С вечера повалил снег. Сильно замело шоссе и железнодорожные пути. Автобус до «Липовой аллеи» от станции еле добрался, два раза буксовал. Словом, февраль классически начинался бураном.

Одетый, как обычно, в китайский пуховик и джинсы, – на голове черная вязаная «бандитка», – Дмитрий Ряузов показался для порядка администратору Ольге Куличкиной, той самой шатеночке с детским личиком. Она старалась на него пристально не смотреть. После состоявшейся, видимо, порки Инги-охранницы весь женский персонал «Золотой лилии» вел себя крайне дисциплинированно. Мужская охрана тоже лишний раз у входа не показывалась. Сидели в своей дежурке, прохаживались позади кирпичной цитадели с окошками-бойницами.

Кроме Дмитрия на ночь сегодня оставался еще один страж, немолодой, немногословный Михаил. Человек вечно сонный с виду, неспособный, кажется, ни по какому поводу испытать малейшее волнение. Дмитрий играл с ним в шашки, но водку пить отказался. Михаил подвигал удивленно толстыми рыжеватыми бровями, покосился на стол с бутылкой «Адмирала», солеными огурцами, хлебом и колбасой.

– Ну, как хочешь, Митяй, – сказал Михаил ласково. – А я выпью и закушу. Вообще в холодильнике еще красная рыба, сыр… между прочим, голландский.

Он спокойно заглотал полбутылки, поел основательно. Сунул в волосатые уши провода плейера и задремал.

Дмитрий решил выйти на воздух, походить вокруг филиала. Хотелось поразмыслить над тем, что будет происходить завтра и чем всё это кончится.

Из света ночного фонаря и густых теней на заснеженном дворе возник кургузый силуэт Мелентьевны, престарелой сподвижницы Илляшевской. Мелентьевна поманила охранника указательным пальцем и направилась к главному входу. Войдя в вестибюль, убедилась в его послушании, затем сказала:

– Ну, милок, нахлынуло тебе счастье.

– Нахлынуло? Счастье? – удивился Ряузов. – Чего темните, бабуля? Объясните толком.

– Сам поймешь. Хозяйка велела тебе зайти. Да не в кабинет, а на второй этаж. Последняя дверь. Дотумкал, внучок?

– Ага, бабуся, – ответил он и поднялся по лестнице.

На втором этаже все двери, кроме одной, прикрытой портьерами, были наглухо закрыты. Из-под портьер пробивался еле заметный, голубоватый подтек света. Дмитрий из вежливости снял шапку и стукнул в дверь.

– Заходи, – пригласил его звучный голос Илляшевской.

Откинув портьеру, он вошел. Увидел директрису, сидевшую спиной к нему перед трехстворчатым зеркалом и туалетным столиком, уставленным косметическими флаконами. Ковры на полу и стенах впечатляли. Кроме ковров висели изображения нагих японок с веерами; причем экзотические красотки делали с помощью этих вееров что-то разнообразное и неприличное. Слева под балдахином раскинулась, отблескивая парчой покрывала, обширнейшая кровать. Выключенная люстра подсвечивала гранями хрустальных подвесок, а над кроватью бирюзовыми огнями струило голубоватый свет пятигнездное бра. Нормальная лампочка горела только у трехзеркалки. Поодаль замечена бутылка шампанского и кремовые розы кондитерских яств.

От директрисы веяло сладким запахом духов. Дмитрию внезапно показалось, будто он попал в шкаф с ее нарядами.

Илляшевская была в пунцовом шелковом кимоно. Она встретила вошедшего охранника пристальным взглядом из трех зеркал.

– Марина Петровна, вы меня…

– Тебе нравится у меня в спальне? – перебила она, вставая.

– Да, конечно, – Дмитрий скосил левый глаз на кровать, вполне напоминавшую какой-нибудь языческий алтарь.

Илляшевская торжественно выступила на середину спальни. Отстегнула пряжку у пояса, шевельнула плечами, и пунцовый шелк, тихо шелестя, слился на пол. Перед юношей предстало беломраморное тело с гордо поднятой головой и розовыми сосками. Черный треугольник угольно просвечивал под невидимой кисеей. На шее женщины были бусы из широких лопастей янтаря, вокруг талии золотая цепочка с бриллиантовой висюлькой, указывающей от пупка вниз.

Над Дмитрием будто завихрился эфирный смерч. Он попятился, расширенными ноздрями втягивая одуряющий запах женщины. И какой женщины…

– Так что, дружок, остаешься у меня ночевать? – спросила Марина Петровна…

Утром она появилась во дворе в спортивных брюках, пальто и кепке с наушниками. Дмитрию показалось, что на ее лице как бы меняются легкие гримасы осчастливленной женщины и немного униженной владычицы. По временам она словно задумывалась на несколько секунд и рассеянно усмехалась.

Ряузов приблизился, выйдя из-за угла.

– Ты поел, Дима? Кофе пил? – озаботилась с небывалой мягкостью в голосе директриса.

– Всё нормально, Марина Петровна. – Вид Дмитрия говорил об уверенности в себе, даже несколько большей, чем всегда. Илляшевская посмотрела на него, слегка прищурившись, и опять чему-то усмехнулась.

– Тогда поехали. Нам надо кое-что привезти, – сказала она.

Сели в «Москвич», довольно замызганный и местами заржавленный. На ходу старое авто неожиданно проявило себя с хорошей стороны. Очевидно, внутренние детали были отлажены и своевременно заменялись. Бак уверил в своей полноте.

Исполняя как шофер указания Илляшевской, Дмитрий изредка посматривал на нее, ожидая в игривом слове или встречном взгляде найти отражение вчерашних объятий, в которых триумф обоюдной страсти повторялся до восьми раз. Однако Марина Петровна лишь деловито следила за дорогой, контролируя маршрут. Взгляд ее не мерцал томно или таинственно, а холодно подтверждал сложный, мыслительный процесс предпринимателя, не собирающегося изменять что-либо в своей деятельности, что и было, кажется, смыслом жизни этой незаурядной женщины.

Она вела себя так, будто рядом находился только наемный охранник (одновременно водитель), а она была исключительно его строгой хозяйкой. Деловое спокойствие Марины Петровны означало, наверное, что она совершенно забыла о прошедшей ночи. Это было обидно. Исподволь Дмитрий ожидал другого, и сейчас гасил невольное сожаление.

Разве он не показал себя с лучшей стороны? Разве она, привыкшая к женским ухищрениям, не открылась по-новому, восприняв глубиной лона мужскую силу? А теперь ее надменная забывчивость исключила из памяти небывалое ощущение, заставившее эту тигрицу млеть.

Для Дмитрия с сугубо личной точки зрения прошедшая ночь означала шальную удачу. Случайные нестрогие девушки, промелькнувшие в его жизни, и сравниться не могли с этой перезревшей красавицей. Только твердый, бескомпромиссный характер, несомненно, схожий во многом с характером покойного Слепакова, не давал Дмитрию потерять голову и влюбиться до фанатического безумия, как иногда влюбляются горячие юноши в имевшую множество любовных связей сексуальную хищницу.

Путь их тем временем сместился с очищенного от снега шоссе на рыхлый проселок, плавно петлявший между безлюдными привидениями садовых кооперативов и озабоченно дымившими деревнями – с собачьим лаем и звяканьем колодезных ведер. Ряузов старался запомнить их названия на покосившихся железных табличках, водруженных при въезде. Наконец он увидел вблизи голой ракиты бочком стоявшие «Жигули»-пикап. Тормознул, чуть не доехав, у противоположной обочины.

Сидевший за рулем человек выбрался из кабины.

– Приготовь оружие, – сказала суровым голосом Илляшевская.

Дмитрий торопливо переложил «беркута» из внутреннего в боковой карман.

– Пошли, – Илляшевская покинула машину и решительно шагнула к вылезшему из пикапа. – Дима, руку со ствола не убирай.

Они приблизились к человеку, безмолвно ожидавшему их.

– Марина? – глухо спросил человек с настороженным взглядом. Небритый, на вид лет сорок пять-пятьдесят. Одет серо, кое-как.

– От кого? – Вопрос на вопрос.

– По приказу Макара от Вашарамова. Деньги с собой?

– Всё как надо, – зло процедила Илляшевская.

– Ну, принимайте. – Водитель пикапа открыл створки кузова. Из-под рваного брезента и маслянистого тряпья выволок большую коробку, заклеенную лентами желтого скотча. Кряхтя, понес ее к «Москвичу», оскальзываясь и приседая.

– Помоги ему, – обратилась к Дмитрию Илляшевская.

Он поспешил исполнить ее распоряжение: подхватил коробку и почуял вблизи запах кислого пота и табачный перегар. Уложили коробку на заднее сиденье. Из-под переднего Илляшевская достала узкий кейс, блеснувший никелированным замком. Набрала код; кейс запищал и открылся. Ряузов с затаенным волнением увидел ровные, тускло-зеленые пачки долларов.

– Пересчитывать не будем, – Илляшевская отдала кейс небритому. – С кем надо, я созвонюсь.

Доставивший коробку перекосил физиономию подобием щербатой улыбки. Убрал куда-то набитый деньгами кейс, приготовился ехать. Илляшевская распахнула дверцу «Москвича», тоже хотела садиться. Дмитрий уже намеривался устроиться за рулем. Внезапно, не закрывая дверцу своей машины, Илляшевская пошла к «Жигулям».

– Давай меняться, вылазь, – напряженно уставившись на водителя, сказала она. – Забирай деньги, а коробку обратно…

– Чё такое? – Небритый пожимал плечами и хлопал глазами, вид у него был растерянный. Он сдвинул на затылок чумазую шапку из рыжей мерлушки. Оказалась под шапкой бугристая, противная плешь. – Не пойму, чё вы хотите…

– За нами легко было проследить от Барыбино. Я не повезу товар в той же машине. Поедешь обратно в моем «Москвиче», понял?

– Ну, Марина, с вами рехнуться можно, – недовольно забубнил голос из «Жигулей». – То сюда, то туда… Я-то при чем! Вы так хотите? Тогда звоните.

– Хорошо, не скули. – Илляшевская отошла в сторону, вынула из пальто мобильник, послала сигнал. Стала разговаривать, отвернувшись. Дмитрий не мог различить ни слова.

– Пойди сюда, – махнула небритому. – На, слушай.

Водитель подбежал с деланной озабоченностью. «Странно, – подумал Дмитрий, анализируя в уме происходящее. – Какому-то бомжевидному тупарю доверяют такие суммы. Да еще товара черт-те сколько… Очень заковыристо это всё, особенно последнее решение Илляшевской».

– Слушаюсь, сделаем, – угодливо обещал небритый и возвратил телефон Марине Петровне.

Быстро перенесли коробку обратно в пикап. Закидали маслянистым тряпьем, накрыли брезентом. Водитель снова забрал кейс, сел в «Москвич» на место Ряузова и поехал по проселку, скрываясь постепенно за белыми рощицами.

Устало переводя дыхание, Илляшевская полезла в кабину «Жигулей».

– Обратно поедем на этой развалюхе, так надо.

– Ух, машина… – Дмитрию, по молодости, стало смешно. «Глупостями занимается Марина Петровна, – подумал он со снисходительным юмором мужчины, отработавшего победную ночь. – А еще шеф-директор феминистского клуба. Бабы… то есть, женщины и есть женщины. Все они…» – Он включил зажигание; не торопясь, поползли к шоссе.

– Колеса крутятся, и слава богу, – так же сумрачно, не испытывая, видимо, облегчения от взаимообмена машинами, произнесла Илляшевская.

– Вся издолбана тачка-то, – констатировал старый опытный специалист по конспиративным делам Ряузов. – Глядите: на двери вмятина – во, какая! Крыло ободрано, подфарники не работают. Лобовое стекло треснуто, заднее тоже. Не хватает только пулевых пробоин, – заключил весело Дима, выезжая бодро на припорошенный снегом асфальт.

Не успели проехать по шоссе двух километров, как Илляшевская стала нервничать.

– За нами увязались. Так я и знала… – зло пробормотала директриса, оглядываясь.

– Вроде ничего такого. – Дмитрий внимательно посматривал в зеркальце. – По-моему, чисто.

Изредка проносились встречные автомобили, кто-то однажды обогнал.

– Смотри, смотри! Зеленый, видишь? – говорила Илляшевская, беспокойно крутя головой. – Неужели не замечаешь?

– Да, похоже… – согласился наконец юноша, ощущая неприятную тревогу. – Микроавтобус «тойота». Вы как предвидели…

– Поживешь с мое, тоже будешь предвидеть. – Фраза у нее получилась поучительно-убедительная. – Сели на хвост… Гони!

– На этой тарахтелке особо не разгонишься.

– Если нас нагонят, убьют, – твердо сказала бледная Илляшевская. – Ты понял? Это конец!

Старания развить скорость ощутимого успеха не приносили. Зеленая «тойота» настойчиво приближалась, то немного отставая, то угрожающе выныривая из-за медленно тянущих трайлеров и грузовиков.

– Сейчас будет поселок, там кружной объезд. Поворачивай и… прямо, – прерывисто говорила директриса.

Мелькнула кривая табличка «Крюково». Они промчались через середину поселка с двухэтажными серыми домами городского типа. В поселке свернули направо и, взметая мелкий снег, пересекли поле. Колеса пикапа взвизгивали и подпрыгивали на горбатой наледи. «Тойота» не отставала. Спустя несколько минут послышался звонкий хлопок, четко прозвучавший над белым пространством.

– Стреляют… – глухо проговорила Илляшевская, сползая пониже и встревоженно оглядываясь назад.

– Что будем делать, Марина Петровна?

– Надо отвечать, Дима.

– Я не сумею одновременно управлять машиной и… Мне остановиться?

– Ни в коем случае. Стрелять буду я. – Илляшевская вытащила из Диминого кармана вороненый ствол «беркута». Опустила стекло и, высунувшись, насколько могла, сделала три торопливых выстрела. – Гони, не сбавляй! Теперь налево, там шоссе…

Немного погодя, директриса опять стреляла в «тойоту».

Молясь в душе, чтобы пикап не заглох, Дмитрий продолжал выжимать скорость. Через четверть часа выскочили на шоссе, чуть не столкнувшись с бурно газующим грузовиком. По шоссе летели с завыванием мотора: отчаянными усилиями водителя «Жигули» в конце концов раскатались.

– Что? Всё еще на хвосте? – спросил Дмитрий, вцепившись в руль и чувствуя, как деревенеют плечи.

Илляшевская опять долго вглядывалась назад.

– Неужели свезло? – начала она неуверенно и умолкла. Через пять минут уже тверже, с оттенком радости: – Нет их, по-моему… Димка, ты молодец… Оторвался все-таки от этих шакалов…

Неожиданно она поцеловала Ряузова в щеку и на секунду к нему прижалась. У него вздрогнуло сердце, сладостно закружилась голова. Ощущая радость и сильное желание, он вздохнул.

– Не буду, не буду, – Марина Петровна улыбнулась, ее лицо от этой хитроватой улыбки стало нежным. «Эх, жизнь чертова, надо же как всё закрутилось», – борясь с тревогой и страстью, подумал юноша.

Доехали без приключений до Барыбино. Скоро приблизились к щитовидным воротам «Золотой лилии». Жестянно вопросил искусственный голос. Илляшевская ответила, и они подкатили к крыльцу.

Илляшевская положила пистолет в карман спутника. Вышла из машины и оглянулась с недоумением. Перед зданием никого не было, пустым оказалось и крыльцо.

Выбравшись из кабины, Дмитрий поспешил к кузову пикапа; слегка покопавшись, открыл створки. Напряжение угнетало его и даже потряхивало изнутри, как перед началом диверсионной операции, в которых ему приходилось участвовать. «Как там майор Сидорин? Договорился ли он с сотрудниками из комитета по наркоте? Когда они приедут? Как это будет? И чем всё кончится?» – упорно всплывали в мозгу вопросы, пока он продолжал машинально двигаться.

Дмитрий отшвырнул брезент, тряпки, хотел тащить в дом заклеенную скотчем коробку.

– Нет, нет! Я сама, – Илляшевская обхватила коробку сильными руками и почти взбежала по ступенькам. Дверь перед ней распахнулась. Дмитрий последовал за директрисой, удивляясь безлюдью и тишине. Казалось, сейчас что-то произойдет.

Илляшевская торжественно внесла свою ношу в полутемный вестибюль и поставила на столик с золочеными ножками. Тут же вспыхнул ослепительный прожектор. Откуда-то возник человек с фотоаппаратом. Подскочив ближе, сфотографировал директрису, державшую руки на привезенной коробке. С другой стороны заработала кинокамера. Появились люди в милицейской форме и камуфляже. У некоторых висели на плече автоматы. Всё производило впечатление крупной акции правоохранительных органов. «Ух, ты! – подумал Дмитрий ошеломленно. – Здорово!»

Из коридора, где находился кабинет директора, быстро вышли четверо офицеров, одним из них был Сидорин. Из-за угла выглянули какие-то мужчины в обычных пальто и шапках.

– Что происходит? – тихо спросила Марина Петровна, продолжая, как нарочно, держать руки на коробке. Дмитрию стало ее жаль, почему-то он насупился.

– Руки! К стене! Стоять! – рявкнул Сидорин Дмитрию, обыскал его и переложил «беркута» в свой карман.

Старший по званию приблизился вплотную к столику, на котором желтела перекрестом скотча коробка.

