1

Сегодня Николай Иванович наметил поработать с двумя делами, по которым планировался отчет в конце недели.

Одно из них — неумышленное убийство. Бытовуха. По пьяному делу один мужик ударил другого ножом в бедро. Отмечали женский день — Восьмое марта. Сидели на кухне, выпивали, поссорились. В дело пошел нож. После нанесения удара убийца отправился домой и лег спать, а раненый истек кровью и умер, удар пришелся в бедренную артерию. Жена убитого, получив мимозу и наилучшие пожелания от гостя, в момент ссоры отсутствовала, ушла спать пораньше и ничего не видела до утра, когда и обнаружила мертвого мужа на кухне, лежащим в луже крови. Убийцу нашли сразу, теперь он в СИЗО. Дело простое и понятное. Подозреваемый удивился, сознался и превратился в обвиняемого, раскаялся, показания взяты, соседи опрошены, пришли результаты вскрытия. Осталось всё аккуратно подготовить для передачи в прокуратуру и в суд.

Другое дело посложнее, хотя на первый взгляд все вроде понятно. Неудобство в том, что дело это передали ему от другого следователя, который возбудил его по статье о нанесении тяжкого вреда здоровью, повлекшего смерть, статья сто одиннадцатая, предусматривающая большие сроки, а на самом деле нужно было возбуждать по статье о неоказании помощи, оставлении в опасности — до года.

История произошла еще со второго на третье января. Надо сказать, что праздники для народа всегда заканчиваются увеличением количества бытовых преступлений. Четверо грузчиков работали в третью, ночную, смену. Трое из них отметили большой праздник, а четвертый, новенький, не захотел. Тогда бригадир, огромный мужик, когда уже прилично выпили, начал на улице доставать непьющего: мол, заложишь и все такое. Они повздорили и даже обменялись тычками, непьющий оказался неробким мужчиной и терпеть, когда его трясут и толкают, не стал. Остальные двое драку предотвратили и увели бригадира в помещение.

Трезвый мужчина покурил на улице, походил медленно по снежку, снова покурил и вдруг стал заваливаться, ноги его подкосились, и он, пройдя так метров пять, упал, вернее присел, возле стеночки на снег. Все происходившее на улице попало на запись видеокамеры. Через минут двадцать бригадир шаткой походкой вышел из бытовки, нашел упавшего и стал его будить. Он его толкал, хлестал по щекам, переворачивал и пытался поднять, даже в отчаянии ударил два раза ногой. При этом сам постоянно падал, понимался, снова поскальзывался и лежал по несколько минут на спине, отдыхая и извергая, как гейзер, густые клубы пара. Потом, выбившись из сил, бросил пострадавшего на улице и ушел греться. Мороз стоял под двадцать градусов. Минут через пятнадцать снова вышел и продолжил вытрезвлять непьющего члена своей бригады. Всего он кувыркался таким образом в сугробе около часа. Затем все трое схватили бесчувственное тело и втащили в бытовку.

Утром бригадир другой смены вызвал скорую, и пострадавшего увезли. В больнице врачи, обнаружив побои, сообщили в полицию. Бригаду вызвали в отдел, взяли показания, затем полиция получила видео. Через три дня пострадавший скончался в больнице. Экспертиза установила инсульт. Был ли он вызван полученными травмами или явился следствием переохлаждения, доказать невозможно. Однако если бы бригадир вызвал скорую сразу, пострадавшего, скорее всего, удалось бы спасти. В итоге бригадир по фамилии Подгорный находился дома под подпиской о невыезде, а дело о нанесении побоев, повлекших смерть, разваливалось ввиду недоказуемости причинно-следственной связи по выбранной статье. Погибшего давно кремировали (напомним, что на дворе уже стояла вторая половина апреля), то есть повторная экспертиза отпадала. Нужно было или закрывать дело, или возбуждать по другой статье.

— Вася, ну вот ты мне скажи. Ты же знаешь в общих чертах дело Подгорного? — обратился Токарев к своему молодому коллеге, сидящему за соседним столом.

— Ну, так, на совещаниях слышал, — отозвался тот без особого энтузиазма.

— Как можно было шить сюда сто одиннадцатую, когда тут чистая сто двадцать пятая?

— Иваныч, ты такие вопросы задаешь, — ухмыльнулся Зайцев. — Ты же знаешь Соколовского, он специально так всё сделал. Он своего не упустит. Подгорный к нему часто приходил. Николай Иванович, не мучай себя, закрывай дело и сдавай. Соколовский все уже получил, что можно было, и с почетом и грамотой отвалил на пенсию. Тем более он, скорее всего, пообещал Подгорному отмазать, так что не порочь честное имя нашей организации, — Зайцев засмеялся, довольный своей шуткой. — А то бандиты и убийцы будут думать, что мы своего слова не держим. Не по понятиям.

Токарев сидел и тер виски, соображая, как же лучше поступить. Денег у бригадира он бы не взял ни за что на свете. Допустил смерть человека, должен ответить. Начальство настаивало на закрытии и списании дела. Однако вопрос был не в деньгах, гибель человека требовала справедливости и возмездия, и Николай Иванович решил ходатайствовать о переквалификации. Эти тяжелые размышления вызывали головную боль, чувство тщетности своих усилий, предчувствие долгих и трудных разговоров, даже намеков на полную выслугу и возможность ухода на пенсию. Но он вспоминал убитую горем вдову, бессильные слезы на глазах взрослого сына умершего, тоже офицера. Сын уехал после похорон по месту службы на Дальний Восток. Вспомнил их рассказы о наградах отставного подполковника, о его ранении. Нет! Он не мог просто так закрыть дело, не мог, даже рискуя вызвать нешуточный гнев начальства.

***

Трудовая книжка Николая Ивановича Токарева содержала не так много мест работы. Учился на тракториста, потом служил два года в Германии, естественно в танковом батальоне, потом работал в железнодорожном депо ремонтником подвижного состава. В девяносто четвертом пришел в милицию в звании старшего сержанта патрульно-постовой службы. Заочно окончил юридический институт, получил звание лейтенанта. В начале одиннадцатого года переаттестовался в следственный комитет. На сегодняшний день в возрасте сорока шести лет он имел звание майора юстиции и выслугу в органах — двадцать три года.

Уважаемый, опытный следователь, он снискал определенную славу, когда в середине двухтысячных в составе сводной бригады раскрыл запутанное кровавое дело. Тогда серия убийств всколыхнула город и область, дошло и до Москвы. За проявленное в том деле мужество и решительность его наградили ведомственной медалью «За отличие».

Токарев отличался не только мужеством и решительностью, но и особым крестьянским воспитанием, специфическим подходом к жизни. Его своеобразная жизненная философия базировалась на смекалке, хитрости и собственном представлении о справедливости. Опираясь на это свое чувство справедливости, он всю службу умудрялся сохранять баланс между необходимостью делать свое дело и необходимостью добывать дополнительные деньги. Тяжелый, но неизбежный выбор для любого государственного служащего в наши дни, выбор предопределенный государством при назначении денежного довольствия ниже разумных пределов.

Токарев никогда не отпускал настоящих преступников, никогда ничего не выкручивал у малоимущих, а с оступившимися по глупости состоятельными людьми решал вопросы к обоюдному удовольствию, причем так, что они на всю жизнь извлекали урок и даже были ему благодарны. При этом он умудрялся не вступать в конфликты с начальством, но сейчас конфликт надвигался и представлялся неизбежным.

Следователь мучительно думал, как же поступить, когда по внутреннему телефону позвонил оперативный:

— Николай Иванович, выезд на Первомайскую, убийство в Орионе. Четыре человека. Участковый сообщил. Машина внизу.

***

Большая трехкомнатная квартира на Первомайской улице сдавалась хозяйкой вот уже около шести месяцев. Арендатор, женщина, предоставила паспорт на имя Екатерины, а фамилию хозяйка не помнила, копии паспорта также не взяла. Екатерина оплатила аренду и коммунальные услуги на полгода вперед под требование не беспокоить постояльцев до тех пор, пока не закончатся деньги. Состоятельная, ухоженная, молодая женщина с двумя милыми дочерями не вызывала ни малейшего сомнения, а сумма без торга, вырученная хозяйкой квартиры, не располагала к лишним вопросам.

Сам дом, один из немногих в городе, имел собственное название «Орион», строился для очень состоятельных людей и выглядел богато. Имел закрытую шлагбаумом территорию, подземную парковку и охранялся. Хозяйке квартира досталась от бывшего мужа при разводе в качестве компенсации морального ущерба, обеспечения безбедной старости и изначально предназначалась для сдачи за очень большие деньги. С богатыми арендаторами последнее время возникали трудности, квартира простаивала, появление денежной клиентки воспринималось как огромная удача, так что женщину с детьми не тревожили.

Со слов участкового, сосед, проходя мимо этой квартиры утром на работу, обратил внимание на приоткрытую бронированную дверь. Дверь отходила от косяка буквально на пять миллиметров. Обычно тут не было принято вмешиваться в дела соседей — мало ли кто куда вышел на минутку, но мужчина, поверхностно знакомый уже с Катей и ее девочками, решил на всякий случай позвонить с работы в полицию. Участковый подъехал к десяти часам, зашел в квартиру и увидел то, что сейчас рассматривали Токарев, хозяйка квартиры, два оперативника, судмедэксперт и понятые.

Хорошо, дорого обставленные светлые комнаты оказались перевернутыми, как при самом кропотливом обыске. Все, что можно было выкинуть, отодвинуть или оторвать, было выпотрошено и разбросано. В самой большой комнате, столовой, лежал на спине привязанный к стулу мужчина. Очевидно, его пытали и застрелили последним, о чем свидетельствовали прострелянная нога, многочисленные порезы на теле и руках и огнестрельное ранение в лицо. Женщина, в которой хозяйка опознала свою постоялицу, скорее всего, подверглась сексуальному насилию и была убита в живот выстрелом из пистолета, ее тело находилось недалеко от входной двери, а густой кровавый след тянулся из столовой. Экспертиза покажет, но, видимо, умерла она не сразу и после ухода убийцы или убийц пыталась подползти к телам своих дочерей. Две девочки были застрелены выстрелами в сердце, одна в ванной, другая на кухне.

Привыкшие ко всему члены следственной бригады казались подавленными. Такого они давно не видели. Кровь по всей квартире, тела убитых, гильзы, разбросанные вещи. Страшно было представить, что тут происходило всего несколько часов назад. Казалось, крики отчаяния и горя до сих пор таились в углах злополучной квартиры. Все смотрели на Токарева, понимая, что только его опыт, добытый в деле душителей, может помочь привести мысли в порядок и четко отработать место преступления. Отработать так, чтобы потом не жалеть о собственном непрофессионализме, когда преступник будет пытаться вывернуться.

Токарев работал методично и четко, то погружаясь в себя, то выныривая и давая указания. Место преступления тщательно отсняли, описали, досмотрели. Поверхности дактилоскопировали. Оперативники опросили соседей и работников охраны. Соседи ничего не слышали, охрана ничего не видела. Бдительного соседа вызвали с работы и взяли с него показания. Эксперты определили примерное время происшествия — между десятью вечера понедельника и двумя часами ночи вторника. Замок не вскрывали, следовательно, жильцы впустили убийцу или убийц сами. Ни документов, ни мобильных телефонов, ни денег или ценностей в квартире не обнаружено.

Первая рабочая версия — убийство с целью ограбления, причем мужчину пытали с целью выдачи каких-то ценностей. Скорее всего, он все, что требовали от него, выдал. Главной задачей оперативной службе Токарев поставил определение личности убитых.

Около пятнадцати часов, после того, как трупы увезли, место преступления описали, а видеозапись с камер отсмотрели, Токарев уехал в отдел готовиться к докладу. В квартире он оставил двух человек в засаде и для присмотра за уборщиками, которым поручили подтереть кровь и все, что может разлагаться.

Из его доклада начальству следовало: около одиннадцати часов вечера в понедельник гражданка Екатерина или ее сожитель, скорее всего муж или любовник, то есть человек, которому она и ее дочери были дороги, самостоятельно впустили к себе двух неизвестных мужчин. Эти мужчины сначала оглушили предполагаемого мужа, потом Екатерину, потом заперли девочек в ванной и в кухне. Судя по всему, от мужчины требовалась какая-то информация или вещи, которые он отказывался давать и которые могли скрываться в квартире. Скорее всего, деньги или ценности. Чтобы заставить его говорить, злоумышленники сначала пытали мужчину ножом, выстрелили в ногу, потом насиловали на его глазах женщину, вероятно жену. В итоге женщина и девочки были застрелены. Последним застрелили мужчину, причем стреляли в лицо, чтобы затруднить опознание. С этой же целью они избавились от документов. После их ухода Екатерина была еще некоторое время жива. Из столовой она попыталась переползти на кухню, где находилась одна из ее убитых дочерей, но скончалась в прихожей. Около часа ночи преступники покинули квартиру, прихватив с собой нечто, что поместилось в портфель.

