1

Около одиннадцати часов к проходной завода подкатила неприметная машина. Из нее вышли Федоров и два оперативника. Они торопливо, предъявив удостоверения, прошли через вахтера. Федоров двинулся в лабораторию, двое других остались дожидаться его за дверью.

— Вы ко мне? — Олег боковым зрением заметил вошедшего. — Подождите пять минут, у меня процесс.

Волков в больших защитных очках, вооруженный длинными щипцами, стоял около небольшой, как духовка, печи и следил за временем.

— Пора, — объявил он радостно, открыл дверцу и щипцами извлек черную, прокопченную форму. В лаборатории сразу стало жарко. — Так, идите сюда, откройте вот этот кран, ага, на полную, — он подставил форму под струю воды, бившую в огромную, до пола, кубическую раковину из нержавеющей стали. Вода шумно набиралась, он выпустил форму и бросился закрывать свою духовку. — Сейчас, сейчас, подождите, дорогой товарищ. Нельзя терять ни минуты.

Он вытащил форму из воды, вытряхнул из нее черную волосатую пластину и положил ее под небольшой пресс. Установил и, вращая ручки, стал следить за стрелками оживших приборов.

— Так, — бормотал он. — Давай, давай, родная. Неплохо. Стоп! Достаточно. Запишем.

Волков кинулся к столу и стал вносить в компьютер какие-то цифры.

— Подойдите, посмотрите сюда! — кричал он. — Скорее же, что вы мешкаете? Видите? Эти точки все по распределению Гаусса, а эти отдельно. Проверял и по Пирсону, и по Крамеру! Ваши убогие коллеги говорят о несовершенстве моей техники. Ну да, прессик из Германии после войны вывезли, но я же доработал его. Дело не в оборудовании, поймите же вы наконец, а в голове. Просто я получил новые свойства, подтверждаемые расчетами. Ха-ха-ха! Умылись, академики? Термодинамику пойдете в детский сад преподавать, а не органическую химию. Что у вас? Принесли приглашение?

— Какое приглашение? — смутился оперативник.

— Вы не из академии? Из ЦРУ?

— Я из полиции.

— Тогда понятно, почему вам не интересно, — веселился Волков. — Вы же с рождения не представляете, как деньги зарабатывать! Получать научились, а зарабатывать должны подозреваемые. Да? Бюджет платит. А откуда в бюджет деньги поступают, вы даже думать забыли. Вот посмотрите, как люди зарабатывают. Не получают, а именно зарабатывают, создавая продукт, прибавочную стоимость. Производство, уважаемый, понимать надо. Ладно, вас не проймешь. Чем могу быть полезен? По-моему я всё, что знал, рассказал уже вашему коллеге.

— Нами перехвачены кое-какие ценности, предположительно с того убийства, надо бы вам проехать в отдел для опознания.

— Рояль нашли?

— Почему рояль?

— Потому что тяжелый и не пролезает. В противном случае, что помешало вам ценности сюда привезти, а не таскать занятого человека к себе?

— Не положено. Процедура такая. Должны быть понятые, протокол опознания. Процедура! Это не долго, мы на машине. Туда, обратно — час максимум.

— Хорошо-хорошо. Едем, — он поднял трубку телефона. — Александр Михайлович, мои предположения подтвердились — и по составу, и по механическим свойствам. Спасибо! А что я тебе говорил? Да, чуть не забыл, ко мне товарищи приехали оттуда, приглашают на следственные действия, нашли они там чего-то. Я через часик буду. Ага, хорошо, позвоню. Давай!

Когда Федоров посадил в машину Волкова, двое оставшихся оперативников поднялись в приемную, где предъявили генеральному директору постановление об обыске в лаборатории. Титов назначил понятых из отдела кадров, и группа отправилась работать.

До отдела дорога занимала пятнадцать минут. Олег смотрел в окно и думал о Даше. Он всегда думал о ней, когда не думал о работе. Ему казалось иногда, что сегодня он вернется домой — и Дашка бросится ему на шею, начнет много говорить, как все девчонки, рассказывать о пустяшных событиях своей жизни. А он будет слушать и умиляться, уточняя смешные детали ее смешных проблем. Но так не происходило. Приходя домой, он заставал дочь неподвижно сидящей у окна или в лучшем случае с книгой. Нередко она намертво занимала туалет, тогда приходилось с невероятным трудом заставлять ее покинуть место общего пользования. Но Волков никогда не ругал дочь, считая виноватым за все происходящее с ней только себя.

Вечерами после работы Олег брал Дашу, и они шли гулять. Гуляли подолгу, иногда разговаривали о мистике, о религии, часто о снах. Дашка постоянно видела длинные, яркие сны, запоминала их и могла долго пересказывать. Наверное, она многое додумывала, присочиняла, но Олег всегда с удовольствием ее слушал, стараясь уловить признаки развития по новым речевым оборотам, более взрослым оценкам. Когда он убеждал себя, что признаки есть, у него поднималось настроение и появлялась охота идти домой. Единственное, чего он не мог определить, — интересно ли самой Даше ходить гулять или ей безразлично? В любом случае он старался побольше говорить с дочерью, пытался отвлечь ее другими темами. Они смотрели вместе кино, но что смотрела Даша в эти моменты, оставалось загадкой, явный интерес ее вызывали только любовные сцены и пристальное внимание — эротические.

Его жена, Аня, уже два года жила на две семьи. Днем она сидела с Дашкой, а вечером уходила к своему другу, живущему недалеко. Интимной жизни между Олегом и Анной по понятным причинам не было, в том числе по причине полного равнодушия друг к другу. Однако они договорились пока сохранять внешние признаки семьи, не разводиться и не афишировать этот ее адюльтер. Волкову было безразлично, а Аня не хотела терять то, что он нажил своим талантом. Она уже давно предлагала устроить дочь в интернат, специальную клинику, где «ей будет лучше, где она будет получать правильное лечение и уход», но Волков не разрешал, рассматривая этот вариант как крайний. Вместо этого он придумал завести собаку, которая, по его теории, поможет сдвинуть дело. Именно о собаке он и хотел поговорить сегодня вечером, серьезно и мотивированно. Он улыбнулся, глядя в окно, когда представил, как они смогут гулять уже втроем, как Дашка начнет заботиться о питомце. «Возьмем овчарку, ненавижу мелких шавок, назовем Осман, как в детстве, — думал он, ощущая волну нежности, разливающуюся в душе. — И мне хорошо, двигаться больше надо. На свежем воздухе и думается лучше».

Тем временем машина подъехала к отделу. Погруженный в планы на вечер, Олег вошел в кабинет Токарева — Зайцева. Токарев поднял голову от бумаг, заметил блуждающую на губах Волкова улыбку, нахмурился и сказал:

— Здравствуйте Олег Львович! Хорошее настроение?

— Хорошее, э-э…

— Николай Иванович, — подсказал Зайцев.

— Николай Иванович, — как робот повторил Волков. — Готов вам служить. Давайте быстро посмотрим, что вы намыли, и мне пора. Работа не ждет. Надеюсь, меня назад отвезут? Обещали!

— Не торопитесь. Хотя давайте. Вася, предъяви кольцо гражданину Волкову для опознания.

Согласно правилам, Зайцев разложил на столе три кольца, среди которых было и то самое. Рядом с каждым номер на бумажке. Опознание записывали на видео.

Волков крутил вещдок в руках, даже попытался надеть себе на палец, но резко отдернул руку и положил кольцо на стол.

— Оно, — еще раз подтвердил он. — Или очень похоже. Первый раз его так близко вижу. Скорее всего, оно. Где расписаться? Или что-то еще есть?

Он уловил нечто нехорошее в интонациях и самом виде Токарева. «Мерзкая физиономия у этого следователя, — подумал он. — Отвратительная. Такому в тридцать седьмом хорошо работалось бы, садист, сразу видно». Обычно невнимательный к людям, в этот раз он напрягся, захваченный дурными предчувствиями. К горлу подкатывала тошнота, и испарина выступила на лбу.

— Что? — выдохнул он, постепенно раздражаясь. — Что еще? Вы можете быстрее соображать?

— Олег Львович, — громко и отчетливо продекламировал следователь. — Вам предъявляется обвинение в организации убийства гражданина Безроднова Евгения Викторовича, гражданки Васильевой Екатерины Сергеевны, а также несовершеннолетних Анастасии Евгеньевны и Натальи Евгеньевны Безродновых.

