Весна в этом году выдалась в Лондоне душная и влажная. С Атлантики наползли серые клочковатые облака, час-другой сеял редкий тёплый дождь, потом снова проглядывало солнце, свежей влажностью блестела листва в парках и скверах, в зеркале асфальта отражались машины, автобусы, фонари, прохожие. В такие часы город обретал странные, нереальные черты, будто всё в нём перевернулось вверх ногами.

Дождь шёл каждый день. В воздухе парило, и дышать было трудно. Даже морской ветер не мог разогнать духоты. Газеты писали, что кривая сердечных приступов резко подскочила вверх.

Днём Лондон казался опустевшим. Оживал он к концу дня, когда кончался рабочий день и густой шумный поток машин устремлялся за город, к коттеджам и виллам, навстречу прохладе, стриженым газонам и лужайкам, густой тени вязов и тополей и сверкающим голубой гладью бассейнам.

Вечером город снова замирал, неоновые рекламы на Пикадилли-серкус мигали, словно маяки, призывая всех заблудившихся в этом огромном городском океане идти к его спасительным огням. И казалось, что босоногие, бородатые хиппи, толпившиеся у колонн Национального банка и на ступеньках памятника Нельсону, были как раз те, кто откликнулся на этот призыв. Полицейские в шлемах, похожие на пожарников, не обращали никакого внимания на толпы грязных, обросших буйной растительностью бродяг. Да и что поделаешь! Уж раз социологи, психологи, государственные мужи не могут придумать никакого лекарства для этой молодёжи, то разве в состоянии излечить этот недуг полицейские.

К часу ночи Лондон вымирает, гасятся фонари и витрины на Оксфорд-стрит и других торговых улицах. Только время от времени промчится сутулая полицейская машина с крутящимися синими фарами, и снова наступит тишина.

Утром город снова оживает. Открываются двери магазинов, лавочек, оффисов, бюро, и посвежевший и отдохнувший на воздухе чиновный люд возвращается к своим рабочим столам.

25 мая того же года по утренним, ещё не просохшим от ночного дождя улицам Лондона в сопровождении эскорта полицейских промчались два тяжёлых лимузина. Кортеж остановился у резиденции разведки. В сопровождении рослых детективов из машин вышли двое: грузный, розовощёкий, седовласый человек лет шестидесяти, с густыми тёмными бровями, острым треугольным подбородком — заместитель директора секретной службы — и худой долговязый человек с желтоватым болезненным лицом, с брюзгливо отвисшей губой — заместитель директора по вопросам планирования мистер Лейнгарт. Оба высокопоставленных чиновника поспешили к подъезду. Несмотря на ранний час — было половина девятого, — помощник директора секретной службы Гарри Кронкайт с нетерпением ожидал прибытия двух заместителей шефа. Гарри Кронкайт уже знал, что они прибыли с сообщением чрезвычайной важности. Сейчас это сообщение, сжатое до странички машинописного текста, лежало в портфеле Лейнгарта.

— Доброе утро, господа, — приветствовал вошедших Кронкайт. — Прошу вас изложить свои соображения как можно короче. Через два часа состоится чрезвычайное заседание…

* * *

Родители Пэт Бувье были выходцами из Франции. Отец её держал крупный универсальный магазин. Поэтому следует ли удивляться, что её знал весь Лондон. К тому же Пэт работала в «Дейли миррор», одной из самых популярных газет в Англии. В её задачу входило поставлять в редакцию светскую хронику с Уайтхолла, где она была аккредитирована и где её знали все, начиная от рядового охранника и кончая сотрудниками секретариата разведки.

Журналистикой Пэт занималась вовсе не ради заработка. Выйдя в девятнадцать лет замуж за сына владельца крупного отеля, она уже в двадцать два года поняла, что семейная жизнь не для неё. У Пэт было слишком много энергии, честолюбия и предприимчивости. Она развелась с мужем и, оставшись одна, поменяла несколько профессий, пока наконец не остановилась на журналистике, хотя имела техническое образование. Это занятие как нельзя лучше соответствовало её беспокойному характеру. Газета занимала всё её время и помогала заводить знакомства с влиятельными и интересными людьми. Пэт была хороша собой, весела, остроумна, уверена в себе. В короткий срок она завоевала в газете «Дейли миррор» ведущее положение. Правда, её статьи не отличались гладкостью пера, но этого от неё никто и не требовал. В газете было достаточно рирайтеров, которые придавали её материалам необходимый литературный блеск. Да, Пэт ценили не за слог, а совсем за другое: она могла добыть практически любые сведения, встретиться с любым нужным редакции человеком. Перед напором и обаянием Пэт пасовала самая необщительная знаменитость. Потому-то Пэт Бувье и прикрепили к разведывательной резиденции.

Молодая корреспондентка умела быть накоротке со многими сенаторами и конгрессменами, с сотрудниками Уайтхолла, с охраной шефа разведки, со знаменитыми писателями, с киноактёрами и банкирами, с редакторами других издании и промышленниками.

Если в Лондоне происходило интересное событие или давался обед в честь какой-нибудь знаменитости, там непременно присутствовала Пэт. Она врывалась в банкетный зал, на ходу рассыпан улыбки, приветствия, остроты. Улучив момент, она пробиралась к интересующему её лицу и обрушивала на него град вопросов и всё своё обаяние.

Не удивительно, что, узнав о визите заместителя директора и Лейнгарта к шефу разведки и о чрезвычайном заседании, редактор отдела политических новостей обратился к Пэт. Это был маленький человек лет пятидесяти, весьма экспансивный и непоседливый. Бóльшую часть рабочего времени он бегал по оффису и размахивал руками. Розовую лысину с висков и с затылка обрамляли остатки рыжей шевелюры, что придавало ему сходство с клоуном.

— Пэт, ты должна узнать! — тараторил он. — Обязательно! О чём они там совещались, а? Чувствую, что неспроста. Что-то очень и очень важное! И почему они скрывают, а? Тут что-то не так! Нет, Пэт, ты обязана пронюхать! Это будет гвоздь номера! — И редактор радостно потёр свои веснушчатые руки.

Пэт обещала пронюхать. Она села в свой «вольво» и отправилась в резиденцию разведки. Но к кому бы она ни обратилась о заседании совета, никто не хотел говорить с ней. Впервые Пэт наткнулась на глухую стену. Это разозлило её. Неужели она вернётся в редакцию с пустыми руками? Нет, такого не должно случиться. Она лихорадочно перебирала в уме, кто из сотрудников резиденции мог бы ей помочь, тщательно обдумывала каждую кандидатуру и отвергала одну за одной.

Для таких людей, которых Пэт знала в парламенте, в министерствах и учреждениях, политика была делом их жизни. Как правило, посты, которые они занимали, давались им с трудом. Они добивались их много лет. Для Пэт политика была игрой забавной, азартной, захватывающей, но игрой. У неё не было ни своих убеждений, ни принципов. Она не симпатизировала ни лейбористам, ни консерваторам, ни левым, ни правым. Она не отрицала и не отвергала ничего. Если её знакомые ругали выступление премьер-министра, то она ругала тоже. Если они одобряли новый законопроект, то и она его одобряла. В политике она признавала только калейдоскоп лиц, с которыми ей приходилось сталкиваться, — одни скучны, другие чем-то интересны. Самыми интересными были те, о ком больше всего говорили на этой неделе, в этом месяце или в этом году. И ещё ей нравились те политические деятели, которые относились тепло к ней, Пэт Бувье.

