I

С конца октября начались снежные вьюги, морозы усилились. Дороги стали труднопроходимыми. Голодная, замерзающая «Великая армия» Наполеона представляла собой жалкое зрелище. Сотни солдат оставались на месте стоянок, не находя сил продолжать путь. Многие падали во время похода. Вся Смоленская дорога была почти вымощена их трупами. Французы жарили на кострах конину. Были случаи, когда доходило и до людоедства.

Горькой усмешкой поминали наполеоновские гвардейцы свое вступление в Россию. Уверенные в скорой победе солдаты лучших частей перекидываясь остротами и восклицая восторженно: «Vive l’impereur!», в лакированных штиблетах, белых крагах и перчатках шли завоевывать варварскую страну, чтобы насадить в ней европейский образ жизни и законы Наполеона. Теперь их засыпали снега под тоскливый и бесконечный вой русской метели.

После поражения при Вязьме «Великая армия» пала духом. Сотни и тысячи солдат Наполеона, изнуренные голодом и холодом, уставшие воевать, брели по заснеженной дороге. Лишь немногие корпуса созраняли относительный порядок, продолжая отступление к Смоленску.

Отряды Сеславина и Фигнера в непосредственной близости от французов, препятствуя им добывать продовольствие, нападали несколько раз в день. Пока враг принимал меры к отражению атаки, они обрушивали на французов град ружейных пуль и хлестали по ним картечью из легко передвигающихся на полозьях орудий. За несколько минут на дороге уже лежали десятки убитых врагов, кровью пятная снежное полотно. Нападения сопровождались быстрым отступлением мстителей, истреблением мостов, подрывом ящиков с боеприпасами и – после исчезновения в лесу, через короткое время, снова нападение – или с флангов, или терзание плетущегося хвоста колонны, а то вдруг с устрашающим ревом, стрельба, с пиками и обнаженными саблями прямо в лоб неприятельского авангарда и опять – исчезновение на тайных тропах, в глубоких оврагах, среди гущи ельника… И так день и ночь…

27 октября отряды Сеславина и Фигнера соединились с отрядом Давыдова, расположившимся в селе Дубосищи. Эта была первая встреча знаменитых командиров «летучих» партий, как их тогда называли. «О, друзья мои дорогие гверильясы из дремучих русских лесов! Наконец-то мы встретились на проселочной дороге – наш Ахилл-Александр Никитич Сеславин, хитроумный Уллис-Александр Самойлович Фигнер и многогрешный аз с седою прядью и сердцем юноши, он же волокита и пиит Ахтырских гусар. Приглашаю вас к своему шалашу».

В избе, занимаемой Давыдовым, стол был уставлен трофейными бутылками с французским шампанским. Кроме того, дымился чуть ли ни целый котел отменной жженки и не было недостатка в французской же ветчине и белорусском сале. Фигнер и Сеславин не могли удержаться от смеха.

После сердечных приветствий Давыдов, чернокудрявый, энергичный, темпераментный, сообщил боевым товарищам, что на дороге, ведущей из Ельны, в селах Язвине, Ляхове и Долгомостье, стоят крупные отряды из свежей, подошедшей с запада, весьма боеспособной дивизии генерала Бараге д’Ильера. Решили воспользоваться разобщенностью неприятельских сил и атаковать двухтысячную бригаду генерала Ожеро в Ляхове. Поскольку соединившиеся отряды партизан насчитывали всего тысячу с небольшим бойцов, послали гонца к действующему неподалеку Орлову-Денисову, приглашая его для совместного нападения.

Орлов-Денисов был опытнейший командир и генерал, по званию. Попросили его возглавить предстоящее «дело». Генерал обрадовался стать командиром соединения прославленных партизанских отрядов. Заранее обговорили план истребления вражеских войск. Зная прекрасно местность, распределили, как сказал Давыдов, «роли в веселом водевиле».