Лицо Волкова медленно вытянулось, глаза еще больше выкатились, лицо побледнело.

— Вы псих? — проговорил он, начиная тихо и постепенно переходя на крик. — Или Петросян? Что вы мелете? Вы себе отдаете отчет? — Олег стал понимать, что попал в какую-то смертельную ловушку, которая захлопывается на его глазах. Еще не в силах осознать масштабов катастрофы, он вскочил со стула. — Я ухожу, слышите! Сейчас же. Я не позволю!

Чьи-то сильные руки воткнули его обратно на стул.

— Сядьте! — рявкнул Токарев. — И слушайте! — он совсем близко наклонился к Олегу и тихо сказал. — Нами найден исполнитель убийства, при нем обнаружена фотография Безроднова. Как думаете, чьи на фото отпечатки пальцев?

— Представления не имею! — запальчиво взвизгнул Волков. — Откуда мне знать, чьи там отпечатки, да и зачем мне это знать?

— Ваши, Волков! Ваши и убийцы! Не ожидали?

— Ну, хватит, я не намерен дальше переносить этот бред! Поймите же, я ничего не знаю. Никаких фотографий уже пять лет в руках не держал. Какие отпечатки, ну какие? Ладно, признаю, я был излишне резок с вами, прошу извинить. Это всё, вы счастливы? Я могу идти? Или вам ботинки поцеловать?

— Поцелуете еще, успеете, — жестко проговорил следователь. — Лучше для начала расскажите, при каких обстоятельствах вы познакомились с гражданином Урбанюком.

— С кем? Не знаю такого гражданина. А он что, утверждает, что знает меня? Приведите его сюда, пусть в лицо мне скажет про обстоятельства.

— Это затруднительно. Он убит в прошедшую пятницу, но фото при нем найдено. А на фото ваши пальчики. Выходит дело — вы заказчик убийства. Так что, будем говорить? — спокойный, убежденный и глумливый тон следователя окончательно взорвал Олега.

— Нет! Нет! Нет! Пусть у него будет сто фотографий, тысяча, я ничего не знаю. Я никого не заказывал! Чтоб вы сдохли все, твари! Нашли крайнего? Ничего у вас не выйдет! Адвоката мне! Я отказываюсь говорить, но вы заплатите, за все заплатите. Что ты смотришь на меня, тварь? Доволен? «Пальчики»? Чтоб детям твоим пальчики оторвало все к чертовой матери! Сволочи!

Уронив голову на руки, Олег зарыдал от своего бессилия остановить несправедливость, от отчаяния, от понимания приближающейся неминуемой гибели.

— Доченька моя, Дашенька, — шептал он через рыдания. — Доченька, что же будет теперь? Девочка моя, я погибаю. Господи, тебе мало моих страданий? Тебе надо еще? За что? Дашенька, прости меня, прости меня…

Токарев сделал знак «уведите». Следователи с недоумением смотрели на Волкова, который повис на руках конвоя и шел в камеру еле переставляя ноги.

В камере он лег на лавку в позе эмбриона, закрыл руками голову и провалился в бездну своего горя. В его голове крутились образы дочери, Безроднова и его семьи, как он видел их последний раз на пикнике. Он представлял, как Дашу отдают в приют, словно стоя в конце длинного коридора, по которому она уходит в никуда. Вот за ней закрываются высокие белые двустворчатые двери, сразу пропадает свет, и непереносимая боль пронзает все его тело, но он ждет, надеясь еще хоть на секунду увидеть ее глаза, хотя бы силуэт, край одежды. Он сжимается еще плотнее, стараясь превратиться в маленькую точку и исчезнуть, вместе со всеми своими мыслями. Перестать быть. Перестать страдать.

Примерно через час Волков проснулся. Его голова раскалывалась, но теперь он ощущал некую отрешенность, словно все происходило вне его, а он наблюдал со стороны. Удивившись своему внезапному спокойствию, Олег отметил, что мозг медленно, но заработал. Желание бороться не пропало, но стало апатичным. Он подошел к двери и сильно постучал в нее.

— Я хочу поговорить со следователем, — он снова не смог вспомнить ни фамилии следователя, ни его имени и отчества. — Отведите меня к нему.

— Подождите, я узнаю, тут ли он, — ответил дежурный и ушел.

Через минуту ключи заскрежетали в двери.

— Он здесь, — сказал полицейский. — Пойдемте, он вас ждет.

 

2

Следователь выглядел триумфатором, чем опять вызвал раздражение Волкова. Он ласково смотрел на Олега, как на изысканный десерт.

— Я весь внимание, Олег Львович, — журчал его голос. — Вы желали со мной говорить? Слушаю вас.

— Вы в самом деле думаете, что это я организовал убийство своего друга? Зачем?

— Я ничего не думаю, есть улики, они указывают на вас.

— Прямо-таки указывают? — с каждым словом Олег успокаивался. — Одна фотография — это все ваши улики? Не густо. Если вы когда-то начнете думать, то сможете догадаться, что такую улику можно и подбросить.

— Там же ваши отпечатки.

— Откуда у вас образцы моих отпечатков?

— Сняли со стакана, из которого вы пили тут водичку.

— Вы могли перепутать стаканы. Вы хорошо всё проверили? Тут не может быть ошибки? Кто сравнивал и какова вероятность совпадения? По-моему, отпечатки следует брать как-то иначе. Их следует брать, исключая возможность ошибки, строго по процедуре, а не со стакана. Так ведь? Прежде чем предъявлять обвинения, необходимо убедиться на сто процентов, что отпечатки мои. Нет? Могу я посмотреть на заключение экспертизы?

— Оно будет готово, когда вы сдадите отпечатки согласно процедуре. То есть завтра, а пока мы подержим вас в камере. Согласно закону у нас есть на это семьдесят два часа, — Токарев позвонил по телефону. — Лена, зайдите, надо пальчики откатать у гражданина, — потом Волкову: — Вот постановление о заключении вас под стражу в качестве подозреваемого. Ознакомьтесь и распишитесь.

— Я отказываюсь, это незаконно!

— Законно. Могу передать вам в камеру УПК, сверитесь.

— Ничего подписывать не буду!

— Это не страшно, мы сейчас составим акт об отказе от подписи и подпишем его сами. Повторяю вопрос — вы заказчик?

— Допустим, что всё так, как вы говорите, — медленно переваривал Волков. — А вы уверены, что тот гражданин, который мертвый, именно и убивал Безроднова и его семью?

— Конечно. Вам ли не знать? — язвительно проговорил следователь.

— Только потому, что у него нашли фото? Он сам что-то успел пояснить? Какие-то показания давал? Может быть, у него алиби? Вы проверили, где он был в момент смерти? Должны быть свидетели, хоть кто-то, кто видел его поблизости от квартиры Безроднова. Ищите его отпечатки в квартире, какие-то следы. У вас же ничего нет, что доказывает его причастность, а стало быть, и мою. Говорю вам еще раз — я не причастен. Непричастен! Слышите? Вы схватили невиновного человека. А-у! Есть тут кто живой? Странная ситуация, если представить, что фото нет, то ни он, ни я не имеем отношения к убийству. Я прав?

— Тем не менее, фото есть. Ваш подельник Урбанюк — наемник и убийца, живший по поддельным документам. Он находится в международном розыске. Это не похоже на случайность, что наемный убийца получает заказ на убийство. Не находите? Думаю, вам пора перестать размышлять и признаться во всем.

В кабинет постучалась, и вошла Лена с оборудованием для дактилоскопирования. Волков безвольно отдал свои руки на поругание.

— Могу я посмотреть на фото, которое нашли? — нерешительно спросил он.

— Пожалуйста, — протянул молодой следователь пакетик. — Только из моих рук.

Олег увидел крупное изображение улыбающегося Безроднова. Странно, такого снимка он не помнил. Откуда оно? Небо синее, сзади вроде вода. Наверное, в «Острове». Явно отрезано от большего снимка. Чей-то локоть попал в кадр.

— Узнаете? — спросил Токарев.

— Это Женька. Снято на пикнике, я думаю, года четыре назад. Последние несколько лет, кроме той встречи — полторы недели назад, мы не встречались на природе.

— Вот видите! — оживился Токарев, словно факт узнавания Безродного — это признание в организации убийства. — Давно бы так.

