1. Почему подмигивают звезды

Симпатичная девчушка лет двенадцати подошла к кабинке гравировщика, несмело спросила, до которого часа он работает и, смущаясь, пояснила, что это велел выяснить папа. Шаров охотно ответил и при этом предположил, что ее папа, очевидно, очень занятой и вместе с дочкой готовит подарок маме. Девчушка напомнила ему давнее время, когда Рита ходила в школу, в младшие классы, и первой здоровалась с ним, юношей. Теперь-то все изменилось. Рита проходит мимо, не замечая. Но, может, сам виноват? Приветствует её негромко и невнятно?..

Мужчина в квадратных очках протянул бронзовую медаль-тарелку; Шаров включил машинку и старательно вывел надпись. Но когда отдавал, мужчина недовольно высказался:

— Я вижу, вы написали «любимой Кларе», а я вас просил написать «дорогой Кларе». И что ж это такое?

Гравировщик смешался и попросил минуточку подождать. Он знал, что тарелка-медаль куплена в штучном отделе «Подарки» и направился туда. Но мужчина в квадратных очках догнал его и сообщил, что он позвонил Кларе, и она сказала, что сойдёт и так.

Следующий клиентом оказался самоуверенный гражданин в кепке-аэродроме. Этот попросил написать на дорогих часах: «Незабвенному Сергею Марковичу». Шаров слегка удивился, не поняв зачем покойнику часы. А когда услышал, что Сергей Маркович жив-здоров и подарок приурочен к юбилею, слегка засомневался в уместности надписи и предложил свой вариант. Клиент попыхтел и сказал, что подарок коллективный, и ему надо согласовать новую редакцию с коллегами по работе. Об окончательном варианте он сообщит позже, и попросил номер мобильника. Услышав, что у Шарова такового нет, укоризненно покачал головой, забрал часы и ушел. Наверно, обратится к другому гравировщику.

«Еще один прокол», — вынужден был признать Шаров. Но, как ни странно, никакой практической надобности в мобильной связи до сих пор не имел. Дома по обычному телефону с шумным номеронабирателем иногда звонил единственной родственнице — тетушке Анастасии. Она тоже пользовалась старинным телефоном. Но теперь Шаров понял, что без мобильника никак не обойтись.

Долгое время никто не подходил, и он выбрался из кабинки и направился в отдел «мобильных систем связи». Знакомый продавец-консультант Митя, тоже скучавший, обрадовался свежему покупателю и, не раздумывая, предложил самую продвинутую модель, довольно дорогую. Шаров сказал, что у него с собой такой суммы нет.

— Не беда, Глеб, — Митя ни на секунду не задумался. — Давай оформим в кредит!

Приобретенный мобильник радовал глаз цветным дисплеем, имел фотокамеру и прочие прибамбасы. Шаров потренировался немного, сделав несколько снимков, не выходя из своей будки. Сухощавый мужчина в темных очках и шляпе, попавший в прицел объектива, возмутился:

— А чей-то вы меня фотографируете? Кто вам разрешил? По какому праву?

— Извините, я случайно.

Мужчина принял извинение, но потребовал стереть кадр с его изображением. Шаров пока еще не знал, как удалять, и мужчина этим делом занялся сам. «Неужели шпион? — подумал гравировщик. — Его, в очках-то и шляпе, и так никто не определил бы».

Без пятнадцати семь закончил работу, поужинал в кафетерии, купил в бакалее дорогих шоколадных конфет и побрел домой. Было тепло, многолюдно и казалось, что день только начался. С широкой центральной свернул на узкую старинную улочку и вошел во двор четырехэтажного кирпичного дома. Тут из группы ребятишек отделился темноволосый мальчик и подбежал к нему. Шаров по-мужски пожал пацану руку и спросил:

— Книгу прочитал?

— Нет еще.

— Ну, прочитаешь, заходи. У меня уйма всяких. И фантастических, и приключенческих…

— А про Джеймса Бонда есть?

— Кажется, нет, — не совсем уверенно ответил Шаров. — Но зачем тебе Джеймс Бонд? У нас свои замечательные разведчики имелись. Штирлиц, например. Конфет хочешь?

— Давайте, если не жалко. — Мальчишка запустил руку в пакет и набрал полную горсть.

Это был Ритин брат, Саша. Шаров подумал: «Вот если б я так запросто общался с самой Ритой!» В почтовом ящике лежала газета и реклама; он извлек всё и поднялся на второй этаж. Ему принадлежали две комнаты в коммунальной квартире. В полутемном коридоре он нос к носу столкнулся с соседкой — цветущей женщиной бальзаковского возраста, которая в последнее время стала особенно обходительна с ним. Такое, периодами, случалось и раньше, только пока неясно, какая у нее цель на этот раз.

— А, Глеб, здравствуйте!

— Добрый вечер, Виктория Павловна.

— Ужинать хотите?

— Спасибо, я поужинал.

— Нет уж, не увиливайте. Чашечка фасолевого супа вам не повредит. И потом, знаете, я хочу воспользоваться вашим присутствием. Пожалуйста, откушайте с аппетитом! Глядя на вас, и моя Виолетта поест.

Виктория Павловна проживала с внучкой, которую на её попечение оставила разведённая дочь. Одно время она всерьез интересовалась гравировщиком, но на горизонте появился перспективный жених, и она переехала в Ростов.

Уговорила-таки. Шаров сел за стол и начал хлебать фасолевый суп, стараясь есть «с аппетитом», а Виктория Павловна, показывая на него, кормила Виолетту.

Тут-то и прозвенела мелодия мобильника. Странно, кто бы это мог потревожить? Ведь никому еще Шаров не сообщил номер своей сим-карты. Оказывается, оператор сети. Женский очень приятный голос предлагал новый тариф, включающий в себя розыгрыш ценных призов.

— Дядя Глеб, дайте посмотреть!

Виолетта выпросила мобильник, вертела его и так и сяк, пока не уронила в фасолевый суп.

— Ой, — огорченно сказала она, выуживая аппарат из тарелки. — Я его сейчас оближу.

— Ничего страшного, — успокоил Шаров девочку и протер мобильник носовым платком.

Не помогло. Дисплей сначала поблек, а потом и вовсе почернел. Виктория Павловна была в шоке. Даже впервые при нем шлепнула девочку. Виолетта заплакала.

— Да вы не ругайтесь, — Шаров стал успокаивать бабушку. — Аппарат у меня на гарантии. Завтра сдам в мастерскую.

Поблагодарив за вкусный суп, он скрылся в своей секции. В большой комнате на стене висел портрет молодой женщины, которая, казалось, с мягкой, доброй улыбкой наблюдает за ним. Мама… Она предчувствовала, что с ним будет «не все, как у людей». Портрет написал отец — давно, лет сорок назад — еще до рождения сына. Он не был профессиональным художником, но знакомые сошлись на том, что портрет выполнен очень удачно. Если б Шарову передался талант отца, то можно бы рискнуть изобразить Риту. Но не стоит и пытаться: что может быть лучше оригинала — живой прекрасной девушки, которая не хочет его замечать.

Маму такой, как она изображена на портрете, он не знал. Она осталась в памяти старенькой, седой и всегда озабоченной. Мама слегка расслаблялась только тогда, когда садилась за древнее черной полировки пианино. Сейчас Шарову ясно, что ее озабоченность была связана с думами о нем. Может, напрасно? Вырос нормальным мужчиной выше среднего роста, без видимых изъянов, живет неплохо, имеет работу, себя обеспечивает.

Он глянул в угол, на минуту зажмурил глаза, надеясь в воображении увидеть мать, сидящую за пианино. И вполне представил. Только звуков музыки не услышал. А меж тем крышка инструмента откинута. Как будто мама только что играла и на минутку вышла. Но это не так. Скорей всего, Виолетта заходила; он никогда не запирал дверь. Встал, подошел к пианино и, прежде чем закрыть крышку, прошелся по клавишам. Звуки получились чересчур громкими и беспорядочными. Хотя он, по старой памяти, хотел сыграть «Амурские волны» — вальс, который часто играла мама.

Через час, прихватив свежую газету, он спустился во двор. Малышни поубавилось, место в беседке заняли взрослые. Двое мужчин играли в шахматы, Шаров знал их. Но вовсе не из-за шахмат спустился сюда. По правде сказать, в шахматах он не был силён. Постоял с минуту для отвода глаз. «Без дела, мол. Вот и к вам от скуки подошел. А сейчас на скамейку сяду и газету почитаю».

Он, в самом деле, отошел от шахматистов и сел на заветную скамейку. Очень удобная скамейка: в глубине двора, прикрытая кленом и, как раз, расположенная напротив известного ему окна на третьем этаже. Зелененькие занавески задернуты почти до конца, и никто не подходит и не смотрит во двор. Риты, конечно, сейчас нет. Да и смешно в такой вечер сидеть дома.

В десять часов из крайнего подъезда вышел учитель Чибисов. Шаров приподнялся и приветливо окликнул его. Чибисов слегка поморщился, но все-таки подошел и сел рядом. Это был высокий, нескладный парень, впрочем, достаточно уверенный в себе. Весной Чибисов заприметил Риту и стал усиленно наводить о ней справки. Мужчины одновременно поняли, что оба неравнодушны к ней. Чибисову сей факт не понравился, а Шаров даже обрадовался. Он видел, что шансов на успех немного и ревновать или огорчаться, смысла никакого нет. Наоборот, стоило подружиться с учителем и любить Риту совместно. Но Чибисов до такого понимания любви еще не докатился.

— Газетку почитываете? — бросил он. — И что пишут?

— Все то же. А вот на четвертой странице любопытное сообщение: в Швеции, оказывается, много автокатастроф из-за лосей, выбегающих на дороги. Сейчас там усиленно думают, как их отпугнуть.

— Что тут любопытного?

— Ну как же. Я думал, вы, как учитель, заинтересуетесь.

— Я по другому предмету. А вы что, каждый день тут сидите?

— Лето ведь, дома душно.

— И сколько лет думаете так сидеть?

— Даже не знаю, — замял Шаров. — Во всяком случае, годы почему-то летят незаметно, а минуты медленно тянутся. Вы не могли бы объяснить этот парадокс?

— Опять не по адресу, — отказался объяснять Чибисов. — Проконсультируйтесь у психиатров. — И спросил чисто конкретно: — Когда она приходит?

— Всякое бывает. Иногда не дожидаюсь. Мне утром же на работу.

— А она и в ночные смены пашет, — подколол Чибисов.

Его лицо с каждой минутой становилось все пасмурнее. Да уж не разочаровался ли он в Рите? Вообще-то можно было порадоваться и даже добавить еще несколько фактов, компрометирующих девушку. И тем окончательно добить соперника. Но Шаров не сообразил и принялся её защищать.

— А что вам ясно? Да, она сейчас не работает. Ну, может, ей просто не понравилось на прежней работе. И она ищет что-то другое.

— Мне, может, тоже не нравится в школе, — усмехнулся Чибисов. — Но свои поиски осуществляю без ущерба для расписания уроков.

Так сидели и беседовали — в общем-то мирно, не переходя на петушиные бои.

Стемнело; на безоблачном небе густо высыпали звезды. Синоптики, может, сама природа сочинила чудесный, теплый вечер, домой идти не хотелось. Даже необщительный Чибисов не спешил уходить, хотя его внушительные командирские часы пропикали двенадцать. Шаров повернулся к учителю и задал еще один вопрос:

— А вот это, наверно, по вашей специальности. Тут, должно быть, законы оптики надо знать. Если долго вглядываться, то кажется, что звезды тебе подмигивают.

— Черт возьми! — почему-то вспылил Чибисов. — Мне они не подмигивают!

— Так вы какой предмет преподаете?

— ОБЖ, — неохотно ответил учитель.

И не успел Шаров расспросить подробней об этом странном предмете, как во двор бесшумно въехала шикарная иномарка, из нее вылез неизвестный мужчина и, обойдя машину, открыл дверцу с другой стороны. Оттуда выпорхнула девушка. Молодые люди сразу признали в ней Риту. Мужчина что-то сказал ей бабьим голосом и поцеловал ей руку. Рита смотрелась рядом с ним, как флейта рядом с контрабасом.

Она весело засмеялась и летящей походкой направилась к подъезду. Контрабас с трудом забрался в машину и укатил.

— Пора и нам по домам, — проговорил Шаров.

Чибисов ничего не ответил. Он смотрел вслед отъезжающему автомобилю, и на его гордом, мрачном лице сформировалось сильное недоумение, как у человека, осознавшего, что он сел не в тот поезд.

 

2. Надо же, как повезло!

Гравировщик знал о Рите больше, чем учитель Чибисов. У него и стаж влюбленности был гораздо больше. Он не очень удивился контрабасу, целовавшему у Риты ручку. Правда, порадовался бы, если б девушка вернулась одна. Но тут уж ничего не попишешь. И это даже неплохо, что ее провожал не молоденький парень. Контрабас выглядел старше Шарова, значит, на возраст ухажеров Рита внимания не обращала. Сей факт увеличивал шансы на успех.

А вот Чибисов после того случая Ритой больше не интересовался, и Шаров его редко видел. Впрочем, однажды, столкнулись под аркой при выходе на улицу. Шаров попытался разговорить учителя.

— Что-то вы перестали спрашивать о Рите, — безхитростно заметил.

— А почему я должен о ней спрашивать? — холодно ответил Чибисов.

— Раньше, помнится, сами начинали, — Шаров смутился.

— Хорошо. Спрошу. Она по-прежнему ведет праздный образ жизни?

— Да. Видимо, до сих пор не может найти подходящую работу.

— И ее по-прежнему привозят домой на иномарках?

— Всякое бывает, — осторожно ответил Шаров.

— Эта девица порочна до мозга костей, — безапелляционно объявил Чибисов.

— Зачем вы так. — Шарову почему-то припомнилась басня о лисице, которой очень не понравился недоступный виноград. — Вы же ее не знаете. А может, она и себя еще не осознает. Вы, конечно, заметили, что она красива. А красота не может быть порочной.

— Ну, это вы загнули! По-моему, только красота и может быть порочной. Убогость, увы, не пользуется спросом.

— А на этот раз загнули вы, — возразил Шаров.

— Ладно, — Чибисов глянул на часы. — Обоснуйте свой тезис.

— Попробую, — гравировщик сосредоточился. — Цивилизация существует тысячи лет. Ну, правда, случались в ее истории жестокие вещи. Однако всё обошлось. Люди друг дружку не поубивали, не выродились и продолжают развиваться дальше. А почему?

— Ну, и почему?

— Именно поэтому. В каждом из нас живет понятие о красоте. На ней и держимся.

— Насколько я понял, вы речь завели о нравственной красоте, которая сидит внутри вас? — Чибисов поморщился. — Но вы забыли, что есть общественный договор, который заключают между собой люди, сбившись в стадо.

— Сами ж в него не верите, — заметив его гримасу, ввернул Шаров.

— А вы, очевидно, Канта начитались? И вслед за Иммануилом удивляетесь двум чудесам, которые он обнаружил, выйдя вечером из пивбара? — Учитель усмехнулся. — Теперь понятно, почему вам звезды подмигивают.

Гравировщик хотел объяснить, что Канта он не читал, но ведь за звездами можно наблюдать и не постигая философов. Однако учитель не стал дожидаться ответной реплики и зашагал прочь, прижимая к левому боку потертую папку из искусственной кожи.

Шаров продолжил любить Риту в одиночку. Ему сделалось как-то неловко, что об этом знает посторонний — теперь уже! — человек. Правда, Чибисов был джентльменом и не показывал пальцем на гравировщика, не трепал языком, а при редких встречах сухо здоровался и спешил мимо.

Конечно, Шарова тоже мучили сомнения. Но он преодолевал их. Иногда с ним заговаривали во дворе мужики, случалось, и бабушки, караулившие у подъезда. Узнав, что он ни разу не женатый, советовали обзаводиться семьей. Особенно донимал дворник Моисей, так его все звали, хотя, возможно, это была кличка. Он одним из первых догадался, за кем приглядывает гравировщик. Дворник зимой и летом ходил в оранжевой шапочке с помпончиком. Завидев Шарова, переставал мести, выпрямлялся, оглаживал черную бороду и спрашивал:

— На свадьбу пригласишь?

— Вы про какую свадьбу? — охлаждал его Шаров. — Свадьбы не предвидится.

— Не зарекайся, — ухмылялся Моисей. — Уже совсем скоро Юпитер войдет в лоно Девы и оросит ее межзвездным дождем. Для вас, неженатых, это оченно благоприятный знак.

Хорошо, если б он оказался пророком. Но сбудется ли его предсказание? А если и сбудется, то когда? Астрономические процессы ведь очень протяженны во времени.

О том, что Шарову пора завести семью, напоминала и старшая сестра, которая выскочила замуж за офицера и писала письма из разных точек света. В последний раз наставление пришло из Петропавловска на Камчатке вместе с видом на Ключевскую сопку. «Ну вот, скоро из государственной Думы направят депешу, что мне пора включаться в решение демографической проблемы». Самые наглые из дворовых советчиков предлагали услуги по сватовству, и у каждого имелась на примете кандидатура в невесты. Пришлось объявить всем, что уже есть девушка. Доброхоты отстали, а дворник Моисей по-свойски подмигнул:

— Знаю, как же! И одобряю твой выбор. Ибо лучшими женами, как правило, становятся те девушки, которые… гм, как бы помягче выразиться… В общем, которые вдоволь насыщаются своей доступностью, — он огладил бороду. — Только вот Маргарита до сих пор не знает, что ты её жених. Может, подсказать?

— Что вы! Не вмешивайтесь! — осадил его гравировщик.

Однако не был уверен, что своим окриком удержал дворника. Вполне возможно, что Моисей, или кто другой, все-таки подсказал Рите.

Однажды, когда Шаров сидел в своей кабине и скучал без работы, в окно заглянула полная, светлая женщина с устойчивыми кудряшками искусственной завивки.

— Анастасия Михайловна?

— Она самая! — сердито подтвердила женщина.

Это и была дальняя родственница гравировщика; он помнил её с юных лет и раньше называл «тетей Настей», но повзрослев, всегда обращался по имени-отчеству. Удивительно, что она посетила его здесь, на работе.

— Ты что ж ко мне перестал заходить? Или дорогу забыл?.. Не-ет? Так в чем же дело?

— Извините, — пробормотал он, — не мог.

— Не мог он, — ворчливо сказала она, вытащила из сумочки платочек и промокнула заблестевшие от слез глаза. — Не забывай, что я была лучшей подругой твоей мамы. И когда она заболела, то позвала меня и сказала: ты присмотри за сыном, когда он останется один.

Он промолчал.

— Ну, докладывай, как живешь. До сих пор холостякуешь? — продолжала наседать тётя. — Я так и знала! Ладно, если ты сам не в состоянии найти себе девушку, займусь я. И не возражай! Чтобы в воскресенье, к шести часам, явился. Чистыми и побритым. Да не забудь надеть свежую сорочку и начистить туфли.

За ней встал мужчина, но видя, что она ничего не заказывает, а ведет посторонний разговор, попытался протиснуться к окошечку.

— Не толкайтесь, сударь!

— Но вы же не по делу?

— Еще как по делу! — Анастасия Михайловна опять повернулась к гравировщику. — Глеб, я не слышу ответа.

— Хорошо, приду, — пообещал он и спохватился: — А что вы задумали?

— Ничего особенного. Приглашу в гости бывшую ученицу. Девушку скромную и симпатичную. Думаю, вы друг другу понравитесь. До свидания!

Она величаво отошла, а у Шарова стали подрагивать руки, и он не сразу приступил к выполнению очередного заказа.

В воскресенье долго и напряженно соображал, идти или нет. Казалось, что если пойдет к А. М. — так он про себя, кратко, называл тётю — то изменит Рите. Но идти надо, раз пообещал. И тогда решил, что зайдет просто так, как бывало раньше, проведать. Даже галстука не повяжет. А еще и опоздает — нарочно, минут на пятнадцать.

В шестом часу стал неторопливо собираться, изредка посматривая на часы. «Ну вот, уже минут на пять опаздываю», — прикидывал, учитывая время на дорогу. Но чтобы совсем надежно опоздать, решил вынести ведро с мусором. Спустился вниз, вышел из подъезда и — замер от неожиданности! На его дежурной скамейке сидела Рита. В белых штанах, нога на ноге. На плечах изумрудно-зеленый жакет с короткими рукавами. Она меланхолически крутила на указательном пальце цепочку. Увидев Шарова, тотчас окликнула:

— Эй, вы! Подойдите, пожалуйста.

Он подошел и встал рядом.

— Да садитесь же!

Повинуясь, присел.

— Вас Константином Глебычем зовут?

— Нет… — с заминкой, словно припоминая, произнес. — Глебом Константинычем.

— Ну вот что, Глеб Константиныч. У меня есть свободные два-три часа. Говорят, в нашем кинотеатре новый фильм идет о ведьмах и вампирах. Желаете меня сводить?

— Да, конечно, — ответил он, напрочь забыв, что нужно идти к А. М.

— Ну, так пойдемте, — Рита поднялась.

Пошли со двора. Девушка то и дело поглядывала на него и улыбалась. В ее карих глазах прыгали бесенята. И лишь когда вошли под арку, которая отделяла двор от улицы, она показала на ведро. — Вы в кино мусор понесете?

— Ах да! — он спохватился. — Подождите минутку.

И бегом, так и не высыпав мусора, отнес ведерко домой. Кинотеатр находился неподалеку. Шаров купил билеты. В ожидании сеанса присели на скамейку в сквере.

— Мне про вас Саша рассказывал, — сообщила Рита. — И вашими конфетами меня угощал, — она засмеялась. — Классные конфеты! Уж я в них разбираюсь. Знаю, Глеб Константиныч, вы влюблены в меня. Да не смущайтесь! Я не против. В меня многие влюбляются. Одно время и этот глаза пялил… Ну, как его? С крайнего подъезда.

— Чибисов, — подсказал он.

— Кстати, кто он?

— Учитель.

— Гм. Однажды он попытался пригласить меня в ресторан, но каюсь, я повела себя неадекватно. Попросила подогнать мерседес к подъезду. Он засмущался и сгинул. Скорей всего, мерса у него нет. А у вас, Глеб Константиныч, есть?

— Тоже нет, — не сразу ответил Шаров. Он заколебался, стоит ли ей рассказывать, что у отца была и машина, и железный гараж, оставшийся в наследство. Но машина не заводилась, гараж потребовали убрать, и он продал всё за бесценок; а гараж, кстати, как стоял так и стоит — новый хозяин смог выкрутиться… нет, не стал посвящать девушку и бодро пояснил: — Да я никогда и не испытывал тяги к технике.

— Ну, хоть не комплексуете по этому поводу, — беззаботно отозвалась она. — А вы, собсно, чем занимаетесь?

— Гравировщик.

— Странно, — удивилась она. — А где работаете?

— В магазине «Райские кущи».

— Заходила я в ваши «кущи». Но вас там не видела.

— Может, не обратили внимания? Я там в отдельной кабинке.

— Хорошо, что не отдельной камере, — пошутила она. — А я думала, вы библиотекарь. Вон и книжки Саше даете.

— Я свои даю.

— Любопытно. У вас есть библиотека?

— Ну да… То есть не так уж она и моя. Отец собирал. Я только маленько прикупил.

— А, запомнила вашего отца, хоть и маленькая была. Строгий такой мужчина. Я, когда видела его, на месте замирала. И до сих пор гадаю: кем же он был? Судьей? Прокурором?

— Нет, альфрейщиком.

— Еще загадочней. Что это такое?

— Сейчас, пожалуй, такой специальности нет, — разъяснил Шаров. — По крайней мере, они так себя уже не называют.

— Да кто «они»? Вы про кого?

— Можно сказать, маляры. Только с художественным оформлением делают.

— Штукатур и дизайнер в одном лице? Понятно! — Рита продолжала расспрашивать и меньше чем за полчаса узнала о спутнике все, даже сколько «бабок» получает. И совет подкинула: — А не лучше ли вам, Глеб Константиныч, как папочке, стать альфрейщиком?

В темном зале кинотеатра он поглядывал на нее сбоку. Она видела, что поглядывает, и поощрительно улыбалась. Показывали мрачный триллер из жизни нечистых сил, но Рита почему-то потихоньку хихикала, когда кто-то кого-то съедал. Шаров вообще не врубался, что происходит на экране, сидел и думал: «Надо же, как повезло!» В сущности, начинался новый этап в их отношениях.

Когда вышли, солнце уже спряталось за дальними домами, подсветив крыши красным заревом, но по-прежнему вечер баловал теплом и спокойствием. Рита, поколебавшись, объявила, что сегодня больше никуда не пойдет, и предложила прогуляться. Они медленно плыли по улице, и ему было странно ощущать, что Рита, недоступная и недостижимая столько лет, держит его за руку и запросто с ним болтает.

Долго стояли на набережной, опираясь на бетонный парапет, вдыхали свежий речной воздух и провожали взглядами редкие теплоходы и баржи. На одной из них на палубе сидел матрос, а может, боцман в тельняшке. Он играл на гармошке. «Эй, моряк, — крикнула ему Рита. — Возьми с собой!» Очевидно, он понял. Бросил играть и жестами поманил её. Она засмеялась, покачала головой и показала на Шарова: кавалер уже есть.

Глеб проводил ее до подъезда, и именно ему, а не кому-нибудь, она улыбнулась и бросила прощальное: «Чао, бамбино!»

 

3. Придется попридержать коней

В понедельник вспомнил, что не сходил к А. М. Внутри что-то заскребло. «Ведь ждала же. Обед приготовила. Надо позвонить ей». Домашний телефон надолго заняла соседка, и Шаров взял с подоконника мобильник, надеясь, что он просох и заработал. Не тут-то было! Пришлось ждать, когда Виктория Павловна наговорится. Она ушла в свою комнату, но дверь не закрыла, надеясь подслушать. Ох, и любопытная же стала! А. М. отозвалась на звонок и, конечно же, первым делом спросила, почему не пришел в воскресенье.

— Извините, не смог.

— Почему не смог?

— Ну, не смог, — повторил Шаров, не решаясь сказать правду, но и не желая врать. — Был занят.

— Оставил бы свои дела на потом, — недовольно проворчала она, но тут же смягчилась. — А мы ведь тебя ждали. Сидели, чай с медовым тортом пили. И знаешь, ты ей приглянулся.

— Кому это?

— Бывшей моей ученице, Оксане.

— Как я мог приглянуться? Она же и не видела меня.

— Заочно. Во-первых, я рассказала о тебе, а во-вторых, показала карточки из альбома. Особенно ей понравилась, где ты сидишь за партой и тянешь руку вверх. Она сказала: что-то в этом мальчике есть.

— Подозреваю, это ваши собственные слова, Анастасия Михайловна, — с досадой вставил он. — И знаете, не надо обо мне хлопотать. У меня есть девушка.

— Что? Брось сочинять! И таким тоном со мной, пожалуйста, не разговаривай. Твоя мама…

Тут в трубке что-то щелкнуло, следом раздались частые гудки, и голос А. М. пропал. «Слава богу, разъединили», — с облегчением подумал Шаров, подозревая, что разговор подслушивает соседка. Нет, все-таки мобильная связь — великое изобретение, уже потому, что более интимная. Вместо того, чтобы идти на работу, он отправился в гарантийную мастерскую. Мастер вскрыл мобильник и удивленно поднял брови.

— Где он у вас побывал?

— В супе, — честно признался Шаров. — Искупали случайно.

— А что за суп?

— Фасолевый.

— Вкусный?

— Да.

Мастер невольно проглотил слюну и вздохнул. Но вспомнил о деле и сменил тон.

— Пересоленный небось?

— Да нет, нормальный.

— Все равно разъело. Ладно, оставьте. Только учтите, гарантийный ремонт на купание в супе не распространяется. Придется заплатить.

— Хорошо, когда мне зайти?

Мастер дал срок неделю.

Шаров, наконец, с большим опозданием попал в магазин. Старший по залу тотчас его приметил и высказал порицание. Гравировщик стал добросовестно обслуживать клиентов, в душе желая, чтобы день поскорее закончился. Вечером надеялся опять встретиться с Ритой.

Но, увы, девушка пропала. С того памятного вечера он больше недели её не видел, и Саша о сестре ничего не знал. Доведенный до отчаяния хотел обратиться к отцу Риты, случайно перехватив того у подъезда. Вежливо поздоровался, но, видимо, недостаточно громко. Ритин папа не услышал или не захотел услышать. Прошел мимо, солидный и важный, и скрылся в подъезде.

— Ишь, шишка на ровном месте, — прокомментировал один из соседей, простой смертный. — Придется тебе, Глеб, очередь в приемной занять. Иначе к нему не подступишься.

Понятно без дальнейших разъяснений. Шаров уже знал, что Ритин отец работает в мэрии и сидит в отдельном кабинете; за ним закреплена служебная машина, и личный водитель, встречая шефа, услужливо распахивает перед ним дверь. Однажды заметил, что водитель, дожидаясь, читает книжку. «Время зря не теряет», — с невольным уважением подумал Глеб.

— Эй, парень! Не в службу, а в дружбу. — Шофер оторвал взгляд от книжки. — Купи бутылку минералки, — и, предваряя вопросы, пояснил: — Ближайший ларек на той стороне улицы, а для меня целая проблема туда проехать. Навешали везде знаков и караулят… с волшебными палочками.

— Так вы б пешком сходили, — посоветовал Шаров.

— Нет, шеф в любой момент может выйти. Тебе что ли, трудно?

— Совсем не трудно, — согласился Шаров и пошел за минералкой. Он соблюдал все правила движения, терпеливо стоял, поджидая, когда красный свет сменится на зеленый, да еще какой-то бабушке помог заодно дорогу перейти, а потом ждал, когда отвлекшаяся продавщица вдоволь наговорится по мобильнику…

— Ну, парень, тебя только за смертью посылать, — проворчал водитель и утолил жажду большими глотками. — Я уже крешил, что ты сбежал с моей минералкой.

— Так вы мне денег не давали, — напомнил гравировщик. — Какой смысл сбегать?

— А, ну да! Прости, что плохо о тебе подумал, — водитель извинился и рассчитался мелкими монетами.

Расстались — друзьями. Шаров даже выведал, какую книжку читал новый знакомый. Оказалось, пособие по восточным единоборствам. Но все эти незначительные происшествия не способствовали подъему настроения. Рита по-прежнему не объявлялась. «И куда я лезу, — анализировал Шаров. — Расхвастался: девушка есть. А она ни малейшего повода не давала. И её отец меня в упор не замечает». Даже пробилась такая мыслишка: «Вот тётушкиной Оксане я приглянулся. А вдруг и она мне понравилась бы?» Но, правда, по-прежнему не сомневался, что так, как нравится ему Рита, больше не понравится никто.

Лишь к концу недели забежал Саша и сказал, что сестра просит выйти во двор. Шаров поспешно вышел. Рита скромно упаковалась в простое, не броское платьице. Впрочем, ей все шло! Она была не очень веселая, озабоченная чем-то. Поприветствовала и попросила оказать услугу. Он сразу согласился.

— Тогда скоренько шагайте к главпочтамту. — Рита прятала взгляд. — Туда должен прийти один чувачок. Скажите, что я заболела.

— Чем? — спросил он.

— Ну, например, коклюшем.

— Это детская болезнь.

— Разве? Ну, придумайте что-нибудь сами.

— А как его найти?

— Не ошибетесь! Он вам сам в глаза бросится. Только ради бога, смотрите, чтобы не увязался. А то узнает мой адрес.

Шаров на секунду задумался.

— Но, если он не знает вашего адреса, и вы не хотите встречаться с ним, то стоит ли его предупреждать?

— Отловит, — нервно возразила Рита. — Лучше предупредить. И, пожалуй, скажите, что я заболела не коклюшем, а полиомиелитом. И стала кривой и косой… Или нет, — отменила свой новый приказ. — Об этом и подумать страшно.

Шаров разглядел в её глазах тревогу, не стал больше ни о чем спрашивать и зашагал к главпочтамту. Бедная Рита! Такой он еще ее не видел и готов был защищать, не зная восточных единоборств. На «чувачка» сразу обратил внимание. Тот стоял у главного входа, сложив руки на груди. Глаза и брови закрывали непроницаемые темные очки; из-за них парень казался незрячим.

— Простите… Не вы ли Риту ждете?

Незнакомец повернул голову и, очевидно, желая лучше рассмотреть, приподнял очки. У него был жесткий, колючий взгляд.

— А тебе чего?

— Просила передать, что заболела. — Шаров не стал уточнять, чем заболела, но и парень, слава богу, не стал допытываться.

— А ты кто такой?

Глеб хотел ответить, что сосед, но припомнил, что Рита просила не раскрывать адреса.

