— И всё-таки, как это могло случиться? — в который раз спрашивал начальник специальной группы контрразведки Анатолий Васильевич Петраков. — Каким же образом англичанам удалось получить сведения о работе над новой антиракетой?

Анатолий Васильевич медленно прохаживался по кабинету, вертя в руках шариковый карандаш. Полковнику Петракову было за сорок, из коих семнадцать он проработал в органах контрразведки. Плотно сжатый рот и сросшиеся на переносье брони придавали его облику суровость и даже некоторую неприступность. Многие в управлении считали Петракова человеком суховатым, с трудным характером. В его присутствии как-то не располагало потрепаться, скажем, о последнем хоккейном матче — или поделиться свеженьким анекдотом.

Кроме работы Петраков питал слабость ещё только к своей пятилетней дочке. Всё свободное время полковник отдавал этому белокурому существу с бантиками в косичках. С ней он ходил на хоккей, с ней проводил отпуск, с ней появлялся иногда в клубе — во время праздничных утренников. Казалось, все его душевное тепло ушло на эту худенькую, светлоголовую девочку.

— Попробуем, Анатолий Васильевич, проанализировать всё сначала, — предложил стоявший у окна сотрудник отдела Сергей Николаевич Рублёв, высокий молодой человек лет двадцати семи. Скрестив на груди руки, он покусывал нижнюю губу, что бывало с Рублёвым, когда мысль его напряжённо работала. — На минуту допустим, что эти сведения попали к англичанам даже не от их агентуры, а от наших друзей. Попали случайно. Знаете, как это бывает? Иногда нашим доброжелателям хочется подчеркнуть мощь Советского Союза, и они приписывают ему то, чем он иногда и не располагает. Так порой рождаются слухи.

— Нет, Сергей Николаевич, — продолжал Петраков, — этот вариант исключён. Почитайте-ка внимательно статью в «Дейли миррор». Там прямо сказано: состоялось очередное совещание. Значит, у разведки противника есть все основания считать сообщение о новом топливе для антиракеты абсолютно достоверным. Иначе они не подняли бы тревогу. Хотя, как известно, зачастую они поднимают шумиху с тем, чтобы оказать давление на парламент и добиться дополнительных военных ассигнований. А иногда просто, чтобы ввести в заблуждение общественное мнение и ещё больше нагнетать обстановку.

— Но если они действительно располагают какими-либо сведениями в этой области, то получить их они могли только агентурным путём, — высказал предположение Рублёв.

Они помолчали. На столе Петракова шмелём гудел вентилятор. Косые лучи солнца били в широкие распахнутые окна и рассыпались на полу квадратами.

— Скажите, — нарушил молчание Петраков, — у вас есть соображения, кто мог оказаться первичным источником информации из числа лиц, имеющих касательство к этой проблеме?

— Пока ещё нет. Мне нужно время, чтобы разобраться в этом вопросе.

— Гм… — Петраков на минуту задумался. — И всё же мне кажется, что щель, через которую просочилась информация, нужно искать в институте. В том, который занимается проблемой прогрессивных видов топлива. Стало быть, так…

— Над жидкостью «зет» работает фирма Смелякова… Я не раз слышал эту фамилию, но познакомиться с ним мне не довелось. Говорят, блестящий интеллект, великолепный организатор, фанатик от науки. Вам не приходилось с ним встречаться?

— К сожалению, нет, Анатолий Васильевич. Но слышал, что это любопытный человек. Говорят, беспощаден к себе и подчинённым. В чем-то экстравагантен. Как-то мне рассказывали, что однажды на организованный приём в институте явился в спортивном костюме, чем немало шокировал старичков…

— Кстати, а сколько ему лет?

— Точно не знаю. Но что-то около пятидесяти. Для своей должности Смеляков ещё довольно молод. В тридцать лет он уже стал доктором наук. Говорят, необычайно работоспособен. Честолюбив, не выносит дутых авторитетов и поэтому имеет немало врагов. Но и поклонников. Его хорошо знают и в научных кругах Запада. Мне рассказывали, что в Англии Королевское научное общество даже провело опрос: «Что вы думаете о докторе Смелякове?»