— Вам необходимо найти негатив этого фото или цифру. Тогда, возможно, станет понятно, кто печатал. Кстати, возможно, в лаборатории, которая печатала, остались файлы. Нужно выяснить, где печатали, кто заказывал и кто забирал. Поймите, если расследовать происхождение фотографии, то многое прояснится. Станет понятно, что ни я, ни тот, которого убили, не виновны. Not guilty!

— То есть признавать очевидные факты вы отказываетесь?

— Конечно, поскольку они вовсе не очевидны. Представленные факты доказывают мою причастность лишь косвенно и с минимальной вероятностью. Меня никто никогда не мог с ним видеть вместе, я с ним не перезванивался и вообще не знал о его существовании. Докажите, что мы были знакомы! Повторяю вам. Никого я не заказывал и убийства не организовывал. Если вы сами начнете так думать, то и сможете разобраться во всем. Или вам это не нужно? Вижу — не нужно! Вам правда не нужна, вам нужен я. А, понятно. Вам заплатили за меня! Точно? Или вы скажете, что никогда не брали денег за обвиняемых? Горячее сердце и чистые руки носите с собой, или это оборудование исключительно для остальных и хранится в ящике стола? Почему вы не смотрите мне в глаза, следователь? Понимаю. Вы не можете смотреть в глаза человеку, который каждую копейку в своей жизни — каж-ду-ю — заработал вот этой вот головой, — он, распаляясь, чувствительно похлопал себя по лбу. — И ни одной бесчестно не присвоил. Вообразите себе, встречаются еще такие люди. Идите все вон! Я до суда ни слова не скажу. Вы отпускаете меня?

— Нет!

Он нахохлился, как воробей, положил ногу на ногу и отвернулся к окну. Всем видом давая понять, что никаких компромиссов не будет. «Должны же возникнуть у этих палачей сомнения, — думал он. — Их тут трое, два следователя и еще один, неопределенный. Кто-то же должен усомниться? Неужели это всё взаправду? Что же делать, что же будет?»

— Мне нужно позвонить, — просительно вымолвил Волков. — Домой, предупредить.

— Кого, о чем?

— Жену. Предупредить, чтобы не оставляла сегодня Дашку, что я не приду ночевать сегодня, — он опять почти плакал.

— В этом нет необходимости, она предупреждена.

— Как это?

— В вашей квартире проводили обыск, так что родные в курсе. Думайте о себе.

— Обыск? — губы Олега побелели. — У меня? И Дашенька видела? Что вы делаете, звери?! Вы даже не представляете, что вы делаете! Она не выдержит, — Волков выпрямился, и глаза его загорелись. — Я не знаю, кто это сделал со мной и за что, но он получит сполна. Я проклинаю его! И весь его род до пятого колена! И вас, которые способствовали свершению несправедливости! Будьте вы все прокляты, если не сделаете хоть что-то для правды! Отдаю себя на волю Всевышнего, пусть будет, как он замыслил! Проклинаю самыми страшными проклятиями! — голос его звучал гулко, он воздел кулаки к потолку.

Когда Волков закрыл рот и смолкло эхо его воплей, установилась жуткая черная тишина. Все присутствовавшие в комнате стояли остолбенев, охваченные мистическим ужасом. Страшные проклятия словно витали в воздухе вокруг, выбирая, к кому пристать навсегда, и все замерли, чтобы они их миновали.

— Уведите его, — подал голос Токарев. — Сегодня допроса больше не будет.

***

Надзиратель заглядывал в камеру Волкова каждые пятнадцать минут, как велел Токарев, но видел только его неподвижную фигуру, нетронутую пайку на полу. Обвиняемый словно окаменел.

— Покушай, — сказал служивый в кормушку. — Может быть, обойдется. Надо выжить, чтобы узнать.

Волков повернул голову к двери, и надзиратель увидел его огромные навыкате глаза, полные слез и неисчерпаемого отчаяния человека, который уже смирился со своей судьбой.

Час за часом Олег копался в воспоминаниях, пытаясь понять, когда и какие фотографии он брал в руки. Он знал, что никто, кроме него самого, не сможет ему помочь. Но ничего толкового в голову не приходило. Он начинал думать о собачке, о Даше, даже о жене. Мысли его мешались, мозг отказывался сопротивляться.

Совсем поздно, ближе к утру, когда все движения в отделе прекратились, когда прекратились крики доставленных пьяных, тяжелое хождение и лязг железных решеток, внутри его замка скрипнул ключ. Волков вздрогнул, словно проснувшись, и посмотрел на дверь.

Черный человек вошел в камеру и остановился при входе.

— Вы Мастер? — спросил его Олег.

— Чего? Почему мастер? — шепотом ответил незнакомец.

— А я поэт Бездомный?

— Поэт, тебе тут просили передать, — человек подошел совсем близко, и Олег почувствовал смрад из его рта и вонь одежды. — Ты должен признаться во всем. Сказали, если хочешь, чтобы твоя дочь жила и осталась нетронутой. Бери на себя всё. Если нет, то будет хуже.

— Кто сказал?

— Тебе какая разница? Кому надо, тот и сказал. Всё равно не выйдешь отсюдова, отсюдова только в зону дорога или в могилу. Никуда больше. И следователю ни слова.

— Я тебя сейчас убью, — прошептал Олег, медленно поднимаясь. — Руками придушу, так мне будет легче.

— Ты это, олень, не шути так, — незнакомец отступил к двери. — Меня просили передать, я передал. Всё. А ты как знаешь. Говори, что ты заказал убить того, и всё ништяк будет. Они помогут потом. По УДО лет через пять откинешься, или раньше. А что сделаешь, милый, судьба, видать, такая.

Замок скрипнул вновь, отделяя Волкова от его кошмара.

«Заканчивается моя история, — думал он. — Так быстро жизнь пролетела. Были и взлеты, и трудные времена, и феерия, и беды. Теперь этому всему приходит бесславный конец. Он послал мне знак, сделав мою единственную дочь особенной, нуждающейся в постоянной заботе, а я не понял, пренебрег. Самых гордых из нас судьба за секунду превратит в ничтожества. Низвергнет с ими придуманных высот на землю, растопчет и превратит в грязь. И тот, кто думает, что с ним этого никогда не случится, — первый в очереди. Я хотел славы и денег, признания, поклонения. Лез изо всех сил наверх, чтобы в итоге меня выбрали жертвой. Мне бы жить с Дашенькой тихо, работать, учить ее, радоваться ее успехам и умереть в надежде на ее выздоровление. И молиться, молиться, молиться день и ночь Богу за ее здоровье. Ведь во мне есть потенциал для веры, я способен. Даже более, чем многие другие! Опять хвастаюсь. Проклятый характер! Заносчивость, гордыня. Стыдно мне. Знаю, только вера сможет примирить с действительностью, укрепить и дать силы нести свой крест столько, сколько отмерено. Я научусь верить, и Он воздаст мне за мою веру. Другого спасения для меня нет. Он подавал мне знаки один за другим, а я верил только в деньги. Клянусь, Господи, если выйду отсюда и воссоединюсь с Дашенькой моей, пожертвую все деньги монастырю и стану служить тебе так, как ты мне скажешь каким-нибудь знаком. Только бы знак был понятным, чтоб не перепутать. Все мы прибегаем к тебе, только когда беда. Каюсь, прости, Господи!»

Он заснул на своей лавке, обретя внутреннюю опору, уверовав в свое чудесное спасение во имя дочери и во славу Господа.

***

На следующий день к вечеру Волкова привели в кабинет следователей, где молодой сотрудник предъявил ему заключение экспертизы и обвинение в организации убийства по статьям 33 и 105 УК РФ с целой гроздью подпунктов. Олег всё молча подписал и сообщил о своем намерении дать признательные показания. Его увели в камеру и до утра не трогали. На другой день ему велели собраться и сообщили о переводе в СИЗО.

 

3

Небольшой автозак на базе УАЗа увез доктора химических наук, профессора в учреждение не столь отдаленное, в черте города. Все процедуры досмотра, оформления, отбора личных вещей, получения постели он перенес равнодушно, не жалуясь и не возражая. Он не переставая молился, выпрашивая у Бога спасения для своей дочери, то умоляя его, то настойчиво объясняя обоснованность своих ходатайств. Олег без страха вошел в заполненную камеру, как святой в полчище варваров, прямой и светлый. Он убедил себя, что чем более ужасны будут его страдания, тем лучше будет Дашке, и принимал все происходящее с ним спокойно и с благодарностью. Он простил жену, простил слепых следователей и почувствовал себя лучше.