– Марина Петровна Илляшевская? Надеюсь, вы меня вспомнили? Нет? Полковник Коломийцев. Комитет по борьбе с незаконным оборотом наркотиков, – представился он и назвал других. – Следователь городской прокуратуры Степанков. Начальник лаборатории по определению наркотических средств майор Голомбаго-Тисман. Представители местной администрации Певченко и Ломидзе в качестве понятых. Вот санкции на обыск и задержание. Это ваша коробка, гражданка Илляшевская?

– Д-да… но я не понимаю в связи с чем… – сбивчиво проговорила Марина Петровна, сняв наконец обе кисти с коробки и глядя расширенными, зеленовато мерцающими глазами. Вместе с выражением страха и растерянности в переливчатом цвете глазного радужного кружка мелькнула едва уловимая искра веселья, что показалось Дмитрию странным.

– Повторяю. Это ваша коробка, госпожа Илляшевская?

– Моя, – на этот раз Марина Петровна ответила определенно и твердым голосом. Она села на стоявший у столика изящный стул.

– Вы, конечно, понимаете: бессмысленно отрицать в дальнейшем, что это коробка принадлежит вам. Вы привезли ее и лично внесли в помещение. Это ваша собственность, не так ли?

– Моя, – трагически сомкнув красивые брови, призналась Илляшевская.

– Очень хорошо. Это зафиксировано на фото и видеопленке в присутствии свидетелей: местной администрации, следователя прокуратуры и наших оперативных сотрудников. Присутствуют представители прессы из московских газет. Что в коробке, Марина Петровна?

– Там нужные мне… С какой стати меня допрашивают? Я требую адвоката! – неожиданно взбеленилась директриса. – Почему вы позволяете себе нарушение законов?

– То есть вы, гражданка Илляшевская, затрудняетесь пояснить, что находится в принадлежащей вам коробке, – с явным сарказмом уточнил Коломийцев.

– Я не затрудняюсь, но… И вообще… вы врываетесь в принадлежащее мне помещение, как бандиты. Без адвоката я отказываюсь вам отвечать, – от негодования директриса прямо-таки полыхала.

– Прекрасно. Адвокат будет. А пока капитан Лозовой вскроет эту коробку. Прошу граждан понятых и представителей прессы подойти ближе, – полковник вежливо посторонился. Молодой стройный офицер в форме вынул из сумки ножницы, вспорол заклеенные картонки и обнаружил перед всеми плотно уложенные полиэтиленовые пакетики с беловатым порошком.

Полковник Коломийцев крякнул от явного торжества, которое был не в силах сдержать. У всех присутствующих милицейских и штатских так или иначе проявились на лицах признаки удовольствия.

– Майор Голомбаго-Тисман, – размеренно продолжал Коломийцев, скрывая улыбку сухой педантичностью, – распечатайте один из пакетов и предварительно определите его содержание.

Симпатичный полноватый брюнет аккуратно надрезал пакетик и понюхал порошок.

– Канифоль, – сказал он и пожал плечами.

Возникло мгновенное оцепенение среди тех, кто только что ощущал себя победителями.

– Это точно? – угрюмо спросил полковник.

– Абсолютно. Да вы сами понюхайте, – майор поднес пакетик к лицу Коломийцева. Все кругом уже обоняли приятный скипидарный запах канифоли. – Я, конечно, возьму, если прикажете, для химического анализа. В наше время всякие чудеса случаются. Но и без лабораторной проверки ясно: это канифоль.

– Для чего это вам? – спросил Илляшевскую полковник, подозрительно оглядывая директрису с головы до ног.

– Как же, товарищ полковник, – приветливо засияла крупными зубами Марина Петровна. – В моем шоу принимает участие танцевальная группа. Двенадцать девушек. При репетициях и выступлениях балетную обувь натирают канифолью, чтобы не скользила, разве вы не знаете?

– Понятно, – не скрывая злобного разочарования, Коломийцев застегнул шинель. – Устроили спектакль?

– Вы первые. Употребили световые эффекты. Разыграли сцену с обыском моего охранника, который вам, наверно, знаком. Фото и видео съемки, пресса. Какая талантливая режиссура! Это вы устроили спектакль, а я только продолжила. Чтобы, так сказать, не получилось сбоя в мизансценах.

– Значит, вы не доверяли мне с самого начала, Марина Петровна? – невольно сорвалось с языка Ряузова.

– Ах, Димочка, ты такой милый мальчик, – намекая на особые обстоятельства в их общении, проворковала Илляшевская, облегчая свое контральто до лирического сопрано. – Но разве сейчас можно кому-нибудь доверять? Я сама себе иногда не доверяю.

– Подполковник Харитонов, обыскали помещение на предмет выявления наркотических средств?

– Так точно, – хмуро ответил помощник Коломийцева, – ничего не обнаружено.

– Тщательно осмотрели?

– Со спаниелем Биллом. Ребята всё вылизали, нет как нет. Обыскали охрану, служащих женщин.

– И что?

– Безрезультатно.

Илляшевская поднялась со стула. Отступила на шаг и сделала скромный реверанс, слегка пополоскав в воздухе кистью, будто была одета в ее вечерний, средневековый камзол придворного кавалера.

– Если вопросов ко мне больше нет, полковник, я очень просила бы ваших людей покинуть помещение. У нас тут кое-какие хозяйственные дела. Надо готовиться к следующему представлению, – Илляшевская напустила на лицо директорскую строгость и прошла большими шагами в свой кабинет. По пути она кликнула администратора Ольгу Куличкину, приказала позвать уборщицу и навести порядок. – Полы протереть тщательно. Наследили тут… – сказала она сварливо.

– Сию секундочку, Марина Петровна, – подобострастно пропищала бывшая певичка и, блудливо покосившись на мужчин в форме, побежала куда-то прямо-таки «на пуантах».

Ужом скользнул следом за директрисой один из газетчиков.

– Позвольте, госпожа Илляшевская, узнать несколько уточняющих моментов, – шустро лопотал он, стараясь забежать вперед и оказаться перед лицом победительницы. – Совсем маленькое интервью.

– Никаких интервью, – отрезала высокая дама. – Но вы, как лицо, обеспечивающее информацию в демократическом обществе, обязаны осветить этот бессовестный милицейский наезд. Позвоните мне через пару дней. Я сообщу вам факты незаконных действий правоохранительных органов, от которых страдают ни в чем не повинные граждане.

Проходя мимо Дмитрия и Сидорина, Илляшевская усмехнулась.

– Как ваше плечо? – обратилась она к Сидорину. – Что это вы оказались среди наркополицейских? Ведь убийств здесь не предполагалось.

– На всякий случай, – Сидорин смерил ледяным взглядом баскетбольный рост директрисы. – Трупы на вашей территории уже были.

Словно восприняв враждебную холодность опера, Илляшевская таким же тоном сказала Дмитрию:

– Ряузов, вы можете получить расчет. Или вам пришлют на почтовый адрес, до востребования.

– Бери сейчас, – посоветовал Сидорин, поиграв желваками на скулах. – А то вдруг с госпожой директором произойдут какие-нибудь крупные неприятности…

В кабинете Илляшевская села за деловой стол, открыла сейф – «ого, при досмотре менты ничего не сперли!» – и протянула юноше десять стодолларовых купюр.

– Ты не отработал месяц, но за особые услуги я плачу тебе полностью. Не люблю мелочиться, – она внезапно посмотрела прямо в глаза Дмитрию с откровенным вызовом. – Вообще ты мне понравился, котик.

Дмитрий вышел, подавляя волнение, вызванное внезапными картинами прошедшей ночи, – они проплыли огненной лентой перед глазами. К тому же он ругал себя внутренне за бесполезность своего соглядатайства, которое было, очевидно, с самого начала разоблачено Илляшевской. Впрочем, он не был в этом уверен. Сидорин ждал его в коридоре, сунув руки в карманы брюк и задумчиво посвистывая. Наверно, вспоминал больную Галю Михайлову, когда видел ее здесь в последний раз.

– Получил? – Сидорин подмигнул Дмитрию. – Сколько?

– Дала тысячу, – мрачно проворчал уволенный охранник Ряузов.

– Тысячу – чего?

– Долларов, – Дмитрий говорил смущенно и чувствовал себя погано.

– Да ну?! Вот это плата у феминисток! Может, попроситься на службу? А чего! Но с тебя, браток, причитается, дело святое.

– Конечно, Валерий Фомич. Когда хотите. В ресторан можно пойти.

– Без ресторана обойдемся. Ладно, поехали со мной. В дороге побеседуем.

Они вышли во двор, к сидоринской «Волге». Вся комитетская команда уже начала выезжать из ворот. Полковник Коломийцев и его помощник Харитонов сели в «мерседес», не новый, но впечатляющий. С ними был Голомбаго-Тисман, забравший для анализа коробку, набитую канифолью. Следователь прокуратуры с двумя газетчиками выехали на «вольво» следом за УАЗом, в который загрузилась опергруппа с автоматчиками и служебной собакой. Расселись по своим машинам чиновники из местной администрации.

Цугом двинулись в сторону шоссе.

Дмитрий Ряузов сидел с Сидориным. Майор молчал, о чем-то сосредоточенно размышляя. Юноша ощущал недовольство собой и ловил ускользающую тень разгадки, прятавшейся где-то по закоулкам сознания.

Итак, Илляшевская была предупреждена. Она знала о его задании, знала о готовящемся наезде. Она решила разыграть спектакль так же профессионально, как режиссировала свои представления. Ночь, проведенную в ее спальне, память воссоздавала тоже как фантастический водевиль. Но потом… потом всё складывалось естественно и логично. Ведь, по агентурным сведениям, Илляшевская обязательно должна была получить большую партию «товара», который накопился за последние два месяца из-за ее первого и второго задержания. У нее не оставалось выхода: либо она принимает партию наркотиков на огромную сумму для дальнейшей транспортировки, либо теряет сверхприбыль и, не исключено, доверие поставщиков. А также может лишиться расположения таинственного Макара и связи с международной наркомафией, с невидимым, но беспощадным концерном.

Дмитрий уныло вспоминал, стараясь не пропустить ни одной детали.

Ну конечно, перед ним прошла точно распределенная по ролям, заранее подготовленная инсценировка. И этот дурацкий типаж замурзанного бомжа-агента, и опереточная погоня, и пальба Илляшевской из его пистолета… А они, преследователи, якобы испугались и робко отстали. Каким нужно оказаться безбашенным вахлаком, чтобы в такое поверить!.. И коробка с канифолью, так картинно перегружаемая туда-сюда, и звонок по мобильнику неизвестно кому. Приехали на «Москвиче», вернулись на пикапе…

– Валерий Фомич, остановите всех! Скажите полковнику! – подпрыгнул на сиденье Дмитрий, от волнения захлебнувшийся воздухом. – Я понял… Надо вернуться, надо вернуться…

– Чего ты понял?

– Наркота в машине, на которой мы возвратились с Илляшевской! Марина-то вдруг поменяла «Москвич» на «Жигули»-пикап… Она приняла товар!

– Ясно, – бодро прохрипел Сидорин, с бешеной скоростью опережая кортеж, чтобы догнать «мерседес» Коломийцева.

Когда машины остановились, Сидорин выскочил из кабины, таща за собой Ряузова. В «мерседесе» открылась дверца. Удивленный голос Коломийцева спросил:

– Что стряслось, майор?

– Парень прозрел… Говори быстрей.

Дмитрий, глотая слова, рассказал о смене машин, погоне и другие подробности.

– Вполне возможно, а? – Меняя хмурость на выражение внезапной надежды, полковник обращался к Харитонову: – Как думаешь, Алексей Иваныч?

– Срочно назад, Василий Василич. – Дальше подполковник Харитонов уже приказывал по сотовому телефону сидевшим в УАЗе: – Всем вернуться в «Золотую лилию». Опергруппе! Пусть бойцы махнут через стену. Там всех положить на снег лицом вниз. Вскрыть пикап. Собаку на выявление наркоты.

Микроавтобус с операми развернулся и помчался к «Золотой лилии». Поехали обратно «мерседес» и следователь с газетчиками. Повторно понадобились свидетели из местной администрации. Под конец развернулся Сидорин.

– Давайте, гоните, Валерий Фомич! – возбужденно настаивал Ряузов. – Что же вы?

– Да нам-то куда спешить. Спокойно подкатим и будем шоу смотреть. Главное, чтобы не напрасно…

Подъехав к феминистской крепости, они увидели открытые ворота, беспорядочно, в разных ракурсах остановившиеся машины, фотографирующих и снимающих на видео корреспондентов. У пикапа еще не закончилась яростная борьба. С трудом повалив рыжего Михаила, двое бойцов надевали ему наручники. Другой охранник, пожимая плечами, равнодушно предоставил свои запястья для звонко замкнувшихся браслетов. Он демонстрировал свою непричастность к происходившему и пытался даже острить:

– Вы, ребята, похлеще люберецких крутых будете…

Зато Илляшевская сражалась, как затравленная хищница. Женский бас издавал рычание и выкрикивал страшные ругательства, сопровождая бешеные усилия директрисы стряхнуть вцепившихся в нее камуфляжников. К укрощению хозяйки «Золотой лилии» присоединился подполковник Харитонов.

– Мы женщинам редко выписываем наручники, – тяжело дыша, говорил он. – Но тут случай редкий, ничего не поделаешь.

– Урод, ублюдок, мусор поганый! – исступленно вопила Илляшевская, взлохмаченная, с раскорябанной шеей и ссадиной на лбу. – Ты еще ответишь за это, грязный коп!

Далее из уст взбешенной дамы рушились такие слова, которые даже на телевидении заменяются застенчивым писком специальной техники и откровенно печатаются только на страницах самых признанных романистов.

К контральтовому мату директрисы присоединился сиповатый визг Ольги Куличкиной.

– Я ничего не знаю! Я не поеду! – безуспешно извиваясь змейкой в руках рослого сержанта, кричала со слезами администратор «Золотой лилии».

– Разберемся. Во всем разберемся, девушка, – не без юмора обещал сержант, снисходительно сдерживая ее детское сопротивление. – Просто так портить вашу молодую жизнь никто не будет.

Впрочем, он знал из опыта, что грациозные с виду, нежные и холеные красотки иногда оказываются поразительными развратницами, а то и убийцами.

Когда специалисты (спаниель в том числе) исследовали капот и приспособленные для тайных перевозок ёмкости под кузовом пикапа, обнаружилось такое количество упаковок с наркотическим порошком, что повидавшие всякое комитетские опера слегка растерялись. Приступил к предварительному опознанию найденного товара майор Голомбаго-Тисман. Открыв упаковки, несколько различавшиеся одна от другой, он понюхал зелье. На полноватом лице майора отобразилось полное удовлетворение проведенной дегустацией.

– Это героин, Вадим Борисович? – с уважительной интонацией по отношению к специфическим знаниям токсиколога спросил полковник Коломийцев. Он потер ладони жестом гурмана перед изысканным шедевром кулинарии.

– Героин высшего, так сказать, качества. Привыкание с одного раза. А здесь, – Голомбаго-Тисман указал на более продолговатые пакеты из пленки, – скорее всего амфетамин.

Синтетический наркотик очень жесткого действия. Смертельных случаев масса, даже без превышения дозы. Адское зелье! И, как будто в насмешку, гораздо дешевле героина. В принципе, изготовителей и распространителей следует приговаривать к высшей мере как организаторов массового убийства.

– К сожалению, такое справедливое наказание у нас законом не предусматривается, – вздохнув, произнес Харитонов.

– Илляшевская, между прочим, тоже относится к чудовищам, из-за которых гибнут тысячи молодых людей, – с обычным раздражением на усталом лице повернулся к Ряузову Сидорин, чтобы развеять малейшее романтическое сочувствие юноши, побывавшего в объятиях директрисы. Об этом опытный опер по некоторым психологическим признакам догадался.

– Какой же доход собирались получить хозяева этой груды упаковок? – заинтересованно блестя плутоватым взглядом, вытягивал сенсационные факты корреспондент из «Суверенной» газеты.

Полковник Коломийцев сделал на лбу гармошку, как очевидное проявление профессиональной премудрости. Затем благостно разгладил лицо и протяжно проговорил, словно демонстрируя газетчикам и подчиненным свой уникальный опыт.

– Определю на глазок, – сказал полковник. – Думаю, героина здесь примерно на восемьдесят миллионов американских долларов. Или на сто.

– Сколько… миллионов? – не поверил корреспондент, бледнея от душевного потрясения.

Сидорин и Дмитрий снова оказались на высоком крыльце. Мимо них в приподнятом настроении спустились по ступенькам старшие офицеры и местные управленцы. Впрочем, последние, возможно, испытывали очень сложные чувства, так как были знакомы с шеф-директором «Золотой лилии». И некие деловые отношения между ними не исключались.

Машины глухо заурчали моторами, увозя следователей, оперов, газетчиков, Илляшевскую и ее приближенных. Последней покинула территорию «Золотой лилии» «Волга» Сидорина.

– Премию получишь от комитетского начальства. Деньги к деньгам. – Сидорин закурил сигарету, ухмыльнулся. – Мне благодарность объявят. Премию вряд ли. Ты герой со стороны, а я опер из другого ведомства. В принципе, мое участие не приветствуется. Когда отмечать будем, Ряузов?

– Как скажете, Валерий Фомич.

За кирпичной стеной, над ельником, озерцами разливался туман. Опять потеплело. Снег падал редкий, крупный и мокрый. Из багровой мглы выползло солнце и осветило кортеж автомобилей, движущийся по дороге.

* * *

Расследование правонарушений директрисы Илляшевской и связанных с ней наркодельцов шло своим чередом.

