И не почтовые, а свои, и не дядюшка, а отчим, но на душе все равно погано, тяжко это в двадцать один год становиться главой семьи. Думы, прожекты к… не к ночи будь сказано, семь лет учебы псу под хвост, два года практики туда же. Жизнь в Санкт-Петербурге это не занюханный Смоленск…

Дорога тянулась, отсчитывая версту за верстой и столь же неторопливо, двигались мысли. Сидевший рядом поверенный дремал, мотая головой на ухабах. Его приезд в Первопрестольную, где я проводил отпуск с друзьями и явился основной причиной моей хандры. Отчим, скончавшись следом за матушкой, оставил нас троих сиротами и мне как старшему придется заниматься и семейным делом и сестру с братом растить… Брата в училище, благо возраст, подходящий для поступления подойдет скоро да умом бог не обидел. С сестрицей сложнее не понимаю я барышень, ну да ладно бог не выдаст свинья, не съест, справимся. Плохо, что я в Смоленске никого не знаю и был то там три раза за семь лет.

Наша семья перебралась с Олонецкой губернии на Смоленщину, меняя климат по совету врачей. Матушке это помогло мало, она так и не оправилась после родов младшенького. Я её после поступления в Морской Корпус живой и не видел, мал был, да и зимой, не стали меня морозить и везти в Смоленск. Позже отчим приехал и рассказал, что и как, передал матушкину шкатулку да прощальные слова. Отчим у меня золотой человек, хоть и не было промеж нас большой любви, уважения достоин. Взял вдову с ребенком состояние её не промотал, а приумножил. Двух своих родил и после смерти жены все силы отдал воспитанию оболтусов, различия между нами, не делая. Никого более в дом не привел, память хранил. Поверенный передал мне его прощальное письмо с пожеланиями, просьбами и наказом вырастить малых да копию завещания. С кем бы посоветоваться на счет…

Больно и во рту солоно, кто там подо мной ворочается, а… а поверенный, болезный ты наш. Кони ржут, ну все сейчас выйду и Федора, скотину, кнутом поперек хребта, моду взял хозяина рылом о доски бить.

На дороге, прямо посередине, стояло маленькое чудо в светлом платьице с оборочками и зареванным личиком. Это от нее шарахнулись кони с кучером, все равно прибью скота, больно- то как. Утер лицо, чтоб не испугать ребенка, подошел.

— Что случилось барышня, откуда слезы?

— Там… там.

Слезы ручьем, ручками машет, слово сказать не может, захлебывается.

— Что маленькая?

— Папа… мама… поля… никого… просил…

Больше и не разобрать ничего, но зовут. Малышку на руки, глянул, Семенович вроде оклемался.

— Показывай куда.

Махнул рукой этому… короче ошибке природы, чтоб из канавы выбирался и за нами ехал к лесочку чуть в стороне от дороги, девочка туда показывает вроде, и сверток с дороги есть, сено косили, ездили.

— О Господи.

За поляной в лесочке, крови как на бойне. Лежит женщина, распяленная между колышков, мертвая, судя по всему. Рядом два мужика с расколотыми головами, третий чуть поодаль в портках запутался, да так и помер. Лошади бродят, три каких-то телеги на поляне стоят, костер потухший и разметанный, жерди. Кто, что — не понимаю.

— Молодой человек.

Опершись на дерево спиной, лежит крупный мужчина лет сорока-сорока пяти, в порванной измазанной, когда-то богатой одежде с обмотанной тряпицей головой. Рядом с ним на коленках второе чадушко в точно таком же платьице, как первое, только розового цвета.

— Помогите устроиться по-удобней и если можно попить, а то сушит.

Подъехал возок, достали одеяла, нашлось даже красное вино, начались хлопоты. Пока Алексей Семенович присматривал за девочками, напоил их, немножко умыл, а мы с Федором перевязали, и поудобней устроили мужчину в одеяла. Он назвался питерским купцом первой гильдии Афанасьевым Степаном Ильичем с семейством. Как только они вечером остановились на ночлег, на них напали. Его оглушили и несколько раз ударили ножом, а затем, судя по ранам, еще и добивали лежачего дубинами да не добили на свою голову. Перед рассветом, в полутьме, очнувшись и увидев картину он, благо оружие (чудное какое-то, ни разу таких пистолей не видел) бандиты не нашли, посчитался с варнаками, но жене помочь уже ничем не смог. Она когда все началось, дочерей с коляски столкнула да приказала в лес бежать. Те спрятались, а утром, девочки вернулись к отцу. Он и послал одну на тракт за помощью.