Пассажиры встретили нового попутчика безразлично. Только на секунду смолк гул, все оглянулись на дверь, опасаясь шмона, и тут же продолжились разговоры и движение. К Олегу вышел обычный мужичок без наколок и блатного выговора.

— Первый раз? — спросил он спокойно. — Понятно. Бросай сюда вещи. Валер, — обратился он к пожилому сидельцу. — Напарника тебе нашли. Помоги ему, видишь, человек в первый раз, порядков не знает еще. Обосновывайся не торопясь, потом вон туда, к шконке с занавесочкой подгребай, там смотрящий, определит тебя.

— Хорошо, благодарю вас, — смиренно ответил Олег и перевел глаза на того, кого определили ему в «напарники»..

— Хочешь, ложись потом поспи. Я-то выспался уже тут на три жизни. Кстати, Валера.

— Олег. Я бы полежал.

— Предъявись сперва Кубику, это смотрящий за хатой, и потом отдыхай, а я пока тут посижу. Иди, иди, Олег, не съест он тебя.

Волков рассматривал причудливые узоры на руках и плечах маленького плотного Кубика. Часть из них была сведена, часть наколота поверх старых. Видимо, других желающих исполнять обязанности смотрящего не нашлось, и эта почетная роль досталась такому сомнительному авторитету. Смотрящий явно пыжился, но берега видел и беспредела в камере не допускал.

— Как звать? — повелительно произнес он свой вопрос.

— Волков Олег.

— Статья?

— Сто пятая, кажется, частей не помню. И что-то еще, не запомнил.

— Убийство? — удивился Кубик. — Ну ты даешь, а с виду Иван Иваныч. Первый раз, да?

— Первый, — вздохнул Олег от постановки вопроса, предполагающей последующие посадки.

— Откуда ты, горемыка?

— Местный, работаю профессором в университете.

— Во, дела! Кого только не увидишь! Ну ладно. Иди отдыхай, профессор. Если ты честный фраер, никто тебя тут не тронет, если какие вопросы или проблемы, можешь обращаться. Тебя к Валере подселили? Вот и хорошо, он тебе все расскажет. Кто у тебя на воле-то остался?

— Никого, жена.

— Знает, где ты?

— Не знаю. Наверное, знает. Должна знать, обыск у меня был. Мы не живем с ней, она приходит с дочерью сидеть, когда я на работе. Я никого не убивал, какое-то недоразумение, ошибка. Уверен, всё скоро выяснится и меня выпустят.

— Ошибка? Понятно. Блажен, кто верует. Если захочешь кому-то позвонить, у меня сотовый есть, но стоит звонок очень дорого. Ты договорись на воле, пусть тебе кабанчика, посылку то есть, подгонят и денег передадут на свидании. Без денег трудно будет. Если есть доллары, пусть доллары передают. Вижу, ты мужик не бедный, сможешь тут нормально устроиться, пока суть да дело, пока мы твою личность проясним. Люди везде живут, главное — не горюй. Всё, иди к себе.

Олег тяжело сел на кровать возле Валеры.

— Мне бы Библию, — попросил он соседа.

— Шпилишь? В натуре?

— Книга такая, — беззлобно объяснил недоразумение Волков. — Почитать хотел.

— Поищем, найдем, была где-то. Если нет, завтра закажешь на обходе. Этого добра тут хватает. Начитаешься.

Ближе к обеду Волкова вызвали на допрос.

В крохотной комнатке его ждал Токарев. Выглядел следователь помятым и усталым. Потухший взгляд, дополненный черными синяками под глазами, был хмурым и равнодушным.

— Вы собирались признаться?

— Да, еще вчера. Давайте бумаги, где надо подписать, я подпишу. Только не спрашивайте ни о чем, я ничего не знаю.

— Вот, ознакомьтесь и подпишите.

— Что это?

— Постановление о вашем аресте. Вам предъявлено обвинение в организации убийства. Читайте, где галочки подписывайте.

— Что-то еще?

Токарев, растягивая тяжелую паузу, аккуратно убрал бумаги в потертый портфель, достал свой блокнот, установил локти на столе, проницательно посмотрел на раздерганного подозреваемого.

— Мне передали, вы готовы признаться?

— Вам неверно передали. Я готов подписать любую чушь, которую вы мне предложите. Если хотите, можете считать это признанием.

— Как же вы собираетесь признаваться, то есть подписывать? Почему вдруг?

— Не вдруг, — горько усмехнулся Волков. — Мне видение было ночью, еще когда у вас сидел. Видение говорит: признайся во всем, а то… не важно. Вот я и признаюсь.

— Видение? Описать сможете?

— Шутите? Оно ж видение — зловонный черный карлик. Когда у вас совесть проснется, и вам может привидеться, но, уверен, такого не случится. Спрашивайте, гражданин следователь. Признаться, видеть вас не могу. Так что хорошо бы покороче.

— Странный вы, ну да ладно. Начнем. Вы заказали гражданину Урбанюку убийство Безроднова и его семьи?

— Я.

— Когда, как, при каких обстоятельствах вы с ним познакомились?

— Не помню. Болел я. Напишите сами, как вам удобнее, я подпишу.

— Сколько вы ему заплатили? Как передали деньги.

— Не помню. Вам виднее, сколько сейчас стоит убийство. Я по химическим наукам больше, в убийствах не разбираюсь. Сколько напишете, столько подпишу.

— Пишу. Я, Волков Олег Львович, признаюсь в организации убийства Безроднова Евгения Викторовича и его семьи, совершенном по моему заданию… — следователь долго писал и поглядывал на Олега, который обратился в деревянного истукана с блаженной улыбкой и, видимо не слушал. Наконец он закончил. — Вот здесь — «Мною прочитано, с моих слов…» Знаете. Фамилия, дата.

Протокол допроса получился большим, занял несколько листов и содержал эскиз квартиры с телами.

— Подписывайте, если согласны. Или передумали?

— Не передумал, — сказал Волков и не глядя подписал листы. — Где еще подписать? На полу могу, на спине у вас. Где? Показывайте.

— Понимаю. Сумасшедшего решили разыграть? — догадался Токарев, но заботливо убрал документ в свой портфель. — Тоже вариант. Но крайне сложно сейчас симулировать душевнобольного. Мало кому удается. Кстати, обыск в лаборатории дал кое-какие результаты. Вот взгляните.

Токарев протянул Волкову фото, вторую половину того, которое он уже видел.

— Нашли в вашем магическом халате. Тоже с вашими пальчиками и без отпечатков вашего исполнителя. Что ж вы не выбросили, рассеянный ученый? Теперь картина полная. Одна половинка у Урбанюка, другая у вас. Или тоже подбросили? Зачем вы нужны кому-то, так стараться? Я, признаться, сам сомневался в вашей причастности. Не тот вы человек, и смысла никакого в этом нет. Но теперь! Теперь ваше положение совсем тяжелое. Верю я или не верю, суду безразлично. Кто мог желать вашей посадки? Ну, кто? Зачем кому-то упрятывать вас в тюрьму? Подумайте на досуге. Но если вы уж решили каяться, то рассказывайте всё. Как заказывали, кто исполнители, где украденное, зачем так жестоко обошлись с женщинами. Не знаю, говорил я вам или нет? Екатерину Васильеву, жену вашего друга, перед смертью насиловали, видимо у него на глазах, это доказано экспертизой и вписано в этот протокол. Не слишком? Как вы жить-то будете после такого?

Идиотская улыбка стерлась с губ Олега, он замолчал и закрыл глаза. На лице его отразилась внутренняя борьба, страдания и страх. Наконец он посмотрел на Токарева. Его взгляд переменился, теперь он смотрел пристально и прямо, словно прожигал взглядом.

