Глава 1

Раннее утро, суббота 17 июля 1999 года. Москва

– Доброе утро, Петр Михайлович, – полковник ФСБ Наталья Павловна Зырянова в белом халате поверх элегантной брючной пары фисташкового цвета и в облаке французских ароматов, осторожно прикрыв дверь палаты реанимации, вышла в коридор.

За окном висела половинка «стареющей» Луны.

– Очень рада знакомству, но у нас всего пять минут, – Наталья Павловна сориентировала золотые часики к свету, машинально отметив: «шесть тридцать утра, восемнадцатое июля 1999 года, пятница».

Наталья Павловна Зырянова, сделавшая головокружительную карьеру в возрасте чуть за сорок, всего как два месяца назад была утверждена в должности начальника Аналитического Управления ФСБ России. Несмотря на столь «юный» возраст и высокий пост, она продолжала оставаться женщиной, обладающей особым даром – сочетать красоту, ум, должность и умение эффективно использовать этот «сплав» на службе и в быту. Если к упомянутому «сплаву» добавить способность подбирать и носить элегантную одежду, даже мундир, то становится понятным, почему полученная комбинация давала полковнику Зыряновой неоспоримые преимущества в отношениях с коллегами, особенно с мужчинами. Беседа с Натальей Павловной превращалась в некий вид допроса, но сослуживцы всех рангов, званий и должностей, охотно соглашались на это. И Звягин не был исключением.

– Я вас слушаю, товарищ полковник, – зашуршал громким шепотом майор Звягин, имеющий вид профессионального командировочного: в помятом костюме, белой рубашке, галстуке и с чёрным портфелем. – И у меня есть еще сообщение от Удалова.

– Это потом, – внимательно оглядела его Зырянова. – Петр Михайлович! На прошлой неделе вы получили план мероприятий и инструкции. То, что я вам сообщу, будут знать пока всего четыре человека: генерал Борисов, мы с вами, а Удалова вы лично проинформируете сегодня же по прибытию.

Звягин принял стойку смирно.

– Разрабатываем Лукьянова Юрия Петровича, – тихо, но внятно проговорила Зырянова.

– Все-таки Лукьянов!? – мгновенно среагировал майор Звягин. – Мы так и думали.

– Думали? А почему?

– Да как сказать, товарищ полковник, Лукьянов вроде как не от мира сего: в детский садик не ходил, вечно с ним случались всякие истории, то в школе, то в институте. От жены ушел. Странный какой-то.

– Что за странности? Доложите!

– Вот хотя бы… – на мгновение замялся Звягин, – все имущество после развода оставил жене, включая двухкомнатную квартиру. Живет теперь один, на квартире у тетки – жены Кондратьева. А теперь взял и уволился из школы! А ведь столько лет проработал учителем физики и астрономии. Но куда собрался? Как будто его только и ждут в этой Москве? Уже билет купил – деньги выпросил у родителей. Родители старенькие – пенсионеры. В общем, ведет себя глупо, на мой взгляд. Другой бы на его месте вцепился в квартиру, выбил бы свою долю по суду и жил один.

– Очень может быть, – задумчиво посмотрела на стареющий месяц Наталья Павловна. – И как же он в школе столько лет проработал – с такими странностями?

– Дык, товарищ полковник, только «такие» в школах и работают: нормальные уже давно разбежались. Кто же за такую зарплату и за такое отношение будет теперь сеять «доброе – вечное»?

– Понятно, Петр Михайлович. Хотя сомнения насчет Лукьянова сохраняются, но ждать уже нет времени, – кивнула Зырянова на дверь палаты. – Вероятно, Николай Иванович умрет. Поэтому Юрий Лукьянов должен получить чемодан с вензелем.

– Все сделаем, товарищ полковник.

– Так, говорите, он в Москву собрался?

– Так точно, собрался. Взял взаймы у родителей денег. Купил билет на поезд. Я говорю: странный, – добавил Звягин.

– Отлично! Пусть Лукьянов и приезжает к нам с этим чемоданом. Здесь нам его будет удобнее контролировать. Так что содействуйте его поездке, товарищ майор.

– Я вас понял, Наталья Павловна, – подтянулся Петр Михайлович. – Будем содействовать поездке Лукьянова в Москву.

– А сами-то вы не могли догадаться? – нахмурилась полковник Зырянова. – «Будем содействовать!», – передразнила она Звягина, – а оказывается, у человека даже нет денег на дорогу! Проработайте эти вопросы и доложите. А Удалову сообщите, что нашим «героем» является Лукьянов Юрий Петрович – племянник Кондратьева. Вы когда на родину, в славный город Уральск?

– Вечером рейс из Домодедово до Кольцово, – четко отрапортовал Звягин.

– Хорошо, до свидания, – развернулась на каблуках полковник Зырянова.

– Наталья Павловна! – воскликнул вдруг майор Звягин. – Выслушайте меня. Это просьба Удалова.

– У вас ровно минута, – взглянула на часы Зырянова.

– Спасибо. А то Удалов приказал мне не возвращаться, пока я с вами не переговорю на эту тему. Вы меня извините, Наталья Павловна, за настойчивость.

– Я вас слушаю, товарищ майор.

– Так в том-то и дело, товарищ полковник, что ничего пока, слава Богу, не натворили. Наверное, – осторожно подбирал слова майор Звягин. – Я хочу вас проинформировать о том, что у нас в Уральске объявился некий феномен, который мы пока не можем ни идентифицировать, ни локализовать. Сначала хотели справиться с ним своими силами, но теперь понимаем: ситуация близка к критической, поэтому просим вашей помощи и поддержки.

– «Ничегонеделание» тоже поступок, – пристально взглянула на провинциального коллегу полковник Зырянова. – Подробнее, пожалуйста.

– Так вот, завелась у нас в Уральске одна достопримечательность, в народе ее тут же окрестили: «Черный Дворник-Астроном», – выпалил Звягин одним махом.

– Как?

– «Черный Дворник-Астроном», товарищ полковник, – майор Звягин, старательно маскируя приступ смущения, надвинул густые брови на серые глаза, – этот дворник-астроном и пугает народ.

– «Черный Дворник-Астроном» говорите?! – улыбнулась Зырянова, придерживая халат на плечах. – Черный Дворник – понятно. По аналогии с «черным принцем», «черной вдовой», но откуда «астроном» взялся?

– Говорят, когда этот дворник подметает, то может подолгу звезды разглядывает. Иногда даже в маленький бинокль. И что-то помечает в блокноте, подсвечивая себе фонариком.

– А он что, по ночам работает?

– Да, в том-то и дело, что по ночам, – воодушевился майор Звягин. – Говорят, если этот дворник-астроном подметет у какого-нибудь подъезда с трех до четырех утра, то из этого самого подъезда через три дня кого-нибудь выносят вперед ногами.

– В каком смысле?

– Кто-нибудь из этого самого подъезда умирает, и через три дня его выносят вперед ногами – в соответствии с нашими православными традициями.

– Умирают? В самом деле? – не удержалась от усмешки Зырянова.

– Вы вот не верите, товарищ полковник! И надсмехаетесь еще…

– Какое там! Я сама сижу рядом с умирающим. Уже скоро пять часов будет, – Наталья Павловна кивнула на дверь палаты. – Так что мне совсем не до смеха, а через полтора часа я должна быть у Борисова, – она вновь посмотрела на часы. – Так, и что дальше?

– Имеющиеся оперативные данные подтверждают эти факты на девяносто девять процентов: после подметания Черным Дворником именно в этом подъезде покойник гарантирован!

– А вы все точно проверили? – профессионально засомневалась Зырянова. – Может, это какой-нибудь местный «шутник», знающий ситуацию через знакомых, родственников, кто на очереди, людей дурачит? Ну, разные бывают обстоятельства: кто-то умирает по возрасту, кто-то находится в коме, у кого-то тяжелая и продолжительная болезнь. А Уральск город небольшой. Какова там численность населения?

– Около ста тысяч, товарищ полковник!

– Да не особо и маленький, – вслух продолжила свои размышления Зырянова. – Хотя при желании, думаю, можно эти данные и одному человеку собрать.

– Можно, товарищ полковник, – согласился Звягин, – эту версию мы тоже отработали. Есть, конечно, некоторые совпадения по так называемому ожидаемому результату. А вот как быть с теми, кто не собирается в данный момент на тот свет?

– А что, и такие факты есть?

– Да, есть. Вот, совсем свежий пример. Буквально позавчера, двенадцатого августа, молодого парня по фамилии Ильичев насмерть задавило ковшом экскаватора на одном предприятии.

– И что?

– Есть свидетели. Той ночью у подъезда дома, где проживал потерпевший, подметал Черный Дворник. И как раз точно с трех до четырех утра. Факт наблюдения зафиксирован в протоколе. Вот такие дела, товарищ полковник.

– Понятно, Петр Михайлович. А вы его хоть сфотографировали? Камеры видеонаблюдения и оперативная съемка? Фото есть этого дворника?

– Нет. Фотографий нет. Пытались снимать и на «цифру», и на пленку. Пустое место, как от снежного человека. Вот и поползли слухи.

– Ясно. Снежный человек объявился в Уральске в облике дворника.

– Ситуация в городе накаляется с каждым днем, – обеспокоенно произнес Звягин. – И мы опасаемся, что не справимся: бабки пустили слух: тот, кто убьет этого самого Черного Дворника, обретет бессмертие! Представляете?! Возникла настоящая травля бедных дворников! У нас их и так не хватает! Ну, кто сейчас пойдет убирать за четыре триста в месяц?! Прямо диверсия! Понимаете? И зарплата самая маленькая, и престиж – минимальный. Так что метлой работают в основном или бомжи, или те, у кого с головой не все в порядке. Так ведь и они почти все уволились от страха за свою жизнь! Я уже и не говорю о проблемах чистоты на улицах и во дворах. Получается, человеческие жизни под угрозой! Те, которые не уволились, не только отказываются работать, но и боятся просто появляться с рабочим инвентарем на людях! Милиция уже несколько раз отбивала их от разъяренной толпы случайных мужчин с метлами.

– Неужели зарубежные спецслужбы опустилось до такого уровня? – улыбнулась Наталья Павловна.

– В самом деле? – удивился майор Звягин, – неужели само…

– Это я пошутила. Хотя это их стиль – совать нос, куда угодно. А как выглядит этот Черный Дворник? Приметы есть? Отпечатки пальцев?

– Отпечатков нет – работает в перчатках, – вспоминал описание Звягин. – Рост выше среднего. Волосы длинные, борода. На голове повязка – бандана. Черная куртка с капюшоном, черные джинсы, короткие сапоги – берцы. На спине черный ранец со световозвращающими вставками. И очки…

– Наверное, тоже черные, – усмехнулась Зырянова.

– Так точно, – закивал майор Звягин, – очки светозащитные.

– Какая-то интересная форма одежды получается? И он что, подметает ночью в темных очках?

– Именно, так, Звягин. – И еще у него всегда с собой полный набор зимнего инструмента: лопата, скребки и метла.

– Очень выдающиеся приметы, – иронично отметила полковник Зырянова. – И вы по таким приметам не можете его вычислить?

– Нет, не можем, – морщил лоб Звягин. – Прямо наваждение.

– Все понятно, – охладела к теме Зырянова, – обсудим позже. Сейчас ваша главная задача – Кондратьев.

Дверь реанимационной палаты распахнулась:

– Наталья Павловна! – громко позвала медсестра. – Быстрее сюда!

– Все на сегодня. Чемодан должен быть завтра у Юрия Петровича Лукьянова, – уже на ходу проговорила Зырянова. – Значит, говорите, лопата и метла.

– До, свидания, Наталья Павловна, – Звягин проводил взглядом фигуру в халате до дверей.

 

Глава 2

Южный Урал. Апрель 1944 года

…Тусклое Солнце, едва различимое в желто-сером молоке низких облаков, напоминавших более туман, соскользнуло к западу. Прорвавшиеся сквозь далекий облачный разрыв яркие закатные лучи, подрумянили напоследок верхушки сосен, стены и крыши строений и, отбросив фиолетовые тени на вчерашний снег, сошли на «нет», возвещая тем самым наступление последнего действия – сумерек.

В эти скоротечные мгновения уже скрывшееся за горизонтом светило продолжало по инерции напитывать густой туман облаков тихим, слабеющим светом. Вдруг, прервав череду многочисленных преобразований и изменений, установившееся мимолетное равновесие атмосферы, наполненное мягким, таинственным свечением, поглотило все звуки. В тот же миг на несколько стремительных секунд в этой местности на Земле исчезли все тени. Разгулявшийся, было, ветер объявил о временном перемирии, а желтый воздух загустел.

Маленькое лесное озерцо напоминало «блюдце», и по этому «заснеженному блюдцу» шел человек.

Весна 1944 года на Южном Урале была затяжной и холодной. Хмурый апрель никак не мог справиться со снегом, который, казалось, и не собирался стаивать. Нешуточные снегопады и даже метели не оставляли весне ни малейшего шанса распорядиться своим законным правом, а появившиеся с юга перелетные птицы были явно обескуражены местными суровыми условиями обитания и наполняли лес удивленным гомоном по этому поводу. Но все же на высоких местах стали появляться проталины, покрытые прошлогодней листвой и хвоей, с мышиными дорожками, и к середине апреля по всему лесу поползли тихие ручейки.

– Иван Данилович! Салют! А меня к тебе прикомандировали, – Николай Иванович Кондратьев спрыгнул вниз с косогора. – Говорят, ты один остался?

Наверху трое конвойных что-то горячо обсуждали.

– Да, остался, – зло ответил заключенный спецучреждения «Санаторий» Иван Шилов, отводя глаза. – Горина взяли. Только что увезли…

– Так, понятно, – сразу присел на корточки Николай Иванович и стал приподнимать край упругого дерна. – Говори, что дальше было.

– Он мне успел шепнуть, что Шустрый давно под него копал, – настороженно посмотрел на охранников Шилов. – Но сейчас предъявили порчу военного имущества и саботаж. А за это по закону военного времени – расстрел.

– Расстрел?! – изумился Кондратьев.

– Да, расстрел! – с размаху всадил лопату в дерн Шилов. – Какие-то зверюги скрутили ему руки проволокой, сунули головой в мешок – и в кузов. Как поросенка!

Закат вспыхнул багрово-красной полосой над дальним лесом. Конвой, доставивший Кондратьева, удалился в сторону вышки с прожектором.

– Слава Богу, – произнес шепотом Шилов, – этот душегуб уходит.

– Который? – поинтересовался Кондратьев.

– Да вон тот, что слева – старшина Бубенцов. Такая сволочь! – потемнел от гнева Шилов. – Из расстрельной команды.

– А почему он сейчас в охране?

– Это у него такое увлечение, – Иван Данилович продолжал резать дерн. – Иногда он просится охранять заключенных.

– Зачем? – Николай Иванович осторожно распрямил больную спину и аккуратно вывалил ведро перегноя на носилки.

– Бубенцов ходит в наряд, чтобы подстрелить какого-нибудь политического при попытке к бегству. В прошлом году летом он застрелил Петра Ложкина. Говорят, Ложкин подвернул ногу и присел, а Бубенцов решил, что зэк спрятался, чтобы бежать и дал очередь. А вот этой зимой ему пока не везет. Так что…

Заключенные спецподразделения «Санаторий» Кондратьев и Шилов переглянулись.

Закат над озером стал набирать силу, и в эти мгновения уже скрывшееся за горизонтом светило продолжало по инерции напитывать густой туман облаков тихим, слабеющим светом.

Оба заключенных имели одинаковый внешний вид: заношенные телогрейки с номерами, шапки-ушанки и лоснящиеся ватные штаны, заправленные в кирзовые сапоги. У обоих были осунувшиеся обветренные лица и вечерняя щетина. Кондратьев был в круглых очках, но выглядел моложе, был решительнее в суждениях и в поступках. В «Санаторий» Николай Иванович «поступил» полторы недели тому назад и поэтому пока имел право задавать вопросы. Иван Данилович Шилов очков не носил, был ниже ростом, но выглядел старше.

– И кто же с нами остался? – Кондратьев осторожно кивнул в сторону охранника на деревянной лестнице с перилами. – Еще один душегуб?

– Это Валенда, – отвечал тихо Шилов, – сержант Валенда Василий Петрович, слава Богу, не душегуб.

– Валенда… интересная фамилия, – нахмурился на закат Николай Иванович. – Услышишь один раз и на всю жизнь запомнишь.

– Да, – согласился Иван Данилович, – у него не только фамилия запоминающаяся, но и сам он – хороший мужик. Заключенных жалеет, даже подкармливает. И еще у него феноменальная память и абсолютный музыкальный слух. Так что потише при нем. Он все равно «вохр».

– Разговоры – прекратить! – раздался высокий сиплый голос. – А то дам очередь – и будете оба лежать… при попытке к бегству.

Здоровенный круглолицый детина лет двадцати, в шапке-ушанке с подвязанными снизу клапанами, бушлате и огромных валенках, выразительно похлопал по автомату.

– До чего же у него противный голос! – бросил в сторону Николай Иванович и неожиданно крикнул так, что вспугнул ухоженную синицу, присевшую на перила деревянной лестницы. – Василий Петрович!

Заключенный Шилов моментально прижался спиной к ближайшей сосне, а темнеющий лес откликнулся эхом.

– Василий Петрович, – повторил звонко Кондратьев. – Мы две нормы сегодня сделали; снабдили перегноем весь второй этаж восьмого корпуса, а ты нам с Иваном Даниловичем даже перекинуться словечком не даешь. Спускайтесь сюда, я дам вам сигарету. Мне их привез лейтенант Петров. Покурим трофейные!

И выразительно похлопал себя по карману.

Фигура часового четко выделялась на фоне кремового трехэтажного санаторного корпуса, освещенного закатными лучами в соснах и с колоннами.

– Разговорчики, – строго просипел сержант Валенда и, оглянувшись по сторонам, стал осторожно спускаться вниз по ступенькам.

– Порядок! Вот сразу бы так, – усмехнулся Николай Иванович, – а то: «дам очередь!». Предлагаю перекур и, думаю, что на сегодня хватит рыться в земле.

Шилов вопросительно посмотрел на Кондратьева.

– А если Иван Данилович оттяпает мне палец ржавой лопатой в темноте? Что тогда?

– Ладно, ладно, – дышал крутым чесноком розовощекий Валенда. – У тебя что, целая пачка сигарет? Фрицевские?

– На! Держи свою пачку, – усмехнулся Кондратьев. – Я не курю. Только выдели одну сигаретку для Ивана Даниловича.

Сержант Валенда протянул одну сигарету заключенному Шилову, а пачку спрятал себе вовнутрь.

– Перекур пять минут! – сержант Валенда по-хозяйски уселся на ступеньку, широко расставив ноги в огромных серых валенках. С удовольствием затягиваясь вражеским дымком, произнес. – Потом быстро собрать инструмент и на базу. Начальство к тебе едет, Кондратьев. Так что готовься ответ держать.

– Понятно, – сразу приуныл Николай Иванович. – А какое сегодня число?

– Сегодня семнадцатое апреля сорок четвертого года, – ответил конвойный, выпуская дым через нос. – Как доставлю тебя в номер, сразу приведи себя в порядок и побрейся еще раз. Понял?

– Так точно, – окончательно сник Кондратьев.

Несколько секунд заключенные смотрели на багровую полоску, темнеющее синее небо и озеро внизу. Маленькое лесное озерцо под снегом было круглое, как блюдце, и по этому «заснеженному блюдцу» шел человек.

– А кто это там идет? – спросил Кондратьев, ежась от налетевшего порыва свежего ветра.

– Это же наша Марья-Искусница, – отвечал Шилов, – Маша, старшая дочь нашего завхоза. Первый рыбак во всей округе – после смены идет на рыбалку в любую погоду и без улова никогда не возвращается. У нее есть свой особый секрет и удача. Все старожилы к этому привыкли и уже не обращают на нее внимания.

– И что, всегда с уловом?

– Да, сколько помню, всегда у нее есть рыба, – аккуратно направлял струю дыма вверх Шилов. – Сначала отца, мать, детей накормит. А потом Захарычу, здешнему инвалиду и его семье, обязательно оставит хвостов пять. А бабка Понамарева только на этой рыбе и держится.

– И вправду Марья-Искусница – каждый день с уловом! – подумал вслух Кондратьев, глядя на махонькую фигурку с санками. – В таком деле и мужику-то не всякому везет.

– А как называется этот островок? – показал рукой в сторону озера Николай Иванович, пытаясь отвлечься от гнетущих мыслей о приезде начальства.

– Остров «Надежды», – гордо ответил Шилов, осторожно выпуская дым.

Да ты что! «Надежды»? – удивился Николай Иванович, – очень символическое название.

Тем временем фигурка скрылась за островом.

– Как там на фронтах? – Кондратьев повернулся к охраннику.

– Бьются насмерть, не в пример вам, дармоедам, – заученно просипел Валенда, – Эх! Война скоро кончится, а я проторчал тут, аж с сорок второго года!

– Так ты ж ценнейший кадр, Василий Петрович, если я правильно понял, – переглянулся Кондратьев с Шиловым. – И на фронт не отпускают?

– Сказали: жди – вызовем, – заулыбался пахнущий, помимо чеснока, еще потом, ваксой, кирзой и ружейным маслом сержант Валенда. – Ротный мое заявление принял и сказал: дело пошло.

– Везет же некоторым! – сплюнул Кондратьев. – А тут мучаешься только потому, что имел неосторожность окончить университет. В чем моя вина?

– Горе от ума, – с досадой произнес Шилов, опять приваливаясь к сосне спиной.

– Точно! Горе луковое! – поддержал охранник Шилова и засмеялся. – Запомни, зэк! Ни с того ни с сего сюда никто не попадает. Я два года здесь лямку тяну и знаю точно: настоящие мужики все на фронте. А вы политические – хуже чумы. Так наш комиссар говорит.

Налетевший порыв ветра заставил отвернуться от озера.

 

Глава 3

Утро. Суббота, 17 июля 1999 года. Москва

Утро началось для генерал-майора ФСБ России Александра Григорьевича Борисова в обычном режиме: размеренно и неторопливо.

– Майор Валенда появился? – спросил генерал Борисов у адъютанта.

Его слова эхом прокатились по просторному и прохладному кабинету, оформленному в советских традициях – без современных отделочных материалов и инновационных интерьерных решений. Из всех новшеств – только большой плазменный телевизор в нише и кондиционер. В кабинете, помимо генерала, находился полковник Зырянова при полном параде и в мундире.

– Да, товарищ генерал, – торжественно доложил адъютант, – майор Валенда ожидает в приемной.

– Пусть войдет.

– Разрешите, товарищ генерал? – четко доложил модно подстриженный высокий атлет в мундире с иголочки. Даже в просторном генеральском кабинете майор Валенда выглядел внушительно и масштабно.

– Да, проходите, Павел Васильевич, – генерал Борисов даже приподнялся над креслом и посмотрел на напольные часы, стоящие под портретом президента, – «минута в минуту к назначенному времени» – отметил он, – умеет еще земля русская богатырей рожать! – это генерал подмигнул уже Наталье Павловне.

– Товарищ генерал, – вытянулся атлет, прижав руки ко швам, – майор Валенда по вашему приказанию прибыл.

– Вот, товарищ генерал, познакомьтесь, майор Валенда Павел Васильевич, – представила вошедшего полковник Зырянова. – Александр Григорьевич, чтобы не затягивать мы оформили для Валенды срочную командировку в Москву.

– Добро, – согласился генерал. – Рад знакомству, Павел Васильевич. Как вы считаете, Наталья Павловна, справится майор Валенда с нашим поручением?

– Несомненно, справится! – ответила Зырянова. – Послужной список заслуживает уважения. И фамилия нам известна – Василий Петрович Валенда до самой пенсии прослужил в наших войсках. Династия.

– Как себя чувствует Василий Петрович? – тут же осведомился генерал.

– Спасибо, товарищ генерал, – заулыбался Павел Васильевич, – в свои восемьдесят пять отец чувствует себя неплохо. Только вот сладу с ним нет под старость: чем старее становится, тем быстрее пытается бегать по квартире! Никак не могут его угомонить, все кругом роняет…

– Да, Василий Петрович всегда был шустрый, невзирая на комплекцию, – согласился Борисов. – Передавай ему от нас привет.

– Да, и поклон тоже, – добавила полковник Зырянова.

– Наталья Павловна, – Александр Григорьевич внимательно смотрел на Валенду, – насколько я понял, вы еще не успели пояснить Павлу Васильевичу причину его срочного появления в Москве.

– Да, Александр Григорьевич, вы правы. Ситуация изменилась стремительно, и решение надо было принимать быстро. Но главное сделано: майор Валенда здесь, в вашем кабинете. А теперь я хотела бы начать разговор в вашем присутствии, товарищ генерал.

– Да, приступайте, – генерал Борисов вышел из-за стола и стал прохаживаться по мягкому ковру.

– Павел Васильевич, – положила руки перед собой Наталья Павловна.

– Я вас внимательно слушаю, – поспешил ответить Валенда, с удовольствием разглядывая свою красивую визави.

– Павел Васильевич, – повторила Зырянова, – вы знакомы с Юрием Петровичем Лукьяновым?

– Если вы имеете в виду моего одноклассника, то да – знаком. Более того, мы с ним друзья. Я всегда встречаюсь с Лукьяновым во время моих визитов на малую родину – Уральск. Мы выросли в одном дворе и учились в одном классе. Хотя после окончания школы я переехал в Москву, наша дружба сохранилась… – обстоятельно докладывал майор Валенда, поглядывая, при этом на генерала Борисова.

– Прекрасно, – остановила его Зырянова. – А как выглядел Лукьянов при вашей с ним последней встрече?

– Как выглядит? – пожал плечами Валенда. – То ли работа в школе наложила отпечаток, то ли в детстве не наигрался, он сейчас носит длинные волосы и бороду. И выглядит не очень. Какой-то запущенный.

– Лукьянов развелся, а мужчины, как известно, тяжелее переносят разводы, чем женщины, – отметила Зырянова. – По нашим данным, Лукьянов пытается остаться на «плаву» и ищет пути решения своих проблем.

– Это всегда было его главным качеством, – подтвердил с готовностью Валенда. – А почему такой интерес к Лукьянову?

– Дело в том, что Юрий Петрович приходится племянником Кондратьеву Николаю Ивановичу. Вы, Павел Васильевич, по всей видимости, были знакомы с Кондратьевым?

– Конечно, я знаю Николая Ивановича – мы жили на одной улице, – поспешил ответить Валенда. – В детстве мы вместе с Юрой часто бывали у них в гостях. Николай Иванович – добрый, интеллигентный человек. Он очень хорошо к нам, мальчишкам, относился. Учил нас играть в шахматы. Давал уроки игры на гитаре. Интересовался нашей школьной жизнью. Что еще сказать?

– Спасибо, очень подробный ответ. Именно ваше знакомство с Кондратьевым и является причиной вашего появления здесь, Павел Васильевич. Дело в том, что Кондратьев во время войны сделал открытие мирового уровня, но в силу некоторых трагических событий он был фактически отстранен от работы над этим открытием. Но поскольку результаты его экспериментов были просто ошеломляющими, то попытки повторить хоть что-то подобное предпринимались неоднократно. А сегодня утром Николай Иванович скончался.

– Да вы что! – только и сумел вымолвить майор Валенда.

– Примите наши соболезнования, – произнес генерал Борисов. – А с Валентиной Осиповной связались? – строго спросил он полковника Зырянову.

– Да, товарищ генерал, – утвердительно кивнула она, – похороны сегодня – в два часа дня, без посторонних лиц. И сегодня же вечером отправляем вдову в город Волгоград – к дочери.

Майор Валенда тихо сидел на стуле перед внушительным столом в прохладной пустоте огромного генеральского кабинета и внимательно слушал разговор своих руководителей.

– Таким образом, товарищ генерал, – продолжала Зырянова, – учитывая все обстоятельства, мы вынуждены закрыть по согласованию с вами «санаторное дело» из-за отсутствия дальнейших перспектив в связи со смертью фигуранта. Подчеркиваю, последнего фигуранта.

– Да, я вас понимаю, – согласился генерал. – Шестьдесят пять лет спецслужбы пытались распутать этот клубок. Какие умы бились над этими загадками! Но, как говорится, не судьба. И поэтому вам остается только довести это дело до логического конца.

– Да, товарищ генерал, – еще раз сверила свое мнение с мнением руководителя полковник Зырянова, – чудес на этом свете не бывает. Кондратьев умер, и вместе с ним умерли наши надежды на позитивное развитие событий. В соответствии с нашим планом у нас есть еще три дня. Мне кажется, что напоследок необходимо основательно поработать с Лукьяновым. А вдруг что-нибудь получится? Для начала я прошу вашего разрешения установить все виды наблюдения за Лукьяновым.

– Да, разрешаю, – согласился генерал Борисов, – и докладывайте ежедневно.

– Что ж, Павел Васильевич, – обратился генерал к майору Валенде, – хотя я несколько пессимистически отношусь к затее полковника Зыряновой, но учитывая ее молодость и напор, думаю, капелька здравого смысла в ее рассуждениях есть. К тому же, Кондратьев в частных разговорах ссылался на племянника, но этим направлением всерьез никто не занимался. Через три дня государственная комиссия закроет это дело, и оно уйдет в архив. И тогда пиши: «пропало». А интуиция Натальи Павловны подсказывает, – подмигнул Борисов Зыряновой, – не все было испробовано. Таким образом, учитывая все обстоятельства и приняв к сведению доводы молодого и энергичного руководителя службы, разрешаю за оставшиеся три дня поработать с Юрием Петровичем Лукьяновым. Вот, собственно, чем и объясняется вся спешка и ваше здесь присутствие, товарищ майор. А учитывая тот факт, что полковник Зырянова приняла дела совсем недавно, то, может быть, вам, как «новичкам», повезет.

«Новички» переглянулись.

– Наталья Павловна! Готовьте командировку Павлу Васильевичу. Пусть он сегодня же вылетает на место проведения операции. А задачу вы ему сами поставите в рабочем порядке.

– Слушаюсь, товарищ генерал! Все готово, нужна только ваша подпись.

– Павел Васильевич, – проговорил генерал Борисов, подписывая документы, – вы переходите в оперативное подчинение полковнику Зыряновой. Немедленно приступайте к выполнению своих обязанностей. Напоминаю: срок вам до вторника.

 

Глава 4

Южный Урал. Апрель 1944 года

– Все. Сворачиваемся, – громко скомандовал сержант Валенда и сплюнул на темный снег.

– Пяти минут не прошло, – упорствовал Кондратьев. – Еще три осталось.

– Вот как поднимусь наверх, три минуты и пройдет. Все собрать – и на маршрут. Вопросы есть?

– Никак нет! Вопросов нет! – отвечал нарочито бодро Кондратьев. – Есть все собрать – и на маршрут!

– Мне надо кое-что тебе сказать, – тихо и быстро проговорил он, толкая в бок Шилова. – У меня просто чудеса!

Иван Данилович кивнул и с тоской посмотрел на широкую спину охранника.

– А у меня ни черта не выходит, запросто могут саботажником сделать, – вздохнул он.

– Да, брось, ты, Ванька, не бойся. Слушай: очень важно! В среду вечером Петров меня предупредил, если я не предоставлю убедительные результаты по варианту «сигма», моя песенка спета! Я всю ночь гонял этот чертов внешний контур усиления. Аж, рация задымилась, но ничего не вышло.

– А ты знаешь про Шустрого? – тихо и невпопад продолжал Шилов, – говорят, его сюда сам Берия назначил, потому что Марк Глебович – настоящий изверг, каких свет не видывал. А внешность интеллигентная: в костюмчике, в очочках на носу, и с белым платочком! В своем подвале Марк Глебович заключенных подвешивает за руки к потолку и лично разводит костер под голыми ногами! У них это называется: «коптить мясо». Там даже вытяжка есть специальная, как у камина. Этому искусству он обучился еще в Гражданскую, в Ростове…

– Иван, хватит! И так тошно! – Кондратьев тряхнул Шилова за плечо. – Может, не сегодня-завтра и меня поджарят? И что тогда? Слушай и не перебивай. У меня с этой схемой тоже ничего не выходило, будь она неладна. И чтобы хоть за что-то зацепиться, я сдуру показал Петрову один фокус. Если не знать, что это просто погрешность прибора, можно подумать, что емкость увеличивается. И назвал эту хохму «вариант сигма», но Петрова предупредил – никому, ни слова.

– Лучше бы ты этого не делал – с Петровым шутки плохи, – выдохнул морозный воздух Шилов.

– Да, я уж и сам понял, что зря показал. Этот дуралей Петров принял все за чистую монету и доложил Шустрому. Что, дескать, есть обнадеживающие результаты. И мне сейчас велит, чтобы я для комиссии подготовил доклад по варианту «сигма». Ну, не дурак ли?

– Это конец, Дима, – побледнел Шилов. – Они тебя раскусят в два счета.

– Да слушай ты дальше, – разозлился на друга Кондратьев. – Делай вид: складываешь инструмент, а то крикнет!

Шилов с трудом отлепился от теплой сосны и стал увязывать лопату и лом серой веревкой.

Сержант Валенда кормил синиц хлебными крошками и, казалось, забыл о существовании Шилова и Кондратьева.

– Так вот, – насыпал руками холодный перегной в ведро Кондратьев, – я вчера опять гонял аппаратуру всю ночь: все, что мог, перепробовал! Ничего не выходит: куда-то делась эта чертова погрешность! И затосковал я, хоть плачь. Прилег, но уснуть не могу, ворочался, ворочался. Только и думаю: конец, тебе пришел, товарищ Кондратьев. Но все же, похоже, задремал, потому как привиделась мне моя мама. Она у меня, слава Богу, еще до войны умерла. Уж лет пять, как нет. И мама меня вдруг строго спрашивает: «Ты почему картину не нарисовал, сынок? Тебя же Валя просила нарисовать ей картину. Рисуй быстро!»

– И что? – заинтересовался, наконец, Шилов.

– Я отвечаю во сне: «Мам, какую картину?»

А она кивает в угол комнаты. Смотрю, а там, на столе фотография Лукьяновой.

– Вальки что ли? Нашего комсорга на потоке? – встрепенулся Шилов, – у тебя же с ней был роман?

– Да, она комсоргом была, а на последнем курсе мы даже встречаться стали, но потом меня взяли, все и кончилось. И тут я во сне вспоминаю, что как-то мы шли по набережной, и Валентина говорит: «Смотри – какой закат! А ты сможешь такой нарисовать?». А я один раз в жизни в школе еще нарисовал коричневое дерево. Мне тогда тройку поставили. Ну, не было никакого интереса к живописи! А небо тогда и вправду огнем горело! И вот Валентина во сне прямо на фотографии открывает рот и говорит: «Коля! Нарисуй, пожалуйста, картину! Петр Осипович, брат мой родной, в беду попал. Надо срочно картину нарисовать – помочь ему. Ну, пожалуйста!».

– Дурак спит, дурное снится, – обидно прокомментировал Шилов.

Николай Иванович не обратил внимания на реплику и продолжал:

– И тут-то я проснулся окончательно: за окном ветер воет, и ночь черная, холодом по полу несет. Я настольную лампу зажег, сижу на кровати и вспоминаю сон. Какой брат, думаю, какая картина? Приснится же такое? И тут меня, словно электрическим током прошило, меня же мама во сне попросила помочь Валентине и ее брату.

– Ну и ну, – ухмыльнулся Иван Данилович, поднося руку к голове, – во дает!

– Да погоди ты крутить у виска, – внимательно посмотрел на охранника Кондратьев. – Сон как рукой сняло. Я вскочил, оделся и стал по комнате «круги нарезать». Надо, думаю, рисовать, но, как и на чем? И тут же вспомнил, что в одном опыте требовались красители, и я выписал со склада масляные краски. Четыре тубы: синюю, желтую, красную и белила! Аж, спина вспотела от радости! А в номере-то, холод собачий! Быстро нашел коробку с красками, там же и флейц. Кисть такая широкая. И соображаю, на чем рисовать?

– На стенке, где ж еще? – подсказал Шилов, – все зэки на стенках царапают.

– Хотел на стене. Но вдруг меня осенило: у моего деда был сундучок, с которым он все моря проплавал. Открываешь крышку, а на ней изнутри нарисован пейзаж наш, уральский: озеро, горы и чайки. Я, когда был маленький, очень любил это художество разглядывать, а дед мне сказки рассказывал про моря и океаны. Я тут же из казенного чемодана все вытряхнул, крышку изнутри почистил и покрыл белилами. Часа через три, когда краска немного подсохла, я сел напротив чемодана и взял в руки кисть, хотя за окном уже рассвело: скоро построение.

– Ну? – заинтересовался, наконец, Шилов.

– Вот тебе и ну! Что рисовать, не знаю! И, главное, не умею, хоть плачь! И стал я тогда от бессилия и безысходности просто круги красками вычерчивать: сначала стронциановой желтой, потом кадмием красным светлым прошелся. Потом взял, да и оттенил все эти красно-желтые круги синей берлинской лазурью…

– Берлинской? – насторожился Шилов, перекладывая в очередной раз лом и лопату.

– Лазурь берлинская, – пояснил Николай Иванович, – это краска так называется, на этикетке написано. Цвет – закачаешься! Как мартовское небо – бездонное и синее-синее. И, знаешь, кругляшки мои ожили и стали походить на планеты. Ну, думаю, дело пошло! Хоть на что-то стало похоже. И тут я уже вошел в азарт – не остановить; орудую флейцем, как штыком: подмазываю краску и стираю, подмазываю и стираю. Прямо, как Моне на пленэре: руки только и мелькают. Еще немножко подмазал, на завтрак сходил. Глядь, да это уже не планеты, а настоящие яблоки висят! В пространстве! Так, думаю, теперь главное не упустить и довести начатое дело до логического конца. И, знаешь, с перерывами, то на построение, завтрак и тэ дэ, к обеду у меня вышло подобие леса или сада, где есть деревья, корни, листья, трава и какие-то округлые плоды. Только пропорции нарушены, ну, как будто бы в другом, неземном измерении. И в зеленовато-темных тонах. Но что там точно изображено, сказать трудно: настоящий ребус получился.

Валенда, закончив кормить синиц, посмотрел на зарождавшийся закат и скомандовал:

– Наверх с носилками и инвентарем, шагом марш!

Николай Иванович вывалил последнее ведро с ароматной землей, и заключенные спецобъекта «Санаторий» направились с носилками к лестнице. Кондратьев продолжил повествование, выдавая синтагмы в спину Шилову:

– Смотрел я, смотрел на свое художество, и почудилось мне, Ваня, что если я сумею разгадать этот ребус, то мне удастся выпутаться из этого кошмара! И что вся моя дальнейшая жизнь зависит от того, найду я разгадку или нет! И давай я свою картину разглядывать со всех сторон: то так поверну, то эдак. То света маловато, то, наоборот, отсвечивает. Надо, думаю, настольной лампой подсветить. Поставил чемодан с картиной на стол и случайно вместо лампы включил электромагнитную катушку Теслы!

– Шевелись! – послышалось сверху. – Шире шаг!

Иван Даниловичу вздрогнул от скрипучего голоса и повернул голову:

– Теслы?

– Ну да, катушку Николо Теслы! Я сам ее намотал, по памяти. И тут такое началось! Непонятный фиолетовый туман пополз из картины!

– Выходит, «…и случай, бог изобретатель»? – продолжал иронизировать Шилов.

– Да, случай, и не говори, – натужно зашептал Кондратьев, нетерпеливо толкая носилками Шилова. – А сегодня ночью я ее в приемный контур рации включил!

– Кого ее? – переспросил Шилов.

– Картину с катушкой! И таких результатов напринимал на телеграфную ленту! Шпарят открытым текстом, без шифра! Просто закачаешься! И новости эти, похоже, из будущего! И про папу Римского! И стихи Джона Леннона какого-то! Тихим дождем бесконечным, Ванька! Тихим дождем бесконечным, капли – слова ниспадают! Просто закачаешься! Джа-а-а, гуру-у де-и-и-ва-а! О-м-м! Nothing’s gonna change my world! Так что теперь, Иван, у меня имеются надежные данные считать неоднородность объективной. Ты о черной массе помнишь?

– Это противоречит общей теории относительности, – уныло отвечал Шилов, – и уж очень припахивает «эфиром».

– Сам ты, Ванька, припахиваешь! Это тебе никакой не «эфир», а как раз нечто противоположное. Ты, помнишь, как у Фрица сказано по этому поводу? – разошелся Кондратьев.

– У фрица? – насторожился Шилов.

– О, господи! У Фрица Цвики. Это швейцарский астроном, первым среди ученых в тридцатых годах выдвинувший гипотезу о темной или скрытой массе. Мы знакомились с его работами.

– Да, что-то припоминаю.

– «Припоминаю», – передразнил его Николай Иванович, – так вот, у меня есть прямые подтверждения этого феномена.

Заключенные поравнялись с охранником, и он пропустил колонну с носилками вперед.

– Эта действительно недоступная нам в ощущениях субстанция не имеет ни цвета, ни запаха, но она повсюду, – продолжал не останавливаемый охранником Кондратьев. – Здесь, там и всюду, – показал он на озеро и на багровое солнце в закатных лучах. – Хорошая получилась фраза: «здесь, там и всюду». В галактиках, в межгалактическом пространстве и в нас, людях, кстати, тоже она присутствует: пронизывает и наполняет каждую клеточку, и она же нас неразрывно связывает. Эта организованная по форме, обладающая массой покоя субстанция, взаимодействует с нашей материей только посредством гра-ви-та-ци-и. Понял? Но самое главное то, что наша обычная материя всегда формируется вокруг этого невидимого скелета. Постой, Ванька, я понял! Я читал у одного древнего китайского мудреца: весь наш мир – это мир аналогий разных уровней. Если следовать его учению, получается, это вселенское «нечто» составляет с нашей барионной материей некий симбиоз. Понимаешь?

– Пока нет, – честно признался Шилов.

– Эх, ты! А еще ученый! Где твой «полет» мысли? – негодовал Николай Иванович. – Это же, как в любом организме: ткани всегда формируются вокруг скелета. Только в нашем случае этот скелет невидим, и вот это вселенское нечто и является структурной основой всего сущего во вселенной: от галактики до планеты, от человека до паучка.

При слове «паучка», которое произнес Кондратьев, шевельнулась микроскопическая лапка малюсенького кроваво-красного существа, захваченного лопатой Шилова и перемещенного вместе с комочком перегноя на носилки. Через секунду кроваво-красный представитель отряда арахнид ожил окончательно; мгновенно сориентировался, выбрался из зимовочного мешочка и устремился к выходу из своего логовища по выстланному паутиной коридорчику.

Еще мгновение – малюсенький паучок длиной всего семь десятых миллиметра грозно выставил наружу свои ядовитые хелицеры, пристально вглядываясь четырьмя парами глаз в темнеющий воздух.

– О, слышал бы тебя сейчас Гамов! – завертел головой Шилов. – Вот он бы обрадовался! «Скелетом» всего мироздания?

– Шире шаг! – раздалось в морозном воздухе.

Сержант Василий Валенда, шагая сбоку, не останавливал нарушающих устав заключенных, а внимательно слушал диалог, по-видимому, стараясь запомнить как можно больше слов для своего вечернего доклада. Несущие носилки и инвентарь прибавили шагу, увлекая в неведомое малюсенького кроваво-красного паучка. Заключенные прибавили ходу, и Кондратьев, искоса поглядывая на конвойного, продолжил:

– Слушай, я назвал этот феномен «лабиринтом». Само понятие – «лабиринт», как никакое другое, отражает суть явления. Только это не обычный лабиринт, где легко заблудиться, а как раз противоположное. Благодаря этому явлению происходит глобальное перемещение материи, энергии и излучений всех уровней из точки «а» в точку «б». А процессы, происходящие в Лабиринте, описываются принципом конической лабиринтности сточками бифуркации.

– Когда же ты успел слепить свою теорию, а? И где этот лабиринт? Ты можешь пояснить, хотя бы как он выглядит? – нахмурился Шилов.

– Хм, вопрос наисложнейший, – отвечал в темноту Кондратьев. – Представь себе коралловый риф.

– Представил. Но только я никогда не был на коралловом рифе, – улыбнулся в темноту Шилов.

– Я тоже не был, – вставил заинтересованный сержант Валенда. – Давай, рассказывай дальше.

– Для образования кораллового рифа необходимо несколько условий: определенная глубина, температура, чистота воды, но все это опускаем. Для нас важно, чтобы коралловая икра могла выбрать удобное место, закрепиться и развиваться. Это хоть понятно?

– Понятно, – кивнул Шилов.

– Так, значит, какой отсюда следует вывод?

– Вывод? – оглянулся Шилов.

– Без каменной гряды нет развития, – подсказал сержант Валенда с автоматом «ППШ» наперевес.

– Молодец, Василий Петрович! Именно без этой глобальной «гряды» нет развития барионной материи. Это и есть те самые зародыши неоднородности! Таким образом, Ваня, Вселенная – это некий «лабиринт», подобный трехмерной пещере с бесчисленным количеством туннелей, которые переплетены, как корни деревьев в лесу. Обычная барионная материя, двигаясь по такому туннелю, оседает на «стенках» подобного лабиринта. Таким образом, формируются, предположим, галактики, звездные системы, подобные Солнечной, и другие космические объекты. Так что это всем «грядам – гряда». Очень непростая «гряда». Она всегда была, есть и будет. Хоть сейчас-то понимаешь?

– Да, по-моему, до меня что-то стало доходить, – вздохнул Шилов.

– До меня тоже. Стой! – бодро скомандовал сержант Валенда. – Лицом к стене!

И нажал кнопку вызова дежурного.

– Василий Петрович, – обратился учтиво Кондратьев к охраннику, – и все равно доложишь?

– Конечно, – и, подражая Николаю Ивановичу, Валенда неожиданно продекламировал сиплым голоском, – «и случайно вместо лампы включил соленоид!».

Кондратьев остолбенел и перестал дышать.

Валенда помолчал секунд пятнадцать и продолжил: «Тихим дождем бесконечным, капли-слова ниспадают! Просто закачаешься. Джа-а-а, гуру-и де-и-и-ва-а! О-о-м-м! Nothing’s gonna change my world, Ваня! Представляешь! комната наполняется фиолетовым туманом».

– Я понял, Ваня, – Николай Иванович горячо зашептал в ухо Шилову.

– Вот так вот, ребята! – сержант Валенда поставил автомат на предохранитель, – проходите, чего встали?

– Ванька! я нарисовал Лабиринт!

 

Глава 5

Суббота, 17 июля 1999 года. Уральск

В этот день Юрий Петрович Лукьянов был приглашен к своим родителям на обед.