Отдельный вопрос — как они проникли в дом и как вышли, минуя охрану. Короткое расследование установило, что три месяца назад управляющая компания сняла пост охраны с въезда в подземный гараж. Оптимизация расходов. По камерам видно, как двое неизвестных, не имея ручной клади, прошли через наружный пост около шлагбаума, где документы, согласно инструкции, не досматриваются, поскольку двор является проходным, подождали въезжающую машину и проникли на подземную парковку, пока ворота не закрылись. Оттуда они прошли к лифту, где путь на четвертый этаж к пятнадцатой квартире совершенно открыт. То есть они спокойно обошли пост в парадном подъезде, что указывает на то, что они знали систему охраны. Оставили злоумышленники место преступления таким же путем. Подождав за колонной выезжающую машину, покинули парковку, вышли из двора через задний пост, выходящий на улицу Алексея Дикого, при этом в руках одного из них можно разглядеть портфель или маленький чемоданчик. Охрана наружных постов с трудом вспомнила означенных людей, поскольку их главная задача — транспорт, то есть составление фотороботов практически исключено. На видеозаписи лиц не видно.

Опергруппе поставлена задача отработать возможных знакомых женщины, живущих в этом доме или часто его посещающих. Пока таких выявлено — один человек, тот, который и вызвал участкового. Судя по опросам жильцов и охранника, сама Екатерина вела замкнутый образ жизни, машины не имела, вызывала такси. Мужчина приходил в дом часто и, наверное, был мужем убитой. Таксопарки проверяются — кто заказывал такси на Первомайскую, один дробь три, или Дикого, два, кто из водителей приезжал, кого и куда отвозил. В городе работают три таксомоторные компании, требуется время.

***

Токарев сидел в своем кабинете и рассматривал фотографии с места убийства, когда ему позвонил оперативник из засады на Первомайской. Он доложил о звонке в квартиру по городскому телефону.

Некто Волков Олег Львович, звонил на квартиру своего друга Безроднова Евгения Викторовича. С его слов, они договаривались встретиться в шестнадцать часов на Московском шоссе и подписать кое-какие документы, поскольку Безроднов с семьей ехал в Москву. Однако Безроднов на встречу не прибыл, по сотовому телефону не отвечали ни он, ни его жена. Тогда Волков спешно нашел у себя городской номер квартиры и позвонил туда, где его звонок и принял наш оперативник. На известие об убийстве Волков среагировал адекватно — отказывался верить, кричал и даже плакал, в том числе обвинял полицию в нежелании и неумении работать, упрекал во взятках и коррупции. Сейчас его везут в отдел.

Токарев опять сжал ладонями виски, пытаясь выдавить тяжелую усталость. «Безроднов, Безроднов, Безроднов… — крутилось в его голове. — Знакомая фамилия. Кто же это? Кто-то важный в городе. Чувствую, будут проблемы с этим расследованием. Молодец Соколовский — сорвал денег и на пенсию ушел, сволочь! А ты тут крутись один с кучей дел, как хочешь».

— Николай Иванович, доставили Волкова, — доложил оперативный дежурный.

— Заводите, только повежливее, кто его знает, что за птица.

Через минуту дверь резко отскочила, и в кабинет ворвался высокий, взбудораженный гражданин с действительно птичьей головой и горящими глазами.

 

2

— Я требую, чтобы вы немедленно рассказали мне все, — с порога прокричал доставленный, резко выбрасывая фразы. — Вы ни слова от меня не добьетесь, пока сами не предоставите полную картину произошедшего. Немедленно! По какому праву меня срывают и доставляют сюда, как какого-нибудь преступника! Где Безроднов? Что произошло? Кто-то может мне все толком объяснить? Есть хоть один нормальный человек в этом заведении? Я прошу, я требую полной информации! Вы даже не представляете, с кем имеете дело! Почему, почему вы все молчите, товарищи следователи? Думаете, я как-то себя выдам и проговорюсь? Ха-ха-ха! — неожиданно засмеялся он ликующе. — Знаю я все ваши приемчики, господа полицейские! Не мечтайте даже, — тут он сник и заговорил медленно: — Но что случилось с Женькой? Человек по телефону сказал, что Женю убили, и Катеньку, и Настю с Наташкой. Всех! Это правда? Господи, этого не может быть, этого не может быть. Мы вот только недавно…

Вошедшего вдруг пробила дрожь, и он, не в силах сдерживаться, зарыдал. Токарев, до того момента внимательно наблюдавший за ним, вышел из-за стола, взял гражданина под руку и деликатно подвел к стулу для допрашиваемых. От гражданина сильно пахло водкой, он весть трясся и задыхался.

— Присаживайтесь сюда, — вкрадчиво говорил Токарев. — Хотите воды? Успокойтесь, пожалуйста, гражданин. Сочувствую вашему горю. Мы всё выясним, обязательно. Назовите себя.

Волков судорожно опустошил предложенный стакан воды, сел на стул, спрятав лицо в ладонях, его плечи вздрагивали. Токарев движением руки отпустил сопровождающего полицейского, достал свежий бланк протокола допроса.

— Если вы можете говорить, предлагаю начать нашу беседу. Сейчас каждая минута дорога, чем раньше мы будем иметь сведения о погибших, тем скорее найдем убийцу. Как вас зовут?

— Нас зовут Волков Олег Львович, — вытирая слезы, но с вызовом назвался Олег. Он выглядел полностью подавленным и безвольным, вяло перечислил сведения для протокола: — Сорок пять лет. Работаю в ООО «БВРК» директором по производству, преподаю в университете, я доктор наук, профессор. Они все погибли?

— К несчастью — да. Безроднов, его супруга и дочери застрелены прошедшей ночью на съемной квартире. Расскажите, что вам известно о происшествии? Может быть, вы кого-то подозреваете?

— Ничего не известно. Откуда, по-вашему, мне что-то может быть известно, если сам его разыскивал, причем живого? Бред какой-то! А подозревать можно любого, сейчас каждый хочет залезть в карман другого при полном попустительстве органов. Мотив убийства Безроднова — деньги, так и запишите.

— Кто-то мог желать его смерти? — участливо гнул свою линию Токарев.

— Да, половина города! Все эти ничтожества, не способные ничего добиться в жизни, столько же в Москве и Нью-Йорке. Я сам иногда мог желать его смерти. Что из того?

— Вы хорошо знали Безроднова и его семью?

— Его биографию вы можете найти в «Википедии». Безроднов Евгений Викторович, семьдесят первого года, долгое время работал депутатом нашего горсовета, потом депутатом Государственной Думы. Лет десять назад его портретами весь город был украшен. «Голосуйте за земляка! Безроднов — наше, мать его, будущее!»

Следователь почувствовал резкую боль в затылке: депутат Госдумы — сейчас начнется! Газеты, телевидение, Интернет. Давление сверху — «давай скорее», «дело на контроле», «что вы там возитесь?», генералы, министры.

— Там все написано, — объяснял Волков. — Почитайте. Надеюсь, про Интернет слышали? Мы дружили с ним с университета, — он весть выпрямился, глаза его засверкали. — Да, самое важное! Именно я должен был ему передать кое-какие документы, которые он брал с собой, а после передачи он сразу уезжал в Москву. Потом оттуда в Штаты. Он же должен был уехать с семьей в Америку в длительную командировку или на ПМЖ! Какой-то бизнес там мудреный затеял, он объяснял, но я не понял. Конечно же — деньги! Наверняка он готовился везти с собой наличку и кредитки. Вот вам и мотив!

— А кто еще мог знать о том, что Евгений Викторович собрался уезжать?

— Послушайте, ну откуда мне знать — кто? Мало ли. Подумайте сами-то: «мог знать, мог не знать, не мог знать, не мог не знать». Я знаю только, кто знал. Запишете?

— Диктуйте.

— Я знал, моя жена знала, можете с нас и начать строить свои версии, — слово «версии» прозвучало издевательски. — Сашка — он слабоумный, можете решительно отринуть эту версию сразу, его жена, скорее всего, не знала, он не станет ей говорить. На заводе пара человек, то есть весь завод — триста человек. А там! Что знают двое, сами понимаете, знает последний милиционер. Умножайте еще на четыре! Теоретически могли знать сотни людей, притом неизвестно, кому говорили сам Женька или Катерина. Нет, с этого конца вам дело не раскрыть. Это вам не А ударил ножом В из ревности к С. Тут совсем другой масштаб. Придется из лаптей в полуботинки переобуваться, — он высокомерно ухмыльнулся. — Женька говорил, что бизнес в Америке сулит миллиарды долларов — грузоперевозки, и что дело требует его личного контроля, иначе отожмут. Мафия. Вот куда ниточки-то ведут. Соображаете? Миллиарды! За такие деньги мать родную зарежешь, и никто тебя не осудит, все поймут. А вы — «кто знал?», «кому сказал?»… тоже мне, Глеб Жеглов. Интерпол подключайте, пока не поздно!

— Подключим, если надо.

— Конечно-конечно, извините. Расскажите мне, что там произошло? Какое горе! Я ведь даже детективов никогда не читал и кино не смотрел. Все это было всегда где-то в новостях, как будто в другом мире, как будто не по-настоящему. Думал, меня это не коснется, а вот коснулось. Расскажите, что вы там, в квартире, увидели.

— Застрелили всю семью, что-то искали. Больше не могу сказать, не имею права. Олег Львович, на сегодня мы закончим. Я прошу вас не покидать город, вы можете нам понадобиться, еще прошу вас: приходите в другой раз трезвым. Вы можете не верить в наши возможности, но я знаю, что дело мы раскроем и преступника найдем. Я это вам гарантирую. Будьте на связи.

Когда дерганого Волкова увели, Токарев аккуратно взял стакан, из которого тот пил воду, положил его в прозрачный файл, подписал на пленке маркером: «Волков О. Л., 19.04.16» — и убрал всё в сейф.

Он сразу позвонил полковнику Котляру и доложил о личности убитых. Гнев начальства в сторону неизвестных пока, но темных сил невезения, да еще не вовремя, оформился ругательствами на несколько минут. Совещание по плану расследования полковник назначил на восемь утра на завтра.

Токарев долго сидел в кабинете, пытаясь составить этот самый проклятый план. Запланированные на сегодня дела снова пришлось отложить. Он пролистывал фотографии с места преступления, думал, преодолевая ощущение бесконечной усталости, но каких-то открытий не сделал. То ли все было безукоризненно спланировано, то ли кому-то здорово повезло. Таких кровавых преступлений в городе давно не случалось. Он убрал листок с наброском плана оперативных мероприятий в сейф, погасил лампу и вышел из отдела. К своему удивлению он почувствовал, как свежий апрельский ветер вызвал в нем признаки энтузиазма, уверенность в обязательном раскрытии. Словно он помолодел лет на пятнадцать и готов, как раньше, упорно пахать, притягивая удачу.

***

Дома жена расстроила его вопросом, который давно уже напрашивался:

— Помнишь, ты обещал достать денег на учебу Кирюши? Получается достать?

— Да, получается. Нормально? — «достать»! Из тумбочки! Деньги до конца месяца будут, может быть, раньше. Не доставай ты хоть меня, ладно? Обещал — значит сделаю.

— Хорошо, не буду, но ты тоже должен понимать, что есть условия и сроки. Думаешь, легко было договориться на бюджет? Ну, ладно, ладно, не злись. Я же переживаю, и Кирюша каждый день спрашивает.

— Лучше бы он учился, а не в компьютере играл сутками напролет. Меньше бы спрашивать пришлось. Валь, сказал — сделаю, значит сделаю. И так голова раскалывается. У нас сегодня депутата убили со всей семьей, завтра весь телевизор об этом будет орать, не говоря про начальство. Можно я просто покушаю и пойду посплю? Вот и спасибо, а Кириллу скажи, что танки все не перебьешь, даже если целую жизнь на это положишь.

— Передам, хотя он вряд ли поверит, — расстроенная справедливыми упреками мужа, отвечала Валентина.

— Поверит, не поверит… еще одна такая просьба — и я на пенсию выйду. Лучше прозябать на пенсии, чем в тюрьме. Научусь подбивать танки, и будем с Кирюшей на пару упираться, вдвоем мы точно все без остатка одолеем.