Поначалу решили собираться и ехать в Ярцево, но Степан Ильич отказался и попросил привести станового, да священника. Сказал, что священник ему нужен, исповедаться и жену отпеть, а жизни ему осталось два три дня, воры ему весь живот изрезали, и хребет повредили, ног уже не чует и двигать его с места нельзя. Алексей Семенович с Федором поехали сразу, как только навели порядок на поляне, прикрыли мертвых, оставив нам немного еды. Воды в родничке рядом и так было вволю. Степан Ильич успокоившись, уснул, а мы с девами взялись обустраивать лагерь да обед готовить. Они такие потешные, когда хотят походить на взрослых. Рассудительные и обстоятельные, и если не вспоминают прошлую ночь, да на другую сторону поляны не смотрят — вполне самостоятельные дамы. Пока варилась в котелке еда, Полина, с Еленой смешно картавя мне, сразу заявили, что я им не особенно нравлюсь, потому, что они не любят два мужских имени "Игогь" и "Андгей". Кашу же они обожают и готовы её есть утром днем, вечером и даже ночью, если с молоком, а если без — то только утром. После еды барышни слегка осоловели, забравшись в возок, закутались вдвоем в одно одеяло и заснули. Я собрал посуду и только решил подремать, как услышал тихое.

— Андрей расскажи мне о себе, так легче будет, а то от боли ни спать ни лежать спокойно не могу отвлечься надо.

Понемногу под его расспросами я рассказал Степану Ильичу о своем несчастье, о порушенных мечтах. Наверно неправильно это, но сейчас мне горше было осознавать, что детство и юношество кончилось, что не будет в моей жизни, ни парусов, ни дальних странствий, ни веселой столичной жизни, чем пережевать о смерти близкого человека. Он же только улыбался, хмыкал, поддакивал да расспрашивал меня о сестре, брате даже присоветовал, что брату надо учиться военному делу по его делам и склонности вечно играть в солдатиков. Так в неспешной беседе прошло часа три. Наконец выговорившись, я начал замечать капли пота на лбу собеседника. Его неестественную бледность и резкие дерганые движения. Мысленно обозвав себя токующим глухарем, сходил с котелком к роднику набрал холодной воды и, смочив тряпицу, положил её на лоб собеседнику.

— Может так хоть немного легче будет.

Степан Ильич помолчал несколько минут, потом резко вздохнув, сказал.

— Андрей видишь тропинку, вот от той кривой березы начинается. Пройди по ней саженей тридцать, там, в кусте похожем на шар будет сумка, и длинный сверток принеси сюда, пожалуйста. Раненым и ущербным противоречить нельзя это нам в корпусе преподаватели говорили. Сходил и как ни странно действительно обнаружил необычную сумку и длинный сверток. Тут до меня стало доходить, что все немного не так как рассказал нам первоначально купец, что-то нехорошее или загадочное кроется в этом нападении да и купец, судя по тропинке и тайнику, стоял здесь не один час.

— Открой сумку, там внутри коробка с красным крестом. Достань из коробки стеклянную палочку с иглой на кончике, их там несколько, возьми ту на которой буква "М" написана и дай мне.

Повозившись, я открыл коробку. Там этих палочек было штук пятьдесят разных, выбрал с буквой "М" и дал Степану Ильичу. Он снял с кончика иглы маленький шарик и, воткнув иглу себе в ногу, сжал палочку, та сплющилась, я охнул, а Степан Ильич сказал.

— Не бойся это не больно, я же говорил, что ног не чувствую. Подожди несколько минут, и я тебе кое-что объясню.

Он разрыл землю под корнями дуба и закопал смятую стеклянную палочку. Через некоторое время его лицо порозовело, дыхание выровнялось, он подтолкнул себе под правый бок одеяло, повернул ко мне голову и сказал.

— Пришло время тебе кое-что объяснить, и выбора у меня особенного нет, а надежда теперь есть…

Прошло три часа, проснулись девочки. Я как во сне сводил их к ручейку, заставил помыть мордашки, потом готовил, потом ужинали, потом Поля и Лена по очереди читали отцу книжицу. Оказывается, они еще и читать и считать умеют. Степан Ильич смотрел на девочек, ласково гладил по русым головкам и чему-то улыбался. Мне же все происходившее казалось сном, выдумкой, обманом, еще неизвестно чем, но только не правдой. Потом мы жгли костер, затем укладывали этих кукол неваляшек спать, а они все не укладывались. Степан Ильич показал мне, как действует его чудный пистолет и упокоил меня, сказав, что обезболивающее лекарство будет действовать до утра, и я могу спокойно поспать.