— Чем объясняется эта популярность?

— Видите ли, Анатолий Васильевич, Смеляков ярый приверженец теории энергетической инверсии. Вы, вероятно, знаете, какие горячие споры идут вокруг этой гипотезы?

— Да, я что-то читал. Второй закон термодинамики… Энергия не исчезает, она рассеяна в атмосфере и её можно концентрировать… Что-то в этом духе?

— Да. Проблема проблем. Спор вокруг этой теории ведётся уже семьсот лет. Смеляков математически обосновал эту гипотезу. Естественно, это вызвало интерес к его личности во всём научном мире. Он заявил даже, что в ближайшее время построит прибор, что-то вроде электрической лампочки, которая будет гореть, черпая рассеянную энергию из атмосферы. Вы понимаете, конечно, что подобное открытие имело бы более важное значение, чем, скажем, расщепление ядра атома. Оно дало бы человечеству практически неиссякаемый источник энергии. Многие сочли это заявление Смелякова за шарлатанство. Но многие отнеслись к нему всерьёз.

— Да, это интересно, — задумчиво проговорил Петраков. И после паузы спросил: — Сергей Николаевич, а не могла ли просочиться информация из самой фирмы Смелякова?

Рублёв ответил не сразу.

— Видите ли, Анатолий Васильевич, насколько мне известно, в институте Смелякова строго соблюдаются все меры по предотвращению утечки секретных данных…

— Да, да, — нетерпеливо перебил Петраков, — это я знаю. Но всё же… Разумеется, мы не можем, просто не имеем права подозревать в небрежности руководство института. Но всё же… Практика показывает, что сведения просачиваются там, где они хранятся. Я вовсе не подозреваю кого-то в злом умысле. Возможно, кто-то проболтался хвастовства ради. Ведь пока о ведущихся работах знает узкий круг людей, работающих в институте. Познакомьтесь поближе с теми, кто посвящён в курс дела. Но, разумеется, поделикатнее. Мы не имеем права оскорблять кого-то недоверием. Кстати, что вы знаете о личной жизни Смелякова?

— Очень немногое. Боюсь, что его личная жизнь — это работа. Смеляков бывший офицер технических войск Советской Армии. У нас многие офицеры из военной оборонной промышленности перешли на штатские должности. Он очень строгий, сосредоточенный и внутренне организованный.

— Да, у людей такого рода оно так и бывает. Но каков его, так сказать, матримониальный статус? Он женат? Есть дети? Кто родственники?

— Насколько я знаю, у него жена и дочь.

— Кто жена?

— Врач. Работает в педиатрическом отделении. Дочь — журналистка. Окончила Иняз.

— Замужем?

— Да.

— Хорошо. Завтра к концу дня жду от вас плана действий. Хорошенько продумайте всё. Жду вас в пятнадцать ноль-ноль.

Рублёв встал, намереваясь уйти, но Петраков остановил его жестом.

— Да… Сергей Николаевич, чуть не забыл. С этим англичанином… как-то неудобно получилось.

Рублёв вопросительно посмотрел на своего шефа.

— А в чём дело, Анатолий Васильевич?

— Ну, всё-таки… Зачем вам нужно было выезжать самому?

— Хотелось убедиться…

— Разве у вас нет людей… Вы меня простите, Сергей Николаевич, но я давно заметил, что вы всё пытаетесь делать сами.

— Да, но… — начал было Рублёв.

— Нет, вы послушайте. Вы — руководитель группы. Ваше дело организовать работу. А вы всё сами. Предоставьте такие дела вашим подчинённым.

— Хорошо, я учту… — Рублёв вспыхнул, а Петраков, заметив это, продолжал:

— Ничего, ничего, не расстраивайтесь. Привыкните. И не обнимайтесь…

— Да что вы, Анатолий Васильевич!

— Я понимаю, такие вещи неприятно выслушивать. Но что поделаешь, — Петраков улыбнулся и протянул руку. — Со временем научитесь. Пока… желаю удачи.

