Сознание вернулось так же внезапно, как и погасло. Яков почувствовал боль во всем теле и особенно в правом бедре, и еще сладковатый, приторный запах во рту — вероятно, следы наркоза. Сразу вспомнилось все. Он открыл глаза и увидел, что лежит на полу, в маленькой полутемной каморке, очевидно, в подвальном помещении, так как единственное продолговатое оконце с двойной рамой находилось под самым потолком. Хотел приподняться, но сильная боль в ноге принудила его снова опуститься на тюфяк. Тогда он стал всматриваться в полутьму и разглядел в углу комнаты человека, сидевшего на низком табурете.

— Спокойно, — сказал человек, следивший, по-видимому, за каждым его движением. — Лежите смирно. Вам вредно двигаться.

Тут только Яков заметил, что лежит в одном нижнем белье и правая нога его прибинтована к двум шинам от пояса до лодыжки. Инстинктивно он поднес руку к глазам и посмотрел на часы. Они показывали половину одиннадцатого, но не вечера, так как в окошечко под потолком лился дневной свет. Значит, с того момента, как мотоцикл сбил его, прошло уже около суток.

— Кто вы? — обратился Яков к человеку, продолжавшему сидеть неподвижно. — Куда я попал? Где моя одежда? — чуть не вскрикнул он, вспомнив, что в кармане брюк находились все его документы, в том числе и пропуск на завод.

— Спокойно, — повторил человек тем же безучастным тоном. — Вам надо лежать. Не желаете ли подкрепиться?

И он щелкнул пальцем по стоявшей на столе бутылке.

— Водки не хочу… дайте воды!

Человек взял со стола графин, налил стакан и подал его Якову. Вода была тепловатая, все с тем же сладковатым привкусом, но все же утолила жажду. Яков собирался возобновить свои расспросы и обдумывал, с чего начать, как вдруг дверь в каморку приоткрылась и кто-то произнес вполголоса несколько слов на английском языке. Что они означали — Яков не сумел понять.

Человек проворно вскочил со своего табурета, бросил быстрый взгляд на Якова, точно желая убедиться, что он никуда не убежит, и вышел из каморки, плотно притворив за собой дверь.

Яков попытался собраться с мыслями, но — странное дело — его снова стало клонить ко сну. Ему казалось, что он проваливается все глубже и глубже в какой-то бездонный колодец, в тьму без звуков, без видений …

А в это время за дверью происходил следующий разговор.

— Ну, как чувствует себя наш изобретатель? — спросил Вербицкий, когда Смагин вышел на его зов.

— Сейчас снова заснет. Я дал ему напиться… чтобы не было лишних расспросов.

— Напрасно, мне хотелось бы поговорить с ним. Теперь придется обождать. Досадно, у меня мало времени. А где Сморчков?

— Отправился в город, на завод, как вы приказали. Это — большой риск. Боюсь, как бы не вышло беды.

— Пустяки! Вы же слышали сами — он проговорился, что виделся с начальником цеха лишь мельком. Не думаю, чтобы тот успел хорошо запомнить черты его лица. А документы все в порядке, да и загримировался он прилично… Сморчков — ловкий парень; увидите, что через пару часов чертежи будут у нас. Ну, отправляйтесь, караульте и как только мальчик проснется — дайте знать мне.

День клонился к вечеру, когда Яков снова пришел в себя. И вместо давешнего караульного с квадратным, скуластым лицом увидел при свете электрической лампочки, ввернутой в низкий потолок, самого Анатолия Германовича, сидевшего на табурете.

— Наконец-то, мой друг, мы очнулись! — сказал он, стараясь придать своему голосу участливый тон. — Какая досадная случайность! Но опасного нет ничего. Сильный ушиб, может быть, легкий перелом бедра… на всякий случай мы наложили шину…

— Значит, это к вам на дачу я попал, — проговорил Яков, инстинктивно посмотрев вверх, на тускло светившееся окошечко под потолком.

