1. Измена.

А и где это слыхано, где видано:

Былина "Данила Ловчанин".

Брат на брата с боем идет?!

Итак, Святослав заключил мир с Цимисхием. Русские войска, получив выкуп, покинули провинцию Фракия. В Болгарии и в Македонии хозяином оставался Святослав. Возможно, его даже устраивало такое положение. Ведь не Олег Вещий взял Саркел. Не взять Царьград — закрепиться на Балканах, создать здесь державу, что, пусть поколением позже, сможет свалить проклятый Город царей.

Беда была в том, что Цимисхий тоже отлично понимал, чем грозит его власти, его государству создание на Балканах языческой державы. К войне он готовился всерьез. Он употребил все силы к тому, чтобы развязать себе руки для войны на западе. Он торопил Варду Склира — надо поскорее покончить с мятежом Варды Фоки. Варда Склир, отправившись на восток, в охваченные мятежом провинции, действовал очень по-византийски. Для начала он снесся с вождем мятежников, уговаривая его сдаться на милость императора.

Варда Фока в милость Цимисхия верил слабо. Цимисхий убил его дядю, императора Никифора, а отца, того самого, ненавистного византийцам из-за спекуляции хлебом в голодные годы Льва Фоку вместе со старшим братом Варды, Никифором, ослепил и сослал на остров Лесбос. Сдаваться палачу своих родичей Фока не спешил.

Тогда Варда Склир отправил шпионов к его ближайшим сподвижникам, обещая полнейшее прощение и даже почести, если они предадут Фоку. Те, поразмыслив, решили, что синица в руках лучше журавля в небе, и вместе со своими войсками примкнули к имперской армии. Среди них были Симеон Ампел и патриций Андралест, двоюродный брат предводителя мятежников. Впрочем, магистр Варда Склир приходился своему мятежному тезке свояком — на сестре Фоки был женат его брат Константин Склир. Свояком был магистр и императору — его сестра Мария была Цимисхию первой женой. А сам армянин-самодержец был, как мы помним, двоюродным братом убитому им Никифору, и, таким образом, двоюродным же дядей вождю мятежа. Это не история, а какая-то "Санта-Барбара", право! Сколько здесь родственных предательств, сколько братских убийств из-за угла…

Потрясенный предательством близких ему людей, Варда Склир обращался к оставшимся, заклиная не предавать его, уверяя, что победа еще возможна, напоминая о принесенных им клятвах, о боге. Те, истинные православные византийцы, слушали, кивали в нужных местах, крестились в нужных местах, а потом по ночам сбегали один за другим в лагерь Склира. В полном отчаянии Фока с тремя сотнями личной охраны тайком покинул лагерь и бежал в крепость Антигус. А на брошенных предводителем мятежников обрушился с непомерно разросшимся из-за перебежчиков войском Варда Склир. Уступавшие в числе, оставшиеся без командира воины Фоки сопротивлялись недолго. Всех их, захваченных в плен в лагере Фоки, Варда Склир приказал ослепить. Чтобы в следующий раз предавали побыстрее. Фока заперся в Атигусе, Склир осадил крепость, не переставая слать к мятежнику послов с требованиями сдачи, обещая сохранить жизнь и ему, и его близким. Иоанн торопил своего полководца. Мир, мир на востоке как можно быстрее! Армия нужна на западе!

Поразмыслив, Фока, прекрасно осознававший безнадежность своего положения, согласился. На сей раз Цимисхий сдержал обещание. Бунтаря всего лишь постригли в монахи и сослали вкупе с семьей на дальний остров в Средиземном море. А исполинская армия Склира, впитавшая в себя отряды перебежчиков Фоки и его последних защитников, двинулась на запад.

Не терял времени и сам Иоанн Цимисхий. Он, не скупясь, вербовал наемные армии ("Щедрость помогла ему собрать воинов", поясняет Скилица), начисто выскребал гарнизоны, толпами гнал из деревень рекрутов-стратиотов. Из Средиземного моря в Черное друнгарий-адмирал Лев вел армады грозного флота Восточного Рима. Сообщающие все эти сведения византийские авторы не упоминают об одном немаловажном обстоятельстве. А оно должно бы учитываться всяким, кто пишет про эту войну.

Для столь полного сосредоточения всех сил империи на единственном участке ее границы нужен мир со всеми соседями Второго Рима. Со всеми! Так и представляешь, как хмурится, оглаживая бороду, Повелитель Правоверных в Багдаде, внимая послам Цимисхия, как Аль Муиз, эмир Египта, кладет смуглую руку на рукоять меча Пророка — да благословит его Аллах и приветствует!

"Сват-Саклаб? Это тот, что жег мечети в Хазарии? Русы? Те, что тридцать лет назад захватили Бердаа? Да, конечно, мы подпишем мир. Не сказано ли в Коране: "самые близкие по любви к уверовавшим те, которые говорят "Мы — христиане!" (сура 5, аят 82)".

Суровые полководцы императора Оттона в Италии хмурили брови, внимая латинским монахам-переводчикам:

"Свентосклав? Тот, что изгнал епископа Адальберта, потомок дикарей с Рюгена? О да, кайзер подпишет мир!".

А в тени престолов калифов и кайзеров, эмиров и пап ползло змеиным шорохом:

"Проклятый язычник, дерзнувший поднять руку на народ божий! Истребитель избранников Предвечного! Разрушитель каганата! Мы, хозяева жемчугов Персидского залива, хозяева рабских торжищ, банкиры Востока и Запада, говорим вам, наши вечные должники в коронах, чалмах и тиарах — мир Византии!".

Против Святослава ополчилась не армия ромеев. Не империя Второго Рима. Даже не христианский мир. Все единобожие, все почитатели завета, данного в бесплодных недрах палестинских пустынь Абрахаму-Аврааму-Ибрагиму, весь Юг ополчился против вождя языческого Севера. Не армии, не государства, не народы, — две Веры, два взгляда на мир сошлись в смертельной схватке на берегах Дуная. По длинным горным ущельям — "клисурам" — византийская армия одним броском вышла к столице Болгарского царства — Преславе. В это же время в Дунай вошел огромный имперский флот, снабженный последним словом византийской военной техники, "напалмом Средневековья" — "греческим огнем".

