ушел, появилась полиция. Мойшак замешкался и был схвачен.

Случай с Мойшаком вновь напомнил о том, что людей, скрывающихся в городских развалинах, надо куда-то срочно выводить. Но куда? Дополнительно рыть землянки в лесу? Однако скопление людей в лесу привлечет внимание немцев, и они устроят облаву. Накануне дошел слух, что примерно в двадцати километрах от Фревана имеются катакомбы. Вчера, поздно вечером, туда ушли разведчики во главе с Владимиром Коваленко. Они выяснят, что это за катакомбы, можно ли в них укрыться. Впрочем, укрыться — это еще не все. Нужно и питание. Продовольственными карточками фрацузское подполье их обеспечит, но не всех. Между тем продукты потребуются немедленно, а где их взять? Все эти проблемы встали перед Колесником одновременно.

Попович покинул землянку уже поздно ночью, а лишь только партизаны начали засыпать, как послышалось гудение самолетов. И тут же где-то поблизости заухали зенитки.

— Видимо, пролетом на Германию, — заметил Дмитрий.

В этот момент ахнул сильный взрыв, за ним последовал второй, третий. По слуху нетрудно было определить, что бомбы рвутся в центральной части города.

Когда партизаны вылезли из землянок, то уже светало. Над городом стояло огромное зарево пожара. По небу плыли тучи дыма и копоти. Странно, если союзники топчутся еще где-то в Нормандии, тогда какая необходимость им бомбить Фреван?..

В полдень в лесу появился Николай. Этой ночью он и Андрей вернулись из Дуллана. Бомбежка их застала уже в городе. Пришлось пережить немало тревожных минут. Но все обошлось благополучно. Оружие спрятано неподалеку от подвала, близ которого прячется группа Павловского. Там же остался и Андрей.

— Видел Капитана? — поинтересовался Колесник.

— Да. Координаты площадки переданы ему лично!

«18 июля.

К взрыву мостов у нас все готово. Но надо обговорить кое-какие детали… Уже в сумерках в лес пришел Попович. Следом — Анри и Морис. А там и Коваленко. Они только что видели разрушения в городе. Разговор невольно зашел о бомбежке. «Возможно, союзники намерены высадиться еще и в Пикардии? — высказал предположение Коваленко. — Ведь это ближе всего к Англии». — «Вряд ли, — возразил Анри, — просто политика Черчилля, как известно, «выбомбить Германию», превратить города «в руины». Вот летчики и стараются вовсю». — «Но Фреван-то не Германия, а Франция», — заметил Попович. «А это все равно, — не сдавался Анри, — значит, не будет лишнего конкурента на мировом рынке. Не случайно те города, которые взяли союзники, стерты с лица земли. Погибли Сен-Лоо, Тийи и многие другие…»

Неожиданно в землянку вошел запыхавшийся Дмитрий. «Только что арестована группа Павловского, — выпалил он. — В их числе и Андрей». Мы растерянно переглянулись. С минуту в землянке стояла напряженная тишина. «Кем?» — наконец спросил я. «Французской полицией».

В группе Павловского было четверо бойцов. Жили они в подвале одного из разрушенных зданий города. Ночью Павловский и его товарищи побывали на задании. Вернулись под утро. Вскоре к ним пришел Андрей. Лишь только партизаны улеглись спать, нагрянула полиция. Выходит, их уже ждали. По соседству прятались еще партизаны. Они вовремя ушли. А вот Павловского и его товарищей схватили. Вновь видели какого-то типа, который крутился близ развалин. «Все это похоже на арест Мойшака», — заметил я.

Вслушиваясь в наш разговор, Анри недовольно крутил головой. «Дело серьезное, — заговорил он. — В этой группе у вас в основном молодежь. Попадут в гестапо, начнутся пытки — не выдержат. Опасность нам всем грозит большая. У нас единственный выход — напасть на полицейское управление. Заодно освободим участников Сопротивления. Кстати, их там томится немало. В управлении у нас есть свой человек. Он поможет. Возможно, ему удастся установить фамилию типа, который выслеживает партизан». И, вопросительно посмотрев на меня, спросил: «Ну как?»

Нападение на полицейское управление в данный момент несвоевременно. Оно, разумеется, насторожит немцев. После этого нам труднее будет подступиться к мостам. Но и допустить передачу партизан в руки гестапо тоже нельзя. Анри прав. Последствия могут быть весьма серьезные. И я ответил: «Согласен!» — «Тогда готовьтесь! — сказал Анри. — Операцию будем проводить в одну из ближайших ночей!»

(Из дневника)

* * *

Весь вечер дождь то переставал, то принимался накрапывать вновь. По небу неслись рваные серые облака. Из-за них нет-нет да выглянет луна. И тогда от домов, деревьев на тротуары и стены ложились длинные тени.

Придерживаясь их, к зданию полицейского управления крались партизаны…

Вот уже передние достигли подъезда. И тут же по углам здания выросли фигуры автоматчиков. К крыльцу подкатил грузовик. Операция началась.

Первым в помещение ворвались Николай и Морис. Оба в масках. У входа их поджидал Робер, тот самый полицейский, о котором рассказывал Анри. Пропустив партизан в помещение, он молча показал глазами наверх, где на втором этаже в одной из комнат сражались в шахматы офицер и сержант.

Морис кинулся по лестнице первым.

— Руки вверх!

Офицер рванулся было к кобуре, но Николай в упор выстрелил в него. Тем временем сержант-полицейский разбил висевшую под потолком лампочку и, воспользовавшись темнотой, выпрыгнул в окно со второго этажа.

Внизу его, видимо, заметили. Резанула короткая автоматная очередь. И вновь все стихло. Но стрельбу в городе услышат, надо спешить. Робер извлек из шкафчика висевшие там ключи и кинулся по коридору. Звякнул запор камеры, распахнулась дверь. На пороге встали двое: полицейский и человек в маске с пистолетом в руках.

— Вы свободны, — сказал человек в маске, обращаясь к арестованным. — У подъезда вас ждет грузовик. Желающие могут воспользоваться им.

Но все, кто находился в камере как завороженные смотрели на говорившего. Они были так ошарашены появлением этих двух людей, что не могли понять, что происходит. Тогда тот, что был в маске, прикрикнул:

— Вы что, оглохли? Мы партизаны. На сборы две минуты!

И вот тут камера стала похожей на сумасшедший дом. Все принялись кричать, обниматься, целоваться.

В этот момент туда вбежал Николай, склонился над человеком, постанывающим в углу, узнал в нем Андрея. Андрей побывал на допросе в числе первых, был сильно избит. Когда Николай вывел его в коридор, то мимо них уже бежали люди из соседних камер. У крыльца тихо урчал грузовик. В темноте кто-то считал тех, кто залезал в кузов.

— Одиннадцать, двенадцать, тринадцать…

Возбужденный голос торопил:

— Быстрее, быстрее!

Заработал мотор, и грузовик тут же растворился в темноте. Вслед за ним бесплотными невидимками растаяли в ночи и фигуры партизан.

* * *

От Робера стало известно, что имя осведомителя — Ян. Удалось установить его адрес. Ночью к домику Яна подкатила автомашина. В дверь постучали.

— Кто? — спросил голос за дверью.

— Из полиции. Срочное дело!

Ничего не подозревая, предатель распахнул дверь… На рассвете по приговору партизанского суда он был расстрелян.

* * *

Нападение на полицейское управление наделало в городе много шума. На следующий день в различных частях его прошли облавы. На самых видных местах были расклеены объявления, в которых угрожалось всякими карами тем, кто окажет помощь партизанам.

Весь вечер Колесник, ждал прихода Поповича, но, вернувшись из города, Дмитрий сообщил, что Попович не придет. Он передавал, что администрация стройки очень встревожена случившимся: в бараках введена казарменная дисциплина, установлено негласное наблюдение за тодтовцами, каждую минуту нужно ждать арестов.

Колесник вновь вспомнил про катакомбы. Коваленко говорит, что в них не очень комфортабельно, но укрыться можно. Теперь дело за продуктами.

Словно угадав ход его размышлений, Николай сказал:

— На днях Павловский рассказывал мне о фольварке, на котором он работал, когда еще находился в лагере. Этот фольварк принадлежит фольксдойч. Немцы дают ему военнопленных для работы, а затем везут с фольварка продукты, как из набитой до отказа кладовой.

Это сообщение заинтересовало Колесника. Он приказал прислать к нему Павловского. Вскоре порог землянки переступил невысокий, но широкоплечий голубоглазый малый. Деловито доложил:

— По вашему приказанию явился боец Павловский.

— Как самочувствие? — спросил Колесник.

— Нормальное, товарищ командир.

Когда лейтенант попросил его набросать схему размещения охраны фольварка, Павловский сделал это быстро и уверенно. К сожалению, с тех пор, как он работал там, прошло немало времени и в размещении охраны возможны перемены. Следовательно, нужно побывать на месте вновь. На следующий день вместе с Павловским в фольварк отправился Николай.

Колесник ждал их возвращения к вечеру, а они пришли лишь на следующий день в полдень. На Павловском клочьями висела одежда, лицо было в синяках, у Николая — перевязана рука.

— Где это вас так угораздило? — поинтересовался лейтенант.

— Угораздит, — нахмурился Николай. — Лишь только мы проехали немного по лесной дороге, как нас остановили мотоциклисты: фельдфебель и солдат, потребовали документы. Фельдфебеля мы уложили сразу, а солдат открыл по нас стрельбу, едва ушли. Поправив на руке повязку, он продолжал:

— В лесу мы потеряли друг друга и встретились лишь на рассвете. Направились к фольварку. Разведка прошла благополучно. Мы уже возвращались назад, как вдруг, наткнулись на засаду. Началась перестрелка. На этот раз меня ранило.

К счастью, ранение оказалось незначительным. Николай изъявил желание принять участие в предстоящей операции.

Рано утром к воротам фольварка подкатил грузовик. В кузове стояли двое автоматчиков в немецкой форме. В кабине сидел смуглый плечистый фельдфебель. Это был Павловский. Когда из-за двери проходной выглянул охранник, фельдфебель по-немецки прикрикнул:

— Ну чего тянешь, открывай!

— Один момент, господин фельдфебель, — подобострастно вытянулся охранник. Звякнул засов, скрипнули ржавые петли, распахнулись ворота.

А лишь только машина оказалась на территории фольварка, из нее выпрыгнули автоматчики, тут же скрутили руки ошарашенному охраннику, перерезали телефонный провод. В проходную проскочило еще несколько партизан. Один из них остался возле связанного охранника, двое кинулись к конторе, а остальные к складу, где уже в машину грузили продукты.

Когда она была набита мукой, маслом и копченостями, один из бойцов предложил:

— А не поджечь ли нам змеиное гнездо?

— Нет, — возразил Николай, который был за старшего, — возможно, оно еще нам пригодится.

Выехав за ворота, грузовик помчался в лес. Часть продуктов партизаны спрятали в районе катакомб, а остальные передали франтирерам для семей расстрелянных патриотов.

«22 июля.

Вечером радио передало, что совершено покушение на Гитлера. В Берлине восстание. Утром Дмитрий принес из города свежие газеты. В них было опубликовано сообщение Геббельса: «Выступление заговорщиков ликвидировано. Законная власть торжествует».

«Хоть законная власть и торжествует, — иронически заметил Николай, — но события в Берлине окажут на немцев гнетущее впечатление». — «Еще как», — согласился я.

В утренних газетах были помещены сводки верховного командования вермахта. В них сообщалось об упорных боях в Нормандии на западе и в Белоруссии на востоке. Тон сводок был оптимистический. Однако факты говорили явно не в пользу немцев. Армии антигитлеровской коалиции приближались к имперским границам. Чтобы рассеять мрачные мысли немцев, крупный заголовок кричал: «Будущее принадлежит германскому секретному оружию!» А чуть ниже сообщалось: «Четырнадцать тысяч человек ежедневно покидают Лондон». Было ясно, что речь идет о «фау». Ныне главари рейха все свои надежды возлагали на это новое оружие.

Но у нас после удачно проведенной операции настроение приподнятое. Теперь можно заняться и мостами…»

(Из дневника)

* * *

С утра в лесу ждали Анри, однако он почему-то не пришел. Не явился он и на следующий день. Колесник послал в город Дмитрия: уж не случилось ли что? Назад тот вернулся поздно ночью, грязный, в разорванной одежде.

— В городе творится что-то неладное, — заговорил связной, поеживаясь, — на улице патруль на патруле. Пришлось пробираться огородами. В одном месте нарвался на огромного пса, еле отбился. Хорошо, под рукой оказалась палка. В окне Анри увидел герань. Цветок означал тревогу. Отправился к Эмилю — то же самое. Здесь чуть не попал в облаву. Чтобы не привести с собою хвост, на запасную квартиру не пошел…

«Что произошло?» — тревожно думал Колесник.

В ожидании прошел день. Наконец на следующую ночь Анри появился в лесу. Как обычно, он был с Морисом. Оба одеты в форму связистов, оба мрачные.

— Что случилось? — насторожился Колесник.

— Гестапо напало на след городского подполья, — подавленно проговорил Анри, — только за последние двое суток схвачено около двух десятков человек. В числе арестованных руководители городского подполья.

Я избежал ареста совершенно случайно. Пришлось сменить квартиру.

Последнее время Колесник часто встречался с Анри. К сожалению, знал о нем и его друге Морисе в общем-то немного. До войны Анри был дорожным мастером, а Морис — рабочим. Оба коммунисты. И это, пожалуй, все. А сегодня Анри вдруг разоткровенничался:

— Коммунист я молодой. В партию вступил в начале тридцать девятого, а уже в сентябре вышел декрет о ее запрете. Началась война. Тогда эту войну называли «странной» потому, что хотя и была она объявлена Германии, а вели ее правители Франции больше против рабочего класса Франции и ее коммунистической партии… Немцы оккупировали Польшу, готовились напасть на Францию, а они вместо того, чтобы подумать, как лучше дать отпор врагу, как защищать свою страну, все силы бросили на вылавливание коммунистов. Стали модными выражения «коммунисты — не французы», «лучше Гитлер, чем коммунисты», и все делалось для того, чтобы уничтожить нас физически. Погибли тысячи лучших сынов родины. Выжили лишь те, кто научился вовремя уходить от опасности. К сожалению, конца этому не видно и сейчас.

— Почему же? — возразил Колесник. — Что ни говори, а союзники теперь уже не за горами…

— Не за горами, говоришь, — вдруг рассердился Анри. — Нет, эти еще потянут кота за хвост… Не случайно в пронемецкой печати из-за медленных темпов наступления усилилась критика в адрес командования армиями союзников.

— Ничего не поделаешь, — вставил неожиданно Морис, — перед агонией враг опасен вдвойне, поэтому трудностей у англичан и американцев немало.

Анри иронически посмотрел на друга, спросил:

— А у русских, разумеется, никаких?

— Ну почему же? — смутился Морис. — Есть, конечно!

— То-то что есть, — продолжал Анри. — Однако русские продвигаются по фронту в тысячу километров, а эти топчутся на месте…

— Так уж и топчутся, — не сдавался Морис.