В стрелковые цепи стали егери и спешенные казаки. Кавалерия Ожеро, обманутая этой якобы пехотной атакой, вырвалась из села и, разворачиваясь по заснеженному полю, помчалась на русских стрелков. Спрятавшийся с ахтырскими гусарами в лесу Сеславин немедленно ударил с фланга. Совершенно неожиданно явившиеся гусары Сеславина сорвали атаку французов. Гусары смяли их и загнали в овраг, где кавалеристы Ожеро увязли в трясине. Так же успешно действовали внезапно появившиеся отряды Давыдова, Фигнера и Орлова-Денисова. Скорострельные орудия на полозьях под командой Сеславина обстреляли французов картечью. Партизаны окружили село. Завершилось дело капитуляцией Ожеро. В плен сдались сам генерал, шестьдесят офицеров и две тысячи солдат.

Наступила морозная ночь. Обезоруженные колонны французов шли мимо рядов конных партизан, освященные заревом зажженного в бою Ляхова. Жителей в селе, разумеется, давно не было.

Пленные французы вслух ругали русский мороз, своего бригадного генерала Ожеро, «неправильно» воюющую Россию и этих диких разбойников с бородами, пиками, саблями и пушками на полозьях. Фигнер, послушав некоторое время, сам обрушил на сдавшихся захватчиков отборные французские ругательства и, постегивая их нагайкой, кричал на них «filez, filez!» (пошел, пошел!).

Орлов-Денисов поручил Фигнеру доставить пленных в главную квартиру русских войск. Довольный прекрасным результатом соединенных партизанских партий, Кутузов отправил Фигнера в Петербург для доклада императору о блестящем деле при Ляхове.

Кутузов писал царю: «В первый раз в продолжение нынешней кампании неприятельский корпус положил перед нами оружие». Все командиры и рядовые участники сражения удостоились наград. За умелое командование кавалеристами и артиллерией Сеславин был произведен в полковники.

После отъезда Фигнера в Петербурге его отряд поступил под команду Сеславина. В этом составе партизан предстояло дойти до Вильны.

Тем временем 3-я Западная армия под командованием Чичагова и отдельный корпус Витгенштейна приближались к пути отступления наполеоновской армии, преследуемой Кутузовым. Координация их совместных действий способствовала полному разгрому врага. Одну из важнейших задач – установление связи с Витгенштейном фельдмаршал поручил Сеславину.

В ожидании известий от лазутчиков, которые должны были установить место пребывания Витгенштейна, а также направление, взятое противником, отряд Сеславина кружил в окрестностях Красного. Именно у этого городка Кутузов намеривался преградить путь Наполеону.

Находившийся впереди всех Сеславин постоянно нападал на французские подразделения, покидавшие Смоленск. При случае беспощадно рассеивал отдельные колонны врага, брал не особенно сопротивлявшихся пленных. Его проворно-неутомимые, как стая лесных хищников, казаки перехватывали французских курьеров с важными депешами, захватывали магазины (склады) с продовольствием, ценившимся голодными французами на вес золота. Размахивая арканами, грозя дротиками, стреляя из карабинов, горланя лихие песни и лупя в тулумбасы, они не давали спать измотанным отступлением, холодом и бескормицей врагам, создавая впечатление разнузданной, кровожаждущей и дикой орды. На самом деле воинская дисциплина в отряде Сеславина была на уровне образцовых регулярных войск. Но вся эта шумная, опасная, непрекращающаяся карусель вылазок, ночных обстрелов, внезапных кавалерийских рейдов создавалась ради большего психологического угнетения отступающих.

Еще когда Наполеон рассчитывал перезимовать в Смоленске, произошел бунт среди его солдат. Продовольствия могло хватить только для гвардии. Солдаты отказывались подчиняться офицерам, требовали объяснений от императора. Уже никто не прославлял его, а наоборот, вслух обзывали его «корсиканским мошенником».

Через четыре дня Наполеон ушел из разоренного Смоленска и продолжил путь по старой Смоленской дороге.

Вечером, при коптилке, в полуразвалившейся избенке, Сеславин писал генералу Коновницыну, дежурному по штабу Кутузова:

«А нынче (5 ноября) к вечеру пришел Наполеон с гвардией в Ляды, хотел, верно, отдохнуть да не тут-то было. Я ночью их потревожил, окружил Ляды, стрелял из пушек картечью и приказывал в антрактах своим гусарам и казакам кричать и громко петь песни, чем не дал спать Наполеону. Всю ночь заставлял их пребывать в готовности и страхе… Стадо пленных сегодня вам будет доставлено…»

Совершая стремительный рейд вдоль отступающих неприятельских колонн, Сеславин в очередной раз берет «языка» и отсылает его под конвоем казаков в штаб. Одновременно с доставкой пленного, он пишет Кутузову смелое письмо, позволяя себе упрекать штабных генералов в плохом знании местности и неумелом преследовании врага. Сеславин предлагает Кутузову план быстрого и окончательного разгрома французской армии.