Но как армия Второго Рима могла пройти через ущелья незамеченной? Этот кратчайший путь от сердца Болгарии к Византийским пределам и обратно был уже не один век известен воинам и полководцам обеих стран. Именно в одной из "клисур" Крум настиг Никифора I и разгромил его армию. Возможно ли, чтобы болгары, сражавшиеся на стороне Святослава, не рассказали князю об этом опасном месте? На мой взгляд, нет. Возможно ли, чтобы Святослав, опытный воин и полководец, не поставил охраны около ущелий? Тоже невозможно. Кому он доверил их охрану? Мы не знаем. Но догадываться можно… впрочем, об этом — позже.

Разумеется, Иоанн Цимисхий и не подумал предупредить врага о нападении. Пусть дикие язычники посылают врагам свое "Иду на вы". А он — просвещенный правитель цивилизованной христианской державы. К чему ему какая-то варварская "честь"?

Впереди византийского войска двигался в окружении закованных в броню "бессмертных" сам император, а за ним — отборные воины империи — 15 тысяч пехоты и 13 тысяч всадников. А в отдалении движется остальные полчища. Численности их византийские авторы не сообщают, дабы не портить картину "героизма" своих земляков, но легко можно представить себе хотя бы порядок — если одних отборных почти 30 тысяч, то остальная рать, надо думать, исчислялась сотнями тысяч. С войском шли осадные машины и камнеметы. За арьергард отвечал уже известный нам Василий Ноф. Цимисхий взял его в поход, надо полагать, не столько из-за его выдающихся воинских или полководческих качеств — таковых у Василия, в отличие от его собратьев по несчастью, Нарзеса и патриция Петра, не наблюдалось, — а просто потому, что опасался оставлять в своем тылу, да еще в его родной дворцовой стихии, этого прожженного интригана. Подобравшись к Преславе в момент, когда русский гарнизон почти полностью находился на учениях за стенами города, ромеи, под вопли, грохот тимпанов и рев труб кинулись в атаку.

Теперь представьте, читатель, эту сцену. За стенами города, в чистом поле, находится 6 тысяч русских воинов. Они вышли на учения — то есть вряд ли с полным вооружением. В абсолютном большинстве — пехотинцы. И на них накидываются с диким шумом готовые к бою отборные вояки, наполовину — конные. Да и превосходящие их числом в пять раз — это реально, а каким показалось превосходство врага внезапно атакованным русским ратникам, можно себе представить.

Цимисхий, безусловно, рассчитывал, что русы испугаются и побегут. А там можно будет настигнуть их в распахнутых воротах Преславы и на плечах бегущих ворваться в крепость. Так поступали многие полководцы до и после Цимисхия.

Они воевали не с русами.

Лев Диакон сообщает: "их (русов — Л. П.) охватил страх, и они почувствовали себя беспомощными". То ли удугов Второго Рима был незаурядным телепатом, то ли судил по себе и своим соплеменникам. Из описанного им поведения русов такой вывод сделать невозможно. Кто-то из них, скорее всего, самый старший и опытный, прикинул расстояние до ворот. Понял: добежать до них раньше ромейской конницы они не успеют.

Византийцы не верили своим глазам. Варвары, вместо того, чтобы в панике броситься бежать, построились. Сомкнули огромные щиты. И с ревом, "наподобие диких зверей, испуская странные, непонятные возгласы", рванулись на впятеро превосходящее войско врага. Они понимали, не могли не понимать, что обречены. Тех, кто стоял против них, было впятеро больше. А за их спинами уже выливалась из жерл ущелий стальная лава несметных полчищ Иоанна Цимисхия. Смертников это уже не пугало.

Надо было дать время другим русам, там, за стенами Преславы, закрыть ворота, подготовиться к отражению штурма.

Они успели. Но полегли все до единого.

Стальное море византийского войска захлестнуло окрестности Преславы. Сколько их было — триста тысяч? День и ночь били тараны — во все ворота города. Над стенами висели тучи стрел и камней, выпускаемых метательными машинами византийцев. Русы не успевали скинуть одну лестницу — на ее место, жадно дрожа под чьими-то сапогами, подсовывались две новых. Шли на приступ арабы, сжимая в зубах кривые клинки зеленоватой дамасской стали, лезли по лестницам угрюмые наемники-франки… день и ночь шел непрерывный штурм. Иоанн Цимисхий мог позволить себе не беречь "человеческий материал" — в его распоряжении было более чем достаточно солдат. Ратники православного воинства, как простодушно сознается Диакон, "сражались храбро, надеясь получить достойную награду".

А на какую награду рассчитывали те русы, что своей гибелью выкупили соратникам этот день?

Странно читать в иных сегодняшних изданиях, что наемщина-де не совместима с православием. С русским духом, вырастающим из наследия язычества, она действительно не совместима, но при чем тут православие? Скилица и Диакон ясно дают понять — на родине православия это явление процветало.

Дешевая храбрость наемника — впятером на одного, за щедрую награду клиента…

Только к утру следующего дня войско православного владыки Иоанна Цимисхия прорвало первый круг обороны руссов, и ворвалось в крепость. Рухнули под напором таранов ворота, муравьиное полчище латников Второго Рима захлестнуло стены. Тут же, вне дворца — а стало быть, на свободе, а не в русском плену, был захвачен вместе с женой и малолетними детьми молодой царь Борис, у которого, по словам Диакона, "едва пробивалась рыжая бородка". На нем были взяты захватчиками и царские регалии. Так что царь, судя по всему, не был лишен русами ни свободы, ни престола — как мы об этом и говорили.

Русское войско отступило в царский дворец. Командовал им воевода Сфенкел, по Диакону, или Сфангел, по Скилице. С. Гедеонов давно предположил, что это и есть воевода, вошедший в русские летописи под именем Свенельд. В некоторых списках этого персонажа называют Свенгельдом, что еще больше сближает звучание летописного имени с именем вождя русов у Диакона и Скилицы. Сфенкела греческие авторы называют первым по Святославу, а наша летопись называет таковым Свенельда. Иногда это отождествление пытаются отвергнуть: мол, Сфенкел-Сфангел, как будет видно в дальнейшем, погиб, а Свенельд пережил Святослава. На это возражение ответил еще Гедеонов. Данные греческих источников можно отнести и к просто тяжело раненому человеку. В конце концов, на поле боя судмедэкспертизы никто не проводил, а Диакон со Скилицею не пишут, чтобы византийцы захватили тело Сфенкела. Никак нельзя исключить того, что русский воевода попросту упал, получив ранение, с коня, а ромеи — а может, и иные русы — сочли его убитым. Имя Свенельд звучит по-скандинавски, но скандинавские источники — море саг, надписей и средневековых документов — этого имени не знают. Гедеонов сопоставлял Сфенкела-Свенгельда с литовцем Свенкеллом. Могло это имя и сохраниться в Поднепровье с готских времен, или, наконец, быть греческим (Сфенел — "сильный", Сфенелид, Свенельд — "сын сильного"). Как видите, определять происхождение человека по имени — непростое дело. Об этом человеке мы поговорим подробнее позже.