Среди тех, к кому Пэт относилась с особой симпатией, был Чарльз Уолт. Он, собственно, не принадлежал к числу политиков. Он работал в канцелярии Гарри Кронкайта в качестве эксперта. Высокий, всегда безукоризненно одетый, сдержанный, Уолт становился неловким, даже застенчивым в присутствии Пэт. Кроме сдержанности у этого тридцатилетнего правительственного чиновника была масса других достоинств: его семья принадлежала к числу старейших бостонских фамилий. Получив образование в Оксфордском университете, Уолт был образцовым молодым человеком из хорошей семьи.

Пэт нередко встречала Уолта и на официальных приёмах, и на вечеринках в известных домах Лондона, и просто в коридорах, и на пресс-конференциях. И всякий раз ей доставляла тщеславное удовольствие его неловкая внимательность к ней.

— Послушайте, Чарли, — как-то сказала ему Пэт, — у меня сегодня коктейль. В семь часов, но можете прийти, когда вам удобно. Будут забавные люди. Почему бы вам ко мне не заехать?

Уолт приехал в точно назначенное время и весь вечер не отходил от хозяйки. Говорил он мало, только улыбался своей детской улыбкой, не сводя с Пэт глаз.

С того вечера Уолт стал частым гостем в особняке Пэт на Срик-стрит. Они почти не оставались наедине. Если Уолт и стремился к этому, то недостаточно настойчиво. Пэт тоже не очень поощряла робкое ухаживание Уолта. Она только добродушно подшучивала над ним. Жизнь крутилась в таком бешеном темпе, что у неё не было времени задуматься, насколько серьёзно она должна отнестись к Уолту. Она знала лишь, что не будь его так часто рядом, ей чего-то не хватало бы.

И сейчас, сидя в холле резиденции, Пэт вспомнила об Уолте. Вот кто мог бы ей помочь! Вот с кем она должна увидеться, и немедленно! Пэт взглянула на наручные часы: было без четверти три. Она вошла в телефонную будку и набрала помер Уолта.

— Говорит Пэт Бувье, — сообщила она секретарше, снявшей трубку, — соедините меня с Чарльзом Уолтом.

— Одну минуту, мисс.

В трубке щёлкнуло, потом загудел баритон Уолта. Услышав голос. Пэт, он обрадовался, и обрадовался искренне. Коктейль? О, он очень польщён приглашением. Да, да, непременно. В семь? Нет, в семь не сможет. Немного позже. Будет, будет непременно. Ведь он не видел Пэт целую неделю.

Повеселевшая Пэт повесила трубку и вышла на улицу. Через несколько минут она уже сидела в машине, чувствуя прилив энергии, знакомое ощущение, что для неё в этом мире нет ничего невозможного, ощущение, которое она так любила в себе. Она вклинилась в густой поток машин и включила приёмник: пел мягкий баритон. Кто это? Фрэнк Синатра? Или, может быть, Вин Кроссби? А впрочем, какая разница. Важно, что впереди встреча с Чарли. Важно, что ей двадцать три года, и она несётся в открытой машине, и ветер треплет её льняные волосы. Важно, что сейчас она вызовет парикмахера и сделает причёску. А потом она наденет… Да, что она наденет? Пожалуй, длинное вечернее платье цвета морской волны, то, что месяц назад она заказала в Париже. Или, может быть, скромное белое, с красной розой на груди. И, кроме Уолта, она никого не пригласит. То-то он удивится, когда увидит, что они одни. Он так обалдеет, что наверняка она выжмет из него всё, что ему известно. «Нет, — самодовольно подумала Пэт, — с кем, с кем, а с Уолтом я справлюсь».

* * *

Да, это был Фрэнк Синатра. Он пел песенку об английском короле Эдварде, который оставил трон ради своей возлюбленной. «Смешная песенка, — думала Пэт. — Глупая и смешная…»

Пэт жила в восьмикомнатном особняке, который оставил ей отец. Сам он перебрался за город: столица пришлась старому торговцу не по душе. Прислуги в доме было немного: экономка да старый Джекоб, которого Бувье оставил присматривать за дочерью. Экономку Пэт отпустила к родственникам, а Джекобу велела никого не принимать.

К семи часам Пэт была готова: причёсана, одета в белое платье тунику, начинавшее входить тогда в моду, надушена; не зная, чем занять себя до прихода Уолта, приготовила себе виски с содовой и льдом.

В гостиную вошёл Джекоб, высокий сутулый старик.

— Никто не заезжал? — спросила его Пэт.

— Слава богу, нет, — проворчал Джекоб. — Спокойный день выдался. Один только мастер приходил — вот и все гости.

— Мастер? Какой мастер? — удивилась Пэт.

— Электрик, проводку починил.

— Разве ты вызывал?

— Не помню. Он, говорит, вызывали. Может, кто и вызывал. Всего не упомнишь.

Какое-то неприятное чувство охватило Пэт, что-то вроде лёгкого беспокойства, но оно продолжалось всего лишь мгновение. Мысли о предстоящей встрече с Уолтом снова заняли её целиком.

Старик потоптался в гостиной, придирчиво осмотрел низкий столик, на котором стояло несколько бутылок и стаканов, ваза со льдом, а другая ваза — с букетом лиловых роз, и, убедившись, что всё в порядке, оставил Пэт одну.

Без четверти восемь Пэт услышала, как Джекоб пошёл открывать ворота. Она отдёрнула гардину и выглянула в окно: так и есть, это был зелёный «седан» Уолта. Пэт бегло осмотрела себя в зеркало. От выпитого виски лицо её было бледно, глаза лихорадочно горели. Сейчас они казались особенно большими и тёмными, хотя на самом деле были серыми…

— Мистер Уолт! — со старомодной торжественностью доложил Джекоб, открывая дверь в гостиную.

Увидя Пэт одну в гостиной, в которой он привык видеть всегда толпу подвыпивших гостей, Уолт на мгновение растерялся.

— Пэт, дорогая…

Пэт поспешила ему навстречу, протягивая руки.

— Чарли, ужасно рада тебя видеть. Как мило, что ты нашёл время заехать. Я сегодня одна, устала — никого не хочется видеть. Поскучай со мной… Согласен?

Уолт с восторгом согласился. Он никак не мог окончательно прийти в себя. Пэт ждала его! Неужели это вечернее платье, эта роза в волосах и, главное, пустой дом — всё это ради него?

— Выпьешь?

Уолт кивнул головой. Пэт приготовила виски для него и себя.

— Знаешь, — медленно сказала Пэт, — мы столько раз виделись, но у нас почти не было случая поговорить.

— Пэт, я так рад! Мне так хотелось побыть с тобой наедине. Но это невозможно! Вокруг тебя всегда люди…

От волнения у Чарльза перехватывало дыхание. Пэт, блестящая Пэт, сидела напротив него и не спускала с его лица смеющегося, тёплого взгляда. Уолту казалось, что всё это происходит с ним во сне. Он наклонился и поцеловал ей руку…

Пэт засмеялась и погладила его по рыжевато-каштановым волосам. Она подумала, что, в сущности, её всегда тянуло к Уолту. Но почему? Он красив, прекрасно воспитан… Но разве только поэтому? В нём было много мальчишеской целомудренной чистоты, того качества, которого она почти не встречала в окружавших её людях. Да она и не очень задумывалась над их душевными качествами. Они были забавными фигурами — не больше. Их интересно рассматривать, но, рассмотрев, Пэт тут же про них забывала.

