Клинок вошел в тело почти без сопротивления. Судорожно всхлипнув, старик застыл с полуоткрытым ртом. Вместо крови из-под ножа начало расползаться пятно мерцающей изморози. Мертвец, вцепившийся в подлокотники кресла, терял человеческие черты, превращаясь в безликую чернильно-ледяную фигуру. Только глаза-стекляшки неприятно белели в сумерках.
Генрих попытался выдернуть нож, но тот не поддавался - вмерз намертво. Пальцы соскальзывали. Генрих вцепился крепче и ощутил, как цилиндрик меняет форму, подлаживаясь под изгибы ладони и удлиняясь. Теперь это была уже не безделушка из лавки, а добротная кинжальная рукоять.
Вдохнув поглубже, он дернул изо всех сил.
Раздался стеклянный хруст. Тонкие трещины, прихотливо ветвясь, метнулись по поверхности изваяния. На миг повисла звонкая тишина, а потом глыба льда рассыпалась на осколки, будто вместе с лезвием Генрих выдрал тот невидимый стержень, на котором она держалась. Будто он, Генрих, забрал у мертвеца его суть.
Осколки дробились, падая на пол. Резкий запах заполнил комнату. Казалось, где-то рядом сгнила охапка чертополоха, а потом ее прихватил мороз.
Вонь эта повлияла на восприятие Генриха, как дурман. Перед глазами все подернулось рябью, и кабинет стал пещерой с высоким сводом. Ледяное крошево на полу сменилось тлеющими угольями. Шкафы и кресла исчезли, а стол трансформировался не то в громадную наковальню, не то в алтарь с железной плитой. Из всех предметов на нем осталась лишь рукопись.
Угли с каждой секундой светились ярче. Генрих знал, что от них идет нестерпимый жар, но сам почему-то его не чувствовал, словно был бестелесным духом. Плита раскалилась в считанные секунды. Бумага вспыхнула, листы чернели и съеживались. Отсветы ложились на стены. Повинуясь наитью, Генрих сунул клинок в огонь. Темное лезвие, принимая в себя сгорающую историю, наливалось багровой злостью.
Когда рукопись догорела, воздух над 'алтарем' колыхнулся, и очертания пещеры расплылись. Генрих опять стоял в кабинете, а вместо клинка в руке был зажат стеклянный цилиндр, наполненный темным светом. Кресло, где прежде сидел хозяин, письменный стол и паркет вокруг были покрыты слоем золы.
Защитные символы на коже у Генриха жгуче саднили, и это радовало - боль немного отвлекала от осознания того факта, что он только что убил человека. Наверно, лишь благодаря этим рунам он до сих пор умудрялся сдерживать приступы тошноты.
Взяв со стола бутылку, Генрих с облегчением обнаружил, что там что-то еще осталось, и присосался к горлышку. Допил, перевел дыхание и шагнул за порог. Теперь надо было найти слугу и сделать так, чтобы тот забыл визитера.
Потом он долго брел по вечерним улицам - без всякой цели, не глядя по сторонам. Холодный ветер хлестал его по щекам, пытаясь привести в чувство, а луна подглядывала в просвет между туч.
Очнулся он лишь после того, как рядом - буквально над ухом - заржала лошадь. Генрих вздрогнул, отпрянул в сторону и сообразил, что, переходя дорогу, не заметил извозчичий экипаж, кативший куда-то порожняком.
- Что же это вы, сударь? - укоризненно спросил кучер. - Прямо под копыта бросаетесь. Не дело это...
- Стой, - сказал Генрих. - Хорошо, что ты мне попался. Свободен ведь?
- Ну дык.
- Тогда поехали.
- Куда ехать-то, сударь? Улицу назовите.
- Будет тебе улица. Погоди...
Он пошарил в кармане. Вчера Ольга оставила ему адрес - записала на бумажке перед тем, как уйти. За ее домом, скорей всего, наблюдают, но с этой проблемой он как-нибудь разберется. Податься-то больше некуда.