Вместе со Свенельдом в Преславе находился и Калокир. Как видим, Святослав относился к своему побратиму с полнейшим доверием. Вот кому уж точно не следовало попадаться в руки соотечественникам живьем. Медный бык Феодосия был бы для Калокира, скорее всего, благодатным прекращением долгих мук. В православной державе умели убивать по-азиатски — мучительно и очень долго.

Запершись во дворце, воины Свенельда и Калокира дали ромеям отчаянный отпор. В конце концов, император, на исходе вторых суток штурма, не желая более терять наемников, приказал закидывать дворец горшками с зажигательной смесью. Когда огромные чертоги царей Болгарии были уже объяты пламенем, главные ворота дворца вдруг со скрежетом распахнулись — и в византийское войско врезался строй русской дружины. Страшным стальным плугом шли русы по железному полю царьградского войска, оставляя за собою кровавую борозду с отвалом из трупов. Они пробились к воротам, и ушли из горящей Преславы. Так страшен был их натиск, что ни устоять против него, ни задержать отчаянных смертников наемники Византии не сумели. К тому же большинство из них погрязли в грабежах захваченного города и уже не слушали ни командиров, ни самого императора, интересуясь только добычей. Войско Свенельда и Калокира вырвалось из кольца и двинулось на соединение с главными силами русов, к Доростолу.

Узнав от Свенельда и Калокира о вероломном нападении Цимисхия и падении Преславы, Святослав пришел в ярость. Лев Диакон рассказывает, что он, "поняв по зрелом размышлении, что если мисяне склонятся к ромеям, дела его закончатся плохо, созвал около трехсот наиболее родовитых и влиятельных из их числа и с бесчеловечной жестокостью расправился с ними — всех их он обезглавил, а многих других заключил в оковы и бросил в тюрьму". Другой византийский Мюнхгаузен, Скилица, присовокупляет, что в тюрьму было брошено двадцать тысяч человек. Наиболее вменяемый из этой компании, Зонара, попросту говорит, что Святослав заточил часть жителей Доростола, "боясь, как бы они не восстали против него". Но и Скилица, и Зонара относят репрессии Святослава уже к более позднему времени, к осаде армией Восточного Рима Доростола. Кого же казнил Святослав, узнав о падении Преславы?

Иоакимовская летопись говорит, что именно в это время князь Святослав казнил своего брата-христианина Глеба, и обрушил кары и казни на бывших в войске христиан. Таковые, преимущественно, могли быть именно знатными болгарами ("наиболее родовитых и влиятельных"). Потом князь, по той же летописи, отправил гонцов в Киев с приказом истребить все церкви. Ранее она упоминает, что именно Святослав уничтожил церковь Николая Угодника на могиле лжекнязя, отступника Оскольда. Это известие Иоакимовской летописи находит два подтверждения — во-первых, археологическое. Главное капище Перуна и четырех других Божеств в Киеве оказывается вымощено обломками штукатурки с остатками христианских фресок, и плинфы — плоских кирпичей, использовавшихся при строительстве церквей. Во-вторых, мало обращают внимание на такой факт — придя в Северную Болгарию, войска Цимисхия отчего-то обнаруживают князя с дружиной не в Переяславце, как следовало бы ожидать, а в Доростоле. Доростол же, как я уже говорил, был резиденцией патриарха Болгарского и, соответственно, церковным, христианским центром Болгарии. Что мог там делать князь-язычник? Складывается впечатление, что он прибыл туда лично руководить расправой над служителями Распятого Мертвеца. Иоакимовская летопись как раз и сообщает, что наш герой "наипаче же на презвитеры (священников — Л. П.) яряся, якобы тии чарованием некиим людей отврасчают и в вере их утверждают". Надеюсь, самая буйная фантазия не измыслит собственных "пресвитеров" при войске русского князя. Так что летопись здесь проливает свет на причины пребывания Святослава в последние дни его последней войны в Доростоле.

Но… почему же сначала он казнил своего брата-христианина?

Кому Святослав доверил охрану ущелий? Почему православная орда просочилась сквозь них незамеченной? Эти вопросы взаимосвязаны; и ответить на два последних вопроса — означает ответить на первый.

Оправдались зловещие намеки Цимисхия. Нашлись и в стане Святослава свои "германцы".

"Предаст брат брата на смерть, и отец — сына; и восстанут дети на родителей, и умертвят их… Не мир пришел Я принести, но меч; ибо Я пришел разделить человека с отцем его, и дочь с матерью ее и невестку со свекровью ее. И враги человеку домашние его. Кто любит отца или мать более нежели Меня, недостоин Меня" (Мф, 10: 21, 34-37).

И предал брат брата. И восстал на родителей, на пращуров своих, на Древних Богов. И отрекся от Матери-Руси, от Отца Рода ради Распятого Мертвеца…

И ясными глазами праведника смотрел в лицо преданному. А за его спиной стояли восемь тысяч русов, павших в горящей Преславе. Не надеявшихся на "царствие небесное", на райское блаженство — умиравших за Русь, за государя, за Родных Богов. Стояли, смотрели, беззвучно спрашивали: "Простишь?".

И выла над стенами Переяславца голосом Северного ветра мертвая вельва, оплакивая погибающий мир:

Щадить человек человека не будет,

Родичи близкие в распрях погибнут,

Братья начнут биться друг с другом…

Тягостно в мире!

И казнил брат брата. И презрение к христианству превратилось в его душе в лютую ненависть к ворожбе, разлучающей, превращающей в смертельных врагов ближайших родичей. Тогда он и послал в Киев гонца с указом о разрушении церквей. Тогда и отправился сам в Доростол — выкорчевывать корень сорняка, сносить голову пакостному гаду.

Там и застали его войска Цимисхия.

2. "Освободители".

