Письма от друзей Владимир получал по домашнему адресу. Первой их прочитывала Лида. Она знала всех корреспондентов мужа, и ей было интересно, что́ они писали. Когда Владимир возвращался со службы, Лида чуточку таинственным голосом, растягивая слова, сообщала ему: «А тебя что-то ждет…» Владимир уже догадывался — что и спрашивал: «От кого?» — «Угадай», — отвечала Лида.
Начиналась игра, забавлявшая всех, особенно детей. Веселый гам поднимался в квартире. Теперь уже дети требовали от отца: «Угадай!» И Владимир, угадывая, называл Ивана-царевича, Василису Прекрасную, Красную шапочку, Соловья-разбойника, бабу-ягу. Димка закатывался довольным смехом, ему вторила Маришка, хотя мало что смыслила в затеянной игре.
Да, Владимиру нравилось, когда письма приходили на дом…
И вдруг этот порядок нарушился: днем, когда Владимир находился в штабе батальона, зашел дежурный и подал ему сразу два письма. Комбат поблагодарил дежурного и оглядел конверты. Одно письмо было без обратного адреса. Владимир удивился и начал с него. «Дорогой Володя!» — выхватил он из первой строки и, не читая дальше, быстро перевернул лист: внизу стояла подпись Марины. У Владимира дрогнуло сердце. Он положил письмо на стол и загородил его руками.
«Дорогой Володя!Марина».
Через несколько часов самолет унесет меня вместе с группой советских врачей и других специалистов в Ирак. Не удивляйся тому, что и я среди них. Так нужно. И все же я покидаю Родину с таким же чувством, с каким когда-то, еще девчонкой, ехала на фронт. (Ты помнишь тот день, Володя?) И опять, как тогда, ты остаешься. Но если в то время мы, расставаясь, надеялись на встречу, теперь такой надежды нет. Не оттого, что с нами непременно должно случиться что-то. Сейчас не сорок четвертый год. Впрочем, тогда мы не думали о роковых превратностях войны, мы мечтали о нашем счастливом будущем, мы верили в него. Увы, дорогой Володя… Оба мы целы и невредимы, но счастья у нас с тобой не получилось. Не будем выяснять, почему так вышло, мы это выяснили в достаточной мере, даже больше… Стоит ли дальше тешить себя несбыточными надеждами, жить иллюзиями? Не лучше ли обрубить сразу? Да, наверное… Скрывать от людей свои чувства, видеться урывками, озираясь по сторонам, — нет, так я не могу. Не могу жить двойной жизнью. И ты, мне кажется, тоже. Ты не хочешь ничего менять в своей жизни. Или не можешь… То, что ты имеешь сейчас и чем живешь, для тебя незыблемо.
Когда я узнала, что в молодую Иракскую республику направляются наши специалисты, я сделала все, чтобы и меня включили в их число. Я надеюсь, что работа, которая нас ждет, захватит меня целиком и все остальное постепенно притупится. У тебя же так: все, что не имеет отношения к работе, — на втором плане, твердый мой человек… Я подметила в тебе эту черту. Я не сразу решилась, но иного выхода не нашла. А оставаться в одном городе с тобой и играть роль просто знакомой — это свыше моих сил. Я уезжаю с тревожной радостью, унося в сердце сына и… тебя.
Будь счастлив, любимый.
Владимир пружинисто встал, обхватил руками грудь, точно хотел удержать рвавшееся оттуда сердце, и заходил по комнате. «Почему в Ирак? Почему в Ирак?» — недоуменно вопрошал он неведомо кого, как будто это имело какое-то значение — куда уехала Марина. Он еще не вполне осознал, что она уехала, уехала из-за него и для него — навсегда. Лишь через какое-то время ощутил он в полной мере тяжесть утраты. Поняв, что он навсегда потерял эту женщину, Владимир обессиленно опустился на стул. Долго сидел он в тоскливом оцепенении, глядя на письмо, которое было последней нитью, как-то еще связывавшей его с Мариной, потом бережно сложил и спрятал под газету, выстилавшую дно ящика стола, чтобы потом перечитать его вновь и запомнить слово в слово. Сейчас он не в состоянии был сделать это.
