Для Тимошки Вася был совершенно особым от всех существом, и даже если он на целый день уходил на работу или куда-нибудь далеко уезжал, он постоянно присутствовал в мире Тимошки, как основная ось, центр, смысл и необходимость бытия. Тимошка часто вспоминал о нем и начинал тосковать по его рукам, по его запаху, по его голосу, только с Васей у Тимошки связывалось ощущение настоящей радости и полноты жизни. Рядом с Васей, и особенно когда тот бывал в хорошем настроении, Тимошку одолевали приступы буйного веселья, показывая свою ловкость и силу, он прыгал особенно высоко, особенно быстро брал самый слабый след. И скучал Тимошка тоже по-своему: ни с того ни с сего он садился, широко расставив передние лапы, опускал голову чуть ли не до земли и застывал в таком положении надолго, и, если кто-нибудь начинал подсмеиваться над ним, он обижался и уходил с глаз подальше. И еще в острые приступы тоски появлялся на свет увесистый обкусанный кирпич. Тимошка таскал его в зубах по всему участку, устав, ложился, клал между лап и неотрывно сторожил, словно боялся, что обкусанный кирпич вскочит на ноги и удерет, когда же тоска несколько ослабевала, Тимошка уносил кирпич, осторожно взяв в зубы, словно живого щенка, и прятал в одному ему известное место.

Вечером после отъезда Татьяны Романовны и Васи в доме, несмотря на хлопоты Семеновны, про себя довольной наконец-то осуществившимся отъездом племянника с женой, стало пусто и скучновато. Даша капризничала по пустякам, поссорилась с Олегом, тот вполне резонно обиделся и ушел наверх, в Васин кабинет. Там он пристроился на открытом балконе в старом плетеном кресле. Сквозь деревья в сумерках тяжело поблескивало озеро. В зелени еще возились и перепархивали птицы, солнце уже село. Из-за горизонта, окрашенного у самой земли ярко раскаленной узкой полосой, еще вырывался сноп золотистых лучей, пронизывающих одинокое, одно-единственное во всем небе, облачко ровным алым свечением, затем лучи стали короче, потускнели и скоро исчезли совсем. Над горизонтом еще чуть теплилось алое расплывшееся пятно, но вот и оно исчезло. Олег положил голову на перила балкона, глядя в сгустившуюся чернильную синеву и представляя себе серебристый самолет, летящий среди звезд в темном небе, и Татьяну Романовну с Васей. Он их любил, и теперь в груди как-то щемило, и к глазам подступала предательская теплота, но было темно, и никто бы не увидел его минутной слабости. Дом сейчас ярко светился всеми окнами, свет с трудом раздвигал густую вязкую тьму, затопившую сад, лес, озеро и всю остальную землю. Стали резче запахи цветов и травы, за прибрежные кусты зацепились одиночные клочья тумана, и наконец, преображая все вокруг, выплыла совершенно круглая, сияющая радостным и каким-то ненатуральным сиянием луна. Туман разросся, застлал озеро сплошным мягким покрывалом, неслышно окутал березы, росшие на берегу, точно опустились на воду невесомые, пышно взбитые облака, посеребренные лунным светом.

Несколько раз над балконом бесшумно проносилась тень маленькой ночной хищницы-птицы неясыти, об этом Олег знал от Васи. Услышав голос Семеновны, звавшей его вниз смотреть телевизор, Олег сморщился, ему никуда не хотелось уходить с балкона, по, чувствуя, что еще минута-другая и он расплачется, как девчонка, он бросился к пианино, откинул крышку, и по дому, вначале сумбурно и хаотично, затем стройнее и мягче, понеслись первые аккорды, дом в ответ как бы встрепенулся, ожил и затих. Олег снова и снова ударял по клавишам и неожиданно услышал странный, жалующийся звук, постепенно нараставший и закончившийся на низких протяжных басах, Олег от неожиданности резко крутанулся на вертящемся круглом черном стульчике и увидел Тимошку, высоко, по-волчьи задравшего косматую морду к потолку и тоскливо, обреченно выводившего свои немыслимые рулады, перед ним на полу лежал обкусанный кирпич.

— Тимошка, — шепотом спросил Олег, — ты по Васе скучаешь? Как интересно, ну, давай вместе… пой!

Олег тронул клавиши, и вой, заставивший Семеновну у себя в светелке схватиться за сердце, а Дашу в страхе зажать уши ладонями, с новой силой разнесся по дому, глаза Тимошки зеленовато отсвечивали, в горле клокотала безысходность и отрешение, Тимошка жаловался неизвестно кому, высказывая свою жестокую на кого-то обиду. Вой оборвался на немыслимо высокой ноте, Олег испугался и бросил играть, в дверях он увидел Семеновну с вцепившейся в ее фартук Дашей.