План Сеславина состоял в следующем: часть русской армии должна быть направлена по проселочной дороге к селу Дубровино на Днепре, то есть наперерез Наполеону, который, по мнению Сеславина, должен был прийти именно туда. (Как показали дальнейшие события, Сеславин оказался прав: Наполеон действительно пришел в Дубровино.) К этому месту Сеславин предлагал выдвинуть и основные русские силы: частично по столбовой дороге, преследуя неприятеля, частично – атакуя его с флангов, и здесь, на переправе, покончить с Наполеоном, которому уйти из тупика было некуда. Вот уж котел для Бонапарта придумал Сеславин, раскаленный и безвыходный!

Письмо, прочитанное Кутузовым и Коновницыным, написано ясным и лаконичным языком опытного боевого командира. Свое предложение Сеславин подтверждает сведениями из перехваченных французских депеш.

Однако Кутузов на этот раз предложение Сеславина отклонил, предпочитая ждать дальнейшего разложения неприятельской армии. Кроме того, в штабе главнокомандующего у Сеславина обнаружились неприятели в генеральских эполетах. Эти надменные стратеги (Беннигсен, фон Вольцоген, Штейн, Армфельд) считали ниже своего достоинства обращать внимание на военные планы некоего полковника Сеславина, к тому же еще и «партизана». Они считали оскорбительным для себя следовать указаниям этого новоиспеченного полковника, привыкшего, по их понятию, нападать на обозы, прыгать с деревьев на головы французов, скакать, рубить и стрелять, а не составлять глубокомысленные диспозиции. Они всегда оговаривали сеславинские планы как скороспелые и наивные, раздражались, насмешничали, даже обращались к приближенным императора Александра.

– Несомненно есть в упреждении Наполеона и других планах Сеславина сокровенное зерно, – прочитав письмо полковника-партизана, сказал Кутузов Коновницыну. – Да всё же рискованно, Петр Петрович… Не дай бог хоть какая промашка возникнет, так вся наша германская партия государя жалобами завалит. Они и меня-то еле терпят за мою бережливость армии… а тут Сеславин…

– Мне представляется: этот респирад может осуществить молниеносный разгром Бонапарта, – высказал поддержку Сеславину умница Коновницын.

– Эх, нету у меня уж сил с этими Беннигсенами и Армфельдами бороться, – огорченно проговорил старый фельдмаршал. – Пусть Господь управит, а мы будем действовать по старому плану.

А пока отряд Сеславина готовился вместе с другим «летучими» партиями и основной армией покончить с отступлением Наполеона, окончательно его разгромив. Получив приказание Кутузова, Сеславин прочитал его своим офицерам: «Хотя главная цель вашего отряда должна состоять в том, чтобы открыть скорую коммуникацию с Витгенштейном, но сие предприятие будучи подвержено большой опасности, я предоставляю осуществить единственно по вашему усмотрению…» Хитрый старец знал, какими словами побудить к действию самолюбивых и бесшабашных молодых бойцов.

Последние слова из письма фельдмаршала воспламенили храбрость партизан, и они разом вскричали: «Идем! Все идем!» – и бросились к своим лошадям. А Сеславин тут же написал и отправил с гонцом в штаб Кутузова донесение: «Ваше высокопревосходительство, поспешайте, ради Бога, на Красное, неприятель тянется сюда от Смоленска – мы отрежем несколько корпусов».

