1

Смотреть на требующие ремонта пятнистые, желто-серые стены, подплесневевший в углах потолок и обшарпанные окна не хотелось, закрывать глаза — страшно. Начинались четвертые сутки, как Эдик пришел в сознание, и третья неделя, как на него было совершено покушение. Он раз за разом прокручивал в голове события февраля, пытаясь объяснить себе, что же привело его на эту койку. Получалось, все, что он ни делал, становилось шагом сюда, в больницу, и некого винить, кроме себя. Если бы, если бы, если бы! Так страшно думать об этом, когда ты уже практически инвалид. Теперь он точно знал, что надо было делать и чего точно не следовало. Чего стоило просто работать, получать чаевые, строить карьеру госслужащего? Найти хорошую девушку, жениться, может быть, получить второе высшее образование. Зачем было ввязываться в авантюру с рентой, планировать убийство Бабина? Если мечтаешь о преступлении, однажды станешь его жертвой. Судьба. Если бы он знал об этом раньше! Из разговоров врачей он уяснил всю тяжесть своего положения. Пришел в сознание — хорошо. Травмы костей черепа и головного мозга оставляют много вопросов относительного полного восстановления. Гематома в голове давит на мозг и может со временем переродиться в злокачественную опухоль. В городе за бесплатную операцию никто не возьмется. Сколько может стоить платная, ему неинтересно, тем более гарантий никаких. Зато память полностью восстановилась! А нужна она ему теперь, эта память?

Лучше не думать, лучше было вообще не приходить в сознание.

Время от времени, как вспышка, возникал образ Баженова, наносящего из темноты разящий удар. Короткий миг, спокойное лицо и сжатые в щелки глаза. «Миг, между прошлым и будущим». Зачем он напал? Непонятно. Неужели из-за денег? Эдуард ждал таблеток, размывающих сознание и позволяющих уснуть без снов. Утонуть в кисельной жиже, проживая в момент перехода ко сну несколько минут счастливого отрешенного блаженства. А на последней секунде — надежду никогда не вернуться.

Где бы найти силы жить, бороться? Вчера вечером врач, Зинаида Иосифовна, после осмотра объявила, что, если он чувствует себя в состоянии, она готова разрешить посещения. Пока не более получаса в день. Нужно понаблюдать. С кем бы он желал увидеться? Он ответил, что с матерью, но на самом деле хотел увидеть отца. Ему как воздух, как спасительный кислород требовались его бессвязные разговоры, убаюкивающие рассуждения, из которых он надеялся набраться воли для дальнейшей жизни. Он точно знал, что отец поможет ему, найдет слова, способные отвести от навязчивых мыслей о самоубийстве. Ему одному не справиться, но он не мог обидеть мать.

Дверь тихонько отворилась, плавно вошла врач Иваненко. За ее улыбкой Эдик разглядел искреннее беспокойство.

— Доброе утро! Как мы себя сегодня чувствуем, Эдуард Романович?

Он каждый раз не знал, что ответить, и отвечал про себя: «Мы чувствуем себя по-разному!» Она не понимала, о чем он думает. Плохо он себя чувствует, отвратительно! Ему страшно, обидно до слез. Впереди безнадежность, позади стыд, а сейчас отчаяние. Это если коротко. Вам интересно?

— Здравствуйте, Зинаида Иосифовна. Лучше, чем вчера.

— Хорошо. Рада, что вы держитесь молодцом. Самое главное — не падать духом и верить в выздоровление. Мы делаем все, что возможно, но многое зависит от вас. От вашего настроя.

— Я понимаю. Можно мне мобильный телефон?

— Пока нежелательно. Потерпите. Зато сегодня снимем с вас часть повязок, во второй половине дня получите свидание, — она заговорщицки покивала. — Мама? Мы ей уже позвонили. В целом процесс выздоровления идет нормально. Молодой, здоровый организм справляется.

— Я останусь инвалидом?

— Почему?

— Гематома, эпилепсия.

— Необязательно, — Зинаида Иосифовна нахмурилась. — Почему больные считают себя умнее врачей? Не знаете? Нахватаются где-то слухов. Мы делали МРТ, мозговые процессы почти в норме, кость срастается правильно, идет процесс восстановления, а гематома вообще может рассосаться сама. Такие случаи не редкость. С понедельника будете ходить еще и на физиотерапию. Вы получаете необходимые лекарства, уход и наблюдение. Послушайте, перестаньте себя истязать, в конце концов! Зла не хватает на этих нытиков! Если вы сами не будете верить, что все будет хорошо, точно останетесь инвалидом. Вы мужчина, а ведете себя как баба!

— Во сколько ко мне придут?

— После трех. Ладно, давайте я вас осмотрю. И вообще, встречайте мать сидя или стоя, походите, покажите, что живой, вестибулярный аппарат в норме. И побольше позитива!

* * *

Тревожное ожидание вечера прошло в мутной дремоте.

Когда мать вошла, он с надеждой смотрел ей за спину. Бодро поднялся и вышел навстречу.

— Ты одна? Привет, мамочка, — они поцеловались.

Она с ужасом разглядывала перебинтованную голову сына, черные круги вокруг его глаз. Господи, что они с ним сделали! Он двигался как-то угловато, порывисто, прятал взгляд.

— Одна, конечно, — Анна Вениаминовна не ожидала вопроса. — А кто должен быть?

— Я думал вы вместе придете. С папой.

— Он уехал сегодня утром, сынок. Вернулся в Москву.

— Жаль, — от расслабленности Эдик чуть не пустил слезу. — Хотел его увидеть. Почему он все время уезжает именно тогда, когда нужен? Почему, мам? Он же знал, что врачи разрешили посещения! Не понимаю.

— Он себе какого-то кота завел и с ним уехал. Выходит, кот ему дороже сына, — преодолев стыд, выдавила она.

— Какого кота?

— Котенка. Подобрал его на улице. Ты извини меня, конечно, но что-то с головой у него не в порядке. Трудно объяснить его поступки, а когда начнет говорить, то вообще хоть из дома беги. Такую околесицу несет!

— А какой он, котенок этот? Как его зовут?

— Обыкновенный. Маленький совсем, серый. Зовут Иннокентий, Кеша. Нагадил в прихожей и тюль в комнате подрал. В папином сарае, в Москве, ему будет лучше.

— Иннокентий, — неожиданно улыбка осветила лицо Эдуарда. — Иннокентий Романович Свекольников, сводный брат.

Отпущенное для разговора с мамой время истекало. Она не расспрашивала ни о чем, что потенциально могло вывести его из себя, заставить нервничать. Тем не менее ей пришлось рассказать, со слов отца, о покушении. Эдик сам кое-что помнил: грохот выстрелов, вспышки, мелькание теней, холод и снег. Сначала он наблюдал за происходящим, как в кино, не понимая, где он и что происходит, потом потерял сознание. Позднее кое-что ему объяснила Иваненко, но она просила пока не вникать: мол, всему свое время.

Дважды заходила медсестра, напоминала о необходимости заканчивать, но Анна Вениаминовна не решалась покинуть сына. «Сейчас, сейчас, — говорила она. — Буквально еще минутку». Эдик видел, как она страдает, и старался демонстрировать оптимизм.

— Иди уже, мамочка, а то запретят посещения. Иди, не переживай, я поправлюсь. И ничего не нужно приносить, только минералку, тут хорошо кормят. Я вижу, ты пироги принесла, спасибо. Отдай половину, пожалуйста, милиционеру, который меня охраняет. Ладно? Они хорошие ребята, мы часто болтаем. Наверное, правильно, что я не пошел в милицию тогда, когда мечтал, — он набрался решимости и все-таки сказал то, о чем думал в продолжение всего разговора. — Мам! Мне пока сотовый телефон не разрешают, излучения опасаются, но ты принеси мне какой-нибудь, пожалуйста, на всякий случай. Обещаю просто так ни с кем не говорить. Позвони папе, скажи, что мне очень бы хотелось с ним увидеться. Если, конечно, он сможет. Ладно?