Его взгляд остановился на втором письме. Оно пришло от Юрия Русакова, старого друга по училищу. После многих лет перерыва Владимир и Юрий снова встретились. Правда, сперва заочно. Читая окружную газету, Владимир обратил внимание на подпись под некоторыми корреспонденциями: «Майор Ю. Русаков». Владимир заинтересовался: а не тот ли это Юрка Русаков, с которым его свела курсантская судьба? Их койки стояли рядом, а сами они всегда были вместе. И в эшелоне, который через год повез молодых офицеров на фронт, Владимир и Юрий расположились на одной полке. Они поклялись отстаивать перед фронтовым начальством свое право воевать вместе. Не слишком задумываясь по молодости, что ждет их впереди, друзья больше всего опасались, а вдруг их не послушают и разлучат? Так и случилось. На изменчивых, как горные потоки, фронтовых дорогах они надолго потеряли друг друга.
Владимир написал в газету. А вскоре Юрий прикатил в командировку в полк Шляхтина.
До поздней ночи просидели они за столом в квартире Хабаровых. Голубой табачный дым слоистыми кругами плавал по комнате, и Лида открыла форточку. «Задохнетесь же», — мягко пожурила она мужчин, но те не замечали ни дыма, ни духоты. Оживленно разговаривая, они глядели друг на друга слегка захмелевшими радостными глазами, то и дело повторяли «помнишь», искали друг в друге перемен. Владимиру бросилась в глаза лучеобразная вмятина у Юрия на переносице. Этот небольшой шрам отличал нынешнего Русакова от того, каким запомнил его Владимир — несколько взбалмошный красавчик, который, бывало, надувшись, то капризно опускал свои губы и хмурил тонкие, с изломом брови, то заразительно, до слез, смеялся, обнажая ровные иссиня-белые зубы. И теперь многое во внешности Юрия осталось неизменным — густая чернота жестких волос, живость смолистых глаз, родинка на щеке. Только смуглая кожа на лице не была такой матово-гладкой, как прежде, да годы пробороздили на лбу и под глазами пунктирные линии морщинок.
Владимир, улучив момент, кивнул на шрам:
— Чем это тебя?
— Осколком немецкой мины.
И оба ушли в воспоминания и стали рассказывать друг другу, как воевали, в каких лежали госпиталях.
Разгоряченный воспоминаниями, Юрий, забыв про раскрытую пачку «Казбека» на столе, достал портсигар. На его крышке Владимир прочел гравировку: «Дорогому мужу Юрию от Вали в день 30-летия». Владимир припомнил:
— Это не та Валя, по которой ты вздыхал в училище?
— Она.
— Ты смотри, — подивился Владимир и повернулся к жене: — Знаешь, Лидусь, когда мы были курсантами, Юра переписывался с одной девушкой… Так это она. — Владимир притронулся пальцем к гравировке на портсигаре. — Теперь Юрина жена.
Юрий был польщен. Не желая остаться в долгу, он сказал: «Переписываться — это что…» — и шутливо, тоном разоблачителя открыл Лиде: а ее благоверный в ту далекую пору был по уши влюблен в одну курсантку. Она же, став офицером раньше его, взяла и укатила на Запад. «Забавная была сцена: парень девушку на фронт провожает!» — Юрий от души засмеялся. У него, как и в прошлом, настроение менялось быстро.