— Я… я кореш её братана, — пришлось придумывать и высказываться в том стиле, который должен быть понятен незнакомцу.

— Слушай на меня, кореш, — парень взял за ворот куртки и подтянул к себе. — Передай ей, что если к завтрему не выздоровеет, то мне придется прибегнуть к… хирургическому вмешательству. Просёк?

— Просёк, — пробормотал Шаров.

— Ну, топай! — незнакомец отпустил, оттолкнув от себя.

Нет, с таким драться невозможно. Тут пойдут бои без правил и с холодным оружием. Глеб на всякий случай зашагал в противоположную от дома сторону и дал круг. Он и раньше сознавал, что ему известна всего лишь малая часть жизни, которую ведет Рита. Ну, сейчас приоткрылся еще кусочек. «Зачем она связалась с этим типом? Что он подразумевал под хирургическим вмешательством?» — Шаров понял, что не сможет защитить девушку. Не в милицию же обращаться. Тут самой Рите решать. Она, кажется, совсем не рада этому знакомству.

Рита поджидала во дворе на той же дежурной скамейке и даже поднялась навстречу. Он почти дословно передал разговор с «чуваком». Рита беззаботно фыркнула: «Ой, напугал! Видали мы таких хирургов!» — но в глазах осталось беспокойство.

— Вот что, Глеб Конста-ти-ныч… фу, какое у вас длинное отчество! Можно я буду называть вас просто Глебом?

— Да. Пожалуйста.

— Ну и прекрасно! Вы не желаете ли пригласить меня в кафешку?

Они внедрились в кафе-бар «Фантазия» — в их же доме на первом этаже, с фасадной стороны. В зале висел полумрак. Высокие окна задрапированы плотными шторами. Тихо наигрывала музыка. Всё как будто отвечало их обоюдному тайному желанию спрятаться от посторонних. Шустрый официант с бабочкой на шее принес бокалы с коктейлями. Рита помешала соломинкой лед и через край, одним махом, выпила половину.

— Глеб, честно признаюсь: у меня сейчас критические дни… Вы понимаете, о чем я?

— Кажется, понимаю.

— Да ничего не понимаете! Я не в том смысле, что на рекламных роликах. Нет, кризис более глубокий и затяжной. Отец постоянно ворчит, куском хлеба попрекает. Мы не такие были! Мы пахали!.. Так мне бы куда-нить пристроиться. Можете по дружбе найти мне работенку?

— А какая у вас специальность? — поинтересовался он.

— В общем-то никакой.

— Образование?

— Школу закончила.

— Ну вот, аттестат зрелости имеете.

— В смысле: уже достижение? — съязвила Рита. — Только его правильней назвать аттестатом недозрелости. Что он мне дает?

— Можно дальше учиться. В универ поступить.

— Не с моими талантами.

— Ну, в медучилище, — Шаров загорелся. — Могу помочь. Моя двоюродная тетя, Анастасия Михайловна, четверть века там преподавала. Теперь это не училище, а колледж.

— Ага, статус повысили, — фыркнула Рита. — Нет, для меня это пройденный этап. Я там полгода проучилась и бросила. Оказывается, у человека очень много костей. Я не смогла все запомнить. Вы б еще санитаркой мне посоветовали пойти.

— А что? — спросил он и некстати припомнил: — Дочери наших царей практиковались санитарками в военных госпиталях.

— Я ж ведь не дочь царя, — резонно заметила Рита. — Им куда было податься, если все возможное доступно? Только в санитарки! А я всего лишь дочь не очень продвинутого городского чиновника. Моему папе даже иномарку не выделили.

— Тогда я затрудняюсь, — ему не хотелось отказать ей в первой же просьбе. — А какая именно работа вас устроит?

— Ничего не делать и деньги получать.

Неярко светились бра, освещая на стене выложенную из камешков мозаику Млечного пути, а совсем рядом, не отдаленная парсеками, сидела ослепительная и неповторимая Рита. Зазвучала очередная мелодия, плавная и тягучая. Из-за соседнего столика поднялся и вихляющей походкой приблизился молодой человек — бледнолицый и узкоплечий.

— Позвольте вашу девушку пригласить.

Шаров не сразу нашелся, что ответить. Рита сама распорядилась:

— Отвали, а? Не видишь, у нас деловой разговор.

Парень вспыхнул, выдал что-то сквозь зубы и отошел.

— Надоел, — пояснила Рита. — Из дома напротив. Так вот, Глеб, нет у меня ни увлечений, ни склонностей. Только вывеска, — она рукой обвела вокруг лица. — И куда мне при таком раскладе податься?

— Надо подумать.

— Думайте! Только не предлагайте панель и модельный бизнес. Там высокая конкуренция… Ву компрене?

— Да, понимаю. Но что вы о себе так пренебрежительно? Вон, даже французский язык знаете.

— Ага, — она засмеялась. — Чуть-чуть лучше, чем китайский. Я в классе единственная из всех объявила, что хочу изучать французский. Вот дура-то была! Пришлось в другую школу таскаться. Но их прононсом так и не овладела.

— Все-таки, думаю, в каждом человеке своя изюминка есть, — заметил Шаров. — И каждый способен чем-то увлечься. Но я еще плохо вас знаю, так что затрудняюсь советовать. И… и мне кажется, вы еще сами себя плохо знаете. Правильно говорят: чужая душа — потемки. Но и собственная — тоже не распахнутая книга.

— Будьте со мной попроще, обращайтесь на «ты».

— Тогда взаимно.

— Нет, что вы! Я по-прежнему буду на «вы», мне так больше нравится! Типа вы мой наставник или опекун, — в ее голосе появились капризные нотки. — Не согласитесь — обижусь. И я так поняла, что вы ничем мне помочь не можете. У вас, из близких знакомых, только Анастасия Михайловна из медучилища?

Он не припомнил и в сомнении передёрнул плечами.

Допив коктейль, девушка расслабилась и стала больше походить на прежнюю Риту.

— Глеб, голубчик, вы мне все больше нравитесь. И я буду с вами откровенна, — пообещала она. — С любящим человеком это всегда допустимо. Для него, в любом случае, останешься желанной. Верно рассуждаю?

— Да… пожалуй.

— Я ведь не для красного словца о куске хлеба. В буквальном смысле голодна. Благодарю за коктейль, но он только раздразнил мой аппетит. Посущественнее бы… если для вас не накладно.

Он подозвал официанта, тот мигом подлетел. На его хитроватом лице без труда можно было прочесть: «Ну уж, с этой парочки я сегодня срублю». Вскоре на их столике появился салат, курица и кофе. Шаров исподтишка наблюдал, как Рита кушает. Ему все нравилось в ней. Даже то, что насытившись, она вольготно откинулась на спинку стула и объявила:

— Уф, набила утробу, — салфеткой протерла алые губы. — Глеб, а скажите, сколько вам лет?

Ну вот, проблемный вопрос. Во дворе о его возрасте знали практически все. Но, видимо, Рита не пользовалась дворовой службой информации.

— Около тридцати, — небрежно, желая поскорей миновать этот риф, ответил он.

— Больше или меньше?

— Чуть больше. Зимой исполнилось.

— Ага. Вам чуть больше тридцати, а мне чуть меньше двадцати, — подытожила Рита и задорно добавила: — Но больше четырнадцати!

Что она хотела этим сказать, он не понял. То ли сопоставить свой возраст с возрастом Джульетты Капулетти, то ли подсказать, что уже вполне доросла до «взрослой» любви и штрафные санкции её партнёрам не грозят.

Из кафе вышли поздно. Рассеянно, как склеротики, светили уличные фонари. На фасадах домов сверкала реклама, настойчиво призывающая воспользоваться «Виагрой». Рита раскрепостилась, передвигалась свободно, пританцовывая. Оказывалась то слева, то справа. Шаров поворачивал к ней голову и старался поймать взгляд ее оживленных, блестящих глаз. А один раз она забежала вперед, взяла его за руки и, медленно отступая, интимно спросила:

— Я смазливая, Глеб?

— Ты красивая.

— Да, — кивнула она. — В чем и суть! У меня нет каких-либо особенных талантов, да и умишко так себе… средний. Красота — мой единственный капитал. И мне как бы не продешевить, Глебушка. Вы мне нравитесь, но сильно не обольщайтесь. Среди моих знакомых есть люди и привлекательнее вас. Только они тоже, как и я, не прочь поторговаться. Не то, что вы! Вы просто мой друг, так?

— Так, — подтвердил он.

— Замечательно! Не оттолкнете меня? Не пройдёте мимо?

— Нет, — подтвердил он и неприметно вздохнул. «А ведь я тоже, как и другие… планы начал строить». Придется попридержать коней. И окончательно решил, что будет просто так, ни на что не рассчитывая, любить девушку Риту. А там — как получится.

— Вот и ладненько, — ласково сказала она. — Хорошо, когда есть человек, с которым можно быть до капельки искренним! У меня недавно еще один жених объявился. Папа подсовывает. Говорит, молодой и шибко перспективный. Даже пригласил в гости, но я вовремя удрала.

— А мне Анастасия Михайловна подсовывает свою бывшую ученицу, — признался Шаров. — Тоже попыталась устроить нам встречу. А я в тот вечер встретил тебя.

Они подошли к ее подъезду и остановились друг против друга. Карие глаза Риты блестели отраженным свет фонаря.

— Значит, еще потерпим, да? — с интригующей улыбкой заключила она.

Когда скрылась за противно скрипнувшей металлической дверью, он постоял в одиночестве, соображая: а что же ему придется еще перетерпеть?..

 

4. Будни влюбленного

В последующие дни Шаров выполнил с десяток просьб и поручений Риты. Он бегал по городу в поисках какого-то редкостного крема, звонил ее друзьям, назначая и откладывая от ее имени встречи, покупал билеты в кино и на концерт, дважды ходил с ней сам. И в первый раз в жизни, выполняя одно из поручений, смылся с работы. До «Райских кущ» он работал на заводе и приучился к железному распорядку. Но тут его никто за «прогул» не порекнул. «А, ну да! Я ж на себя работаю. Ну, потерял пару клиентов. Подумаешь…» Забегался, замотался, но радовался, что все поручения Риты исполняет.

И только самое первое, насчет работы, оставалось не выполненным. Не пропускал ни одного подходящего объявления, переписывал в записную книжку, но все никак не мог угодить девушке.

— Приглашают на курсы пользователей ПК, — встретив в очередной раз Риту, сходу объявил он. — Тебе, думаю, подойдет. Модная профессия.

Рита как-то странно засмеялась. Он в недоумении примолк. А она продолжала смеяться и, лишь вдоволь насмеявшись, объяснила причины внезапного веселья.

— Знаете, Глеб, когда я еще под стол пешком ходила, мама с папой рассорились, и мама даже собралась уйти. Тогда папа ей в назидание рассказал жуткую историю. Это случилось где-то на диком Западе, кажется в Техасе. Американская миссис разошлась с мужем. И решила через брачное бюро другого муженька, подходящего ей по вкусу, подыскать. Ну, компьютер перебрал всех кандидатов, имеющихся в базе, и предложил ей… догадайтесь, кого?

— Джона Кеннеди? — назвал Шаров самую, на его взгляд, выдающуюся фигуру из американцев.

— Причем тут Кеннеди, — Рита осталась недовольна его недогадливостью. — Джона уже лет пятьдесят как грохнули, ещё до компьютерной эры.

— А кого же?

— Бывшего мужа!

— Хочешь сказать, что твоя мама после этой поучительной истории оставила попытки разойтись с папой?

— Совершенно в яблочко, — кивнула Рита. — Но вы так и не догадались, почему я рассказала. Я ж ходила на эти самые курсы! К сожалению, мне так и не удалось овладеть десятипальцевым методом шлепанья по клавиатуре. И вообще знаете, что я думаю?

— Что? — заинтересованно спросил он.

— Если в какой-то профессии, в ближайшие годы, человека сможет заменить робот или киборг, то о ней и думать не стоит!

Опять прогуливались по набережной; Рита спустилась на нижнюю ступеньку и, сняв туфельку, поболтала ногой в воде.

— Вода — моя стихия, — призналась. — Хорошо, что у нас есть река. Но посмотрите: она с каждым годом все уже. Скоро совсем пересохнет. Эх, мне бы на море перебраться! Вот такая я, Глеб, водоплавающая птица…

— Ну, когда еще пересохнет, — обнадежил он. — А пока мы можем на прогулочном теплоходе прокатиться.

— На собственной яхте я с удовольствием согласилась бы. Представляю, как стою на палубе в мини-бикини, надо мной алые паруса и белокрылые чайки.

Он примолк. Вот вляпался-то со своим предложением! Увы, собственной яхты не имел. Пожалуй, на алые паруса можно деньжат набрать, но на саму яхту… Рита посмотрела на его сконфуженную физиономию и снисходительно улыбнулась.

— С вами все ясно, Глеб. Ну, а простую лодку, на веслах, вы сможете на прокат взять?

— Почему бы и нет.

— Дайте номер мобильника, я сообщу, когда буду свободной.

— Он у меня в ремонте, — с сожалением сказал Шаров.

— Запишете мой.

Однако, записать было нечем. Но он и так запомнил. А когда вернулся домой, для подстраховки записал. С утра отправился в сервис-центр за мобильником. Но там выяснилось, что к его аппарату какая-то запчасть нужна, которой у мастера нет, и надо выписывать. Ремонт затянулся. Пришлось опять заглянуть в отдел «мобильных систем». На этот раз купил самый дешевый без всяких прибамбасов. Для единственной цели — созваниваться с Ритой. И, не без волнения, занес в электронную память единственный номер. Как не взволноваться! Взят очередной бастион в закреплении дружбы с любимой девушкой.

!!!!!!!!!

Шаров хорошо помнил обещание покатать девушку на лодке. Чтобы не упасть в грязь лицом, отправился на лодочную станцию. Всё оказалось доступно: лодки давали напрокат любому — по паспорту или под залог. Тут же и взял: выучиться грести. Его в двух словах проконсультировал слегка подпитый лодочник, чуть хромающий на левую ногу. С непривычки Шаров натер водяные мозоли. Снова и снова садился за весла и, кажется, освоил. Однако Рита, видимо, запамятовала о своем желании «покататься на лодке». Она, как уже бывало и раньше, на несколько дней пропала, и он решился позвонить ей. Занято. Рита сама кому-то звонит. Так ему же!.. Мобильник завибрировал и выдал приятную мелодию, а на дисплее высветилось её имя.

— Алло, Глеб Константиныч? У вас откуда руки растут?

Он подивился странному вопросу.

— Ну, надеюсь, откуда надо, — Рита сама же и ответила. — Я к вам с просьбой. Мама хочет гардины сменить. Сможете?..

— Да. Смогу.

— Я так и предполагала! И маме уже похвасталась. Подойдите к нам завтра к одиннадцати часам. Заодно и познакомитесь.

Рита отключилась, но и этого разговора оказалось достаточным, чтобы взбодриться и немного помечтать. Даже вдруг припомнилась миниатюра популярного артиста, где тот ласково обращался к матери своей невесты: «Тещенька моя».

Шаров представлял, что такое закрепить новые гардины. Над окном бетонные перекрытия, гвоздь не забьешь. Благо у него имелся инструмент, оставшийся от отца — дрель со всевозможными сверлами, дюбеля и прочее. С вечера всё приготовил и на другой день, прихватив чемоданчик с инструментом, взлетел на третий этаж соседнего подъезда. Восстанавливая дыхание, замер у массивной двери и только потом нажал на кнопку звонка. Дверь открыла молодая, цветущая женщина в расписном шелковом халате с широкими рукавами. Её скорее можно принять за старшую сестру Риты, нежели за мать.

— Что вы на меня так смотрите? — кокетливо спросила она.

Он замешкался и засомневался.

— Простите… я туда попал?

— Туда, туда. Вы же мастер по установке гардин?

— Ну, не мастер, а… Но вообще-то да. А где Рита?

— Отсутствует, — хозяйка квартиры улыбнулась. — Уехала на дачу к дяде. Но вы не беспокойтесь. Я надеюсь, мы управимся и без. Проходите.

Две прикрытые двери соединяли гостиную с другими комнатами. «Которая Ритина? — потеряв ориентировку в пространстве, гадал он. — Наверно, эта». Однако нет. Его провели в неугаданную комнату. Широкая двуспальная кровать, хрустальная люстра, окно на улицу. Хозяйка, назвавшаяся Надеждой Иосифовной, все показала и удалилась. Шаров снял старые гардины, примерил новые и начал сверлить отверстия. Перекрытия оказались сверхтвердыми, и он не скоро управился. Но не беда, ради такого дела можно и опоздать на работу. Клиенты подождут, если надо.

Надежда Иосифовна заходила и выходила, мило улыбалась и просила не торопиться, сделать все как следует.

— Нам с вами ведь никто не мешает.

Он стоял на тумбочке, заворачивая последний шуруп.

— И еще будьте так любезны, — с чарующей улыбкой попросила она. — Помогите новые шторы повесить.

Вешали вместе.

— Ну вот, совсем другое дело, — полюбовалась хозяйка обновленным интерьером. — Ой, а что это вы глаз трёте?

— Да так, попала соринка, когда сверлил.

— Что ж вы молчите! — забеспокоилась Надежда Иосифовна. — Это очень серьезно. С глазами нельзя шутить!

— Да ничего, — отмахнулся он, досадуя на оплошность. — Просто мешает.

— А ну-ка, дайте посмотреть.

Подошла вплотную, и подняла руки к его лицу. При этом ей пришлось приподняться на цыпочки; она качнулась вперед и коснулась грудью его тела. Он отстранился, прогнувшись назад.

— Да вы не беспокойтесь, у меня руки чистые, — она попыталась завернуть ему веко. — …Нет, так ничего не получится. Вы такой высокий. Но знаете, у меня есть апробированный метод. Я им пользуюсь с давних пор и очень успешно.

— Какой метод? — вежливо спросил он.

— Сейчас продемонстрирую. Прилягте на кровать.

Шаров взглянул: широкая двуспальная кровать нежно застелена голубым покрывалом.

— Боюсь, запачкаю…

— Ложитесь, кому говорят!

Он подчинился. Да и соринка в глазу сильно мешала, глаз покраснел и слезился.

— Мой метод заключается в том, что я язычком, — пояснила Надежда Иосифовна. — Больно не будет, может, маленько щекотно. И даже приятно.

Наклонилась над ним, коснувшись большой, мягкой грудью, а потом и вовсе чуть ли не легла на него и заработала язычком. Очень старалась и, видимо, увлекшись врачеванием по своему методу, совсем перестала опираться на руки.

— Ну, — спросила с улыбкой. — Теперь вам комфортно?

У него возникло дьявольское искушение обнять её. Крепко, чуть не до крови, прикусил себе нижнюю губу.

— Нет, по-прежнему не комфортно, — возразил, пытаясь высвободиться.

— Погодите, я уж закончу, — упорствовала она.

— Да ладно, глаз сам проморгается, — он с трудом вылез из-под неё.

— С вами каши не сваришь! — сняв улыбку, досадливо бросила. — Просто уникальный случай. То есть… я хотела сказать, что у меня впервые не получилось.

И сильно раздосадованная неудачной врачебной практикой проводила его до дверей, спросив напоследок, сколько должна. Он, порадовавшись, что удалось перебороть соблазн и освободиться от «тещеньки», замотал головой.

— Ну, не буду настаивать, — холодно сказала она. — Рита вас заказала, с ней и рассчитывайтесь.

Шаров надолго застрял у себя в комнате, заново переживая преодоленное искушение. А если б поддался? Надежда Иосифовна гораздо моложе мужа, полна страсти и романтических ожиданий. Да еще, наверно, курс омоложения прошла. Глеб всякое предполагал. И не совсем радостно отметил тот факт, что Рита представила его маме не женихом и даже не другом, а мастером по установке гардин. Иначе и Надежда Иосифовна иначе бы себя вела. Впечатлений осталось много. Правда, с Ритой он ими не поделился.

Она позвонила с утра, упредив Глеба с выходом на работу. Сказала, что «надо немедленно встретиться». Да разве он против! Поджидала на дорожке с большой заполненной сумкой.

Дворник Моисей увидел, что Шаров идет к девушке, бросил собирать мелкий мусор, выпрямился и улыбнулся поощрительно, однако вполне конспиративно.

— Вы поразили маму, — сразу сообщила Рита. — Таких установщиков гардин, говорит, я сроду не видывала. Услужливый, говорит, интеллигентный, но не очень умелый… Как это вы глаз себе умудрились повредить?

— Да ничего, уже проморгался.

— Ну и ладненько. Глеб Константиныч, голубчик, у меня к вам еще одно небольшое поручение. Съездите, пожалуйста, в «Орлиное гнездо».

— К-куда?

Она подробно разъяснила. Надлежало съездить за город, в детский спортивный лагерь, и навестить там Сашу, потому что самой Рите «ужас как» некогда, а она получила задание от мамы, которой тоже некогда.

Пришлось сделать себе дополнительный выходной. Рита вручила сумку с продуктами и посадила на автобус. Он больше часа ехал за город, в курортную зону, и там еще, на местном рынке, прикупил кое-что. Наконец нашел «Орлиное гнездо» и примерно с полчаса ждал, когда к проходной подойдет вызванный Саша. На территорию лагеря не пустили. Мальчик, конечно, решил, что к нему приехала сестра или родители, и удивился, увидев за воротами хотя и знакомого, но не достаточно близкого человека. Дежурный охранник, вышедший из будки, заподозрил неладное.

— А кем вы доводитесь мальчику? — Пока Шаров размышлял, как ответить, верзила-охранник повернулся к Саше. — Ты этого мужика знаешь?

— Ага, — ответил Саша. — Дядя Глеб иногда угощает меня конфетами.

— Понятное дело, — кивнул охранник. — Прикармливает. — И дальше, обратившись к Шарову, ляпнул такое, от чего у гравировщика уши завяли. — Хочешь украсть ребенка и затребовать выкуп?

Саша выручил, опередил с ответом.

— Нет, дядя Глеб засвечен и, в случае чего, никуда не скроется. У меня на полке его книжка с экслибрисом.

— С экс… Чего это?

— Личная печать.

— И фамилия указана? — продолжал допытываться охранник.

— Указана, — подтвердил малец, — и имя с отчеством, только наоборот, в перевернутом виде.

Охранник опять насторожился. Гравировщик, наконец, и сам открыл рот — сообщил, что у него паспорт с собой. Верзила тотчас затребовал паспорт, полистал, посмотрел на пришельца, сличая его лицо с фото в паспорте, и после неизвестных Шарову умозаключений решил, что мальчика доверить можно.

— Окей. На два часа, не больше, — определил он. — К мертвому часу чтоб вернулись.

Свернули в рощицу. Шаров раскрыл сумку, расстелил на траве газету. Начал выкладывать, что передала Рита и что по собственной инициативе прикупил сам. Сытно пообедали, наперебой угощая друг дружку. Саша быстро распознал, где — чье, и предлагал своему взрослому другу пирожки, состряпанные мамой, вареную курицу и магазинные, слегка подавленные сливы, а гравировщик пододвигал поближе к мальчику сочно-пахнущую клубнику, темно-бардовую черешню и раннеспелые яблоки. Насытившись, Саша побегал по полянке, повоевал с лопухами, а потом еще маленько поел, попил соку и рассказал о лагерной жизни. Перед расставанием положил руку на плечо Шарова и сказал ломающимся баском:

— Хотите совет, дядь Глеб?.. Как мужчина мужчине. Не волочитесь за моей сеструхой. Она ведь дрянь порядочная.

В первую секунду, услышав от мальчишки такое заключение, Шаров оторопел. Но потом пришел в себя и шутливо опроверг:

— Что ты, Саша! Дрянь не может быть порядочной.

Пацан настаивал:

— Бросьте даже думать о ней. Она такая противная! Сама признала. Я, грит, такая противная, смотрюсь в зеркало, и хочется плюнуть на свое отражение. Только неохота потом отмывать.

— Она ошибается, — Шаров высказал мысль, которая уже приходила к нему. — Дело в том, что она себя еще плохо знает.

— Ну, она, может, и плохо себя знает, но я-то её очень даже хорошо. Тринадцать лет с ней живу!

В общем, не убедили друг друга.

Домой Шаров вернулся поздно вечером, добравшись на попутных, на последний автобус опоздал. Ощущая приятную усталость, прилег на диван. И, кажется, вздремнул. К нему заглянула Виктория Павловна. На лице соседки сочеталась сложная гамма чувств. Радость по поводу того, что несет соседу желанную новость, и сильная озабоченность, сдобренная ревнивой досадой.

— К вам приходила девушка.

— Какая девушка?

— Из соседнего подъезда.

— А когда приходила?

— С полчаса назад.

Виктория Павловна вышла, а он подосадовал на себя. Прикинул, где в пути можно было сэкономить эти тридцать минут. Да, следовало бы настырней останавливать попутные — все подряд, а то ведь выбирал машины попроще, психолог недоделанный. За этими расчетами его застал квартирный звонок. Шаров вскочил и раньше соседки очутился у дверей. Она, Рита! Впервые пришла к нему и тут же, у порога, попеняла: «Вы еще до сих пор не приглашали меня в гости, так вот я сама… насмелилась».

Он пригласил ее в комнату и предложил кресло, стряхнув с него несуществующие пылинки. Она присела, с любопытством огляделась и, не откладывая в долгий ящик, потребовала:

— Ну, докладывайте! К Саше попали?

— Ага, съездил. Вот, сумка пустая.

— Верю, что не сами съели, — пошутила Рита. — Ну, и как он там? Живой? Не похудел?.. Учтите, я вам задаю те вопросы, с которыми на меня набросится мама. Я тут трижды, как тихая мышь, проскальзывала к вам мимо своего подъезда. Родители-то ждут меня не дождутся, когда я вернусь из лагерей.

— Все хорошо, — ответил Шаров. — Может, похудел немного. А может, так показалось, потому что подрос. Видно: повзрослел парень. Рассуждает, как взрослый. Мы на равных беседовали.

— А он не обиделся, что вы вместо меня явились?

— Вроде нет. Еще, говорит, приезжайте.

— Ах, чертенок! Легко родную сестру на чужого дядю променял… Хотя, что это я? Какой же вы чужой! У меня такое ощущение, что я вас век знаю, и вы для меня родной и близкий. Будто старший брат… Я не слишком много на себя беру, Глеб?

— Нет, что ты!

— Хотела сейчас же идти, обрадовать маму, но вижу, так сразу покидать вас нельзя. Вы весь какой-то ошалелый. Что с вами? Ну же, успокойтесь, я еще побуду. Вот видите, рядом сажусь.

Она пересела на диван, почти вплотную к нему, а руку положила на его ладонь и держала так с минуту, слегка пожимая, словно проводя сеанс терапии.

— Ага, вы уже спокойны, — опять встала, прошлась вдоль книжных полок, потрогала корешок книги. — 0ткуда у вас всё это?

— Я же тебе говорил. Библиотеку собирал отец.

— Вы так говорите, будто ваш папа оставил книги не вам, а в дар публичной библиотеке, и вот-вот их вывезут.

Одна книга, громадная, не вмещалась в ряд других и лежала отдельно. Рита тотчас заинтересовалась.

— Что за фолиант?

— Библия. Очень древняя, — охотно разъяснил он. — Позапрошлого века издание. Тут и Ветхий Завет и Новый, всё вместе.

Она взяла «фолиант» и, с трудом удерживая, полистала.

— Ой, как смешно. Тут буковки встречаются странные.

— Упраздненные, — пояснил он. — Ижица и Ять.

— А теперь все пошло вспять, — в рифму выдала она. — Монархический строй возвращается. Царя на престол посадим. Его дочери, закончив университеты, санитарками пойдут работать. А то некому. И вам на радость буковки восстановят, — подбодрила и без передыха спросила: — А правда, что Иисус Христос любовницу имел?

— Откуда у тебя такие сведения? — оторопел он.

— Фильм видела. Её, кажется, Магдой звали. Кстати, мама меня называет Марго. Близко по звучанию, да?.. Так вот, эта Магда, развратная бабенка, отдавалась всем подряд. Её даже мужики хотели камнями побить. Но Иисус сказал: «А вы сами-то лучше? Пусть камень бросит тот, кто сам без греха». И Магду оставили в покое, так как каждый мужик в их кишлаке хотя бы раз с ней переспал. После чего она и влюбилась в своего защитника. И потом уже, кроме него, больше ни с кем не спала. А позже и сыночка родила. Глеб Константиныч, как вы думаете: от кого?

— А я откуда знаю, — пожал он плечами.

— Вот и я в сомнении: от Иисуса ли? У ней же много беспорядочных связей было. А сроки никто не подсчитывал. Но он решил, что от него. Такой же кудрявый, смуглявый. И всё думал: становиться ли ему богом или жить, как всем, здесь и сейчас. То есть заниматься любовью с Магдой, выращивать виноград, пить вино, плодить детей. Но устоял и потащил свой крест на гору, где его и распяли. А потом вознесся и все-таки стал богом… Так вы не видели этот фильмец? Он так и называется: «Последнее искушение Христа».

— Нет, от тебя впервые слышу.

— Да вы что? Голливудское кино не смотрите? Коламбиа пикчерс нам представляет, а вас совсем не цепляет? Мэл Гибсон в своем бунгало от досады морщится!

— Да я и Гибсона не знаю.

— И даже не в курсе, что он на Оксанке женился?

— На какой Оксанке?

— Да не волнуйтесь, не на вашей, которую вам тетя навяливает. Его Оксанка из Тамбова. Он не хотел на ней жениться, но она, не будь дурой, дочь ему родила. — Рита поставила библию на место, подошла к пианино и провела пальцем по крышке. — А пианино-то хоть ваше?

— Мама играла.

— А мама кем у вас была?

— Учителем музыки.

— И где же она с вашим папой-маляром познакомилась?

— В краеведческом музее.

— Ну, понятно! — живо сказала Рита. — Где им и познакомиться, как не в музее с ископаемыми?.. Так, значит, библиотека папина, пианино мамино. Всё не ваше! Уж не отрицаете ли вы право наследования? Помню, наша учителка истории, худая и тощая, как Изабель Каро, впаривала нам про французских мыслителей, которые всё зло видели именно в праве наследования — и требовали его отменить. Что вы скажете на этот счет, Глеб Константиныч?

— Да я как-то не думал об этом, — он опять пожал плечами.

— А я догадываюсь, почему ветреные французики эту тезу выдвинули. Им предки в наследство ни фига не оставили, всё сами прокутили, вот мыслящая молодежь и подсуетилась. Так вы их последователь? Нет?.. Тогда повторяйте себе: всё тут моё и ваши не пляшут!..

— Хорошо, — улыбнулся он. — Я воспользуюсь твоим советом.

— Сами-то на пиано играете?

— Играл когда-то. В музыкальную школу мальчиком ходил.

— Да что вы говорите! И я когда-то девочкой ходила. Потом меня достало сольфеджио, и я бросила. А с вами что произошло?

— Палец прищемил. Тоже не закончил.

— Мальчик прищемил пальчик? Какая трагедия!.. Ладно, расслабьтесь. Я не буду заставлять вас играть. К тому же подходящей к случаю пиески еще не написано. «К Элизе» есть, а «К Маргаритке» нету… А если я вам задание дам? Сочините?

— Я не Бетховен, — он с сомнением пожал плечами.

— Да, вы не глухой. А предпочли бы стать глухим, слепым, горбатым, но зато талантливым?

— Ну, и вопросики ты задаешь, Рита.

Она прошлась по комнате и остановилась под портретом, на который и прежде время от времени удивленно поглядывала.

— По крайней мере, мой портрет уже появился, хотя вы и не Рафаэль. Только я здесь почему-то изображена блондинкой. Вы меня видите светлой?

— Это портрет моей мамы, — поправил он, — и написал отец.

— Да? — удивилась она — Странно, что я на вашу маму похожа. — Она пригляделась внимательней. Прошла дальше и заглянула в неприкрытую дверь. — А тут что у вас? Ах, спальня! Ваша личная спальня? Недурно устроились. У меня появился соблазн улечься на вашу кровать… Не напрягайтесь. Конечно, не посмею. А мы с Сашей в одной комнате ютимся. Правда, в последнее время я его выперла в гостиную. А то он подушками любитель сражаться, а у меня уже другие приоритеты.

Она притомилась бегать и опять опустилась на диван.

— Вижу, живете безбедно. И всё вам, Глеб Константиныч, досталось легко. На блюдечке с голубой каемочкой. Поэтому всё по фигу. Даже, если со временем ваша мебель истлеет и рассыплется, вы не обратите внимания… Знаете, что такое счастье? Когда всё, что душа желает, имеется в наличии. Или, вариант два: когда душе ничего не нужно. Вы счастливый человек по варианту два.