Старшая дочь Николая Ивановича, Лена, уже несколько лет была замужем, имела ребенка и жила отдельно. Великого образования она не получила, закончила колледж, но быстро нашла нормального парня и теперь жила с его родителями. Токаревы, разумеется, помогали молодым деньгами. С этой стороны жизни ситуация выглядела стабильной. Другое дело — сын, Кирилл, который сейчас заканчивал одиннадцатый класс и «готовился» к ЕГЭ. Кирилл мечтал о высшем юридическом образовании, что было отрадно, но особо напрягаться не хотел, что огорчало. Не хотел он также идти в армию даже на год. То есть ему обязательно нужно поступать на дневное отделение, при котором для бюджетников имелась военная кафедра. Для поступления, усилиями Валентины и в соответствии с ее договоренностями, требовалась сумма, равная пятнадцати тысячам долларов. Причем как бы ребенок не сдал экзамен, на бюджет ему без взятки не поступить — там только блатные и баллы завышены запредельно. Деньги, само собой, семья ждала от Токарева. Сумма для Николая Ивановича была беспрецедентной, так много он никогда не брал. Ну, долларов двести, от силы — пятьсот. Нужен был подходящий случай, Токарев ждал. Время истекало.

Благо вовремя подвернулись гражданин Титов и гражданин Изотов. Два гражданина. Отработав с обоими параллельно, Токарев собрал искомую сумму. Понятно, что каждая из сторон получила свою версию произошедшего, но проблемы никому не нужны, и стороны обязались передать деньги — якобы для подкупа друг друга. Теперь оставалось только дождаться перечислений и сдать средства жене.

Николай Иванович долго ворочался в постели. Его жгла совесть, ему было стыдно. Пожалуй, он даже рад новому громкому делу, которое, возможно, станет его лебединой песней. Самое время отправляться на покой. Быстро и качественно отработав по нему, он рассчитывал в каком-то смысле притушить доставляющую страдания некрасивую ситуацию.

Несчастный Титов поступил так, как и должен был поступить мужчина, ему совершено не за что платить. Следователь пренебрег собственным правилом: главное — справедливость, потом закон. Отвратительно и гадко! А наркоману Изотову место в тюрьме или как минимум в клинике. Кто знает, не зарежет ли он кого-то в другой раз. Отец, начальник налоговой, разумеется, примет меры, но где гарантия, что, почувствовав безнаказанность, подонок не распояшется еще больше? Сегодня он пугает ножом, а завтра пустит его в ход, и эта возможная смерть ляжет на его, Токарева, совесть. Таких людей нельзя отпускать, ни за какие деньги. Он отпустил. Стыдно и отвратительно!

Николай Иванович ворочался с боку на бок, пытаясь найти то самое равновесие, которое всегда спасало его на службе. Он продолжал строить план мероприятий, прокручивая раз за разом все, что ему было известно. Раскрытие становилось для него делом собственной чести, самореабилитацией, возможностью морального очищения и, может быть, продолжения службы.

***

Под утро он сформулировал четыре версии. Каждая из них требовала огромных ресурсов и представлялась труднореализуемой. Самое главное — это время, которого не было. Он не знал, засыпая, что судьба готовит ему своеобразный подарок — новый материал, позволяющий существенно сузить поиски.

 

3

Москва требовала результатов. Москва подгоняла, настаивала и грозила. Оказалось, что Безроднов еще и партийный, так что давление от лидера партии и думской фракции добавляло накала в средствах массовой информации. Практически ежедневные совещания и отчеты с информированием следственной группы, какой московской генерал еще позвонил и что требовал, могли парализовать расследование в любой момент, но Токарев упорно отрабатывал каждую из имеющихся версий.

Версия первая, самая реалистичная: Безроднова ограбили налетчики, которые знали о его отъезде в Америку. Их цель — деньги наличные, деньги на счетах, драгоценности. Источники информации — Безроднов, Титов, Волков, три человека на заводе, которым рассказал об этом Волков и неизвестно сколько осведомленных со стороны самого Безроднова.

Отработка велась по следующим направлениям.

По агентурным связям в криминальной среде. Имеющиеся информаторы собирали все слухи и сплетни, так или иначе касающиеся этого убийства, в том числе информацию о появившихся в поле зрения больших деньгах. Одновременно оперативники разрабатывали тех чоповцев, которые работали в день убийства. Охранник, сидевший в парадном подъезде, имел на посту мониторы со всех камер и должен был увидеть преступников, но не увидел.

По скупщикам краденого. Жена Волкова назвала несколько дорогих и приметных ювелирных украшений жены Безродного, Екатерины Сергеевны Васильевой. Там были большие бриллианты, как современной работы, так и одно старинное кольцо, которое, может быть, и не было старинным, но имелась его фотография в деле. Жена Титова, Варвара, практически не общалась с Васильевой и ничего припомнить не смогла.

По внезапно разбогатевшим гражданам работали продавцы в автосалонах и продавцы недвижимости.

По соседям и их связям работал участковый.

Требовалось терпение, рано или поздно что-то должно было проявиться, тем более Токарев зарядил в криминальную среду дезинформацию о том, что убийцы взяли в доме номера счетов в Швейцарии, занесенные в некую дорогую записную книжку. На счетах якобы хранилось несколько миллионов евро на предъявителя. Если за убийством стояли авторитетные заказчики, они должны были спросить с исполнителей, пошел бы шум. Необходимо отметить, что Безроднов действительно имел записную книжку, обычную, ничем не примечательную, про которую сказал как-то Волкову: «В ней моя жизнь и смерть, как у Кощея в яйце и в игле». Что было в той книжке, Волков не видел, при обыске книжка не обнаружена.

Вторая версия, менее реалистичная и более трудоемкая: загадочный бизнес Безроднова в США. Ее предложил Волков на первом допросе. Некие лица в Америке убрали конкурента в многомиллиардном бизнесе, который еще не начал работать и не принес ни цента. Кстати, возможно бизнес планировался и не в Америке, а в Европе. Ничего определенного, одни слова. Тут ситуация выглядела просто безнадежной. Все новые контакты Безродного по этой теме находились в Москве и наработаны были в период его депутатства и после него. Допрашивать бывших и нынешних депутатов — дело практически нереальное. Поверхностные опросы тех, кто работал с ним в одном комитете, выявили огромное количество людей, с которыми Безроднов пытался «замутить бизнес». По разным оценкам — сотни людей. Одна из его бывших помощниц времен работы в Думе, Дарья Баталова, привела списки его встреч, планы звонков и расписания командировок. Перечень привел Токарева в ужас — сто пятьдесят человек за три месяца, к половине из которых даже близко подойти нельзя. Такой документ и к делу приобщать не решились, многие фамилии в связи с уголовным делом могли лишить погон и Токарева, и его начальника. Безроднов несколько раз летал в США и в Германию, как в составе делегаций, так и индивидуально, но с кем там встречался и что планировал, выяснить не удавалось. Тут Москва помогала, но без особого усердия. Дело осложнялось еще и тем, что после трагической гибели бывшего депутата выяснилась его фантастическая законотворческая активность, не нашедшая в свое время понимания в партии. Оказалось, что многие его инициативы сегодня крайне нужны стране. В этой связи, поскольку надвигались очередные выборы в Думу в декабре нынешнего года, его ужасная смерть интерпретировалась как попытка удара по партии, снижения ее рейтинга, подрыва авторитета. С высоких трибун и в разных интервью появились намеки на тех, кому может быть выгодна гибель одного из ценнейших членов партии. Полный бред и путаница. Ситуация накручивалась предположениями, сплетнями, обвинениями. Крайняя политизация всего, связанного с личностью погибшего депутата, невероятно затрудняла работу.

Третья версия, слабая и темная: кредиторы Безродного, ссудившие его деньгами на обе предвыборные кампании. Кто давал деньги, под какие обязательства, на каких условиях? Ни одного имени, только намеки на криминальное происхождение некоторых значительных сумм. Со слов того же Волкова, Безроднов все или почти все разногласия уладил. По крайней мере, он чувствовал себя нормально, был спокоен и весел на их последней встрече, что подтвердил и Титов. В то же время он прятался сам и прятал семью не просто так. Здравый смысл подсказывал, что живой он был кредиторам полезнее, чем мертвый, но кредиторы бывают разные, в том числе и нервные. Вызывала вопросы фигура Виктора Юрьевича Семигина, представителя московской торговой компании. И Волков, и Титов рассказали об обеспокоенности Безроднова личностью Семигина и высказанных подозрениях, однако проверка ничего криминального не выявила — начальник отдела безопасности торгового дома, бывший начальник оперчасти колонии, потом заместитель начальника колонии в Московской области. Личность мутная, но конкретных фактов связи с криминалом нет.

Четвертая версия, совсем нелепая, но требовавшая внимания. Завод резиновых и полимерных изделий принадлежит фирме ООО «БВРК», в которой девяносто пять процентов у Meinvent Rubber Production Bureau, а пять процентов — у ее генерального директора Титова Александра Михайловича. Разбирательства установили, что офшорная компания Meinvent Rubber Production Bureau, получающая авторские отчисления за использование патентов, принадлежит двум россиянам. До недавнего времени собственниками «Бюро» являлись Волков и Безроднов на равных долях, но совсем недавно Безроднов продал свои пятьдесят процентов Титову за один евро. Сделку закрыли совсем недавно, все произошло по общему согласию, о чем свидетельствовали протокол собрания акционеров, письменные поручения собственников международным юристам, выданные за два месяца до убийства, доверенности на проведение именно этой сделки. Теперь, когда собственность переоформлена, основным акционером неожиданно стал Титов, имеющий доли и в заводе, и в «Бюро», то есть ему убивать Безроднова очевидно незачем. Волков же, санкционировавший сделку, тем более не мог быть заинтересован в смерти Безроднова. Хотя кто их знает, поручиться нельзя. Версия получилась тупиковой, но отработать ее было необходимо.

Токарев чувствовал, что разгадка преступления не в Америке, а где-то рядом, но предчувствия к делу не пришьешь и наверх не доложишь. Эти предчувствия! Неожиданно судьба опять свела его с Титовым. Случайность? Токарев в случайности не верил, но и закономерности пока не видел. Конечно, Токарев предпочел бы больше не встречаться с Титовым никогда. Незачем ему болтаться по отделу, еще не утихла в нем обида, может возникнуть искушение с кем-то поговорить — например, с теми сержантами, которые приезжали тогда на Строителей. Но деваться некуда, необходимо все же допросить одного из ближайших к Безроднову людей в городе.

***

На допрос его вызвал Вася Зайцев, сосед по кабинету, включенный также в группу. Вызвал, но сам не присутствовал. Токарев и Титов говорили наедине.

— Ну, здравствуйте вновь, Николай Иванович! — мрачно приветствовал Токарева прибывший Титов. — Не можете вы без меня жить. Перевод получили? Я сегодня отправил, «по курсу», как вы и просили.

Токарев сделал большие глаза и замахал руками.

— Ах, простите, сплоховал. Надеюсь, с нашим делом проблем не будет? Вы слово давали. Я поверил в вашу порядочность, как офицеру поверил.

— Не будет, не будет, Александр Михайлович, я же обещал, — Токарева передернуло при упоминании чести офицера. — Не вижу смысла повторять еще раз. Забудьте, выкиньте из головы. Мне самому крайне неприятна вся эта история. Давайте прекратим эту пустую болтовню, мы пригласили вас по другому вопросу.

— Как скажете. Признаться, мне не до шуток сейчас. Вы желаете допросить меня по убийству Женьки и его семьи? Я к вашим услугам, спрашивайте, но мне ничего не известно, и самого меня в городе не было.

Титов выглядел возбужденным, но совсем не так, как Волков. «Неужели убийство так подействовало на него? — подумал Николай Иванович. — Ничего странного, старый друг все-таки. Или он что-то скрывает? Алиби сразу предоставил. Пытается казаться спокойным, но задирается, словно не понимает, как себя вести. Словно намерен притворяться. Вряд ли, наверное, наложилась обида за Изотова и стресс от убийства».

Токарев решил попробовать врезать без подготовки, проверить сомнения, пока клиент не остыл.

— Вам интересно, как все произошло?

— «Интересно» — неуместное слово в данном случае. Их убили из пистолета, мне Олег рассказал. Ужасно! Даже не знаю, — Титов подумал, что, отказываясь узнать детали, он может себя выдать, может показать свою причастность к убийству. Наверное, следует заинтересоваться, хотя излишнее любопытство тоже может выглядеть подозрительным. Эта сволочь Михаил все-таки выполнил задание! Как некстати всё! Кто ж знал? Он решил пугливо заинтересоваться: — Простите, но я не знаю, смогу ли выдержать подробности. Надеюсь, вы понимаете меня.

— Я понимаю, Александр Михайлович. Но нам нужна ваша помощь. Я хотел бы показать фото из квартиры, где совершено преступление, возможно, что-то привлечет ваше внимание. Нам сейчас важна любая зацепка.

— Я никогда не был в его квартире. В той, которую он снял недавно и где произошло убийство. В московской депутатской его квартире бывал, и не раз, а тут не довелось. Да он и не приглашал никогда. Волков, я знаю, был. Спросите лучше у него про пропавшие вещи.