Они несут на стягах черный крест,

Н. Рубцов

Они крестами небо закрестили…

На руинах захваченной Преславы Цимисхий принял пленного Бориса. Хитроумный армянин оказал пленнику царские почести, именовал его царем мисян — чего от владык Города царей, как вы, читатель, хорошо помните, дождаться было очень трудно. По Скилице, император заявил, что прибыл не для того, чтобы повергнуть болгар в рабство, но чтобы их освободить, и утверждал, что одних только россов он считает врагами и относится к ним по-вражески". В изложении Диакона ложь Цимисхия еще наглее: у него император "заверил, что он явился отомстить за мисян, претерпевших ужасные бедствия от скифов". Не знаю, кому принадлежит эта достойная "Кавказ-центра" наглость: Иоанну или самому Диакону.

А что это была именно ложь, со всею очевидностью показали действия византийцев уже в самой Преславе. Свенельд с Калокиром еще отбивали натиск "бессмертных" гвардейцев Иоанна Цимисхия, сам Иоанн рассыпался в уверениях в дружбе перед пленным Борисом, а византийские наемники уже "рассыпались по узким улицам, убивали врагов и грабили их добро". Вполне естественно, что никаких русов в узких улочках Преславы не было — там убивали и грабили горожан, болгар, "освобождая" их от имущества, а тех, кто сопротивлялся — и от самой жизни. Скилица сообщает, что в тех же "узких проходах" византийские "освободители" захватывали в плен женщин и детей. Нигде, ни у византийцев, ни в русских летописях, не говорится, что на войну русы отправились с семьями. Напротив, Диакон, как мы помним, говорит, что Святослав поднял в поход против Второго Рима "все молодое поколение" русов, то есть холостую молодежь. Такую же, что уходила в набеги викингов с вендских и скандинавских берегов, в поволье на ушкуях из Ладоги и Новгорода. Так что женщины и дети в Преславе могли быть только болгарские. И именно их захватывали в плен православные "освободители" Преславы. Более того, как я уже говорил, византийское православное воинство разграбило царскую казну Болгарии. Казну, два года пролежавшую в неприкосновенности рядом с "грабителями" и "варварами" Святослава! Впрочем, что казна… православные захватчики не щадили даже православных болгарских церквей!

Иоанн Цимисхий впоследствии переименует взятую столицу Болгарии в Иоаннополь — скромный человек — а Доростол, в честь своей супруги, в Феодорополь. Славянский Средец, древняя Сердикка, станет Софией. Яхья Антиохийский пишет, что Цимисхий "назначил от себя правителей над этими крепостями. В Иоаннополе останется наместником-стратигом некий Лев по прозвищу Сын Сарацина. Азия торжествовала на Балканах. Задолго до албанской резни в Косово, до янычар и башибузуков, до горького Косова поля, под православными стягами император-армянин назначал в Болгарии наместника сарацина. По дороге к Доростолу, как сообщает Скилица, Цимисхий "отдал на разграбление своему войску захваченные многие города и крепости". По возвращении в Царьград Иоанн Цимисхий устроил триумф, но как символы победы там везли не доспехи и оружие убитых "россов". Впереди триумфаторов на особой повозке ехали снятые с Бориса регалии царя болгар и икона богородицы из разграбленного ромеями православного собора Преславы. Словно ассирийский владыка, везущий в свою столицу "пленных" идолов побежденного народа. Не над язычниками-русами, а над "освобожденными" братьями по вере будет отмечать триумф православный государь Второго Рима. С самого Бориса официально при всем честном народе, на Плакотийской площади, заставят снять с себя корону, багряную мантию и царские сапоги, и разжалуют в "магистры", дабы имеющие уши слышали — славянской Болгарии больше нет, есть новая провинция богоспасаемой Византии.

Итоги подвели двое историков, соотечественник Иоанна Цимисхия и его соплеменник. Лев Диакон пишет, что император "покорил мисян". Армянский историк Стефанос Таронский вообще смотрит на всю войну, как на завоевание империей Болгарии: "потом он (Цимисхий — Л. П.) отправился войною на земли болгар, которые при помощи русов вышли против кир-Жана (Иоанна Цимисхия) и когда завязался в бой, русы обратили в бегство оба крыла греческого войска". Описывая победу Цимисхия, его соплеменник говорит так: "он многих истребил на месте, а остальных разогнал в разные страны, и принудил болгарский народ покориться". Современники заявлениям лукавого армянина-императора не поверили, да и подданные проговаривались — как Диакон.

Понимали ли болгары истинные цели азиатских "освободителей"? Судя по всему, отлично понимали. Еще в Преславе многие из них отчаянно сражались против ромеев. Объяснение этого Львом Диаконом заслуживает приза за самый наглый пропагандистский ход до ХХ века. Болгары, оказывается, сражались против ромеев вместе с русами, ибо были злы на ромеев за то, что те призвали русов в их страну. Ну как вам, читатель? Не во всякой нынешней газете прочтешь столь беспардонную ложь. До того, оказывается, ненавидели болгары русов за учиненные ими "ужасные бедствия", что даже против войск Второго Рима бок о бок с ними сражались только оттого, что ромеи на них русов натравили. Прямо не знаешь, что сказать. Однако сказать придется: болгары, очевидно, хорошо представляли, кто причинил их стране "ужасные бедствия", а кто — пришел их освободить. По крайней мере, некоторые из них. Те же, кто имел глупость поверить пропаганде завоевателей, и открыть им ворота своих городов, очень быстро об этом пожалели. Вспомните "многие города и крепости", отданные Цимисхием на разграбление своему войску. По дороге к Доростолу несколько болгарских скамаров уничтожили разведотряд византийцев и оставили трупы на дороге. Император велел прочесать окрестности. Убежище скамаров было найдено, они сами захвачены в плен, и изрублены в куски телохранителями Цимисхия на его глазах.

Еще и на стенах Доростола вместе с русами до последнего оборонялись болгары. Некоторые авторы относят также к примерам болгарского сопротивления сообщение Скилицы, что среди павших под Доростолом русов византийские мародеры находили тела женщин в мужской одежде и доспехах. Это, однако, можно отнести и к русским богатыркам, поленицам наших былин. Славянкам было не чуждо воинское искусство. Так, Саксон Грамматик пишет про славянскую богатырку Визну, потрясавшую даже врагов своей доблестью и ратным умением, погибшую в VII веке в битве при Бравалле.

