Почему-то Смеляков представлял себе Лондон как скопище домов из красного кирпича, низких, закопчённых, с узкими стрельчатыми окнами, с торчащими там и сям заводскими трубами, тоже из красного кирпича и тоже закопчёнными. И конечно, Смеляков не мог себе представить Лондон без густого желтоватого тумана и рослых; полисменов в шлемах, с узеньким ремешком под подбородком, в широких, развевающихся накидках. Ещё рисовались ему двухэтажные автобусы, плывущие в тумане среди густого потока машин и пешеходов. Словом, представление Смелякова об английской столице было почерпнуто из романов Диккенса и Голсуорси.

Поэтому в первый же день своего пребывания в Лондоне, выйдя из отеля «Маунт-Ройял» на широкую и шумную Оксфорд-стрит с сияющими витринами, Смеляков понял, что британская столица мало имеет общего с ходячими представлениями о ней. Первое, что бросилось ему в глаза, — это обилие зелени и цветов. Цветы в крошечных палисадниках, цветы в цементных раковинах урнах у подъездов, цветы на окнах, цветы в скверах.

Центр Лондона, там, где в двух-трёхэтажных особняках жил состоятельный народ из тех, что выезжали собственных «ягуарах» и «бентли» с красивыми болонками на коленях, эта часть столицы утопала в зелени, цветах, а вечером в сиянии витрин и реклам.

Красные, прокопчённые, тесно прижавшиеся друг к другу дома он встретил в Уэст-Энде, где жил народ попроще, в большинстве своём — рабочие и продавцы мелких лавчонок.

Вечером он пошёл бродить по Лондону, испытывав невероятное удовольствие от встречи с улицами и площадями, с детства известными ему по литературе. Бейзуотер-роуд, Оксфорд-стрит, Брэнд, Флит-стрит, Тауэр… С Оксфорд-стрит он свернул на Риджент-стрит и вскоре оказался на Пикадилли-серкус. Эта площадь разочаровала его. Ярко освещённая мигающими рекламами, она тем не менее не удивила его никакими архитектурными достопримечательностями. Самым интересным здесь было, пожалуй, скопление хиппи под арками Национального банка — худых, грязно-волосатых, бородатых. Некоторые, несмотря на осень и холодно блестевший от недавнего дождя асфальт, переминались босыми грязными ногами. Один из них бросился в глаза Смелякову тем, что за плечами у него болталась котомка вроде тех, что носили на Руси нищие или странники: обыкновенный мешок из дерюги, с лямками и верёвками, завязанными на углах и у горловины. Да и сам парень походил на странника — бледное лицо с впалыми щеками, жидкими, слипшимися льняными волосами и жидкой растительностью на верхней губе и подбородке. Длинное чёрное пальто перехвачено пеньковой верёвкой. Для полного сходства с русским нищим ему не хватало только лаптей и онуч.

Парень шёл медленно, видимо откуда-то издалека. Он не торопился, никуда не спешил, как никуда не спешили и другие хиппи, те, что подпирали стены банка или листали у стендов порнографические журналы. И Смелякова поразил не только их вид, в котором было что-то дикое, средневековое или даже библейское, а, скорее, их безразличие ко времени, к окружающей действительности. Они просто убивали время. У них не было ни целей, ни желаний. Странно было видеть это Смелякову, который привык ценить каждую секунду, привык жить темпераментно и интенсивно.

Смеляков долго стоял около банка, пытаясь понять этих современных бунтарей. Как не похожи они на бунтарей прошлого века!

Мчались машины. Плыли хорошо знакомые по фильмам и фотографиям красные двухэтажные автобусы с открытой площадкой наверху. Спешили прохожие. И никто не обращал внимания на лохматых, босоногих бунтарей. Смеляков был, наверное, единственным, в ком они возбуждали искреннее любопытство.