— Именно топчутся, — повторил Анри, — нет, я теперь окончательно раскусил союзников: они не воюют, а крадутся к сладкому пирогу. И отказаться от него не хотят, но и не спешат схватить. Пусть перед тем кто-то наломает бока хозяину пирога, а вот уже тогда они тут как тут… Впрочем, если бы не общественное мнение, они, вероятно, не делали бы и этого…

Когда во всех деталях был обговорен план предстоящей операции по взрыву мостов и друзья собрались уже уходить, Анри воскликнул:

— Эх, было бы у нас побольше оружия!

Морис тут как тут.

— А может быть, теперь положение с оружием выправится…

— Это за счет чего же? — не понял Колесник.

— Ну как же! — воскликнул Морис. — Радио «Свободная Франция» предупредило, что будет сброшено оружие…

— Ты имеешь в виду вчерашний «радиомассаж»? «Завтра полетят бабочки с лентами»? — уточнил лейтенант.

— Вот именно.

«Радиомассаж» обычно передается в определенные часы. Для непосвященного человека это набор пословиц, афоризмов, а то и просто нелепостей. В начале июня, например, русские партизаны услышали прямо-таки фантастическую фразу: «Видели ли вы утку с тремя лапками?» Ее повторяли несколько раз. Уже потом стало известно, что таинственная утка была сигналом для начала высадки союзников в Нормандии.

Нечто похожее передавали и вчера. Это было закодированное сообщение о времени и месте выброски оружия английскими самолетами. Но оружие предназначалось для «Тайной армии» и код был известен только ее командованию. Рассчитывать на то, что оружие попадет в руки партизан и франтиреров, было по меньшей мере наивным.

Колесник улыбнулся. Заметив это, повеселел и Анри.

— Вижу, Александр, ты не питаешь иллюзий. И я тоже… А вот он, — кивок в сторону товарища, — надеется!

— А вдруг англичане расщедрятся да выбросят контейнер-другой с оружием и нам? — не унимался Морис.

— Еще бы! — с издевкой заметил Анри. — Выбросят и скажут: «Камрады коммунисты, вооружайтесь, примите наши новейшие автоматы «стен», а может быть, даже «томпсоны».

— Ну почему же коммунисты? — смутился Морис. — У нас в отряде есть и социалисты, и католики, и беспартийные…

— Есть, конечно, — согласился Анри, — но разве де Голль или англичане не знают, что франтирерами и партизанами руководят коммунисты? Нет, рассчитывать на помощь оружием со стороны англичан и американцев нам не приходится.

«1 августа.

Анри прав. Ждать помощи нам неоткуда. Операцию придется проводить оружием, которое у нас есть. Жаль, что у нас его мало, а тем более — боеприпасов».

(Из дневника)

* * *

Едва над городом спустились сумерки, как по одному, по два от одного разрушенного здания к другому в районе мостов начали перебегать смутно различимые в темноте фигуры людей. Над рекой плыл густой туман, и мост, к которому пробирались они, проступал неопределенной громадой.

В том месте, куда ползла передовая группа партизан, прохаживался часовой. Из-за темноты и тумана его не было видно, но партизаны знали, что он действует как автомат: десять шагов от моста в сторону караульного помещения, десять назад. Шаги — поворот, шаги — поворот… Вероятно, вот так же прохаживается часовой и возле того моста, к которому сейчас крадутся франтиреры. Взрывы мостов у русских и французских партизан должны произойти одновременно. Но в тот момент, когда Николай и Дмитрий по заранее разминированной полоске земли ползли к часовому, а Павловский и Бойко с ножницами к ограждению из колючей проволоки, из темноты вдруг вынырнул запыхавшийся Андрей.

— Товарищ командир, большинство охранников моста собрались в бистро, пьют вино и горланят песни.

— Говоришь, в бистро? — переспросил Колесник и тут же решил: надо ворваться в караульное помещение, захватить оружие. На выполнение этого задания он послал группу бойцов во главе с Коваленко.

Пока все идет как надо. Только доложили, что снят часовой, сделаны проходы в проволочном заграждении и к окопам уползли подрывники с минами. Вероятнее всего, после взрывов помощь охране придет из города. На улице, которая проходит к мосту, на всякий случай залегла в засаде группа автоматчиков.

Теперь все зависит от того, как быстро справятся со своим делом подрывники — как установят мины. Лица партизан напряжены, потянулись томительные минуты ожидания…

Вдруг на противоположном берегу реки послышалась стрельба. Что-то стряслось у франтиреров. Из-за тумана звуки стрельбы доносились глухо, как-то округло. Однако стрельбу сразу же услышали охранники моста, возле которого залегли русские партизаны. И хотя немцы уже успели основательно хлебнуть спиртного, все же кинулись из кафе за оружием в караулку. Но было уже поздно. Их оружием завладели партизаны. Им осталось только поднять руки под дулами нацеленных на них автоматов.

Между тем стрельба на противоположном берегу с каждой минутой становилась все ожесточенней. Ее непременно услышат в городе. Теперь жди подмогу. Колесник лежал на берегу, неподалеку от моста, нетерпеливо посматривал на светящийся циферблат часов и ждал сигнала от подрывников, но его почему-то не было. Прошла одна, вторая минута — вечность. По расписанию к станции вот-вот должен подойти поезд. Если дело затянется, то этот поезд им здорово помешает.

Тем временем перестрелка у франтиреров начала ослабевать. Там что-то произошло. Франтиреры подавили сопротивление немцев или, наоборот, охрана отбросила их прочь от моста?

Вдруг за спиной у партизан послышалась вначале глухая, а потом и вполне четкая трескотня мотоциклов. И почти тут же застрочили автоматы боевого охранения партизан. Часть бойцов от моста кинулась в сторону выстрелов, на помощь товарищам. И вновь неясно: подкрепление это или разведка.

К счастью, стрельба в тылу партизан продолжалась недолго. Темноту ночи прошило несколько автоматных очередей, и все стихло. Двух мотоциклистов партизаны уложили сразу, а третий успел свернуть за угол и ушел. Значит, это была разведка. Теперь наверняка жди подкрепления.

Колесник по-прежнему весь в нервном напряжении, ждал сигнала. С того момента, как уползли подрывники к мосту, прошло немало времени, но они что-то молчат. И его уже начала охватывать тревога. Если до прихода немцев они успеют взорвать мост — задание будет выполнено, нет — долго они здесь не продержатся…

Но вот темноту ночи резанула красная ракета. Это значило, что установлены заряды, и подрывники начали отходить…

— Все в порядке, товарищ лейтенант! — радостно шепчет лежащий рядом с Колесником Андрей. «Ох, не спеши, коза, в лес, — усмехается про себя Александр. — За какие-то считанные минуты картина может резко измениться». Очень уж не нравился ему визит мотоциклистов и тишина у второго моста.

В этот момент где-то далеко в городе послышался пока неопределенный, глуховатый звук, который начал быстро расти, становился все громче и громче… Похоже, что на помощь охране мостов идет подкрепление…

Этот гул услышал и Андрей. И тут же заерзал на земле. Наверное, он уже понял, как был опрометчив.

Они продолжали напряженно вслушиваться. Чего там тянут подрывники? Прошла еще минута, другая. Гул моторов становился все ближе. Но вот ахнул огромный взрыв. Наконец-то! Огненный смерч, лизнувший мост, на миг осветил вздыбленные пролеты, фонтаны воды, и вновь все погрузилось во мрак ночи…

Теперь все, теперь можно уходить…

 

Тетрадь шестая

«3 августа.

Накануне было решено: после взрыва моста — сразу же уходим в катакомбы. Катакомбы, конечно, не рай. Но иного выхода у нас нет. Не могли же бойцы из группы Поповича после взрыва моста вернуться в бараки Тодта. Они и без того были на подозрении. К этой группе присоединились те партизаны, что жили в местечке Букмензон, в развалинах города и в землянках в лесу.

Что нас в них ждет?»

(Из дневника)

* * *

О существовании этих катакомб было известно давно, наверное, со средних веков, но входы и выходы со временем завалились, в реальность их уже мало кто верил. А тут, в канун войны, во время бури была выворочена могучая сосна с корнями. Под ней оказалась нора, которая вела в глубь земли, вот тогда-то и вспомнили о катакомбах.

К счастью, об этой норе знали немногие. Тем более что лесник так искусно замаскировал ее, что, придя на место вторично, сам же еле отыскал вход.

Партизаны зажгли фонарь «летучая мышь» и начали спускаться в подземелье. Вначале спуск шел круто вниз. Вскоре они оказались в большом, кубической формы пространстве, где можно было стоять во весь рост. Стены были из белой глины… При легком дуновении с них поднималась мучнистая пыль.

Осмотревшись, партизаны двинулись дальше. Потолок постепенно начал спускаться все ниже и ниже… Через некоторое время они уже вынуждены были идти согнувшись. Воздух стал еще более неподвижным и затхлым. Каменная пыль сыпалась за воротник. Нора вскоре привела их в новое помещение. Первое, на что обратили они здесь внимание, были остатки костра. Неожиданно послышался крик Андрея:

— Посмотрите-ка на стену!

При свете фонаря они увидели на ней надписи на французском и русском языках. По-русски было написано: «Отомстим за смерть Тарасова» . Выходит, до них здесь уже побывали русские? Все вопросительно посмотрели на Коваленко.

— Лесник рассказывал, — пояснил он, — что в конце прошлого года здесь укрывался отряд франтиреров . В нем были и русские. Потом отряд ушел и назад больше не вернулся.

…На третий день их пребывания в катакомбах Колесника позвали к выходу. Часовой слышал крик совы. А это значило, что русских партизан разыскивает связной франтиреров.

Когда лейтенант выбрался наружу, то крик совы повторился. Вскоре он увидел в глубине леса Эмиля, а с ним, к его немалому удивлению, Роллана — связного департаментского штаба ФФИ, с которым он в свое время познакомился у Капитана.

— Так вот я где отыскал вас, — заговорил Роллан, — как устроились?

— Для солдат вполне сносно, — ответил Колесник, — жаль, что мы не знаем общего плана катакомб, обосновались только в центральной пещере.

— Я думаю, что долго вы здесь не задержитесь, — заметил связной.

Последнее время события на фронтах развивались все стремительнее. Союзники подходили к Пикардии все ближе и ближе. Правда, двадцать первого июля они приостановили свое наступление, но ясно было, что это ненадолго. Не такое сейчас, время, чтобы отсиживаться. На восточном фронте Красная Армия продолжала быстрое продвижение вперед. Отбросив немцев от Петрозаводска и разбив их наголову в Белоруссии, она освободила часть Польши и вплотную подошла к Восточной Пруссии. Успехи ее сильно встревожили правящие круги США и Англии. А тут еще силы Сопротивления настолько активизировались, что у союзников возникли серьезные опасения за то, что народ Франции освободит свою страну без их помощи. Вот почему они возобновили наступление в сторону Кутанса.

Оно началось двадцать пятого июля. Первая американская армия устремилась на юг, на Кутанс. Обогнув город с обеих сторон и подавив сопротивление немцев, тридцать первого июля она взяла Авранш. А тем временем вторая английская армия из района южнее Кана направила свой удар на Фалез. Ее успехи были не так значительны. Однако к исходу шестого августа союзники вышли на линию Кан — Вир — Мортен — Майен. Прогрессивная печать горячо приветствовала продвижение союзников по Франции. Видимо, эти события и имел в виду связной, сказав: «Долго вы здесь не задержитесь».

Между тем Роллан продолжал:

— Отступая, немцы мародерничают, угоняют в Германию узников, содержащихся в тюрьмах и лагерях. Отряду Анри поручено освободить из тюрьмы одну из групп патриотов. Есть дело и для вас…

Минуту-другую он смотрел на Колесника, словно старался угадать, как он отнесется к его предложению.

— Речь вновь пойдет о мостах, камрад Колесник. Немцы очень спешат восстановить тот, который вы взорвали. И неудивительно. Из-за него сейчас парализовано продвижение грузов к фронту. Вот почему штаб департамента приказал разрушить и второй мост.

И, помолчав, добавил:

— Правда, теперь это будет сделать значительно труднее, чем в первый раз…

— Приказ есть приказ, — заметил Колесник, — который выполняется, а не обсуждается…

Когда связной собрался уходить, Колесник спросил:

— Ну а как там настроение у Анри?

Роллан улыбнулся.

— Теперь отошел, а первое время очень переживал.

О причинах, приведших франтиреров к неудаче, они узнали на следующий день после взрыва моста. Оказывается, все дело было в разведчиках. Они не довели дело до конца, просмотрели секретный пост немцев, а как только франтиреры подползли близко к мосту — из засады их резанули из автоматов. О взрыве моста нечего было и думать.

Потеряв несколько человек убитыми, отряд отошел ни с чем.

«7 августа.

Днем возле мостов вновь побывали наши разведчики. Как я и ожидал, вести они принесли неутешительные… Вокруг мостов увеличилась площадь проволочного заграждения. Охрана хотя и не такая большая — всего двенадцать человек, но вооружена хорошо. У входа в помещение дежурного стоит станковый пулемет. На площадке под маскировочной сеткой размещается зенитный пулемет. Днем и ночью стоит часовой с автоматом. Близ площадки все расчищено и выровнено. Темными ночами немцы включают прожектор и просматривают местность вокруг. Подойти к мосту незамеченными почти невозможно. Впрочем, данные эти неполные. Разведчики продолжают наблюдения. По вечерам мы тщательно анализируем доставляемые ими сведения. Стараемся представить обстановку, в которой нам придется действовать.

Как-то за этим занятием нас застала Ольга. Она только что пришла из Дуллана. За короткий срок вполне освоилась с ролью связной. И теперь успешно справляется со своими обязанностями.

«Есть какие новости?» — спросил я. «Новостей хоть отбавляй, — улыбнулась Ольга. — В районе Дуллана объявились английские парашютисты». — «Вот как! — удивился я. — И много?» — «Десять человек». — «Чем же они занимаются?» В ответ связная лишь пожала плечами. «Парашютисты не очень-то общительны, но контакт с ними партизаны налаживают».

Я попросил ее информировать меня о парашютистах».

(Из дневника)

* * *

Раньше всех знакомство с парашютистами завязал Сергей. В тот вечер он дольше других задержался в поле и на хутор возвращался один. Чтобы спрямить дорогу, шагал через лесок. Неожиданно в кустах он заметил долговязого парня лет двадцати трех, одетого в куртку с «молниями», на ногах — высокие ботинки из тонкой кожи.

Вначале Сергей принял долговязого за немецкого дезертира, притаился в кустах, подпустил его ближе и, неожиданно накинувшись на него сзади, скрутил ему руки, отнял автомат. Только тут Сергей обратил внимание на то, что автомат, который был отобран у парня, он видел впервые. Сергей пытался заговорить со своим пленником, но ни по-немецки, ни по-французски тот не понимал. Тогда, оставив долговязого связанным в лесочке, он отправился на хутор, доложил о случившемся командиру.

В лес они вернулись вдвоем.

— Да это же английский парашютист, — сказал Петриченко, как только увидел долговязого.

Развязав пленного, партизаны вновь пытались поговорить с ним, но ничего не получилось: они не знали английского, а парашютист — русского.

Задумчиво посматривая на солдата, Петриченко заметил:

— Мне думается, что он не один…

— Вполне возможно, — согласился Сергей, — в таком случае мы могли бы помочь им собраться вместе…

— А ведь это идея, елки-моталки, — загорелся Петриченко. — Значит, так… Сейчас же беги на хутор, забирай парней своей тройки и отправляйся на поиски англичан.