— Спросим. И все-таки, — настаивал Токарев, поворачивая монитор в сторону Титова и переставив свой стул рядом с ним, — мы не можем отказываться от любой, минимальной возможности как-то дополнить наши знания. Очень рассчитываем на вашу помощь. Вот смотрите…

Жуткие фотографии, одна страшнее другой, сопровождаемые безжалостными комментариями следователя, замелькали на экране. Искаженные лица убитых, крупно и издалека. Слева, справа, сверху. Кровь, лужи крови, целые моря крови, брызгами разбросанные по светлым стенам, по дорогой светлой мебели. Неестественно вывернутое тело полуобнаженной Кати в прихожей, замершие в недоумении лица Настеньки и Наташки, их задранные пижамы, простреленные в области сердца. В полный рост, отдельно лица, отдельно пулевые отверстия. Бесконечный кровавый след по паркету. Остатки ужина на кухонном столе, большая ваза с фруктами. Женя, привязанный к лежащему стулу, крупно его раны, вбитое внутрь лицо, остатки черепа и мозги с кровью веером до батареи. Еще, еще, еще. Титов побледнел, как лист бумаги, перестал дышать и смотрел, не в силах оторваться от экрана. Токарев не упоминал количество преступников, говоря «был застрелен, была застрелена». Он нарочно подолгу давал рассмотреть Титову самые страшные фотографии, быстро пролистывал те, которые не содержали крови. Кадров оказалось бесконечно много. Титова трясло, его открытый рот пересох, черты лица исказились, как от невыносимой боли. Но Токарев продолжал рассказывать свою версию произошедшего, словно сам находился там в это время. Как насиловали Катю, как пытали Женю. Он говорил и смотрел на неподвижную, словно перекошенная маска, физиономию Титова, пытаясь угадать его мысли.

Вдруг Титов покачнулся, издал какой-то свистящий звук, его глаза закатились, и он упал на Токарева, прямо ему на колени. От неожиданности следователь подскочил, и Титов несильно ударился бровью в край стула. Его откинуло, и он растянулся во весь рост поперек кабинета, без признаков жизни, подвернув под себя левую руку.

 

4

— Вы это всё нарочно, да? — первое, что произнес Титов, открыв глаза. Под его головой лежал портфель следователя, ворот оказался распахнутым, лицо усыпали капли воды. Он облизнул воду и уставился в склонившееся над ним лицо Токарева. — Я не убивал, вы напрасно старались. Помогите мне подняться. Что это? — Титов потер огромную шишку возле левого глаза. — Меня пытали?

— Вы потеряли сознание, упали, ударились о стул.

— Надо же, первый раз такое со мной. Стул-то цел? Странно, хотя ничего странного.

— Посидите немного, отдохните. Мне бы хотелось быть уверенным, что вы дойдете домой. Что сможете.

— Я на машине. Можно водички попить? — Титов устроился на стуле и медленно вытянул всю воду из стакана. Молча огляделся, словно вспоминая, где он. Токарев его не торопил, внимательно следя за состоянием впечатлительного мужчины. — Спасибо. Стаканчик не забудьте потом помыть. Сейчас отдышусь и поеду. Сожалею, что не смог быть вам полезным. Знаете, мы же встречались семьями в воскресенье в «Острове». Шашлыки, вино, — Титов говорил будто сам себе, Токарев внимательно слушал. — Сначала Женька сделал мне царский подарок. Ни с того ни с сего, я не просил. Отдал мне бесплатно свою долю в бизнесе, говорил, как много я сделал для компании. Рассказал об отъезде из России. Катька трепалась весь вечер, никому говорить не давала, девчонки носились, разбрасывали еду. Они все были живые, более живые, чем мы с вами сейчас. Они были счастливы. Их ждала Америка, счастливый край, где все улыбаются даже во сне и где ты знаешь, зачем работаешь и живешь. Я даже не думал, что они так скоро собираются уезжать, мне казалось, мы еще не раз увидимся и я смогу отблагодарить Женьку как положено. Чтобы он почувствовал мою признательность. Он однажды на день рождения, на сорокалетие, подарил мне «Ролекс». Не золото, конечно, но очень дорогие по тем временам часы. Как-то спрашивает меня: «Почему не носишь? Не нравятся?» Я объяснил, что не хочу затаскивать, берегу, надеваю по особым случаям. А он: «Если бы знать, Сань, что проживешь хотя бы лет семьдесят, то можно и поберечь, но мы можем умереть каждый день. Не искушай Господа Бога своего, носи, нам не суждено знать свой срок». Он так жил, будто хотел все успеть сейчас, и в то же время сочинял что-то про сто двадцать лет, которые обязательно проживет.

— Носите часы?

— Вот, — Титов сдвинул рукав.

— Красивые, — просто сказал Токарев. — У следователей таких не бывает.

— Хотите, подарю? — усмехнулся Александр.

— Не хочу! Такие игрушки дарят только настоящие друзья настоящим друзьям. Так что носите и не снимайте.

— С тех пор не снимаю. Не искушаю, — Титов серьезно, но с издевкой посмотрел в самые глаза следователю. — Почему, Николай Иванович, люди разделяются на следователей и подследственных? Кто так решил? Почему два человека, возможно близких по духу, не могут просто так разговаривать, делиться радостями и проблемами, помогать друг другу. Если бы вы просто попросили у меня деньги, ей-богу, я дал бы вам нужную сумму. Вам бы не пришлось меня сажать ни за что и пугать до обморока. И теперь, всё понимая, вы неосознанно желаете уничтожить меня — как свидетеля вашего неблаговидного поступка. Как будто я в чем-то был виноват. Как будто это поможет вам избавиться от отвращения к себе. Не поможет. А ведь у вас есть совесть, я это точно знаю — есть. Молчите? Правильно. Не признавайтесь мне, я сам не уверен в том, что говорю. Не лишайте меня шанса на иллюзию. Иначе как жить, если человек, говорящий тебе о морали и законности, сам сознательно нарушает закон и при этом не стреляется от приступов бескомпромиссного самокопания? Как вам кажется, между этим убийством и вымоганием денег большая разница? Если бы я не имел денег и вы посадили бы меня, как обещали, на пожизненное, вы многим бы отличались от убийцы Женькиной семьи? Я так думаю, что ничем. Ну да, ладно. Это все демагогия. Простите меня. Давайте закончим допрос, не хочется лишний раз к вам приходить. Спрашивайте, — он сам включил служебный диктофон Токарева и пододвинул к себе. — Я в порядке. Раз, два, три — запись идет?

— Идет, идет. Если вы чувствуете в себе силы, то давайте. Первый вопрос. Вам что-нибудь было известно о дате отъезда Безроднова в Америку и о суммах, которые он вез с собой?

— Нет, я уже говорил. О суммах я просто не думал, но, скорее всего, какие-то деньги он должен был с собой взять.

— Понятно. Кому вы говорили о том, что у него за границей бизнес?

— Никому. Нечего было говорить, он объяснил вкратце. По-моему, очередная его фантазия. Он такой был, фантазер-авантюрист, в хорошем смысле. Этот, как его?.. Пассионарий, вот.

— Где вы были в момент убийства? Стандартный вопрос.

— Ну наконец-то! Я отвечу, где был, а вы спросите — откуда вам известен момент убийства? Хитро так, по-ленински, прищуритесь — и готово. Всё, привет! Попался голубь. Да? Отвечаю. Убийство произошло в ночь с понедельника на вторник, мне Волков сообщил. В это время я ехал на поезде в Москву, могу билеты показать, попутчиков описать. Билеты я нарочно сохранил, поскольку Олег написал мне о трагедии, когда я был на совещании в Москве.

— Я же предупредил — стандартный вопрос. Олег Волков сказал о какой-то записной книжке, очень важной для Безроднова, вы ее видели?

— Книжке? Нет, не припомню. Дело в том, что я не был особенно близок к Женьке, не так, как Олег.

— Что-то из ценностей можете назвать?

Титов задумался, перебирая в уме ценности.

— Только перстень. Он носил перстень белого металла, называл его платиной, с большим бриллиантом. Сколько карат — не знаю, не разбираюсь, с горошину примерно размером или чуть меньше. Ему Катя подарила на какой-то их семейный праздник. Обычно Женька переворачивал перстень камнем внутрь, тогда он выглядел как простое обручальное кольцо. Перстень нашли?

— Нет, на руке ничего не было. Волков тоже говорил о перстне, даже эскиз нарисовал.

— Он носил его на безымянном пальце правой руки. У меня есть в компьютере фото, где перстень хорошо виден, можно потрясти скупки, ломбарды.

— Потрясти — это вы хорошо придумали. Потрясем. Когда сможете передать фото?

— Если дадите адрес своей почты, через полчаса перешлю. Я в офис еду, — Титов выглядел безразличным, погасшим.

— Замечательно, держите визитку. Еще вопрос. Нам известно, что Евгений занимал большие суммы денег на предвыборные кампании. Не знаете, у кого?

— Что занимал — знаю, у кого, к сожалению, — нет, или к счастью. Единственное, что он говорил, — это люди, связанные с криминалом, с банками, и они преимущественно в Москве.

— Больше вопросов не имею. Спасибо за помощь, Александр Михайлович, не смею задерживать, вы нам очень помогли. Если вы чувствуете себя хорошо, можете идти, или посидите в коридорчике. Вас проводить? Как хотите.

Токарев смотрел в окно, как Титов нетвердой походкой подошел к своей машине. Он открыл дверь и вдруг оглянулся на окна кабинета Токарева. Постоял так минуты две, сел в машину и уехал.

Следователь прибрал стакан в пластиковый файл, подписал его и убрал в сейф.

— Стаканов на них не напасешься, — проворчал он, вынимая из сейфа очередной чистый стакан и выставляя его на стол.

Затем сел на свое место, что-то отметил в рабочем блокноте и погрузился в свежие справки, навылезавшие из факса. Люди работали, присылали отчеты, все двигалось согласно плану, но не приближало следствие к разгадке ни на шаг.

***

Ближе к вечеру вернулся Зайцев. Он сразу включил чайник, заварил себе кофе и плюхнулся в кресло.

— Куда гоняли? — спросил его Токарев. — Я думал, ты уже не приедешь, пятница все-таки.

— Убийство в Проектируемом тупике, одиннадцать, квартира два. Некто Урбанюк Михаил Михайлович, семьдесят третьего года рождения. Убит ножом в шею. Наркоман, содержал притон в опечатанной квартире. Соседи говорят, что несколько раз жаловались участковому, но тот жалоб не регистрировал, о жильце не знал. Врет, я думаю.

— Ножом? — заинтересовался Токарев. — Где нож?

— У экспертов. Ты бы видел эту квартиру! Пещера первобытного человека, могила из стекла и бетона.

— Примерное время смерти?

— Где-то со среды на четверг. Около полутора суток назад. Время уточняется. Бабки устроили круглосуточный негласный надзор за квартирой, хотели жаловаться и чтоб Урбанюк на месте был. Ждали-ждали, не дождались и вызвали наряд. Те дверь поддели, а она открылась. Заходят — труп с перерезанным горлом в собственном соку. Лежит, разлагается себе в тепле. В квартире ничего, кроме паспорта, по-моему, подделанного — фото переклеено. Что еще? Ну, нож валяется рядом. Какие-то газеты, шприцы, всякие грязные склянки, бумаги, тряпье, окурки. Всё собрали. Я не всматривался еще, до понедельника отложил. Бабушки говорят, он доллары показывал им. Денег в квартире нет. В принципе, все понятно. Свои дружки-наркоманы ограбили его и убили.

— Доллары? Непонятно.

— Оптовики за наркоту плату, как правило, долларами принимают. Это розница за рубли торгует. Скорее всего, Урбанюк этот оптом торговал, но сорвался и сам начал колоться.

— Что собираешься делать?

— Нужно проверить паспорт, попытаться установить подлинную личность убитого. Соберу в архиве портреты всех известных нам наркоманов из района, покажу соседкам. Сто процентов кого-нибудь опознают, ну а там — вопрос техники. Думаю, за недельку управлюсь.

— Дай-то Бог!

— Ладно, Иваныч, пойду я домой. Ты долго еще?

— Посижу немного. Мне еще на доклад к начальству в шесть. Нужно ориентировки составить на украденные вещи да разослать. Чувствую, золото-бриллианты здесь должны всплыть.

Заполняя стандартные формы, Токарев прокручивал в голове слова Титова. Мужик откровенно нарывался, был в его словах какой-то вызов. Неужели старался отомстить за унижение? Зачем? Обычно мало кому приходило в голову дразнить следователя, который может перевести человека из статуса свидетеля в статус подозреваемого или даже обвиняемого, да еще заключить под стражу. Если, конечно, обидится.