— Я готов подписать всё. Еще раз вам повторяю. Подпишу, но знайте, теперь я уверен. Минуту назад еще сомневался, но теперь точно знаю. Безроднова заказал Саша Титов, наш партнер по бизнесу. Он и фотографии подбросил, и с убийцей рассчитался. Возможно, и убил его сам. Он это может. Химический состав резины от пластика не отличит, а это сможет. Как там оказались мои отпечатки — не знаю, но как-то он сделал это. Зачем? Пусть он сам вам скажет. Присмотритесь к нему. Мне трудно предположить, зачем ему это нужно. Моя доля в бизнесе к нему не отойдет, да и не надо ему, он и так теперь основной акционер — делай что хочешь. Не могу понять, но точно знаю — его работа. Поищите у него файл этой фотографии. Он у него. Возможно, кто-то видел, как Титов встречался с убийцей, тоже можно проверить. Что я вас учить должен?

— Мне известно, что Титов не знал адреса места жительства Безроднова и его семьи, то есть не мог организовать преступление.

— Ложь! Это он вам сказал? Врет. Как же он не знал, когда мы вместе с ним приезжали к Женьке домой, когда он только квартиру снял? Вместе всего один раз. Может быть, он отдельно еще приезжал, но тот раз может подтвердить водитель. Альберт нас возил. Сейчас не помню точно, но, возможно, Саня и не заходил в саму квартиру, спешил куда-то вроде, но до дверей сумки помог донести. То есть адрес он знает.

— Проверим.

— Когда ко мне допустят адвоката? Мне посылку нужно собрать и деньги, пацаны грева спрашивают. А то я ем из общака, надо доболтать хавчика. Гражданин следователь, вы спите?

Токарев действительно казался задремавшим или задумавшимся.

— Будет вам адвокат. На следующей неделе. Конвой! Уведите!

***

В камере Волков принял для себя окончательное решение: перестать думать о преступлении. Он стремился в камеру, чтобы поскорее вернуться к священному тексту. Валера нашел ему Новый Зовет, и Волков углубился в чтение. Читал он нарочно медленно, словно старался заучить, тщательно переваривая каждый стих, представляя сцены в лицах. Маята и хлопоты в камере не отвлекали его, он почти ничего не ел, устраиваясь то на кровати, то прислонившись к стене. Тем временем молодой парень, ответственный за дорогу, получал и отправлял корреспонденцию.

Свет за окном сменился темнотой, пришла ночь, освещаемая вспыхивающими то там, то тут угольками сигарет. Олег уснул спокойно и крепко, только мозг продолжал осмысливать сюжеты похождений Христа.

Этой ночью в СИЗО спали не все, не спал смотрящий за учреждением, вор Беломор. Как только он получил информацию о новом пассажире, в его голове возникла идея, которую он по телефону обсуждал со своими товарищами на воле. Идея превратилась в план, и Беломор, возбужденно подпрыгивая, маялся в своей камере, ожидая утра.

Утром перед завтраком Валера тихо шепнул Волкову:

— Конец тебе, профессор. Малява пришла, пишут, ты по шерстяному идешь. Думай! Придется отвечать.

 

4

— Не понял, — сразу встревожился Волков. — О чем ты? Откуда пришла, куда «идешь»?

— По дороге пришла, — поспешно отходя, ответил Валера и пересел за стол.

— Разочарований?

— Профессор, — подал голос один из представителей правящего угла. — Очнулся? Хорош читать, поди сюда. Не садись. Вопрос у братвы есть.

Волкова действительно словно вырвали из дремоты. За прошедшие вечер и ночь он совсем расслабился, погруженный в свои мысли. Никто его не трогал, наоборот, Валера вчера всячески опекал его и помогал. «Не так тут и ужасно, как я слышал, везде люди живут», — сделал он оптимистичное заключение. Странное предупреждение и вызов к смотрящему за хатой смутили его, но не напугали. Он по-прежнему твердо верил в хороший исход благодаря вновь обретенной религии.

Высокий, тощий, неопрятный, он встал перед завешенной койкой. Занавес распахнулся, вернее занавеска отодвинулась, Кубик, как солист, предстал на сцене, то есть сел на кровати и вставил босые ноги в растоптанные грязные кроссовки.

— Профессор, — вкрадчиво произнес зек. — У тебя сто пятая?

— Сто пятая, — подтвердил Волков. — И тридцать третья еще.

— Молодец! Сто пятая, часть «к»?

— По-моему, да. Там много частей, я не запомнил еще все.

— Надо помнить, когда в хату заходишь, а то непонятки могут быть. Тебя же спросили, ты ответил и скрыл от коллектива. Эта буковка — изнасилование, а ты молчишь. Пацанов зашкварить хочешь? Насильники должны обитать в петушином углу. Таков порядок, — Кубик говорил медленно и важно, изображая из себя дона Корлеоне. Роль ему нравилась, но необходимость что-то решать напрягала. — Это серьезный косяк. Что скажешь?

— Я не запоминал буквы, потому что не виноват. Меня подставили, это правда, и я докажу в суде свою невиновность. Не было ни убийства, ни тем более изнасилования. Жена моего единственного друга! Можете вы понять? Или вы такие же, как менты, лишь бы дело закрыть?

— За базаром следи, баклан! — гневно вскрикнул помощник смотрящего, доходяга в наколках на пальцах. — Не усугубляй, ответить нечем будем. Попридержи ботало.

Плотно сидящие на кроватях, за столом и на полу бандерлоги громко загалдели, выражая общее недовольство Волковым. Атмосфера напиталась агрессией, повисла угроза расправы.

— Тихо, братва! Вопрос непростой, — размышлял Кубик вслух. — Не определился еще товарищ, к какой масти примкнуть. — Он думал, как предотвратить беспорядки. — Постановляю! Пока профессор переезжает в угол на карантин. До выяснения его темного прошлого. Собирай матрац и располагайся поближе к дальняку. Пока его не трогать. Есть желающие заступиться за него? Понятно. Работа ведется, сидельцы, на днях ситуацию просветим, и будет решение. Если, профессор, будешь буреть — до утра не проживешь. Всё! Жди.

Занавес задернулся — спектакль закончился. Публика вернулась к своим повседневным делам: варили чифир, играли в карты и шахматы, читали или писали, потихоньку ссорились и ругались. Казалось, что судилища и не было. Олег медленно собрал вещи и перенес их в указанное место.

Он листал книгу, но буквы не складывались в слова. Мысли блуждали и путались. Ждать. Он сказал «ждать». Волков знал, что осужденных за сексуальные преступления в тюрьме опускают, то есть насилуют и превращают в особую касту отверженных. Самое ужасно, что ничего нельзя будет доказать, когда откуда-то поступит решение. Ничего! И его природная ирония и способность изощренно унижать людей тут однозначно сработают против него. За любой намек, оскорбление или обвинение придется отвечать здоровьем. Сарказм на грани оскорбления, то, чем он занимался всю жизнь, тут может закончиться трагически. Словно вся выпущенная за жизнь желчь большим потоком возвращается к нему, угрожая утопить. Первобытные порядки, вне закона и права, кроме одного — права сильного. Зазеркалье жизни в застенках оказывалось более реалистичным и справедливым, чем жизнь вне их. Оскорбил — отвечай, и прятаться не за кого. Именно местный реализм определил доктору наук место возле зловонной дырки в полу, заменяющей унитаз, и то до поры до времени.

***

Медленно перелистывая книгу, Олег дожил до вечера. Свет погасили, и к нему пришел покой. Народ устроился ночевать, постепенно разговоры смолкли, курение прекратилось. Из разных углов камеры уже доносился храп, кто-то крутился на кровати, кто-то ругался во сне. Он только задремал, когда почувствовал боль в ноге от удара. Открыл глаза. Над ним стоял человек:

— Вставай, профессор, — зашептал человек. — Пошли, тебя хотят видеть.

— Кто? — не понимал Волков со сна. — Следователь? Ночью? Куда пошли?

— Идем, там узнаешь. Не бойся, давай вставай, вещи не бери, чудак.

Они вышли из камеры. Олег удивился пустым коридорам. Все надзиратели куда-то подевались, они не встретили никого. Шаги гулко разносились по коридорам. Сопровождающий ключами открывал решетчатые двери, встречающиеся по пути, и шел, твердо ориентируясь в запутанных этажах и переходах. Наконец они подошли к двери одной из камер. Человек остановился, пропустил Волкова вперед.

— Заходи, — сказал он. — Я тут останусь. Не трясись. Его зовут Беломор.