Шаров промолчал. Ему захотелось крикнуть: «Ты мне нужна!» Она заторопилась домой, вспомнила, что ее ждут с отчетом родители. Он вышел с ней в коридор и хотел проводить до подъезда, но Рита сказала, что не надо: «Вы устали». Из комнаты, словно невзначай, появилась Виктория Павловна, что-то начала перебирать на своей тумбе и перевешивать на своей вешалке… Рита подождала.

— Ну и вредина, — шепнула она. — Не уходит. Она с вами, что ли, разделяет ваше ложе?

— Нет, — ошеломленно сказал он. — Она же намного старше.

— Не убедительно. Сейчас немало состоятельных старух, живущих с молоденькими ребятками. Ладненько, целуйте меня при свидетелях.

Потянулась к нему. Он прикоснулся к ее лицу губами, попав чуть сбоку от носа. Рита в последний раз улыбнулась: «Что вы меня щекочете?» — и скрылась за дверью.

 

5. Ехал Грека через реку

Когда-то мальчик Глеб вел дневник и, если день прошмыгивал незаметно, записывал: «Сегодня ничего существенного не случилось». Так и сейчас дня три кряду мог записывать, что ничего существенного не произошло. Рита не выходила на связь. Оно, конечно, и раньше выдающиеся события в его жизни редко случались, но сейчас он ждал большего. Не решаясь надоедать девушке звонками, спускался во двор, караулил на скамейке. Дворник Моисей однажды подозвал, поглядел вприщурку и протянул спички. «Помоги прикурить». В его зубах торчала нераскуренная сигарета. Шаров послушно зажег спичку, но ее тотчас погасил игривый летний ветерок. И вторая попытка окончилась неуспешно.

— Ладошки шалашиком сделай, — подсказал дворник.

Сделал, и Моисей с третьей попытки прикурил.

— Так-то лучше. Ты делаешь успехи, парень, — он вполне культурно, в сторону, выпустил густую струю дыма.

Глеб не понял, зачем дворник просил прикурить, мог ведь и сам. Наверно, не хотел расставаться с метлой. И похвалил непонятно за что. «Про какие успехи толковал? — задался вопросом Шаров. — Про те, что я освоил нехитрую науку прикуривания?»

Как-то вечером зашла Виктория Павловна и взволнованно известила, что приезжает дочь с новым мужем, очень серьезным молодым человеком, экономистом по образованию. Он официально развелся с прежней женой и готов зарегистрироваться с ее дочерью. И она, мать, надеется, что на этот раз все надолго и всерьез. Но вот беда: им негде жить, и пока они остановились в гостинице.

— Глеб, голубчик, вся надежда на вас, — она вытащила из рукава халата платок и промокнула глаза.

Шаров наморщил лоб и припомнил дочь Виктории Павловны. С ней он почти не общался. Она то приезжала, то уезжала. По странной случайности ее тоже звали Ритой. «Значит, Рита-два в очередной раз замуж выскочила», — зафиксировал в уме и спросил, не понимая:

— А чем я могу помочь?

— Вы можете временно уступить одну комнату, — пояснила соседка. — А уж я вам буду так благодарна! Мы с вами добрые соседи, дружим уже во втором поколении. Я знала вашу мать и вашего отца. Ваши замечательные родители, не задумываясь, пошли бы нам навстречу.

— Конечно, пусть вселяются, — поддался он. — Только как сделать? У меня же комнаты смежные.

Виктория Павловна обрадовалась его согласию, спрятала платочек и сказала, что проблема разрешимая, она все обдумала. Пусть он уступит молодоженам спальню. Дверь туда можно закрыть и даже забить, а со стороны ее секции проделать новый вход. Там стенка тонкая, гипсолитовая, она проверяла, и все хлопоты берет на себя.

Позже он анализировал: «Гм, проверяла… Значит, не сомневалась в моем согласии?» И еще вспомнил, что соседка не могла знать отца, так как поселилась сюда по обмену лет через пять после того, как папа умер. Ну, может, слышала о нем от мамы. Быстро же добилась, чего хотела. Что-то похожее на досаду ощутил он. Не то, что пожалел комнату: пока действительно не нужна. Но как ловко провернула! Как по нотам. И так ли уж ему «не нужна комната»? А вдруг в скором будущем понадобится?.. Правда, Виктория Павловна и не просила надолго. «А на какой срок сняла?» — задал себе вопрос и не смог ответить.

На другой день, вернувшись домой к вечеру, обнаружил, что в его спальне зияет огромная дыра и в эту дыру видны апартаменты соседки. Она появилась в проеме и со смущенным видом сказала:

— Мы уже тут начали перестройку в ваше отсутствие. Вы уж извините за оперативность. Рабочие пришли, а вас нет.

— Да ладно уж…

— Нам пришлось кое-что передвинуть из вашей мебели. Еще раз извините.

А следом в проеме появилась маленькая девочка Виолетта со смешными косичками и радостно продекламировала:

— Ехал Грека через реку!

— Видит Грека в речке рак, — продолжил Шаров.

— Сунул Грека в руку реку!

— Рак за реку груку цап.

Виолетта засмеялась и захлопала в ладоши, обрадовавшись, что он ошибся.

Через день реконструкция завершилась. Комнату отгородили, а все вещи и кровать перенесли в гостиную, теперь ставшую также и спальней, а может, складом с мебелью.

В пятницу, поздно вечером, он услышал долгожданный звонок, и звонкий голос Риты спросил:

— Алло, алло, Глеб Константиныч, вы куда пропали?

Шаров на секунду онемел. Это ж она пропала, а не он!

— Никуда не пропадал.

— Ну, в общем, я по вас соскучилась и завтра готова встретиться. Запаситесь провиантом, мы весь день проведем на реке. Вы слышите?

— Да-да, запасусь, — обрадовано заверил он, представляя себя неведомым Греком, которому предстоит переезжать через реку, полную раков.

 

6. На пути к цели

И в субботу опять прогулял, не появившись вовсе в «Райских кущах». С утра сходил на рынок, запасся «провиантом», а потом вместе с Ритой отправился к набережной. Жара плавила асфальт, стреноженные автомобили чихали в пробках, и спасение от перегрева и передоза ароматных испарений можно было найти только здесь — на водных просторах.

Шаров надел на выход светлую рубашку с короткими рукавами и простенькие джинсы. Рита облачилась в тесную майку, похоже, номера на два меньшую, чем подходила для её форм. Голову от настырных солнечных лучей защищало широкополое сомбреро; вместе с темными очками оно делало девушку похожей на иностранную туристку, прибывшую невзначай из Аппенин.

Поспешая к реке, Рита рассказывала, что туда же должна подойти или подъехать ее лучшая на сегодняшний день подруга — «белокурая бестия», с которой запросто можно привлечь падких на развлечение мужчин, действуя на контрасте.

— Но вы чего не подумайте, Глеб Константиныч, это я так, о наших девичьих мечтаниях… Хотя, признаюсь, по крайней мере один раз это уже сработало. Маринка должно подгрести не одна.

Долго стояли в конце городского пляжа и ждали. Никто не появлялся. Рита, поглядывая вверх на набережную, продолжала откровенничать:

— Вообще-то, Глеб Константиныч, этот мужчинка, которого мы подцепили, сначала на меня глаз положил, но я… короче, уступила, сами догадайтесь почему.

У него радостно застукало сердце. Сообщение Риты можно трактовать так, что она уступила кого-то подруге, потому что есть он, Глеб Шаров!

— Что-то их не видно, — продолжала она. — Или они опаздывают, или мы опоздали…

— Рита! — в настроении предложил он. — Так, давайте, я сам вас покатаю.

— А вы разве умеете? — Рита удивилась, одарила внимательным взглядом, и Шаров опять порадовался, что всё предусмотрел и разузнал заранее.

Знакомый лодочник, который на этот раз почему-то хромал не на левую, а на правую ногу, повел их к причалу и отстегнул «самую наилучшую», как он выразился, лодку. Не скрываясь, с удовольствием обозрел Риту и выдал ей комплимент: «А ты гарная дивчина!» Напоследок сопроводил напутствием:

— Ракомендую грести уверх по течению. Ежели обессилитесь, река сама принесет вас назад.

Шаров посадил Риту на нос, толкнул сколько хватило сил лодку и заскочил сам. Вскоре очутились на середине; он приналег на весла, и лодочная станция стала медленно уходить назад. Тяжело грести против течения, и хорошо, что сделал несколько тренировочных вылазок.

Солнце, наверно, поставило своей целью вскипятить воду в пеке и спалить берега. Рита объявила, что пора «разоблачаться». Стянула с себя джинсы и майку. Шаров сразу заметил, что лифчик и плавки ей тоже маловаты — возможно сохранились с прошлого сезона, а Рита, скорей всего, не сидела на диете. Но он постарался не смотреть на нее — хотя очень тянуло. Даже, стесняясь, опустил голову и еще яростней заработал веслами. Какой-то джигит на моторке пронесся совсем рядом, наверно, тоже хотел поглазеть на Риту. Лодку сильно закачало в поднявшихся волнах.

— Ой! — воскликнула девушка, цепляясь за борт. — Глеб, а вы плавать-то умеете?

Он поднял голову и взглянул на берег, до которого, казалось, далеко-далеко. Отвечая, повернулся к ней и опять увидел ее всю, бронзовокожую, в узеньких плавках и в экономном лифчике, чуть прикрывавшем грудь.

— До берега должен дотянуть. Можно ведь комбинировать способы. — Он спохватился, что беспокоится о себе. — А ты, Рита?

— А мне без разницы: я по воде, как посуху. — Она засмеялась. — Что же вы не раздеваетесь?

— Плечи могут сгореть. Я потом, — он стеснялся худого нетренированного тела; правда, учась грести в прежние дни, загорел, но и загар вышел какой-то некрасивый — местами красного, местами рыжего цвета.

Она вытянулась на носу лодки и прикрыла лицо шляпой: ее длинные загорелые ноги почти доставали до ступней гравировщика. Он греб старательно, сильно и достаточно умело. Иногда, правда, случались сбои: весла то зарывались глубоко в воду, то скользили почти по воздуху, поднимая веер брызг. Дыхание стало учащенным, капельки пота появлялись на лбу и, минуя брови, текли по щекам. Изредка он слизывал их языком. Но как ни трудно, испытывал почти блаженство. Изредка поглядывал на Риту: спит, что ли? Может, провела бессонную ночь и теперь, вполне доверяясь ему, безмятежно отдыхает рядом.

В последней тренировочной вылазке Шаров достиг пустынного острова, лежавшего посреди реки. Туда он и направлялся сейчас. «Выдержу ли? — спрашивал себя и оптимистично отвечал: — Выдержу!» Передвигались едва ли быстрее медленного бредущего пешехода.

Город остался позади. Рита вдруг поднялась:

— Уф, разморило. А ну-ка, Глеб, живо уступите мне весла!

После недолгого препирательства, он встал, а Рита шагнула навстречу. Лодку сильно качнуло, и он невольно схватил ее за плечи. И тотчас, сконфузившись, отдернул руки. «Обожглись, что ли?» — Рита шутила, Рита смеялась, и это его радовало. А гребла она на удивление ровно и сильно.

Освободившись от весел, Шаров, наконец, разделся, сначала рубашку снял, а потом, спустя некоторое время, и джинсы. И ничего страшного! Она даже похвалила.

— Вы как спартанец… Терпеть не могу толстяков!

— А вот с полмесяца тому назад тебя провожал один такой… упитанный, — вырвалось у него.

— Все-то вы знаете, — Рита погрозила ему пальцем. — Это был не самый удачный эпизод моей биографии.

Они поменялись местами еще раз, и опять ему пришлось приобнять ее. Наконец, впереди по курсу появился заветный остров.

— Мы у цели, — объявил он. — Я тут уже высаживался.

— Премилое местечко, — оценила Рита.

Однако когда подплыли ближе, за борт лодки вдруг кто-то уцепился, подтянулся и уставился на путешественников круглыми глазами, показавшимися из-за стекол акваланга огромными…

Рита вскрикнула. И Шаров вслед за ней поддался панике. Почему-то подумал: а не преследует ли девушку тот самый «хирург», с которым он встречался у главпочтамта. Но незнакомец никаких враждебных действий не предпринимал. Рита успокоилась и даже пошутила:

— Личико покажи…

Молодой безусый парень на секунду задрал маску, загоготал от избытка чувств и опять ушел под воду.

Увы, остров оказался обитаемым. С одной стороны уже дымил костер, с другой надрывался магнитофон. Шаров причалил с той стороны, которую от других отдыхающих закрывали заросли тальника.

 

7. Идея вечного кайфа

Лодка ткнулась носом в песчаный, пологий берег. Дружно вытащили на сушу посудину. Жарились на солнце, купались и потом, сильно проголодавшись на свежем воздухе, сели обедать. Шаров расстелил одеяльце, вытащил из лодки сумку с продуктами, накрыл на «стол». Ели красные помидоры, взятые им с утра пораньше на рынке, вареную курицу, фрукты, запивая их светлым вином. Насытившая Рита, легла животом кверху, прикрыла глаза рукой и попросила:

— Расскажите что-нибудь о себе, Глеб.

— Да что рассказывать-то? — он затруднился с ответом.

— Я почему-то уверена, что вы с детства были прилежным мальчиком и наверняка имели красивый почерк. Не это ли определило ваше нынешнее занятие?

— Да. Я еще в школе увлекся гравировкой. А после школы устроился на завод. Мы на космос работали, ну и на оборону, конечно. Теперь-то, можно говорить об этом в полный голос. Сейчас там бытовуху гонят. А я оказался не нужен и меня сократили. Хорошо, нашелся знакомый, он и помог мне устроиться в «Райские кущи».

— Ого, в каких сферах вращаетесь! — воскликнула Рита. — Ваш знакомый — владелец магазина?

— Да нет, он сосед Романа Федоровича Пулатова, нашего директора, — пояснил Шаров.

— Ну и как с заказами?

— Всегда есть. Да и ребята с завода не забывают, заходят. Даже из других районов приезжают.

— Ну ясно, — усмехнулась Рита. — На халяву-то.

— Нет, ошибаешься. Рассчитываются сполна. Хотя я и пытаюсь отказаться. Сейчас их завод на ладан дышит, платят мало, а я без работы не сижу. И все же, они обращаются ко мне как раньше. Как бы продолжают шефствовать надо мной.

— Глеб Константиныч, я припоминаю, вы мне талдычили о любимой работе. А сами пристроились, где не пыльно, и рады.

— Ну, почему же, Рита. Мне интересно. И не в тягость. Знаешь, всякое бывает. Иногда обращаются даже те, кто и писать толком не умеет. Мне, как минимум, грамотным надо быть.

— А как максимум?

— Поэтом, — пояснил гравировщик. — Просят, чтобы я в стихах выразил.

— Ну, так это просто, при вашей-то библиотеке. Всегда можно что-нить подобрать.

— Да, случается, подбираю. Заказчики остаются довольны. А иногда вплоть до запятой на своём настаивают. А сами такое загнут, что и Жванецкому не снилось. Один, например, пожелал подруге суицидальной радости. Вообще, я заметил, что многие, желая себя показать, начинают к месту и не к месту лепить иностранные слова. А один клиент целую поэму накатал. Я ему говорю: не войдет поэма на вашу чашку. Тогда он попросил вычислить, какая площадь нужна. Я прикинул: не менее двух тысяч квадратных сантиметров. Он сориентировался и другой подарок купил…

— И что это было?

— Мельхиоровый поднос.

— А поэму запомнили?

— Тебе, возлюбленный, я песнь пою. Я весь горю, я весь во вкусе, тебя безумно я люблю… Ну, и так далее.

— Возлюбленный? — удивившись, переспросила Рита. — А клиент, говорите, мужчина?

— Ну да.

— Сдается мне, Глеб Константиныч, что вы обслужили гомосека, — сделала она вывод.

Он привстал, отломал от куста веточку и передал ей.

— Напиши что-нибудь, Рита. Или распишись.

Она старательно нарисовала на песке сердечко, а ниже замысловато расписалась. Он взял прутик, пронзил сердце стрелой и, цепко прищурившись, повторил её подпись.

— Ну, Глебушка! — восхитилась Рита. — И пошто вы в гравировщиках застряли? Имея такой талант, вполне можно стать аферистом!

— Да какой там талант…

— Не спорьте. У вас поразительное чутье на размеры и форму. Теперь я, кажется, понимаю, почему вы запали на меня. Клюнули на идеальные пропорции, да? — Рита с легкостью поднялась и раскинула руки. — Ведь идеальные, да?

— Идеальные, — согласился он, не отводя от неё взгляда. — Как на рисунке Леонардо Да Винчи.

— Не знаю, о каком вы рисунке, — она закинула руки за голову, поправляя волосы. — Но теперь, когда вы подтвердили, я буду чувствовать себя Мадонной.

— Мадонну многие художники изображали. Ты, Рита, какую имеешь в виду?

— Синьору Чиколине. Такая вроде бы у неё настоящая фамилия. Она итальянка по происхождению. Жила в бедности в родной деревне, пока не перебралась в Америку. Прошла через не одни руки, а сейчас — звезда номер один. Представляете, ей уже за пятьдесят, а она не стесняется прилюдно свои телеса выставлять… Ладно, вставайте и вы; пойдемте искупнемся еще раз. Остудим маленько нашу плоть.

Они барахтались, брызгались, потом опять жарились на песке. Рита подремала, открыла глаза и посмотрела на ясное небо.

— Вот так бы жить да жить и ничегошеньки больше не надо… Понимаете, о чем я, Глеб Константиныч?

— Да, — немедленно откликнулся он. — Ты о ценности жизни. Но она дается каждому бесплатно, поэтому как бы не учитывается. Гораздо выше ставятся другие ценности, которые имеют эквивалент в золоте, в рублях…

— В баксах!

— …а они не к каждому прилипают. Мало кому даётся по трудам их и часто приобретается нечестно — воровством, махинациями. Да хоть бы и так: на морду — чулок, в руки — револьвер, и громовым голосом: «Это ограбление!»

— Сами не пробовали? — засмеялась Рита.

— Нет.

— Тут вы правы, Глеб. Одни прозябают в дворцах, а другие кайфуют в бараках.

— Да. И только смерть уравнивает всех. Благодаря ей напоминается, что жизнь — единственная ценность.

— Вы думаете, что смерть нужна именно для этого? — Рита удивленно посмотрела на него. — Да вы мне настроение испортили своими рассуждениями! И лично я не думаю, что смерть — окончательный итог нашей жизни. Мы еще поживем и после смерти. И жили до рождения. Вот я всеми фибрами ощущаю, что в прежней жизни обитала в водной стихии. Мама меня часто попрекает: то почему, доча, из ванной подолгу не вылезаешь?

— Наверно, в прежней жизни ты была русалкой? — пошутил он.

— Фи! С зеленым хвостом!.. Нет, лучше уж быть стремительной, изящной акулой… Ну, вы поняли, да? Мне по душе идея вечного кайфа, Глеб Константиныч.

Солнце, описав в небе гигантскую дугу, пряталось в дальней лесопосадке. Решили возвращаться домой. Когда отчалили от острова, метрах в тридцати от них, на полкорпуса выпрыгнув из воды, промчался ярко-оранжевый катер. Впереди, за рулем, сидел плотного сложения сосредоточенный мужчина, а на заднем сиденье полулежала, разнежившись, худощавая девушка в темных очках, с развевающимися по ветру светлыми волосами.

— Господи, да это ж моя Маринка! — Рита резко, едва не опрокинув лодку, вскочила на ноги. — Ма-ри-на! Ма-ри-на!

Но девушка в катере ее не слышала — ревели мощные движки. Голос у Риты сорвался, перешел на хрип. Катерок легко обошел лодку и умчался к городу, превратившись в точку. Рита присела, ее лицо омрачилось; она покусала губы и сердито глянула на спутника.

— А вы почему не помогли мне докричаться?.. — спросила с выражением крайней досады. Надолго примолкла. И только один раз нетерпеливо бросила: — Нельзя ли побыстрей?

Шаров погреб во всю мочь, и их лодка, подгоняемая течением, через час достигла лодочной станции. Рита по-прежнему оставалась не в духе. Расстались молча. Так неудачно закончилась вылазка на природу. А как хорошо всё начиналось!

 

8. Хлопоты множатся

— Алло, алло, Глеб Констатиныч! — кричала в трубку Рита.

За окном шумела летняя гроза, выстреливая пучками молний и сердясь громом из-за неточных попаданий.

— Да, да! — перекрикивая громы, кричал в ответ Шаров.

— Вы знаете, что к нам в город приезжает звезда?

— А, Чиколине, что ли? Та самая Мадонна?

— Да, ну! Поедет она к нам. Нет, наша отечественная, Мурада. Будет петь в Концертзале.

— Понял, — откликнулся Шаров, переждав очередной грохот за окном. — Бегу за билетами.

— Опоздали, — электронная акустика в точности передала сожаление Риты. — Она в нашем городе дает всего один концерт, а билеты все распроданы.

Опять он попал впросак. И озабоченно раздумывал, где взять эти чертовы билеты. Рита, впрочем, быстрей сообразила, и в трубке вновь раздался её голос.

— А у вас в музыкальных сферах, случаем, знакомых нет?

— Погоди-ка, — припоминая, прикинул он. — Кажется, есть. Да, Максим Ильич Чуковский, директор филармонии. Он приходится родственником моему отцу. Точно! Мама подсказала, когда Максим Ильич выступал по телику.

— Но он-то вас знает?

— Не уверен.

— Ясно. Пример односторонней связи. Он вам родственник, а вы ему нет.

— Ага, полупроводник, — попытался отшутиться Шаров.

На самом деле ему было не до шуток. Ляпнул же, не подумав. А вдруг Рита пошлет наводить мосты? Ведь сколько лет уже прошло после того случайного разговора с матерью. В филармонии наверняка теперь другой директор. Да, может, и филармонии уже никакой нет.

— Алло, алло, Глеб Константиныч, куда вы пропали? — опять беспокойный, будоражащий душу голос. — А вы знаете, не велика беда, что билеты распроданы. Их ведь обычно пере-рас-про-дают… Тьфу и не выговоришь сразу.

— Понял! — ответил он, обрадовавшись. И не будь дураком, не стал больше расспрашивать, пообещал только, что билеты обязательно достанет.

Гроза обессилела и теперь изливала свою злобу мелким, редким дождем. Шаров надел плащ, растопырил зонтик и пошел к Концертному залу имени Глинки, предварительно пополнив бумажник купюрами.

Билеты перепродавали в вестибюле, у касс. Когда-то очень давно Шаров уже обращался к спекулянтам — доставал билет для А. М., пожелавшей сходить на концерт вечно модной Аллы Пугачевой, залетевшей в их город. Ну, все по-старому: спрос рождает предложение. Что ему сейчас предложат, какую цену заломят, то и выложит. Для себя-то он никогда не пользовался услугами этих шустрых, предприимчивых ребят, бытующих, наверно, еще со времен когда Колизея не был разрушен. Всегда обходился тем, что доступно всем. Питался, носил и смотрел то, что употребляют остальные. Хотя, возможно, ошибался. Большая часть людей ведь старалась употреблять как раз то, чего на всех не хватает. И, должно быть, в этом смысле он оставался белой вороной. Что ж, теперь надо перекрасить перья.

Не успел оглядеться, как к нему подкатил молодой человек приятной наружности с дипломатом в руке.

— Нужен билетик, да? — шепнул он. — Отойдемте.

Шаров послушно последовал за ним. Парень открыл кейс. При этом огляделся, а Шаров подумал: «И чего опасается?». Ведь статью за спекуляцию давно отменили. Так с какой стати? Анахронизм? Генетическая боязнь, что «посадют»? Долго, однако, нашим людям придется еще выкорчевывать старое сознание. По капле из себя выдавливать раба. Привыкать, что это — бизнес.

За два билета выложил десять раз по номиналу, и вышел, немного озадаченный и возмущенный. Ну, да пусть! Главное, задание Риты выполнил. Теперь, шагая с билетами в кармане, чувствовал себя счастливым обладателем пера жар-птицы. Можно и потревожить девушку.

— Алло, Рита! Это я! Билеты купил!

Вечером они сидели в просторном, шикарно отделанном зале, в третьем ряду, и вместе с другой публикой дожидались выхода на сцену Мурады — еще одной мадонны отечественного розлива. Вокруг располагалась в основном молодежь, но присутствовали также граждане среднего и почтенного возраста. На ряд вперед сидела древняя, с пергаментной кожей старушка. Она оглядывалась, отыскивая кого-то взглядом, и Шаров ясно видел ее линялые глаза с синими подкрашенными веками и черными наведенными бровями. Он думал, удивляясь: «Ничего себе… ажиотаж какой!»

На сцене появились музыканты в ярких, переливающихся костюмах и заиграли веселое, бодрое. Выбежала и сама Мурада. Разлетающиеся волосы, разлетающаяся одежда, под которыми крепкая молодая стать. Во всю мощь грянули ударные. Шаров вжался в кресло, втянул голову в плечи. Слишком шумно, слишком много децибел. И уже кажется, что ударные молотят не вовне, а забрался барабанщик со всеми причиндалами прямо во внутрь черепушки и наяривает там во всю ивановскую…

Рита в такт мелодии колотила ладошками по рукояткам сиденья. Зал безумствовал. Шаров оглянулся вокруг, рассматривая соседние и дальние лица, подкрашенную старушку, и поразился. Подумал: подведи Мурада всех поклонников к обрыву, скажи им: «Прыгайте, и вы спасетесь», — и все стадо дружно и послушно прыгнет в пропасть. Еще чуть-чуть и он сам, обезоруженный и плененный, захочет добровольно бежать к обрыву. Последний вопль саксофона. В толпе разгоряченных людей выбрались из зала, и Рита в возбуждении сообщила:

— Она сейчас выйдет через служебный вход. Пойдёмте!

Но не только им двоим захотелось посмотреть на Мураду. У служебного входа, не взирая на непогоду, сосредоточилась целая толпа. Пробираясь вслед за Ритой, гравировщик чуть не придавил пергаментную старушку. Она тоже силилась пробиться поближе. С ее век и бровей стекала краска. Идолопоклонство, туземцы на острове Пасхи! Шаров, заражаясь нетерпением других, припомнил, что где-то на Западе поклонники в буквальном смысле разорвали своего кумира. Автор репортажа так объяснил мотивы убийства: пока идол живой, он принадлежит себе, и только мертвым достается фанатам.

Появилась Мурада. Но наши люди оказались не столь агрессивными, как зарубежные фанаты. Певица, слава богу, осталась жива и невредима. Да и кроме фанатов-поклонников здесь собралось много заурядных зевак. Так показалось Шарову. Да и сам он — такой же зевака. Довелось и ему, с близкого расстояния, разглядеть Мураду. Обыкновенное лицо, чуточку скуластое, милое. Она приветливо помахала рукой, одарила всех улыбкой и шустро забралась в поджидавший лимузин.

Нет, Рита не сравнима. А кстати — где же она сама?.. Гравировщик всего на полминутки забыл про девушку, а она, вон уже где: выбралась из толпы и пошла по аллее прочь. Он догнал ее, распустил над ней зонтик и, желая узнать, какое Рита получила впечатление, заглянул в лицо. И вздрогнул. Мокрое лицо Риты исказили боль и гнев.

— Рита, что случилось?

— Боже ж мой! — сказала она. — Ну, согласна: сильный у неё голос. Да, признаю, лучше развиты голосовые связки. И за это ей всё? Все мыслимые и немыслимые радости жизни? А мне — кукиш без масла?

Он вначале растерялся и слова не мог вымолвить. Однако молчать никак нельзя. Надо спасать Риту.

— А мне не показалось, что у неё сильный голос. Наверно, наложение…

— Какое еще «наложение»? — нервно выкрикнула Рита.

— Ну, когда включают старые записи, а исполняющие только имитируют пение.

— Ой, как вы длинно выражаетесь! Так бы и сказали: фанеру гонят. Тем более! По какой причине ей — всё, а мне — ничего? Чем я отличаюсь? Нет, все-таки Татьяна Львовна была права…

Шаров не улавливал ход ее мысли. Татьяна Львовна, кто такая? Ах, да! Кажется, учительница истории, которая рассказывала Рите о прогрессивных французах прошлых веков… Он поднатужился и попытался возразить.

— Но, Рита, так рассуждать тоже нельзя. А чем отличался Пушкин от нас с тобой? Нет, мы не должны опускаться до атомарного анализа. Так что давай оставим исключительных людей в покое. У них свои проблемы. Вспомни, о чем мы с тобой беседовали на острове…

— Опять за своё? — она остановилась и, повернувшись к нему, ткнула пальцем в грудь. — Лучше скажите: вы сможете возобновить знакомство?

— С кем?

— Ну, с этим вашим родственником из филармонии.

— Не-ет. И я не уверен, что он там по-прежнему работает. А в чем дело? Еще какая-то звезда к нам приезжает?

— Звезда рядом с вами. Устройте для меня прослушивание. Я ведь тоже с детства пою. Даже, одно время, в школьном хоре запевалой ставили. И потом мне всего девятнадцать лет. Меня еще можно раскрутить!

— Так… конечно.

— И когда вы к нему отправитесь?

— К кому?

— Ну, к этому, вашему полупроводнику.

— Хорошо. Схожу, — выдавил он.

Сильно напрягла. Не представлял, что теперь делать. Разыскать Чуковского, добиться встречи с ним и сказать: «Здравствуйте, Максим Ильич! Я ваш родственник». Так, что ли? Не хватит наглости…

Проблема решилась сама собой. В эти дождливые и пасмурные дни Шаров по вечерам сидел дома и чаще включал телевизор. И однажды по местному каналу передали о безвременной кончине заслуженного деятеля искусств, бессменного директора филармонии М. И. Чуковского.

«Ну, слава богу», — подумал гравировщик. И тут же ужаснулся. Господи, до чего дошел! Рад смерти человека… Риту он все-таки известил об этом печальном факте.

— Рита, такое дело. Максим Ильич скончался.

— Ну, помер Максим и фиг с ним… А вы про кого?

— Про директора филармонии. Ты же просила меня устроить встречу с ним.

Но от той Риты, которая гневалась, уже ничего не осталось. Она посмотрела на Шарова с беззаботным изумлением.

— Зачем?

— Ну, организовать прослушивание.

— А, это я так… загнула. Не в духе находилась, — ответила она. — Ну, подумаешь, в детском хоре пела. Все мы когда-то пели! Что было, то сплыло.

Он облегченно вздохнул. Однако не прошло и минуты, как она нагрузила его другим воспоминанием.

— Вообще-то наибольших успехов я достигла в танцах. В балетную студию одно время ходила. И сейчас еще иногда на дискотеках зажигаю. Даже, знаете, все вокруг бросают танцевать и пялятся на меня.

— Да, ты удивительно пластична, — поддакнул он.

— А-а, значит, тоже приметили!.. Так, если устроить для меня просмотр, то лучше по танцам. Глеб Константиныч, может, у вас имеется родственник в нашем опереточном театре? Или в ансамбле песни и пляски?

— Нету, Максим Ильич единственный был, — ответил он и, опять же, попытался её утешить. — Но ты не унывай, Рита. Не всем же балеринами быть. У нас свои радости. Погода опять налаживается, с утра солнышко. А давай-ка еще раз махнем на наш остров?

— И будем опять рисовать на песке?

— И бултыхаться в твоей любимой стихии! — поддал он.

— Плечи до сих пор от гребли болят, — пожаловалась она.

— Да я сам! Ты будешь отдыхать весь день!

— А вы опять наляжете на весла?

— Ну, конечно, Рита.

— И нас опять уделает Маринка? — с прежней раздраженностью вдруг выкрикнула она.

Вон к чему подвела. Что-то неладное с ней творится. Да и сам он теперь не в духе. Похоже, начался проклевываться комплекс вины. Ведь из-за того, что появился на горизонте, Рита отказалась от внимания к ней мужчины, так ловко управляющего стремительным оранжевым катером…

 

9. Затмение

Шаров переживал за девушку. Он, конечно, мог возразить: «Рита, да брось расстраиваться! Было б из-за чего!» Но не сказал ни слова, побоялся усугубить ее депрессию.

По-другому надо утешить, не словами. Иногда он представлял, как ведет Риту к реке и приглашает сесть на личный катер — такой же, какой их обогнал… нет, еще лучше!

В идеале, конечно, неплохо прокатить Риту на белоснежной яхте с алыми парусами. Но это неосуществимо. Он же не капитан Грей и не Роман Абрамович, и даже не бандит с чулком на голове, про которого сам же упоминал на острове. А вот насчет катера… Почему б и нет? Глеб мало на себя тратил, и деньги у него водились. Да и от родителей кое-что осталось. Он извлек из резной шкатулки две сберегательные книжки и подсчитал, сколько у него имеется. А ведь приличная набирается сумма!