* * *

Эпизод, о котором упомянул Петраков, произошёл два дня назад. В конце дня Рублёву позвонил оперативный сотрудник его группы Георгий Максимов, которого в дружеском кругу они звали просто Гошей, и сообщил, что опять на горизонте появился Рыжий.

— Что-то понадобилось ему на Новодевичьем кладбище, — докладывал Максимов.

— Но, может, просто памятниками пришёл полюбоваться?

— Нет. Он приехал не на служебной машине, а на такси…

— Ну, это ещё не довод…

— Да, конечно, — согласился Максимов, — но зачем тогда ему скрываться? Он петлял, крутил, явно пытался оторваться от «хвоста».

— Он что-нибудь заметил?

— Не думаю… Что-то ему здесь нужно. Скорее всего, с кем-то у него встреча.

Да, странно вёл себя в последнее время Джозеф Маккензи, которого в группе Рублёва называли Рыжий: то зачем-то в двенадцатом часу ночи поехал за город, то видели, как он околачивался около одного научно-исследовательского института, то тайком спешил, на какую-то явно секретную встречу. И вот теперь появился на Новодевичьем кладбище. И опять тайком.

— Не выпускай его из поля зрения, — приказал он Максимову. — Я подъеду сейчас сам…

Рублёву казалось тогда, что если он сам проследит за Рыжим, то ему удастся расшифровать загадочное поведение англичанина. Через десять минут машина Рублёва уже была у ворот Новодевичьего кладбища. Было начало шестого, но на улицах жара ещё не спала, а здесь, в тени деревьев, уже затаилась вечерняя прохлада. По аллеям кладбища бродили толпы народа. Рублёв прошёл сквозь шеренгу гранитных памятников военачальникам и свернул на дорожку, ведущую в старую часть кладбища. Максимов сидел на скамейке и читал газету. Сергей Николаевич присел с ним рядом.

— Ну, что?

— Ушёл. — Максимов сложил газету и закурил. Его светлые глаза сощурились от дыма.

— Что он здесь делал?

— Любовался старинными надгробиями. Особенно вон тем. — Максимов указал подбородком в сторону склепа из тёмно-зелёного мрамора.

— С кем-нибудь он встречался?

— Нет. Просто не пойму, почему он хотел, чтобы его визит на кладбище остался незамеченным.

Сергей Николаевич подошёл к памятнику, на который указал ему Максимов. Это был куполообразный склеп. В сводчатой нише коленопреклонённый ангел из белого мрамора, воздев незрячие глаза к небесам и сложив на груди тонкие персты, молился беззвучно. Золотая славянская вязь на цоколе:

«Под сим камнем покоится прах купца первой гильдии Фёдора Васильевича Маклакова, 1886–1916 гг.».

И чуть пониже:

Рублёв молча обошёл надгробие.

— Так что же здесь понадобилось Рыжему?

— По-моему, у него было назначено рандеву. Но оно не состоялось.

— Ты так думаешь? — переспросил Рублёв, рассеянно оглядывая рослую фигуру Максимова.

— Да. Возможно, что я плохо сработал и Рыжий или его партнёр догадались о слежке.

— Может быть, и так, — согласился Рублёв. — Не думаю, что Рыжий будет тратить время и любоваться памятниками и надгробиями. Что-то ему здесь было нужно. Но вот — что?

Оба контрразведчика помолчали.

— Он должен прийти сюда ещё раз, — сказал Максимов.

— Если догадался, что за ним наблюдали, то вряд ли…

— И всё-таки придёт. Мне показалось, что Рыжий бывал здесь не один раз. Он шёл сюда уверенно, как человек, хорошо знающий дорогу.

— Мгм… Это интересно. В таком случае, старина, нужно выставить здесь нашего человека. Побеспокойся, пожалуйста, об этом.

Конечно, отправляясь на кладбище, Сергей Николаевич действовал из лучших побуждений. Руководителем специальной группы он был назначен совсем недавно и никак ещё не мог привыкнуть к этой роли. Он старался всё делать сам: будь то составление планов или выезд на оперативное задание.