Поздно вечером барабанщика Валентина Белкина остановили двое: один высокий худощавый, другой меньше ростом, но плотный и широкоплечий – оба в коротких куртках и черных масках бойцов по борьбе с организованной преступностью. Завязалась драка, после которой Белкин, несмотря на свою подвижность и тренированность, попал в хирургическое отделение Первой градской больницы. Врачи зафиксировали перелом правой руки, двух ребер и переносицы. Белкин не догадывался, кто на него напал, и оперу, пришедшему к нему для опроса, ничем помочь не сумел. Тем не менее он пробыл в хирургическом отделении почти месяц.

Одетая в толстое пальто Антонина Игнатьевна медленно ходила по двору, разыскивая своего кота. Гулливого, неблагодарного, но любимого. Коты в ее поле зрения попадали – полосатые, грязно-белые, серые и пятнистые, вороватые, трусливо озирающиеся по сторонам, шипевшие на бродячих псов и своих собратьев. Однако это всё оказывались чужие представители помоечной фауны. Желтоглазый, угольно черный красавец, напоминавший чумазый мазок на фоне подтаявших сугробов и мусорных контейнеров, не возникал нигде.

Бормоча проклятия неуживчивому питомцу, консьержка пересекала отдаленный участок безлюдного двора. В это же время раздался шум от выехавшего грузовика. Это рядовое впечатление почему-то заставило Кулькову обреченно съежиться, не делая, тем не менее, ни шага в сторону. Через секунду из-за угла ближайшего дома выехала забрызганная грязью «газель». Не сбавляя скорости, «газель» ударила бампером консьержку. Кулькова упала. Подозрительная «газель» переехала обе консьержкины ноги, отчего они громко хрустнули, выскочила на проезжую часть улицы и пропала.

Если какой-нибудь случайный прохожий оказался бы в эту минуту рядом, он заметил бы за рулем «газели» чернявого паренька с сощуренными глазами и окурком во рту. Но случайный прохожий отсутствовал в это раннее утро в данном месте. Надо добавить, что и впоследствии ни одного свидетеля трагического эпизода не объявилось.

Консьержка, не то живая, не то мертвая, долго лежала около тротуара, не привлекая ничье сочувственное внимание. Наконец подошел, волоча метлу и скребок, дворник с сонной азиатской внешностью. Он наклонился над Кульковой и покачал головой.

– Ай, ай!.. Ой, ой!.. – сказал дворник. – Совсем старый бабка давить начали. Не хорошо, клянусь. Надо дохтура звать. Милиций надо приглашать… тьфу!

Дворник отправился куда следует и заявил о случившемся.

Около неподвижно лежавшей Антонины Игнатьевны стала собираться толпа. Даже спешившие на работу выделяли пару минут, чтобы поглядеть на нее. А те, кто не особенно торопились, стояли, дожидаясь приезда «скорой помощи» и милиции. Продолжалось это общественное соболезнование довольно длительное время. Консьержка по-прежнему лежала с закрытыми глазами, не шевелясь. Только когда между головами промелькнула постная физиономия Хлупина, она неожиданно взглянула на бывшего сподвижника и произнесла странные слова:

– Не радуйся, Генка. И до тебя доберутся.

Глаза консьержки снова закрылись. Собравшиеся поняли, что она жива. Приблизился с деловым видом и папкой под мышкой участковый инспектор. Он хотел спросить о чем-то Кулькову. Но искалеченная старуха пробормотала, не глядя:

– Убирайся, катись, проходимец! Взяточник!

Пришлось инспектору, немного смутившись, отступить назад. Кстати подкатила «скорая». Все вздохнули: «Ну, вот! Может, еще спасут…»

Когда санитары переложили тело Кульковой с мостовой на носилки, она во второй раз обрела зрение. Взгляд ее засверкал подобно яркой вспышке электросварки. Она взвыла диким и страшным голосом. Потом попыталась пнуть сломанной ногой санитара. Сообразив, что последнее ей не удалось, Кулькова вытянулась на носилках и перестала дышать, после чего пострадавшую увезли.

– Эх, сердешная! – шепнула хромая старушка Анна Тихоновна знакомой из соседнего подъезда. – Как ни рассуждай, а точно наша Тонюшка была ведьмой.

Когда участковый сделал опрос населения, он услышал от некой пенсионерки, что-то заметившей из окна шестнадцатого этажа, про выехавшую со двора «газель». Он счел благоразумным признать наезд «газели» из-за угла преднамеренным действием, повлекшим за собой гибель гражданки Кульковой.

Участковый позвонил, приехала группа от «убойного» отдела. Хотели оформить «несчастный случай», но участковый настаивал на своем. Капитан Маслаченко и старший лейтенант Рытьков, прибыв на место происшествия, только почесали в затылках. Никаких следов, да и самой потерпевшей не оказалось в наличии.

Собрав крупицы сведений, они уехали, пообещав завести уголовное дело и соответственно его расследовать. В результате старых оперативных разработок неожиданно выяснилось: много лет тому назад Антонина Игнатьевна Кулькова отбывала срок в колонии строгого режима за организацию подпольного дома свиданий и мошенничество. Раньше за это давали серьезные сроки. А сравнительно недавно Кулькова отсидела три года за перекупку и хранение краденых драгоценностей. Муж ее, тот самый маленький старичок с темными очечными стеклами, тоже в свое время сидел за подделку документов. Кроме того, в более отдаленные годы он проходил в архивах уголовного розыска как курортный шулер, игрок в преферанс и покер.

Маслаченко отложил распутанные жизнью и смертью обстоятельства этой темной истории в дальний запасник памяти. Однако с неким потаенным сомнением и безмолвным вопросом.

Дмитрий Ряузов получил от милицейского начальства благодарность, денежное вознаграждение и занялся житейскими проблемами: подготовкой в спецучилище, работой в автосервисе.

Время от времени Маслаченко и Рытьков возвращались к «копанию» по поводу исчезнувшей смертоносной «газели». Но – напрасно, все было глухо. Они оставляли это повисшее в абстрактном пространстве дело, пока раскрывали мотивы новых преступлений и ловили новых убийц. И все-таки опять и опять искали совершенно неизвестного и невероятного свидетеля. И чудо свершилось: свидетель словно сгустился из разреженного тумана бездоказательных предположений и умозрительных выкладок. Его обнаружила хромая старушка Анна Тихоновна.

Сидя возле своего подъезда на скамейке, где раньше было законное место Антонины Игнатьевны Кульковой, Анна Тихоновна разговорилась с каким-то рассеянно покуривавшим пожилым гражданином. Он выгуливал кудлатого песика (абсолютно беспородное, однако симпатичное создание) поблизости от того места, где обычно справлял свои нужды курносый пекинес Анны Тихоновны. После смерти хозяйки исчез черный кот консьержки, хотя муж ее продолжал жить в двухкомнатной квартире и пока еще часть жилплощади никому не сдавал. В связи с исчезновением кота пекинес Прошка чувствовал себя гораздо уверенней прежнего.

Анна Тихоновна, сидя на скамейке, заговорила на всеобщую «собачью» тему. Покуривавший гражданин оживился и поддержал разговор. Слово за слово перешли к судьбе безвременно почившей Кульковой. Пожилой гражданин консьержку не знал, но слышал о ее смерти. Вообще он не особенно напрягал память.

Тем не менее, сопоставив дни, указанные Анной Тихоновной, заявил, что, кажется, видел в день гибели Кульковой ту самую «газель». Было, мол, это ранним утром, и был туман. «Газель» вывернула из-за угла дома, отделяющего двор от проезжей части. Потом раскочегарила, как выразился свидетель, и сломя голову помчалась в сторону окружной дороги.

Анна Тихоновна поставила незнакомца в известность, что уголовный розыск собирает сведения по поводу машины, сбившей консьержку Кулькову. Она предложила ему зайти в милицию и дать показания. Гражданин без промедления согласился.

Маслаченко выслушал показания чудо-свидетеля с напряженным вниманием. Попросил еще раз описать разыскиваемую «газель». Почти заискивающим тоном узнал: а не запомнил ли такой замечательный человек номер машины? Нет, не запомнил, конечно. Капитан вздохнул.

– А может быть, вы случайно заметили того, кто находился за рулем?

– Специально я не приглядывался, – сказал опрашиваемый. – Но вроде бы за рулем был молодой парень. Чернявый такой. И вот еще что, товарищ следователь, во рту сигарета… это точно.

Маслаченко взвился на стуле. И молниеносно отстучал всеми пальцами ноктюрн по краю стола.

– Небольшого роста? – ласково спросил он.

– Ну, рост-то я, конечно, не измерял, – усмехнувшись, пояснил пожилой гражданин. – А так как бы… действительно небольшой.

– Огромное вам спасибо. Вы нам очень помогли, – стандартно и в то же время вполне искренне поблагодарил свидетеля капитан Маслаченко.

Через час с небольшим он уже делал опрос сотрудников Сергея Ардаматского в авторемонтной мастерской, его самого (откровенно недоумевающего), а также Дмитрия Ряузова. И оказалось… В указанный день от семи до восьми утра Сергей Ардаматский лежал на больничной койке хирургического отделения горбольницы номер такой-то. Накануне подскользнувшись, он сильно подвернул ногу, подозревали перелом. И пребывал Сергей в горбольнице еще два дня.

Крайне разочарованный, Маслаченко обратился за подтверждением данного обстоятельства к врачам, санитарам и медсестрам. Подтверждение исчерпывающее, устраняющее какие-либо сомнения в отношении Ардаматского, капитан получил.

«Ничего не поделаешь. В «газели» сидел не Ардаматский. Кто же тот чернявый парень небольшого роста, еще раньше покушавшийся на жизнь Кульковой под видом телефонного мастера? – думал Маслаченко. – Наконец он осуществил свое преступное намерение. Кулькова погибла. А мы получили задачу с одним неизвестным. Ищи-свищи неуловимого молодого, малорослого чернявого мистера икс… Боже, поможи! – перейдя в уме на наречие “незалежной” Малороссии, взмолился капитан. – Треба мене його сшукати, як Бог свят…»

* * *

Тем же вечером в подвале панельного дома, где-то между районами Строгино и Тушино, трое людей играли в карты. Голая лампочка освещала примитивный стол из листа фанеры, на котором поблескивала недопитая бутылка водки, три граненых стаканчика, порезанная колбаса и хлеб на мятом листе серой бумаги. Была и открытая банка с маринованными огурцами.

– Какие козыри-то? – спросил крупный мужчина лет сорока пяти в хрустящей куртке из кожзаменителя, перебирая карты, раскрытые в левой руке веером.

– Черви, черви, червяки-и, – спел старик в кроличьей шапке и телогрейке. – Ходи, Витёк, ты прошлый раз выиграл.

– Ладно, – согласился невысокий парень, выбрал из своего арсенала шестерку и шлепнул ею по столу перед крупным в хрустящей куртке.

– Мы ее десяткой, – сказал солидно мужчина.

– А вот еще пиковая…

– Бита.

– А мы подкинем тебе десяточку, – лучась добродушием, мурлыкал старик. – И еще одну, и еще…

– Завалил дед… Задавил… Да не задавишь!.. Валет. Еще валет, козырной.

– Испугал… – захихикал старик. – Ой, испугал…

– Я вообще-то любил на зоне в девятку играть… Сами рисовали… – Невысокий парень сдвинул на затылок плоскую кепку, высвобождая чернокудрявый чубчик. – Но на интерес…

– Да какие теперь игры, какие игры… Берите из колоды… – Старик набрал карты, поднял седоватые брови, озабоченно почмокал. – Ух, масть пошла… Теперь телевизоры, магнитофоны… Компьютерные эти… аппараты… Во где обираловка-то!.. А карты – что…

В обитую железом дверь стукнули, вошел кто-то высокий. На лицо падала тень, руки вошедший держал в карманах пуховика.

– Здравствуйте, – сказал он глуховато, будто хотел изменить голос.

– Привет. А, это ты, друг, – со спокойным радушием произнес тот, что в хрустящей куртке. – Проходи, садись.

– Да нет, я спешу. Ну как, возьметесь?

– Пожалуй, не возьмемся. Что-то зашевелилась кругом всякая агентура. Менты переодетые, осведомители… Некоторых я засек, а некоторых не знаю. Кого они ищут – непонятно. Может, из-за старухи?

– Ну, это вряд ли… – Старик положил карты на стол картинками вниз. – Из-за старухи не будут такую бучу подымать.

– За старуху он вам заплатил? – Высокий у двери говорил также глуховато.

– Заплатить-то заплатил. Только… какие это деньги! Да, по правде говоря, мы и тех не отработали. Опередил кто-то нас. И когда телевизор рванули, и теперь…

– Опередил? – удивился высокий, по голосу стало понятно, как его взволновало сказанное мужчиной в куртке.

– Ну да. Мы честно работаем. А тут работа не наша. Видать, он перестраховался, еще кого-то пригласил. И деньги нашлись на заказ, – мужчина тоже положил карты и разлил оставшуюся водку. – Выпьешь грамульку? Ну, как хочешь.

Он опустошил стаканчик, положил в рот кусок колбасы, прожевал. Остальные игравшие последовали его примеру.

– Как мне быть-то? – спросил высокий. – Я хорошо оплачу, не сомневайтесь.

– Нет, сейчас нельзя. Может быть, потом когда-нибудь. А если у тебя горит, сделай сам. Делов-то. Ты вон здоровый. Пхнул и с концами, – крупный подтолкнул чернявого парня. – Витек бы сумел, но ему сейчас светиться не надо. У него недавно серьезная операция была. Так что осуществляй, так сказать, лично. Он каждый день бегает.

– Маршрут покажете?

– Витёк тебя проводит. Ты на машине? Вот и съездите, посмотрите.

– С меня сколько?

– Отдай Витьку три тысячи, и будем в расчете.

Чернявый парень поправил кепку, застегнулся. Встал, подошел к высокому в пуховике.

– Не нервничай, все сойдется.

Когда Витёк и высокий ушли, мужчина в хрустящей куртке загадочно сказал:

– Так лучше будет. А то он что-то последнее время суетился много. Договаривался со всеми, внимание привлекал.

– Ну, и пора ему, не жилец уж, – подтвердил старик.

* * *

В один из первых мартовских дней, предшествовавших Международному женскому, на строгинском берегу Москвы-реки, окаймленном бетоном, было бело и чисто. Снег начал сыпать из серых облаков с опаской, потом разошелся и повалил густо. Ни одного обывателя, гуляющего с детьми или собаками, не просматривалось в этом глухом месте, отделенном от прочего мира рекой и лесистым откосом, забранным непроницаемыми оградами правительственных дач.

Неожиданно появилась одинокая фигура бегуна. Невысокий худощавый человек в вылинявшей футболке, спортивных штанах, кедах и шерстяной шапочке неторопливо бежал по краю берега вдоль бетонного обрамления. Через некоторое время от залепленного снежной кашей дерева отделился высокий силуэт в синем лыжном костюме и так же размеренно двинулся следом за первым бегуном. Снег валил все гуще, и скоро в двух метрах от глаз трудно было что-либо различить.

Через минуту высокий силуэт настиг невысокого бегуна и резко его толкнул. Человек в вылинявшей футболке упал вниз и, пробив тонкий лед, опустился глубоко в воду. Однако его запрокинутое, красно-сизое лицо с зажмуренными глазами и открытым ртом скоро показалось в черной воде. Человек взмахивал руками, стараясь ухватиться за малейший выступ бетонированного берега. Но отвесная стена, покрытая ледяной коркой, не давала тонущему зацепиться. Лед крошился под его ногтями, и, чуть приподнявшись, он обрушивался обратно в реку.

Прошло несколько минут исступленной борьбы за жизнь. Тонущий человек, в очередной раз показавшись из-под воды, издал захлебывающийся сиплый крик. Уйдя снова под воду, он уже не мог вынырнуть. Только рука судорожно хватала воздух, потом и она скрылась. Несколько секунд еще заметны были пузыристость и волнение воды, после чего в пробитой падением полынье установилась черная гладь.

Пушистый снег продолжал лететь с низкого неба, будто опуская глухую белую завесу, в которой вязли звуки и пропадали очертания предметов. Куда девался высокий в синем костюме, понять было невозможно. Тем более что невольными свидетелями происшедшего оказались только вороны да большой дятел, стучавший на сосне рядом с Троицкой церковью.

Спустя месяц участковый инспектор Маштаков, тот самый, которого перед смертью так невежливо обозвала старуха Кулькова, заявил в милицейское управление об исчезновении пенсионера Хлупина. Но поскольку по всей России сейчас пропадают без внятной причины тысячи граждан, милиция отнеслась к заявлению участкового инспектора спокойно. В соответствующем отделе завели дело, чтобы через полгода объявить Хлупина во всероссийский розыск.

Когда об этом сообщении участкового случайно услышал капитан Маслаченко, он нахмурился, и брови его при этом соединились в единую горизонтальную линию. Капитан подумал и позвонил в комнату, где сидел майор Сидорин. В трубке в ответ на сказанное раздался раздраженно-усталый голос:

– Одной сволочью стало меньше!

– Нет, вы подумайте, Валерий Фомич. Что же получается? Мы знали виновных в самоубийстве Слепакова, а доказать ничего не могли. Виновные остались на свободе и жили без всякого для себя ущерба. И вдруг – как посыпалось: взрыв телевизора у Кульковой… она выжила только чудом…

– Мать ее растак, – прибавил Сидорин.

– Ладно, хорошо. Комитетчики задержали в третий раз Илляшевскую. Взяли с поличным. Суда ей не миновать. И от срока она тоже не увильнет. Хотя…

– Гы-и… – жутко, будто косматый леший, гоготнул в трубку Сидорин. – Вот именно «хотя»!