Кутузов направил под Красный Милорадовича и Ермолова, опытнейших и храбрейших генералов, которые преградили дорогу Даву и Нею. Французы оказались в безвыходном положении. Разгневанные и возбужденные близостью гибнущего врага, пехотные полки русских гренадер ринулись в штыковую атаку. За ними ударили поставленные на полозья пушки. Под навесом орудийного огня на французов, будто яростная лава, помчались неудержимые всадники – гусары и казаки Платова. Лихо скакали и конные отряды вольных людей всякого рода ополченцев, а также татар и башкир, которые вместе с кривыми саблями и арканами употребляли древнее свое оружие: в солдат Наполеона летели тучи стрел, очень точно поражающие свои жертвы. В этих боях, доблестно бросаясь в кавалерийские атаки, участвовал и полковник Александр Сеславин.

Сражение под Красным было, пожалуй, последним столь длительным и ожесточенным сражением на территории России. Французы сопротивлялись из последних сил. Гвардия, будто фанатики ради священного имама отдающие жизнь, и корпус маршала Нея – усатые, рослые драгуны, многие – ветераны еще египетского похода Бонапарта, сражались с обычным мужеством. Неся огромные потери, они отказывались сдаваться. Другие войска, среди которых было много раненых и больных, не выдержали артиллерийского огня, беспощадных штыковых атак и бешеных нападений донских казаков атамана Платова. Они швыряли на землю свое оружие и поднимали руки. Сражение длилось три дня. Местность была погружена в черные клубы порохового дыма, завалена трупами и загромождена фурами и всевозможными повозками брошенного обоза. Кто-то из очевидцев или участников сражения под Красным назвал его «маленькое Бородино».

Под Красным русской армией было убито и ранено шесть тысяч французских солдат, взято в плен двадцать тысяч. Захватили больше двухсот пушек. Потери русских войск, надо признать, тоже были значительны.

 

II

Едва отгремела канонада под Красным, а Сеславин уже доносит на главную квартиру: «Уведомляю в третий раз, что неприятельское депо (запас провианта) находится еще в Горках, селе Могилевской губернии… Пришлите пехоты, кавалерии и конной артиллерии, и депо сей в наших руках».

Переправившись через Днепр, Сеславин поскакал к городку Борисову на реке Березине. Ему было поручено открыть сообщение между Дунайской армией, подходившей с юга под командованием адмирала Чичагова, и приближающимся с севера 1-м корпусом графа Витгенштейна.

Адмирал Чичагов с ходу занял Борисов, там находилась переправа через Березину. Однако корпус генерала Удино с отвагой отчаяния бросился к переправе и вытеснил русских из Борисова. Отходя, Чичагов приказал сжечь мост, единственную переправу для проходящих остатков «Великой армии». Лед на Березине, реке довольно стремительной, был еще хрупкий и ненадежный.

Отряд Сеславина приостановился в березовом лесочке. Кругом разосланы были лазутчики, старавшиеся обнаружить приближающиеся войска Витгенштейна.

Александр Никитич сидел верхом на своем верном Черкесе и, вглядываясь в туманистые дали через подзорную трубу, ругал недостаточно быстро ориентирующийся корпус надменно-самоуверенного Витгенштейна.

Прискакали двое лазутчиков-казаков: отчаянный вихрастый разведчик Ситников Иван и брат его, плотный, чернобородый богатырь Еремей.

– Ваше высокоблагородие, сюда какое-то конное войско движется, – доложил Иван Ситников, прикладывая к шапке с красным шлыком смуглую руку, с которой свисала хитро закрученная ременная плеть. – Немалое войско, ваше высокоблагородие, издаля видать. Ну, мы с Еремой видим – такое дело и прямо до вас. Шо делать-то? Они ведь прут на нас грудью. Только энто не наш корпус, не русский.

– Ну-ка, поскачем вон на тот бугор, – нахмурился Сеславин. – Кто это такой храбрый на нас идет, смерть свою ищет?

Присмотревшись с бугра (да Иван еще лазил на верхушку высокой сосны), действительно установили, что неторопливо, беспечно идет плотный отряд всадников в голубых мундирах.

– Артиллерии с ними нет ли? – беспокоясь, спросил Александр Никитич. – А то наши-то пушки приотстали, не успеют переплюнуться с вражьими.

– Никак нет, пушек нету, – сказал Иван, – одна конница.

– Ну что ж, тревога! Будем принимать гостей в поле.