— Она и сейчас здесь, Володина курсантка, — сказала Лида таким тоном, что Юрий не понял, что за этой фразой кроется. Он почувствовал, что пошутил невпопад, и оборвал смех. Но чтобы не поставить себя и хозяев в неловкое положение, проговорил:
— Бывают же встречи… — И вдохновенно стал рассказывать: — Со мной тоже произошел недавно случай. Я получил задание написать очерк о закаленном, упорном в труде солдате. В части, куда я приехал, мне дали целый список — их же много у нас, таких ребят. Э, да тебе ли говорить, Володя, — ты же командир… Выбрал я наиболее, на мой взгляд, подходящего и стал с ним беседовать. Я уже знал, что на учениях у них под лед провалился танк и этот солдат нырял в ледяную воду, чтобы набросить на крюк буксирный трос. И вот, когда мой герой очень скупо, как о чем-то будничном, не заслуживающем внимания, рассказал, как они спасали танк, я спросил: «Скажите, трудно вам было?» Видите ли, журналисту очень важно найти такой факт, от которого бы материал, как мы говорим, заиграл. А спасение танка — это ли не «изюмина»! Но только я задал вопрос, мой герой как выпалит: «Для советского солдата не может быть трудностей».
Смеялись все с удовольствием, у Юрия даже выступили слезы. Про Марину больше не вспоминали. Владимир поблагодарил в душе Юрия за то, что он так умело перевел разговор.
— А очерк об этом солдате вы написали? — поинтересовалась Лида.
— А как же! Если не о таких людях, о ком же тогда писать? Сегодня он полез в ледяную воду, завтра, если надо будет, закроет грудью амбразуру. Замечательные у нас ребята в армии! Писать о них — истинное удовольствие.
Владимир кивнул в знак согласия.
— Скажу тебе, Юра, встретишься с такими людьми, поговоришь — и вроде бы душевных сил прибавляется, особенно когда с начальством срежешься, — признался он.
Лида взяла бутылку, наполнила рюмки и с ласковой снисходительностью сказала:
— Поухаживать за вами, горемычными, что ли — а то вас, бедных, подчиненные подводят, начальство обижает…
Атмосфера за столом сразу стала игривой, и у мужчин отпала охота говорить о серьезных вещах. Юрий поднял руку и с веселой воинственностью заявил:
— Ну нет, Лидочка, мы не из таких. И для нас всякие там трудности… Даже если таковых нет, мы сами их создаем, чтобы было что преодолевать. Иначе служба покажется раем. А к чему это приводит, мы знаем на примере Адама и Евы. — Юрий довольно засмеялся.
Хотя Хабаровы гостя своего не отпускали, он ночевать не остался. Сослался на забронированное в гостинице место, шутливо высказав опасение, как бы его, корреспондента газеты, не заподозрили в чем-нибудь греховном, и стал собираться. Владимир пошел проводить друга.
Улица встретила их мокрым мартовским ветром и стеклянным похрустом подмерзших лужиц. Приятно было после обильного ужина и табачной духоты окунуться в целительную свежесть ночного воздуха. В плену новых ощущений друзья некоторое время шли не разговаривая. В голове каждого из них медленно, в такт нетвердым шагам, вращалось, будто колесо обозрения, узнанное и высказанное за этот вечер. Юрий взял Владимира под руку:
— Счастливый ты, Володька, у тебя такая жена…
— Да, — не без гордости сказал Владимир.
— С семьей я твоей познакомился. Здесь для меня все ясно. А на работе как? — перешел он к тому, о чем говорить за столом считал неуместным.
— Хвалиться особенно нечем.
— А меня направили к тебе, сказали, что именно в твоем батальоне я смогу найти нужный мне материал о воспитании у воинов высоких морально-боевых качеств.
— Кто сказал?
— Секретарь партбюро и командир. Я напишу про тебя очерк.
— Ты этого не сделаешь, — строго сказал Владимир и попробовал отговорить товарища: — Вообще-то тебе лучше пойти к соседям. У меня в батальоне далеко не все блестяще, я уже говорил.
— Ерунда. Хорошее все равно найдется, — самоуверенно заявил Юрий и с неподдельной задушевностью высказал: — Зачем мне поднимать на щит кого-то, когда рядом — старый друг.
— Вот поэтому я и не хочу.
— Ерунда, — повторил Юрий.
Но Владимир был неуступчив. В конце концов друзья порешили на том, что Юрий писать о Владимире не будет, зато тот сам выступит в газете со статьей.