«И действительно, — размышлял Рублёв, — зачем я поспешил на кладбище сам? Ведь можно было послать в помощь Максимову кого-нибудь из группы». Хотя Петраков сделал ему замечание в мягкой форме, он чувствовал, что шеф недоволен его действиями. В глубине души Сергей Николаевич восхищался Петраковым, его покоряла присущая этому человеку властная мужественность. Поэтому услышать от шефа даже пустяковое замечание было для Рублёва мучительно неловко. «Нет, — думал он, — не выйдет из меня руководитель. Для этого мне не хватает данных. Вот шеф — это руководитель. От природы». И Рублёв вспомнил неторопливые манеры Петракова, трезвость и точность его оценок, твёрдость и в то же время мягкую предупредительность в отношениях с людьми. Рублёв ещё долго чувствовал в душе неприятный осадок.

* * *

В конце рабочего дня Сергей Николаевич нашёл у себя на столе пригласительный билет. Машинописный текст гласил:

«Настоящим ставлю Вас в известность, что 17 июня в 19.00 в доме Г. П. Максимова имеет быть скромное торжество по случаю рождения сына, продолжателя славного рода Максимовых. При себе иметь жён (мужей), ненужное зачеркнуть.

Супруги Максимовы».

Явка строго обязательна. Опоздавшие подвергаются штрафу.

В верхнем углу был изображён орущий младенец.

Рублёв невольно улыбнулся. Правда, он собрался ещё поработать. Но и отказаться от приглашения нельзя — Максимов обидится. Рублёв решил, что заедет попозже поздравить супругов, но тут вспомнил о подарке. «Детский мир» открыт до девяти. Значит, до этого времени нужно успеть что-то купить. Настроение у Рублёва было вовсе не праздничное, и общаться с людьми, среди которых будут и вовсе незнакомые, ему не хотелось.

Он снял трубку и набрал телефон Максимова.

— Старина, спасибо за приглашение…

— Мы тебя ждём…

— Но, видишь ли…

— Никаких «но». Надя будет рада тебя видеть. Из-за тебя яблочный пирог испекла… А я два вечера бегал по магазинам.

— Там будет много незнакомых, а я, как ты знаешь…

— Каких незнакомых! — воскликнул Максимов. — Все свои. Мы с женой, ты, Тарков.

С этой фамилией у Рублёва были связаны не очень приятные воспоминания, и он твёрдо решил отказаться.

— Да ещё Катя…

— Какая Катя?

— О, холостяки! Вам имя вероломство! — с шутливым пафосом продекламировал Максимов. — Уже забыл! А ведь сам просил познакомить. Помнишь ту длинноногую на первомайской демонстрации? Она, кстати, тобой тоже интересовалась.

Катя… Он вспомнил последнюю первомайскую демонстрацию. Рядом с ним шла девчонка с длинными распущенными волосами, в джинсах с широким ремнём, которые как-то удивительно ловко обтягивали её длинные ноги. Бесшабашно весёлая, она почти непрерывно смеялась. Даже непонятно чему. Скорее всего, просто от избытка энергии и сознания, что она хороша собой и что каждый из шедших рядом ребят пойдёт за ней по первому её зову.

— Хорошо, — сдался наконец Рублёв. — Я буду, но чуть позднее.

Он положил трубку, но мысли его невольно возвращались к тому солнечному первомайскому дню. После демонстрации они — он, Максимов, ещё трое бородатых ребят в толстых свитерах (они оказались научными сотрудниками какого-то института) — отправились в кафе. Собственно, инициатива насчёт кафе принадлежала Кате:

— Эх, мальчики, закатиться бы сейчас куда-нибудь…

Все дружно поддержали это начинание и, главным образом, потому, что никому не хотелось расставаться с этим весёлым длинноногим существом. Даже Максимов, который всегда торопился домой, к «старушке», как он шутливо называл свою жену Надю, и тот согласился часок посидеть.