Помчались к своим. Сеславин подозвал штаб-ротмистра Алферова и казачьего старшину Гревцова, объяснил, что предвидится атака на крупную кавалерийскую часть. Решили разделиться на три отряда: в центре сам Сеславин с гусарами, справа Гревцов с казаками, а чуть погодя смешанное подкрепление во главе с молодыми – поручиком Редкиным и прапорщиком Габбе.

– Ребята, по коням! Дротики готовь, сабли наголо! – оповестил своих Гревцов. – Да про карабины не забудьте – первая пуля от нас должна прилететь к гостям.

– Добро, старшина! – согласились казаки, изготавливаясь и разъезжаясь по указанным местам.

– Гусары, за отечество! Покажем гостям нашу удаль! – воскликнул Алферов. – Ваше высокоблагородие, командуйте. Только интересно: кто же такие к нам пожаловали на обед?

– А мы их спросим. – Сеславин в сопровождении нескольких бойцов вернулся на бугор и, завидев переходящую на рысь конную колонну, крикнул по-французски:

– Кто вы? Кавалерия императора Наполеона?

– О, да! – ответили от голубой колонны. – Кавалерийские эскадроны его сиятельства графа Тышкевича.

– Но Тышкевич взят в плен еще под Малоярославцем, – продолжал Сеславин по-французски.

– Нас ведет другой брат, ясновельможный пан граф Збигнев Тышкевич…

– А мы ваши старые друзья! – объявил полякам уже по-русски Сеславин. – Ахтырские гусары и донские казаки атамана Платова!

– Езще Польша не сгинэла, – ответили польские кавалеристы.

– Смерть врагам России! Ура! – крикнул Сеславин и бросил Черкеса навстречу врагам.

– Ур-ра! – заревели партизаны, открыв огонь из карабинов и взмахивая сверкнувшими дугами сабель. Казаки, выставив пики-дротики, врезались справа в кавалерийскую массу поляков, с которой уже ожесточенно рубились ахтырские гусары Сеславина. И когда бой вошел в самый яростный и крайний момент, слева ударили остальные партизаны. Кони грызлись, всадники работали, как дровосеки на заготовке дров. Половина польских кавалеристов была изрублена. Вторая половина бросала сабли на снег и поднимала руки. Седоусый граф Тышкевич, видя полный разгром своих конников, от злобы, спеси и горести застрелился.

Сеславин еще не раз попадал в жаркие стычки с рыскавшими по округе отрядами неприятеля. Наконец ему удалось встретить авангард Витгенштейна. Он устанавливает сообщение между ним и Чичаговым. Кутузов рассчитывал использовать их взаимодействие и не дать основным силам французов перейти Березину.

Однако адмирал Чичагов в решительный момент недостаточно мощно атаковал Нея. Его Дунайская армия что-то мялась: то наступала, то пятилась. Растягивалась в цепи, стреляла издалека. А отряды Ермолова и Платова геройски бились в это время с французами на левом берегу реки, ожидая помощи Витгенштейна. Но Витгенштейн из ложного самолюбия (не желая подчиняться Чичагову) изобретал множество предлогов для оправдания своей медлительности. Когда подоспела его артиллерия, на которую так надеялся Кутузов, ей досталось обстрелять лишь хвосты уходящих французских колонн. Но Витгенштейн был любимцем императора Александра. Он не очень опасался быть привлеченным к ответу за свою преступную несогласованность с остальной армией.

Конечно, переправа полууничтоженной «Великой армии» через Березину представляла собой жалкое и страшное зрелище. Лед проламывался под ногами французов, они тонули тысячами в ледяной воде. Они погибали от пуль и ядер русской армии: лед и вода местами казались красными, окрававленными. Тонули повозки маркитантов и экипажи, в которых пытались уйти от расправы (как они думали) иностранцы, бежавшие из Москвы, артисты французских театров, потерпевшие фиаско международные дельцы и их семьи… И все-таки, по вине Витгенштейна, Кутузову не удалось окончательно истребить армию Наполеона. Несмотря на гибель двенадцати тысяч убитых и утонувших, несмотря на то, что двенадцать тысяч солдат сдались в плен, армия Наполеона перешла Березину.