«Во многом он прав, — думал Николай Иванович. — Нам дана власть для защиты честных граждан от преступников, но мы, получив власть, считаем себя лучше остальных. Становимся людьми другого сорта. Так европейцы относятся к пигмеям, понимают, что это вроде люди, но не совсем. Сразу меняется психология, ты уже вершитель судеб. Самое интересное — когда выходишь на пенсию. Пенсионеры иногда приходят, рассказывают, как устраиваются на гражданке. Оказывается, ты ничего не знаешь, ничего не можешь и никому не нужен. А всё человеческое растерял на службе. И все-таки его хочется слушать, интересно, почему-то не хочется его отпускать. Мазохизм какой-то. Ну его к черту! В понедельник будет экспертиза по ножу с Проектируемого. Неужели Изотов?»

Токарев собрал бумаги и поплелся наверх в кабинет начальника.

Снова нервотрепка: «Плохо работаете, мы вам оказали всю возможную помощь, дали людей, газеты пишут, Дума требует, звонили от министра, потом от замминистра, и от другого замминистра, политическое дело, должны понимать». Как будто это поможет.

Сроку ему определили до конца следующей недели, максимум до конца месяца. Самый последний срок, после которого выговор, лишение тринадцатой и пенсия, — девятое мая. При чем тут День Победы?

***

В субботу Токарев сходил в Сбербанк и снял деньги. Курс несколько снизился, и в пересчете на доллары сумма оказалась даже больше. «Заработал», — горько усмехнулся он и с отвращением плюнул себе под ноги. Валентина молча приняла сверток, кивнула и убрала его на антресоль гардероба под постельное белье.

День набирал силу. Солнце припекало как летом. Хотелось смахнуть с души всю кабинетную пыль, все сомнения, как-то обновиться.

— На дачу съездим? — спросила жена. — Поехали, Коль, посмотрим хоть, что там.

— Поехали, проветримся. Как это ты только додумалась? Пойду машину из гаража пригоню, ты пока собери что-нибудь перекусить с собой. Долго там не будем. Пару часиков — и назад. Хорошо?

По пути в гараж зазвонил мобильный. Токарев ответил.

— Да, понял. Где? — он многозначительно посмотрел на небо. — Угу. Дождись меня, сейчас подъеду.

Он перезвонил Котляру.

— Товарищ полковник юстиции, это Токарев. Засветилось кольцо, по описанию похожее на то, которое носил Безроднов. Ломбард на рынке около «Авроры». Да, распечатка у меня есть с собой. Еду туда, человек ждет. По итогам доложу. Спасибо!

Он предупредил Валю, что поездка на час-полтора откладывается, и полетел на рынок.

 

5

Одним из продавцов в ломбарде работал азербайджанский турок Первис, которому когда-то Токарев помог. Теперь Первис пожизненно помогал Токареву, рассчитывая на его защиту, если что. Без фанатизма иногда доставлял сведения, в особенности о скупке краденого, чем не гнушались промышлять в ломбардах.

В полутемном помещении никого посторонних не было. Высокий, сильный мужчина лет около сорока, вежливый, с высшим образованием, судимый за мошенничество, тихо рассказывал Николаю Ивановичу о произошедшем:

— Есть у нас тут один шнырь, как зовут — не знаю, погоняло у него Дохлый. Отсидел шестерик за бакланку полгода назад, алкаш. Говорят, он на привязи у участкового нашего. Я сам не при делах, всех ментовских раскладов не знаю. Ой, извини, дорогой! Приносит сегодня хозяину вещь. А хозяину пора уже. Дача-фигача и все такое. Он смеется, говорит: «Стекло, где нашел?» Дохлый что-то долго шепчет ему на ухо. Я занимаюсь с клиентом, приличный такой парень, цепочкой интересуется. Я заметил: как кризис пришел, к нам приличный народ потянулся. Продавать люди стали больше и покупать чаще. Редко выкупают. Пошел бизнес на народных слезах. Ну так вот. Хозяин ко мне подходит, показывает колечко. Я же ювелиркой занимался, вы помните. Смотрю через стеклышко — большущий бриллиант в белом золоте. Мужской перстень. Вспоминаю ориентировку, какую вы в среду вечером занесли.

— У меня фото есть, посмотри, — перебил Токарев.

Первис повернул листок к свету, минуту внимательно смотрел.

— Похоже, — сказал он. — Даже отделка вокруг камня такая же. Лапки видите? Он! «Дорогая вещь», — отвечаю. Хозяин спрашивает: «Сколько стоить может?» Говорю: «Под миллион, может больше». Он тогда Дохлому говорит: «Приходи в понедельник, возьму за пятьдесят тысяч». Тот мнется. Сошлись на двухстах. Так что — в понедельник.

У Токарева подскочил пульс. Вот оно! Сработало!

— Утром, вечером? — возбужденно уточнил он.

— Сказал, вечером. Моя смена будет.

В магазин зашла потрепанная женщина в темной одежде и низко наклонилась над грязным стеклом прилавка. Она показалась Токареву смутно знакомой.

— Могу чем-то помочь? — окликнул ее продавец.

Женщина замялась. Видно, она стесняется постороннего. Оглянулась, ответила: «Нет, спасибо» — и поспешно вышла.

— Обручальное кольцо принесла, — погрустнел Первис.

— Откуда знаешь?

— Вижу, за палец схватилась, она не первый раз вещи приносит. Так, мелочовку, ничего серьезного. Мужа недавно похоронила или сына, денег нет. Столько я их видел-перевидел. А мы возьмем как лом, за копейки. Нужда всеобщая, брат, смотрю салют по ящику — и плакать хочется, какие деньги мимо людей. В понедельник, значит, Дохлый придет. Хозяин велел бабки готовить, мы же не держим здесь большие суммы. Уж не знаю, как вы сработаете его, но, если на меня подумают, можете заказывать джаназа, дафн и все, что положено.

— Это что такое?

— По вашему — типа панихиды.

— Да, брось ты! Спасибо, Первис, не переживай, все красиво сделаем.

Около входа в ломбард топталась та женщина, пережидая Токарева. Он подошел к ней.

— Простите, ради Бога, вы обручальное кольцо принесли сдавать?

— Да, а какое, собственно…

— Мужа похоронили?

— Да, — она заплакала и отвернулась уходить, он удержал ее. — Пятидесяти не было. Инсульт, переохлаждение. Продаю вещи, до кольца дошло, дальше не знаю, что будет. Не могу на работу устроиться, одеться надо, в порядок себя привести. Ничего не знаю. Вам-то чего надо? — она неумело кокетливо улыбнулась.

— Сколько за кольцо дадут?

— Рублей пятьсот, я думаю.

— Если я дам вам десять тысяч, сможете устроиться на работу? Отдадите потом или окажете мне услугу, посмотрим, — он вдруг четко вспомнил ее. Жена того грузчика, бывшего офицера, который скончался зимой по вине Подгорного.

Она обтерла слезы и задумалась. Потом с интересом посмотрела на Токарева.

— Услуга интимная?

— Никаких глупостей, имейте в виду. Соглашайтесь.

Она снова замолчала.

— Понимаете, я уже думала, что всё. Спиваться надо или как-то еще умирать. Не умею жить без него. С лейтенантов вместе, по гарнизонам. В январе умер, инсульт, никогда не болел. Продаю постепенно вещи, сыну говорю, что работаю, он далеко служит, а сама жить не хочу. Мне ваше лицо кажется знакомым. Вы служили с Борей? Были на похоронах? Я почти ничего не помню, как в тумане всё.

— Да, мы знакомы были с Борисом. Шапочно. Я уважал его. Возьмите деньги и живите дальше. Думаю, Боре так больше понравилось бы. Вы должны быть сильной.

Он достал деньги, четыре красных бумажки, и протянул вдове.

— Я вас найду. Прощайте. Нет, постойте! Обещайте мне, что соберетесь и устроитесь на работу. Я вам верю. Ждите меня, я скоро зайду, адрес у меня есть.

Адрес действительно был в деле.

***

Поездка на дачу расстроилась. Валентина не упрекала мужа за перемену настроения и планов. Она понимала его состояние, связанное с этими деньгами. Сказала: «Не страшно, в другой раз съездим. Сходи тогда на рынок, купи смеситель в ванну, давно собирался ведь. Три недели подтекает, смотреть невозможно».

Когда грустный Токарев ушел, она достала из-под стопки пододеяльников и простыней сверток и с удовольствием устроилась на кухне пересчитывать наличность. Для полного удовольствия Валентина сделала себе кофе с молоком, для дела — запаслась листком бумаги, ручкой и медленно, со вкусом принялась шелестеть деньгами, что-то вписывая на бумажку, составляя стопки купюр по свежести и достоинству, замирая задумчиво, снова пересчитывая те же стопки и снова что-то отмечая на бумажке. Деньги весело мелькали в ее пальцах. На лице блуждала непроизвольная улыбка. Улыбка счастливой женщины.

***

Рынок с железками примыкал к продовольственному и состоял из двух рядов прилавков с проходом посередине. Провода, выключатели, велосипедные цепи, сверла, болты-винты, отрезные круги, замки, петли — много всего того, что, как третичные половые признаки, отличает мужчин от женщин и без чего мужчинам лучше не показываться дома.

В павильоне сантехники Токарев придирчиво перебирал и рассматривал смесители, пытаясь решить главный философский вопрос человечества — «цена — качество», когда услышал сзади:

— Здравствуйте, Николай Иванович, заметил вас, решил подойти, засвидетельствовать почтение, — это был Титов. Он протягивал следователю правую руку, в левой держал пакет и смущенно улыбался. — Сперва думал мимо пройти, потом решил, что малодушно как-то. Почему нам с вами не поздороваться-то, верно? Домашние дела? Я вот тоже — за сверлами, полку вешать заставляют. Дюбилей еще взял и шурупов. Простите, я не помешал?

— Нет, конечно, не помешали, но можете и помочь. Вы в смесителях разбираетесь? Никак не могу выбрать: то ли этот, то ли вон тот.

— Берите подороже, вы же себе можете позволить, — Токареву показалось, что Титов гнусно ухмыльнулся уголком губ. — Я лично выбрал бы этот, немецкий. На качестве сантехники экономить нельзя, дороже потом встанет.

— Вот и я молодому человеку объясняю, — обрадовался продавец. — Себе только этой фирмы всегда беру.

— Ладно, ладно, — покровительственно изрек Титов. — Знаем мы вас, буржуев. Берите, Николай Иванович, не пожалеете, а если сломается, мы с товарища спросим, со всей пролетарской ненавистью, за каждую трудовую копейку, как в семнадцатом.

Продавец посмотрел на плечи Титова, его «Ролекс» и спорить не стал.

— Я ведь сам в девяностых две палатки держал, — болтал Титов, когда они шли на выход. — И милиция ходила, и бандиты, всем же кушать хочется, а работать не очень. Потом гипермаркет строительный открыли — и всё, кончился мой бизнес. Вы не спешите? Приглашаю зайти вкусного кофе попить, тут кафе хорошее рядом.

Они вошли в полупустой зал. Токареву показалось, что Титов очень пристально посмотрел на одного невзрачного гостя, сидевшего спиной в глубине помещения.

— Знакомый? — бросил следователь.

— Да, похож в этой проекции на одного господина сомнительной наружности.

Токарев тоже рассмотрел спину мжчины.

— Сомнительной?

— Да ладно! Мы же отдыхать пришли.

Расположились в полупустом зале у окошка, Токарев лицом ко входу.

— Тяжело тогда зарабатывать было, опасно, — продолжал трепаться Титов. — Но деньги шли. Представляете, однажды меня даже похитили и в лес отвезли. Зареченские. Всё как положено, пистолет в ухо, помните же, тогда не церемонились. Думал — всё, завалят, еле отбрехался. Машину забрали, старый «форд» развозной. Теперь эти ребята на кладбище обосновались, а я живой.

Принесли два больших бокала кофе. Титов улыбнулся официантке.

— Спасибо, Ниночка, как сама-то? Ну и слава Богу! Вот, познакомься, это мой друг, Николай Иванович, следователь особо важный, — потом Токареву: — Я здешнего хозяина знаю, ассириец, рядом со мной на рынке работал. Фанат кофе, он его из Москвы привозит, какой-то особый сорт, и кофе-машина у него самая дорогая. Самый лучший кофе в городе — здесь, рекомендую. Что-то вы какой-то зажатый, Николай Иванович, даже в выходные работа не отпускает?

— И это тоже, — очнулся Токарев и внимательно посмотрел на собеседника. — Разговор наш последний из головы не выходит. Плохой разговор получился.

