В то время как происходили все эти события в Москве, настоящий Ганс Кушниц сидел под замком в одной из частных клиник во Франкфурте-на-Майне в одиночной палате для буйнопомешанных. Собственно, больничная палата мало чем отличалась от тюремной камеры: окно переплетено тяжёлой решёткой, в дверях глазок. Да и обстановка не отличалась разнообразием: простой стол, стул, кровать, застеленная серым одеялом. Вообще серый цвет преобладал в палате: стены были выкрашены серой краской, давно не белённый потолок тоже казался серым. Даже книги на полке почти все были в серых переплётах. Казалось, что оформитель интерьера боялся, что яркие цвета могут плохо подействовать на слабую психику будущих жильцов.

После того как были закончены допросы, Ганс рассчитывал выбраться наконец из служебной квартиры разведки. Кларк больше не появлялся. Вместо него однажды утром в номер Ганса вошли двое рослых молодых людей и заявили, что с сегодняшнего дня мистер Кушниц может быть свободен. Для этого необходимо только выполнить небольшую формальность: заполнить карточку и ответить на ряд вопросов.

— Придётся проехать к шефу, — сказал один из молодых людей. — Это недалеко отсюда.

Ганса посадили на заднее сиденье «плимута» между двумя охранниками. Ганс не мог точно сказать, сколько километров бетонированной ленты проглотил «плимут». Ему показалось, что ехали они очень долго, и наконец оказались на окраине какого-то города. Машина остановилась у чистеньких особняков, утопающих в саду, за высоким кирпичным забором.

В холле одного из особняков их встретил здоровенный детина. Гансу бросилось в глаза, что запястья его, рук и толстые пальцы покрыты густой рыжей щетиной, а под мышками, на голубой рубашке расплылись тёмные круги пота. Детина поздоровался с ними кивком головы и стал подниматься по лестнице на второй этаж.

Гансу, шедшему следом за ним, волей-неволей пришлось любоваться толстым, туго обтянутым колышущимся задом детины.

Они поднялись на второй этаж. Тёмные, мрачные коридоры пахли карболкой и какими-то медицинскими препаратами. Больница? Но при чём здесь больница? Разве он, Ганс, нездоров? Спросить у своих провожатых, молча топавших позади него, он не решился. «Ладно, там будет видно», — подумал он. Но по спине его пробежал холодок недоброго предчувствия.

Неожиданно здоровяк открыл перед Гансом одну из дверей.

— Прошу, — сказал он.

Шагнув через порог, Ганс услышал, как дверь за ним резко захлопнулась и в замочной скважине повернулся ключ. Ганс вдруг понял всё. Это очередная ловушка. Его снова одурачили! С диким криком бросился он к двери и исступлённо замолотил по ней кулаками. «Откройте! Откройте, чёрт вас побери!» Но тут Ганс почувствовал, что кулаки его опускаются во что-то мягкое: он осмотрел дверь и увидел, что изнутри она обита клеёнкой, под которой был проложен толстый слой ваты. Это открытие вызвало в Гансе новый приступ ярости. Он стал колотить в дверь ногами, топать по полу, орать, стучать по стенам. Он кинулся к окну с намерением разбить стёкла и выброситься. Но окно было забрано частой решёткой и кулаком стекло было не достать.

Ганс бесновался, наверное, целых полчаса, но на его топот и крики никто не приходил. Обессилев, он повалился на пол. На какое-то время он впал не то в состояние забытья, не то каталепсии. Припадок ярости так обессилил его, что он не мог пошевелить и пальцем. Он не в состоянии был даже думать.

Во второй половине дня в дверях повернулся ключ. Вошёл низенький человечек в очках, в белом халате, совершенно лысый. Его сопровождала миловидная женщина лет тридцати пяти, вероятно, сестра.

Ганс с трудом поднялся и сел на стул. У него болезненно ныл каждый мускул, каждая клетка. Было такое ощущение, что его избили.

Вошедшие поздоровались. Заметив мрачный взгляд Ганса, лысый сказал:

— Я вижу, молодой человек сердится. А раз сердится — значит он не прав. — И довольно захохотал.

— Где я нахожусь? — Голос походил на рычание затравленного зверя.