И тут же, получив подкрепление от адмирала Чичагова, Сеславин молниеносным ударом выбил из Борисова остатки неприятельских войск. За Борисов он получил почетное звание флигель-адъютанта и бриллианты к ордену Св. Анны.

 

III

Ночью был сильнейший мороз. Даже месяц побелел, как промерзшая слюда, когда Сеславин со своим отрядом ворвался в занятое французами местечко Ошмяны. Развернув пушки, поставленные на полозья саней, партизаны открыли огонь по лагерю неприятеля. Пехотная дивизия Луазона, идущая из Вильны навстречу своей разбитой армии, остановилась в Ошмянах. Но солдаты поспешили спрятаться от стужи в домах. Партизаны изрубили караул и подожгли магазин с продовольствием.

Однако французы, сообразив, что атакует только русская конница, стали выстраиваться и отвечать залповым ружейным огнем. Верхом на пляшущем скакуне Сеславин управлял боем. Сеславинские пушки продолжают торопливо стрелять. Но вот… что там? Слышатся резкие возгласы команды. Французы поспешно закрывают дорогу на Вильно. За толкущейся во мраке пехотной колонной мелькают факелы, повозки, всадники…

Если бы не тьма, Сеславин мог бы увидеть Наполеона, в разгар боя въехавшего в Ошмяны. А император, мрачно кутавшийся в польский кунтуш на соболях, не предполагал, конечно, что неподалеку стреляет в его солдат русский офицер, который по странному стечению обстоятельств или, скорее, по приговору истории, неоднократно нарушал его стратегические расчеты.

Каким-то мифическим образом это удивительное совпадение стало достоянием молвы среди солдат, казаков, партизан и даже людей, не имеющих прямого отношения к армии.

Когда собирались во время той тревожной поры группы военных или прижившихся у партизан простых мужиков, нередко начинались рассказы о подвигах или сражениях, руководимых Сеславиным. Шли разговоры и о бое в Ошмянах.

– А слыхал, как он середь ночи пушки на полозья поставил да велел бить по хранцузу? – напористо расспрашивал, греясь у бивачного костра, какой-то казак, человек бывалый, любопытный и смелый. – Да вот… где здешний-то, шепелявый?

– Тутоша я, – отозвался местный житель, не то из хохлов, не то белорусов.

– А ну обскажи, как дело было? Село-то какое, ась? Что за место?

– А це место было Ошмяны. Подъихалы мы еще до кочетов, тилечко метель кончилась, та студ такой вдарил. Пан меня и пытае…

– Шо за пан? Кто такой пан? Звать как? – не унимался и требовал подробностей казак.

– Да тот самый геройский пан. Зовут Сеславин Лексан Никитович. Так вот, пан Сеславин меня и пытае: «Много в Ошмянах вражьих людей? Корпус чи поболе?» – «Так, – говорю, – пане, дюже велика сила». – «А ничего. Нэ будимо зорьки ждать, сами начнем». Поворотили пушки на санях та и вдарили, як Бог свят. Ой, шо сробилось, Мати Божия!.. Огонь, крик, гвалт… Вражьи диты шо снопы валятся… Хаты пылают… Казаки скачут…

– Так-то мы и скакали, – обрадовался казак упоминанию его участия в нападении на Ошмяны. – Я скакал, с карабина стрелял, дротиком басурман колол… Эгей!

– Ну и дальше чего? – вмешался солдат егерского полка.

– А ничего, – спокойно ответил местный мужик, одетый в короткие постолы, тулупчик, войлочную белую шапку и шерстяные рукавицы.

– Как ничево? То было чево и вдруг ничево, – рассердился егерь.

– Да забрали пленных вражин и поховались. Убигли на хуторок, – заключил местный в войлочной шапке.

Казак махнул рукой на «шепелявого» мужика и, достав люльку, принялся ее набивать.

– Я тоже там был, – сказал он. – На хуторе просидели до света, а как гусары наши явилися с генералом-то с Ланским, то и мы опять на тот хранцузский корпус напали.

Солдат-егерь, грея руки и умильно поглядывая на пыхающего люлькой казака, продолжил разговор, создававший народные легенды о Сеславине, где были, конечно, сочитались с выдумками.