Необходимо пояснить, что в сорок один год Юрий Петрович остался без жены и без квартиры, потому что не далее как полгода назад был изгнан с площади совместного проживания на улицу. Чуть не умерев от горя в суде при разводе, Юрий Петрович стал вести уединенный образ жизни, полный тоски и печали, продолжая до недавнего времени преподавать физику и астрономию в одной из школ города Уральска и проживая «на птичьих правах» в пустующей теткиной квартире. Но три недели тому назад Лукьянов неожиданно для многих уволился и засобирался в Москву к своей старшей сестре – Ольге, проживающей в столице с семьей уже лет десять. Родители, как водится, узнали о решении Юрия Петровича последними.

Итак, утром в субботу Юрию Петровичу позвонил его отец – Петр Осипович и, сообщив о смерти их родственника, пригласил пообедать вместе и помянуть Николая Ивановича.

– Мам, спасибо. Ничего больше не надо! Я и так уже объелся, – Юрий Петрович восседал в центре маленькой кухни за обеденным столом, покрытым истертой клеенкой.

– Да ешь, не стесняйся, – приговаривала Зоя Федоровна, пытавшаяся против желания сына подлить ему борща. – А то может, вы с отцом еще по рюмочке? Еще раз помянете Николая? Или еще пельменей? Как тебе – понравились? Вчера с отцом налепили – настоящие, мясные! Фарш сами накрутили!

– Мам, да не могу я уже есть, и пить больше не буду в такую жару, – отдувался Юрий Петрович. – Только чая выпью. Потом. А то отяжелел, а мне еще собираться.

– Да. Правильно – не пей. Не надо больше, – согласилась Зоя Федоровна. Покачав головой, тихо, но настойчиво начала опрос:

– И чего ты забыл в этой Москве? Зачем тебя понесло туда на старости лет? И как тебе только в голову взбрело уволиться из школы? У тебя же ученики, выпускники!

Юрий Петрович никак не реагировал на эти в высшей степени справедливые вопросы.

– Когда у тебя поезд?

– Сегодня. В двадцать три тридцать местного. Я договорился – меня отвезут, – торопливо отвечал Юрий Петрович. – Мам, ну как? С чемоданом-то, решили?

– С этим чемоданом, – перешла почему-то на шепот Зоя Федоровна, – как говорится, сплошная мистика.

Юрий Петрович насторожился и стал весь внимание.

– Ты же знаешь, – продолжала шептать Зоя Федоровна, – отец этот чемодан ни разу в жизни не открывал. Хотя и ключ был – один на два замка.

– Да, да, я помню, – кивал Юрий Петрович.

Чемодан всегда лежал на верхней антресоли, и Юрию Петровичу с самого детства хотелось узнать, что в нем находится. Но чемодан был объявлен неприкосновенным, и его содержимое по сей день оставалось тайной для семьи Лукьяновых. А чемодан этот был очень приличный даже по современным меркам – полностью кожаный, с металлическими уголками, с двумя ремнями и двумя замками. На крышке чемодана имелся тисненый вензель «NT» из переплетенных латинских букв. И каждую неделю из года в год чемодан протирали от пыли.

Когда Юра стал старше, эта «почетная обязанность» по удалению пыли перешла к нему, и каждый раз, поднимая этот таинственный во всех отношениях предмет, Юра отмечал призывную тяжесть, а его воображение рисовало хоть небольшое, но сокровище. На Петра Осиповича никакие провокационные разговоры: «Пап, а давай посмотрим, что там внутри» не действовали. Ответ всегда был один: «Нет».

– И вот, после нашего с тобой разговора, – продолжала Зоя Федоровна шепотом, – я думала, что теперь точно уговорю отца дать тебе этот чемодан для поездки в Москву, но он опять уперся и, ни в какую. Даже слушать не захотел, только заладил свое, – «я слово дал Николаю: хранить чемодан и не открывать!». А рано утром звонит Валентина и сообщает: Николай умер в больнице. Ты же знаешь, Николай Иванович сильно болел после всех этих лагерей. Последние лет десять был прикован к инвалидному креслу.

– Да, – вздохнул Юрий Петрович, – жаль, что так и не увиделись. Я помню, последний раз видел его лет восемь тому назад – на седьмое ноября – они нас пригласили. Дядя Коля еще пел под гитару.

– Давно это было, – продолжала шептать Зоя Федоровна. – Хороший был человек. Жалко, что в последнее время мало виделись: у всех свои проблемы. Кажется, что еще успеем, встретимся, поговорим. А Кондратьевы как уехали в Волгоград к дочери семь лет тому назад, так мы больше Николая и не видели. Так, что прости уж нас, Николай Иванович, и вечная тебе память.

– Прости и меня, Николай Иванович и вечная память, – тихо проговорил Юрий Петрович.

– Так вот, после этого разговора, – продолжала Зоя Федоровна, – отец вдруг стал что-то искать. Я спрашиваю: «Что потерял?». Молчит. Ходил битый час по всей квартире. Потом говорит: «…точно помню, что ключ был здесь и показывает мне шкатулку. А теперь его тут нет?»

«Не знаю, – отвечаю, – ты этот ключ сам прятал. От всех. Так что ищи».

А тут снова телефонный звонок. Мы аж, подскочили. Думаем, не дай Бог, что еще случилось. Опять звонит Валентина и говорит отцу: «Ты почему не хочешь отдать чемодан Юрию?». Отец покраснел весь и отвечает: «Не могу ключ найти, а замки ломать не хочу». А Валентина ему: «Коля перед смертью велел тебе сказать, чтобы ты отдал чемодан Юрию. И сказал, что ключ лежит в коробке под часами».

– И что? – также перешел на шепот Юрий Петрович, – нашли ключ?

– Да, сразу нашли ключ в коробке под золотыми часами твоей покойной бабушки.

– Понятно, – прошептал Юрий Петрович. – А что там – в чемодане?

– Мы его не открывали, сынок, – перешла на нормальный тон Зоя Федоровна. – Валентина сказала, чтобы чемодан отдали тебе. И все. Ключ у отца. Иди – он тебя ждет. Да, чуть не забыла, – спохватилась Зоя Федоровна, – звонила Юля. Юля Подгорная. Она тебя найти не может.

– Звонила из Екатеринбурга? – уточнил Юрий Петрович.

– Нет. Она в Уральске. Сказала: давно развелась, вернулась, и что они живут с сыном у мамы. Это совсем рядом с тобой – Социалистическая, восемь, по-моему. Я записала и адрес, и телефон. Вот, возьми, – подала Зоя Федоровна лист бумаги. – Юля просила, чтобы ты позвонил. Хотела повстречаться с тобой.

– Да, давненько мы не виделись, – проявил интерес Лукьянов, – года три, а может, больше. Значит, она с Игнатом развелась?

– Да, развелась, – подтвердила Зоя Федоровна.

– Понятно. Социалистическая восемь, – спрятал записку в карман Юрий Петрович. – Позвоню как-нибудь.

– Как же ты Юльку тогда не отстоял? Какая бы пара была, – вздохнула Зоя Федоровна. – Этот ваш Игнат как медведь, на нее набросился и увел ее у тебя из-под носа. Откуда он только взялся?

– Мам, ну хватит уже, – пресек очередную попытку вспомнить былое Юрий Петрович.

– И чего тебя понесло в эту Москву? – опять вздохнула Зоя Федоровна.

– Мам, ну хватит уже…

– Ты где там застрял? – послышался громкий голос Петра Осиповича из комнаты. – Я тебя уже заждался.

– Ладно, иди к отцу, – промолвила Зоя Федоровна, – а то он ждет тебя с самого утра.

– Иду, пап, – подал голос Юрий Петрович, напоследок оборачиваясь к матери, – спасибо большое. На целую неделю наелся, – попробовал он шутить.

С отцом разговор был не таким легким.

– Садись, – скомандовал Петр Осипович и прикрыл дверь комнаты, – мне надо с тобой потолковать. У тебя есть время?

– Конечно, пап, – откинулся на спинку старого дивана Юрий Петрович, – для тебя время есть.

– Так вот, – начал осторожно Петр Осипович, – сегодня утром из Москвы позвонила Валентина и сообщила, что Николай Иванович скончался этой ночью.

– Прими мои соболезнования, – проговорил расстроенный Юрий Петрович.

– Мать тебе рассказала про ключ?

– Да.

– Что скажешь?

– Просто фантастика! – отозвался Юрий Петрович, – не знаю, что и думать.

– И я так подумал, – посмотрел задумчиво перед собой Петр Осипович. – Вот чемодан! Забирай! – кивнул он в сторону шкафа.

Чемодан лежал на журнальном столике.

– Получается, ты его ни разу не открывал? – изумился Юрий Петрович. – И не знаешь, что там находится. Вот это выдержка!

– А зачем? – отвечал Петр Осипович, – мне его на хранение оставили. Чужого мне не надо. И Николай меня лично просил хранить его, как зеницу ока. Зачем я буду там лазить? А раз Коля велел тебе его отдать, то получается, все, что там лежит, принадлежит уже тебе.

– Понятно, – улыбнулся Юрий Петрович. – Получать подарки всегда приятно! Тем более антикварные! Может, там такое наследство, что поможет нам всем?

– Может, и поможет, – отозвался Петр Осипович.

– А это что такое? – Юрий Петрович увидев на шкафу футляр.

– Это твоя скрипка, – отвечал Петр Осипович. – Помнишь? Ты почти три года проучился и бросил. Не хватило настойчивости и характера.

Юрий Петрович поднял крышку и взял в руки старенькую скрипку-восьмушку. Скрипка была пыльная и теплая на ощупь.

– Я нашел ее сегодня утром, когда ходил за картошкой, – пояснил Петр Осипович. – Думаю, чего ей гнить в подвале? Пусть будет предметом интерьера. Со скрипкой все в порядке, смычок – сломанный. И еще пакет какой-то. Думал, что в пакетике канифоль – посмотрел, а в нем – кусок каменного угля. Хотел выбросить, но мать не разрешила, пусть, говорит, сам выбросит, если что…

– Смычок я сломал. От злости. Не смог сыграть с листа какое-то аллегретто. Вот и сломал, – улыбнулся отцу Юрий Петрович, прижимая теплую деку к подбородку. – Я тоже думал – выучусь и стану знаменитым музыкантом.

 

Глава 6

Суббота, 17 июля 1999 года. Москва

– Товарищ полковник, разрешите войти?

– Да, Павел Васильевич, проходите, – подняла голову Наталья Павловна. – Как устроились?

– Спасибо за заботу, – пророкотал майор Валенда, – кабинет отличный – прямо так и тянет работать на полную. Собственный телефон, компьютер, принтер, сканер. Все функционирует. У вас, Наталья Павловна, есть минут пять меня выслушать?

– Да, именно пять минут, Павел Васильевич, – отодвинула в сторону папку Зырянова. – Давайте так поступим. Чтобы не нарушать ритм и график, вы сейчас знакомитесь с материалами, а в десять тридцать проведем короткое совещание, и я выскажу все свои соображения.

– Да, я понял, но у меня всего два слова.

– Хорошо, что там у вас? – согласилась Наталья Павловна и тут же задала встречный вопрос. – Кстати, чемодан вручили? Наблюдение установили?

– Так точно. Чемодан вручили. Наблюдение установили, – доложил Павел Васильевич. – Объект под контролем – обедает у родителей.

– Я слушаю вас, Павел Васильевич, только коротко.

– Постараюсь быть кратким, товарищ полковник. Я сразу приступил к выполнению порученного задания и начал изучать папку под номером один. Читал очень внимательно. Насколько я понял, все эти документы – копии?

– Да, – подтвердила Зырянова. – Оригиналы находятся в чемодане, который в данный момент у Лукьянова.

– Понятно. Просматривая документы, я заинтересовался вот этой телеграммой, – Павел Васильевич положил копию на стол.

– Да, эту телеграмму я помню, – прищурилась Зырянова, – по-моему, кто-то пытался предсказать будущее. Там же есть резолюция.

– Да, резолюцию я видел. Во-первых, обратил внимание на то, что предсказания смерти – сам по себе факт уже неординарный! – продолжал Валенда. – Во-вторых, время смерти Андрея Ивановича Зорина выдается в ю ти си – в семнадцать часов тридцать две минуты тридцать секунд. Это вместо «устаревшего» Гринвича.

– Догадываюсь, что вместо Гринвича, – нетерпеливо передернула плечами полковник Зырянова.

– У меня еще три минуты, – напомнил, улыбаясь, Валенда, – Я назвал две позиции. Но есть и третья: в одной из папок я обнаружил подборку об американской лунной миссии «Ахиллес» под номером одиннадцать.

– Да, это входило в круг обязанностей предшественника. И что же?

– Вот, послушайте, – Валенда достал из папки листок и прочитал:

– Восемнадцатого июля 1969 года «Ахиллес-11» прибыл к Луне и в семнадцать часов 32 минуты и тридцать секунд по ют и си вышел на орбиту искусственного спутника…

– И что из этого следует? – включила ледяной тембр полковник Зырянова. – По-моему, это случайное совпадение.

Но сбить с толку настойчивого майора проверенным «ледяным приемом» не удалось.

– Если совпадение, то очень подозрительное, – поднялся из-за стола Валенда. – Дело в том, что завтра как раз и есть восемнадцатое июля 1999 года. И еще одно: указанное в этой телеграмме время странным образом совпадает с декларируемым американцами временем прибытия одиннадцатого Ахиллеса на лунную орбиту – до секунды!

– Павел Васильевич – время! – вернула папку на прежнее место полковник Зырянова. – Вы же не знаете самого главного: кто этот Зорин, и где его искать?

И четвертое обстоятельство, – продолжал ровным голосом Валенда. – Я знаю Зорина, который родился восемнадцатого июля пятьдесят восьмого года. Это наш с Лукьяновым одноклассник.

– Откуда такая уверенность? Давайте в десять тридцать поговорим обстоятельно.

– Хорошо, – направился к двери Валенда. – Я буду у вас ровно в десять тридцать.

– Да, кстати, Павел Васильевич, – окликнула его Наталья Павловна. – А как вы относитесь к американской лунной программе?

– Честно?

– Конечно, честно. У нас тут только честно.

– Отрицательно, – остановился у двери Павел Васильевич. – У американцев не было ракетного двигателя с заявленной мощностью, чтобы вывести на опорную орбиту лунный комплекс «Плутон-Ахиллес». Тяжелая ракета «Плутон-5» – блеф. Комплекс «Плутон-Ахиллес» взлетал, но с двигателями меньшей мощности. Отсюда следует, что на низкую околоземную орбиту было выведено не сто сорок требуемых тонн, а гораздо меньше. И это означает, что никакого полета «Ахиллеса» кЛуне не могло состояться.

– Понятно, – улыбнулась Зырянова. – Но ваша позиция противоречит официальной версии.

– Принял к сведению, – ничуть не смутился Валенда. – Но я свою точку зрения менять не собираюсь.

– Значит, вы уверены, что этот Зорин, указанный в телеграмме, является вашим одноклассником?

– Да, товарищ полковник, уверен! Мы учились вместе: я, Андрей Зорин и Юрка Лукьянов. У нас даже был свой вокально-инструментальный ансамбль.

 

Глава 7

Южный Урал. Шестидесятые

Юра Лукьянов с самого раннего детства интересовался музыкой. Музыка вошла в жизнь Юры вместе с радиоприемником «Урал», способным также воспроизводить грампластинки на семьдесят восемь оборотов, и музыкальными фразами песни «Спят курганы темные», которую отец напевал почти каждый вечер, укачивая сына. И старой клееной – переклеенной скрипкой, на которой никто не умел играть, а Петр Осипович хоть и умел когда-то, но после войны уже не смог играть, потому что левая рука не слушалась по причине тяжелой фронтовой контузии.

Как только Юра начал ходить, Петр Осипович обеспечил ему доступ к радиоприемнику и научил сына проигрывать эти тяжелые и хрупкие пластинки. Благо, магазин по их продаже был за углом, и назывался он: «Культтовары».

В минуты хорошего настроения и с утра пораньше маленький Юра подходил к проигрывателю, доставал из коробок любимые пластинки и надолго погружался в кропотливый процесс воспроизведения: необходимо было поменять иглу, затем аккуратно протереть пластинку, запустить диск и осторожно опустить адаптер. После этого последнего действия Юра замирал и «ловил» знакомый скрип, указывающий на то, что иголка скользит по правильной дорожке, и что через несколько мгновений из репродуктора вырвутся звуки гитарного вступления мексиканского трио Лос Панчос. В те далекие дни музыкальные пристрастия Юры Лукьянова сформировались в соответствии с репертуаром имевшихся в домашней коллекции пластинок и музыкальных радиопередач. В основном это были песенные произведения. Юра искренне восхищался песней «Тайна» в исполнении оркестра Леонида Утесова, заунывные звуки скрипок которой «трогали» его детскую душу. А песню «Бесамэ мучо» с бойкими заокеанскими рифами маленький Юра готов был воспроизводить до бесконечности, доводя домашних до определенной точки.

Сама идея, что Юра должен обучаться музыке по мере его взросления даже не обсуждалась: Петр Осипович до войны довольно сносно играл на семиструнной гитаре и даже скрипке, но после контузии пальцы левой руки перестали слушаться, и все музыкальные надежды были возложены на Юру, который помимо имени получил звание – сын танкиста со всеми вытекающими обязательствами. Все только и ждали того момента, когда он будет способен уверенно ходить и начнет осваивать музыкальную науку. Тем более, старшая сестра Ольга уже вовсю «шпарила» на фортепьяно и занималась этим три раза в неделю в музыкальной школе.

Так что музыкальное будущее Юры было предопределено, и главное, он сам уже мыслил именно в этом направлении.

Итак, по достижению пятилетнего возраста Юра был препровожден в музыкальную школу на прослушивание.

Преподаватель Иван Иванович с сомнением посмотрел на маленького претендента и спросил:

– Кем ты собираешься стать, когда вырастешь?

– Скрипачом, – честно ответил Юра Лукьянов.

Подивившись столь уверенному ответу, Иван Иванович попросил разволновавшихся папу и маму подождать в коридоре за дверью, а сам стал смешить Юру хлопками в ладоши и проигрыванием коротких музыкальных фраз. Минут через десять Иван Иванович объявил, что у Юры есть все данные для музыкальных занятий. Главное, есть музыкальный слух, чувство ритма, реакция и сообразительность. Этого вполне достаточно для овладения скрипкой, которая, как известно, стоит на втором месте после арфы среди струнных инструментов по сложности освоения.

Но поскольку Юра был еще маловат для серьезных занятий в школе, то, учитывая несокрушимое желание Петра Осиповича, Иван Иванович предложил индивидуальные занятия в виде предварительного знакомства с инструментом и общей музыкальной практики. Решили, что занятия будут проходить в городском Драматическом Театре, расположенном рядом с домом. Иван Иванович руководил здесь местным кружком балалаечной самодеятельности. Через три дня после прослушивания Петр Осипович принес вечером бумажный шуршащий пакет, вкусно пахнущий чем-то особенным. Там оказалась маленькая скрипка.

Юра взял ее в руки и ощутил неповторимый аромат. Скрипка пахла замечательно.

– Вот, – гордо вещал Петр Осипович, – еле нашли во всем городе. Восьмушка. Ты – самый маленький скрипач.

Юра с сомнением смотрел тогда на скрипку и даже не мог себе представить, как из этого устройства извлекают такие прекрасные звуки, какие он слышал во вступлении «Вам возвращаю ваш портрет».

Потом Петр Осипович приобрел смычок с черным конским волосом, канифоль в круглой коробочке и скрипичный футляр, который пришлось изготовить индивидуально у местного умельца, поскольку таких маленьких футляров не было в продаже.

Наконец, все необходимое для обучения было приобретено – учебник для скрипки, состоящий из двух книжек – частей, а также большая нотная тетрадь с горизонтальными линеечками. Футляр был укомплектован по всем правилам: скрипка занимала почетное центральное место, под крышку, где находился специальный держатель, помещался смычок, а в верхней части футляра открывалось место под крышкой для канифоли.

Вся внутренняя поверхность футляра была обита мягкой темной тканью, чтобы не поцарапать инструмент. Ручка футляра была сделана из толстой брезентовой ленты, а сам футляр был обит светло-коричневым дерматином. Словом, это был замечательный футляр.

Юра Лукьянов не стал откладывать учебу в долгий ящик и приступил к ней в ближайшую же неделю. Занятия должны были проходить в кружке баянистов, расположенном в помещении бомбоубежища с тяжелой металлической дверью и с огромными ручками замков, окрашенными в светло-коричневый цвет. Вся внутренность подвала скудно освещалось лампочками в проволочных сетках, а стены были задрапированы черной, зловещей тканью…

Но особого восторга после первых занятий Юра не испытал. Оказалось, ему больше нравилось слушать, нежели самому воспроизводить звуки на скрипке: дело это было довольно сложное, и Юра только и ждал того момента, когда в очередной раз недовольный его игрой Иван Иванович возьмет у него скрипку, моментально подстроит струны и скажет: «Смотри, как надо играть эту фразу».

Помещение бомбоубежища наполнялось чарующими звуками, а сердце Юры в эти мгновения замирало. Оно почти переставало биться. «Неужели и я так смогу?» – задавал мысленно он себе вопрос, но особых успехов не демонстрировал. Отец, пытаясь подбодрить маленького скрипача, читал ему вслух книгу Виноградова «Осуждение Паганини», но книга произвела обратный эффект: маленький Юра решил – для того, чтобы играть на скрипке, необходимо обладать не меньшим талантом, чем Паганини, и ко второму классу интерес к освоению инструмента был окончательно потерян.

Родители повздыхали, но смирились. Больше тема освоения Юрой музыкальных инструментов не обсуждалась, хотя семья продолжала оставаться музыкальной: папа и мама с удовольствием пели под фортепианный аккомпанемент сестры. В праздники приходили немногочисленные, но талантливые родственники, которые под руководством Николая Ивановича пели романсы и другие хорошие песни. И фраза «Соколовского гитара до сих пор в ушах звенит» надолго засела в голове Юры.

Но годы шли, певческая компания распалась: кто умер, а кто переехал. Казалось, ничто не сможет вернуть интерес Юры к исполнительскому искусству, но однажды, гуляя во дворе и совсем чуть-чуть безобразничая у весеннего ручья, друзья были обруганы злой старушкой, которая, в числе прочего, назвала их «битлами». Третьеклассника Юру тогда поразило само звукосочетание: «битлы», прозвучавшее из уст старушки заманчиво и призывно. Осведомившись у друзей, что означает сие ругательство, Юра узнал, что это слово иностранное, но что оно означает, никто толком не знал, и только Тимошкин вспомнил, что его двоюродная сестра – Юлька что-то пыталась ему объяснить, но он ничего не понял, хотя помнил, что обязательно у них были гитары и барабаны. Вот и все.

– Эх ты, балда! – в сердцах сказал тогда Лукьянов, – запомнить толком ничего не можешь!

– По-моему, Юлька говорила: видела их фотографию – тут же вспомнил обидевшийся Тимошкин.

– Чью фотографию?

– Ну, этих битлов, – пояснил Тимошкин.

– Так значит, «битлы» – это люди? – стало доходить до третьеклассника-Лукьянова. – И они сфотографированы?

– Конечно, сфотографированы! – воспрянул духом отруганный Тимошкин. – Эта фотка есть у кого-то у нас во дворе. Юлька знает.

Юра навсегда запомнил эту фотографию. Хозяин запретил брать ее в руки, и она оставалась во время «сеанса просмотра» за стеклом шкафа с книгами. На переднем плане фото размещалась ударная установка с тремя гитарами. Юра сразу отметил гитару в форме скрипки, которая стояла справа, вторая гитара стояла перевернутой, а третья лежала на рабочем барабане. На втором плане находились какие-то молодые люди в белых рубашках и с длинными челками. На животе одного из них было написано чернилами: «Пауль». Владелец фотографии утверждал, что это и есть «битлз».

– Кто же это, по-вашему? – ответил он вопросом на робкий запрос Юры о доказательствах. – Посмотрели? А теперь дуйте по домам.

С этого момента Юра, как разведчик в тылу противника, стал по крупицам собирать разрозненные и противоречивые сведения о данном музыкальном феномене. И хотя это занятие захватило увлекающегося Юру уже в начале четвертого класса, оно, однако, не помешало ему хорошо учиться, посещать клуб юного техника, строить модели самолетов и кораблей, заниматься спортом, в частности, футболом. А любимыми предметами в школе, помимо математики и физики, впоследствии стали астрономия и биология. Однако, несмотря на все старания, Юре до конца четвертого класса не удалось узнать, как, собственно, звучат битлы: магнитофона в семье не было, а у тех, у кого был магнитофон, не было нужных записей.

Как это часто бывает в жизни, все произошло случайно: Юра сохранил детскую привычку слушать грампластинки, а Петр Осипович к тому времени активно использовал систему «Посылторг», и семья почти каждый месяц заполняла заказ и получала на почте коробки с грампластинками и книгами. В очередной раз была доставлена пластинка серии «Музыкальный калейдоскоп». На пластинке, помимо Фрэнка Синатры с дочерью Нэнси, содержался трэк под названием «Девушка» в исполнении английского вокально-инструментального ансамбля без названия и также указывалось, что музыка и слова этой песни являются народными.

Юра сразу обратил внимание на необычную композицию, но только несколько дней спустя подруга сестры, прослушивая эту пластинку, уверенно произнесла: «это Битлз». Юра чуть не подпрыгнул от восторга: да, именно так и никак иначе должны были звучать «Битлз»! И почему он сам не догадался, что это они!?

Юра стал слушать эту песню регулярно, но никак не мог наслушаться: песня не надоедала и казалась очень знакомой; как будто он слышал ее давным-давно – в раннем детстве. Возникло ощущение, что он обрел, наконец, тайное, понятное и доступное только ему «сокровище». Хотя оно и было «нарезано» на обычной пластинке.

Каждый раз, прослушивая песню, Юра удивлялся всему: необычному началу, когда внезапно из «космической пустоты» врывается одинокий сильный баритон, а затем вступают все инструменты: три гитары и ударные. И еще в припеве кто-то подпевал высокими и уверенными голосами. И это было странно, потому что занятия пением, по мнению Юры, считалось не мужским делом, а тут как раз было все с точностью да наоборот. И то, как пели «битлз» высокими, звонкими голосами, завораживало и очаровывало простых советских слушателей из Уральска. А потом еще две гитары начинали дополнять друг друга, в несложной, но эффектной партии проведения.

Таких песен Юра Лукьянов еще не слышал. И ему вдруг захотелось точно так же петь и играть на чем угодно, хоть на гитаре или на барабанах. Неважно на чем, но только бы играть и петь стройным и энергичным многоголосьем. И обязательно с друзьями.

Вечером того же дня Юра договорился с Женькой Тимошкиным о создании собственной группы. И хотя у участников не было ни усиливающей аппаратуры, ни ударной установки, ни электрогитар, но присутствовало главное – неукротимое желание петь под собственный аккомпанемент и выступать перед публикой.

– Но пока мы ничего не умеем, все должно оставаться тайной. Понял, Женька? – шептал, как заговорщик, Лукьянов. – Никому ни слова, а то будут смеяться. Надо сначала научиться играть на гитарах и петь вместе, а потом уж будем давать концерты.

– Как битлы? – кивал маленький Тимошкин. – Все понял, Юрка, а может, мы на скрипках? Ты же умеешь, а я подучусь у тебя…

– Да ты что, Тимошка!? – горячился Лукьянов, – специально меня злишь! Какие скрипки? Это же совсем другое – тут главное ритм, ударные, и пение под гитару. У нас дядя Дима поет под гитару, и я у него все выведаю. Правда, у него гитара семиструнная, а у «Битлз» – шестиструнные, и еще бас-гитара в форме скрипки с четырьмя струнами. Я проверил по фотографиям. Еще надо купить звукосниматель для гитары, а он стоит шесть рублей.

– А где возьмем деньги?

– Я уже накопил два с половиной, – показал маленький кошелек Юра. – Это обеденные деньги. Теперь твоя очередь – ты этот месяц на диете! Понял, Тимоха? – Лукьянов пощупал тощий Женькин живот. – И все, что выпросишь у родителей, несешь сюда! – потряс в воздухе кошельком Юра, – может, к концу четверти и накопим.

– Хорошо, – вздохнул маленький Тимошкин, – я не буду питаться этот месяц. Но это не честно: их же – четверо, этих Битлз, а мы вдвоем будем корячиться за звукосниматель? Надо еще двух принимать.

– Хорошо, – кивнул Лукьянов. – Кого ты думаешь пригласить… но только пока одного?

– Может, Валенду или Игната? – мгновенно ответил Женька.

– Хорошо, давай тогда Валенду.

– Точно, Валенду. Он же в твоем подъезде живет. Очень удобно: спустился с пятого на второй – и уже на репетиции. Только он без обедов не сможет: здоровый такой и постоянно есть хочет, – сокрушался Тимошка, – но Валенда, конечно, лучше Игната. С этим Игнатом только и будем драться всю репетицию – он такой дикий.

– Да, – согласился Лукьянов. – А может, мы Пашке будем бутерброды приносить и подкармливать. Главное, чтобы никто не узнал, а то у Валенды мама нервная. Узнает, тогда будет нам звукосниматель. Так что завтра у меня после школы: дома никого, и мы после уроков порепетируем. И проверим этого Валенду: вроде он поет ничего. Я на пении сегодня за ним наблюдал: такой длинный, а поет тоненьким голоском. Умора!

После этой «исторической встречи» жильцы подъезда надолго потеряли покой, причем, сосед снизу – дядя Вася, страдал больше всех. Репетиции, как правило, проходили в дни, когда взрослые Лукьяновы были на работе, а сосед отсыпался после ночной смены.

Репетиция начиналась обычно часов так в двенадцать, именно в тот момент, когда на дядю Васю накатывал приятный и глубокий сон. Сначала он не мог понять, откуда происходят навязчивые, повторяющиеся звуки разной высоты. Во сне ему казалось: плачет или кричит от боли ребенок. Пробудившись в очередной раз, дядя Вася распознал направление источника звука и как был в трусах и майке, отправился разбираться. Группа, ожесточенно репетировавшая песню «Шел отряд по берегу», была напугана яростным ударами в дверь. Пение тотчас же прекратилось, а Юра на коленках пробрался к двери и через глазок разглядел нарушителя творческого процесса. Искаженный линзами «глазка», дядя Вася произвел на Юру сильное впечатление.

Репетицию решено было прекратить. Из квартиры уходили, молча и по одному.

– А что будет, когда у нас появиться ударная установка? – невинно спросил Тимошкин. – Дядя Вася точно проломит вам дверь.

– Да, – взлохматил отрастающие волосы на затылке Лукьянов, – не знаю, что будет… Надо что-нибудь придумать. А то я у папы выпрашиваю усилитель для гитары и микрофонов. Этого уровня звука дядя Вася точно не выдержит.

Старшая сестра Юры – Ольга – стала поставлять Юрию необходимую «битловскую» информацию, циркулирующую в то время в старших классах простой советской школы. Для преодоления первичного отставания, Юра старательно заучил имена ливерпульской четверки, причем, имена, имея четкий ритмический рисунок, и сами по себе были музыкальными. Ринго Старррррр – чем не барабанная дробь? «Джон Леннон – Джон Леннон» – вальс три четверти. Джордж Харррисоннн – тремоло, а Пол Маккартни – простая «эстонская» синкопа.

Накануне нового года Петр Осипович приобрел отечественный магнитофон «Комета», сестра Ольга тут же принесла пленки с альбомами «Help!», «Rubber Soul» группы «The Beatles», и репетиции подпольной бит-группы наполнились новым содержанием – сеансами звукозаписи.

 

Глава 8

Суббота, 17 июля 1999 года. Уральск

– Из семьи ушел, живешь, как дикарь, зарос как дикобраз, – прервал воспоминания Юрия Петровича отец, – и как тебя только в школу пускают к ученикам?

– Я сейчас в отпуске, пап, – промямлил Юрий Петрович, – но сегодня же подстригусь.

– Мать бы пожалел. Сердце у нее болит за тебя, непутевого. Хоть бы тогда звонил чаще, говорил с нами. Нам же много не надо. Все ждешь, только чего ждешь, непонятно. Ведь помрем же скоро. Будешь потом знать. Вот чего ты в этой жизни достиг? Тебе уже за сорок, а ты опять у разбитого корыта остался? – говорил отец.

Юрий Петрович положил скрипку на шкаф и только смотрел на родителя из-под ресниц.

– Я в двадцать лет уже войну закончил с тяжелейшей контузией и сразу после госпиталя стал учиться. Получил профессию и работал до самой пенсии. А ты?

– Пап, – вдруг задушевно проговорил Юрий Петрович, – а ты можешь рассказать мне про свой последний бой, когда тебя ранили?

– Меня тогда не ранило, а сильно контузило. Я же тебе рассказывал.

– Да, ты говорил, что только болванка по броне. И все. А ты можешь сказать, где это было? Когда?

– Зачем тебе это?

– Может, я своим внукам буду рассказывать, – улыбнулся Юрий Петрович, – а то спросят, а я и знать не знаю.

– Спросят? – сердито прищурился Петр Осипович. – Да, может, спросят, а может, и нет. Еще лет пять такой политики – о Великой Отечественной Войне просто забудут. Если ваше поколение хоть какое-то имеет представление: кто свой, кто чужой, то для этих наших «соотечественников» без роду и племени, для них что Сталин, что этот нацистский изверг, все едино. А эти реваншисты никак не могут успокоиться! Все хотят оспорить результаты! Устроили всем миром геноцид русского народа и думают, что русские – это источник всякого зла на Земле. Вот если бы не было русских, то сразу стало всем здорово. Поэтому долбают нашу Русь-матушку со всех сторон – только держись. Ну, ничего, – погрозил кулаком в окно Петр Осипович, – они думают, это им с рук сойдет! И все им неймется! Никак они ответ на вопрос: кто в сорок пятом году победил, найти не могут, черти окаянные!

– Но ты сам знаешь ответ, – помрачнел Юрий Петрович, – разве этого недостаточно? Ты же знаешь правду!

– Я-то знаю, – горько усмехнулся Петр Осипович, – но это, оказывается, не главное. А главным становится ложь! Вранье! Чем оно подлее, тем больше дураков в нее верят! А эти наймиты в наших бывших союзных республиках, все пытаются чего-нибудь выискать, чтобы еще раз подвергнуть сомнению нашу победу и привлечь на свою сторону этих наших оболтусов-недоучек, – горько и громко выдавал «на-гора» боевой командир Петр Осипович.

В дверях появилась Зоя Федоровна:

– Ты что тут раскипятился? Аж, радио на кухне не слышно!

– Да, да, буду тише, – вскинул руки Петр Осипович, – у нас тут, мать, политинформация. А ты вроде как нам чай собиралась организовать?

– Все готово, остывает, – вернулась на кухню Зоя Федоровна.

– Да, я вот думаю, сколько триллионов долларов истрачено на вооружение по всему миру: в России, в Америке, – продолжил ветеран свои размышления – А если бы эти деньги, да в мирных целях – на науку, на детей! Ладно, хватит дискутировать, – отрубил Петр Осипович. – Но я все равно не понимаю, есть же еще страны, представляющие угрозу для всего мира. Почему мы всегда крайние? Взять хотя бы Отечественную войну. Весь мир спасли от «чумы», пострадали больше всех их вместе взятых! Сколько городов и сел было стерто с лица земли, сколько людей погибло! Лучшие люди, герои – полегли на полях и в лагерях, а им на это, – Петр Осипович опять погрозил кулаком в окно, – наплевать. Они только и ждут, когда мы ослабнем! И глумятся над нашим горем и нашей памятью. Вот они и расковыривают наши раны и получают какое-то удовольствие! Теперь еще эти бывшие союзные республики возбудились! Повылезали эти морды со свастикой на лбах! Сплошные торгаши. За деньги готовы на все – хотите свастику, хотите серп и молот. И еще объясняют, свастика это совсем не то, что вы думаете – это такой хороший знак, только фашисты его использовали, а знак хороший.

– А мне недавно рассказал мой знакомый о блокаде Ленинграда, – продолжил ветеран, – он командовал сторожевым катером и сопровождал колонны транспорта с эвакуированными. Все повидал, но один случай, говорит, не могу забыть. Ленинградский порт. Раннее утро, осень. Идет погрузка транспорта, а мы в сопровождении. Все идет по графику. У меня вся команда смотрит в небо. А на причал заходит очередная колонна. Это дети с воспитателями и учителями. Я думаю, только бы повезло, только бы не было налета. А дети совсем маленькие: четыре, пять лет, но ведут себя по-взрослому; идут попарно, держат друг друга за руки, некоторые с флажками. У каждого за спиной маленькие вещмешки. Я как увидел эти мешочки, так сердце, говорит, сжалось. Только бы все обошлось, думаю! Но тут заныла сирена и началось. И вижу я эти кресты на крыльях, и посыпались бомбы. Все пылью и дымом заволокло. Замолотили наши зенитки, пулеметы: взрывы, крики. Налет-то отбили, одного поганца с крестами даже подбили, а детишки… почти все погибли. Я до конца дней своих буду помнить этих детей, лежащих на причале с маленькими вещмешками и флажками. И как я должен после этого относиться к свастике? К их самолетам, которые атакуют колону беженцев – женщин и детей или эшелоны с ранеными? Чем же он хорош для меня этот знак? Мы их к нам в Россию не звали с пушками и танками, и я их гусеницами своего танка давил, а теперь еще больше ненавижу, аж, зубы скрипят! В Москве, говорят, теперь можно сочинения Гитлера и прочих извергов купить. А государству, как будто бы до этого дела нет! Еще развели всякие правозащитные организации, чтобы этих недобитков защищать! А эти фашистские прихвостни из бывших республик хотят лишить нашу страну исторической памяти и отобрать нашу победу над фашизмом! И я сильно этого боюсь, потому что тогда это будет уже не Россия, а черт знает что.

– Да, нет, пап, – попробовал сопротивляться Юрий Петрович, – у нас в школе создан специальный штаб, собирают воспоминания ветеранов. Ведут с ними работу. Записывают их воспоминания. Фотографии собирают. Так что работа ведется.

– Ведется, – ворчал Петр Осипович. – Ты, меня не успокаивай, положение серьезнее, чем я думал. Мне недавно мои ветераны сказали, что выпускают такие компьютерные игры, где эти чертовы «тигры» расстреливают наши «тридцатьчетверки». И комментируют, дескать, «тигр» был сильнее наших танков. И всегда побеждал. Видишь, куда гнут! А это ложь, о которой мне трудно даже говорить, комок подступает к горлу! Что ж, придумали, может, они еще и придумают игру про концентрационные лагеря с виселицами и печками! И будут наших детей-дурачков учить, как и чем печи топить!

– Ну, ладно, – вздохнул Юрий Петрович, поднимаясь с дивана, – если не хочешь, можешь не рассказывать о своем последнем бое.

– Да там ничего особенного не произошло, – несмело начал Петр Осипович, глядя в окно, – это случилось весной сорок четвертого, на Украине. В день моего рождения – семнадцатого апреля. Да это и не бой был совсем. А так, незначительный эпизод местного значения. Напоролись на фрицевскую засаду. Второй Украинский фронт наступал. Я был тогда командиром танкового отделения танковой роты. Три машины мне подчинялись. Получили приказ двигаться в направлении на Умань. Идем по пересеченной местности, строем, несколько колон. Обходим какой-то населенный пункт по огромному полю; еще левее речушка, с деревьями по берегу. И тут я получаю приказ от комбата произвести разведку ближайшего оврага на юго-востоке от курса. А мы дня два без остановки преследуем отступающих фрицев; дым, копоть и пылища от танков до неба, а они от нас драпают: никакого сопротивления не оказывают, и их и не видно вовсе. В овраг, так в овраг. Приказываю, левый поворот, и мой механик Гудков Павел, здоровый такой мужик, разворачивает машину, и мы уже в овраге, а там глиняная трясина. Что делать? Приказ же выполнять надо!

Юрий Петрович вновь уселся на скрипучий диван.

– Я командую механику, давай на левый пригорок, – продолжал увлекшийся Петр Осипович, – а то засядем в глине. Кто же знал, что тигры за рекой? Вперед уже прошло столько машин, а от разведки никаких данных не поступало. Понимаешь?

– Да, пап, понял.

– Я докладываю: в овраге пусто, и мы идем к реке. Павел врубает первую скорость, танк вползает на косогор. И вдруг я вижу – впереди на поле, прямо у меня на глазах подбивают танк моего земляка Андрея Светличного, с которым мы в тылу дожидались машин в Танкограде и картошку пекли по вечерам в костре. Я выстрел сразу засек: бьют из-за реки из рощи по боковой броне, по двигателю. Танк Андрея сразу взялся огнем – как факел; экипаж в горящих комбинезонах прямо под пулеметы. Все погибли! Я в перископ разглядел: тигры в роще! Кричу механику «Разворачивай влево! А то подобьют!» Хотя, понимаю, что до цели далеко, но главное произвести выстрел. Командую наводчику «целься по орудию!» Ну, ты, понимаешь, что «тридцатьчетверка», хоть и лучший был танк для своего времени, но перед каждым выстрелом надо было останавливаться для прицеливания. И пока мы на этом косогоре крутились, слышу истошный крик механика «Слева! Еще „Тигр!!!“». И все. Уши заложило и темнота. Очнулся на радиаторе: механик меня вытащил. Болванка, говорит, командир, броню прошила. У тигра тогда пушка была, будь здоров – восемьдесят восемь миллиметров! От удара наш танк назад в этот овраг сполз, и пулеметами они нас не достали. Хотя все равно – в башне, кроме меня, все погибли, и наводчик старшина Александр Федотов, и заряжающий Махонько, а позже умер механик-водитель сержант Павел Гудков.

– Понятно, – разлепил губы Юрий Петрович.

Помолчали.

– А я до сих пор понять не могу, как я выжил? Как будто бы болванка сквозь меня пролетела: ни одной царапинки! Чудо какое-то! И Федотов и Махонько погибли от осколков сразу: Пашка умер позже. Сердце не выдержало, сказал мне санитар. А у меня только контузия. Тяжелая, правда и я всю жизнь на инвалидности. Вот так вот.

Юрий Петрович присел рядом с чемоданом:

– Ты, пап, меня извини, что я тебя заставил рассказать. Какой странный чемодан?

– Так он странный, потому что трофейный, – улыбнулся Петр Осипович. – Настоящий, кожаный. Дорогой, наверное, был. С металлическими уголками: можно в музей сдать. И вензель – «NT», – провел он пальцем по буквам.

– Тяжелющий какой! – осторожно приподнял чемодан Юрий Петрович. – Как же я его потащу через весь район?

– А ты иди сразу на остановку, на Жукова. Там сядешь на троллейбус и через пятнадцать минут ты у себя – только перейти на ту сторону улицы.

– Точно, пап, – выпрямился Юрий Петрович, – пожалуй, пойду.

– А чай? – раздалось из коридора, – ты обещал чаю выпить!

– Мам, в другой раз, – насупился Юрий Петрович, не очень любивший эти визиты к своим родителям, после того как остался без семьи, – пойду без чая, а то мне еще собираться надо и купить кое-что в поезд.

– Ладно, мать, – подал голос Петр Осипович, – пусть идет. Во сколько у тебя поезд?

– В половине двенадцатого. Я договорился, мой товарищ со школы довезет до вокзала. Так что чай другой раз попьем чай.

– Так ты уже в Москве будешь! – расстроилась Зоя Федоровна.

– Да оставь ты его в покое, – возмутился Петр Осипович, – видишь, у него душа не на месте. Пусть сам разберется. Ну, если надумаешь, заходи вечерком, перед отъездом. Будем рады, – смягчился отец.

– Хорошо, спасибо за обед и за ужин, – Лукьянов-младший вышел в дверь с тяжелым чемоданом.

 

Глава 9

Суббота, 17 июля 1999 года. Москва

Ровно в десять часов тридцать минут утра Павел Валенда сидел за столом в кабинете полковника Зыряновой.

– Павел Васильевич, доложите ваши соображения.

– Наталья Павловна, как вы помните, в материалах дела фигурирует телеграмма о неком Зорине? Я уже говорил о ней, – четко начал Валенда, – я хочу вам прочитать эту странную телеграмму еще раз.

– Читайте, – кивнула Зырянова.

«…Такого еще никогда не было на Земле! – читал тоном ведущего программы „Время“ майор Валенда, – восемнадцатого июля 1999 года, в семнадцать часов тридцать две минуты и тридцать секунд по ю ти си, в возрасте сорока одного года скоропостижно скончался гражданин Зорин Андрей Иванович, рожденный в городе Уральске в 1958 году. Момент смерти А.И. Зорина полностью совпал с моментом его рождения. Это уникальный случай в истории Homo Sapiens, зарегистрирован, как рекорд Гиннеса».

– Да, Павел Васильевич, эту телеграмму изучали и долго обсуждали, но сошлись на том, что это, конечно, полный бред. Причем здесь рекорд Гиннеса?!! – удивилась и на этот раз Зырянова. – В свое время Борисов написал мне на обороте этой телеграммы: «Абсурд».

– Да, я видел эту резолюцию. Я предлагаю воспользоваться этой информацией, как неким индикатором, с помощью которого можно подтвердить факт реальности открытия Кондратьева.

– Уточните, – придвинулась ближе к столу полковник Зырянова.

– Наталья Павловна, все просто, – уверенно захватывал инициативу Валенда. – Ближайшее воскресенье как раз восемнадцатое июля. И этот момент, указанный в телеграмме, как момент смерти Зорина, странным образом совпадает с еще одним событием – американский лунный корабль «Ахиллес-11» якобы вышел на орбиту искусственного спутника Луны. И именно в этом году отмечается тридцатилетие первой экспедиции с людьми на Луну. Американской экспедиции.

– Продолжайте.

– Так вот, завтра утром мои одноклассники собираются на базу на озеро для празднования дня рождения Андрея Зорина. Кстати, в свое время этот маленький санаторий из пяти корпусов за хорошим забором принадлежал НКВД. Я думаю, что мне необходимо принять участие в праздничном мероприятии, чтобы на месте проверить предсказания телеграммы, – на одном дыхании произнес Валенда.

– Если я вас правильно поняла, Павел Васильевич, то возможная смерть вашего друга в воскресенье восемнадцатого июля в семнадцать часов тридцать две минуты тридцать секунд по ют и си будет доказательством реальности открытия Кондратьева?

– Да, все правильно, – несколько обмяк Валенда. – Смерть Зорина будет неопровержимым доказательством того, что Кондратьев совершил феноменальное открытие! И я буду первый, кто засвидетельствует этот факт. При условии, что эта смерть действительно произойдет.

– Да, Павел Васильевич, – помрачнела психологически устойчивая Зырянова. – Оригинальный ход. Пожалуй, верх цинизма! Значит, вы сядете рядом с Зориным, по секундомеру будете отслеживать изменения его здоровья! – повысила голос Наталья Павловна, – и чтобы убедиться, умер ваш школьный товарищ или не умер, заранее пригласите врача для констатации? Так что ли?

– Да, именно так, товарищ полковник, – окаменел за столом Валенда, сжав пальцы в замок. – Я понимаю ваши чувства, но эти мои – в высшей степени циничные – действия и мысли продиктованы только стремлением выполнить поставленную задачу с наибольшей пользой для родины.