И такая статья под названием «Жизнь диктует» вскоре появилась. Это были раздумья командира о том, какими качествами должен обладать воин в наступившую эпоху ракетно-ядерного оружия и какой накоплен в батальоне опыт по воспитанию этих качеств.
Офицеры, сослуживцы Хабарова, статью расхвалили, Шляхтин тоже одобрительно отозвался о ней. Владимиру сделалось неловко: похвалы товарищей казались ему незаслуженными.
После этого Юрий надолго замолчал. Да и Владимир написал ему лишь раз — после инспекторской проверки. Поделился с другом радостью: батальон заработал твердую четверку.
И вот теперь Юрий напомнил о себе. Письмо начиналось ухарским «Салют, дружище!» Дальше шло так же бойко:
«Извини меня, окаянного, за долгое молчание. Газетчики, видно, все на один лад: не очень любят письма писать. За день так всего себя выпишешь, что для друзей ничего не остается: газета чертовски прожорлива, думать некогда, надо гнать строчки. А думать нужно, да еще как: хочется же сделать газету такой, чтобы она брала за душу.
После октябрьского Пленума мы, как и вы в войсках, почуяли: нет, братцы-газетчики, дальше этак не пойдет — без живинки, без новых тем и новых форм подачи материалов. Вот и ищем. На все требуется время, а его, проклятого, как всегда, не хвата… И знаешь, дружище, родилась у меня идея: почему бы тебе сейчас не выступить с каким-нибудь почином? Мы протолкнем его через Военный совет, заполучим одобрение и подадим в газете как обращение ко всем, призовем подхватить патриотическое начинание. Можно прогреметь на весь округ. А это, старик, знаешь… В других округах ахнут, когда узнают, что мы — первые. Стоящее предложение, ей-богу. В общем, подумай. А как надумаешь что, сразу мне черкни. Обязательно!»
Владимир оторвался от письма. Что-то насторожило его в предложении Юрия, хотя само по себе оно было заманчиво. Не в нем ли тот самый рычажок, который с меньшими усилиями позволит Владимиру срезать дистанцию между ним и теми, кто вырвался вперед и уже рапортует об успехах? Про батальон Владимира тоже не скажешь, что он — так себе. Как раз не «так себе». Проверка показала. Но ведь хочется большего…
Да, Юрий, чувствуется, дело предлагает. Правда, есть тут что-то такое… Прожектерское, что ли. Но Владимир знает Юрия: он еще в училище не прочь был блеснуть скоропалительными идеями.
Несколько успокоенный таким доводом, Владимир опять взялся за письмо.
«Ты уж извини меня, дружище, что я — с места в карьер, а о главном чуть не забыл: поздравить тебя с успешной сдачей инспекторской. Твое сообщение об этом чертовски обрадовало меня, ей-богу. Я даже редактору сказал: «Помните, мы опубликовали дельные заметки командира о воспитании у воинов высоких морально-боевых качеств? Так у этого человека батальон — передовой». Редактор мне — вводную: «Организуйте от него новое выступление, таких людей нужно поднимать». И тогда меня осенило. Но сперва — коротенькое предисловие.
В последнее время, Володя, в армии появилось новое веяние: выдвигать политработников на командные должности, а командиров — на политработу.
Так вот, кое-где уже практикуется такая перестановка в порядке выдвижения: замполита батальона — на должность комбата, а того — замполитом полка. Но делается это еще робко, о чем говорили на одном из недавних совещаний в политуправлении округа. На совещании выступал и ваш Ерохин. Понравился он мне, толковый дядька. Здорово говорил о воспитании самих воспитателей, о привитии им партийных качеств. Между прочим, он сказал, что в их соединении много зрелых командиров и политработников. И среди прочих назвал тебя и даже подчеркнул: «Вот вам, товарищи, готовая кандидатура на должность замполита полка». Соображаешь, дружище, что к чему? Поверь моему чутью, Володька: быть тебе вскорости замполитом, тем более что сам член Военного совета сказал Ерохину: «Кто вам запрещает? Выдвигайте».