– Но все-таки, по закону, это официальный конец «Золотой лилии».

– Ах, как приятно слышать! Прямо ласкает слух. Жаль, Галя не увидела…

– Галя? Да, – вздохнул Маслаченко и продолжал: – Не так давно «газель» убивает Кулькову. И в случае с телевизором, и в случае с «газелью» свидетели указывают на малорослого молодого парня с черными волосами. Я грешил на друга Дмитрия Ряузова, на Ардаматского. Мотивация есть все-таки: месть за отца лучшего друга. Проверял, перепроверял. Но у него железное… нет, чугунное алиби. Десятки людей в один голос разрушили мое подозрение. Тогда – кто? Кто укокошил Кулькову? Есть ответ? Нет ответа. Абсолютный глухарь. И какие-то совершенно неуловимые мстители.

– Обидно, конечно, что мы этих паскуд – Кулькову и Хлупина не посадили.

– Хлупин-то исчез. Растаял в один прекрасный день, как снег под солнцем. И чую я, Валерий Фомич: Хлупин убит.

– Я тоже почему-то в этом уверен. Некому теперь проводами к батарее пристегиваться. Вот видишь, Андрей, справедливость восторжествовала. Преступники наказаны.

– Справедливость восторжествовала бы, Валерий Фомич, если бы мы их задержали, предъявив обвинение, и на основании наших следственных действий они получили бы срок.

– Бы… бы… – передразнил Сидорин. – Если бы да кабы… Бабу бы. Так вот, кстати: мне звонила Таня Бештлам.

– Кто такая? – не понял Маслаченко.

– С Галей Михайловой в «Золотой лилии» играла. Саксофонистка. На похороны приходила с подружкой, помнишь? Негритянка. Вернее, мулаточка.

– И… что же?

– Приехала после длительных гастролей по Уралу. Предлагает встретиться.

– Ух, везет, Валерий Фомич! Мулатка приглашает!

– Ты же, Маслаченко, образцовый семьянин. Тебе-то что!

– Да интересно! Темперамент. Африканская страсть.

– Ну, заладил битые фразы. Ладно, разберемся.

Маслаченко раскрыл папку с делом об убийстве Людмилы Кукушкиной, любовницы успешного предпринимателя Сычина. Неподалеку от могил родителей писателя Валентина Пикуля, за некрашеной оградой, на надгробии Всеволода Васильевича Слепакова помпезно возлежал букет дорогих гербер, ирисов и хризантем.

– Откуда это? – удивился Дмитрий Ряузов, подходя к могиле отца.

– Наверно, его друг положил. Полный такой, помнишь? – предположила Нина Филипповна.

– Неужели не забыл, когда у отца день рождения?

– Значит, знает. Хороший человек. – Нина Филипповна положила рядом с роскошным приношением Антона Квитницкого скромные, но тоже хорошие розы. Пригорюнилась, достала платок, всхлипнула. Сняв большие очки, вытерла глаза.

– Я выполнил свое обещание, – добавил Дмитрий, его лицо стало сумрачным, даже грозным, как показалось Нине Филипповне.

– Что ты выполнил, Дима? – встревоженно спросила она. – Не надо сердиться, сынок. Все мы грешные и смертные, надо прощать людям.

– Я не умею прощать врагов.

– Ну, хорошо, хорошо. Не стискивай зубы, прошу тебя.

– Если когда-нибудь позвонит капитан Маслаченко, не упоминай о том, что я сейчас сказал.

– Это может иметь плохие последствия для тебя?

– Да нет, не думаю. Но лучше не говорить.

– Ах, Дима, Дима… – снимая очки и прижимая к глазам платок, волновалась Нина Филипповна.

Дмитрий щурился от яркого солнца.

– Всё нормально, мама, – сказал он. – Жизнь-то продолжается.

– Как ты все-таки похож на отца… А чем-то совсем другой.

– Может быть, это к лучшему. Я бы не дал загнать себя на крышу, – жестко заявил юноша.

Посреди следующего дня Сидорин вошел в комнату Маслаченко с дымящейся сигаретой во рту. На месте Гали Михайловой, у компьютера, сидела лейтенант Кормушкина. Держа перед собой листок бумаги, Маслаченко читал, а девушка сверяла проявленные на экране списки фамилий.

– Начальник снова посылает нас к Сычину, – произнес Сидорин недовольным тоном. – Что тут у вас?

– Список сотрудников фирмы «Промэкспорт», где работала секретарем любовница Сычина.

– И что набегает в волне информации? – с корявой иронией продолжал спрашивать майор.

– После банкета в день празднования 8 Марта оставалось, как мне сообщили, всего несколько человек. В том числе Людмила Кукушкина.

– Она же секретарь замдиректора фирмы, элегантная балованная дамочка. Для чего она осталась? Тарелки мыть? – из-за сигареты косорото ухмыльнулся Сидорин.

– В том-то и дело, нечего ей было там делать. А ее нашли позади гаражей… Удушение, – Маслаченко развел руками и удивленно посмотрел почему-то на новую сотрудницу, может быть, из-за того, что фамилия лейтенанта была созвучна с фамилией задушенной секретарши.

– Давай нагрузимся всеми установленными фактами, а потом уж рванем к господину Сычину. Кстати, когда ты беседовал с ним первый раз, он – как?

– Психует, чуть не плачет. Познакомился с Кукушкиной во время визита полгода назад. Ему сорок восемь, ей двадцать шесть. В общем, любовь с первого взгляда. Для нее его привлекательность, конечно, заключается в успешном бизнесе и толстом кошельке. Ну а он втюрился в ее формы. Снимал ей квартиру и денежки переводил на ее имя.

– Подходящая ситуёвина, – опять скосоротился Сидорин, вынул изо рта сигарету, смял в жестяной баночке-пепельнице. – Что еще заливал Сычин?

– Умолял, чтобы не вызывали жену. Она, между прочим, ровесница любвеобильному джентльмену. Если она узнает, говорит, с ней может случиться сердечный приступ, – Маслаченко опять вне логики разговора вопросительно оглянулся на девушку. Она спряталась за компьютером, притихла, будто мышка, и молча зыркала карими глазками на майора. А в глазках этих просвечивался яркой точечкой какой-то женский коварный умысел. Сидорин расхлябанно мотался по комнате и не обращал на лейтенанта никакого внимания.

– А по спискам-то есть какие-нибудь зацепки? – продолжал Сидорин, располагаясь на стуле для посетителей.

– Все сотрудники проявляются добропорядочно, не придерешься. Но есть один тип. Савельев фамилия. Слесарь по компрессорным установкам… или приборам, что ли. Как известно на Петровке, сидел за разбойное нападение, кражу аудиотехники и соучастие в убийстве. Убийство, правда, по отношению к нему не доказано.

– Наш клиент, – Сидорин зевнул и провел широкой ладонью по своему вечно усталому лицу. – Как это он в такую престижную организацию проскочил? Небось документики себе сделал липовые. Надо в кадрах у них узнать, проверить.

– Я думаю, дознание у нас будет на мази. И не только потому, что Савельев судим. Причем по таким симпатичным статьям… – Маслаченко с удовольствием ткнул в бумагу на столе. – А потому что один мой старый осведомитель в том районе, после моего психологического нажима и денежного поощрения…

– Денежного? – развеселился Сидорин. – Такое поощрение самое результативное. Что же он показал, твой сексот?

– Ничего особенного. Просто он случайно заметил парня, с которым, пока Сычин был в конторе, толковал о чем-то тот самый Савельев. А парень, между прочим, упакованный, прикольный, с перстнем дорогим на правой руке и в лайковом испанском пальто. Оказалось, он шофер бизнесмена Сычина Владимира Александровича и жены Сычина Марии Витольдовны. Называется наш шофер Победимский Эрик Николаевич, лет двадцати семи-тридцати.

– Класс! – восхитился Сидорин, поднимаясь со стула. – Где ты такого осведомителя припас? Да его надо срочно в штат переводить с повышенным окладом. Ладно, едем к Сычину. Ты ему звонил?

– Он ждет нас у себя в офисе. Сказал: побеседуем за рюмкой коньяка.

– Не откажусь. Какой воспитанный гражданин этот Сычин! Знает, как надо принимать заслуженных оперов из убойного отдела…

– Заискивает бизнесмен, – сказал Маслаченко, надевая пальто и войлочную шапку пирожком.

– Правильно делает. Ему и следует перед нами заискивать. Наблудил, наследил… а результат: дамский труп. Поехали на моей старой телеге, она ни у кого не возбуждает подозрений. После теплой беседы с Сычиным прокатимся за Савельевым. Бери, Андрей, ствол.

– Может, не стоит? – заколебался Маслаченко.

– Как знаешь. У меня на память о стрельбе в «Золотой лилии» «стечкин» всегда с собой. Слушай, а где у нас Рытьков?

– Где-то на третьем этаже. С экспертом чем-то там занимаются.

Сидорин набрал номер, с трубкой в руке развалился на стуле. Морщил нос, странно и многозначительно двигал желваками на скулах.

– Гальперин? Здорово, Боря; это майор Сидорин.

Маслаченко лукаво усмехнулся про себя: «Не забывает Валерий Фомич свое новое звание сообщать…»

– Слушай, Боря, ты мне нужен как самый элегантный мужчина в нашем заведении. Скажи, ты сегодня вечером свободен? Занят? Жаль. Эх, жаль мать-перемать! А Рытькова там у тебя нет? Есть? Позови, пожалуйста, этого крутого мальчика. Рытьков, как ты сегодня? Тут такое дело. В шесть часов… что? Вечера, вечера… Тоже мне, остроумец. Так вот. Очень нужно подойти к кафе около автодрома. Это у нас, вблизи окружной. На свидание должна явиться высокая девушка. Зовут Таня Бештлам. Негритяночка. Усек? Ты ее видел на Галиных похоронах. Да, худая… Не худая, а стройная, грубиян! Словом, встретишь ее, познакомишься. Скажешь, я на срочном задании. Так оно и есть. Еду и беру ствол. Не один, со мной Маслаченко. Ты понял меня? Действуй, не опаздывай. Если жив вообще останусь, подробно расскажешь.

Подъехав на милицейских «Жигулях», старший лейтенант Рытьков увидел электрическую надпись при входе в замкнутое пространство автодрома. Между искусственными препятствиями, по серпантинистой трассе носились, ссутулясь, как крабы, пучеглазые от специальных очков юнцы в шлемах.

Рядом отсвечивало стеклянной дверью довольно замызганное кафе. Перед мигающей в вечернем сумраке афишкой с указанием предлагаемых аттракционов, спиной к подъехавшему оперу стояла высокая девушка в клетчатом пальто с накинутым капюшоном. По-видимому, она читала афишу и ждала Сидорина.

Рытьков тихо приблизился, приготовив на лице любезно-улыбчивое выражение. Постарался найти в своем голосе наиболее бархатистые ноты и обратился к девушке:

– Здравствуйте, Таня. Извините, что я вместо…

Девушка обернулась. На него весело глянули смешливые голубые глазки, и предъявился курносый тип великорусского личика с льняными прядями из-под капюшона.

– А я как раз Ирина, молодой человек.

– Простите, пожалуйста. А как же… Значит, вас зовут не Таня?

– Представьте себе, – хихикнула блондинка.

– Эй, профессионалка! Ты чего моего мужчину сманиваешь? – раздался бесцеремонный голос.

Рытькова и беленькую Ирину встретили горящие негодованием антрацитовые глазищи Тани Бештлам. Она оказалась почти в таком, как у неожиданной Ирины, клетчатом пальто с капюшоном.

– Ошибка вышла… – пролепетал смущенный Рытьков, если такое определение можно употребить для характеристики его уверенного баска Не без сожаления он покивал презрительно фыркнувшей и быстро удалившейся Ирине. Потом, виновато прижимая ладони к груди, предстал перед Таней.

– А где Валерий Фомич? – она внимательно, с достаточным интересом и уже исключая мгновенный гнев, рассматривала неудачного кавалера.

– Его послали на срочное задание. Он попросил меня….

– Я вас узнала, – полные губы девушки разомкнулись в улыбке; словно отшлифованная, эмаль крупных зубов отразила цветные блики лампочек. – Вы тот опер, который грохнул холуя Илляшевской.

– Так получилось, – немного смущенно пояснил Рытьков. – Он начал первый, ранил Сидорина…

– Вы молодчина, нечего с бандитьем рассусоливать. Вас как зовут?

– Александр. Так вот…

– Я бывшая коллега бедной Галки Михайловой. Коллега по «Лилии».

– Знаю, знаю, – Рытьков неожиданно почувствовал увлечение своеобразным очарованием этого темнокожего лица: безупречная линия скул и нежная впадинка под ними, соболиные брови, точеный носик («Никаких расплющенных ноздрей», – оценил он, – и круглый маленький подбородок… А глаза и зубы… Ну, это у нее вне конкуренции».) – Вы простите, Таня. Просто удивительное совпадение: капюшон, клетка и рост…

– Да, мы с белобрысой, видно, покупали одежку в одном шопе. Она, как и я, худоба, дылда. Только окрас контрастно другой.

– Зачем вы утрируете, Танюша? Вы совсем не производите того впечатления… Вы очень стройная и хорошенькая. Позвольте пригласить вас в кафе. Выпьем чего-нибудь, поедим.

– Ну, есть и пить тут нечего. Разве что кофейку на дорогу.

Они зашли в кафе, сели, не раздеваясь, за столик. Вразвалку подошел скучный официант.

– Виски? Джин с тоником? Горячее?

– Только два кофе.

– Есть водка. Закусон соответственно…

– Ты что, плохо понимаешь по-русски? – рассердилась Таня. – Кофе неси…

– «Нескафе»? «Пеле»? «Якобс»? «Чибо»? – Официант еще больше соскучился.

– Мне «Пеле», – сказала Таня, усмехнувшись. – И рулет какой-нибудь, что ли.

– А мне все равно. – Рытьков с простоватой улыбкой пожал плечами.

– Коктейль из креветок будете? – опять взялся за своё официант. – Не будете? Ходят тут без денег… Обслуживай их за так…

В ту же секунду Рытьков ощутил злобное возмущение, приближенное к бешенству. Привстав, он вцепился левой рукой в мятый лацкан официантской «спецовки» и притянул нахала к столу. Правой показал милицейское удостоверение.

– Еще раз нахамишь, – сказал он отчетливо ледяным тоном, – посажу до утра в обезьянник за хулиганство.

– Простите… Я виноват, простите…

Дожидаясь «Пеле», Таня поглядывала на Рытькова.

– Чуть настроение не испортил, хмырь потертый, – весело проговорила она. – Обнаглели, вымогальщики. А небось дозу спросить – запросто героина притащит. Или кокаина. И вообще может плюнуть в кофе.

– Я ему плюну, – Рытьков произнес угрожающе и так, чтобы было далеко слышно. – Выведу на улицу, он у меня зубы выплюнет.

По углам маячили местные подозрительные типы. Но вмешаться, приблизиться не решались. Подошел старший официант, извинился за подчиненного.

– У него мать тяжело болеет, сестра инвалид. Он один всех обеспечивает.

– Это не повод, чтобы навязывать меню посетителям. Между прочим, я из местного УВД. В любое время зайти могу, учтите.

– Пожалуйста, заходите, – фальшиво ощерил металлические коронки старший официант. – Будем рады. Для вас бесплатно, из симпатии.

Рытьков и Таня вышли на улицу. Таня решительно взяла Александра под руку.

– Я выше на полголовы. Не противно? Наполеон однажды поправил своего офицера. Тот сказал, не помню уж почему: «Я ведь выше вас, государь». А Наполеон ему: «Не выше, а длиннее». Вот и я тоже длиннее. Давай перейдем на «ты», надоело «выкать», – предложила она. – Я долго не выдерживаю интеллигентного поведения.

– С удовольствием, Танечка. Мне приятно говорить с тобой по-дружески, как будто мы давно знакомы.

– Мы знакомы с декабря. А теперь март. Ты на машине, это здорово. Не надо тащиться автобусами в мой Красногорск.

– В любом случае остановили бы «бомбиста».

– Я после гастролей, деньги есть, – загадочно и вкрадчиво сказала Таня, когда они оказались в машине. – Еда всякая дома приготовлена. И выпить найдется. Погудим сутки-другие?

– Это надо согласовать с начальством. Сказаться больным, а то… так просто не выгорит. – Рытьков смутился, но постепенно влечение к девушке и бесшабашный раж начинали кружить голову.

– Саша, тебе не давит на психику, что я чернокожая?

– Во-первых, ты не чернокожая, а как бы сильно загорелая. Или вроде бы смуглая. Идет к твоим глазам, губам, волосам. Ты, конечно, женщина… как это… экзотическая. Но я быстро привыкаю к разным людям. В смысле – к людям разных наций. Как говорится: лишь бы человек был хороший.

– Скажи, я тебе нравлюсь?

– Еще как нравишься, Танечка. А я тебе?

– Ты такой милый, с такими ясными глазами. У тебя широкие плечи, крепкая рука. Как может не понравиться бедной чернокожей девчонке классический ариец. Тебе сколько лет?

– Двадцать шесть.

– Мне двадцать четыре, почти ровесники. Ты москвич?

– Нет – Тут Рытьков объяснил, что после армии окончил милицейское училище, случайно перевелся в Москву. Сложилось удачно.

– А я из Тамбова. Мама у меня Дарья Корнеевна Трещалина, старшая швея-мотористка. Водила меня заниматься музыкой в районную школу. Ну а дальше – я переехала сюда, поступила в «Ипполитовку»…

– Что это?