– Хорошо, – взяла себя в руки Наталья Павловна, – давайте к делу. Откуда такая уверенность, что это именно тот Зорин? Что, мало на Руси Зориных?

– Слишком много совпадений, товарищ полковник. Дело в том, что Уральск – городок небольшой, и тамошних Зориных я знаю почти всех. Подлинность телеграммы из апреля сорок четвертого у меня не вызывает сомнений и это подтверждается заключением ряда уважаемых экспертов. И, повторяю, ближайшее воскресенье и есть восемнадцатое июля, Зорину как раз исполняется сорок один год. Все сходится.

– Да, вроде все правильно.

– Вот и я о том же, – подхватил Валенда. – Я только, действительно, изумлен, откуда Кондратьев мог получить эти сведения в сорок четвертом году – за четырнадцать лет до рождения Андрея Зорина? И в то время, когда родители Зорина еще знакомы не были!

– Выходит, благодаря своему открытию, – осторожно предположила полковник Зырянова, – может, вы и правы, но все уж больно притянуто за уши…

– У меня есть еще один, но опять очень личный аргумент.

– Говорите, Павел Васильевич, вы сегодня решили меня окончательно доконать. Что ж, добивайте.

– Мы, товарищ полковник, все выросли в одном дворе: я, Лукьянов, Зорин и еще несколько человек. Так вот, у нас была одна страшилка, гласящая, что если кто-нибудь прикоснется к красному паучку, то умрет!

– Так, так, продолжайте, майор Валенда, – заулыбалась Наталья Павловна. – Где тут у меня диктофончик? «Красный паучок», говорите?

– Можете думать обо мне все, что угодно, – увлеченно продолжал Валенда, – но однажды весной этот наш Зорин всем назло взял и раздавил красного паука. На глазах у всех! Нам тогда лет по пять-шесть было.

– И вы в это верите? Ну, и помощника я себе подобрала. Господи, хорошо, что нас не слышит генерал Борисов!

– Да, почему-то верю, товарищ полковник, – выдохнул майор ФСБ Валенда.

 

Глава 10

Весна 1963 года. Южный Урал

Весна 1963 года на Южном Урале выдалась затяжной и холодной. Хмурый апрель никак не мог справиться со снегом, который, казалось, и не собирался стаивать: нешуточные снегопады и даже метели не оставляли весне ни малейшего шанса распорядиться своим законным временем. А появившиеся перелетные птицы с юга были явно обескуражены местными условиями обитания и наполняли холодный воздух удивленным гомоном по этому поводу.

Только в самом конце апреля на высоких открытых местах стали появляться проталины, покрытые прошлогодней листвой, поползли бесшумные ручейки. Но уже к началу мая солнце палило нещадно, нагревая головы и плечи горожан, словно пытаясь наверстать упущенное, и заструились пахучие весенние волны, перемешивая запахи пыли и асфальта с терпкими ароматами молодой крапивы и тополиной смолы.

Птицы от радости трещали вовсю, почки на деревьях изготовились к главному действию и уже показали крошечные зеленые «язычки» и в чисто вымытом голубоглазом майском пространстве повисла настороженная нежно-бирюзовая пелена.

Шестеро дошколят: пять мальчиков и одна девочка, в теплых, замечательно пахнувших на солнце драповых пальто и в шапочках с завязками, елозя по изумрудной майской траве с желтыми цветами, усердно рыли землю на солнцепеке в новом сквере.

Театральная площадь имела форму прямоугольника, образованного ровным строем пятиэтажек. Дворец культуры – краса и гордость города, располагался с южной стороны, а новенький сквер находился напротив театра. Осенью сквер огородили бетонным забором, посадили по периметру тонкие деревца, засыпали дорожки гравием, а в центре сквера запланировали фонтан и скамейки. По бокам стали устраивать клумбы различных форм; на некоторых уже чернели подготовленные грядки, но большая часть клумб заросла травой. Именно в таких запущенных местах и было удобнее всего устраивать «секретики». Сквер разбили на месте бывших картофельных полей, и поэтому земля была мягкая. Копать было легко.

– «Секретик» сделать просто, – пискляво рассуждал самый маленький по росту – Женька Тимошкин, аккуратно вытирая себе нос грязным кулаком, – нужно выкопать ямку. Потом положить на дно камешки. А сверху накрыть стеклом.

Женька достал грязной рукой осколок бутылки из кармана серого, драпового пальто:

– Во, зеленое.

– Ага, зеленое, – согласился с ним недавно переехавший Игнат Подгорный, отличающийся от всех остальных не только странным именем, но и угрюмым взглядом исподлобья в сочетании со взрослым упрямством в достижении цели. Двор никак не мог справиться с нетипичным для данных широт именем: пробовали давать Игнату различные клички, например, «Гранат», но последний сразу набрасывался с кулаками на «экспериментатора», требуя произнесения своего имени правильно.

Старая компания его опасалась, но не прогоняла. Даже Павел Валенда относился к Игнату с некоторым подобострастием, хотя и был на две головы выше. В свои пять лет Игнат имел независимый характер и стойкую привычку бродить по окрестностям двора в одиночку и неожиданно появляться в скоплении одногодок. И сейчас он гордо стоял поодаль, молча наблюдая за действиями малышни.

– Не порежься, – предупредила Женьку Тимошкина его двоюродная сестра Юля, рывшая ямку неподалеку от брата, устроившись на корточках, а не на коленках.

– Надо оконное стекло искать, – проговорил со знанием дела Юра Лукьянов, с удовольствием вдыхая аромат теплой земли и отгребая ее в сторону сцепленными руками. – Оно плоское.

– Эх, старость не радость, – прокряхтел баском длинный Валенда, приподнимаясь. Он стал сразу же усердно чистить брючки на коленках. – А сегодня утром Колька Страшный опять показывал фокусы у первого подъезда.

– Чё показывал? – шмыгал носом любопытный Андрей Зорин, рассматривая свои уже грязные на коленках чулки, колоколом нависшие над ботинками.

– Хлеб делал, – поведал Валенда, окончивший чистку брючек спереди и теперь вытирающий грязные руки о полы своего клетчатого пальто сзади. – Сделал настоящий кусочек хлеба из травы: Колька так делал: взял, сорвал колосок от травы, потер руками и вытащил кусочек хлеба. И все ребята смеялись от радости.

– А ты, Валенда, балда, – сказала аккуратная и умная Юлька с розовыми бантами и в новых ботиночках. – Зачем ты отдал Кольке свой бутерброд с маслом и сахаром?

– А он мне за бутерброд показал ещё один фокус про морковку! – настаивал упрямый Павел, – вот так взял, потер руками и раз – маленькая красная морковка! Я ее съел!

– Точно: балда, – поддержал девочку Юра Лукьянов, продолжавший углублять свой «секретик» с помощью щепки. – Юлька права. У нас у бабушки в кладовке этой морковки – знаешь, сколько! Пришел бы к нам и поел! Ой! – вдруг вскрикнул Юра. – Какой-то булыжник!

Через три минуты совместными усилиями на свет был извлечен черный камень.

– Это уголь, – сказала умная Юлька. – Антрацит. Мне папа рассказывал.

– Чего? – загалдели остальные. – Юрка, дай потрогать?

Великодушный Лукьянов разрешил всем желающим пощупать прохладный камушек. А любопытный Тимошкин стал даже нюхать кусок угля и потом принялся чихать.

– Давай его выбросим, – предложил Игнат, разглядывая находку. – Зачем он тебе?

– Нет, – Лукьянов аккуратно завернул кусок каменного угля в лопух. – Я его буду беречь. Может, потом пригодится…

В этот момент заверещал Зорин:

– И-и-ий, я палец порезал! – скривил он губы, – там что-то острое!

– Оближи, оближи, – закричали все ребята, сразу переставшие рыть и устраивать свои норки.

– Чем порезал? – хладнокровно поинтересовался Игнат.

– Там, в ямке! Наверно, стекло!

Стали смотреть туда.

– Да это же чей-то секрет! – догадался Валенда, – вон там и золотинки! И пуговицы!

– Спички! – обомлел Тимошкин, – и протянул руку.

– Стой! Не трогай, – вдруг крикнул Юра Лукьянов, – там красный паук!

Дети отпрянули:

– Берегись! Красный паук! Он охраняет! Он охраняет!

Все, кроме Зорина, отползли на безопасное расстояние.

– Я там копал – значит, это мой секрет, – сразу забыл о порезанном пальце Андрей.

– Тогда попробуй, возьми, – сказала Юлька, – к красному пауку нельзя прикасаться – умрешь! – тут же добавила она.

– Ха, ха! – заглядывал Андрей в ямку, – ты все врешь, Юлька. Он такой крошечный, как маковое зернышко. Даже меньше. Что он мне сделает?! Я сейчас его раздавлю и все-все заберу себе!

Мгновение, и словно поняв угрозу, исходящую от слов Андрея Зорина, кроваво-красный представитель отряда арахнид длиной всего семь десятых миллиметра грозно поднял передние лапки и, обнажив свои ядовитые хелицеры, стал пристально вглядываться всеми четырьмя парами глаз в синее, майское небо над ямкой.

– Расскажи ему быстрей о красном пауке, – забеспокоился Валенда.

– Расскажи, может он забыл? – подсказал Юра.

Все ребята, кроме насупившегося Андрея Зорина, который оставался рядом со своей ямкой, стали просить Юльку рассказать о красном пауке, хотя слышали эту историю много раз.

Красный паучок тоже оставался сидеть в секретике и не собирался уходить.

– Ладно, слушайте, – охотно согласилась Юля, укоризненно глянув на Зорина, который всем своим видом демонстрировал пренебрежение к общественному мнению.

– Давным-давно жили звери, люди, птицы, насекомые и красный, маленький паучок, – проговорила Юлька с выражением, – все жили дружно, потому что никто никакого не ел, а люди, звери и насекомые питались вкусными фруктами, которые росли на деревьях в лесу. И все были веселы, ведь никто никого не боялся. И каждый день звери, люди, насекомые устраивали праздник в честь какого-нибудь зверя, человека, насекомого или паучка.

– А рыбы тоже грызли яблоки? – поинтересовался Тимошкин.

– Да, и рыбы, и киты: все ели яблоки и бананы.

– Бананы? – удивился маленький Женька. – А что это?

– Ты опять забыл? Тебе же объясняли: это такие желтые, как груши, фрукты, только длинные, – уверенно пояснил длинный Валенда, – с кожурой. Ими обезьян кормят.

– Везет же обезьянам, – проглотил слюну Тимошкин.

– Да, – подтвердила Юлька, – желтые, – не перебивай меня, Женька. И чем больше люди и звери ели фруктов, тем больше они вырастали. Люди стали ростом с дом.

– Ого! – очень обрадовался маленький ростом Женька Тимошкин, очень любивший это место в сказке и мечтавший быстрее вырасти, – с наш дом?

– С наш, – спокойно реагировала Юлька. – А кит вырос с корабль!

– С атомный ледокол «Ленин»? – уточнил Лукьянов.

– Да.

– А слон вырос с гору, а лягушка с крокодила! – наперебой стали подсказывать ребята, за исключением насупленного Зорина, который считал все сказанное глупостью.

– Собака выросла с лошадь, лошадь стала размером со слона, – продолжала Юлия, – а муха увеличилась и выглядела огромной – как самолет!

– Ого! – не верил Тимошкин, – не может быть такой мухи!

– С маленький самолет, – подсказал Лукьянов, – с «истребок».

– Не мешай слушать, – толкнул Тимошкина в бок Валенда с улыбкой до ушей. – А паучок?

– Маленький паучок не вырос вовсе, – вздохнула серьезная Юлька, – потому что он не любил яблоки и бананы и не ел их. И если раньше, когда звери, люди, насекомые, рыбы и киты были нормального роста, они могли замечать маленького красного паучка, то, когда они стали великанами, они его просто не видели.

– Такой малюсенький, малюсенький, потому и не видели, – прокомментировал Женька и продемонстрировал сложенными пальчиками размер красного паучка.

– Да, – согласилась Юлька, – еще меньше. И тогда большие звери, люди, насекомые и рыбы стали смеяться над малюсеньким паучком: «Паучок! Ты, такой маленький. Тебя даже совсем не видно? Где ты? – радостно спрашивал слон-гора на празднике в свою честь, – покажись, а то я нечаянно наступлю на тебя и раздавлю!». «Где ты, Паучок? – весело кричали звери, люди, насекомые, рыбы и киты. – Покажись!» Паучок весело и громко кричал им в ответ: «Я здесь! Я за столом! Сижу на стуле! Вот он я! Но звери, люди, насекомые…»

– И рыбы, – подсказал дотошный Тимошкин.

– Да, и рыбы… не видели и не слышали маленького паучка, – продолжила Юлька, – «Если ты сейчас же не покажешься, то я раздавлю тебя!» – радостно протрубил слон-гора и поднял ногу. Тогда паучок, испугавшись, что его сейчас раздавят, открыл рот и укусил слона-гору за пятку. Паучок не знал, что его слюна ядовитая. И слон-гора сразу умер.

На этом месте все дети сильно опечалились, кроме Зорина, который исподтишка разглядывал сокровища в «секретике», стараясь определить, что там может находиться.

А сказка, между тем, продолжалась, и казалось Юре Лукьянову, что это не Юлька рассказывает, а что он сам смотрит какой-то волшебный фильм о красном паучке и зверях-великанах. А над головами ребятни в синем, майском небе проносились белые облака, Солнце уже клонилось к западу, а с противоположной стороны повисла белая Луна.

А Юлька продолжила свой рассказ:

– «Что ты наделал! – закричали звери, люди, насекомые, рыбы и киты, – уходи от нас, мы не хотим больше жить вместе с убийцей!» «Я не хотел его убивать. Слон-гора первый захотел меня раздавить! – отвечал маленький красный паучок, – я просто хотел показать, что я сижу на своем месте!» «Ты – убийца! И поэтому мы тебя прогоняем, – сказали огромные звери, люди, насекомые, рыбы и киты». И паучок пошел, понурив голову, по единственной дороге, – проговорила Юлька дрогнувшим голосом, и, увидев белую Луну на синем небе, добавила, – на Луну.

– Куда? – удивился невозмутимый Игнат.

– На Луну! – подтвердил Лукьянов. – Ты что глухой? Не мешай слушать. Давай, Юлька, дальше.

– А великаны – звери, люди, насекомые, рыбы и киты разрушили эту единственную дорогу, потому что очень боялись, что паучок сможет по ней вернуться, и тогда он будет жалить их своей ядовитой слюной! – продолжала вдохновленная Юлька. – На Луне паучок не нашел ни деревьев, ни фруктов, ни рек, ни озер и морей: там ничего не было, кроме пыли! Вскоре паучок сильно проголодался, и тогда он решил соткать длинную паутину, незаметно спуститься на Землю, набрать семечек от подсолнуха, которые ему нравились, и вернуться на Луну.

А потом Юлька рассказала, что Паучок стал ткать паутину и ночью спустился по ней с Луны на Землю, в то время, когда все звери, люди, насекомые, рыбы и киты спали крепким сном после пира. Он уже набрал немного семечек, но в этот момент проснулась огромная, рыжая собака, которая учуяла его запах.

– Вор-р-р! Вор-р-р! – громко залаяла собака ростом с лошадь.

– Лови его, – кричали проснувшиеся звери, люди, насекомые, рыбы и киты.

Собака ростом с лошадь забыла, что красный паучок ядовитый и прыгнула на него.

Защищаясь, паучок укусил собаку, и она тут же умерла. Тогда все звери, люди, насекомые, рыбы и киты испугались и закричали:

– Что ты хочешь, красный паук?

– Я хотел только набрать немного семечек и вернуться к себе на Луну. Там ничего не растет: нет ни деревьев, ни лесов, – отвечал паучок, – но я не успел сказать об этом собаке.

– Мы тебя боимся! – дрожали от страха звери, люди, насекомые, рыбы и киты.

Все вокруг увлеченно слушали рассказ.

– А самый мудрый из всех людей, – продолжала воодушевленная Юлька, – агрессор Руфке (прямо так и сказала: агрессор) проговорил:

– Если он возьмет семечки, то сможет жить на Луне, а когда они закончатся, красный паук снова вернется к нам и снова кого-нибудь укусит!

– Что делать?! – кричали в ужасе звери, люди, насекомые, рыбы и киты. – Придумай, что-нибудь, мудрый агрессор Руфке!

Мудрый агрессор Руфке думал несколько секунд и сказал:

– Если мы не дадим ему семечки, тогда он умрет на своей Луне от голода! Надо его прогнать!

– О, какой ты умный! – кричали в восторге звери, люди, насекомые, рыбы и киты. – Будь нашим владыкой! Приказывай!

Довольный Руфке приказал:

– Все возьмите палки и камни. Он испугается, и мы прогоним его на каменную Луну – на верную смерть!

И все звери, люди, насекомые, рыбы и киты взяли палки, камни и пошли черной стеной на красного паучка. И когда красный Паучок понял, что ему грозит смертельная опасность, он стал пить кровь мертвой собаки. И тут звери, люди, насекомые, рыбы и киты увидели, что малюсенький паучок стал вырастать у них на глазах. Сначала он стал ростом с жабу!

– Ай! – закричали от страха звери, люди, насекомые, рыбы и киты.

Женька Тимошкин на этом месте сказки радовался за смелого и находчивого паучка и громко смеялся! Остальные дети тоже смеялись.

– Паучок еще попил крови и стал ростом… – говорила медленно Юлька.

– С кошку! – кричали возбужденные дети.

– Паучок еще попил крови и стал ростом…

– С автобус! – подсказал Валенда, глядя на проезжавший мимо автобус.

Тут уже засмеялись все, включая Зорина.

– Нет, – продолжала серьезная Юлька, – он стал ростом с собаку. А все звери, люди, насекомые, рыбы и киты от ужаса побросали свои палки и камни и стали пятиться назад.

– Стойте, трусы! – кричал им мудрый агрессор Руфке. – Он же по сравнению с нами совсем маленький! Мы сможем его просто раздавить!

– Раздави его сам, раз такой смелый, – дружно отвечали трусливые звери, люди, насекомые, рыбы и киты, разбегаясь, кто куда.

– А паучок допил все кровь собаки и стал как… танк! – раскраснелась Юлька.

– «Как тридцатьчетверка»? – обрадовался Лукьянов.

– Да, как «Т-34». Сытый, красный паук оглянулся вокруг и понял, что все звери, люди, насекомые, рыбы и киты в страхе разбежались, а он остался один. Тогда он отыскал свою паутину, ведущую на Луну, и стал по ней взбираться.

– Врешь! – вклинился в сказку Игнат до этого момента хранивший молчание. – Паутина сразу порвется, потому что танк весит много тонн.

– Это у обычного паука паутина порвалась бы. А все знают, что в мире нет ничего прочнее, чем паутина красного паука. Не перебивай меня, – сурово сказала Юлька. – И вот… красный паук стал жить на Луне. После того, как он выпил кровь собаки, он жил несколько тысяч лет, переваривая эту кровь, но с каждым днем становился все меньше и меньше. И когда кровь собаки закончилась, красный паучок опять стал малюсеньким-малюсеньким. Но он не расстроился, а подумал: «Это хорошо, что я опять такой маленький: звери, люди, насекомые, рыбы и киты не заметят меня, когда я приду за их кровью».

– Вот бы побывать на Луне! – задумчиво произнес Валенда.

– Ты что! – зашумели все хором, – на Луне нельзя жить – красный паук сразу убьет тебя!

– Не убьет! – запальчиво крикнул Андрей Зорин. – Я как дам ему кулаком!

– Так, – сказала Юлька, – вы будете слушать или галдеть? А то мне домой пора!

– Будем слушать, рассказывай, – хором закричали все.

– И он опять соткал паутину и спустился на Землю, – продолжала Юлька. – И каждый раз, когда красный паук на Луне становится маленьким и голодным, он прядет новую паутину и спускается на Землю. Но за это время агрессор Руфке поссорил людей и зверей: звери стали охотиться на людей, а люди стали убивать зверей и рыб. Люди опять стали маленькими и злыми, и красный паук легко находил себе жертву среди людей. А паучок, который сейчас сидит в норке, – продолжала умная Юлька, – как раз и есть тот самый красный паук, потому что он один единственный во всем мире красный паучок. Других не было, нет, и не будет. И он пришел в очередной раз напиться человеческой крови. Вот и сказке – конец, а кто слушал – молодец…

– А паук никуда не ушел, – сказал Игнат, наклоняясь над ямкой.

– Осторожно! Значит, он кого-нибудь из нас решил укусить, – предупредил его Юра Лукьянов.

Все ребята еще дальше отодвинулись от ямки с красным пауком.

– А космос – это что? – спросил Тимошкин.

– Это там, – отвечала Юлька, – за небом. Туда летал Гагарин.

– Это целый секстиллион километров, – не очень уверенно предположил Валенда, – а может, и дальше…

– Все вы дураки, если верите в глупые сказки, – заглядывал в ямку вредный Зорин. – Ты все врешь! Юлька. А ты, Валенда – балда, раз ей веришь! Я сейчас его раздавлю, и буду копать дальше.

– К нему нельзя прикасаться, – безнадежным голосом сказал Юра Лукьянов. – Он волшебный, ты разве не понял? Сразу умрешь.

– А спорим – не умру!

– Умрешь! – закричали в ужасе дети!

Малюсенький паучок, алея ярко-красной капелькой, подобно свежей крови на черной-пречерной земле, осторожно переступал микроскопическими лапками, и, терпеливо ожидая решения своей участи, никуда не уходил.

– Все умирают, а я не умру, – упрямо проговорил Андрей Иванович Зорин, шести лет от роду, быстро протянул правую руку и раздавил микроскопического красного паука пальцами.

– Сейчас умрет, – жалостливо сказал длинный Валенда и зажмурился.

– А где он? – удивленно спросил Андрей, разглядывая пальцы. – Где красный паук?

– Может, успел убежать? – высказал осторожное предположение Игнат.

– Вот дураки набитые! – вытер пальцы о траву Андрей Зорин и стал выгребать из чужого «секретика» пробки, пуговицы и стекляшки и засовывать их поглубже в карман драпового пальто. – А здесь я свой «секретик» делать не стану – вы место теперь знаете и заберете мои сокровища! У меня есть теперь спички, и я сейчас пойду за гаражи плавить свинец! А вы ройтесь здесь, как свиньи!

И Андрей направился к дому, стоящему на другой стороне дороги.

– Тили-тили тесто! Жених и невеста! – зло крикнул он, обернувшись.

– Дурак, – сказала Юлька.

– Как думаешь, он умрет? – тихо спросил маленький Женька у Лукьянова. – Он же хотел летчиком стать.

– Не знаю, – ответил Юра, сжимая в руке кусок каменного угля, обернутого увядающим лопухом.

 

Глава 11

Суббота, 17 июля 1999 года. Полдень. Уральск

Спешно выбравшись из душного салона троллейбуса, Юрий Петрович оказался на хорошо натопленной солнцем остановке общественного транспорта. Он поставил чемодан у лавочки и встал в густую тень старого тополя. Постояв с минуту и собравшись с духом для последнего перехода, Юрий Петрович поднял увесистое наследство и двинулся по «пластилиновому» дорожному покрытию через проезжую часть улицы на противоположную сторону в тень пятиэтажек.

Население района, не сумевшее добраться в этот знойный день до водоемов, высыпало на улицу. В тени заборов и заборчиков спали грязные дворняжки в репьях, на крышах гаражей загорали коты, кошки и котята, по тротуарам и дорожкам неспешно двигались пешеходы в белых летних одеждах. Все двигалось лениво, приглушенно и неторопливо, включая и городской транспорт и даже стремительных некогда ласточек, сопровождающих свой неспешный полет прерывистым, надтреснутым писком. Из дворов доносились голоса детей и подростков.

Лето было в разгаре: час назад прошел настоящий тропический ливень, и обширные темные лужи, испаряясь, благоухали ностальгическими запахами заливных лугов в период разлива Нила. К благоуханию луж тонко примешивались ароматы здешних цветов в палисадниках, могущих спокойно соперничать с тропическими собратьями по высоте и окраске. Ухоженные, бронзовые пчелы усердно трудились, невзирая на жару, добавляя свои басовитые ноты к летнему нестройному хору.

Уставшая малышня по инерции бегала в тени грибков и беседок в белых трусиках и в панамках. Взрослые уральцы не отставали от малышни по уровню оголенности своих тел и воздушности туалетов. И казалось Юрию Петровичу, что находится он в какой-нибудь дельте Евфрата или Тигра в десятом веке до нашей эры, и сейчас ему навстречу вывернет из дворика стадо ручных журавлей, погоняемых смуглыми, улыбающимися подростками в льняных набедренных повязках, или группа мускулистых мужчин протащит на кованых цепях парочку шипящих и хрипящих леопардов.

А Юрий Петрович, хотя и был одет облегченно, выглядел как-то не совсем празднично: во-первых, дело усугублялось давно нестриженой бородой и длиннющими лохмами а-ля хиппи. И как его только в школу пускали к детям? Во-вторых, в цветовой гамме его потрепанной одежды преобладали совсем не летние тона; растоптанные старые туфли были рыже-коричневого оттенка, старые джинсы были черными с сединой. Такой же «седой» была застиранная майка с еле различимой белой надписью на спине «Let it Be» и с четырьмя стершимися ликами в прямоугольниках. В правой руке Юрий Петрович нес наследство – старинный кожаный чемодан.

Лукьянов дождался зеленого света и постарался быстрей преодолеть перекресток. Перед ним, осторожно ступая по мягкому асфальту, по ухабам и рытвинам проезжей части дороги молодая мама толкала коляску со спящим ребенком.

Бесшумная, черная тень заставила Лукьянова втянуть голову, и в следующее мгновение Юрий Петрович увидел летящего ребенка, а одинокий, женский голос затянул изо всей силы высокую ноту.

Черный джип, проехав с десяток метров, нехотя остановился: с пассажирского места выскочила темная фигура и придирчиво осмотрела бампер. Женщина склонилась над неподвижным телом ребенка. Юрий Петрович почему-то оглох от увиденного. Он вдруг четко увидел ленинградский, блокадный причал и множество детских тел, неподвижно лежащих на холодных камнях с маленькими заплечными мешочками. Ярость мгновенно наполнила Юрия Петровича, он стремительно ринулся вперед к машине, не чувствую тяжести чемодана. Дверь водителя открылась, и в ярком, солнечном свете возникла сутулая фигура в темно-фиолетовой рубашке.

– Живой, – скривился водитель джипа, ни к кому не обращаясь.

Темно-фиолетовый лениво приблизившись к женщине, сидевшей на коленях перед ребенком и положил ей на голову пятьсот рублей и добавил гнусаво:

– Зеленку купишь. Помажешь. Смотри, куда прешь, корова! – и направился к машине.

В это время в голове Юрий Петровича пульсировали мысли: «Вот сейчас он сядет в машину и уедет. Они убивают наших детей, а мы, как скоты на бойне, молча, наблюдаем!? Коровы и те на бойне отчаянно кричат, а мы молчим».

Юрий Петрович не мог от стыда поднять голову: прохожие с такими же опущенными головами старались быстро пройти мимо. Вдруг кто-то сказал, кажется, пожилая женщина:

– Вызывайте милицию и скорую.

Водитель джипа, будучи на полпути к своей машине, повернулся и пригрозил старушке:

– Я тебе вызову милицию, карга старая.

Лукьянов продолжал свой мысленный диалог: «…они убивают наших детей, а мы, молча, наблюдаем. Они оскорбляют наших жен и матерей, а мы молчим. И еще всплыло, что из всех пороков трусость – самый отвратительный…».

Юрий Петрович увидел ноябрьское утро на ленинградском причале, самолеты с крестами, стреляющие зенитки. И лежащих мертвых детей с заплечными мешочками…

Острый удар в грудь заставил Юрий Петровича поднять глаза: он понял, что преградил дорогу водителю в фиолетовой рубашке, потому что стоял между ним и его машиной.

Водитель в фиолетовой рубашке сказал лениво:

– Куда прешь? Пшел на херь, а то покалечу!

Юрий Петрович поставил чемодан на мягкий асфальт и со всей силы обрушил резкий удар с правой руки в челюсть проходимцу из джипа. Не ожидавший такого поступка от плюгавого очкарика, «фиолетовый» потерял равновесие и рухнул, треснувшись виском о бордюр.

От машины к Лукьянову уже бежали трое и верещали. В мгновении ока вокруг Юрия Петровича образовалась стена из прохожих. Несколько женских голосов кричали: «Вызовите милицию!». А Юрий Петрович стоял в стойке, готовый продолжать бой, чувствуя, что он – на передовой под Ленинградом. Какой-то мужчина средних лет сказал Лукьянову: «Я – врач!» и склонился над лежащим в луже крови водителем джипа.

– Наповал, – сообщил он и добавил, – беги, чего встал! Они же тебя сейчас порвут! Ты их друга убил!

Пассажиры пытались прорваться сквозь кольцо, окружавшее Лукьянова, мертвого водителя и врача, но вдруг из двора через газон на полном ходу «выпрыгнул» милицейский «уазик» и, унавозив тротуар грязными колесами, остановился вблизи «эпицентра» событий.

Из машины выскочили четверо в камуфляже, в черных масках и с короткими автоматами. Они тут же завернули руки живым пассажирам джипа, положили их лицом вниз на проезжую часть дороги рядом с мертвым, окончательно застопорив движение на перекрестке. Через тридцать секунд плавно причалила легковая машина, и из нее вышли крепкие ребята.

– Пройдемте в машину, – послышалось Лукьянову откуда-то сверху.

Юрий Петрович сразу понял, что время для побега он упустил, и если сейчас сядет в машину, все будет кончено. Он посмотрел на труп у себя под ногами, потом взглянул в глаза прохожему-врачу и произнес:

– Что ж, прощайте, спасибо вам…

Юрия Петровича, между тем, цепко взяли за предплечье и настойчиво увлекали к «уазику».

«Это конец, – Юрий Петрович покорно шел к машине, – меня посадят в тюрьму. А как же наследство? Я даже не знаю, что в чемодане!»

Чемодан одиноко и нелепо стоял рядом с телом. Уже открыли дверки «зверинца» с тыльной стороны машины. И уже больно сдавили шею и пытались наклонить голову. И тут Лукьянов заметил на ветке сирени, крупную, ухоженную синицу. Юрий Петрович готов был поклясться, что синица улыбнулась ему. По-особому, по-птичьи. В этот момент очень специфично заныла рация сержанта. Сержант несколько секунд внимательно слушал сообщение, затем его лицо вытянулось, и он сделал знак подчиненным остановиться. Милиционеры подчинились, но голову Юрия Петровича не отпускали.

К чемодану, одиноко стоящему на асфальте, подсел кто-то в штатском. И в этот момент Лукьянов очнулся. Он резко вырвал руки и, оттолкнув милиционеров, бросился головой вперед. Стражи порядка вдруг расступились, а Лукьянов молниеносно подхватил тяжелый чемодан, в два огромных прыжка пересек проезжую часть и скрылся в тени двора.

 

Глава 12

Суббота, 17 июля 1999 года. Москва

– Вызывали? – приоткрыл дверь кабинета Валенда.

– Да, – кивнула Зырянова, – входите скорей. Мне сообщили, что Лукьянов только что убил на улице авторитета и лидера одной группировки из Екатеринбурга по кличке Компот. И скрылся с места преступления.

– Не может быть! – присел на стул Валенда, – Юрка убил человека и сбежал? А чемодан?

– Где чемодан неизвестно, но наши надеются, что чемодан остался у Лукьянова. Звягин сейчас проводит поиск в усиленном режиме, – хмурилась Зырянова. – Пока результатов нет. Я только что говорила с Петром Михайловичем, и он сообщил, что Лукьянов сбежал с места преступления, как спецназовец: раскидал всех и милиционеров в том числе. Всех, кто был в джипе, по моей просьбе закрыли. Один из них – некто Шлыков – и так был в розыске. Остальных обрабатывают. С их слов получается: Лукьянов убил человека одним ударом руки. Он что, боксер?

– Лукьянов? – налил полный стакан воды Валенда. – Нет, он не боксер. Но физически крепкий. Служил в Советской Армии. Здоровье имеется. Бег – его спорт.

– То-то и видно. Рванул так, что никто и глазом не успел моргнуть. Так что наш Лукьянов объявлен в розыск, и как сквозь землю провалился! Опрашивают свидетелей, и уже допросили родственников.

– Товарищ полковник! – заволновался Павел Васильевич. – Наталья Павловна! Вы же понимаете, Лукьянова надо спасать! Нам надо его прикрыть от всех! От милиции, от бандитов. Мне надо срочно лететь в Уральск! И надо сделать все возможное и невозможное, но Лукьянов должен поехать завтра на день рождения к Зорину. Товарищ полковник, звоните уральскому генералу и просите, чтобы Лукьянова ни в коем случае не задерживали. Наоборот, защитили от всяких «мстителей». Пусть сейчас изолируют вожаков и их подручных, а то они резвые – могут первыми найти Лукьянова, и тогда уж вся наша комбинация накроется медным тазом. А что же там произошло? Есть детали происшествия?

– Да, детали такие. Братки на джипе сбили на переходе мать с дочерью. Пешеходы шли на зеленый, а этот гад – Компот был за рулем и не пропустил. И Лукьянов разобрался по справедливости. Но для него это все равно статья. Непреднамеренное убийство – до десяти лет лишения свободы.

– Кошмар! А пострадавшие, в каком состоянии?

– В больнице с ушибами. Состояние средней тяжести.

– Понятно. Наталья Павловна, – майор Валенда взглянул на часы. – Давайте принимать решение. Отправляйте меня в Уральск! Есть рейс до Екатеринбурга на семнадцать ноль-ноль. Если поторопиться, можно успеть. Тревожный чемодан у меня наготове. И там я буду всех расставлять по местам, иначе с реализацией нашего плана возникнут серьезные проблемы.

– Да, Павел Васильевич, вы правы, – кивнула Наталья Павловна. – Мы только что провели срочное совещание с Борисовым. Он настаивает, чтобы летели в Уральск вместе. Вы и я.

Павел Васильевич открыл рот, но ничего не сказал. Наталья Павловна, сделав вид, что не заметила замешательства Валенды, продолжила:

– Все необходимое: документы, командировочные удостоверения и авиабилеты, оснащение получим в линейной части. Вылет из Домодедово в семнадцать ноль-ноль, – быстро делала пометки в ежедневнике Зырянова.

– Понятно, товарищ полковник. Восхищен вашей хваткой. А я уже хотел…

– Слушайте дальше, – жестом остановила его Наталья Павловна. – С этой минуты, а именно: с одиннадцати часов семнадцатого июля текущего года указанная тема объявляется государственной тайной высшего уровня! В связи с этим приказываю, – Зырянова сделала многозначительную паузу, – создать оперативную группу для подготовки документов к скорейшей сдаче документов в архив. В составе майора Григорьева, капитана Демченко и лейтенанта Ларионова.

Валенда слушал, не мигая.

– Усилить в коллективе управления циркуляцию разговоров и запустить слухи о закрытии «санаторного дела» в связи с отсутствием перспективы.

– Все понятно, – кивал Валенда.

– Для решения оперативных задач государственной важности, – чеканила слова Зырянова, – сформирована спецгруппа в составе майора Валенды, а также полковника Удалова и майора Звягина. Руководство операции поручено мне – полковнику Зыряновой. Перечисленные лица будут принимать участие в экспедиции в Уральск. Для осуществления безопасной связи спецгруппы срочно разработать персональную систему и доложить. Понятно?

– Такточно, товарищ полковник, – вытянулся на стуле Валенда.

– Приказываю. С этой минуты все переговоры на тему «Кондратьев-Тесла» и все, что с этой темой связано внутри группы, в присутствии посторонних прекратить. Приказ довести до всех участников. А сама операция «Санаторий» официально считается закрытой для всех должностных и гражданских лиц. Запрещаю с этого момента переговариваться и обмениваться данными на эту тему по телефонной и мобильной связи, включая спец-связь, а также по телеграфу и интернету. Для оперативной связи пока будет действовать моя эстафета. Понятно?

– Такточно, товарищ полковник.

– В течение ближайшего часа всю бумажную и электронную документацию по этому делу изъять и ко мне на стол, Необходимо скопировать документов и поместить их в сейф номер четыре.

– Слушаюсь, товарищ полковник, – только успевал кивать Павел Васильевич.

– Обращаю внимание, что лица вне круга, задающие вопросы по данному делу, автоматически попадают в подозреваемые, невзирая на звание и должности. И еще, Павел Васильевич, отправьте всем сигнал «Связь прекращаю до…».

– Будет выполнено, товарищ полковник.

– Следующее. Необходимо разработать план мероприятий в Уральске. А это что? – Зырянова взяла протянутый лист бумагу.

– Это план мероприятий, товарищ полковник.

– Когда успели? – принял документ Фомин.

– Многие называют это чудом, – сдержанно улыбался Павел Васильевич, – но я просто добросовестно выполнил порученную мне работу.

– Молодец! – просмотрела текст Наталья Павловна. – Оперативно сработано, товарищ майор. Значит, мы летим до Екатеринбурга. Вылет через четыре часа. Если поторопимся, то все успеем. Детали обговорим в самолете. Часов в семь вечера будем в Кольцово. Вопросы?

– Никак нет, товарищ полковник. Вопросов нет, – ответил Валенда.

– Тогда до встречи в аэропорту.

 

Глава 13

Суббота, 17 июля 1999 года. Уральск

Юрий Петрович несся во весь опор через дворы с тяжелым чемоданом. Вдруг он увидел на ближайшем доме название улицы в белом прямоугольнике: «Социалистическая», а чуть ниже таблички – цифру «8».

«Социалистическая восемь, квартира семнадцать», – возникло в голове у Лукьянова, и он тут же завернул во двор. «Лишь бы Юлька была дома!» – «вибрировало» у него в голове, когда он «пролетал» мимо худых старушек со злыми лицами и вытянутыми носами. Через мгновение Юрий Петрович скрылся в темноте подъезда. С бесшумной ловкостью рыси взлетев на второй этаж, он позвонил в квартиру номер семнадцать.

Звук разлетелся по подъезду и замер. «Только бы она была дома!» – стучало сердце Юрия Петровича, не давая прислушаться к звукам за дверью. Замок с хрустом провернулся, и дверь открылась.

– Лукьянов!? – недоверчиво улыбнулась Юлия. – Привет! Какой ты волосатый! Но все равно рада тебя видеть…

– А я-то как рад, как рад! – Лукьянов не очень вежливо оттолкнул одноклассницу и ворвался внутрь квартиры. – Привет! – оперся спиной о стену Юрий Петрович, пытаясь отдышаться. – Юля, закрой дверь поскорей.

– За тобой что – гонится милиция? – продолжала улыбаться Юлия Сергеевна, запахивала летний халатик. – Ты очень вовремя: я собираюсь в магазин. Только начала переодеваться, так что тебе повезло.

– Слава Богу! – поставил на пол чемодан Лукьянов. – Юлька! Только не выгоняй меня сразу.

– Ты что?! Я так рада тебя видеть! А утром звонила твоей маме, хотела узнать, где ты есть, а ты сам примчался.

– Юля! Я только что убил человека и сбежал от милиции. Меня ищут по всему городу. И, наверное, скоро найдут. Но до этого момента мне надо срочно посмотреть, что находится в чемодане.

– Ты с ума сошел! Ты? Убил?

– Включи телевизор – там, наверное, уже мое фото «висит», – открывал замки чемодана трясущимися руками Лукьянов. – Ты одна?

– Да, одна. Егор с другом на даче до понедельника, а мама в саду. Приедет только в воскресенье вечером. Ты можешь мне объяснить все толком!?

– А у вас почти ничего не изменилось, – машинально отметил Юрий Петрович, осторожно приоткрывая крышку чемодана.

– Да, все по старому, – оглянулась вокруг Юлия Сергеевна. – Так что случилось?

– Да, случилось, Юля, – разочарованно ответил Лукьянов, – никакого золота тут нет!

– С тобой все в порядке? – осведомилась обеспокоенная Юлия Сергеевна. – Какое золото?

– В том и дело, что «никакое», – Лукьянов захлопнул чемодан и закрыл замки. – Я сейчас все тебе объясню. Только ты меня не выдавай! – притянул он к себе одноклассницу и заглянул ей в глаза. – Мне надо побыть одному минут пятнадцать. Можно в маленькую комнату, чтобы разобраться с этим чемоданом? И я потом сразу уйду.

– Хорошо, хорошо, – быстро освободилась от цепких пальцев Лукьянова Юлия Сергеевна. – Проходи.

– Мне сегодня выдали этот чемодан и ключ к нему, – Юрий Петрович занес в комнату кожаный антиквариат, – а тут эта сволочь на джипе сбила девочку в коляске на переходе у клуба. Я и треснул с правой, а он повалился – как мешок с картошкой, стукнулся о бордюр головой. И готов!

– Что значит «готов»?

– Один прохожий сказал, что он врач и констатировал смерть, – невесело поведал Лукьянов.

– А я хотел новую жизнь начать. Так что, если этот мужик, действительно, умер, то мне светит лет пятнадцать. Может, и больше. Если, конечно, еще живым останусь. У этих, кто на джипах, руки длинные. У тебя есть чего-нибудь прохладненького попить?

– Квас будешь? Домашний.

– Буду, буду, – присел на край кресла Лукьянов. – Юлька! Мне надо срочно изучить, что в чемодане. Понимаешь?

– Я-то понимаю, – помрачнела Юлия Сергеевна, подавая Лукьянову кружку, – а ты, похоже, не понимаешь. А если «эти» тебя найдут здесь, в нашей квартире? Они же нас всех… Что будет с Егором? С мамой? А обо мне ты подумал? Они же ни с кем не церемонятся! Ты мне и так всю жизнь испортил, Лукьянов!

– Юля, дай мне минут десять, и я уйду, – сказал Юрий Петрович безнадежным голосом и одним махом осушил бокал. – Только вот куда дальше бежать, не знаю. А что это за квас? Странный, какой-то.

– Я туда корвалолу накапала.

– Чтобы я уснул где-нибудь на скамеечке с чемоданом. Молодец. Спасибо за заботу.

– Ничего с тобой не будет. Только станешь спокойней. Выглядишь ты неважно. Тебе надо прийти в себя и успокоиться.

– Хорошо бы, – закинул руки за голову Лукьянов и вытянул ноги вперед. – Все, я успокаиваюсь. – И закрыл глаза.

– Юрка, я слышала, ты развелся? С ума, что ли сошли – на старости лет?

– Да, так получилось, Юлька.

– И где ты живешь?

– У тетки на квартире. Три остановки отсюда.

– А совместное имущество? – продолжала интересоваться Юлия Сергеевна.

– Не мучай меня, Юлька. Себе оставил только зубную щетку и долги, – Юрий Петрович убрал волосы со лба. – Но это все ерунда. Теперь я убийца, социально-опасный элемент, и мне полагается сидеть за решеткой. Или получить пулю в лоб от этих…

– И ты что, собираешься бегать и от милиции, и от мстителей? – серьезно спросила Юлия Сергеевна. – У тебя хватит сил и ловкости? А где ты собираешься прятаться? У меня?

– Юля! – хлопнул себе по лбу Юрий Петрович, испугав хозяйку. – У меня же сегодня поезд на Москву! В половине двенадцатого ночи. Вот черт! Как же мне быть теперь?

– Куда? В Москву? – удивилась Юлия Сергеевна. – Ты собрался в Москву? А почему твоя мама мне про это не сказала? На заработки? А школа? Все только и говорят: вот Лукьянов до сих пор работает в школе!

– Работал, – покачал головой Лукьянов, – две недели, как уволился. Решил бросить все к черту! Денег вечно не хватает – одни долги. Школа засасывает целиком, а платить – адекватно не платят. Если бы не мои родители, так бы и ходил в одних и тех же брюках. Так что школа – одна нервотрепка, а не жизнь. Еще добавь к этому всевозможные интриги со стороны коллег и учеников. С меня хватит. Всем всегда должен, и все тобой недовольны: и на работе, и дома.

– И что ты в Москве собрался делать?

– Я договорился со своей сестрой, Ольгой. У нее квартира хорошая. Поживу у них несколько недель – буду искать работу. А потом, когда появятся деньги, найду съемную квартиру или комнату.

– И как же ты теперь поедешь через весь город на вокзал? «Эти» тебя сразу вычислят! – прикусила нижнюю губу, Юлия Сергеевна.

– Верно, – согласился Юрий Петрович. – Я сразу не сообразил. Надо что-то придумать…

– Что тут думать, – вскочила с кресла Юля. – Тебе надо изменить внешность!

– Пластическая операция? У меня нет таких денег, да и поезд уже через десять часов – швы не заживут, – пытался острить Лукьянов. – Поеду, замотанный до неузнаваемости бинтами? Так?

– Ты, шутишь? Какая операция? Тебе надо просто сбрить твою чертову бороду и подстричься наголо. И не надевать пока очки. Будешь, как все нормальные россияне двадцать первого века – бритым. Может, у тебя и деньги через лысину появятся. А то выглядишь – как неандерталец, пугаешь женщин и детей.

– Точно! – у Лукьянова сразу улучшилось настроение. – Юлька, ты меня всегда выручала! Гениально – просто побриться и подстричься. Удивительно, но я как раз собирался сходить в парикмахерскую – только хотел после обеда. Но теперь придется самому пластаться. Может, еще на глаз повязку? Черную…

– Нет, повязку не надо. Это сразу бросается в глаза. Вот тебе ножницы, а бритву там найдешь. Вперед, – толкнула в спину Лукьянова Юлия Сергеевна. – А потом можешь открыть свой чемодан.

– Точно, Юлька, – нащупал ключ от чемодана в кармане джинсов Юрий Петрович. – Вот как открою! Да как посмотрю, что в этом чемодане! Может, это изменит мою жизнь?

– По-моему, твоя жизнь уже изменилась, – задумчиво произнесла Юлия Сергеевна.

– Это ты на себя намекаешь? – развернулся Юрий Петрович. – Очень даже возможно, если учесть, что я свободен, как никогда!

– Шагай быстрей в ванную и брейся, свободный мужчина, а то выгоню на улицу с бородой и будешь точно «свободен, как никогда».

– Ну вот! Опять угрозы. И так всю жизнь! – вернулся в комнату Лукьянов. – Юля, ты хотя бы мне веришь, что я не специально его двинул? Вскипело все внутри: он же нашу девочку, маленькую, чуть не убил. Несется, гад, на своем джипе через пешеходный переход, ничего вокруг не видит. Потом пятисотку матери бросил! А сейчас, куда не плюнь – кругом одни эти рожи. И еще наших детей убивают на наших глазах.

– Да. И когда все это кончится? – вздохнула Юлия Сергеевна.

– На том свете все и закончится, – отреагировал Лукьянов. – Потерпи, сейчас откроем чемодан. Золота нет – я проверил. Но могут быть облигации или драгоценности. И махнем, куда глаза глядят, – посмотрел на небо за окном Юрий Петрович.