Зашли в «Поплавок». Там было шумно, сутолочно и не очень чисто. Но никто не обращал внимания ни на несвежие скатерти, ни на скверные шашлыки. Все невольно заразились бесшабашностью Кати, которая рассказывала забавные истории, с удовольствием пила вино и как-то лихо, по-мужски, курила сигареты. Рублёва и привлекала и пугала эта бесшабашность и несколько обескураживала та откровенность, с какой она отдавала ему предпочтение перед другими. Он видел, что коренастый бородач в свитере и с трубкой сник, замолчал, ушёл в себя. Он был явно неравнодушен к Кате. Сергей Николаевич ожидал, что бородач устроит ему «сцену у фонтана». Но всё каким-то образом устроилось так, что, выйдя из кафе, они сразу остались одни. Максимов со своим бородачом куда-то исчез. Это было очень кстати. Наконец-то Рублёв оказался с девушкой наедине.

«Наверняка Гошка пригласил её ради меня», — улыбнулся про себя Рублёв. Он уже привык, что все друзья и знакомые непременно хотели его женить. Стоило ему прийти к кому-нибудь в гости, и рядом с ним оказывалась приятельница хозяина, или хозяйки дома, или кто-нибудь из его знакомых.

Чаще всего это раздражало Рублёва. Но в тот майский день он был признателен другу. Катя была интересной собеседницей. Она окончила театроведческое отделение ГИТИСа и работала в отделе искусства журнала. Она рассказывала Рублёву о последних спектаклях и фильмах, об актёрах и интересных статьях. Они пробродили по праздничной Москве до вечера.

Катя сама предложила ему свой телефон.

— Будет скучно — позвоните. Свожу вас на какую-нибудь премьеру.

Но позвонить ей Рублёву так и не представился случай. Вскоре после праздника он уехал в командировку. Вернувшись в Москву, вспомнил новую знакомую, вернее, то радостное ощущение, которое она оставила в нём. Но позвонить не решился. Представил себе разговор: «Здравствуйте, это Сергей». — «Какой Сергей?» — «А вот тот, с которым вы познакомились Первого мая»… Нет, это было не для него.

В начале восьмого Сергей Николаевич вышел из управления, добрался на такси до «Детского мира», бродил по этажам, ломая голову: что же выбрать в подарок двухнедельному Илье Максимову. Наконец остановился на упакованном в коробке и перевязанном голубой лентой комплекте для новорождённых, куда входили распашонки, ползунки, простынки, и, довольный своим выбором, отправился в гости.

У Максимовых гремел магнитофон. Ритмы шейка и сиплый, истеричный голос певца проникали сквозь дверь и слышались ещё на лестничной площадке. Гоша открыл дверь и приветствовал Рублёва с преувеличенно шумной радостью подвыпившего хозяина. За столом Сергей Николаевич заметил несколько незнакомых лиц, вероятно родственников Максимова. Возникла маленькая суматоха — обычное явление при запоздавшем госте.

Когда церемония приветствия была закончена, хозяин дома потащил Сергея Николаевича в спальню. Там, в кроватке из-под кружевных простыней выглядывала крошечная курносая мордашечка.

— Тише, — шёпотом предупредил его Гоша, — только что отужинал. Спит богатырским сном. Представляешь, моя-то четыре с половиной кило отгрохала! Кто бы мог подумать! — И он смеющимся взглядом окинул стоявшую рядом с ним жену. Она была невысокого роста, хрупкой, совсем ещё девчонкой.

— Как назвали? — спросил Рублёв, наклоняясь над кроваткой и пытаясь разглядеть в сморщенном круглом личике знакомые черты своего друга.

— Илья, — подсказала жена.

— Хорошее имя…

— А что! Илья Георгиевич звучит…

— Звучит, — согласился Сергей Николаевич. — Что-то прочное, исконно русское. Теперь это имя стало редкостью. Не то, что Сергей. У нас на курсе было три Сергея. А в школе целая дюжина. Я родился, когда в моде были Сергей и Андрей.

Гоша не мог оторвать взгляда от лица сына. Таким наивно-счастливым Рублёв не видел его никогда.

— Как ты находишь — похож он на меня?

— Конечно, — соврал Сергей Николаевич. Ему казалось, что все дети в этом возрасте одинаковы.