– Музыкальное училище имени Ипполитова-Иванова. Теперь «колледж» назвали зачем-то. Поступила по конкурсу на кларнет. Вообще, считается, неграм надо играть на трубе. Для трубы хорошо, когда толстые губы.

– А для поцелуев?

– Проверь, давно пора.

Рытьков съехал на грунтовую полосу. И были первые поцелуи. Сначала познавательно-робкий. Еще один, пылкий и долгий. Затем жадная затянувшаяся серия. Тут Саша начал проявлять нетерпение.

– Нет, не сейчас, прошу тебя! – взмолилась Таня, переводя дыхание. – Только дома, Сашенька. Сделаем все по порядку. Ужин, душ, потом остальное. Хочу тебя предупредить вот о чем… Если ты рассчитываешь на бурю страсти с моей стороны, то… По-моему, я самая обыкновенная тамбовская баба.

– Не зацикливайся, Танюша, – подбодрил ее самоуверенный Александр. – Надо будет, меня хватит и на бурю. А кто твой отец? Это не закрытая тема?

– Да нет, почему же закрытая. Приехал из Эфиопии, окончил технологический институт. С мамой познакомился на вечере молодежи. Тогда были модны такие тусовки. «Дети разных народов, мы мечтою о мире живем…» – спела Таня и продолжала: – Мама у меня темноволосая, смуглая. Из уральских казаков. Отец и она влюбились друг в друга с первого взгляда. Когда я наметилась, стали снимать комнату на окраине, в деревянном домишке. Потом он собрался на родину, беспокоился за своих родителей, братьев, сестер. У них там гражданская война началась вроде бы. Резня, голод. Отец хотел вернуться, но не вернулся. Погиб, наверно. Там все мужчины воины, все сражаются, когда приперает. Короче, отец пропал, а мы с мамой переехали к бабушке с дедушкой.

– Не ругали?

– Нет. Мама, чуть что, говорила знакомым и незнакомым: «А Пушкин? Он тоже вам не годится?» И все сразу поджимали хвосты. Пушкин – понятие святое.

– На улице проблемы возникали?

– Не часто. Раньше в Тамбове люди были не злые. Иногда, правда, посмеивались: «Где ты так загорела-то, дочка?» Встречались, конечно, бабки свирепые: «У, чертово отродье, черномазая!» Вообще-то подружки у меня подобрались добрые. Жалели меня, угощали, защищали. А я росла колючая, дерзкая. Все-таки приходилось отстаивать себя. Дралась даже. Сейчас опасней стало. Много бандюков и всяких маньяков. Дураков хватает, подлых провокаторов. К вечеру стараюсь одна не ходить, особенно в безлюдных местах.

– А что за гастроли у тебя кончились? – продолжал предварительное дознание оперуполномоченный, втайне воспламеняясь все сильнее по мере приближения к дому Тани.

– С севера на юг по Уралу. Значит, так: Челябинск, Екатеринбург, Уфа, Ижевск, Магнитогорск и много небольших городков. Афиша: «Несравненное шоу: цирк лилипутов и эротические танцы».

– Почему же лилипуты? – искренне удивился бывалый Рытьков. – И причем тут кларнетистка…

– Больше саксофонистка, – поправила Таня.

– …саксофонистка Татьяна… Как по батюшке?

– Ешуповна. То есть, Осиповна. Кстати, мой отец был верующий, православный христианин. Эфиопы, как правило, православные.

– Ага, Татьяна Ешуповна Бештлам. Уж за лилипутку ты никак не сойдешь.

– Это специальная труппа в штате «Гастрольбюро». У них действительно интересные цирковые номера и очень смешные танцы. А сопровождает лилипутское шоу оркестр высокорослых. Я на саксе, Машка Нам, кореянка – тоже наполовину – скрипка, Армен Бабаян – аккордеон или синтезатор и ударник Эльвира Эйнштейн.

– Ух, ты… фамилия, как у физика. Как ее? Теория относительности. Значит, у вас там полный глобализм. Эльвира-то из…

– Эльвира голубоглазая, белобрысая немка. Ее предки были высланы в Иркутск. Там целая немецкая колония. Элька замужем за Бабаяном. Но фамилию менять не желает, так эффектней. По-настоящему произносится: Айнштайн.

– Ну и компания собралась! – веселился Рытьков, въезжая в подмосковный пригород. – А лилипуты? У них какие национальности?

– А лилипуты и лилипуточки все русские.

– Вот уж правда – цирк! Между прочим, мы с вами прибыли к месту назначения, Татьяна Осиповна. Как мне быть дальше?

– Милости прошу, господин оперуполномоченный. – Таня сказала эту устаревшую пригласительную фразу нежным и отчего-то грустным голосом. – Прошу отдохнуть с одной музыкальной особой пару ночей и дней.

Таня положила длинные коричневые пальцы с красивым кольцом на его сильное плечо.

– Ну? Припарковывай свою тачку.

Рытьков поставил служебные «Жигули» под Таниным окном. И молодые люди пошли к подъезду невзрачного пятиэтажного дома, над которым желтела в косом патроне тускловатая лампочка.

* * *

Следует возвратиться в то время, когда Сидорин и Маслаченко отправились к Сычину. У бизнесмена они пробыли не слишком долго, попивая хозяйский коньяк под легкую закуску. Сычин долго упрашивал их помочь. Оглянувшись на дверь, предложил деньги. Из его рассказа складывалась совершенно четкая картина.

Оказалось, жена Сычина, Мария Витольдовна, знала о его связи с секретаршей из «Промэкспорта». Установила это с помощью пронырливого частного детектива. Заламывая руки в ревнивых рыданиях, она поклялась устранить гнусную блудницу. Горе особенно переполнило ее сердце, когда она получила сведения о том, что муж подарил смазливой любовнице дорогое колье с бриллиантом. Про то, какую шикарно обставленную квартирку Сычин снимал для Кукушкиной, она тоже выяснила.

Сгорающей от унизительной ревности Марии Витольдовне было не к кому обратиться за советом, и она рискнула.

Шофером у мужа работал элегантный Эрик Победимский. Если разрешал Сытин, он возил иногда Марию Витольдовну по фирменным магазинам. В процессе хозяйственных ездок Эрик безопасно, но настойчиво флиртовал с пожилой хозяйкой. Она слегка возбуждалась от его словесных заигрываний. Ей было приятно делать для него небольшие сюрпризы – в виде дарения туалетной воды, бритвенного прибора или модного галстука. Отношения у них складывались доверительные.

При сложившихся обстоятельствах шофер показался Марии Витольдовне единственным человеком, с кем бы она могла быть откровенной. Эрик не однажды делал ей прозрачные намеки на свои «особые», крутые, полукриминальные связи. Как-то он даже сказал, что за хорошие деньги для него нет ничего невозможного.

Мария Витольдовна открыла Эрику свою страдающую душу. Молодой шофер, хрустнув испанским пальто и подышав на золотой перстень, загадочно произнес:

– Думаю, хватит двадцати тысяч баксов.

– Так дорого? – вздохнула жена Сычина.

– Но вы же понимаете, миссис Мери, дело ответственное.

– Ах, я согласна на все! – воскликнула бизнесменша. – Эта стерва еще заставит мужа развестись со мной… А потом обвенчается с ним в храме Христа Спасителя.

– Не исключено, – глубокомысленно подтвердил Эрик.

– Я согласна.

– О’кей, миссис, половину вперед.

Шофер договорился с кем-то из своих подозрительных приятелей. Они рекомендовали ему Савельева. Победимского это устроило: он несколько раз доставлял хозяина в контору, где работали злосчастная секретарша и прежде судимый слесарь.

Услышав от Сычина эти художественные подробности, опера потребовали вызвать в кабинет Победимского. Поначалу Эрик всё отрицал, возмущался и требовал адвоката. Но, после того как Сидорин схватил его за грудки и шарахнул затылком об стену, к тому же достав «стечкина», быстро сник. Сначала окаменел от страха. Потом признался в согласии помочь хозяйке, но клялся, что не собирался организовывать такое страшное преступление. Надеялся на простое запугиванье секретарши. А виновата, мол, соблазнившая его деньгами Мария Витольдовна. Сычин тут же вскричал: «Гад! Падаль! Предатель! Вот сядешь на три года…» – «На пять лет», – поправил Маслаченко.

Сидорин вызвал по телефону Ивана Гороховского с сержантом Селимовым. Они приехали и забрали Победимского, который понял, что многообещающее утро молодой жизни теперь придется коротать в изоляторе. Маслаченко и Сидорин предупредили Сычина о молчании и помчались в «Пром-экспорт». Спросив, где находится экспериментальный цех, и установив личность слесаря по компрессорным установкам, опера подошли к тому, кого разыскивали.

– Савельев? Уголовный розыск, – Сидорин показал удостоверение. – Вы задержаны по подозрению в убийстве.

Только одно мгновение задерживаемый стоял неподвижно. Неожиданно размахнувшись, он бросил в оперов какой-то инструмент, наподобие гаечного ключа, и метнулся к выходу. Инструмент попал в Маслаченко. Капитан упал навзничь с рассеченной головой. В несколько прыжков Сидорин догнал Савельева у самой двери и повалил. После яростной борьбы Сидорин хрястнул убийцу лицом об плиточный пол, расквасил ему губы и нос. Заломил за спину руки и надел наручники.

Вскочив на ноги, майор грозно заорал на растерянно моргавших рабочих.

– «Скорую помощь»! Администрацию! Бегом!

Приехавшая «скорая» доставила Маслаченко в хирургическое отделение ближайшей больницы, прямо на операционный стол. Хирурги начали сложнейшую операцию, стараясь спасти тяжелораненого капитана. Однако было поздно: Андрей Маслаченко умер от кровоизлияния в мозг.

После похорон капитана в одиннадцатой комнате за столом погибшего стал листать оперативные сводки, раскладывать папки с делами, писать отчеты и производить дознания задержанных или опросы свидетелей старший лейтенант Рытьков.

Майора Сидорина через пару месяцев перевели на Петровку, где его настойчиво рекомендовал бывший начальник строгинского «убойного» отдела подполковник Полимеев. Сидорин изредка заезжал на своей «Волге» к бывшим сослуживцам. Но постепенно работа в МУРе полностью поглотила его время, и о худощавом опере с седеющими висками и всегда усталым лицом стали забывать, как и о светловолосом капитане Маслаченко. Несколько раз принималось решение оказать материальную помощь вдове с маленькой дочкой погибшего опера. Один раз такое решение было осуществлено. А следом за тем наступило некое торможение. И повторное исполнение решений как-то само собой заглохло, сошло на нет.

Если заинтересоваться отношениями между Александром Рытьковым и Таней Бештлам, то станет известно, что они встречались то в Красногорске, то в комнате Рытькова неподалеку от Тушинского рынка. Происходило это не так уж часто. Рытьков, которому вскоре присвоили звание капитана, редко располагал свободным временем. Саксофонистка работала в нескольких музыкальных коллективах, нередко уезжая на гастроли по России или даже за ее пределы.

Однажды Александр предложил Тане официально оформить их связь.

– Выходи, Танька, за меня. Возьми руку, сердце и небольшой оклад-жалованье скромного опера. Правда, иногда бывают побочные доходы. Если очень просят, я принимаю подарки. Не в ущерб делу, конечно.

– Фу, какое безобразие! И тебе не стыдно признаваться в этом любимой женщине? Нет, с таким беспринципным человеком я свою судьбу связать не могу, – заявила темнокожая притворщица с музыкальным образованием.

Таня шутила довольно резко, как это вообще было ей свойственно. Она считала, что женитьба осложнит и без того несладкую жизнь сотрудника уголовного розыска.

Воздерживаясь от законного бракосочетания и от церковного венчания, Таня посоветовалась со своей мамой Дарьей Корнеевной и через полтора года объявила Рытькову, что у нее будет ребенок. Рытьков расхохотался от самодовольного торжества, но двусмысленно хмыкнул:

– Дитё-то родится темненькое. И не поймешь, от какого отца. Потому что похоже будет в первую очередь на тебя.

– Что ты имеешь в виду, негодяй? – закричала Таня, вытаращивая глазищи. – Да я тебя убью за такое оскорбление!

– Пожалуйста. Возьми моего «макарова». Ну, теперь тебе не отвертеться от законного брака, Таня Бештлам. А мне придется писать о прибавлении семейства моей деревенской родне.

– Смотри, не перепугай их до смерти, когда напишешь, что женился на чернокожей.

А через полтора года после родов, которые прошли благополучно, Танина мама Дарья Корнеевна уже гуляла с внучком, ведя за ручку смуглого мальчика с голубыми глазками и светлыми курчавыми волосами.

* * *

Случилось буквально невероятное. Совсем в другом районе города, к зданию суда, где предстояло слушание очередного уголовного дела, подъехала наглухо закрытая служебная машина. Остановилась у специального входа, при жутком снегопаде и порывистом ветре. Створки задней дверцы своеобразного транспортного средства распахнулись. Вылез под пургу сержант в зеленоватом бушлате, с автоматом, висевшим на плече прикладом вверх. Потом, согнув длинное туловище, явилась черноволосая женщина в брючном костюме, а поверх костюма в демисезонном пальто. Затем вылез еще солдат, безоружный. Он стал возиться со створками железного кузова, намериваясь их закрыть. Тем временем из кабины возник лейтенант с пистолетом в кобуре и, не глядя на женщину, шагнул к входу в районный суд. Казалось бы – чего особенного? Ну, привезли обвиняемую к судебному заседанию под конвоем. И что же? А то: нечего выпускать обвиняемых даже на одну минуту из-под контроля при такой яростной метели. И вот почему.

Из сплошного белесого месива отчетливо проявились темные человеческие фигуры. Одна из них треснула чем-то по голове лейтенанта, отвернувшегося к входной двери. Другая ткнула неизвестным предметом сзади автоматчика, из-за чего тот уронил свое табельное оружие. Третья просто дала пинка солдату, возившемуся со створками машины. Ну а четвертая фигура подскочила к женщине в демисезонном пальто и увлекла её за собой сквозь рассыпчатые волны бушующей стихии. И получилось: лежа на снегу, делали какие-то вялые движения конвоиры, а между лежавшими бестолково суетился прибывший вместе с ними шофер.

Сначала четверых мужчин и высокую брюнетку везли по настигнутому бураном городу подержанные «Жигули». В неизвестном переулке таинственная компания пересела на громоздкий джип, а «Жигули» оставила рядом с магазином «Всё для рыбалки». Джип передал через полчаса женщину с одним из мужчин изящному «пежо», причем брюнетка при помощи парика обернулась блондинкой, а демисезонное пальто поменяла на дорогую зимнюю куртку, отороченную красной лисой. «Пежо» долго петлял по каким-то отдаленным пригородным поселкам, пока наконец не въехал в предупредительно распахнувшиеся ворота. Из «пежо» появился мужчина с незапоминающейся внешностью и высокая женщина, похищенная из-под носа правоохранительных органов. Они поднялись на крыльцо дачи, постучали и вошли внутрь. Оказавшись в элегантно обставленной комнате, предстали перед хозяином.

Сопровождающий сказал солидному, восточному на первый взгляд человеку с артистической сединой, усами серпом и хрустальным стаканом в руке:

– Доставили, Стефан Георгиевич. Дама, сами видите, в полном порядке.

– Осложнения были?

– Никаких. Всё как по нотам.

– Прекрасно сработано, – подтвердила замаскированная под блондинку брюнетка.

– Надеюсь, хвостов нет? – допытывался солидный, серебрясь артистической сединой.

– Трижды проверено. Чисто, Стефан Георгиевич.

– Пока свободен. И остальным передай: молодцы, договоренная плата обеспечена. Подскочите к Турвину, получите у него, гуд бай. А вам, госпожа Илляшевская, я предлагаю присесть и выпить глоток коньяка.

– С удовольствием, – согласилась та и взяла большой рукой второй хрустальный стакан, отсвечивающий золотисто-коричневым напитком. – За блестяще проведенную операцию искренне вас благодарю, мистер Парамиди!

– За освобождение самой энергичной и красивой женщины нашего избранного общества! – немного напыщенно произнес солидный человек восточного типа.

– К сожалению, мое полное освобождение состоится только в том случае, если я окажусь на территории неподвластной местному режиму.

– Мы приложим все усилия, чтобы этому ничто не помешало.

На лице Илляшевской легкими свинцовыми оттенками проступали признаки утомления; после нескольких глотков коньяка на нем появились еще и красноватые пятна.

– Я хотела бы привести себя в порядок, – сказала Илляшевская и, откинув голову, слегка прикрыла глаза. С внезапным раздражением она стащила с головы белокурый парик. – Потом приступим к обсуждению деловой стороны сложившихся обстоятельств, Стефан Георгиевич.

– Разумеется, разумеется, – Парамиди, облаченный в темно-зеленый клетчатый пуловер, замшевые шаровары и огненную, из натурального шелка, водолазку, поднял обе руки жестом, как бы отстраняющим любые сомнения в его радушии и гостеприимстве. На пальцах мигнули массивные перстни – гладкий берилл и огромный бриллиант. – Сейчас, Марина Петровна, будет организовано все, что требуется цивилизованной женщине, учитывая ваши вкусы и привычки. Сауна греется, стол накрыт, постель разостлана. Любые ваши пожелания будут учтены.