Уолт прижал её руки к щеке. Она высвободила их, пересела к нему на софу и прислонилась головой к его плечу. Уолт обнял её, обнял робко, нерешительно. На нём был тёмно-серый фланелевый пиджак. Такие пиджаки носит большинство высокопоставленных служащих. И вдруг Пэт вспомнила, зачем она пригласила Уолта! Это проклятое заседание! Вот ведь ради чего Уолт сидит здесь. Но сейчас ей ужасно не хотелось говорить с ним на эту тему. Хотелось вот так, не шевелясь, сидеть, прижавшись к его плечу. Но не может же она прийти в редакцию с пустыми руками! Она высвободилась из его объятий и встала.

— Хочу выпить!

На сей раз виски готовил Уолт, а она смотрела, как он кладёт в стакан лёд, как наливает из бутылки, и, любуясь им, думала о том, какие у него изящные движения. Они могли бы быть прекрасной парой! Может быть, бросить к чёрту газету, всю эту бесконечную суету и выйти замуж за Уолта. Народит кучу детей, и она будет ждать Уолта с работы…

Он подал ей стакан, но опа, улыбаясь, покачала головой.

— Я не хочу виски, — прошептала она. — Я хочу поцеловать тебя.

— Пэт! — крикнул он. — Поставив стакан на столик, он кинулся к ней: — Пэт, Пэт, Пэт…

…Потом они пили и танцевали в огромной гостиной, обшитой шёлком и увешанной редкими картинами. И, положив голову на плечо Уолту, слегка опьянённая, Пэт слушала его признания и думала, что она была бы счастлива, если бы не предстоящий разговор. Пэт просто не знала, как его начать. Может быть, перенести на следующий раз? Но она же обещала в редакции!..

А Уолт лихорадочно целовал её — она не сопротивлялась. Не сопротивлялась она, когда он поднял её на руки и понёс в спальню. Ею овладело чувство отрешённости, детской беспомощности. Не хотелось думать ни о чём, хотелось отдаться во власть этого бездумного оцепенения.

…Полчаса спустя, когда Уолт успокоился, она накинула халат, спустилась в гостиную и принесла виски. Они пили, слушали музыку и без умолку болтали. Она не могла оторвать взгляда от Уолта — раздетым он был ещё красивее. Но мысль о предстоящем разговоре не давала ей покоя. Она пыталась расспросить о его работе, но эта тема его сейчас не волновала.

— Пэт, — говорил он, облокотившись на локоть, — я понял, что мы должны быть вместе в первую же нашу встречу. Помнишь, у Уоррена?

— Конечно, помню, милый.

— Но мне казалось, что ты ужасная гордячка. И потом ты вечно куда-то спешила.

— Газета, милый. Это кошмарная работа! Она и сейчас не даёт мне покоя.

— Ты любишь свою газету?

— Конечно.

— Но ты могла бы не работать?

— Не могла бы. Ведь надо же куда-то себя деть.

— Странно ты говоришь! Мне кажется, будь я твоим мужем, я бы ревновал тебя к твоей работе. Меня просто с ума сводило бы, что она отнимает тебя у меня.

Но Пэт продолжала думать о своём.

— Чарли, — спросила она, стараясь, чтобы вопрос прозвучал непринуждённо, — ты, наверное, в курсе последних дел?

— Ну… более или менее.

— Что-то творится в резиденции непонятное. Мне кажется, что происходят какие-то важные события. Но от нас, журналистов, скрывают. В чём дело, Чарли?

Уолт посмотрел на неё насмешливо.

— Тебя это всерьёз волнует?

— Конечно, я не хочу, чтобы кто-нибудь разведал об этом раньше меня. Ведь я должна, понимаешь, должна знать первой. Ты не мог бы мне помочь, Чарли?

— Не могу, Пэт.

— Даже мне?

— Даже тебе.

Пэт обиженно замолкла и снова налила себе виски.

— Ты ужасно много пьёшь, — заметил он.

Пэт дёрнула плечом. Потом она встала и заходила по спальне со стаканом в руке. Она понимала, что Чарли прав, но остановиться уже не могла.

— Не сердись. — Уолт подошёл к ней и сделал попытку обнять. Но Пэт оставалась безучастной.

— Мне надо знать, Уолт, — наконец сказала она, глядя ему прямо в глаза.

— Пэт, но ты же толкаешь меня на нарушение долга. Я не имею права говорить об этом. Ты за этим и пригласила меня? Хотела выпытать?.. — Уолт сузил глаза. Пэт резко остановилась.

— Ты с ума сошёл! Как ты смел подумать!

Уолт сел на постель, насупившись. Он явно боролся с собой.

— Если хочешь, можешь не говорить… — Пэт села рядом с ним и, улыбаясь, погладила по волосам. — Забудем… Правда, мне всё-таки хотелось бы знать…

Уолт избегал встречаться с ней взглядом.

— Чарли, но ведь это останется между нами. Даю слово, что я не использую это в печати. — Последние слова у неё вырвались помимо воли. И в тот момент она верила, что так оно и будет.

Уолт совсем помрачнел.

— Ну хорошо, — выдавил он после долгой паузы, — если ты так настаиваешь… разведке стало известно, что русские испытывают новую универсальную антиракету, которая работает на особом топливе.

— А что это такое? — внешне равнодушно спросила Пэт, но в душе обрадовалась, что ей наконец удалось добиться своего.

— Я и сам мало что смыслю в этом. Говорят, что эта ракета практически способна уничтожить любую вражескую.

— Только и всего! — простодушно воскликнула Пэт.

— А разве этого мало? Англия и её союзники пока не располагают подобным оружием. Произошло нарушение равновесия сил.

— Я мало в этом смыслю. Но думаю, что рано или поздно наши яйцеголовые тоже придумают что-нибудь в этом духе.

— Может быть. А пока руководство проявляет большую озабоченность.

— Об этом и шла речь на чрезвычайном заседании в разведке?

— Да. Но помни, Пэт, ты обещала, что никому не проговоришься.

— Ни за что, Чарли! — горячо воскликнула Пэт. — Это умрёт между нами.

Она наклонилась и поцеловала его в глаза. Но он был неподвижен и чем-то озабочен. Пэт встревожилась:

— Что с тобой?

Чарли молча пожал плечами.

Пэт снова пила, но даже опьянение не помешало ей почувствовать, что между ней и Уолтом возник какой-то холодок. Растопить его не могли ни виски, ни её настойчивые ласки. Отчуждение оставалось.

Вскоре Уолт собрался домой. Пэт просила его остаться, но он был неумолим. Она проводила его до дверей. Вернувшись в спальню и наливая себе виски, услышала, как за окном с приглушённой сердитостью зарокотал «седан» Уолта. Потом в доме стало так тихо, что Пэт могла слышать, как стучало её сердце.

На следующий день, презирая себя, она всё же рассказала редактору отдела политических новостей то, что ей удалось узнать от Уолта. Тот передал эти сведения военному обозревателю газеты Стюарту Саймингтону.