Анна Вениаминовна слушала, вглядываясь в сына. Что-то с ним было не так. Он изменился. Повзрослел, что ли, или сразу постарел?

— Не против? Мне бы хотелось, чтобы он приехал с котенком, — Эдик грустно усмехнулся. — Сам не знаю зачем. Позвони, пожалуйста.

— Я позвоню.

— Замечательно! И еще. Мне надо встретиться с кем-то из следствия. Есть некоторые соображения. Возможно, они помогут найти того, кто покушался. Иваненко я предупрежу. Чем скорее его возьмут, тем скорее меня отпустят домой. У тебя есть какие-то контакты с ними?

— Есть, сынок. Я сегодня же передам.

— Спасибо. И последняя просьба.

— Последняя?

— На сегодня, — снова улыбнулся он. — Я работаю с девушкой, ее зовут Маша Горлова. Позвони ко мне на работу и передай ей, что, если она хочет, я буду рад ее увидеть. Надо расспросить, как там, и вообще.

— Самое главное — «вообще», — понимающе кивнула мать. — Хорошая хоть девушка-то?

— Очень. И очень красивая.

— Ну, с лица воду не пить. Хотя у вас, у мужчин, свои критерии.

Когда Анна Вениаминовна ушла, Эдик зашел в туалет умыться. Ему все время хотелось что-то смыть с лица — какая-то мания. Настроение без причины улучшилось. Нечаянно мама причислила его к мужчинам. Раньше она всегда называла его «сынок», «зайчик» и так далее. Повзрослев, он воспринимал себя по отношению к ней незаслуженно униженным и недооцененным, но вырываться из комфортной зависимости не спешил. Теперь — «у вас, у мужчин»! «Странно, — подумал он. — Она словно стала чужой, другой, словно перевела себя и меня в некое иное состояние, на новый уровень отношений. Да, мы близкие родственники, но теперь я несу за нее ответственность, а не наоборот, и это все меняет. „У вас, у мужчин!“ — слова женщины, нуждающейся в защите».

Перенесенный страшный удар по голове словно поставил мозги на место, очертив границу, за которой осталось затянувшееся детство. Так часто бывает в жизни — страшное потрясение заставляет смотреть на всё по-иному. Заставляет меняться внезапно, в одну секунду переворачивая мир в глазах человека.

Осмысливая свое новое состояние, Эдик ощутил головную боль, признаки тошноты и заметил дрожание пальцев. Он лег, закрыл глаза и постарался вспомнить что-нибудь приятное. Ничего отчетливого не приходило на ум, наоборот, вихрь образов, закручиваясь в черную спираль, увеличивал скорость, от которой грудь, казалось, вот-вот разорвется. Он снова впал в депрессию.

 

2

В тяжелой перине плотных облаков все чаще стали появляться разрывы, сквозь которые выглядывало солнце. Его лучи напоминали о приближении весны, когда солнца станет очень много, когда откроется синее небо, развернется зелень и город накроет веселый гомон птиц. Эдуард пододвинул стул к подоконнику и неподвижно смотрел в окно. Засыпанное снегом белое пространство искрилось, ветра не было, редкие снежинки ударялись в стекло. Там, за окном, еще мороз, но через месяц-другой все изменится. Он разглядывал небо, стараясь увидеть лоскутки заоблачной голубизны, как надежду на жизнь. Выйти бы сейчас на улицу, на холод и отправиться домой по хрустящей дороге, а в понедельник на работу, словно ничего не было, увидеть Машу.

Субботние процедуры закончились раньше, чем в будни. Народу в больнице значительно убавилось, врачей почти нет. Тишина коридоров давила скукой. Эдик считал, сколько раз выглянет солнце за час. Загадал — если десять, он полностью поправится. Вот только что был третий, время еще есть.

В дверь осторожно постучали, он повернулся.

— Доброе утро, Эдуард Романович, — строго сказал седой мужчина лет сорока, в наброшенном на плечи белом халате. — Я войду?

Сначала Свекольников подумал, что пришел очень вежливый убийца с намерением повторить покушение. Странно, он ощутил трусливое безразличие к своей судьбе, отсутствие желания сопротивляться и даже легкую радость от того, что сейчас все может закончиться.

— Я из милиции, — улыбнулся седой и пристально посмотрел на Эдика. — Мне ваша мама звонила, передала, что вы хотите что-то рассказать. Вы себя нормально чувствуете или зайти позже?

— Можно увидеть ваше удостоверение?

Мужчина подошел, достал из кармана красные корочки и в развернутом виде отдал Свекольникову в руки.

— Капитан Токарев, следователь, — отрекомендовался он, вынул визитку и положил на край тумбочки. — Николай Иванович. Тут мои координаты, если что. Я расследую покушение на вас. Не волнуйтесь, расскажите, что знаете.

— Здравствуйте, — ответил Эдик, но руки не подал, постеснялся своих трясущихся пальцев. — Присаживайтесь, пожалуйста. Мне действительно есть что вам сообщить. Я знаю, кто меня ударил по голове, — он закрыл глаза, почувствовав скрип костей черепа и резкую боль, на его глазах показались слезы. — Не знаю, сколько мне осталось жить. Врач говорит, опухоль давит на мозг. Постоянные головные боли, возможны эпилепсия, деградация личности и выпадение памяти, — он как будто хвастался своим диагнозом, наслаждаясь накатившей жалостью к самому себе и ожидаемыми жестами сострадания собеседника. — Тяжело вспоминать и думать! Сплю только под транквилизаторами. Вот и сейчас всё как в тумане. Врач говорит, у меня есть какие-то шансы, но…

— Мы догадываемся, кто напал на вас, — Токарев соорудил печальное лицо.

— Да?

— Виктор Дудник. Ранее судимый бандит по кличке Боцман. Была другая версия — Ярослав Грицай, но следствие склоняется к Дуднику. Каковы могут быть причины? Вы знакомы с кем-то из них?

— Нет. Это был Баженов. Паша. Мой школьный приятель, милиционер. Он ударил меня железкой. А этих я не знаю.

— Вот тебе раз! — Токарев от неожиданности выпрямился на стуле и расширил глаза. — Странно. Вы ничего не путаете? Тогда расскажите всё, что знаете. Вам плохо?

— Нормально-нормально. Я расскажу.

Эдик говорил то с продолжительными перерывами между фразами, то быстро тараторил. Временами он замолкал, нахмуривал брови и смотрел в пол. Отрывчатые картинки теснились в голове, путались время и события. Следователь не перебивал, не шевелился. Свекольников рассказал, как случайно встретил человека, похожего, как двойник, на пенсионера Владилена Бабина и оказавшегося его потерянным братом. Как этот брат узнал адрес квартиры Бабина, как потом сам Бабин исчез, возможно, уехал, а в его квартире он встретил двойника. Как заподозрил неладное, но не успел предупредить свое начальство, потому что получил удар по голове от Баженова. При чем Баженов? Было дело, он, Баженов и Юра Чаусов со своей девушкой Катей решили помочь Бабину принять решение заключить договор ренты. Нет, никакого криминала не планировалось, но за содействие Баженов обещал каждому участнику небольшое вознаграждение. Его долю, сто тысяч, Баженов передал Свекольникову в день нападения. Эти деньги после того вечера, когда Паша ударил его по голове, пропали вместе с документами. Что еще? В Покровском действительно на Эдика напал парень с ножом, какой-то бывший знакомый Маши Горловой. Эдик отбился, парень потом громко ругался и грозился отомстить.

— Как думаешь, почему Баженов пытался тебя убить?

Казалось, следователь сквозь глаза глядит в середину головы. Эдик ощутил дискомфорт и передернул плечами.

— Думал об этом?

— Ума не приложу! Чтоб отобрать деньги? То есть, получается, утром деньги спокойно дал, а вечером из-за них хотел убить. Не то. Наверное, он собирался инсценировать ограбление и не должен был засветиться.

— Опять же, зачем?

— Меня устранить. Не понимаю. Чувствую, дело касается этого двойника, больше нечего думать. Но зачем, почему — не могу объяснить.

— Ну, допустим. А знаешь, кому была продана квартира?