Большинство же болгар, по всей видимости, сочло войну оконченной после падения державы и захвата в плен их царя. Христианская верхушка городов, в первую очередь — торговых портов на Черном море, посылала к Цимисхию гонцов с изъявлениями верности и открывала ворота его отрядам и наместникам. Что ж, они сами выбрали свою судьбу — судьбу провинции в чужой, иноязычной стране, судьбу рабов чужого бога и полурабов чужеземного цесаря. Мне не жаль их, мне жалко тех, кто до последнего сражался за Богов и свободу своего, согласившегося на рабство народа.

Предвидя мощное и ожесточенное сопротивление славян, способное, самое малое, уравновесить подавляющее численное превосходство его интернациональной орды, Цимисхий и прибег к хитрым мерам вроде заявлений об "освободительной" цели своего похода или приказов отпустить пленных болгар. Кроме того, лукавый император отправил к Святославу послов с новыми требованиями немедленно признать себя побежденным, сложить оружие и покинуть Болгарию.

Численные соотношения войск определить трудно. Порядок количества воинов в византийской армии мы уже определили. Численность войска русов ромейские источники определяют по разному. Лев Диакон, который, как предполагают, не то сам сопровождал, в качестве летописца и духовника императорское войско, не то беседовал с каким-то участником похода, как-то пытается остаться в пределах приличия. Он не скрывает огромного численного превосходства своих соотечественников, а войско русов определяет в шестьдесят тысяч воинов. Цифра, в общем-то, выглядит вполне достоверно, но… она уже встречалась у Льва Диакона, когда он говорит о первом появлении русов в Болгарии. Особенно хорошо то, что Диакон, по-видимому, в отличие от Скилицы, ничего не знал о временном возвращении Святослава на Русь, и получается, что под Доростолом армии Второго Рима противостояло ровно столько же русских воинов, сколько Святослав привел в Болгарию два года назад. Словно не было страшных битв с ромеями, аркадиопольской мясорубки и ловушки в Преславе. Однако, повторяю, он все же придерживается каких-то приличий, чего никак нельзя сказать об обращении с цифрами Иоанна Скилицы. Тут мы встречаем какие-то совершенно уж бесстыжие пересказы фронтовых баек, рассказывал которые ему, по всей видимости, некий Феодор из Мисфии. Во всяком случае, именно он то и дело выступает в качестве "храброго портняжки". Чего, скажем, стоит рассказ об том, как он, с тремя сотнями солдат, обращает в бегство семь тысяч русов! Тут войско Святослава оценивается аж в триста тридцать тысяч воинов! Стоит напомнить, что под Аркадиополем, согласно ему же, полегло около трехсот тысяч русов. Сколько же тогда первоначально было в войске великого князя? А вот отражение одной из вылазок русов — ромеи "многих перебили в этой стычке, и всего более — всадников. Ни один из ромеев не был ранен и только три лошади убиты". Говоря проще, рассматривать эти подсчеты всерьез нет никакой возможности. Не удивляюсь "правдивости" летописцев Второго Рима. Удивляюсь нашим, отечественным историкам, пытающимся на этом материале оспаривать данные русских летописей! Впрочем, не будем чрезмерно осуждать ромейских летописцев. Во-первых, тот же самый Диакон — единственный из авторов Восточного Рима, удосужившийся описать внешний вид, вооружение и обычаи русов. Во-вторых, и Диакон, и Скилица все же были людьми Х века, и потому — благороднее наших современников. У того же Скилицы можно встретить фразу о "геройски сражавшемся" вожде русов. Попытайтесь представить сводку Совинформбюро: "После героической обороны немецко-фашистские войска вынуждены были сдать Кенигсберг"… про "Кавказ-центр" я вообще молчу. Горько, но факт — мы хуже самых неблагородных и лживых людей Х века.

Можно уяснить лишь одно — перед осадой Доростола произошла еще одна битва войска Святослава с армией Цимисхия. Битва длилась целый день, до самого вечера. Перевес клонился то на одну сторону, то на другую, и Скилица даже насчитывает двенадцать переломных моментов, изменявших ход битвы. Конечно, красивое число названо, скорее всего, для красного словца, но одно несомненно — сражение, в котором схлестнулись лучшие воины Севера с самой многочисленной и хорошо оснащенной армией Юга, было, конечно, ожесточенным. К вечеру русы, однако, отступили в Доростол, и поле битвы осталось за их противниками.

Утром Иоанн Цимисхий первым делом отдал приказ возводить против ворот Доростола укрепленный лагерь. Войско расположилось на холме, который обнесли рвом. Земля изо рва образовывала насыпь, служившую лагерю дополнительной защитой. Гребень насыпи укрепили "рогатками" из щитов и кольев.

После этого произошла как бы проба сил противников. Ромеи сходили на штурм, но русы без труда отбили приступ. После этого осажденные предприняли попытку вылазки. Здесь мы опять сталкиваемся с загадкой — и Диакон, и Скилица сообщают, что в этой вылазке русы в первый раз сражались верхом. Никак нельзя с этим согласиться. Русы действительно не выдерживали сравнения в конном бою с арабскими легкими конниками и их противниками и учениками — византийскими акритами. Но Масуди, когда писал о набеге русов в 912 году на берега Каспия, говорил, что пришедшие на судах северяне "рассылают всадников" по подвергшейся набегу земле. И действительно, на лодьях варягов-вендов, в отличие от норманнских драккаров, всегда было место для нескольких коней. В 920 году отец Святослава нанес сокрушительное поражение ордам печенегов и превратил их в вассалов Руси. Это было бы невозможно сделать, не имея конницы. Военный историк Дмитрий Зенин заметил, что после изобретения стремян, позволивших рубить с седла, стрелять верхом из лука и наносить таранные удары копьем, пехоте атакованной конниками, "оставалось только с честью погибнуть". Ибн Мискавейх, описавший захват русами Бердаа, тоже говорит, что они не умеют сражаться на коне. Однако он не объясняет, как русам при том удалось раз за разом одерживать верх в столкновениях в чистом поле с войсками мусульманского правителя Шемахи. В этих войсках, конечно, было немало отличных всадников, и биться с ними, не имея своей конницы, было бы невозможно. В промежутке между Бердаа и Доростолом русы разгромили Хазарский каганат, что тоже было бы немыслимо без умения хоть какой-то части войска биться верхом. На сама форма русских каролингов с удлиненной рукоятью и скругленным перекрестьем, говорит об их приспособленности именно для верхового боя. Найдены многочисленные погребения русских воинов тех лет с боевым конем. Наконец, сами Лев Диакон с Иоанном Скилицей в описании первого балканского похода Святослава постоянно говорят о стычках их соплеменников с русскими всадниками. Говоря кратко, трудно объяснить это заявление византийских летописцев. В любом случае, оба автора сходятся на том, что вылазка русов была мгновенно пресечена атакой кавалерии Второго Рима. Русы без больших потерь отступили за стены Доростола, к которым византийские конники не решились последовать за ними, по недавнему штурму помня меткость стрельбы русских лучников.