— Как где? — удивился лысый. — В клинике. Разве вам не сказали?

— Никто мне ничего не говорил. Меня втолкнули в эту дыру, как преступника в камеру.

Лысый, казалось, был искренне огорчён.

— Ай-ай-ай! Как нехорошо получилось! Ты слышала, Юлия? Сколько раз я говорил этим растяпам, чтобы обращались с нашими клиентами вежливо. И всё без толку! Что делать, Юлия?

— Не знаю, доктор. — Юлия опустила большие тёмные глаза. — Вы здесь хозяин, вы и принимайте меры. — У неё был тонкий, немного удлинённый нос и тёмные собранные на затылке в пучок волосы. Она, скорее, походила на француженку, чем на немку.

— Молодой человек, — торжественно начал лысый, — заверяю вас, что ваша претензия будет рассмотрена самым серьёзным образом.

— Меня это не интересует, — отрезал Ганс. — Я хочу знать, на каком основании меня поместили в клинику. Насколько помню, я об этом не просил.

— Как не просили? Мне сказали, что вы больны. И хотите лечиться. Ведь так, Юлия?

Юлия пожала плечами.

— Я никого об этом не просил. Хватит меня дурачить, доктор. Мне это надоело. Я хочу, чтобы меня немедленно выпустили отсюда.

— Ах, молодой человек! Если бы я мог сделать всё, что хочу.

— Перестаньте кривляться. Выпустите меня отсюда. — Ганс встал со стула и направился к двери. Но она оказалась запертой изнутри. — Если вы меня не выпустите, я подам на вас в суд. Я обращусь в газеты… — Ганс готов был наброситься с кулаками на лысого карлика.

Доктор тяжело вздохнул.

— Не горячитесь, молодой человек. Вам вредно волноваться. С вашими нервами…

— У меня прекрасные нервы.

— Это нам лучше знать, молодой человек.

— Да кто вы, наконец, такой? И какое вам дело до моего здоровья? — взорвался Ганс.

— Я доктор Розенблатт. — Лысый слегка наклонил голову. — А это моя ассистентка — Юлия Кан.

Тяжело дыша, Ганс перевёл взгляд с доктора на его ассистентку и обратно. Он снова почувствовал своё бессилие. Было ясно, что доктор, если он действительно являлся таковым, состоит в заговоре с теми молодчиками, которые охраняли его, Ганса, на конспиративной квартире. Никакие доводы здесь не помогут. Они будут прикидываться ничего не понимающими дурачками, а если возникнет необходимость, применят силу. «Нет, Ганс, — сказал он себе, — наберись терпения и жди. Придумай что-нибудь. Перехитри их. В этом твоё единственное спасение».

— И от какой же болезни вы собираетесь меня лечить? — спросил Ганс, не сводя пристального взгляда с доктора и его ассистентки.

Сунув руки в карманы халата, Розенблатт прошёлся по комнате.

— Пока ещё трудно сформулировать точный диагноз. Но совершенно очевидно, что у вас тяжёлое нервное расстройство. Вам нужен покой, глубокий сон, прогулки на свежем воздухе.

При слово «прогулки» Ганс подумал о побеге. Да, сейчас нужно смириться, усыпить их бдительность. А когда представится случай — бежать. Бежать как можно скорее.

— А сейчас, молодой человек, разденьтесь до пояса…

Юлия села за стол и приготовилась писать. Розенблатт достал из маленького чемоданчика стетоскоп, аппарат для измерения кровяного давления, молоточек.

Процедура осмотра длилась, наверное, минут двадцать. Всё это время доктор бросал ассистентке латинские фразы, и та что-то торопливо записывала в формуляре. Наконец Ганс остался одни. Но ненадолго. Вскоре открылось окошко в двери, и ему принесли поднос с обедом.

Приняв душ, Ганс почувствовал себя лучше. Он решил взять себя в руки и спокойно обдумать сложившуюся ситуацию. Он вспомнил всевозможные хитроумные побеги из тюрем, о которых читал. Раз другие сумели бежать из тюрем, значит, и он сможет бежать отсюда. Эта мысль взбодрила его.