— Что такое? — тихо ужаснулась Семеновна. — Одурели вы оба? Отец с матерью едва отъехали, а они похороны затеяли! Ах, негодники! Ах, обормоты! Ах, некрещеные! — Семеновна раскипятилась, приняв Олегов с Тимошкой концерт близко к сердцу как личную обиду, и Даша, полностью ее поддерживая, смотрела на брата с Тимошкой округлившимися враждебными глазами.

Выплеснув свой испуг в обидных словах и убедившись, что гнев ее достиг цели, Семеновна смягчилась, еще поворчав для виду, а больше от внутренней неустроенности, она, часто моргая маленькими серыми глазками в бесцветных ресницах, потащила детей нить чай.

— Я творожную запеканку с изюмом испекла, — сказала она. — Скоро и спать, почти одиннадцать. В голове с утра шумит, как трактор работает, к непогоде, что ли? Как бы погода завтра не испортилась. Так и есть, слышите?

Все, в том числе и Тимошка, услышали первый долгий порыв ветра, деревья зашелестели и залопотали, а старая рябина, росшая возле дома, стала привычно тереться сучьями о балкон на втором этаже.

— Дождик, дождик! — восторженно закричала Даша, подбегая к дверям.

В распахнутую дверь балкона с веселым свистом ворвалась тугая волна ветра, стеклянные сосульки на старой-престарой люстре под потолком с тоненьким перезвоном закачались. Ахнув, Семеновна бросилась закрывать балкон, послав Олега проверить окна и двери по всему дому и выключить лишний свет. Ветер уже дул напористо, тумана лад озером не было и в помине, березы гнулись, жалобно скрипели, от мостов в глубине озера бежала крупная рябь.

Охраняя Олега от злых, враждебных сил, умевших коварно появляться в самый неподходящий момент, Тимошка не отходил от него ни на шаг, и в доме, и на улице, настороженно вслушивался, ловя каждый шорох. Выйдя следом на крыльцо, Семеновна забрала их в дом, и вскоре все дружно сидели за столом, накрытым клетчатой синей клеенкой в цвет абажура, достали пирожки с мясом, творожную запеканку с изюмом и или чай с яблочным домашним вареньем, от каждого из троих по очереди перепадало и Тимошке, уютно устроившемуся под столом. От еды и позднего времени у Даши слипались глаза, и она непривычно затихла.

— А теперь зубы чистить и спать, — напомнила Семеновна. — Скоро полночь, теперь и папа с мамой скоро до места доберутся. Завтра утром позвонят, или телеграмму получим. Пора, пора ложиться.

— Я грозу буду ждать, — решительно заявила Даша, немедленно стряхивая с себя сонливость и в подтверждение своих слов подпирая щеку твердым кулачком.

Зная ее характер, Семеновна согласно кивнула.

— Жди, жди, Дашенька, — сказала она. — Ложись в постельку и жди, мыс Олегом ложимся, зачем тебе одной сидеть в пустой комнате? А в постельке веселее будет ждать, и Тимошку с собой забери. Он тоже будет ждать. А как дождетесь, нас с Олегом разбудите, мы тоже посмотрим.

Ты даже не раздевайся, поверх одеяла ложись.

Хитрая Семеновна добилась своего, через полчаса, убрав со стола и перемыв посуду, она, заглянув к Даше, улыбнулась, девочка крепко спала поверх одеяла, подложив под щеку крепко стиснутый кулачок и сурово нахмурившись, Семеновна покачала головой, за лето надо детей как следует откормить и подправить, подумала она, а то Олег в рост ударился, да и Даша не по годам длинная, из всех платьишек выросла, вон как коленки торчат.

Семеновна не стала будить Дашу, накрыла ее пушистым шерстяным пледом и, выключив свет, на цыпочках вышла.

Утром, выйдя на крыльцо, Семеновна вдохнула всей грудью острый утренний воздух, промытые, чистые цветы переливались тончайшими оттенками красок, деревья стояли в искрящейся радужной росе, и озеро казалось особенно чистым и прозрачным. Появился Тимошка и, извиняясь за опоздание, виновато повилял коротким тщательно расчесанным хвостом, протяжно, со сладким стоном зевнул, показывая узкий розовый язык и породистое черное нёбо, и с удовольствием длинно потянулся. Он остался сидеть на крыльце, а Семеновна, сбросив туфли, отправилась бродить среди яблонь, с наслаждением ощупывая отвыкшей подошвой влажную, но уже успевшую прогреться траву.