— Вы обиделись? Не стоит, забудьте. Чего после обморока не скажешь, тем более я головой тогда стукнулся, — он потер синяк около брови. — Довели человека. Мы же с вами опытные люди, чего там? Чтобы все понимать, не обязательно говорить, достаточно думать. Признаюсь, вы с первой встречи мне понравились, а потом только больше.

— Чем же? — с любопытством спросил Токарев.

— Профессионализмом. Хороших людей много, а профессионалов мало. Вы настоящий профи — напористый, резкий, точный. С вами интересно. Особенно в роли подозреваемого.

— Подозреваемого? — вскинул брови Николай Иванович. — С чего вы взяли, что я вас подозреваю?

— Догадываюсь. Вы же два расследования ведете. Одно по официальной версии, для отчета, другое — по интуитивной, для души. Так вот я в интуитивной фигурант. Кстати, спасибо вам, что с телами быстро решили. Мы уже и похоронили. На Никольском кладбище.

— На Никольском?

— Да, на хороших местах. Справа от входа. Через год памятник поставим, — Титов вздохнул. — Все четверо в один день, как голуби разом в небо взметнулись.

Глаза Токарева замутились, он вспомнил про друга, который тоже похоронен на Никольском кладбище, чья гибель стыдом и обидой рвала сердце до сих пор. Десять лет прошло, а все болит. «В этом году я у него еще не был, — отметил Николай Иванович. — Нужно обязательно сходить, а то обидится Николаич. Светлая ему память!» Лицо друга возникло в памяти и следователь сразу погрустнел. Он сделал большой глоток, чтобы отогнать из горла ком.

— Действительно очень вкусно.

— А то! Я уважаемого человека абы куда не позову.

— Обязательно меня было официантке представлять?

— А что? Чего-то стесняетесь? Бросьте вы, Николай Иванович, нельзя видеть в людях только установленных преступников или потенциальных. Они простые искренние ребята, гостеприимные, крутятся, зарабатывают. В нашем мире столько несправедливости и несовершенства, что хорошие люди должны держаться вместе и помогать друг другу. Иначе — никак. Вот вы меня подозреваете, а я хочу, чтобы вы видели во мне если не друга, то интересного собеседника, с которым хочется встречаться.

— Вы мне действительно интересны. Есть в вас что-то притягивающее, какая-то темная подкладка, которую хочется рассмотреть, понять. — Токарев широко улыбнулся и подмигнул. — Покайтесь публично, облегчите душу!

— Покаюсь. Честное благородное слово, покаюсь! — подхватил Титов. — Только сперва вы. Расскажите, как с Изотовым дело было? По совести. А? Развейте сомнения.

— Вы же говорите, что понимаете и так.

— Понимаю. Но хочу от вас услышать. Каяться так каяться, а там хоть в петлю в тюремной камере. Неужели вам не хочется хоть пять минут честным побыть? Нет? А мне давно хочется, так хочется иной раз, что готов первому встречному всё рассказать, всё до последней пакости, до самой последней мерзкой мыслишки. И послушать в ответ от первого встречного про его прегрешения, вольные и невольные. Это обязательно. Я же не священник, я в ответ хочу узнать, понять хочу, что я не самый подлый человек.

— К чему это вы про петлю в камере и про подлость?

— Ни к чему, так, форма речи. А что?

— Странные у вас формы — «петля, камера, подопытная крыса». Такие формы бывают у отчаявшихся людей, которых гложет что-то изнутри. Чтоб оно не сожрало полностью, его нужно выливать. Кому попало, лишь бы пожалел. У детей очень заметно бывает.

В кафе уверенно ввалился средних лет мужчина. Он решительно дошел до середины зала, потом заметил Токарева, сделал приветственный жест и повернул к барной стойке. Официантка шагнула к нему. Мужчина купил пачку сигарет и сразу ушел.

— Знаете его? — заинтересовался Титов.

— Знаю, коллега мой. Так о чем мы? О детях. У вас есть дети?

— Нет.

— Почему? Вам, помнится, сорок…

— Сорок четыре — и детей нет, аномалия, — Титов сник и ушел в себя. — Возможно, и не будет.

— Извините, Александр Михайлович, это не мое дело.

— Варвара, моя супруга, — говорил он тихо и ровно. — Имеет ребенка от первого брака, сына, он с отцом живет в Москве. Она встречается с ним, но не часто. Общих детей у нас нет. Не то чтобы она не хочет, может быть, она хочет, я не могу решиться. Мы, знаете, как-то странно живем. То любовь невероятно нежная, то она «разводится» и уезжает к своим родителям. Поживет там несколько дней, решимость расставаться уходит, потом назад, но разводиться не хочет уже. Редкий месяц без этого обходится. Мне кажется, однажды я уйду сам. Уйду и не вернусь никогда. Просто исчезну, пропаду, растворюсь в массах. Такое вдруг отчаяние нахлынет, жить не хочется. Может быть, оттуда и формы речи такие получаются. О каком ребенке можно говорить? Просыпаешься утром один и думаешь: хоть бы зарезал кто или зарезать кого. Столько всего нажил, наработал, передумал, а оставить некому. Не ей же. И впереди туман, гулкое эхо пустоты. Глупо все как-то, нелепо, — он замолчал, потом тряхнул головой и улыбнулся. — Эх! Наговоришь вам глупостей, а вы и выводы сделаете. Запишете в тетрадочку, обдумаете на досуге — да в дело. Верно?

Токарев понял, что Титов вот уже несколько раз пытается ему рассказать нечто мучающее его, но не может осмелиться. Какая-то тяжелая безвыходная мысль лежит на его душе и требует освобождения, объяснения. Он решил, как всегда, используя размягченное состояние клиента, без разведки вдарить со всех орудий.

— Михаила Урбанюка с Проектируемого тупика, одиннадцать, не вы часом зарезали от тоски?

Титов опешил и изменился в лице, как тогда, перед падением в кабинете. Он вздрогнул и поперхнулся, его лицо остановилось. За те две секунды, что он брал себя в руки, Токарев что-то уловил, какую-то связь.

— А кто это?

— Не знаете такого?

— Нет.

— Ну и ладно. Будем считать, что не вы. Все равно вы не признаетесь. По крайней мере, пока.

— Опять вы за свое? Я вам дружбу предлагаю, искреннюю и нежную, а вы все меня посадить хотите, — Титов, видимо, совладал с собой. — Тяжелый вы человек, Николай Иванович. А ведь я ни в чем не виноват. Никого не стрелял и не резал, мамой клянусь! Так и запишите. Стыдно вам честного человека обвинять только за то, что он вам доброе дело сделал и не удавился для вашего спокойствия. Ни секунды не пожалел, что помог вам, потому что вижу сквозь все ваши слои доброго и честного человека, чему теперь имею объективное свидетельство, — торжествующе закончил он.

— Какое еще свидетельство? О чем это вы?

— О том, о чем вы подумали. Догадались? Вот-вот, именно. Не только вам отпечатки со стаканов собирать. О тайниках моего сердца говорю, конечно.

Они уже давно не улыбались друг другу, даже избегали смотреть в глаза.

— Ну ладно. Попили — пора и к делам. Вам кран устанавливать, а мне полочку, чтоб ей Армагеддон пережить. Ниночка, посчитайте.

— За счет заведения, Александр Михайлович! — заворковала девушка из-за прилавка. — Друзьям бесплатно. Заходите еще, будем рады вас угостить.

— Я расплачусь все-таки, — уперся Токарев.

— Не позорьтесь, Николай Иванович, не обижайте людей, они от чистого сердца, я же вас другом назвал.

С порога они сразу разделились и пошли в разные стороны, не прощаясь и не оглядываясь.

«Странно себя повел Кухарчук, — думал Токарев. Вошедший в кафе, посреди их разговора, знакомый мужчина был тем самым участковым, который вызвал группу на убийство семьи Безроднова. — Влетел, сменил курс и, видимо, планы, когда меня увидел. Убежал сразу. Дергается парень. Может быть, у него здесь встреча с Дохлым, ломбард рядом, или с кем-то еще?»

 

6

Операцию разрабатывали в воскресенье вечером.

План такой. К девяти утра понедельника оперативники соберут в отделе всех хозяев ломбардов в городе, четырех человек, и трех хозяев ювелирных мастерских на инструктаж. Там им предъявят список украденных драгоценностей, среди которых будет то самое кольцо. Задача — при появлении кого-то с предметами из списка сразу сообщить, постараться ненавязчиво и технично задержать до прибытия полиции. Их предупредят об ответственности за разглашение тайны следствия и сообщат о том, что, по оперативной информации, на неделе возможна попытка продажи чего-то из списка. Более того, к каждому из них будет приставлен на некоторое время сотрудник для оперативного реагирования. Особо укажут, что любая попытка кому бы то ни было сообщить об операции лично, по телефону или через соцсети наказуема, в том числе может быть квалифицирована как соучастие. Инструктаж проведет Зайцев. Таким образом, во-первых, осведомитель вне подозрений; во-вторых, в случае, если Дохлый пойдет в другой ломбард, его там будут ждать; в-третьих, если принесет что-то другое из украденного — тоже хорошо.

Теперь Дохлый — его уже сейчас взяли на контроль и водят.

Участковый, которого упомянул Первис, — капитан Кухарчук — обслуживает участок, в который входит Первомайская улица. Именно он первым вошел в квартиру Безроднова и вызвал следственную группу. Теоретически он мог снять кольцо с пальца убитого, пока ехали оперативники и следователь, такие случаи не редкость, либо, что гораздо хуже, сам организовал убийство. Тогда понятно, как преступники преодолели охрану — задача участкового проверять ЧОПы. Понятно в таком случае, почему Безроднов сам впустил их в квартиру.

Кухарчук ничем не отличался от большинства участковых. Был на хорошем счету в отделе, отслеживал квартиры с одинокими стариками и алкоголиками в целях продажи, прикрывал незарегистрированных гастарбайтеров, прощал коммерческое использование подвалов и чердаков, обирал наркоманов. Одним словом, владел ситуацией на территории своей зоны ответственности. Поскольку он являлся участковым со стажем, от него всего можно было ожидать. Его телефон на контроле, но следить за ним пока рано, можно спугнуть.

Токарев чувствовал, что в преступлении замешен Кухарчук. У самых сложных загадок всегда очень простое решение. Всю работу по задержанию Дохлого он построил так, как если бы они выходили на очень опасного преступника. Максимально собранно и ответственно.

С утра в понедельник Зайцев, согласно плану, провел инструктаж. Кавказцы на удивление с пониманием отнеслись в просьбе сотрудников, выразили полную готовность оказать помощь, не отказывались от сопровождения. Оставалось дождаться Дохлого, убедиться, что кольцо у него, привезти в отдел и технично расколоть.

С полудня Кухарчука, чтобы не мешался, вызвали на совещание участковых к начальнику отдела. Совещание планировалось расширенное и долгое. До победного конца. До задержания.

***

В кабинете следователей молча сидели Токарев и Зайцев. Зайцев пил кофе, а Токарев не сводил глаз с часов на стене. До появления кольца объявлена полная радиотишина. Стрелка приближалась к трем часам.

— Вась, что у тебя по Урбанюку? Есть новости?

— Не смотрел еще. Появилась опись изъятого с места преступления. Отпечатки с ножа в нашей базе отсутствуют. Паспорт передали в ФМС для проверки. Ребята подбирают фотографии наркоманов и всякой подобной нечисти. Как соберут, поедут и покажут жильцам. Работаем, Иваныч. Тебя что-то конкретное интересует?

— Опись изъятого могу посмотреть?

Зайцев достал из сейфа наполовину исписанный лист.

— Пожалуйста.

Токарев погрузился в изучение списка.

— Что там за фотографии? Где они?

— Дело целиком сейчас у оперов. Позвони, принесут.

Токарев позвонил, и через десять минут фотографии, разложенные в специальные пакетики, лежали у него на столе. На двух он увидел красавиц совсем без ничего, для наркоманской нетребовательной души. На одной, старой и пожелтевшей, двое мужчин, наверное Урбанюк и его друг, были запечатлены с автоматами в бронежилетах и черных банданах на фоне БТР. С обратной стороны надпись: «Чечня, 1992, я и Мишка».

— Вась, как усопшего звали? По паспорту?

— Михаил Михайлович, а что?

— Тут написано: «я и Мишка», если он — Мишка, то кто «я»?

— Подумаем, — отозвался Зайцев. — Иваныч, давай с этим до завтра. Поймаем твоего Дохлого и потом Урбанюком займемся. И так все выходные дергали. Следователям тоже надо отдыхать иногда. Никуда они не денутся, всех найдем.

От последней фотографии Токарева передернуло, холодок побежал по его спине. Хорошо знакомое лицо Безроднова, крупно и четко снятое, смотрело на следователя. Портрет был отрезан от группового снимка, с лицевой и обратной стороны хорошо просматривались отпечатки пальцев и какие-то каракули — несколько неразборчивых слов.