Но тут произошло событие, превратившее бои у Доростола в затяжную осаду этого города. На Дунае завиднелись многочисленные паруса византийского флота. Шли огромные триеры с таранами-рострами под форштевнем. Шли галеры для переброски солдат. Однако страшнее их для русов были небольшие, верткие, словно поджарые охотничьи псы, хеландии. Над их бортами поблескивали трубы огнеметов. Прибыл чудовищный "греческий огонь", кошмар врагов Восточного Рима. Русы отлично помнили его по рассказам стариков о злосчастном походе отца Святослава в 941 году, где русские лодьи были сожжены этим огнем. Корабли встали на якорь у противоположного берега Дуная, пресекая возможные попытки русов покинуть крепость по воде. Цимисхий хорошо запомнил прием, использованный воеводой Волком!

Кольцо вокруг города было замкнуто. Началось долгое, трехмесячное Доростольское сидение.

3. Доростольское сидение.

У каждого народа была своя роковая битва. Роковая в полном смысле слова. Нет, не та, что спасла государство от чужеземного ига, как Грюнвальд для поляков и литовцев, Куликово поле для русских. И не то, с которого началось многовековое иго иноземцев — вроде нашей Калки или сербского Косова поля. Я говорю о битве, начиная с которой народ начинает жить какой-то сугубо человеческой жизнью, покидает мир Богов и Волшебных Народов. О, Их помнят, Их иногда видят, но такие встречи уже воспринимаются как нечто из ряда вон выходящее. Для Тесея или, скажем, Геракла, встреча с Аполлоном или Артемидой почти обыденность, для Перикла или Аристомена — уже чудо. Эти битвы знаменуют конец века Героев— полубогов, Медного века древнегреческих аэдов, Трета-Юги арийских мудрецов-брахманов. Для культуры Индии, Великой Бхараты, то была битва на поле Куру, где погибли величайшие герои и мудрецы, и наступил Черный Век — Кали Юга. Для эллинов это Троянская война, в которой пали Герои, в чьих жилах, пополам с кровью смертных, тек божественный ихор Олимпийцев, ознаменовавшая начало Железного века. Для кельтов — битва при Камланне, где полегли почти все рыцари Круглого Стола во главе с самим королем Артуром. Кончается Эпос, начинается история. Мы, историки, всегда приходим слишком поздно, когда все достойное изучения уже свершилось и сгинуло во тьме бесписьменных или, во всяком случае, безлетописных столетий. Когда Боги, оставляя землю, уже свели на очередном поле Куру Своих лучших потомков, нужных Им для неведомых смертным дел в иных мирах.

Нам, потомкам русов, несколько повезло. Эта битва, пусть и не отразившаяся в нашем эпосе, сохранилась в подробнейших описаниях иноземцев, врагов. Британские историки дорого бы дали за летописи Мордреда времен битвы при Камланне. У нас есть нечто подобное — сочинения Диакона и Скилицы, запечатлевшие Курукшетру, Трою, Камланн языческой Руси.

Описание это, особенно у Диакона, действительно очень подробно. Возвращаясь к затронутой нами в первой части книги теме, надо отметить, что одних данных Диакона достаточно было бы, чтобы раз и навсегда предать, наконец, земле Магометов гроб норманнизма. Однако тот же А. Л. Никитин, чьими предположениями мы пользовались, говоря об апостоле Андрее, Асмунде и Бояне, вдруг заявляет, что воины Святослава, описанные Львом Диаконом, более всего походят на норманнов, а исследователь боевых искусств А. Панченко называет их… шведами. В полную слепоту погружает ученых тень Магометова гроба! Я буду останавливаться на том или ином событии Доростольской эпопеи, служащим лишним подтверждением славянского происхождения Святослава и его воинов.

В первый же дань осады русы вышли в поле, построились в "фалангу" или "стену". Сам этот строй, так часто и подробно описываемый Диаконом, сохранился в русских деревнях до начала ХХ века именно под именем стены, стенки! Ухватки русского кулачного боя были выработаны именно в таком строю. Отсутствие блоков и уверток, сосредоточение на удерживании строя, работа по корпусу и голове сильными прямыми ударами, почти полное отсутствие работы ног (ограниченной подсечками и затаптыванием) — вот наследство, оставленное "стеной" стенке. Все это — память о ровном ряде воинов в тяжелом кольчужном доспехе, защищенных прикрывающими ноги огромными щитами. Зачем блоки, если тело защищено кольчугой и огромным щитом? А для уверток просто нет места в плотно сомкнутом строю кольчужников. Естественно, в таком бою мало возможности развить навыки поединщика, и, возможно, византийцы не так уж врали, описывая проигранные русами одиночные схватки. Подобная ситуация сохранялась спустя века: никто иной, как А. В. Суворов говаривал, что один турок одного русского побьет, десять русских десятерым туркам не уступят, а тысяча русских тысячу турок всегда погонят. Между прочим, воины непобедимых легионов настоящего, первого Рима в поединках тоже не были сильны, и им приходилось брать уроки у гладиаторов. Вообще, многие черты варягорусского воинского искусства очень напоминают древнеримское. Наследие ругов — федератов-верингов Великого Рима?

Так что, как поединщики, русские дружинники, и, особенно, ополченцы действительно могли уступать наемникам Восточного Рима. Зато в строю… вспомните прорыв Свенельда с Калокиром из горящего царского дворца Преславы. Вспомнить как раз ко времени — в первом бою трехмесячного Доростольского сидения и был не то убит, не то тяжело ранен Сфангел-Сфенкел… Свенельд? Право, не знаю, что лучше… если то были разные люди, то Сфенкел-Сфангел погиб, как подобало воину-русу. Но если — один, если бы он выжил, то, увы, лучше бы он все же погиб. Ибо на его имя, как мы увидим, упадет черная тень подозрения в предательстве государя и соратников. Но всему свое время.