— Ну, вот видишь? — с торжеством подхватил отец, оборачиваясь к жене. — Что я говорил? А вот Надя утверждает, что он похож на неё…

— Ладно, ладно, хватит шуметь, пойдём к столу. — Надя снисходительно улыбнулась, беря под руку мужа. — А то проснётся и поговорить не даст…

Ещё из прихожей, сквозь приоткрытую дверь большой комнаты, где был накрыт стол, Рублёв заметил длинные светлые волосы Кати и тонкие пальцы с дымившейся сигаретой. Она о чём-то оживлённо разговаривала с Игорем Тарковым, сотрудником их управления, тоже близким приятелем хозяина дома. Сейчас, направляясь к столу, Рублёв почувствовал, что волнуется перед этой встречей. Он не знал, как себя держать с Катей, как объяснить то обстоятельство, что он ни разу ей не позвонил. Он заметил, что при его появлении в комнате Катя не сразу подняла взгляд, а какое-то мгновение ещё продолжала беседовать с Тарковым, а подняв глаза, изобразила удивление, будто только что увидела Сергея, хотя он по какой-то еле уловимой напряжённости в её плечах понял, что она ждёт его появления, ждёт с беспокойством. На ней было простенькое платьице из ситца с глубоким вырезом на груди. На тонкой длинной шее поблёскивала золотая цепочка. Она уже справилась с минутным смущением и, когда Рублёв пожимал её узкую сухую руку, смотрела на него своими серыми глазами с прежней уверенностью и даже вызовом.

— А мы вас заждались, — сказала она. — Налейте ему штрафной.

Гоша с готовностью потянулся к бутылке с водкой. Но Рублёв остановил его жестом и налил себе «Фетяски».

— Бережёте здоровье? Или служба не позволяет? — насмешливо спросила Катя.

— Ни то и ни другое. Просто люблю вино. А к водке не привык.

— Вы, кажется, рационалист.

— А этого надо стыдиться?

— Нет. Но, помните, у Горького: «Терпеть не могу пьяниц, понимаю пьющих и с подозрением отношусь к непьющим».

— Катерина! — зашумел Гоша. — Дай человеку, поесть. Не забывай, что мужчину нужно покорять после хорошего обеда.

Поднялся Игорь Тарков, невысокий, в замшевом пиджаке, в белой водолазке. Жидкие белёсые волосы были расчёсаны на пробор с какой-то особой тщательностью. Тонкий в талии, с румяной, почти юношеской кожей лица, этакий ухоженный мальчик из хорошей семьи. Впрочем, таковым он и являлся. Отец Игоря занимал крупный пост в Министерстве иностранных дел.

— Я предлагаю выпить за здоровье счастливых родителей!

Позже, когда стол был убран и включили магнитофон, Игорь пригласил Катю потанцевать. Сергей и Гоша вышли на лестничную площадку покурить. Хитровато щурясь, хозяин дома обронил как бы между прочим:

— Послушай, а ведь Катька, кажется, к тебе того…

— С чего ты взял?.. — смущённо пробормотал Сергей.

— Да уж я её знаю… А хороша? Согласись.

— Хороша — ничего не скажешь. Но, кажется, она нравится не только нам с тобой?

— Ты имеешь в виду Игоря? Да он уж давно старается. Но, по моим наблюдениям, — с ничейным результатом.

— Кстати, каков её статус? — спросил Сергей.

— Обычная история. Замужем, но, по моему наблюдению, номинально. Чего-то там не ладится. То ли уже развелась, то ли собирается. Жалко, не повезло девчонке. Я его не видел, но, говорят, добродетелями не отличается. Типичный плейбой и к тому же выпивоха. Ну да ладно, пойдём разомнёмся. Давно со своей «старушкой» не танцевал.

Надя разливала чай. Родители деликатно оставили молодёжь одну. Игорь и Катя изгибались в шейке. Танцевала она увлечённо, но с каким-то сдержанным изяществом: её длинные ноги в белых туфельках на толстом каблуке, только что входившем в моду, передвигались по ковру легко и стремительно, и так же легко и непринуждённо двигались её обнажённые тронутые первым загаром руки.

Свинг Сергей танцевал плохо, но когда его сменило танго, он подошёл к Кате. Она с готовностью положила ему руки на шею.

— А вы, оказывается, прекрасный танцор! — сказала она, когда сделали первый круг.