— Отпечатки с фотографий снимали?

— Нет, а зачем?

Он не ответил, резко взял трубку и вызвал криминалиста.

— Срочно! На экспертизу! — кричал он в трубку. — Это по делу депутата Безроднова. Я докладываю наверх, чтобы через три часа был результат. Что? Вызывайте из дома, если нужно — пошлите машину. Давайте быстро! — перевел раздраженный взгляд на Зайцева. — Ты фото мог посмотреть?

— Николай Иванович, я не подумал… — встревожился Зайцев. — Навалилось все одно на другое.

— Навалилось? Бывает! Будем эти два дела объединять. Сделай и мне кофейку. У нас молоко есть?

***

Около пяти вечера рация зашипела.

«Первый, я второй. Встретили с посылкой. Везем домой. Конец связи».

***

Тимошин Константин Евгеньевич, в темной среде обитания — Дохлый, оказался очень худым мужичком, низким, невероятно вертлявым, многословным и суетливым. Сидя на стуле перед следователем, он умудрялся в течение минуты принимать десятки положений, неизменно заглядывая в глаза присутствующим. Токарев всматривался в него, пытаясь понять, мог этот человек убить семью Безроднова или нет. Не похоже. Можно ли быть настолько хитрым, чтобы полностью преобразиться в соответствии с ситуацией? Такие случаи бывали.

— Гражданин следователь, — быстро выговаривал Тимошин. — Я категорически протестую против моего задержания безо всяких оснований. Законы я знаю! Обвинение мне не предъявлено, документы у меня в полном порядке, прописка и все такое.

Он оглядывался во все стороны, ища сочувствия и справедливости. Типичный трус, урка, прошедший длинный путь унижений, привыкший испытывать собеседника безоглядной дерзостью и готовый искренне заискивать перед сильным.

— Откуда у вас перстень, Тимошин? — громко и четко задал вопрос Токарев.

— Какой перстень, гражданин начальник?

— Изъятый у вас в ломбарде полчаса назад.

— А ничего не знаю! Изъятие произошло без понятых, стало быть, изъятия не было. Так вы можете и наркотики подбросить, и оружие. Нарушение УПК РФ, суд не признает. Еще вопросы есть? Выпускайте меня, пока я не разозлился! Напишу в прокуратуру жалобу!

Токарев посмотрел на оперативника Федорова, тот виновато пожал плечами.

— Сделать тебе изъятие с понятыми? — вступил Федоров. — Организуем, не вопрос, если хочешь, и оружие будет, и наркотики. Детской порнографией не интересуешься?

— Вы не имеете права! Не знаю ничего. Требую адвоката!

— Адвокат тебе положен, если ты подозреваемый или уже обвиняемый, а мы пока беседуем. Скажешь, что спрашиваем, — пойдешь отсюда отдыхать, не захочешь — пеняй на себя. Имеешь право пригласить своего платного адвоката. Имеется?

— Повторяю вопрос, — снова заговорил Токарев. — Где вы взяли перстень, который находится в розыске по делу об убийстве?

— Какие убийства, товарищи дорогие! Откуда? Кольцо я нашел. Не поверите. Мылся в бане, что при стадионе, недели две тому, смотрю: на полочке лежит ерунда, бижутерия со стеклышком. Лежит и молчит. Думаю: оставишь вот так вот — и сопрут ведь. Народ же ворье сплошь! Оставил себе, чтобы администрации сдать, и забыл. Недавно полез в карман, нащупал и удивился. Кольцо! Еле вспомнил откудова. Я вас прекрасно понимаю, если человек оступился однажды, его обязательно нужно по новой засадить. А как же? Проще всего повесить убийство и всё, что можно, на сидевшего, закрыть дело — и в кассу за премией. Да? Угадал? Но человек просто забыл, у человека память, может быть, не в порядке.

— Вы про кого говорите-то?

— Я чалился на этапе в Ленинградской области в ИВС, и меня конвой по наводке ДПНК избивал до потери памяти несколько раз только за то, что я говорил правду. Огромными коваными сапогами, резиновыми палками по голове, по сердцу, по почкам. За правду! Вас били за правду сапогами? Блажен, кто пострадал за правду! Вы о правде небось и не слышали. Несколько сотрясений, чуть не сдох однажды в карцере от побоев. Спросите меня, за что? Костя, чего ты там наплел-то? Не интересно? Я все равно отвечу! — Тимошин говорил без перерыва, почти кричал. С обидой, со слезами. Его невозможно было перебить. — Есть нормы содержания, которые не разрешают спать в две смены, которые устанавливают норму пайки. На каждого человека положена отдельная кровать с бельем. Отдельная! Вы делаете это? Свои законы выполняете, юстиция? Не можете? И прокуроры ведь вас не наказывают за нарушения. Все понимают, что денег на заключенных в казне нет! Тогда законы отмените. Или отмените, или выполняйте! Или вы вне закона, блюстители? В камере на восемь человек сидят пятнадцать. Нарушаете сами закон на каждом шагу! Попробуйте…

— Хватит, Тимошин, остановитесь! — строго приказал Токарев. — Объясняю вам ситуацию. Кольцо, с которым вас взяли, — с убийства. Или вы говорите, откуда оно у вас, или вы становитесь подозреваемым в убийстве, или в соучастии, или в сокрытии. В любом случае вы сядете надолго. Вариантов нет. Можете истерить, можете в камере подумать, но говорить придется. Камера ваша будет одиночной со всеми условиями, критику мы приняли. Но надо говорить.

— Я никого никогда не убивал!

— Я верю вам, но улика убийственная. Вы, как человек опытный, должны понимать. Ваша версия про баню не проходит. Убийство было совершено неделю назад, в прошлый понедельник. Вы же умный человек, зачем вам брать на себя то, чего вы не совершали? Скажу вам больше: мы знаем, кто передал вам кольцо. Человек из нашей системы, работник полиции. Говорите, пока он не заговорил первым. Сотрудничество вам зачтется, тем более вы ни в чем не виноваты. Попросил продать — вы пошли в ломбард к знакомому. Здесь преступления нет. Просто вы его боитесь, но не больше же пожизненного заключения? Итак, где вы были в ночь с восемнадцатого на девятнадцатое?

— Не помню! У меня голова болит, не могу думать. Вы вспомните, где были неделю назад? Сходу. Дайте мне время.

— Вспоминайте, но учтите, что, если надежного алиби у вас нет, вы становитесь подозреваемым в соучастии в убийстве. Заодно вспомните, где, когда, при каких обстоятельствах вы познакомились с участковым инспектором, капитаном полиции Кухарчуком?

— Вы с ума сошли! При чем тут я? Я кольцо нашел. Не знаю я никакого капитана! Вы не докажете мою причастность. Алиби-шмалиби, сами доказывайте. Презумпция невиновности! Всё! Больше ни слова не скажу. Ведите в камеру или отпускайте.

— Ну, как знаете. Не думаю, что вашу работу на нашего сотрудника правильно поймут в местах заключения. Я надеялся, вы умнее. Наверное, он вам очень дорог, раз вы за него готовы так пострадать. В камеру его, оформляйте этап в СИЗО! Пусть завтра забирают, — обратился Токарев к Федорову. — Потом Кухарчука берите и везите сюда. Сдал он его, не сдал — какая разница, что подумает. Пусть сами разбираются — не наше дело. Надоели! Нам убийство раскрывать надо, — потом Тимошину: — Кухарчук вам кольцо передал? Кухарчук? Мы всё знаем!

Тимошин при последних словах задергался, глаза его побелели и забегали, он сделал движение остаться. Его раздирали сомнения, он ждал, что следователь как-то дожмет его, поможет решиться, но уговаривать Токарев побрезговал. С признанием, которое готово было вылететь из его уст, но так и не вылетело, Тимошина увели в обезьянник.

— Берем участкового, товарищ майор? — уточнил Федоров.

— Вася, ты чего? Нет, конечно, рано пока. Спасибо капитан, идите работайте.

«Интересная картина вырисовывается, — размышлял следователь. — Урбанюк, Тимошин и Кухарчук. Банда совершенно разных людей, которые ни за что не смогли бы доверять друг другу. Чисто технически их можно связать. Участковый досконально знает систему охраны дома, по службе положено, может открыть любую дверь. Урбанюк воевал в Чечне, наверное, приходилось убивать, то есть крови не боится — идеальный исполнитель. Тимошин на шухере и имеет канал к скупщикам. Полная цепочка. А как узнали об отъезде Безроднова? Да какая разница! Кухарчук, допустим, проинформировал. Бери их всех, раскручивай, благо улики как на заказ, и закрывай дело. Фотография четко указывает, что Урбанюк — исполнитель заказа. Жертву он раньше не знал, с ним расплатились долларами. Потом, возможно, зачистили. Логично. Кто же заказчик? Кухарчук? Одна загвоздка: такой группы не может быть в принципе. Тут доверие нужно стопроцентное друг другу. Не может возникнуть между ними доверия. Или может? Надо бы убедиться».

— Сережа, — позвонил он Федорову. — Не ушел еще? Надо проверить одну идею, по пути. Спасибо. Найди фотографии Кухарчука и Тимошина, съезди на Проектируемый, одиннадцать, где наркомана зарезали, покажи там местным. Бабушки бдительные? Еще лучше. Нет, возвращаться не надо. Отзвонись. Спасибо, дорогой.

На самом деле больше всего сейчас беспокоил Токарева нож с убийства Урбанюка, а именно — чьи на нем отпечатки. Отпечатки есть, но в базе не проходят. Если дело рук заказчика, то кто-то пока неизвестный. А если наркоманы зарезали? Изотов?

Он открыл сейф и вынул из него три пакета со стаканами. На пакетах надписи: «Изотов А. В., 13.04.16», «Титов А. М., 22.04.16», «Волков О. Л., 19.04.16». А если все-таки Изотов? Об этом не хотелось думать. Изотов. Выходит, он отпустил убийцу за деньги. Это приговор самому себе. Будь они прокляты, все эти университеты с их системой зачисления на бюджет. Если бы не эти поганые деньги, он бы не стал мараться.

«Конечно! — добивал он сам себя. — Все виноваты, только ты один ни при чем. Да, в стране сложилась ситуация, когда воровать и давать взятки — нормальное поведение. Иначе просто не проживешь. Нет человека, который хоть раз умышленно не нарушил закон. Но где грань? Должна же быть черта, за которую нельзя заходить? Нельзя допускать смерти человека. Убийство — вот та грань. Но и эта грань размыта, — Николай Иванович переводил взгляд с пакета на пакет, не в силах решиться. — Убийство! Я никого не убил, но выпустил убийцу, и убил он. Конечно, он зарезал никчемного наркомана, не жалко. Почему, собственно, не жалко? Что это меняет? Моими руками убили человека. Может быть, не его одного. Моими руками! Мы все существуем в каком-то условном мире. Одни из нас условно честные, другие — условно преступники, а государство условно правовое. Есть и безусловно преступники, совершающие деяния лично и умышленно. С самого верха и до самого низа, кроме новорожденных детей, — воровство, коррупция, взяточничество. Самое страшное в том, что все всё видят и знают и считают такую жизнь нормальной, морально оправдывают свои мелкие махинации крупными махинациями на самом верху. А что сделаешь? Жизнь такая! Так у нас принято. Укради у одного человека и позволь украсть у себя. Своеобразная пищевая цепочка. Так всегда в России было. Отправляющие людей на смерть во имя неизвестных им политических целей, которые к тому же потом признаются ошибкой, тоже совершают убийства. И эти убийства морально оправдывают уголовные убийства. Такая система живет, к ней привыкли, ее считают нормой. В ней выживают, и хорошо выживают, не самые умные, талантливые или порядочные, а самые хитрые, жестокие и беспринципные. Абсолютно порядочные должны неминуемо погибнуть, их система отторгнет, они не смогут сделать и одного шага, — Токарев решительно встал и переложил стаканы в другие пакеты, отметив их цифрами. — Нет, Коля, однажды каждый должен ответить, не дожидаясь Страшного суда! Хотя бы сам перед собой! Если он не конченый подонок! Изотов так Изотов, но думаю все-таки, что не он».

Токарев вызвал к себе эксперта.

— Вот, Николай Иванович, фотография, — с порога доложила эксперт. — Заключение.

— Что фотография, Леночка? Что выяснили?

— В заключении сказано, что на снимке присутствуют отпечатки пальцев двух человек. Один из них сам Урбанюк, другой не известен.

— Спасибо, Леночка, за скорость. Ценю! Нужно снять отпечатки с этих предметов, — он протянул девушке стаканы. — Я прошу вас пока без команды не включать их в базу, я не могу сейчас назвать тех, кому они принадлежат. Надеюсь, вы меня понимаете. В интересах следствия.