— Нет. Зачем мне? Погодите! Договор ренты Паша собирался оформить на какого-то покупателя. Фамилии не знаю, это его знакомый.

— Договор оформлен, а Бабин исчез.

— Он убил его? — спросил Эдик, всеми силами желая, чтобы Бабин оказался жив. Воспоминание о недавнем намерении зарезать старика вызывало отвращение к самому себе. — Владилен Феликсович вроде собирался куда-то уехать на лето. Нет? Может быть, переселил?

Он поднял глаза, и острый взгляд следователя заставил его вздрогнуть.

— На меня думаете? Я все рассказал, как было.

— А нож в квартире откуда?

«Точно! Там же нож оставался, который я уронил, — руки Свекольникова вспотели, дыхание участилось, лицо покраснело. — Милиция его нашла? Не может быть, я не брал его в руки, там должны быть отпечатки только этого парня».

— Нож? — протянул он. — Какой нож? Я ничего не знаю.

— Или забыл? — наседал Токарев, в его голосе зазвучала ирония.

— Вы уверены, что Бабина убили? А если он жив?

— Дай-то Бог. Тело пока не обнаружено, утверждать ничего нельзя. Сможете узнать напавшего на вас мужчину, которого вы прогнали? — Токарев достал из папки фото. — Этот?

— Похож.

— Понятно. Вот его-то точно убили!

— Как?

— Задушен тонким металлическим тросом, возможно струной. Не расстраивайтесь, никто вас не подозревает. Он был еще жив, когда вы уже лежали тут без сознания. Точно установлено. Другой вопрос: я слышал, Чаусов музыкант? У него есть гитары?

— Юрик? Вы с ума сошли, он не мог! — неожиданно Эдик рассмеялся. — Ну вы даете! Такое придумать. Гитара у него есть, и не одна, он же талантливый музыкант. Нет, Юра не мог этого сделать. Я его знаю сто лет.

В палату заглянула дежурная медсестра.

— У вас всё нормально? Что-то долго!

— Всё хорошо, — максимально бодро ответил Эдик. — Товарищ анекдоты мне рассказывает. Смешные, сил нет.

— Давайте-ка заканчивайте, — безразлично потребовала она и закрыла дверь.

Токарев перевел взгляд с двери на подозреваемого.

— А Баженов мог?

— Баженов, как выяснилось, на многое способен, — смех прервался. — Задержите его как можно скорее, товарищ следователь. Это он пытался меня убить!

— Я понял уже. Успокойтесь. Мы его ищем по другому делу. Со вчерашнего дня. Не знаете, где он может скрываться?

— А что случилось? Почему вы его ищете?

— Почему? — после глубокого вздоха и короткого размышления продолжил Николай Иванович. — Твой отец выследил банду. Баженов и еще двое. Была перестрелка, погиб наш сотрудник…

— А папа?

— Невредим, только головой слегка ударился. Застрелили человека, который пытался тебя убить в больнице. Другой вроде бы ранен в левую ногу. Оба, Баженов и раненый, скрылись на машине. Вот теперь ищем твоего одноклассника. Так что — есть идеи?

— Надо подумать. Как-то Паша говорил, что снимает квартиру, но где — не сказал. Он вообще странный человек. С одной стороны, умирает от любви к ребенку и жене, с другой стороны — принимает проституток. Никогда понять не мог, как это совмещается. Не спрашивали у его товарищей по работе? Наверняка кто-нибудь из них знает.

— Спросим. Ладно, пойду я. Тебе обедать скоро.

— Да, скоро уже.

Они поднялись. Токарев совсем близко наклонился к Эдику, оглядел его забинтованную голову, подмигнул и спросил:

— Про нож-то что скажешь? Твоя работа? Я ведь все равно узнаю.

Он неожиданности Свекольников задохнулся.

— Я ничего не знаю про нож.

— Ну, не знаешь так не знаешь! — с наигранным облегчением ответил следователь. — Что ж теперь делать? Выздоравливайте, больной, старайтесь не волноваться — и до новых встреч!

Дверь закрылась, Эдик тихо опустился на кровать. Он сидел не двигаясь несколько минут, ожидая, что въедливый капитан вернется и продолжит пытку. Он даже ждал возвращения, страстно желал, чтобы крикнуть: «Да, это я подбросил нож. Я хотел убить Бабина, потому что он — подонок! Хотел, но не смог, нож выпал и закатился под диван!» Затем, он знал, из его глаз брызнут слезы. В этих слезах будет вся обида на жизнь, на себя, на проклятые обстоятельства, на отца, который бросил его, на мать, которая никогда не понимала. На всё, на всё, на всё! Вся дурацкая, глупая жизнь требовала истерики — как возможности достичь временного облегчения, возможности освободиться от перебродивших воспоминаний, угрызений и жалости к себе.

Но следователь не возвращался. Через полчаса принесли обед и лекарства. Измученный Свекольников покушал и уснул, решив, что разберется с впечатлениями вечером.

* * *

Вечером пришла Анна Вениаминовна и принесла старенький сотовый телефон с громоздким зарядным устройством.

— Спрячь это подальше. Он завтра обещал быть, — с ревностью сообщила она, рассматривая слегка оглушенного сына. — Обрадовался, что ты его ждешь. А Маше твоей в понедельник позвоню. Хорошо?

— Спасибо.

— Милиционера у дверей нет.

— Следователь снял охрану.

— Почему?

— Больше мне никто не угрожает. Кого-то там они задержали, кого-то ловят. Я не вникал. Расскажи лучше, как у тебя дела?

Разговор не клеился. Просидев час, мать ушла.

 

3

Воскресный день входил в свою сумеречную фазу. И без того темный пейзаж за окном превращался в ночь. Никого не хотелось видеть. Хотелось спать. Он как раз собирался прилечь вздремнуть после обеда. Отягощенный пищей желудок и умиротворение от лекарств располагали ко сну. Решив, что до вечера посетителей не будет, Эдик разделся и с удовольствием залез под прохладное одеяло. Сейчас он согреется и уснет. Из глубин космоса, как сеть, уже летело сладкое блаженство, способное накрыть его и унести прочь от горьких мыслей.

Где-то далеко, решительно, без стука открылась дверь.

— Здравствуй, сынок, — долетел глухой охрипший голос отца. — Я узнал, что ты хочешь меня видеть, все бросил — и срочно сюда.

«Что ты там бросил? — раздраженно подумал Эдик, возвращаясь в реальность. — Зачем срочно? Как же мне все это надоело!»

Он продолжал лежать с закрытыми глазами, надеясь, что наваждение пройдет, когда почувствовал на себе тяжелые руки отца и ощутил глухой удар его головы по своей груди. Повернув голову, опоясанную плотной бинтовой повязкой, он увидел, что отец на коленях стоит перед кроватью, охватив ее за боковые железные ребра. Его лицо напомнило Эдику картину Ильи Репина, известную в народе как «Иван Грозный убивает своего сына».

С момента последней встречи прошло ровно три недели. Так мало и так много! Длинная люминесцентная лампа в мутном, засиженном изнутри мухами желтом плафоне, закрепленная в изголовье больничной кровати, контрастно освещала пространство внизу. Эдик вблизи рассматривал лицо отца и отмечал в нем черты, которые то ли скрылись от него тогда в Москве, то ли появились за период их разлуки.

Глубокие морщины избороздили площади на лбу, вокруг глаз, возле рта. Трехдневная кустистая щетина густо отливала сединой. Пластыри на левом ухе, на правом виске и над бровью загрязнились. Жесткая кожа лица потемнела, приобрела коричневатый оттенок. Эдик обратил внимание на большое количество угрей и прыщей, разбросанных по лицу и шее.

Весь вид отца вызывал жалость. Без бороды он выглядел каким-то голым, беззащитным. Эдик первым движением хотел было погладить его по волосам, но сдержался, мельком отметив стыд за свою брезгливость.

— Сынок мой, сынок, — тихо причитал Роман Сергеевич. — Как же это, бедный мой? Что же теперь будет? За что тебе все это?

