Ровно в шесть Шаров позвонил в знакомую дверь.

— Открыто! — донесся знакомый голос.

Внедрившись в квартиру, гравировщик сразу увидел хозяйку, Надежду Иосифовну, отреагировавшую на появление нового гостя с недоумением и остывающей улыбкой на лице. «Наверно, Рита не предупредила. И я по-прежнему для неё мастер по гардинам». Однако жалкий букетик в его руке ясно показывал, что пришел не гардины устанавливать. «Это вам», — нашелся он. Надежда Иосифовна как-то невыразительно посмотрела на цветы, но быстро сориентировалась и пригласила пройти.

Гости уже сидели за столом. Все знакомые, кроме трех мужчин богемного вида. Вон тот — молодой, кудрявый, — несомненно Алеша Ноздрев и есть. Шаров почему-то постеснялся его разглядывать — так только посмотрел осторожно. Второй из незнакомцев был не молодой и не старый, не толстый и не тонкий, а так, упитанный — по всей видимости «Чичиков», в точном соответствии со сценическим амплуа. А третий, грузный и степенный, коротко стриженный, но с пышными бакенбардами — вероятно, был «Собакевичем». Этот встал из-за стола, опрокинув чашку, подошел и крепко, по-медвежьи, пожал руку.

«Срослись со сценическими образами, — подумал Шаров. — И продолжают играть в жизни». Вот только режиссер, Казимир Богданович, не явился. Наверно, до сих пор парился с главой города в баньке.

Мать Риты светилась от счастья, но изредка прикладывала пальцы к вискам, как будто утишая головную боль. Глава семьи, Николай Петрович, хотя и пытался улыбаться, был напряжен и сосредоточен, как главбух при составлении годового отчета. Саша чистил апельсин и вошедшего поприветствовал, вскинув руку.

В центре внимания, разумеется, оставался жених. И Шаров позже, осмелев, хорошенько рассмотрел его. Шкиперская бородка, кудрявые волосы, спадавшие на лоб. Он сидел в торце стола, рядом с улыбающейся, нарядной Ритой и благосклонно выслушивал, как его с охоткой рекламируют друзья.

— Наш Алеша талантлив во всем, — наворачивал Чичиков. — Он не только драматический артист, но и танцует — прямо класс!

— И поёт замечательно, — неспешно пробасил Собакевич. — Я советовал ему подать заявку на участие в конкурсе Евровидения.

— Вот как! — удивлялась Ритина мама. — Простите, а как вас по имени-отчеству?

— Михал Потапыч, — ответил «Собакевич» и дернул стриженной головой. — Но можно просто Миша.

— А вас? — обратилась Надежда Иосифовна к «Чичикову».

«Наверно, сейчас ответит, что Павел Иванович», — подумал гравировщик.

— Пал Иваныч, но можно просто Паша, — «Чичиков» тоже отвесил поклон хозяйке и продолжил расхваливать жениха. — А как наш Алеша играет на гитаре! Да знай об этом Коля Сличенко, он не раздумывая взял бы его в свой цыганский ансамбль.

— А еще я свистеть имею, — улыбаясь, вставил сам виновник торжества.

Поднялся Николай Петрович — благообразный, с поседевшими волосами, прилипающими к черепу. Похоже, он мысленно покончил с годовым отчетом, и вид у него теперь сделался торжественный. В одной руке держал бокал с шампанским, а в другой — серебряную вилку.

— Друзья! — постучал вилкой о бокал. — На правах старшего и главы семьи замолвлю слово. Учитывая специфику наших дорогих гостей, я осмелюсь предположить, что этот дружеский вечер является… как бы… репетицией известного процесса. И смею надеяться, что эта… как бы… увертюра, найдет продолжение в будущем, и наша… как бы… прелюдия закончится бравурным маршем Мендельсона в известном всем учреждении.

И все восприняли тост как надо и потянулись чокаться бокалами. Саша, первым опорожнив свой — с коричневым напитком, лукаво посмотрел на Шарова (вот маленький предатель!) и притворно поморщился:

— Ну, и гадость эта кола. Горькая! И как только её американцы пьют?..

Все понятливо подхватили:

— Горько, горько!

Жених и невеста встали и поцеловались. Следующий спич, перебивая и дополняя друг друга, произнесли друзья жениха. А потом настала очередь Шарова. Сама же Рита и попросила сказать пару ласковых. Гравировщик до сих пор не мог вручить ей подарок, а тут посчитал момент подходящим, поздравил молодых и протянул очаровательной невесте коробочку. Рита тотчас открыла. Колье, в виде подковы с подвеской из золотых нитей, ей очень понравилось, и она тут же надела на шею.

— Глеб Константиныч, ваша подкова… я поняла намек. Вы желаете мне счастья, да?