— Есть!

— Да, если удастся разыскать кого-то из парашютистов, — продолжал Петриченко, — веди их на торфоразработку. Видел там на окраине торфяника барак?

— Да.

— Тогда поторапливайся! Если немцы пронюхали об англичанах — они живо будут здесь.

Вернув автомат парашютисту, Петриченко пригласил его следовать за собой. Получив оружие, парень сразу же успокоился. Видимо, понял, что эти люди не желают ему зла, повеселел и бодро зашагал вслед за своим проводником.

Некоторое время они шли лесом. Когда лес кончился, перевалили невысокую гору, спустились в низину и постепенно вновь втянулись в лиственный лес. Вскоре они вышли на заброшенный торфяник в болотистой пойме реки Оти. До войны тут добывали торф, но потом всякие работы были прекращены и сейчас вокруг не было ни души.

Чем дальше они шли, тем ниже становилась местность. Ноги все глубже вязли в рыхлой коричневой жиже. Наконец они подошли к бараку, прикрытому со стороны дороги тальником. Во время непогоды здесь укрывались рабочие. Теперь он обветшал, полуразрушился, но черепица на крыше еще была в приличном состоянии.

Как только они оказались внутри помещения, солдат устало снял с себя большой рюкзак, вынул и распечатал банку консервов и принялся вяло жевать. Но вскоре его поборол сон. Голова поникла, и он начал тихо посапывать. Наверное, солдат не спал уже не одну ночь.

Петриченко то и дело выходил из барака, вслушивался в тишину, ждал появления группы Сергея. Но, кроме шума леса, ничего не улавливал. Незаметно спустились сумерки. От реки потянуло сыростью и прохладой. Парашютист по-прежнему спал. Тянуло на сон и Петриченко. Чтобы не задремать, он упорно ходил вокруг барака.

Группа Сергея пришла уже на зорьке. Партизаны привели с собой семерых парашютистов. Все они были одеты одинаково, так же, как тот парень, которого обнаружил Сергей. И все же среди прибывших Петриченко сразу признал командира. Он шагал рядом с Сергеем, чуть впереди него, был немного старше других, худощав, высокого роста.

Войдя в помещение и увидев спящего товарища, парашютисты переглянулись, сразу повеселели. Тот, кого Петриченко принял за офицера, сбросил с себя рюкзак, вышел наружу, долго стоял под ивой, о чем-то думал, курил, прислушивался к шороху листьев. Его, кажется, что-то беспокоило.

Офицер знал несколько русских слов, по дороге на торфяник Сергей сказал, что они русские партизаны, но он, видимо, не поверил, возможно, ожидал какого-то подвоха, был настороже. В первую минуту у Петриченко было большое желание спросить: все ли собрались, но, видя настороженность англичан, вопросов задавать не стал. Парашютисты устали, надо было отдыхать и партизанам, поэтому, договорившись о встрече на следующий день, Петриченко и его товарищи простились с англичанами и отправились на хутор.

Здесь их ждала новость: пока они были на торфянике, в Розели побывали немцы. Скорее всего разыскивали парашютистов. Прикатив на двух грузовиках, они обшарили все дворы, заглянули кое к кому из фермеров в дома, а затем выехали на окраину хутора и принялись прочесывать окрестности. Но вот в лес, возможно, потому, что наступили сумерки, не пошли. Следовательно, завтра они могут нагрянуть сюда вновь.

Несмотря на такую перспективу, утром группа Сергея вновь отправилась на торфяник. По дороге они увидели на сосне парашют. Чтобы замести следы англичан, принялись его снимать с сучьев. Пока Загороднев и Буслаев занимались этим, Сергей ходил вокруг, был настороже. Неожиданно ему показалось, что кто-то стонет. Возможно, померещилось? Но стон повторился. Он подошел к кустам и увидел парашютиста. У него была переломана нога, результат неудачного приземления. Оказав помощь, партизаны решили доставить его на торфяник. Долго провозились с изготовлением носилок и в барак добрались уже в полдень. Парашютистов почему-то не оказалось. Партизаны недоуменно переглянулись. Было непонятно, вовсе покинули торфяник англичане или только ушли на разведку? Раненый стонал. Сергей и его товарищи хмурые бродили вокруг барака.

Англичане вернулись лишь через сутки. Они разыскали еще одного солдата. Теперь их было десять человек. Офицер на этот раз был более приветлив. Начало чем-то горячо просить русских партизан. Они не сразу, но поняли, что нужны данные о дислокации и численности воинских частей в окрестностях Дуллана. Сергей и его товарищи занялись этим делом.

* * *

В конце недели вместе со связной во Фреван пришел Петриченко. Колесник не виделся с ним больше месяца. За это время дулланские партизаны разыскали еще одну стартовую площадку и координаты ее передали Капитану. Совершили нападение на немецкую автомашину и добыли себе взрывчатку. Вообще, дела в отряде шли неплохо. Поэтому настроение у Петриченко было приподнятое.

— Ну а как поживают парашютисты? — поинтересовался Колесник.

Петриченко усмехнулся.

— Ушли уже…

— То есть как ушли? — в первую минуту не понял Колесник.

— Очень просто… Собрали с нашей помощью данные и ушли.

Увидев на лице лейтенанта разочарование, добавил:

— Ничего! Теперь уже до встречи с англичанами осталось немного.

— Похоже, — сразу оживился лейтенант и тут же заговорил о предстоящей операции по взрыву второго моста, сказал, что фреванцам, возможно, потребуется помощь дулланских партизан.

Данные о размещении охраны были весьма неутешительные, шансов на успех у партизан имелось крайне мало. В этом они убедились в первые же дни: все попытки подступиться к мостам ни к чему не вели. Охрана была настороже.

Однажды, лежа неподалеку от реки в полуразрушенном здании, партизаны услышали неясный гул. Вначале он походил на жужжание пчелы. Но постепенно звук нарастал, становился все громче и громче, и вскоре можно было точно сказать, что это приближается армада четырехмоторных «ланкастеров». Тут же заухали зенитки.

В тот момент, когда самолеты были уже совсем близко, Колесник вдруг подумал: «А не помогут ли нам выполнить задание союзники?» — и приказал выстрелить в сторону моста из ракетницы. Летчики их сигнала, видимо, не заметили, зато немцы открыли по развалинам дома, где укрылись партизаны, такую яростную стрельбу, что они еле выбрались из укрытия. Однако идея навести английские бомбардировщики на мост больше их не покидала. Они стали бывать возле моста почти каждую ночь. Однажды чуть не напоролись на засаду. Хорошо, что, предвидя это, партизаны были осторожны, опасность заметили вовремя. После того памятного случая прошло несколько дней. Как-то в район мостов они пробрались уже в полночь и стали ждать появления самолетов. Отряд был разделен на две группы.

Меньшая во главе с Поповичем залегла справа от моста, основная — слева. Их разделяло лишь шоссе, которое, извиваясь, бежало к мосту и помещению охраны. При появлении самолетов обе группы должны были подать сигналы летчикам одновременно. Вскоре они услышали гул моторов. Хотя самих самолетов в темноте не было видно, гул этот продолжал расти, набирать силу. Заработали зенитки. В тот момент, когда самолеты были на небольшом расстоянии от мостов, почти одновременно темноту ночи распороли две ракеты. Они скрестились примерно на высоте сотни метров как раз над мостом, рассыпались в пучки мелких искр и потухли. Но на этот раз их сигнал не остался без внимания. Судя по гулу моторов, самолеты кружили над мостами. Послышался вой, затем грохот близкого разрыва. И тут же еще. Земля вздрогнула. Первая бомба угодила в железнодорожное полотно, расшвыряла стоявшие на нем вагоны, вторая попала в мост. Огненный вихрь на какое-то мгновение осветил часть моста, фонтан воды поднялся на высоту десятков метров, а затем вновь все погрузилось в темноту.

— Порядок! — послышался радостно-возбужденный голос Николая. — Порядок!

В этот момент в правой стороне чиркнула короткая автоматная очередь. Потом еще. На этот раз уже более четко. Они переглянулись. Интересно, кто открыл стрельбу: охрана или подошло подкрепление? Вдруг возле моста взвилась ракета. Она выхватила из темноты кусочек шоссе, грузовик, из которого выпрыгивали на землю и разворачивались в цепь гитлеровцы. Значит, подкрепление.

И сразу же трескотня автоматов усилилась. Колесник прислушался к ней, старался понять, кто в ней участвует: вся группа Поповича или только те бойцы, которые остались для прикрытия. Пора было отходить…

— В заслоне останутся Костогрыз, Нодьев и Бойко, остальные за мной! — приказал Колесник.

— Разрешите остаться и мне? — попросил Николай.

— Хорошо! Будь за старшего! — разрешил лейтенант.

Николай побежал к лежавшему на земле ящику с гранатами и принялся набивать ими карманы и сумку. Товарищи его укрывались за камнями, а остальные партизаны короткими перебежками уходили к кустам.

Вдруг в небе вновь вспыхнула ракета. Сделав дугу и оставив серый дымовой шар, ракета, не долетев до земли, погасла. Тут же загорелась новая. Едва вспыхивала очередная ракета, партизаны плюхались на землю и пережидали, пока она погаснет. После этого поднимались и, делая короткие перебежки, уходили в глубь посадки.

Медленно наступал рассвет. Позади послышалось несколько взрывов. Это группа Николая, подпустив близко фашистов, забросала их гранатами. На некоторое время автоматная трескотня прекратилась. Потом она возобновилась вновь, но была уже не такой яростной, как прежде.

Сразу за посадкой начиналось болото…

Под ногами захлюпала вода. Когда выбрались на сухое место, встретили бойцов из группы Поповича.

Самого Поповича в группе не было. Он остался в засаде.

Едва они перевели дыхание, как застрочили автоматы в том месте, откуда они только что выбрались. Значит, немцы продолжали преследование. Но основная группа от них уже оторвалась. Чем дальше уходили люди этой группы от моста, тем глуше доносилась до них автоматная трескотня. Вскоре ее не стало слышно вовсе…

В катакомбы партизаны добрались уже на рассвете. Часа через два пришли и люди из прикрытия, принесли печальную весть: во время перестрелки погиб Попович, четверо бойцов ранено. Нужно было позаботиться о них. В ближайшей деревушке Бубер жил фельдшер, но когда его попросили оказать помощь «лесным людям», он струсил и в помощи отказал. Пришлось вести его в лес силой.

Среди раненых больше всего пострадал Андрей: парню требовалась срочная операция.

— У нас один выход, — сказал Николай, — отправить Андрея к Жанет. Операцию парню сделает ее папаша.

— Да, но примет ли он партизана? — усомнился Колесник.

— Примет! В прошлый раз, когда я был в Дуллане и передавал Жанет записку от Андрея, убедился в том, что она его любит. Папаша никуда не денется. Да и выхода другого у нас нет…

— А на чем мы его повезем? — озабоченно спросил Колесник.

— Это, товарищ командир, поручите мне, — попросил Николай, — а в помощь выделите одного-двух бойцов.

…Как-то, возвращаясь из разведки, на окраине села Бубер в липовой роще Николай увидел новенький особнячок. Разведчик слышал, что в нем живет коллаборационист , и стал внимательно наблюдать из-за кустов за усадьбой… Оказалось, что особняк пуст. «Странно, — подумал разведчик, — еще недавно его хозяин был в селе, а тут вдруг исчез. С чего бы это? Уж не испугался ли он появления в этом районе русских партизан?»

Рядом с особнячком стоял такой же новенький гараж. Когда Николай заглянул в него, то удивился еще больше: внутри стоял «пежо». Значит, хозяин бежал спешно. Интересно, исправна ли машина? Разведчик открыл гараж. Если не считать спущенных баллонов, «пежо» был на ходу. На него и рассчитывал Николай, когда говорил: «Это, товарищ командир, поручите мне!»

Только вот где взять бензин? В баке его было совсем немного. Вначале партизаны думали «позаимствовать» бензин у какого-нибудь немецкого шофера: мало ли их проносится по дороге. Николай и двое посланных с ним партизан уже залегли было на обочине шоссе. Но движение на дороге было весьма оживленным. Если задержать машину днем — это сразу привлечет внимание немцев. Между тем шум ни к чему. Подождать вечера и воспользоваться темнотой? Но раненый ждать не может. И Николай решился: отпустил товарищей, а сам сел на велосипед и, прихватив канистру, покатил в село. Бензин он достал.

В сумерках, захватив Андрея, выехал с ним в Дуллан.

Назад разведчик вернулся на рассвете и весело доложил:

— Все в порядке, товарищ лейтенант! Операция Андрею сделана, он оставлен у Жанет.

«22 августа.

Наконец-то союзники стоят на подступах к Пикардии. По ее дорогам хлынули разбитые немецкие части. Колонны беженцев, мародеров. Дел у нас заметно прибавилось. Прошлой ночью партизаны задержали экипаж танка, у которого кончилось горючее, командир танка, молоденький лейтенант, насмерть перепуганный тем, что оказался в наших руках, как попугай твердил одну и ту же фразу: «Гитлер капут! Гитлер капут!»

А вечером Коваленко со своими товарищами разоружил в лесу группу мародеров. У них отобрано много золотых вещей. Николай ушел в штаб франтиреров узнать, как поступить с пленными. Назад вернулся вдвоем с Эмилем. По их физиономиям нетрудно было понять: произошло что-то очень важное. «Вы слышали, что творится в Париже?» — спросил Эмиль. И, окинув нас веселым взглядом, сказал, что началось всеобщее вооруженное восстание. Ожесточенные бои между восставшими идут вторые сутки. «Ура!» — радостно кричали партизаны. «Теперь завертится, закрутится. Только держись!» — «Еще бы!» — «Вторая новость, — продолжал Эмиль, — вернулся отряд Анри. Франтиреры передают вам всем приветы!»

Но мне казалось, что и на этот раз разведчик выложил не все. И в самом деле, как только мы, остались вдвоем, он попросил карту-двухкилометровку. Аккуратно разгладил ее на колене, ткнул пальцем в район Сен-Рикс, сказал: «Отсюда только что прибыл наш человек. Он говорит, что по этой дороге ожидается отход фашистского гарнизона. Было бы непростительным упускать его. Анри считает, что если нашим объединенным отрядам залечь вот на этом участке, — при этом Эмиль вновь ткнул пальцем в карту, — то мы сможем организовать немцам отличную встречу».

Я взглянул в то место карты, куда указывал разведчик. Дорога шла между холмами, поросшими лесом, скорее всего по ущелью. Устроив засаду, тут можно действовать наверняка, «Ну что же, — согласился я, — предложение стоящее…»

(Из дневника)

* * *

Вечер застал русских и французских партизан в лесу, у обрыва неглубокого ущелья. Вокруг шумели вековые сосны. Небольшая речка бежала где-то по дну ложбины. У самого берега они отрыли окопы, замаскировали их и принялись ждать появления противника. Со стороны Ла-Манша тянуло сыростью и прохладой.

Пятнадцатого августа английские и американские войска высадились на юге Франции. Значит, конец войне стал еще ближе. У всех только и разговора, что о высадке союзников.