– Размечтался, дядя. Тебе лет-то сколько? Брейся скорей, а я пока схожу в магазин, – стала собираться Юлия Сергеевна. – И заодно посмотрю, что там вокруг.

– Умница! Хорошо придумала! Правильно, сходи, может, милиция снует. А я быстренько побреюсь и гляну, что там в чемодане. Ужас, как интересно! Я же целую жизнь терпел. И сейчас уже вот оно рядом, а дотянуться не могу – мешают разного рода обстоятельства. Вот я и подумал: несправедливо: не успел наследство получить – и сразу в тюрьму. Обидно стало, оттого и рванул наперегонки с милицией. И убежал. Надо же? Сам удивляюсь, откуда, только прыть такая взялась? Но я, же эти дворы знаю, как свои пять пальцев.

– Правильно сделал, что рванул, – подкрашивала губы Юлия Сергеевна. – В лучшем случае сидел бы сейчас в подвале. А зато теперь мы с тобой встретились после долгой разлуки. Очень романтично: за ним гоняется милиция всего города и мстители: соревнуются – кто вперед найдет. А виновник спрятался у меня в квартире и собирается бриться уже битый час, но никак не может решиться. А после бритья он, как ни в чем бывало, рванет в Москву вечером на поезде. Молодец.

– Ладно, иди уж, – вновь нахмурился Лукьянов. – И не заводи меня, а то со мной шутки плохи! Я все ж таки человека убил.

– Ой, как страшно! – подыграла Лукьянову Юлия Сергеевна. – Хотя я не очень-то пока верю твоим историям. Еще надо все проверить. И хватит себя накручивать! – надела босоножки Юлия Сергеевна. – Ты давай-ка займись делом, и никому не открывай. А я мигом – магазин за углом. Дверь открою сама.

– Хорошо, – кивнул вслед Юрий Петрович и закрыл дверь. – Интересно? – Лукьянов быстро вернулся в комнату к чемодану, – а что же там может быть такое тяжелое?! – он положил чемодан на письменный стол. – Наверное, золотые слитки или серебряные…

Несколько секунд Лукьянов разглядывал потертый бок кожаного чемодана, и вдруг ему показалось, что в комнате слишком душно. Юрий Петрович решительно открыл балконную дверь. Воздух занес в комнату вместе с комарами и тополиным пухом вечерние звуки и запахи уральского лета.

Сделав вздох полной грудью, Юрий Петрович достал из кармана заветный ключ, и в этот момент грохнула входная дверь. Юрий Петрович подумал, что за ним пришли, и окаменел над чемоданом с ключом наизготовку. В комнату ворвалась Юлия Сергеевна.

– Во двор только что заехала милицейская машина, – не обращая внимания на изваяние, быстро заговорила Юлия, – два милиционера сразу пошли к нашим бабушкам, а я вернулась тебя предупредить, чтобы ты не высовывался.

– Я и не высовываюсь, – ответил вспотевший Лукьянов, сглатывая слюну, – ты меня так напугала, думал, это коммандос ворвались. Хлопай дверью аккуратней, а то мое сердце не выдержит.

Юрий Петрович осторожно из-за шторы оглядел двор. Там было все тихо и спокойно, только одинокий милиционер стоял у патрульной машины и внимательно разглядывал окна дома.

– Может, мне выйти и сдаться властям? – пробормотал беглец.

– Да что ты несешь? Мы не сдадимся! Надо что-то придумать. Может, он не умер вовсе. Кто знает? А если что, мы наймем адвокатов, – решительно шептала Юлия.

– Юля, я думаю, – к Юрию Петровичу вернулось былое самообладание, – тебе надо все же сходить в магазин, пройти рядом с милиционерами и послушать, о чем они говорят.

– Хорошо, – согласилась Юлия Сергеевна.

Юрий Петрович еще раз осторожно выглянул во двор, чтобы оценить обстановку. Обстановка оставалась прежней, только теперь уже три милиционера внимательно оглядывали двор.

– Нашли себе занятие, – отметил про себя Юрий Петрович и вдруг увидел над крышей дома напротив ярко-белую Луну на уральском лазоревом небе.

– Вот это да! – залюбовался он спутником Земли. – Какая красивая! Вот бы вместо Москвы махнуть на Луну! Тогда все беды и заботы остались бы точно на Земле.

Любопытная Луна медленно плыла белым привидением над крышами домов.

– Так, стоп! – прервал сам себя Юрий Петрович и развернулся к столу с ключом в руке.

– Ой! – удивился он в следующее мгновение, – живая птичка!

За чемоданом расположился серый комочек из перьев и пуха. Это была синица. Юрий Петрович сразу вспомнил каменную физиономию сержанта милиции, говорящего по рации, и улыбающуюся синицу на ветке.

– Так это ты меня спасла от милиции? Или спас?

Птица молчала.

– Постой-ка, – Юрий Петрович вновь забыл о чемодане, – у тебя, дружище, что-то с лапкой?

Синица, действительно, неестественно вытягивала левую лапку, но не проявляла признаков паники. Юрий Петрович осторожно протянул руку: Синица стала отодвигаться от руки каким-то не свойственным птицам способом: боком и не слишком быстро.

Лукьянову доводилось видеть бойких синиц в помещениях: они постоянно болтались в воздухе, шумно перемещались и, как боевые вертолеты, заинтересованно зависали над каким-нибудь объектом, привлекшим их внимание. Юрий Петрович всегда испытывал чувство искреннего уважения и симпатии к этим смышленым востроносикам, которые невозмутимо перемещались по помещению без признаков паники и безошибочно находили выход на свободу. Юрий Петрович всегда уделял им внимание и следил за их поведением не только в своем кабинете в школе, но и на улице. Ему нравилась строгая красота этих маленьких, юрких созданий в черных, конькобежных шапочках и узких галстуках на желтых манишках.

Юрий Петрович стал очень осторожно приближать руку к птице. Синица сидела у стопки с книгами, нахохлившись, искоса разглядывая Юрия Петровича черными, блестящими глазами и не делая больше попыток избежать его руки. Юрий Петрович аккуратно взял теплый серо-желтый комочек и стал внимательно осматривать. Сначала голову, глаза, клюв. Затем, осторожно придерживая синицу за бока твердыми пальцами, перевернул ее на спину и сразу обнаружил: правая лапка неестественно вывернута в сторону.

– Все понятно, – тихо сказал Лукьянов, – вывих, а может, перелом. Требуется срочная перевязка.

Птица при звуках его голоса вздрогнула.

– Тебя лечить надо, – обращаясь к синице, заговорил Юрий Петрович с интонациями доктора Айболита из мультфильма, – прежде всего, необходимо поставить какие-нибудь лубки.

– Ты с кем там разговариваешь? – послышалось из коридора, – или мне показалось?

– Нет, не показалось, – ответил Лукьянов. – Юля! У тебя есть какие-нибудь лубки?

– Какие еще лубки? – Юлия Сергеевна заглянула в дверь, – ты о чем?

– А вот о ней, – Юрий Петрович вытянул вперед руку с птицей, – видишь: раненая. Нужна срочная операция.

– Так, – осторожно приблизилась Юлия Сергеевна к руке, – где взял?

– Сама залетела через балкон, – Юрий Петрович подошел к балконной двери. – Я стоял перед столом спиной к балкону. И она в этот момент залетела. Сейчас я буду ее оперировать. Нужен йод или зеленка. Бинт и спички.

– Я тебе удивляюсь, Лукьянов! Проблем выше крыши, того и гляди, в тюрьму загремит, а он птичек врачует. Чемодан-то хоть открыл?

– Не успел, Юлька, – Юрий Петрович улыбнулся, – все меня с толку сбивают: то синица, то ты примчалась назад через тридцать секунд. Юля, посмотри-ка сюда! – показал он глазами во двор.

– Что опять? – Юлия Сергеевна осторожно выглянула во двор из-за шторы.

– Похоже, милиционеры уезжают, – уточнил Юрий Петрович.

– Точно, уезжают. «Уазик» поехал к скверу вдоль шестого дома, – проговорила она тихо.

– Ай да синица! – обрадовался Лукьянов, качая синицу на ладони, – это волшебная синица. Юля! – громко скомандовал он, – неси быстро спички и зеленку!

Затем Лукьянов поместил синицу на полотенце подальше от края стола и вытащил две спички из коробка.

Юлия Сергеевна закусила губу:

– Что ты собираешься делать?

– Оперировать, – спокойно пояснил Лукьянов, хотя в душе волновался.

– К сожалению, у меня в этом никакой практики, – вздохнул Юрий Петрович, делясь сомнениями с Юлией Сергеевной, – не уверен, что это дело знаю. Плохо, нет для птиц никакой птичьей анестезии!

Вздохнув, Юрий Петрович решительно перевернул раненную птицу на спину. Синица напряглась и изогнулась дугой, но осталась в этой позе, доверчиво ожидая дальнейших действий. Сам же Юрий Петрович мгновенно вспотел спиной и посмотрел на взволнованную Юлию.

– Видишь, птичка мне доверяет, – прошептал он.

– Давай не отвлекайся, Айболит, – твердо сказала Юлия Сергеевна, – может, тебе тампон дать или вату?

– Нет, не надо, – отмахнулся Юрий Петрович и дрожащими пальцами с усилием распрямил свернутую в колечко лапку. В этот момент Айболит почувствовал кожей пальцев тихий скрип. Юлия Сергеевна зажмурилась. Удерживая лапку в распрямленном состоянии двумя пальцами правой руки, Юрий Петрович пристроил две спички с отломанными головками к лапке и стал осторожно приматывать их к ноге синицы черной ниткой. Синица только открыла клюв со странным щелчком и, оцепенев от боли и ужаса, с укором уставилась на Юрия Петровича.

– Терпи, – говорил взмокший бывший учитель физики и астрономии, – осталось совсем немного. Сейчас острая боль пройдет, будет легче, – неуверенно приговаривал Юрий Петрович. Закончив процедуру, Юрий Петрович полил на лапу бриллиантовой зелени. Затем осторожно приподнял синицу и положил ее на полотенце, заранее расстеленное на столе возле стопки книг под настольной лампой. Синица, пребывавшая, по-видимому, в шоке, лежала, не двигаясь. Юлия Сергеевна тоже не шелохнулась и только спросила жалобно:

– Все?

– Все! Ей необходим покой, – оглянулся по сторонам Юрий Петрович, – у тебя есть какая-нибудь коробка?

– Есть старая Егоркина шапка! Подойдет? Может, ее напоить?

– Меня лучше напои, – устало вытирал пот со лба Юрий Петрович. – Ладно, я пошел стричься.

Через полчаса Юрий Петрович, обритый наголо и без бороды, восседал на диване в цветастом, женском халате на голое тело и с большой советской энциклопедией в руках.

Юлия критически осмотрела одноклассника.

– Что-то не так? Не добрил? – схватился за свежую лысину Лукьянов.

– Нет! Ты все почистил. Но… теперь, как это сказать… появилась разница в цвете. Сразу видно, что побрил голову недавно, – объяснила Юлия. – Лоб, нос и щеки загорелые, а кожа на голове и на подбородке светлая. Очень смешно.

– Что же делать? – обескуражено рассматривал себя в зеркало Юрий Петрович. – Я стал разноцветный – как бабушкин половик. Как мне выровняться?

– Кажется, знаю, – полетела в спальную комнату Юлия. – У меня есть автозагар! Сейчас мы тебя подровняем.

Лукьянов отложил энциклопедию в сторону и изготовился.

– Главное не переборщить, – наносила крем на макушку Юлия. – Минут через десять подзагоришь. Без волос ты стал похож на себя прежнего, – комментировала она новый облик одноклассника. – Теперь я понимаю, почему ты двинул этого из джипа – ты тщательно маскировал в себе зверя.

Юрий Петрович пропустил реплику мимо ушей, а синица тихо сидела в шапке под лампой.

– Её, наверно, надо водой напоить? – листал страницы энциклопедии Юрий Петрович. – Интересно, как птицы пьют воду?

– Пьют клювами, – отвечала за птицу Юлия Сергеевна. – Прекрати басить и дай ей отдохнуть. Может, она заснет.

– Хорошо, хорошо, – зашептал Лукьянов. – А чем ты ее будешь кормить?

– Я? Кормить? – возмутилась Юлия Сергеевна. – Уйдете оба через полчаса – как обсохнешь, понял?!

– Понял, – миролюбиво согласился Лукьянов. – Сейчас открою чемодан и уйдем. Вот нашел статью «Синицы». Синицы, Pa-ri-na-e, подсемейство птиц семейства синицевых. 46 видов. Распространены в Европе, Азии, Африке и Северной Америке, включая Мексику, – начал читать с выражением Юрий Петрович тихим шепотом. – В СССР обитают 14 видов рода Parus. Большая Синица, серая Синица, тиссовая Синица, лазоревка, князёк, гренадерка, или хохлатая Синица, московка, пухляк, болотная гаичка и другие.

– Так, интересно, – вслух озадачился Юрий Петрович. – Ты кто? Кнезек, лазоревка, гренадерка или пухляк? Как это узнать?

– Обитают преимущественно в лесах, – продолжал чтение Юрий Петрович, – вне периода гнездования кочуют стайками, часто вместе с другими мелкими птицами. Питаются насекомыми, пауками, семенами.

– Какая гадость, – прокомментировала Юлия Сергеевна. – Ну и вкусы!

– Вот, самое главное, – продолжал шептать Лукьянов, – наиболее широко в СССР распространена большая Синица (Parus major); гнездится в дуплах или искусственных гнездовьях (синичниках). В кладке восемь тире пятнадцать яиц, насиживают около двух недель. Зимой часто встречается у жилья. Полезна уничтожением насекомых в садах и лесах. Слышишь: полезна уничтожением насекомых! Она у тебя в саду будет жить.

– Юрка, ты точно сбрендил после развода, – покачала головой Юлия.

– Так. Похоже, брат ты мой, что ты – большая синица, которая широко распространена в СССР и которую зовут «Парус майор», – с удовлетворением подвел итог Юрий Петрович, – а поедает «Парус майор» в основном насекомых, пауков и семена. Где их взять – пауков? Семена – это значит: семечки. Наверное, их можно купить. Кстати, очень неплохое имя для синицы – Майор. Или Парус. Так, очень интересно. Хорошо. Пусть Парус будет твоим именем, а Майор – фамилией. Идет? Мне тоже нравится! Так что этот день, четырнадцатое августа, официально является твоим вторым днем рождения и именинами. В следующем году будем отмечать, понял, Парус? Хотя зачем же ждать целый год? Мы сегодня и отметим. Вечерком. Идет? Насколько я могу судить по твоему яркому оперению, ты настоящий Майор мужского рода. Значит, коньяк?

Майор не ответил – он крепко спал.

– Т-с-с, – приложила к губам палец Юлия Сергеевна. – Пойдем в большую комнату.

Лукьянов вышел вслед за ней с чемоданом.

– Так, хватит мне мешать, – поглядел Юрий Петрович на часы в гостиной. – Я уже три часа бегаю с этим чемоданом и никак не могу заглянуть внутрь. Он решительно грохнул тяжелый чемодан на обеденный стол и открыл крышку.

На выцветшем уральском небе, кроме облаков, висела большая белая Луна.

 

Глава 14

Ранний вечер. Суббота, 17 июля 1999 года. Урал

Ярко освященная Луна висела внизу. Самолет накренился вправо и, резко снизившись, врезался в плотную завесу облаков. Майор Валенда оторвался от иллюминатора и с досадой проговорил:

– Эх, жаль – ничего не видно. Но, похоже, скоро сядем: уже начались маневры для захода на посадку по схеме.

– А вы что, и самолетом управлять умеете? – попыталась распрямить ноги полковник Зырянова. – Какие-то авиационные термины используете в своей речи.

– Нет, самолетом, к сожалению, не владею. В арсенале только наземный вид транспорта. Танки, автомобили, – отвечал увлеченный иллюминатором Валенда. – Товарищ полковник, – вдруг переменил тон Павел Васильевич, – я должен вам признаться…

– Признавайтесь, только быстро! – Наталья Павловна наклонилась ближе к Валенде.

– Юрка меня убьет, – стал сокрушаться здоровенный Валенда. – Мы дали клятву. А раз вам ничего неизвестно, то значит, никто эту клятву пока не нарушил. Кроме меня…

– Да что случилось, товарищ майор? Вы пока мне ничего не выдали, – стала успокаивать Павла Васильевича полковник Зырянова.

– Скорее всего, придется выдать, – продолжал сокрушаться Валенда, – потому что теперь понимаю: этот объект имеет прямое отношение к опытам Кондратьева. И координаты сходятся – как раз недалеко от Дальних дач.

– Что у вас там еще стряслось?

– Нет, товарищ полковник, пока ничего, но скоро стрясется, – усмехнулся Валенда. – Я сейчас вам расскажу, а потом Лукьянов меня убьет. И он будет прав.

– Так этот… Лукьянов – он что, опасен? – начала Зырянова. – Или имеет склонности к насилию?

– Да это я так, товарищ полковник, образно, – замялся Валенда – Нет, наш Юрка Лукьянов – настоящий мужик. В общем, дело было давно – в семьдесят втором году летом. Мы шатались по лесам, В то время, когда весь народ лежал на пляже, ходили в штормовках и резиновых сапогах по близлежащим лесам и собирали все подряд.

– А почему не загорали, как все?

– Товарищ полковник, разве можно было нам загорать! Мы же только в восьмой класс перешли. У нас была идея фикс – чего-нибудь отыскать.

– И что, отыскали?

– Да, товарищ полковник, – тяжело вздохнул Валенда, – отыскали. Точнее, Лукьянов и Юлька нашли в лесу танк «Т-34». Боевой танк с пробоиной в башне.

– Да вы что! – поразилась хладнокровный полковник ФСБ Зырянова. – И где нашли?

– Вот сейчас приземлимся, – еще раз посмотрел на часы Валенда, – я вам его, пожалуй, покажу. Значит, дело было так…

 

Глава 15

1972 год. Южный Урал

Пятеро одноклассников-мальчиков и одна девочка – Юля, одетые, как геологи – в выцветшие штормовки и резиновые сапоги, свернули в сторону еле заметной дороги в траве и через минуту вышли на опушку леса. С ходу преодолев заросли дикого шиповника, путники остановились у края огромного желто-зеленого поля, уходившего своим передним краем вниз к далекому горизонту, на четкой фиолетовой линии которого под зарождающимися облаками расползались разноцветные крыши домов далекой деревеньки, и сверкала верхушкой церковь.

Торжественная, сухая тишина березняка, разбавленная беспокойными осинами, осталась позади, и влажные лица ребят облепил слабый ветерок, состоявший из жареного, степного воздуха с травяным эликсиром, приправленным неистовым хором кузнечиков.

– Вот разорались! Аж, уши ломит! – искренне возмущался светловолосый и голубоглазый очкарик Женька Тимошкин, – и в такую-то жару!

Проковыляв в густую тень берез на опушке, он плашмя рухнул в траву. Через секунду в траву рухнули еще трое: Павел Валенда, Игнат Подгорный и Андрей Зорин. Самые крепкие – Юра Лукьянов и Юля Фирсова – двоюродная сестра Тимошкина, оставались на ногах. Недосягаемое Солнце ослепительно царствовало в зените. Глаза лежащих закрылись сами собой, но свирепые солнечные фотоны все равно пробивали кожу век и продолжали светиться уже изнутри ярко-зеленым светом на кроваво-красном фоне.

– Ничего себе шпарит, – лениво проговорил долговязый Павел Валенда, и, перевернувшись на бок, водрузил на обгоревший нос пластмассовые темные очки, сразу обретя иностранный облик.

– А сколько градусов то? – задал риторический вопрос в небо Андрей Зорин и, не дождавшись реакции остальных, ответил, – наверное, все сто.

– Лучше бы остались и пошли бы на пляж, – затянул нудным басом Валенда, – там народу уйма! И волейбол.

– Так тебя и пустили купаться, Валендир! И играть в волейбол после вчерашнего, – наставительно проговорила красивая и рассудительная Юлька.

Через мгновение Тимошкин уже передразнивал тетю Галю окрепшим голоском:

– «Павел! Не вздумай сегодня даже подходить к воде! Вчера ты и так перекупался! Я боюсь, эти твои купания закончатся воспалением легких! Это ведь не Ялта! Хоть сегодня и жарко, но вода озера еще не прогрелась, ты запросто можешь простудиться и испортить мне весь отдых!».

Валенда горестно вздохнул и перевернулся на другой бок.

– А как она вчера вопила!!? – пискляво продолжал неутомимый любитель розыгрышей Тимошкин, – когда увидела, что я достал маленького живого рака изо рта. Я думал, сторож прибежит на ее визг с собаками.

– Было весело, – сдержанно отреагировал Павел, – но мне-то потом из-за вас нагорело.

– Что делал? – осведомился угрюмый Игнат, – опять мыл крыльцо с мылом ночью и подметал вокруг дачи?

– Да, мыл и подметал, – подтвердил Павел, – это самое строгое наказание тети Гали, слава Богу.

Подростки радостно загоготали. Даже в тени трава высыхала почти на глазах, обдавая все вокруг нестерпимым ароматом.

– Да, вам-то хорошо! – бубнил Валенда под неистовый аккомпанемент кузнечиков, – эта тетя Галя уже достала меня со своей правильностью. Вы одни на даче живете, без родителей. Полные хозяева. Уж лучше тогда здесь, – продолжал вздыхать Валенда, – по лесу шататься в самое пекло, чем лежать сейчас на пляже с тетей Галей! У нее все по часам: загораем до одиннадцати, а потом на дачу, иначе, говорит, обгорим. Сама никогда не купается: только ходит по воде с наносником и думает, все остальные такие же верблюды, как она; могут обходиться без воды в июле.

– Ничего, верблюд, потерпи и не скули, – наставительно проговорил Юра Лукьянов, вглядываясь в близкий горизонт, – вот перемахнем через этот пригорок и выйдем к Вишневой горке, где и искупаемся.

– Там дно плохое, – мгновенно отреагировал Тимошкин. – Песка мало и камни. Я в прошлый раз продырявил пятку о какую-то корягу.

– Зачем же ты полез туда? – спрашивала Юлька, – я тебя предупреждала: не надо было идти на коровий пляж. На нем дно никогда не чистили.

– Странно, я там никогда коров не видел, – удивился Павел, – почему коровий пляж? Там коровы купались?

– Я тоже коров там никогда не видел, – поддакнул Тимошкин. – Кто придумал про коров?

– Взрослые так говорят: «коровий пляж», – авторитетно ответил Юра, – но коров там сейчас нет, это точно. Их, наверно, раньше пасли на Вишневой горке, чтобы недалеко было от водопоя. Но это было еще до войны. Мне отец рассказывал. Он же здесь вырос.

– Юрка, а у тебя отец воевал? – обратился Женька к Лукьянову.

– Да, папа Юры воевал, – быстро подтвердила Юлия, аккуратно усаживаясь на мягкую кочку, натягивая штурмовку на округлые колени, – он же приходил к нам в класс на праздник в этом году. В костюме с орденами. Ты что, уже забыл?

– Нет, не забыл, – задумчиво ответил Женька, – помню. Я просто хотел узнать подробнее. Он был кавалерист?

– Сам ты кавалерист, Тимоха! – возмутился Лукьянов, – он танкистом был! В последнем бою его «тридцатьчетверку» подбили, и он просто чудом остался в живых!

– Да, танкист – это здорово! Представляете? – вскочил на ноги Валенда, – мы катим на танке по Уральску? Грохот и дым! Все врассыпную, а мы никого не боимся, даже милиции! Как в кино про танкиста, который удрал от фашистов на танке «Т-34» и их пушку раздавил…

– Точно! – подхватил интересную тему Лукьянов, – найти бы такой танк! Настоящую «тридцатьчетверку»! Отремонтировать и ездить, хотя бы по лесу! Представляешь!? Из кустов – на зеленом танке!!! Деревья валить можно.

– А где его искать-то? Здесь и боев не было, – расстроился Тимошкин, – если мы были где-нибудь на Украине или в Белоруссии… В Бобруйске или хотя бы под Москвой… Но там все танки или пушки и без нас давно нашли и сдали в музей. Эх, угораздило же родиться у черта на куличиках! Нет, чтобы где-нибудь поближе к границе. Я танк только на картинке и видел.

– А здесь испытания, наверно, проводились, – не унимался увлекающийся Лукьянов, – может быть, где-то рядом полигон? За старой дорогой. Или в лесной чаще? И стоит танк, заросший травой, брошенный…

– Пашка, а у тебя мама что, из Москвы? – продолжал задавать вопросы из разных областей любопытный Тимошкин, – кстати, а куда эти коровы делись теперь?

– Съели, – то ли в шутку, то ли всерьез ответил Зорин, – за войну съели все стадо.

– Да, моя мама – москвичка, – ответил мечтательно Павел, – она говорит, как только я окончу школу, мы переедем в Москву. Папа как раз выйдет на пенсию. Поменяем квартиру и ту – ту! У нас же там родственники; муж тети Гали работает в каком-то министерстве.

– Везет тебе, Валенда, – искренне расстроился за себя Женька, – а нам придется все оставшуюся жизнь прозябать на Урале. В гости пригласишь?

– Приглашу, Женька, обязательно, – мечтательно улыбался будущий москвич, – когда в Москве устроимся, всех приглашу. Мне родичи говорят, поступать надо только в московский ВУЗ. Но, если честно, я бы отсюда никуда не уехал.

В душном, выцветшем пространстве кувыркались какие-то черные птицы. Иногда они срывались с высоты и бесстрашно падали в траву. А Тимошкин переживал насчет предстоящего перехода:

– Сколько еще отсюда переться? В прошлый раз мы не так круто взяли вправо и быстрее дошли. Юрла, и зачем ты нас сюда затащил? Надо было идти напрямую, через болото. Набрали бы грибов и уже бы раков наловили! А вообще, тут хоть люди есть? Глухомань, какая-та.

– Сам ты, Тимошка, глухомань, – передразнила его Юлька, – вон колесо от комбайна. Видишь – в кустах?

– Тут колхозников не счесть, – подтвердил Валенда, – они даже эту кукурузу… поливают. Я сам видел в прошлом году. Такой велосипед широкий, а там труба посередине. Она катится по полю и поливает сразу, наверно, целый гектар.

– Врешь, – без промедления констатировал Тимошкин, – не бывает таких велосипедов с трубой, – и покосился на Зорина, ища поддержки.

– Все четко, Тимоха, бывает, – сказал Зорин, – сам в киножурнале видел. Поливает, будто настоящий дождь идет.

– Так, хватит валяться. Подъем! А то до обеда не дойдем! – бодро скомандовал Лукьянов. – Вон там срежем по лесу. Сильно углубляться не будем. Что забыли – сегодня последний день свободы?

– Как так? – удивился Валенда.

– Он прав. Завтра пятница, – насупился Тимошкин, – завтра родители приедут. И начнется. Ни покурить толком, ни порыбачить.

– А ты что, уже куришь? – удивилась Юлька, с сомнением разглядывая тщедушного брата-курильщика, – ты, Женька, и так маленький, а будешь курить, совсем не вырастешь.

– Ты только моим родным не вздумай сказать, – страшно выпучил синие глаза под линзами очков Тимошкин, – да я совсем недавно попробовал. Покурили с Юрлой за забором.

– Ну и как?

– Так, – уклончиво ответил Женька, – думал, будет лучше.

– Тимошкин один раз в школе покурил, а теперь его в комсомол не принимают, – подал голос из травы Зорин.

– Правда? – уперла руки в бока Юля, – и что ты там натворил? Значит, ты еще пионер? Почему тогда галстук не носишь?

– Стоп! Хватит рассусоливать, – попробовал прервать разборки Юра, – вперед – марш!

– Пусть расскажет, – проигнорировал команду Зорин, – я чуть со смеху не лопнул. Давай, Женька. Трави баланду. Все свои.

Тимошкин пошмыгал носом, покосился на сестру и несмело начал:

– У нас были труды, а в этот туалет на первом этаже пришли восьмиклассники и еще парочка из десятого, Васильев и друг его, длинный такой…

– Федька Лысый!

– Да, он, – продолжал лежащий на животе Тимошкин, – и они стали курить в туалете у дальнего окна. А я сделал норму: сдал детали Вите, и он нас отпустил до звонка. Только сказал, чтобы мы по школе не болтались, а сидели тихо и готовились к следующему уроку. У меня было пятнадцать копеек, мы спустились в буфет и купили там ватрушки.

– А кто еще был?

– Зимин и Тихонов. Возвращаемся назад, а эти уже все сметали по пути, и давай у меня просить откусить. Я сказал, что серединка моя. Один откусил, второй отхватил – как белая акула. И у меня осталась ровно половинка.

– А ватрушка-то с чем была? – не унимался дотошный Зорин.

– С повидлом, с чем же еще? Я встал у окна рядом с туалетом и обгрызаю ее вокруг, чтобы только повидло осталось. Зимин с Тихоновым сопят, смотрят. Голодные. И тут кто-то крикнул: «Шухер, директор!». Они раз – в туалет, и я с ними сдуру с повидлом туда же. Надо было остаться у окна. Вася бы просто спросил, и трудовик бы подтвердил, но я чего-то взял и побежал со всеми. Стою у умывальника, держу серединку и думаю: в карман не положишь. Или сейчас съесть или потом, когда Вася уйдет? Я не думал, что он так быстро прибежит. А в туалете все в дыму! Ну, только я решился съесть и поднес руку с серединкой ко рту, как тут врывается Васька и с криком: «Попался!» бьет меня по руке!

Женька замолчал и зашмыгал носом от глубокой обиды.

– Все что ли? – разочарованно спросил Валенда.

– Дайте, дайте дальше я расскажу, – пухлый Зорин заволновался от возбужденья. – Так вот: все замерли…

– А ты там тоже был? – перебил удивившийся Лукьянов.

– Нет. Мне Зимин потом рассказал, – запыхался Андрей, – так вот, все замерли, а наш Васька радостный, что поймал курильщика на месте преступления, схватил Тимошкина за ухо! А наш Тимошкин смотрел, смотрел на повидло на полу, да как заорет, как раненный слон! Вася сразу оглох и ухо выпустил. Потом он видит, что это не окурок, а булка с повидлом и давай его успокаивать! Да куда там! Женька уже не может остановиться. Тогда Вася достал из кармана кошелек и дал ему десятчик. Только потом Тимошкин отключил своего «ревуна», а то невозможно было разговаривать: кто там был, все уши затыкали, а из всех классов учителя повысовывались. Вот как орал!

– Врешь, – врезался, как кавалерист в пехоту, Тимошкин, вращая серыми глазами, – не десятчик, а двадцать копеек. Я еще потом мороженку купил – фруктовую! И стакан газировки.

– Ну, ладно, ладно. Верим, – согласился Лукьянов, – но почему тебя в комсомол не взяли? Я что-то не понял?

– Вася все равно накапал комсоргу, – зашмыгал опять Женька, – что я был с Федькой и с Васильевым в туалете во время урока. А эти все, которые курили, тихо слиняли, пока мы с Васей разбирались. Я один остался.

Все опять радостно загоготали.

– Так, хватит, – первым очнулся Лукьянов, – давайте выдвигаться, а то только к вечеру дойдем. Нам – туда.

И он показал направление.

– А ты что раскомандовался? – не унимался Зорин, – сколько хотим, столько и лежим. Точно? – обратился он к Валенде и Тимошкину.

Ребята молчали.

– Ну, тогда загорайте в лесу в штормовках, – сдержанно проговорила красивая Юля, поправляя модную челку, – жарьтесь здесь на солнцепеке. Пойдем, Юра, – и взяла его за руку.

– Да, – обрадовался союзнику Лукьянов, – мы пойдем напрямик через лес и скоро выйдем к озеру. Только смотрите, не заблудитесь без меня! А то будете ночевать в лесу!

– Заблудиться! Тоже мне, нашел непроходимые таежные чащи! Где тут блуждать? – хохотнул Зорин, – тут от края до края все видно. Километров пять, а может меньше. Где он, лес? Одни поля!

– Точно, – поддакнул Тимошкин, – где тут заблудиться то? – он неуверенно показал рукой, – вон там озеро, а впереди эта… деревня. Название забыл. Все – как на ладони.

– Пускай валят, – зло сказал вслед Игнат.

– Точно! Пусть валят! Сами доберемся. Посмотрим, кто первый будет! – громко крикнул вслед Тимошкин.

И оставшийся квартет не торопясь, двинулся по краю поля.

Разозлившись на друзей, Лукьянов быстро спустился с горячего пригорка и зашагал по лесу в направлении лесной дороги, искоса поглядывая за отставшей Юлькой. Направление движения он определял по Солнцу, светившему ему в этот момент в правую щеку.

Главным ориентиром и подтверждением правильного направления будет заброшенная дорога, по которой местные жители гоняли стада коров и лошадей. Бурное освоение местных уральских озер и приспособление их для отдыха трудящихся началось в начале шестидесятых годов, когда руководители некоторых промышленных предприятий стали строить между деревьями на берегах водоемов разного рода скворечники для отдыха своих рабочих и служащих. Эти «скворечники» из подручных средств гордо именовались «дачами», а скопление таких дач одного предприятия – базой.

Могучая природа изо всех сил сопротивлялась нашествию бодрых отдыхающих со всего неунывающего южно-уральского региона, но с каждым годом трава между дачами становилась все ниже, и тропинки все глубже обнажали корни берез, которые, в свою очередь, приобрели нехарактерную для данного вида деревьев форму – ровные стволы без нижних веток. Представители фауны, жившие сначала вблизи и на территории баз, такие как белки, бурундуки и другие грызуны, змеи, ежи и птицы всех мастей, стали переселяться подальше от беспокойных и неугомонных старших собратьев.

Юра Лукьянов уверенно шагал вперед, ожидая, что минут через десять они выйдут на старую дорогу, затем повернут направо от болота и прошагают еще пару километров, а там уже рукой подать до озера. Так думал Юра в тот момент, когда он неожиданно оказался на краю оврага.

– Оба-на! Что-то я раньше его не встречал, – повернулся он к Юльке, – во всяком случае, в прошлом году этого оврага здесь четко не было.

– Может, обойдем? – несмело предложила раскрасневшаяся спутница.

– Нет, давай здесь перейдем, а то они нас обгонят, – вспомнил об одноклассниках Юра и боком сбежал вниз на прохладное дно оврага, укрытое лежалыми листьями.

– Давай, спускайся, – разглядывал он снизу стройные Юлькины ноги в импортных обтягивающих брючках, – и не бойся, все змеи сейчас загорают на солнышке! Они же холоднокровные.

Юлька кивнула и стала осторожно спускаться вниз по скользкому уклону.

– Что-то я не помню такого явления природы, – Юра потрогал листья, – очень похоже на устье речки, но дно сухое. Значит, вода далеко. Овраги, насколько мне известно, – подал он руку Юльке, – появляются в полях от эрозии почвы и выветривания, а чтобы овраг появился в лесу, там, где все стянуто корнями деревьев? Может быть, там внутри что-нибудь обвалилось? Пещера или берлога?

– И так страшно, Лукьянов, – прижалась к нему Юля, – а ты тут еще с берлогой! Еще скажи, что там медведь или рысь…

– Рыси устраиваются на деревьях, – назидательно начал, было, Лукьянов.

Не успел он закончить фразу, как над его головой чиркнула крылом птица.

– Какая-то бешеная синица, – освободился от Юлькиных рук Лукьянов и ощупал голову, – чуть в глаз мне не долбанула, представляешь?

– Давай наверх быстрей, – заторопила его Юлька, – тут очень жутко…

– Стоп! – вдруг скомандовал Лукьянов и пристально посмотрел на склоненную березу.

Юлька вздрогнула и осторожно повернула голову: под белоснежным стволом склоненной березы чернел провал. Юра сразу вынул перочинный ножик и, поднявшись на пару метров выше, неуверенно проговорил, надеясь на поддержку и понимание:

– Пойду – посмотрю, что там?

В лесу установилась подозрительная тишина. Несколько секунд Юра прислушивался.

– Юра! А вдруг там, действительно, убежище рыси? С рысятами, – отчаянно зашептала Юлька, – а тут ты с перочинным ножичком. Давай уйдем!

– Нет, – сразу осмелел Лукьянов, – интересно же на рысят посмотреть, – и быстро приблизился к склоненной березе.

Из темной норы «дышало» колодцем.

– Рысь бы давно нас учуяла, – пробормотал он, – я только загляну и назад.

В этот момент от влажного сумрака, липко стелившегося по дну пустынного оврага и от лесной тишины, у Юры вдруг мелко задрожали колени, и семиклассник Юрий Лукьянов осознал, что никто другой в этом мире не сможет сейчас помочь ему преодолеть свой страх. И что только он один без посторонней помощи и поддержки должен решиться заглянуть в этот жуткий провал. Юра зажмурился и нагнул голову, как в овраге прозвучал резкий крик:

– Юра! Стой!

Лукьянов быстро оглянулся: Юлька уже была рядом.

– Я с тобой, – и решительно взяла его вспотевшую ладонь в свою.

Юра кивнул и хрипло сказал, – там темно, – но, нырнув первым головой вперед под березу, сразу угодил лицом в паутину.

– Вот, блин! – выругался он, брезгливо вытирая лицо.

Темное пространство за березой было достаточного размера, и семиклассники присели на колени на мшистую и прохладную подстилку.

– Юрк! – вдруг попросила Юлька, – сними штормовку.

Лукьянов повернулся и почувствовал свежий запах земляничного мыла: Юля закрыла глаза и тянулась к нему губами.

– Я тебя люблю, – сказала она таинственным шепотом, – и хочу целовать.

Забыв о рыси и рысятах, ослабевший и покорный Юра Лукьянов, стянул через голову свою куртку, и, наклонившись вперед, пребольно стукнулся лбом о неведомую преграду.

– Ой, – потирал он ушибленное место, – нет тут никакой пещеры! Только очень холодная стена, как лед! – забыл он сразу о Юльке и о земляничном мыле, – и пахнет ржавчиной? Надо бы больше света!

Юлька обиженно засопела.

– Трактор что ли засел? – отводил в сторону упругие, березовые ветки Лукьянов.

Пыльный свет уперся в темную массу, и Юра, видя только выпуклый серо-зеленый холодный рельеф, осознал, что перед ним башня танка «Т-34».

В следующее мгновение Лукьянов уже бежал по лесу в сторону друзей и, размахивая штормовкой над головой, кричал на весь лес:

– Та-а-а-н-к!!!

 

Глава 16

Суббота, 17 июля 1999 года. Уральск

– Какая странная картина! – Юлия Сергеевна смотрела на внутреннюю поверхность крышки.

– А что тут нарисовано?

– Да, очень интересно, – согласился Юрий Петрович, – вот чего-чего, но такого «пейзажа» я никак не ожидал увидеть в чемодане. Волшебный лес какой-то!

– Или сад? – Юлия придвинулась ближе. – Вот видишь, это – яблоко? Или не яблоко? Странно. Похоже, очень веселым человеком был твой дядя, раз у него в чемодане такое нарисовано!

– Что ж, многообещающее начало, – хмыкнул Лукьянов. – Но пойдем дальше. И открыл черную коробку с алыми цветами из-под конфет «Красный мак», лежащую поверх серого холста.

– О, неужели тут карта острова сокровищ? – прошептала Юлия Сергеевна. – Давай все на стол. Ужас, как люблю рыться в незнакомых вещах!

Юрий Петрович вытряхнул из коробки зеленую школьную тетрадь. Аккуратно отточенный карандаш звонко ударился о полированную поверхность стола.

– Карандаш. Простой, – машинально отметил Лукьянов и вернул его в коробку. – Ты не возражаешь, Юля, если я это почитаю?

– Читай, – пожала плечами Юлька, – а я пока позвоню маме.

И ушла на кухню с телефоном. Юрий Петрович пересел в кресло и открыл тетрадь. Первые страницы оказались исписаны синими чернилами. Почерк был мелкий и аккуратный, с характерным левым наклоном. Пишущий повествовал о расходах на ремонт кухни, ванны, туалета, комнат и печки. Далее шли сметы предполагаемых расходов на предстоящие или проведенные ремонты. После середины пошли отчеты о побелках и валенках.

Оставалось две страницы, и Юрий Петрович, искренне разочарованный содержанием прочитанного, решительно встал и уронил тетрадь на пол, а тетрадь открылась на предпоследней странице. Юрий Петрович машинально пробежал глазами несколько строчек по диагонали. Смысл сразу поразил Лукьянова. Он осторожно опустился в кресло и вновь прочел карандашные строчки:

«…Но самое главное – впереди. Дорогой Юра, когда ты будешь читать эти строки, тебя уже уместнее будет называть по имени отчеству. Так что, дорогой Юрий Петрович, а также Парус Майор, сообщаю вам, что я не только обрел некоторые необычайные способности, но пошел дальше – развил принцип структурной основы всего мироздания. Своему открытию я дал название ЛАБИРИНТ, а для описания его характеристик применил „принцип конической лабиринтности с точками бифуркации“. Все сведения об этом будут переданы тебе. Успехов. Твой дядя Коля 17 апреля 1944 года».

– Принцип конической лабиринтности с точками бифуркации, – проговорил тихо Юрий Петрович. – Откуда Николай Иванович мог знать мое имя в сорок четвертом году? – и добавил – И о Парусе Майоре?

Но обдумать свой же вопрос не успел, потому, как следующей странице обнаружилось стихотворение на английском языке, написанное простым карандашом тем же аккуратным и разборчивым почерком. Автором стихотворения значился Джон Леннон. Называлась стихотворение «Across the Universe». Далее, после несколько вычурного пояснения: «Фантазия на тему „Across the Universe“ Джона Леннона „А cross of the Universe“. Крест Вселенной», и дата – апрель сорок четвертого года. Далее следовали три четверостишья на русском:

Фантазия на тему стихотворения Джона Леннона «Across the Universe».

A Cross of the Universe – Крест (перекресток) Вселенной.

Автор перевода – Николай Иванович Кондратьев.

– Юля! – позвал Юрий Петрович строго Подгорную, – иди сюда! Загадки века продолжаются! На – читай, – Лукьянов протянул Юлии тетрадь. – Я прекрасно помню, что Джон Уинстон Леннон только в сороковом году появился на свет. Согласись, не мог же он в четыре года написать «Через Вселенную»? Хотя, кто его знает… он был очень талантливым человеком! Но тогда каким образом «Через Вселенную» попало к моему дяде на Урал в сорок четвертом? Вот в чем вопрос, – спрашивал Юрий Петрович.

– Не знаю, – отвечала, перечитывая стихотворные строки Юлия Сергеевна. – А это не подделка? Может, кто-то просто так шутит? Откуда этот чемодан?

– Я сегодня забрал его у отца, – ответил Лукьянов. – Этот чемодан лежал у нас на верхней полке всю жизнь и был под запретом.

– Что значит «под запретом»?

– Даже спрашивать, что это за чемодан, было запрещено. А сегодня отец мне его вручил и сказал, что так просил сделать Николай Иванович перед смертью. Потом я подрался, и человек из-за меня умер. И теперь я у тебя сижу в твоем халате на голое тело и бритый, – ощупал свежую лысину Лукьянов. – Какой ужас! Но перевод-то, Юлька, действительно хорош! Я в этом понимаю толк!

– Да, приличные стихи, – согласилась Юлия. – Неужели стихотворение «Через Вселенную» о смерти?

– Почему о смерти? – задумался Юрий Петрович. – По-моему, оно как раз о жизни!

На лестничной площадке что-то грохнуло. Юрий Петрович замер, прислушиваясь.

– Да это соседи ненормальные: поставили недавно железную дверь и с тех пор буздают ей со всей силы. Думают, что если по-другому, то она не закроется. Я уже привыкла и не обращаю внимания, – успокоила его Юлия. – Что ты говорил?

– Говорил, что так и предполагал, – Юрий Петрович устроился удобнее в кресле, – что перед открытием чемодана обязательно что-то должно случиться. Вот и случилось: я убил человека, потом эта лабиринтность. Еле выговоришь. А теперь вот, получите – песня Леннона из сорок четвертого года прошлого столетия! Что там дальше по списку? – тряхнул он тетрадкой над столом.

Дальше по списку была упавшая на стол телеграмма, напечатанная на длинной полоске пожелтевшей бумаги.

«Такого еще никогда не было на Земле, – начал читать вслух Юрий Петрович. – Восемнадцатого июля 1999 года в семнадцать часов двадцать две минуты тридцать секунд по ю ти си в возрасте сорока одного года скоропостижно скончался гражданин Андрей Иванович Зорин, рожденный в городе Уральске в 1958 году. Момент смерти А.И. Зорина полностью совпал с моментом рождения. Это уникальный случай в истории Homo Sapiens зарегистрирован, как рекорд Гиннеса».

– Восемнадцатого июля 1999 года умрет наш Зорин? – Юрий Петрович машинально посмотрел на часы.

– Что ты мелешь? Какой Зорин? – осадила его Юлия Сергеевна. – Так, стоп! Мне на сегодня хватит. Ты обещал через полчаса вытряхнуться? Давай, одевайся и отчаливай. Синица пусть пока остается – от нее нет столько шума и всяких неприятностей как от тебя!

– Это значит, – не обратил на Юлия Сергеевну внимания Лукьянов, – что завтра! В воскресенье? Неужели красный паук? – встал с кресла Юрий Петрович. – Юлька! Ты помнишь – красный паук? Андрей раздавил тогда в сквере красного паука?!

Юлия Сергеевна решила не отвечать и просто покрутила пальцем у виска.

– Правильно, надо действовать, а не впадать в панику, – Лукьянов решительно перевернул полоску бумаги.

Вдоль телеграммы простым карандашом было аккуратно выведено: «18 апреля сорок четвертого года». И далее синими чернилами: «Подлинник. И чья-то подпись. И номер: 267–987/44».

– Опять же вопрос, откуда мой дядька все это мог узнать? – Юрий Петрович осторожно убрал в сторону серый кусок холста, укрывающий содержимое, – посмотрим, что там дальше.

В чемодане лежали старинные электрические приборы: устройство в металлическом корпусе, напоминающее первобытный радиоприемник, с множеством ручек и переключателей, катушки, реостат и множество проводов с зажимами.

– Что это? – потянул за провод Лукьянов, – тяжелый какой. Так, а эта штуковина с шишечкой похожа на передающий ключ для Морзе от рации. Понятно, значит, этот агрегат и есть сама рация.

Юлия благоразумно молчала.

– Это какой-то соленоид, – разочарованно отметил Лукьянов, – насколько я ориентируюсь в школьной программе. А где, спрашивается, золотые и серебряные слитки? – обратился он к Юлии. – Где пиастры? Гульдены, фартинги или хотя бы доллары? И это мое наследство? Да, господь не очень-то оценивает меня, прямо сказать, слишком уж дешево. Слишком. За эту рухлядь на пункте сбора металла мне едва дадут сто рублей. Юля! Ответь мне, ты же отличницей была в школе. Ответь мне, для чего, как не для сдачи в пункт приема металлолома, собран весь этот хлам вместе в одном чемодане?