Глаза её заблестели и слегка увлажнились.

— Да, — коротко ответил Шаров.

Он обратил внимание, что обручального кольца на её пальце пока нету. Не «закольцевал» еще невесту жених. И, видимо, Алеше Ноздреву тот факт, что его опередили, не слишком понравился. В отличии от благодарной Риты, он глянул на гравировщика, как Отелло на Яго. «Не дай бог, он и в эту роль войдет», — с тревогой за девушку подумал Шаров. Её открытая шея показалась ему такой беззащитной.

Всё дальнейшее для него протекало, как в тумане. Он редко ходил в гости, еще реже участвовал в шумных застольях и обычно первую рюмку или бокал выпивал, а потом, когда на него переставали обращать внимание, лишь чокался с желающими и пригублял. Теперь события развивались по иному сценарию. Сидевшие рядом артисты, Чичиков и Собакевич, требовали не оставлять горечь на дне и сами охотно, не пропуская ни одной, опорожняли рюмки. Впрочем, на их состоянии это не сказывалось. Крепкие оказались мужики. Разве что Михал Потапыч стал еще более неуклюж, а Пал Иванович сделался еще обходительнее.

Всем, а больше всего хозяйке, захотелось послушать Алешу Ноздрева — как он поет и играет. Герой вечера, снисходительно улыбнувшись, объявил, что не против «побренчать» и затребовал гитару. В доме не оказалось, и Саша, положив в карманы два апельсина, побежал к приятелю, имеющему инструмент. Через минуту явился с семиструнной. Жених стал настраивать, потом сделал глубокий вздох, как перед нырянием в глубину.

«Куда мне до него, — слушая, сожалел Шаров. — Ко всему прочему еще и бард, импровизатор». Он приметил, что и Саша не отводил взгляда от главного героя вечера, громче всех хлопал в ладоши. «За книгами перестал ходить», — Шаров хмурился, испытывая нечто похожее на ревность. Однако попытался преодолеть в себе это низменное чувство, убеждая себя в том, что ему тоже следует порадоваться за любимую и обожаемую Риту, наконец-то удачно завершившую свои поиски и обретшую счастье.

Когда бард утомился, получив на свою долю изрядную порцию восхищения, Саша включил музыкальный центр, и из расставленных по углам мощных динамиков, зазвучала незнакомая гравировщику музыка.

Риту вышла на круг с женихом. Все смотрели и восхищались: прекрасная пара! Следом пылающую от внутреннего жара невесту пригласил застенчивый Собакевич. Он танцевал напряженно — видимо, остерегался наступить партнерше на ногу. Галантный Чичиков свободно кружил с раскрасневшейся хозяйкой дома. А освободившийся жених не стал проходить на прежнее место и сел рядом с гравировщиком. По виду и движениям он оставался совершенно трезвым, только его серые глаза слегка сошлись, отчего взгляд сделался трансцендентальным.

— Вот я че-то до сих пор не пойму, — Алеша сфокусировал свой необыкновенный взгляд на Шарове. — Ты, собсно говоря, кто такой?

— Да так… друг семьи, — Шаров не нашел ничего лучшего, чем объявить себя, как рекомендовала Рита.

— Ну-ну, не заливай. Я понял, кто ты!

— И… кто же?

— Богатенький Буратино. А? Верно?

Тур закончился. Пал Иванович отвесил галантный поклон партнерше и обеспокоено подрулил к мужчинам. Он, очевидно, хорошо знал приятеля — не только по сцене, но и по жизни.

— Алешка, перестань залупаться, — шепнул, но довольно громко. — Давай лучше сразимся в шашки.

— Надоело мне с тобой сражаться. Я вот с ним хочу! — жених ткнул пальцем в грудь Шарова.

— Не умею я в шашки, — отказался гравировщик.

— А в че ты умеешь? — не отставал Ноздрев. — Может, в подкидного?

— И в подкидного не могу.

— А в треньку?

— В первый раз слышу.

— Но в чё-то можешь?

— В шахматы, — выдавил Шаров.

— Ну, брось дурака валять. В шахматы можешь, а в шашки нет. Так не бывает. В шашки проще.

— Вы уж сыграйте с ним, — дипломатично шепнул Чичиков гравировщику, — Поддайтесь, а то Алешка не успокоится.

Маленький предатель Саша с удовольствием сопроводил «игроков» в комнату и вытащил коробку с шахматами. Ноздрев бесцеремонно плюхнулся на диван. А Шаров скромно присел на стул. Здесь он еще не бывал. И сейчас с сердечной тоской разглядывал обстановку. Вот шкаф, в котором Рита хранила бельё, вот застеленная кровать, на которой девушка видит сладкие сны. На кровати — плюшевый медвежонок, которого она, конечно, не раз прижимала к своей груди; книжная полка, рекламные плакаты и среди них почему-то портрет всемирно известного фокусника Коперфильда. Несколько полуголых кинодив… Впрочем, их, наверно, налепил половосозревающий Саша.