Придирчиво осмотрев яблони, она перешла к вишням и черной смородине, прикидывая виды на урожай. Сад был запущенный, и Семеновна жалела, что не выбралась раньше, весной, как все добрые люди, не навела в саду должный порядок, молодые только и занимаются своими бумагами, им до остального дела нет, а от такого сада сколько бы пользы можно было взять.

В светлое тихое утро душа сама собой радовалась неизвестно чему, и дело спорилось в руках у Семеновны. Приготовив завтрак и упрятав гречневую кашу доспевать под подушку, она собралась идти в магазин за молоком и хлебом, наказав Тимошке строго-настрого никуда не отлучаться, караулить детей и дом (Тимошка, не раз уже выполнявший подобные поручения, но не любивший оставаться в одиночестве, с видимой неохотой улегся на крыльце), Семеновна с той же тихой радостью в душе вышла за калитку. За детей она не беспокоилась, день со сборами вчера был утомительный, заснули они поздно и проснутся теперь не скоро. Можно не торопиться и тихонько пройтись лесочком до магазина, полюбоваться свежей зеленью, чистыми утренними красками, да, может, кто встретится по дороге из прошлогодних знакомых, она и платочек повязала новый, ненадеванный, и танкетки надела тоже скрипящие новой кожей в первый раз. На обратном пути Семеновна все-таки заторопилась, пришлось постоять в очереди за творогом, его редко привозили в палатку, и ближе к одиннадцати заволновалась, боясь, что творога не хватит, тут же в несколько голосов из конца очереди закричали и потребовали давать только по килограмму в руки, и Семеновна, поддавшись общему настроению, тоже кричала и требовала. Возвращаясь, она вздыхала от душевной неловкости и угрызений совести за свою несдержанность, впрочем, что удивляться и казнить себя, каких-нибудь десять лет назад молоко и яйца круглый год приносили прямо в дом, тогда в соседней, через речку, деревне многие держали коров, а потом все сразу куда-то исчезло-и коровы, и молочницы. Мелькнувшая мысль, что дети встанут и обязательно набедокурят, заставила ее ускорить шаг и пойти напрямик, через молодой пахучий сосенник, уже жаркий, наполненный душными испарениями земли и хвои, и старой, уже опавшей, и молодой, остро вспыхнувшей в первый месяц лета пушистыми нежно-зелеными свечками на концах сосновых лап. Семеновна на ходу незаметно задумалась, десять лет проскочит незаметно, дети вырастут, поступят в институт, начнется у них совсем другая, взрослая жизнь, взрослые трудности, тут мысли Семеновны перескочили на себя, на свою молодость и учебу в техникуме, раз и навсегда оборванную войной, на нескончаемую работу, работу, работу (другого нечего и вспомнить!).

Тихий жалобный писк отвлек ее внимание, она остановилась, шагнула с дорожки в сторону и увидела под маленькой сосенкой, в глинистой промоине, удивительно красивого, пушистого котенка, угрожающе выгнувшего спинку. Увидев Семеновну, котенок еще плотнее прижался к сосенке и опять жалобно, совсем по-детски мяукнул. У Семеновны, больше всего на свете любившей детей и животных, сжалось сердце: перед ней вырисовалась трагическая картина непроглядной ночи и одинокий жалкий комочек, вцепившийся в сосенку, ей тут же представилось, как котенок подружится с Тимошкой, как будут рады дети, и даже в груди потеплело от чувства своей причастности к такому доброму делу.

— Ах, ты, Жужа, ну иди ко мне, иди, — тихо и ласково позвала она, одаривая маленькое дрожащее существо первым пришедшим ей в голову именем.

Осторожно, чтобы не испугать котенка, Семеновна протянула руку, взяла его и прижала к груди, она чувствовала ладонью маленькое сильное сердце и, успокаивая Жужа, погладила его по спинке. Жужа затих и закрыл глаза, домой Семеновна вернулась совершенно счастливая. Встретив ее возле калитки, Тимошка весело запрыгал вокруг, но тут его словно что-то отбросило, и, пока Семеновна запирала калитку, стараясь держаться к Тимошке спиной и пе показывать своей находки, Тимошка подозрительно и усиленно внюхивался, стараясь определить, откуда появился ненавистный ему запах соседского кота, воровавшего у него из миски остатки пищи, а как-то даже сумевшего утащить припрятанную Тимошкой косточку…

Семеновна боком, боком, вызывая у Тимошки еще большее подозрение, загораживая Жужу, прошла в дом, защелкнула за собой дверь на задвижку, и в комнате у Даши, продолжавшей безмятежно спать, опустила котенка на пол, торопливо налила ему в блюдечко принесенного с собой молока. Фыркая, задыхаясь и захлебываясь от жадности, Жужа стал лакать, на крыльце отчаянно залаял Тимошка, требуя, чтобы его немедленно впустили в дом.