Найти полноценное убежище на ночь, где можно спать без потери памяти, на этот раз не получится. В посольство его, конечно, пропустят, а вот выпустят ли обратно - большой вопрос. С конторой - та же самая ситуация. Остается самый простой, но при этом самый нежелательный способ. А именно - бодрствовать до утра. Проблема в том, что разум, подвергшийся перегрузкам из-за интенсивного применения дара, сейчас нуждается в отдыхе, иначе возможен срыв. Лишив себя сна, он, Генрих, идет на риск.
Но выбора действительно нет. Поэтому - к Ольге.
Кучер, следуя указаниям, не стал подъезжать к парадному входу - остановился на поперечной улице, за углом. Генрих вылез и, озираясь, пошел по тротуару к нужному дому. Зажатый в кулаке латунный кругляш (амулет невидимости, как его обозвали бы шарлатаны) налился обжигающим холодом, отводя чей-то зоркий взгляд. Где именно сидит наблюдатель, Генрих определить не сумел. Скорее всего, в одном из домов напротив. Контора в таких случаях не стесняется.
Перед Ольгиным домом стояла чья-то карета. Кучер на козлах поминутно глядел в сторону крыльца - явно кого-то ждал. Генрих забеспокоился, что хозяйка собирается уезжать, но тут же вспомнил - она предпочитает локомобиль. Значит, у нее гости, которые скоро отправятся восвояси.
Генрих решил не спешить - и не прогадал. Минут через пять входная дверь отворилась, и на крыльцо вышла незнакомая дама в сопровождении пожилого полноватого господина. Следом выглянула и сама фройляйн Званцева - без шубы, закутанная лишь в тонкую шаль.
- И не забудьте, - сказала Ольга, - в субботу вечером я вас жду.
- Ах, Оленька, - гостья остановилась на ступеньках и обернулась, - мы непременно, обязательно постараемся! Но вы же знаете, как это бывает...
Полноватый господин закатил глаза - трескотня подружек ему, похоже, осточертела. Взяв спутницу под локоток, он взмолился:
- Пойдем, дорогая. Ольга замерзнет.
- Ой, в самом деле, Оленька, здесь так холодно! Ступайте скорее в дом!
- Да-да, - поспешно подтвердил господин. - Всего наилучшего.
Приподняв на прощание шляпу, он потянул свою спутницу к экипажу. Генрих быстро прошагал им навстречу. Парочка, едва взглянув на него, отвернулась, как по команде. Хозяйка уже закрывала дверь, но Генрих успел проскочить в проем и деактивировал амулет, чтобы снова стать 'видимым'.
Глаза у Ольги стали огромными от испуга, но взвизгнуть она не успела - Генрих мягко зажал ей ладонью рот. Подумал мельком, что романтичнее было бы, как выражаются стихотворцы, запечатать ей уста поцелуем, но вряд ли это получилось бы с достаточной ловкостью.
- Это я. Не кричи, пожалуйста. Не будешь?
Она помотала головой, и Генрих убрал ладонь.
- Ты соображаешь вообще? - спросила она сердито. - У меня чуть сердце не выскочило!
- Прости. Ты одна?
- Как видишь. Ты почему вчера не приехал? Не позвонил?
Генрих прикинул - она, похоже, не знает, что он в бегах. Значит, посол ничего ей не рассказал. И ребята из 'тройки' к ней не совались, наблюдают издалека. Держат ее в неведении, чтобы она не спугнула Генриха, если тот решит ее навестить.
- Вчера я не мог, - сказал он. - Честное слово. Ситуация усложнилась.
- Это да, - принюхалась Ольга. - Что пил?
- Настойку, - солидно ответил Генрих. - Но это не относится к делу.
- Ладно, пошли уже. Или будем на пороге стоять?
- Оля, - он придержал ее, - у меня к тебе одна просьба. Если вдруг позвонит посол, не говори, что я у тебя.
- А что?
- Просто не говори. Обещаешь?
- Ладно, ладно! Чего вцепился?
- Не буду больше. Веди.