Юля пожала плечами и не ответила.

– Ждешь, не дождешься, когда я свалю? – пристыдил её Лукьянов. – Хорошо, будем рассуждать логически, – склонился над грудой железа Юрий Петрович, – если из всех этих штучек торчат электрические провода с допотопными медными зажимами вместо «вилок», – он брезгливо раскрутил старые провода от какой-то большой катушки, – это может означать только одно – их включали в розетку. По-моему, гениальная догадка! – похвалил себя сам Лукьянов.

– А раз включали, – продолжал он, – то и я смогу сделать то же самое. Если эти вещи находятся вместе в одном чемодане, это означает только, что они были собраны в одну схему. Как ты считаешь? Юля? По-моему, эта моя вторая идея тоже гениальная!

В комнату влетел Парус Майор и уселся на люстру.

– Посмотри те на него, – вновь начала разговаривать Юлия Сергеевна. – Он уже выздоровел.

Парус Майор захлопал крыльями – как петух перед кукареканьем.

– Вот Парус согласен и прилетел специально, чтобы не пропустить самого главного! Он все чует. Молодец! – Юрий Петрович кивнул на чемодан, – остается только подремонтировать провода и проверить в действии всю эту сантехнику. Тащи свой ящик с инструментом, – приказал Лукьянов.

Через десять минут напряженного труда по замене и ремонту проводов и штепсельных соединений ко всем агрегатам, включая мини-рацию, блок приема и печати телеграмм на ленту, реостат и электромагнитную катушку, через трансформатор было подано напряжение.

– Видишь, Юля, – продолжал обращаться к однокласснице Юрий Петрович, увлеченно щелкая тумблерами на приемнике рации, – все работает!

Юрий Петрович осторожно взял в руки гудящий соленоид и поднес к уху:

– Ты, слышишь, Юлька? Он тихонько напевает что-то знакомое, – улыбнулся Лукьянов.

В этот момент что-то стукнуло в спальне, и Юрий Петрович, вздрогнув, опустил катушку в открытый чемодан.

– Фу, черт! – вытер он лицо рукой, – я стал пугливым…

– Это окно, – пояснила Юлия. – Я сейчас его закрою. Еще ко всему прочему не хватало окно разбить!

– Я закрою сам, – Юрий Петрович поспешил в спальню, а когда он вернулся, то обнаружил, что комнату уверенно заполняет сиреневый туман. Юлия Сергеевна сидела на диване. Юрий Петрович бросился к выключателю, решив, что произошло замыкание, и налетел на стул стоящий посредине комнаты. На стуле боком сидел человек с мешком на голове и связанными руками. Рядом стоял верзила с засученными рукавами мундира.

– Это не та комната! – изумился Лукьянов и тут же увидел человека в серой робе, сидящего за большим письменным столом с настольной лампой в углу. И еще он увидел человека, лежащего на какой-то кровати со скрещенными руками за головой в черном мундире и в сапогах.

Юрий Петрович затаился у стены, но видение стало меркнуть, а потом совсем растаяло.

– Юля! – взволновано заговорил Юрий Петрович, – ты видела? Я видел каких-то мужиков! Похоже, я сошел с ума.

– Нет, – отвечала Юлия Сергеевна, – с ума, наверно, первой сойду я. От твоих штучек. Но я сейчас тоже видела каких-то людей, и квартира на нашу была не похожа.

– Да, дела, – чесал бритый затылок Лукьянов. – Наверно, мы с тобой этого дыму наглотались и отравились.

– Это был не дым, а именно туман. Юра, вот что я сейчас подумала, а может, ты не поедешь в Москву?

– А я не успел тебе сказать, что решил не ехать, – приблизился к Юлии Лукьянов. – Я хотел тебя просить взять меня с собой на озеро. Я обязуюсь вести себя в компании тихо. И только буду следить за Зориным – как бы чего с ним не вышло, – помахал он телеграммой. И если утром восемнадцатого июля 1999 года в семнадцать часов тридцать две минуты тридцать секунд по ю ти си ничего не произойдет, то я спокойно удалюсь на автобусе.

– Юра, – язвительно улыбалась Юлия, – я не против, чтобы ты поехал завтра вместе с нами, но как отнесется к твоему появлению Вера Николаевна? Она поклялась больше тебе не приглашать, тем более, это был ваш общий юбилей, а ты начал там права качать. Помнишь?

– Ты это специально? Чтобы лишний раз меня укорить? Я же перед всеми уже извинился по сто раз. Видно, до конца моих дней мне будут припоминать этот злополучный юбилей! Ну, выпил я лишнего, не рассчитал силы, – насупился Юрий Петрович, – зато было весело…

– Это было весело, Юра, особенно, когда ты купался голый с женой Зоринского председателя совета директоров и звал всех присоединяться. Андрею потом влетело за тебя. Вера думала, его просто уволят!

– Надо было за мной следить. А, в общем, Зорины сами виноваты. Нашли, где праздновать юбилей – на озере! Баня на берегу, выпивка, красивые женщины вокруг. Я и поддался соблазнам. Но я, же ничего не делал – только купался. А к жене председателя совета директоров даже близко не подплывал: она сама за мной гонялась.

– Ладно, будь, что будет, – тихо засмеялась Юлия Сергеевна, – ночуешь у меня, а там видно будет. Мне, конечно, будет спокойней, если ты будешь под моим присмотром. Я-то тебя точно защищу и от братков и от милиционеров. Пусть только попробуют подойти на три шага.

– Значит, едем вместе на день рождения! – радовался как ребенок Лукьянов, – но у меня даже плавок нет! И зубную щетку не взял…

– Решено, – тоже радовалась Юлия. – Сейчас позвоню Вере и договорюсь обо всем. Надо, чтобы они за нами сюда заехали на своем автобусе.

– Спасибо, Юлька! – кивнул растроганный Лукьянов, – ты настоящий друг. А как там наши? Давно ни с кем не общался.

– Тимошкина сократили год назад – предприятие обанкротилось. Руководство в бегах, а всех работников – на улицу. Обычная история. Устроиться никуда не может, открыл «ИП», и чего там они продают, не знаю. Сначала хорохорился, но, похоже, дела не очень. А Лиза – как работала в детском саду воспитателем – так и работает. Сейчас хорошо только милиционеры живут. Звягина помнишь из параллельного класса?

– Петьку что ли?

– Да, теперь: Петр Михайлович. Он сейчас шишка какая-то. На пьяной козе не подъедешь. А был всего-навсего участковым.

– Видишь, дослужился. Молодец.

– Молодец? У меня другое мнение. А про Валенду слышал?

– Слышал, он в Москве, – кивнул Лукьянов. – Кстати, хотел узнать его адрес.

– Пашка тоже высоко сидит – где-то в управлении, говорят. Так что только мы с тобой кое-как.

– Да ладно, Юлька, брось. Видишь, какое теперь волшебство происходит. Наверное, нам это награда за наше долготерпение. А все-таки, что это было в этом тумане?

– Не знаю, – встала с дивана Юлия Сергеевна, – но я видела темные фигуры. По-моему, три или четыре. Или у меня в голове сквозняк?

– Наверное, сквозняк от меня, – предположил Лукьянов.

В этот момент Парус Майор стремительно вылетел в форточку.

– Куда это он полетел? – спросила Юлия Сергеевна.

– Не знаю. А у тебя что-нибудь вкусненькое есть в холодильнике? Давай перекусим по-быстрому. Мне что-то есть, нестерпимо захотелось. Хотя я обедал у родителей. Это, наверно, на нервной почве.

– Съедим, съедим, – отправилась на кухню Юлия Сергеевна. – Иди, помогай – расставляй тарелки.

Полная белесая Луна, высоко зависнув над пустынным двором, с любопытством взирала на происходящее в квартире номер семнадцать.

– А Луна сегодня какая-то странная, – поделилась своими мыслями, нарезая хлеб, Юлия Сергеевна.

– Луна как Луна, – отреагировал Юрий Петрович, устраиваясь за столом. – А ты веришь, что американцы побывали там, на Луне?

– Нет, – уверенно ответила Юлия Сергеевна, – не верю. Если бы они там побывали, мир был бы другой: не такой как сейчас. А мы бы на их месте давно бы построили там, – кивнула она на Луну, – настоящую лунную базу. А у американцев только одни бомбы в голове и мировое господство. Агрессоры.

– Меня радует твоя позиция, – не без удовольствия сказал Юрий Петрович, – я тоже считаю, американцев и близко не было у Луны. Они только на триста километров могут от Земли удаляться даже сегодня. А их лунная программа – вранье вселенского масштаба. И они за эту ложь скоро поплатятся.

Юлия Сергеевна разливала суп по тарелкам.

– Я давно здесь не был, но у вас ничего не изменилось, – оглядывал кухню Юрий Петрович, – хорошо, что на Земле есть место, где ничего не меняется, и ты можешь туда вернуться – это, как путешествие в прошлое.

– А на что нам меняться? – сверкнула глазами Юлия, – отец давно бросил нас – еще при советской власти. Все, что они с мамой нажили, тут и осталось. У нас даже телефон старинный – без кнопок. А Игнат по специальности только год проработал: получал в поликлинике копейки, а после рождения Егора уехал на заработки под Екатеринбург, – вздохнула Юлия, – и я потом туда перебралась с Егором. Игнат мог месяцами дома не появляться. Деньги присылал, сначала неплохие, потом все меньше и меньше. А потом я узнала, что у него уже появилась другая семья. После этого его из бригады уволили за что-то. Он вернулся работать на «скорую помощь». А я возвратилась в Уральск и смогла только еле-еле на почту устроиться. Бухгалтером. Так и работаю уже сколько лет. Получаю, сам понимаешь, гроши. Так что не до ремонтов – только бы Егора выучить. Вот и тянем с мамой вдвоем.

– А сейчас-то хоть помогает сына растить?

– Нет. Только письма иногда присылает и звонит раз в год.

– Вот черт, какой злокозненный! – разглядывал белесую Луну, висевшую за окном, Юрий Петрович, а затем добавил неожиданно, – да, твоя сказка о красном паучке была какой-то жуткой…

– Так, уже хорошо начал, с похвалы, – иронично улыбнулась Юлия Сергеевна, – очень многообещающее вступление. Неужели, наконец-то попросишь моей руки?

– Возможно, – сразу поскучнел Лукьянов, – только можно я спать лягу пораньше, а то у меня сегодня перенасыщенный день получился. Глаза сами закрываются.

– А как же «красный паук?».

Вместо ответа Юрий Петрович увлек Юлию Сергеевну в спальню и моментально расправил кровать.

– Ты уверен? – едва успела спросить Юлия, – времени еще восьми нет.

Но в следующее мгновение Юрий Петрович уже вытряхивал ее из воздушного летнего сарафана.

– Товарищ полковник, улица Социалистическая восемь беспокоит.

– Говори.

– Я хотел спросить, товарищ полковник, Все подряд записывать или как? А вдруг отношения пойдут?

– Какие отношения?

– Ну, секс, например. Они в халаты обрядились.

– Записывай все подряд.

– Вас понял, буду писать все подряд.

– А в целом-то как?

– Все нормально.

– Хорошо, продолжайте наблюдение. И будьте готовы к проникновению в квартиру «гостей».

– Мы давно готовы, товарищ полковник. Дежурят две группы по четыре человека в квартире на втором этаже и в квартире на четвертом. Ждем «гостей».

– По нашим данным нападение произойдет под утро – часа так в четыре. Не теряйте бдительности. Меняйтесь чаще. И старайтесь действовать бесшумно. Задержанных – сразу ко мне. Как поняли?

– Вас понял, товарищ полковник. Наблюдение продолжаю. Прием.

– До связи.

 

Глава 17

Суббота, 17 июля 1999 года. Урал. Ранний вечер

– Танк? В самом деле – «тридцатьчетверка»? – недоверчиво улыбалась Наталья Павловна.

– С пробоиной в башне? И вы пытались запустить двигатель?

– Пытались, но ничего не вышло. Все закоксовалось и проржавело за столько лет: он же в сырой земле находился. Сейчас двигатель надо, как минимум, перебрать.

В этот момент к полковнику Зыряновой подошел пилот и вручил сложенный лист бумаги.

Наталья Павловна быстро прочитала и спрятала послание в сумочку.

– Лукьянова обнаружили, – сообщила она Валенде.

– Живой? С чемоданом?

– Да, с ним все в порядке. Чемодан при нем. Лукьянов находится на квартире одноклассницы – Юлии Сергеевны Подгорной. Вы знакомы?

– Да, её я знаю, – ответил Валенда.

– Пьют чай. Лукьянов побрился под ноль. Чувствует себя нормально.

– Слава богу, – искренне обрадовался Валенда. – Все под контролем?

– Да, наблюдение установлено и защита тоже. Я хочу спросить, Павел Васильевич, – Наталья Павловна вернулась к теме «танк», – а вам не страшно было залезать в этот танк? Вы же еще школьниками были, а в танке люди погибли.

– Конечно, было не по себе, особенно в первую минуту, – откинулся на спинку кресла Павел Васильевич. – Скоро посадка, – добавил он и закрыл глаза.

– Павел Васильевич, вы уснули? – тихонько теребила за локоть Валенду Наталья Павловна.

– Что, прилетели? – Павел Васильевич закрутил головой.

– Нет. Просто предлагаю вам проговорить вслух все мероприятия! А я послушаю.

– Послал же Бог такого неугомонного руководителя! – бурчал Валенда, зевая. – Наверное, за грехи мои. Тут надо каждую секунду использовать для укрепления здоровья, а сон – это первейшее средство! Ладно, слушайте, если у вас совести нет. И корректируйте, если что не так скажу. Итак, сегодня чемодан Теслы вручили Юрию Лукьянову. Затем Лукьянов сбежал, но вскоре был найден вместе с чемоданом. За ним установлено круглосуточное наружное наблюдение, – заунывно перечислял этапы майор Валенда. – Пойдем дальше. Принимаем за рабочую гипотезу, что перенос с Украинского фронта танка весной сорок четвертого года, смерть начальника особого отдела гарнизона, телеграмма о Зорине являются результатами таинственных опытов Николая Ивановича Кондратьева с чемоданом от Николо Теслы. А дальше еще интереснее, – окончательно проснулся Павел Васильевич, – я скрупулезно исследовал дело Кондратьева, и у меня имеются все основания полагать: Кондратьев отводит своему племяннику особую роль в продолжение эксперимента. Последние слова Николая Ивановича, произнесенные им в вашем присутствии перед смертью, тому подтверждение.

Полковник Зырянова загадочно улыбалась:

– Продолжайте.

– Теперь следите за моей логикой, товарищ полковник, а в случае неточности, поправляйте.

– Конечно.

– Первое. У Кондратьева оказываются образцы аппаратуры или чертежей, а может, просто какие-то наброски Николо Тесла. Справедливости ради, надо отметить, что, по всей видимости, Кондратьев самостоятельно работал над подобной темой, а в санатории он дополнил свои разработки Тесловскими идеями.

– Принимается.

– Второе. Кондратьев, разрабатывая технологию всеобъемлющего, глобального перехвата вражеских данных, отправляемых по радио, либо случайно, либо специально, встраивает в принимающий контур рации прибор Теслы и получает потрясающие данные! Но данные не сорок четвертого года, а из будущего! Образцы имеются в деле, такая новостийная подборка, похоже, из Интернета, типа: Маккартни дал концерт на Красной площади, создание рукотворного иона золота, сканирующий микроскоп, смерть папы римского Иоанна Павла Второго и так далее.

– Что там насчет Маккартни?

– В подборке новостей было сказано, что Пол Маккартни дал концерт на красной площади в мае 2003 года, – отвечал Валенда. – Если это так, то я первый куплю билет.

– И для меня, пожалуйста.

– Договорились. Третье. Скорее всего, в одном из экспериментов, Кондратьев неожиданно для себя произвел переброску материального тела – танка с передовой! – продолжал Валенда.

– Нуль-транспортировка?

– Возможно, только пока нуль-транспортировка не признана официальной наукой. Четвертое. Особого времени на эксперименты у заключенного спецучреждения Кондратьева не было, поскольку он находился в условиях несвободы, но Николай Иванович, как настоящий русский ученый, продолжает эксперимент и приходит к пониманию, что он вышел на открытие мирового уровня! Итак, пятое. События последних драматических дней пока неизвестны, но я уверен – и ряд обстоятельств указывают на это – Кондратьев, находясь под смертельной угрозой, решает поступить самым фантастическим образом: доверить секрет своего открытия родственной душе – не родившемуся еще племяннику Лукьянову Юрию Петровичу – сыну родного брата своей будущей жены. Но, что удивительно, отец и мать Юры еще не были знакомы: Зоя Федоровна Захарова тогда проживала в Уральске и работала в госпитале, а Лукьянов Петр Осипович воевал на Украине. И Николай Иванович это все легко устраивает с помощью своей аппаратуры!

– Ну, это вы загнули!

– Возможно. А что еще прикажете делать, когда такие дела имеют место быть?!! Уж больно захватывающая история получается – почище «Острова Сокровищ» Стивенсона: у участников экспедиции только тонна золота была поставлена на карту, а у нас под носом величайшее открытие современности, позволяющее управлять всем миром, временем, материей и энергией с пространством!

– Ладно, ладно. Еще Стивенсона приплели, – дала вовлечь себя в дискуссию полковник Зырянова, – и что же это за прибор такой?

– В деле восемь-восемь имеются сведения, что накануне войны Николо Тесла тайно посетил Москву и был принят самим Берия в секретной резиденции. Также есть свидетельские показания, что Николо Тесла привез с собой чемодан с клеймом на крышке в виде вензеля из двух латинских букв «NT». Именно такой чемодан с клеймом и фигурирует в деле Кондратьева. Это, конечно, только догадка, товарищ полковник, но я предлагаю взять за основу такую гипотезу: Кондратьев с помощью особого воздействия на будущие события разрабатывает некий алгоритм, в котором главным действующим лицом становится его племянник Лукьянов Юрий Петрович. Кондратьев наметил в будущем некую временную точку, и я полагаю, что это девятнадцатое июля этого года. И к этому дню у нашего Юрия Лукьянова должен появиться определенный набор вещей, аппаратуры, приборов и документов, достаточных для реализации эксперимента со временем и пространством, подобного тому, который сумел провести в апреле сорок четвертого года сам Кондратьев Николай Иванович! И сейчас надо постараться воспользоваться ситуацией и вынудить Лукьянова провести эксперимент под нашим контролем. И теперь на первое место выходит день восемнадцатое июля, то есть завтра. В день рождения Андрея Зорина. Для праздника все подготовлено, с Зориными уже переговорили – они согласны. Вся компания, включая вас и меня, поедет на автобусе «Мерседес» в воскресенье утром пораньше. Более того, те, кто не в отпуске, взяли в понедельник отгул.

– А Уральск – красивый город? – сменила направление полковник Зырянова.

– Уральск – замечательный город на Южном Урале, – задумчиво ответил Валенда. – И там живут хорошие люди – мои одноклассники и друзья. И живет там Лукьянов Юрий Петрович, который скоро прибьет меня, и будет прав. И где-то там – внизу, санаторий, где творил настоящие чудеса Николай Иванович Кондратьев. Все, похоже, садимся! Пристегиваем ремни!

 

Глава 18

Апрель 1944 года. Спец учреждение на одном из озер на Южном Урале

Из динамика трофейного приемника мощно вырывалась песня: напористый мужской баритон, окруженный плотным аккомпанементом гитар и барабанов, уверенно вспарывал завораживающим потоком энергичных, английских слов жарко натопленное пространство санаторного номера. Розовый от умывания и бритья, Николай Иванович Кондратьев внимательно просмотрел английский рукописный текст и повторил вслух прозвучавший припев:

– Джа-а-а, гуру-и де-и-и-ва-а! О-о-м-м! Nothing’s gonna change my world. Что ж, – прищурил близорукие глаза Николай Иванович, – судя по общему звучанию, это может означать только одно – космос! И сразу начинает невыносимо щемить сердце от неосознанной бесконечности и необъяснимой тоски, – потер он грудь слева.

Откашлявшись, Николай Иванович тихонько пропел, но по-русски:

– Ничто не собирается изменить мой ми-и-и-р.

– Так может сказать только глубоко верующий человек, – продолжил пояснения самому себе Николай Иванович, – да, очень необычно поет этот товарищ Джон Леннон. А переводик-то, получается, совсем неплохой! Начало, во всяком случае, многообещающее.

Глядя на сумеречный пейзаж за окном, Кондратьев негромко продекламировал:

– Надо, надо быстрее записать, пока не забыл, – встрепенулся Кондратьев, – куда же этот карандаш задевался? Никогда его на месте нет!

В этот момент белая дверь номера с шумом распахнулась.

В комнату стремительно вошел лейтенант НКВД Петров, и, расстегивая на ходу шинель, бросил:

– Сюда едет Шустрый. Ну и духота! Открой окно! – скомандовал он.

Лейтенант НКВД Петров Иван Владимирович был высокого роста, в шинели и сапогах, носил аккуратные, черные усики на красивом смуглом лице и имел привычку внимательно рассматривать их в маленькое дамское зеркальце. Еще одной страстью лейтенанта Петрова был процесс ухаживания за ногтями на руках. Иван Владимирович, как скрипач союзного уровня, содержал свои ногти в идеальном порядке и с пугающим усердием обрабатывал их маленькой, трофейной пилочкой. Занятия эти прекращал лишь во время взаимодействия со старшими по званию. В данный момент ни пилочки, ни зеркальца в руках Петрова не наблюдалось, и этот факт указывал на сильное беспокойство лейтенанта НКВД Петрова.

– Добрый вечер, Иван Владимирович, – Николай Иванович поспешил к балкону, придерживая правой рукой свои круглые очки. – Право, не ожидал вашего появления! Вы же говорили, Марк Глебович никогда у нас не появится и что только вы….

– Ты что, Кондратьев! Не понял?! Сю-да е-дет Шу-стрый! – по слогам повторил сосредоточенный Петров, сваливая портупею на чистую скатерть рядом с графином. – Я сам узнал об этом полчаса назад и, слава Богу, успел первым! А это что за идиотская песня? Союзнички что ли распелись на радостях!? Выключи немедленно!

Николай Иванович щелкнул тумблером. В номере стало тихо.

– Сейчас начало седьмого, – разглядывал свои трофейные часы Петров, – Марк Глебович собирался выехать около девяти вечера. Я думаю, у нас час – полтора есть. Давай ставь чайник и готовь аппаратуру!

– Слушаюсь! Аппаратура у меня всегда наготове, – улыбался по инерции Кондратьев, наливая в чайник воды из графина. – Но только мне надо вам кое-что пояснить, товарищ лейтенант.

– Как будто могилой пахнет? – неожиданно спросил Петров, принюхиваясь. – Или мне показалось?

– Никак нет, товарищ лейтенант, не показалось, – отвечал Николай Иванович. – По приказу начальника санатория и под руководством завхоза до самого вечера копали землю в лесу для досыпки в имеющиеся в учреждении растения. А у меня здесь фикус, поэтому мне выделено целое ведро перегноя. И Кондратьев показал на ведро с коричневато-черной землей.

– Вот, отогреется за ночь, и я аккуратно насыплю ее в кадушку. Кроваво-красный паучок, не видимый беседующими людьми, внимательно осматривал очертания санаторного номера, восседая на дужке ведра.

– Кондратьев! – на глазах серел от злости Петров. – Через час здесь будет Шустрый, а ты со своей кадушкой! Быстро все готовь! И чтобы без всяких фикусов, понятно?

Кондратьев вытянулся и затем поспешил с чайником за водой. Закат полыхал багрово-красной полосой над дальним лесом.

– Это все политрук Осадчий! – пояснял злым голосом Петров вернувшемуся Николаю Ивановичу. – Накатал, сволочь, бумагу о том, что наша группа топчется на месте и отстает от графика. Хоть бы что-нибудь понимал! Сегодня продемонстрируешь результат – по варианту «сигма». Понял? Там у нас очень эффектно получается!

– Так точно, – побледнел от ужаса вслед за Петровым Николай Иванович. – Эффектно-то эффектно, но с этой «сигмой» не все чисто, това…

Петров подскочил к Кондратьеву. Вдавив ему в губы надушенный кулак, зашипел, оглядываясь по сторонам:

– Тсс…Молчи лучше, Кондратьев, а то я за себя не отвечаю.

Кондратьев нюхал кулак и моргал сквозь запотевшие очки.

– Покажешь наш ре-зуль-тат по варианту «сигма»! – по слогам произнес тихим голосом Петров. – Остальное тебя не касается. Понятно?

«А если не получится? – окатило жаркой волной Кондратьева. – Тогда мне конец. Я же знал, что это когда-нибудь случится. Единственное, что утешает, Петров тоже ответит по всей строгости за свои идиотские выходки! Не захотел делать все, как положено! Ему результат эффектный подавай! Любой ценой! И придумал заниматься этим идиотским проектом „сигма“. Фокус-покусами – вместо серьезных научных изысканий. Эх, надо было сразу отказаться от этой дурости, и вернуться в бригаду на лесоповал. Черт побери! Вот сейчас все вскроется, и меня доставят на коптильню.

Голого подвесят на крюке под потолок, как свиную тушу. А там холод собачий! Мама!».

В этот момент жар Николая Ивановича сменился нестерпимым ознобом, от которого не было никакой защиты, и он взмокшей спиной ощутил космический холод, проникший непостижимым образом через балконную дверь со стороны озера.

Губы Кондратьева непроизвольно задрожали:

«Черт! Я так боюсь холода. Черт, черт! Ведь знал же, на что шел, но пожить еще захотелось в тепле и сытости. Да…только это все от лукавого. Чувствовал же, что все равно проиграю. Но лез, лез! Все! Теперь уволокут в мешке вслед за беднягой Гориным. Его сейчас, наверное, пытают перед расстрелом. Может, рискнуть и продемонстрировать сиреневый туман? А вдруг проскочим?» – тревожные мысли путались в голове.

– Смотри, Кондратьев, не подкачай, – зудел лейтенант Петров, внимательно разглядывая усики в зеркальце.

Если Шустрого устроят сегодня наши результаты, вся программа в дальнейшем будет проводиться только под моим контролем. Понял? И никакой политрук Осадчий не будет лезть со своими идиотскими рапортами! Ты же знаешь, как давно я этого добиваюсь.

– Так точно, товарищ лейтенант.

– Да, кстати, – порылся в кармане кителя лейтенант Петров. – Тебе письмо от гражданки Лукьяновой Валентины Осиповны. Она тебе знакома?

Петров небрежно бросил смятый, голубой конверт на край стола.

– Убери, потом прочитаешь, – приказал он.

– Слушаюсь, – Николай Иванович спрятал скромный конвертик на груди.

– Чего ты скис? – Петров с интересом наблюдал за реакцией Кондратьева. – Радоваться надо, когда письмо от подруги получаешь! Слушай, а у меня от этих баб отбоя нет. И без всяких писем. Надоели, блин, хуже горькой редьки!

Кондратьев словно онемел и вытянулся в струну.

– Ну, давай рассказывай, что ты там для меня припас? – лейтенант Петров с пилочкой в руках по-хозяйски раскинулся в кресле, далеко вытянув ноги в блестящих сапогах.

Николай Иванович подошел к балкону, закрыл дверь и посмотрел на озеро. Закатные лучи окрасили леса и горы в медный цвет. Круглое, как блюдце, маленькое озерцо, покрытое льдом и снегом, было обрамлено густым лесом. И по озеру шел человек.

«Марья-Искусница возвращается, – вспомнил Кондратьев. – Поделись со мной своей удачей, Марья-Искусница!»

Он задернул плотные шторы – в теплом санаторном номере, освещенном настольной лампой, стоящей на большом письменном столе, сразу стало уютней. Затем он тщательно протер носовым платком круглые очки и осторожно водрузил их на нос.

– Результаты перехвата по варианту «сигма» на традиционной аппаратуре даже с пятикратным усилением во внешнем контуре неубедительные, – начал тихим голосом Николай Иванович. – И вряд ли эти результаты понравятся товарищу Шустрому. Я об этом докладывал вам неоднократно.

– И что? – сощурил злые глаза Петров. – Надеюсь, ты не с этого начнешь доклад Марку Глебовичу?

– Нет, конечно, Иван Владимирович, – Кондратьев замолчал, обдумывая дальнейшие слова.

– Почему притих? – поторопил Петров. – Сейчас каждая секунда на вес золота.

– Вот именно – на вес золота. Но у меня есть кое-что лучше золота, – промолвил Кондратьев и положил на стол папку для бумаг с тесемочными завязками. – Может быть, это нас выручит?

Красный паучок мгновенно спустился из ведра по тонюсенькой паутинке и бесстрашно засеменил по коричневым половицам в сторону стола.

– Что э-то? – произнес по слогам лейтенант Петров.

– Это тексты. Новости из будущего, – решительно пояснил Николай Иванович. – Пока из грядущего. Но есть надежда, аппаратура настроится и на текущее время. Разрешите, товарищ лейтенант, я прочту сам.

– Новости из будущего? Час от часу не легче, – прищурился Петров. – И откуда они взялись, позвольте узнать?

– Я об этом как раз и собираюсь вам доложить, товарищ Петров, но сначала хотел бы ознакомить вас вот с этим, – открыл папку Николай Иванович.

– Хорошо, – заскрипел креслом лейтенант Петров, – читай.

«…Физики из Цюрихской лаборатории корпорации Ай-Би-Эм и шведского Технологического университета имени Чалмерса, – сказал, придерживая рукой очки, соскальзывающие с мокрого носа, Николай Иванович, – нашли в 2004 году способ снимать отдельные электроны с одиночных атомов золота и затем заново преобразовывать эти „рукотворные“ ионы в нейтральные атомы. Для перемещения этих электронов Доктор Репп и его коллеги использовали сканирующий туннельный микроскоп».

Петров окаменел от гнева и стал похож на сфинкса: тени упали на глаза.

«…основная деталь этого прибора – тончайшая вольфрамовая игла, которую подводят на расстояние порядка половины нанометра к поверхности исследуемого объекта», – вдохновенно и с выражением читал Николай Иванович, согреваемый письмом, – «… 24 мая 2003 года экс-битл сэр Пол Маккартни дал единственный концерт в России на Красной площади. По данным МВД Москвы концерт посетило более ста тысяч человек». «…На восемьдесят пятом году жизни, второго апреля 2005 года, в Ватикане умер Папа Римский Иоанн Павел II – 264-ый приемник апостола Петра. 8 апреля он будет похоронен в Соборе Святого Петра».

– А вот еще мне очень понравилось одно ч'удное произведение, – увлекшийся Кондратьев не замечал угрожающего выражения лица Петрова, – правда, оно на английском языке. Автор – некто Джон Леннон. Слушайте, – и Николай Иванович довольно сносно продекламировал первые строчки:

– Прямо о нас, – добавил он тихо, подняв глаза, – я уже работаю над переводом. Получается восхитительно. Только вот карандаш потерял…

Именно английский язык, диссонансом прозвучавший в сумраке санаторного номера и благодушное настроение заключенного Кондратьева, окончательно вывели из себя лейтенанта НКВД Петрова.

– Стоп! – рявкнул Петров. – Что за хрень ты несешь?! Что это такое, я тебя спрашиваю?

– Все эти материалы с какого-то Интернет – сайта газеты «Комсомольская правда», – прочитал упавшим голосом Кондратьев последний абзац. – Похоже, я случайно подключился к одной информационной системе будущего, но, думаю, смогу получать информацию и о текущих событиях, например, о ходе совещания в генеральном штабе противника. Необходимо только произвести правильную настройку.

– В генеральном штабе противника! – взмыл над креслом лейтенант Петров, уронив пилочку.

– А я сразу и не понял, что ты свихнулся! Дай сюда, – он вырвал папку из рук Кондратьева.

– Я же вам сказал, это результат моего последнего сеанса, – еле слышно пробормотал Кондратьев. – Я получил его на обычную рацию – только с новым контуром усиления во внешнем уровне…

– Копец! – зло шуршал листами бумаги Петров. – Надеюсь, этот бред изготовлен в одном экземпляре?

– Да, эти экземпляры и являются оригиналами, – отвечал теперь уже с горечью Кондратьев.

– Это просто счастье, что все это попало ко мне, а не сразу к товарищу Шустрому на стол. Ты знаешь о Горине?

– Да, мне сказали, – последовал ответ.

– Как этот Горин ни маскировался, Шустрый все равно вывел этого вредителя на чистую воду. Приговорили его к расстрелу. Завтра приговор приведут в исполнение. А его руководителя – старшего лейтенанта Хмельницкого разжаловали и отправляют на фронт рядовым. Какая нам польза от этих твоих сканирующих микроскопов и мертвого папы Римского, я тебя спрашиваю?

– Товарищ лейтенант, – собравшись с духом, уверенно заговорил Кондратьев. – По воле случая к нам попала поистине фантастическая вещь! С ее помощью можно осуществлять не только перехваты информации, но и такое вытворять, чего словами не объяснить! Я считаю, мы находимся на пороге открытия мирового уровня, которое сулит величайшие блага для нашей родины, и отправлять сейчас меня на расстрел есть величайшая глупость и преступление против государства и партии.

– Чего, чего? Против государства и партии? Ну, ты загнул! И что ты предлагаешь?

– Пока прошу только одно – посмотреть эксперимент. И все.

– Сколько нужно времени? – Петров, сбитый с толку неистовым напором, смотрел на часы.

– Три минуты.

Красный паучок, между тем, уже поднимался по ножке стола наверх.

– Хорошо, – кивнул Иван Владимирович и, подняв с пола пилочку, вновь уселся в кресло.

Николай Иванович быстро водрузил чемодан на письменный стол, прикрепил соленоид к крышке, защелкал тумблерами рации, установил ключ и телетайпную ленту.

Красный паучок, между тем, взобрался на стол и спокойно путешествовал по направлению к чемодану с картиной.

– Сейчас я постараюсь показать вам вчерашний результат, используя имеющиеся данные, – уверенно проговорил Кондратьев. – Товарищ лейтенант, встаньте перед столом и смотрите сюда, на эту картину.

– Да? И что же здесь изображено? – изумился Иван Владимирович через полминуты созерцания, – торчат какие-то корни, странные рожи? Что за хрень?

Произнеся последние слова, лейтенант Петров вдруг почувствовал, что пол стал уходить вниз:

– О-па! Голова побежала, – отметил про себя удивленный Иван Владимирович, – наверное, давление: остаточные явления от вчерашнего.

– Что, зацепило? – лукаво заулыбался Кондратьев, внимательно наблюдая за лейтенантом.

– Это и есть мое открытие, товарищ лейтенант: картина непростая, она обладает необычайной силой и является важнейшим элементом приемного контура.

Кроваво-красный паучок с утроенной скоростью устремился к чемодану и через несколько стремительных секунд сложил в почтении свои ядовитые хелицеры перед серо-зеленым нарисованным лесом. А уже в следующее мгновение паучок молниеносно достиг рации и проник внутрь.

– Сейчас я установлю параметры по вчерашним точкам, – пояснял Кондратьев, – а силу тока задам такую, чтобы соленоид пел ноту си, – взялся он за рычажок реостата.

– Кто запел?

– Соленоид, – Кондратьев указал на самодельную катушку. – Как только высота звучания соленоида достигнет ноты си первой октавы, это будет означать, что настройки параметров произведена правильно. Си минор – «Шестая Патетическая Симфония» Чайковского. Фиолетовая, – добавил он таинственным шепотом, медленно передвигая рычажок.

Радиолампы приемника засветились желтыми огоньками. Соленоид, зажатый в штативе над чемоданом, запел, и картина озарилась изнутри сиреневым светом. Нарисованные листья шевельнулись, а лейтенант Петров еще раз уронил пилочку для ногтей.

– Пошло, Иван Владимирович, пошло! – почти кричал Кондратьев. – Видите?

– Что это? Какой-то гиперболоид?! – шептал лейтенант Петров, вперившись в нарисованные листья.

– Какой там гиперболоид! – медленно передвигал рычаг реостата, Николай Иванович. – Гиперболоид по сравнению с этим – просто детский фонарик.

В этот момент зеленая поверхность картины дрогнула, а нарисованный фиолетовый туман уверенным потоком устремился на пол и тут же стал подниматься верх, конденсируясь в прохладные облачка, которые быстро уплотнялись и обретали форму…

…На броне «тридцатьчетверки», засевшей в глинном овраге, лежал человек. Впереди у края поля горел советский танк, и черный дым застилал свет заката. На противоположном берегу близкой реки горделиво высились косматые холмы разрывов. Совсем близко застучал пулемет: пули вырвали клочья земли из косогора.

Лейтенант НКВД Петров инстинктивно присел.

– Для нас с вами эти пули пока не опасны, – сказал ему шепотом Кондратьев, – одна видимость. Я установил безопасный уровень лабиринтности.

– Уровень чего? – Петров внимательно посмотрел на Кондратьева.

– Лабиринтности, – улыбнулся Кондратьев. – Но на скрипке ему больше не играть.

Петров вновь уставился на Николая Ивановича.

– Это я о командире танка – Лукьянове. У него тяжелая контузия, серьезно повреждена рука, так что увлечение скрипкой придется оставить. Навсегда.

…Из открытого люка башни с номером пятьсот двадцать три с трудом вылез танкист.

– Да, сейчас Петросип, – привалился к броне задыхающийся от напряжения сержант Павел Гудков. Разминая грудь грязной рукой, проговорил, – передохну чуток. Это тот «Тигр» с того берега, гад. Болванка ударила слева. Как раз по твоему месту командир.

По броне танка защелкали осколки от близкого разрыва.

– Как же так? – стало доходить до Гудкова. – Броня пробита – дыра с кулак. Скрипка твоя – вдребезги. От наводчика одни сапоги остались, а ты цел! Ни единой царапинки…

– Похоже, ты не рад? – шептал через силу лейтенант Лукьянов.

– Да это я от удивления, – шумно дышал сержант. – У меня пять боев. Два раза горел, но такого случая не помню. И чего мы полезли на этот косогор?

– Был приказ комбата: произвести разведку оврага! – злился лейтенант Лукьянов, задыхаясь от боли в груди, – а по дну нельзя было: засосало бы по самую башню. Понял?

– Да, командир, понял, – утирал рукавом мокрый лоб сержант Гудков, – я все понял. Приказ, говоришь? Аты, командир, ей Богу, в рубашке родился.

– Точно, – согласился Петр Осипович, – у меня сегодня день рождения – 17 апреля.

– Бывает же такое? – дивился сержант Гудков. – Что, мутит? Похоже, у тебя контузия, а может, чего и сломано.

– Да, что-то в груди скрипит, – еле слышно подтвердил лейтенант Лукьянов, – дышать трудно.

– Терпи, командир. Сейчас должны санитары прибыть: немцев, похоже, уже выбили с той высотки. Эх! Машину угробил, черт проклятый! Экипаж кончил, – зло выговаривал Гудков, – ты на кого сработал, диверсант? На фашистов? Приказ, говоришь. Да не было никакого приказа. Специально на берег выкатил, под прицелы тигров! Трибуналом здесь пахнет, командир! – механик с размаху саданул кулаком по башне рядом с номером «пятьсот двадцать три» и полез на башню.

По колено в рыжей воде уже брели санитары с брезентовыми сумками и носилками.

– Сколько было людей? – устало спрашивал у Лукьянова седой старшина-санитар с обвислыми усами, приматывая левую руку Лукьянова к шине.

– Я, лейтенант Лукьянов – командир экипажа. И еще трое: механик-водитель сержант Павел Гудков, наводчик старшина Александр Федотов, заряжающий сержант Махонько, – шептал Лукьянов.

– Михаил, – крикнул старшина санитару, – сюда еще двое носилок.

– Зачем, старшина, носилки? – шептал Лукьянов, – у нас же только Федотов и Махонько погибли, а я не могу идти.

– Чумазик твой, механик-водитель, умер прямо сейчас в танке. Сердце, похоже, не выдержало, – старшина связал концы бинта. – Несем! – скомандовал он и спустил край носилок санитарам, стоящим в воде.

 

Глава 19

Суббота, 17 июля 1999 года. Урал. Ранний вечер

Аэропорт Екатеринбурга – Кольцово встретил майора Звягина в штатском и с сумкой через плечо столичной суетой. Зал прибытия был полон людей, которые приготовились к встрече со знакомыми, сослуживцами, родными и близкими. Прохладная атмосфера аэровокзала прерывалась гулкими монотонными объявлениями.

Звягин проследовал в Зал официальных делегаций.

– Наш рейс только что приземлился, – сообщил он Удалову. – Через минут пять – семь воздушное судно закончит руление, подгонят трапы, и нам доставят полковника Зырянову и Валенду. Они появятся через эту дверь.

– Хорошо, – кивнул Удалов. – А можно тебя попросить минералки, только теплой и без газа.

– Конечно, вот примите, – ответил капитан Звягин, доставая из сумки бутылку нарзана. – А вот и наши гости.

Дамы всех возрастов, присутствующие в зале официальных делегаций аэропорта Кольцово, как по команде, повернули свои головы в сторону московских гостей. Впереди возвышался Павел Васильевич Валенда высокий и спортивный, как кипарис, в дорогом, летнем костюме, мягких туфлях, в рубашке без галстука, с короткой стрижкой и с кожаным портфелем в руке. В его киношном облике присутствовала некая запланированная небрежность и нарочитая простота, производившие вкупе с его ростом под метр девяносто пять неотразимое впечатление на всех окружающих, включая слабый пол. Судя по выражению лица, Валенда был очень доволен собой и происходящим. И уверенно шагающая рядом очаровательный полковник Наталья Зырянова в белом летнем костюме, туфельках в тон, с белой сумкой через плечо конкурировала с майором по привлекательности. Просто самая счастливая пара из всех счастливых! Местные товарищи тихо ахнули, но не растерялись.

– Так, так! Вот, значит, с каким секретным оружием к нам пожаловали московские спецы, – тихо молвил Звягин, направляясь навстречу гостям. – Милости просим, – широко улыбался он, радушно приветствую московских гостей. – Как долетели?

– Полет прошел нормально, – поздоровался Павел Валенда. – Все в порядке.

– Рад знакомству, – пожал ему руку Петр Михайлович. – Наталья Павловна, принимайте командование.

– Погоди ты, Петя, с командованием, – заулыбался полковник Удалов. – Я уже старый, скоро на пенсию, поэтому могу говорить, что думаю. Какие в нашей системе замечательные ребята и девчата работают! – совершенно искренне восхитился полковник Удалов, – просто загляденье! А раньше брали к нам людей невзрачных, чтобы не выделялись ничем. А теперь что делается? Джемс Бонд бы удавился от зависти, ей Богу! – сыпал комплименты в адрес гостей Удалов. – А вы еще и спортсмены?

– Да, кое-какие достижения имеются, – скромно отвечал Валенда, – хоккей, футбол, пулевая стрельба, биатлон, лыжи, плавание и дайвинг. Да и Наталья Павловна обладает некоторыми спортивными достижения, не так ли? – обратился Валенда к своей ослепительной спутнице.

– Неплохо бросаю в цель ножи и топоры, – отреагировала полковник Зырянова.

– Вот так! – развел руки Василий Несторович. И поспешил обратиться к Звягину. – Петр Михайлович, доложи оперативную обстановку.

Звягин, откашлявшись, произнес:

– Можно сказать, ситуацию контролируем благодаря тесному и конструктивному взаимодействию служб внутренних дел и ФСБ. Армия пока в стороне, но при первой необходимости выступит. Все авторитеты Челябинской и Свердловской областей под контролем. Им всем объяснили: стрелять будут на поражение – при малейшей попытке приблизиться. Все подступы к дому и к квартире блокированы, а снайперы с «приборами» находятся на местах. Оперативники в штатском работают по трем периметрам. Всех подозрительных задерживают и сразу отправляют в отделение милиции. А сейчас, чтобы не терять времени, предлагаю пройти в машины и выдвигаться на место базирования – Дальние дачи. По пути обсудим всю программу совместных действий. Возражения есть? – осведомился Удалов с ослепительной улыбкой, – погода прекрасная, территория закрытая – прямо заповедник…

– Василий Несторович, – обратился Валенда к Удалову, – а помните, я по телефону просил установить номер комнаты, в которой работал Кондратьев?

– Да, конечно, товарищ полковник, установили. Еще вчера. В местном архиве откопали журнал регистрации и в нем обнаружили, что Кондратьев в период с ноября сорок третьего по апрель сорок четвертого содержался в номере двадцать три. Я там уже побывал: все в порядке. Правда, номер стал двухместным, но все чистенько и удобно. Народ отдыхает с удовольствием. Окна выходят на озеро. Ванная и туалет в номере. И…

– Спасибо, товарищ майор, это очень важно… чтобы для Лукьянова был выделен именно этот номер.

– Да, мы все проверили, от холла по коридору первый и справа. Все сходится. И фикус в кадушке.

– Фикус? – удивился Валенда.

– Да, живой фикус или пальма в каждом номере. Такова традиция заведения.

– Солидная традиция, ничего не скажешь. А четыре других номера приготовлены?

– Так точно! Все сделано в соответствии с вашей просьбой, товарищ полковник, пять номеров приготовлены для проживания с шестнадцатого по восемнадцатое августа. Также в вашем распоряжении будет закрытая зона для шашлыков и отдельная веранда. Все гости будут распределены по комнатам в соответствии с вашим списком. Зачитать?

– Нет, спасибо. Верю. Так что, можно выдвигаться, Наталья Павловна? – обратился к шефу Валенда.

– У меня возражений нет, – отвечала Зырянова, надевая темные очки.

– Карета подана, – Василий Несторович показал рукой на джип, стоящий неподалеку. – Кстати, товарищ полковник, одна из этих машин будет в полном вашем распоряжении. Водителя зовут Саша.

– Отлично! Тогда у меня идея! – довольный Павел Васильевич подмигнул полковнику Зыряновой. – Время еще есть, сейчас темнеет поздно. У меня для вас сюрприз.

– Какой сюрприз? – переглянулись Звягин и Удалов.

– Наталья Павловна, – стал пояснять Валенда, – нам все равно по пути – надо проехать до большого болота, а там немного пешком. Только глянем – и на маршрут. А потом в Уральск. А утром мы, как все, поедем на автобусе. Принимаете план?

– Что же… А вы, товарищи, не возражаете против изменения маршрута?

– Ну, если гость просит, – начал несмело Удалов.

– Вот и прекрасно, – обрадовался Валенда, – значит, принимается.

– Павел Васильевич, это ваша последняя импровизация. В дальнейшем все обсуждать только предварительно и только со мной. Понятно? – выговорила Валенде полковник Зырянова. – Такточно, товарищ полковник. Значит, едем на болото?

– Показывай направление, – попросил Удалов, – куда сейчас?

– Едем на юг.

Прозвучала команда «По коням!», и черный «Лэнд-Крузер» устремился на юг.