— Папочка, сядь, мне тяжело дышать, — трагическим голосом прошептал Эдик. — Сядь, пожалуйста, на стул. Хочешь воды? На подоконнике — минеральная, и мне тоже дай бутылку.

Отец переложил со стула на подоконник принесенный им прямоугольный плоский пакет, взял себе и сыну по бутылке воды. Они попили, Эдик сел в кровати.

— Спасибо, что приехал. Мне тебя не хватало, — он прокатил холодную бутылку по лбу и щекам, стараясь скорее проснуться и разогнать действие лекарств, потом протянул ее отцу. — Я хочу, чтобы ты мне все рассказал. Возьми. Все в подробностях. Как спасал мне жизнь и рисковал собой, как помог задержать преступников. Мне представляется это похожим на сказку, даже на мультфильм.

— Мне тоже, — отец усмехнулся и грустно посмотрел на сына. — Конечно, я расскажу, хотя особенно рассказывать нечего. Ты-то как себя чувствуешь, родной?

Выцветшие, бывшие когда-то голубыми, глаза Романа Сергеевича ярко горели на темном, постаревшем лице. Эдик вдруг почувствовал в них какую-то невероятную, дикую внутреннюю силу, непоколебимую уверенность в собственной правоте. Что это? Откуда? Ему же сейчас очень плохо, хочется жалости, сочувствия, но сможет ли отец пожалеть? Собственно, он никогда этого не умел.

— Мне сейчас лучше, папа. Не хочу тебя огорчать. Все нормально! Голова болит гораздо меньше, чем первые дни. Зинаида Иосифовна, врач, говорит, что все срастается и заживает правильно. Есть, конечно, осложнения. Возможны негативные последствия, но это неважно.

— Какие осложнения и последствия?

— Разные, — как бы нехотя начал он. — Зачем тебе? Ну, хорошо, если хочешь знать — гематома в голове может со временем стать злокачественной опухолью, — в голосе зазвучала необъяснимая гордость. — Рак. Она же давит на мозг, что часто приводит к эпилепсии, приобретенному слабоумию, болезни Альцгеймера. Припадкам разным. Тут один из милиционеров, который меня охранял, — у него жена медик, он разбирается. Мы долго с ним говорили, он мне объяснял. Твой сын может стать умственно отсталым, — криво, с вызовом, усмехнулся он. — Мечтал о карьере и богатстве, а закончу в дурдоме или на кладбище. Судьба посмеялась надо мной, а твой бог отвернулся! Дали понюхать краешек больших денег и сразу врезали по носу, чтоб не привыкал. Неужели я такой плохой человек, что со мной нужно так? А, пап? Скажи мне! Кто-то же сидит на кокаине, насилует, грабит и убивает, но живет до старости в роскоши. Счастлив и сыт. А я должен остаток дней работать на лекарства, если еще возьмут на работу, — он закрыл лицо ладонями. — А то сяду под церковью, буду подаяние просить, наравне с бомжами и старухами. Да?

Отец терпеливо смотрел на распаляющегося сына, соображая, что говорить. Формулируя, он даже начал шевелить губами, не в силах больше молчать.

— Где справедливость? Где? — выкрикнул напоследок Эдик и замолчал, ожидая в ответ утешения. Хотел еще спросить, почему Иннокентий не приехал, но решил — потом, сейчас не к месту.

— Мне очень больно смотреть на тебя в таком состоянии, — медленно и нежно сказал Роман Сергеевич, словно подкрадывался к основной мысли. — Была бы возможность, я бы с радостью поменялся с тобой местами. Поверь мне. Знаю, тебе гораздо тяжелее сейчас, чем я могу представить. Ты скажешь — это только слова! Понимаю, но душу лечат именно слова. Мне очень много нужно тебе сказать. Я рвался к тебе, но мы с мамой решили, что сразу не следует приходить. Мы волновались, — Роман Сергеевич поднял влажные глаза к потолку, набираясь вдохновения. — Я много думал. О своей жизни, о твоей, о Боге, о пути, по которому мы все идем. То, что мы делали, к чему стремились в течение жизни, вдруг воплотилось в страшных событиях этого февраля. На тебя напали, потом снова, потом погони и перестрелки, погибли люди, и в центре всего ты и я. Только представь себе! Слава богу — мы живы и мы вместе! Но надо же понять, что произошло и почему. Попытаться достичь хоть какой-то ясности. Поговорить, разобраться. Слова, идущие от сердца через голову к другому сердцу, имеют благодатную, живительную силу. Слова, несущие покой, помогающие обрести веру — и с ней надежду.

— Слова? — Эдик саркастически скривился. — Так легко? Были слова, будут слова и результат — слова. Вместо хлеба — акустика. Мне казалось, ты сможешь объяснить мне все, помочь, как в детстве. Как-то поддержишь. Я ждал тебя. Не знаю…

— Я тебя разочаровал? — голос отца стал тверже, выражение лица жестче. Увертюра закончилась, он приступал к основной части — «аллегро». — Жаль. Надеялся, ты все-таки повзрослел. Страдания и испытания всегда способствуют ускоренному взрослению.

— Ты прав, я действительно повзрослел, много думал.

— Тогда не надо надеяться, что я буду говорить с тобой, как с ребенком. Мне небезразлична твоя жизнь, я отец, но я не могу принимать решения за тебя. Ты же не спрашиваешь разрешения. Могу принимать на себя часть последствий твоих решений, но принимать решения тебе придется всегда самому. Это отличает взрослого человека от ребенка, умного человека от глупого. Ты хочешь, чтобы я погладил тебя по голове, прижал к себе, утешил и сказал: «Все будет хорошо»? Как в детстве? Я готов, сынок, но это не изменит ситуацию. Вообще-то так обычно поступают женщины, слабые существа, им простительно. Мужчина должен уметь прямо смотреть правде в глаза. Извини, ради бога, не хотел тебя обидеть.

— Я — мужчина!

— Ты все-таки обиделся. Сынок, пойми меня правильно и не сердись. Просто выслушай меня, может быть, я скажу тебе то, о чем ты не думал. Послушаешь?

— Конечно, папа.

Роман Сергеевич с силой потер лицо и, набирая темп, заговорил:

— Вся наша жизнь, сынок, каждого из нас, построена на причинно-следственных связях. Умный человек их видит, глупый — нет. Исходя из своего воспитания, мировоззрения, ценностей, целей, человек принимает какое-то решение. За этим решением следует действие или бездействие, которое, в свою очередь, всегда приводит к какому-то результату. Результат обязательно будет иметь последствия, причем иногда негативные, не такие, как человек ожидал. Кто же виноват в негативных последствиях? Ответ всегда один: тот, кто принял решение в начале цепочки! Если мы говорим обо мне, то я сам. Потому что где-то ошибся, что-то не учел, исходил из неверных предпосылок или преследовал неправедные цели. Получилось так, как получилось, вернее, так, как и должно было получиться. Если когда-то ты принял неверное решение и через много лет ощутил его последствия, то виноват все равно ты сам. Человек развитый никогда не перекладывает ответственность на других. Он видит связи во времени, помнит их, делает выводы. Человек слаборазвитый, тупой причинно-следственных связей не видит в силу слабости своего мозга. В его голове не умещаются эти связи, распадаются, стираются из памяти. Он, как ребенок, не в состоянии понять, что палец, поднесенный к горячей сковородке, — боль, что увлечение сладостями — ожирение, что, если не будешь учиться, не найдешь хорошую работу, а если начал пить водку с юности, то цирроз печени в зрелом возрасте станет заслуженной наградой. Именно поэтому, кстати, ограниченным людям особенно присущи зависть и ненависть. Запомни: зависть и ненависть — первые признаки тупого человека. От непонимания взаимозависимостей. Когда человек взрослеет, его способности развиваются и он в состоянии видеть более сложные процессы и их причинно-следственную цепочку. Он уже не спрашивает: «Почему это происходит именно со мной? За что мне это? Чем я, который не смог закончить ПТУ, зато выпил цистерну пива, хуже того, который окончил МГУ и изучил английский, и почему у него „Мерседес“, а я бутылки собираю?» Ему некого винить, кроме себя. Обрати внимание, чем менее развит человек, тем более он склонен винить во всем других. Если ты от кого-то слышишь: «Начальство — уроды! Правительство тупое! Коллеги — сволочи, я за них за всех работаю!» — знай: перед тобой клинический, бескомпромиссный идиот. У таких всегда виноваты все вокруг: русские, американцы, евреи, соседи, родители, власть. А он — жертва. Почему? Да потому что честный! — отец заметил, что возвысил голос почти до крика. — Ой! Что-то меня не туда потянуло. Извини.