Смеляков подумал, что равнодушие, замкнутость в себе присущи англичанам. Ближний, если он не принадлежит к числу особенно близких, почти не возбуждает в англичанине интереса, какой бы экстравагантный поступок он ни совершил. Однажды Смеляков наблюдал, как юная парочка стояла на оживлённом углу, в самой гуще человеческого потока. Он и она самозабвенно целовались. Все спотыкались о них, они явно мешали прохожим. Но никто не только не попросил их подыскать более подходящее место для выражения чувств, но даже не повернул в их сторону головы. «Терпимость или равнодушие, — размышлял Смеляков. — Деликатность, порождённая высоким уровнем культуры, или отчуждённость? Мораль скученного общества — живи и не толкай локтем другого?»

Вернувшись с прогулки, Смеляков долго не мог уснуть. Но потом дни его были так уплотнены, что почти не оставалось времени для размышлений. Программа его пребывания была насыщенной; обычно, выйдя в первом часу ночи из подвозившей его машины, он с трудом поднимался по устланной красным ковром лестнице отеля, раздевался, падал в постель и — тут же засыпал.

После первого завтрака за ним заезжала машина. Очень вежливый розовощёкий седовласый джентльмен, приподнимая тёмную шляпу и вежливо улыбаясь, жал ему руку: «Морнинг, сэр». Розовощёкого господина звали мистер Уорвик: он представился как член научного общества и один из инициаторов конгресса учёных-металлургов.

В девять начиналось слушание очередного доклада. В одиннадцать объявлялся получасовой перерыв, во время которого гостей угощали чаем с пирогом. В час был ленч в ближайшем ресторане, а иногда — у кого-нибудь из хозяев. Здесь говорили и спорили, шутили и выдвигали невероятные гипотезы. Первое время Смеляков стеснялся своего английского, боялся неловких, смешных оборотов, могущих вкрасться в его речь. Но его слушали с интересом — и через день стеснённость исчезла.

Несмотря на то что на симпозиуме присутствовали представители более чем семнадцати стран, а среди участников были люди разных возрастов, от тридцати до семидесяти, несмотря на это разнообразие человеческих типов, Смеляков чувствовал, что со всеми этими людьми его роднит интерес к науке — страстный, всепоглощающий, даже фанатичный. Видимо, это родство и позволяло ему так быстро найти общий язык с другими учёными, хотя он представлял страну, общественный строй которой был непонятен и чужд для большинства участников конференции.

Он познакомился, в частности, с американским учёным-химиком Ричардом Крейсом, невзрачным лысоватым человеком в очках с толстой роговой оправой.

Однажды профессор Крейс пригласил Смелякова на небольшую вечеринку — «парти». Крейс произносил это «парти» с каким-то особенным, чисто американским шиком: звуки «р» и «т» сливались как бы вместе, образуя новый, трудно произносимый. И хотя Смеляков в чисто человеческом плане не испытывал особой симпатии к американцу и у него на этот вечер было достаточно много приглашений, он всё же согласился: «Наверняка там будет много его соотечественников. Потренироваться в американском произношении мне не повредит».

Крейс жил в большом трёхкомнатном номере, в том же «Маунт-Ройял», только двумя этажами ниже. В назначенное время Смеляков в тёмно-синем костюме и полосатом галстуке переступил порог номера Крейса.

В большой комнате толпилось с десяток человек, которым Смеляков был представлен и которые почти все без исключения слышали или делали вид, что слышали его имя, и, оскалившись, тепло пожимали ему руку.

Смелякову тут же предложили коктейль столь приторно-сладкий, что он попросил себе виски.

— Не люблю смесей, — сказал он по-английски, — ибо смесь (во всяком случае, в спиртных напитках) — насилие над природой. Природа, как сказал один мудрец, не терпит смесей в спиртных напитках.

Все одобрительно засмеялись.