- Голодный, наверно?
- Нет, не голодный. Устал. Посижу немного. Буквально пару минут...
Он рухнул в мягкое кресло. Ольга, приглядевшись к нему, нахмурилась:
- Генрих, что с тобой? Генрих!
- Ничего, - сказал он. - Хороший был дед... Ты пойми, нельзя было по-другому. Он сам так захотел, сам! В здравом уме, в твердой памяти... Вы, говорит, молодой человек, не спорьте... Это я-то - молодой человек... И, главное, так четко все разложил по полочкам... Методы, мол, надо применять те же самые... Умник, пес бы его подрал, теоретик хренов... Сам бы попробовал, когда вот так, в глаза глядя... Дергаешь, а он рассыпается... Это что - нормально, по-твоему? Пещера... Клинок, понимаете, закалился... Сказки народов севера...
Он еще что-то говорил, сбивался, начинал снова, а Ольга, сев к нему на колени, целовала его и гладила по лицу. Потом он молчал, прижимая ее к себе, а за окном надрывался ветер.
- Нацарапаю себе еще одну руну, - сказал Генрих, несколько успокоившись. - Легонько, чтобы только до утра продержалась. А то засну ненароком.
- Не надо царапать. Я тебе дам отвар. Там травка такая, почти волшебная. Можешь сидеть всю ночь, а утром все равно будешь бодрый.
Он улыбнулся через силу.
- Так вы у нас, фройляйн Званцева, еще и ворожить изволите на досуге?
- Нет, герр фон Рау, не обессудьте. Такими талантами похвастаться не могу. А вот травница знакомая есть.
- Так, погоди. Знакомая травница?
- Да, а что такого? Землячка. Из империи, я имею в виду. У нас там это почетно. Не то что в вашем Девятиморье. Впрочем, что с вас взять? Дикари-с.
- Следите за язычком, сударыня. Вы порочите страну пребывания.
- Докладывать побежишь?
- Нет, Оля, - он чмокнул ее в макушку. - Докладов с меня достаточно. Но завтра утром мы с тобой соберемся и знакомую твою навестим.
- Зачем это?
- Хочу задать ей пару вопросов. Насчет ее ремесла. Это важно. Помнишь мою историю? Там тоже была такая вот...
- Я помню, - сказала Ольга. - Спросить-то можно - Варя девица невредная, без закидонов. Если понравишься, то, может, что-нибудь и расскажет.
- Задействую все свое колоссальное обаяние.
- Не переусердствуй только, мастер-эксперт.
Дав Генриху это ценное наставление, Ольга зашевелилась и стала выбираться из кресла. Пояснила:
- Пойду траву заварю.
- Служанке не доверяешь?
- Не в доверии дело. Лучше самой.
Вернулась она минут через десять. Принесла две большие чашки с дымящимся ароматным напитком. Одну протянула Генриху, из другой хотела отпить сама.
- Стой, - сказал он, - а тебе зачем?
- С тобой посижу.
- Не надо, Ольга. Подожди, не спорь. Я серьезно. Мне не помешает собраться с мыслями. Может, я что-то упустил. В общем, раз уж спать мне нельзя, то надо использовать время с толком. Все обдумать, наметить план. Тебе совершенно незачем маяться со мной за компанию. Поверь, мне будет спокойнее, если я буду знать, что ты мирно дрыхнешь под одеялом.
- Я не хочу оставлять тебя одного.
- Так будет лучше. Правда.
- Ну хоть в спальню-то проводишь, мыслитель?
- В спальню провожу.
Он допил отвар и поднялся.
В гостиной было темно. Уличный свет не проникал сквозь плотные шторы. Генрих сидел, откинувшись в кресле, и размышлял. Вернее, пытался размышлять. Получалось плохо. Память то и дело возвращала его в кабинет к историку. Старик кивал, говорил 'Смелее!' и превращался в стеклянное изваяние. Осколки сыпались на пол, бумага сгорала на алтаре, и все начиналось заново.