— Подождешь, подождешь, ничего с тобой не сделается, — проворчала Семеновна, не. двигаясь с места, пока Жука не отвалился от блюдечка, тогда Семеновна взяла в руки теплый пушистый комочек и посадила котенка на кресло-качалку, на вышитую крестом подушку-думку. Тимошка залаял еще отчаяннее и требовательнее, опасаясь, что он перебудит детей, Семеновна вышла к нему.

— Ну, чего тебе? Что стряслось? Есть захотел? — чуть сконфуженно спросила она самым невинным голосом. — Сейчас я тебя покормлю, пора уже… В дом-то не рвись без дела, в доме ничего хорошего, дети спят, иди лучше к озеру, карауль свою Чапу…

Недоверчиво выслушав Семеновну (по собственному опыту он знал, что от людей можно ожидать самых невероятных неожиданностей), Тимошка попытался протиснуться в дверь. Семеновна решительно пресекла ему путь и сунула под нос миску с едой. В это время и раздался восторженный визг Даши. Растерзанная со сна, она влетела в кухню с расширенными глазами.

— Тетя Женя, тетя Женя, у нас котенок! — точно заведенная, прыгала на одной ножке Даша, притиснув кулачки к груди. — Ой какой красивый! Пушистый какой, серый! Он у меня на качалке сидит!

— Сидит, и ладно, пусть сидит, — успокаивая ее, улыбнулась Семеновна. За молоком ходила, в лесу подобрала, он потерялся. Его Жужей зовут…

— Пусть он у меня в комнате спит! — категорически потребовала Даша. Тимошка пусть с Олегом, а Жужа со мной! Я первая увидела!

— Пусть с тобой, — согласилась Семеновна, заботясь о справедливости, она упустила Тимошку, и тот, пользуясь потерей бдительности, не замедлил прошмыгнуть в дом, в одно мгновение он уже был в комнате Даши. Здесь он, в состоянии, близком к остолбенению, обмер перед кроватью, перед ним, выгнув спину дугой и распушив хвост, дерзко шипело самое презираемое существо на свете. От такой невиданной наглости Тимошка на какое-то время просто окаменел, но уже в следующее мгновение броском почти настиг котенка и только впустую щелкнул челюстями. Жужа оказался проворнее, он молнией взлетел по коврику над кроватью вверх, к самому потолку, и там повис, вцепившись в бахрому ковра, продолжая угрожающе шипеть, завороженно глядя на Тимошку. Тот, подскакивая на задних лапах и царапая стену, стараясь дотянуться до непрошеного гостя, чтобы расправиться с ним по заслугам, оглушительно, на весь дом лаял, прибежали Семеновна с Дашей, за ними сонный Олег в одних трусах. Семеновна охала, Даша кричала на Тимошку и топала ногами, Олег с молчаливым удивлением за ними наблюдал. Наконец пришедшего в неистовство Тимошку удалось выдворить в сад, Жужу стащить из-под потолка. Разъяренный Тимошка стал с отчаянным лаем носиться вокруг веранды, и никто не знал, как его успокоить.

— Вот не думала, — сокрушенно оправдывалась Семеновна. — Такой яростный, надо же…

— Тимошка гордый, — хмуро возразил Олег с отцовской непреклонностью. Он никогда не захочет жить рядом с какой-то паршивой кошкой. Подумаешь, радость!

Надо котенка кому-нибудь отдать.

— Гадкий! Гадкий! Гадкий! — зажав уши руками и никого не слыша, твердила свое Даша. — Жужа хороший… Надо их познакомить, вот! Заставить обнюхаться! Вот!

— Станет Тимошка с ним обнюхиваться! Он породистый, — ухмыльнулся Олег. — Он твоего котенка перекусит пополам!

— Ладно, всем завтракать! — вовремя спохватилась Семеновна. Умывайтесь, собирайтесь, успеем, решим, может, правда они пообвыкнутся друг с другом. А Жужу посадим пока на гардероб в гостиной, пусть пока там поспит.

Олег вышел в сад, нарочно не закрывая за собой двери и демонстрируя свою полную солидарность с Тимошкой.

Тот не замедлил ворваться в дом и тщательно обследовать комнаты и закоулки. Но Жужа уже сладко дремал после всех передряг в полной безопасности, на старинном фигурном черного дерева шкафу с высоким резным съемным верхом, в плетеной корзинке с обрезками от разного женского рукоделья. Тимошка, чувствуя непорядок, кружился вокруг шкафа, но громко выражать свое неодобрение не осмеливался, ходившая за ним по пятам Даша тщетно пыталась его отвлечь и урезонить.