О том, что он вошел в камеру, можно было догадаться только по виду двери снаружи. Внутри все напоминало дешевый гостиничный номер в провинциальном городе. Кровать, стол, стулья, холодильник, микроволновая печь, телевизор, отделенный глухой перегородкой санузел. Все чистое и дешевое. Хозяин номера, средних лет человек славянской внешности, смотрел кино, сидя за столом посреди комнаты. Волков остановился у двери и замер, ожидая приглашения, однако мужчина не обращал на него внимания. В телевизоре пошла реклама, хозяин комнаты повернулся к Олегу.

— Иди сюда, — ровно, с сильным блатным акцентом, делая ударение на последнее слово в предложении, заговорил он. — Сюда садись.

Волков ощутил на себе испытывающий хитрый взгляд его маленьких светлых глаз. Сел на кончик стула и выпрямился, готовый сорваться и бежать. Беломор долго смотрел на прячущего глаза лоха, размышляя, как построить разговор. Всю необходимую информацию он с воли получил, получил и задание. Олег окаменел и потерял способность думать, ощущая ужас и безразличие к своей судьбе.

— Что с тобой делать, насильник? — протянул вор.

— Я никого не насиловал, это ложь.

— Можешь доказать? У меня другие сведения есть.

— Пока доказать не могу, но следствие еще не закончено. На следующей неделе придет мой адвокат.

— И что?

— Он придумает, как доказать. Просто я раньше не знал, в чем меня обвиняют, не обращал внимания на статьи. Я же не убивал. Я найду хорошего специалиста и все докажу.

— Ты же подписал признание. Что будешь доказывать?

— Я ошибся. Он меня заставил, Токарев, следователь. Я не знал. Не понимал, — Волков вдруг осознал всю трагическую глубину своей дурацкой, глупой бравады. — Я откажусь от показаний, они ничего не смогут доказать.

— Ты не понимаешь. Пока о том, что ты признался, знаю только я. Признался — значит изнасиловал. В нашем мире никто никогда не признается, тем более в соучастии в изнасиловании. Совсем дураком надо быть под петушиный расклад подписываться. А ты подписал. Всё, какие вопросы? Больше ничего не надо. Когда ты что-то докажешь, будешь уже дырявым жить под шконкой и кушать из дырявой миски. По-другому нельзя, пойми правильно, ты же не один тут сидишь, подумай о других, — он усмехнулся. — Им-то за что страдать? Братва волнуется.

До Волкова наконец дошло, что самые тяжелые испытания еще впереди и жизнь никогда не будет такой, как раньше. Если последствия того, что возможно произойдет вообще можно назвать жизнью. Тяжелый, безжалостный пресс давил медленно и неумолимо, словно пытаясь выжать из его тела все человеческое — достоинство, душу, любовь. Он струсил, поняв, что не сможет выдержать ужасных страданий и должен уступить. Горло сдавил ком, разболелась голова, чудовищная дрожь сотрясала тело. Его загнали в угол и обезоружили. Оказалось, он хочет жить, причем ради себя в первую очередь. Все мысли о Даше, о науке и справедливости резко отступили, открыв истинную его сущность, оставив только одно желание — выжить, не перестать жить любой ценой. Он сломался.

— Что же делать? — еле слышно прошептал он. — Неужели ничего нельзя сделать? Я же…

— Не виноват? Я знаю, но братве же не объяснишь. Если бродяги узнают, через пятнадцать минут ты будешь девочка с накрашенными губами, и каждый сможет тебя поиметь, — Беломор грустно покачал головой. — Женская доля тяжелая.

— Но раз вы меня вызвали, значит, есть выход?

— Догадался! Выход можно поискать, но сейчас трудно сделать. Признание не скроешь просто так. Раз — и всё! Не шахматы — ход сделал, ход забрал. Тут так не играют.

— Что-то же можно сделать? Вы поймите, не может быть, чтобы это случилось со мной! Прошу вас, помогите, я на всё готов. Я же вижу: вы серьезный и деловой человек и у вас есть власть. Прошу вас, умоляю. Всё, что скажете.

— Всё не надо. Нужны деньги. Заплатить кое-кому, чтобы люди могли решать вопросы с твоим протоколом, и тут порешать надо кое-что с администрацией и активом. Придется платить.

— Сколько денег?

— Пока сто зеленых кусков, я думаю, хватит.

— Деньги у меня есть, — облегчение раскатилось по телу Олега, каждая клеточка возликовала. — Но…

— Проблемы?

— Немного. Деньги в ячейке в банке. Никто, кроме меня, не сможет забрать.

— А по доверенности?

— Я не знаю. Наверное, можно, договор нужно посмотреть, но я могу позвонить вице-президенту, и он по доверенности выдаст. Сто тысяч?

— Сто — это людям. Еще пятьдесят мне. Сто пятьдесят. Есть столько?

Глубочайшее отчаяние, сменившееся полным блаженством, на фоне психологического террора последних дней раскачали сознание Волкова. Он отдаленно осознавал, что происходит что-то не то, что нужно быть внимательнее и осторожнее, но не мог справиться с собой, положившись на удачу. Страшная расправа отступала благодаря благородству прожженного вора, и усомниться в его намерениях, как-то выразить сомнения или недоверие казалось неучтивым, опасным и несвоевременным. «Потом, — решил он. — Потом все обдумаю. Подумаешь, сто пятьдесят тысяч, не последние же. Главное — жить, тогда и Дашка будет в порядке. Обязательно все наладится. Если заплачу еще, то он поможет мне и вовсе снять обвинения. Я чувствую, этот вор много может и деньги любит».

— Да, есть. Спасибо вам, Беломор! Не знаю, как вас благодарить!

— Ладно, ладно, я же вижу, нормальный пацан попал, надо выручить, — довольный вор откинулся на стуле. — Заработать заодно. Верно?

— Конечно, конечно! Обязательно заработать, я понимаю!

— Я знал, ты согласишься, даже доверенность заготовил. Подписывай вот тут, и все будет хорошо.

Не глядя в текст, Волков пописал там, куда указывал грязный ноготь Беломора.

— Вот молодец. И еще. Пока тебя переведут в отдельную камеру от греха. Кубик — он всех раскладов не знает, может ошибка получиться. Непоправимая. Это ж не зуб, не запломбируешь потом, — злой смех Беломора прокатился по камере. — Посиди пару-тройку дней в одиночке, так спокойнее всем будет. Всё, ступай. И никому ни слова. Если узнаю, что болтаешь, считай, нашего договора не было. Отменю всё. Никому — уяснил?

— Конечно! — воскликнул Волков. — Беломор, вы, наверное, вор в законе? Да?

— Ну, — удивился вор. — У нас не говорят «вор в законе», это менты придумали. У нас говорят «законник» или «бродяга». Ты поменьше трепись, дольше проживешь.

— Да, да, я знаю, — перебил воодушевленный Олег. — Понимаете, про воров ходят разные разговоры. Что они, ну, не совсем, что ли… Но я так теперь не думаю. Я теперь знаю, что и среди вас есть порядочные люди, честные и благородные в своем роде. Я, как вас увидел, сразу поверил вам, — Беломор вскинул брови, но Волкова несло. — Подумал: этот человек спасет меня от позора. Ничего так в жизни не боялся, как позора. Вы же не обманете меня?

— Я? Я — нет.

— Слово даете? Да? Я же ученый, доктор наук, у меня имя в моей области, репутация, меня уважают и даже боятся, — Волков гордо взглянул на собеседника. — Да-да, боятся. И вот теперь тюрьма! Вы представляете, что подумают здесь в университете? А в Москве в МГУ? Полчища завистников возликуют, узнав о моем унижении. Этого нельзя допустить, надеюсь, вы меня понимаете. Я знаю, вы сможете вытащить меня отсюда. У вас глаза честного человека, такие глаза не лгут.

— Завязывай, а?

— Мне бы выпить. Столько нервов отнимает. Совсем спать не могу, думаю всё, думаю.

— Хорошо, будет возможность — принесут тебе что-нибудь, — в глазах вора блеснула новая идея. — И от бессонницы. Давай, вали.