— У меня вообще масса добродетелей! — засмеялся Сергей.

— Но обязательность не входит в их число.

— Ну, почему же…

— Сейчас вы скажете, что потеряли мой телефон…

— Нет…

— Могли бы тогда и позвонить… Или дел по горло?

— Да нет… Я из тех, кто решения принимает медленно…

— А я наоборот… Так что мой недостаток будет компенсироваться вашей добродетелью.

У неё было прекрасное чувство ритма. Но что-то настораживало в ней Сергея. То ли эта напористость, то ли ничем не скрываемая уверенность, что всё будет так, как она хочет, и что не родился ещё мужчина, который мог бы сопротивляться её обаянию.

К ним подошёл Игорь. Он был слегка навеселе, но изо всех сил старался этого не показать.

— Знаете что, ребята, — предложил он, — забрели бы как-нибудь ко мне в гости. У меня есть неплохие записи…

— С удовольствием, — пробормотал Сергей.

— Мы всё-таки держимся как-то отчуждённо. Вот вы, Сергей… сколько уже мы работаем с вами вместе… А вы ещё ни разу не были у меня в гостях. И вы, Катя, приходите…

Она небрежно тряхнула волосами в знак согласия. «Так вот чем объясняется это неожиданное гостеприимство», — подумал Сергей, удивлённый неожиданным приглашением.

Его одного Тарков наверняка не пригласил бы. Дело в том, что в прошлом году у них возник конфликт. Тарков, конечно, делал вид, что, собственно, ничего не случилось, но это ему плохо удавалось.

Он здоровался с Сергеем подчёркнуто-дружелюбно, но в светлых глазах Таркова таилась холодинка.

А столкнулись они вот на чём. Тарков, входивший тогда в группу Рублёва, занимался делом сотрудницы одного военного завода Людмилы Н. Она проболталась на вечеринке о вещах, о которых посторонним говорить не положено. Тарков довольно остроумно выяснил, каким образом и через кого утекли важные для оборонной промышленности сведения. Он предложил передать дело Людмилы Н. в суд.

Ознакомившись с документами, Рублёв убедился, что доказательства вины Людмилы Н. были неопровержимы. Но вместе с тем он обратил внимание, что сотруднице едва исполнилось девятнадцать лет, что она комсомолка и что никогда ничего подобного за ней раньше не наблюдалось. Рублёв прямо сказал Таркову, что считает его предложение о передаче дела в суд крайней и неоправданной мерой.

— Не лучше ли обойтись мерами административного воздействия?

— Но ведь вина её налицо! — доказывал Тарков.

— Налицо. Но зачем изолировать человека от общества, если можно его исправить?

Словом, они так и не пришли к единой точке зрения. И Тарков обратился к Петракову. Тот, прежде чем принять решение, вызвал Рублёва и, выслушав его доводы, с ним согласился. Тарков обращался и к начальнику управления, но и там ни нашёл поддержки.

— Ну, спасибо, старик, удружил, — как-то однажды вырвалось у Таркова в беседе с Рублёвым. — Такое дело загубил! Ладно, если бы руководствовался соображениями гуманизма…

— А чем же ещё?

— Ножку ближнему подставить…

— Ну, знаешь. — Рублёв пожал плечами. Существовала порода людей, чуждых и непонятных ему. Такие люди обычно отказывались верить, что кем-то могут двигать благородные побуждения. Тарков, как он понял, относился к их числу.

Но всё это было год назад. А сейчас, стоя с бокалом и руках перед Катей, он допытывался:

— Вы не коллекционируете записи? — Та отрицательно покачала головой, а Тарков продолжал: — А я коллекционер. Музыка, книги и ещё африканские маски. У меня приличная коллекция африканских деревяшек. Есть из Конго, с Берега Слоновой Кости, Сьерра-Леоне. Я ещё студентом был на практике в Африке…

— А я вот нигде, кроме дачи, не была, — заявила Катя. Ей явно был скучен этот разговор.