Генрих подумал, что надо чем-то себя отвлечь, иначе толку не будет. Вспомнив, что видел на столе подложку для светописи, проковылял туда и зажег торшер. Взял лист бумаги и вывел свой псевдоним для входа в 'беседку'.
Что обсуждают в стеклянном веке? Посмотрим.
Несмотря на ночное время, в 'беседке' кипела жизнь. Реплики следовали одна за другой. Похоже, забава была в этом мире гораздо более популярна, чем в прежнем. Стиль общения, правда, несколько удивил.
Некий Луч-из-Тьмы предупреждал, например, заранее: 'Железноголовым, у которых шестеренки вместо мозгов, читать противопоказано! Технофилы - ступайте мимо! А всех адекватных господ, для которых светосияние - не пустой звук, приглашаю в мой уголок. Выкладываю по главам трактат о постижении ослепительной данности...'
Генрих поскреб в затылке, пытаясь понять, что такое 'светосияние', и как оно может являться звуком. Вряд ли так выражался кто-то из университетских профессоров. Судя по всему, в новом мире аудитория 'беседки' расширилась, причем сильно.
Знаток с псевдонимом Топор рубил правду-матку: 'Двадцать пять лет назад у них сорвалось, не вышло. Хотя план был наглый, просто до изумленья. Десять миллионов в золотых слитках - лично этому ублюдку-жестянщику, которого прочили на пост канцлера. Слитки тайно переправлялись из-за Белой Реки. К счастью, Его Величество оказался мудрее...'
Попробовал вмешаться Этруск: 'Но позвольте, коллега, откуда сведения?'
Ответы посыпались как горох:
'Тильзитский гусь тебе коллега!'
'За парту, школяр! В гимназию!'
'Смазку оботри, техноложец!'
'Ушлепок. Из-за таких, как ты, едва страну не проспали. Проснулись бы однажды с циркулем на фасаде...'
Генриху стало смешно. Последний оратор даже не представляет, как близок к истине. Правда, на фоне 'золотых слитков' его гипотеза выглядит бледновато. Ну-ка, еще раз, как там? 'Тайно переправлялись'. Из-за реки, понятное дело. Спасибо, что хоть не с Марса...
Отвлекшись на эти мысли, Генрих потерял нить дискуссии. Попробовал вникнуть снова, но персонажи уже сменились. Барышня по имени Свечечка щебетала: 'Можно гладить и даже кормить с руки! Они такие пушистые и забавные!!! А корм продается рядом, там еще такие пакетики, очень-очень удобно!'
С ней снисходительно общался Светляк: 'Вы правы, фройляйн. Кормят и гладят. Милые глупости. Но я не за тем приехал. Тут, если дальше к лесу пройти, поляна. Исторический арсенал. Доспехи, руны - строго по хроникам. Если есть дар, то скидка. Можно фотографироваться. Снимок - полторы марки. Вот, например'.
На странице, к вящему удивлению Генриха, начала проявляться картинка - деревья, шатры и фигуры в шлемах. Выглядело все несколько схематично, словно карандашный набросок, но довольно отчетливо. В прежней 'беседке' такого и близко не было - как-то обходились словами.
Под рисунком множились комментарии:
'Мощно, Светляк!'
'В целом - аутентично, но есть неточности. Во-первых, по поводу каркасного шлема должен заметить...'
'Адрес подскажешь, друг?'
Больше Генрих не выдержал - скомкал исписанные листы и бросил в корзину. Наверно, для историков вроде Хирта и Штрангля сравнение 'беседок' из двух миров стало бы истинным удовольствием. Они с головой окунулись бы в эту клоаку, собирая материал. Но Генриху мешала брезгливость.
Тоска накатила новой волной.
Никто в этом городе, да и вообще в стране не сможет его понять. По той простой причине, что все они - из другого мира. Все поголовно, за исключением ведьмы, которую он должен завтра убить.
- Генрих!
Он поднял голову и подумал: 'Мысли она, что ли, читает?' Из зеркала на него смотрела Сельма фон Вальдхорн.