Среди гостей было несколько дам, в основном старше Смелякова. Но одна из них была вызывающе молода и хороша собой. Не больше двадцати трёх. У неё были густые светлые, тщательно расчёсанные — волосок к волоску — волосы, небольшие серые глаза и тонкая, очень гибкая и высокая фигура. Смелякова представили ей, она несколько смутилась, вспыхнула и, по-мужски, твёрдо пожимая ему руку, сказала:

— А ведь мы, доктор, знакомы с вами.

Наверное, на лице Смелякова невольно отразилось недоумение. Поэтому она поспешила добавить:

— Разумеется, заочно. Вы получили моё письмо?

— Вы — Пэт Бувье? — вырвалось у Смелякова.

— Угадали! — Она рассмеялись, сверкнув зубами фарфоровой белизны.

— О, да у вас здесь старые знакомые! — сказал Крейс, шутливо выпучив глаза. — Прошу прощения, доктор Смеляков. Не буду вам мешать.

Им подали коктейли. Смеляков потянул через синтетическую соломинку разбавленное виски и, рассматривая красивое лицо своей собеседницы, спросил:

— У вас французское имя? Вы француженка?

Пэт, улыбаясь, покачала головой:

— Нет. Мои предки французского происхождения. Мой прадед приехал в Великобританию в прошлом веке. Но сейчас я работаю в Англии. Вы, вероятно, были удивлены, получив моё письмо?

— Немного да. Откуда вам известно моё имя?

— О, это очень просто. Я читаю русские научные журналы. Ваша статья о перспективах твёрдого топлива произвела на меня очень большое впечатление. И я решила написать вам.

— Спасибо вам за журналы…

— О, не стоит. Если вы хотите, я могу присылать их вам регулярно.

— Буду очень признателен. Если не секрет, какими проблемами вы занимаетесь?

— Конечно, не секрет. Мы, на Западе, не делаем тайн из своих работ…

— Положим, что это не совсем так, — возразил, усмехнувшись, Смеляков, любуясь красивыми движениями Пэт и выразительной мимикой её лица. Она совсем не походила на стереотипный тип женщины из науки. В ней было слишком много, женственности. «Впрочем, — размышлял Смеляков, — история знает немало примеров, когда интеллект и женская красота прекрасно уживались друг с другом. Скажем, Софья Ковалевская, Кюри-Склодовская…»

— Разумеется, и у нас есть маньяки, готовые на всё поставить штамп с грифом «секретно». Но это, скорее, исключение, чем правило. Что касается меня, то я занимаюсь проблемами фотона, как элемента с богатейшими энергетическими возможностями. Фотон — топливо будущих реактивных двигателей. Именно с помощью фотона удастся построить двигатели, скорость которых будет приближаться к скорости света.

— И вам удалось добиться положительных результатов?

— Увы! — Пэт беспомощно улыбнулась, как бы извиняясь за неудачи в исследованиях. — Пока ещё нет. Но мы… я и мои коллеги, не теряем надежды.

Около них появился Крейс, он позвал обедать. Гости спустились вниз, в ресторан. Там был накрыт длинный банкетный стол. Пестрела разноцветная мозаика блюд, сверкал и радужно переливался хрусталь. Вокруг стола суетились официанты в белых смокингах.

— Какая приятная неожиданность! — воскликнул Смеляков, обнаружив, что его место за столом рядом с Пэт. — Мистер Крейс умеет сделать приятное!

Смеляков отодвинул стул с высоком спинкой и помог Пэт сесть. Она поблагодарила его взглядом.

Когда гости расселись по своим местам и в зале наступила относительная тишина, поднялся мистер Крейс. Он предложил тост за тесное, дружеское сотрудничество учёных всех стран.

— Мы, учёные, — заявил он, — одна большая, дружная семья, мы слуги Его Величества Прогресса.

Раздались вежливые аплодисменты.

Смеляков чувствовал себя неловко. Ему казалось, что он сделает какую-нибудь ошибку за столом, тем более что и стол был сервирован необычно, да и блюда были какие-то незнакомые. Красиво подсарафаненные салаты — то ли из креветок, то ли из омаров — в общем, что-то морское и экзотическое.