* * *

Вертолёт с Робертом Лейнгартом приближался к Вотергрейту, небольшому и малоизвестному местечку в двадцати милях от Лондона, где находилось одно из подразделений английской секретной службы. Роберт Лейнгарт сидел, откинувшись на спинку кресла и заложив ногу за ногу так, что между краем брюк и носками виднелась синеватая кожа лодыжки.

Хотя должность Лейнгарта называлась и скромно, но он был одной из ведущих фигур. Если где-то в странах третьего мира свергалось неугодное правительство, если где-то сотрудники разведки проводили хитроумную разведывательную или диверсионную операцию, то всякий раз можно было с уверенностью сказать, что главным авторитетом для них был Лейнгарт, ибо он возглавлял мозговой трест разведки.

Рядом с Лейнгартом скучали двое детективов — его личная охрана, позади — в глубине салона — двое экспертов дымили сигаретами.

Вертолёт, покачиваясь, шёл на снижение: треск моторов стал приглушённым. Лейнгарта мутило — сказывалось нервное напряжение последних двух дней. Ему было под шестьдесят, и в такие дни он, как никогда, чувствовал бремя возраста.

Лейнгарт поманил взглядом сидевшего рядом детектива. Тот наклонился.

— Джо, передай им, — Лейнгарт кивнул в хвост вертолёта, — чтобы прекратили курить. И пусть запомнят, я не выношу табачного дыма.

Детектив отправился выполнять распоряжение, а Лейнгарт выглянул в окно. Прицеливаясь на посадочную площадку, вертолёт висел на высоте не более ста метров. Слева внизу, окаймлённые со всех сторон жидким лесом, виднелись белые коттеджи, отстроенные в викторианском стиле — кирпичные, с острыми черепичными крышами. Вертолёт резко пошёл вниз и через минуту-другую оказался на бетонированной площадке, в лесу. Не успели остановиться роторы, как к вертолёту подъехал чёрный лимузин. Лейнгарт в сопровождении детективов перебрался в машину. Лимузин бесшумно рванулся с места и вскоре, выбравшись на широкое бетонированное шоссе, у таблички «Бюро общественных дорог» свернул вправо. Путь ему преградила трёхметровая решётчатая ограда, окружавшая резиденцию разведоргана. На ограде, рядом с металлическими воротами, можно было прочесть: «Частное владение. Посторонним вход запрещён», «Фотографировать запрещено».

Впрочем, Лейнгарт не обратил внимания на эти таблички. Металлические ворота бесшумно открылись, и лимузин, миновав помещение охраны, подъехал к подъезду с высокими дубовыми дверьми.

В просторном пустынном холле одного из коттеджей не было никого, кроме двух детективов. Особняк казался необитаемым. Постороннему человеку пришлось долго бы ломать голову: куда, в какое учреждение он попал. Ни надписей, ни указателей. Только слева, на мраморной плите можно было прочесть: «И ты узнаешь истину, и истина сделает тебя свободным». Но этот евангельский афоризм ничего не говорил непосвящённому. Он мог украшать и паперть церкви, и холл публичной библиотеки.

Но все эти подробности мало волновали Лейнгарта. Мысли его были заняты другим: сейчас ему предстояло доложить директору программу разведывательных мероприятий, которые помогли бы вырвать у русских тайну их новой антиракеты. Список мероприятий лежал у него в портфеле. Озабоченный предстоящим докладом, Лейнгарт, оставив детективов и экспертов в холле, поднялся на четвёртый этаж, миновал три кордона охраны и оказался в приёмной директора. Здесь, как и во всём помещении, было тихо. Помощник директора — розовощёкий молодой человек — вполголоса разговаривал с кем-то по телефону, но, увидев Лейнгарта, поспешно положил трубку.

— Директор ждёт вас, — сказал он и открыл высокую отделанную орехом дверь.

Хотя заместитель директора по планированию бывал здесь почти ежедневно, всякий раз, переступая порог кабинета своего шефа, он волновался: как пройдёт встреча на сей раз?

Первая панель кабинета состояла из стекла, но окна были плотно зашторены кремовой прозрачной тканью, отчего казалось, что помещение окутал желтоватый туман. На передней стене кабинета, той, возле которой стоял рабочий стол директора, висело несколько задраенных экранов. Посередине кабинета стоял круглый стол для совещаний.

Справа, у рабочего стола директора, возвышался пулы связи с несколькими телеэкранами, панелью селекторной связи и множеством телефонных трубок.

Шаги вошедшего заглушал мягкий ковёр. Директор поднялся навстречу Лейнгарту и пожал ему руку. У шефа была пружинистая походка и быстрый, оценивающий взгляд. Одет он был консервативно: двубортный пиджак в редкую полоску, из нагрудного кармана которого выглядывал кончик белого платка; галстук в косую полоску сколот тонкой булавкой, до блеска надраенные ботинки на тонкой подошве. Редкие волосы с лёгкой проседью гладко прилизаны. Узкое лицо с густыми тёмными бровями и глубокими складками, шедшими от скул к выступающему подбородку, можно было бы назвать красивым, если бы не узкий, не по-мужски маленький рот, придававший лицу не то выражение капризности, не то холодноватой чопорности.

Директор смело мог бы сказать о себе, что он «селфмейдмен», то есть человек, сделавший самого себя. И это была правда. Своим возвышением директор был обязан только самому себе, своей неутомимости, рвению и фанатичной преданности делу. Он начал ещё до войны карьеру в качестве корреспондента одной из английских газет в Берлине. Разумеется, журналистское удостоверение было всего лишь прикрытием. Директор писал не столько репортажи и статьи, сколько отчёты о положении в гитлеровской Германии. Он не скрывал своего восторга перед фашистским режимом и считал его лучшим барьером на пути проникновения «большевистской России» в Европу. Его детальные, скрупулёзные отчёты привлекли к себе внимание, и перед самой войной директор был переведён в центральный аппарат разведки, в военный отдел. Здесь он быстро выдвинулся, став к концу войны руководителем одного из ведущих отделов. Ненависть к левым силам, фанатическая вера во всемогущество разведки помогли ему быстро продвинуться в расширенном после войны аппарате.

У директора был свой твёрдый взгляд на особую роль разведки в современном мире. Он считал, что с появлением «холодной войны» древнее военное искусство, опиравшееся на грубо материальные силы и чисто военные стороны столкновений борющихся сторон, перешло в сферу интеллекта.

— Правда, — оправдывался он, — это не значит, что интеллектуальные факторы не оказывали влияния на ведение в прошлом обычных войн. Во все века сила разума проявляла себя в войне. Не только храбрость и опыт сделали Ганнибала, Александра Македонского и Цезаря величайшими именами древности. Наполеон, Веллингтон и эрц-герцог Карл были, несомненно, самыми образованными военными своего времени…

Но с развитием общества, обосновывал перед подчинёнными свою концепцию директор, военных знаний ещё недостаточно. Теперь войны включают не только армии, сражающиеся между собой на обособленных военных театрах, но и целые государства; не только генералов, но и государственных деятелей и народ; не только военную пауку, но и дипломатию, экономику и общественные науки.