А пока — обещанное примечание. Как раз скандинавский боевой строй — клин или ромб — предполагал изрядную открытость воинов, идущих первыми. Скандинавские щиты, как о том говорят абсолютно все источники, от изображений на рунных камнях до языка скальдов, называющего оковку щита "кольцом", это небольшие легкие щиты для боя вне строя. И сами норманны очень плохо, судя по сагам, умели держать строй, но зато были отличными поединщиками. Например, заглавный герой саги о Греттире в прыжке так ударил по нижнему краю щита сидящего в седле противника, что щит разбил тому челюсть и разорвал рот. Картина, прямо противоположная созданному Диаконом образу русов! О кольчугах викингов не сохранилось восторженных отзывов, зато сохранился рассказ о знатном вожде, ярле Торире Собаке, что носил вместо доспеха оленьи шкуры. Дело было на исходе Х века. А в следующем столетии Харальд Гардрада, тот самый, что учинил в Константинополе резню верингов, во время набега на Англию умудрился оставить кольчугу в ладье. Его дружина, в обороне еще державшая строй, в разгар боя не выдержала и кинулась врассыпную преследовать отступающих англов. И именно в этот момент на поле боя возникли конные рыцари-кольчужники английского короля. Этот бой стал для истребителя верингов последним, как, впрочем, и для его дружины. А вот у славян еще Маврикий Стратег упоминает "прочные, но труднопереносимые" щиты, немыслимые вне строя и сильно сковывающие маневренность владельца. Тот же Панченко подчеркивал принципиальное различие в тактике скандогерманцев, рассыпающей любой бой на поединки, и строевой тактике славян. И как он мог не узнать в описании Диакона ярчайшее проявление этой самой строевой тактики, им же отлично описанной русской "стенки" — ума не приложу! Страшная вещь этот Магометов гроб.

После гибели — или ранения — вождя русы отступили в крепость. Скилица, конечно, пишет, что их поголовно истребили удалые ромеи, но я ему не очень верю. Диакон как-то точнее и честнее своего собрата по перу. А он свидетельствует, что русы не были отрезаны от ворот и истреблены, а благополучно укрылись в Доростоле. Иоанн Цимисхий после каждого боя выплачивал солдатам жалование и устраивал пиры, накачивая наемников вином "для храбрости".

Святослав же укрепил город вырытым ночью глубоким рвом под его стенами. А через несколько дней лично возглавил "операцию по снабжению". Безлунной дождливой ночью русы во главе со Святославом (Скилица утверждает, что их было две тысячи, в чем я, скажем так, сомневаюсь), и под носом у византийского флота отбыл. Русы "где кто мог" (и наверняка не без помощи сочувствующего местного населения) собрали мешки зернового хлеба, пшена и прочего припаса, и отплыли в крепость. На обратном пути они высадились на берег и атаковали один из обозов армии Второго Рима, разогнав обозников по кустам и присоединив обозное добро к своей добыче. Эту ночь трудно было назвать приятной и для императора, и для остальных ромеев. Утро было еще менее приятным, особенно для друнгария Льва. Взбешенный Цимисхий наорал на адмирала, пригрозив вздернуть его на мачте одного из кораблей его флотилии, если подобная ночная прогулка еще раз повторится.

Да, если для читателя неясны причины моих сомнений в очередной цифре Скилицы, поясню — дело не в моей предвзятости, и даже не в уже известной нам буйной фантазии этого византийца. По единодушному утверждению Константина Багрянородного и наших летописцев, русская ладья вмещала сорок бойцов. Представляете, какой флот нужен был, чтоб вывезти две тысячи?! Неужели капитаны друнгария Льва были настолько слепы?

Тем временем подошел Василий Ноф с арьергардом армии, в котором находились и стенобойные устройства. Командование над "артиллерией" Иоанн Цимисхий вручил уже знакомому нам родственнику, Иоанну Куркуасу. В крепости же воины, уцелевшие в Преславе, рассказывали князю, на что способна эта деревянная нежить.

На следующий день русы вышли на новую вылазку. Ее целью стала деревянная "батарея" Куркуаса. Строй русов прорвался через ряды ромейских солдат и начал поджигать и рубить деревянных чудищ. Обслуга бросилась врассыпную. Иоанн Куркуас, хоть и маялся сильнейшим похмельем, вскочил на коня и поскакал на русов. Увы, похмельная отвага не помогла толстяку-армянину. Он попросту вывалился из седла уже рядом с рядами русов. От похмелья он немедленно был избавлен — вместе с головою. Приняв из-за роскошных позолоченных лат и не менее роскошного плаща (а так же, подозреваю, характерной армянской внешности) Куркуаса за его августейшего родственника, русы снесли ему голову, а жирное тело изрубили в куски и разбросали. Голову они надели на копье и с этим жутковатым трофеем удалились за стены Преславы. На следующий день ее, на том же копье, выставили над стеной крепости и кричали ромеям, что обошлись с их владыкой, словно с жертвенным животным.

Надо сказать, то действительно был ритуал жертвоприношения. У Ибн Фадлана русы, отрубив голову жертвенному животному, насаживают ее на кол в ограде капища. Что-то подобное, по всей видимости, имеет в виду житие Григория Амастридского, обвиняя "россов" в "таврическом избиении чужеземцев". Дикари античного Крыма, тавры, тем и прославились, что, убив чужака, выставляли его голову на колу над оградой жилища. И, может быть, именно поэтому византийские авторы, в первую очередь тот же Диакон, именуют русов "таврами" или "тавроскифами". Уж больно обычай, скажем так, приметный. Мы уже говорили, что так же поступают с поверженными врагами Илья Муромец и Алеша Попович, любимцы русских былин. В тех же былинах отрубленные головы врагов украшают ограды дворов, и не только врагов, вроде Маринки Кайдаловны или Соловья Разбойника, но и вполне русского богатыря, Чурилы Пленковича. Говорили и о том, что именно так поступили варяги-ободриты с Иоанном Мекленбургским в 1066 году и поляки со святым Войтехом. Вот о чем мы не упоминали, так это о том, что у скандинавов подобного обычая никогда не было. Ни в отношении людей, ни в отношении животных. Человеческие жертвы там приносили совершенно иным способом — либо повешением, либо — оглушая ударом ярма по голове и выпуская кровь из разрезанной яремной вены. Последний способ был жертвой Тору (первый — Одину), и описан франкским хронистом Дудо Квинтилианским. А голова на шесте упоминается единственный раз… в ритуале насылания порчи знаменитым скальдом, берсерком и колдуном Эгилем сыном Лысого на оскорбившего его короля. И то голову он употребил не человеческую, и даже не жертвенного животного, а просто подобрал лежавший на песке конский череп. Ну не были норманны "охотниками за черепами"! А вот балтийские славяне, варяги — были. О том говорит множество источников, как бы это не шокировало современных славянофилов. Про это говорит не только житие святого Вацлава и "Деяния Гамбургских епископов" Адама Бременского, поведавшие о судьбе епископа Иоанна, но и послание епископа Адельгота (1108) — "отсекая головы на своих нечестивых алтарях" — и, самое главное, археологические источники. Последние приведены в книге Русановой и Тимощука.