Перед отъездом в Англию друзья и знакомые сообщили ему уйму сведений об английской чопорности, о тех бесчисленных подводных рифах, которые ждут его в общении с англичанами, особенно за столом. И вот теперь он старался изо всех сил не попасть впросак и разобраться в предназначении бесчисленных ножей, вилок, тарелок и тарелочек. Сначала он намеревался подражать своим соседям в сложных манипуляциях этикета, но потом мысленно махнул на всё рукой — не хотелось забивать себе голову разной чепухой. Тем более что всё его внимание было сосредоточено на беседе с Пэт. А она говорила без умолку.

Легко и естественно она перепархивала с одного предмета на другой. Её интересовало буквально всё: и что носят русские женщины, и какие английские фильмы Смеляков смотрел, понравился ли ему Тауэр. Попутно она рассказывала английские анекдоты, смысл которых он улавливал с трудом. И Смеляков, пробираясь сквозь джунгли английской грамматики, изо всех сил пытался не отстать от стремительного темпа беседы, радуясь в душе что за несколько дней, проведённых в Лондоне, его английский язык стал раскованней, свободней. И ещё его радовало то, что обстановка за столом становилась всё более непринуждённой и беседа напоминала игру в теннис: шутки, подобно мячу, летали над столом.

— Я никогда не была в России, — сказала Пэт.

— За чем же стало дело? Три часа полёта и…

— Теперь я обязательно побываю…

— Теперь?

— Да, теперь… после знакомства с вами, — она умолкла и опустила глаза. Смеляков уловил в её интонации фальшь, и она, видимо, догадалась об этом, потому что тут же угодливо добавила: — Да, теперь, после того как я познакомилась с вами, мне захотелось посмотреть и Москву и главное — посмотреть, как работают мои русские коллеги.

— Что ж, это очень хорошо, — будете моей гостьей…

— О, благодарю вас… но пока что вы наш гость… Вы сделали бы мне честь, доктор, если бы посетили меня дома… У меня будет небольшой круг друзей.

Смеляков с удовольствием согласился.

— Кстати, я никогда не был у англичан дома. Любопытно взглянуть на такой английский дом-крепость…

— Ну, — засмеялась Пэт, — эта поговорка не обо мне. Мой дом открыт для всех. Как вы смотрите: если завтра в восемь…

— Буду непременно.

Ужин закончился так же весело, как и начался. У подъезда ресторана участников банкета ждали машины. Программа посещения предусматривала посещение театра. В «Одеоне» давали «Виндзорских проказниц». Садясь в машину, Смеляков подумал о том, что в гостиницу он снова вернётся за полночь — повалится в постель как убитый. «Нет, — решил он, — светская жизнь не для меня. Она утомительнее, чем работа».

Он подумал о своей лаборатории, о своих сотрудниках, о незаконченной рукописи по сплавам, и ему вдруг захотелось скорее домой, в Москву. А рядом в машине сидела Пэт. «Почему она не отходит от меня? Разве я похож на соблазнителя?»

Смеляков усмехнулся.

— Чему вы улыбаетесь, доктор? — кокетливо полюбопытствовала Пэт.

— Я улыбаюсь «мыслям путаным моим», что бродят в дебрях сознанья моего, — ответил он цитатой из Шекспира.

* * *

Фары вырвали из тьмы купы деревьев, за которыми сверкнули окна двухэтажной виллы. Когда радиатор почти упёрся в двухстворчатые ворота, они автоматически раскрылись, и «мерседес» оказался в тёмной камере расположенного в нижнем этаже гаража.

— Приехали, — сказал бородатый.

За всю дорогу он не сказал ни слова, и Гансу Кушницу казалось, что рядом с ним не человек, а тщательно закамуфлированный под человека робот в толстом свитере, посасывающий трубку.