Мальчик расставил на доске шахматные фигурки. Пешек не хватило, и он в первые шеренги выставил коней и ладей.

В гостиной начали пить чай. Михаил Потапыч вызвался разрезать торт «Наполеон», который выставила Надежда Иосифовна, и безжалостно кромсал его на разновеликие ломти. А Пал Иванович почти в открытую приударил за хозяйкой и рассыпался перед ней в комплиментах, называя «дамой, приятной во всех отношениях». Надежда Иосифовна цвела и пахла дорогими французскими духами. Николай Петрович, выпив из хрустальной рюмочки чистой, как слеза, водочки и приналег на свежую осетрину.

Саша выставил вперед кулаки с зажатыми в них пешками. Жених небрежно хлопнул по левой руке, и ему достались белые — с правом первого хода. Мальчик, исполнив миссию арбитра, побежал в зал пить чай и кушать торт. Соперники остались наедине.

— Давненько я не брал в руки шашек, — стандартно, как и положено гоголевскому Ноздреву, проговорил жених.

— Знаем, как вы не брали, — в тон ему ответил Шаров. — В театре-то, на спектаклях… каждый день.

— Так то подчиняясь придумке Николая Васильевича и необузданной фантазии нашего Казимира. А щас токмо своею волею, аз есмь буки-веди… На что играть-то будем?

— Не знаю, — пробормотал Глеб, припомнив, что у него в карманах не осталось ни копейки. — Так просто.

— Нет уж, извини. Я играю только на интерес. — Артист опять вперился трансцендентальным взглядом в противника. — А давай-ка, друг любезный, поставим на кон Риту.

— Ка-ак это? — остолбенел Шаров. — Вы же объявили себя женихом и невестой…

— Выиграешь — добровольно уступлю. Умыкнем в лучших традициях старины, обвенчаем в церкви… Или ты другого вероисповедания? Мусульманин? Иудей? А может, идолопоклонник? Кого нанимать будем: муллу, рабэ, шамана?.. — Ноздрев сделал первый ход. — Ну, не будем забегать уперед. Тебе еще выиграть надо. А иначе — шиш с маком.

«Да что ж такое? Всерьез, что ли?» — Шарову стало жалко Риту. Ведь он желал девушке счастья. И даже, забывая про себя, уже решил, что может, Рите и вправду будет лучше с этим молодым, талантливым артистом, в труппе, по сходным интересам. Но, похоже, девушка попала в лапы человеку, для которого главное в жизни — игра.

«Ладно! Будет тебе игра!» — Глеб сосредоточился, ощутил низвержение водопада в своей голове. Никогда прежде не испытанные азарт и удаль явились, заслоняя всё.

— Ты не думай, я не шучу, — подтвердил жених. — В случае проигрыша, уступлю. У нас, у дворян, только так. Карточный долг — дело чести! Шашечный — тоже. Вообще, любой. На дуэлях стреляемся, отстаивая свою честь.

«Продолжает фантазировать», — Шаров усомнился в его дворянском происхождении.

— Сумлеваешься? Да мои предки тысячами душ владели, — с чувством наворачивал соперник. — Прекрасным особняком в Черниговской губернии. О-о! Бельэтаж, мраморный Аполлон Бельведерский у парадного входа. А какой у нас был прекрасный пруд! По нему плавали белые лебеди, и моя прабабушка с берега кормила их французскими булками… Твой ход!

— Сейчас у вас появилась возможность приватизировать родовое имение, — тактично подсказал Шаров. — Если сохранились документы.

— Увы, — покачал кудрявой головой Ноздрев. — Это сделать нелегко. Мой прадед много раз закладывал усадьбу и возвращал, проигрывал и вновь отыгрывал. И вся эта петрушка происходила задолго до национализации семнадцатого года.

— А какой прадед? — полюбопытствовал Глеб, не отрывая сосредоточенного взгляда от доски. — Не тот ли, который тоже очень любил играть в шашки?

Он с удивлением и удовлетворением обнаружил, что бывший дворянин играет довольно слабо, и у него появились большие шансы одержать победу.

— Все-то ты знаешь! — иронически отозвался противник, встал, нетерпеливо прошелся по комнате и остановился возле окна. — Вот так номер, чтоб я помер! — воскликнул он. — Нет, вы поглядите, что на белом свете деется! Уму не постижимо!!!

«Отвлекает, — тотчас смекнул Шаров. — Ну, в точности, ведет себя, как прадед из авантюрного романа Гоголя. Сейчас подойду к окну, засмотрюсь, а он на доске что-нибудь переставит или мою пешку слямзит».