— Да, теперь мир уже не за горами, — мечтательно говорит Николай, — вот кончится война — сразу на Волгу. Родина! Нет на свете ничего ее дороже.

Его сосед Мишле понимающе улыбается. Незаметно спустились сумерки. Стало совсем темно. Неожиданно на конце поляны кто-то еле слышно запел французскую «Партизанскую песню».

Песня эта родилась совсем недавно. Ее слова еще мало кому известны. Поэтому поют лишь два-три человека, поют почти не раскрывая рта. Остальные жадно вслушиваются, стараются запомнить мелодию, слова.

— Стой! Кто идет? — послышался голос из орешника.

— Пароль — Франция!

В обеих отрядах насчитывалось около восьмидесяти человек. В их распоряжении два пулемета и миномет, почти у каждого автомат или карабин. Но дело не только в количестве оружия. Многие из тех, кто находился здесь, принимал участие не в одной горячей схватке с врагом, прошел суровые испытания. Вон почти у края обрыва за сосной рядом с Николаем лежит Мишле. Он в отряде Анри с первых дней его организации. Был в кадровой армии, попал в плен, бежал, пришел к франтирерам. Под Кале в деревне у него осталась семья: жена, двое детей. Об их судьбе ему ничего не известно. Как они там?

Перед Мишле на сошках стоит ручной пулемет.

Француз аккуратно разложил перед собой диски, посмотрел на Колесника и, улыбнувшись, спросил:

— Ну как, лейтенант?

— По-моему, все в порядке, — ответил тот серьезно.

Глаз у Мишле острый, стрелок он опытный. В армии тоже был пулеметчиком. Правда, в сороковом, когда они отходили от границы, ему так и не пришлось ни разу выстрелить. Зато в отряде ни одна операция без его участия не обходится. Меткие очереди Мишле не раз выручали товарищей в трудную минуту. Можно не сомневаться что, когда появятся немцы, он не промахнется и на этот раз. Француз осмотрелся вокруг, возбужденно сказал:

— Ох и дадим же мы сегодня прикурить бошам… Только вот что-то они не показываются!

Незаметно наступила ночь, а немцев все нет и нет. Может быть, они изменили маршрут или перенесли сроки отступления? Стало прохладней. Партизаны поеживались, многих одолевал сон.

Лишь на зорьке дозорные принесли весть:

— Идут!

Колесник подался к краю обрыва, навел бинокль на извивающееся внизу шоссе. Вначале он различил лишь небольшой отрезок пути, который смутно проступал перед ним внизу, все остальное закрывал туман. Но вот подул ветерок, и туман начал редеть, таять. Вскоре извивающуюся змеей дорогу можно было проследить вполне четко и на довольно большом расстоянии.

Вон в конце ее из-за поворота выполз «бюссинг» — тяжелый трехосный грузовик. За ним второй, третий… Издали похожие на больших серых жуков, машины увеличивались в размерах на глазах.

— Четвертый, пятый… — считал Николай.

А из-за поворота выползали все новые и новые грузовики. Когда Николай насчитал десять «бюссингов», первый, крытый брезентом, уже поравнялся с правым флангом партизан. Видно, как в кабине, откинувшись на спинку, дремлет офицер. Под козырьком тонкий, с горбинкой нос, прикрытые веки.

За ним идут еще три машины, полные солдат. Они сидят спиной к кабине и смотрят в убегающую даль. На четвертой установлен на турели спаренный пулемет. В кузове всего четыре немца. И вновь машина, на этот раз крытая брезентом.

Партизаны молча смотрят вниз. Заметно, что они волнуются. Еще бы, столько гитлеровцев! Только и партизан немало. Из-за каждого валуна или сосны торчит автомат или карабин. И потом, франтиреры и партизаны находятся наверху, а немцы в лощине, зажатой в обеих сторон горами.

— Одиннадцать, двенадцать, тринадцать, — продолжает считать Николай грузовики. Партизаны то и дело поглядывают в сторону своих командиров: немцы совсем близко, вот бы сейчас по ним как раз ударить. Но командиры молчат: не подошло время, пусть побольше бошей втянется в лощину.

— Без приказа не стрелять, — предупреждает Колесник.

Когда показался семнадцатый грузовик, там, откуда они катили, ахнул взрыв. Это взлетел на воздух арочный мост с выгнутой, как у кошки, спиной, отрезавший путь к отступлению противника. Окрестности тут же наполнились треском пулеметных и автоматных очередей, выстрелами из винтовок.

Передний «бюссинг» сделал замысловатый зигзаг и свалился в кювет. Второй, охваченный огнем, встал посредине дороги, третий — рядом. На дороге образовалась пробка. Задние машины тоже остановились.

Ошеломленные неожиданным шквальным огнем, с машин как горох посыпались на землю немцы. Но, сраженные меткими выстрелами, тут же падали. Фашистский пулеметчик, оставшийся в живых, потянулся к гашетке, пытаясь открыть огонь по партизанам, но Мишле опередил его. Он ударил из пулемета, и немец, словно подкошенный, свалился в кузов. Однако многим фашистам удалось укрыться за грузовиками и в кюветах. Оправившись от первого удара, они торопливо и зло застрочили из автоматов. В нескольких местах одновременно загорелись дымовые шашки.

У гитлеровцев была одна надежда — прорваться вперед. Это они рассчитывали сделать с ходу. Стали собираться в группы. Пользуясь дымовым прикрытием, группы перебегали от одного валуна к другому и все сильнее наседали на партизан. Разгадав замысел противника, заработал партизанский миномет. В лощину полетели мины. Снизу послышались крики и стоны.

— Что, не нравится?! — кричал Николай, строча из автомата.

К сожалению, мин было совсем немного. И вскоре обстрел из миномета прекратился. Предвидя это еще в тот момент, когда в лощине показались первые немецкие грузовики, с левого фланга вниз спустилась группа партизан. В те места, куда не долетали мины, полетели гранаты.

Мишле то и дело менял диски. Его пулемет работал безостановочно. Немцы залегли вновь.

И вдруг с одного из последних грузовиков неожиданно зататакал, видимо, только что расчехленный пулемет. Прежде всего он ударил по тому месту, где лежал Мишле. Из окопа послышался стон — пулемет замолчал. А немец уже перенес свой огонь чуть ниже, где залегли партизанские автоматчики. Те вынуждены были прижаться к земле. Воспользовавшись этим замешательством, передние группы гитлеровцев ожили, потекли по лощине вперед. Однако это продолжалось недолго. К пулемету француза подполз Николай.

— Мишле, что с тобой?

Тот не отвечал. Лежал, обхватив обеими руками пулемет. Из головы на траву капала кровь.

Николай снял большие руки Мишле с пулемета, навел прицел, привычно нажал гашетку и первой же очередью сразил немецкого пулеметчика. После этого он круто развернул пулемет и начал расстреливать гитлеровцев, двигающихся по лощине. Дым от шашек уже рассеялся, и Николай четко видел мечущиеся внизу фигурки немцев. Его пулемет косил и косил их без устали…

Бой в лощине шел целый день. Лишь в сумерках, когда с черных гор начали падать тени, стрельба в лощине стала ослабевать. Воспользовавшись сумерками, немногие уцелевшие фашисты рассеялись по горам.

Когда партизаны спустились вниз и подошли к грузовикам, то оказалось, что они забиты награбленным. Чего только тут не было: картины и ковры, одежда и продукты.

— Ты смотри, да здесь целые склады, — удивлялись бойцы, — вот мародеры…

Однако время терять даром нельзя. Забрав оружие и часть продуктов, партизаны начали отходить в лес.

«1 сентября.

Уже неделя, как немцы изгнаны из Парижа. Наша радость беспредельна. Под вечер Николай принес свежие газеты. Из них мы узнали подробности освобождения столицы. Оказывается, среди участников этого события были и советские партизаны. Они первыми очистили улицу Гренель, на которой раньше размещалось посольство СССР. И этим мы гордимся».

(Из дневника)

* * *

На второй день после изгнания немцев из Парижа в городе состоялся Парад победителей. Его принимал сам генерал де Голль. Среди участников парада были и советские партизаны.

Выйдя с улицы Гальера с развернутыми знаменами своей Родины, бойцы Сопротивления направились по Елисейским полям. Когда партизаны пересекли площадь Согласия и подходили к статуе Жанны д'Арк, в них неожиданно полетели пули. Это недобитые коллаборационисты, засевшие на чердаках зданий, увидев красное знамя, не сдержали своей ярости, открыли стрельбу.

«Во время этого происшествия, — писала впервые за многие годы вышедшая легально «Юманите», — один лейтенант-артиллерист, сначала бежавший из лагеря на Украине, а затем из лагеря в Польше и наконец очутившийся во Франции, подхватил знамя, выпавшее из рук товарища, и уже не выпускал его из рук до конца демонстрации. Державшиеся под пулями в Париже столь мужественно, как на германо-советском фронте, сыновья страны социализма вчера еще больше укрепили союз нашей родины с великим Советским Союзом» .

— Как это так — начали парад, не очистив чердаков? — расстроился Николай.

— Ничего! Теперь франтиреры и партизаны наведут порядок в городе, — заверили его товарищи.

В конце августа немецкий фронт во Франции рухнул. Фашисты устремились за Рейн. Лишь Северная группа войск, обстреливающая снарядами «фау» Англию, еще стремилась удерживаться как можно дольше. В руках у немцев оставались также многие порты Фрайции. Но что касается Пикардии, то здесь, как только в Париже началось восстание и моторизированные части англичан и американцев появились на берегах Сены, отступление стало паническим. Теперь во Фреване с каждым днем все явственней слышится артиллерийская канонада приближающегося фронта.

Накануне штаб военного комитета департамента Сомма совместно с комитетом освобождения отдал приказ начать восстание. В различных местах департамента прошли стычки участников Сопротивления с немцами. Ожесточенные схватки с противником, в частности, завязались на канале между Бетюном и Боссе. Ночью пришел Роллан с приказом отряду Анри идти на помощь восставшим. «А вам, — сказал он Колеснику, — необходимо взять под охрану городское бомбоубежище, а то еще неизвестно, что выкинут боши при отступлении».

* * *

Гарнизон противника не спешил покидать Фреван. На пожарной вышке, поднявшейся в центре города, немцы установили пулемет. По всему городу шли грабежи, а в это время специальные группы бошей рыскали по улицам, реквизировали автомашины и отправляли награбленное в Германию.

Однако дни пребывания оккупантов в городе были сочтены. Ночью в него скрытно проникли несколько групп партизан. На совете командиров решено было действовать немедленно, не дожидаясь прихода союзников. Колеснику и его бойцам предстояло захватить центральную улицу города. Его бойцы просочились на территорию пожарной части, бесшумно сняли часовых. Коваленко с группой партизан кинулся по лестнице на вышку, им удалось захватить пулемет. В результате значительная часть города оказалась под контролем франтиреров и партизан.

Как только началась стрельба, немногочисленный гарнизон немцев, не зная сил восставших, начал поспешную эвакуацию из города.

В сумерках, когда стрельба в городе уже затихла, вернулся Анри со своим отрядом из Бетюна. В отряде были жертвы, но через канал немцы не прошли. И тем не менее праздновать победу было еще рано. Каждую минуту во Фреване могли появиться отступающие части противника.

В напряженном ожидании прошла ночь.

Утром через связных до партизан стали доходить вести о событиях, происходящих в соседних селах и городах Пикардии. Бои восставших с оккупантами происходили повсюду. В Лилле франтиреры начали бой за освобождение города, и немцы вынуждены были его покинуть. В Валансьенне франтиреры и партизаны не дали противнику при отходе из города уничтожить мост через реку Самбр. И так повсюду. Вот почему союзники продвигались по Пикардии столь стремительно, словно находились на военном учении. Еще двадцать восьмого августа партизанские разведчики видели английские танки под Амьеном, а первого сентября они уже вошли в Дуэ. Расстояние больше чем в девяносто километров англичане покрыли за четыре-пять суток. Не случайно впоследствии главнокомандующий союзных войск генерал Эйзенхауэр признавал, что усилия партизан во Франции равны действиям пятнадцати дивизий, опубликовав по этому поводу специальное коммюнике, перепечатанное всеми партизанскими газетами.

«2 сентября.

Едва англичане заняли Фреван, как солдаты в красных, а офицеры в темных беретах тут же разбрелись по городу и принялись осаждать бистро и кафе.

Вели они себя довольно беспечно. Их танки и броневики стояли на площадях совершенно открытыми. Несколько семидесятимиллиметровок были брошены прямо у дороги, куда их дотянули тягачи. Хорошо, что немецкие самолеты уже несколько дней, как над городом не появлялись…

Итак, пришла наша долгожданная свобода. Сколько мы мечтали о ней! Сколь труден и тернист был наш путь к победе. Но на душе у нас почему-то неспокойно. Мы еще чего-то ждем. Ведь война не кончилась. Да и неизвестно, как отнесутся к нам англичане.

Теперь мы размещаемся в одном из пустующих зданий. Живем открыто. Узнав, что во Фреване есть русские партизаны, к нам то и дело приходят гости — французы. А сегодня заявились несколько английских солдат во главе с длинным белобрысым сержантом. Все они были навеселе. Сержант знал несколько русских слов. Пытался поговорить с нами по-русски. Но без переводчика разговора не получилось. Отыскали переводчика, уже немолодого француза. Английские солдаты слушали его с большим вниманием. «О!» — то и дело восклицал сержант. И удивленно крутил головой».

(Из дневника)

Утром сержант прикатил к русским партизанам на мотоцикле уже с официальным визитом, сказал, что начальник гарнизона хочет видеть русского партизанского командира. Колесник переглянулся с Коваленко: «Что обещает эта встреча?»

Англичане заняли под штаб один из особняков в центре города. Комната, куда привели командира русских партизан, окнами выходила в сад. За массивным столом из темного дуба сидел уже немолодой майор. Справа от него стоял средних лет, но успевший располнеть лейтенант. Ответив на приветствие гостя, майор что-то сказал лейтенанту, тот спросил:

— Майор интересуется, кто вы и почему с оружием?

— Лейтенант Красной Армии, командир русского партизанского отряда, — ответил Колесник.

— О! Я слышал, вы неплохо дрались в этих местах, — вежливо улыбнулся майор. — Десант, да?

Узнав, что партизаны — бывшие военнопленные, майор удивленно развел руками, быстро спросил:

— А где вы взяли оружие?

Колесник ответил и на этот вопрос. Офицеры переглянулись.

— Чем занимаются ваши люди теперь?

— Приводят себя в порядок.

Майор вышел из-за стола, задумчиво прошелся по кабинету, вновь что-то сказал лейтенанту. Тот перевел:

— А как у вас обстоит дело с питанием? Вы не испытываете в этом затруднений? Майор может отдать приказ о зачислении ваших людей на довольствие.

«Ах, вот оно что, — мысленно улыбнулся Колесник, сразу догадавшись, куда он клонит, — поставит на довольствие, а потом возьмет под свое командование!..» А вслух сказал: — Благодарю! Мы ни в чем не испытываем недостатка, французы о нас заботятся.

Лицо майора внешне оставалось бесстрастным. Но не успел еще лейтенант закончить перевод, как он заговорил вновь. Лейтенант торопливо переводил:

— Майор говорит, что война не кончилась. Просит еще раз обдумать его предложение. Кроме того, он имеет приказ командования, обязывающий гражданских лиц сдавать оружие. Ответ скажете завтра.