— За напускной грубостью вы прячете нежную, тонкую душу, — торопился Олег. — Я очень хорошо разбираюсь в людях. Но вы не бойтесь, я никому ничего не скажу. Всё, о чем мы говорили, останется тайной навеки. Никому, — как заклинание повторил Волков, выходя из темной камеры Беломора в темный коридор. — Никому, никому, никому, — повторял он про себя, когда шел обратно в камеру, — Слава Богу! Все обойдется. Никому! Я молился, и Он меня услышал и послал мне этого замечательного человека. Деньги, всем нужны деньги. Только мне никогда не нужны были деньги сами по себе. Я всегда жил только наукой, только служением человечеству. С другой стороны, чья-то алчность спасет мне жизнь. Пусть так. Слава Богу! Никому, никому, никому…

 

5

Утром первого мая, когда всех отправили на прогулку, Волкова перевели в отдельную, маленькую камеру, подобную той, в которой его держали в отделе. Праздничные майские дни тянулись долго и спокойно. Волков взахлеб читал, проглатывая книгу за книгой, наслаждаясь вынужденным одиночеством и свято уповая на удачу и обещания вора.

В понедельник среди дня Беломор сам пришел к Волкову.

— Как устроился? Хорошо! Вижу, освоился. Молодец.

— Спасибо вам!

— Не стоит. Слушай, Олег, дела идут. Денег мы еще не получили, но движение уже есть. От тебя требуется кое-что еще.

— Что? Я готов.

— Напишешь заявление о том, что признание получено незаконно. Надо начинать давить на мусоров, сами они от тебя не отстанут. Хорошо? Вот тебе бумага и ручка, пиши. Генеральному прокурору Российской Федерации. Заявление. Я, такой-то, дата рождения, место регистрации. Написал?

Польщенный тем, что его назвали по имени, Волков строчил, еле поспевая за диктующим.

— Находясь под стражей в СИЗО города такого-то по обвинению по статьям сто пять и тридцать три УК РФ, заявляю, что признание в убийстве Безроднова Е. В. и его семьи получены следователем Токаревым Н. И. путем запугивания, пыток и угроз жизни моей дочери. Все обвинения являются враньем, и я от них решительно отрекаюсь, потому что не имею никакого отношения к этому преступлению. Успеваешь? Фотографии мне подбросили, а отпечатки моих пальцев появились там, потому что я брал их в руки от следователя Токарева. Свидетелями и участниками насилия были следователь Зайцев В. С. и оперуполномоченный Федоров С. А., которые всячески способствовали моему давлению.

— «Моему давлению»? Так и писать?

— А чё? Нормально, давай дальше. Прошу вас расследовать данное должностное преступление следователя Токарева Н. И. и его подельников и прекратить бардак и несправедливость. В случае отказа мне предупреждаю, что готов объявить сухую голодовку и обратиться с жалобой в заграничный международный суд по правам человека. Я могу пойти на самые крайние меры, потому что затронута моя честь.

— На крайние?

— Это так, на понт возьмем. Написал? Подпись и дата — первое мая.

— Готово. Думаете, сработает?

— Сработает. У нас тоже юристы есть и связи. Кстати, если адвокат придет к тебе, ты с ним особо не откровенничай. Хорошо? Скорее всего, он со следствием будет сотрудничать. Понимаешь?

— Конечно, конечно.

— Слушай, для получения денег надо расписку дать, что ты типа деньги занял у гражданина и теперь долг возвращаешь. А то трудно будет объяснить почему деньги снимаются, когда человек сидит. Следователь может подкопаться, если узнает. Вот бланк с текстом, мы расписку потом нотариально заверим.

Вор протянул Волкову зеленую бумажку.

— Или ты передумал, не доверяешь? Смотри, я не навязываюсь. У нас партнерские отношения, деловые, мы вопросы решаем, — Беломор потер указательные пальцы один о другой. — Что?

— Я делаю, Беломор, делаю, — заспешил ошеломленный Олег. — Так, сто пятьдесят тысяч долларов США, пятнадцатого февраля, понимаю, Козлов Александр Петрович. Козлов дал Волкову, смешно! Вот. Сделал. Всё?

— Пока всё. Олег, ты же ученый-химик?

— Да, а что?

— У нас тоже химик есть, хороший парень, талант, только университет не закончил. Можешь помочь его к тебе на завод устроить? У него хорошая идея есть, а реализовать негде. К тебе в лабораторию.

— Можно, но как он без меня-то будет работать?

— Да пока в курс дела войдет, пооботрется там, познакомится. Глядишь, и ты выйдешь. Помогать тебе будет. Поможешь по-дружески?

— Помогу, это не сложно. Бумажка есть? Я напишу генеральному записку, пусть парень подходит в отдел кадров, оформим. Только у нас зарплаты не самые большие.

— Не страшно. Припиши только, чтоб ему не мешали, не вмешивались, пока тебя нет. Возможно, он ночью будет работать, пусть не трогают и доступ обеспечат. И должность — лаборант. Зарплата любая, но должность самая мелкая, незаметная, если такой нет, пусть введут.

— Есть помощник лаборанта, еще ниже, а зачем так? — не понял Волков. — Ночами. Почему?

— Я тебя прошу, сделай для меня, говорю же: талантливый парень, а времени нет и светиться не хочет. Проверит кое-какие свои идеи, а ночью — чтобы не стеснять и твоим не мешать. Ничего не поломает, я отвечаю. Тебе трудно? Я же делаю для тебя, чтоб на свободу вышел, не спрашиваю, а ты мелочишься.

— Не мелочусь, хочу как лучше, — Олег всё записал на листке и передал вору. — Пусть работает. Вы не знаете, как там моя дочь? Никто ко мне сюда не приходит.

— Всё хорошо, она у жены сейчас живет с ее мужиком. Не переживай, мы присмотрим. Если надо, навестим, объясним. Пока нормально всё. Сиди спокойно, все будет в порядке, мы же партнеры. Вот как сделаем. Мои ребята к твоей Ане подойдут и попросят ее с Дашей на свидание к тебе. Хочешь? Послезавтра.

— В среду?

— Точно!

— А можно?

— Раз я сказал, значит сделаем. Нравишься ты мне, Олег, я бы тебе и без денег помог, но не могу, соратники не поймут, коммерция должна быть с деньгами, братуха. С меня тоже спросить могут.

— Я понимаю, понимаю, Беломор, дорогой. Пусть они приходят. Мне хоть одним глазком на них посмотреть.

— Придут, брат, не грусти. Ну, я пошел. Веселей, душегуб, скоро обед принесут.

Беломор пошел в свой номер, обдумывая что-то по пути. Сзади метрах в десяти трусливо семенил конвойный, впереди открывались двери и решетки так, чтобы вор не замедлил шага. Он выслал из своей камеры шестерку и позвонил по сотовому телефону.

— Это я. Да. Что еще нашли? Домик в Испании? Где? Бенидором? Не знаю такого. Это долго будет. Самое главное, сейчас задним числом квартиру оформить. Доверенность нормальная, работает? Договорись, чтобы свидетельство на следующей неделе было у нас. Машину его продал уже? Сколько? Мало! Ну, ладно. Про испанский домик посоветуйся там, сам знаешь с кем. Теперь про деньги. Он подписал нотариальную расписку, так что можно забирать, своему другу в банк он завтра позвонит. Организую. И еще: надо жену его встретить, только не пугайте, пусть она придет к нему на свидание с дочерью четвертого, а то он тоскует что-то. Посылку пусть соберет и денег ему. Вот же люди, а? Ни стыда, ни совести, муж сидит, пусть и бывший, а она носа не кажет. Бабы! Давайте быстрее всё заканчивайте. Того гляди сорвется. Ты говорил, если колеса с водкой смешать, интересный эффект может быть. Да ладно? Шутишь! Водка есть у меня, завтра парочку пилюль подошли. Он психованный, трудно его держать. Я сегодня со сменой бумаги передам. Оторвите кусок, и завтра, во вторник утром, записка должна быть у меня. Пусть умелец наш постарается, слов поменьше: прощайте, устал и все такое. Да, пусть Вовчик в среду на завод подходит с письмом. Лабораторию ему временно передадут. Там будет, где развернуться. Ну всё, отбой. Как деньги заберешь, позвони. Давай, брат.

По телевизору показывали детективный сериал. Беломор потянулся, лег на кровать и улыбнулся сам себе. «От меня в СИЗО пользы больше, чем от них на воле», — подумал он.