— Тебе не стыдно? — спрашивала она укоризненно. — Такой большой, а маленького стережешь. Нет его, нет здесь, понял? Что он тебе сделал? Я с тобой дружить не буду! У-у, противный!

Понимая каждое слово Даши и нервно вздрагивая хвостом от незаслуженной обиды, Тимошка продолжал усиленно принюхиваться к шкафу и, только окончательно убедившись в своем конфузе и полном бессилии сколько-нибудь изменить ход событий, вяло прошлепал на нагретое солнцем крыльцо, напился теплой воды из миски и, ни на кого не глядя и не отзываясь на ласковые зовы Олега и Семеновны, растянулся на циновке у входа и стал грустно наблюдать за возней воробьев, густо заселивших все удобные места под крышей дома, по-хозяйски деловито сновавших туда-сюда в воздухе. Семеновна и дети собрались в большой комнате с фигурным шкафом на совет и плотно затворили за собой дверь. Оставшись один на крыльце, Тимошка почувствовал себя окончательно покинутым. Он вспомнил тяжелые и добрые руки Васи и его голос, был бы сейчас он дома, все было бы иначе. Возбужденно привстав, Тимошка оглядел берег озера и любимую Васину скамейку, конечно же Вася где-то рядом, прячется и ждет, когда Тимошка его найдет.

Махнув через несколько ступенек с крыльца, Тимошка обежал сад, берег озера, заглядывая за каждый куст, не пропуская ни одного укромного места, Вася мог оказаться везде, нельзя было допустить небрежности, и Тимошка удалялся от дома кругами, захватывая все больше сада и леса.

Тем временем в доме шел совет, Семеновна сидела за столом посредине, слушая то Дашу, то Олега, и никак не могла решить, чью же сторону взять, Тимошка помечется, помечется, да и привыкнет, подумала она, у ее старой знакомой собака вот уже много лет жила в тесной дружбе с кошкой, ели из одной миски…

— Котеночек больно хорошенький, — робко сказала она в свое оправдание. — Как бы в доме нарядно и весело было…

— Их надо познакомить! — решительно предложила Даша Олегу. — Ты будешь Тимошку держать, а я Жужу к нему подпихивать, вот поглядишь, привыкнет. Тимошка добрый!

— А что, давайте попробуем, — согласилась Семеновна, — не зверь же он дикий, живет среди людей, так пусть к человеческим законам привыкает.

Хмурый Олег, по-прежнему ни с кем не согласный, пошел за Тимошкой, и вскоре волнение в доме достигло наивысшего предела. Кося вбок то на одного, то на другого грустным круглым черным глазом, Тимошка с недоверием уселся посредине комнаты — там, где ему и было приказано. Семеновна крадучись, на цыпочках, приблизилась к шкафу, взобралась на кресло и бережно, словно нечто драгоценное и хрупкое, сняла корзинку, подала ее нетерпеливо притопывающей Даше. У Даши разгорелось лицо, серые глаза потемнели от решимости. Она сунула руку в корзинку, и тут окончательно потрясенный вероломством любимых ему людей Тимошка увидел Жужу, и отвратительный, невыносимый запах хлынул ему в ноздри.

— Сидеть, Тимошка! — скомандовала Даша, сама опускаясь на пол на колени, изо всех сил держа обеими руками напружинившееся, маленькое тельце. — Это Жужа, слышишь, Жужа. Это твой друг, ты должен его любить. Вам будет хорошо вместе. Слышишь, Тимошка, не трогать!

Нельзя! — разговаривая, Даша все ближе подносила китенка к Тимошке, и тот от ненависти потерял способность двигаться. Он уже понял, что от него требовали, неприятный, острый запах нельзя было больше выносить, и Тимошка, страдальчески сморщив нос, оглушительно чихнул. Жужа от этого устрашающего звука, вырвавшегося из ноздрей черного чудовища, вцепился в Дашу, до крики расцарапал ей руки. Закричавшая от боли Даша еще больше перепугала Жужу, по длинной портьере котенок взлетел под самый потолок и оттуда, устрашающе открывая рот, шипел на Тимошку. Охнув, Семеновна заспешила за йодом в аптечку, а Тимошка, укоризненно исподлобья взглянув на Олега, упрекая его в недостойном обмане, опустив хвост, понуро побрел к двери. Он давно знал, что без Васи порядок в мире рухнул и ждать справедливости было нечего.