 

Глава 20

Cуббота, 17 июля 1999 года. Вечер. Уральск

– Товарищ полковник, у нас «гости».

– Действуйте решительно. Желаю удачи.

К торцу дома номер восемь, расположенного по улице «Социалистическая», подъехала темная иномарка с тонированными стеклами. Через две минуты из машины вышли три человека и быстрой походкой направились ко второму подъезду, на ходу закрывая лица масками.

В тот момент, когда группа в черных масках завернула за угол, водитель машины был бесшумно извлечен из кресла людьми в камуфляже. И еще через мгновение он уже лежал лицом вниз на асфальте в наручниках и с заклеенным ртом.

Тем временем один из троих гостей быстро открыл дверь подъезда ключом, и группа стремительно взлетев, распределилась на этажах по одному: на втором, на третьем и на четвертом. Тот, что на третьем, склонился над замком Юлиной квартиры.

В этот момент бесшумно открылась дверь квартиры напротив и двое в камуфляже мгновенно зафиксировали нападавшего, заклеив ему рот первым делом. На втором и четвертом этажах прошли аналогичные мероприятия.

– Товарищ полковник. Операция завершена. Результат: четверо задержанных и автомобиль – черный седан «Ауди». После первичной обработки гостей доставим их к вам.

– Вас понял. Жду с докладом. Оставьте группу на месте. Наблюдение продолжать. Могут быть повторные попытки.

– Вас понял. Наблюдение продолжаю.

 

Глава 21

Апрель 1944 года. Спец учреждение на одном из озер на Южном Урале

– А как мы отсюда выберемся? – спросил лейтенант НКВД Петров, сжимая в мокром кулаке пилочку для ногтей.

– Нет ничего проще, – Кондратьев быстро двинулся к невидимому столу с аппаратурой и столкнулся с человеком в черном кожаном плаще и в папахе.

– Товарищ полковник?!! – изумился Кондратьев и, приняв стойку «смирно», бодро произнес.

– Здравия желаю!

– Вечер добрый, гуси лапчатые, – заулыбался, поводя носом, начальник особого отдела гарнизона, полковник НКВД Марк Глебович Шустрый. – Что это у вас тут за дымища? Хорошо, что я пораньше к вам приехал. Если хочешь чего-нибудь добиться в жизни – играй на опережение! Как в боксе. А где Петров? – Марк Глебович вглядывался в сиреневую пелену.

– Товарищ полковник, лейтенант Петров здесь, – четко подтвердил Николай Иванович и, наклонившись, стал осторожно сдвигать рычажок реостата в положение «ноль».

Туман быстро рассеялся: прорисовались диван, кресло, стол и стулья. И лейтенант Петров по стойке «смирно» в центре номера. И в тот момент, когда рычажок реостата был почти в исходном положении, Кондратьев заметил на ручке ключа кроваво-красного паука.

«Наверное, из ведра с землей выполз. Надо же, шустрый какой! И какой красный!», – отметил мысленно Николай Иванович и машинально хлопнул по кнопке ключа в надежде раздавить кровавый раздражитель, но в самый последний момент красный паучок, выказав неимоверную расторопность, умудрился скрыться.

Телетайп рации, встрепенувшись, стукнул одну единственную точку и замер. Свет вспыхнувшей люстры вернул всех в реальность. Лейтенант Петров прогромыхал навстречу начальнику строевым шагом с прижатыми руками к бокам и гаркнул:

– Здравия желаю, товарищ полковник!

– Вольно, вольно, Иван Владимирович, – приветливо улыбаясь, полковник Шустрый пожал Петрову руку и скомандовал:

– Морозов!

В дверном проеме нарисовалась мощная фигура личного водителя и адъютанта полковника Шустрого – сурового и молчаливого лейтенанта Морозова в добротном мундире и с расстегнутой кобурой.

– Проверь все и доложи! – приказал Шустрый, протирая белоснежным платком стекла запотевших очков.

Это означало, что коридор на подступах к двери номера, где располагался заключенный Кондратьев, должен быть взят под охрану. Марк Глебович прошел в центр просторного, санаторного номера и, лучезарно улыбаясь, топнул ногой.

– Ничего себе номерок! – проговорил Марк Глебович, вытягивая нос вверх и с удовольствием разглядывая высоченный потолок с алебастровой лепниной. – Слышишь? – обратился он к оторопевшему Петрову, – даже эхо есть! Одна люстра чего стоит! Как в Колонном Зале! А холл! Видел, какой холл, Петров? Как городская площадь! Запросто можно танк установить на постаменте! Вот какое помещение отгрохали! Молодцы!

Подчиненный лейтенант Петров и заключенный Кондратьев молчали.

– А я-то думал, – продолжал улыбаться Марк Глебович, снимая барашковую папаху и проводя ладонью по седому ежику волос, – что группа Петрова ночи напролет делом занимаются: перехватами и дешифровкой. А они тут дыму напустили и сидят, как в бане, довольные собой! Хотите санаторий спалить? Это хоть и не старинный замок в предместье Лондона, но все равно жалко: корпус-то построили совсем недавно!

– Никак нет, товарищ полковник! Спалить не получится, – видя замешательство Петрова, ответил Кондратьев, – это не дым.

И остановился, натолкнувшись на колючий взгляд лейтенанта.

– Да, товарищ полковник, – подхватил Иван Владимирович, – не дым, а неизвестная пока науке субстанция, используемая в экспериментах по перехвату: проверяли готовность аппаратуры перед демонстрацией…

– Демонстрацией? И что, проверили? – Марк Глебович повернулся к Кондратьеву. – Рад знакомству с вами, уважаемый Николай Иванович. Верим в вас и пристально следим за вашими успехами.

– Служу Советскому Союзу! – распрямил плечи Кондратьев.

– А чаю хоть нальете с дороги, гуси лапчатые?

Через пять минут троица расположилась за большим круглым столом в центре санаторного номера: с горячим чаем в стаканах с подстаканниками и черной коробкой конфет «Красный Мак», появившейся из портфеля Петрова, в центре.

– Что говорить – уважили командира, – ухмылялся полковник Шустрый, разжевывая тугую конфету. – Кому предназначался столь шикарный подарок? Небось, Зинке со склада?

Петров опустил глаза:

– Никак нет, конфеты заготовлены мной для особо торжественных случаев.

– Ладно, врать-то, – прищурился Марк Глебович, – а то я тебя не знаю! Да Бог с ней, с Зинкой. Судя по сегодняшним дымам, атмосфера здесь у вас самая что ни на есть творческая?

Лейтенант Петров преданно смотрел на своего начальника.

– Поэтому жду пояснений, – добавил Марк Глебович.

– Товарищ полковник, – лейтенант Петров попытался изобразить улыбку, – каким временем мы располагаем?

– Думаю, около часа у нас…

Марк Глебович не успел закончить фразу, как бешеные удары в дверь заставили всех вздрогнуть.

– Кто это хамит? – возмутился Петров и расстегнул кобуру.

Дверь открыли и увидели на пороге сержанта Морозова с пистолетом в дрожащей руке.

– Ты?! – только и сумел выдавить возмущенный Марк Глебович. – Как ты посмел, скотина, ломиться!

– Там, там, – показывал Морозов по направлению к холлу, – там…

– Что там стряслось, болван? – Марк Глебович выталкивал адъютанта в коридор. – Ты что, пьян?

– Никак нет! – шепотом «кричал» адъютант Морозов, а затем добавил тихо. – Тан тамк. Тамк тан!

Четверка рванула за угол и встала…

В просторном холле второго этажа прямо перед мраморной лестницей, уперев в потолок пушку, возвышался темно-зеленый танк «Т-34» с бортовым номером пятьсот двадцать три и с пробоиной в башне. И весом в тридцать тонн.

«Ай да паучок!» – сразу мелькнула мысль у Кондратьева.

В холле резко запахло дымом, броней и дизельным топливом. Лейтенант Петров лишился речи и интенсивно заходил вокруг танка, тихонько цокая языком. Полковник НКВД Марк Глебович Шустрый также молчал и уважительно поглаживал жирный, сварной шов на броне, ощущая завораживающую прохладу. И поскольку все молчали, то слово взял Морозов:

– Я и не думал, что все так обернется, товарищ полковник, – горячо и громко заговорил он, – я Клавку только и успел поцеловать один раз, – оправдывался застегивающий ширинку и глупеющий на глазах лейтенант Морозов. – А она мне говорит: давай, мол, снимай быстрей штаны. Я наклонился, а мне ба-бах сзади! Поворачиваюсь – танк! Я думал фашисты! И побежал к вам! Вот, аж синяк на заднице…

– Танк-то наш, советский – новая «тридцатьчетверка»! – обрел способность говорить лейтенант Петров. – Калибр пушки восемьдесят пять!

– Ну-с, гуси лапчатые, – Марк Глебович вытянул длинный нос вперед и блеснул стекляшками очков, – жду от вас пояснений на этот счет, – кивнул он на прохладную громаду танка.

– Видите ли, товарищ полковник, Клавка – это дежурная по этажу, – начал издалека Иван Владимирович.

– Товарищ полковник, – опрометчиво перебил лейтенанта Кондратьев, – думаю, это случайное последствие эксперимента с аппаратурой перехвата.

– Случайное последствие эксперимента по перехвату?! – передразнил его Шустрый. – Похоже, я правильно сделал, что перевел вас из обычной шарашки сюда. Ничего себе «перехват»! Морозов! – громко приказал Марк Глебович, – возьми себя в руки, а то завтра в штрафбат оформлю! И сделай так, чтобы в коридор вообще никто не выходил! А вы, гуси лапчатые, в комнату, шагом… марш!

– Есть! – развернулся на каблуках Петров, и тихо добавил, обращаясь к Кондратьеву, – если через пять минут не уберешь эту хреновину отсюда, я тебя, Кондратьев…

Лейтенант Морозов с двумя автоматчиками быстро закрыли двери остальных номеров снаружи, заблокировав двери двух лестничных проемов.

 

Глава 22

Суббота, 17 июля 1999 года. Южный Урал. Восемь вечера

Трое мужчин и одна дама в белом изысканном брючном костюме и в облаке изысканного аромата духов остановились на опушке. Лес принял их в торжественной тишине и строгости, но уже через несколько мгновений к ним стали подлетать разнообразные лесные птицы, которые доверчиво усаживались на ветки кустов и внимательно оглядывали и обнюхивали гостей. В верхушках берез и сосен гулко разносились уверенные удары дятла. Голубое небо блистало чистотой, а густые волны хвойного и березового аромата была осязаемы и упруги.

– Вы бы меня хоть предупредили, – картинно злилась Наталья Павловна, изящно подогнув правую ногу и вытряхивая из светло-бежевой туфельки сосновую иголку, облокачиваясь при этом на Валенду. – Я бы хоть кроссовки взяла!

– Красота, какая! – мечтательно поднял глаза к безмятежному небу Павел Васильевич, придерживая за локоть восхитительного начальника. – А воздух-то, воздух какой! А я думал, вы поймете – командировка будет на Урал. На Южный Урал!

– Это дятел! – высказался, наконец, полковник Удалов, и, задрав подбородок вверх, стал стыдливо косить глаза в сторону от полупрозрачных брючек полковника Зыряновой. – Где-то совсем рядом работает. Молодец, долбит так, родной, с утра до вечера. Спасибо вам, Павел Васильевич, за идею привести нас в лес: теперь мы у вас в гостях, – усмехнулся он, – показывайте направление к вашему сюрпризу.

– Если мне не изменяет память, нам туда, – махнул рукой на юго-восток Валенда.

– Одну минутку, товарищи, – услужливо улыбнулся майор Звягин, – все же необходимо соблюдать меры предосторожности. Я сейчас выдам каждому прибор для работы в полевых условиях. Он выполнен в виде маленького значка. Это ЧИП. Питание от фотоэлемента. Генерирует специальное поле, которое отпугивает кровососущих в радиусе сорока метров и также выполняет функцию радиомаяка с радиусом действия в десять километров. Каждый ЧИП имеет свой идентификационный номер. Разрешите, Наталья Павловна, я вам помогу прицепить.

– Это очень предусмотрительно, – согласился Валенда, – так как предполагаемый маршрут пройдет по болоту.

– Как по болоту? – изумилась Зырянова, картинно подставляя лацкан пиджачка, – каждую минуту какая-нибудь очередная подлянка! Как я пойду по болоту в таком виде?

– Дело в том, – поддержал Валенду Звягин, – что наше болото всем болотам болото! Удивительной красоты место. Пора, наверное, охранять, как памятник природы! И никто не верит, если кому говоришь, что на болоте можно найти грибы! Местные только недавно стали сюда ходить.

– Грибы? Это правда? У вас грибы растут на болотах? – удивилась Наталья Павловна. – Этого еще только не хватало!

– А вы, товарищ полковник, как увидите это болото, сразу все поймете. Вперед! – скомандовал Валенда.

– По самому красивому в мире болоту, – поспешил пояснить майор Звягин, – не по баскервильлскому, а по нашему, местному. Без всяких там собак-убийц. Маршрут вполне безопасный.

– Василий Нестрович! – взволнованно произнес Звягин, – только что сообщили, была пресечена попытка проникновения в квартиру Юлии Подгорной. Все нормально. Никто не пострадал. Наш герой цел и невредим.

– Так, – нахмурился Валенда, – значит, не всех обезвредили. Я думаю, возможно, повторение. Обязательно протоколы оформят, как положено, с понятыми. Видеосъемка велась?

– Да, все есть, товарищ майор, – отвечал Звягин, – и сделано все по закону.

– Задержанных на базу – я побеседую лично, – нахмурился Валенда. – Надо выходить на руководителей и договариваться, а то они нам покоя не дадут.

– Да, – подтвердила полковник Зырянова. – Необходимо их всех зафиксировать, а то всю игру испортят.

– Понятно, – кивнул Звягин. – Сейчас внесу ясность, – и он продолжил переговоры по радиотелефону.

– Василий Несторович, – обратилась к Удалову полковник Зырянова. – Хотелось бы услышать ваше мнение о Лукьянове?

– О Лукьянове? – уточнил для верности Удалов. – Да вы, наверное, лучше меня осведомлены. В данный момент находится в компании своей одноклассницы Юлии Сергеевны Подгорной на квартире, принадлежащей ее матери. Лукьянов обрился наголо. Квартира надежно охраняется от проникновения своих и чужих. Все подозрительные в этом дворе задерживаются. Сейчас обрабатываем всех по спискам и наиболее ретивых изолируем. Сознательно создаем бандитам проблемы, чтобы они на время забыли о Лукьянове. Но, сами понимаете, эти меры временные: у них месть за «своего» – превыше всего. Так что можно и не уследить. Надо думать вместе, как действовать дальше.

– Люди есть надежные? – Валенда остановился на опушке. – Мне надо трех – четырех провокаторов.

– Найдем, Павел Васильевич, – сразу подтвердил Удалов. – А какая будет задача?

– Самая простая, – посмотрел в глаза Удалову Павел Васильевич. – Надо через сеть выявить парочку самых ретивых и крепко стукнуть их лбами, чтобы они начали лупить друг друга. А мы им в этом будем помогать. Заодно и ваших работников проверим. Так что вызывайте их сюда срочно. Я поставлю задачу сам в вашем присутствии.

Местные товарищи переглянулись, но не смутились.

– Будет сделано, товарищ майор, – бодро отвечал Удалов. – Звягин! Свяжись с управой. Пусть подберут людей и доставят на озеро.

– Слушаюсь, товарищ полковник.

– Василий Несторович, – Наталья Павловна внимательно смотрела под ноги в поисках грибов, – а что с черным дворником? Разобрались?

– Пока все на прежнем уровне.

– Ну, хоть понимание этого явления имеется?

– Хотите знать мое мнение? – остановился Удалов.

– Конечно, товарищ полковник.

– Это, товарищи, хотите – верьте, хотите – нет. Но, как бы точнее выразиться, – нечто. И никаких шуток.

– В каком смысле? – удивился Валенда. – Поясните, что такое – нечто.

– «Нечто» – оно и Африке «нечто», – пришла на помощь Удалову Наталья Павловна. – Ну, а если серьезно?

– Возможно, это очень талантливый проходимец с широчайшими связями и высочайшим уровнем спортивной подготовки: он ускользает от оперативников и спецслужб. Только не понятна его мотивация. Зачем? Ради чего?

– И что, получается, ваш черный дворник метет каждый день?

– Да, метет, Наталья Павловна, вот уже полгода, как метет.

– Понятно, Василий Несторович, – посмотрела на зеленое поле Зырянова. – Попробуем разобраться. Нужны все оперативные данные.

– Конечно, хоть сегодня предоставим, – натянуто улыбнулся полковник Удалов. – Итак, вопрос о дворнике исчерпан?

– Я, думаю, да. На сегодня о дворнике достаточно. Давайте лучше поговорим о более приятном.

– Спасибо вам, Наталья Павловна, за понимание.

Группа уверенно двинулась по опушке березового леса. Впереди двигались Валенда с Натальей Павловной. Замыкали группу Звягин сУдаловым.

– Хорошо как! И с погодой, кажется, повезло, – радовался, как ребенок, Петр Михайлович, – кстати, незадолго до вашего прибытия дожди сильные были.

– Так что грибы точно будут! – радостно реагировал Удалов, – чуете, как пахнет! Смотрим внимательно под ноги и не зеваем!

Все участники группы стали внимательно оглядывать невысокую траву. Березы чуть слышно шелестели, солнце опускалось все ниже и ниже, и лес наполнялся самыми разнообразными звуками.

– Отойдем в сторонку, – Удалов потянул за рукав рубашки Звягина. – Слушай. У меня аж настроение портится, когда я начинаю думать об этом Лукьянове. Валерианки вот пришлось выпить. Главное не пойму, что стряслось с этим Лукьяновым? Почему такое внимание к его особе? И так его прикрыть и эдак. Чует мое сердце, Петя, что-то случится! А моя интуиция, ты знаешь, меня никогда не подводит.

– Да, – согласился Петр Михайлович. – Твоя интуиция мне известна.

– Эх, Михалыч, – тяжело выдохнул в сторону Удалов. – Похоже, влипли мы с тобой на старости лет.

– Да уж, товарищ полковник, – хмуро поддакнул Звягин.

– Смотрите! А это что? – Наталья Павловна показывала рукой на плотную светло-зеленую стену за березовыми стволами.

 

Глава 23

Апрель 1944 года. Южный Урал. Спец учреждение «Санаторий»

В номере Кондратьева горела лампа под оранжевым абажуром. Большие, настенные часы мерно постукивали. За круглым столом с чистой скатертью, чайными чашками и черной коробкой конфет с красными маками на крышке, сидели двое: полковник Шустрый и заключенный Кондратьев. Лейтенант НКВД Петров хлопотал с чайником и заваркой.

– Судя по пробоине, танк с передовой. Откуда он тут взялся? На втором этаже! – пронзительно улыбался Шустрый, помешивая теплый чай. – Почему сразу не доложили о таких сногсшибательных результатах, Петров?

– Хотелось все еще раз перепроверить, – врал по ходу Иван Владимирович, – все же такая ответственность. Кондратьев, доложи об опыте.

– Слушаюсь, – Николай Иванович встал смирно, – разрешите доложить, товарищ полковник?

Шустрый кивнул.

– Товарищ полковник, – Николай Иванович посмотрел прямо в глаза Марку Глебовичу, – если честно, то я и сам бы хотел побыстрее разобраться с произошедшим, но сначала прошу вас помочь вот в каком деле. Если можно, конечно?

Лейтенант Петров удивленно вскинул брови.

– Что там у тебя? – Марк Глебович протирал очки белоснежным платком.

– Вот, товарищ генерал, – Кондратьев протянул ему четверть листа, – я все записал. Это наш новейший танк «Т-34» с пушкой 85 миллиметров. Выпуск – начало марта тысяча девятьсот сорок четвертого года, номер – «пятьсот двадцать три». Он несколько минут назад участвовал в реальном бою на подступах к городу Умань в составе 5-й гвардейской танковой армии на втором Украинском фронте. Обратите внимание, товарищ полковник, это очень важно! Командир экипажа этого танка Лукьянов Петр Осипович остался живым при весьма загадочных обстоятельствах: бронебойный снаряд «Тигра» калибра восемьдесят восемь миллиметров пробил боковую броню со стороны командирского места танка, убив при этом наводчика и заражающего, но непостижимым образом оставив в живых командира – Лукьянова!

– Продолжайте, – заинтересованно кивнул Шустрый.

– Сейчас Лукьянов находится в полковом санбате: у него контузия. Если есть возможность, то его необходимо – как можно быстрее разыскать – и доставить сюда. Товарищ полковник, если все совпадет, мы получим неопровержимые доказательства подлинности результатов этого эксперимента!

– Хорошо, постараюсь что-нибудь сделать, – спрятал записку во внутренний карман Марк Глебович. – Я сейчас не спрашиваю, откуда вы все это узнали. Поговорим об этом позже. Я требую ответить мне, в результате каких ваших действий здесь появился боевой танк? Мы вот с лейтенантом Петровым коммунисты и твердо стоим на материалистической позиции, а с точки зрения материализма подобное невозможно. Так, Петров?

Петров с готовностью подтвердил.

– Я тоже материалист, ведь в наших университетах метафизике не обучают, – начал Кондратьев…

На этаже послышался громкий треск.

– Наверное, перекрытия уже не выдерживают веса танка, – опасливо предположил лейтенант Петров.

– Да черт с ним, с этим перекрытием, – Шустрый говорил уже серьезно, без улыбок. – Мне необходимо выяснить, как это у вас получилось? Вы хоть понимаете – то, что вы сейчас здесь продемонстрировали, уважаемый товарищ Кондратьев, как раз и является чистой воды метафизикой и чертовщиной!

– Да, товарищ полковник, понимаю. Мы с лейтенантом Петровым, – Кондратьев искоса смотрел на хмурого лейтенанта, – совсем недавно, точнее, позавчера обнаружили странные свойства одного элемента. Я включил этот элемент в конструкцию, и полчаса назад мы попытались достигнуть ранее полученных результатов.

– И, похоже, достигли? – ухмыльнулся Шустрый, кивая в направлении лестничной площадки.

– Не совсем, – отвел глаза в сторону Николай Иванович. – В наши сегодняшние планы не входило перемещать материальные объекты. До этого момента мы только принимали на ленту незашифрованные сообщения, я даже не подозревал, что подобное возможно! Скорее всего, при вашем внезапном появлении я от волнения допустил ошибку, нарушив тем самым последовательность выхода из сеанса.

– Ну, это понятно, – Шустрый погрозил пальцем Кондратьеву, – в основе открытия, как правило, лежит ошибка. Великая ошибка! Из ваших пояснений получается: если бы я не появился в тот момент, танк не возник бы на лестничной площадке. Так что ли?

– Похоже, так, товарищ полковник, – честно взглянул в глаза начальнику особого отдела гарнизона Николай Иванович Кондратьев.

– Все же молодец политрук Осадчий! Какое у него чутье! Очень вовремя доложил мне о вас и о вашей бурной деятельности! Лейтенант! – по-мальчишески вскричал Марк Глебович. – А ты чего насупился? Радоваться надо!

– Это я от радости, товарищ полковник, – промямлил Петров. – От осознания важности момента.

– Ишь, как научился отпираться, – Марк Глебович вскочил с дивана. – Так, показывайте мне все с самого начала.

– Да, – обрадовался Петров, – сейчас мы все покажем. Нам скрывать нечего. Начинай, Кондратьев!

– Только одно условие – не мешать, а то перекрытие не выдержит веса второго танка, – попробовал шутить Кондратьев, пристраивая катушку Теслы над чемоданом.

Через минуту лампы весело светились, и трансформатор басовито загудел шмелем. Лейтенант Петров, поддерживая штатив, проговорил:

– Товарищ полковник, необходимо встать рядом со столом напротив активного элемента, – и показал на чемодан.

– Вы меня разыгрываете, – Марк Глебович, освободившись от плаща, подошел к столу. – Этот старый чемодан с помойки – активный элемент? А это что еще за мазня?

Переполненный справедливым негодованием, Марк Глебович протянул руку, чтобы хлопнуть по крышке чемодана, как вдруг ему показалось, что нарисованные зеленые листья шевельнулись, а пол стал уходить вниз.

«Голова побежала, – отметил про себя удивленный Марк Глебович, с трудом удерживая равновесие. – Наверное, давление. Остаточные явления от вчерашнего».

Марк Глебович хотел крикнуть Морозова, но язык приклеился к небу, а в нижней части живота начальника особого отдела гарнизона полковника НКВД Шустрого образовался маленький шарик. Этот горячий пузырек стал нетерпеливо толкаться и подниматься вверх, подобно воздушному шарику, увеличиваясь при этом в размерах.

Пораженный этим невиданным обстоятельством, Марк Глебович с глазами полными слез схватился за край стола.

Лейтенант Петров с нескрываемым любопытством наблюдал за действиями начальника. А горячий пузырек, между тем, уверенно толкаясь, достиг уровня сердца полковника, мягко надавил и лопнул, разлив по полости грудной клетки теплоту, породившую пронзительное ощущение предстоящего чуда.

Подобное с полковником НКВД и начальником особого отдела гарнизона Марком Глебовичем Шустрым произошло лишь однажды в детстве на праздновании Нового года, когда из-за елки вдруг вышел настоящий Дед Мороз со Снегурочкой.

А сейчас, стоя перед странной картиной, нарисованной на крышке фибрового чемодана, к своему глубочайшему удивлению полковнику НКВД Шустрому нестерпимо захотелось увидеть, что же там могло шевельнуться.

Накренился свет люстры, а темно-зеленые листы неизвестной растительности, обрамлявшей плод, разошлись в стороны. Продолговатый лист сложился в шляпу, а из округлой поверхности сине-зеленого космического яблока вытянулся длинный нос. Над одутловатыми щеками блеснули круглые стекляшки очков и щелочки глаз под ними. Полковник Шустрый сразу узнал Наркома Внутренних дел. Губы «яблока – наркома» энергично, но беззвучно шевелились, а нос и щеки двигались в такт словам, и Марк Глебович сразу понял, что нарком пытается ему лично что-то втолковать.

Взмокший от напряжения полковник НКВД Шустрый Марк Глебович стал хватать открытым ртом воздух, в надежде услышать хоть слово, подался вперед всем телом и встал на колени перед чемоданом с вензелем «NT».

– Что? – хмыкнул лейтенант Петров. – Зацепило, товарищ полковник? Наверное, остаточные явления от предыдущего эксперимента? У меня тоже так было.

Пожелтевший лицом полковник Шустрый с мокрыми от слез щеками только слабо вращал глазами.

– Я вас не понимаю, – продолжал зло улыбаться лейтенант НКВД Петров. – Надо же, как прохватило! – обратился он к Кондратьеву, изо всех сил показывая глазами: «Молчи! Во что бы то ни стало!».

Но Кондратьев, спрятавшийся было за рацию и якобы увлекшийся работой с приемником, все же вернул реостат на ноль и крикнул:

– Морозов!

Тот появился – как из-под земли, оттолкнул лейтенанта и втащил полковника Шустрого на кровать.

Марк Глебович закатил кровавые белки под лоб, но потом сипло выдохнул:

– Допрос с пристрастием!

И проткнул желтым пальцем воздух в направлении Ивана Владимировича.

– Петрова? – удивился Морозов и сунул в рот полковнику Шустрому таблетку. – Под язык ее, Марк Глебович, под язык!

Через минуту лейтенант НКВД Петров с набрякшей нижней губой и пунцовой щекой сидел на стуле со скрученными электропроводом за спиной руками.

– Ты что, гнида? – шептал полулежащий на диване Марк Глебович. – Ты не видел, что мне плохо стало? Я же чуть не умер! А ты, гад, ухмылялся!

Лейтенант Петров смотрел на Кондратьева широко открытыми, вращающимися от ужаса черными глазами и молчал.

– Морозов! – закашлялся Шустрый и с трудом продолжил. – У меня дикое желание поджарить его прямо сейчас!

– Где? – удивился громила Морозов, привыкший выполнять любой приказ. – В номере?

– Да, – помял себе грудь полковник Шустрый. – Вот прямо здесь подвесить, а на столе развести огонь под его ногами. Лезь туда и посмотри, за что зацепить.

Петров затрясся всем телом.

– Хорошо, Марк Глебович, – снимал портупею лейтенант Морозов. – Сейчас посмотрю, как пристроить, – он моментально залез на скатерть в сапогах.

– Нет, Марк Глебович, похоже, не получится, – застучал он пальцем по потолку, – одна труха и штукатурка. Не выдержит.

– Ладно, повезло гаду, – проскрипел Шустрый, – тогда обработай его сейчас от души, а потом к себе увезем: там и подвялим.

Кондратьев превратился в камень и наблюдал за происходящим сквозь опущенные веки и ресницы. Морозов спрыгнул со стола, подошел к Петрову сзади и правой рукой сдавил ему шею, локти взлетели вверх, и лейтенант оказался на коленях, упираясь губами и носом в грязный пол. Иван Владимирович Петров тут же потерял возможность мыслить и дышать, перед глазами поплыли коричневые яблоки с зелеными краями, и только в ушах он слышал биение своего сердца.

– Нежнее, Володя, нежнее, – сипел Марк Глебович. – Как ты думаешь, лейтенант оценит твою обходительность и поумнеет? Отпусти его чуть-чуть, а то синеть начал.

В легкие Петрова снова хлынул воздух.

– Хлипкий какой, – продолжал несколько оправившийся от приступа Марк Глебович. – Разверни-ка его поудобнее. – Шустрый с трудом встал с дивана, – я всегда бокс уважал. Моим кумиром был американец Джейк Ла Мота. Очень способный был парень этот Джейк! Он кулаком людей убивал прямо на ринге! А я не стал боксером, потому как нос слабый, но убивать людей люблю. Держи ему голову прямей.

Кроваво-красный паучок с интересом наблюдал за происходящим.

Удар хромовым сапогом пришелся Петрову в нос. Заботливый Морозов успел подхватить потерявшего равновесие Марка Глебовича.

– Врешь ему пару раз, – шептал осипшим голосом Шустрый, и сел на кровать, – он же смерти моей хотел! Хотел, гад, посмотреть, как я загнусь! Только не убей дурака.

Николая Ивановича Кондратьева затошнило. Удар «чугунным» носком сапога Морозова в область солнечного сплетения откинул Петрова навзничь, и он потерял сознание.

– Слизняк! – раздраженно прокомментировал Марк Глебович. – Со второго удара вырубился. Ладно, посади его на стул и держи голову, а то кровью захлебнется, – скомандовал он Морозову. – И окати его водой.

Николай Иванович закрыл глаза, плотнее сжал зубы и старался не вдыхать кровавый «аромат».

– Крови то, крови! Мать честная, как от поросенка! – причитал Марк Глебович. – Кондратьев! Неужели не воспользуешься представившейся возможностью и не добьешь поверженного врага? Подойди и всади ему в глаз его пилочку для ногтей! Она лежит на полу. Вот было бы славно! Петров именно так и поступил бы на твоем месте. Ты помнишь, сколько гадостей он тебе сделал?

Николай Иванович сразу вспомнил вращающиеся черные глаза Петрова, голубой конверт и стал судорожно сглатывать горькую слюну.

– Что? Не можешь ударить поверженного врага? Все вы слизняки мягкотелые, – раскраснелся от возбуждения Марк Глебович. – Хотите чистенькими остаться в этой жизни? А всю грязную работу, значит, нам…

Оглохший Николай Иванович заворожено смотрел на кровь на полу.

– Морозов, – почти крикнул Марк Глебович. – На рожу его смотреть тошно! Надень ему на голову мешок что ли? чтобы ее не видеть, прости меня грешного. Вон – возьми наволочку с подушки!

Кондратьев из-под полузакрытых век следил, как лейтенанта НКВД Петрова деловито окатили водой из ведра, затем привязал веревкой к спинке стула и сунул головой в наволочку. После этих манипуляций мокрый Иван Владимирович с замотанной головой стал похож на египетскую мумию. Сдернув с постели Николая Ивановича простыню, Морозов бросил ее на пол, прикрыв лужу крови.

– Послушай, дышит или нет, – поступила очередная команда.

Морозов утвердительно кивнул и вышел в коридор. Полковник Шустрый посмотрел на часы и, откашлявшись, продолжил.

– Итак, Николай Иванович, наступает самое интересное. То, ради чего, собственно, я здесь и появился. Такое, согласитесь, в жизни исследователя случается очень редко. Но случается. Просто сгораю от нетерпения услышать ваш рассказ.

Кондратьев молчал, пытаясь справиться с новой волной тошноты.

– Хорошо, я понимаю ваше состояние и уверяю – подобное вам не угрожает, пока я жив, понятно?

– Понятно, товарищ полковник.

– Вот и хорошо, – шумно задышал Шустрый. – Что-то сердце стало шалить в самый неподходящий момент. Ну, да ладно. Меня интересует ваше открытие, молодой человек. Вы говорите, все произошло случайно. Случайность – великая штука, без случайностей не было бы прогресса!

– Я вам расскажу все, что знаю, товарищ полковник, – тихо проговорил бледный Кондратьев.

– Но прошу вас, Марк Глебович, пощадите Петрова.

– Нет, – резко ответил Марк Глебович. – Благодаря твоему опыту я понял: Петров – мой враг! Я видел его глаза! А своих врагов я всегда убиваю. Морозов! Чаю!

– А теперь давайте по порядку, товарищ Кондратьев, – полковник Шустрый допил второй стакан чая и откинулся на диване.

– Я случайно поместил свою картину в электромагнитное поле. – Кондратьев кивнул на чемодан, – Что произошло в тот момент, описать словами невозможно, но результат эксперимента – в холле второго этажа.

– Хорошо. Допустим, я всему поверил, – Шустрый встал из-за стола и прошелся до балкона.

– Означает ли это, что с помощью этой аппаратуры можно добыть любую материальную вещь?

– Не знаю, товарищ полковник, надо все проверить, – осторожно ответил Кондратьев, косясь на неподвижного Петрова, – разрешите встать?

– Да, – кивнул Марк Глебович.

Кондратьев подошел к окну и отдернул тяжелую штору. Закат догорал над далекими горами, и верхушки сосен за озером уже освещались появившейся Луной.

– Одно могу точно сказать, – продолжил Николай Иванович, – эти «фокусы» – проявление каких-то неизвестных мне сил, неисследованных полей или частиц. Поэтому надо срочно продолжать и проводить эксперимент за экспериментом. А открывающиеся перспективы потрясающие! С помощью этой или более совершенной аппаратуры можно получить доступ, возможно, ко всей мировой информации. Или, допустим, ко всем стратегическим запасам угля, нефти. А может быть, и к тайнам Вселенной, к новым космическим объектам, к новым технологиям и неизвестным пока источникам энергии.

– Я, пожалуй, соглашусь, – кивнул Шустрый, – транспортировка танка с передовой – факт в высшей степени убедительный. А что еще можно натворить с помощью твоей картинки? Давай сейчас ночью стащим у Гитлера все его танки и самолеты, а завтра разгромим фашистов по всем фронтам! И выиграем войну! А что? – выпалил Шустрый.

Кроваво-красный паучок как загипнотизированный смотрел на черную кровь, проступающую большим пятном на белой простыне.

– Не уверен, товарищ полковник, что сумею произвести правильные настройки, – отрицательно покачал головой Кондратьев, – А вдруг ошибка… и мы выкрадем свои танки, что тогда?

Подполковник Шустрый встал с дивана и подошел к балконной двери.

– Красивая Луна, – произнес он отрешенно. – А нельзя ли через твой реостат, положим, просто Гитлера укокошить? И тогда уж точно делу конец!

Кроваво-красный паучок, высоко поднявшись на вытянутых ногах, потирал ядовитые хелицеры.

– Ты представляешь? – загорелся смелой идеей начальник особого отдела гарнизона подполковник Шустрый, – вот это было бы дело!

– Тут надо крепко подумать, товарищ полковник, – закусил губу Кондратьев, – допустим, послать по радио направленный модулированный сигнал – импульс смерти?! Мне как-то не по себе стало, товарищ полковник.

– Как ты говоришь? Импульс смерти? По-моему, звучит неплохо, – обрадовался Шустрый.

– Звучит интересно, даже можно сказать: зловеще, – зябко повел плечами Кондратьев, – только в этом случае мы вторгаемся в неизведанную, запретную область, – он посмотрел на нарисованные листья. – Такое воздействие может самым негативным образом повлиять на естественный ход развития человечества. А вдруг этот импульс куда-нибудь не туда попадет? Я пока ничего гарантировать не могу, товарищ полковник.

– Что значит: «не туда»? Ты сделай так, чтобы импульс смерти попал, куда надо, и кого надо укокошил! Кондратьев! Надо мыслить в государственных масштабах! – почувствовал азарт Шустрый, – ты же знаешь, сколько этот душегуб наших людей извел? Мы ведем кровопролитную войну за свою независимость. За каждую пядь земли русской. Поэтому все разговоры о пощаде врага расцениваются, как преступление и предательство.

– Марк Глебович, – серьезно заговорил Кондратьев, – я понимаю ваше желание: раз и готово! Но вы подумайте, что если мы сейчас здесь запустим в неизвестность какое-нибудь задание, типа «смерть Гитлеру», а выйдет все наоборот, что тогда?

– Что тогда? – спросил Шустрый.

– Не знаю, товарищ полковник, – с тоской в голосе отвечал Кондратьев, – уверен в одном: стоит только что-нибудь дельное изобрести или открыть, как тут же это применяется против человека и всего человечества. Порох изобрели для праздничных фейерверков, а сейчас только у нас в России сколько народу поубивали этим порохом.

Кроваво-красный паучок мгновенно переместился на букву «Ш» и замер.

– Ты что, Кондратьев? Фрицев жалеть вздумал? – Марк Глебович нахохлился и выставил вперед нос, – да эти нелюди мою двоюродную сестру с семьей под Смоленском расстреляли! И сожгли все на сто верст в округе. Ты их жалеть вздумал?! Ты сейчас же сделаешь все, что я тебе буду приказывать, понятно?

– Понятно, – отвечал тихо Кондратьев, – я все понял, товарищ полковник.

– Давай, думай скорей, как это все оформить, – подпрыгивал от нетерпения полковник Шустрый.

– Так, – стал рассуждать вслух Кондратьев, – наверное, надо ввести данные и запустить эту информацию в обратном порядке: но не в режиме приемника, а в режиме передатчика. Наверное, так? Но я не уверен, что получится.

– Что значит: не уверен? – удивился Шустрый.

– Товарищ полковник, как мы сможем узнать, что импульс смерти достиг объекта? Надо составить некий алгоритм, понимаете? Хотя бы пару экспериментов.

– Экспериментов? – Шустрый смотрел на окровавленную наволочку на лице Петрова. – Стоп, я понял твою мысль. Надо проверить действие импульса смерти на «кукле». Правильно?

– На чем? – удивился Кондратьев.

– «Кукла» это приговоренный к смерти. Ему все равно умирать, – Шустрый показал на Петрова. – Только я хотел устроить показательную казнь с его непосредственным участием в главной роли. Но чего ради науки не сделаешь!? Бери, пользуйся и помни мою доброту, – улыбнулся Шустрый. – Кстати, посмотри, не умер ли он?

Кондратьев подошел и наклонился над лицом в наволочке.

– Пульс пощупай на шее, – посоветовал Марк Глебович.

Наклонившись ниже, Николай Иванович с трудом услышал слабое и сиплое дыхание.

– Живой, – шепнул Кондратьев.

– Очень хорошо, что живой, – обрадовался Марк Глебович, – я уж думал, лейтенант со страха – того. Так что, договорились?

Николай Иванович кивнул.

– Так, – Шустрый блестя очками, потирал руки, – если получится, быть тебе, Кондратьев, академиком. Не меньше. Так что давай, выжми из своей картинки все, что можно! Ты только представь! – Марк Глебович продекламировал, потирая маленькие ладошки, – включаем мы завтра радио, а там звучит: «От советского информбюро! Секретная операция по уничтожению кровавого преступника всех времен успешно завершена! Руководил операцией полковник НКВД Шустрый!». Как? Неплохо, по-моему? Твоя фамилия, естественно, в секретном списке на награждение. Давай крути быстрей свою шарманку!

Кроваво-красный паучок осторожно вполз на боковую поверхность клавиши буквы «Ш».

Николай Иванович с непонятным упорством смотрел на Петрова и ответил тихо:

– Я, наверное, не смогу это сделать, товарищ полковник. Можете меня пристрелить, но Гитлера убить – это одно, а безоружного Петрова – это совершенно другое.

– Что-о-о? Ты что, гнида? в благородного решил поиграть? Сейчас я тебе устрою на сон грядущий, – зверел Шустрый, расстегивая свою кобуру. – Морозов! – страшно крикнул он. – Ко мне!

Адъютант появился, как из-под земли.

– Держи, от греха подальше, – Шустрый сунул в огромную ладонь водителя свой ТТ. – Спрячь, а не то пристрелю этого гаденыша! Так он меня разозлил сегодня! А он мне пока еще живой нужен.

– Так ты будешь работать? – спросил Марк Глебович, – Морозов, вяжи его к стулу! Рядом с этим!

Получив два сильных удара в солнечное сплетение, Николай Иванович потерял сознание. Через несколько минут он очнулся от холодной воды. На голову ему уже надели окровавленную наволочку, снятую с головы лейтенанта Петрова.

– Зачем ты меня расстраиваешь, Коля? – задушевно говорил Марк Глебович с дивана. – Ты ведь знаешь, другой дороги для тебя нет. Давай, работай.

– Снимите! – закричал Кондратьев. – Я буду работать, только снимите…

– Вот и умница! Морозов, видишь, какой сговорчивый! Сними!

Лейтенант Петров, пришедший в себя, начал тихо стонать.

– Товарищ полковник, – произнес Кондратьев, шмыгая разбитым носом, – из расчетов получается: для того чтобы запустить импульс смерти по адресу, необходимо знать точные данные объекта.

Кроваво-красный паучок распрямил ножки и принял угрожающую стойку.

– Что? Обиделся Кондрат! – Шустрый спрыгнул с дивана, – я тебя даже и не бил как следует! Всего два раза врезал для профилактики. Вишь, и ты теперь, как шелковый. А то – «не буду работать!». Что, Петрова жалеешь? А чего его жалеть? Эй, да на тебе лица нет! Может, тебе валерьянки, Кондратьев? Сейчас закажу.

– Не надо валерьянки, – Кондратьев пытался унять подступающую дурноту.

– Нюни не распускай, – усмехался довольный собой Шустрый, – будь у фашистов такая возможность, они бы думать даже не стали: стерли бы нас всех с лица земли. А я хочу только одного выродка прихлопнуть! Записывай: Петров Иван Владимирович. Родился 24 декабря 1920 года в городе Уральске. Еще что-нибудь надо для точности попадания?

– Нет, – покачал головой Кондратьев, – думаю, достаточно. Вот что получилось, – он протянул листок с текстом будущего послания:

«В ночь на восемнадцатое апреля 1944 года скоропостижно скончался Петров Иван Владимирович, урожденный 24 декабря двадцатого года в городе Уральске».

Шустрый внимательно прочитал отпечатанный листок с текстом и спросил:

– И что дальше?

– Необходимо запустить сигнал по схеме в режиме передатчика. Хотя я не совсем уверен, что получится, – ответил Кондратьев.

– Тогда ты умрешь, – без затей поддержал разговор Марк Глебович, – умрешь, но очень медленной смертью. Изойдешь кровавым поносом и замерзнешь где-нибудь в бараке за Полярным кругом. Хорошо, рассмотрим вопрос под другим углом зрения: если получится, то когда это произойдет?

– Наверное, этой ночью, – зябко поводя плечами, ответил Кондратьев, – точнее сказать не могу.

– А ты можешь задать время – часиков так на семь утра? Я сейчас поспал бы, а то устал за эту неделю. А ты утречком с хорошими новостями меня бы разбудил: «Мол, так и так, товарищ полковник, Петров понес заслуженное наказание, и его настиг импульс смерти».

– Хорошо, – задрожал мелкой дрожью Николай Иванович, – постараюсь сделать часов на семь утра 18 апреля 1944 года.

– Вот и ладненько, – Марк Глебович ослабил ремни портупеи и подошел к кровати Кондратьева. – В семь часов будет нормально. Все, запускай. Я вижу, ты уже оправился от потрясения. Молодец. Хочешь добиться успеха, ничего не бойся. Не бойся даже убить ближнего своего. Такое правило жизни. Морозов! – И завалился на скрипящую кровать в одежде и сапогах, испачканных кровью.

– Я здесь, товарищ полковник.

– Сиди здесь и наблюдай, как он работает. А я вздремну до утра. Разбудишь в шесть. Понятно?

– Так точно, – гаркнул Морозов и уселся на стул рядом с кроватью.

Радиолампы тускло засветились желтыми огоньками, басовито загудел трансформатор, а соленоид тихонечко пел свою ноту «си». Лейтенант Петров со связанными за спиной руками тихо сопел окровавленным ртом и то ли спал, то ли притворился спящим.

«Увеличить силу тока на одну десятую», – мысленно отдал себе приказ Николай Иванович.

Пение соленоида заглушило гудение трансформатора. Санаторный номер заполнился сиреневым туманом, но никаких видений не возникло, только щелкнул телетайп, изготовившийся отстучать сообщение о скорой и неизбежной кончине Петрова Ивана Владимировича. Подполковник Шустрый, закинув руки за голову, внимательно наблюдал с кровати за действиями Кондратьева. Николай Иванович глянул еще раз на висящего на стуле лейтенанта Петрова и взялся за ключ.

В этот самый момент красный паучок вышел из оцепенения и заскользил по поверхности картины. К моменту, когда Кондратьев отстучал весь текст радиограммы, мистический кроваво-красный паучок невозмутимо скрылся в недрах передатчика.

Николай Иванович стоял у окна и ждал, когда телетайп отпечатает отправляемую телеграмму и вспоминал, как называется звезда рядом с Луной. Наконец, телетайп весело отбарабанил телеграмму и замер. Николай Иванович оторвал ленту и прочитал:

– «…Такого еще никогда не было на Земле!» Восемнадцатого июля 1999 года, в семнадцать часов двадцать две минуты тридцать секунд по ют и си в возрасте сорока одного года скоропостижно скончался гражданин Андрей Иванович Зорин, урожденный города Уральска в 1958 году. Момент смерти Зорина А.И. полностью совпал с моментом его рождения. Это уникальный случай в истории Homo Sapiens, он зарегистрирован, как рекорд Гиннеса.

– Постойте! Я же совсем другой текст печатал. Как же это получилось? – внимательно перечитывал отправленное сообщение Кондратьев, – Какой Зорин Андрей Иванович? Какое восемнадцатого июля одна тысяча девятьсот девяносто девятого года? И что же мне теперь делать?

Оглянувшись, Николай Иванович обнаружил: помимо спящего подполковника Шустрого, громко сопящего Морозов и стонущего на стуле Петрова.