Стефан Георгиевич взял с низкого столика старозаветный серебряный колокольчик и мелодично им забренчал. Тут же боковая дверь распахнулась, и в неярко освещенную комнату впрыгнули, как антилопы, вставшие на задние копытца, две юные девушки. Лет по девятнадцати, одинакового роста. Одна густо шатенистая, вторая платиновая блондинка. Обе стрижены «под мальчика». На них были только золотистые туфельки, укороченные шорты и свободные блузки навыпуск, без рукавов. Обе тоненькие в поясе, но с определенно выраженными упругими формами, изящные, как безупречно отлитые статуэтки.

– Малышки в вашем распоряжении, – воркотнул усмешливо Парамиди. – Подойдут?

Илляшевская бросила через плечо профессионально отточенный взгляд и немедленно покинула кресло.

– Вполне, – сказала она, не скрывая визуального удовольствия ценительницы.

– Отдыхайте, Марина Петровна. Деловые отношения выясним завтра. Желаю легкого пара и приятных впечатлений.

Когда Илляшевская и девушки скрылись, Стефан Георгиевич пустил сигарный дымок из-под серповидных усов. Отягощенной перстнями волосатой рукой набрал номер на сотовом.

Она уже у меня. Мероприятие проведено блестяще. Парни говорят, что там не успели ничего понять. Хвосты исключены. Конвойные? Один был куплен Рустемом, второго чем-то пырнули, неопасно. Третий – экземпляр редкого идиота. Так что можете даже не брать в голову. Все спокойно. Мадам? Пошла в баню отмывать свое огромное тело. Прихватила девчонок, конечно. Потом? Потом, наверное, будет жрать и спать. Разговаривать начнем завтра. Да, надо сделать так, чтобы она вернула долг. Завтра посмотрим. Хорошо, сейчас ему позвоню. А вас извещу о результатах.

Скрипнула дверь в дальней стене, вошел молодой человек лет двадцати трех, подкрашенный как кокетка-гёрл. На нем в обтяжку сидел голубой костюмчик, напоминающий спальную пижаму. Допуская достоинства рафинированной стройности вошедшего, только при напряженном досмотре его половая принадлежность становилась понятной. Молодой человек достал из папки с никелированным замочком несколько компьютерных распечаток и протянул джентльмену, облагороженному артистической сединой.

– Как вы хотели, Стефан Георгиевич.

– Угу, угу, чудно, – проговорил Парамиди, просматривая бумаги, и почмокал сочным пухлогубым ртом. – Ты как всегда аккуратен. Всё учтено, подсчитано. Мерси, мальчик, я доволен твоей работой.

– Можно ехать домой? – томно спросил молодой человек в пижамном костюмчике. Его бледно-розовые губы расплылись.

– Пожалуй, останься. Будешь ночевать у меня, на втором этаже.

– Вы очень добры, Стефан Георгиевич… – В карих глазах молодого человека мелькнула нежная влага и умоляющее собачье выражение.

Часов в десять утра следующего дня господин Парамиди лично зашел в предоставленные Илляшевской апартаменты, чтобы пригласить ее к деловому завтраку.

– Хэллоу, леди! – Стефан Георгиевич попытался начать разговор, блеснув свободным английским.

– Я знаю только немецкий и польский, – заявила экс-директриса. Она была свежа, причесана и одета почему-то в офицерский камуфляж без погон. В спальне еще не были устранены следы ночных безобразий. Валялась пустая коньячная бутылка, стояли недопитые бокалы. На огромной смятой постели узкой змейкой извился черненький хлыст. Были еще какие-то странные цепочки, похожие на изящные кандалы, и пара столь выразительных предметов, что даже Парамиди, хмыкнув, отвел глаза.

Наконец они сели за стол, сервировка которого была проста, но предполагала изысканный и сытный завтрак, состоявший из крабового салата, первоклассной семги, окорока с той самой заветной, натуральной слезой, а также из сыра «бри», черных маслин и румяно шипевших бараньих отбивных.

– Позвольте, Марина Петровна, воспользоваться моим баром. Он совсем неплох. Виски-сода? Коньяк? Шампанское? Или сухие? Есть грузинские, итальянские. Недурные венгерские. Крымский мускат дореформенных времен.

– Нет, хватит кутить. Только рюмку водки для аппетита. Итак, я не говорю по-английски, а вы по-немецки. Продолжим на «великом и могучем». Желательно, чтобы нас не подслушивали и не прослушивали. Тем более, не записывали.

– Все нюансы конспирации, разумеется, предусмотрены. Но вначале позавтракаем, не угнетая приятных мыслей и не мешая пищеварению.

По окончании завтрака Стефан Георгиевич отрезал золотыми ножничками кончик сигары, задымил и предложил экс-директрисе рюмочку ликера.

– Нет, – твердо отказалась Илляшевская, – давайте к делу. Я готова выслушать ваши вопросы и предложения.

– В принципе вопросов нет. Последние месяцы вам фантастически не везло. За вашу «Лилию» взялись какие-то сумасшедшие ищейки. Мы пытались их остановить. Начальникам предлагались хорошие деньги, но ничего не помогало. Нашелся некий оголтелый генерал в МУРе и кучка невероятно борзых оперов. Прихватили не только «Лилию», но и «Салон аргентинских танцев». Чуть было не задержали Ануш Артуровну. А в МУРе арестовали с доказательной базой нашего человека.

– Я это знаю, – посмотрев в сторону и взмахом руки отогнав голубоватый дымок, холодно сказала Илляшевская.

– В связи с двумя крупнейшими изъятиями у вас произошли колоссальные недочеты. На рынке не было реализовано товара более чем на сто сорок миллионов евро. Макар и я понимаем: риск есть риск, мы списываем вам половину. Но остальное… Так вот, Марина Петровна, мы имеем сведения о ваших вкладах в цюрихском банке.

На лице Илляшевской появилась краска нехорошего возбуждения. Потом она побледнела и облизнула губы, мгновенно высохшие от злости.

– Я просила бы не касаться моих банковских вкладов! В конце концов…

– В конце концов, деньги любят счет, – белки черных глаз Парамиди пожелтели, он пососал сигару, высокомерно откинув голову. Илляшевская увидела, что у него совсем старый подбородок. Студенистый, одутловатый, но атласно выбритый. – Ну и… я бы еще ничего, я ладно, – продолжал Стефан Георгиевич. – Но Макар… Вы же знаете: это глобалист. Наши местные трудности его мало волнуют. Он рассуждает, как машина. Российские кадры он не ценит. Только конечная цифра и больше ничего.

– Я найду способ возместить убытки.

– Это нужно сделать быстро.

– Я смогла бы провернуть это завтра же. Но мне нужна помощь.

– Я весь к вашим услугам и был бы очень рад за вас, – Парамиди даже подпрыгнул на стуле от добродушного беззвучного смеха.

Еще через полчаса разговор закончился. Марина Петровна отправилась, переступая через лужи, гулять по участку между оттаявшими сиренями и старыми соснами с шелушащейся корой. Она гуляла, думала, и мысли ее были отчаянные, смелые и жестокие. Неожиданно подул сладкий весенний ветер. «Март… Да, конец марта, – вспомнила Илляшевская и услышала, как в ветвях мокрых берез галдят на лохматых гнездах грачи. – Может быть, это вороны? Нет, целиком черные. Грачи прилетели… Весна…» И мысли Марины Петровны стали еще отчаяннее. Вырваться и скрыться от всех, сбежать, сохранив свои накопления в швейцарском банке. Обвести вокруг пальца сыщиков, которые наверняка уже устроили на нее облаву, и беспощадных воротил запретного бизнеса, победоносно господствующего во всем мире, в том числе – в самых благополучных и процветающих странах… Это очень опасно, но это нужно сделать. Решиться и сделать! Другого шанса у нее не будет… Возможно, его уже нет. Ведь неизвестно, как с ней поступят, даже если она вернет им часть долга. Где гарантия, что ей оставят банковский счет и жизнь?..

Расширенные сухие глаза Илляшевской смотрели на рвущееся сквозь волокнистую хмарь солнышко. «Эх, живем один раз!.. Или… или… – упрямо долбило в голове. – Давай, Маринка, решайся!..» Она вспомнила, как одна из клиенток «Золотой лилии», богатая пятидесятилетняя извращенка Ирма Александровна рассказала ей случайно кое-что страшненькое о благодушном Стефане Георгиевиче. Сведения считались достоверными. Разболтал по пьянке муж благородной Ирмы Александровны, крупный муниципальный чиновник. Содержание интригующего рассказа сводилось к тому, что год-полтора тому назад Парамиди убил (или приказал убить) своего любовника, маленького артиста какого-то московского театра. Причем убил прямо на квартире, которую снимал для смазливого мальчишки, и еще расчленил его на куски. Убийство якобы было совершено из ревности. Впрочем, что-то упоминалось о золоте, картине (из драгоценных подлинников) и о наркоте.

«Что ж, такое не прощается, – размышляла привычная к уголовной морали Илляшевская. – Ревность, оскорбление изменой, это мне понятно. Деньги, картины, наркотовар… А ведь Парамиди находится в розыске, как и я. Или уже утряс это дельце, откупился? А что, если?.. Надо попробовать. Чем черт не шутит…» И она вернулась в дом.

– Значит, так, Стефан Георгиевич, – бодро и сурово сказала Илляшевская хозяину дома, валясь в кресло рядом с камином, облицованным белым мрамором. Камин искрометно играл искусственными поленьями. – Мне нужно увидеться с моей бывшей служительницей. Она живет неподалеку от станции Барыбино, в одном из поселков. Недалеко от моей «Золотой лилии».

– К сожалению, она уже не ваша, – Парамиди прищурил черный греческий глаз. – И как вы это себе представляете, Марина Петровна? Неужели вы надеетесь, что в любом месте, где вы практически или теоретически можете появиться, нет засады? Всякая ваша бывшая служительница взята на контроль, будьте уверены.

– Вы слишком высокого мнения о нашей героической милиции. Вчера я только свалила из судебного двора. Сегодня это еще обсуждается в милицейских верхах. Ну, подумаешь, убежала тетка, которую судят за наркоту. Что я, серийный маньяк убийца? Террористка-смертница с запасом пластида? Похититель царской короны из Оружейной палаты? Киллер, которому заказали министра?

– Вы не просто тетка, которую судят за наркоту. Вас судят за налаженный наркотрафик, оценивающийся в сотни миллионов долларов. Уж сидите и не рыпайтесь, моя дорогая, хотя бы недели две.

Илляшевская оскалила белые зубы и топнула ногой сорок четвертого размера.

– За каким хреном тогда меня освобождали? Чтобы я уплатила долг? Мне нужно сегодня ночью попасть в здание феминистского клуба. Возможно, мне удастся найти там кое-что.

– Но это безумно рискованно. Вы сами говорили: на территории «Лилии» установлен милицейский пост.

– Ну и что? Если сделать с умом, его можно устранить часа на два. И я не уверена, будто все время, пока я торчала в тюряге, там по ночам бдели часовые. Не похоже это на нашу российскую организацию. Сначала, может быть, и подежурили. А потом опечатали двери, закрыли намертво ворота и для порядка проверяют время от времени.

Парамиди выкатил глаза на Илляшевскую, на эту бесстрашную, ненасытную тигрицу.

– Вчера только совершился ваш побег, леди! Вы не сечете, что там происходит? Там же гам-тарарам! Просрали обвиняемую у самых дверей федерального суда! Там же кому-то морды бьют. На гауптвахту гонят. Судебные дела заводят о халатности, злостном нарушении дисциплины. Вы что! Там же бросились исправлять свой имидж перед старшими чинами. Значит, сегодня же втрое, впятеро усилили охрану «Лилии» круглосуточно. И возобновили засаду у всех, с кем вы сотрудничали, с кем были знакомы.

– Я с вами не согласна, – жестко возразила Илляшевская. – Во-первых, если кому и дали по морде, кого и взяли под стражу, так это бедного лейтенантика и троих солдат. Так им и надо. Ослы. Ну, взгреют их непосредственного начальника. Вообще найдут для генералов стрелочника. Но скажите, многоопытнейший Стефан Георгиевич, как они могут серьезно проконтролировать десятки людей, общавшихся со мной на самом разнообразном уровне? Перечисляю: это и люди бизнеса, иностранцы из Германии, Польши, Италии. Это мои клиентки, женщины с большими финансовыми возможностями, с огромными связями, представительницы разных гуманитарных и феминистских организаций. Наконец, мои служительницы, музыканты, танцовщицы, певицы, акробатки. Затем повариха, охранники, шоферы и т. д. и т. п. Вы скажете, некоторых, моих людей арестовали. Да, правильно. Но только некоторых, совсем немного. Кое-кто погиб при печально сложившихся обстоятельствах по своей собственной глупости. Некоторых мне жаль, – она невольно вспомнила Любу Кокову, Екумовича и как бы некстати, но с особым сожалением, Галю Михайлову. – И вот еще что. Не надо считать оперов из МУРа, Комитета по наркоте, даже из районных УВД – гениями. Однако дураками их тоже не надо себе представлять. Среди них есть очень квалифицированные специалисты, уверяю вас.

– К несчастью, это так, – признал Парамиди, напряженно раздумывая над аргументами неумолкающей экс-директрисы.

– Так вот, – энергично продолжала Илляшевская, – опера отнюдь не дураки. Зачем они будут усиливать охрану «Золотой лилии», где был проведен тщательный обыск с собакой, натасканной на героин и кокаин? Чтобы захватить меня? Ну, знаете, они меня за идиотку тоже не держат. Преступница сбежала из-под стражи с помощью хорошо подготовленной группы сообщников. И она тут же помчалась в свой дом, находящийся под милицейской охраной? Ну, это уж слишком. Такое не придумает и самый неординарно мыслящий следственный авторитет. Где искать Илляшевскую? У всякого перечисленного выше. А их сколько? Двести человек, по меньшей мере. А если нападение на охрану и умыкание преступницы произвели третьи лица, которых не связывают со мной непосредственно? Например, вы, господин Парамиди. Точнее, ваша команда. Так где же искать? Во всяком случае, не в пустующем опечатанном здании феминистского филиала. Это было бы просто нелепостью, не имеющей никаких, даже косвенных причин. И вот именно этот вариант я как раз должна реализовать. Конечно, риск есть. Минимальный. Надо нейтрализовать ночную охрану, если таковая имеется. Часа на два, не больше. Другое дело, что я могу не найти то, что собираюсь там обнаружить. Надо попробовать, план у меня в голове.

– А может быть, лучше Цюрих?

– Швейцарский банк никуда не денется. Одним словом, вы даете мне своих парней и авто. Сегодня посреди ночи я начинаю работать над осуществлением моего плана. Если он удается, я привожу вам товара на пятьдесят миллионов, не меньше. Если нет… либо я снова сажусь, либо отправляюсь в мир иной. Или отдаю деньги из банковского вклада, – Илляшевская встала и подбоченилась.

«Лихая баба, – подумал немного растерянно Парамиди. – А что будет, коли все у нее получится? Но Макар в любом случае вытрясет из нее цюрихские деньги».

– Я, пожалуй, здесь не останусь, скроюсь в Москву, – суетливо проговорил Стефан Георгиевич. – У меня есть гнездышко в одном доме. Вот туда и доставите товар, в случае успеха. А в случае неуспеха… Не будем об этом говорить! – Парамиди с воодушевлением стукнул себя кулаком по колену.

* * *

К вечеру Илляшевская коротко остригла волосы и натянула на голову русый, неряшливо-вихрастый мужской парик. Была прилажена к ее лицу также небольшая бородка, приклеены усы, а по щекам с помощью грима создана запойная небритость. Лицо стало другого тона – грубоватого, обветренного, с подозрительной красноватостью у носа.

– Всё убедительно, – ехидно произнес охранник Рустем, смуглый красавец с университетским образованием. – Но ваши огненные глаза, мадам, выдают вас при близком рассмотрении.

– Ничего, припудрю веки серым. Сойдет. Можно нацепить очки сельского счетовода. Говорить придется охрипшим басом. Вот так вот: кха-кха!

Бывшая директриса превратилась в здоровенного мужика. Широченное и длинное потрепанное пальто (воротник поднят выше ушей), старый вязаный шарф, руковицы деревенские и разлапистая с большим козырьком кепара. Очки с круглыми мутноватыми стеклышками тоже нашли.

– Вполне, – поглядев на себя в зеркало, гордо провозгласила Марина Петровна. – Поехали.

Рустем и другой статный гвардеец Артем облачились в абстрактно-спортивные куртки и натянули черные трикотажные шапочки. Все забрались на сиденья неприглядной «Нивы» и пустились в путь, руководствуясь указаниями Илляшевской. Прибыв в район станции Барыбино, компания почти всю дорогу пребывала в молчании, не считая коротких реплик корректирующих маршрут. Только однажды Марина Петровна сказала Рустему:

– Забыла уточнить у Стефана Георгиевича, куда мы должны приехать после нашего мероприятия. Это в каком районе Москвы? Далеко от МКАДа? Интересно, сколько понадобиться времени?

Рустем пожал плечами:

– Это близко от МКАДа, в Строгино. Сразу заезжаешь на большую улицу, видишь торговый центр «Троицкий». А за торговым центром, в переулке, между обычными многоэтажками небольшой элитный дом. Он окружен железной оградой. Машины стоят прямо под окнами. Вот и всё. Вход один, этаж…

Услышав, как спокойно и подробно телохранитель Парамиди продиктовал ей московский адрес шефа, трижды зашифрованного космополитического магната, Илляшевская взволновалась. «Рустем нагло морочит голову, лепит отъявленную дезинформацию, – подумала она. – Или он стопроцентно ей доверяет?» В этом она очень сомневалась. Скорее всего, дорогостоящие наемники Парамиди твердо знали, что они в любом случае привезут ее, живую или мертвую, в лапы хозяина. Поэтому не считали нужным осторожничать, уклоняться от прямого ответа. «Скверно», – заключила для себя Илляшевская.