— Разумеется… вы удивлены, что мы держим вас в таком помещении? Но тут, видите ли, были свои причины… Кстати, человек, которому вы попались на дороге, искренно сожалеет о случившемся.

— Бот как? А мне показалось, что он нарочно свернул с дороги, чтобы наехать на меня…

— Ну, это вы фантазируете, дорогой! Но, между прочим, нет худа без добра. Для вас, пожалуй, лучше будет переждать некоторое время здесь, в этом, может быть, не совсем уютном, но вполне безопасном месте.

— Вы так думаете, профессор?

— Не думаю, а уверен. Видите ли, сегодня утром я был в нашем институте и, как это ни грустно признать, был свидетелем весьма нелестных разговоров о вашей особе. Да, мой друг. То, чего я опасался, случилось: статья в американском журнале известна руководству института. Там сразу догадались, про какого «талантливого научного работника» пишет корреспондент. И уже даны кое-какие указания насчет вас…

«Верить или не верить? — мысленно спрашивал себя Яков. — Куда он гнет?»

Он решил выждать, что еще скажет Вербицкий.

— Хорошо, что я догадался послать одного человека за вашими чертежами… Пропуск и документы, бывшие при вас, когда случилась эта… авария, оказались как нельзя более кстати. Товарищ Панкратов, как это можно было предвидеть, принял моего посланца за вас, и выдал чертежи…

— Мои чертежи! — вскрикнул Яков, не в силах более сдерживаться. — Вы их выкрали…

— Ну зачем же такие слова. Просто я позаботился, чтобы они снова попали к вам… для дальнейшей работы. Ведь промедли я хотя день, было бы поздно. Ни вам, ни кому-либо другому уже не удалось бы получить их обратно. А сейчас они вот тут, хе-хе!

И Вербицкий, хихикнув, похлопал себя по боковому карману пиджака.

Превозмогая боль, Яков приподнялся и, привалившись к стене спиной, с ненавистью смотрел на ухмыляющееся лицо профессора.

— Здорово… — проговорил он наконец. — Здорово это у вас получилось, профессор! И что же вы хотите теперь от меня?

— А давайте играть в открытую! Знаете, как в преферанс — карты на стол. Это лучшее, что вам остается. Скомпрометированы вы достаточно… и кроме того, находитесь в наших руках. Самое разумное для вас — последовать совету автора статьи и обратиться к тем, кто должным образом оценит ваши способности. Умные люди нигде не пропадут! Не правда ли, Смагин?

— Точно, — раздался сзади хрипловатый бас.

Яков повернулся и увидел своего караульщика, который, войдя в дверь вслед за профессором, присел на корточки, как лягушка, готовящаяся к прыжку.

— Прошу любить и жаловать. Это — Смагин, мой друг. Впрочем, вы уже имели случай с ним познакомиться. Предупреждаю, человек он без предрассудков, не белоручка, и ему ничего не стоит спровадить человека к праотцам…

«Ну и банда! — подумал Яков. — Интересно, кто же третий… тот, кого они послали за чертежами? Сашок был прав! Ну, что ж, постараемся по крайней мере выиграть время…»

— Что же вы мне предлагаете?

— Конкретно? Извольте. В скором времени мне предстоит небольшая научная командировка за границу. Мои друзья постараются и вас переправить гуда же. Мы встретимся и договоримся обо всем. Вам будет предоставлена возможность работать по специальности. И у вас будет много денег. Поверьте, вам не придется жалеть… Ну, а до тех пор вы остаетесь моим гостем, на полном иждивении, конечно!

— А если я, находясь за границей, сообщу в советское полпредство, чем занимается по совместительству один из наших профессоров?