— Тотальный характер войны, — любил повторять директор, — всё охватывающий, всюду проникающий характер современного столкновения ведёт к тому, что всё большее значение приобретают не военные стороны войны и, в частности, разведка. Теперь мы признаём, что разум и образование играют в ней всё более важную роль. Разум приобрёл силу вести собственную войну. Это и есть то, что мы называем войной умов. Отсюда решающая роль разведки в современном мире.

Директор считал себя не только практиком, но и крупным теоретиком.

Бывают люди, которые из всего арсенала жизненных удовольствий выбирают сразу несколько. Директор был человеком одной страсти. Ощущение полноты жизни ему доставляла только власть. Он не пил, не курил, не употреблял кофе. Молоко и фруктовые соки были главными компонентами его меню. У него даже не было детей. Он жил вдвоём с женой. В сущности, работа заменяла ему всё. Работа и ещё, пожалуй, гольф. Но даже гольф не принадлежал к числу его увлечений. Это было просто средство укрепления здоровья и способ внеслужебного общения с людьми. Но странная вещь: чем выше директор поднимался по служебной лестнице, тем более одиноким он себя чувствовал, тем более узким, замкнутым становился для него бурно шумящий, искрящийся горестями и радостями мир. Сейчас, став практически одним из самых влиятельных людей, директор достиг вершины власти. В его распоряжении находились многие тысячи штатных и внештатных сотрудников — учёных, советников, экспертов, профессиональных разведчиков — и бюджет, исчислявшийся умопомрачительной девятизначной цифрой. Сейчас одного его слова было достаточно, чтобы привести в действие тысячи людей по всему миру. Но, странно, именно теперь директор ловил себя на том, что вкус власти уже не доставляет ему прежнего острого удовольствия.

В сущности, в огромном кабинете с его светящимися картами и схемами он чувствовал себя добровольным отшельником. И директор был по-отшельнически суров. Отказавшись ради власти от увлечений, удовольствий и маленьких слабостей, он не терпел никаких слабостей и пристрастий и в подчинённых. Он отдал официальное распоряжение, запрещающее курение в зданиях разведки. Он безжалостно увольнял сотрудников, замеченных в пристрастии к спиртным напиткам. Он приказал брать на работу в управление только людей женатых (исключение составляли те, кому по роду занятий было предпочтительней оставаться холостяками).

Директору исполнилось пятьдесят семь. Он уже пережил двух премьер-министров, и ничто не указывало, что сила и влияние главы тайной империи клонится к закату. Наоборот, недавно добытые сведения о новом топливе для русской антиракеты ещё больше укрепили его позиции. Сообщение директора об универсальном русском оборонительном оружии произвело глубокое впечатление на всех сотрудников разведывательного аппарата.

Директор сел за свой стол и, откинувшись на спинку кресла, сказал:

— Прошу вас, Лейнгарт, быть предельно кратким. В пять ноль-ноль меня ждёт шеф.

Лейнгарт вынул из портфеля доклад. Он состоял из трёх страничек машинописного текста. На первой страничке в верхнем нравом углу значилось: «Совершенно секретно». И перечень лиц, для которых предназначался этот доклад.

— Сэр, — начал Лейнгарт, — мы разработали серию комплексных мер, которые включают в себя как методы традиционной, классической разведки, так и новейшие научно-технические. Позвольте начать с последних.

Хотя Лейнгарт старался говорить бодрым, уверенным тоном, в глубине души он не был так уверен. Когда-то директор сам занимался вопросами планирования и, как казалось Лейнгарту, относился к его работе с особым пристрастием.

— Во-первых, мы предлагаем, — продолжал он, — провести запуск серии аппаратов, снабжённых специальным сверхчувствительным оборудованием… Такие аппараты, в частности, могли бы взять пробу воздуха в районах запуска антиракеты и тем самым подсказать, какие материалы используют русские для её изготовления.

— Сколько времени потребует подготовка таких аппаратов? — поинтересовался директор.

— Думаю, от девяти месяцев до года.

Директор задумался.

— Нет, это слишком медленные темпы, — наконец проговорил оп, — фактор времени для нас сейчас — самое главное. Хотя как подсобное средство я не исключаю и космические аппараты. Что ещё вы предлагаете?

— Мы предлагаем в самое ближайшее время выяснить местонахождение научно-исследовательских институтов, занимающихся вопросами антиракеты. Не исключено, что нам удастся поблизости от этих институтов установить аппаратуру, которая фиксирует малейшие вибрации оконных стёкол, вызываемые человеческой речью, и записывает эту речь на микропленку.

— Всё это прекрасно, — усмехнулся директор, — но как вы установите адреса этих институтов?

— Думается, что этим займутся наши резиденты на месте. Они должны это выяснить через свою агентуру.

— Что касается России, то там они не могут похвастаться богатством агентуры. Хотя, казалось бы, мы не стесняем их в финансовых средствах.

— Согласен, сэр. Поэтому предлагаю вызвать резидентов из России и других социалистических стран для соответствующего инструктажа на месте. Мы должны достаточно ясно сформулировать стоящие перед нами новые задачи.

— Ваше предложение принимается, Лейнгарт. Распорядитесь, чтобы соответствующие шифровки были отправлены сегодня же… Сделайте это как можно незаметнее, чтобы не насторожить контрразведчиков. Пусть каждый резидент придумает благовидный предлог для отъезда — болезнь, отпуск или что-нибудь в этом роде…

Лейнгарт сделал себе пометку в специальном блокноте с грифом «сверхсекретно», который по использовании сжигался в одной из трёх печей, сооружённых в здании управления специально для этих целей, а затем продолжал докладывать:

— Кроме того, было бы целесообразно расширить участие наших агентов в туристических поездках, осуществляемых по программе культурного и научного обмена.

— Согласен и с этим, — категорично подтвердил директор. — В ближайшее время мы должны иметь в России как можно больше наших людей. Теперь нельзя полагаться на гениальных разведчиков-одиночек. Необходимы массированные усилия.

Лейнгарт приободрился. Доклад, кажется, проходил неплохо. Он сделал небольшую паузу, достал носовой платок и вытер вспотевший лоб. Чувствовалось, что всё это стоило ему большого нервного напряжения.

— Какие соображения будут ещё? — поторопил его директор.

— Сэр, как известно, в скором времени в Лондоне намечается провести международный симпозиум по вопросам металлургии. Русские учёные наверняка будут приглашены.

— Вы думаете, — забарабанил пальцами по столу директор, — что русские разрешат участвовать в такой встрече специалистам и по новой антиракете? Сомневаюсь.

— Кто знает, сэр. Если они не разрешат выезд учёным, так сказать, практикам, то не исключено, что на симпозиуме будут специалисты по теории.

Директор сосредоточенно сдвинул брови. Наступила пауза. Затем шеф разведки машинально сунул руку в карман и извлёк оттуда маленькую плоскую коробочку. Это были таблетки, снижающие нервное напряжение. Он бросил одну в рот, запил содовой из стоявшего на столе сифона.

— Попробуйте, — предложил он Лейнгарту. — Усталость как рукой снимает. Великолепное лекарство. Кстати, вам не помешает: у вас усталый вид.

Поблагодарив, Лейнгарт осторожно взял крошечный белый шарик.

— Так, значит, симпозиум? — медленно проговорил директор.