– Слыхал я, будто о той поре сам Бонапартий в Ошмяны припожаловал. Тут его пушки сеславинские и накрыли. «Кто же такой дерзкой, что ни сна ни покоя моим солдатам не дает? Да и меня по ночам тревожит?..» – спрашивает свово маршала Бонапартий. «А все тот гвардейский русский капитан, что подглядел, как мы из Москвы на Боровск да на Медынь пробирались», – отвечает маршал. «Видать, мне его Господь Бог в наказание послал за то, что пришел я на Русь разбойничать да грабить». – «Верно, – говорит маршал, – Ваше Величество, мусью анпиратор, ентот капитан русский и есть нам с вами Божие наказание». Впоследствии, один из многочисленных комментаторов французского вторжения в Россию, некто Шамбре, писал об этом эпизоде войны: «Наполеон благополучно доехал до Ошмян, но легко, однако, мог попасть в руки Сеславина, что несомненно случилось бы, если б партизан сей знал об его проезде».

 

IV

К концу ноября мороз усилился до невиданной степени. Деревья в лесу трещали, а птицы падали замерзая на лету. Посланный для разведки и предупреждения русской армии, подступающей к Вильно, Сеславин обследовал возможности для атаки. Его отряд ехал по хрустящей от мороза дороге, провигаясь между трупами людей, палыми лошадьми, брошенными пушками, зарядными ящиками и фурами, из которых иной раз свешивались окостяневшие мертвецы – офицеры, солдаты, странные существа с небритыми бородами, но одетые в женские солопы и шали, действительно женщины непонятной принадлежности и национальности, невероятным образом добравшиеся от Москвы до предместий Вильно.

Заметив беспорядочно толпившихся у городской заставы солдат французского арьергарда, Сеславин решил атаковать его. Он не стал дожидаться прибытия основных сил. Хотя кавалеристы генерал-майора Ланского почти слились с его партизанами. По приказанию Сеславина, орудия дали залп картечью и сильно проредили колонну арьергарда у ворот города. Сквозь рассеивающийся дым из Вильно выехало несколько эскадронов кавалерии. Казаки и гусары Сеславина ринулись на французов и вогнали их обратно в город. Однако не выдержали отчаянного сопротивления и вынуждены были податься назад за городскую заставу.

– Ребята, не поддавайся! – закричал Сеславин и, соединившись с гусарами Ланского, партизаны бросились в атаку во второй раз. Сеславин вместе со своими бойцами ожесточенно бился с французскими кавалеристами. Старались не дать им вырваться из городских улиц. Неприятельские егеря стреляли из окон домов, с крыш и чердаков. Все-таки в свирепом бою с кавалеристами Бонапарта партизаны Сеславина и гусары Ланского захватили у французов шесть пушек и золоченого орла на высоком древке. Однако и в третий раз контратака французов заставила их попятиться к заставе.

– Что ж, ваше превосходительство, – обратился Сеславин к генералу. – Придется поднатужиться в третий раз. Раз уж взялись…

– Придется, авось Бог даст, – ответил Ланской и отдал приказ: «в атаку».

И в третий раз вал конницы из казаков и гусаров, с разинутыми ртами и безумно выкаченными глазами уставили острия пик, замахнулись саблями и вихрем понеслись навстречу французам. Между всадниками в синих мундирах появлялись стрелки с длинными ружьями и тщательно целились. В общем яростном порыве кавалерийской атаки не замечали, как вдруг сосед или товарищ хватался за грудь, захлебываясь кровью, или падал на гриву своего коня, или повисал сбоку скачущей лошади и волочился по снегу головой… Острая боль пронзила плечо и все тело полковника Сеславина. Пробитое насквозь плечо, раздробленная кость… Сеславин чувствовал, что теряет сознание… Двое партизан подхватили падающего с коня командира.

Подошедшие основные силы русской армии выбили французов из Вильно. Казармы и госпитали Вильно были переполнены ранеными, больными, обмороженными, умирающими французами. Мюрат, король неаполитанский, ускакал с остатками кавалерии. Незадолго до этого уехал и сам император. Убедившись окончательно, что война в России проиграна, Наполеон бросил своих солдат и не только солдат. Огромный обоз, все пушки, награбленную добычу, императорскую казну, множество важных документов военной канцелярии, а также станок для печатания фальшивых ассигнаций, которыми предполагалось наводнить Россию.