— Не думаю, чтобы это вам удалось. Но даже и в таком случае вы мало что выиграли бы… А потеряли бы все. Неужели вам не жаль жизни, мой юный друг? Впрочем, вы еще не распробовали как следует, что такое жизнь! И что она может дать человеку со средствами… А в деньгах у вас недостатка не будет, это я вам гарантирую. Ну, что вас останавливает? Идеи? Беллетристика! Бросьте это, будьте настоящим материалистом. Не упускайте счастливого случая. Вас ждет такая карьера, о которой можно только мечтать!…

— Да… (Яков глубоко вздохнул, изо всех сил стараясь сдержать себя). Да, об этом стоит подумать. Жизнь, действительно, надо прожить хорошо. Это мы знаем.

— Вот именно, — подтвердил Вербицкий. — Очень рад, что вы того же мнения. Давайте закончим на этом наш разговор и поужинаем. Вам надо подкрепиться, дорогой. Ушиб ваш, надеюсь, не серьезен. Через пару недель все пройдет, и можно будет предпринять маленькое путешествие. Смагин, голубчик, налейте нам по стопочке «московской»! Вот так. За ваше здоровье, мой юный друг!

«Он прав, надо поесть», — подумал Яков и, видя, что Вербицкий, выпив водки, аппетитно закусывает ломтиком хлеба с икрой, взял и себе бутерброд.

— Ешьте, ешьте, — улыбнулся Вербицкий. — Никто вас не собирается травить. Вы нам нужны в живом виде… (Он выпил еще и поднялся с табуретки.) А теперь — спокойной ночи. Только не обессудьте, придется вас запереть… осторожность никогда не мешает. Пока!

И, помахав на прощанье рукой, профессор скрылся за дверью. Его место на табурете занял Смагин. Он обождал, пока Яков кончил ужинать, потом забрал с собой посуду и вышел, предварительно выключив свет. Яков слышал, как щелкнул дверной замок. В каморке стало совсем темно, только оконце все еще выделялось туманной полоской.

Оно было так узко, что ни один, даже самый тощий человек не смог бы в него протиснуться. С этой стороны возможность побега была исключена.

Яков лег на свой тюфяк. Еда подкрепила его силы, и мысли сейчас работали четче. Он обдумал свое положение и пришел к выводу: надо бежать, бежать, чего бы это ни стоило. Но как?

Он ощупал забинтованную ногу. Может быть, ушиб был не так уж силен, и кость цела? Нога болела по-прежнему, но Яков решил проверить. Он стал развязывать бинты, чтобы освободиться от шины, сковывавшей все его движения. Но, допустим, что он сможет передвигаться, хотя бы ползком… как выбраться из этого подвала?

Яков развязал последний узел и сбросил с ноги деревянные плашки. Попробовал шевельнуть ногой и чуть было не вскрикнул от острой боли… Неужели кость действительно повреждена. Но все равно!…

Он инстинктивно подвигал руками, сжал пальцы в кулаки, разжал, развел руки в стороны. Да, в руках силы достаточно: на студенческих состязаниях он без особого труда выжимал ими двухпудовую штангу… Но как отворить дверь? Как проползти незамеченным через двор?

За дверью послышалось движение. Кто-то, по-видимому, был в соседнем помещении. Яков решился. Прикрывшись простыней, так чтобы не видно было снятой шины, он подтянулся к двери и забарабанил в нее кулаком .

— Ну, что там еще? — раздался из-за двери хрипловатый голос. — Чего вы стучите?

— Послушайте, — сказал Яков. — Меня мучает боль в ноге. У вас есть ведь какое-то снотворное питье… дайте мне!

Смагин, видимо, раздумывал с минуту, а потом ответил:

— Ладно. Сейчас…

Ключ повернулся в замке. Смагин вошел и зажег свет. Графин, из которого он давал напиться Якову, стоял по-прежнему на столе. Смагин налил с полстакана и, присев на корточки, поднес его Якову, лежавшему навзничь с искаженным от боли лицом.