С утра после завтрака, поставил Степану Ильичу "укол", так он назвал это действо и, оставив девочек присматривать за отцом. Взял из одной из повозок лопату. Отправился по знакомой тропинке, там саженях в десяти от куста под дубами была разрыта глубокая, в два человеческих роста яма, на дне которой стояло восемь небольших, потемневших от земли, бочонков. По словам Степана Ильича в них находилось почти две тысячи фунтов золота. За этим золотом он и приехал сюда под видом поездки с семьей выкопать выкопал, а потом то ли проследили, то ли случайно наткнулись на них эти воры, и получилось, что получилось. Хорошо, что хоть маленькие живы остались. Засыпал бочонки сверху выброшенной землей, а яму оставил, завтра как приедут посланники так мы этих разбойничков поверх бочек и прикопаем. Врать вместе с дядькой Степаном будем, что яму ту разбойники заранее выкопали, хотели следы скрыть, а я на неё случайно наткнулся, когда лошадей ходил искать. Ложь грех, но тот грех сказал Степан Ильич, он на себя берет, пусть, то золото дочерям как вырастут, достанется. На том мы вчера и порешили. И ведь не нужно ему было то проклятое золото, куда ему и так немереное количество миллионов золотых и серебряных рубликов, как хомяк напрятал по разным английским да голландским банкам. Под видом торговли пряностями туда-сюда серебро да золото десять лет мешками возил. Нет же, решил взять "до кучи", так он это назвал, а проще жадность задавила. Лежит вроде добро бесхозное, от Наполеона оставшееся, ну как не взять, вот и взял. Он теперь свою ношу на меня завалит, и будет сверху смотреть и радоваться. Еле успокоился, девочкам спасибо — задергали, заговорили, замучили, и что им все интересно, и что им на месте не сидится, и что им не молчится. Кое-как утихомирил да к делу приставил одежку перечистить и перестирать. Научил камушком воду в лохани греть. Костер запалил. Дал маленький камушек и лопатку, чтоб его доставать. Часа на два у них занятие есть, потом сохнуть будут, а там и обед подоспеет. Снова долго разговаривали со Степаном Ильичом, он мне про свое дело купеческое рассказывал да показывал я, только записывать успевал. Затем о будущем поговорили, о делах, сделать которые надлежит. Так в разговорах, хлопотах и возне с неугомонными день и закончился, только уколов два пришлось вечером ставить, чтоб до утра хватило. С утра упаковал его сумку и вещи необычные в свой дорожный сундук, дабы вопросов лишних не возникло. Пистолет завернул поплотнее, да в возок припрятал. Хорошая вещь — пригодится, когда-нибудь.

Степану Ильичу к обеду стало хуже, горячий весь, но держится, только говорит, что быстрее бы приехали, а то до утра он не дотянет. Двух уколов хватило до обеда. Уж запах нехороший пошел. Девочки от отца ни на шаг не отходят, сидят тихонечко, держат его за руку, а в глазах слезы. Дядька Степан все диктует и диктует, старается как можно больше сказать, боится не успеть. Про бумаги свои, что в доме питерском в железном ящике лежат, постоянно напоминает. Повторяет, что ежели слово прочитать правильно не смогу или не пойму что прочитал, просить читать девочек их учили правильно проговаривать такие слова. Говорил что алфавит немного другой без ять и фиты, говорил про лекарства в ящике, что от чего и как использовать. После обеда услышали шум, подъехал целый обоз. Полиция, священник, доктор и Федор с Алексеем Семеновичем вернулись на четырех повозках. Пока они подъезжали, поставил Степану Ильичу еще два укола с запасом, чтоб не мучился и началось. То полиция, то доктор осматривает, то разбойничков описывают, хотя, что там описывать — тать он и есть тать. Потом стряпчим в присутствии свидетелей священника полицмейстера и врача было составлено и подписано завещание: "Я, Афанасьев Степан сын Ильича, уроженец города Глухова, купеческого сословия находясь в уме и твердой памяти…" Короче все мне, с условием дочерям треть, как замуж выходить будут. До того времени опека. К вечеру Степан Ильич исповедался, принял причастие, через час потерял сознание, а к утру преставился. Разбойничков еще с вечера прикопали в той ямке, что они для других готовили. Степана Ильича с супругой довезли до Ярцева, где отпели и похоронили вместе у церкви.