Уже поздно, около двенадцати ночи, в одном из подмосковных сёл «Нива» тормознула вблизи высокого забора. За калитку был выведен электрический звонок, под ним благообразно наличествовал почтовый ящик. Илляшевская нажала кнопку звонка. Хрипло залаяла собака, в голосе ее слышалась голодная злоба. Долго никто не отзывался. Потом осипший со сна мужик, пришмурыгав, наверное, в разбитых кирзачах, спросил за калиткой:

– Чего надо?

– Евдокию Мелентьевну позови. Скажи, Марина Петровна спрашивает.

– Не знаю я, где старуха. Может, дрыхнет. Завтра приходи.

– Тебе сказали: быстро позови Мелентьевну и не рассуждай, ну!

– Не нукай, не запрягла… Нашлась тут, да я…

– Сейчас калитку выбью, – присоединился к Илляшевской Рустем, – и фарш из тебя сделаю, придурок. Бегом выполняй, что тебе сказали!

– Собаку спущу с цепи… – перетрусившим голосом пытался пререкаться мужик.

– Я тебя вместе с твоей собакой зажарю на костре, если через минуту не приведешь кого надо, – начиная свирепеть, пообещал Рустем.

Разбитые кирзачи, вернее, их звуковой образ, пошмурыгали обратно к дому. Через несколько минут торопливые шаги совместно с хлопотливым бормотанием приблизились, и калитка открылась. Мелентьевна в серой вязаной шали удивленно таращила глаза.

– Кто это, не пойму…

– Это я, Мелентьевна, здравствуй. Ну да, борода, усы приклеены, парик, кепка… Не узнаешь никак?

– Ба-а-тюшки! Марина Петровна, миленькая, золотце, как же это вы… О-осподи! Ведь я и не знала, что вас уже выпустили… – Мелентьевна захныкала, раза два всплеснула руками и приникла символическим поцелуем «к плечику» бывшей хозяйки, как дворовая крепостная нянюшка. – А я всё думаю, думаю – где же там наша Марина Петровна? Где она сердешная наша?..

– Выпустили, выпустили меня, – прервала ее Илляшевская. – Потом поговорим. Сейчас пройдем на крыльцо. Дело есть.

– Марина Петровна, я с вами, – вмешался Рустем. – Мне приказано находиться при вашей особе.

– Куда я от тебя денусь, красавец мой, – засмеялась экс-директриса. – Да ты мне скоро нужен будешь, как воин-телохранитель. Но, понимаешь ли, – она перешла на шепот, придвинувшись к уху парамидиевского охранника, – при постороннем старуха может замкнуться и чего-то важное недосказать, понял? Так что погуляй тут вблизи, а я поднимусь с ней на крыльцо. Потолкую. Мне нужно ее расколоть, проработать…

– Но все-таки, – нахмурился Рустем, – вдруг что-нибудь…

– Из этой избы нет тайного хода в римские катакомбы и нет тоннеля до Кремля, не бойся. Я не буду заходить в дом, поговорю на крыльце. Это устроит? И вообще, мы через пару часов должны будем совместно провернуть важное, рискованное мероприятие… И вдруг такое недоверие, такая мелочная опека. Что такое!

– Хорошо, договаривайтесь. Я погуляю тут, – согласился, наконец, Рустем. – Только пойду застрелю того урода и его собаку, чтобы она заткнулась…

Собака действительно производила слишком много шума: с неистовым лаем рвалась с цепи.

– Не вздумай, Рустем, притихни на время. Мелентьевна! Собаку надо бы угомонить. К чему нам такой гвалт ночью?

– Мишка! – обернувшись в сторону избы, крикнула бывшая костюмерша филиала. – Убери Шарика!

Собака вскоре умолкла, и Марина Петровна поднялась с Мелентьевной на крыльцо.

– Слушай внимательно, – тихо сказала Илляшевская, стягивая с лица бутафорскую бородку для облегчения речи. – У тебя были спрятаны, по моему приказанию, запасные ключи от всех комнат и коридоров. И от чердака. Одни хранила Люба, другие ты. Они на месте?

– А как же… но… И ведь посмотреть надо, где они, – засуетилась глазами Мелентьевна. – Я не проверяла… я ведь…

– Имей в виду, со мной два волкодава. Оба бешеные, вооружены до зубов. Преданы своему хозяину хуже лягавых, поняла? Если что-то не то… ну, сама знаешь. Надо мной тоже такие боссы, что – о-ё-ёй!

– Всё поняла, Марина Петровна. Сейчас будут ключи, – от старания закинув голову и шумно дыша носом, почти отрапортовала Мелентьевна. Хотела бежать со всех ног.

– Подожди. У тебя мой браунинг… С ним – порядок?

– Полный порядочек, Марина Петровна. Как завернули в тряпочки, в целлофан, так и лежит. Сейчас достану.

– И обойму не забудь. А еще неси мобильный телефон. Мне нужно позвонить, верну. Давай, шпарь.

Запыхавшаяся Мелентьевна принесла требуемые вещи четко, как бравый солдат. Глядела честно, побледнела даже от услужливого рвения, вытянула руки по швам.

Илляшевская убрала браунинг во внутренний нагрудный карман пальто. Ключи опустила в боковой на бедре. Оглянувшись на прогуливающегося по двору Рустема, вызвала по телефону «02» городского дежурного.

– Прошу соединить с МУРом. Я осведомитель старшего оперуполномоченного отдела по раскрытию убийств капитана Сидорина. Мне нужно немедленно передать лично ему сведения об опасном преступнике. Сидорин просил звонить в любое время дня и ночи. Но сейчас у меня нет с собой его мобильного номера. Помогите, пожалуйста. Это срочно.

Илляшевская настойчиво добивалась номера Сидорина. Позвонила.

– Слушаю, – голос был, конечно, недовольный, однако не сонный. Илляшевская почему-то запнулась, в одно мгновение вспомнив встречи с этим опасным опером, со своим врагом и преследователем. Но – удивительное ощущение какой-то безотчетной приязни к отважному и бескомпромиссному милиционеру сочеталось в ее сознании с ненавистью к нему. А ведь на нем – кровь Юлии Сабло, да и Малдыбаев с Хомочкиным разбились в машине из-за него. И очень странно его присутствие во всех «наездах» наркополицейских. Не был ли именно он одним из инициаторов проникновения в ее окружение «музыканта» Михайловой, «охранника» Ряузова?

Все эти соображения словно высветили сцены уже прожитой жизни и, сконцентривовавшись, ярко проявили облик этого человека.

– Слушаю, – еще раз произнес опер и представился официально. – Майор Сидорин слушает.

– Поздравляю с повышением в звании. Говорит Илляшевская.

– Вы же должны быть… Хотя я вас, пожалуй, сразу узнал. В бегах, Марина Петровна? Поздравляю. Жаль, не в моей компетенции заняться возвращением вас на прежнее место в изоляторе.

– У меня нет времени для острот. Зафиксируйте сообщение. В Строгино, позади Троицкого магазина, в элитном доме на последнем этаже находится Парамиди, объявленный в розыск по подозрению в убийстве или организации убийства молодого артиста… забыла как его фамилия… Кроме того, Стефан Парамиди является одним из крупнейших дельцов наркотрафика из России в Европу. Но убийство касается вашей работы, майор. У меня всё.

– Чему обязан такой любезности с вашей стороны? – осклабился на противоположном конце радиолуча Сидорин.

– Так нужно. Берите его немедленно, а то опять ускользнет. С ним телохранители, учтите.

– Грызутся наркопауки в банке?

– Пауки грызутся и в милиции, и в Думе, и в правительстве. Прощайте, майор.

– Благодарю за помощь, Марина Петровна…

Но Илляшевская уже отключила телефон и позвала Мелентьевну, которой перед телефонным разговором велела уйти.

– Мне надо пробраться в свой дом, – сказала она с суровой решимостью. – Там охраняют, не знаешь?

– Раньше охраняли. Потом одним днем вывезли все вещи: прямо сказать, вычистили помещение догола, как метлой повыметали, повыскребали. И котел с нагревом из котельной, и трубы свинтили… И провода сняли, даже выключатели и розетки… Одно слово – грабеж полный. Только стены и крышу небось не тронули. – Мелентьевна тяжело вздохнула и горестно потупилась, не в силах выдержать взгляда Марины Петровны с расширившимися во весь глаз зрачками.

– Откуда ты знаешь?

– Напротив филиала моя подруга живет, Танька Прохорова. Ее мужика приглашали на погрузку, он и рассказал.

– Гады, не имели права до приговора… Только при конфискации… – Илляшевская скалилась в темноте, как разъяренная волчица.

Влажными вздохами мартовского ночного ветра, прилетавшего волнами, сопровождалось последнее отчаянное предприятие экс-директрисы. Туманилось, посылало сырой снежок черное небо.

– Ладно, я поехала. Если все сойдет и я выкарабкаюсь, то про тебя не забуду, – по льдистой дорожке Илляшевская пошла к калитке. Рустем тут же присоединился к ней, вертя настороженно головой. Горбоносый и смуглый, при лунном свете его словно из металла отлитый профиль вызвал у старой костюмерши воспоминание о каком-то экзотическом балете, который она обслуживала некогда в театре, в годы молодости. Нелепая и огромная в своем широком пальтище, Илляшевская полезла в машину. Прощаясь, махнула рукой старухе.

– Марина Петровна, миленькая… Да как же все… Дай бог удачи… – плаксиво причитала Мелентьевна из калитки. – Осторожненько там, осторожненько…

Когда «Нива», пофыркивая и шелестя шинами на отпотевшей дороге, скрылась во мраке, Мелентьевна возвратилась в дом.

– Отпусти Шарика, – сказала она заспанному мужику, курившему в сенях, – да ложись. Уехали, черт их унес.

Подумав некоторое время, бывшая филиальская костюмерша снова вышла во двор. Прошла за угол, достала мобильный телефон, потыкала кнопочки. Долго никто не подходил, наконец пропойно осевшим басом спросили:

– Хто?

– Гусь? – не отвечая, осведомилась Мелентьевна. – Это Евдокия Шалаева. Позови Глыза.

– Чё поздно-то? Глыз отдыхает, набрался.

– Я звоню не анекдоты травить, сейчас же буди Глызина.

– Мать твою, зараза, придумала тут… – высказался строптивый Гусь, но разбудил нужного человека.

– Глызин? Ты в порядке, Николай Корнеич? Тогда слушай сюда. Маринка-директор смылась из казенного дома, понял? Как удалось, не знаю. Значит, помогли очень сильные люди. Только что была у меня с двумя барбосами. Какие? Ну, видать, первый класс. При стволах, конечно. Маринка взяла у меня ключи от филиала. Будут проникать в помещение. Охраны там постоянной нет. Как вещи и оборудование оттудова поперли, так и поста не стало. А если все-таки мент дежурит, они его уберут. Тут ясно светит одно. Где-то у Маринки тайник с товаром, который не нашли при обыске. Трудно поверить? Ну, если трудно, вались обратно на боковую. Ага, все равно разбудила. Сто процентов? Верняк? Насчет верняка не побожусь. Подъезжай с мужиками и жди в сторонке. Увидишь, если будут что-нибудь выносить. Ворота им не открыть, машину оставят где-то рядом. Не мешай, пускай стараются. Если они загрузятся и поедут, сразу не нападай. Пусть километров на двадцать отбегут, тогда и чокни. Учти, стрельба будет. Там боевики небось не фуфло. Берегите лбы. Ну, вот так вот. Я тебе сказала, решишь – делай. У них «Нива». Цвета… вроде бы синего, в темноте толком не разобрала. Прошло минут пятнадцать, как поехали. Минут через сорок доберутся.

Мелентьевна убрала в карман трубку. Постояла в раздумье, поежилась, пробормотала что-то невнятное. «Как это они меня с Мишкой не прирезали? – думала костюмерша. – Повезло, торопилась Маринка. А может, во мне уверена. Но мы-то не простые. Чего терять, если можно взять… Ладно, как получится. На все воля божья или судьба, или еще что…» Она мелко перекрестилась. Непогода вместо снежка пригнала дождь, посвистывала в голых ветвях сада.

* * *

«Ниву» оставили с краю прилегавшей к «Лилии» улицы, в тени дачных заборов и старых лип. Артем остался за рулем. Илляшевская и Рустем подошли к задней двери в ограде, закамуфлированной под кирпич. Илляшевская достала связку ключей.

– Есть фонарь? – обратилась она к Рустему.

Боевик с высшим образованием снисходительно усмехнулся:

– Всё, что может понадобиться, я предусмотрел.

– Хорошо бы приготовить несколько вместительных пластиковых пакетов.

Показав полудугу белых зубов, красавец в черной шапочке вынул сложенную в плотный четырехугольник пачку пакетов.

– Ты умница, – поощрительно закивала Марина Петровна.

– Я профессионал, мадам, у меня хорошая зарплата.

– Зерр гут, приступим.

Опустошив помещение, милиция не заменила замки на входных калитках и прочих дверях. Поэтому проникновение на территорию бывших владений оказалось для экс-директрисы делом легким, не занимающим много времени. Илляшевская и Рустем открыли калитку. Осторожно глядя по сторонам, ступили на мощеный двор. Калитку заперли.

– Электричество отключено, через главный вестибюль мы не пройдем. Там двери автоматические, – сказала Илляшевская. – Попробуем через комнату охраны.

Опасливо приблизились к комнате охраны, прислушались. Там явно никого не было. Да кто без особой надобности будет сидеть днями и ночами в темноте? Впрочем, неожиданности случаются вне логики и здравого смысла, как внезапный сход снежной лавины. Повозились, но все обошлось. Дверь спокойно подчинилась ключу. Вошли. Опять закрыли за собой дверь. Рустем включил фонарь.

– Тут глухие стены, – произнес он, пошарив лучом.

– Надо вскрыть пол, всего несколько плиток под линолеумом. Вон в том углу.

– Подержите фонарь, – из продолговатого кармана сверху штанины Рустем извлек ломик с загнутым концом. Пятнадцать минут работы, и линолеум был вспорот, керамические плитки вскрыты. Возникла металлическая дверца люка.

– Ключи, – нашли соответствующую блестящую кочережку с замысловатыми зубчиками, приладились к резному отверстию – «звяк, кряк»… и по черному ходу открылся доступ во внутренние помещения «Золотой лилии».

Светя фонарем под ноги, а правой рукой готовя для экстраординарного момента большой автоматический пистолет, Рустем пробирался по коридору, руководствуясь указаниями Илляшевской. Поднявшись на второй этаж, они нашли угловую комнатку, раньше служившую для размещения инструментов, электроприборов и прочего оборудования. Словом, техчасть филиальского хозяйства. И, наконец, с довольно неудобной площадки, на чердак, кроме еще одной, основной, вела железная, чуть приржавевшая, давным-давно некрашеная лесенка с кругленькими перильцами.

– Вот, – произнесла Илляшевская, проводя ладонью по пыльным перильцам. – Кажется, свезло. Собака не учуяла, менты не догадались. Трудно поверить, но не зря человек надеется на чудо.

– Или на то, что его враг сплоховал, не проявил смекалки, не показал профессионального рвения… Я правильно понял вас, мадам?

– Доставай из своего бездонного кармана напильник, молоток и что-нибудь вроде гаечного ключа.

– Интересно, на что вы рассчитывали, мадам, если не предупредили господина Парамиди о требуемых инструментах? – пожал плечами Рустем. – Я не земляк господина Парамиди, но у меня, как в Греции, все есть, – остроумный пассаж образованного телохранителя говорил о его улучшающемся настроении.

С помощью миниатюрной ножовки и молотка была сбита незаметная металлическая шишка под концом перилец. Работа оказалась трудоемкой, сбивать этот круглый ломтик железа пришлось из неудобного положения. Затем потребовалось разрезать трубочку из жести, оказавшуюся внутри.

– Что дальше? – спросил Рустем, весело улыбаясь экс-директрисе.

Илляшевская молча расправила полиэтиленовый пакет, подставила под отверстие в перильцах.

– Тяни медленно жестяную трубку, – приказала она.

Рустем осторожно потянул. Из трубочки в прозрачный пакет посыпалась беззвучная струйка белого порошка. Через полтора часа кропотливой работы шесть пакетов были наполнены и завязаны крепкими кусочками шпагата.

Своеобразные кладоискатели вытерли со лба трудовой пот. Теперь оставалось так же осторожно, при свете фонаря, проделать обратный путь к выходу. А затем изящно смотаться из бывшего феминистского филиала. Когда они выбрались на улицу, небо, такое беспросветно черное за полночь, стало глухо синеть, светлея от явления предрассветного месяца, заплаканного и висевшего косо. Подкатила «Нива».

Артем выскользнул из машины. Присвистнул, увидев наполненные белым прозрачные мешки.

– Под сиденье или в багажник? – спросил он.

– Убирай в багажник. В любом случае стреляем сразу, если менты. Такую груду героина все равно в машине не спрячешь, – решил Рустем, довольный, разгоряченный, одобрительно поглядывавший на странно задумчивую директрису.

Заперев багажник, тихо поехали в направлении московского шоссе. Рустем сел за руль, рядом с ним Илляшевская, Артем на заднем сиденье. Выехав на шоссе, погнали. Небо опять затянуло мглой. Дождь со снегом усилился. Быстро ехать было опасно, мешала мартовская гололедица. Подвывал заунывно встречный шквалистый ветер. И казалось Марине Петровне, несмотря на успех мероприятия, будто неведомо как явившееся отчаянье легло на мелькавшие низкие дома, на зубчатую черноту елок вдоль дороги, на раскатанную поверхность шоссе.