«Так-так! Вопрос ребром: или, или… Или идите на службу к англичанам, или сдавайте оружие!» Колесник встал.

— Благодарю за беседу. Я был рад познакомиться с вами. Что касается ваших предложений, то я сообщу о них своему командованию.

Брови майора поползли вверх.

— А разве во Франции есть еще русские партизаны и свое командование?

— Да, есть. Нас не так уж мало, — как можно беспечнее заметил Колесник. Пусть майор поразмыслит над этим фактом. — Есть еще русские партизанские отряды, существует и единое командование, — добавил он. И сразу понял, что попал в цель: лица офицеров вытянулись.

Выйдя из особняка на улицу, Колесник не спеша зашагал по скверу. Надо было все обдумать, все взвесить. Нет, не таким ему представлялся разговор с союзниками…

На скамейке, возле которой он проходил по аллее, сидел маленький щетинистый старичок в древней потертой шляпе. Он держал в руках газету, изредка поглядывая поверх очков на внука — бледнолицего мальчика лет четырех, копавшегося в песке у его ног. Над стариком кружились опадавшие с деревьев окрашенные в багрянец листья. Начало сентября, а по вечерам уже сгущается туман, ночью в лесу сыро и прохладно. Колесник поймал на лету лист каштана и прибавил шагу: в отряде его, наверное, уже заждались.

— Ну, зачем ты им понадобился? — нетерпеливо спросил его Коваленко, как только тот переступил порог дома.

Колесник рассказал ему о своей встрече с английским майором.

— Союзнички! — раздраженно процедил Коваленко сквозь зубы. — Еще неизвестно, оставят ли они нас в покое в этом Энен-Льетаре?

— Причем тут Энен-Льетар? — не понял Колесник.

— В соседней комнате отдыхает Алексей, — пояснил Коваленко, — он привез приказ Комитета всем русским партизанским отрядам собраться в Энен-Льетаре.

— Ах вон оно что! — сразу повеселел лейтенант. — Это уже совсем другое дело.

Алексей нисколько не удивился содержанию разговора Колесника с майором.

— Точно так же ведут себя англичане и американцы и в других местах, — сказал он, — они повсюду стараются заманить в свою армию русских людей, щедро обещают им всяческие блага. Видимо, на этот счет у них есть далеко идущие планы… Вот потому Комитет и прилагает сейчас все усилия для того, чтобы поскорее собрать русских партизан в одном месте. Возможно, тогда с нами будут больше считаться. Что касается оружия, то майор прав: война не кончилась, оружие может пригодиться и нам. Но надо сделать так, чтобы, как говорится, и волки были сыты, и овцы целы.

— Ясно, — усмехнулся Колесник, — так, значит, едем в те места, где воевали пориковцы. Как он там, Василь, готов встречать гостей?

Алексей как-то странно посмотрел на него, в свою очередь, тихо спросил:

— А разве ты не знаешь, что он погиб?

— Погиб? — поразился Колесник. — Впервые слышу!

— К сожалению, это так… До освобождения Франции не дожил всего нескольких недель.

И принялся рассказывать, как это случилось.

Двадцать второго июля, почти выздоровев после ранения, Порик ехал из Гренэйя в Льевен. Неподалеку от Льевена ему неожиданно преградил< путь шахтер. Василий притормозил велосипед: «В чем дело?» В этот момент на него накинулись еще несколько «шахтеров». Как потом выяснилось — это были переодетые фашистские молодчики. В тот же день Порик был расстрелян.

Всего лишь два раза Колесник встречался с этим парнем, но ощущение было такое, словно он потерял близкого друга… Смерть всегда неожиданна, и, хоть она приходит каждый день, к ней нельзя привыкнуть. Он вышел на улицу и долго бродил вокруг дома, в котором они размещались. Над Пикардией давно уже опустилась ночь. В небе тускло мерцали далекие звезды, кругом стояла благодатная тишина, но на душе у него было невыразимо тоскливо. Он думал о том, что уже немало русских парней сложили головы на французской земле, но война, по существу, еще не окончена, их положение по-прежнему неопределенное.

«3 сентября.

Утром Алексей засобирался чуть свет. Ему нужно было побывать и в других отрядах. «Я очень прошу тебя послать связных к дулланским и сен-польским партизанам с приказом немедленно выезжать в Энен-Льетар», — попросил он. «Это я сделаю с большим удовольствием», — пообещал я.

Едва укатил Алексей и было собрано ненужное нам оружие для сдачи его англичанам, как послышался знакомый треск мотоцикла. «А вот и гость», — нахмурился Коваленко. Это был все тот же английский сержант. «Я за ответом», — небрежно козырнул он. «У крыльца грузовик, — ответил я, — в нем наше оружие, а мы уезжаем».

Сержант внимательно посмотрел мне в глаза и, круто повернувшись, зашагал к трофейному грузовику».

(Из дневника)

* * *

В полдень пришел Анри. Узнав об отъезде русских партизан, стал грустным.

— Так значит, расстаемся! Вы уезжаете, а я возвращаюсь к своей старой профессии дорожника… Вчера коммунисты ячейки избрали меня своим вожаком, а Мориса — казначеем. Теперь мы вновь мирные люди…

— То есть как это мирные? — не понял Колесник. — А отряд?

Анри усмехнулся.

— Разве ты не знаешь, что еще двадцать восьмого августа генерал де Голль подписал декрет о роспуске внутренних сил Сопротивления?

— Как это подписал? — еще больше удивился Колесник. — Ведь война не кончилась?

— А вот так! Генерал спешит разоружить народ… Включение сил ФФИ в армию обеспечило бы личным составом минимум тридцать дивизий. Но де Голль никогда не думал делать солдат Сопротивления своей опорой. Он мечтает иметь профессиональную армию, как оружие классового господства. Массовая же народная армия для этих целей не годится… Вот почему генерал решил распустить внутренние силы Сопротивления. Впрочем, об этом хватит, — продолжал Анри, — хватит!

Анри не может долго быть грустным. Лицо его вновь расплывается в улыбке. Он заговорщицки подмигивает своему другу, Морис тут же куда-то исчезает. Назад он вернулся не один, а привел бойцов отряда. На столе появилось вино, закуска. Анри весело сказал:

— Как бы там ни было, а война в Европе идет к концу. Вправе мы выпить за ее скорейшее окончание? — И, весело посмотрев на всех улыбающимися глазами, сам же ответил на поставленный вопрос: — Вправе!

Казалось, Колесник неплохо знал Анри, знал его как волевого командира, незаурядного организатора, хорошего товарища. А тут, в компании друзей, Александр открыл в этом парне еще одну неизвестную ему черточку: бесшабашную веселость. Вначале Анри играл на скрипке, затем полушутя-полусерьезно принялся декламировать стихи Вийона:

Вийон — самый что ни на есть национальный поэт. Его стихи — ключ ко многим душевным тайнам французов. Не случайно они так обожают этого поэта. Слушая Анри, Колесник всматривался в знакомые лица сидящих за столом партизан. Ему почему-то вспомнились слова Карамзина: «Я хочу жить и умереть в моем любезном отечестве; но после России нет для меня земли приятнее Франции, где иностранец часто забывается, что он не между своими». Как он был прав! Годы, проведенные в этой стране, убедили Колесника в том, что у французов нет национальных предрассудков, что народ щедр и гостеприимен. Ему полюбились в национальном характере удивительное острословие, привязанность к умной, острой шутке, умение побалагурить и приободрить в трудные минуты жизни.

Гости начали расходиться уже поздно ночью. Прощаясь, Анри вынул из кармана конверт, подал его Колеснику, небрежно заметил: «Взглянешь, Саша, на досуге!» По привычке он все еще называл своего друга подпольной кличкой, хотя уже знал его настоящее имя — Иван Рябов.

Утром, вспомнив про конверт, Колесник-Рябов вынул из него листок, пробежал глазами: «Ячейка коммунистической партии во Фреване. Настоящим удостоверяется, что Рябов Иван бок о бок с нами сражался и участвовал в освобождении Франции как командир русского партизанского отряда в количестве двадцати восьми человек. Поздравляем товарища, который проявил при этом храбрость, находчивость и смекалку настоящего командира.

Секретарь ячейки компартии города Фревана А. Детурни. Казначей — М. Куртье» .

Незадолго перед этим до них дошли слухи, скорее всего пущенные предателями-власовцами, что на Родине все русские, попавшие в плен, не будут прощены. Видимо, об этом узнал и Анри. И хотя Колесник не был в числе тех, кто поверил этим слухам, от внимания Анри на душе стало теплее.

* * *

В полдень из Сен-Поля прикатил на велосипеде Дмитрий.

— Отряд в пути, — доложил он, — но среди партизан есть раненые, и он придет не раньше вечера.

Раненые и больные были и во фреванском отряде. Поэтому для поездки в Энен-Льетар нужен был транспорт. Скорее всего придется добираться узкоколейкой. Вот только ходят ли поезда?

На станцию лейтенант послал Коваленко. Назад тот вернулся довольно скоро.

— Все в порядке, — доложил он бодро, — движение по узкоколейке восстановлено. Военный комендант завтра же обещал выделить нам вагоны.

Колесник, не ожидавший такой прыти от англичан, посмотрел на него с недоверием.

— А что тут особенного? — принялся рассуждать Коваленко. — Ведь как-никак союзники, ну и чтобы не мозолили им глаза — спешат скорее от нас отделаться…

Возможно, он и прав, этот Коваленко. Но лейтенанта почему-то одолевало сомнение.

Сен-польские партизаны пришли уже поздно ночью. К немалому удивлению фреванцев, они были неплохо вооружены, помимо карабинов и автоматов, у каждого бойца сбоку на ремне висела граната, приволокли они и пару пулеметов.

— Как это вы проскочили с оружием? — удивился Колесник.

— А вот так и проскочили, — загадочно улыбнулся Исайкин.

На следующий день комендант и в самом деле выделил русским партизанам пять вагонов. Этого им было вполне достаточно, тем более что Петриченко со своими людьми не пришел. Видимо, отряд его отправился в Энен-Льетар самостоятельно.

Как только вагоны были поданы, партизаны погрузились, разошлись провожавшие их франтиреры, все принялись ждать: вот-вот к составу подцепят паровоз, и он немедленно тронется. Но уже в сумерках вместо паровоза к платформе подкатил «джип». Из него вышли знакомый лейтенант-переводчик и представительный военный в накидке, скрывающей погоны, но ясно было, что это тоже офицер. Они прошлись по платформе, вернулись к «джипу» и тут же укатили. Партизаны недоуменно переглянулись. Чем вызван этот странный визит?

Состав продолжал стоять. Лишь в полночь к нему прицепили паровоз. Партизаны думали, что теперь-то их уж наверняка отправят в Энен-Льетар, облегченно вздохнули, но вагоны еще долго катали по путям с места на место, сцепляли и расцепляли, и только на зорьке, когда уже все спали, они наконец-то тронулись в путь.

Состав катил не спеша, паровозик натужно пыхтел на подъемах, убыстрял бег при спусках. Их болтало из стороны в сторону, нещадно трясло, как в грузовике, бегущем по проселочной дороге.

Неожиданно послышался чей-то крик:

— Братцы, а ведь нас везут не в том направлении!

Все повскакивали со своих мест, прилипли к окнам.

Брезжил рассвет, вон мелькнула деревня, мимо проплыла роща. Разобраться, в каком направлении двигался поезд, было непросто. А в это время тот же возбужденный голос продолжал:

— Смотрю я, братцы, а за окном мелькнула знакомая ферма, на которой мне приходилось бывать по партизанским делам. Вначале я даже опешил: как так? Ферма находится к западу от Фревана, а мы должны ехать на северо-восток. Но потом сообразил: нас везут в противоположном направлении…

— А тебе не померещилось?

— Нет, братцы, это точно!

Как только состав остановился на каком-то разъезде, несколько человек выпрыгнули из вагонов. Назад партизаны вернулись возбужденные. И в самом деле, их везли не на восток, а на запад. К хвосту состава был прицеплен вагон с английскими солдатами. Выходит, партизаны едут под конвоем, атмосфера в вагонах еще более накалилась.

Теперь стало понятным, почему их не спешили отправлять со станции, так долго катали по путям — усыпляли бдительность.

Накануне дошли слухи, что англичане и американцы насильно грузят русских военнопленных в автомашины, увозят в порты, загоняют в трюмы пароходов и отправляют неизвестно куда. Не уготована ли такая участь и им? Одни советовали немедленно покинуть вагоны и до Энен-Льетара добираться пешком, другие решительно возражали.

— Пойти на это, — говорили они с возмущением, — это все равно, что добровольно залезать в лагерь для перемещенных лиц. На англичан и американцев можно наткнуться в любой деревне… Так что же делать?

…Прежде всего они сорвали стоп-кран и остановили состав. Несколько человек влезли на крыши вагонов и установили пулеметы, другие кинулись в конец состава и принялись отцеплять вагон с конвоем. Услышав возню возле своего вагона, из него повыскакивали англичане, но, увидев вокруг себя вооруженных людей, превосходящих их численно, опешили, видимо, они не знали, что русские вооружены. Поэтому им ничего не оставалось делать, как вернуться в вагон, который был немедленно отцеплен от состава. Английский офицер побежал в железнодорожную будку — доложить по телефону своему начальству о случившемся. Нельзя было терять времени и русским партизанам.

Колесник пригласил к себе Николая, испытующе посмотрел на него, сказал:

— Поедешь в Энен-Льетар, расскажешь о том, что произошло на разъезде, членам Комитета советских военнопленных. Они, в свою очередь, свяжутся с Парижем и поставят в известность Советскую военную миссию. Добирайся любыми средствами и помни: дело весьма срочное!

В полдень к разъезду подкатил «джип». Из него вышли все тот же офицер в накидке и лейтенант-переводчик. Видимо, они не ожидали увидеть на разъезде такое: вдоль состава ходили вооруженные люди и не подпускали к нему никого близко, с крыш вагонов торчали дула пулеметов.

Удивленно переглядываясь, офицеры прошли в тупик, где стоял отцепленный вагон с охраной, пригласили командира русских партизан к себе. Когда он вошел в офицерское купе, в нем сидели трое: кроме приехавших, был еще молодой лейтенант — начальник конвоя. Между офицерами, видимо, только что произошел неприятный разговор: все они были красные от возбуждения.

Тот, что был в накидке, обращаясь к Колеснику через переводчика, спросил:

— В чем дело, почему ваши люди задерживают состав?

— А вы не заметили, — нахмурился Колесник, — что нас везут в противоположном направлении? Ведь мы попросили направить нас в Энен-Льетар.

Словно не расслышав перевода, офицер продолжал:

— Кроме того, вам было приказано сдать оружие. Почему вы не выполнили приказ?

— Скажите этому господину, — сдержанно ответил Колесник переводчику, — что мы не получили на этот счет указаний своего командования. — И, подумав, добавил: — Что касается случившегося, то об этом поставлена в известность Советская военная миссия в Париже…

Когда перевели его слова, офицер в накидке зло посмотрел на начальника конвоя и упрямо продолжал:

— Если вы будете препятствовать продвижению состава, мы вынуждены будем применить силу. На раздумье вам дается три часа.