— Да, я сам себя привел сюда, — растерянно согласился Эдик. — Ты, пап, как всегда, прав. Хотя ничего такого не предвиделось.

— Ты ничего такого не предвидел, а твой Баженов предвидел и обвел тебя вокруг пальца.

— Значит он умнее?

— Вряд ли. Подлее, хитрее, жаднее. Ты слишком доверчив, он этим воспользовался. Может быть, имели место еще и алчность, стремление получить деньги. Я не знаю, только догадываюсь. Возможно, он не планировал изначально покушения, но что-то у них пошло не так. Надеюсь, когда-то мы узнаем, как было на самом деле. В любом случае Баженов сейчас в розыске, и, когда его найдут, он получит приличный срок и миллион раз, сидя за решеткой, пожалеет о своем преступлении.

— Мне-то от этого не легче! — с горечью воскликнул Эдик. — Что ж, никому нельзя верить?

— Можно верить. И нужно! Мне же ты веришь.

— Ты — мой папа. Другое дело.

Эдик лег и подтянул одеяло к подбородку, незаметно наблюдая, как отец настраивается на длинный разговор.

— К сожалению, ничего нельзя отмотать назад, — сказал Эдуард и прикрыл глаза. — Я много думаю о том, что произошло и почему, хотя понятно, что думать уже поздно. Раньше надо было.

Настал момент переходить к «анданте». Роман Сергеевич понизил тон и ровно заговорил:

— Думать надо всегда, сынок. И раньше, и потом, в особенности — потом, чтобы сделать какие-то выводы, извлечь уроки. Ты решишь, что я нудный, что повторяю одно и то же. Может быть. Как знать? Людям две тысячи лет повторяют одно и то же, да всё не впрок. Только представь — более двух тысяч лет слово Божье среди людей, а люди остались язычниками. За века у них поменялись только идолы. Сейчас это деньги. Мужчины и женщины днем и ночью мечтают о них, создают амулеты, специальные ритуалы. Как древние варвары, которые, дорвавшись до сокровищ Рима, упивались, грабили, убивали, насиловали и разрушали всё подряд, так советские люди в начале девяностых, хлебнув капитализма, опьянели и, потеряв все человеческое, устроили дикие пляски вокруг доллара. Превратив его в новый тотем взамен коммунистической идеи, — он вскочил со стула, приложил бутылку минеральной воды к губам, сделал длинный глоток и с удовольствием выдохнул: — А ведь стремление русского человека к деньгам не свойственно его душе. Понимаешь? Его коробит от этого! Русский человек — это сплав религии, доброты и бескорыстия, на грани самопожертвования. Нам всегда была свойственна тяга к добрым делам, а деньги были всего лишь средством делать добро. Так всегда было и так будет снова. СССР, как это ни парадоксально звучит сейчас, способствовал этому — люди развивались духовно, дружили по душе, а не по выгоде. Тот период, что я застал, был более православным, чем то, что происходит сейчас. Народ не может стряхнуть с себя влияние Запада. Дикий капитализм старается навязать нам европейско-американскую модель жизни, где богатство стоит в центре всего и выше всего! Созидая, создавая что-то — наживайте, а не наживайтесь, разрушая жизнь других.

Роман Сергеевич встал у ног сына, крепко взялся за хромированную спинку кровати. Его глаза вылезли из орбит, он весь дрожал, как в лихорадке. Произведение подходило к части «аллегро».

— Тебе еще интересно? — вдохновенно продолжал он. — Я помню, сынок, мне попалась книга по бизнесу. Тогда у меня было туго с деньгами, и я в отчаянии решил узнать рецепт американского успеха. Смысл такой: если у тебя сто рублей, наметь себе цель через год заработать миллион. Наметил? Молодец! Теперь составь график и план достижения поставленной цели. Целеполагание, прости господи! Составил? Теперь действуй, иди, добивайся! Сметай все на своем пути, переступай через людей, откинь гуманность и сострадание — и будешь богатым. Дальше десятки примеров, как у кого-то за океаном получилось. Лица этих счастливчиков улыбаются белыми фарфоровыми зубами и вызывают отвращение. Впрочем, возможно, кого-то они вдохновляют, должны вдохновлять, по замыслу авторов. Ладно, неважно. Так вот, получается, человек затачивает свою жизнь под получение баснословных денег, причем не важно, каким способом, лишь бы не явно уголовным. Двигаясь к цели, допускается много чего купить и продать дороже, получить какие-то преференции, обвалить чьи-то акции, поймать на чем-то и отсудить, даже можно разбомбить государство под надуманным предлогом. Главное — деньги сами по себе. И я подумал, что, когда кто-то рисует такой план-график и ставит под ним свою подпись, он продает душу дьяволу. Продает и подписывает купчую. Раньше в России богатые люди ставили себе целью произвести нечто высочайшего качества — ткани, чугун, станки, пшеницу. При этом буржуи строили госпитали, училища, жилье рабочим, жертвовали на бездомных. Морозовская больница стоит до сих пор в Москве, а сколько всего по России! Эдик, дорогой мой! Эти люди верили в Бога, видели свою миссию в служении народу своей страны. Вот для чего им были нужны деньги. Увы, революция, а потом крушение идеологии сделали нас беззащитными перед западными ценностями, но годы идут, и многие понимают — «нам стали слишком малы их тертые джинсы». Ха-ха-ха! Русская душа не умещается в их одежки.

Он еще отпил и заходил по палате из угла в угол, то вскидывая руки, то подходя вплотную к сыну и дыша ему прямо в лицо. Эдик, оцепенев, слушал отца. Он то проваливался в чуткий сон, вызванный действием таблеток, то просыпался, когда отец усиливал громкость или приближался. Он терял нить рассуждений, попытки понять, о чем говорит отец, отзывались головной болью. Тем временем солист переходил к завершающей фазе своей симфонии, назовем ее «рондо».

— Эдик, сынок мой дорогой! Сами по себе деньги — отражение Сатаны. Запад рвется к Сатане, — он кулаком левой руки с выдвинутым большим пальцем показал за спину. — Прямым ходом в ад! Балом правит алчность и зависть к красивой, праздной жизни. Все хотят откуда-то получить много денег, неважно откуда, чтобы развлекаться до конца своих дней. Того, кто это осуждает, принимают за сумасшедшего. Потому что люди временно отвернулись от Бога, променяли его на механические ритуалы в церквях, золото цепей и куполов. Превратились в язычников, поклоняющихся блеску и общему движению, как танцующие африканские племена вокруг костра, не вникая в суть, в смысл, в интимную подоплеку произносимых текстов. Помнишь, об этом я тебе говорил в Москве? Православие — это не просто ветвь христианства, это сплав религии с особенным менталитетом русского человека. Его философия слишком сложна для посторонних людей. Примитивные люди понимают только короткие формулы: «деньги — удовольствия», «деньги — счастье». Понимаешь, куда я веду? Тебя обманули. Ты пошел на поводу у дьявола, устремился за незаработанными деньгами и попал в беду. Вот где твоя ошибка! Деньги! Нельзя! Нельзя так. Мечтай о деле, о счастье, о любви. Стремись сделать что-то хорошее, доброе и надейся, что тебе воздастся сполна, пропорционально, симметрично, конгруэнтно сделанному. Пусть дьявол отступит от тебя, впусти в душу Бога. Ты слышишь меня? Сынок!