На подносе он заметил стакан с разбавленным виски. Нет, пить виски на сей раз он не будет. Наверняка туда подмешали какую-нибудь гадость. Как это делали те молодчики на конспиративной квартире. Ведь именно после виски он чувствовал приступы безволия и болтливости. Теперь он будет осторожней. Ганс вылил виски в раковину.

Часов в пять вечера Ганса вывели на прогулку. Он проследовал за санитаром сначала по полутёмным коридорам, потом по полуподвальным помещениям. Наконец они вышли в узкий двор, который огораживали с двух сторон высокий, метра в три, кирпичный забор, а с двух других сторон стены двухэтажного особняка. В обоих концах двора стояли охранники. Не трудно было догадаться, что они настороженно следят за каждым его шагом. «Может быть, крикнуть, позвать на помощь, — думал Ганс, расхаживая взад и вперёд вдоль кирпичной стены. — Нет, бесполезно». Охранники схватят его прежде, чем кто-нибудь успеет прибежать на помощь. Да и кто побежит сюда! Ведь клиника наверняка психиатрическая. Здесь все его доводы не имеют цены. Он не защищён законом. Здесь он целиком во власти лысого гнома. Ганса вдруг охватил ужас: только сейчас он почувствовал всю безвыходность своего положения.

Но допустим даже, что ему удастся бежать. Что ждёт его за стенами клиники? Ведь у него нет документов. Виза его кончилась. Стоит доктору Розенблатту заявить в полицию, и его схватят и водворят назад в клинику. Если в полиции он расскажет свою историю, то там воспримут её как маниакальный бред, как доказательство правоты врачей. Нет, у него есть один выход: пробраться на территорию ГДР — только там он будет в абсолютной безопасности. Только там он будет под охраной закона и сумеет выступить в печати и разоблачить бандитов с конспиративной квартиры.

Большую часть времени Ганс читал или валялся в постели, обдумывая план побега. Наверное, в сотый раз задавал он себе вопрос, зачем и кому он понадобился? Или, вернее, кому помешал? В сущности, он не мог бы пожаловаться, что с ним обращаются плохо. Его прекрасно кормили, за ним ухаживали, лечили. Единственное, в чём ему было отказано, — это в свободе. Но почему? В чём дело?

Наиболее частым гостем в его палате была Юлия Кан. Иногда она появлялась вместе с доктором Розенблаттом, иногда — одна. Она приносила лекарства и заставляла Ганса отвечать на десятки вопросов: «Как спал?», «Как действует синоцетилин?», «Не мучают ли головные боли?». Вначале Ганс отвечал серьёзно. Потом эти вопросы ему надоели — он стал отделываться шуткой.

— Послушайте, — наконец не выдержал Ганс, — неужели вам охота заниматься чепухой? Вы что, действительно считаете, что я болен?

— Так считает доктор Розенблатт. — Она поспешно отвела глаза.

— А вы?

— Я не психиатр.

— Но разве я похож на больного?

— Не знаю.

Он посмотрел на неё укоризненно:

— Вы знаете. Вы всё прекрасно знаете, Юлия. Но вы боитесь.

— К чему эти разговоры? — Она вскинула на него большие тёмные глаза и тут же опустила их. Странно, что в её возрасте в ней было столько застенчивости. Может быть, она стеснялась его прямоты. Но он не стеснялся. Они сами поставили его в такое положение, когда списывается любая экстравагантность. Ему можно всё. Или почти всё. Ганс испытывал нечто вроде наслаждения, когда думал об этом.

— Послушайте, Юлия. Мы же знакомы почти месяц. Разве вы слышали, чтобы я выдавал себя за Юлия Цезаря или Наполеона? Разве в моём поведении вы заметили что-нибудь странное?

Подобные вопросы Ганс задавал и раньше, но как правило, Юлия отмалчивалась. Быстро заполняла формуляр и исчезала, беспомощно улыбаясь на прощание. Но на этот раз она не выдержала:

— Но почему же вы оказались здесь?

— Этого я и сам не знаю. Могу только догадываться. Во всяком случае, дело не в болезни. Я здоров.

— Так говорят многие больные.

— Больные. Но разве я похож на больного?

— Нет, Ганс. Но тогда что же случилось? Почему же вы всё-таки здесь?