Но было ясно, что в данной ситуации никакой силы англичане применять не станут, просто берут партизан на испуг.

— Имею честь, — Колесник поднялся со своего места и, не дожидаясь перевода, хлопнул дверью.

«Джип» вскоре укатил. Вагоны простояли на разъезде всю ночь. Утром к русским партизанам пришел француз железнодорожник, знавший об их столкновении с англичанами, и весело объявил:

— Все в порядке, едете в Энен-Льетар!

Возможно, что к этому времени в конфликт успела вмешаться Советская военная миссия.

 

Тетрадь седьмая

«5 сентября.

Во французской энциклопедии заметка об Энен-Льетаре уместилась в несколько строк: «Население 22 552 человека. Угольные шахты. Металлургические заводы. Старинный центр графства, основанный в 1579 году Карлом Эльзасским. Великолепный собор в романском аиле со скамейками XVIII века». Возможно, Энен-Льетар и есть тот город, где кончатся наши мытарства, откуда мы наконец выедем на Родину?»

(Из дневника)

* * *

А вот и станция. Бойцы выгрузились на перроне и зашагали по тихой улочке. Разыскать здесь русских партизан большого труда не составляло. В городе все знали, что они размещаются в бывшей гимназии — большом здании, выстроенном из красного кирпича и утопающем в листве деревьев, уже тронутых осенью.

Как только фреванцы и сен-польцы вошли на территорию гимназии, их окружили такие же, как они, разношерстно одетые люди. Началось знакомство. Неожиданно откуда-то прибежал запыхавшийся Охотин.

— Петр? — обрадовался Колесник. — Жив, здоров!

— Как видишь, — заулыбался тот.

После смерти Порика его отряд разделился на три группы. Охотин оказался в той, которой командовал старшина Красной Армии Иван Федорук. Колесник принялся расспрашивать Охотина об общих знакомых: Никифорове и Вишняке. Но он ничего о них не знал.

— А где Петриченко и Загороднев? — в свою очередь, поинтересовался Петр.

— В Дуллане, — ответил Колесник, — теперь наверняка скоро приедут сюда.

В этот момент его пригласили в штаб. В кабинете сидел смуглый крепыш.

— Начальник штаба, старший лейтенант Кулаков, — отрекомендовался он, протягивая руку. Видно было, что в этой роли он недавно и чувствует себя еще несколько скованно и неуверенно. Однако рассказ Колесника о том, как добирались партизаны до Энен-Льетара, о стычке с англичанами на железнодорожной станции слушал с вниманием и сочувствием.

— Нелегко нам будет собрать людей, ох как нелегко, — вздохнул начальник штаба. — Ну да вы-то добрались! Размещайтесь, а завтра подготовишь рапорт и дела своих отрядов: еду в Париж…

Утром, когда Колесник вошел в кабинет Кулакова, то хозяин его уже приготовился к отъезду. Пробежав глазами рапорт, хмыкнул:

— Добре! — Положил листок на стол, прошелся по кабинету, размышляя о чем-то своем, остановился против Колесника, сказал: — Останешься за меня! — Подумав, добавил: — И еще: есть мнение написать историю советских партизанских отрядов, воевавших во Франции. Судя по рапорту, писать ты умеешь, времени у тебя сейчас будет вполне достаточно… Может быть, возьмешься и за эту работу, а? — И, не дождавшись ответа, решительно сказал: — В общем, забирай рапорты — они мне больше не потребуются — и за дело! Если нужно — бери себе помощника.

Колеснику очень не хотелось заниматься писаниной, но отказываться не стал, в конце концов надо кому-то выполнять и эту работу.

«6 сентября.

Второй день сижу и пишу. Что получится — не ведаю. Но тружусь, что называется, в поте лица. В рапортах лишь голые цифры. Без них, конечно, не обойтись. Особенно без таких, как у пориковцев; тринадцать спущенных под откос поездов, приведено в негодность сто семнадцать вагонов. Сожжено пять складов, разгромлен лагерь восточных рабочих, а рабочие освобождены. Перехвачено двадцать пять грузовиков. Что касается телеграфно-телефонных линий, то их выведено из строя километры, а количество убитых немцев достигает тысячи. И тем не менее все это лишь цифры. Поэтому стараюсь беседовать с людьми.

Вчера разговаривал с Михаилом Бойко, Алексеем Крыловым, Иваном Федоруком. Все они — сподвижники Порика, его верные помощники. А сегодня их рассказ пополнил Охотин».

(Из дневника)

* * *

Пока Колесник беседовал с пориковцами — исписал целую тетрадь. В Энен-Льетаре собралось уже десять отрядов и групп русских партизан, из одиннадцати действующих на севере Франции. А люди все подходили и подходили.

Не было лишь бойцов Иосифа Калиниченко. Командир отряда уже после освобождения страны попал в автомобильную катастрофу, лежал в госпитале в Париже. Отряд находился где-то в районе города Валансьенна. Сведений об отряде не поступало, поэтому о его судьбе ничего не было известно. Решено уже было послать в отряд связного, как неожиданно в полдень на сборном пункте появился боец из отряда Калиниченко.

— Мы находимся в Валансьенне, — доложил он, — собрались в Энен-Льетар, но англичане оцепили помещение, в котором мы находимся, и никого не выпускают, требуют сдать оружие.

История этого отряда начинается весной сорок третьего года, когда из лагеря Тьерс-Лаграж бежало несколько «остовцев» — членов подпольной организации, возглавляемой Иосифом Калиниченко. На первых порах у них была группа, в которой насчитывалось около десятка бойцов. Оружия они не имели. Однако вскоре партизаны познакомились с антифашистами, охраняющими склад с оружием. С их помощью удалось обеспечить оружием не только своих людей, но и действующий рядом отряд франтиреров. А в это время, заподозрив, что на складе не все благополучно, немцы начали расследование. Солдатам караульной службы ничего не оставалось делать, как уходить к партизанам, В отряде Калиниченко стало семьдесят бойцов. Он еще больше активизировался.

Партизаны пустили под откос три воинских эшелона, разбили отряд гитлеровцев в районе Бруэ, освободили пленных марокканцев. А третьего сентября при подходе к городу англичан вместе с франтирерами участвовали в освобождении Валансьенна. Можно было не сомневаться в том, что такие люди добровольно оружие не сдадут.

Разыскав телефон военной миссии, Колесник позвонил в Париж. К аппарату подошел дежурный. Выслушав встревоженный рассказ лейтенанта, коротко ответил:

— Ждите звонка!

Прохаживаясь по кабинету, Колесник посматривал на аппарат, но он молчал. Уже в сумерках к зданию гимназии подкатил черный лимузин с красным флажком. «Видимо, кто-то из военной миссии», — подумал лейтенант. Из машины вылезли Кулаков и немолодой уже офицер с погонами майора. Колесник знал, что погоны в Советской Армии были введены еще в начале сорок третьего года, но видел их впервые. Ему показалось, что они делают военного более подтянутым и строгим.

Знакомясь с майором, лейтенант впервые за последние три года назвал свою настоящую фамилию: Рябов.

— Вы звонили в Париж?

— Да!

— Все в порядке, — продолжал майор, — отряд движется в Энен-Льетар.

Некоторое время он расспрашивал Рябова об отрядах, о людях, об операциях, которые они провели. Потом неожиданно сказал:

— Я бы хотел поговорить с вами о личных планах. Интересно, каковы они?

— Как можно скорее попасть на Родину, а там — на фронт, — ответил Рябов, не задумываясь.

— Ясно, — усмехнулся майор, — а другие партизаны об этом не мечтают?

— Почему же? — смутился лейтенант. — Это желание большинства.

— То-то, что большинства. А вы видите, как ведут себя англичане и американцы по отношению к русским, освобожденным из немецкой неволи. — Майор прошелся по комнате и продолжал: — У нас есть сведения, что они пытаются заманить советских людей не только в армию, но и завербовать их в свою разведку. Поэтому для нас сейчас главное — это собрать всех русских людей во Франции. С этой целью в Энен-Льетаре решено создать сборный пункт. А лично вас — назначить заместителем начальника этого пункта. Как вы на это смотрите?

— Я солдат, товарищ майор, — ответил Рябов.

— Значит, решено!

Девятого сентября был подписан приказ о назначении Рябова заместителем начальника сборного пункта.

«28 сентября.

Пошел шестой месяц, как Красная Армия пересекла границы своей Родины. Теперь уже недалек тот день, когда она начнет сражаться на немецкой земле. Приближаются к границам Германии и союзники. И это нас радует. «Еще чуть-чуть, — думает каждый из нас, — и враг будет повержен, мы выедем на Родину». Однако после очередной встречи с майором наши иллюзии на этот счет бесследно улетучились.

Оказывается, везти нас на Родину по суше пока нет никакой возможности. Война в Европе полыхает вовсю. Не подошло время отсылать нас и морем. На Атлантическом побережье немцы упорно удерживают такие порты, как Дюнкерк, Сен-Назер, Ла-Рошель, Ла-Паллис, Руайан, мыс Грае, полуостров Киберон, прибрежные острова. На итальянской границе в их руках находится еще большая часть французских укреплений. Отдельные группы противника действуют в районах От-Морьен и Барселонетты. Нацисты свободно перебрасывают свои войска из Лориана на мыс Грае под защитой дюжины подводных лодок, базирующихся в Ла-Паллисе. Опираясь на эти базы, передвижные колонны противника предпринимают набеги на окрестные районы. Эти базы играют также роль перевалочных пунктов на пути в Испанию, Аргентину и Северную Африку, где подвизаются нацистские службы. Нужны они и для тех банд, которые продолжают скрываться в различных районах Франции, совершают нападения и диверсии в тылу союзников в Западной Европе.

Так что с нашим отъездом на Родину придется подождать».

(Из дневника)

* * *

Накануне партизанам стало известно, что под давлением масс генерал де Голль вынужден отменить свое решение о роспуске внутренних сил Сопротивления, подписал новый декрет о слиянии ФФИ с регулярной армией. Ходят слухи, что в первую французскую армию уже влилось сорок тысяч бойцов ФФИ. Для пятисоттысячной армии ФФИ сорок — это, конечно, немного, но, возможно, это только начало…

Вечером как бы в подтверждение этого в кабинете начальника сборного пункта резко зазвонил телефон. К аппарату подошел Рябов. Командир батальона ФФИ, размешавшегося по соседству, он же начальник гарнизона майор Поло сообщил, что в нескольких километрах к востоку от города в лесу обнаружена группа немцев. Завтра утром франтиреры идут на прочесывание леса, и просил выделить в помощь небольшой отряд русских партизан. А через день подобная просьба повторилась. Только на этот раз немцев вылавливали чуть севернее Энен-Льетара. Так что предположения партизан, что их помощь еще потребуется французам, начали сбываться.

Одно смущало их — в последнее время продвижение союзных войск на восток почему-то застопорилось. Поползли слухи о том, что якобы немцы ведут секретные переговоры с англичанами и американцами. Хорошо, если это геббельсовская «утка», а если правда? Нужно быть готовыми ко всему.

Было созвано совещание командиров отрядов и групп. Доложив об обстановке в городе, о случаях нарушения воинской дисциплины на сборном пункте, Рябов внес предложение слить отряды и группы в одно воинское подразделение. Это предложение было поддержано единогласно. Был сформирован батальон.

Сразу после совещания весь личный состав батальона выстроился на площади перед зданием гимназии. Начальник штабы Кулаков зачитал приказ о введении нового распорядка дня.

— Пока еще неизвестно, когда мы вернемся домой, — заговорил Рябов. — Война не кончилась, и в любую минуту мы должны быть готовыми ко всяким неожиданностям…

Он прошелся вдоль строя, всматриваясь в лица партизан, и продолжал:

— Мне бы хотелось напомнить вам, что теперь, когда мы собрались в одном месте, когда мы — это определенный контингент советских людей на чужой земле, мы особенно приметны, каждый наш шаг на виду. Помните это и высоко несите звание и достоинство советского человека. С завтрашнего дня вводятся регулярные занятия, станем жить по новому распорядку дня.

* * *

На следующий день, в шесть часов утра, над сборным пунктом звонко пела труба. На площадку выбегали голые по пояс партизаны. День начался с физзарядки. После завтрака политруки провели в подразделениях политинформации и тут же приступили к изучению материальной части оружия и строевой подготовке.

Днем занятия, а вечером обсуждение сводок с фронтов, просмотр кинокартин. Среди партизан выявилось немало певцов, музыкантов, танцоров, чтецов. Вскоре концерты самодеятельных артистов заинтересовали не только тех, кто был на сборном пункте, но и многочисленных гостей: французов, английских и американских солдат и офицеров. Постепенно в жизни партизан появилась некоторая устойчивость, стал вырабатываться определенный ритм. И если бы не чужбина, не война, которая полыхала где-то рядом, можно было бы подумать, что на сборном пункте собрались призывники, с которыми ведется обычная военная подготовка.

Этот день начался, как и многие другие. С утра в подразделениях прошли политинформации. Дежурный по части отправился в киоск за свежими газетами. Назад вернулся взволнованный:

— Товарищ лейтенант, посмотрите, что пишет «Либерте» !

Рябов взял газету и тут же его взгляд задержался на середине страницы, где был помещен портрет Василия Порика в профиль. Под портретом — броский заголовок: «Он погиб ради того, чтобы жила Франция — лейтенант Василий Порик — герой Красной Армии».

На этой странице участники Сопротивления делились своими воспоминаниями о встречах с Пориком, рассказывали о его мужестве и отваге.

К этому времени Галине Томченко — боевой соратнице Порика, удалось разыскать его останки в так называемой «яме расстрелянных», неподалеку от крепости Сен-Никез. Русские партизаны решили перенести прах Порика в Энен-Льетар, где он воевал. В этом их поддержало руководство Сопротивления департамента. Французы, в свою очередь, захотели перезахоронить на новое место прах еще троих франтиреров.

На торжественную церемонию съехалось много гостей из разных уголков страны, прибыл уполномоченный компартии департамента Па-де-Кале Андре Пьеррар . На траурном митинге ораторы взволнованно говорили о решающей роли СССР в разгроме фашизма, о русских партизанах, воевавших на французской земле, о героизме Порика. А когда все разошлись, Рябов не спеша зашагал по кладбищу. Могилы тут тянулись в шахматном порядке, чистые, опрятные. На надгробных белых плитах можно было прочесть надписи на французском, английском, других языках. В них было много торжественности, порой выспренности.

В одном месте на плите ему бросилась в глаза изъеденная дождями надпись на русском языке: «Рядовой П. В. Карпов». Чуть ниже: «Солдату 1918 года, защитнику России». Это были те, кого в обмен на оружие в начале 1916 года правительство царской России отправило на германо-французский фронт в составе так называемого «Русского экспедиционного корпуса». А вот еще русские фамилии: Полунин, Трунов.

Он еще задержался возле мраморной плиты на могиле Порика .

Рябов долго задумчиво стоял возле плиты, а потом быстро зашагал на сборный пункт.

* * *

У крыльца главного здания стоял старенький, видавший виды двухместный «рено». «Видимо, гость», — решил он. Дежурный с таинственным видом провел его в одну из комнат, где собрались почти все молодые бойцы фреванского отряда. В правом углу в окружении их сидели Андрей и Жанет. Увидев Рябова, Андрей соскочил со своего места, смущенно переминаясь с ноги на ногу, пробормотал:

— Вот, вернулся, товарищ лейтенант.