По узкой лестнице они поднялись в просторный холл, стены которого были увешаны абстрактными картинами.

— Здесь мы в безопасности, — сказала Юлия, опускаясь в кресло. Она с любопытством рассматривала Ганса, будто видела его впервые.

— Послушайте, Юлия, где мы?

— У моего друга. Не бойтесь, сюда никто не придёт, — она мягко коснулась его руки.

— Я не боюсь… С такой женщиной, как вы…

Она улыбнулась, кажется, впервые за время их знакомства легко и открыто. Лицо её с большими тёмными глазами казалось Гансу невыразимо прекрасным.

Бородатый вернулся с подносом, на котором позванивали бутылки и стаканы. Он невозмутимо посасывал трубку.

— Питер, у тебя найдётся для нашего друга какая-нибудь одежда?

— Одежда потом, сначала выпьем, — ответил тот, разливая виски по стаканам. — Не знаю, что говорится в подобных случаях, — продолжал он, поднимая свой стакан. — Я занимался в своей жизни многим: летал на самолётах, занимался поисками подводных сокровищ, проектировал госпитали для прокажённых в Африке, но вот спасать людей из психиатрической клиники мне не приходилось…

— Я думаю, — с улыбкой подхватила Юлия, — нужно пожелать нашему другу, чтобы он вёл себя спокойно, пока мы что-нибудь для него ни придумаем.

Они выпили.

— Спасибо вам за всё, — пробормотал Ганс. — Вы спасли меня…

— О, благодарность преждевременная, — возразила Юлия. — Пока вы сделали только полшага на пути к свободе. Сегодня вас хватятся. Профессор поднимет на ноги полицию. Вас будут разыскивать по всей стране.

Всё напряглось внутри у Ганса. Он представил, как в особняк врывается профессор… в сопровождении полицейских. Его, Ганса, впихивают в машину и снова водворяют в больничную палату. Нет, только не это…

— Но какое они имеют право?.. Здесь я, по существу, иностранец…

— Как вы докажете? — возразил Питер. — Ведь при вас нет никаких документов.

— Может быть, связаться с газетами? — предложила Юлия.

— О нет, — возразил Питер. — Представьте себя на месте репортёра. К вам заявляется неизвестный субъект, сообщает, что он бежал из дома умалишённых и рассказывает историю, которая действительно очень похожа на горячечный бред… Что бы вы сделали на месте этого газетчика?

— Да… — Юлия сжала виски пальцами. — Положение…

— Надо обратиться в посольство, — сказал Ганс. — Действовать через официальные каналы. Они установят мою личность и выяснят, кому понадобилось держать меня в психиатрической клинике.

— Да, — согласился Питер, — это единственный выход. А сейчас, Ганс, вы примете ванную, переоденетесь я напишете обо всём, что случилось с вами. Я постараюсь доставить ваше письмо в Бонн, в посольство Советского Союза. Они свяжутся с властями Восточной Германии. На это потребуется время. Поживите пока у меня…

Ганс усмехнулся.

— Последние месяцы я только и делаю, что меняю камеры заключения.

— Другого выхода пока нет. — Питер пожал плечами.

Когда, приняв ванну, Ганс оказался в широкой кровати, он долго не мог заснуть, прислушиваясь к каждому шороху за окном.

Часы показывала четверть третьего ночи.

* * *

Рудник скрылся. Теперь Рублёв почти не сомневался, что Клиент знал о своём провале и потому был начеку. Знать он мог только от Матвеевой. Больше, неоткуда.

Пошёл лёгкий дождь, и ветровое стекло быстро покрылось рябью. Шофёр включил дворники, и они очертили гладкие призрачные полукруги. «Волга» стояла у тротуара. Хрипел динамик рации:

— Третий, доложите, как дела?

— Потеряли след, — ответил Рублёв. — Клиент скрылся прежде, чем мы успели его задержать.