Не откладывая в долгий ящик, снял все деньги и отправился в новомодный магазин, открывшийся неподалеку от дома. И раньше обращал внимание на этот приличный двухэтажный особняк, к которому то и дело подкатывали крутые авто. Неоновая надпись сверху подтверждала, что здесь находится магазин «Охота», а ниже прыгали разноцветные буквы слогана, напоминавшего, что она, охота, — пуще неволи. Здесь в продаже имелись снегоходы, байки, джипы удивительной проходимости, водный транспорт — катера, моторные лодки… все, что угодно! А во внутреннем дворике выставлен самолет. Не дай бог, Рите захочется полетать на собственном аэроплане. Никаких денег не хватит.

В просторном зале Шаров объявил поспешившему к нему молодому продавцу-консультанту о намерении приобрести катер. Тот подвел к внушительному судну, на борту которого значилась цифра с серией девяток. Молодой человек во всю, не давая вставить ни слова, расхваливал замечательные технические качества плавательного монстра. Наконец, Шарову удалось прервать красноречивый поток слов.

— Простите, — извинился он. — Я не обладаю такой суммой.

Консультант заискивающе улыбнулся.

— Да ну уж, не прибедняйтесь, Ардалион Семенович.

— Кажется, вы меня с кем-то путаете, — смекнул Шаров. — Я не Ардалион Семенович.

Продавец внимательно его оглядел, сосредоточив основное внимание на дешевых кроссовках, и, остывая, спросил:

— А какой суммой вы располагаете?

— На одну девятку меньше.

— Ну, в таком случае рекомендую вам лодку с подвесным мотором, — нашелся парень и повел в другой зал. — Вот «Колибри», прекрасная модель.

Шарову стало неудобно, что он отнял столько времени, и на «Колибри» согласился без лишних разговоров. Да и понравилась ему «лодчонка».

Потом было еще много хлопот, связанных с новым приобретением. Знакомый лодочник отвел место для стоянки. Разумеется, не за бесплатно. Последовали новые расходы, учебные поездки с инструктором, которому тоже пришлось платить. Затем — пробный самостоятельный выезд, и восторг, когда при виражах тебя окатывала тобой же поднятая волна.

Наступил день, когда выпотрошенный в финансовом смысле гравировщик решился пригласить на борт судна Риту. Он в очередной раз не пошел в магазин и с утра стал караулить девушку, не решаясь ей позвонить, чтобы не потревожить сон.

И еще одно знаменательное событие намечалось в тот день. СМИ сообщили, что в 15. 30 по местному времени произойдет редкий случай в природе — полное солнечное затмение.

Во дворе к Шарову подбежал Саша, вернувшийся из «Орлиного гнезда» — загоревший, окрепший.

— Привет, Александр, — гравировщик обратился к пацану по полному имени. — Рита дома?

— Эх, вы; забыли про наш уговор? — Саша укоризненно покачал головой, но все-таки ответил. — Дрыхнет еще, поздно спать легла. Могу разбудить.

Шаров взглянул на часы, время приближалось к полудню.

— Да ладно, пусть поспит.

Часа два он провел в нетерпеливом ожидании. А потом Саша сам подошел к нему и насмешливо известил:

— Оне уже встали. Пьют чай с вишневым рулетом.

Теперь можно было и побеспокоить. Шаров позвонил и сказал, что ждет. Рита вышла из подъезда, он смело подрулил к ней и, пока что не открывая тайны, интригующе улыбаясь, повлек девушку за собой. Рита послушно вышагивала рядом, с улыбкой поглядывала на спутника, заинтригованная обещанным сюрпризом.

И сюрприз последовал! Но не для нее, а для него. Спустившись к стоянке разномастных катеров, Шаров застыл, как трахнутый молнией. Он не увидел свою «Колибри». Уходила в воду цепь, к которой под замок пристегивалась моторка. У него даже мелькнула фантастическая мысль, что лодка ушла в самостоятельное подводное плавание.

— Что с вами? — спросила Рита.

— Да так… ничего.

Солнечный диск, склонившийся на западный берег реки поблек и черным кругом обозначился в небе.

— Вот и началось затмение, — севшим голосом сказал Шаров.

— Так вы меня сюда притащили наблюдать затмение?

— Да… очень редкое явление…

— Очень мило с вашей стороны, Глеб Константиныч, — Рита мельком глянула на часики. — И сколько оно продлится?

— Один час.

— К сожалению, вынуждена отказаться. У меня свидание с… работодателем.

— Я провожу, — сконфуженно пробормотал он.

— Нет уж, оставайтесь здесь и продолжайте наблюдать, если вам интересно.

Она быстренько удалилась. Большего конфуза он не испытывал, пожалуй, ни разу в жизни. И, делать нечего, продолжил наблюдать за солнечным затмением. Потом кинулся искать охранника. И не мог найти. Попытался обратиться к другим ответственным лицам. Но стоянка оказалась незарегистрированной, юридически не оформленной. Вернулся к тому месту, где находился его «сюрприз», присел на карточки и потянул на себя цепь, точно надеялся вытащить из воды улов. Увы, ничего не оказалось на последнем звене. Посторонний мужик, заинтересовавшийся его «ловлей», посоветовал обратиться в милицию.

Сотрудник милиции допрашивал вяло и неохотно.

— Лодка-то застрахована?

— Нет, не догадался. Не успел.

— Ну так что ж вы хотите? Надо было сразу. А так — нам искать не с руки. У нас таких краж больше, чем тараканов в коммунальной квартире.

Шаров хотел сказать, что он тоже живет в коммунальной квартире, но тараканов у них нет. Но не спорить же по этому поводу.

— Ладно, — позволили ему, — напишите заявление.

Рита вечером сама позвонила: «Глеб Константиныч, выходите; прогуляемся». Он собрался и вышел, хотя погода для прогулок стояла не самая лучшая. Темные, плотные облака затянули небо, накрапывал дождь. Рита поежилась и прильнула ближе.

— Неохота домой идти, — пояснила она. — Папа усилил натиск. Не терпится замуж меня отдать.

— За кого?

— Вы забыли, я ж говорила. За Лёнчика! Боится, как бы Лёнчика другие самки не увели. Считает его очень талантливым и перспективным.

— А ты что же?

— Даже не знаю, что делать. Мой отец, как танк, набравший ход. Лёнчика в гости недавно зазвал, и Лёнчик, глядя на меня, облизывался как мартовский кот. А я далеко от него не в восторге. Была бы у него хоть такая прическа, как у вас… Хотя, знаете, — вдруг на секунду оживилась она, — оказывается, плешивость у мужчин — признак высокой сексуальности.

«И что ж это я не плешивый?» — уныло подумал он.

— Боюсь, сегодня, с работы, папа опять его затащит к нам. Да ну их всех! — с досадой махнула рукой Рита и даже притопнула ножкой. — Глеб Константиныч, может, пригласите к себе?

Разумеется, он тут же пригласил.

Когда вошли, соседка не выглянула в коридор, и, стало быть, находится в неведении, кого он привел. Ну и хорошо: и упоминать не хочется. Но, к сожалению, пришлось и о соседке разговор вести. Рита сразу заметила усечение квартиры, нагромождение мебели в единственной комнате и удивилась:

— Уж не глюки ли меня преследуют, Глеб Константиныч. У вас, кажется, была дверь в спальню?

— Была, — подтвердил он. — Я её шкафом загородил.

— Зачем?

— Соседке комнату уступил. Она сильно просила во временное пользование. Пока не решатся ее жилищные проблемы.

— Знаю я таких соседок! — резко объявила Рита. — Им только пальчик подай, они всю руку оттяпают. И когда вы думаете восстанавливать свою жилплощадь?

Он пожал плечами. Только впервые сообразил, что это будет очень хлопотливая, да и неприятная процедура.

— Ну и ну, — продолжала Рита с досадой. — Мне непонятно, на что вы надеетесь? С милой и в шалаше рай, да?..

Настроение у неё опять ухудшилось, да и он окончательно осознал, что не то сделал.

Сидели рядышком на диване. Рита ему рассказала свежие новости про девушку Оксану из Тамбова, которая вышла замуж за американского артиста Мэла Гибсона, но теперь разводится, оставляя себе дочь и требуя отступные в сто миллионов долларов. Попал артист, сыгравший в «Последнем искушении Христа», как кур во щи. Оксанка из Тамбова стала и его последним искушением. В годах же мужик. Шаров слушал ее и чувствовал, что девушка дрожит: то ли от того, что оперировала такими большими суммами, то ли еще не согрелась после прогулки. Приобнял жалеючи… Она не возразила, не отстранилась.

— Вы, наверно, хотите, чтобы я осталась? — спросила, раздумывая. — Не скрою, у меня уже были мужчины. И всю эту романтическую дребедень насчет девичьей невинности я считаю предрассудками. Но странное дело, Глеб Константиныч, именно когда я рядом с вами, они во мне почему-то оживают. И я не могу так просто лечь с вами в постель. При вас я себя как-то необычно ощущаю. Вы понимаете, что сами виноваты?

«Ну вот, опять я виноват». Он, обескураженный своей виновностью, убрал руку с ее плеча. А она вдруг рассердилась из-за того, что пришлось пускаться в такие откровения.

— Ну, что вы за человек! Ничего-то не добиваетесь, цели в жизни никакой не ставите. Застряли в гравировщиках и рады. Я могла бы и жестче сказать, но промолчу.

— Да говори уж, чего там.

— Вы из тех, кого называют лохами… Ладно, не обижайтесь, — другим тоном, почти ласково добавила она. — Я пойду. Нежеланный гость, если и был у нас, уже наверняка ушел, солоно не хлебанувши… А вы над моими словами подумайте.

Шаров остался один и задумался. «Чего мне добиваться? В чем? В каком деле?» Ведь он, как и Рита, не имел каких-либо особенных талантов. Наверно, наследственность подкачала. Родители-то были талантливые. Мать — музыкантша. Отец — маляр с даром художника. Живи отец сейчас, наверняка стал бы востребованным дизайнером…

«Нет, кое-что, конечно, и мне перепало», — заключил Шаров. Вспомнил, что в детстве посещал изостудию и музыкальную школу. Почему же остановился и не продолжил? Что остановило?.. «Мальчик сломал пальчик», — как изволила пошутить Рита. Да ну, что там пальчик! Куражу не хватило — вот причина всего.

А сейчас? Амбиции захлестывают его, как волны утлое суденышко в океане. Так, что недолго и захлебнуться. Он задернул шторы, закрыл дверь поплотнее и сел за пианино. Робко коснулся клавишей. Но звук, извлеченный им, показался таким громким, что он замер с растопыренными пальцами над клавишами. А в комнату вбежала малышка Виолетта.

— Ой, дядя Глеб, давайте вместе поиграем!

Она присела рядом; он занял правую часть клавиатуры, а она левую, и они стали играть в паре. Девочка из-за всех сил колошматила по клавишам. Какофония вышла ужасная. В комнату вошла Виктория Павловна с заспанным лицом и попыталась мило улыбнуться.

— Музицируете?.. У вас прекрасно получается.

Леща кинула. Чтобы, значит, и дальше развлекал внучку.

В понедельник, когда «Райские кущи» отдыхали в свой единственный на неделе выходной, а Виалетту отвели в садик, Шаров еще раз сел за пианино. В его бывшей комнате стучали и сверлили, занимаясь ремонтом и подготавливаясь к вселению новых жильцов, — так что в доме стоял шум и обеспечивал звуковое прикрытие. Он долго настраивал себя; размял пальцы, пощелкав костяшками. Заиграл, на слух подбирая известные ему мелодии…

Эге-гей! — крикнул кто-то со двора. Глеб вышел на балкон и глянул вниз. На дорожке стоял дворник Моисей и держал в руках метлу.

— Ты, что ль, сейчас наяривал? — спросил, задрав бороду кверху.

— Ну я. — Отпираться было невозможно. Застукали на месте преступления.

— Молодец! Продолжай в том же духе, — поощрил Моисей. — Как увидишь, что я мету, так и играй. Я буду слушать и под заданный тобой ритм мести.

«Ну вот, угодил», — усмехнулся Шаров. Но для самоутверждения этого мало. Рите вряд ли его музыкальные опыты понравятся. У нее другие вкусы, современные. От Саши он слышал, что Рита посещает модный в их городе клуб «Эксель». Однажды вечером, возвращаясь от А. М., гравировщик проходил мимо и остановился, прислушиваясь. Рыдали трубы, бомбили ударные. Дурниной заверещал чей-то голос, без конца повторяя одну и ту же фразу на неизвестном языке.

Он смылся с балкона и закрыл крышку инструмента.

«А может, мне Риту изобразить?» — появилась новая мысль, рожденная неуспокоенным сознанием. На всякий случай заглянул л на антресоли — посмотреть, что от отца сохранилось. Мольберт, краски, кисти — всё есть. Даже загрунтованный холст, натянутый на подрамник, нашелся. Краски, правда, засохли. Но можно свежие приобрести и взяться за дело с тем же старанием, с каким отец когда-то писал портрет мамы…

За хороший, качественный набор в тубах он, не скупясь, отвалил две тысячи, но заняться живописью так и не решился. Представил, как Рита посмотрит на его мазню, поморщится и скажет: «Фи, неужели это я?» Вспомнилось, что Рита верит в реинкарнацию. Во всяком случае изъявляла желание в переселении души и даже пыталась представить, кем она могла быть в прошлой жизни. А кем, интересно, он мог быть раньше? В памяти ничего не осталось. Но можно предположить, что за тысячи лет являлся в самых разных ипостасях. И все эти гаврики обладали одним общим качеством — являлись лохами. Тут уж ничего не попишешь. Неосознанное коллективное.

«А ведь все мои неприятности связаны со знакомством с Ритой», — еще, вот, и такая мысль однажды появилась. И страшно неудобно было продвигаться к логическому выводу: «Значит, ничего, кроме огорчений, знакомство с Ритой мне не принесло?» К счастью, отвлекли трели входного звонка. Затем, почти сразу, в коридоре раздались женские голоса. Один принадлежал соседке, а второй… вот неожиданность! В гости явилась А. М.

— Ну здравствуй, Глеб! Соломон не идет к горе, так гора явилась к Соломону, — басом объявила троюродная тетушка, подруга покойной матери, переврав известную поговорку. Сунула ему зонтик, не спеша сняла плащ.

— Чего не приглашаешь?

— Проходите, Анастасия Михайловна, — он вдруг подумал, что она тоже обнаружит недостачу комнаты и начнет выговаривать. Поэтому попытался извернуться. — Может, сразу на кухню? Я вас чаем угощу.

— Спасибо, сыта.

Пришлось вести в гостиную. Но, слава богу, перемен она не обнаружила. Наверно, запамятовала, как было раньше. Сто лет не заходила.

— Садитесь на диван…

— Да уж посижу, отдышусь, — она присела, а он остался стоять. — Чей-то у тебя вид такой?..

— Какой?

— Заполошенный. Ты, наверно, только и думаешь об Оксане?

— О какой Оксане? — рассеянно спросил он. — Которая из Тамбова?

Ярче всего у него откладывалось в памяти то, о чем рассказывала Рита. И он хорошо запомнил об американском артисте Гибсоне, сыгравшем Иисуса, а также о его молодой жене Оксане.

— Да ты что, господь с тобой! — сердито сказала А. М. — Вовсе она не из Тамбова, а из Калачинского района нашей области. А сейчас в городе живет. Снимает комнату, в зубной клинике работает. Кстати, у тебя зубы не болят?

— Нет.

— Ну, еще могут заболеть. Ты, Глеб, совсем забыл, что я тебе об Оксане говорила.

— А, — припомнил он. — Это ж вы ей фоточки показывали?

— Ну, наконец-то включился!

— А я, вот, её на фотографиях еще не видел.

— Так я попрошу! Запросто! — А. М. оживилась. — Ты желаешь продолжить с ней знакомство?

— Ну, если на уровне изображений…

— Она тебя и живого видела! Я ей сказала, где ты работаешь, и она в ваш магазин заходила. Ты даже ей невзначай улыбнулся. Но сильно занят был. Она не рискнула заговорить.

Шаров напряг память и припомнил, что и впрямь, какая-то девушка крутилась возле его кабинки, но никаких работ не заказывала. Может, он ей и улыбнулся — чисто случайно, ему не трудно. Попытался припомнить, какая она, и не смог. Но приблизительный образ явился в воображении: простенькая и миловидная. С ней, наверно, ему будет очень легко. А еще бонус: калачинская Оксана его знает, благодаря стараниям А. М., как облупленного. И уже воспринимает положительно. Значит, не надо напрягаться, казаться лучше, чем ты есть. Не надо пыжиться и что-то обещать на будущее. Дело, стало быть, совсем за малым: пойти навстречу усилиям А. М., добровольно взвалившей на себя роль свахи.

— Оксанка сегодня опять ко мне забегала, — добавила Анастасия Михайловна. — И насмелилась передать тебе привет.

— Передавайте и ей, — сказал он.

В конце концов этот «привет» ни к чему его не обязывал.

 

10. У воды да не напиться?

В рабочее время вызвали повесткой насчет украденной лодки. На этот раз были внимательней.

— Вы не первый, — сообщил назначенный по делу следователь. — Кражи приобретают массовый характер.

Он устроил очную ставку с разысканным лодочником.

— А че я?.. Ничего не знаю, — отнекивался тот и попытался свалить все на затмение. — Разве ж уследишь. Затмение ж было.

Выйдя от следователя, Шаров запоздало припомнил, что затмение-то произошло уже после кражи лодки. И еще он заметил, что лодочник, вышедший чуть раньше, теперь не хромал — ни на правую, ни на левую ногу. Может, это вовсе и не один человек был, а целых трое?

«Вернуться, что ли, и доложить обо всем?» — но не вернулся и не доложил. И так проваландался больше часа.

Когда вновь появился в магазине, его поспешно окликнула молодая продавщица из отдела напротив. Она ему симпатизировала и однажды призналась: «Глеб, если б я не выскочила так рано замуж, я б не задумываясь, пошла б за вас». Примерно то же самое высказывали еще две или три знакомые сотрудницы. «Почему-то у замужних я имею успех», — не раз отмечал он, но этот вывод ни к чему не подвигал. Заводить себе любовницу из числа замужних — не собирался.

— Что вы хотели, Наташа?

— Вас искали!

— Кто искал?

— Не пугайтесь. Двое, но без носилок, — обнадежила она. — Мужчина и девушка. Он такой характерный, сильно похож на артиста Сапрыкина.

Шаров не знал такого артиста, но не стал уточнять.

— А девушка?

— Кра-си-вая. И тоже на кого-то сильно похожая, — заверила продавщица. — Расстроились, что вас не застали. А девушка даже рассердилась и высказалась в том смысле, что как это вы посмели отлучиться. И велели вам, если явитесь, никуда больше не отходить.

Он сразу подумал, что «рассердившейся» девушкой была Рита. Объяснял же ей, где работает, и она нашла. Но зачем, с какой целью? И с кем приходила?.. Ума не мог приложить, терялся в догадках. Терпеливо сидел в кабинке и ожидал, как ему повелели.

Дождался!

И в самом деле, вскоре появилась Рита. А с ней — незнакомый молодой мужчина, лет двадцати семи, в светло-сером костюме, с безукоризненной прической. С желтым портфелем в руках.

— А вот он и вы! — воскликнула Рита. — Радуйтесь, Глеб Константиныч. Наконец-то у вас появился случай воспользоваться вашим необыкновенным талантом.

— Какой случай?.. Каким талантом?

— Мой папа сейчас в Москве, а тут срочно нужно подписать пару документиков. Иначе беда. Леонид, вынимай!

Ее спутник открыл портфель, вытащил несколько листов с отпечатанным текстом и приятно улыбнулся.

— Вот здесь нужна подпись Николая Петровича, а вот образец его подписи. Вы действительно сможете скопировать?

— А кто это — Николай Петрович? — уточнил Шаров.

— Фу, какой вы недогадливый! — бросила Рита. — Я ж вам говорю: тот самый папа, который сейчас в Москве.

— У тебя разве их несколько? — тормознул он.

— Никого у меня больше нет! Он у меня единственный и неповторимый. И сейчас в Москве, в командировке. А подписать надо здесь. Срочно!

Шаров напрягся. Надо было решаться. Или подписывать или отказать любимой девушке.

— А твой папа не будет против?

Она словно ожидала вопроса.

— Сейчас я ему позвоню, и он отдаст вам устное распоряжение. — Она и в самом деле принялась звонить по мобильнику и спустя минуту раздосадовано сообщила, что отец «вне зоны доступа». — Да вы что, Глеб Константиныч? Сомневаетесь?

Рита заметно занервничала, а ее спутник Леонид иронично улыбнулся и пожал плечами. Как, мол, можно сомневаться и колебаться, когда просит такая девушка?

— Хорошо, давайте ваши бумаги, — Шаров решился.

Он секунд пятнадцать изучал подпись «папы», а потом лихо, не задумываясь, подписал четыре листа, не читая их и не вникая в суть. С последним, пятым листом произошла заминка по вине самого подавателя. Что-то он вдруг замешкался; Шаров это заметил, и у него невольно дрогнула рука.

Прошло несколько дней, за которые «ничего существенного» не случилось. Риту он видел всего однажды, про оказанную услугу не заикнулся. Правда, не сдержал любопытства: «А кто с тобой был?»

— Ну, здрасьте! Это ж Лёнчик, — разъяснила Рита. — Тот самый перспективный парень, которого папа навяливает мне в женихи.

— Но ты же говорила, что он плешивый, — с недоумением припомнил Шаров.

— Я авансом. У него уже макушка светится, а не пройдет и трех лет, как совсем облысеет, — разъяснила Рита.

А еще через неделю, зайдя к нему вечером без предварительного звонка, сообщила обескураживающую новость.

— Ну и влипли мы! Леонид выкинул номер. Из пяти приказов один оказался не санкционированный папой. Дело-то пахнет керосином. Папа очень рассердился и на всякий случай предложил Леониду уволиться.

— А почему… керосином? — заикнулся Шаров.

— Незаконно разрешил продажу земли. Этакий лакомый кусочек, предназначенный совсем для других целей. Папа предполагает, что в результате этой сделки Ленчик положил в карман тысяч эдак сто. Попросту говоря, ему дали на лапу, и он хапнул.

— Сто тысяч рублей? — переспросил Шаров.

— Экий вы мелочный! Долларов!

— Гм, действительно перспективный…

— Что вы там шепчете? Папа говорит, что подобная услуга определяется именно такой суммой. По таксе.

— По какой таксе?

— Ну, не знаю. У них там свои прейскуранты. А в точности, сколько ему дали, и папа не знает. Этот жук даже ни с кем не поделился. Мой папа в шоке. Всю жизнь честно служил и морально готовился, а Лёнчик, ничтоже сумляшись…

— Прости, не понял: что означает «морально готовился»?

— Ну, все ж берут взятки, не секрет. Даже поговорку придумали: «У воды да не напиться». Значит, чтобы не отстать, не выглядеть белой вороной надо морально себя подготовить к этому, и удачно хапнуть.

— А этот… твой соискатель … он подготовился?

— Он все сделал экспромтом. По крайней мере для папы это стало полной неожиданностью. На всякий случай, предупреждаю вас, Глеб Константиныч. Если дело всплывет, то ждите повестки. В качестве свидетеля. А может и как соучастника. С УБЭП шутки плохи… Что вы глаза округлили? Да-да, я говорю про тех шустрых ребят, которые борются с экономическими преступлениями.

Шаров пожалел, что похвалился Рите о своих способностях. Он припомнил, как расписывался в бумагах. В четырех случаях расписался так, что ни одна графологическая экспертиза не прикопается. Но то были приказы, «санкционированные» Николаем Петровичем, их коварный «Ленчик» взял для прикрышки, а вот в последнем… гм, Шаров и сам засомневался идентично ли он воспроизвел подпись.

— Ну, что вы скуксились? — Рите было все ни по чем. — Папа уже «уволил» Лёнчика. Радуйтесь! Причем, по всем статьям. То есть и в качестве жениха тоже. И я теперь свободна, как птица. Или, как незаказанная еще пицца… Кстати, Глеб Константиныч, я б не отказалась от кофейку. С пиццей или что там у вас есть. Только на кухню не пойду. Мне не хочется сталкиваться с вашей вымогательницей-домоуправительницей.

— Конечно, я сейчас, — заторопился он.

То, что Ленчика отшили, слегка утешило. Но сам факт участия в криминальном деле с подписями был крайне неприятным. Правда, попроси Рита еще о чем-либо сомнительном или даже противозаконном — опять не посмел бы отказать. «Я полный её раб», — осознал, приготавливая для неё кофе. Выскреб из банки последнюю ложечку. Из холодильника вытащил и порезал последний кусок копченной колбасы. Затем хлеб. Еще и печенье имелось. Куснул, пробуя: не засохло ли. Забегал с тарелками.

— Ну, что ни делается, все к лучшему, — подытожила Рита, принимая чашку. — Я осталась при своих и при ваших интересах…

С аппетитом налегла на кофе.

— Что ж вы, Глеб Константиныч, себе не приготовили?

— Не хочу. Перед твоим приходом перекусил, — скоренько ответил он, с оторопью подумав: «А вдруг еще потребует?»

— Последняя новость, — продолжила Рита. — Со знаком плюс. Я с подругой помирилась. Маринка извинилась за невнимательность. Ну, помните, на реке. Мы с ней опять общаемся. Она о своем женихе арии поет, а я… — лукаво блеснула глазами, — а я о вашем существовании объявила. Короче, ле-га-ли-зо-ва-ла вас.

Протерла губы услужливо поданной салфеткой. И неуверенно, как бы сомневаясь, стоит ли сообщать, проронила:

— Глеб Константиныч, конечно, я извиняюсь, однако у меня опять проблемка…

— Говори, Рита!

— Маринка предложила мне махнуть на недельку в Питер. Ну, разумеется, в Эрмитаж сходить, туда-сюда, на Адмиралтейскую иглу поглазеть, в Невке искупаться. И, конечно, по магазинам прошвырнуться. У Маринки же сейчас предсвадебно-закупочная сессия. И я согласилась составить ей компанию. Я не могла отказать! И вот теперь хожу и думаю: а на что мне ехать? Папа отказал в кредите, а мама от него в полной финансовой зависимости.

«Вон как обернулось! — подумал Шаров. — Похоже, Рита в ответ на хвастовство подруги, объявила, что у неё тоже есть жених. Но у Маринки жених солидный, состоятельный — судовладелец, а я — полный банкрот. Как же мне теперь быть?»

— Не беспокойся, Рита, — сказал вслух. — Это хорошо, что ты ле-га-ли-зо-ва-ла меня. Я выручу.

— Ой, правда?

— Правда. Сколько тебе надо на поездку?

— Я еще не прикидывала.

— Ну, давай вместе прикинем.

Они уселись рядом и стали подсчитывать. Её темные волнистые волосы иногда касались его щеки и будоражили. В общую сумму вошли билеты на дорогу, проживание в гостинице… Значительная вышла сумма! И Шаров сам же округлил её — в сторону увеличения.

Впервые в жизни у него возникли финансовые проблемы. Но раз пообещал — надо выручить Риту. Отправился к А. М. и, позволив накормить себя обедом, попросил взаймы. Знал, что у нее есть деньги. И почему-то был уверен, что тетушка выручит.

Покончив с домашними котлетами, коих она положила ему на тарелку аж три штуки, он попросил её об одолжении. Но пока не объявил о конкретной сумме.

А. М. стояла у плиты, включая чайник.

— Я думала, ты более рачительный, Глебушка. Интересно знать, на что ты тратишься? Я ведь в курсе, что папа с мамой тебе кое-что оставили.

— Да так как-то все… — не нашелся он, что ответить.

— М-да, — она покачала головой. — Что-то с тобой творится. Неухоженный, исхудавший, глаза ввалились… Ты как питаешься?

— Нормально питаюсь.

В виду безденежья, он полностью перешел на супы в пакетиках, в кафе перестал заходить, на завтраки жарил глазунью. Но про эти мелкие подробности родственнице рассказывать не стал. Тетушка заварила ему чая (кофе она не признавала, находя его вредным), выставила на стол буженину, сыр, сливочное масло и глазированные булочки.

— Сливок добавить?

— Да не хлопочите, садитесь. Без сливок обойдусь.

— Нет, не обойдешься.

Она вытащила из холодильника банку со сгущенными сливками, долила в кружку с чаем. Только тогда присела и стала сердобольно смотреть, как он ест. Он почти достоверно знал, о чем она поведет речь дальше. И — не ошибся.

— Жениться тебе надо, Глеб. Кстати, Оксана превосходно готовит. И с ней ты финансовых проблем испытывать не будешь. Она девушка самостоятельная, бережливая, умеет деньгами распоряжаться. Будет тебе и за повара, и за домашнего бухгалтера. — Далее А. М., со свойственной ей прямотой, к известным положительным качествам девушки прибавила еще одну, предположительную: — Да и в постели, я думаю, она не оплошает.

— Ого, сколько у неё достоинств, — пробормотал он. — Так вы мне дадите в долг?

— У меня деньги в сберкассе, на срочном вкладе. Там ведь проценты идут.

— Я возвращу с процентами, — пообещал он.

Она подумала, старательно наморщив бровки.

— Нет, не дам. Приучайся жить по средствам. Я оказала бы тебе плохую услугу, поддержав мотовство. Твоя мама вряд ли меня одобрила. Твоя мама…

Он выслушал очередную лекцию, поблагодарил за обед и ушел ни с чем.

Еще раз посетил следователя. Тот, выпустив в него струю вонючего табачного дыма и загадочно прищурившись, посоветовал обратиться в частную сыскную фирму.

— У меня сейчас денег нет, — вынужден был признать Шаров.

— Денег не надо. У них гибкие методы. Сговоритесь, я уверен.

Сходил по указанному адресу. Приняли тепло.

— У вас сохранились документы на катер? Техпаспорт, счет-справка из магазина, гарантийный талон?

— Да.

— Тогда все окей. Вы передаете все права на лодку нам. Мы, как бы покупаем её, хотя она, возможно, уже не существует вовсе. Поэтому платим двадцать процентов от ее стоимости. Если согласны, сейчас же оформим сделку, и вы получите деньги.

Он подписал бумаги, хотя на задворках сознания появилась мысль: «А ведь, пожалуй, жулики!» — и получил, что причиталось. Уже кое-что, но мало. Оставалось последнее: взять в кредит. В банке приняли очень вежливо. Молодой человек, безукоризненно одетый, помимо всего прочего, спросил о цели кредита. Шаров замялся с формулировкой. Не дождавшись ответа, сотрудник почти утвердительно спросил:

— Причина ваших затруднений — ля мур?

— Да, можно сказать и так, — кивнул Шаров, представляя, что будь Рита рядом, она ответила бы по-французски.

Сотрудник виртуозно набирал текст, легко гуляя пальцами по клавиатуре.

— Запишем: цель кредита — романтическое путешествие.

В графе «работа, род занятий» означил: «Гравировщик, частное предпринимательство». Идя с банка домой, Шаров заглянул на почту и купил конверт. Подать Рите деньги без конверта почему-то показалось неприличным.

Она, вызванная им и появившаяся мигом, приняла конверт и помахала вокруг лица, как веером. Но вдруг заколебалась и протянула обратно.

— Нет, я передумала. Не могу принять.

— Рита, но почему?

— Если приму, значит, буду вам обязанной. Еще и требования начнете выставлять, давить на меня морально. Вы-то хоть понимаете, что этим как бы покупаете меня?

— Я забуду. Ни словом не обмолвлюсь.

— Ага, не обмолвитесь, а про себя думать будете.

— Нет, и думать не буду, — заверил он.

— Правда? Ну, тогда ладно, — она как бы через силу, уступая его домогательствам, деньги приняла и заверила, что долг вернет, как только появится возможность.

Он заметил, что она повеселела, но тотчас наложил табу на свои наблюдения. «Надо исполнять обещания, — ворочалось в голове. — Не совсем же я подлец».

Вскоре подруги уехали в Питер, а Шаров заскучал. Одно во благо: стал регулярно ходить на работу. Кредит-то надо возвращать. Правда, как назло, заказов стало меньше. Что еще произошло в те дни, когда Рита отсутствовала? Да, пожалуй, ничего. Разве что встретился с Чибисовым, которого давно не видел. В учителе появилось что-то новое, деловое, походка изменилась. Стала пружинистой и с подскоком. В правой руке он теперь держал не прежнюю дешевенькую папку, а новую — кожаную, с блестящей застежкой.