Внезапные громовые раскаты послышались из-за туч.

– Погодка… – пробормотала Илляшевская. «Люблю грозу в начале мая…» – иронически подумала она, но ирония исчезла, уступив усиливающемуся ощущению опасности. Будто подтверждая это тревожное ощущение, совсем рядом хлестнул выстрел.

– Ого, – сказал Артем, глядя в заднее стекло.

– Что там? – Голос Рустема был деловито-сердитым.

– Догоняют, – пояснил Артем, доставая пистолет, и стал опускать боковое стекло. – Черный «ниссан»…

– Думаешь, милиция?

– Нет, не похоже. Что-то другое.

– Значит, старуха подсуетилась, – также сердито произнес Рустем. – Было у меня желание прирезать ее, придурка и собаку… Постеснялся, ишак! Мадам такие сентиментальности развела, даже я размяк. Что скажете, Марина Петровна?

– Много лет Мелентьевна была самым верным человеком. Не может быть, чтобы она…

– Верный человек остался только в сказках, – сказал Рустем. – В русских народных сказках.

Донеслась сзади автоматная очередь. Прозвенело стекло, пули вжикнули вдоль борта машины.

– Жми сильней, – посоветовал напарнику Артем, высунул кисть с пистолетом в приоткрытое окно, дважды выстрелил.

– На таком катке и в этой телеге не пожмешь, – ответил мрачно Рустем. – Стреляй чаще… На, гранату возьми…

– Подожди с гранатой, успеем.

– Давай я подержу гранату, – предложила Илляшевская и получила в руки ребристо-круглый предмет с прижатым рычажком.

– Умеете пользоваться? – спросил Рустем. Он гнал «Ниву», делая внезапные рывки и зигзаги.

– Нет, не особенно, – призналась Илляшевская.

– Когда снимите предохранитель, рычажок выпрямится. Пять секунд и взрыв.

– Понятно, рычажок держу прижатым и сразу бросаю.

– Гениально, мадам. Может быть, не потребуется.

Сделав несколько выстрелов в преследователей, Артем приободрился.

– Отстают, – усмехнулся он, но тут же расстроился. – Из-за «ниссана» джип еще вылетел. Плохо дело!..

Серый джип мчался на предельной скорости и, быстро догнав «Ниву», всадил в нее очередь из ручного пулемета.

– О!.. – словно удивился Артем, уронил пистолет и развалился поперек заднего сиденья.

Рустем свернул «Ниву» к кювету, резко затормозил и, открыв дверь, выскочил с пистолетом на край шоссе. Серый джип с маху промчался далеко вперед. Пока разворачивался, к остановившейся «Ниве» подоспел «ниссан». Из него появились трое. Припав на колено, Рустем стрелял. Один из «ниссана» упал. Коротко взвыв, скорчился, свернулся клубком второй. Третий прошил Рустема автоматной очередью и побежал к «Ниве».

Илляшевская тщательно прицелилась из своего браунинга. Подбегавший получил пулю в середину груди. Заплелся ногами на бегу и рухнул лицом вниз. Не выходя из машины, Илляшевская выпускала пулю за пулей в подъехавший серый джип с сосредоточенным спокойствием, как в тире, который она раньше изредка посещала. Когда обойма опустела, она сняла предохранитель гранаты. Прижав рычажок, стала выбираться из кабины. «Сейчас я их шарахну, и все будет в ажуре», – подумала она уверенно. Но ей помешали рост и длинное неудобное пальто. Илляшевская зацепилась ногой, споткнулась и невольно расслабила сжатую ладонь. Последнее впечатление ее было – будто лопнул огромный огненный шар.

Огонь взрыва взлетел багровым веером, в дыму падали ошметки разорванного тела. И к досаде преследователей сразу грохнул взорвавшийся бак. Жадное пламя от разлившегося бензина мгновенно охватило машину. Только спустя четверть часа преследовавшие подошли ближе.

– Ну, вот тебе и товар, – угрюмо сказал, глядя на догоравшую «Ниву», рослый мужчина лет сорока.

– Пошуровать бы кочергой… Может, чего осталось… – словно шутя, предложил другой, в брезентовке, хромовых сапогах и кепке на затылке, открывавшей вспотевший лоб.

– Да чего там осталось, ты что, Моргун… Вон железо от жары скукожилось… Всё сгорело, ядрена корень… тьфу!

– Глядите, глядите-ка… Голова… – Молодой парень в расстегнутом бушлате отошел на несколько шагов в сторону, пнул что-то носком ботинка. Это была голова Илляшевской с частью шеи. Взрывом сорвало парик и бороду. Черные волосы оттеняли белый, удивительно чистый лоб. Вообще лицо директрисы не пострадало. Остекленевшие глаза смотрели в небо, из приоткрытого рта белели крупные зубы. Один ус отклеился, по нему стекала дождевая вода.

– Да это баба!.. – приблизившись следом за парнем, удивился бандит в брезентовке и сапогах.

– Ну-ка? – заинтересовался рослый. – Это, кажись, и есть сама Маринка, директор женского бардака. Пошли посмотрим, кто из наших убит. Так, забираем раненых и катим. Скоро менты примчатся. Садись, Моргун, за руль в черную тачку. Егорке пуля в пузо попала. Пристрели, все равно лечить бесполезно. Стволы собери у наших, и у того…

На шоссе остались дожидаться рассвета «Нива» с кремированным Артемом внутри, четыре распростертых трупа и немного в стороне – голова Илляшевской.

А в Строгино, к элитному дому с декоративной железной оградой, подъехали перед рассветом два легковых автомобиля и милицейский микроавтобус. Из легковых вышли подполковник Полимеев, Сидорин и местные – Рытьков, Гороховский, Минаков. Из микроавтобуса упруго повыпрыгивали бойцы с автоматами, в касках и бронежилетах. Автоматчики окружили дом. Двое с офицерами вошли в подъезд, неохотно открытый дежурным охранником.

– Уголовный розыск, – сказал Полимеев, показывая документ, хотя был в форме. Остальные тоже заполнили небольшой вестибюль угрожающе-торжественным видом шинелей и поблескиванием металлических атрибутов. Охранник, сам бывший комитетчик, понял, что дело нешуточное. – В какой квартире находится гражданин Парамиди?

– Парамиди здесь не проживает, – ответил охранник.

– Я спрашиваю, в какой квартире он находится.

Неприветливый страж подумал, прикинул долю своей ответственности и вразумительно ответил на вопрос подполковника, добавив уклончивое «кажется».

– Покажется тебе в другом месте, если у нас будут неприятности, – грубо обратился к нему Сидорин. – Сколько их там?

– Хозяин, гость и два телохранителя, – более охотно сообщил заспанный страж. – Хозяин Чепраков Семен Витальевич.

– Телефон, – Полимеев снял трубку телефона, стоявшего на лакированном столике. – Гражданин Чепраков? Уголовный розыск, подполковник Полимеев. Сейчас мы поднимемся в вашу квартиру. Советую не оказывать сопротивления. Дом окружен, нейтрализуйте своих наемников.

– Я в курсе. Пожалуйста, поднимайтесь.

Хозяин, суховатый и лысоватый, в домашнем халате, предупредительно открыл дверь.

– Прокурорские санкции, я надеюсь…

– В наличии, – спокойно сказал Полимеев и пропустил вперед бойцов с автоматами.

– Все лицом к стене, руки на голову! – страшным голосом закричал Иван Гороховский и, расставив присутствующих у стены, стал вместе с Рытьковым проводить обыск задержанных.

– Боже мой, но зачем же так… – ноюще проговорил Чепраков, раскоряченный и упертый лбом в стену.

– Ваши телохранители подозреваются в содействии побегу из суда обвиняемой Илляшевской, а также в нанесении телесных повреждений военнослужащим охраны, – официальным текстом сообщил хозяину Полимеев. – Обоим наручники. Выводите, старший лейтенант.

Гороховский с Минаковым и автоматчики повели людей Парамиди к лифту.

– Окружение вокруг дома снять, – приказал в мобильный телефон подполковник.

Стефан Георгиевич Парамиди, изжелта-бледный, стоял напротив милиционеров, сверля их черными ненавидящими глазами. Сидорин встретил это «зеркало души» криминального дельца обычным беспощадно-ледяным взглядом. Он никогда не скрывал личного отношения к преступникам, не в пример операм, подчеркивавшим корректное исполнение закона.

– Предъявите ваши документы, господа, – учтиво сказал Полимеев, проходя с Сидориным и Рытьковым в глубину роскошно меблированной квартиры следом за Чепраковым и Парамиди.

– Я гражданин Латвии, – Парамиди презрительно скривил рот под серповидными усами, выкладывая на бархатное покрытие круглого стола заграничный паспорт. – Нахожусь в Москве на законных основаниях, с целью заключения ряда коммерческих договоров. Могу предъявить все оформленные документы моей и дочерних фирм…

– Ваш официальный бизнес, господин Парамиди, меня не интересует. По этим вопросам вас будут проверять другие сотрудники уголовного розыска или ФСБ. Моя компетенция: тяжкие преступления. Вы подозреваетесь в убийстве артиста московского театра Половчука. Причем в убийстве при отягчающих обстоятельствах, произошедшем полтора года тому назад на Новом Арбате, в квартире потерпевшего, – Полимеев говорил почти любезным тоном, спокойно и ровно. – Капитан Рытьков, наденьте подозреваемому наручники.

– Но с какой стати! – возмутился Парамиди, сменяя желтоватую бледность на крупную пятнистость побагровевшего лица. – Разве меня взяли на месте преступления? Или я оказал сопротивление милиции? Я пожилой человек…

– Вы не женщина, – отрезал, вмешавшись, Сидорин. – Полтора года находитесь в розыске. Имеем право одолжить вам браслеты. – Он по-прежнему смотрел на Стефана Георгиевича тяжелым взглядом, содержащим и некое издевательское торжество.

– Что вы так на меня смотрите! – После звонкого отягощения наручниками у Стефана Георгиевича, видимо, не выдержали нервы. – Я никого не убивал. Я пока только подозреваемый. А вы, майор… вы странный тип. Наверно, если бы могли, приговорили бы меня к высшей мере…

– Не спорю, сделал бы это с удовольствием, – совершенно серьезно заявил Сидорин и поиграл желваками на скулах.

– Валерий Фомич, исключи пререкания с подозреваемым. В данном случае это не дает практической пользы, – остановил Сидорина «правильный» Полимеев.

В открытую входную дверь шумно вошли еще двое сотрудников МУРа с бежевым бультерьером на поводке.

– Ну, вот и Банан, – удовлетворенно приветствовал появление бультерьера подполковник. – Акимов, начинайте обыск помещения.

Полимеев показал хозяину санкцию прокуратуры.

– Уведи Парамиди, Рытьков. Сдай его нашим и возвращайся.

– А как же со мной? – почти плаксиво вопросил Чепраков. – Мне переодеваться и… тоже?

– Если тщательный обыск вашей квартиры не обнаружит оружия, взрывчатых и отравляющих веществ, а также наркотиков… к вам будет применена такая мера пресечения, как подписка о невыезде.

– Но меня с Парамиди связывал только бизнес. Поставки лекарств и цветных металлов. Совершенно законные поставки, – повторил Чепраков, почему-то приглушив голос.

– Поэтому вам и придется не покидать столицу до конца следствия по делу Парамиди. Когда будет доказано, что вы не имеете отношения к его деяниям…

– Конечно, не имею, господин подполковник! Повторяю: у нас с ним были чисто формальные связи, не более того. Я честный бизнесмен.

– Что-то не верится у нас в честный бизнес, – хамовато встрял неисправимый Сидорин. – Как говорилось в старину: «От трудов праведных – не наживешь палат каменных». А сейчас тем более, сажать надо каждого второго.

Находившиеся в квартире милиционеры не осудили (хотя бы мимически) некорректное высказывание Сидорина, наоборот – сочувственно ухмыльнулись.

На другой день в комнате управления, где сидел капитан Рытьков, бодро прозвенел телефон.

– Привет, Саня, – услышал Рытьков непривычно веселый голос Сидорина. – У меня новости из областного УВД. Я уже подъезжаю. Сейчас зайду к тебе, расскажу.

Войдя, Сидорин снял небрежно старую куртку, повесил на крючок, сел напротив.

– Где твой лейтенант женского пола? – спросил майор, потягиваясь и озираясь, как будто был здесь впервые. – Нету? Тем лучше.

– Таисия уехала с Гороховским на опознание, – ответил Рытьков, выжидающе поглядывая на Сидорина, с которым он, несмотря на разницу в возрасте, придерживался самых приятельских отношений. И строптивый, временами даже неприятно заносчивый, Сидорин не возражал. – Кстати, толковая девчонка, сообразительная, шустрая. Хорошо работает, – распространялся капитан. – Единственно, с мужчинами слишком сговорчивая, без комплексов. Так что, гляди, Фомич, как бы она тебя не подцепила.

– Я для нее стар. А как твоя африканская страсть? Встречаешься?

– Живем, если она не на гастролях. А что за известия у тебя из области? – перевел разговор с интимно-бытовой темы Рытьков.

– Да смотрю вот, понимаешь ли… На твоем стуле сидел не так давно Андрей Маслаченко в модном пиджаке, в новом галстуке. За компьютером, вместо этой кнопки-давалки, трудилась Галя Михайлова, красивая, скромная…

– Ты же узнал, что не такая она оказалась и скромница. С барабанщиком, который ее выдал Илляшевской, что-то у нее было.

– Ну, было – не было, чего теперь толковать. А с Белкиным мы малость поквитались, – скорчив преувеличенно кровожадную гримасу, проворчал Сидорин. – На память о Гале ему внушение сделали, помнишь? Тут я получил сведения, что позавчера, под утро, как раз когда мы приехали с Полимеевым за этим…

– Греком, – сказал Рытьков, – с латвийским паспортом.

– Ну да, с латвийским. Так вот в двадцати пяти километрах от поселка «Липовая аллея» произошла перестрелка.

– Кого с кем? – оживился молодой капитан и навострил уши.

Сидорин подробно изложил результаты предварительного следствия. А потом добавил:

– Возле подорванной «Нивы» нашли разбросанные фрагменты тела и совершенно целую голову…

Рытьков настороженно ждал окончательного разъяснения того, что под конец говорил Сидорин.

– Исследовав голову, которая хорошо сохранилась, эксперты установили: это Марина Петровна Илляшевская.

– Да ну! – восхищенно прошептал Рытьков. – Вот так номер! Сбежала, да подорвалась.

Внезапно Сидорин поднялся и достал из кармана своей потертой, давно служившей ему и однажды простреленной куртки непочатую бутылку водки.

– Какая-то «Тульская», по дороге купил, – сказал Сидорин. – Закус-то найдешь?

– Сейчас, сейчас, – заторопился Рытьков, всегда готовый к уютному общению подобного рода. Он достал из ящика письменного стола два заранее приготовленных бутерброда с полукопченой колбаской, освободил от фольги и грубо поломал плавленый сырок, потом неудобным крючком от раскладного ножа стал вскрывать банку сардин.

Сидорин тем временем нащупал два стакана. Дунув в них для профилактики и дезинфекции, налил не по полному – на две трети.

– Ну что, помянем Андрея Маслаченко и Галю Михайлову?

– Да, Маслаченко и Галю. Хорошие опера были, хорошие товарищи, – согласился Сидорин. – Земля им пухом…

Выпив, оба офицера по-русски слегка поморщились, покрутили головой и принялись жевать колбасу с хлебом. Сидорин вытащил из масла сардинку.

– Аккуратней, Фомич, не капай мне на папки с делами маслом-то…

– Да я разве капаю? Подумаешь, дела… Небось одни сплошные бесперспективные глухари… В архив пойдут…

– Ничего подобного, – притворно возмутился Рытьков. – У меня здесь такое раскрытие – ахнешь! На премию рассчитываю и благодарность от высокого начальства.

– Рассчитывай, дурачок. Если живой останешься еще годик, начальство тебе к отпуску «на лечение» тыщонку выпишет, жди.

Посмеиваясь и балагуря на специфические «убойные» темы, опера решили прикончить бутылку. Сидорин разлил по стаканам остаток и вдруг серьезно сказал:

– А это за упокой грешной души Марины. Не могу забыть, как она перевязала мне плечо, когда ее холуй меня зацепил. Да еще коньяку налила. Продержался я тогда до приезда врачей, а то бы не выдержал. Конечно, преступница была, извращенка, тварь та еще, но… Сильная женщина, красавица… Кстати, сообщи своей Тане, саксофонистке загорелой… Она ее помнит, обрадуется…

– Теперь уж «Золотой лилии» точно конец, лидера не стало.

– Э… чего гадать! Может быть, здание купит какой-нибудь богатей. Снова устроит там гадюшник или игровой дом, законную грабиловку-обдираловку.

– Гляди-ка, Фомич, солнышко прорвалось. Скоро снег растает, легче работать будет… Весна…

Рытьков и Сидорин поглядели на ослепительное мартовское солнце в окне, кивнули друг другу и допили водку.

– Да, весна, природа свое берет. Хотя работы у нас полно в любое время года, – сказал Сидорин, достал мятую пачку сигарет, с удовольствием закурил.

Прозвонил телефон на столе. Рытьков с неохотой поднял трубку.

– Слушаю, Рытьков. Что?.. Сейчас?.. А вы-то что же?.. Хорошо, еду. Ну вот, – со вздохом сообщил он Сидорину. – Надо брать отравителя по горячим следам.