— Какого чёрта! — прорычал Петраков в динамике. — Нужно было брать сразу. Где он был?

— В квартире Матвеевой. — Рублёв старался говорить спокойно.

— И в чём же дело?

— Не хотели привлекать внимание соседей… Ведь Матвеевой здесь жить. Хотели взять на улице.

— Хотели, хотели… Ваше предложение?

— Предлагаю объявить розыск. Далеко он уйти не может. Подключите милицию.

Динамик выключился. Рублёв достал платок и вытер вспотевшее лицо. Чёрт побери, как глупо всё получилось! Не избежать неприятных разговоров в управлении.

Несколько часов назад он получил сообщение из Могилёва от Максимова, которому удалось установить, что Рудник и разыскиваемый много лет органами госбезопасности Обухович одно и то же лицо. «Он был карателем, — передал Максимов. — Немедленно выписывайте ордер на арест».

Через несколько часов Рублёв с двумя сотрудниками выехал к Руднику. Но его дома не оказалось. Рублёв дал задание связаться с автобазой и посольством ГДР. И там Рудника не было. Они подождали у подъезда, но он не появлялся.

Рублёв назвал шофёру адрес Матвеевой. Не успели они остановиться у дома, где она жила, как из подъезда появился Рудник. Было уже темно, и Рублёв не сразу узнал его. Руднику стоявшая у обочины машина показалась подозрительной. И прежде чем Рублёв успел скомандовать сотрудникам, он исчез в подворотне соседнего дома. Они обшарили весь квартал, но Клиент успел оторваться от преследования. «На что он надеется? — зло думал Рублёв. — Куда он денется? Рано или поздно, а мы найдём его. Из-под земли достанем. Хочет продлить агонию…»

Приказав сотрудникам прекратить поиски, он лихорадочно размышлял, что делать дальше. Прежде всего, конечно, нужно было зайти к Матвеевой. Возможно, она знает, где может скрываться Рудник. Выслушав отповедь Петракова, Сергей Николаевич вышел из машины и отыскал квартиру Матвеевой.

На его неоднократные звонки никто не отозвался. Неужели Лидии Павловны нет дома? Но в таком случае, что здесь делать Руднику? Ещё и ещё раз нажимал Сергей Николаевич кнопку звонка, но за обитой дерматином дверью стояла тишина.

Рублёв толкнул дверь, она оказалась незапертой.

В темноте он с трудом нащупал выключатель. На тахте, укрытая клетчатым пледом, лежала Матвеева. Она никак не реагировала на свет. Лицо её было спокойным. «Неужели убита?» — подумал Рублёв. Но никаких следов ранений или насилия на лице видно не было. «Что же с ней случилось?»

Первое, что пришло в голову Рублёву: Клиент убил Лидию Павловну. Убил ненужного свидетеля. Возможно, она выдала себя.

Неужели Рудник рискнул пойти на «мокрое дело»? Если его подозрения верны, то, скорее всего, ото он, Рублёв, виноват в её смерти. Но какой смысл было Руднику убирать Лидию Павловну? Он не такой дурак, чтобы понять — дело его проиграно в любом случае. Если только из-за мести? В припадке бешенства?

Сергей Николаевич вызвал милицию. Не прошло и пяти минут, как в квартире появились двое: младший лейтенант и старшина.

Старшина легонько потряс Лидию Павловну за плечо. Она не пошевелилась. Потряс сильнее — снова никакой реакции. Милиционер взял руку, нащупал пульс, потом прислонился ухом к груди.

— Жива! — воскликнул он, повернув к вошедшим молодое удивлённое лицо. — Может, просто спит крепко.

И тут под ногами у Рублёва что-то мягко хрустнуло — таблетка! На столике он увидел ещё несколько штук.

— Врача! — приказал он одному из оперуполномоченных. — Срочно «скорую помощь»!

— Что с ней? — спросил милиционер.