— Как поживаете? — бесхитростно спросил Шаров.

— Нормально, — ответил Чибисов. — А вы как? По-прежнему при своих заблуждениях? Звезды на небесах все еще подмигивают, поощряя ваши кантианские взгляды?

— Я как-то меньше стал обращать на них внимание, — не совсем радостно признался Шаров.

— А, то-то же! — Чибисов, напротив, обрадовался ответу. — Если хотите, я выскажу вам свое мнение насчет того, почему люди до сих пор не сожрали друг друга.

— И почему же?

— Начнем с азов. Признаем за истину, что своя рубашка ближе к телу. А стремление приобретать всё новые рубашки — естественное желание каждого индивидуума. Но есть законы, регулирующие отношения внутри человейника. Уголовный кодекс в конце концов. Вот он и препятствует тому, чтобы дело не дошло до сдирания с чужих плеч рубашек — зачастую вместе с кожей.

— Уголовный кодекс надо чтить, — кивнул Шаров, припомнив чье-то высказывание.

— Вот именно! В каждом человеке следует воспитать страх перед неизбежностью наказания. Почему на Западе порядок, процветание и триста сортов колбасы? Потому что столетиями шлифовали в себе законопослушание и трезвый образ жизни. Постановили, что собственность священна — не пяль глаза на чужое. Доказали, что алкоголь вреден — пей только наперстками. А у нас хлещут ведрами. Опомнятся, но поздно — зависимы. Вот и приходится «торпеды» под кожу вшивать. Ведь только мы и живем, как бог на душу положит. Кстати, судя по этой поговорке, создатель мира сего — далеко не законник. Что, разумеется, ограничивает влияние религии на практику жизни. Отсюда же и часто возникающая дилемма.

Чибисов примолк, явно ожидая вопроса, и Шаров спросил:

— Какая дилемма?

— Как судить: по совести или по закону.

— И что же нам делать, если мы так безнадежно отстали?

— Надо с рождения каждому «торпеду» вшивать, — предложил Чибисов. — Нет, лучше две. Одну против алкоголя, а вторую с программой, блокирующей нарушение уголовного кодекса.

— Так ведь и в этом случае хакеры найдутся, — осторожно заметил Шаров. — Взломают или вырежут вместе с мясом.

— Ну, тогда, как говорится, держи вора. «Вор должен сидеть в тюрьме!»

— А алкоголик?

— В лечебно-трудовом профилактории.

— Это вы в школе, на уроках по ОБЖ ученикам разъясняете?

— Уже не в школе, — поправил Чибисов. — Пока вы любовались на звезды, я заочно закончил юрфак универа, получил вторую вышку и ушел из школы по собственному желанию.

— И куда, если не секрет?

— Тружусь в одной частной компании.

— Поздравляю.

— С чем? — усмехнулся бывший учитель. — Возможность проповедовать свои идеи упала ниже плинтуса. Зарплата, правда, стала в десять раз выше.

Шарова, пока беседовал с Чибисовым, неотступно занимала мысль: спросит ли бывший учитель о Рите… Нет, так и не спросил. Но показалось гравировщику, что Рита осталась у правоведа чувствительной, так и не вытащенной из тела занозой.

 

11. Друг семьи

Рита вернулась из поездки в Питер веселая, оживленная и поведала о своих впечатлениях.

— Всё было на высоком уровне, даже шикарно, а в некоторых случаях и забавно. Гуляли мы как-то с Маринкой по Невскому и возле ресторана «Белые ночи» нас приняли за девиц легкого поведения. Ну, от питерских самцов мы легко отбились. Но потом, с той же догадкой, к нам подступили блюстители порядка и потребовали лицензии. Хотели в отделение забрать. Нас выручил военный моряк, капитан первого ранга. «Это мои невесты», — влез он. «Сразу обе две?» Моряк — не дурак. «Я еще не сделал окончательного выбора. Видите, какие они разные? Одна блондинка, а другая брюнетка». Взял нас под руки и завел в ресторан. Напоил, накормил, и — представьте себе — никаких намеков на расплату натурой. Даже не ущипнул ни разу. Еще и поблагодарил: «Был рад провести с вами время». И только прощаясь, не удержался от нотации: «Бросили бы вы, девушки, заниматься этим делом». Мы не стали его разочаровывать, сказали, что подумаем. Знаете, Глеб Константиныч, он чем-то на вас похож. Не внешне, а манерой поведения. Я думала, что вы один такой, а там, в Питере, нарвались на подобие. И ведь к моменту встречи со славным моряком мы практически остались по нулям.

«Выходит, я не достаточно обеспечил», — подумал он. При том в лице изменился. Рита заметила, но сделала свой вывод:

— Ой, вы не волновайтесь: я, как и обещала, постараюсь отдать долг. Только пока не знаю, когда именно. Может, через месяц, а может, через три. Но все равно такая возможность у меня появится. Я не забыла, что вам должна, и сама беспокоюсь.

Засиделась допоздна.

— Может, мне и на ночь у вас остаться? — раздумывая, обронила, но тут же заметила перемену в нем и погрозила пальцем. — А вы, оказывается, тоже не бескорыстный! Небось думаете, что я вам обязана.

— Да нет, что ты, Рита.

— Правда, нет?.. Тогда сами отправьте меня домой. Прямо так и скажите: Ритка, марш домой!

Он проводил её до подъезда. На другой день Рита пришла опять — необычно возбужденная, и спросила, не надоела ли. Шаров заверил, что нет.

— Ну, тогда у вас появилась возможность оказать мне еще одну услугу… Да не напрягайтесь вы так! Будет очень приятно. У вас приличный костюм имеется?

— Ну… найдется.

— Отлично! Маринка решила узаконить отношения со своим бой-френдом. Вы слышали о «Знаках зодиака»?

— Могу припомнить, — ответил он. — Мы, правда, в школе астрологию не изучали, но я иногда заглядывал в книжки сестры.

— Ой, да причем тут астрология! Это новый, недавно открывшийся ресторан. Хочу, чтобы вы сопровождали меня. И галстук у вас найдется? А то, может, мне подарить вам?

— Нет. Не надо. Уже надарили.

— Отлично! Как же мне вас представить? — Рита призадумалась. — Женихом? Категорично. Любовником? Не соответствует реалу… Вот что: давайте я вас назову «другом семьи». Тем более, что так оно и есть. Вас знает Саша, и с мамой вы уже общались. Кстати, мама осталась довольна, как вы пришпандорили гардину. Так, говорит, прочно, что на ней и повеситься можно. И только папа еще не подозревает о вашем существовании. Но у папы свои тараканы. Так что завтра к пяти будьте готовы. Я зайду за вами.

К назначенному часу он надел белую рубашку, костюм, не забыл повязать галстук. Посмотревшись в зеркало, подумал: «Ну, хорош. Сам, как жених». Только лицо исхудало, и глаза глядели не очень радостно. Но он же не кудесник и не актер, чтобы заставить их блестеть, как бриллианты.

Рита не зашла. Позвонила и сообщила, что «безотлучно» рядом с невестой.

— Сами добирайтесь, Глеб Константиныч. — Она пыталась было растолковать, где находятся «Знаки Зодиака», но, так и не объяснила. — Да знаете что? На такси езжайте! Бомбилы всё знают. Только название не перепутайте.

Он вышел на улицу и, остановившись у супермаркета, стал ловить машину с шашечками. Мимо сновали люди. Много людей. И дефилировал громадный ряженый медведь, что-то рекламируя. «Наверно, тяжко таскать парню эти доспехи», — сочувственно подумал Шаров. А медведь оказался медведицей и обратился к нему женским голосом. Он принял от неё рекламный листок, даже не разбирая, что там написано и нарисовано. Потом прилип паренек, предлагающий билеты в «альтернативный театр».

— Возьмите, не пожалеете! — наседал он. — Цены плевые: от двухсот рублей.

Шаров вспомнил, как в десять раз дороже покупал билеты на концерт Мурады; что ж, цена в театр действительно доступная.

— А что там идет? — вовлекаясь в разговор, спросил он.

— «Игра в поддавки». Драма в пяти действиях, экспериментальная постановка, — отбарабанил рекламный агент.

— Игра в поддавки?.. Не слышал.

— Да вы что? Классика! — видя, что потенциальный покупатель заинтересовался, парень насел еще сильнее. — Такого больше нигде не увидите!

«Наверно, я плохо знаю классику, — засомневался гравировщик. — Ладно, возьму». Разумеется, он всё делал с прицелом на Риту, для неё старался. Да и сам уже давно не хаживал в театр. Но поостерегся и купил пока один билет. «Схожу один, а то кто его знает, что там за пьеса. Вот если понравится, тогда и Риту приглашу». Он подал пареньку пятисотку, и не отходил, ожидая сдачи.

— Чего вы хотите? — притворно удивился парень. — Я выдал вам билет на первый ряд, в партере. Не будете же вы, такой приличный господин, сидеть на галерке?

Шаров не стал спорить и сунул билет в карман. На такси деньги еще оставались. С реки подул холодный, неприятный ветер, и захотелось быстрей сесть в машину. Остановилась иномарка, вовсе без шашечек.

— «Знаки зодиака»? Как же, знаю! Мигом доставлю! — пригласил водитель, такой же бойкий и шустрый, как тот, что продавал билеты. Когда поехали, небрежно бросил: — С вас пятихатка. Расчет желательно вперед.

Шаров вздохнул и отдал последнюю купюру. Он невнимательно смотрел, куда едут.

«Знаки Зодиака» сверкали бегающими огоньками по периметру. В зале на потолке ползли, бегали и прыгали фигурки разных зверей, а пол был расчерчен непонятными контрастными кругами с рисунками каких-то бородатых и рогатых существ. «Уж не в семь ли кругов ада я попал?» Навстречу вышла Рита — в красивом светлом платье, отороченном по краям темной канвой, — и провела в небольшой зальчик, где несколько столов были сдвинуты вместе. Девушка посадила его с краю, на свободное место, а сама села в центр рядом с невестой Мариной — той самой, которая находилась на борту оранжевого катера. А её женихом оказался плотный мужчина, который управлял судном. Он и сейчас держался уверенно и спокойно, будто правил балом. Как водится, пили шампанское, поздравляли жениха и невесту, кричали «горько».

В основном зале, который с кругами ада, загремела музыка; кто-то из мужчин пригласил Риту танцевать, за ней последовала невеста; столы опустели, и не встававший с места «судовладелец» обратился к гравировщику:

— Садитесь поближе. Я знаю вас: Рита рассказывала.

Шаров сел рядом с ним. Жених налил в рюмки коньяка, отыскал пустую тарелку и щедро навалил закуски — для приглашенного.

— Спасибо, Григорий Андреевич, — Шаров назвал его так, как слышал от других.

— Ну, что вы так? Зовите Гришей… За очное знакомство! — опрокинул в большой рот рюмку одним махом.

— А я вас и раньше видел, когда с Ритой катался на лодке, — не стал скрывать гравировщик. — Вы тогда рулили катером.

— И я вас видел, — кивнул жених. — Как же.

— Разве заметили?.. Но мы же кричали, а вы не откликнулись.

— Причуды Маринки, — Гриша добродушно усмехнулся. — Жми, говорит, на всю и делай вид, будто их, то есть вас, не замечаешь. Я подчинился. Хотя, знаете, так захотелось пересесть в ваше корыто, налечь на весла. И ну их к черту — лошадиные силы, цилиндры с поршнями, карбюратор с жиклерами. И вааще — на хрен бы послать всю цивилизацию. Рита сказала, что вы по-французски ботаете. Компрене ву?

— Нет, это она ботает, — поправил гравировщик. — Но я вас понял. Вы жаждете опрощения?

— Типа того, — согласился Гриша. — Особливо щас, после защиты диссертации.

— В какой области защитились? — вежливо поинтересовался Шаров.

— Моделирование неустойчивых систем. Кибернетика и математика. А ведь в детстве я мечтал совсем об ином!

— И о чем же?

— Лет до двенадцати мне больше всего хотелось стать лесником, — поведал Гриша. — Я родился в небольшом таежном поселке. Мой отец, лесник, часто брал с собой. Я свободно ориентировался в любой чащобе. Знал все тропинки, понимал в звериных следах… Кстати, вы знаете, как в неизвестной местности определить направления сторон света?

— По солнцу?

— А если не видать? — по-пацански заартачился Гриша. — Или, оно изменило привычкам и стало восходить не на Востоке?

— Ну, тогда не знаю.

— А я все знал! В самом дремучем лесу по сей день чувствую себя хозяином. Но мне, по результатам математической олимпиады, дали тычок под зад с совсем иным вектором. И пошло-поехало. Теперь придется налечь на докторскую. Маховики пришли в движение, экспресс не остановить. Я жестко привязан к своей работе, к положению в обществе, к тому мнению, которое обо мне сложилось. Ко мне, такому, все привыкли, и я сам привык, не могу решиться, чтобы мнение переменить. Благо, мой дядя-лесопромышленник разрешает пользоваться своим линкором, и я делаю вылазки на природу.

— Так вы не судовладелец?

— А-ха-ха, рассмешили. Да я только вчерась штаны без заплаток надел, — жених, посмеявшись, ослабил удавку галстука. — А вас не тянет в дебри — куда нога человека не вступала?

— Нет, — честно ответил Шаров. — Да и лесником я никогда не мечтал стать. Я здесь родился, в городе. И привык любоваться городскими пейзажами.

— Нашли, чем любоваться, — фыркнул Гриша. — Каменными исполинами? Бетонными опорами? Нюхать вонючий асфальт?.. Не понимаю! Неужели вам не хочется рвануть куда-нибудь в девственную тайгу, в долину гейзеров, в сельву Амазонки? А как насчет того, чтобы вскарабкаться на Килиманджару? И на самой вершине охладиться горстью снега. Слабо?

— Кажется, у меня после вашей пламенной речи такое желание появилось, — улыбнулся Шаров. — Только средств нет. Путешествие по миру — слишком дорогое удовольствие.

— А с котомкой за спиной? На попутках! На перекладных! Пешком по шпалам!

— Да и потом ведь работа, — скромно напомнил Шаров.

— Вот и я о том же, — остывая, сказал Гриша и налил еще по рюмке. — Так и живем. Шаг влево, шаг вправо — попытка к бегству от собственного режима. Прыжок вверх — конфликт с гравитацией. И скучно, и грустно, и не с кем повыть в минуты душевного дискомфорта. Даже матом загнуть не позволительно, — он выпил, испытующе глянул на собеседника. — Или сможете?

— Матом? Загнуть? И сопроводить трехпалым свистом?

— Вы мне нравитесь! — воскликнул жених. — Так давайте плюнем на всё и выступим в одной связке. Махнем на катере моего дядьки верст за пятьсот в низовья. Где нога человека не вступала в медвежье дерьмо.

— Заманчиво, — кивнул Шаров. — А как же…

Они одновременно посмотрели на танцующих девушек.

— С собой возьмем! — предложил Гриша, но тут же остыл. — Хотя, да. Вряд ли согласятся. Не захотят кормить комаров.

Шаров как глянул, так и не отрывал больше взгляда от танцующей Риты. Боже, как она отплясывала! Как будто одна на площадке и была. И совсем ей неважно, кто дрыгает мослами рядом. В самом деле, талант. Хоть сейчас просмотр устраивай.

— Кормить комаров? — рассеянно спросил он. — Что вы имеете в виду? Продается специальный корм?

Кандидат наук оглушительно рассмеялся.

— Ну, ты меня потешил, Глеб. Своею кровушкой! Испытать всё по полной программе. Компрене ву?

— Ву компрене.

Они прекрасно поняли друг друга. Вернулись девушки. Жених, не откладывая в долгий ящик, начал выспрашивать у Маринки: отпустит ли она его на пару недель в дремучую тайгу…

— Нет, нет и нет! — нервно воскликнула невеста, округляя голубые глаза. — Там медведицы, волчицы, росомахи…

— Ха-ха! Ты перечисляешь зверей исключительно женского рода, — ухмыльнулся Гриша. — Мадмуазель, не подозреваешь ли ты меня в зоофилии?..

— Да уж, за вами глаз да глаз нужен!

Жених еще несколько раз подливал коньяк. Он тоже выходил танцевать и вытаскивал за собой полюбившегося ему гравировщика, топтался и ухал, как медведь, а Глеб стоял рядом, прихлопывал и притопывал. Рита вообще почти не садилась за стол. Её раз за разом приглашали.

Торжество закончилось за полночь. Прощаясь, Гриша крепко пожал новому знакомому руку.

— Ну, бывай. О моем предложении подумай и дай знать.

Рита отозвала Шарова в сторонку — «пошептаться».

— Глеб Константиныч, вам придется добираться домой самостоятельно. Меня-то подвезут, не беспокойтесь. К сожалению, в машине всего одно место.

Он даже не огорчился. Всё верно, как всегда. Что возлагалось на него, сделал. Возложенную миссию «друга семьи» исполнил.

— Вы расстроились? — Рита все-таки заприметила перемену в его лице. — Боитесь потеряться в наших каменных джунглях?

— Не беспокойся, — ему же пришлось её успокаивать. — Доберусь. Мы с Гришей много говорили об ориентировании на местности.

Напоследок, бонусом или возмещением неудобства, она поцеловала в щеку. Он вполне уверил её в своей способности ориентироваться в «каменных джунглях», но когда вышел на улицу, настроение окончательно испортилось. Темная, холодная ночь. Порывами дул неприятный, колючий ветер. Неизвестный район города. Ни маршруток, ни автобусов. Освещенный подъезд дежурной аптеки, работающей круглосуточно. За стеклянной витриной малышка в белом халате и в кокошнике.

— Вам валидолу? — не дождавшись заказа, определила она.

— Нет, мне узнать, как выйти в центр города.

— Загулял, дядя? — по-приятельски спросила девушка. — Эх, жаль мне отлучаться нельзя. Я тебя проводила бы.

Он удивился, с какой легкостью привлек к себе внимание. Она подробно объяснила, куда следует идти. Он побрел, следуя наставлениям аптечной малышки. С ним поравнялся большой черный автомобиль. Дико взвизгнули тормоза. Задняя дверца открылась, и чья-то мощная рука, ухватив за галстук затащила в салон.

«Меня похитили?» — не совсем отчетливо соображал он. Правда, не понимал, зачем это сделали. Выкупать некому. И в бумажнике пусто.

Рядом сидел парень. Повернулся, толкнул в бок, и Шаров признал его. Тот самый, который обещал прибегнуть к «хирургическому вмешательству», когда Глеб выполнял одно из первых поручений Риты.

— Узнаешь? — ухмыльнулся он. — Ловко ты отбил у меня чувиху. А я, между прочим, свои обещания исполняю. И ассистент со мной. Верно базарю, Толян? — обратился он к водителю.

— Да уж, — подтвердил тот, не оборачиваясь. — За нами не заржавеет.

— Сверни-ка под арку, — скомандовал «хирург».

Водитель крутнул руль вправо, и они въехали в темный, пустынный двор.

— Выходи!

Площадка с контейнерами для мусора. Сверху — листья капусты. «Хирург» и «ассистент» неспешно помочились. Глеб стоял неподвижно. Вот она какая, последняя ночь. На этом и кончится жизнь — бесспорно истинная ценность, как сам определил. Сейчас сунут под ребро нож, кинут в контейнер, закидают капустными листьями. А может, и прикрывать не станут. То-то зябко будет остывающему телу. Да пусть, только одно бунтует против: неверное о нем мнение.

— Вы ошиблись, — сказал он охрипшим голосом. — Я не отбивал у вас Риты.

— А че влез?

— Я у нее мальчик на побегушках.

— Так она и тебя киданула, — кивнул «хирург», и на его бесстрастном лице появилось сочувствие. — Да, попали мы в лапки к этой лярве, — он закрыл замок на ширинке и осведомился почти дружелюбно: — Тебе куда надо, братан?

Шаров мигом припомнил подробности встречи возле главпочтамта и просьбу Риты соблюдать конспирацию. Тогда он сумел это сделать.

— Мне-то? — переспросил он.

— Тебе, кому еще. Подбросим.

— Мне тут рядом. Спасибо, оставьте меня здесь.

— Ну, как знаешь.

Слава богу, уехали и пальцем не тронули. Есть на свете и такая солидарность: обманутых самками самцов. А требования по конспирации опять выполнил почти на автомате, как программу по умолчанию.

Благополучно добрался до дома. Окно Риты не светилось. То ли уже приехала и легла спать, то ли вообще в эту ночь не явится. Холодно на дворе, лето на исходе. Бывает, когда в один день становится ясно: осень победила. Именно такой день или, точнее, ночь выпала сейчас. На скамейке не посидишь, дожидаясь возвращения любимой.

Подъем по лестнице дался с трудом. На последней ступеньке споткнулся. Когда зашел в свою холостяцкую хижину, охватило тяжелое, изнурительное сомнение: зря, влюбился в Риту. Зря жил, помышляя только о ней…

 

12. Жить — будете

Сначала его трясло, и он не мог согреться, даже с головой забравшись под одеяло. Потом, наоборот, стало очень жарко. Сознание ускользало, Шаров никак не мог понять, что с ним и где он. Но в конце концов понял, почему жарко. А, так он же в пустыне. Испепеляюще жжет солнце. Он сидит на камне в набедренной повязке, попав совсем в другое время. Может, на тысячу, а то и на две тысячи лет назад. «Наверно, эпизод из моих прошлых жизней», — понимает он, вслед за Ритой поверив в реинкарнацию. В руках прутик, и он, как тогда на острове, чертит на песке фигуры. К нему толпой подходят возбужденные мужчины. Они ведут женщину; она вырывается, но они крепко держат ее за руки. Один из толпы докладывает ему:

— Эта женщина вытащена нами из чужой постели, и мы хотим побить ее камнями.

Боже, неужели Рита? Он в печали склоняет голову, а рука его, держащая прутик, продолжает автоматически рисовать на песке. Его продолжают расспрашивать, ждут ответа: верно ли они хотят сделать?

Он поднимает голову, оглядывает всех подошедших мужчин, узнавая многих, и, решившись, отвечает:

— Хорошо, но пусть первым бросит в нее камень тот из вас, кто еще не переспал с ней.

Опять, наклонившись, рисует на песке и очень опасается того, что они могут сделать. Но ни один из них не берет с земли камень, а потом отступают и вовсе уходят. Пожилые, увенчанные лысинами; зрелые, крепко сбитые; и совсем молодые, стройные и кудрявые. Он остается один и с ним женщина, которую они привели. Она выпрямляется, смотрит открыто, и он уже точно видит, что это Рита. Она говорит ему:

— Глеб, что же ты сам не бросишь в меня камень? Ты же единственный из всех, кто еще не переспал со мной. Что же ты молчишь, Глеб? Что же ты молчишь?

Она несколько раз повторила свой вопрос. Он открыл глаза, увидел перед собой Риту и подумал, что продолжается сон. Но она коснулась прохладной ладошкой его руки, и он понял, что это реальность.

— Пришла попроведовать, — пояснила она. — Твоя домоправительница сказала, что ты болен.

Он, превозмогая слабость, приподнялся. Больше всего поразило, что Рита без всяких предупреждений, мигом оборвав прежнюю игру, обратилась к нему на «ты».

— Лежи и молчи. — Она присела рядом, положила ладонь на лоб.

Он успокоился, ощущая прохладу ее пальцев, и уснул.

Позже пришел участковый врач, вызванный сердобольной Викторией Павловной. Соседка присутствовала при приеме, отогнав любознательную Виолетту. Терапевт выслушал, замерил давление, температуру, покачал головой и предложил лечь в больницу.

— Возможно у вас грипп, вызванный неизвестным еще вирусом, — определил он. — Для точного анализа и эффективного лечения вам необходимо лечь в больницу.

— А вылечат? Жить-то я буду?

— Будете, но возможны последствия.

Шарова последствия не испугали, и от госпитализации он отказался. А Виктория Павловна вместе со внучкой отправилась покупать прописанные доктором лекарства.

Рита заходила еще несколько раз. Он потерял представление о времени, но увидев себя в зеркале, висевшем на стене, подумал, что болеет долго. Во всяком случае, у него успели отрасти усы и бородка. Они были темнее, чем волосы, которые тоже подросли и распались на две стороны. Первым побуждением, когда поднялся на ноги, было желание привести себя в порядок. Но Рите понравилось, как он выглядит.

— Вам так идет, — определила она. — Я даже посоветовала бы остаться с бородой.

Её взгляд излучал участие и нежность. Жаль только, что она, как прежде, перешла на «вы». Ему даже вновь захотелось серьезно заболеть. Был поздний вечер, но Рита не спешила.

— Маринка и Гриша передают вам привет. Кстати, Гриша по-прежнему намеревается идти в поход. И просил напомнить, что ждет вашего согласия на участие. — На её лице промелькнуло сожаление. — А знаете, когда мы с Маринкой впервые подкатили к нему, он ко мне интереса больше проявил, чем к ней. А я проигнорировала. Плотный, квадратный, комод какой-то, а не жених. Маринка, не будь дура, перехватила инициативу. Преподала мне урок… Да ну его! — Рита нахмурилась. — Он мне и сейчас не нравится.

— Нормальный парень, — заметил Шаров.

— Нормальный — для меня не предел мечтаний.

Он понял, что она по-прежнему в поиске. Хоть и не нравится ей кандидат наук, завидует подруге.

— А моя хитрость не удалась, — продолжила Рита. — Я вас назвала «другом семьи», но все приняли вашу милость за жениха. Кстати, Гриша тоже посчитал вас нормальным парнем. Выходит, одна я ненормальная.

— Ты себя еще не знаешь, — выдал он утешительную мысль, раньше приходившую ему в голову.

— Да, бросьте! — она как будто взорвалась от внутреннего напряжения. — Я прекрасно себя знаю и осознаю свою подлую натуру! Меня иногда тошнит от самой себя. Но я же не могу выбраться из своей шкуры. Я — это я, и большая разница, то ли мне прищемят дверью палец, то ли кому другому, — взяла его за руку, обняла ладонь прохладными ладошками и ласково поглядела в глаза. — А вы добрый, верный…

Он опять почувствовал слабость.

— Мне сейчас так скушно. Я как будто оказалась в пустыне. Маринка уединилась со своим Гришей. Правда, ко мне подкатывал этот жлоб… Ну, что вы смотрите удивленно? Из нашего дома, Чибисов. Приглашал в «Атлантиду». А туда только за вход пятьсот рублей берут. Поднакопил, видать. Но мне не понравилось его явное намерение купить меня.

— И что ты сделала?

— Да послала его к… — она не стала уточнять, куда послала.

— Рита, а какой сегодня день?

— Суббота.

Он попытался встать.

— Что вы хотите? Скажите мне?

— В шкафу, в кармане костюма билет. Возьми. Завтра премьера. Сам не смотрел, но, думаю, тебе будет интересно.

— Мне не хочется. Но если вы настаиваете…

Просидела до поздней ночи и перед уходом выдала еще одно признание:

— Глеб Константиныч, вы уже, наверно, сами поняли, что я давно не девочка. Со мной всякое приключалось. Даже, бывало, я уступала натиску не очень симпатичным типам. Так что вам, верному и близкому, казалось бы, можно отдаться вполне, без всякого стеснения. Ну, что вы на меня так смотрите? Я про то самое. Но представьте: именно с вами-то я и не могу!.. Не пойму, отчего. И вы меня не напрягайте уж, ладно?.. Отпустите, пожалуйста…

На работе Шарова потеряли, потому что он не удосужился сообщить о болезни. А когда выздоровел и появился в «Райских кущах», к нему тотчас обратился администратор и передал, что его желает видеть директор магазина господин Пулатов. Шаров послушно прошел в служебное крыло супермаркета, где находился кабинет Пулатова.

— Ой, сердит он на вас! — предупредила секретарша Лена. Она вполне симпатизировала гравировщику, особенно после того, как Глеб выполнил для неё несколько заказов, не взяв ни копейки.

В кабинете за столом сидел мужчина пятидесяти лет, с четко вылепленным носом, высоким лбом и темными локонами, ниспадающими на уши. Знакомые девушки с этажа утверждали, что Пулатов носит парик, и вообще любит наводить «понты». А еще девушки говорили, что если их директор к кому-нибудь прицепится, то не отстанет, пока не заездит до полного изнеможения. Поэтому они прозвали его «наездником».

— Можете присесть, — предложил он.

«Значит, могу и не приседать?» — подумал Шаров и остался стоять на ногах.

— Что ж вы не садитесь? — недовольно сказал Пулатов, лишая таки посетителя выбора. — Ну-с, что скажите, дорогой?

— А что мне говорить, Роман Федорович?

— Мне придется с вами поссориться. Продажи за последнее время упали, а вы, похоже, даже не в курсе. Какое-то удивительное с вашей стороны безразличие! Я вижу, у вас в голове, что угодно, только не прибыль нашего магазина. Где вы пропадали в последнее время?

— Я болел. И потом, знаете, мое участие в прибылях ничтожно мало.

Пулатов рассердился.

— Тем не менее, они упали именно, когда вы исчезли!

— Роман Федорович, это случайное совпадение, — Шаров попытался увести тему разговора подальше от своей персоны. — Тут другая причина. По всей видимости, глобальный кризис еще не кончился. Или началась его новая волна.

— Ну вот, и вы туда же! Нечего валить на кризис собственную безалаберность. У вас глобальный кризис, а у меня голова болит… Подайте, пожалуйста, графин.

Шаров пододвинул к нему графин с водой. Пулатов вытащил клетчатый платок и, наклонив графин, намочил его, а потом приложил к высокому, покатому лбу.

— Вы знаете, что нас посетил сам господин Косарь? — с чувством глубокого уважения произнес «наездник» фамилию главного хозяина — владельца сети магазинов, кафе и ресторанов. — Так вот, он тоже обратил внимание, что ваша кабинка пуста.

Шаров промолчал, ибо что тут скажешь.

— Смотрите, а то мы другого гравировщика подыщем, — продолжал стращать директор. — Наши потенциальные покупатели, на ту сторону улицы бегут, в супермаркет «Подарки даром».

Затренькал телефон. Роман Федорович снял трубку, а правой продолжал держать платок.

— Да-да, записываю, — он поискал взглядом ручку. — Придержите платок.

Шаров молча сидел в ожидании дальнейшей экзекуции.

— Что ж вы не реагируете на мою просьбу? — отдалив от себя трубку, обиженно спросил Пулатов. — Вам трудно подержать?

«А, так это он мне», — понял Глеб и, вытянув руку, придержал мокрый платок у лба директора. Ему пришлось привстать с насиженного место и согнуться буквой «С». Пулатов освободившейся рукой пододвинул к себе ежедневник и что-то записал.

Положив трубку, забрал платок и возвел глаза кверху, словно пытаясь определиться в своих ощущениях.

— А ведь легче стало, — с удивлением проговорил он. — Благодарю вас!

— Не стоит благодарностей, — вежливо отозвался Шаров.

Директор проницательно посмотрел на него.

— А ведь я догадываюсь о настоящей причине вашего охлаждения к работе, — более мягко объявил он.

Глеб молчал, почти предугадывая, что последует дальше.

— Шерше ля фам? — игриво спросил директор.

«Ну вот, и патрон по-французски заговорил».

— Я понимаю, вы достигли половозрелого возраста, и для вас это сейчас проблема номер один. Но можно ведь как-то… утрясти вопрос. Хотите я вам окажу помощь? — Пулатов заметно ожил, глаза у него озорно заблестели. — Я могу переговорить с Катей, Светой или Лолитой с верхнего этажа. Кстати, я подозреваю, что Лолита накинула себе пару лет, и на самом деле ей всего четырнадцать…

«Вот и директор туда же — в сводники», — стараясь не морщиться, подумал Шаров.

— Спасибо, Роман Федорович, но со своими проблемами я разберусь как-нибудь сам.

— Так живее разбирайтесь, — проворчал Пулатов. — Не забудьте, что через месяц заканчивается ваш договор об аренде помещения? Вы желаете его продлить?

— Да, конечно.

— Ладно, идите, — Пулатов прикрыл веки. — И не забывайте время от времени наведываться ко мне.

«Для чего? — выходя, спросил себя Шаров. — Платок на лбу подержать?»

 

14. Риту поставили на кон

После его болезни Рита, словно исполнив долг врачующей, длительное время не появлялась. Правда, один раз позвонила и скороговоркой сообщила, что очень-очень благодарна, но за что — объяснять не стала.

— Это не телефонный разговор, Глеб Константиныч. Только при личной встрече!

Опять загадка, которую он так и не разгадал и стал дожидаться «личной встречи». Рита явилась и первым делом спросила о самочувствии. Так спрашивают, когда хотят преподнести дурную весть. Еще, бывает, советуют: «Вы стоите? Так лучше сядьте!» Сама-то она сияла, но через радость пробивалось смущение.