— Да ты меня не боись, — пожурил артист. — Подходи, вместе полюбуемся этим чудом.

«Что ж он там увидел?» — Шаров встал и тоже подошел к окну, посмотрел вниз. Но ничего интересного не обнаружил. Двор был почти пустым, только знакомый дворник Моисей сметал опавшие листья с асфальтной дорожки.

— Да вон, вон, разуй глаза! Ходячий анекдот из двух слов: еврей — дворник! Надо же! Ха-ха! — Ноздрев громко, неестественно засмеялся, и Шаров понял, что именно сейчас его противник придумал какую-то хитрую комбинацию.

— Мальчики, что шумите? — спросила Рита, войдя в комнату и осматриваясь. — Вы тут еще не подрались?

— Да нет, Ритулька, тихо-мирно в шашки играем, — ответил жених.

— Ну, заканчивайте и присоединяйтесь к компании, — Рита, одарив обоих соперников обворожительной улыбкой, вышла.

— Хороша, да? — артист-дворянин подмигнул.

Шаров обхватил голову руками, еще подумал и сделал решающий выпад.

— Теперь вы ходите, — предложил, дрожа от нетерпения.

Еще несколько последовательных, продуманных ходов. Вы так? А мы так! Удачная комбинация! Он стал очищать от белых пешек и фигур доску. Забрал последнюю, поднял голову… и увидел довольную физиономию актера, услышал торжествующий возглас:

— Ага, я выиграл! Моя Рита!

— Как так? — вскричал Шаров. — Это ж я победил!

— Да ты чё несешь? Мы ж играли в поддавки; кто всё отдаст, тот и выиграл. У нас и спектакль называется: «Игра в поддавки».

Кровь прилила в голову Глебу, и он заспорил с женихом, утверждая, что так они не договаривались. Но взял себя в руки. Азарт слетел, удаль пропала. И не понимал он уже, на что рассчитывал, начиная забаву. В любом случае — заведомо! — проиграл бы, даже будь гроссмейстером. А Ноздрев при любых обстоятельствах вышел победителем. Ведь так еще Гоголь, Николай Васильевич, запланировал.

— Рита моя! Ныне, вовеки веков и присно! — весело гоготал артист. — Значит, «друг семьи», говоришь? Хо-хо, «друг семьи»!.. А признайся, дружок, с Ритой ты успел переспать до моего пришествия, так ведь?

— Нет, — честно ответил Шаров и припомнил сон-видение, явившееся к нему во время болезни, и жар, поднявшийся в голове, опять явил выжженную пустыню, посреди которой он сидел с прутиком в руках. — Я единственный, кто с ней не спал.

— Что?! — удивленно выкрикнул Ноздрев и в очередной раз ткнул его в грудь, да не пальцем, а кулаком. — Ну, ты! Исусик! Говори да не заговаривайся!

— Простите, — повинился Шаров, совершенно трезвея и заканчивая играть во все игры, в которые оказался вовлечен. — Я, кажется, не то ляпнул.

В понедельник Рита должна была уехать. Глеб отдыхал, но не посмел проводить — не пригласили. Остался дома, но ведь знал, во сколько она уезжает. Еще в воскресенье во дворе Саша, не дожидаясь, когда его спросят, радостно подсказал. Шаров, вышагивая по комнате, посматривал на большие настенные часы. Вот осталось полчаса до отъезда поезда. Вот стрелки передвинулись еще на десять минут…

За окном — осень. Дворовые тополя и березы с неохотой расстаются со своими пожелтевшими нарядами. Но день выдался теплый, солнечный, и по-прежнему на балконе весело чирикают воробьи. У кого-то за стеной, повторяясь, звучит припев старинной песни: «Прощай, не грусти, напрасно слез не лей»… Мужчины куда-то уезжают и наказывает ждать, когда вернутся из лагерей. Из каких это лагерей? Куда их отправляют? В концентрационный лагерь, что ли? В таком случае, певцам повезло: песню на прощание дали спеть…

А тут не до песен. Вот уже осталось пять минут до отправления поезда. Рита, по всей видимости, уже стоит на перроне. Рядом провожающие и отъезжающие. Веселый Ноздрев, его друзья Чичиков и Собакевич, вся труппа. Одухотворенный Казимир Богданович с грандиозными замыслами. И, конечно, Николай Петрович и Надежда Иосифовна. Провожают дочь с надеждой на её счастливое будущее. Может, вспомнила Рита в последнюю минуту о нем, гравировщике из «Райских Кущ»? Может, слегка взгрустнула? Светло запечалилась?.. Прощальный гудок тепловоза; Алешка Ноздрев подсаживает невесту в вагон, поезд трогается…