Впрочем, еще до Березины, где Чичагов и Витгенштейн (оба покровительствуемые Александром I), чванясь друг перед другом, прозевали хитрого корсиканца, Наполеону чудом удалось вырваться с остатками своих войск из сплошного жесткого окружения, приготовленного ему Кутузовым. Проведя ложный маневр, Наполеон обманул Чичагова, внушая тому, что будет переходить Березину у Борисова, а сам тайно перебросил переправу в другом месте. И сумел вырваться из окружения.

Само осуществление этого бегства Наполеон тоже не обставлял, как некое достойное великого полководца отступление. То, что он бросил на произвол судьбы свою армию, даже свою знаменитую, лелеемую им прежде гвардию в медвежьих шапках, известно всем. Но дальше идут легенды и разночтения. Одни соглядатаи считают, что русским разведовательным службам попала в руки (как уже упоминалось) и императорская казна, и награбленные ценности, и документы и вообще – будто он укатил, как был, тем же великим императором, только закутавшимся в меха польских панов – прихвостней всякого врага России.

Укатил Бонапарт не то в простом возке, не то в дормезе, поставленном на санные полозья, в сопровождении малого конвоя и нескольких приближенных. И утверждается, что он спалил все порочащие его деятельность бумаги и уничтожил даже личное столовое серебро. «Я лучше буду до конца кампании есть руками, чем оставлю русским хоть одну вилку с моей монограммой», – якобы злобно заявил потерпевший поражение «бог войны». Во всяком случае, вырвавшись из пределов России, Наполеон на остановках объявлял себя герцогом Винченцким (то есть, собственно, маршалом Коленкуром).

После взятия русскими Вильно французской армии приктически не существовало. Кое-где брели разрозненные, почти небоеспособные отряды голодных и истощенных оборванцев.

Русские солдаты и офицеры тоже переносили тяжелые лишения: многие обморозились, голодали, много было больных и раненых. При таких условиях, с серьезным ранением, полученным Сеславиным под Вильно, ничего не стоило пропасть. Но его спасла забота партизан, товарищей по оружию. Они добром отплатили ему за его сердечное отношение к простым солдатам и казакам, за его невиданное геройство и великую самоотверженность.

Находясь в лазарете и извещая об этом дежурного по главной квартире генерала Коновницына, Сеславин составил подробный рапорт на имя Кутузова обо всех последних действиях своих партизан. Заканчивается рапорт следующими строками: «…его светлости рекомендую весь мой отряд, который во всех делах от Москвы до Вильно окрылялся рвением к общей пользе и не жалел крови за Отечество».

Главнокомандующий был бодр, одет в фельдмаршальский мундир, при всех регалиях, с Георгиевской лентой через плечо. Главная квартира главнокомандующего это теперь не курная изба в разоренной деревушке, окруженная одними караульными и дежурными офицерами. Кутузов находится со своим штабом во вполне приличном, чудом сохранившемся доме с большим двором, у которого распахнуты литые, в завитках, чугунные ворота. Улица перед домом главнокомандующего русской армии буквально затоплена великолепными каретами, выписными венскими колясками и санями с медвежьей полостью. А в приемной толпа польских вельмож в довоенных «русских» мундирах. Они пресмыкаются не только перед самим Кутузовым, но и перед каждым генералом. Все стараются говорить по-русски со своим шипящим акцентом.

Обо всем этом доложил лежавшему в лазарете Сеславину его бессменный адъютант Павел Габбе. Доложил он, что Гродно оставили австрийские войска путем настойчивых переговоров Дениса Давыдова и Александра Чеченского с генералом Фрейлехом, который признал скорое союзническое объединение с Россией против Наполеона. А главное, его сиятельство князь Кутузов-Смоленский разослал в войска приказ, заканчивавшийся фразой, исполненной торжества: «Война окончилась за полным истреблением неприятеля».

Еще не покинувший лазарет Сеславин узнал также, что высшим соизволением он награждается золотой саблей и назначается командиром Сумского гусарского полка. Только теперь он расстался с неизменным конноартиллерийским мундиром и надел ментик и доломан.