— Ну, Глеб Константиныч, можете расслабиться. Вам больше не надо мучиться с дурной и взбалмошной Ритой… Большое вам спасибо! По вашей наводке я познакомилась с замечательным человеком!

Сам факт, что она в очередной раз с кем-то познакомилась, для Шарова не стал уж столь неожиданным. Ведь встречаясь с ним, Рита продолжала находиться в поиске. И все-таки удивила.

— По моей наводке? — спросил он.

— Да. Вы ж мне дали билет в театр, — оживленно поведала она. — Села я на свое место в первом ряду, с самого боку, что мне, кстати, ужасно не понравилось. И вдруг на подставленный с краю стул, вообще без номера, подсел странно одетый юноша… ну, не юноша, молодой мужчина. В каком-то старомодном лапсердаке, чуб торчком, бакенбарды. Сразу комплимент отвесил и руку схватил — поцеловать. Я, правда, отдернула, а он мне шепотком на самое ухо: «Сударыня, не сердитесь, я в роль вхожу»… И знаете, что дальше?

— И что же?

— А, это ты, брат Чичиков!!! — вскричал он на весь зал и выбежал на сцену. Оказывается, артист. Потом, в антракте, опять ко мне подошел. Мы с ним долго беседовали.

— Так погоди… — оторопел Шаров. — А при чем тут Чичиков?

— По Гоголю же пьеса. Современная интерпретация. Этот Чичиков — типа Мефистофеля, знаете такого?.. Разница лишь в том, что немец живые души скупал, а наш, отечественный, не брезговал трупами. И все подешевле старался приобрести. А этот, который ко мне подсел, знаете кто?

— И кто же он?

— Подполковник Ноздрев. Он и разоблачил подлеца Чичикова, который к тому же оказался агентом иностранной державы и тайным пособником диктатора Наполеона.

— Вот так номер, — ошеломленно пробормотал Шаров. — Но у Гоголя Ноздрев же не подполковник, а кажется… отставной поручик. Его повысили в звании?

— Ну, а что такого? Режиссер и повысил. Сделал его роль самой главной. Я ж вам толкую: современная аранжировка. Мне очень понравилось! Все эти новшества от режиссера. Я потом за кулисы попала. Ноздрев меня и с ним познакомил. Казимир Богданович — просто душка… Алеша говорит, что он лауреат какой-то международной премии.

— Какой Алеша?

— Глеб, вы невнимательно слушаете. Мой новый знакомый, Ноздрев!

— Он разве Алеша? У Гоголя вроде по-другому звали.

— Ну, не знаю, как у Гоголя, а по жизни он — Алеша. Казимир Богданович в восторге от его игры. Точное, говорит, попадалово. «А хотите, — говорит, — Маргарита Николавна, мы и для вас устроим пробу». И меня, как током ударило! Помните, я вам рассказывала, что пела и плясала, только драматическое искусство почему-то прошло мимо меня… Глеб Константиныч, что это вы усмехнулись? Подумали, что на мне пробы негде ставить?

— Ничего я не подумал…

— Значит, вы верите в меня? — глаза Риты загорелись, как будто подействовал ток, который её ударил.

— Да, — ответил Шаров. — Я никогда не сомневался в твоих талантах.

— Ну, спасибочки на добром слове! Глеб Константиныч, голубчик, вы своим билетом определили мою судьбу. Это был джек-пот! Дайте я вас расцелую!

Она крепко поцеловала его в губы и убежала. А он, получивший самый сладкий поцелуй в жизни, себя успокаивал: «Ну, что скис? Не в первый же раз». По крайней мере трех-четырех её близких знакомых он мог определить в лицо даже при очной ставке. И того господина с бабьим голосом, и плешивого Леонида, который оказался вовсе не плешивый, и громилу на джипе, который пожалел и оставил в живых. Даже бывший учитель Чибисов теперь принадлежал к числу Ритиных поклонников. Но теперь-то, теперь, после столь близкого сближения с ней! Глеб надеялся… нет, напрасно. Никаких обещаний и тем более гарантий Рита не давала.

Она зачастила к нему с новыми впечатлениями — с яркими, подробными, откровенными… ну да, объясняла же, что с любящим человеком можно быть предельно искренней. Она становилась всё радостней и оживленней, так что он даже подумал: «Может, действительно ей выпал джек-пот?»

Как-то вечером забежала и вовсе окрыленная.

— Ну, Глеб Константиныч, поздравьте меня! Я впервые вышла на сцену! Правда, пока изображала всего лишь бессловесную кухарку в трактире. Там такая мизансцена: Алешка хлопает меня вот сюда, — Рита хлопнула себя по попе. — А я, по задумке Казимира Богдановича, должна показать негодование, но и, вместе с тем, поощрение. И у меня столь сложное переплетение чувств удалось!.. Казимир Богданович меня похвалил, а я попросила дать роль поглавнее. А он говорит: не гоните лошадей, Маргарита Николавна. Всему своё время.

Она успокоилась, попросила кофе, потому что после бурного дня «проголодалась и домой еще не заходила — сразу к вам». Нет проблем. Он уже сделал закупки продовольствия. Она выпила кружку, закусив двумя бутербродами. Опять беспокойно заметалась по комнате, в проходе между шкафом и диваном.

— О, Глеб Константиныч! Вы знаете, какое это чувство, когда мы, артисты, выбегаем на сцену, а весь зал встает и начинает аплодировать?.. Летать хочется! — взмахнула руками и, пожалуй, взлетела бы и полетела, если б не потолки…

Рита стала забегать реже. Понятно, у ней появился новый молодой человек и работа на сцене. Все-таки и о нем, Шарове, она не забывала. Даже пообещала бесплатно провести на спектакль. Но Глебу так и не удалось посмотреть на Риту в роли кухарки. В очередной раз она зашла к нему не с приглашением в театр, а с новым известием.

— Увы, Глеб Константиныч, гастроли в нашем городе заканчиваются. Труппа едет дальше. «В глушь, в Саратов», — так сказал Казимир Богданович. А потом пароходом в Волгоград, оттуда в Астрахань и далее, по железной дороге, к Черному морю. Алешка мне предложил ехать с ними, а Казимир Богданович пообещал включить в труппу…

— Так ты уезжаешь?! — с тоской спросил он.

— Да, решилась окончательно. Я с Алешей — хоть куда. Он влюбился в меня с первого взгляда. У нас столько общего! Мы понимаем друг друга с полуслова… Глеб Константиныч, голубчик, вы ж не против, чтобы я была счастлива?

— Да нет…

— Я и не сомневалась! Принимаю ваше согласие, как благословение. Мне и раньше хотелось вырваться из дома, стать самостоятельной. И вот — свершилось. В конце гастролей мы остановимся в родном городе Алеши… Тсс! Не спрашивайте, не отвечу! А то с вас станется, и вы двинете туда. Скажу только, что это замечательный город. Море, солнце, а на причалах белоснежные пароходы. И один из них доставит нас с Алешей в Анталию, в романтическое путешествие. Мы уже обговорили. Я же романтик в душе и долгие годы дожидалась своего принца. И вот он, наконец, явился. Правда, не на белой лошади и без шпаги, но это пока. Потом появится и шпага. Богдан Казимирович советует изучать язык Шекспира, а моего Алешку нацеливает на монолог: «В чем, в сущности, вопрос?» Нам светят гастроли в Англию, представляете?

Рита запнулась и внимательно посмотрела на Шарова. Мягко коснулась ладонью его груди.

— И я стала б совсем счастлива, Глеб, если б не вы.

— А что я? — спросил он.

— Вы в лице переменились. Я приношу вам одни страдания, — признала она, но вдруг рассердилась. — Ну, что ж вы такой! У вас честолюбия нет! Ни к чему не стремитесь, ничего не добиваетесь! Сами кругом виноваты.

«Ну вот, как всегда. Опять я виноват».

— А твои родители, Рита? — только и спросил. — Они согласились отпустить тебя?

— Они уже ходили на спектакль. Маме моя игра понравилась.

— А Николаю Петровичу?

— Так я папе истерику закатила. Прямо заявила, что не нужны мне больше его сомнительные женихи. Он из себя даже вышел. Я, говорит, тебе щас, как раньше, задницу надеру. Однако я убежала. А через день, представьте, явился домой совсем в другом настроении. Оказывается, наш мэр пригласил Казимира Богдановича к себе на дачу. И сразу рейтинг всей труппы в глазах у папы повысился. Да и мне как-то по лампочке его наставления. Надоел своей прагматичностью! Но и вы, Глеб Константиныч, честно сказать, приелись своей тактичностью. Мне хочется бури, натиска, страсти! Может, даже удали и разгула. Брат Саша меня поддержал. Езжай, говорит, сестрица. Но у него, стервеца, свои тараканы. Наступает период полового созревания, и ему хочется иметь в распоряжении отдельную комнату…

Рита приостановилась отдышаться.

— Ну, что вы приуныли, Глеб Константиныч? Что голову повесили? Вы же теперь полностью освободились от дрянной, взбалмошной девчонки. Вам ли сейчас не возрадоваться? Улыбнитесь же. Поздравьте от всей души!

Он через силу улыбнулся.

— Поздравляю, Рита.

— Ну вот, другое дело, — она ласково на него посмотрела. — Я никогда не забуду вас. Приходите к нам в субботу в шесть вечера. Буду знакомить Алешку с родителями. Обязательно приходите!

— Да что я… на каких правах?

— На прежних. Как «друг семьи». Будут самые близкие. Папа, мама, брат, Алешка Ноздрев с двумя верными товарищами — Чичиковым и Собакевичем. Может, и сам Казимир Богданович явится. Если успеет к тому времени попариться с мэром в баньке, — Рита выпалила залпом и, переведя дыхание, попросила: — Так я надеюсь на вас. А то с моей стороны и пригласить больше некого.

— А Маринка как же с Гришей?

— Их сейчас в городе нету. Она вместе с ним потащилась на утиную охоту. Ревнивая до ужаса. Согласна и в тайгу к медведям, и в тундру к северным оленям, и в Антарктиду к пингвинам. Но я не поняла. Вы отговорки ищете? Не желаете в последний раз пообщаться со своей Маргариткой?

— Да почему… желаю.

— Тогда приходите. И вот что. Мне очень не хотелось, чтоб вы смотрелись таким скучным, как сейчас. Будьте веселым, беззаботным. Знаете, что?.. Для расслабухи, перед тем как заявиться, тяпните стакан вина! Договорились?

Не мог он отказать ей в последней просьбе. В субботу, в разгар рабочего дня, когда, не подчиняясь его желаниям, нахлынули клиенты, закрыл кабинку и в очередной раз улизнул из магазина. По пути зашел в кафе-бар и по совету Риты «тяпнул» бокал вина.

Тут же, когда стоял у бара, в голове возник один щекотливый вопрос. С чем явиться? Ну, пусть не свадьба, пусть вечеринка или помолвка… Но для него — прощание с любимой. Последняя встреча. Не может он пойти без подарка. Но что именно подарить? И на какие шиши? Ситуация почти патовая. После того, как А. М. отказала занять деньги, не хотелось обращаться к ней вновь… Он вспомнил о маме. Осталось много украшений и драгоценностей — отец любил дарить. Но Глеб ни мало не задумываясь, передал всё старшей сестре, когда та прилетала на похороны с Камчатки. И только мамины часики, с золотым браслетом, оставил себе на память. Может их подарить Рите?..

Ускоренным шагом добрался до дому, торопливо открыл шкатулку. Вот они, часики-кирпичики!.. Попробовал завести и приложил к уху. Не тикают. Ну, как в неисправном виде подаришь? Да и браслет, возможно, Рите не подойдет.

Время еще терпело. Он понес часики в ломбард, надеясь, что позже выкупит. Получив деньги, зашел в ювелирный магазин «Жемчужина». Благо, всё рядом. Долго разглядывал витрину, где под стеклом лежали разнообразные украшения — глаза разбегаются. На помощь подошла улыбчивая девушка-продавец в нарядном кокошнике, инкрустированном блестящими стекляшками.

— Колечко для Риты выбираете? — живо поинтересовалась.

— Откуда вы знаете? — оторопев, спросил он.

— Так я напротив вас живу, у нас двор общий, — улыбаясь, разъяснила она. — Вы наконец-то сделали Рите предложение?

— Нет, — помрачнев, объяснил он. — У неё есть жених.

— А как же вы? Столько понапрасну ухаживали! — что-то похожее на сочувствие появилось на её мордашке.

— Мы остались с ней в хороших отношениях.

— Суду все ясно, — кивнула она, поняв на свой лад. — Тогда вам лучше подарить не кольцо, а колье. Окольцовывает пусть жених. Счас я вам подберу. Какой суммой вы располагаете?

У него остался железный пятак; с ним в кармане и с коробочкой в руках он вышел из «Жемчужины». Еще планировал купить цветы; но что купишь на пятак? Правда, когда проходил мимо бабушек, торговавших дачными цветами, одна из них вполне поняла по взгляду его желание и, почти задаром, за этот пятак, уступила букетик из трех ярко-желтых «жарков».

 

15. Жизнь без Риты

Ровно в шесть Шаров позвонил в знакомую дверь.

— Открыто! — донесся знакомый голос.

Внедрившись в квартиру, гравировщик сразу увидел хозяйку, Надежду Иосифовну, отреагировавшую на появление нового гостя с недоумением и остывающей улыбкой на лице. «Наверно, Рита не предупредила. И я по-прежнему для неё мастер по гардинам». Однако жалкий букетик в его руке ясно показывал, что пришел не гардины устанавливать. «Это вам», — нашелся он. Надежда Иосифовна как-то невыразительно посмотрела на цветы, но быстро сориентировалась и пригласила пройти.

Гости уже сидели за столом. Все знакомые, кроме трех мужчин богемного вида. Вон тот — молодой, кудрявый, — несомненно Алеша Ноздрев и есть. Шаров почему-то постеснялся его разглядывать — так только посмотрел осторожно. Второй из незнакомцев был не молодой и не старый, не толстый и не тонкий, а так, упитанный — по всей видимости «Чичиков», в точном соответствии со сценическим амплуа. А третий, грузный и степенный, коротко стриженный, но с пышными бакенбардами — вероятно, был «Собакевичем». Этот встал из-за стола, опрокинув чашку, подошел и крепко, по-медвежьи, пожал руку.

«Срослись со сценическими образами, — подумал Шаров. — И продолжают играть в жизни». Вот только режиссер, Казимир Богданович, не явился. Наверно, до сих пор парился с главой города в баньке.

Мать Риты светилась от счастья, но изредка прикладывала пальцы к вискам, как будто утишая головную боль. Глава семьи, Николай Петрович, хотя и пытался улыбаться, был напряжен и сосредоточен, как главбух при составлении годового отчета. Саша чистил апельсин и вошедшего поприветствовал, вскинув руку.

В центре внимания, разумеется, оставался жених. И Шаров позже, осмелев, хорошенько рассмотрел его. Шкиперская бородка, кудрявые волосы, спадавшие на лоб. Он сидел в торце стола, рядом с улыбающейся, нарядной Ритой и благосклонно выслушивал, как его с охоткой рекламируют друзья.

— Наш Алеша талантлив во всем, — наворачивал Чичиков. — Он не только драматический артист, но и танцует — прямо класс!

— И поёт замечательно, — неспешно пробасил Собакевич. — Я советовал ему подать заявку на участие в конкурсе Евровидения.

— Вот как! — удивлялась Ритина мама. — Простите, а как вас по имени-отчеству?

— Михал Потапыч, — ответил «Собакевич» и дернул стриженной головой. — Но можно просто Миша.

— А вас? — обратилась Надежда Иосифовна к «Чичикову».

«Наверно, сейчас ответит, что Павел Иванович», — подумал гравировщик.

— Пал Иваныч, но можно просто Паша, — «Чичиков» тоже отвесил поклон хозяйке и продолжил расхваливать жениха. — А как наш Алеша играет на гитаре! Да знай об этом Коля Сличенко, он не раздумывая взял бы его в свой цыганский ансамбль.

— А еще я свистеть имею, — улыбаясь, вставил сам виновник торжества.

Поднялся Николай Петрович — благообразный, с поседевшими волосами, прилипающими к черепу. Похоже, он мысленно покончил с годовым отчетом, и вид у него теперь сделался торжественный. В одной руке держал бокал с шампанским, а в другой — серебряную вилку.

— Друзья! — постучал вилкой о бокал. — На правах старшего и главы семьи замолвлю слово. Учитывая специфику наших дорогих гостей, я осмелюсь предположить, что этот дружеский вечер является… как бы… репетицией известного процесса. И смею надеяться, что эта… как бы… увертюра, найдет продолжение в будущем, и наша… как бы… прелюдия закончится бравурным маршем Мендельсона в известном всем учреждении.

И все восприняли тост как надо и потянулись чокаться бокалами. Саша, первым опорожнив свой — с коричневым напитком, лукаво посмотрел на Шарова (вот маленький предатель!) и притворно поморщился:

— Ну, и гадость эта кола. Горькая! И как только её американцы пьют?..

Все понятливо подхватили:

— Горько, горько!

Жених и невеста встали и поцеловались. Следующий спич, перебивая и дополняя друг друга, произнесли друзья жениха. А потом настала очередь Шарова. Сама же Рита и попросила сказать пару ласковых. Гравировщик до сих пор не мог вручить ей подарок, а тут посчитал момент подходящим, поздравил молодых и протянул очаровательной невесте коробочку. Рита тотчас открыла. Колье, в виде подковы с подвеской из золотых нитей, ей очень понравилось, и она тут же надела на шею.

— Глеб Константиныч, ваша подкова… я поняла намек. Вы желаете мне счастья, да?

Глаза её заблестели и слегка увлажнились.

— Да, — коротко ответил Шаров.

Он обратил внимание, что обручального кольца на её пальце пока нету. Не «закольцевал» еще невесту жених. И, видимо, Алеше Ноздреву тот факт, что его опередили, не слишком понравился. В отличии от благодарной Риты, он глянул на гравировщика, как Отелло на Яго. «Не дай бог, он и в эту роль войдет», — с тревогой за девушку подумал Шаров. Её открытая шея показалась ему такой беззащитной.

Всё дальнейшее для него протекало, как в тумане. Он редко ходил в гости, еще реже участвовал в шумных застольях и обычно первую рюмку или бокал выпивал, а потом, когда на него переставали обращать внимание, лишь чокался с желающими и пригублял. Теперь события развивались по иному сценарию. Сидевшие рядом артисты, Чичиков и Собакевич, требовали не оставлять горечь на дне и сами охотно, не пропуская ни одной, опорожняли рюмки. Впрочем, на их состоянии это не сказывалось. Крепкие оказались мужики. Разве что Михал Потапыч стал еще более неуклюж, а Пал Иванович сделался еще обходительнее.

Всем, а больше всего хозяйке, захотелось послушать Алешу Ноздрева — как он поет и играет. Герой вечера, снисходительно улыбнувшись, объявил, что не против «побренчать» и затребовал гитару. В доме не оказалось, и Саша, положив в карманы два апельсина, побежал к приятелю, имеющему инструмент. Через минуту явился с семиструнной. Жених стал настраивать, потом сделал глубокий вздох, как перед нырянием в глубину.

«Куда мне до него, — слушая, сожалел Шаров. — Ко всему прочему еще и бард, импровизатор». Он приметил, что и Саша не отводил взгляда от главного героя вечера, громче всех хлопал в ладоши. «За книгами перестал ходить», — Шаров хмурился, испытывая нечто похожее на ревность. Однако попытался преодолеть в себе это низменное чувство, убеждая себя в том, что ему тоже следует порадоваться за любимую и обожаемую Риту, наконец-то удачно завершившую свои поиски и обретшую счастье.

Когда бард утомился, получив на свою долю изрядную порцию восхищения, Саша включил музыкальный центр, и из расставленных по углам мощных динамиков, зазвучала незнакомая гравировщику музыка.

Риту вышла на круг с женихом. Все смотрели и восхищались: прекрасная пара! Следом пылающую от внутреннего жара невесту пригласил застенчивый Собакевич. Он танцевал напряженно — видимо, остерегался наступить партнерше на ногу. Галантный Чичиков свободно кружил с раскрасневшейся хозяйкой дома. А освободившийся жених не стал проходить на прежнее место и сел рядом с гравировщиком. По виду и движениям он оставался совершенно трезвым, только его серые глаза слегка сошлись, отчего взгляд сделался трансцендентальным.

— Вот я че-то до сих пор не пойму, — Алеша сфокусировал свой необыкновенный взгляд на Шарове. — Ты, собсно говоря, кто такой?

— Да так… друг семьи, — Шаров не нашел ничего лучшего, чем объявить себя, как рекомендовала Рита.

— Ну-ну, не заливай. Я понял, кто ты!

— И… кто же?

— Богатенький Буратино. А? Верно?

Тур закончился. Пал Иванович отвесил галантный поклон партнерше и обеспокоено подрулил к мужчинам. Он, очевидно, хорошо знал приятеля — не только по сцене, но и по жизни.

— Алешка, перестань залупаться, — шепнул, но довольно громко. — Давай лучше сразимся в шашки.

— Надоело мне с тобой сражаться. Я вот с ним хочу! — жених ткнул пальцем в грудь Шарова.

— Не умею я в шашки, — отказался гравировщик.

— А в че ты умеешь? — не отставал Ноздрев. — Может, в подкидного?

— И в подкидного не могу.

— А в треньку?

— В первый раз слышу.

— Но в чё-то можешь?

— В шахматы, — выдавил Шаров.

— Ну, брось дурака валять. В шахматы можешь, а в шашки нет. Так не бывает. В шашки проще.

— Вы уж сыграйте с ним, — дипломатично шепнул Чичиков гравировщику, — Поддайтесь, а то Алешка не успокоится.

Маленький предатель Саша с удовольствием сопроводил «игроков» в комнату и вытащил коробку с шахматами. Ноздрев бесцеремонно плюхнулся на диван. А Шаров скромно присел на стул. Здесь он еще не бывал. И сейчас с сердечной тоской разглядывал обстановку. Вот шкаф, в котором Рита хранила бельё, вот застеленная кровать, на которой девушка видит сладкие сны. На кровати — плюшевый медвежонок, которого она, конечно, не раз прижимала к своей груди; книжная полка, рекламные плакаты и среди них почему-то портрет всемирно известного фокусника Коперфильда. Несколько полуголых кинодив… Впрочем, их, наверно, налепил половосозревающий Саша.

Мальчик расставил на доске шахматные фигурки. Пешек не хватило, и он в первые шеренги выставил коней и ладей.

В гостиной начали пить чай. Михаил Потапыч вызвался разрезать торт «Наполеон», который выставила Надежда Иосифовна, и безжалостно кромсал его на разновеликие ломти. А Пал Иванович почти в открытую приударил за хозяйкой и рассыпался перед ней в комплиментах, называя «дамой, приятной во всех отношениях». Надежда Иосифовна цвела и пахла дорогими французскими духами. Николай Петрович, выпив из хрустальной рюмочки чистой, как слеза, водочки и приналег на свежую осетрину.

Саша выставил вперед кулаки с зажатыми в них пешками. Жених небрежно хлопнул по левой руке, и ему достались белые — с правом первого хода. Мальчик, исполнив миссию арбитра, побежал в зал пить чай и кушать торт. Соперники остались наедине.

— Давненько я не брал в руки шашек, — стандартно, как и положено гоголевскому Ноздреву, проговорил жених.

— Знаем, как вы не брали, — в тон ему ответил Шаров. — В театре-то, на спектаклях… каждый день.

— Так то подчиняясь придумке Николая Васильевича и необузданной фантазии нашего Казимира. А щас токмо своею волею, аз есмь буки-веди… На что играть-то будем?

— Не знаю, — пробормотал Глеб, припомнив, что у него в карманах не осталось ни копейки. — Так просто.

— Нет уж, извини. Я играю только на интерес. — Артист опять вперился трансцендентальным взглядом в противника. — А давай-ка, друг любезный, поставим на кон Риту.

— Ка-ак это? — остолбенел Шаров. — Вы же объявили себя женихом и невестой…

— Выиграешь — добровольно уступлю. Умыкнем в лучших традициях старины, обвенчаем в церкви… Или ты другого вероисповедания? Мусульманин? Иудей? А может, идолопоклонник? Кого нанимать будем: муллу, рабэ, шамана?.. — Ноздрев сделал первый ход. — Ну, не будем забегать уперед. Тебе еще выиграть надо. А иначе — шиш с маком.

«Да что ж такое? Всерьез, что ли?» — Шарову стало жалко Риту. Ведь он желал девушке счастья. И даже, забывая про себя, уже решил, что может, Рите и вправду будет лучше с этим молодым, талантливым артистом, в труппе, по сходным интересам. Но, похоже, девушка попала в лапы человеку, для которого главное в жизни — игра.

«Ладно! Будет тебе игра!» — Глеб сосредоточился, ощутил низвержение водопада в своей голове. Никогда прежде не испытанные азарт и удаль явились, заслоняя всё.

— Ты не думай, я не шучу, — подтвердил жених. — В случае проигрыша, уступлю. У нас, у дворян, только так. Карточный долг — дело чести! Шашечный — тоже. Вообще, любой. На дуэлях стреляемся, отстаивая свою честь.

«Продолжает фантазировать», — Шаров усомнился в его дворянском происхождении.

— Сумлеваешься? Да мои предки тысячами душ владели, — с чувством наворачивал соперник. — Прекрасным особняком в Черниговской губернии. О-о! Бельэтаж, мраморный Аполлон Бельведерский у парадного входа. А какой у нас был прекрасный пруд! По нему плавали белые лебеди, и моя прабабушка с берега кормила их французскими булками… Твой ход!

— Сейчас у вас появилась возможность приватизировать родовое имение, — тактично подсказал Шаров. — Если сохранились документы.

— Увы, — покачал кудрявой головой Ноздрев. — Это сделать нелегко. Мой прадед много раз закладывал усадьбу и возвращал, проигрывал и вновь отыгрывал. И вся эта петрушка происходила задолго до национализации семнадцатого года.

— А какой прадед? — полюбопытствовал Глеб, не отрывая сосредоточенного взгляда от доски. — Не тот ли, который тоже очень любил играть в шашки?

Он с удивлением и удовлетворением обнаружил, что бывший дворянин играет довольно слабо, и у него появились большие шансы одержать победу.

— Все-то ты знаешь! — иронически отозвался противник, встал, нетерпеливо прошелся по комнате и остановился возле окна. — Вот так номер, чтоб я помер! — воскликнул он. — Нет, вы поглядите, что на белом свете деется! Уму не постижимо!!!

«Отвлекает, — тотчас смекнул Шаров. — Ну, в точности, ведет себя, как прадед из авантюрного романа Гоголя. Сейчас подойду к окну, засмотрюсь, а он на доске что-нибудь переставит или мою пешку слямзит».

— Да ты меня не боись, — пожурил артист. — Подходи, вместе полюбуемся этим чудом.

«Что ж он там увидел?» — Шаров встал и тоже подошел к окну, посмотрел вниз. Но ничего интересного не обнаружил. Двор был почти пустым, только знакомый дворник Моисей сметал опавшие листья с асфальтной дорожки.

— Да вон, вон, разуй глаза! Ходячий анекдот из двух слов: еврей — дворник! Надо же! Ха-ха! — Ноздрев громко, неестественно засмеялся, и Шаров понял, что именно сейчас его противник придумал какую-то хитрую комбинацию.

— Мальчики, что шумите? — спросила Рита, войдя в комнату и осматриваясь. — Вы тут еще не подрались?

— Да нет, Ритулька, тихо-мирно в шашки играем, — ответил жених.

— Ну, заканчивайте и присоединяйтесь к компании, — Рита, одарив обоих соперников обворожительной улыбкой, вышла.

— Хороша, да? — артист-дворянин подмигнул.

Шаров обхватил голову руками, еще подумал и сделал решающий выпад.

— Теперь вы ходите, — предложил, дрожа от нетерпения.

Еще несколько последовательных, продуманных ходов. Вы так? А мы так! Удачная комбинация! Он стал очищать от белых пешек и фигур доску. Забрал последнюю, поднял голову… и увидел довольную физиономию актера, услышал торжествующий возглас:

— Ага, я выиграл! Моя Рита!

— Как так? — вскричал Шаров. — Это ж я победил!

— Да ты чё несешь? Мы ж играли в поддавки; кто всё отдаст, тот и выиграл. У нас и спектакль называется: «Игра в поддавки».

Кровь прилила в голову Глебу, и он заспорил с женихом, утверждая, что так они не договаривались. Но взял себя в руки. Азарт слетел, удаль пропала. И не понимал он уже, на что рассчитывал, начиная забаву. В любом случае — заведомо! — проиграл бы, даже будь гроссмейстером. А Ноздрев при любых обстоятельствах вышел победителем. Ведь так еще Гоголь, Николай Васильевич, запланировал.

— Рита моя! Ныне, вовеки веков и присно! — весело гоготал артист. — Значит, «друг семьи», говоришь? Хо-хо, «друг семьи»!.. А признайся, дружок, с Ритой ты успел переспать до моего пришествия, так ведь?

— Нет, — честно ответил Шаров и припомнил сон-видение, явившееся к нему во время болезни, и жар, поднявшийся в голове, опять явил выжженную пустыню, посреди которой он сидел с прутиком в руках. — Я единственный, кто с ней не спал.

— Что?! — удивленно выкрикнул Ноздрев и в очередной раз ткнул его в грудь, да не пальцем, а кулаком. — Ну, ты! Исусик! Говори да не заговаривайся!

— Простите, — повинился Шаров, совершенно трезвея и заканчивая играть во все игры, в которые оказался вовлечен. — Я, кажется, не то ляпнул.

В понедельник Рита должна была уехать. Глеб отдыхал, но не посмел проводить — не пригласили. Остался дома, но ведь знал, во сколько она уезжает. Еще в воскресенье во дворе Саша, не дожидаясь, когда его спросят, радостно подсказал. Шаров, вышагивая по комнате, посматривал на большие настенные часы. Вот осталось полчаса до отъезда поезда. Вот стрелки передвинулись еще на десять минут…

За окном — осень. Дворовые тополя и березы с неохотой расстаются со своими пожелтевшими нарядами. Но день выдался теплый, солнечный, и по-прежнему на балконе весело чирикают воробьи. У кого-то за стеной, повторяясь, звучит припев старинной песни: «Прощай, не грусти, напрасно слез не лей»… Мужчины куда-то уезжают и наказывает ждать, когда вернутся из лагерей. Из каких это лагерей? Куда их отправляют? В концентрационный лагерь, что ли? В таком случае, певцам повезло: песню на прощание дали спеть…

А тут не до песен. Вот уже осталось пять минут до отправления поезда. Рита, по всей видимости, уже стоит на перроне. Рядом провожающие и отъезжающие. Веселый Ноздрев, его друзья Чичиков и Собакевич, вся труппа. Одухотворенный Казимир Богданович с грандиозными замыслами. И, конечно, Николай Петрович и Надежда Иосифовна. Провожают дочь с надеждой на её счастливое будущее. Может, вспомнила Рита в последнюю минуту о нем, гравировщике из «Райских Кущ»? Может, слегка взгрустнула? Светло запечалилась?.. Прощальный гудок тепловоза; Алешка Ноздрев подсаживает невесту в вагон, поезд трогается…

 

16. Под следствием и суд

Дни потянулись скучно и однообразно. Шаров похудел, потемнел лицом, давно не брился, не стригся, и отрастил волосы чуть ли не до плеч. Интересно, понравилось бы это Рите? Вряд ли. Впрочем, зачем мучить себя предположениями? Далеко она и будто совсем не существует.

Но вскоре Рита напомнила о том, что она, во всяком случае, жила-была на белом свете. Поздним вечером в квартиру позвонили. Виктория Павловна и Виолетта уже легли спать, и Шаров сам вышел в коридор. За дверью стояли два молодца в темных костюмах, похожие, как родные братья. Глеб сразу припомнил тот случай, когда оказался втянутым в аферу с подписанием документов. «Ну вот и расплата, — деревенея, подумал он. — Рыцари, сражающие с преступностью, пожаловали». Один из гостей пристально на него глянул и, осведомившись об имени и фамилии, вытащил из внутреннего кармана плотный конверт.

— Это вам.

— Письмо, что ли? — спросил Шаров, облегченно вздохнув, и поняв, что парни не из милиции.

— Типа того.

— От кого?

— От Леонида Сергеича.

— От какого Леонида… Ах, да! — Шаров припомнил, что Леонидом звали «перспективного» жениха Риты.

— При нас не вскрывайте, — вступил в разговор второй посланник. — Когда уйдем, тогда. Так наказал Леонид Сергеич.