— Ну, у вас ещё всё впереди…

Катя заявила, что она хочет погулять. Сергей счёл своим долгом её проводить. Тарков увязался было за ними, но Катя явно дала ему почувствовать, что хочет остаться с Сергеем. Стараясь не показывать обиды, Игорь подчёркнуто-вежливо распрощался.

— Терпеть не могу таких… — вырвалось у Кати, когда Игорь сел в такси. — Он любит африканское искусство. Никого и ничего он не любит, кроме собственной персоны.

— Ну, вы чересчур строги…

— Нет, я таких на расстоянии вижу насквозь…

Сергею показалось, что в этом неожиданном припадке раздражительности есть что-то от лично пережитого. Но расспрашивать он её не стал. Они медленно прошли несколько кварталов по опустевшему Комсомольскому проспекту.

— Знаете что, Сергей, — прервала молчание Катя. — Я бы не отказалась выпить кофейку. У вас не найдётся?

Сергей сказал, что, конечно, найдётся.

— Тогда, может быть, вы пригласите меня к себе в гости?

— Мой дом к вашим услугам, мадам, — шутливо ответил Сергей.

— Прекрасно. Хотя ничего прекрасного нет. Я знаю, что веду себя ужасно. Но ничего не могу с собой поделать.

Дома Рублёв открыл бутылку «Гурджаани». Кофе Катя вызвалась сделать сама.

— Я люблю крепкий, с солью, — заявила она, зажигая плиту. — Я и на работе всех приучила. У нас в комнате прекрасная немецкая кофеварка.

Пока она возилась на кухне, Сергей разлил вино, сделал сандвичи. Его немного смущала её инициативность. Но он отгонял эти мысли, ведь главное, что она рядом, что он слышит её весёлый голос, любуется её стремительными, красивыми движениями.

— А у вас здесь очень уютно, — сказала она, входя в комнату с «туркой», над узким горлом которой шапкой возвышалась дымящаяся пена. — Просто не верится, что это квартира холостяка.

— Я когда-то учился в суворовском училище, — ответил Сергей. — Бывало, старшина заправку коек по натянутому шнурку проверял.

Разлив кофе но чашечкам, Катя уселась напротив в кресле.

— А меня никто к порядку не приучал. Да и кому? Папа вечно занят, мама занята. Можно сказать, — засмеялась она, — я продукт собственного воспитания.

— И как, довольны результатом?

— Не совсем. Чего-то я в жизни не поняла. Вам Гоша, наверное, говорил, что я замужем? Это было моё первое самостоятельное решение. И неудачное. А вы не пытались?

— Нет.

— Почему?

— Я же говорил, что решения принимаю медленно и трудно. Наверное, поэтому.

— Вы не производите впечатление тугодума. В вас есть спокойствие и уверенность в себе.

— По-моему, — улыбнулся Сергей, — вы тоже не страдаете недостатком решительности?

Она покачала головой.

— Нет. На самом деле я не уверена в себе. Но боюсь это показывать. Придумала себе маску решительной женщины. Но, кажется, я чересчур откровенна. Давайте выпьем.

Сергей предложил потанцевать. Касаясь её, он чувствовал, как медленно тает его сдержанность. Он точно не помнил, как случилось, что они поцеловались. Потом, задыхаясь от волнения, не могли долго оторваться друг от друга.

Пластинка крутилась на одной ноте. За окном с шипением проносились последние троллейбусы и машины. Ветер колыхал занавески сквозь открытую балконную дверь.

Первой опомнилась Катя.

— Что же это происходит? — С трудом переводя дыхание, она оттолкнула его. — Я, кажется, сошла с ума…

— По-моему, со мной творится тоже что-то неладное, — хрипло выговорил он.

Она поправила упавшие на глаза пряди волос.

— Мне пора идти…

— Не уходи… — попросил он.

Она посмотрела на него.

— Я, кажется, совсем потеряла голову. Я ждала твоего звонка каждый день.

— Если бы я знал!..

— Я хотела позвонить сама, но не решилась.

— Ты ведь не уйдёшь?

Она опустилась на тахту, глядя перед собой. Сергей сел рядом. Молчание длилось целую томительную минуту.

— Наверное, нет, — шёпотом выговорила она и уткнулась ему в грудь.