Так что, хотя участь Иоанна Куркуаса и восходит еще к арийским представлениям (побежденного врага уподобляют жертве еще в ведическом гимне Индре Громовержцу: "Как жертвенное животное лежит тот, кто мнил себя самым мудрым"), она еще и доказывает нескандинавское происхождение русов. Любопытно, что в одной былине упомянут враждебный русским богатырям "царь Куркас". Уж не злополучного ли армянина вспомнили сказители тысячу лет спустя? Впрочем, кроме имени и царского достоинства (в случае с реальным Куркуасом — мнимого) этих персонажей не объединяет ничего, и вполне возможно, что это лишь случайное созвучие. Сколько таких созвучий смущало ученых, изучавших былины! Можно (и, наверное, нужно) написать целую книгу о том, как из коренного славянина Тугарина делали "половецкого хана Тугоркана", как… но еще раз скажем — это тема не абзаца, а книги.

Русы добились своей цели лишь отчасти — метательным машинам был нанесен невосполнимый урон, и штурмы города прекратились. Однако жертвы их, судя по всему, Боги не приняли. Не того пожертвовали. Единоверцы же "жертвенного животного" объясняли его участь просто. Иоанн Куркуас имел милое обыкновение грабить… болгарские церкви. Вот, мол, и "наказал господь". Хочется напомнить, что, во-первых, болгары были такими же православными, как и византийцы. А во-вторых, в Болгарии к тому времени третий год стояли войска язычника, ненавистника христиан Святослава, "варвара", "захватчика" и "грабителя". Варвар, язычник пощадил святыни болгарских христиан. А византийские "братья" и "освободители" их грабили! И очень сомнительно, чтобы Куркуас был одинок в этом увлечении. Причем священные сосуды он превращал в личные вещи (даже не хочется думать, как это "жертвенное животное" с Кавказа их использовало — дай бог, чтоб только для вина!). Хорошо вознаградили "братья во Христе" предательство болгарских христиан! Впрочем, как я уже говорил, такова участь предателей.

Скилица сообщает, что Иоанн Цимисхий пытался вызвать Святослава на поединок, мол, чем губить войско, не лучше ли "решить дело смертью одного мужа; кто победит, тот и будет властелином всего". Практичному, циничному и абсолютно бессовестному армянину подобные романтические порывы были совершенно чужды. Поэтому надо полагать, что речь шла о хитрости, и Цимисхий попросту хотел завлечь врага в ловушку, сыграв на отваге и благородстве князя и обычае русов решать судьбу битвы поединком. Именно так это понял Святослав, попросту велевший передать цесарю, что он, Святослав, в своем уме, и сам знает, чего ему надо, если же императору ромеев неймется на тот свет, то в его распоряжении множество иных, известных ему способов. Последняя фраза, несомненно, была намеком на грязную историю с убийством Иоанном его друга, брата и вождя Никифора Фоки. Поединок был привилегией, которой удостаивали не всех. Поединок с братоубийцей, вероломным клятвопреступником и законченным лжецом унизил бы князя, даже происходи он по всем правилам. А на это, имея дело со столь скользким типом, как Иоанн Цимисхий, рассчитывать не приходилось. Так Алеша Попович не удостаивает честного боя распутника, нечестивца и колдуна Тугарина.

Вновь потянулись дни осады. В одной из вылазок погиб еще один русский вождь, которого Скилица считает третьим после Святослава и Сфангела, а Диакон — просто вторым среди русов. Оба автора описывают его как великана, но у них что ни рус, то и великан. Может, это и впрямь отражало впечатление сравнительно щуплых греков, армян и арабов от нордического телосложения русов, а может — было домыслом авторов, чтоб победы (подлинные или вымышленные) византийских "храбрых портняжек" выглядели покрасивее. Звали его Икмор, и русская летопись не сохранила никаких сведений о нем. Скилица сообщает, что Икмор пользовался общим уважением среди русов не столько из-за высокого рода или расположения великого князя, сколько из-за его личной доблести. Не знаю, сколько в этом утверждении домыслов Скилицы, а сколько правды. Не знаю и того, откуда он мог почерпнуть такие сведения. Но на правду очень похоже. Дело в том, как погиб отважный Икмор. Его зарубил в поединке араб Анемас, тот самый вождь критского эмира и глава телохранителей Цимисхия. Причем Диакон отмечает, что поединков со знатными русами он стал искать уже после победы над Икмором. А значит, с ним самим сын эмира столкнулся, так сказать, при исполнении обязанностей. Икмор, очевидно, пытался прорубиться к цесарю и окончить войну одним богатырским ударом. Кстати, еще одно доказательство лицемерия вызова Цимисхия, посланного Святославу — он никогда не искал стычки с вождями русов на поле битвы, на глазах у всех. Если бы он и впрямь хотел честной схватки, то незачем было посылать к Святославу гонцов-"секундантов". Буквально в каждой битве вождь русов был, так сказать, к его услугам. Однако же тут Цимисхий даже не пытался искать с ним встречи, отгораживаясь от сечи живою стеной "бессмертных".

Русы чрезвычайно скорбели по Икмору, и шум тризны был слышен далеко за стенами осажденного Доростола. Кстати, про тризну Сфангела-Сфенкела ничего подобного не говорится — лишний довод в пользу того, что он и был Свенельдом русских летописей, не погибшим, а сумевшим выжить после тяжелой раны.

Шел третий месяц Доростольского сидения, второй месяц лета. Приближался столь важный для русов и их вождя праздник — Перунов день.