— А что здесь?

— Сами увидите. На словах шеф велел передать, что благодарит вас и, возможно, еще к вам обратится. До встречи!

Четко, как военные по команде, повернулись и вышли. Шаров вскрыл конверт. Там лежала стопка стодолларовых купюр. Он неприятно удивился. Что с ними делать? В милицию сдать?.. Рита рассказывала, что когда всё случилось, ее отец был ошарашен, раздосадован и уязвлен. Так, может, деньги ему предложить?.. В качестве компенсации за неудачно прожитые годы. Но как он на это посмотрит?.. Эх, находилась бы рядом Рита — можно на неё потратить. Еще одно колье купить или какой другой подарок. А так, без Риты, даже не интересно. И нет никакого смысла становиться на скользкую колею. «Возможно еще к вам обратимся». Нет, не хочет он оказывать никаких услуг.

«Придут во второй раз — верну», — решил и положил конверт на полку с книгами. Но серый прямоугольник то и дело попадался на глаза и портил и без того никудышное настроение. Шаров придавил конверт Библией — с глаз долой. И временно успокоился.

Как-то по телевизору показали больную девочку. Она лежала в больничной палате — вялая, малоподвижная, с печальным потухшим взглядом. Ей предстояла дорогостоящая операция, на которую еще нужно было найти деньги. Он списал с экрана банковские реквизиты и переслал на этот адрес весь преступный гонорар. А конверт выбросил в мусорный ящик. Но потом, вернувшись из банка домой, запоздало подумал: «Что же я наделал! Получается, что я принял предложение о сотрудничестве с преступниками!»

Несколько дней ходил в растерянности, потом до предела ужал затраты, перестал посещать кафе, питался супами в пакетах, вконец отощал и осунулся. На сэкономленные деньги стал покупать валюту, с целью набрать искомую сумму и вернуть, если те деятели потревожат. А девочка, что ж, может и выжила с его помощью.

Однако накопить нужную сумму не удалось. Вскоре последовал новый неприятный сюрприз.

— К сожалению, мы не можем продлить с вами договор, — объявил при повторном приглашении Роман Федорович Пулатов. — Увы, господин Косарь намерен перепрофилировать отдел и снести вашу кабинку.

— Да что вам моя кабинка далась? — вырвалось у Шарова.

— Вы тут не шумите, — Пулатов поморщился и потянулся к графину с водой. — У меня и без того голова болит.

Далее последовала знакомая процедура смачивания платка, который директор, как и в первый раз, приложил ко лбу. Но телефонного звонка не последовало, и возможности оказать услугу не выпало. Не судьба!

Так Шаров стал безработным. Правда к нему приходили с заказами жители «околотка», знавшие его, но почему-то они считали, что он состоятельный человек и должен бескорыстно помогать им. Одна женщина возила его на кладбище, и он восстанавливал таблички на памятниках её родителей и мужа. «Сколько с меня?» — спросила она. Он пожал плечами, и вдова занесла бутылку водки, которую у него потом выпросил кто-то из страждущих соседей. Где-то через неделю Шаров пошел на биржу по трудоустройству. Там молодой и обаятельный сотрудник, судя по речи проштудировавший всего Карнеги, доброжелательно объявил:

— У вас специфическая профессия, и вы должны сами найти выход из положения…

— Я пробовал…

— Может, переквалифицироваться желаете?

— А что вы предлагаете?

— Например, мы вас можем послать на курсы пользователей персонального компьютера. Только они платные.

Шаров усмехнулся, вспомнив, что когда-то предлагал такие же курсы Рите.

— Спасибо, я еще погожу.

К нему теперь не подбегал Саша, реже обращалась Виктория Павловна. Она делала ремонт в своей секции и в присоединенной комнате, ожидая приезда дочери с новым мужем. Шаров будто вновь очутился в пустыне Сахара, и легко можно было представить себя сидящем на камне с прутиком в руке.

В принадлежащую ему спальню, наконец, заселилась новая семья — Рита-два и ее теперешний муж, двухметровый гигант с насмешливым взглядом. Он с самого начала почему-то повел себя свысока. Встречаясь в коридоре или на кухне, поглядывал из-под потолка и словно говорил: «Чтой-то за вирус у меня под ногами шастает». Но до словесного общения не снисходил. Правда, Шаров иногда слышал его громкий, уверенный голос — когда новый жилец общался с близкими.

А потом он как сквозь землю провалился, и в квартире вновь стало тихо. Шаров не мог понять, что случилось, только по виду Виктории Павловны понимал: худо дело. Позже, на кухне, женщина не сдержалась и пожаловалась: не везет её дочери. Новый муж бросил Ритулечку и ушел к другой женщине, у которой большая трехкомнатная квартира и маленькая декоративная собачка. Но она, Виктория Павловна, имея большой жизненный опыт, уверена, что он и даму с собачкой в скором времени бросит, если ему подвернется владелица шикарного особняка со стаей дипломированных псов.

Под Новый Год заглянула к Шарову, увидела, что он сидит один, и пригласила к себе. Глеб начал отнекиваться, но она оказалась настойчивой и за руку ввела его в свои апартаменты.

Стол ломился от яств: салаты, заливная рыба, бутерброды с красной икрой, фрукты в большой вазе. За столом сидела Рита-два, длинноногая девица, с желтыми, темными у корней волосами, пасмурная и обиженная. Тут же крутилась Виолетка. Виктория Павловна при общем молчании произнесла тост прощания с уходящим годом, будь он не ладен. А по поводу того, что дочь осталась одна, выдала традиционную поговорку-отговорку:

— Ну, что ни делается, все к лучшему, — пригубила из бокала и закусила салатом оливье, прибавила: — Не дай бог жить с таким негодяем, как этот Ростислав.

Рита-два молчала. А её маму прорвало бурным потоком. Она продолжала подробно рассказывать, теперь уже лично Шарову, про очередное неудачное замужество дочери, упоминая о ней в третьем лице.

— Он издевался над моей Ритулечкой! Требовал кофе в постель, и она исполняла. Сам хотя бы раз, когда Рита себя плохо чувствовала, предложил. Ничуть не бывало! Больше того, когда она однажды заторопилась ему услужить и нечаянно пролила кофе на его майку, он обозвал её «растопшой»… Глеб, вы хоть раз слышали такое слово? Вы сможете мне объяснить, что оно означает? Оно не входит в лексикон ни одного интеллигентного человека! И наша деточка, наша Виолеточка его не полюбила. Ребенок сразу распознал нехорошего человека… Виолетта, не мешай дяде Глебу кушать!.. Я знаю, что и вы, Глеб, находитесь в подобном положении: вас предала невеста. Предлагаю вам поддержать друг друга в равнозначном горе.

Еще долго сидели за столом. Виктория Павловна подливала ему сладкого, густого ликера, которого он терпеть не мог. Но видя к себе такое участие, не осмелился отказаться. Да и Рита-два тоже изрядно выпила, раскраснелась, и стала поглядывать на Шарова с интересом.

Ночью ему сильно захотелось пить, он встал и пошел на кухню. Рядом, в ванной, журчала вода. Дверь вдруг чуточку приоткрылась, и тихий голос позвал его:

— Глеб, можно вас побеспокоить?

Шаров остановился.

— Войдите, мне плохо.

Он вошел и опустил голову, предполагая, что Рита-два смутится, если он глянет на неё, обнаженную. Но она, не смущаясь, проговорила слабым, измученным голосом:

— Сил нет. Окажите любезность, отнесите меня в постель.

Шаров поверил, что ей плохо, извлек из ванной, мокрую и теплую. Она обняла его за шею. Первой от ванной — дверь в секцию её мамы. Он приостановился, не зная, что делать дальше: то ли достучаться до Виктории Павловны, то ли самому, открыв дверь пинком, ввалиться с ношей в чужие владения.

— Да не сюда! — с досадой шепнула Рита-два. — Несите в вашу постель.

Ночь провели вместе. Шаров уже давно не спал с женщиной и, чего греха таить, засомневался: получится ли у него. Но, всё к его удивлению, получилось. Может, из-за того, что он оставался почти равнодушным к ночной гостье.

С утра Рита-два поднялась, торопливо поцеловала его и, шепнув, что ей на дежурство, ретировалась. Он еще некоторое время лежал, не вставая. И представлял: а что если вместо Риты-два, оказалась бы Рита-один. Скорее всего, он выплеснулся бы после первого же прикосновения к ней. Подумав так, вздохнул и сделал вывод: «Нет, что б ни говорили, а продуктивно сексом можно заниматься только с нелюбимым человеком».

На обед пригласила Виктория Павловна. Ухаживала за ним, кормила чуть ли не с ложечки и открыто радовалась:

— У вас все налаживается с моей Ритулечкой. Я так рада! И только одна мысль меня удручает. Ведь вы могли и раньше сблизиться! Еще когда Риту бросил её первый муж, и она, как сейчас, осталась с ребенком на руках. Ой, и даже прежде, до того, как Виолеточка родилась…

— Бабушка, ты что говоришь! — обиделся ребенок. — Ты против, чтобы я родилась?

— Да нет, душечка. Я к тому, что вместо тебя появилась бы другая Виолеточка…

— Такая же хорошенькая? — продолжала расспрашивать девочка.

— Наверняка.

Виолетта задумалась, сморщив лобик.

— Но ведь эта девочка была бы не я?

— Не сбивай меня! Я с дядей Глебом разговариваю. О, господи! Глеб, согласитесь со мной: сколько понапрасну прожитых лет, сколько ни к чему не приведших усилий! — Виктория Павловна грустно улыбнулась. — А Ритулечка от вас в восторге. Уходя на дежурство, по секрету шепнула, что вы в форме, хотя и мягкий, интеллигентный человек. Да последнее-то я и сама вижу. Из вас веревки можно вить. Ой, простите за прямодушие!.. И наша Виолеточка полюбила вас. Давно уже. Помню, она была еще совсем маленькая и всё спрашивала меня: «У всех есть папы, а у меня кто папа — дядя Глеб, да?»

Она посадила подскочившую к ней девочку на коленки и погладила по голове.

— Виолеточка, ты по-прежнему хочешь, чтобы дядя Глеб стал твоим папой?

— Хочу, — ответила девочка, заулыбавшись и не отводя ласковых глаз от «дяди Глеба». — Он такой смешной!

— Чем же он смешной?

— У него такие большие уши!

Виктория Павловна взглянула на уши Шарова.

— Не фантазируй! Нормальные уши. И ты по-прежнему любишь дядю Глеба?

— Я его очень люблю, — ответила девочка и перелезла на коленки гостя.

— А чем вы, Глебушка, ответите на любовь безгрешного ребенка? — стала допытываться Виктория Павловна.

— Тем же, — ответил он, не задумываясь. — Но… но… — хотел уточнить, что не любит Риту-два, однако соседка упредила его.

— Вас беспокоит, что Виолеточка вам не родная? — спросила она и сама же ответила: — Да, разумеется, ваши ДНК не совпадут при анализе. Хотя, признаюсь, у меня раньше возникала мыслишка: а вдруг!.. Мы жили бок о бок, Ритулечка всегда была очень скрытная. Она вполне могла бы зайти к вам ночью еще шесть лет назад… Вы не припоминаете такого факта?..

— Нет, такого не могло быть, — возразил он. — Вы же переехали сюда уже с Виолеттой.

— Ах да! — Виктория Павловна досадливо сморщила нос. — Извините за столь ранний склероз.

Она передохнула и сняла Виолетту с коленок гостя, наказав девочке, чтобы не мешала кушать.

— Однако, это не беда, — заключила, что-то подкладывая ему в тарелку. — Ребенок вам хлопот не доставит. Пока я жива и здорова, всю заботу беру на себя. И притом Риточке из Ростова на Дону ведь шлют алименты. Её ж первый муж летун, в смысле авиатор.

К вечеру вернулась Рита-два и, запросто, не стесняясь матери, приобняла гостя и поцеловала. Еще минута, другая, и его окончательно сосватали бы. Но тут в коридоре зазвонил телефон. Виктория Павловна первой двинулась туда, а потом позвала Шарова. Сделала с неохотой и с ревностью к тому, кто на него всё еще претендует.

— Вам звонит эта… ваша родственница.

Звонила А. М. Она опять попеняла, что он надолго пропал и потребовала срочно придти. «Я не буду говорить — для чего, — конспиративно сообщила трубка. — Сам должен догадаться».

— Хорошо, приду, — пообещал он. Понятно, что-то хочет сообщить об Оксане.

Переговорив по телефону, вернулся в комнату к соседям, но не стал проходить, а остановился в дверях.

— Виктория Павловна, я вас хотел известить раньше, но вы мне слова не давали вставить…

— И о чем же ты, Глебушка, хотел нас известить?

— Дело в том, что у меня есть невеста.

Удивленно вытянулось лицо у Риты-два. Злость и досада появились на лице её мамаши, а девочка Виолетта, услышав это известие, почему-то запрыгала и радостно захлопала в ладоши. Бабушка с досадой шлепнула ее по попе. Девочка навзрыд заплакала.

Оставив расстроенных и разобиженных соседей, Шаров ушел из дому. Однако не сразу направился к А. М. Прогулялся по заснеженной набережной — там, где гулял раньше с Ритой-один. Навстречу шли веселые, праздные люди. Он поравнялся со стайкой девушек, и одна молоденькая барышня, смеясь, окликнула: «Дядя, а ты чего такой скучный? Присоединяйся к нам!» И её подруги повторили приглашение.

Шаров приостановился. Но, конечно, они пошутили и, смеясь, проскочили мимо. Явившись, к А. М. он понял, что не ошибся в своих предположениях. Еще стоял на пороге, когда она торжественно объявила:

— Глеб, Оксана уезжала в отпуск к родителям, но вот вернулась, и я передала ей твой привет.

— А разве я передавал?

— Здрасте! Что-то у тебя с памятью стало, попей новотропил, я тебе дам. Оксанка обрадовалась. Ну, прямо очень! И приглашает тебя на праздник.

— На какой праздник?

— Седьмого января — светлый день Рождества Христова.

— По идее, я её должен пригласить, — заметил он. — Это ж у меня седьмого день рождения.

— Ах, у тебя ж тоже! — всплеснула руками А. М. — Как я запамятовала? Да-да, припоминаю! Мы же с твоей мамой раньше шутили: надо ж, в один день родились: Иисус Христос и наш маленький Исусик.

— Я уже давно стал большим.

— Вот именно! Поэтому бери инициативу в свои руки. Созвонись с Оксаной, и там решите, кому кого и куда приглашать. — А.М. потянулась к столу и взяла листок бумаги. — Вот тут её телефон и адрес. Я записала заранее, зная, что ты не откажешься от встречи.

Он медленно покачал головой.

— Вряд ли я привлеку её внимание. Я сейчас безработный.

— Не беда, устроишься.

— Я пробовал. Не могу найти работу по специальности. Да и специальности у меня, в сущности, нету.

— Ты же гравировщик, — напомнила А. М. — И вообще разносторонне развитый молодой человек. Рисуешь, стихи пишешь…

— Стихи пишу? — с недоумением спросил он.

— Ладно, не притворяйся. Я тут вечерком просматривала старые письма, открытки и на одной из них прочла твои замечательные стихи: С Новым годом, тетя Настя, пожелать хочу Вам счастья и здоровья крепкого. Ваш племянник, Глебка.

— Да ну, нашли стихи. Эту открытку я послал вам, когда мне было лет семь. Я только-только научился писать, и всем, впервые в жизни, открытки посылал.

— А мне понравилось! Всё так складно! По крайней мере, рекламу мог бы для телевидения сочинять. Там такие нескладухи выдают! Хуже, чем на заборах, разве что без мата.

— Кому я там нужен, на телевидении. Мне, видимо, придется переквалифицироваться, — он вспомнил, что ему предлагали платные курсы и добавил со вздохом. — Но для этого нужны деньги. Вот выучусь на каких-нибудь курсах, овладею стоящей профессией и тогда начну прилично зарабатывать.

— Тебе нужны деньги, чтобы зарабатывать деньги? — удивилась она. — Хорошо, на курсы я выделю. А также на подстрижку и на крем после бритья. А ты, уж будь любезен, приведи себя в порядок и явись на свидание к заждавшейся тебя девушке.

И он, поддавшись ее уговорам, взял бумажку с телефоном и адресом Оксаны.

Но судьба-злодейка в очередной раз внесла изменение в его планы. Накануне Рождества к нему опять пришли. Дверь открыла вездесущая Виктория Павловна и язвительно доложила, заглянув в комнату: «По вашу душу». И он, как увидел двух молодцов, сразу понял — вот и пришла пора расплачиваться. На этот раз явились другие ребята, не похожие на прежних. Если первые визитеры, вручившие ему конверт с долларами, своей аккуратностью, подтянутостью, корректностью, были в его представлении похожи на служителей Фемиды, то при виде этой парочки Шаров заподозрил, что явились братки из ОПГ. Небрежно одеты, в разномастных курточках с капюшонами; особенно отвращал от себя один, с бульдожьей физиономией. Но вот они-то и оказались сотрудниками милиции.

— Шаров? Глеб Константинович? — вопросил тот, который походил на бульдога.

— Да.

— Собирайтесь, пройдемте. Вот ордер на ваш арест.

Он беспрекословно стал одеваться.

— Что ж вы не спросите, в чем подозреваетесь? — ухмыльнувшись, спросил второй сотрудник. — Вы, что ли, живете в постоянном ожидании, когда вас посадят?

— И в чем же я подозреваюсь?

— Ладно, подскажу, хотя вы и так прекрасно знаете. В соучастии при получении взятки в особо крупных размерах.

Участок земли, который бывший жених Риты экспромтом «сплавил» нечистому на руку деятелю, изначально предназначался авторитетному в городе лицу, входившему в узкий круг друзей мэра. Вернувшись из отпуска на Багамах и, узнав, что его «кинули», авторитет очень осерчал. К делу подключили лучших следователей. И в первую очередь насели на Николая Петровича. Но тот доказал, что у него стопроцентное алиби, так как он находился в Москве. У предусмотрительного и обстоятельного чиновника сохранились даже счета гостиницы, а билеты на самолет зарегистрированы и хранились в архиве бухгалтерии.

Шаров неделю провел в СИЗО, где из него выпотрошили все нужные сведения. Затем выпустили до суда, взяв подписку о невыезде. Правда, он никуда ехать и не собирался. Сидел дома, почти не выходя и ожидая очередной повестки. Последние запасы продовольствия у него закончились, а «кушать» иногда хотелось.

И только однажды за эти дни Шаров вдоволь наелся. В гости зашла А. М. и накормила его пирожками. Она принесла их целый пакет: с мясом, с рисом, с капустой… И порадовалась, что Глеб без лишних слов, с аппетитом набросился на стряпню. Глядя как он поглощает пирожки, посмотрела осуждающе, покачала головой.

— Эх, упустил такую девушку! В тот день, когда ты не пришел к ней, Оксанка вышла на улицу и за углом познакомилась с молоденьким сотрудником ДПС.

— А почему за углом? — не понял он, на миг перестав жевать.

— Они там часто дежурят. Подкарауливают нарушителей за знаком запрещенного поворота.

Ну и ладно. Очередная невеста нашла своё счастье. Этим сообщением тетушки для него закончился еще один, впрочем, так и не начавшийся роман. Он долго не решался сказать А. М., что находится под следствием. До самого последнего момента надеялся, что всё обойдется.

А вот Виктория Павловна прознала, что он под следствием, и на супы приглашать перестала. Мало того, всему дому раззвонила, что её сосед попался, в чем она не сомневалась, учитывая его поведение. Она поведала сердобольным слушательницам, что этот скрытый гангстер «фактически» изнасиловал её дочь Риту, и та впала в длительную депрессию. Одна женщина сочувственно присоветовала:

— Так и вы заодно на суд подайте.

Виктория Павловна прикидывала шансы: а что, если и вправду подать? Тогда, пожалуй, и отчужденную комнату можно оставить себе на веки вечные. Она обратилась к дочери. Но Рита-два, вспыхнув до корней желто-рыжих волос, отказалась участвовать в этом деле и впервые в жизни назвала родную мать на «вы»:

— Мама, не вздумайте!

Соседка перестала с ним общаться. И только Виолетта, как ни в чем ни бывало, забегала в комнату и удивлялась:

— Дядя Глеб, а почему вы перестали угощать меня конфетами?

Он беспомощно пожимал плечами. Впрочем, один раз её бабушка все-таки заглянула к нему.

— К вам опять пришли, — сухо известила она и впервые подкинула такую идею: — В конце концов, поставьте себе отдельный звонок, чтобы ваши посетители не отнимали у меня время.

«Судебный исполнитель, — подумал он, — наконец-то!»

Но оказалось, что явился слесарь Вася с завода, где Шаров начинал трудовую деятельность. Вася или, в соответствии с возрастом, Василий Андреевич на досуге занимался рукоделием: выпиливал, вытачивал всякие финтифлюшки, которые дарил многочисленным родственникам. Надписи он всегда поручал делать Глебу, заходя в «Райские кущи». На этот раз в магазине гравировщика не нашел и по старой памяти явился на дом.

— Ну и ну, — удивился он, увидев истощенного, бородатого хозяина. — Тебя, что ли, с креста сняли?

— Да нет, — с мягкой улыбкой возразил Шаров. — Еще и не пришпиливали.

Пригласил гостя в комнату, вытащил турбинку, вставил нужный бор, готовясь сделать надпись на самодельной шкатулке.

— А что написать-то, Василий Андреич?

— Маше хочу подарить. Мы с ней уже тридцать лет вместе. Как это называется?

— Жемчужной свадьбой.

— А почему так?

Шарову уже приходилось отвечать на подобные вопросы.

— Потому что жемчуг является символом безупречных отношений. Тридцать лет совместной жизни — как будто тридцать жемчужин на нити времени. Состоятельные люди жемчуг и дарят. Он никогда не тускнеет.

— Ну, у меня зарплата не та: жемчуга дарить.

— Это поправимо. Сейчас изобразим, — с готовностью отозвался Шаров.

Он взял с полки одну из книг с иллюстрациями, полистал, разглядывая цветные фото, с изображенными на них драгоценностями из музейного фонда Эрмитажа; выбрал одно ожерелье и, включив машинку, стал наносить рисунок на крышку шкатулки. Гость дышал в затылок.

— Ух ты! — восхитился он. — Точно жемчуг. Даже блестит.

— Что написать? — спросил Шаров, покончив с рисунком. — «Любимой Марии» или «Дорогой Маше»?

— Че хошь, — разрешил гость. — Только, если вместится, добавь все-таки: мол, дарено на тридцатилетие совместной жизни.

— Вместить-то можно, — кивнул Шаров. — Но я же объяснил: жемчуг и символизирует тридцатилетие. А так — повторение получится. Всё равно, что сказать: «Масло масляное».

— Ну, ниче, — стоял на своём слесарь, — Как говорится, кашу маслом не испортишь.

Рассчитываясь, вытащил из бумажника тысячерублевую бумажку. Он и раньше всегда непременно расплачивался и возмущался, если Шаров говорил, что не надо. В ответ Василий Андреевич читал нотацию, что любой труд должен быть оплачен, а халяву он сам на дух не переносит. Шаров, прослушав, пожимал плечами и принимал деньги. Но сейчас даже обрадовался: «Ну вот, подкалымил», — и сразу принял купюру. Правда, посчитал, что много:

— Ой, а у меня сдачи нет.

Прозвучало, как жалкое признание. Прочувствовав ситуацию, гость благодушно сказал, что сдачи брать не будет, а через месяц зайдет с новым заказом: его младшей племяннице исполнится шестнадцать.

— Вряд ли я смогу выполнить, — признался Шаров.

— А че так?

И вот тут он исповедовался — выложил все, как есть. Что сидит без работы, что находится под следствием.

— И сколько могут припаять? — полюбопытствовал гость.

— Не знаю. Лет пять.

— Все одно сдачи не надо. Я и через пять лет к тебе зайду. Думаю, заказов за это время у меня много наберется.

В эти же дни, словно преодолев в себе какой-то барьер, Шаров выложил последние известия дворнику Моисею. Впрочем, тот сам приметил, что с гравировщиком что-то не так.

— Тоже, значит, бороду отпустил, — дворник пристально посмотрел и по-доброму усмехнулся. — Мы с тобой щас, как близнецы-братья. У тебя и глаза сделались такие же грустные, как у меня. Ну, со мной-то вопрос ясен. Мы, дети израилевы, ощущаем двухтысячелетнюю скорбь от соучастия в расправе над бомжом из Назарета. А с тобой-то что происходит?

И совсем уж неожиданная встреча произошла на улице, когда Глеб ходил в булочную за хлебом. Рядом притормозила сверкающая перламутровой краской машина. Из открывшегося переднего окна выглянул Чибисов.

— Садитесь, подвезу!

— Да, ладно, я еще насижусь, — трафаретно ответил Шаров.

Однако Чибисов оказался настойчивым и все-таки посадил гравировщика в салон автомобиля; они заехали во двор, и во дворе еще долго сидели в машине. Чибисов подробно расспрашивал про обстоятельства дела. Хмурился и напоследок дал совет:

— Валите всё на Риту.

Главным обвиняемым на суде был Леонид Сергеевич, которого Шаров не видел с той злополучной встречи в «Райских кущах». Его заключили под стражу и не выпускали в продолжении всего следствия; теперь, на суде, он сидел в клетке, как в зверинце, под охраной милиционера с автоматом. Ему вменялось несколько серьезных статей, в том числе и организация ОПГ. Шаров же шел прицепом, как участник банды. Еще на предварительном следствии он признался, что получил вознаграждение от Щукина — такова оказалась фамилия у главного обвиняемого. В общем-то правдиво изложил, что и как было. Но только, вопреки совету Чибисова, о Рите не упомянул ни разу. Имя Риты вообще не фигурировало в ходе судебного процесса. Странно, что Щукин оставался солидарен с ним и про Риту тоже не заикался. Это, косвенным образом, усугубило вину Шарова: выходило, что он напрямую связан с «главарем банды»… В ходе судебного расследования обвинитель хотел уточнить, как они познакомились.

— Через одну общую знакомую, — небрежно пожав плечами, ответил разжалованный жених Риты.

И Шаров в своих ответах не сообщил, кто именно попросил его расписаться в липовом договоре.

— Попросили и подписал, не думая о последствиях и не представляя, что именно подписывал, — ответил он.

Но в его действиях обвинитель обнаружил сознательный умысел, так как Шаров принял деньги — это тоже вскрылось в ходе предварительного расследования. А на суде он насел на гравировщика с удвоенной энергией:

— А, может, вы нам чистосердечно признаетесь, когда еще использовали свой уникальный талант? Ведь было такое?

— Да, было. — Шаров с грустью вспомнил тот замечательный день, который провел с Ритой на острове.

— И где же вы расписывались?

— На песке.

Это признание судья и обвинитель сочли за наглую выходку, что тоже сработало не в его пользу.

Прения закончились, судья предоставил обвиняемым последнее слово. Щукин не преминул воспользоваться возможностью защитить самого себя. Он встал, ухватился руками за решетку.

— Ваша честь, не судите меня строго. Моя вина в том, что я поздно родился. Когда объявили, что для успешного развития общества нужны хозяева, то есть собственники, и пошла дележка общегосударственного имущества, я ходил еще в детсад. И не успел даже к заключительному шапочному разбору: мне ничегошеньки не досталось. Также ничего не досталось и моим родителям, учителям в школе. Ну да, им хотя бы и предложили — они б отказались. Моя мама до сих пор уверена, что она не вправе присвоить даже чужой кошелек, найденный на обочине большой дороги, а не то что фабрику, завод или пароход, — тут обвиняемый поглядел на судью и задал ему несуразный вопрос. — А что же с ним делать, ваша честь, с кошельком-то, если вы поимели случай его найти и подобрать?..

Судья, хмурый, седой мужчина, ничего не ответил. Но в зале вдруг поднялась худенькая женщина с заплаканными глазами и сказала:

— Я положила бы его на видное место, Леня.

— Может, ты и права, мама, — повернулся к ней подсудимый.

— Прекратите посторонние разговоры! — судья обрел дар речи и ударил молоточком.

— Извините, — Щукин опять обратился к нему. — Согласен, с такими установками, как у моей мамы, вполне можно рассчитывать на работу в школе и сеять разумное, доброе, вечное. Но все дело в том, что я не хотел, как она, становиться учителем русского языка и словесности. С юных лет, увлеченный происходящими процессами, возжелал стать предпринимателем. В этой роли, ваша честь, я мог бы принести много пользы нашей державе. Ведь мне за неё тоже обидно, во что она превратилась. Я чувствовал в себе большие возможности и достаточно сил, чтобы успешно работать на этой ниве. Но мне был необходим капитал для начала. Ваша честь, извините за вульгарный пример: как кружка пивка необходима алконавту для рывка. К сожалению, я не нашел возможности приобрести стартовый капитал легальным путем. Прошу учесть мои благие намерения и осудить на минимальный срок.

Кто-то в зале даже захлопал в ладоши. Судья, призывая к порядку, опять стукнул молотком. «Сколько ж Леониду дадут за позднее рождение?» — подумал Шаров. Дали семь лет. Сам же Шаров, в последнем слове, выразился кратко: «Поступил необдуманно. Виноват». Он схлопотал три года.

 

17. От сумы и от тюрьмы…

Срок Шаров отбывал в Восточной Сибири. В бараке ему отвели место на втором ярусе, а койку под ним занял признанный авторитет — плотный, широкий, почти квадратный мужчина. Ни фамилии его, ни имени Шаров не знал, все обращались к нему по кличке: «Буча». Однажды вечером, перед отбоем, он устроил пирушку. Один из его корешей спросил:

— А что отмечать будем?

— Двадцатипятилетие моей деятельности!

— А с чего она началась? — подобострастно продолжала расспрашивать шестерка.

— Неоригинально, — ответил авторитет. — Залез ночью в сельпо в родной деревне. Там же выпил три бутылки портвейна, закусил шоколадными конфетами и отрубился. А утром пришли и тепленького меня повязали.

Сейчас же, спустя двадцать пять лет, пили не портвейн, а водку «Посольскую», закусывая твердокопченой колбасой и маринованными огурцами. Насчет того, откуда взялась «Посольская», Шаров ничего не мог сказать, а вот за твердокопченую колбасу знал точно. Ему в очередной раз прислала посылку не забывающая его А. М. Сам Шаров в пиршестве участия не принимал, лежал на своей шконке. И, надо же, Буча в разгар вечеринки обратил внимание на скромного зэка.

— А ты че, Воробышек, не слетаешь вниз? — укоризненно спросил и добавил угрожающе: — Не хочешь выпить за мой юбилей?

Отказываться — себе дороже. Шаров слез. В бараке стояла жара, такая же, как за окнами. Буча разоблачился до пояса. У него были чудовищно мощные руки и жирная, широкая спина.

— Ты че на меня зенки выставил? — спросил он.

— Простите, — извинился Шаров, поплывший после первого же приема «Посольской». — А можно мне задать вам один нескромный вопрос… Только сначала скажите свое имя. У вас же есть имя?

— Ну есть… Витек я.

— Виктор, я вижу, у вас на предплечье надпись: «Не забуду мать родную». Вы о маме действительно постоянно помните?

— А-ха-ха, — опережая всех с ответом, засмеялась сидевшая рядом с юбиляром исколотая шестерка. Мест на её впалой груди и руках-плетьях нашлось гораздо меньше, и художественная галерея была не так разнообразна. — Ну, чмо болотное! То ж у нас совсем другое означает. Мать родная — это тюрьма, а нары — околоплодный пузырь.

— Закрой поддувало, — остановил его Буча. — Другое-то оно другое, но совпало с моим личным: я и мамку помню.

— Я тоже не забываю, — кивнул Шаров. — Но у меня, в связи с этим, еще вопрос… Можно?

— Базарь.

— Я и отца помню. А у вас про отца в вашей замечательной нательной галерее ни гу-гу. Вы его не знали? Без отца выросли?

— Почему ж без отца, — пропыхтел Буча. — Был и отец. Но что про него? Скотником в колхозе работал. И меня хотел скотником сделать. Но я с детства потянулся к вольной жизни. Хотя, по правде сказать, в пятилетнем возрасте мне нравилось рулить кобылой. Бывало, стеганешь её кнутом: «Н-но, пошла, Сивка!» Или: «Тпру, стоять, кому говорю!» И верхом отец меня научил ездить. Ну, порол, конечно. Ты хлебни-ка еще разок, Воробышек.

— Спасибо, Виктор. Вот видите, какие у вас воспоминания отложились об отце. Можно сказать, очень позитивные.

— Ты на что намякиваешь?