Она в первый раз назвала его по имени, и Ганс почувствовал, как внутри него затеплилась надежда. Если у женщин с таким лицом нет доброты и сострадания, то где же тогда их искать?

Больше всего он боялся, что она уйдёт. И потому рассказывал торопливо. Про Москву и университет. Про деда и тётю в Западном Берлине. Про её друзей и Кларка. Про допросы и виски с допингом. Про бессонные ночи и отчаяние.

Она слушала его очень внимательно. Потом долго молчала.

— Ганс, это невероятно, — сказала она наконец. — Такого просто не может быть. — Он заметил, как порозовели её щёки от волнения.

— Как видите, может.

— Но кто эти люди? Зачем вы им понадобились?

— Не знаю. Могу лишь догадываться. Я понадобился разведке. Для каких целей — мне неизвестно. Но это их работа. Никто не попирает так законы, как буржуазная разведка. Так было всегда.

Сплетя руки, Юлия покусывала сгиб указательного пальца.

— Невероятно. Просто невероятно, — прошептала она.

Он хотел взять её за руку, но она встала.

— Мне надо идти. Доктор Розенблатт может меня хватиться.

Сам доктор появлялся в палате не чаще, чем один раз, в неделю. Он бегло осматривал Ганса и старался как можно скорее улизнуть. Ганс почти не разговаривал с ним: деньги, которые Розевблатт получает от разведки, были весомей самых убедительных аргументов Ганса.

Оставалась Юлия. Никаких других контактов с внешним миром у него, собственно, и не было. Правда, раз в неделю приходил небритый тип убирать номер и менять бельё. Но его мрачная, нелюдимая внешность не располагала к общению.

Ганс почти не сомневался, что Юлия симпатизирует ему и не прочь была бы помочь, если бы не страх потерять работу.

— Юлия, кроме вас, мне некому помочь, — сказал ей Ганс при очередной встрече.

— У меня больная мать. Кто её будет содержать? Подозрение прежде всего падёт на меня.

Ганс на минуту задумался.

— Послушайте, Юлия, — проговорил он наконец. — В Западном Берлине у меня живёт тётка. Её муж крупный бизнесмен. Я попрошу тётку, чтобы она позаботилась о вас.

— Хорошо, Ганс, я подумаю.

И она ушла, оставив в палате запах тончайших духов. Такими по крайней мере, они казались Гансу.

Через несколько дней она сама заговорила о побеге.

— У меня есть школьный приятель. Художник. Я рассказала ему о тебе, и он согласился нам помочь. У него старенький «мерседес». Он отвезёт тебя в Западный Берлин к твоим родственникам.

— Юлия! — вырвалось у него.

— Подожди, — остановила она его жестом руки. — Теперь самое главное: как выбраться отсюда… Входная дверь в изолятор запирается в десять вечера. Ключи находятся у дежурного…

Ганс, не отрываясь, смотрел на бледное лицо Юлии с озабоченно сдвинутыми бровями и большими расширении лги от возбуждения глазами. Сейчас это лицо казалось ему невыразимо прекрасным.

— Я предлагаю такой план. Ты выйдешь отсюда и спустишься по лестнице, ведущей во двор. Внизу две двери: одна ведёт во двор, другая — вниз, в котельную. Ты спустишься в котельную, там иногда дежурит истопник. Будь осторожен — не наткнись на него. Дальше… В левом дальнем углу котельной есть люк и жёлоб, по которому в котельную ссыпают уголь. Люк, правда, заперт снаружи. Но в пятницу вечером перед уходом с работы я его открою. В половине двенадцатого ночи ты вылезешь через люк. Подойдёшь к кирпичной стене и увидишь верёвку… На улице тебя будет ждать машина.

— Да, но как я выберусь отсюда? Из палаты? — сдавленным от волнения голосом спросил Ганс.

Юлия усмехнулась:

— Это очень просто. Я сделаю тебе дубликат ключа. Через два дня ты получишь его.

— Юлия! Ты мой спаситель! Я не знаю…

— Подожди… Ничего не говори. Я суеверна.

Ганс осторожно, почти благоговейно поцеловал запястье её узкой, длинной руки.