— Снотворное! Она выпила снотворное! — почти крикнул Рублёв.

Комната сразу пришла в движение. Захлопали двери. Несколько человек побежало на улицу.

— Вот что, — спросил он топтавшуюся в прихожей дворничиху, низкорослую татарку в цветастом платке, — врач в доме есть? Живёт здесь какой-нибудь врач?

— Врач? — Она наморщила лоб. — Кажется, живёт.

— Где? В какой квартире?

— В тридцать пятой. Ксения Ивановна. В районной работает.

Милицейский сержант кинулся за врачом. Минут через пять он вернулся с молодой энергичной женщиной в тёмных очках.

— Лидия Павловна! — всплеснула она руками. — Что с ней? Я её знала.

Рублёв молча протянул ей несколько таблеток. Секунду Ксения Ивановна рассматривала их.

— Нембутал. Сколько же она его приняла? Бог мой! — Она потрогала пульс Матвеевой. — Мужчин попрошу выйти. Интересно, есть в этом доме клизма… А вас, — обратилась она к дворничихе, — попрошу остаться. Поможете мне.

— Как вы думаете, — спросил врача Рублёв, — удастся её спасти?

— Сделаю всё возможное.

Когда Рублёв выходил из подъезда, к дому, осветив тёмные окна светом фар, подъехала «скорая». Из машины вылезли двое санитаров в белых халатах.

«Что же произошло в квартире Матвеевой за час-два до его приезда? И почему Лидия Павловна приняла снотворное? А может быть, это всего-навсего имитация самоубийства? Может быть, Рудник снова пытается навести его на ложный след? Нет, на сей раз это ему не удастся!» Сергей Николаевич несколько раз прошёлся но узкой дорожке, огибавшей дом. Накрапывал дождь. Деревья роняли тяжёлые капли. Невдалеке шумела машинами улица Кирова.

Из подъезда выходили санитары с носилками. В тусклом свете фонаря лицо Лидии Павловны казалось лилово-бледным.

Рублёв проводил взглядом отъехавшую «скорую» и поднялся наверх.

Дворничиха прибирала пол. Ксения Ивановна мыла в ванной руки.

— Будет жить… — ответила она на молчаливый вопрос Рублёва. — Кажется, успели вовремя.

— Спасибо вам, — Сергей Николаевич облегчённо вздохнул. — А сейчас нам нужно осмотреть квартиру.

* * *

Мистер Крейс и ещё двое участников симпозиума оказались в числе приглашённых к Пэт. Пэт встретила его сияющая, излучающая радость, и радость её — она всячески это подчёркивала на протяжении почти всего вечера — объяснялась тем, что русский учёный, такой прославленный, такой выдающийся, нашёл возможность посетить её, скромную подвижницу науки.

— Мистер Смеляков, пожалуйста, без церемоний. У меня всё просто. Терпеть не могу чопорности. Прошу вас, прошу.

Мистер Крейс и ещё несколько других почтенных джентльменов пожали Смелякову руку и любезно раскланялись. Пэт сама приготовила Смелякову джин с тоником, хотя на столике стояла смирновская водка, вероятно приготовленная специально для него. Но пить крепкие напитки он не решился, опасаясь опрометчивости в разговоре.

Смеляков огляделся. Просторная гостиная была выдержана в ярких, как ему показалось вначале, даже кричащих тонах. И всё же он должен был признать, что оформлена она с большим вкусом. Жёлтые, красные, коричневатые тона спорили и вместе с тем дополняли друг друга. На длинном секционном шкафу, занимавшем одну из стен, была расставлена масса безделушек: морские ракушки и резьба по кости, статуэтки из чёрного дерева и африканские маски, старинные пистолеты и русские иконы.

— Откуда у вас иконы? — спросил Смеляков.

— О, это мне подарили друзья, побывавшие в России. Но вообще у меня мало русских сувениров.

В последней фразе содержался намёк, и Смеляков поспешил заверить, что он может расширить русскую часть коллекции.