Действительно, последние пару минут Эдик придремал. Его дыхание выровнялось, он увидел короткий, но яркий и хороший сон. От окрика он пробудился, сохранив полученный во сне положительный заряд.

— Да, папочка, конечно, — Эдик улыбнулся, он почувствовал, что это очень хорошо, что папа тут, рядом и много говорит. — Просто голова болит, вот я и закрыл глаза. Я тебя слушаю. Мне интересно.

— В самом деле? Я счастлив. Вот увидишь, у нас все будет хорошо. Если ты уверуешь, будешь жить по совести, стараться не грешить, все изменится. Господь поможет тебе оправиться от болезни! Господь всемилостив, особенно к искренне раскаявшимся. Знаю, знаю, он не оставит тебя, потому что нет на тебе крови, и грех твой более в помыслах, чем в делах. И пострадал ты уже. Молись, сынок, и Иисус услышит твои молитвы! Он скажет тебе: «Встань и иди!» Ты веришь мне?

«Здорово! — подумал Эдик. — По правде сказать, я и так могу встать и пойти, но в целом идея ясна».

— Конечно, папа. А что же делать?

— Необходимо отбросить пресловутые западные ценности, — вдруг ни к селу ни к городу заявил Роман Сергеевич. — Вернуться к истокам нашей веры, обрести в себе русскую душу и наполнить ее благодатью Божией. Отказаться от тотема денег, направить свои мысли на помощь ближнему, на возрождение России как самодостаточного государства. Надо читать священные книги, жития святых, просвещаться и умнеть. Надо научиться любить людей и наполнить свою душу великими замыслами. Чем более глупым будет народ, тем легче его отвратить от православия, отравить шелестом купюр, картинками с яхтами и виллами, ограбить и бросить умирать в канаве, в нищете. Нам всем нужно сильно измениться, чтобы, наконец, снова стать собой! Ты все сможешь преодолеть, если переосмыслишь свою жизнь, найдешь ее истинный смысл и поймешь ее ценность. Бог поможет тебе, а мы с мамой будем рядом.

— А Иннокентий?

— Что Иннокентий-то?

— Тоже будет рядом? Кстати, почему он не приехал?

— Не все просто, сынок, в этом мире. По пути в Москву у меня требовали какие-то документы на него, прививки, еле отбился. В общем, я решил его не брать. Он дома, за ним присматривает Сашка, сосед. Помнишь его?

— Помню. А зачем тебе котенок?

Отец угомонился и присел на стул.

— Он спас меня от смерти. Я наклонился к нему в момент, когда пуля летела в голову. Если бы не он, меня бы убили. Маленький нелепый меховой шарик подарил мне жизнь. Зачем? Чтобы я спас твою. Вижу в этом промысел Божий.

— Расскажи мне все-таки, как там было дело? Кто в кого стрелял, как ты бандитов нашел? Расскажи.

Рассказчик уложился в несколько минут, упомянув, как сидел в сауне, как в другой день выслеживал Баженова, встретил Кешу, потом погрузка трупов, погоня, стрельба… Отдельные моменты он опустил, но в целом передал сюжет точно. Эдуард слушал и не верил своим ушам. Пока он лежал без сознания, потом в сознании, отец много раз мог погибнуть. Не опустил руки, не испугался, настойчиво преследовал преступников и в итоге оказал следствию неоценимую помощь. Особенно его поразил рассказ о покушении в больнице, где летали пули, стулья, произошла кровавая схватка, и все это над телом Эдика. «Вот он какой, — устыдился сын. — Совершил кучу подвигов, но не хвастается, словно все не важно. А я надсмехался над ним, над его мыслями, над его верой». Ему вдруг захотелось перенестись в комнату отца, в компанию задиристого Александра и разговорчивого Володи, еще раз послушать про букву «ё». Туда, где его душа могла себя почувствовать в тепле и покое. Может быть, это и есть счастье? Один из видов счастья.

— Вот и вся история, — тихо сказал отец. — Мечтаю, чтобы твое сердце отогрелось, вернулось домой и навсегда из него ушла сатанинская зависимость от презренного металла, ломающая жизнь. Вижу, как ты устал. Если позволишь, напоследок еще одно свидетельство, которое мне кажется символичным. Дашь мне три минуты?

— Я слушаю, — так же тихо ответил сын.

— В тот день, когда убийца пробрался в палату, чтобы застрелить тебя, и когда ты вышел из комы, был церковный праздник. День святителя Парфения, епископа Лампсакийского. Вот что примечательно. Этот человек не подвергался гонениям за веру, его не мучили и не убили, он скончался в своей постели. Всю свою жизнь он проповедовал христианство среди язычников, дело было в IV веке в Малой Азии. В городе Лампсак, где он и служил епископом. Он, с разрешения римского императора Константина Великого, разрушал идольские капища и ставил на их месте христианские храмы. Вот к чему я и тебя призываю — разрушить идолов в своей душе и повернуться к Христу. В твоей душе станет просторно и спокойно. Вместе с тем Парфений излечивал словом Божием людей, изгонял дьявола и даже воскрешал мертвых, что, впрочем, можно, пожалуй, отнести к легендам, — отец поднялся и подошел к подоконнику. — Как бы там ни было, я вижу глубокий смысл в этом совпадении и великий символ твоего скорого воскрешения и выздоровления. Вот, — он взял с подоконника принесенный пакет, развернул его и вынул маленькую книгу. — Я специально привез из Москвы. Почитай, когда тебе будет можно. «Святой великомученик и целитель Пантелеймон». Он помогает больным. Тут еще иконка, ты ее видел у меня дома. Молись и думай о Боге, он спасет тебя, излечит и поможет обрести счастье.

Действие лекарства полностью прошло. Как завороженный, Эдик смотрел на ставшего вдруг гигантом отца. Он стоял, почти выйдя из светового пятна, только глаза сверкали отраженным голубым огнем. Нелепый костюм, сбитые набок волосы и порывистые, полные сдерживаемого неистовства движения только усиливали впечатление. Его сила, убежденность и искренняя доброта подавляли волю молодого мужчины и вместе с тем наполняли волнующей надеждой, затрепетавшей в груди сладким предчувствием.

Роман Сергеевич поставил стул возле тумбочки, размашисто троекратно перекрестился, обозначая финальный аккорд:

— Да будет так! Во имя Отца, Сына и Святого духа!

И в пояс поклонился в сторону окна, глядящего на бесконечную черную пустыню.

 

4

Утренний осмотр в понедельник выявил ухудшение состояния Эдика. У него поднялось давление, ослабли рефлексы. Зинаида Иосифовна знала о вчерашнем посещении больного отцом и успела отчитать дежурную медсестру за халатность. Ее вердикт категоричен: никаких свиданий до особого решения.

Действительно, начиная с прошедшего вечера Эдик слышал только движение крови внутри головы. Не мог ни о чем думать, почти не спал. Картины ударов вытеснили все другие мысли. Он представлял, как глянцевые красные шары набегают на затылочную кость, разбиваются об нее, разлетаясь многочисленными продолговатыми каплями цвета спелой черешни. Шары непрерывно следуют один за другим, словно стремятся пробить череп.

На обходе он с трудом сосредоточился, отвечал вяло.

К нему подсоединили капельницу, накололи лекарствами, и он уснул.

* * *

Во сне ему пригрезилось, что котенок Кеша, лежавший все время с ним рядом, вдруг начал вертеться, забился, то ли играя, то ли по другой какой необходимости. Потом успокоился, зевнул и зажмурился. Через некоторое время он снова забеспокоился, досаждая дрожащими колебаниями о бедро. Забавлявшее движение в какой-то момент стало раздражать Эдика, но он не спешил прогонять шалуна. Так повторялось несколько раз до тех пор, пока Кеша не вывел его из себя. Эдуард в полусне протянул руку и наткнулся на сотовый телефон. Дешевый кнопочный аппарат, установленный на беззвучную вибрацию, настойчиво сообщал о ком-то, кто очень хочет поговорить.

«Телефон звонит, — подумал Эдик. — Надо просыпаться».