Он встал и нажал один из клавишей на пульте. Шторы экрана за его спиной медленно, с шорохом раздвинулись, обнажив огромную, занимавшую почти всю стену, карту мира, выложенную из разноцветных кусков прозрачного пластика. Особенно красивы были подсвеченные изнутри голубовато-зеленоватые просторы океанов и морей. На всех четырёх обитаемых континентах мигали скопления разноцветных крохотных лампочек. Они мигали даже на островах Атлантики, Тихого и Индийского океанов. Россыпь их была особенно густа в районе Берлина, Вены, Берна, Тель-Авива, Сингапура, на Индокитайском полуострове. Неподалёку от Лондона желтовато светилась самая крупная лампочка, под которой значилось Ленгли. Это было схематическое изображение разведывательных пунктов и других враждебных групп, созданных разведками империализма.

Отойдя от карты, директор несколько мгновений созерцал её молча. Казалось, он заворожён мерцанием огоньков. Да так оно, пожалуй, и было. Глядя на это панно, директор особенно остро ощущал поистине глобальные размеры своей империи, свои безграничные возможности влиять на многие события общественной жизни в интересах разведки. В этих целях его агенты нередко использовали и международные конференции, симпозиумы и т. д.

— Что ж, — полуобернувшись к Лейнгарту, произнёс директор, — поручите отделу Эс-Три-Эр заняться этим вопросом. И пусть ускорят подготовку агентов для этого симпозиума. Ещё что предлагаете?

— Сэр, по-моему, мы не должны отказываться и от старых классических методов. Хотя в условиях России реализовать их довольно трудно, но всё же…

Директор усмехнулся краешком маленького рта.

— Вы имеете в виду деньги, вино, женщин…

— Разумеется, сэр, в том числе и это пригодится. Зачем же игнорировать опыт наших предков. Они применяли эти методы, и небезуспешно. Правда, теперь многое изменилось, у нас появились тончайшие приборы, но человеческая натура меняется медленней, чем техника… Человек во многом остался таким же, как и сто, двести лет назад. Он одевается по-новому, но грешит по-старому.

— Вы знаете мою точку зрения, Лейнгарт. Я не променяю один хороший электронный прибор на десять Мата Хари. Прибор, несомненно, надёжней. Он не поддаётся психологической обработке и его нельзя перевербовать. На него можно положиться, как на самого себя. И потом деньги в Советах — отнюдь не универсальное средство. Если бы вы сумели доказать обратное, я готов предоставить в ваше распоряжение практически любую сумму…

— Ловлю вас на слове, сэр, — директор пожал плечами, а Лейнгарт продолжал:

— Мне всё время кажется, что мы переоцениваем моральную стойкость русских. Мы, по-моему, мыслим здесь старыми категориями. Многие специалисты по России утверждают, что только разумное сочетание новой техники и активной деятельности агентуры способно приблизить нас к цели…

— Видимо, — перебил его директор.

— Так вот, позвольте, сэр, продолжить свою мысль. У нас родился кое-какой план.

Лейнгарт достал из нагрудного кармана очки, водрузил их на нос и, пробежав глазами машинописный текст, начал:

— Сэр, в России мы располагаем агентом, секретное имя которому дано, помните, по начальным буквам его фамилии, имени и отчества РПА. Это — Рудник Павел Аркадьевич. Именно с его помощью мы уточнили некоторые имевшиеся у нас сведения о русской антиракете.

Директор молча кивнул.

— В частности, мы надеемся получить от него некоторые сведения об учёных, работающих над этой ракетой. Возможно, среди них найдётся человек, который смог бы быть нам полезен.

Лейнгарт мельком взглянул на директора, желая убедиться, какое — впечатление производит на него этот план. Но лицо директора оставалось бесстрастным.

— К сожалению, Рудник не имеет необходимого технического образования, чтобы определить научную ценность информации. Ему не хватает хорошо подготовленного руководителя.

— И что вы предлагаете?

— Среди иностранцев, получивших образование в СССР, наши люди присмотрели подходящую кандидатуру.

— Кто это такой?

— Выпускник московского университета, немец из Восточной Германии, у него родственники проживают в Западном Берлине. Меня заверили, что он вполне подходит для наших целей. Есть сведения, что Москва готова предложить ему место эксперта в СЭВ. Таким образом, у него будет надёжное прикрытие…

— Это неплохо.

— Мы намерены поручить ему руководство технической стороной операции. Правда, окончательной беседы с ним ещё не было, и нам пока не удалось заручиться его согласием. Но есть все основания надеяться, что он согласится.

— Кто отвечает за подготовку этого резидента?

— Наше западноберлинское отделение и лично мистер Кларк, шеф этого отделения.

Директор посмотрел в окно, обдумывая, какую-то мысль.

— Мне кажется, вам следовало бы самому проверить подготовку этого резидента и убедиться в его надёжности.

— Слушаюсь, сэр.

— Вылетайте срочно в Западный Берлин.

— Через три дня, сэр, я буду там.

— Прекрасно. Продолжайте.

— Насколько мне стало известно из консультаций с экспертами, главная трудность в создании такой антиракеты — это эффективное, малогабаритное топливо. Мы ставили перед нашей резидентурой в Москве задачу добыть секрет этого топлива, а также снимки ракеты.

— Согласен, Лейнгарт. Давайте ваш план. Я готов подписать его. — Директор вынул старомодную, потёртую авторучку (он гордился, что пишет ею уже тридцать лет) и поставил на подготовленном Лейнгартом документе размашистую подпись.

— Благодарю вас, сэр, — пробормотал Лейнгарт, довольный, что доклад прошёл удачно.

— Желаю удачи!

Директор выпрямился и подал Лейнгарту холодную руку с длинными, ухоженными пальцами.

Два дня спустя данные разведки о новой русской антиракете стали достоянием гласности. В утреннем выпуске «Дейли миррор» появилась статья военного обозревателя Стюарта Саймингтона. Огромный заголовок на первой полосе кричал: «Русские испытывают новую антиракету». Стюарта Саймингтона знала вся Англия. Его еженедельные обозрения перепечатывали во всех графствах страны. Он считался крупнейшим специалистом в военных вопросах.

«Как стало известно из совершенно достоверных источников, писал он, на днях русские испытали новую мощную антиракету. Русские называют её многоцелевой. Эта ракета в состоянии уничтожить с большой степенью эффективности ракету любого известного класса.

Грозная сила нового оружия заключается в том, что ракета обладает большой манёвренностью и снабжена сверхчувствительной аппаратурой, позволяющей обнаруживать ракету противника за многие мили. Можно с уверенностью сказать, что Советы приобрели не только мощное оружие, но и крупный козырь в игре за первенство в мире.

Но это только один аспект новой проблемы, возникшей столь неожиданно перед нашими военными. Более существенным является то, что с сегодняшнего дня придётся в корне пересмотреть не только свою стратегическую концепцию, но и внешнюю политику вообще, ибо роль защитника «свободы и демократии», роль, которую столько лет мы пытались играть, уже не подходит в новых условиях. Появление нового оборонительного оружия у русских нарушило равновесие сил, существовавшее до сих пор в мире. По крайней мере до того времени, пока американская наука не найдёт ключа к ящику Пандоры.

Но это ещё не всё. Поскольку во внешней политике наибольшее количество сторонников вербует сильный, мы вынуждены будем заново переоценивать свои отношения с нынешними союзниками, особенно в зоне так называемого «третьего мира».