Прошло немало времени, прежде чем в доме все кое-как улеглось, но это была только видимость. День между тем катился своим чередом, солнце заглядывало уже в самые укромные уголки сада, вода в озере прогрелась до самого дна и напиталась солнцем, от пес исходило какое-то мглистое сияние.

Расстроенная происшедшим в доме по ее вине раздором, Семеновна особенно тщательно взбивала мусс на третье к обеду, она решила сегодня приготовить обед из любимых блюд ребят. В то же время она ничего не упускала из происходящего в доме, любую минуту зная, где находятся и чем заняты Даша с Олегом, а больше ей ничего и нс нужно было. Принесли наконец телеграмму от Васи с Татьяной Романовной, обрадовавшись, Семеновна постаралась вокруг скупых, долетевших от теплого моря слов объединить всех обитатели дома.

— Видите, как хорошо, — морщинки вокруг глаз Семеновны совсем разгладились, — вернутся наши папа с мамой загорелые, веселые… Все наладится. Папа опять будет здоровым и сильным. Да, а где же Тимошка? — с недоумением огляделась она по сторонам.

Тимошки, непременного участника всех важнейших событий в доме, действительно нигде не было видно, Олег с Дашей, сразу позабыв недавнюю ссору, побежали искать Тимошку, в два голоса громко выкрикивая:

— Тимошка! Тимошка! Тимошка!

Скоро известные им любимые Тимошкины места были проверены, Олег, вспотевший и исцарапанный, махнул рукой и сел на отцовскую скамейку-напротив мостков. Присмиревшая, с испуганными глазами, Даша робко примостилась с ним рядом. Как обычно в трудную минуту, Даша во всем полагалась на брата, Олег чувствовал, что еще немного и она разревется. У нее уже и губы начали разъезжаться в разные стороны.

— Ладно, — сказал тогда Олег, сдвигая по-отцовски сильные брови. Найдется… Надоест ему бегать, и найдется.

— А если нет? — Даша с трудом справлялась с прыгающими губами. Собственные слова поразили ее ужасом, и она разревелась. Обкусывая веточку, Олег молчал. Ему хотелось и пожалеть се, ободрить, но что-то мешало.

— Хватит тебе, — не выдержал он наконец. — Будешь знать теперь, как предавать старого друга.

— Да-а, я хотела, чтобы они подружились, — у Даши обильно капало из носа. — Я нс знала, что Тимошка такой.

— Вот теперь знай.

— А если он совсем не вернется?

— Вернется, — не сразу сказал Олег. — А ты перестань реветь, а то лягушки в озере подохнут.

— Почему? — искренне озадачилась Даша, в глубине души всегда признававшая превосходство брата и в трудные минуты прибегавшая к его защите и авторитету.

— Вода станет соленой, от соленой воды подохнут.

— Тоже мне, задается, — хотела обидеться Даша и не успела: подошла Семеновна, села рядом.

Утешая Дашу, да и сама стараясь обрести равновесие, Семеновна погладила Дашу по голове. Любимая скамья Васи с высокой дощатой спинкой (он сам ее сделал в прошлом году) стояла в тени двух берез, веселое, щедрое солнце пробивалось сквозь густую зелень, и даже у воды тяжело давил летний полуденный зной.

— Вы бы искупались, — предложила Семеновна. — Обедать пора. Вода теплая какая, если бы не моя поясница, и я бы с вами поплескалась. Ну, милые мои цыплята, давайте, давайте, а то вон сонные какие, кислые. Явится Тимошка, посердится-посердится, да и придет. Спрятался где-нибудь от жары, неуверенно добавила Семеновна, стараясь хоть как-нибудь ободрить детей. Подумать только, дожили, собаки стали какие обидчивые. Тимошка сегодня даже от сахарной косточки отказался! Я ему миску под нос толкала-толкала, а он и не смотрит… Расскажи кому, не поверит…

— Тимошка, он очень породистый, — сказал Олег. — Я вам сразу сказал, ничего не выйдет с котенком.

Ни Семеновна, ни Даша не стали возражать, тут же, на скамейке, под полуденным солнцем решено было отдать Жужу кому-нибудь из соседей, Даша, в этот трагический момент готовая снова разрыдаться, героически удержалась, хотя у нее стиснутые кулачки от напряжения даже побелели. Искоса поглядывая на нее, Олег сочувственно подтолкнул ее локтем.

— Давай, кто быстрей до того берега, — предложил он, уже на ходу стаскивая майку. — А? Хочешь?

— А я его нарисую! — тряхнула стриженой головой Даша. — На память! Вот!