С трудом разлепил глаза и увидел вокруг себя ночь. Сколько же он проспал? Часов десять? Когда он отключился, не было еще и девяти утра. Самочувствие его улучшилось, голова почти прошла. Место боли заняла какая-то нездоровая свежесть и легкость. Казалось, он способен бегать, кататься с горки, дышать морозным воздухом. Ему невыносимо захотелось жить!

Телефон затих. Ну и ладно, кому надо — перезвонит.

Он старался сохранить давно забытое состояние необъяснимого, естественного счастья. Когда-то такое уже было. Эдик вспомнил случай, произошедший с ним в ранней юности. Тем летом он с Юриком часто ездил на реку купаться. Подростки резвились в воде, плавали и ныряли, потом загорали на берегу возле крохотного костерка, на котором жарили сосиски. Стояла необыкновенная жара. Накаленное, как калорифер, небо словно старалось уничтожить все живое, а зеленое превратить в черное. Вода в реке перегрелась и зацвела, но мальчишки не обращали внимания на климатические аномалии. Они сурово спорили о чем-то. Самого предмета спора, тогда жизненно важного, сейчас Эдик вспомнить не мог. Но в какой-то момент они поссорились. Юрик съел свою сосиску, далеко отбросил прутик, на котором она готовилась, и гордо пошел на остановку автобуса. Эдик из принципа остался и решил купаться. Дно в этом месте круто уходило вниз. Он нырял глубоко в мутную воду недалеко от берега, старясь доказать самому себе свою правоту через мужество. Около дна было холодно и страшно. В момент одного из погружений его нога попала в старую сеть. Тонкие цепкие нити накрутились на пальцы и не позволяли всплыть. Эдик рвал ногу из западни, дыхания не хватало. Он понял, что сейчас погибнет, утонет, навеки останется тут. Трясущимися руками он выпутывался из сети, ему нужен был глоток воздуха, но от атмосферы его отделяла зеленоватая толща отвратительной жижи, кишащая пузырьками. Единственная мысль билась в мозгу: воздуха! На грани потери сознания он все орудовал пальцами, расплетая узлы, снимая петли. Горло сдавило, хотелось выть, звать на помощь. Это конец! Через секунду он наберет полные легкие воды. Когда казалось уже, что не спастись, — чудесным образом нити отстали, и он, как дельфин, вылетел над поверхностью и принялся судорожно хватать воздух.

Отдышавшись и выбравшись на берег, он без сил повалился на траву рядом с костром. С наслаждением втягивал спасительный газ, смакуя каждый его атом. Жив, дышу!

«Как мало иногда надо для счастья, — подумал Эдик, снова переживая ту давнюю историю. — Ни деньги, ни слава, ни женщины. Воздух и возможность его свободно вдыхать».

Телефон снова завибрировал. Свекольников достал его и нажал кнопку с зеленой трубкой.

— Слушаю.

— Эдик, привет, — тихо прозвучал женский голос. — Это Маша. Как твои дела?

— Дышу, Машенька, — улыбнулся он. — Что еще нужно человеку?

— Рада тебя слышать, — быстро заговорила она. — Знаешь, мне сегодня утром твоя мама позвонила, сказала, что разрешили посещения и ты хочешь меня видеть. Я собиралась вечером после работы приехать, а она потом еще раз позвонила и сказала, что посещения пока отменили по предписанию лечащего врача, и дала этот номер. Она просила, чтобы я недолго говорила. Расскажи, как твое здоровье? Что у тебя?

— Поправляюсь, не беспокойся. Раны заживают. Ничего серьезного. Машенька, как там на работе? Надоело лежать, ты себе не представляешь.

— Всё хорошо. Все тебя ждут. Получили твой больничный, он вошел в зарплату. Не переживай, твое место свободно и ждет тебя. Все передают тебе привет и самые добрые пожелания. Приходил следователь, когда тебя потеряли, расспрашивал. Ой, подожди.

Она замолчала на несколько секунд.

— Это снова я, — она говорила еще тише, Эдику пришлось напрягать слух. — В общем, на работе все нормально. Твоих старичков поручили пока мне, так что кручусь как белка. Выздоравливай скорее, пока я не надорвалась. Шучу!

— Белка. Белочка! Машенька, я очень соскучился по тебе, — осмелел он. — Так все хорошо было — и вот… Знаешь, я шел тогда, чтобы сказать нечто очень важное. Вспоминаю сейчас твое лицо, и так мне делается хорошо. Жду не дождусь, когда смогу увидеть тебя. Ты слышишь меня?

— Слышу, — шепотом ответила она.

— Я, конечно, все понимаю, ты такая красивая. Что там говорить! — Эдик почувствовал, как краснеет. — Ну и пусть, я все равно тебе должен сказать. Только не сейчас. Пока я тут, я могу думать, что тебе понравятся мои слова. Буду мечтать. Глупо, правда?

— Не глупо.

Ему хотелось, чтобы она сказала, что ей обязательно понравятся его будущие слова. Ведь она понимает же, на что он намекает. Они же ехали на машине, прижавшись друг к другу? Ехали! Неоднократно целовались? Ну, было! Но девушка не спешила с ответом. То, что ему проломили голову, судя по всему, не сделало его завидным женихом.

— Почему ты говоришь шепотом? Ты дома?

— Дома, конечно. Шепотом, потому что отец проходил мимо. Он злой сейчас, раздраженный. Неохота с ним связываться.

— Почему? Что-то случилось?

— В аварию попал. Представляешь, какие-то гопники в машине на летней резине ударили его сзади, потом напали на него. Требовали не вызывать ГАИ, говорили, что это он виноват, потому что резко затормозил. Кошмар! Там такое было, какая-то драка с поножовщиной.

— Ужас какой! Машуль, а когда это было?

— Зачем тебе?

— Ну, так, надо знать, что в городе творится, мало ли.

— Это было… Это было… — задумчиво шептала девушка. — В прошлую пятницу было. В ночь с четверга на пятницу. Он по каким-то делам ездил.

— У меня друг в милиции работает. Если твой папа помнит номер машины, я могу через друга узнать владельца, и он их накажет или привлечет, — хитро соврал Эдик.

— Что ты! Никому не говори, тем более милиции. Отец не хочет. Говорит, начнется следствие, могут начать давить. Тогда и до нас с мамой доберутся. Там же настоящие бандиты были! Ни в коем случае, он вообще запретил кому-либо рассказывать. Почему я и не хочу, чтоб он видел меня с телефоном. Эдик, пообещай, что никому не скажешь.

— Обещаю. Да и кому? Некому.

— Ни-ко-му! — раздельно приказала Маша. — Он говорит, нога скоро заживет — ерунда, царапина. Машина в ремонте, скоро починят, там только задний бампер, задняя дверь и фонари.

— Дорогой ремонт?

— Не знаю, я повреждений не видела, он сразу же машину в ремонт отогнал.

— А какая у него машина?

— «УАЗ-Патриот». Не новая. А ты думал — иномарка? «Ламборгини»? Нет, мы на отечественном!

— Ну и хорошо. Нога-то сильно пострадала?

— Я не видела. Они с мамой заклеили что-то. Ходит, хромает, стонет иногда.

— Правая нога?

— Нет, левая. А что?

— Ничего. Просто правая нога — она ведущая, главная. Лучше ее не трогать.

— А-а! Слава богу, левая. Когда тебя выпишут-то?

— Трудно сказать. Мать просит их через неделю отпустить меня домой. Я уже нормально себя чувствую. Капельницы и приборы от меня отключили. Чего тут место занимать?

— Дома оно всегда лучше. Ладно, Эдик, пойду я. А то отец застукает, начнет терзать: «Кому звонила, что говорила?»

— Еще один вопрос!

— Только быстро.

— Ты все такая же красивая?

— Ну, — она подумала. — Не знаю. У меня к себе есть кое-какие вопросы.

— Действительно? А у меня ни одного.

— Так и должно быть.

В ее голосе послышались радость и гордость, он понял — красавица улыбнулась.

— Давай выздоравливай!

— Спасибо. Пока! — он уже отнял трубку от уха и почти нажал кнопку «отбой», когда услышал тихое: «Целую».