— Конечно, Николай Иванович, сделаю. Как срочно?

— Смотрите по загрузке. Не тороплю. Только не потеряйте.

— Ну что вы! — девушка улыбнулась с шутливым упреком.

— Спасибо огромное. Файл сохраните отдельно, а распечатки дактилограмм принесите мне. Да, если будут совпадения на предметах с Проектируемого или с Первомайской, сразу сообщите. Только лично.

— Завтра и сделаю до обеда. Сегодня поздно уже. Почти семь, час переработала.

Токарев сидел, уставившись в стену напротив, и ни о чем не думал, когда позвонил Федоров — бабушки никого не опознали. Осечка. Жаль.

***

Телефонный звонок разбудил Токарева около шести утра.

— Николай Иванович, оперативный Твердовский, беда — Тимошин в камере повесился!

 

7

— Начальника смены ко мне в кабинет, — с порога орал Токарев. — Никому не сменяться. Лейтенант, видеозапись со всех камер в период с шести вечера до шести утра скопировать на диск и предоставить мне. Смену в разные кабинеты, писать объяснение, поминутно, кто где был, кто что делал, кто кого видел. Особенно всё, что касается Тимошина. Федоров — проследить, лично отвечаешь. Постовую ведомость, журнал происшествий и рабочую тетрадь мне срочно. Бегом!

Он стремительно шел по коридору в сторону злополучной камеры. «Неужели его убили? Как? Кто? — проносилось в голове Токарева. — Такого не ожидал. Ой, не вовремя».

Одиночная камера два на три метра вмещала откидные нары, вмонтированный в приступок унитаз и железную раковину на торцевой стене рядом с дверью. На ночь полка нар откидывалась вниз, как горизонтальная дверь, и упиралась на вмонтированную трубу, накрытую стальным квадратом сантиметров десять на десять, днем труба служила стулом.

Тимошин удавился, привязав веревку к вмурованной в стену петле крепления спального места. Петля возвышалась над полом на полтора метра, сам покойник висел, поджав колени и касаясь пальцами ног окантовки нар. От его головы до пола не было и метра высоты.

— Отснять всё, каждый миллиметр, — скомандовал Токарев эксперту.

Николай Иванович наклонился к телу и внимательно рассмотрел его. Лицо самоубийцы цвета земли, на нем запечатлелось страдание. Ярко выделялся огромный открытый рот, полный кривых гнилых зубов. Позой он напоминал опасную бескрылую горгулью изо рта которой вот-вот забьет струя воды. Лицо казалось вздутым. Выпученные глаза словно готовы были моргнуть.

— Чего набились? — озлобленно обернулся Токарев к коллегам. — Работы нет? Прошу вернуться к своим обязанностям! — он снова повернулся к телу. — Так. Следов борьбы не вижу. Что это у нас на шее? Кровь возле петли? Веревочку из канта простыни сплел. Кто ему простыню дал?

— Положено, Николай Иванович, — ответил старший новой смены.

— По закону?

— Ну да.

— Ну, молодцы! Пытался петлю ослабить, вот как цеплялся, до крови себя разодрал. Или не хотел умирать, или передумал по дороге. Так, под ногтями кровь, — он перешел к двери. — Вроде следов отмычек не видно. Ладно. Тут сфотографируйте всё — тело и камеру, замок на экспертизу. Осмотрите всё внимательно, каждый миллиметр, отпечатки снимите. Тщательно только! Тело снять — и на экспертизу. Родственникам надо сообщить. По факту будет назначена служебная проверка. Я к себе.

«Скорее всего, удавили хлопчика, — размышлял Токарев. — Не похож он был вчера на самоубийцу. Жить хотел, „чтоб мыслить и страдать“. Кто-то надеется обрубить ниточку. Кто? Вопрос. Однако всё гораздо серьезнее, чем я думал. Совсем другой подход виден, основательный и затратный. За всей историей стоит кто-то очень серьезный, обладающий большими возможностями. Надо начинать разматывать с участкового. А если это не участковый? Вдруг Первис ошибся? Мало ли кто мог поручить продать кольцо. Хотя Тимошин при упоминании участкового дрогнул. Следовало дожать его вчера, мой косяк. Теперь пробить связи Тимошина по его делу и с кем сидел, с кем дружил на зоне. Возможно, земляки есть. Сколько работы! Сколько времени надо!»

Начало недели, а он будто месяц без отдыха отработал. Пора, пора на заслуженный. Не те силы уже, не тот азарт.

Зазвонил телефон.

— Да, Леночка, доброе утро. Что? Уже готово? И фотка и ножик? Хорошо, слушаю. Заключения пока не надо, говори. Есть совпадения? Так, ага, — он написал на пустой странице ежедневника: «ф-3, н-1». — Спасибо, дорогая. Нет, больше пока поручений нет. Распечатки и посуду потом занеси мне. Всё, давай!

Он откинулся на спинку кресла, закрыл глаза и просидел так несколько минут. Не двигаясь и почти не дыша. Думал: как жаль, что природа не наградила мужчин способностью плакать от отчаяния и обиды на несправедливость жизни. Он бы заплакал. Рыдал бы, корчась от горя и размазывая обильные слезы по щекам. Было отчего: на ноже отпечатки Изотова.

Девять часов. Время утреннего доклада руководителю. Говорить или нет? Артема Изотова надо брать. Дома в постели, и никуда бегать не надо. Вмешается его папа, начнет говорить, скажет про деньги, которые они мне передали, — и всё, конец фильма. А ведь Изотов-старший с нашим полковником хорошо знаком, на охоту вместе ездят. Попал! Доигрался! Что же делать?

Позвонил Котляр.

— Опаздываешь, Николай Иванович. От меня в управлении доклада ждут, задерживаешь. Им в Москву докладывать. Понимать должен, не первый день. Давай, жду. У нас на всё про всё полчаса осталось.

— Разрешите совещание наедине, товарищ полковник, вы и я. Есть деликатные моменты.

— Хорошо, Только быстрее.

— Есть!

Токарев глубоко вздохнул, задержал воздух, выдохнул и постучал в дверь начальника. Он всё решил для себя.

— Думаешь, убили?

— Думаю, да, Федор Викторович. Или убили, или принудили повеситься. Он мужичок-то слабенький, одно слово — Дохлый. Могли нажать, допустим, даже по телефону. Кто-то из второй смены, возможно, замешан. Федоров разбирается. При необходимости можно и самоубийство установить. Да, кстати, у Тимошина семьи нет, разведен, только мать, она в пригороде в деревне живет. Ей сообщили уже.

— Сообщили — молодцы. Давай по существу. Что получается-то в итоге? Твое видение.

— Я еще не всё доложил, товарищ полковник. ФМС проверило личность Урбанюка Михаила Михайловича, которого зарезали на Проектируемом.

— Я помню, давай говори.

— Оказалось, что Урбанюк — это не Урбанюк, а Ижинский Александр Анатольевич. Воевал в первую чеченскую, дезертировал, потом был замечен на стороне боевиков, уже как Урбанюк, потом воевал наемником в Югославии, потом вступил в состав армии ДНР. Находится в международном розыске по запросу Украины. Мародер, убийца. Паспорт взял у погибшего однополчанина, уроженца нашего города, который, видимо, в Чечне и убит.

— Интересно.

— И это не всё. Собственно, я просил провести совещание узким кругом в связи с новой информацией деликатного свойства. Есть один нюанс.

— Николай Иванович, не мучай меня, выкладывай. Любишь ты резину потянуть.

— Федор Викторович, тут такое дело, — Токарев мялся, тщательно подбирая слова. — Примерно две недели назад мы задержали Артема Васильевича Изотова за нападение на женщину с целью ограбления. Он сумку у нее вырвал, причем был с ножом. Василий Васильевич просил помочь, звонил, приглашал к себе, слово взял, что никому не скажу, ну я помог, куда денешься-то…

— Я в курсе. Ты должен был в любом случае мне доложить.

— Я слово ему дал. Да, виноват, товарищ полковник, больше не повторится. Тогда я подумал, что он вам сам расскажет. Он обещал, что сам вам всё объяснит, я не стал вмешиваться. Короче, я помог, договорился с пострадавшей и со свидетелем. Дело замяли.

— И что? Проблемы возникли?

— Нет, то есть — да. На ноже, которым зарезали Урбанюка-Ижинского, отпечатки Артема Изотова.

Котляр молчал, только тяжелым, ненавидящим взглядом уперся в Токарева. Казалось, он хочет его испепелить, стереть с лица земли как врага народа.

— Еще раз что-то от меня скроешь, о чем-то не доложишь — ты здесь больше не работаешь, — зло прошипел он. — Мне нужны только преданные люди, за преданность я много чего могу простить по службе. А если кто-то устал, перестал понимать или не может — вот бумага и ручка, как писать знаешь! Только еще один раз, запомни!

У Токарева перехватило дыхание и затряслись руки. Таким он Федора Викторовича не видел никогда.

— Значит, так, — продолжил полковник через минуту, справившись с приступом гнева. — Изотова я беру на себя. Кто еще об этом знает? Эксперт?

— Нет, она делала экспертизу стакана и знает только номер предмета. Стаканов было три от разных людей. Лена делала. Я просил ее никому не говорить. Уверен — она не скажет.

— «Уверен», — неприязненно повторил начальник. — Ладно, посмотрим. Что еще?

— На фотографии, найденной в квартире на Проектируемом, отпечатки пальцев Олега Волкова.

— Оба-на! Поворот! — Федор Викторович оживился и заерзал в кресле. — Подбросили?

— Не думаю. Там и Урбанюка отпечатки.

— Заказчик, получается. Вот так номер. Откуда образцы получил?

— Со стаканчика снял, он воду пил.

— Незаконно. Хорошо, это не проблема. Вызовем, возьмем официально. Да?

— Конечно.

— Постой-постой, что же выходит-то? Волков заказывает своего партнера по бизнесу? Была такая версия. Только мы не предугадали, что дело не в самом бизнесе, а в деньгах. Наверное, больших деньгах, которые Безроднов вывозит. Кстати, только он один знал дату отъезда Безроднова в Москву, знал, что тот везет деньги, наверняка крупную сумму. Итак. Волков делает заказ Урбанюку. Урбанюк вербует Кухарчука. Или Волков делает заказ Кухарчуку, а тот находит Урбанюка как исполнителя. Субподряд такой. Кухарчук отвечает за Проектируемый?

— Нет, другой участковый, но это на границе соприкосновения районов. Близко совсем.

— Я знаю. Урбанюк с участковым обходят охрану «Ориона», охрана Кухарчука не узнает. Кухарчук все знает об охране этого объекта. Безроднов сам открывает участковому уполномоченному дверь, куда ж ему деваться, у того и удостоверение, и форма. Хотя в форме его заметили бы охранники. Ну, форму и под курткой можно спрятать. Далее они совершают убийства и насилие, находят то, что искали, покидают квартиру и незамеченные уходят. Потом они то ли передают Волкову то, что ему нужно, то ли нет, в зависимости от договоренности. По трагическому стечению обстоятельств Урбанюка убивают неизвестные наркоманы, они же грабят его — забирают вознаграждение за убийства. Ты попридержи пока предъявление наркоманов соседям Урбанюка. Это Зайцева направление, скажи ему, поставь задачу. Итак, — начальник на несколько секунд задумался, глядя куда-то мимо Токарева. — Потом Волков делает вид, что встречается с Безродновым, и, не застав его, звонит на квартиру. Типа алиби себе готовит. Бдительный сосед вызывает того же Кухарчука, но уже как настоящего участкового. Ну, дальше понятно — Кухарчук отправляет Тимошина в ломбард. Мы его берем с перстнем, он его убивает в камере. Сам, не сам — сейчас не принципиально. Предателя мы найдем. Или Тимошин вешается, потом разберемся, пока самоубийство. Все верно?

— Все логично. Только есть один нюанс.

— Опять нюанс! Какой нюанс может быть у версии начальства? Ты головой-то подумал? — настроение Котляра исправлялось.

— О том, что участковый причастен, мы знаем от моего человека. Это его предположение. Других доказательств нет. То есть это может оказаться и не он.

— Вот что ты за человек? Такую версию классную испортил.

— Виноват.

— Не то слово! Хорошо, если других дурацких нюансов нет, работай пока по этой моей версии. Сами же ничего предложить не можете! У меня время доклада подходит. Я, в отличие от тебя, не могу себе позволить заставлять начальство ждать. Иди, получай санкцию на арест Волкова, на обыск в его квартире и на работе. Будем надеяться, что он не успел еще награбленное спрятать.

— Разрешите выполнять?

— Да, и запомни то, что я тебе сказал, — глаза начальника вдруг снова стали лютыми. — В том числе про Изотова. Не повторяй ошибок. Потерять доверие можно только один раз.