Конечно, это далеко не полный перечень проблем, которые поставило изобретение русскими нового оружия. Все последствия ракеты сейчас ещё трудно предвидеть. Но ясно одно: у нас будет немало забот. В сущности, поиски выхода из создавшейся ситуации уже начались, два дня назад состоялось внеочередное заседание у военных, на котором обсуждались сообщения разведки о новом русском оружии. Пока ещё принятые решения хранятся в тайне от английского народа, но пройдёт какое-то время, и мы узнаем, что собираются предпринять военные, чтобы ответить на вызов России».

Так писал Стюарт Саймингтон. Конечно, он не сомневался, что его статья привлечёт к себе всеобщее внимание. На это он и рассчитывал. Потому и избрал нарочито равнодушный, беспристрастный тон. Стюарт Саймингтон твёрдо знал: когда поразительные новости говорятся подчёркнуто небрежно, они производят большой эффект. И действительно, его статья вызвала настоящую сенсацию. Журналисты бросились за разъяснениями. Они не давали прохода помощнику шефа разведки по связям с печатью. Но на все их настойчиво-тревожные вопросы тот отвечал традиционным: «Никаких комментариев».

— Но правда ли, что состоялось внеочередное заседание? — допытывались они.

— Да, правда, — отвечал тот.

— Но всё-таки, какие вопросы там обсуждались?

— Придёт время — узнаете.

— Но, Пит, — наседали журналисты, — мы же должны сообщить своим читателям.

Сэр Питер Кармайкил, или Пит, как фамильярно звали его журналисты, обвёл взглядом плотно обступившую его толпу газетчиков и заученно повторял: «Я же сказал — никаких комментариев».

Между тем статья в «Дейли миррор» взбудоражила не только биржу и деловые круги, но и широкую общественность. Там недоумевали: «Как, каким образом сведения о секретном заседании в разведке проникли в печать. Ведь шеф лично распорядился, чтобы вплоть до особого указания повестка дня заседания хранилась в глубочайшей тайне. Прочитав статью Стюарта Саймингтона, шеф вышел из себя.

— Как могли об этом узнать?! — воскликнул он, комкая газету. — Это нужно выяснить немедленно!

Ждать ответа на этот вопрос ему пришлось недолго. Сотрудники уже обнаружили ту трещину, через которую просочилась информация. Шеф узнал о ней уже в день опубликования статьи.

Два дня спустя после появления статьи Стюарта Саймингтона Пэт вместе с группой других журналистов брала интервью у министра иностранных дел одной из европейских держав. Министр, находившийся в Лондоне с официальным визитом, остановился в самом фешенебельном отеле «Хилтон». Закончив интервью, Пэт сунула крохотный магнитофончик в сумочку, торопливо спустилась с девятого этажа вниз и отправилась на стоянку машин.

После прохладного, кондиционированного воздуха в отеле зной на улице был нестерпимым, улица казалась малолюдной. Только полицейские у перекрёстков не обращали внимания на жару. Лица их, скрытые тенью от касок, казались шоколадными. Пэт спешила к машине: всё же на ходу в открытом «ягуаре» ветерок смягчает небывалый зной.

С тех пор как появилась эта проклятая статья, Уолт ей ни разу не звонил. Сама она звонить ему не решалась. Ей было до боли жалко, что всё так по-дурацки получилось. «Боже, — ругала она себя, — какая я всё-таки дрянь. Как я могла! Бедный Уолт, если начальство заподозрит, что информация просочилась через него, у него могут быть крупные неприятности». Но Пэт терпеть не могла невесёлых мыслей. И теперь она постаралась их отогнать. Она верила, что всё как-нибудь образуется, что какой-нибудь счастливый случай исправит положение и она уладит отношения с Уолтом.

Пэт без труда отыскала свою машину в каре других. Выбравшись со стоянки и оказавшись на Оксфорд-стрит, она прибавила скорость. В ушах засвистел ветер. Теперь она думала лишь об одном: поскорее добраться до редакции, поскорее продиктовать машинистке интервью: оно должно пойти на первую полосу в вечерний выпуск. Но она не проехала и четверть мили, как раздался оглушительный выстрел. «Ягуар» тяжело покосился на правую сторону. «Лопнула покрышка», — догадалась Пэт. Это было так некстати. Надо звонить на станцию обслуживания, дожидаться, пока они приедут и заберут машину. В редакцию придётся добираться на такси. Чертыхаясь, Пэт вышла из салона и обошла, машину: правую, заднюю, покрышку придавило диском к асфальту.

Скрипнув тормозами, впереди «ягуара» остановился красный «додж». Из него вышел высокий мужчина в голубоватом летнем костюме и широкополой шляпе. Незнакомец поспешил к Пэт и, приподняв шляпу, спросил:

— Не могу ли чем-нибудь помочь, мисс?

Пэт осмотрела незнакомца: у него было приятное, открытое лицо и сосредоточенный взгляд, стройная фигура и широкие плечи. «Похож на бейсболиста», — подумала она.

— О, благодарю вас! — Пэт беспомощно улыбнулась. — Вы так любезны! Мне нужно поскорее добраться до Риджен-стрит пять.

— Моя машина к вашим услугам, мисс. — «Бейсболист» снова приподнял шляпу.

Незнакомец усадил Пэт в свой «додж», подозвал полицейского и, взяв ключи у Пэт, передал их блюстителю порядка, тот обещал немедленно позвонить на станцию обслуживания.

— Куда прикажете подать машину? — спросил полицейский. Пэт назвала адрес редакции, и «додж» рванулся с места. Они проехали несколько кварталов. Незнакомец молчал. Пэт тоже. Так в молчании они проехали какое-то время. Но тут случилось что-то непонятное: вместо того чтобы ехать прямо, «бейсболист» свернул вправо в незнакомый переулок.

— Послушайте, — встревожилась Пэт, — куда вы меня везёте?

— Туда, где вас ждут, мисс, — ответил «бейсболист», глядя прямо перед собой. Переулок был пустынный, и «додж» мчался со скоростью восьмидесяти миль в час.

— Меня ждут в редакции!

— Не только, мисс, — ответил незнакомец, по-прежнему не удостаивая Пэт взглядом.

— Что это всё значит? — закричала Пэт. — Я позову полицию. Остановите машину!

«Додж» сделал ещё несколько поворотов. Пэт вцепилась незнакомцу в плечо!

— Остановите, вам говорят! Иначе я выпрыгну на ходу.

Она попробовала толкнуть правую дверцу, но та оказалась запертой. Пэт всерьёз струхнула. Ясно: она попала в одну из тех дурацких историй, о которых ежедневно приходится читать в газетах. «Бейсболист» наверняка какой-нибудь гангстер. Пэт вспомнила, что в сумочке у неё лежит газовый пистолет. Нащупав его, она отодвинулась от незнакомца подальше и прицелилась ему в лицо.

— Остановите, или я буду стрелять! — рука её дрожала. Владелец «доджа» покосился на пистолет и приказал:

— Опустите вашу дурацкую игрушку! Я совсем не тот, за кого вы меня принимаете! — Одной рукой он отвернул лацкан пиджака, и Пэт увидела восьмиугольный жетон, в центре которого было выбито две хорошо знакомых ей буквы.

Она невольно опустила пистолет.