Тогда-то и блеснула у меня идея: тебе непременно надо выступить в газете со статьей о том, как вы у себя добиваетесь единства процессов обучения и воспитания. Как способствует этому послепленумовское оживление партийной работы. Напиши такой материал. Знаешь же: «хороша ложка к обеду…»
Владимира приятно удивило сообщение Юрия: Ерохина Владимир искренне уважал и мнением его дорожил. И то, что Ерохин сказал в политуправлении… Да, было чему порадоваться.
Раньше Владимир не помышлял о стезе политработника. Он считал себя командиром по призванию и свое будущее видел тесно сплетенным со строевой работой. Но весть от старого друга вносила поправку в его мечтания. И эта поправка не испугала Владимира, потому что дело было связано с выдвижением, к тому же в такую область деятельности, которая не столь уж резко отличалась от его нынешней. А кому не приятно повышение…
Однако что-то мешало Владимиру отдаться чувству радостной удовлетворенности тем, что он о себе узнал. Владимир внимательно перечитал письмо Юрия. И вместо изначальной приподнятости возникло тягостное чувство — сродни тому, которое Владимир уже испытал, прочтя письмо Марины. Но почему это чувство появилось сейчас, после радужных вестей от Юрия, Владимиру было неясно. Ведь все, что Юрий писал, шло у него от души, от желания сделать для друга доброе. Юрий в дружбе бескорыстен. Таким Владимир знал его еще в училище. Правда, он отличался некоторой эксцентричностью, был начинен всевозможными идеями, нередко — авантюрными. Неужели это у него не прошло и под влиянием каких-то факторов стало чертой характера? Если так… Ну нет, он, Владимир, на сделку не пойдет! Выступать ни с какими починами не станет, писать статей не будет. Прикажут ему перейти на политработу — перейдет. Но он же не может допустить, чтобы на его повышение в должности хоть малейшее влияние имело то, что Юрий предлагает сделать. Даже если никто не узнает, как возник в батальоне новый почин и появилась в газете «актуальная» статья «передового» командира.
Владимир достал письмо Марины и положил его рядом с письмом Юрия. Упершись локтями в стол и сжав пальцами лоб, стал пристально глядеть на них. Два письма от дорогих для него людей, а чувство такое, будто он потерял их обоих.
Владимир вложил письма в конверты и открыл ящик стола, чтобы спрятать их. И вдруг, повинуясь еще не осознанному импульсу, оставил письмо Юрия на столе. Это письмо Владимир понесет домой и покажет Лиде. Пусть она порадуется тому хорошему, что там написано, и выскажет, что думает о предложениях Юрия. Примет ли она сторону Владимира? Лида всегда поддерживает мужа на скользких поворотах. Но, случается, недоумевает: какая блажь выталкивает его туда? Владимир расскажет Лиде о своих сомнениях, и она поймет: иначе он не может. И не осудит его за то, что он решил написать своему другу правду о нем. Возможно, Юрий обидится — он болезненно восприимчив к подобным вещам; возможно, станет отвергать — он же в центре, «наверху», и ему, мол, лучше знать, что к чему; возможно, порвет дружбу — такое уже случалось в училище, когда Владимир на комсомольском собрании осудил Юрия за ложь. Владимиру будет горько, но от намерения своего он не отступит. Во имя их дружбы и того большого, что они делают. Лучше сказать сразу, пока не поздно. Когда же дело зайдет далеко — исправлять трудно. Не потому, что содеянное непоправимо, а потому, что переплетенная с этим неправда ранит души. Он-то, комбат майор Хабаров, знает: он всегда с людьми и ему не безразлично, что думает о жизни каждый солдат. О той жизни, которую призван оберегать. И если ему на поле боя доведется встретиться один на один с врагом, победить должен солдат из батальона майора Хабарова. И он, комбат Хабаров, делает все и отдает всего себя тому, чтобы никогда не случилось иначе.