— Котенка? — догадался Олег, и в его серых, затененных длинными ресницами глазах появились веселые искры, сбежав на мостки, он головой вниз бултыхнулся в сияющую голубизной воду. Стройные отражения берез в озере заколыхались, раскололись и пошли все более дробящимися кругами. Семеновна порадовалась на разыгравшихся детей, гонявшихся друг за другом и поднявших тучи вспыхивающих на солнце искр, но она все время невольно оглядывалась, каждый раз в тайной надежде увидеть сидящего рядом и благодушно посмеивающегося Тимошку, да и Олег, перевернувшись на спину и глядя в бездонное высветленное зноем небо, тоже думал в это время о Тимошке.

Если Тимошка к вечеру не найдется, нужно будет уговорить тетю Женю поехать в Москву и дать объявление в газету, решил он, и тому, кто отыщет Тимошку, пообещать сто рублей. Конечно, если бы папа с мамой были дома, можно было бы пообещать и двести, но сейчас где они возьмут столько денег? У него в копилке едва сорок рублей наберется, если ее разбить. Можно, правда, попросить нашедшего Тимошку подождать, пока вернутся родители…

Слегка скосив глаза, Олег увидел засохшую березу и вспомнил разговор с отцом. Он тотчас подплыл к мосткам, выбрался из воды, Даша запротестовала, она еще не набарахталась в озере. Олег, не обращая на нее внимания, стараясь не сутулиться, прошел в небольшую мастерскую под верандой. Здесь у Васи был верстак и хранились всякие нужные для дела, очень интересные вещи. Здесь были слесарные и плотничьи инструменты, гвозди, банки с краской, кисти, садовый вар, которым Вася лечил деревья.

Хранились здесь и пакеты с удобрениями, висела на гвозде большая пила, стояли в углу лопаты, грабли и старая, выщербленная временем любимая Васина коса, Вася косил ею несколько раз за лето, выкашивая выраставшую траву под яблонями в саду и в овраге, и Олег, любуясь на его экономные точные движения, мечтал поскорей вырасти и косить и все делать точно так же, как отец. Олег любил бывать здесь, в мастерской, и помогать отцу, сейчас он с неожиданной грустью оглядел покинутое Васей хозяйство и подошел к топорам, лежавшим на своем месте на широкой полке. Их было два, один большой, плотницкий, второй — походный, легкий, он так и лежал в брезентовом чехле, и его можно было тут же пристегнуть к поясу. Олег взял плотницкий и, чувствуя его уверенную тяжесть, попробовал пальцем лезвие, как всегда делал Вася. Он перебросил плотницкий топор в другую руку, еще раз взвесил его тяжесть, Олега уже тянуло в мир взрослых, поэтому он выбрал большой топор. Щурясь в дверях от яркого солнца, ударившего прямо в лицо, он вышел в сад, у него теперь было дело, и оно каким-то таинственным образом связывалось с уверенностью, что Тимошка обязательно найдется.

У мастерской его караулила Даша, Олег нос к носу столкнулся с ней.

— Ты зачем папин топор взял? — взрослым голосом, подражая Татьяне Романовне, строго спросила она, в ответ Олег с деланным равнодушием хмыкнул и, стараясь держать плечи прямо, направился к озеру. — А я вот тете Жене расскажу! — крикнула ему вслед Даша. — Подумаешь, задается! А я вот что-то такое знаю, а тебе не скажу! — на всякий случай постаралась задержать брата Даша, но Олег, захваченный важностью предстоящей работы, отмахнулся от ее слов, а может быть, и не слышал их.

У засохшей березы, довольно высокой, с голой, без листьев, вершиной и с начинавшими обламываться сучьями, он долго, до легкого головокружения, стоял, запрокинув голову, и глядел вверх, Олегу стало жалко умершего дерева, рядом с ним высились живые, струящиеся молодой зеленью березы, а вот эта, с простершимся вбок длинным суком, тоже без листвы, с белой, но теперь уже тусклой корой, почему-то взяла и засохла. Люди тоже умирают, Олег уже знал об этом, он подумал о Васе, до сердечного озноба ощутив заложенную и в нем самом возможность исчезновения. Это был не страх, а что-то глубже и сильнее страха, словно оцепенев, потеряв возможность двигаться, не отрывая расширившихся, потемневших глаз от березы, он почти заставил себя взять топор и ударить по сухой древесине. Дерево в ответ сухо вздрогнуло, удар топора отдался во всем теле Олега, он замахнулся опять, полетела кора, и открылась рыхлая, уже тронутая разложением, изъеденная червями древесина тусклого серого цвета. Она вминалась и крошилась под топором, и Олег неумело, неловко рубил и рубил. Пот заливал глаза, топор тяжелел и тяжелел в руках и уже начинал от неловкого, недостаточно сильного удара с пустым коротким звоном отскакивать от березы. Олег по-прежнему не сдавался и, смахивая пот со лба, опять принимался рубить. Услышав чей-то испуганный крик, он сердито оглянулся и увидел Семеновну с Дашей.