— Эх ты, Андрей, Андрей, — улыбнулся Николай, — разве так докладывают командиру? Ты должен был сказать: «Товарищ лейтенант, посла излечения прибыл для прохождения службы!»

— Как здоровье, Андрей? — спросил Рябов.

— Спасибо, почти хорошо!

— Это все Жанет, это ее благодарить надо, — вновь вставил Николай и посмотрел на девушку. Он был рад встрече с другом, возбужден, говорил, говорил, никак не мог остановиться.

— Вот приглашаем ее поехать к нам на Родину, товарищ лейтенант, — продолжал Николай. — У нее доброе сердце и золотые руки. Она мечтает стать врачом. Жанет, окруженная всеобщим вниманием, была смущена, сидела, опустив голову.

— А у нас есть еще гости, — шепнул Рябову дежурный. — Приехал соотечественник, один из тех, кто воевал в этих местах еще в ту войну…

В соседней комнате в кругу партизан постарше сидел пожилой мужчина, которого можно было принять за мелкого предпринимателя, если бы не руки, большие, короткопалые, натруженные руки крестьянина. «Вот и сама история», — подумал Рябов, пристально всматриваясь в лицо гостя.

Он назвался Коровиным. Чтобы увидеть соотечественников, приехал откуда-то с юга страны, и он назвал деревушку, откуда именно, но Рябов почему-то заволновался и тут же забыл ее название. Вместе с ним был мальчик лет двенадцати. Отец русоволосый, ширококостный, а мальчик — хрупкий, смуглый, вероятно, в мать — южанку. По-русски мальчик почти не говорил, да и папаша свой язык подзабыл основательно. Он с трудом составлял русские фразы, подолгу припоминал слова, нередко подменяя их французскими. Гость привез бочонок вина, корзину с закусками. Угощая партизан, с грустью говорил о неудавшейся жизни, о промелькнувших незаметно годах.

Он участник знаменитого прорыва фронта немцев в марте восемнадцатого года в Пикардии. Здесь его ранило. После этого судьба долго гоняла его по чужбине, как перекати-поле, пока он не нашел себе пристанища на ферме. Крестьянские руки, соскучившиеся по земле, потянулись к работе. Трудолюбие парня заметил хозяин фермы, женил его на своей дочери, в качестве приданого выделил клочок земли.

В первые годы Коровину казалось, что его пребывание на чужбине — дело временное. Он еще чего-то ждал, на что-то надеялся. Но время бежало неумолимо. Росли сыновья, которым он с тоской и болью рассказывал о своей родине, о соплеменниках и не заметил, как они возмужали, стали поговаривать о том, чтобы вернуться на родину предков, но грянула война. Сражаясь в рядах участников Сопротивления, погибли два его старших сына. Только тогда он понял, что жизнь прожита, прожита бестолково. На родину он уже никогда не вернется, да его там уже никто и не ждет — родные все вымерли, сам он стал стар и никому не нужен, а сыновья, мечтавшие об этой поездке, лежат во французской земле. И он уже не в состоянии покинуть ее потому, что часть сердца все равно останется здесь, во Франции. Вот и привез с собой младшего сына, пусть хоть он увидит своих соплеменников.

Сидя в кругу партизан, Коровин с такой тоской и болью говорил о пережитом, что невольно сжималось сердце. К этому времени партизаны уже немало наслышались о русских эмигрантах, проживающих во Франции. Их тут насчитывается десятки тысяч . Уже задолго до второй мировой войны они не были едиными в отношении к Советской России. Еще в конце тридцатых годов некоторые из них вступили в «Союз возвращения на Родину», а в гражданскую войну в Испании часть русских эмигрантов сражалась на стороне революции в интернациональных бригадах.

Когда Германия напала на Советский Союз, размежевание между русскими эмигрантами произошло еще резче. Некоторые из них, ослепленные ненавистью к большевикам, с приходом немцев во Францию принялись сотрудничать с оккупантами. Другие, наоборот, начали собирать средства в Фонд Красной Армии, помогать материально франтирерам, сами пошли в партизанские отряды. Эта часть эмигрантов создала антифашистскую организацию «Союз русских патриотов», стала выпускать газету, в которой печатались сводки Совинформбюро. Из них вышло немало героев французского Сопротивления. Двух из них Рябов узнал совсем недавно, во время своей очередной поездки в Париж.

…Один из вечеров у него оказался свободным, и он решил навестить Алешу Зозулю, а заодно отблагодарить его приемных родителей за все то хорошее, что они сделали для парня, а также для тех, кто в свое время бежал из лагеря Либеркур в партизаны. К сожалению, Зозули дома не оказалось. Он работал санитаром, разъезжал по стране, собирая больных советских военнопленных на сборный пункт Борегар для отправки их на Родину. Зато у Рябова появилась возможность хорошо узнать Владимира Карловича и Наталью Васильевну Модрах.

Оказывается, их частые поездки в лагерь Либеркур в годы немецкой, оккупации, помощь «остовцам» продуктами и вещами была лишь частью их патриотических дел. Супруги Модрах были также активными участниками французского Сопротивления. Владимир Карлович аккуратно выполнял задания парижского подполья. Как только Зозуля научился ходить на протезе, помог ему стать связным между русскими и французскими партизанскими отрядами, действующими под Парижем в Венсенском и Булонском лесах. В велосипедной раме Алеша возил почту, проявил мужество. Впоследствии ратный подвиг его был отмечен медалью «За освобождение Парижа». Кроме Зозули, супруги Модрах укрывали в своей квартире в Париже майора Никифорова и красноармейца Коряковцева .

* * *

Накануне Рябов был в командировке. В Энен-Льетар вернулся под вечер. Как только поезд остановился на станции и он вышел из вагона, тут же увидел на перроне Петриченко. Размахивая руками, тот спешил ему навстречу.

— Идем быстрее, — сказал Петриченко, запыхавшись, — через сорок минут начнется митинг-встреча!

— Что за митинг? — не понял Рябов.

— В Энен-Льетар приехал Морис Торез. И наши уже ушли на встречу с ним!

С восемнадцатого мая сорок третьего по двадцать седьмое ноября сорок четвертого года Морис Торез жил в СССР, часто выступал по Московскому радио. Вернувшись во Францию, он тут же приехал в Энен-Льетар. И неудивительно. Неподалеку от этого города, в поселке Нуай-ель-Горо, Морис родился. В четвертой шахте кампании «Дурж» работал его дед Клеман Бодри. Тут начинал свою трудовую биографию и он сам. В период немецкой оккупации в Энен-Льетаре укрывались его мать и сестра…

К их приходу большой городской зал выставки уже был забит народом. Едва они протиснулись вперед, как начался митинг. На трибуну поднялся Морис Торез.

Рябову прежде всего бросились в глаза крупные черты лица оратора, рыжеватые волосы, большие руки — руки рабочего. Но вот он заговорил. И сразу же приковал к себе внимание собравшихся. Торез призывал слушателей объединить свои усилия для завоевания победы. Бороться за демократию, свободу, независимость Франции, залечивать раны, нанесенные войной. Боевым лозунгом компартии на этот период времени стало: «Единство в бою и труде!»

«28 октября.

Наконец-то мы подвели итоги своих боевых дел {30} . Центральному Комитету Коммунистической партии, Советскому правительству послан рапорт, подписанный бойцами и командирами батальона. В нем говорится, что «немцы завезли к себе в тыл не дешевую рабочую силу», а боевые кадры партизан, которые никогда и не думали сложить свое оружие в борьбе за честь и свободу нашей Советской Родины» {31} .

(Из дневника)

* * *

Хотя осенью сорок четвертого года Красная Армия вступила в Восточную Пруссию, а союзники подошли к линии Зигфрида, Германия еще сопротивлялась. В ней, как грибы в осеннюю пору, то и дело вырастали планы «спасения тысячелетнего рейха», ее главари еще надеялись на «неожиданный поворот» фортуны войны.

В октябре в гитлеровской газете «Фолькишер беобахтер» неожиданно появилась статья за подписью Гитлера, в которой он вещал: «В начале ноября 1944 года союзники потерпят свое величайшее поражение… Наше новое оружие немедленно повергнет Англию в хаос. Она погибнет даже без особого напряжения со стороны Германии. В апреле 1945 года весь военный потенциал рейха можно направить на Восток. За пятнадцать месяцев Россия будет повержена…»

Эта статья не осталась незамеченной. Она вызвала много толков и среди партизан. На что еще надеются главари рейха? Неужели и в самом деле у них есть силы, способные повернуть ход войны, или это просто-напросто очередной пропагандистский трюк?

Внимательно следили за событиями — читали о поездке де Голля в Москву, где 10 декабря был подписан франко-советский договор о взаимной помощи. Во время этих переговоров де Голль признал, что, в сущности, причиной несчастий, постигших Францию, было то, что Франция была не с Россией, не имела с ней согласия, не имела эффективного договора» . Немцы напомнили о себе вновь.

Шестнадцатого декабря в пять пятнадцать утра шестая танковая армия СС неожиданно перешла в наступление в Арденнах, в районе Монжуа. После непродолжительных боев она вышла на рубеж Монжуа — Труа — Пон. А следом за ней начала наступление и пятая танковая армия.

На страницах печати Лондона и Вашингтона замелькал никому не ведомый дотоле маленький люксембургский городок Бастонь, окруженный с трех сторон противником. А там весь мир узнал и о другом провинциальном городке — Сен-Вит, стоявшем на перекрестке дорог. На подступах к нему завязались упорные, кровопролитные бои, во время которых было взято в плен около семи тысяч американцев. Большинство из них немцы тут же расстреляли.

Внезапность наступления, а еще в большей степени, бездействие английской и американской разведок привели к тому, что появление немцев на переднем крае обороны было для союзников буквально как снег на голову. Началась паника, умело раздуваемая немецкими диверсантами, которых американцы окрестили коротким словом «ченг». Повсюду можно было встретить дезертиров. Тем и другим русские партизаны и были обязаны появлением у них гостей.

В один из дней возле здания энен-льетаровской комендатуры неожиданно остановились несколько «студебеккеров» — специальный американский летучий отряд по борьбе с «ченг» и дезертирами. Пока солдаты обедали в местной интендантской столовой, размещались в отведенном для них помещении, их командир, узнав, что в городе есть русские партизаны, прикатил на сборный пункт. Это был длинный худощавый брюнет лет тридцати. Вместе с ним приехал переводчик: юркий развязный малый в чине сержанта.

— Мерке, — представился он, энергично жуя резинку, и, повернувшись к своему командиру, как бы между прочим, заметил: — А это мой шеф — капитан Тидеман!

Имея опыт общения с англичанами, в первый момент русские партизаны не очень-то обрадовались приезду гостей. Но американцы вели себя корректно. Капитан, разумеется, уже получил о русских соответствующую информацию от военного коменданта города и расспросами их не донимал.

Гостей угостили коньяком, пригласили на концерт, который давали в этот вечер самодеятельные артисты. Капитан, бывший саксофонист филадельфийского оркестра, большой любитель музыки, сразу же заинтересовался струнным оркестром. Уехали гости полные впечатлений.

 

Тетрадь восьмая

«13 января 1945 года.

Обстановка в Арденнах по-прежнему весьма напряженная. За час до Нового года немцы начали новое наступление. За три дня они продвинулись на тридцать километров, и теперь их отделяет от Совернского прохода — ворот к Страсбургу — всего пятнадцать километров. Захватив его, немцы закроют в «котле» седьмую американскую армию. Они уже взяли Рошфор, приближаются к французской границе. По ночам мы слышим гул их орудий…»

(Из дневника)

* * *

Утром на сборный пункт неожиданно позвонил сержант Мерке, сообщил, что их патруль схватил двух подозрительных типов, которые выдают себя за русских партизан. Однако документов при них не оказалось.

— Если хотите видеть этих парней, — сказал он Рябову, — приезжайте, да побыстрее, пока их не пустили в расход…

К американцам, как командир комендантского взвода, должен был поехать Петриченко, но его на месте не оказалось. Пришлось отправляться лейтенанту самому. Штаб летучего отряда размещался в мрачном здании грязновато-серого цвета. В ограде стояло несколько «студебеккеров», в которых только что доставили очередную партию «ченг». В большинстве своем это были молодые парни, одетые в английскую и американскую форму, с безупречно изготовленными документами.

Едва сержант открыл дверь одной из камер и глаза Рябова начали привыкать к полумраку, как его окликнули:

— Товарищ лейтенант!

— Максимов, — удивился Рябов, — как ты сюда попал?

— Самым преглупым образом, — ответил тот улыбаясь. — Мы гуляли по городу, мой товарищ заговорил по-немецки, а в это время мимо нас проходил американский патруль. Он немедленно среагировал на этот разговор, потребовал у нас документы. Документов с собой не оказалось.

— Все ясно, — сказал Мерке, — но вам, лейтенант, придется зайти к капитану.

Они миновали длинный коридор и вошли в большую комнату. За столом сидел Тидеман. Ворот гимнастерки его был расстегнут, небритое лицо после бессонной ночи выглядело усталым. Напротив него развалился в кресле какой-то тип, одетый в американскую форму: нога заброшена на ногу, в зубах сигарета. Капитан вел допрос…

Если бы Рябов не видел собственными глазами только что доставленных диверсантов и позади этого типа не стоял солдат с автоматом в руках, он бы, наверное, подумал, что Тидеман беседует с одним из своих сослуживцев. Во всяком случае, человек, сидящий передним, ничем не отличался от военнослужащих американской армии. Заметив лейтенанта, Тидеман в знак приветствия устало кивнул ему головой, указал на стул, а сам продолжал допрос по-английски. Сержант Мерке переводил:

— Обер-лейтенант Хорст, вы говорите, что у вас автомастерская?

— Да, — небрежно подтвердил тот.

Некоторое время капитан молча рассматривал немца. Затем спросил:

— Как вы думаете, сколько еще продлится война?

— Думаю, недолго, несколько недель…

— Вот как!

— У вас большое превосходство в технике и людях, — пояснил Хорст, — к тому же мы ждем вас…

— Это почему же? — удивился капитан.

— А потому, что вы поможете нам встать на ноги…

— По-вашему, для этого американцы и начали войну с вами?

— Не только для этого, — нагло продолжал обер, — а еще и для того, чтобы русские не проглотили нас…

— Вот как! — еще больше удивился капитан. — В таком случае зачем вы пошли на них войной?

— Это была ошибка.

— А вы лично это давно поняли?

— После Сталинграда…

— Судя по всему, Хорст, вы неглупый человек. В таком случае, почему приняли участие в операции «Кондор»?

— Это приказ! Кроме того, я хотел скорее оказаться у вас в плену…

— Чтобы вас тут же расстреляли?

— Пленных не расстреливают…

— Вы слишком самоуверенны, Хорст, — проворчал капитан и кивнул солдату. — Увести его, а там посмотрим.

Повернувшись к Рябову, спросил:

— Ну как, лейтенант, признал своих парней?

— Да!

— Забирай!

Он нажал клавишу своего настольного микрофона, собираясь вызвать секретаршу, но передумал.