Бессильно лежавшие вдоль тела руки юноши в мгновение ока сомкнулись вокруг горла негодяя. Он не успел крикнуть. Превозмогая жгучую боль в ноге, Яков подмял его под себя и несколько раз ударил головой об пол… Тело Смагина разом обмякло и перестало двигаться. На всякий случай Яков быстро связал его бинтами, потом оторвал кусок простыни и забил рот кляпом. Вспомнив, что свет в каморке может привлечь чье-либо внимание, Яков с усилием привстал на здоровую ногу и повернул выключатель.

Затем стал обыскивать карманы Смагина и к радости своей нашел в одном из них связку ключей. Может быть, среди них есть и ключ от калитки?…

Яков осторожно открыл дверь и выполз наружу. Нащупал руками ступеньки лестницы и стал взбираться по ней. Вверху была вторая дверь. Она оказалась незапертой. Яков приоткрыл ее и увидел, что находится на пороге какого-то сарая в одном из углов двора. Сама дача темнела в нескольких шагах. В одном окне, завешенном шторой, виднелся свет. Вербицкий, видимо, еще не спал.

«Лучше выждать, — подумал Яков. — Но что, если он придет в себя и подымет тревогу? А может быть и так, что Вербицкий дожидается своего подручного и, обеспокоенный его долгим отсутствием, сам пойдет в сарай?… Нет, ждать нельзя!»

Для того чтобы добраться до калитки, надо было проползти через весь двор, и к тому же — мимо освещенного окна дачи. А что, если ключа от калитки не найдется в связке? Риск будет напрасным! Не попытаться ли лучше перелезть через ограду тут же, возле сарая?

Для человека со здоровой ногой это было бы простым делом, но Яков чувствовал, что боль становится все нестерпимее и сознание его начинает мутиться… И все же другого выхода нет — надо перебраться за ограду.

Ухватившись за верхнюю перекладину, он стал подтягиваться, помогая при этом здоровой ногой. Еще несколько усилий — и Яков повис на досках… Но тут силы оставили его, он не удержался на гребне ограды и полетел вниз.

Невольно сдавленный крик вырвался у Якова, когда он ударился о землю. И этот крик как бы придал ему силы. Он понял, что спасенье только в быстроте и надо скорее, скорее отползти от дачи Вербицкого. И пополз. В ночной темноте трудно было разобрать, куда он ползет: к соседним дачам, или в сторону леса. Но все равно! Лишь бы спрятаться от преследования…

«Как Мересьев… как Мересьев!» — стучало в голове Якова, и он все полз и полз по сухой хвое и кустам, попадавшимся на пути, стиснув зубы от боли, задыхаясь и обливаясь потом… Он понял, что попал в самую чащу леса: вокруг было темно, а вверху, между верхушками деревьев, не виднелось ни одной звезды, и определить направление было невозможно. Оставалось ползти наудачу.

…Если бы Яков посмотрел после своего падения сквозь щели забора, он увидел бы, что створки освещенного окна тотчас же распахнулись и высунулась чья-то голова. Человек, находившийся в комнате, услышал крик и теперь внимательно прислушивался, обеспокоенный этим звуком, но ничего больше не услышал. Тогда человек закрыл окно и уже хотел было задернуть занавеску, потом, видимо, передумал, и, снова открыв окно, тихо позвал:

— Смагин! Где вы?

Никто не ответил. Человек позвал еще раз и, не получив и на этот раз ответа, вышел из комнаты во двор и быстро направился к сараю. Это был Вербицкий. Еще издали он увидел, что дверь сарая распахнута, а подойдя ближе, услышал какой-то шум и сдавленное мычание, доносившееся снизу, из подвала. Сбежав по лестнице, он толкнул дверь, нащупал выключатель и при свете вспыхнувшей под потолком лампочки увидел на полу Смагина, который извивался, как угорь, безуспешно пытаясь освободиться от связывавших его бинтов и кляпа во рту…