Семеновна как была, так и прибежала в засыпанном мукой фартуке, она отчаянно всплеснула руками:

— Святые угодники, да ведь я своей смертью с вами не помру! Кто тебе позволил? Сейчас же перестань! Не дорос еще отцовским топором махать. А если по ноге или руке? — причитала Семеновна, отмечая про себя незнакомое взрослое, по-отцовски упрямое выражение на лице Олега, резкий излом его сильных, густых бровей.

— Почему я должен отрубить себе ногу? — со злостью огрызнулся Олег и вызывающе сдвинул брови.

— А вот отрубишь, если не будешь слушаться, — ехидно пообещала Даша, стараясь благоразумно не отходить от Семеновны и быть подальше от брата.

— Ябеда! — процедил Олег сквозь зубы. — Вот погоди, получишь от меня! Попадись только!

— Олег! — сочла нужным вмешаться Семеновна. — Это еще что? Что за угрозы? Ты же взрослый мальчик. А она маленькая, да еще девочка.

— А чего она везде суется? Пусть сидит и играет со своими куклами, буркнул Олег.

Услышав такое оскорбительное предложение, Даша в первую секунду даже задохнулась от возмущения и крутанулась на месте, так что короткая юбочка ее платьица раздулась колоколом, и, не помня себя и не видя перед собой дороги, умчалась в сторону оврага, густо поросшего орешником.

— Да что же это делается, — неизвестно кому пожаловалась Семеновна. Да где же здоровья мне на вас набраться! Каждый коники свои выкидывает! Да тут никаких нервов не хватит! Теперь Даша подхватилась! Ищи ее теперь, спрячется где-нибудь, до вечера просидит. Зачем только меня, старую, ноги сюда принесли, зачем я согласилась!

— Ну, тетя Женя, будет вам! Никуда Дашка не денется, знаю я ее, проголодается — прибежит.

— А ты тоже хорош! — напустилась Семеновна на любимого внучатого племянника. — Больно ты много знаешь, больно грамотный. Чем топором впустую махать да сестренку дразнить, лучше пошли бы Тимошку поискали по поселку, порасспрашивали, пропадет ведь скотина бессловесная. Я виновата, грех попутал, кто ж знал, что вы здесь все обидчивые такие. К каждому со своим уставом… Зря столбом не стой, ступай лучше, ищи сестру…

Семеновна хотела что-то прибавить, не успела, раздался надсадный продолжительный треск. Уже основательно подрубленная Олегом береза, очевидно под собственной тяжестью, подломилась в месте надруба и стала медленно, затем все стремительнее падать и с шумным плеском рухнула в озеро, подняв тучи брызг. Олег исполнил на месте нелепый воинственный танец, а из-за кустов одичавшей малины и орешника высунулась озадаченная рожица Даши. Поколебавшись с минуту, Даша не утерпела и присоединилась к Семеновне и Олегу, как ни в чем не бывало разглядывая образовавшийся просвет на берегу. Семеновна, качая головой, показала на всплывшее в воде дерево:

— Ну и что же, горе-лесоруб, теперь с ней будешь делать?

— А я в воде распилю и частями на берег вытащу, — ответил Олег не слишком уверенно. — Только сначала Тимошку найдем.

После обеда Олег с Дашей, необычно дружные и молчаливые, исходили поселок, опросили встречных, обошли березняк и окрестные молодые, всего года два посаженные рощицы сосняка, и все безрезультатно. Тимошки нигде не было. Уже в темноте они долго сидели с фонариком на Васиной скамейке, время от времени обшаривая кусты и поверхность озера сильным пучком света от фонарика. Семеновна едва уговорила их вернуться в дом Олег прилег на диван одетым, положив рядом с собой фонарик а Даша еще долго, долго не спала, вскакивала от каждого шороха в саду и подбегала к окнам. Семеновна тяжело вздыхала, но не мешала девочке, у нее у самой на сердце лежал камень, на крыльце она оставила еду для Тимошки, под конец усталость и волнения прожитого дня сморили и ее. Дом погрузился в темноту, и все стихло, неяркая лампочка над крыльцом бросала в сад размытый круг света и лишь подчеркивала глубину короткого, душного покоя летней ночи. Да еще немолчно, к жаре, звенели кузнечики