***

«Послезавтра! — мечтал Олег. — Совсем скоро я увижу Дашеньку. Я верил, что смогу увидеть ее снова. Значит, мы опять будем вместе! Беломор поможет. Когда выйду, продам бизнес, и уедем с ней в Испанию навсегда. Денег хватит надолго. Море, солнце, дружелюбные испанцы. Попрошу себе завтра испанский словарь или самоучитель, буду язык учить. Наверное, так оно все и должно было случиться, чтобы мозг мой очистился от ненужного хлама и я смог разглядеть самое главное — любовь к своему ребенку, жизнь ради своего ребенка. Преподавать я и в Испании смогу, там университетов достаточно. Какое счастье просто жить рядом с Дашкой, гулять с ней каждый день, наслаждаясь каждой прожитой секундой. И молиться, и верить, и жить в вере. Послезавтра она придет, послезавтра».

С теплой, детской улыбкой Олег раскрыл книгу и вернулся к прерванному чтению. Вор не обманет. Раз сказал — значит сделает. Всем телом своим, кожей он предчувствовал счастливые минуты свидания.

***

Сегодня в СИЗО улыбались два счастливых человека — Олег, которому жить осталось два дня, и Беломор, который за два дня поднял несколько миллионов на ровном месте.

 

6

С момента своего задержания Олег почти ничего не ел. Он еще больше похудел, лучше сказать — отощал. Щеки ввалились, скулы резко выступали, на шее контрастно обозначились жилы и граненый кадык. От постоянного чтения и размышлений о своей судьбе и судьбе дочери Волков начал впадать в мутное забытье. Заглядывающие надзиратели замечали, как сиделец то что-то бормочет сам себе, что-то пишет, то ходит по камере, размахивая руками.

Ночами он практически не спал, даже не ложился, сидя с ногами на нарах и выпучив глаза, как большая трагическая птица.

Третьего мая молодой надзиратель принес ему телефон, и он позвонил в банк. Его приятель удивился, но деньги, при наличии доверенности и расписки, согласился выдать.

В тот же день после раздачи ужина, ближе к отбою, дверь его камеры приоткрылась. Олег бросил писать химические формулы в блокноте и поднял голову. В щель протиснулась рука, поставила на пол бутылку и что-то завернутое в бумажку. Волков, как завороженный, смотрел на происходящее. Он уже перестал разделять сон и явь и просто ждал команды, но от руки не донеслось ни слова. Олег перенес передачу на стол — бутылка водки и две таблетки.

«Беломор, — затрясся Волков. — Не забыл! Честнейший, прекраснейший, благороднейший человек!»

Он выплеснул в унитаз остывший чай и перелил в кружку бесцветную жидкость. Сделал несколько больших глотков, закусил кусочком черного хлеба. Закрыл глаза и прислушался к себе.

Сладкая истома мгновенно растеклась по телу, хмель ударил в голову. Он покачнулся на лавке, открыл глаза и увидел свою камеру, словно украшенную новогодними гирляндами. Выпил еще. Минут через пятнадцать огни потускнели. Все тяжелые мысли отлетели, но их место заняла мучительная пустота и острая жалость к себе. Висящая над столом лампочка постепенно сменила белый свет на черный, мир сузился до предметов, лежащих на столе и теряющих контуры.

Волков тупо, как в колодец, смотрел в кружку с остатками водки. Он внимательно изучал края сосуда, трепетавшую поверхность жидкости, пытался в ней увидеть свое отражение. Вязкие, тяжелые мысли медленно, как холодные змеи, обвивали голову и уже шевелись в его мозгу.

«Ненавижу себя, — зло оправдывался он. — От меня только горе всем. Зачем я живу, для чего страдаю и заставляю страдать других? Умереть бы вот так вот, в одну секунду, словно и не было меня. Или уснуть. Хочется поспать. Проклятая жизнь, проклятая судьба, — слезы катились по его щекам и со звоном падали в кружку. — Нет везенья ни в чем».

Новая порция водки вызвала рвоту, Олег почти успел добежать до унитаза, наклонился. Потом умылся под холодной водой из крана. Сон отлетел, осталось невыносимое отвращение к себе, к своей беспомощности, бессилию. Мысли кончились, только всепоглощающее отвращение, черное, как всё в камере, поглотило его. Раскачиваясь из стороны в сторону, как матрос, хватаясь руками за стены и стол, он упал на лавку и уперся пустым взглядом в снотворное. Схватил таблетки и бросил в рот, запив большим глотком из кружки. Поднялся, чтобы перейти на кровать, качнулся, рука поехала по столу и зацепила бутылку. Она раскололась с шумом выстрела. От произведенного грохота Волков на секунду протрезвел, прислушался к звукам вне камеры, огляделся вокруг — никого, громко рассмеялся и повалился на нары.

Голова кружилась, набирая обороты, и, казалось, вот-вот разлетится. Он с ускорением проваливался в черную бездну, но не мог достичь ее дна, застряв где-то по дороге. Его трясло, глаза закатывались, он то смеялся, то рыдал. Адская композиция алкоголя и наркотика распылила сознание Волкова, бросая из агрессии в отчаяние.

В камере погасили свет, Олег лег на спину и вроде бы заснул.

Он лежал неподвижно, а казалось, летел на кровати в пространстве, ежесекундно ожидая смертельного удара в стену, когда услышал возле себя шорох и сиплое дыхание. Чуть приподняв веки, Волков разглядел в кромешной тьме силуэт мужчины и длинных одеждах. Мужчина стоял в ногах и неподвижно вглядывался в него. Один его глаз словно провалился внутрь, другой светил жарким желтым светом. Между глазами зияла дыра. Оцепенев от ужаса, Волков затаил дыхание, несколько раз моргнул, но видение не исчезло, напротив, с каждым смаргивание оно будто приближалось. Стали видны алые кровавые порезы и раны на руках и ногах, лужа крови вокруг мужчины медленно росла.

— Что ты хочешь? — прошипел страшным голосом Волков. — Уходи, я позову конвой. Убирайся прочь!

Человек отшатнулся, но не пропал.

— Мне некуда идти, Олежка, — отчетливо сказал он. — Куда бы я ни шел, я никуда не иду. Я один. Катя, Настенька и Наташка ушли, а я остался. Теперь я буду с тобой, здесь.

— Зачем ты остался? Ты галлюцинация?

Волков начал догадываться, кто к нему заглянул.

— Сам ты галлюцинация, Олег, — обиделся призрак. — Нет никаких галлюцинаций, есть способность видеть сущности, недоступные обычным людям. Тебе дали специальное средство, ты его водкой запил, теперь ты можешь меня видеть. Чистая химия. Я тут, кстати, не один, если увидишь других, с ума сойдешь. Я их сам боюсь.

— Женя, это ты?

— Да, я.

— С тебя кровь капает.

— Я знаю. Меня же порезали ножом всего, и в башку выстрелили, и в ногу. Мне очень больно, все время больно, кровь уходит и требует пополнения, но я должен выдержать и дождаться крови моего убийцы.

— Титов убийца?

— Саша? Да ты бредишь! Нет, конечно. Это другие люди. Не хочу вспоминать. Я знаю, кто это сделал, и, пока он жив, моя душа не узнает успокоения. Но ему недолго осталось.

— А мне?

— И тебе. Олег, ты мне нужен там. Когда-то я помог тебе, тебе ты помоги мне.

— Женечка, я не могу, меня Дашка ждет дома, пожалуйста, — Волков тихо заплакал, понимая, что его просьбу не выполнят.

— Ты не нужен ей и никогда не был нужен. Есть кому о ней позаботиться.

— Не нужен?

— Совсем. И дома никого больше нет. Ничего нет. И не нужен ты никому, кроме меня. Дай мне немного своей крови, всю не надо. Дашь, и я пока уйду.

— Как дать?

— Стеклышком от бутылки по венам. Я отопью малость. Это не больно, только руки помой.

Волков поднялся, нашел на полу острый осколок бутылки, качаясь, открыл струю воды в раковине, сел на край унитаза и несколько раз ударил себе по венам обеих рук. Теплая кровь, смешиваясь с водой побежала в раковину. Призрак Безроднова прильнул шершавыми губами к истекающим запястьям, слизывая красным языком красную водичку.

— Хорошо, хорошо, спасибо, — доносился через плеск падающей воды его задыхающийся голос.

***

Над головой Олега резко, как от взрыва, разломилась темнота, и в открывшиеся трещины хлынул яркий свет. Камера сразу наполнилась свежим горным воздухом, какими-то яркими нездешними цветами, послышалось затейливое щебетание птиц и плеск далекого прибоя.

Волков глубоко с удовольствием вздохнул, улыбнулся, убрал руки из воды и почувствовал, как взлетает.