— Я не намякиваю, а прямым текстом. Если пожелаете, я под надписью про вашу маму и про отца добавлю.

— А ты че могешь?

— Пожалуй, у меня получится.

— Ну-ка, ну-ка, — заинтересовался Буча. — И че ты мне предлагаешь конкретно?

Шаров на секунду задумался.

— Значит, ваш отец в сельской местности жил?

— Ну да. И отец, и дед — все землю пахали. Я первым из нашей родни в город подался, — не без пафоса ответил Буча.

— Понятно. Предлагаю дописать. И в целом выйдет так: «Не забуду мать родную и отца крестьянина».

Буча почесал массивный затылок.

— Хм… Мне нравится, — он поглядел на сокамерников. — А пацаны? Не будем забывать мам родных и отцов крестьянинов?

Все согласно закивали. Даже шестерка, на которую Виктор Буча положил мощную длань, пригнулся и притих. Только один зэк, чернявый и горбоносый, по кличке «Врубель», признанный на зоне кольщик, сердито возразил:

— Не по понятиям. Причем тут отец-крестьянин? По-моему, авторитетные пацаны тебя не поймут.

— Слышь, че базарит? — повернулся Буча к Шарову. — Не в наших, мол, традициях.

— Но вы же, Виктор, достаточно авторитетны, чтобы самому создавать традиции, — нашелся Шаров.

— Хм, а ведь в натуре! Кто как не мы, воры в законе, должны их лепить?.. Ладно, коли. А ты, Врубель, закрой своё поддувало и тащи струмент.

Шаров наколол «отца-крестьянина» иголкой и тушью. Буча морщился, иногда поминал «бога-мать», а гравировщик думал: как же можно терпеть такую боль? Ради чего? Видимо, тщеславие свойственно ворам не в меньшей степени, чем всем остальным человекам. С того вечера он приобрел себе друга в лице Бучи, но и нажил врага в лице Врубеля. Потому что другие зэки захотели, чтобы наколки им делал именно он, Шаров. Но Глеб нашел способ помириться с Врубелем. Многих желающих отсылал к нему, осуществляя общую консультацию.

Прошел еще год, и Буча завел разговор.

— Ну вот что, Воробышек, не хрен тебе тут чалиться. Подадим твою кандидатуру на УДО.

К тому времени Шаров уже знал, что такое УДО — условно-досрочное освобождение, — но никогда не примерял к себе.

— А разве возможно?

— Для меня нет ничего невозможного. Вот я на днях кое с кем потолкую.

— Что ж вы себя не подадите на УДО? — спросил Шаров.

— У этих бюрократов не проканает, — проворчал Буча. — Я ж еще и половины срока не отмотал.

С кем он толковал, а может, вообще забыл про свое обещание, Шаров не узнал, но условно-досрочное ему вскоре оформили. Напоследок, Буча спросил, куда он намерен податься.

— Вернусь домой.

— А где это, скажи. Может, когда в гости заскочу.

Глеб сообщил точный адрес.

— А, ну гастролировал я в твоем городе. У меня там одна подстилка была, симпотная баба. Она сейчас салон красоты держит. Я помог ей с первоначальным капиталом. Как же её фирма называется, черт бы побрал мой дырявый котелок, — Буча поскреб затылок. — Как-то по имени. Её саму Фросей звали. «У Фроси»? Нет, не так. Или так? Что-то близкое к тому. В центре вашего города, в доме со шпилем… Хошь, ей маляву накатаю?

— Зачем? — не понял Шаров.

— Она тебя к себе возьмет. Будешь модным девицам тату на жопах колоть… Да и без малявы возьмет! Ты ей привет от «Пончика» передай. Она поймет. Только меня так называла.

На прощание Виктор Буча, он же Пончик, его обнял, крепко прижав к себе чудовищно толстыми и мощными руками, так что в груди у Шарова что-то треснуло и долго еще болело.

 

18. Возвращение и возрождение

Домой ехал поездом. И опять, как на зоне, ему досталась верхняя полка. Ночью не спал, слушал перестук колес и через все прочие мысли вдруг пробилась одна: «Теперь я опять окажусь ближе к Рите». Ворочаясь на жесткой полке, припоминал и анализировал те сведения, что получил от девушки. Морской порт на Черном море, теплоход в Анталию… Судя по всему, Рита говорила о Новороссийске. Шаров припомнил, что побывал там еще мальчиком; ездили всей семьей к другу отца, проживающего близ моря. От той поездки остались яркие впечатления: берег усыпанный ракушками, теплое море, крикливые чайки, живые папа и мама, сидящие на берегу; папа играл в шахматы с другом; а мама беседовала с его женой и часто поглядывала на детей, предупреждая: «Не заходите далеко!» Теперь в тех местах по бережку бродит Рита, нашедшая своё место в жизни.

Сразу с вокзала Шаров заехал к старой подруге матери. А. М. — единственная — помнила о нем, писала в колонию письма и присылала посылки. Тетушка постарела. Как всегда, она сытно накормила и вспомнила про Оксану.

— Мальчик у ней родился. И ведь этот ребенок мог твоим быть, — в расстроенных чувствах сообщила тетушка.

— Ну, вы скажете…

— Да, да! — подтвердила она. — И надо ж такому случиться! Её муж, милиционер, ведь занял твое место.

Он ничего не ответил, подумав, что А. М. продолжает выражаться фигурально; однако из дальнейших её откровений понял, что Оксанин муж «занял его место» в более конкретном смысле: посадили. За коррупцию, за превышение полномочий. Ну, так что ж теперь? Общее количество заключенных не изменилось.

Слава богу, инициативность постаревшей тетушки угасла, и она даже не подумала о том, чтобы свести освободившегося Шарова с одинокой теперь Оксаной.

Потом он отправился на квартиру. Здесь его ждал сюрприз. Виктория Павловна съехала, умудрившись продать новому жильцу две комнаты — свою и ту, которую Шаров отдал ей во временное пользование. Хорошо еще, все вещи сохранились. И старое запылившееся пианино, и библиотека отца, и мамин портрет на стене.

Шаров остановился под ним. Мама, как и прежде, ласково и чуть печалясь, смотрела на него. Даже показалось, что печали на портрете со временем прибавилось. Что за чудеса? Время действует не только на людей, но и на их изображения?

«Странно, что я на вашу маму похожа», — припомнил он, что говорила Рита, в первый раз попав к нему. И ведь, пожалуй, она права. То ли портрет потемнел, то ли в комнате было пасмурно, но теперь мама на стене и ему показалась похожей на уехавшую девушку. Или не похожа? А если на два шага отойти? Или чуть сбоку глянуть?.. Он вздохнул и попытался усилием воли освободиться от мыслей и видений: «Надо придти в себя и продолжать жить».

Но буквально на следующий день опять припомнил о девушке, встретив во дворе Сашу. Сентябрь уже начал разрисовывать красками зеленую грунтовку листьев. Саша стоял под кленом с группой товарищей; они громко смеялись и передавали друг другу большую пластиковую бутылку. Шаров, желая восстановить с ним общение, подозвал и сообщил, что опять дома, и Саша, как прежде, может заходить к нему за книгами.

Но Саша, возмужавший, почти сравнявшийся с Глебом по росту, ответил, что сейчас в книгах не нуждается, так как «предки» купили ему компьютер, и он, если надо что узнать, пользуется Интернетом. Говорил теперь Саша баском, только иногда голос у него срывался на юношеский дискант. Шаров отметил его бронзовый загар, покрывавший лицо и шею. Как молниеносный разряд грозы, мелькнула догадка: «Господи! Да уж не к сестре ли он ездил на каникулах?» И, почти уверенный в этом, спросил:

— Саша, а ты из Новороссийска давно вернулся?

— Из Новороссийска? — удивился юноша. — Чего я там не видел?

— Но ты же у сестры был? — продолжил свои предположения Шаров. — На море загорал?

— А с чего вы взяли, что она в Новороссийске?

— Ну, прикинул, проанализировал…

— Плохой вы аналитик, — ухмыльнулся Саша. — В Одессе она. И к ней я не ездил. У нас тоже летом несусветная жара стояла.

Он отошел к своим друзьям, а Шаров еще долго неподвижным пеньком торчал на месте, обмозговывая новые сведения о Рите. Вон куда её забросило! В город, основанный Дюком Ришелье и воспетый Утесовым, где баркасы, полные кефали, Мурка в кожаной тужурке и знаменитая лестница, по которой катилась коляска с ребенком в фильме «Броненосец Потемкин». Город, в котором в своё время побывал Пушкин. Кажется, именно про Одессу он написал: «Там русский дух, там Русью пахнет». Хотя, правда, это было очень давно, а сейчас там, судя по всему, запашок другой.

«Однако опять я о Рите, — спохватился он. — Может, хватит?» Но вечером того же дня о Рите ему напомнили еще раз. На той самой скамейке, где подолгу он просиживал раньше, расположился Чибисов. Шаров был рад встрече со старым знакомым. Но, взглянув на него, поразился и не поверил своим глазам. Небритый, неумытый, в помятой шляпе, сдвинутой на затылок, глаза бессмысленно мигают. Да уж не пьян ли сторонник «торпедной атаки» на маргиналов?

— А это вы?.. — признал-таки. — Садитесь. Вы не меняетесь. А звезды и мне теперь подмигивают. Нахально так. Будто издеваются.

Он поднял руку, сцепил пальцы в кулак и погрозил небу, хотя звезды еще не высыпали. Затем помолчал, собираясь с силами, и вполне осмысленно исповедовался, признав, что самым большим его желанием было овладеть Ритой.

— Я может, потому и учиться в универ пошел. И работу денежную стал подыскивать. Купить её хотел с потрохами. Чтобы она полностью подчинилась и цыганочку мне сплясала. Но она улизнула. И от вас, и от меня…

Шаров послушал его и, свирепо настроившись, сказал себе: «все, хватит тризну справлять по Рите, надо жить». Он отправился устраиваться на работу и зашел, между прочим, в «Райские кущи». Там, на его прежнем рабочем месте, теперь продавали цветы.

— Вы что-то желаете? — спросила девушка-продавец, совершенно ему незнакомая.

Он купил гвоздику и подарил ей же. Она поблагодарила и положила цветок отдельно.

— Вы не думайте, я вашу гвоздичку второй раз продавать не буду, — сочла нужным объяснить с признательной улыбкой. — Себе оставлю.

Далее ноги сами привели в центр города, к дому со шпилем. На первом этаже там расположился салон красоты. Он назывался «У Афродиты», а не «У Фроси», как предполагал Виктор Буча. Судя по рекламе и наружной отделке, здесь располагалось очень престижное заведение. На стоянке отдыхали шикарные авто. Зайти, что ли? Передать привет от «Пончика»?.. Но, может, здесь управляет другая Афродита, а не та Фрося, которая была «подстилкой» у Виктора…

— Посторонитесь, дайте пройти! — прикрикнула на него молодая, изысканно одетая дама — видимо, одна из тех, которым ему предстоит выкалывать на ягодицах надписи и рисунки.

За стеклянными дверями маячила фигура охранника, уже бросившего на него, коротко стриженного удальца, настороженный взгляд… Нет, так и не зашел, засомневался в своих полномочиях.

Вспомнил о Василии Андреевиче, слесаре с завода, которому остался должен; деньги какие-никакие заработал на зоне, поэтому отправился отдать долг. Встретились на проходной, обнялись. Неспешный разговор продолжили в забегаловке, прихлебывая пиво и закусывая его солеными сухариками.

— Давай опять к нам, — предложил Василий Андреевич.

— А примут? У меня же судимость.

— Мы щас всех берем, — заверил слесарь. — Молодое поколение не очень-то желает. Оно ж до свободы дорвалось. У нас же, как и раньше, проходная. Работаем от и до, без свободного выхода к пивным ларькам. Ты, конечно, в «Райских кущах» разболтался, но теперь ведь к режиму вновь приучили?

— Можно и так сказать.

— Ну, нет худа без добра, — заключил Василий. — Я первый тебя порекомендую! И к тому же мы опять возрождаемся. Перепрофилировались; сковородки от фирмы «Тефаль» щас делаем, кастрюли, кружки. Конечно, гравировщиком тебя не возьмут. Надобности нету. Ну, переквалифицируешься. Станешь слесарем или токарем.

— Да ну, какой из меня слесарь-токарь.

— Обучим. У тебя руки из правильного места растут, — Василий еще хлебнул пива. — Чей-то с тобой, Глеб?

Действительно на Шарова что-то накатило. То ли пиво подействовало, то ли благодарность к старому товарищу подступила к самому горлу и увлажнила глаза; а может, припомнилось, как интересовалась когда-то Рита, откуда у него руки растут… Подался он агитации Василия Андреевича и по его рекомендации устроился на завод — слесарем третьего разряда.

Однако не прошло и месяца, как его вызвал начальник цеха, молодой мужчина, шустрый и предприимчивый, из нового поколения менеджеров.

— Недавно ездил в Германию, — сказал он. — И там на одной деловой встрече меня угостили чашечкой чая. Чай — изумительный по вкусу. А на чашке выгравировано: «Der Tee gibt die Kraft».

— «Чай дает силу», — перевел Шаров, никогда не изучавший немецкого, но прочитавший много книг — и о немцах тоже.

— Совершенно верно! — одобрил начальник. — И что вы скажете по этому поводу?

— У нас на этот счет есть своя поговорка, связанная, видимо, с общением с тюркским народом, — подумав, ответил Глеб. — «Чай не пьешь — какая сила, чай попил — совсем ослаб».

— Вон даже как! — удивился молодой начальник, никогда не слышавший такой поговорки. — Но я вас вызвал не для того, чтобы побеседовать о фольклоре. А дело в том, что у меня к вам деловое предложение. Василий Андреевич Коваленко сказал мне, что вы классный гравировщик. И я подумал: а что если на нашей посуде тоже делать рисунки и наносить всякие оригинальные надписи? Мне кажется, что на такую продукцию спрос увеличится. Как вы думаете?.. Знаю, вы отбывали срок. Навыки своего искусства не потеряли?

— Нет, я там дополнительную практику приобрел.

— И как вы смотрите на мое предложение?

— Можно попробовать, — кивнул Шаров.

— Тогда давайте прямо сейчас, оперативно обсудим, что можно выгравировать, скажем, на нашей новой кастрюле.

— Раньше мы «кастрюлями» баллистические ракеты называли.

— М-да?.. Забавно.

Образец их новой продукции — одноступенчатая кастрюля — стояла тут же, у начальника на столе. И они оба посмотрели на неё. Шаров поразился размерами: почти с ведро. Начальник цеха ждал от него оригинального предложения.

— Знаете, я почему-то сразу припомнил еще одну поговорку, которая вряд ли известна в Германии, — поднапрягшись, выдал Шаров. — «Щи — хоть белье полощи». Так говорят о жидких щах. А на этой кастрюле, учитывая ее размеры, можно написать: «Хоть щи вари, хоть белье полощи».

— Хм, ладно, примем, как вариант, — согласился начальник, но Глеб понял, что его не очень восхитила такая реклама.

— А еще я припомнил стишок, который на зоне сочинил один зэк, — поднапрягся он. — «Я лес валю, ты варишь щи, а вместе мы — товарищи!».. Но самое интересное, что этот товарищ лес никогда не валил, а весь срок отмотал хлеборезом.

— Хм, а можно что-нибудь другое — без лесорубов, щей и хлеборезов?.. Сейчас я вас не буду торопить, но вы подумайте над вариантами для наших чашек, плошек, кастрюль. И мы еще с вами обсудим.

Почти всю ночь сидел Шаров за столом, пил крепкий чай, который на зоне называли чифирем, и сочинял. А на следующий день все придумки, общим числом за два десятка, предоставил молодому руководителю. Особенно тому понравился слоган с национальным уклоном: «Питиё чая — есть веселие на Руси».

Так, благодаря бурному внедрению рекламы в нашу жизнь, гравировщик вернулся к прежней профессии. Реклама теперь преследовала везде и всюду: на улицах мерцали плакаты и таблоиды, через каждые десять метров молодые парни и девушки настойчиво совали рекламные прожекты; а когда граждане входили в подъезды, там их почтовые ящики оказывались доверху набиты рекламными листками и газетками. Шаров сначала их просматривал, но потом они надоели, и он, не читая, выбрасывал в мусорное ведро — то самое, которое чуть не прихватил с собой в кинотеатр, когда впервые позвала Рита…

Но в общем-то реклама не доставляла много хлопот, и её можно было терпеть. Только однажды из-за рекламы Шаров чуть не лишился своего будущего. Он как всегда вытащил кипу таких газеток, скопившихся за неделю и бросил в мусорное ведро…

Бросить-то бросил, но что-то смутно зацепило. Что именно? Он припомнил, что из кипы яркой цветной полиграфии выглядывало нечто бледно-серое. Это не могло быть рекламой!.. Забеспокоившись, вытряхнул из ведра все содержимое, перебрал и обнаружил почтовый конверт с единственной заполненной графой. Кому: «Глебу Константинычу, Гравировщику».

 

19. Финал с прогнозами на будущее

Здравствуйте, Глеб Константиныч!

Можно, я вам пожалуюсь? Со сценой у меня ничего не получилось. За мной признали талант, но нашли его чересчур мелодраматическим. Говорят, что даже общеизвестную реплику «кушать подано», я произношу так, будто предлагаю интимные услуги в массажном салоне.

Невезуха преследует и моего Алексея. Гоголя теперь нам не рекомендуют ставить по политическим соображениям, воспринимая его как «москаля». А в других пьесах, на родной украинской мове, Алексей не преуспел. Любая трагическая реплика в его устах звучит, как потешная шутка-прибаутка. Теперь в фаворитах Пал Иваныч, который сумел превосходно приспособиться. А моего Алексея дружно называют «актером единственной роли». Ну, вы знаете какой — подполковника Ноздрева.

И мой Ноздрев теперь, не имея возможности исполнять эту роль на сцене, стал проигрывать её в жизни. Стал играть в азартные игры, запил по-черному. Его уволили из труппы, и Алексей уехал в Чернигов, восстанавливать свои права на какую-то усадьбу. А напоследок сказал, что это делает по вашей, Глеб Константиныч, подсказке.

Я не знаю, появится ли он вновь, но если явится и даже объявит себя владельцем Букингемского Дворца, я уже не смогу жить с ним. Я почувствовала ясно, что он чужой для меня человек. Увы, меня в очередной раз постигла неудача с выбором суженого, потому что он оказался ряженым. Я-то думала, что его удаль — признак широты души, но это оказалось следствием разнузданного эгоизма, не желанием признавать никого вокруг, кроме себя. Хотя я теперь понимаю, что точно такие же фонтаны хлестали из меня.

Две одинаковые сущности схлестнулись, и ничего хорошего не вышло. И я все чаще стала вспоминать о вас, Глеб Константиныч. И потом меня не оставляет мысль, что я предала вас. Я действительно плохо себя знала и не предполагала, что меня будут преследовать такие мысли. И только сейчас, когда оказалась далеко, я поняла, какой Вы человек. Знайте, я скучаю, думаю о Вас, вспоминаю про наши встречи. Я поняла, что мне теперь ничего и никого не надо, кроме Вас, верного и преданного друга. К родителям возвращаться не хочу. Можете ответ не писать, ответьте только на один вопрос: если я решусь вернуться, вы примете меня?

— Приму, — вслух произнес Шаров.

Но как сообщить Рите о своем решении? На конверте обратный адрес не значился. «Как же так? — мучился он. — Если ей так важен мой ответ, почему она не указала адрес?»

Надо было что-то срочно делать. Во дворе подкараулил Сашу и объявил напрямую:

— Саша, мне нужен адрес твоей сестры.

Пацан только плечами передернул: ничем помочь не мог.

— Рита не велела сообщать, да? — не отступал Шаров, вспомнив прежние конспиративные высказывания девушки.

— Да нет, я не получал от неё таких указаний. Но они же там, в Одессе, скачут с места на место. И вообще мы редко общаемся. Иногда Ритка звонит на домашний телефон.

Шаров долго обмозговывал новые сведения о девушке. Вон оно что! «Своей квартиры не имеют. Скачут с места на место». Бедная Рита! Как же связаться с ней?

В тех рекламных листках, которые он раньше выбрасывал не читая, печатали десятки объявлений. Теперь, не находя решения и впадая чуть ли не в отчаяние, Шаров поглощал всё, что могло бы ему помочь.

А выбирать нашлось из чего. Экстрасенсы, маги и прорицатели обещали помощь в любой сложной ситуации. Хвалились многолетним опытом работы, дешевыми тарифами. Приворот, отворот, присуха, остуда, обряд против измен, возвращение мужа-жены, сохранение семьи, обряды на любовь и лад, на выход замуж, на успех у противоположного пола. Гармонизация, сексуальная привязка, снятие негатива. Лечение от всех болезней, диагностика без рентгена, поиски людей, собак, кошек, автомобилей, гадание на картах Таро, скандинавских рунах, прогностика, ясновидение; выявления негативных информационных структур в ауре человека, дистанционная и контактная психо-информационная поддержка, психология, психосоматика, биоэнергетика, оккультизм. Осознание собственной победы, новые источники жизненных сил, открытие энергетических каналов… Вы поверите в себя!!!

Голова у него пошла кругом. Многое неясно, непостижимо для его неизощренного ума. И уж, конечно, он понятия не имел ни о психосаматике, ни о скандинавских рунах, ни о картах Тарбо и вообще не очень-то верилось во все это. В детстве, когда дается основная закладка личности, его убеждали, что никакой чертовщины на белом свете не существует, а есть реальность, данная нам в ощущениях.

Но не сидеть же в бездействии. И потом в уме проклюнулась и настырно заявила о себе одна хитрая спекулятивная теория. Её суть заключалась в том, что даром ничего не дается. Пусть он потратится, помыкается, потыкается, как слепой котенок, но благодаря нерасчетливым затратам ему подфартит, судьба — получив взятку — станет благосклонна и, так или иначе, вывезет на верную дорогу.

Он остановил выбор на коротком, энергичном объявлении, в котором указывался процент успеха: «Решу Вашу проблему экстрасенсорными методами. Отыскиваю людей, работаю с фотографиями и вещами. Результат — 100 %».

Его приняла женщина в ярком восточном халате и шароварах с острым носом, с аспидно-черными волосами, перетянутыми зеленой тесемкой. Он путаясь, стесняясь своего откровения, объяснил, что хотел отправить сообщение одной знакомой. Но вот точного адреса не знает и услугами почты воспользоваться не может.

— А мне услуги почты и ни к чему, — с апломбом ответила экстрасенша. — Я способна передавать сообщения непосредственно в большие полушария мозга.

— Удивительно, — пробормотал он. — Так можно вас попросить о таком услуге?

— Почему же нельзя, можно. Только учтите, я ведь при этом напрягаюсь, психофизическую энергию расходую…

— Я оплачу.

— Говорите, что и кому вы хотели передать?

Шарова обескуражил её вызывающий тон, небрежность, с которой она разговаривала с ним. Очевидно, клиентов у неё хватало. Она не спеша курила трубку и пускала струи белесого дыма вверх.

— Сейчас моя девушка проживает в Одессе, — волнуясь, пояснил он.

— Гм, в Одессе, — подняла глаза к потолку и стала разглядывать, как будто увидела там географическую карту. — А ведь это заграница.

— Я оплачу экспортную надбавку.

— И какое сообщение вы хотите послать?

— Видите ли, — осторожно начал Шаров, — раньше мы были очень дружны. Но потом обстоятельства разлучили нас. А сейчас есть возможность опять сблизиться. И вся загвоздка лишь в том, что я не могу с ней связаться и подтвердить, что готов принять её в любом случае и при любых обстоятельствах.

— А покороче составить ваш месседж нельзя? — недовольно спросила она. — Представьте, что вы даете срочную телеграмму. И каждая слово вам станет в копейку.

— «Приезжай. Приму», — после недолгого размышления продиктовал он телеграфным стилем.

— Во, другое дело! — подхвалила она. — Как её зовут?

— Рита.

— Блондинка или брюнетка?

— Брюнетка. Примерно такая, как вы.

— Красится, что ли?

— Нет, натуральная.

Задав еще несколько уточняющих вопросов, экстрасенша заверила его, что месседж будет отправлен сегодня же ночью, после трех часов по московскому времени.

— А почему только после трех? — спросил он.

— Ну, у нас, экстрасенсов, свои технические проблемы. Под утро, как показывает практика, загруженность эфира минимальная, и передача мыслей на расстояние проходит лучше.

…Время летело. Шарову не хотелось надоедать её магическому величеству, но ничто не менялось, никто его не вызывал на связь, и на следующий день он опять отправился к ней.

— Вы послали моё сообщение?

— Да, как договорились.

— Но я не получил ответа!

— Ишь, какой вы нетерпеливый. Подождите еще пару дней.

Подождал, убивая непослушное время в чтении романов Сомерсета Моэма, содержание которых напрочь забыл. Пока никаких результатов. Рита не откликалась — ни по почте, ни по телефону, ни через каналы телепортации.

— Ой, кажется, я спутала, — спохватилась на очередной встрече экстрасенша. — Возможно, не в тот адрес послала. Ведь в Одессе Маргарит уйма. Возможно, какая-то особа, более активная в психофизическом плане, перехватила мой месседж.

Шаров занервничал. При общении с этой необыкновенной женщиной последние рациональные мысли покинули его бедный рассудок. Он не на шутку обеспокоился тем, что послание экстрасенши воспринято другой особой, и значит, вскоре к нему заявится совсем иная Рита — уже третья по счету.

— Как же так, вы ошиблись?

— А не мудрено. По вашим описаниям я так и не представила себе клиентку. Для точного попадания мне бы желательно её фото. У вас есть? Ах, нету! Что ж вы не обзавелись?

— Хорошо, я постараюсь достать.

Шаров опять подкараулил Сашу и напрямую, бесхитростно спросил, есть ли у него фото сестры.

— Где-то есть, — Саша ухмыльнулся и ломающимся юношеским баском полюбопытствовал: — А зачем вам? Мастурбировать будете? Вы лучше в сеть войдите. Там богатый выбор девчат. Сразу про Ритку забудете.

Но заметив, как исказилось и помрачнело лицо у «дяди Глеба», парнишка миролюбиво пообещал поискать снимок сестры. Однако надолго пропал, куда-то уехал. Что же теперь? Ах, да! Рита же нашла своё сходство с изображением мамы на портрете. Как он забыл! Глеб встал у картины и долго рассматривал. Но как назло, склоняющее к горизонту солнце высветило водопад волос на портрете, и почти полностью сняло сходство. Он задернул шторы. Но портрет словно впитал в себя светлые краски дня. «Преувеличила Рита, все-таки мало сходства, — решил он. — А что, если…» Снедаемый нетерпением, вытащил отцовские реквизиты и краски в тубах, приобретенные перед заключением.

Красками он так и не пользовался, не вскрывал цинковую запечатку, поэтому не засохли. Долго смешивал на палитре, по памяти подбирая нужный каштановый колер. «Прости мама, — мысленно пообещал. — Потом восстановлю». Осторожными, неуверенными мазками подправил картину. Отошел, оценивая. На него смотрела Рита…

Ранним утром Глеб поспешил к экстрасенше и попросил поехать к нему на квартиру, пояснив озадаченной, что там она увидит портрет его девушки.

— Ну вот еще, что придумали, — воспротивилась магиня. — Никуда я не поеду.

— Я на такси вас отвезу, туда и назад! — упрашивал он.

— Это ничего не меняет, — вредничала она. — Я куда попало не езжу. Может, в вашей квартире аура не та.

— Что значит не та?

— Не будем вдаваться в подробности. Всё равно не поймете. Да и не для всякого внедрение в тонкий мир безопасно.

Она не успела подкраситься, обесцвеченные пряди волос выбились из-под чепчика, и теперь выглядела, как старуха, и взгляд был злой, неприветливый — не иначе, пиковая дама на воеводстве.

Убедившись, что её с места не сдвинешь, он вернулся домой, подсушил портрет феном — из старых маминых вещей, и, обернув покрывалом, повез на сеанс. В автобусе кондукторша потребовала дополнительную плату за негабаритный груз. Он не стал спорить, заплатил. Пока ехал, вместе с портретом подпрыгивая на неровностях дороги, с отчаянием думал: «Не то, не то я делаю! Я ж не верю ничему этому!» Однако, фактически продолжал вести себя, как маловозрастный щенок, которого тащат на поводке неведомо куда.

Старуха подмолодилась, подкрасилась, и стала опять импозантной женщиной. Внимательно посмотрела на портрет, выпустила в него облачко табачного дыма.

— Ну, теперь, голубушка, ты от меня не отвертишься.

Стояли ясные дни замечательного бабьего лета, когда в дверь позвонили. Шаров спешно выскочил в коридор. Но туда же вышел и новый жилец — лысоватый мужчина за пятьдесят лет, живший совершенно уединенно.

— Наконец-то! — обрадовался он. — Я с минуты на минуту ожидаю телеграммы. Ко мне должна приехать женщина, с которой я уже не виделся много лет.

— Но я тоже жду! — заикнулся Шаров.

Они вместе подошли к дверям. Сосед не ошибся: почта. За дверью стоял молодой парень, студент, подрабатывающий разноской срочных телеграмм.

— Кто из вас Гравировщик?

— Это я, — мигом ответил Шаров.

Жилец, много лет дожидающий свою женщину, скис и удалился.

— Глеб Константиныч? — уточнил почтальон. — Странная у вас, однако, фамилия. Звучит, как профессия. Распишитесь в получении.

Шаров расписался. Текст телеграммы запрыгал перед глазами.

Выезжаю 29. Поезд 034ША. Рита.

Телеграмма для него, она едет! Не к папе с мамой и не к брату Саше. Значит, не просто в гости. Тот ответ, который сложился у него в мыслях на её письменный вопрос, каким-то чудесным образом все-таки достиг Риты. И, возможно, вовсе без участия пиковой дамы, содравшей с него солидную сумму. Шаров опять соображал вполне здраво, как учили в школе материалистически мыслящие учителя. Ну да, как там и что, — без разницы. Цель достигнута.

Он тут же собрался и поехал на вокзал. Можно было по телефону позвонить, узнать о прибытии поезда через справочное бюро, но… не терпелось. А вдруг в эти минуты Рита уже подъезжает. Но изучив на громадном табло расписание, вообще поезда с таким номером не обнаружил. Кинулся к окошечку «Справки». Там ему объяснили, что этот поезд идет только до Москвы. Вон что!

Хорошо, А. М. жила неподалеку. Шаров прилетел к ней, запыхавшийся.

— Анастасия Михайловна, выручайте! У меня получка только через неделю. Мне срочно в Москву надо!

— Погоди, — степенно отозвалась тетушка. — Зачем тебе в Москву? Разгонять тоску?

— За невестой!

Она посмотрела на него внимательно, покачала головой и отдала всю пенсию.

Он купил билет на ближайший поезд до Москвы, и еще несколько часов толкался на вокзале. Позвонил начальнику цеха с просьбой дать отпуск. «Причина?» Пришлось, как и тетушке, честно объявить: «Еду за невестой». Бессонная ночь в купейном вагоне. Прибытие в столицу. Метро — с вокзала на вокзал. Меж зданий на подъездных путях появился экспресс из Одессы. Шаров, не зная номер вагона, заметался по перрону и прошляпил тот момент, когда Рита вышла из поезда. Он увидел её идущую к главному входу. Какая-то рябая, с заострившимся носом, с новой, осторожной, совсем не летучей походкой, с явно выпирающим животом — неяркая, сильно подурневшая, но по-прежнему любимая и прекрасная Рита. Он поспешил ей навстречу, и она заметив его, сделала несколько ускоренных встречных шажков.

Да, это она! Рита, беременная чужим… нет, теперь уже его ребенком.

Вскоре у них родится мальчик. Крестными у новорожденного согласятся быть Маринка со своим кандидатом, как раз вернувшиеся из очередной вылазки в тайгу. Молодожены приохотятся подолгу гулять по двору, катая в коляске малыша. Многие жильцы захотят заглянуть за полог, желая посмотреть на ребенка и уверяя, что они не глазливые.

И все будут удивляться факту удивительного сходства мальчика с папашей. Старожилы, досконально зная историю отношений гравировщика и Риты, не откажут себе в любопытстве задать вопросы и выпытывать:

— Слушай, Глебка, а ты не слетал ли в Одессу, в командировку, чтобы зачать там ребенка?

Соврать он не сможет, в виду своей патологической честности, и будет отвечать, что в Одессе никогда не бывал. Тогда самый мудрый из соседей, дворник Моисей, при всех похлопает Шарова по плечу и назовет голубем: «Эх, голубь ты наш». А следом выскажет фантастическое предположение:

— Это, видать, было непорочное зачатие. Уже второй раз в истории.