Действительно Маша это сказала или ему показалось? Конечно, сказала!

«Целую», — мысленно повторил он и представил этот поцелуй. В щеку? Ни в коем случае! Возле солнечного сплетения что-то сладко сжалось. Он закрыл глаза и представил, как привлекает девушку к себе за талию, наклоняется и нежно целует в губы, ощущая прикосновение к своему животу ее груди. Его дыхание сбилось, пульс участился, сотрясая все тело.

— Ужин! — разнеслось по коридору. — Выходим, товарищи легко и тяжело раненные!

Оказалось, что, когда он спал, капельницу сняли и убрали. Эдик поднялся, надел тапочки и пошаркал в столовую. Белый прямоугольник картона — визитная карточка Токарева — гипнотизировал его, как наведенная линза оптического прицела. Странно, головная боль ушла, его не качало. Единственное, что напоминало о его состоянии, — общая слабость и отсутствие аппетита. Его перегоняли другие больные, кого-то перегонял он. Иногда его толкали, бывало, и он оттеснял того, кто замешкался. Обычная наша жизнь, смешная и нелепая гонка за тарелкой супа, дающей силы для добрых и злых дел. Теперь он твердо знал, что в его душе нет места мыслям о суициде, нет жалости к себе, нет обиды. Он будет бороться за себя, за отца с матерью, за Машу. Он будет бороться за жизнь, потому что мужчине лучше погибнуть в бою, чем дрожать, как заячий хвост, и трусливо мечтать о смерти!

 

5

Разговор с Машей в целом получился обнадеживающим. Не все так уж просто, но где-то в глубине ее голоса он расслышал нежность, сострадание и некоторое кокетство. Кокетство — проявление желания понравиться. Конечно, желание нравиться присуще самой природе женщины и, в общем-то, ничего не значит, но хотелось верить, что понравиться она желала именно ему.

Сегодня на ужин предлагались следующие блюда: гречка с коричневой подливкой, в которой угадывались крошки мяса; квадратик творожной запеканки, залитый розовым киселем, в качестве десерта; венчал же трапезу легкий сладкий чай. Эдик возил вилкой по тарелке, обдумывая телефонный разговор. Он не обращал внимания на активное движение вокруг. Это коллеги по несчастью, преимущественно пожилые мужчины и женщины, с немытыми волосами и заспанными лицами, одетые в просторные халаты и спортивные костюмы. Одни хлопотливо перемещались в тесном помещении столовой во всех направлениях, кто с пустыми, кто с полными мисками в руках, другие плотно сидели на стульчиках вокруг столов, загроможденных посудой, выбивая ложками неумолкающее стаккато. Непосвященному, которому бы случилось проходить возле столовой, могло показаться, что за дверью бойко работает бригада чеканщиков по металлу, золотых дел мастеров. Прием пищи составлял одно из немногих развлечений, поэтому народ выжимал максимум, успевая громко поговорить, посмеяться, поругаться. Вялый Свекольников несколько контрастировал с общим движением активной жизни, поэтому его постоянно задевали, то локтем в спину, то рукавом по голове. Неравнодушные больные намекали, что пора освобождать место — не все еще кушали.

Подобно тому, как в резной хрустальный стакан, полный прохладной чистейшей воды, попадает одна капелька чернил, которая сначала зависает на поверхности, потом, подчиняясь броуновскому движению, дает кудрявые метастазы вниз и в стороны и постепенно замутняет все содержимое стакана, менялось настроение Эдуарда. Странное ранение Машиного отца, авария, совпадавшая по времени с перестрелкой, о которой говорили отец и Токарев, овладевали его мыслями, вытесняя светлое впечатление от ее трогательного шепота. Он вспоминал и сопоставлял разговор со следователем, рассказ папы, и приходил к убеждению, что в доме его девушки происходит нечто весьма подозрительное, о чем следует знать милиции. По сути, ему предстояло донести на Машу, которая ему очень нравилась, причем нравилась все больше и больше. Он успел даже начать убеждать себя, что любит ее. Так иногда случается у впечатлительных молодых людей. Ничего не обещающая короткая встреча, потом разлука, в продолжение которой самая нежная и восторженная любовь разрастается, как переливчатый мыльный пузырь. Обычно все заканчивается в момент следующей встречи с предметом.

Эдик отнес посуду к окну приема и направился в свою палату. Жестокая судьба поставила его перед труднейшим выбором, который следовало сделать именно ему. Он ощущал себя предателем, понимал, что правильное решение означает крест на романтической истории. Время шло, Эдуард размышлял.

Сначала он прилег, потом прошелся по коридору, потом долго смотрел в окно. Из общего холла доносился громкий звук телевизора. Он снова прилег и снова смотрел на беспросветные снега за окном. Как же быть? Неужели отец Маши убийца? Пожилой человек, который дарит любимой дочери украшения, снятые с трупов? Такое бывает? А вдруг совпадение? Он оговорит честного человека, оборвет связь с замечательной девушкой. Об этом узнают на работе. Самое лучшее, конечно, — залезть под одеяло, закрыть глаза и выкинуть всё из головы. Пусть следственные органы занимаются. Он надвинул одеяло на лоб.

Огромный ужасный мир, полный опасностей, непонятного зла, непредсказуемых страхов обступил маленького Эдика, отгородившегося от всего тонким байковым одеялом. Этот мир нельзя победить или перехитрить, он умен, коварен и жесток, он давит, как каток, и едет дальше, не сожалея и не оглядываясь. Стоит совершить одну маленькую ошибку — и будущее меняется. Как жить с перебитым хребтом и перетертыми ногами? Эдик тяжело поднялся и прошел в туалет, совмещенный с умывальником и душем. «Неужели такая моя судьба? — подумал он. — Папа, папочка, что же мне делать?» Он повернул кран, набрал полные ладони ледяной воды и погрузил в нее лицо. Замер. Снова вспомнил, как тонул и спасся. Значит, можно и спастись? Тугая струя била в дно надтреснувшей желтоватой раковины. Эдик смотрел на свое отражение в зеркале, замутненном разводами, следами давней уборки. Капли стекали по осунувшимся щекам, но не казались слезами. Он постарел. На лбу появились морщины, под глазами темные, не проходящие круги.

* * *

Ему вдруг вспомнился давнишний разговор с отцом. Поводом стала какая-то очередная ложь Эдика. То ли он переправил двойку в дневнике, то ли прогулял несколько дней. Скорее всего, прогулял.

— Путь неудачника, сынок, — назидательно внушал Роман Сергеевич, глядя в виноватое темя сына, — это цепочка компромиссов с самим собой. Понимаешь? В каждом из нас живут двое — плохой и хороший. Хороший стремится к совершенству, добру и справедливости, плохой желает лежать, вкусно кушать и развлекаться. Когда ты, вместо того чтобы идти в школу, гоняешь вокруг дома и возвращаешься, чтобы поиграть, как только родители уходят на работу, ты идешь на компромисс и становишься неудачником. Или пропускаешь самбо, уговариваешь себя остаться дома и посмотреть телевизор, живот у тебя болит или дождь на улице, — опять компромисс. Всякий раз ты знаешь, как надо поступить, понимаешь, что тебе нужно на самом деле, но плохой в тебе побеждает. Каждая ступенька движения человека вниз к деградации — допущенный компромисс. Хочешь знать, чем выстланы ступени наверх? Только преодолением себя! Когда ты не только знаешь, как правильно, но именно так и поступаешь. Про таких говорят — правильный мужик.

* * *

Все последние дни Эдик старался не смотреть на себя, отворачивался от зеркала, от случайного отражения в ночном окне. Он словно боялся встретиться взглядом со своим врагом, с тем, который был внутри и показывался только в отражении, который испортил его жизнь. Но вот они встретились, дальше прятаться невозможно. Тот, который смотрел с той стороны, выглядел растерянным, слабым.

— Нет, парень, — сказал Эдик. — Ничего у тебя не получится. Хватит! Русские не сдаются!

Решительным шагом он вернулся в палату, взял в руки телефон и визитку следователя.