«Надежный охранник у Шустрого, – отметил для себя Николай Иванович. – Ладно, пусть спят. Так спокойней».

Он укрыл плафон настольной лампы полотенцем, и стал быстро писать карандашом в зеленой ученической тетрадке перевод стихотворения, аккуратно выводя строки с наклоном влево:

Фантазия на тему стихотворения Джона Леннона «Across the Universe».

A Cross of the Universe – Крест Вселенной.

Перейдя на другую страницу тетради, Николай Иванович продолжил записывать перевод. Быстро написав еще два четверостишья, он внимательно перечитал перевод и положил открытую тетрадь в чемодан.

– Теперь все готово для заключительного эксперимента, – произнес Кндратьев тихо. – Главное: подобрать правильные слова. Важен не только их порядок, но также смысл и глубина.

Кондратьев повернулся к рации и уверенно щелкнул тумблером. Полутемная комната моментально наполнилась светящимся сиреневым туманом. Николай Иванович погасил настольную лампу. Стоя у балконной двери, он с интересом наблюдал, как сказочный туман наполняет комнату. Не удержавшись от соблазна, наклонился и зачерпнул рукой сиреневое свечение: на ладони расположились смирные, микроскопические звездочки, радужно переливающиеся всевозможными цветами и оттенками.

«Прямо, как живые, – улыбнулся Николай Иванович, – неужели это и есть те „спящие фотоны“, с которыми разговаривал Николо Тесла и которым он рассказывал сказки? А как же ваша нулевая масса покоя? Теперь я понимаю, что с таким „светом“ можно не только беседовать, но и жонглировать, и делать из них шаровые молнии и складывать про запас в чемодан! Постойте, а может, все дело в этом чемодане? Получается, я правильно вычислил этот необходимый набор инструментария: чемодан Теслы с вензелем, картина лабиринта, индукционная катушка и тетрадь с переводом стихотворения Джона Леннона!»

Николай Иванович аж вспотел от волнения.

«Каждая из этих вещей, – думал он, глядя на туман, – сама по себе уникальна, а объединенные в единую схему Лабиринта, они творят чудеса! Но главное – мне удалось с помощью чуда спасти брата Валентины – Петра Осиповича Лукьянова! Слава Богу! Это невероятно, но это так!»

Кондратьев осторожно вернул туман с ладони на место и стал уверенно работать ключом передатчика. Затем переключил тумблер и отправил сигнал в эфир. Потом он быстро приблизился к входной двери и открыл ее: сиреневый поток уверенно двинулся в коридор, повернул направо и устремился в холл к танку. По пути сиреневый туман проник в ноздри и рот, улыбающемуся во сне Марку Глебовичу Шустрому, укрыл мягким плащом избитое тело лейтенанта Петрова, а потом плотно окутал боевой танк № 523.

Еще через три минуты, когда Николай Иванович любовался полнолунием, а лейтенант НКВД Петров, перестав стонать от ужаса и боли, погрузился в глубокий сон, боевой танк «Т-34» бесследно растаял в темноте холла. И уже мертвый палач Марк Глебович Шустрый продолжал улыбаться.

Кондратьев вернулся в номер, отключил аппаратуру, смотал провода и поместил всё в чемодан, а из черной коробки с алыми маками вытряхнул на стол оставшиеся конфеты. На секунду задумавшись, Кондратьев быстро открыл тетрадь, вырвал страницу с двумя последними четверостишьями перевода стихотворения «Через Вселенную», пододвинул массивную пепельницу и зажег спичку…

Глядя на яркое бумажное пламя, Николай Иванович взял ножницы и, быстро отхватив маленькую прядку своих волос с макушки, положил ее на огонь. Вдыхая дым, он вложил зеленую тетрадь внутрь коробки «Красный мак», затем покрыл приборы куском серого холста, сверху пристроил коробку и закрыл чемодан.

– Пожалуй, теперь все, – широко зевнул Николай Иванович и, посмотрев на настенные часы, начал писать письмо.

«Дорогой Юра» – вывел он первые слова, – а что… – тихо проговорил он, вглядываясь в написанное имя, – по-моему, «Юра» – хорошее имя для мальчика. И с отчеством сочетается – Юрий Петрович Лукьянов. И «Парус Майор» – тоже ничего. Так их и назовем. Где же сейчас этот чертов импульс смерти? Как теперь спасти этого Андрея Зорина из 1999 года?

Он продолжил письмо:

«Дорогой Юра! Когда ты получишь это послание, тебя уместнее будет называть, Юрием Петровичем. Так вот, уважаемый Юрий Петрович…».

 

Глава 24

Суббота, 17 июля 1999 года. Южный Урал. Восемь тридцать вечера

– Так это же и есть наше болото, товарищ полковник! – капитан Звягин забежал вперед. – Сейчас пойдем по кочкам. Будьте внимательны! Особой опасности нет, но промочить ноги возможность вполне реальная.

Смешанный лес закончился, и участники марша проникли через высоченную стену невероятных по высоте травянистых растений вглубь неведомого. Удалов шел с поднятым вверх подбородком и не переставал удивляться:

– Папоротники богатырские! Может, здесь уровень радиации высокий?

– Василий Несторович, – отвечал, улыбаясь, Валенда, – радиация в пределах нормы. – Для достоверности сказанного он показал дозиметр.

– Мы на Урале или где находимся? Случайно, не в пойме реки Амазонка? – спрашивала удивленная Наталья Павловна, – Павел Васильевич, вы не знаете, что это за растения гигантские такие?

– Наверное, тростник.

– Это не тростник, а какой-то китайский бамбук! – удивлялся Василий Несторович.

Голоса участников похода тонули в сплошном шуме и треске, парящем над необыкновенным оазисом: голоса сотен птиц и животных, тысяч насекомых сливались в бесконечный вибрирующий поток. Вскоре внимание Удалова привлекла настырная синица в ярком оперении, взиравшая на идущих людей с заметным любопытством. При этом наглая синица непрестанно вращала головой на сто восемьдесят градусов и иногда принималась стрекотать, словно подавала какие-то сигналы.

– Надо же? – подумал Удалов, обратив внимание по многолетней привычке на странный объект. – Птица как будто сканирует местность, а заодно и нас.

– Товарищ полковник! – капитан Звягин окликнул Василия Несторовича, засмотревшегося на синицу. – Вы под ноги смотрите, на деревьях белые грибы не растут. Глядите – вон там – целая семейка!

– Это я понимаю! – радовался, как ребенок, Василий Несторович. – Белые! Настоящие белые грибы! А запах-то! Запах! Эх! Корзинку не взяли!

– Почему не взяли? – приторно обиделся Звягин. – Нет корзинки, но вот, пожалуйста, прочные бумажные пакеты. И ножи есть на всех. – Вы только смотрите внимательно.

Болотными кочками оказались небольшие островки, соединяющиеся между собой тропинкой. На этих островах росли деревья и кустарники, и эти острова опоясывали болото почти по всему периметру. По ним можно было спокойно передвигаться посуху и в безопасности, в то время как основное болото оставалось справа. На этих-то островах и росли всевозможные грибы и ягоды.

– Прямо «магазин» какой-то! – радостно смеялся Василий Несторович, толкая Валенду в бок. – Ты видел? Что вам угодно, сэр? Белые? Пожалуйте, направо. Подберезовики? Налево. Вы лисички предпочитаете! Тогда вам прямо! Звягин, как ты посмел скрыть от своего командира такое удивительное явление природы? Выговор с занесением тебе обеспечен.

– Так у нас с вами только первое лето, товарищ полковник, – оправдывался Звягин, быстро укладывая крепкие подберезовики в свой пакет. – Полагал, все вам представлю чуть позже.

– Чуть позже, – передразнил его Удалов. – А если бы Наталья Павловна с Валендой не осчастливили нас своим прибытием, не видать мне такого роскошества! А что специалисты говорят по этому поводу? – Удалов показывал на изумрудные джунгли внутри березового леса, – только лиан не хватает с обезьянами.

– И попугаев, – добавил Валенда.

– Точно, – согласился Удалов. – И попугаев. Хотя одну наглую синицу я приметил.

– Вы тоже видели? – спросил Валенда.

– Да, видел. Но что такое эта синица в сравнении с этим болотом! Я не могу отделаться от ощущения, что в этих черных и теплых под ряской водах, водятся гигантские водяные змеи типа анаконды, не так ли, коллеги?

Коллеги промолчали, а Наталья Павловна внимательно смотрела на темные воды под ряской. Но там, кроме наглых, огромного размера лягушек, никого не было.

– Невероятно! – продолжал восхищаться Удалов, показывая рукой на высоченное растение с толстым стеблем, огромными листьями и совершенно тропическими соцветиями. – А живности всякой сколько?! Тут хоть ботаники с зоологами работают? Дают научную оценку происходящему?

– Стой, – скомандовал Валенда, внимательно разглядывая лес. – Ждите меня на этом месте, – он устремился вперед по тропе.

– Догоняйте, – крикнул он через минуту сверху. – Вон за тем пригорком и выйдем на искомый объект.

Вновь степенно зашумели над головами березы, и участники похода подошли к искомому оврагу.

– Спускаемся вниз, – снова командовал Павел Васильевич и протянул руку Наталье Павловне. – Осторожно, листья сухие и скользкие.

Группировка без особых проблем оказалась на дне оврага.

– Как-то здесь жутковато, – отметила, поводя плечами, полковник Зырянова. – На болоте было уютней. Тут как на кладбище: тихо и мрачно.

– Придется немного поработать, мужики, – скомандовал Валенда. – Грибы высыпайте вон туда, повыше на солнышко. Пусть посохнут, а мы пока землю покидаем.

– Зачем?

– Терпение, товарищи, – постарался выглядеть непринужденно Валенда и тихо добавил. – Я буду вторым, кого убьет сегодня наш тихий Лукьянов. Похоже, все в порядке – объект на месте. Мужчинам получить инвентарь и приступить к работе.

Валенда выдал ржавые лопаты и показал:

– Вы все начинайте отсюда, а я с другой стороны.

Через полчаса напряженной работы был отрыт верхний командирский люк, люк механика водителя и откопана сторона башни с пробоиной.

– Вот это сюрприз! – не переставал удивляться Удалов. – А ты, Петр, выходит, тоже не знал?

– Ничего не знал, – подтвердил Звягин. – Ума не приложу, как такая махина оставалась незамеченной столько лет! И как так случилось, что никаких сведений не просочилось? Ни местные жители, ни колхозники – никто ничего не знал. Удивительно! Но каким ветром его сюда занесло? – утирая пот Удалов. – Здесь испытания не проводились, и танковых заводов поблизости точно нет.

Вопрос остался без ответа. Невзирая на годы, проведенные в земле, «тридцатьчетверка» выглядела победоносно и внушительно. Присутствующие невольно залюбовались боевой машиной.

– Надо же! – первым откликнулся Удалов на немой вызов танка, скупо освещенного вечерними лучами. – Сколько уже навыдумывали разных типов этих танков по всему миру, а вот наша «тридцатьчетверка» вне конкуренции! Сейчас бы сказали – какой дизайн! Какие линии!

– Да, – искренне согласился Валенда, – совершенно неожиданный с эстетической точки зрения получился облик танка! Согласитесь, он кажется родным. С какой стороны ни посмотри. Не страшный, не пугающий. Точнее, на кого надо, машина наводила ужас! А для своих «тридцатьчетверка» оставалась защитницей и спасительницей. Очень не типичный и не однозначный облик для танка.

– Да, лучше и не скажешь, сынок! – согласился растроганный Удалов.

– Так вот, товарищи, – воткнул с размаху лопату в землю Валенда. – Этот танк нашел наш Лукьянов в далеком семьдесят втором году. На этом самом месте. Но самое удивительное то, что он сказал за несколько минут до этого события, – Павел Васильевич, наконец, улыбнулся.

– А вы что, были вместе в тот момент? – спросил Звягин.

– Да, – мечтательно вздохнул Валенда. – Лукьянов – мой одноклассник. Мы были здесь недалеко. В самый зной были именно в этом лесу.

– Поясните, – вежливо попросил Удалов.

– Тут все ясно, как этот прекрасный денек, – вздохнул Валенда. – Тот день был очень похож на сегодняшний денек. Нас было несколько одноклассников. Мы шлялись, или рысогонили, как говорила моя тетя Галя, в самый зной по лесу, в то время как все остальное население баз отдыха загорало и купалось в прохладной озерной воде.

– И кто же вас заставлял бродить по лесу в таких неподходящих погодных условиях? – удивилась Наталья Павловна.

– Так наш подопечный, Лукьянов, и заставлял. Это у него хобби было: гулять по местам, где не ступала нога человека, а мы уж за компанию – терпели. Хотя тут все истоптано кругом на много верст еще с той войны.

– С какой войны? – удивился Звягин.

– Пугачевской.

– Понятно.

А знаете, что Лукьянов сказал за несколько минут до обнаружения танка? Я помню дословно.

– Что?

– «Хорошо бы откопать в лесу боевой танк!»

– ???

– Да, именно так и сказал. А когда он примчался к нам с дикими воплями, и мы прибежали вместе к оврагу, то у меня от изумления просто пропал голос! Мы руками почти весь правый борт отрыли в пылу. Ох, и достанется мне от Лукьянова! И от Юльки!

– Да, хватит переживать, Валенда, – остановила подчиненного полковник Зырянова. – Ради отечества и науки можно все, что угодно, вытерпеть. Хоть мученическую смерть.

– Вытерпеть можно все, только не месть Юрки, – серьезно сказал Валенда. – Мы же клятву тогда дали – никому ничего. А я, похоже, всех и сдал, раз местная разведка про танк ничего до сих пор не знает.

Над головой Валенды чиркнула синица.

 

Глава 25

1972 год. Южный Урал

Пятеро ребят и одна девочка, подняв головы, стояли перед темно-зеленым танком. Где-то у края леса начала куковать кукушка.

– А откуда он здесь появился? Неужели и вправду здесь были испытания? – спросил тихо Тимошкин.

Никто не ответил: ребята, молча, смотрели на пушку танка, торчавшую сквозь ветки березы.

– Давай залезем внутрь! – предложил неугомонный Женька, – может, бензин есть? Может, там автоматы? Пэ-пэ-ша!

От танка веяло влажным холодом и ржавчиной. Ребята притихли.

– Ага, лезь первый, если такой смелый, – Зорин боязливо топтался на шуршащих листьях. – А я пока его снизу осмотрю.

– Бензина в баках точно быть не может, – отметил серьезный Лукьянов, отводя в сторону березовые упругие ветки. – Танки этого типа имели дизельный двигатель.

– Ты откуда знаешь? – Тимошкин ловко карабкаясь наверх по каткам.

– Так мне отец с пятимесячного возраста про танки рассказывает, – отмахнулся Юра. – Это «тридцатьчетверка» с пушкой восемьдесят пять миллиметров сорок четвертого года выпуска! Мой отец на таком воевал!

Как раз посередине башни прямо на цифре «два» располагалась пробоина почти идеально круглой формы с оплавленными краями.

– Вот это да! – разинул рот Женька, – а вдруг там мертвые танкисты?

И «бесстрашно» спрыгнул с траков вниз на мягкую землю.

– Надо в милицию сообщить, – дрогнувшим голосом проговорил Зорин, не спуская глаз с пробоины, – слезай, Юрка. Это не игрушка. Надо сказать взрослым.

– Вы что? Хотите вот так просто отдать? – взвился Лукьянов. – Просто подарить дяде? Я, может, всю жизнь мечтал найти настоящий танк! Только, попробуй, скажи кому-нибудь!

– А ты попробуй залезть сначала в свой танк, – тихо проговорил Валенда, отступая от машины, – а вдруг там все в крови? Может, лучше взрослых позовем?

На краю леса громко куковала кукушка.

– Слышь, Юрка, – проговорил Зорин примирительным тоном, – Пашка прав! Лучше пусть нам премию дадут за ценную находку. Купим велики! А что?! По лесу тоже можно гонять!

– Может, его лучше в металлолом сдать? – ляпнул Тимошкин. – Сколько здесь тонн?

– Только попробуйте, предатели! – зловеще проговорил Лукьянов, стоя уже на башне около командирского люка. – Я сейчас буду драться с вами. Со всеми! И тебе, Валенда, напинаю! Так что…

– Стойте, ребята! Я знаю, что делать! – решительно вступила в перепалку Юлька. – Надо сейчас поклясться всем, что никто не выдаст нашу тайну!

– А тому, кто нарушит клятву – смерть, – расхрабрился Тимошкин, стоящий за спиной Валенды.

– Ну, ладно уж, – улыбнулся Лукьянов, – смерть – это слишком. А давайте так сделаем, если я сейчас залезу в танк, то вы все поклянетесь молчать до самой смерти! Идет?

Все замерли.

– Смотрите, тр’усы, – поднял крышку люка Лукьянов, – там что-то белеет. Наверное, скелет! – и опустил ногу в темноту люка.

Где-то у края леса настороженно куковала кукушка.

 

Глава 26

Суббота, 17 июля 2009 года. Южный Урал. Вечер

Павел Васильевич вытер руки о траву и проговорил:

– Ну, здравствуй, номер пятьсот двадцать три! Давно не виделись, – и похлопал ладонью по прохладной броне.

Где-то у края леса настороженно куковала кукушка…

– А что, Павел Васильевич, как ты считаешь? – осторожно спросил Удалов. – А нам можно внутрь заглянуть?

– Я думаю, можно, – натянуто улыбался Валенда, – надо только сначала фонариком посветить, а вдруг там змеи?

С этими словами Павел Васильевич включил фонарик и осторожно открыл люк механика-водителя.

– Может, пусть сначала специалисты поработают, – осторожно предложил Удалов.

– Товарищ полковник, так я и есть тут главный специалист! – уже сидел на месте механика Валенда. – Видите, мы даже все петли смазали солидолом. Я знаю этот танк лучше всякого специалиста! Боекомплекта в танке не было. Так что все в порядке – змей нет! – крикнул Павел Васильевич из глубины машины. – Желающие могут разместиться в башне. Василий Несторович! через верхний люк, пожалуйста.

Наталья Павловна благоразумно оставалась снаружи, а полковник Удалов, демонстрируя молодецкую удаль и хорошую физическую форму, вкарабкался по каткам, подтянулся за поручень и устроился на командирском месте. Майор Звягин светил ему фонарем сверху через люк.

– Так вот, товарищи офицеры, это и есть тот самый танк номер пятьсот двадцать три, – громко пояснял Валенда, – тот самый, который Николай Иванович в ходе эксперимента переместил с передовой на Урал. Кстати, командиром этого танка был Лукьянов Петр Осипович. А танк нашел его сын Лукьянов Юрий Петрович! Это ли не фантастика!

– Очень интересно, – откликнулась Наталья Павловна. – Но я до сих пор не могу в это поверить.

– И немудрено, товарищ полковник, – поддакнул Удалов сверху. – Но откуда такие сведения, Павел Васильевич? Если не секрет, конечно.

– Я с архивами работал, – неохотно пояснил Валенда. – Короче говоря, сопоставил кое-что…

На ствол пушки танка уселась большая синица в контрастном одеянии и стала нахально разглядывать полупрозрачную даму с сумкой.

– Ладно, – громко отреагировал из танка полковник Удалов, – не хотите – не говорите. Но одно объясните, если я правильно понял, именно этот боевой танк в силу обстоятельств с передовой попал на Урал?

– Примерно так, – говорил, скрипя какими-то пружинами Валенда. – Слушайте, по-моему, левый фрикцион еще действует. Ход у него достаточно плавный. А что касается вашего вопроса, Василий Несторович, то с этим танком, да и не только с ним, целая куча загадок. Мы сюда с Натальей Павловной и приехали разбираться. Вот такой пример: имеются надежные данные, что этот танк был расстрелян сбоку из засады во время боя на Украине прямой наводкой подколиберным снарядом из пушки «Тигра». Слева от вас, Василий Несторович, пробоина. Ее трудно не заметить.

– Да, Павел Васильевич, – отозвался полковник Удалов. – Пробоина имеется и внушительных размеров. И через нее видно небо и лес, – сообщил он.

– А теперь вопрос, – продолжал Валенда. – Если в момент попадания снаряда в башню командир экипажа находился на своем месте, спрашивается: был ли у него шанс остаться живым?

– Судя по расположению пробоины и командирского места, считаю, что шансов выжить у командира не было, – подтвердил не очень радостно полковник Удалов, осторожно проводя пальцем по зазубринам на броне. – Да тут все внутренности в башне исковерканы. Видите?

– Так и я о том же, – подвел итог Валенда. – И если взять за основу мою гипотезу, что командиром этого танка был Лукьянов Петр Осипович, живущий в Уральске, получается, в момент попадания снаряда, Петра Осиповича спасло какое-то чудо! На этом я свои пояснения прекращаю, потому что трудно делать какие-либо выводы на пустом месте. Мы должны будем все тщательно изучить и сопоставить. И с документами в руках. За этим мы и приехали, Василий Несторович. А вы нам поможете.

– Непременно, Павел Васильевич, – откликнулся Удалов, поднимая голову вверх. – Петя, где ты застрял? Иди сюда, побеседуем в особой, торжественной обстановке. Надеюсь, ты здесь еще прослушку не успел установить?

Произнеся эти слова, Василий Несторович опустил глаза и к своему величайшему изумлению увидел на месте заряжающего человека в черной куртке и добротных перчатках, с пушистой метлой и фанерной лопатой для снега! Неизвестный в черном приветливо подмигнул застывшему полковнику Удалову левым глазом и проговорил негромко:

– Ну, что? Будем мести или как?

В следующее мгновение, оттолкнувшись ногами от подножки кресла, Василий Несторович вылетел из люка вертикально вверх, плотно прижав руки ко швам. При выходе из башни голова полковника Удалова нанесла весьма болезненный удар по носу майора Звягина, склонившегося с фонарем над люком. Через мгновение оба офицера катились по мягким листьям.

Первым вскочил Звягин и, удерживая себя за нос, гнусаво закричал:

– Ты что Вася! Совсем офигел!

Удалов, сидя на листьях и держась за голову правой рукой, кричал:

– Он там, сидит в башне! Валенда! Лови его!

Из люка механика-водителя ногами вперед с трудом выбирался Валенда. Ослепительная Наталья Павловна в белоснежном летнем костюме оцепенела от удивительной картины.

Майор Валенда запрыгнул с размаху на гусеницу и уже изготовился нырнуть в люк, как вдруг крик Зыряновой остановил его.

– Вон он, там! Наверху!

На кромке оврага стоял субъект в солнцезащитных очках. Одет он был по-зимнему: с лопатой и метлой на плече. Офицеры внизу замерли, рассматривая мрачную фигуру в черном.

Где-то вдалеке настороженно куковала кукушка.

– Не бойся, Пашка! – хрипло крикнул черный субъект. – Сегодня я по тебе мести не буду! Можешь спать спокойно!

Валенда ринулся наверх, но на поляне перед оврагом уже никого не было.

– Павел Васильевич! – крикнула Зырянова. – Кто это был?

– Не может быть! – побледнел Валенда. – Не может быть!

– Нам пора ехать, – прогнусавил Звягин, удерживая нос. – Надо успеть добраться до места назначения, пока совсем не стемнело.

 

Глава 27

Воскресенье, 18 июля 1999 года. Раннее утро. Уральск

– Юра! Проснись! Слышишь? – жалобный женский голос разрезал душную тишину. – Проснись же, пожалуйста!

– Что? – вздрогнул Юрий Петрович Лукьянов, увидев перед собой белесое пятно лица, – Юля? Это ты? Ты меня напугала! Чего не спишь?

Юлия Сергеевна Подгорная испуганно прошептала:

– Юра, тут какая-то птица летает по комнате!

Юрий Петрович тихо хрюкнул спросонок и свесил ноги в темноту:

– Как хорошо, что ты меня разбудила, – Лукьянов растирал лицо ладонями. – Мне сейчас кошмар приснился, – сразу начал рассказ Юрий Петрович, – будто я кого-то ищу и вдруг понимаю, что мне надо найти Андрея Зорина. Меня ведут по темным коридорам и приводят в белую комнату, где находится много людей в белых халатах. Мне говорят, чтобы я проходил ближе. А врачи стоят очень тесно и, по всей видимости, ждут меня, как на опознавание. Я протискиваюсь к центру и вижу на полу, на одеяле лежит на боку голый человек. И я понимаю, что это труп. Вдруг «труп» привстает и поворачивает голову ко мне, и я вижу абсолютно черное лицо! У меня во сне от ужаса волосы встали дыбом! Но я подавляю страх и пытаюсь узнать, кто это. А на этом черном мертвом лице открываются глаза, они живые и смотрят прямо на меня. Точнее, прямо вовнутрь меня. И я узнаю – это Андрей Зорин!

– Ужас! – прошептала Юлия Сергеевна.

– Зорин пристально смотрит и глазами что-то пытается дать мне понять, но я ничего не могу сообразить, – продолжил шептать Юрий Петрович. – Потом Зорин понял, что до меня не доходит и, утомленный, закрыл глаза. А у меня перед глазами остается его черное лицо, которое превращается в такую бесформенную, космическую черноту. Я вглядываюсь в эту черноту и вижу какое-то слово, словно, написанное мелом на черном прямоугольнике.

– Какое слово? – прекратила бояться Юлия Сергеевна. – Ты запомнил?

– По-моему, это было слово «прощен», – морщил лоб Юрий Петрович, – только в конце этого слова что-то еще имелось. Кажется, восклицательный знак. Что-то выше, чем остальные буквы слова. Понимаешь? «Прощен» и восклицательный знак. А вообще тебе еще раз спасибо за то, что ты меня разбудила – я сильно испугался. Наверное, это на нервной почве. Сколько сейчас времени?

– Около четырех часов утра, – проговорила уже окончательно проснувшаяся Юлия Сергеевна. – Вечно ты со своими фантазиями дурацкими. А кто прощен-то? Ты что ли?

– Может и я, – серьезно ответил Юрий Петрович. – Только, Юля, прошу тебя с этого момента: ты должна мне верить. Что-то сейчас произошло этой ночью. Я пока не понимаю, но чувствую: случилось нечто очень важное для нас для всех, понимаешь?

– Понимаю, дурында! А теперь и ты меня послушай. Мне только что тоже звонил Андрей Зорин! Я проснулась от ужаса, а он там на люстре…

– Как на люстре? Зорин? – недоумевал Юрий Петрович.

– Нет, не Зорин, а птица: она залетела в форточку! – начала злиться Юлия Сергеевна. – Какой бестолковый все-таки!

Пропустив мимо ушей подробности о своей толковости, Лукьянов включил ночник и стал щуриться на потолок.

– A-а, синица, – протянул он сипло. – Так это же Парус Майор.

– Парус Майор? – недоверчиво потянула Юлия Сергеевна, натягивая ночную рубашку на голые колени, – а как ты его узнал?

– По форме клюва: видишь – к тому же, он храбро залез в шапку, значит, это наш синиц. Так что случилось? – принялся зевать Юрий Петрович. – С чего этот балда Зорин взялся тебе звонить по ночам?! По-моему, мы вчера все обговорили: выезжаем сегодня в восемь утра.

– Юра, ты меня не понял, – подалась вперед Юлия Сергеевна, – Зорин звонил мне только что в моем сне. Понимаешь? Даже сейчас мне чудится его голос. И тут что-то хлопнула у меня над ухом. Я сразу проснулась!

– Я, конечно, все могу понять, – стал пояснять зевающий Юрий Петрович, – но то, что ты сейчас говоришь, это какая-то сверхглупость! Завтра, точнее, уже сегодня надо вставать чуть ли не в шесть, а ты тут закатываешь! Кстати, ты его хоть с днем рождения поздравила, пользуясь, случаем, – съязвил Лукьянов.

– Кого? Зорина? – нахмурилась Юлия Сергеевна. – Нет, забыла.

– Накапать тебе валерьянки? – пытался попасть в тапочки Лукьянов. – И вообще – ты мешаешь мне спать.

– Что? – возмутилась Юлия Сергеевна. – Сам себе накапай на одно место! Я его пустила с улицы – он на нелегальном положении и еще ерепенится! Я, видите ли, ему спать мешаю! Да другой на твоем месте глаз бы не сомкнул, а этот дрыхнет, как ни в чем не бывало! Ты, злой и противный старикашка! Сейчас пойдешь на улицу!

– Я в двенадцать весь пузырек корвалолу выпил, – признался Лукьянов, – и сон меня одолел. А ты пользуешься моим безвыходным положением и шантажируешь! Меня ищет милиция и эти по всему городу! Хорошо, я уйду, – вернулся к кровати Лукьянов и поймал Юлию Сергеевну за талию. – Юлька! Я прошу прощение за свое поведение. Но помни! Когда ты меня ругаешь почем свет, я очень сильно обижаюсь, но потом вспоминаю ту твою фотографию, где ты стоишь во дворе у забора – маленькая и упрямая. Я никогда больше не буду с тобой препираться. Даже во сне! Но я не старикашка – мне всего сорок один! И у меня все нормально, – Юрий Петрович чем-то убедительно потряс в темноте.

Упрямая Луна с юга пробила-таки брешь в темных облаках и изобразила на полу светлую трапецию.

Юлия Сергеевна села на смятую простыню и подняла на Лукьянова глаза:

– Кстати, голос у Зорина был какой-то глухой, а говорил он невнятно. Мямлил. Я с трудом понимала, чего он там бормочет. Спрашиваю: «Андрей, это ты? Что случилось?». Потом еле разобрала, по-моему, он говорил: «Юля! Мне так плохо! Я задыхаюсь!» – смотрела на лунный след на полу Юлия Сергеевна, – «Я, говорит, куда-то попал и не знаю, как вернуться. Такая тоска! Заберите меня отсюда, пожалуйста!» – испуганно шептала Подгорная. Я спрашиваю его: «Что нужно сделать?», а он отвечает: «Аты помнишь, я тогда в сквере раздавил красного паука?».

– Красного паука!? – резко выпрямился Лукьянов. – Зорин говорил о красном пауке?!

– То-то и оно, что говорил, – кивнула Юлия Сергеевна, – ты не ослышался.

Лукьянов открыл балконную дверь, и комната заполнилась свежестью ночного воздуха.

– Хорошо-то как! – вдыхал ночную прохладу Юрий Петрович, поглядывая на степенную Луну.

– Значит, Зорин говорил с тобой в твоем сне о «красном пауке»?

– Да, – Юлия Сергеевна закуталась в простыню, – он спросил: «я тогда раздавил красного паука?». Юра, неужели, это всё – правда? Неужели… сбывается?

– Ты что, Юлька! – не очень вежливо осадил даму Лукьянов, – до сих пор в это веришь?

– Грубиян! А кто первый закричал тогда? «Красный паук! Берегись!», – продолжала свою линию Юлия Сергеевн. – Ты сам видел? Зорин тогда раздавил красного паука или нет? Ты помнишь?

– Я точно помню, что был маленький, – окончательно растерял остатки сна Юрий Петрович.

– А раздавил ли Андрей красного паука или нет, ничего не могу сказать: было плохо видно. Но паучок куда-то исчез. Юля, это же наши детские фантазии и сказки. Кстати, «детская народная сказка» про «гроб на колесиках» была намного страшнее, чем твоя о красном пауке.

– Страшнее, это да, – согласилась Юлия Сергеевна, – но «красный паук» получился каким-то жутким. Прилипчивым. И от него уже точно никуда не спрячешься. И такое ощущение – он может появиться в любую минуту. Кстати, а куда ты дел свои волосы и бороду? Ты их выбросил?

– Пока нет. Я завернул все в газету и туго упаковал в полиэтиленовый пакет. Утром выброшу в бак.

– Это делать нельзя! Свои волосы в таком количестве нельзя выбрасывать на улицу, тем более на свалку.

– Почему? – искренне удивился Лукьянов. – Почему нельзя выбрасывать?

– А потому, что к ним может привязаться морока и через волосы портить тебе жизнь. Что и происходит в нашей жизни после этих парикмахерских.

– А что ты предлагаешь?

– Положи пакет с волосами в свою сумку, и мы их сожжем на огне, понял?

– Да, хорошо. Пошел выполнять, – снова стал зевать Юрий Петрович. – Давай, все ж бай-бай. А то вставать уже через три часа. А утром, не торопясь, на свежую голову все обсудим. И обо мне поговорим и о синице. Идет?

– На свежую голову? – хитро прищурилась Юлия Сергеевна. – Это у Зориных-то на озере? Ну, да ладно. Завтра так завтра, – потянулась она призывно. – Что ты встал как вкопанный? Гаси свет!

– Парус! – скомандовал Юрий Петрович. – Отбой!

И погасил свет. Синица завозилась на шкафу.

 

Глава 28

Воскресенье, 18 июля 1999 года. Утро. Южный Урал

«Мы едем, едем, едем, в далекие края… – напевал Евгений Тимошкин, поочередно поглядывая то на свою жену, сидевшую рядом, то на пейзаж за окном. – Хорошие соседи, веселые друзья!», – с выражением выводил мелодию Евгений Семенович, и что немаловажно в этом деле, абсолютно правильно в музыкальном отношении.

Мини-автобус «Мерседес» с тонированными стеклами и с кондиционированием воздуха, повинуясь словам песни, с энтузиазмом катил по асфальтовой дороге в сторону далекого горизонта, увлекая «веселую компанию» навстречу серовато-голубым зазубринам Уральских гор.

Несмотря на глобальный финансово-экономический кризис, поразивший Россию, и вчерашние допросы в милиции, жены и подруги друзей, встав в эту пятницу пораньше и надев легкомысленные шляпки и панамки, сарафаны и сандалии «мужественно» приняли предложение закатиться для празднования дня рождения Зорина Андрея Ивановича на дачу у лесного озера.

Непосредственно перед выездом Валенда попросил всех участников предприятия в интересах следствия не драматизировать ситуацию и относиться к Лукьянову так, «как будто ничего не произошло». Все пообещали вести себя соответствующе. Только задумчивый Зорин вызывал некоторое опасение.

Веселая компания, в соответствии со словами песни, комфортно расположившаяся в прохладном, затемненном пространстве автобуса, действительно состояла из друзей, и к тому же одноклассников. Причем, одноклассниками были только мужчины, и выглядели они очень импозантно, включая и совершенно лысого Лукьянова. Все были в шортах, в белоснежных просторных майках и кроссовках и в модных прическах. Просто «спецназ» для выполнения задач по отмечанию дня рождения в условиях лета.

А если кто-нибудь догадался бы выстроить мужчин по ранжиру, то «лестница дураков» получила бы радикальное подтверждение своего существования.

Первым значился Павел Васильевич Валенда – темноволосый гренадер, и ширина его плеч соответствовала заявленной атлетической пропорции. Валенда служил в Федеральной службе безопасности и совсем не курил. Далее шел сухощавый, почти на голову ниже первого номера, узкий, но крепкий очкарик – Юрий Петрович Лукьянов – обритый «под ноль» разведенный интеллигент, недавно уволившийся из средней школы по собственному желанию.

Затем следовал виновник торжества – Андрей Иванович Зорин – без очков, сантиметров на семь ниже Лукьянова, но зато и шире. Андрей Иванович давно уже был директором и главным акционером крупного транспортного предприятия города и, соответственно, самым обеспеченным среди одноклассников. И замыкал этот почетный квартет миниатюрный с самого детства Евгений Семенович Тимошкин – тоже в очках. Эрудит от рождения и экономист во втором поколении. Он скромно трудился на автотранспортном предприятии Зорина. Однажды Тимошкин попросил Андрея Ивановича о продвижении, но получил жесткий отказ. С тех пор они остались только одноклассниками.

По случаю такого торжества «оргкомитет» в лице жены виновника торжества – Веры Николаевны, выполнил все приготовления в соответствии с наивысшими стандартами, нормами и требованиями проведения столь ответственного мероприятия. И чтобы окончательно поразить размахом своих друзей и их подруг, на полных три дня был арендован в старинном доме отдыха корпус с прохладными коридорами и большим холлом с лестницей. Для четырех пар были приготовлены четыре комфортабельных номерами «люкс» с ванными и туалетами. Была своя, скрытая от посторонних глаз, пляжная приватная зона со столиками и стульями, шезлонгами и массажными столами, мангалом и массивной лестницей, спускавшейся прямо к уютному, огороженному пляжу с причалом, лодкой и маленькой банькой.

Прямо райский уголок, была бы только погода! А погода на этот раз не подкачала: последнюю неделю парило нещадно. С утра до вечера – минимум тридцать градусов, а вечером, после пяти, как по заказу, ливень с грозой. И опять солнце. Просто собственные мини-тропики в условиях резко континентального климата Южного Урала.

Главным атрибутом этого праздничного предприятия должно было стать чувство реальной свободы и неподдельного счастья, создаваемое общением с природой без посредников и сторонних наблюдателей. Это должно было радовать, согревать души и тешить уязвимое самолюбие собравшихся. Хотя бы на три дня, но тешить. В этой зоне безопасности можно было делать все: загорать, в чем хочешь и когда хочешь, лишь бы было солнце. Есть и пить, что пожелаешь, лишь бы это имелось в холодильнике. И плавать в теплой воде маленького, круглого озера с островком посередине, сколько сможешь. А еще за дорогой был лес, известный грибными угодьями.

В свое время Зорин стал главным акционером крупнейшего в Уральске автотранспортного предприятия, и поэтому расходы, связанные с выездом с друзьями и праздничным фейерверком были для него сущими пустяками. Вся компания просто изнемогала от мысли о праздничном застолье с напитками и яствами, соответствующими представлениям среднестатистического россиянина о мероприятиях такого рода и сформированным телевидением, гвоздем которых являлись вечные шашлыки (бедные хрюшки, сколько их полегло в те годы!) и пивом с водкой.

Вера Николаевна отнюдь не собиралась нарушать эту традицию, и все перечисленное было закуплено в должном количестве и объеме. И сам поздний обед был приготовлен согласно русским традициям и кухонным стандартам: разнообразные холодные закуски и салаты, горячие блюда: рыба – мясо, устрицы – креветки, раки – крабы, фаршированные блинчики и маленькие пирожки. И многое другое с соответствующим ресторанным сервисом и тремя официантами. Все было продумано до мелочей.

Оставалась самая малость – добраться до места и приступить, но дорога к озеру была неблизкой, поэтому каждый имел возможность думать о своем. Итак, виновник торжества – Андрей Иванович Зорин со своей законной женой Верой Николаевной – статной шатенкой, всю жизнь проработавшей в общепите, с правильными чертами лица и приобретенными манерами, в кремовой, брючной летней паре и легких туфельках в тон, находился на переднем двойном сидении. Он, несмотря на все вышеперечисленные достоинства предстоящего мероприятия, был рассеян и, можно даже сказать, расстроен не в меру. А причиной тому был престранный сон, который если не напугал именинника накануне ночью, то вывел его из обычного равновесного состояния. А приснилось в то утро Андрею Ивановичу, будто бы он умер.

Причем, вся процедура умирания была настолько реалистичной, что Андрей Иванович еле проснулся и еле выкарабкался из этого липкого ночного представления. И только утром, утирая холодный пот с лица обоими руками, юбиляр, наконец, осознал, что все это приснилось.

– Какое счастье, что это был только сон! – шептал Андрей Иванович, – какой кошмар! Я не хочу вот так умирать!

Чтобы хоть как-то нейтрализовать увиденное, он поспешил поделиться за завтраком этой напастью со своей половиной, чем неприятно ее удивил, так как никогда не рассказывал о своих сновидениях.

– И что? Будем отменять поездку? – Вера Николаевна решила привести мужа в чувство скоропостижной атакой.

Но такая атака не помогла.

– Ты, знаешь, Вера, – Зорин сидел за столом в огромной кухне, смотрел в одну точку и бледнел, – это было по-настоящему: у меня от ужаса остановилось сердце и вытянулись ноги. И мне почему-то теперь все время чудится какая-то зима. Такой тихий, тихий дворик, все в снегу: дома, скамьи и деревья. Утро, и уже солнце встало, но на небе густые облака, и свет такой желтый. Снегу на дороге много-много, а наступишь – под снегом темная вода… и такая тоска на душе, хоть плачь! И все, как сказать – липко…

– Может, вызовем «скорую помощь»? – забеспокоилась, наконец, жена, ощупывая Зорину пульс. – Вдруг у тебя какой-нибудь приступ был? А, вообще, когда умираешь во сне, это означает: ты от чего-то освободился. Сбросил душевный груз. Я специально посмотрела в соннике. Может, все же отменить мероприятие? Я сейчас же…

– Нет, поедем. Я тех капелек выпил, что мне прописали. Мне, по-моему, уже лучше, – стал возражать Зорин, но не очень решительно, усердно растирая грудь слева. Затем быстро проговорил в телефон:

– Петр, приезжай, как запланировали…

…Автобус рвался навстречу Уральским горам, а Вера Николаевна, переживая за самочувствие мужа, теснее прижималась к виновнику тревоги, продолжая машинально обдумывать варианты экономии продуктов.

«Нет, я этим троглодитам не дам все мясо испортить! Слишком жирно будет, – думала она, сосредоточенно покусывая губу, – для начала хватит им и трех килограммов. Все равно сожгут в угли, когда напьются и будут болтаться у мангала. А три килограмма в холодильнике полежат. Может, потом домой заберем».

А мысли Зорина, несмотря на приближающийся праздник, были тревожными.

«Все было во сне так реально – просто ужас», – сосредоточенно думал Андрей Иванович, вглядываясь в пейзаж за окном.

Прямо за Зориными расположилась чета Тимошкиных – Евгений Семенович и его жена Елизавета Ивановна – воспитатель детского сада. Елизавета Ивановна была облачена в легкомысленный васильковый сарафанчик. Она контрастировала с беловолосым и голубоглазым мужем смуглостью всего тела, курчавостью волос на голове и миловидностью овального лица со слегка курносым носом, пухлыми губами и темными глазами. Можно сказать, эта женщина обладала: весьма специфическим набором черт внешности, который в большей степени присущ женщинам, урожденным, например, в Бразилии или Аргентине.

И хотя оба супруга родились в Уральске, это не мешало Евгению Семеновичу активно поддерживать и пропагандировать миф о заокеанских корнях супруги. Евгений Семеновича прямо так всем и говорил: «Лиза у меня настоящая бразильянка!». Более того, Елизавета Николаевна никогда эти сведения не опровергала, давая, тем самым, большое количество поводов к догадкам разного рода. Кроме того, Евгений Семенович не только напевал, но и сосредоточенно обдумывал: «как бы, не „перебрать“ в самом начале и продержаться до фейерверка».

Весть о странном сне виновника и об его угнетенном состоянии уже распространилась среди жен и подруг, и сердобольная Елизавета Ивановна всячески подталкивала мужа на то, чтобы он хоть как то отвлек печального Зорина от тяжких дум. И Евгений Семенович предпринял громкую попытку.

– Пока эти американцы, улыбаясь, не прекратят скалить зубы, – громко и глубокомысленно изрек Евгений Семенович, ища поддержки и понимания у соседних рядов, – мира на Земле не будет.

Пассажиры автобуса никак не отреагировали на антиамериканское выступление в эфире: все смотрели вперед, где за очередным поворотом дорога должны была устремиться вниз. Евгений Тимошкин, обращаясь уже напрямую к виновнику, вновь заговорил громкой и настойчивой скороговоркой с ленинскими интонациями:

– Вот, вы, товарищ Зорин, работодатель! Капиталист! Довели страну и народ до ручки. А почему?! Ответ очень простой – это все ваша супержадность и суперпродажность!

Пассажиры не реагировали.

– Потому что вы, российские буржуи, какие-то неправильные капиталисты и работодатели! Вместо того, чтобы поддержать рабочих, колхозников и интеллигенцию в труднейший период нашей истории, вы творите, черт знает что! Хапаете все подряд, без разбору! Все вам мало! Мало выручки, мало денег на ваших чертовых счетах и в ваших карманах! Прибыль научились не показывать в отчетности. Постоянно скулите в налоговой: «Мы работаем и день, и ночь, а прибыли все нет! Едва сводим концы с концами, прямо скоро пойдем по миру с протянутой рукой!» А сами – вжик – и на пару недель в Таиланд! А потом еще раз – вжик! Смотришь, этот капиталист уже с любовницей в Мюнхене на пивном фестивале! Вжик – и у него новый внедорожник! А зарплату для своих специалистов за два месяца задержать – раз плюнуть! И это, несмотря на уголовную ответственность за несвоевременную выплату заработных плат! А у вас все о’кей: совесть вас не мучает, церковь вы не посещаете, спите вы спокойно и дышите ровно. Я думаю, – обвел победоносным взглядом Тимошкин притихших товарищей, – что от этой вашей супержадности все наши российские беды! Еще помогаете мировой буржуазии пить нашу кровь российскую и еще ерничаете при этом – это наш бизнес, говорите, а на самом деле это есть прямое предательство народа русского! Смотрите! Доведете народ до топора! А русский бунт страшен! Никого не пощадим! Никого.

– Ну, ты даешь! – удивилась Елизавета Ивановна, – я тебя просила его просто отвлечь!

– А я что делаю? – бросил в сторону Тимошкин и хотел продолжить…

– Семеныч! – вынырнул, наконец, из себя Андрей Иванович. – Хватит выступать, – и, обратившись к водителю, добавил, – Ваня! Сделай музыку погромче, чтобы этого штрейхбрейкера совсем не было слышно!

Вера Николаевна незаметно показала Тимошкину поднятый верх большой палец.

– А!!! – обрадовался Тимошкин. – Не нравится! Я…

Но его последующие слова утонули в мощном звуковом потоке: из колонок вырвался напористый мужской баритон, окруженный плотным аккомпанементом гитар и барабанов, и стал уверенно вспарывать завораживающим потоком энергичных английских слов прохладное пространство «Мерседеса».

– Джа-а-а, гуру-и де-и-и-ва-а! О-о-м-м! – щурил глаза в школьную тетрадь с какими-то записями Юрий Петрович Лукьянов. – Какое совпадение! Надо же! Я ведь только открыл тетрадь и попал на страницу, где написаны эти слова! И вдруг они зазвучали! Фантастика!

– Nothing’s gonna change my world – мощно наступал на уши путешественникам Джон Леннон в сопровождении своих друзей.

– Так, – перевернул страницу тетради Лукьянов, – тут еще и перевод имеется! Отлично! А перевод-то, надо сказать, очень даже приличный!

– Ребята! – воскликнула Юлия Сергеевна Подгорная – верная спутница Лукьянова и двоюродная сестра Тимошкина, – смотрите! Дождь!

– Накрылись наши грибы, блин! – по-детски ругнулся с заднего ряда Павел Васильевич Валенда.

– Ничего, это гроза. Она скоро закончится! А в случае чего, можно и в сапогах собирать! – моментально прокомментировал ситуацию шустрый Тимошкин, вглядываясь в окно, – а грибы точно есть! Я их носом чую. Белые и подберезовики! Целая куча!

– Тимоха! – строго рокотал Валенда, – не трави душу. Дай до места добраться. А тут еще этот дождь, окаянный, не собирается заканчиваться!