Пэт провела Смелякова в гостиную с камином и мохнатой шкурой на полу. Они опустились в широкие глубокие кресла с мягкими подлокотниками!

— Здесь нам никто не будет мешать, — сказала она, наливая Смелякову виски со льдом.

Там в присутствии гостей Смелякову показалось, что она чересчур оживлена и возбуждена. Он приписал это действию виски: пожалуй, для женщины она пила многовато.

Но сейчас она была совершенно трезвой. Голос её звучал ровно и спокойно:

— Мой дорогой русский друг, вы позволите мне вас так называть? Я надеюсь, что теперь мы друзья, не так ли? — И, получив подтверждение гостя, продолжала: — Я уверена, что мы, учёные, должны держаться вместе, помогать друг другу. Кстати, как вы смотрите на то, чтобы мы с вами заключили небольшую дружескую сделку.

— Какую? — Смеляков добродушно улыбнулся.

— Насчёт обмена научной информацией.

— Но она не всегда наша собственность. Иногда она является собственностью правительства, на средства которого мы, советские учёные, ведём исследования.

— О, пустяки! — отмахнулась Пэт. — У правительства свои интересы, у меня — свои. Я могла бы сообщать вам все новейшие результаты наших изысканий. Вы можете использовать их по своему усмотрению.

— Звучит соблазнительно! — рассмеялся Смеляков. — А что я должен сделать взамен? Ведь речь идёт о сделке?

— Совсем немного. — Пэт снисходительно улыбнулась. — Меня интересуют кое-какие аспекты других видов энергии.

— Боюсь, что это не в моих силах.

— Но почему?

— Думаю, что вы знаете не хуже меня. Практическое освоение новых видов энергии пока ещё на таком уровне…

— Вот именно пока! Рано или поздно эту задачу решат учёные Англии и Америки. Имеет ли смысл делать из этого тайну? — Пэт встала и подошла к Смелякову. Он тоже встал. — Подумайте, доктор. И помните, я умею быть благодарной. — Она взяла Смелякова за пуговицу и посмотрела ему прямо в глаза. От неё шёл тонкий запах духов. Обнажённая в полуулыбке, влажно блестела ослепительной белизны эмаль зубов.

— А вы честолюбивы, — тихо проговорил доктор.

Пэт рассмеялась и отпустила пуговицу пиджака.

— Каюсь, доктор. Да.

— Вы хотите научной славы?

— Да, доктор, да.

— Но зачем вам она? У вас есть и так масса достоинств: молодость, красота, обаяние.

— Доктор, — понизила голос Пэт, — сделайте мне одолжение, и кроме новейшей научной информации вы будете располагать и тем, что вы отнесли к числу моих достоинств.

Смеляков был ошарашен. Она открыто предлагала ему себя. И он вдруг с беспощадной отчётливостью понял весь подтекст их беседы. Его смутные подозрения превратились в твёрдую уверенность.

Пэт, видимо, расценила его молчание по-своему. Она схватила Смелякова за руки и снизу вверх, глядя ему в глаза, шепнула:

— Хотите, я приеду в Москву?

— Пэт… — Смеляков сощурил глаза, — можно один нескромный вопрос? Чем вы занимаетесь ещё кроме научной деятельности?

— Ничем, доктор. Уверяю вас, ничем, К чему эти подозрения?

— Хорошо, — сказал Смеляков. — Я поразмышляю. А теперь пройдём к гостям.

Смеляков вернулся в гостиную в скверном настроении. Он понимал, что разговор с Пэт — это лишь пробный шар. Его не оставят в покое. Следующее предложение будет сделано в более настойчивой форме. А если он откажется, то тот, кто стоит за спиной этой красотки, не остановится и перед шантажом.

На следующий день он пошёл в посольство и, передав разговор с Пэт, заявил о своём твёрдом намерении срочно улететь в Москву.