— Как видите, я не грабитель и не гангстер, — усмехнулся незнакомец. — И вам, собственно, нечего волноваться. В ваших же интересах быть благоразумной.

— Но мне срочно нужно быть в редакции!

— Это нам известно. Поэтому мы не собираемся вас долго задерживать. Небольшой дружеский разговор. Вот мы и приехали, — добавил он, притормаживая у подъезда четырёхэтажного дома.

Когда Пэт вышла из машины, то заметила, что позади «доджа» остановился чёрный «форд-меркурий». Из него вышли двое таких же рослых детективов, чем-то неуловимо похожих на её водителя. Вероятно, они всю дорогу следовали за их «доджем».

Пэт провели на второй этаж. «Бейсболист» попросил её подождать к большом полутёмном холле. Пэт села в кресло и закурила. Двое детективов из чёрного «форда» исчезли где-то по дороге. На мгновение у неё мелькнула мысль улизнуть. Но она тут же сообразила, что это невозможно. К тому же её мучило любопытство, зачем она могла понадобиться сотрудникам. От страха она уже оправилась и теперь ей хотелось поскорее покончить с этой историей.

Ждать пришлось недолго. Вернулся «бейсболист» и, проведя Пэт по коридору, открыл перед ней одну из дверей. Она оказалась в просторном кабинете: пожилой человек в тёмном костюме и толстых роговых очках, похожий на адвоката, поднялся ей навстречу.

— Кроуфорд, — представился он, — Самуэль Кроуфорд. Тысячи извинении, мисс. Надеюсь, что мои сотрудники вели себя достаточно корректно?

— О, безусловно! — воскликнула Пэт. — Они были истинными джентльменами!

— Прекрасно, прекрасно, — обрадовался Кроуфорд, — я так и думал, что у вас не будет к ним претензий. Не хотите ли что-нибудь выпить? На улице невероятная жара! Я лично плохо переношу жару, мисс. Простите за откровенность. Итак, что прикажете подать вам?

Пэт попросила джин с тоником.

— Скажите, мистер Кроуфорд, — сказала Пэт, потягивая поданный ей джин, — вы, наверное, поклонник Флеминга или Спилейпа.

— Я? — искренне удивился Кроуфорд. — Почему вы так решили, мисс? В жизни не прочёл ни одной их книги.

Кроуфорд снял очки и принялся их протирать. В его близоруких глазах навыкате появилось что-то наивное и беспомощное.

— Вот как! А я решила, что вы знаете их наизусть.

— О, нет, нет, вы ошибаетесь, мисс! — запротестовал хозяин кабинета.

— Тогда, значит, все эти трюки с проколом шины вы придумали сами?

Кроуфорд наконец обрёл чувство юмора и расхохотался:

— Никаких трюков, мисс, всё очень просто: крохотный баллончик вставляется в покрышку… Взрывается, когда колёса набирают определённое количество оборотов. Но вы не волнуйтесь, покрышку мы заменим за свой счёт.

Но Пэт была серьёзна. Она допила джин и поставила стакан на поднос.

— Мне это не кажется ни остроумным, ни забавным. К чему эти шпионские фокусы? Если я вам понадобилась, вам было бы нетрудно найти мой адрес. Он есть в любой адресной книге. Вот что, мистер Кроуфорд, — веско закончила Пэт, вставая, — я буду на вас жаловаться. Думаю, что вы не сомневаетесь, что меня есть кому защитить.

— О, мисс, — воскликнул Кроуфорд, прижимая руки к груди, — вы напрасно обижаетесь! Нам нужно, чтобы вы посетили нас незаметно для посторонних глаз. Такова уж наша профессия. Прошу вас, садитесь. У меня к вам деловой разговор. Если хотите, деловое предложение.

Пэт нерешительно села. С лица её сходило выражение холодной отчуждённости.

— Мы хотели, чтобы вы стали нашим другом, — вкрадчиво сказал Кроуфорд.

— Простите?

— Ну… как бы вам это объяснить поточнее, — Кроуфорд пожевал ртом. — Возможно, нам понадобится ваша помощь. Нет, нет, ничего серьёзного, так, какая-нибудь мелочь…

— Иначе говоря, — переспросила Пэт, — если я вас правильно поняла, мистер Кроуфорд, вы предлагаете мне стать вашим агентом, не так ли?

— Ну зачем же так громко, мисс. Скажем просто: секретным сотрудником.

— И вы решили, что я для вас подхожу как нельзя лучше?

— О, безусловно, мисс. У вас редкий дар нравиться людям. И потом в том кругу, где вы бываете, нас кое-кто интересует…

— Вы предлагаете мне шпионить за моими знакомыми и друзьями?

— Ах, мисс, опять не то. Мы терпеть не можем этого слова. Вы должны будете нас просто информировать. Ин-фор-ми-ро-вать. Это слово мне нравится куда больше.

Пэт резко встала.

— Я весьма польщена, мистер Кроуфорд. Но у меня есть другая работа, и с меня её хватит. — Пэт направилась к выходу.

— Одну минутку. — Кроуфорд вышел из-за стола. — Не торопитесь. Наш разговор ещё не окончен.

— Разве я недостаточно ясно выразилась? — сказала Пэт, обернувшись.

— Нет, мисс. Вы сказали всё, но не всё сказал я. Прошу вас, садитесь.

— Меня ждут в редакции. — Пэт взялась за дверную ручку.

— Садитесь! — уже приказал Кроуфорд, и Пэт против воли подчинилась. Благодушная маска спала с лица Кроуфорда, и Пэт только сейчас заметила, что у него тонкие, жёстко сжатые губы.

— Я, как и все мои сотрудники, — продолжал Кроуфорд уже спокойно, дождавшись, пока Пэт села, — всегда отношусь к женщинам корректно. И сейчас мне очень неприятно, мисс, огорчать вас. Но не далее как три дня назад ко мне в руки попали фотографии интимного характера. Я надеюсь, что они заинтересуют вас.

Кроуфорд открыл ящик стола, извлёк оттуда толстый конверт и передал его Пэт. Она вынула одну — и кровь ударила ей в лицо. На фотографии обнажённый Уолт сжимал её в объятиях. Она быстро перетасовала снимки — вечер, который они провели вместе с Уолтом у неё в особняке, был заснят от начала до конца. Ни одна подробность не ускользнула от объектива. Пэт была готова провалиться со стыда. Подавленная, разбитая, униженная, она сидела, опустив голову, чувствуя на себе пристальный взгляд Кроуфорда. Так вот кто был этот электрик, приходивший чинить проводку. Он проник, оказывается, чтобы установить в гостиной и спальне крохотные кинокамеры. Пэт с ужасом думала, что попала в ловушку. Она понимала, что эти люди её не пощадят. Не помогут никакие связи.

— Надеюсь, мисс, — участливо спросил Кроуфорд, — вы не хотите, чтобы эти снимки стали достоянием многих? Известная журналистка, дочь крупного финансиста. Думаю, что те, кто в этом заинтересован, дали бы хорошую сумму, чтобы заполучить эти снимки.

Пэт не поднимала глаз.

— А теперь можете идти. И подумайте над моим предложением, я вас не тороплю. Мы ещё вернёмся к нашему разговору. До свидания.

Пэт поднялась и, пошатываясь, направилась к двери.