— Сержант, принеси бутылку мозельского. Сержант вышел и тут же вернулся назад с подносом в руках, на котором стояли бутылка «Трабен-Трабахер» и три рюмки.

— Ты извини, лейтенант, — продолжал капитан устало. — Я как порядочный сосед давно должен был пригласить тебя в гости, но этим бандитам нет конца — просто какой-то кошмар…

Глотнув вина, мрачно заметил:

— Не буду скрывать, что до последнего времени наступление немцев шло успешно. Если так будет продолжаться и впредь, они отрежут Антверпен, а это, сам понимаешь, грозит серьезными неприятностями. Война может затянуться, немцы грозятся, что у них в запасе еще есть «Фау-3» и «Фау-4», и тогда англичанам совсем несдобровать.

Рябов внимательно смотрел на капитана, соображая, что это — реальная опасность, и в самом деле, немцы так прижали англичан и американцев, что им нечем дыхнуть, или просто-напросто капитан паникует? Ясно было одно: капитан делился своими сомнениями не случайно. Видимо, в подобной ситуации он оказался впервые и ему хотелось услышать на этот счет мнение человека, который кое-что повидал. Но прежде чем Рябов успел что-либо сказать, мимо окон здания, в котором они находились, проскочил «джип». Через минуту дверь кабинета с шумом распахнулась, в нее стремительно вошел офицер связи, и, даже не поприветствовав сидящих, громко сказал:

— Вы слышали новость? Русские начали новое наступление на Восточном фронте!

Только тут вошедший обратил внимание на Рябова и некоторое время смотрел на него растерянно. Заметив это, капитан улыбнулся.

— Познакомьтесь… Русский офицер!

— О! — удивленно протянул приезжий. — Очень рад, Коульман.

— Так ты говоришь, что русские перешли в наступление? — переспросил Тидеман.

— Да, говорят, оно началось раньше, чем планировалось, — ответил приехавший.

— Ну тогда немцам крышка!

Рябов стал прощаться. Это была его последняя встреча с американцами. Вскоре обстановка на Западном фронте начала нормализовываться, и летучий отряд американской армии покинул Энен-Льетар.

* * *

Весна сорок пятого года была богата всевозможными событиями. В апреле Советская Армия начала наступление на Берлин и взяла его в кольцо. А двадцать пятого апреля советские войска встретились с американцами в районе Торгау на Эльбе. И вот наступил самый большой день — День Победы!

Накануне Рябов — его назначили начальником сборного пункта советских партизан — был в командировке. На сборный пункт вернулся уже поздно вечером. По коридору прохаживался дежурный. В одной из комнат громко хлопали костяшками играющие в домино. В углу, уткнувшись в книгу, сидел Коваленко.

Вдруг, пробегая по коридору, кто-то крикнул:

— Капитуляция!!!

Игра продолжалась в том же темпе. Видимо, смысл слова «капитуляция» не дошел до сознания играющих. А может быть, этого слова никто и не произносил. Все это Рябову лишь померещилось. Но вдруг, словно что-то вспомнив, игроки переглянулись и как по команде, одновременно, начали медленно подниматься со своих мест.

— Капитуляция, — тихо, почти шепотом произнес один и уже ошалело, радостно, во весь голос крикнул: — Вы слышали? Ка-пи-ту-ля-ция!

В следующую минуту все четверо, мешая друг другу, кинулись к дверям. Рябов взглянул в угол комнаты, где в кресле сидел Коваленко, — его уже там не было. С улицы доносилась беспорядочная стрельба — там кричали «Ура!», целовались, плакали…

Несколько дней они ходили ошалелые от счастья.

* * *

Победа пришла, а их возвращение на Родину все еще затягивалось.

В начале июля Рябову позвонили из Парижа, попросили подготовить документы на отличившихся партизан, а спустя некоторое время вместе с теми, на кого были отосланы наградные листы, вызвали в Париж и его.

В большом зале Советского посольства собрались сотрудники штаба по репатриации советских граждан из стран Западной Европы, дипломатические работники, русские партизаны, франтиреры, офицеры французской, английской и американской армий, многочисленные гости. Вначале была официальная часть, затем началось вручение наград.

Одна за другой назывались знакомые ему фамилии: Петриченко, Бандалетов… И вдруг он услышал свою фамилию. Уже немолодой французский генерал, стоявший слева от стола, за которым сидел президиум, взяв из папки лист бумаги, начал читать:

— Военный секретариат Парижа, 5 июля 1945 года. Приказ № 242 военного губернатора Парижа, бывшего главнокомандующего войсками внутреннего сопротивления, корпусного генерала Кенига. Основание: декрет от 7 января 1944 года о награждении за участие в войне…

Генерал читал размеренно, не спеша, хорошо поставленным голосом. Переводчик, наоборот, почему-то спешил, словно за ним кто-то гнался. Едва генерал успевал произнести фразу, как он торопливо переводил ее и выжидательно смотрел на своего шефа. Создавалось впечатление, что говорит только генерал.

«Объявляется благодарность в приказе по дивизии Ивану Рябову — лейтенанту Красной Армии, — звучал голос генерала, — как прекрасному организатору советских партизанских отрядов в районах Дуллана, Фревана и Сен-Поля, который возглавил операции этих отрядов и проявил при этом смелость и презрение к опасности».

«Объявление благодарности, — вторил переводчик, — влечет за собой награждение Военным Крестом с серебряной звездочкой».

«28 августа.

Сразу после награждения меня пригласил к себе один из представителей штаба по репатриации советских граждан из стран Западной Европы подполковник Алексеев. Еще раз поздравил меня с наградой. «Завтра ваши товарищи уезжают на Родину, — сказал он. — И не морем, как предполагалось, а по железной дороге. А лично вас мы хотим задержать во Франции еще. Дел у представительства хоть отбавляй. А людей не хватает». Но, видя, как потускнели мои глаза, переспросил: «Так, говоришь, четыре года ничего не знаешь о семье? Это я понимаю. — Вздохнув, добавил: — Ну что же, тогда собирайся».

Радость и волнения дня — все это перемешалось и так подействовало на меня, что, выскочив из кабинета Алексеева, я плохо соображал, что делаю. Не помню, Лак добрался до гостиницы. Схватил чемодан и, не подумав о том, что дневной поезд уже ушел, товарищи, приезжавшие вместе со мной за наградами, уехали, кинулся на вокзал…

Оказалось, что до вечернего поезда еще оставалось больше трех часов. Все это время я ходил по перрону, пока наконец не подали состав, который я ждал».

(Из дневника)

* * *

Утром, едва лишь поезд начал подходить к Ардуазу, Рябов услышал французскую и русскую музыку. И тут же увидел в окно вагона партизан, которые четкими колоннами выстроились вдоль платформы. А там поближе к вокзалу толпились гости: стояла импровизированная трибуна, сделанная из ящиков, возле которой суетился его заместитель — Вишняк.

Увидев лейтенанта, он радостно замахал руками, кинулся навстречу.

— А ты прикатил вовремя. Сейчас начнется митинг!

В час расставания было сказано много идущих от сердца слов. Но вот была предоставлена возможность выступить Рябову.

— Товарищи офицеры, сержанты, бойцы, дорогие гости, — заговорил он негромко, — сегодня мы покидаем Францию, на земле которой сражались с ненавистным врагом, где остаются лежать в земле наши товарищи по оружию. Прежде всего почтим их память…

Партизаны обнажили головы, долго стояли в суровом молчании.

— Покидая Францию, — продолжал Рябов, — мы не прощаемся с нашими французскими друзьями. Такая дружба, как наша, не забудется!

Теперь, когда кончилась война, там, на родной земле, нас ждет много дел. Нужно восстанавливать разрушенное войною хозяйство, залечить раны, нанесенные нашей стране. Забот и хлопот хватит всем.

Так поклянемся же здесь под своими боевыми знаменами перед лицом своих товарищей в том, что мы не уроним партизанской славы и там, у себя дома, будем столь же беззаветны и самоотверженны в труде, как воевали здесь, на французской земле.

— Клянемся!

Над площадью, над вокзалом звучит дружное: «клянемся!».

Играет духовой оркестр. По щекам многих партизан и гостей текут слезы. Но вот послышалась команда: «По вагонам!» Отъезжающие заняли свои места. В открытые окна полетели букеты, и поезд, раскрашенный гирляндами и цветами, тронулся.

— До встречи, камрады, — кричат французы, а кто-то из русских декламирует Блока:

— Пока еще не добрели, — возразил кто-то.

— Ну, теперь уже почти, — ответил тот же голос, что читал стихи.

До свидания, Франция, до свидания, друзья франтиреры!..

Сердце стучало легко и радостно — на Родину, на Родину!.. И в унисон этому стуку летели счастливые мысли о том, что теперь-то уже они непременно вернутся домой, вновь будут ходить по родной земле, ставшей после стольких лет скитаний и мытарств еще дороже и роднее!

 

Эпилог

Двадцать пятого августа — день освобождения Парижа от немецко-фашистских захватчиков, у Рябовых принято считать и особым праздником. Обычно в этот день в их доме накрывается праздничный стол, приходят гости. В селе уже знают эту традицию Рябовых. Рано утром, принеся пачку телеграмм и писем, почтальонша весело поздравила:

— С праздником, Иван Васильевич!

Рябов прежде всего пробежал телеграмму от Петриченко и Загороднева: «Здоровья, счастья, друг, — писали они, — очень жалеем, что не можем приехать на встречу».

В полдень, когда собрались гости, у калитки неожиданно остановилось такси: из него вышел пожилой мужчина, слегка прихрамывающий на правую ногу… Иван Васильевич некоторое время стоял растерянный, смотрел, не веря своим глазам, затем взволнованно воскликнул:

— Алеша, дорогой!

Гости, разумеется, уже слышали об Алексее Дмитриевиче Зозуле из рассказов Рябова, видели фотографию, привезенную из Франции, на которой Зозуля снят в каракулевой кубанке, этаким лихим казачонком. Теперь этот казачонок уже сед. Прошли годы, но бывший подпольщик не забыл своего вожака.

* * *

Сам Иван Васильевич поселился в Архиповке сразу после возвращения из Франции. Здесь его отыскал орден Отечественной войны второй степени, здесь, проработав много лет учителем в школе и секретарем партийной организации села, ушел на заслуженный отдых. Рябов никогда не прерывал связи с товарищами по французскому Сопротивлению. Переписка эта продолжается и сегодня.

На Украине живут Никифоров и Петриченко, Загороднев и Вишняк, и некоторые другие герои повести. Все они уже на заслуженном отдыхе. Из Киргизии шлет полные оптимизма письма Петр Охотин, а с Винничины — Георгий Карасюк, из Адлера — Дмитрий. Гирин (Виктор Жира). Недавно он тоже побывал в Архиповке. Было о чем им поговорить, что вспомнить.

Вернулись на Родину супруги Модрах.

Теперь их уже нет в живых, как нет в живых и некоторых других героев повести.

После возвращения из Франции Алексей Зозуля окончил институт иностранных языков и ныне преподает французский язык в одной из школ на Полтавщине…

И вот друзья встретились вновь…

— Так, говоришь, преподаешь французский язык? — улыбнулся Иван Васильевич Алексею Дмитриевичу. — Значит, не забыл Францию.

— Как можно? Сколько там было пережито, передумано, сколько осталось товарищей по Сопротивлению. Интересно было бы встретиться с ними, узнать, как сложилась их судьба.

— Еще как! — согласился Рябов, подумав об Анри и Морисе, Луи Бернаре — Капитане, и Реймане Телье. По складу характера, по своим мировоззрениям — это все разные люди, но он почему-то был уверен, что они находятся в рядах тех, кто борется за мир и дружбу между народами.

— Вам больше не приходилось бывать во Франции? — спросил Зозуля.

— Нет, — ответил Рябов. — Впрочем, — добавил он, загадочно улыбаясь, — с французами я встречаюсь довольно часто…

Алексей Дмитриевич поднял удивленные глаза, хотел было спросить — где именно, но не успел. Словно предвидя этот вопрос, Иван Васильевич шутливо проговорил:

— Давай-ка, Алеша, ложиться спать, а то на завтра программа намечена обширная, всего можем и не успеть…

Утром гость еще нежился в постели, а Рябов уже исчез из дома. Вернулся он в хорошем настроении и уже с порога предложил:

— А что, Алеша, не совершить ли нам экскурсию, ну, к примеру, на газоперерабатывающий завод? Предприятие новое, интересное. Сейчас как раз туда отправляется попутная машина.

Из газет Зозуля знал, что под Оренбургом на базе крупнейшего в Европе месторождения строится газоперерабатывающий завод, и, конечно, интересно было посмотреть на него. Но он сразу понял, что дело тут не в заводе, что за этой поездкой кроется что-то еще.

Он испытующе посмотрел в глаза Ивана Васильевича, прятавшего лукавую улыбку, на Анну Михайловну — его жену, но что они затеяли, так и не понял.

— Ну что ж, экскурсия так экскурсия, — согласился он и начал собираться.

* * *

«Газик» тут же укатил. Анна Михайловна осталась одна. Она, разумеется, знала цель поездки — была в «заговоре» с мужем. На минуту представила себе, как будет удивляться Алексей Дмитриевич, когда его станут знакомить с французами, как, возможно, они примутся вспоминать события давно минувших дней (среди французских специалистов есть и ветераны второй мировой войны), и улыбнулась.

* * *

Муж и гость вернулись уже в сумерках. Анна Михайловна встретила их у калитки и сразу поняла, что поездка прошла успешно.

— Вот уж не ожидал я увидеть подобное, — заговорил Зозуля возбужденно. — Когда мы приехали на завод и ваш супруг подвел меня к этим представительным господам и сказал: «Знакомьтесь, Алексей Дмитриевич, мсье Лепель, а это мсье Пьер Одуф», — у меня глаза полезли на лоб. Откуда, думаю, здесь, в далекой оренбургской степи, французы?.. Кстати, этот Пьер мне очень понравился…

— А какое впечатление оставил у вас мсье Лепель? — весело спросил Иван Васильевич.

— Остроумный парень, но этот Пьер бесподобен… А знаете, что сказал нам на прощание мсье Одуф? Он сказал: «Вот ведь как получилось: мы вместе у вас воевали с общим врагом, а теперь мы вместе строим». На это ваш супруг заметил: «Это же прекрасно, так и должно быть у хороших друзей!» — «Да, так и должно быть», — согласился Пьер, и мне показалось, что он сказал это искренне, — закончил свой рассказ Зозуля.

— Мне тоже, — подтвердил Иван Васильевич задумчиво.

«Вместе с итальянскими борцами Сопротивления в партизанских отрядах сражалось значительное число военнопленных солдат и офицеров, бежавших из фашистских концлагерей. Среди них были югославы, чехи, американцы, англичане, новозеландцы, австралийцы. Наиболее активное участие в итальянском движении Сопротивления принимали советские граждане, которых в общей сложности было около 5 тысяч человек. Они сражались почти во всех отрядах, бригадах и дивизиях Корпуса добровольцев свободы и в ряде случаев командовали партизанскими отрядами…

Имена советских людей, отдавших свою жизнь за свободу и независимость итальянского народа, высечены на многочисленных мемориальных досках и надгробных плитах в северной Италии».

«История второй мировой войны. 1939–1945». Т. 10, с. 289.