Автобус замедлил ход и осторожно направился к обочине.

– Переждем! – громко пояснил водитель, включая аварийную сигнализацию. – Ничего не видно – стеной стоит! Хорошо бы еще без града.

Юрий Петрович, глядя на водяную стену за окном, скосил глаз в тетрадь и негромко продекламировал:

Автобус очередной раз повернул направо. Путешественники и их спутницы устремили свои взоры вперед, где из-за поворота вот-вот должна была показаться стела с гордой надписью «Дальние дачи» – пункт назначения. Красивый гренадер Павел Васильевич Валенда в модной прическе и в темных очках, напевая мысленно «мы едем, едем, едем, в далекие края», выпрямил спину, потянулся и прошептал:

– Наталья Павловна! Просыпайтесь! Подъезжаем! Вы же помните, что вы моя хорошая знакомая, а не начальник аналитического управления.

– Помню, помню, – потягивалась на своем кресле полковник Зырянова. – Вы, главное, сами не забудьте, что мы на спецзадании. А то нальете себе виски и забудете обо всем.

– Нет, не забуду. У меня специальные таблетки есть на все случаи жизни, – ответил Валенда и стал смотреть на акварельную радугу.

Радуга восхитила всех наблюдателей тем, что была видна полностью: огромная арка, переливающаяся разноцветьем над полями и лесами.

– Все! Скоро приедем, – нетерпеливо смотрел на часы Валенда. – Сейчас, сейчас за поворотом. Вот она! Ура! Наконец, приехали! – глушил всех Валенда, – выходи строиться! – скомандовал он сам себе. И первым ринулся к выходу с огромным баулом через плечо.

Хозяйка санатория – Вилена Ивановна – приземистая, крашеная блондинка с толстыми, короткими пальцами в золотых кольцах, отлично приспособленными для хватания «чего угодно», а также администратор и он же завхоз – Владимир Петрович Васильченко, затаив дыхание, стояли навытяжку на солнцепеке у ворот.

– А где хлеб-соль? – осведомился Тимошкин, кивая в сторону встречающей делегации, – здорово ты их вымуштровал!

– Это они не мне, – Зорин кивнул на жену, – это они Вере Николаевне стойку верности исполняют. Такие деньги отдали!

Валенда, не обращая внимания на церемониал, будучи уже в одних купальных трусах, вихрем пронесся к озеру. Через мгновение все отчетливо услышали тюленье фырканье и шум волны.

– Дорвался! – прокомментировал Юрий Петрович, обращаясь к Наталье Павловне. – Павел всегда чистоту уважал и добивался на этом поприще невероятных успехов. Разрешите представиться – Юрий Петрович Лукьянов, – представился он Зыряновой.

– Очень приятно, – приветливо улыбалась Наталья Павловна.

– Господа! – представила золотые зубы на всеобщее обозрение Вилена Ивановна. – Сейчас Владимир Петрович проводит вас в ваши номера.

Вера Николаевна, не очень довольная данным распоряжением, наморщила нос и негромко, но твердо объявила:

– Внимание! Сейчас у вас есть часа три-четыре: расположиться, отдохнуть, искупаться. Но ровно в шестнадцать ноль-ноль все должны быть за столом! Евгений Семенович, проследите, чтобы все организовано!

Компания направилась к корпусу – самобытному образцу санаторной архитектуры тридцатых годов. Из тени берез выступил человек среднего роста и с животиком, в шортах и синей майке и, сняв с бритой головы бейсболку, наклонил голову в знак приветствия. Вместе с гражданином в панаме была симпатичная девочка лет восьми, тоже в панаме.

– Вера Николаевна, – переменилась в лице Вилена Ивановна, – я хотела у вас спросить разрешения.

– Что? – надменно выгнула бровь Вера Николаевна. – Что-то случилось?

– Дело в том, – Вилена Ивановна показала глазами на обритого «под ноль» пожилого человека с усами, – это Шустрый Валентин Маркович, – начальник Управления образования города Уральска. Он много лет подряд выкупает номер двадцать пятый. Так получилось, что вы первыми заказали весь этаж – все четыре двухместных номера. В том числе и этот двадцать пятый, – заметно волновалась Вилена Ивановна. – Не будете ли вы так любезны, разрешить Валентину Марковичу занять пустой номер на этом же этаже. Ему тоже до понедельника. Его номер в конце коридора. А он человек скромный, тихий, отдыхает с внучкой Варенькой. Они вам не помешают.

Валентин Маркович все это время внимательно слушал Вилену Ивановну и, улыбаясь, кивал, соглашаясь с ее словами.

– Вилена Ивановна, – металлическим голосом начала Вера Николаевна, – мы же с вами договорились…

– О! – остановился рядом с разговаривающими Зорин. – Кого я вижу! Валентин Маркович – собственной персоной! А я вас не признал в таком виде! Вы все в основном в костюме с галстуком. А это что за прелестница с вами?

– Это моя Варенька – внучка, – отвечал довольный Виктор Маркович, – дочка моего старшего сына!

– Вера! Валентин Маркович – прошу любить и жаловать, очень нужный нам человек – все образование Уральска держит в страхе!

– Хорошо, – сказала Вера Николаевна, – но, чтобы это было в последний раз, уважаемая Вилена. У вас же есть мой мобильный телефон. Предупреждайте. А с Валентином Марковичем мы уж сами разберемся.

– Здравствуйте, Валентин Маркович, – отметился и Юрий Петрович. – Давно не виделись.

– Да уж, давненько, – закивал Шустрый. – Суровая женщина, – проводил он глазами чету Зориных. – Сразу видно – руководитель!

– Да, – согласился Лукьянов, протирая линзы очков. – Она уже много лет руководит нашим Зориным. И он под его ее руководством достиг невероятных успехов. А сегодня у него день рождения! И мы сюда приехали как раз за этим, Виктор Маркович.

– Что вы говорите! – Шустрый искренне поразился услышанному. – Варя! Надо срочно придумать подарок для дяди Андрея.

– Придумаю, – постным голосом ответила внучка.

– А я вот ваш открытый урок этой весной на всю жизнь запомнил, – сделал неожиданное признание Валентин Маркович. – Очень поучительно. Или мне тогда плохо стало или со мной что-то случилось. У меня и сейчас перед глазами стоят ваши планеты и Солнце – бильярдный шар.

– А-а, – протянул Юрий Петрович, – мне тогда тоже нагоняй устроили. Говорят, ты что наделал? Валентин Маркович такой впечатлительный.

– Ну, да ладно, – улыбнулся Шустрый и пожал Лукьянову руку. – Спасибо за урок. Но как у вас это вышло?

– Не знаю, Валентин Маркович, – стал вспоминать Лукьянов. – Просто мы тогда всем классом читали Шкловского и решили сделать маленькую «Солнечную систему» в классе. Пусть Солнце изображается бильярдным шаром с диаметром в семь сантиметров, – таинственным шепотом произнес Юрий Петрович.

– Да, это было поразительно! – еле заметно вздрогнул Валентин Маркович. – Я как сейчас вижу эти ваши разноцветные планетки. Как вам удалось достичь такого эффекта в обыкновенном школьном классе?

 

Глава 29

Весна 1999 года. Уральск. Открытый урок астрономии

– Ваше время истекло, – с этими словами учитель – мужчина в черном костюме и в белой рубашке с черным галстуком с красной искрой поднялся со своего места.

Звали учителя Юрий Петрович Лукьянов. Десятиклассники уважительно за глаза называли его Петровичем, и добрая половина всех выпускников планировала стать физиками или астрономами. Было десять минут одиннадцатого утра. В десятом «Б» шел открытый урок по астрономии, а за окнами щебетал апрель.

Подняв очки на лоб, близоруко щурясь, Юрий Петрович внимательно посмотрел на свои наручные часы, лежащие на столе. Каждый урок, изо дня в день, во время проведения, так называемого, «оргмомента», Юрий Петрович неторопливо снимал свои старенькие наручные часы и аккуратно располагал их на раскрытом классном журнале.

Этот ритуал занимал всего минуту времени, но именно за эту минуту, Юрий Петрович умудрялся настроить весь класс на предстоящий урок, и, словно гипнотизер, фиксировал каждого ученика тусклым отблеском металлической крышки, означавшим, что отсчет времени, отведенного на астрономию, начался.

И эти неторопливые движения по снятию часов, распрямлению ремешка и тщательному укладыванию на единственно возможное место внутри классного журнала производило умиротворяющее воздействие на класс, включая даже самых «неуправляемых».

– Все, ребята и девчата. Время, отведенное на это задание, закончилось, – Юрий Петрович оглядел класс. – Сдавайте ваши работы. Я постараюсь проверить их сегодня и к следующему, заключительному уроку перед годовой контрольной у вас будет еще одна оценка по этой теме.

Класс зашуршал.

– Да, кстати, пока вы решали это задание, меня посетили вот какие мысли, – Юрий Петрович повернулся к ученику, сидящему за первой партой третьего ряда. – Не беспокойся, Николай, мы все успеем. У нас с тобой еще будет целая минута до начала эксперимента. А я попытаюсь настроить всех на лирический лад для более полного восприятия предложенного представления. Я не думаю, что вы сильно устали от сегодняшнего урока. Правда? Все работали хорошо, слаженно. Все получалось. А когда есть позитивный результат, то и усталости особой не замечаешь, не так ли? А тема, которая возникла у меня в голове несколько мгновений назад, может быть интересна с точки зрения некого синтеза нескольких направлений знаний.

Учитель на секунду задумался.

– Так вот, – продолжал Юрий Петрович после небольшой паузы, тщательно протирая испачканные мелом руки тряпкой, – пока вы работали, я смотрел на свое обручальное кольцо.

В классе наступила тишина, и человек из комиссии, сидящий на последней парте второго ряда, подался вперед, и стал внимательно изучать Юрия Петровича.

– Я и раньше его рассматривал, – продолжал Лукьянов, – но сегодня меня, что называется, пронзило. Я приношу вам извинения, за «сырые», может быть, полностью не оформившиеся мысли. Так вот, – Юрий Петрович повернулся к классу левым боком и стал смотреть в окно.

Эту позицию Юрий Петрович занимал в минуты особого вдохновенья во время урока, и для всего класса это означало, что все вопросы уже заданы, и уже можно не бояться схлопотать плохую оценку. А просто слушать любимого учителя и путешествовать с ним во времени и пространстве среди разномастных космических объектов и явлений до самого звонка. Упоительное время!

– Так вот, – повторил Юрий Петрович заветные слова, от которых становилось тепло и уютно десятиклассникам. – Теперь уже ни у кого не вызывает сомнения тот научный факт, что все тяжелые химические элементы, а это все химические элементы атомные веса которых тяжелее ядра водорода, могут синтезироваться только при огромных давлениях и чудовищных температурах. А такие условия возможны только в звездных ядрах, где происходят реакции термоядерного синтеза. Мы с вами также помним, что в результате эволюции обычных звезд межзвездное пространство обогащается тяжелыми элементами, такими как гелий, углерод, кислород. Более тяжелые химические элементы образовываться подобным образом не могут.

Юрий Петрович смотрел на залитый майским солнцем школьный двор.

– Мы также с вами знаем, – продолжал учитель, – что химические элементы тяжелее кислорода образуются в результате взрывов сверхновых звезд второго типа. В первую очередь, это металлы, в том числе и золото. Кстати, поколения алхимиков, трудившихся в разное время на Земле, подтвердили этот факт: невозможно получить из исходных химических элементов новые химические элементы в результате химических реакций. Нужны совершенно другие физические условия. Так вот что получается, – Юрий Петрович повернулся к классу, – для того, чтобы я сейчас носил на пальце это колечко, необходимо, чтобы произошло, как минимум, следующее. Непосредственно до того момента, как из этого кусочка золота всего семь лет тому назад было изготовлено мое кольцо, его добыли где-то на Земле. Например, на Колыме. Но до этого момента, ядра атомов этого конкретного кусочка металла, должны были синтезироваться в результате цепных реакций во время взрыва сверхновой безымянной звезды по второму типу. Этот взрыв произошел минимум пять с половиной миллиардов земных лет назад в окрестностях коротационной окружности Галактики, вблизи которой располагается Солнечная система.

Юрий Петрович обвел тихий класс задумчивым взглядом и снял с безымянного пальца правой руки обручальное кольцо.

– И вы спросите меня, ну и что же здесь особенного? Все, что вы сказали, уважаемый Юрий Петрович, и так давно известно. Что ж, здоровый скепсис всегда должен присутствовать у здравомыслящих молодых людей. Но меня восторгает даже не сам факт чудовищного взрыва сверхновой второго типа, породившее это золото. Меня удивляет то, каким образом эти атомы или молекулы попали именно в ту галактическую область, где впоследствии эти звездные остатки сверхновой образовали вместе с другими элементами в поле тяготения нашего зарождающегося светила элементы, из которых в течение сотен миллионов лет сформировалась планета Земля. Вот удивительнейшая загадка мироздания! Каким образом эти крошки-атомы золота, рожденные энергией взрыва, добрались от места своего возникновения до моей руки и сейчас тускло сияют желтоватым светом? Мне лично видится что-то наподобие тоннеля, точнее, канала, по которому эти частицы совершили свое потрясающее по дальности и длительности путешествие. Только канала особенного, очень хитро устроенного. Системы каналов, которые позволяют перемещать всю материю, все вещество из одного пункта в другой. И это вечное движение и перемещение происходит уже на протяжении миллиардов лет. Помните, как в математике: из точки А в точку Б со скоростью… Да, может быть, когда-нибудь, наука сможет воссоздать и реконструировать тот тоннель или, точнее, тот запутанный лабиринт, по которому атомы моего обручального кольца сумели добраться до моей руки. И тогда, экстраполируя имеющиеся данные, мы сможем, например, найти в Галактике то место, где образовались атомы железа, входящие в состав моей крови. Наверное, этим звездным остаткам присвоят собственные имена, как это принято в астрономии. И в ювелирных магазинах на ценниках рядом с пробой и ценой в рублях будет указано название звезды. Представляете! Золото 585 проба. Атомы идентифицированы со Звездой Везувий. Взорвалась – как Сверхновая второго типа семь миллиардов восемьсот пятьдесят девять миллионов триста два года тому назад. Да, я думаю, что подобное уже не за горами. Где-то близко. Кто знает, может быть, кто-нибудь из вас, совершит какое-нибудь открытие в этой интереснейшей области и докажет, что все мы родом со звезды с романтическим названием Альфгамма, и у нас в крови частицы, рожденные этой прекрасной, но уже исчезнувшей звездой. Но теперь уже ясно, что у каждого жителя Земли есть своя единственная звезда. Тут даже хочется вспомнить известное изречение: «родиться под счастливой звездой». Наверное, изрядная доля истины в этой поговорке есть.

Последние слова Юрия Петровича, заставили пожилого седовласого мужчину из комиссии, по-хозяйски расположившегося на последней парте второго ряда, откинуться на спинку сиденья и скептически улыбнуться. Мужчину звали Валентин Маркович Шустрый. Здесь необходимо отметить, что Валентин Маркович полностью оправдывал семантику своей забавной фамилии: неутомимая натура Шустрого нашла свое самовыражение в неисчерпаемой жажде любой деятельности и постоянной охоте за новыми знаниями. Благодаря этим качествам, Валентин Маркович стал обладателем мощных профессиональных знаний и навыков, и это обстоятельство очень помогало ему в любой работе. Он скрупулезно и досконально изучил и продолжал неутомимо изучать все то, что было связано с подчиненными ему работниками и учителями школ города, вплоть до их биографий. И теперь обладатель этих качеств и знаний не без основания полагал, что он, Валентин Маркович Шустрый, всегда может не спешить давать высокую оценку коллегам и учителям.

– А сейчас – обещанный сюрприз! – Юрий Петрович взглянул на часы и продолжил бесстрастным голосом телеведущего:

– Пусть Солнце изображается бильярдным шаром с диаметром в семь сантиметров, – громко и внятно произнес Юрий Петрович и продемонстрировал внимательному десятому классу матовый бильярдный шар с номером восемь.

– Итак, – продолжал он, приподнимаясь со своего стула, – я помещаю этот шар номер восемь на специальную проволочную подставку. Главное, чтобы подставка была устойчивой и высокой. Кстати, эту подставку сделали ребята из десятого «А» – Иванов и Левушкин. Я им поставил отлично за высоту и устойчивость изделия. Вместо бильярдного шара можно использовать обычную электрическую лампочку на двести двадцать вольт, только круглой формы. Но наш шарик, все-таки лучше. И вы скоро в этом убедитесь. Так вот, этот шарик будет нашим «Солнцем», расположенным на своем законном, центральном месте в маленькой солнечной системе, которую мы сейчас быстренько соорудим прямо здесь, в классе. Правда, – улыбнулся Юрий Петрович, – эта наша солнечная система получается в этом масштабе не такая уж и маленькая. Но все по порядку. Вот здесь, – учитель дотянулся указкой до поверхности доски, – на этом месте через несколько минут появится ближайшая к Солнцу планета… Кстати, какая из планет является ближайшей к Солнцу? – осведомился Юрий Петрович у внимательного десятого класса.

– Правильно, Меркурий. Наш Меркурий будет находиться от этого шарика, маленького Солнца под номером восемь, на расстоянии двухсот восьмидесяти сантиметров. Вот здесь я помещаю полоску бумаги с маковым зернышком, изображающим Меркурий.

– Далее по списку Венера, – с этими словами Юрий Петрович подошел к стене, где располагалась дверь. – Вот здесь и стоит метка – четыреста семьдесят пять сантиметров – законное место Венеры. Вчера, готовясь к этому уроку, мы с ребятами все промерили рулеткой. Здесь такое же маковое зернышко, что и Меркурий. Хотя Мы с вами знаем, что диаметр Венеры в пять раз больше диаметра Меркурия, но в таком масштабе этой погрешностью можно пренебречь. Да, вот еще что. Нам, к большому сожалению, не хватило длины нашего класса для размещения орбиты Марса. Теперь мне остается только показать, где будет располагаться Земля. – Юрий Петрович продвинулся к концу класса и остановился у шкафа.

– Вот здесь, у дверки на стене, стоит крестик. Сюда, на расстоянии ровно семисот шестидесяти сантиметров, я помещаю планету Земля – в виде гречишного зернышка. Кстати, что означает понятие планета? Правильно: блуждающая звезда – от греческого словосочетания «астер планетес». Луна изображена рядом – на круговой орбите, маковым зернышком, а диаметр лунной орбиты равен трем сантиметрам.

– Итак, вроде бы все готово, – Юрий Петрович вернулся к столу, – вы, наверное, уже догадались, что нам сейчас предстоит увидеть макет нашей Солнечной системы в классе, выполненный в определенном масштабе, почти в «натуральную» величину. Обратите внимание: в заданном масштабе планеты земной группы будут иметь фактически реальные размеры. Вчера, готовясь к открытому уроку, мы с ребятами все это посмотрели. Впечатление, надо сказать, сильное.

Осталась одна формальность: учитывая дневную освещенность, необходимо затемнить класс. Коля, давай.

Николай Дриманов подошел к пульту и стал манипулировать рукоятками и выключателями.

– Надо отметить, что при подготовке этого мероприятия, – заполнил Юрий Петрович образовавшуюся паузу, – мне помогали ученики десятых классов. Один бы я, конечно, не справился. У меня и идей столько не было. Например, покрасить наши миниатюрные планеты и светило специальной краской. Это все мои помощники придумали. Они поклялись мне хранить тайну и согласились помогать во время демонстрации на открытом уроке.

– Ну что Николай, у тебя все готово?

Николай утвердительно кивнул и нажал главный рычаг. В верхней части надоконного пространства всех четырех больших окон произошло движение, сопровождаемое негромким гулом. Из металлических, забеленных тубусов выехали черные полосы плотной ткани и устремились вниз по направляющим рельсам. В классе запахло пылью.

– Удивительно, как это еще работает, – тихо проговорил Юрий Петрович, с любопытством следя за черными шторами. – Так, операция по светомаскировке проведена успешно, осталось только погасить верхний свет. Николай, до звонка три минуты. Жми.

В глазах присутствующих еще продолжали вспыхивать фотоны, выпущенные лампами дневного света, но во мраке классной комнаты уже зажглось ярко-зеленое Солнце, висящее в полной «космической» темноте. После тридцати секундной тишины, послышался восхищенный шепот:

– Ух, ты! Вижу, вижу! Вон Меркурий.

– Ах, вот ты какой, Меркурий!

– А это Венера и Земля с Луной. Правда, красиво! Они все разноцветные! Просто чудо!

– Красиво? Не то слово – фантастика! Жалко, Марс не вместился. Он был бы красный.

– Ничего подобного я в своей жизни не видела. Это вам не планетарий, ребята. Я как будто в космосе сижу! Класс!

– Слушай, Санька, по-моему, они движутся или это у меня что-то с головой?

Светло-зелененькое веселое Солнце спокойно висело в пространстве, а вокруг на строго отведенных местах малюсенькими светлячками парили планеты земной группы. Ограниченное пространство классной комнаты растянулось до бесконечности, и время остановилось.

Где-то там, вдалеке, за миллион световых лет уже прозвенел школьный звонок, и гул сотен голосов и топот двух сотен пар ног наполнял школьные коридоры и пришкольный участок, а в классе астрономии стояла вселенская тишина, обусловленная, по всей видимости, большой разреженностью пространства. Люди вглядывались в темноту класса и видели космос. Уже включились лампы, и Юрий Петрович, пожелав всем успехов, объявил о завершении урока, но Виктор Маркович, не мог оторвать взгляда биллиардного шарика на подставке.

И вдруг он почувствовал, что у него зачесались глаза. Вместе с этой навязчивой чесоткой в нижней части живота Валентин Маркович образовался маленький шарик. Этот горячий пузырек стал нетерпеливо толкаться и подниматься вверх, увеличиваясь при этом в размерах. Пораженный этим происшествием, не зная как вести себя дальше, Валентин Маркович сжался в комок. Но горячий шарик, достигнув уровня сердца, мягко надавил и лопнул, разлив по полости грудной клетки теплоту, породившую пронзительное ощущение предстоящего чуда.

Подобное с Валентином Марковичем произошло однажды в детском саду, когда из-за елки вдруг вышел настоящий Дед Мороз со Снегурочкой. И сейчас, находясь на галерке обычного класса на открытом уроке, к своему глубочайшему удивлению, ему захотелось увидеть настоящее, маленькое Солнце и микроскопические планеты на своих орбитах. И еще он понял, что если сейчас же не предпримет решительных действий, то просто разрыдается от нежданного умиления и непонятного восторга.

Валентин Маркович завозился на парте, как отстающий по всем предметам, и стал делать вид, хотя никто из присутствующих не обращал на него внимания, что у него просто зачесался глаз. Поспешно вытянув из кармана белоснежный носовой платок, Валентин Маркович стал усиленно тереть им правый глаз и несколько раз сдержанно кашлянул. Когда Валентин Маркович отнял платок от лица, то вынужден был открыть рот от картины, способной потрясти чье угодно воображение.

На расстоянии семисот шестидесяти сантиметров от биллиардного шара строго по концентрической орбите, которая пролегала прямо по проходу между предпоследним и последним рядом парт, на высоте ста восьмидесяти сантиметров от пола неторопливо и упруго плыло маковое зернышко – Земля, весело и радужно переливаясь при этом голубым спектром. А вокруг микро-Земли, радостно вращалась микро-Луна. Эту, потрясающую любое воображение картину, Валентин Маркович наблюдал таким образом, как будто бы воспользовался услугами телескопа Хаббла. Он ясно видел: пылинка – Меркурий имеет форму шара.

Костяной шар – Солнце – утратил свой черный номер восемь и приобрел цвет поверхности расплавленного металла. Этот шар, погруженный в миниатюрную, красновато-фиолетовую хромосферу с такой же домашней, жемчужно-серебристой, солнечной короной, изредка пощелкивал крохотными язычками-протуберанцами, как самая настоящая звезда.

Наблюдая все это, изумленный Валентин Маркович Шустрый, понимал: температура в глубинных слоях этого малюсенького Солнца достигает пятнадцать миллионов градусов по Цельсию, и реакции термоядерного синтеза происходят в центральных частях при огромном давлении. Он также сознавал, что в результате этих термоядерных реакций протоны сливаются в ядра гелия, а освобождающаяся энергия медленно просачивается сквозь недра бильярдного шарика, и уже трансформированная излучается в мировое пространство. В данном случае – в пространство классной комнаты номер тридцать один, что на третьем этаже городской школы номер два.

Крошка-Меркурий, между тем, нежась в этих видимых и не видимых, но смертоносных для всего живого излучениях, медленно полз по концентрической орбите, сверкающей микроскопической пылинкой. Оцепеневший Валентин Маркович со вспотевшими от сильного волнения ладошками и прилипшей к спине рубашкой под пиджаком, стараясь не поворачивать голову, скосил глаза на ближайшего коллегу из комиссии с целью определить, видит ли она тоже самое. И не определил.

– Наваждения и галлюцинации. Наверное, сердце шалит, – беззвучно прошептал Валентин Маркович и, прикрыв носовым платком рот, интуитивно добавил с выражением полной веры первый раз в жизни. – Прости меня, господи, – и чуть было прилюдно не сотворил крест.

 

Глава 30

Воскресенье, 18 июля 1999 года. Южный Урал

– Прошу! – Юрий Петрович открыл дверь номера и пропустил вперед Юлию Сергеевну.

– Я только приму душ, – отрывисто произнесла она, – а потом пойдем на пляж.

Но вместо душа она страстно обняла Юрия Петровича, застывшего с чемоданом на пороге.

– Может, я хотя бы закрою дверь? – сделал попытку освободиться из горячего плена Лукьянов.

– Закрывай, только быстро, – и смело обнажив живот и грудь, Юлия Сергеевна сняла сарафанчик через голову.

Юрий Петрович поставил тяжелый чемодан на пол, прикрыл ногой дверь и стал осторожно гладить нежную кожу на животике Юлии:

– Понимаешь, – продолжал мямлить Лукьянов, – я сначала ничего толком не мог понять…

В дверь постучали.

– Что за черт? – Юлия выскользнула из слабых объятий Лукьянова и скрылась в ванной.

– Кто там? – уныло осведомился Лукьянов, задвигая чемодан ногой под стол. – Сейчас открою! Одну минуту!

– Извините меня, – послышалось из коридора. – Это я, ваш сосед. Шустрый Валентин Маркович.

Юрий Петрович открыл входную дверь.

– Прошу простить меня за настойчивость, – принюхивался с порога Валентин Маркович, снимая бежевую панаму с большой головы, – но дело у меня просто чрезвычайной важности и срочности. Могу я пройти?

– Да, конечно. Вот, присаживайтесь, – указал на диван Юрий Петрович, слегка озадаченный такой срочностью, – прошу.

– Дело в том, – начал слегка заикаться Шустрый, присев на краешек дивана, – чем быстрее вы узнаете, тем лучше будет для всех нас.

– Для кого для всех?

– Для всей вашей компании, для Вас, Юрий Петрович, – быстро заговорил Шустрый, – для Валенды, а, главное, для Зориных!

– Похоже, вы уже всю нашу команду знаете? – удивился Лукьянов, – чем мы обязаны таким пристальным вниманием, Валентин Маркович?

– Да тут в двух словах не расскажешь, – честно посмотрел в глаза Лукьянову Валентин Маркович, – но все же я попробую изложить. Вкратце.

– Я в душе! – послышался громкий голос Юлии Сергеевны из-за двери. – И хочу апельсинового соку! Холодного!

– Сейчас! – откликнулся Юрий Петрович, а затем тихо обратился к Шустрому. – А до ужина не терпит? Можно мы с дороги хоть приведем себя в порядок?

– Да, конечно, – посмотрел на дверь в спальню Валентин Маркович. – Только я должен вас предупредить. Если вдруг что-то вам покажется странным, сообщите мне, пожалуйста.

– Почему именно вам и что странного может здесь произойти? – упрямился Лукьянов.

– Дело в том, – стал окончательно серьезным Валентин Маркович, – дело в том, что в этом здании в период с весны сорок третьего по весну сорок четвертого располагалось особо секретное подразделение НКВД, которое производило исследования в области радиосвязи и по решению проблем перехвата информации противника и последующей дешифровки. И ваш дядя, родной брат вашей матери, Кондратьев Николай Иванович, был одним из ведущих научных работников этого заведения. Помните? Были такие шарашки. Но здесь была всем шарашкам шарашка! Шарашка на высшем уровне! Об этих сверхсекретных объектах даже в сегодняшнее смутное время на всплыло не единого фактика! Сверхсекретность! Весь санаторий был особой зоной за колючей проволокой и охранялся по высшей категории. А заключенными здесь были в основном физики, прошедшие специальный отбор. Жили они в нормальных условиях – по одному человеку в номере. Такие комфортные условия были специально созданы, в надежде, что они дадут ошеломляющий результат. Фактически так оно и вышло, но в апреле сорок четвертого случилась беда – погибли люди – ответственные работники, в частности, мой отец. Он был комендантом гарнизона. И дело приняло трагический оборот. Вот так. А ваш дядя – Николай Иванович был на пороге одного научного открытия государственного важности.

– Валентин Маркович, – смущенно сказал, слушая звуки льющейся воды в ванной Лукьянов, – все это безумно интересно, но…

– Я все понял и исчезаю, – поднялся с дивана Шустрый, – только хочу вам сообщить еще вот что. Ваш дядя – Николай Иванович Кондратьев – как раз жил и работал в этом самом номере, где мы с вами сейчас находимся – номер двадцать три. И именно здесь во время последнего эксперимента при загадочных обстоятельствах погиб мой отец – Шустрый Марк Глебович. А я тогда только собирался появиться на свет. Отец умер вон там – Валентин Маркович указал рукой в угол комнаты, – в том месте тогда стояла простая, железная кровать. Все это я узнал из протоколов допроса вашего дяди. Мне в свое время разрешили ознакомиться с архивами. И с тех пор я стал ездить сюда в отпуск. Не знаю почему, но меня за последние лет десять стало сюда тянуть, что ли? Я и отдыхал всегда в этом санатории в этом номере. Вот такая странность.

– Понятно, – Юрий Петрович внимательно смотрел на Шустрого, – знаете что, Валентин Маркович? Давайте после ужина продолжим воспоминания?

– Хорошо, – согласился, надевая на бритую голову древнюю панаму Валентин Маркович. – Спасибо, что выслушали. Теперь, вы хотя бы не будете думать, что я сумасшедший. Один последний вопрос, – остановился он на пороге, – а вам что-нибудь известно о чемодане с вензелем NT? Мне показалось, вы у автобуса держали в руках что-то подобное?

Юрий Петрович не успел даже сообразить, что ответить, как крик из ванной насчет апельсинового сока повторился.

– Все понял! Исчезаю, до встречи, – пробормотал Шустрый и скрылся.

– Начинается, – Юрий Петрович плотно закрыл дверь, – я даже не успел еще тетрадь до конца прочитать, а меня уже допрашивают о фибровом чемодане. Похоже, над переводом стихотворения мне придется работать в обстановке, приближенной к «боевой».

Юрий Петрович достал чемодан и положил его на стол, приготовившись открыть. Из ванной комнаты возникла Юлия Сергеевна в мини-халатике на голое тело.

– Где мой сок? Шагом марш в душ и быстро возвращайся, – скомандовала она, грациозно устраиваясь на свежих простынях, – и намажешь мне ноги кремом.

– Хорошо, – пробормотал Лукьянов, направляясь в ванную с чемоданом, – неужели все сказанное Шустрым – правда, и все так здесь и случилось? – пробормотал он, всматриваясь в очертания острова посередине маленького круглого озера за окном.

Юрий Петрович направился в душ и открыл воду для «конспирации».

– Хорошо, что есть розетка, – подумал он и быстро собрал схему.

– Ну, с Богом, – произнес Юрий Петрович и двинул рычажок реостата вперед.

Ванная комната моментально наполнилась розовым туманом. Юрий Петрович прижался к прохладному кафелю и стал наблюдать непонятное…

…Лейтенант НКВД Петров задыхался от ужаса близкой смерти. Ненасытная боль медленно заглатывала тело, и когда влажное удушье окончательно сплющило легкие, и последний вздох стал невозможен, смерть занавесила глаза кровавой пеленой. Иван Владимирович готов был издать последний вопль отчаяния, но в этот момент уверенная рука сдернула с его головы окровавленную наволочку, впустив в гортань теплый потный воздух.

Связанные за спинкой стула руки мешали Петрову сесть нормальным образом, и от унизительного бессилия он зашелся судорожным кашлем. Справившись с приступом, Иван Владимирович различил сквозь жгучую слезную завесу размытые очертания санаторного номера фигуру начальника особого отдела гарнизона майора НКВД Шустрого, развалившегося на кровати в мундире и сапогах, и заключенного Кондратьева, склонившего бритую голову над письменным столом.

– Живой? – послышался резкий возглас, отозвавшийся острой болью в затылке лейтенанта, – слава Богу. Вот тебе, Кондратьев, и полигон для испытаний! Действуй!

– Слушаюсь, товарищ майор, – отвечал заключенный Кондратьев.

– Вишь, какой живучий оказался, стервец. Обычно «морозовскую обработку» не многие выдерживают. Так вот, ты должен сделать так, чтобы Петров окончательно умер часиков так в семь утра. Договорились?

– Так точно, товарищ майор, – отвечал заключенный Кондратьев? – постараюсь.

– А я, пожалуй, вздремну, а то измотался за эту неделю: кругом одни диверсанты и саботажники, – комкал подушку Марк Глебович. – Еще полный подвал работы ждет!

Тучи спрятали последний кусочек Солнца и стали розоветь.

– Импульс смерти, говоришь, – бормотал полусонный Шустрый, – очень романтическое название! Значит, посылаем по радио сигнал и ку-ку! Целуй прохожих. И никаких следов. Впечатляет. Но запомни: главное, чтобы у тебя все получилось, а то я тебя без всякого радио укокошу: поджарю – просто на костре, и сам умрешь в муках.

Николай Иванович посмотрел на закат.

– От меня еще что-нибудь надо? – осведомился Шустрый. – Нет? Тогда мне – отбой.

И через минуту Марк Глебович, отвернувшись к стене, спокойно засопел.

Кондратьев с ненавистью посмотрел на бритый затылок офицера НКВД, затем заскрипел стулом, защелкал переключателями и заполнил комнату фиолетовым туманом.

– Пощади, – еле слышно просипел лейтенант Петров, пытаясь подтянуть длинные ноги в грязных сапогах, – Коля, пощади меня…

Николай Иванович Кондратьев, сидя за столом перед открытым фибровым чемоданом с клеймом «NT» на крышке, продолжал манипулировать рычажками, тумблерами и ключом передатчика рации.

– Пощади, – задрожал всем телом лейтенант Петров, – мне очень страшно. Ты даже не можешь представить себе, как мне страшно…

– Т-с-с, – приложил палец к губам Кондратьев…

«Чемодан – тот же самый, а это значит – тот человек в робе и есть мой дядя – Кондратьев Николай Иванович, – подумал, плотно прижимаясь спиной к стене Лукьянов, – похоже на то, что они меня не видят, тогда подойду ближе к столу».

И, обливаясь потом от страха, он двинулся вперед.

«Аппаратура собрана в точности, как это сделал я, – отметил Юрий Петрович, стоя за спиной Кондратьева и внимательно рассматривая стоящие на столе агрегаты, – и картину я точно также запараллелил. Случайно».

Юрий Петрович увидел, что Николай Иванович, убедившись, что Петров уже спит глубоким сном, укрыл плафон настольной лампы полотенцем, а затем положил тетрадь в открытый чемодан.

«Вот и зеленая тетрадь с переводом, – отметил для себя Юрий Петрович, – как бы подглядеть?»

– Теперь, пожалуй, все готово для управляемого заключительного эксперимента, – внятно проговорил Кондратьев, – тут, главное, подобрать правильные слова, их порядок. Важна и глубина значения каждого.

– Согласен, – кивнул Юрий Петрович. – А вот и красный паучок, – обрадовался он, заметив алую капельку на крышке чемодана. Кстати, где Парус Майор?

Из темноты просторного санаторного номера бесшумно выпорхнула синица и уселась Лукьянову на плечо. Николай Иванович оглянулся в темноту и скомандовал сам себе:

– Так, поехали, – и щелкнул тумблером.

Полутемная комната моментально наполнилась светящимся сиреневым туманом. Николай Иванович погасил настольную лампу, и, стоя у балконной двери, с интересом наблюдал, как сказочный туман наполняет комнату. Не удержавшись от соблазна, он наклонился и зачерпнул рукой сиреневый свет. На его широкой ладони расположились смирные, микроскопические звездочки, радужно переливающиеся всевозможными цветами и оттенками.

Полюбовавшись на искорки, Кондратьев возвратил туман на место и уверенно застучал ключом передатчика.

Сиреневый туман заполз в ноздри и рот улыбающемуся во сне Марку Глебовичу Шустрому и укрыл мягким плащом избитое тело лейтенанта Петрова. Еще через три минуты Николай Иванович любовался полнолунием, а лейтенант НКВД Петров, перестав стонать от ужаса и боли, погрузился в глубокий сон. И уже мертвый палач Марк Глебович Шустрый продолжал улыбаться. Николай Иванович вернулся в номер, отключил всю аппаратуру, смотал провода и аккуратно поместил все в чемодан.

На секунду задумавшись, Кондратьев быстро открыл тетрадь, вырвал страницу с двумя последними четверостишьями перевода стихотворения «Через Вселенную», пододвинул массивную пепельницу и зажег спичку. Глядя на яркое пламя, Николай Иванович взял ножницы и, быстро отхватив маленькую прядку своих волос с макушки, положил ее на огонь.

Вдыхая запах, он вложил зеленую тетрадь внутрь коробки «Красный мак», затем покрыл приборы куском серого холста, сверху устроил коробку и закрыл чемодан.

– Пожалуй, теперь все, – Николай Иванович посмотрел на настенные часы и добавил, – этот перевод он должен сделать сам, – а потом закрыл замки крышки с вензелем «NT».

Взглянув на настенные часы, Николай Иванович устроился за письменным столом и начал быстро писать в зеленой школьной тетрадке остро отточенным простым карандашом. Затаив дыхание, Юрий Петрович Лукьянов бесшумно приблизился к столу и, стоя за спиной Кондратьева, прочитал:

«…Дорогой Юра, чтобы нейтрализовать импульс смерти, предназначенный для Андрея Зорина, тебе необходимо стать „Черным Дворником“. Ты узнаешь, как это сделать восемнадцатого июля 1999 года. Но запомни главное: импульс смерти – энергетический сгусток огромной мощности, и если он не будет нейтрализован, то в этом случае нарушится баланс четырех взаимодействий, и это будет означать только одно – конец нашей барионной Вселенной. И еще. После нейтрализации импульса ты должен сделать так, чтобы это открытие не было использовано во зло всему человечеству! Это будет очень непростой выбор. Твой дядя Коля».

– Теперь все понятно, – еле слышно сказал Юрий Петрович, – получается, что было всего пять четверостиший, два из них сейчас сожгли, и я их не запомнил! Теперь, насколько я понял: для того, чтобы стать Черным Дворником со всеми последствиями, мне надо дописать перевод стихотворения Джона Леннона «Через Вселенную»! Только есть одно обстоятельство, усложняющее мою задачу до предела: мой перевод должен слово в слово, буква в букву, запятая в запятую совпасть с оригинальным переводом моего дяди Кондратьева Николая Ивановича, который он сжег! Отлично придумано, ничего не скажешь.

Юрий Петрович протянул руку и установил рычажок реостата на ноль.

Тут же исчезла кровать с мертвым телом полковника Шустрого, стул со спящим с лейтенантом Петровым, стол с аппаратурой и пропал сам Кондратьев: ванная комната санаторного номера двадцать три приобрела знакомые очертания.

– Ты что, утонул?! – кричала Юлия Сергеевна, стуча в дверь ванной комнаты. – Выходи немедленно!

– Юлька! Действует, – Юрий Петрович вышел из ванной комнаты с чемоданом, но совершенно сухой. – Действует! Значит, это точно случилось здесь в сорок четвертом году. Здесь и есть этот вход в Лабиринт, о котором он говорил. А в квартире мне показали только фрагмент – демоверсию. Юлька! – поднял на руки одноклассницу, – представляешь? У меня в руках открытие дяди Коли! У нас теперь с тобой все-все будет! – кричал Лукьянов во весь голос от восторга.

– Вот бестолочь! – в сердцах ругалась Юлия Сергеевна. – Зачем надо было дверь закрывать? Я думала, тебе с сердцем стало плохо!

 

Глава 31

Воскресенье, 18 июля 1999 года. Южный Урал

Солнце в окружении оранжевых облаков и в ожидании заката висело над вершинами Уральских гор, и маленькое круглое озеро превратилось в золотое зеркало. А на юго-востоке над лесом показалась белая Луна. Яркие закатные лучи румянили верхушки сосен, стены и крыши строений и рисовали длинные тени на песке, предвещая наступление последнего действия – сумерек.

За этот сравнительно небольшой промежуток времени, прошедший с момента прибытия веселой кампании на озеро, все успели переделать уйму нужных и полезных дел.

Павел Валенда с Натальей Павловной сбегали через дорогу в лес на просеку и набрали ведерко крепких подберезовиков. После этого неугомонный Павел Васильевич нырнул в озеро, и больше его никто не наблюдал, только фырканье и сопение свидетельствовало о том, что с ним все в порядке. Наталья Павловна заняла место в центре пляжа на двух огромных лежаках и неторопливо проводила в жизнь разнообразные мероприятия по уходу за лицом и телом, принимая при этом разнообразные позы, лежа и стоя.

Чета Тимошкиных, расположившаяся в удобной беседке, подальше от «эпицентра красоты», вволю выспалась на мягких матрацах. Периодически пробуждаясь, Тимошкины окунались в прохладную озерную воду. А после обеда Евгений Семенович занялся приготовлением маленькой бани, стоящей на берегу. Зорины также пытались отвлечься загоранием и купанием, но постоянно заходили на кухню и вникали в процесс подготовки праздничного ужина. Все были при деле, и только Лукьянов и Юлия Подгорная так и не нашли в себе сил выйти из номера наружу, хотя неоднократные, но тщетные попытки с их стороны предпринимались.

Этот вызов высокому обществу всех раззадорил, и Вера Николаевна посылала за отшельниками Тимошкина, но визит результата не дал, поэтому этой теме решено было посвятить отдельную главу за праздничным столом.

Солнце, наконец, соскользнуло вниз, а установившееся мимолетное равновесие атмосферы, наполненное мягким, таинственным свечением, поглотило все звуки. В тот же миг на несколько стремительных секунд в этой местности на Земле исчезли все тени, разгулявшийся было бриз, объявил о временном перемирии, и желтый воздух загустел.

Веселая компания уютно расположилась вокруг стола на большой деревянной веранде, возведенной почти у самой воды. Рядом на песке подмигивал угольями внушительный мангал. Стол и все прочее было хорошо освещено, но комаров не наблюдалось вообще, и это обстоятельство очень радовало Тимошкина Евгения Семеновича, исполнявшего почетную обязанность тамады.

Под тихие звуки гитарного трио Евгений Семенович произносил в микрофон речи, не забывая предоставлять слово очередному выступающему. Присутствующие с удовольствием пользовались своими правами: о виновнике торжества говорили много и умело, так что все были довольны и счастливы, как на праздновании Нового года. Солнце светило теперь из-за гор, и легкий бриз принес прохладу, а на острове в центре озера зажглись таинственные огни, отражавшиеся в воде. Озеро чуть слышно плескало маленькой волной. Счастливую компанию окружала удивительная тишина и подступающая таинственная темнота. На синеющем небосклоне показались звезды и Луна.

Виновник торжества – Андрей Иванович Зорин примерно через час от начала торжества выпил большой бокал коньяку и повеселел, улучшив тем самым общее настроение всех.

– Тимоха! – громко говорил Зорин. – Давай, жми!

– Хорошо, Андрей Иванович, – кивнул Евгений Семенович, обрадованный переменой настроения. – А сейчас сюрприз! Юрий Петрович! Прошу к барьеру.

Ритмично ударяя в детский тамбурин, Лукьянов быстро приблизился к сцене.

– Аплодисменты, аплодисменты, – призвал Евгений Семенович гостей и захлопал сам.

Раздались нестройные хлопки, а Юрий Петрович, выпроводив со сцены команду музыкантов и, уверенно отрегулировав микрофон на стойке, «облачился» в двенадцатиструнную гитару.

– Друзья, – настраивал первые две струны «ми» Юрий Петрович, – сейчас вашему вниманию будет предложен номер, который мы начали репетировать еще в школе, но надо же такому было случиться – наш славный коллектив распался. И хотя желание исполнить эту песню было просто запредельное, потому, что это было ни что иное как знаменитая песня Пола Маккартни «Госпожа Вандербильт»! В просторечие «Хоп! Хэй-Хоп!». Популярность этой песни в нашем городе в семидесятые годы была просто потрясающей, хотя слов не знал никто! Но с помощью известного бессловесного припева можно было, например, купить без очереди водку. Достаточно было, войдя в магазин и увидев столпотворение, произнести заветный пароль: «Хоп», как тут же следовал отзыв «хэй-хоп» и тебя пускали почти к прилавку! Эта песня, действительно, объединяла людей всех возрастов и сословий.

– Давай, пой! – крикнула Юлия Сергеевна. – Хватит разговаривать!

– Хорошо, Юля, – Юрий Петрович уверенно взял ля минор, – только одну минуту. Какой красивый фонарь! – ни с того ни с сего сказал Лукьянов и показал на большой плафон фонаря, освещающего главную площадку. – Наверное, очень дорогой!

– Юрка! Куда волосы подевал? – крикнул с места Валенда.

– Очень красиво! – поддержал Валенду наблюдательный Евгений Семенович. – Лысина загорела, а уши – белые.

«Это я не догадалась уши намазать», – призналась самой себе Юлия Сергеевна.

– Таков теперь мой сценический образ, – почесал затылок, Юрий Петрович, смущенно улыбаясь. – И вся наша группа скоро обретет подобный вид и будет называться: «Белые уши»! А сейчас я хочу пригласить на сцену наш коллектив. Встречайте! Бас гитара – Евгений Семенович!

Довольный Тимошкин устремился к подиуму, перекинул ремень великоватой бас-гитары и выдал узнаваемый риф.

– Ого! – теперь уже по-настоящему аплодировали слушатели – одноклассники.

– Гитара соло! – продолжал объявлять Лукьянов, – Павел Васильевич, прошу!

Валенда мощно приблизился к сцене, пристроил на животе гитарку и «завернул» нетленного Блэкмора.

– Браво! – уже в голос кричали возбужденные зрители во главе с именинником.

– А теперь, – улыбался Лукьянов, сложив руки на гитаре, – когда основной костяк в сборе, я поведаю вам историю, о которой мало кто знал. Дело в том, что в свое время в пятом классе на должность ударника пробовался сам виновник сегодняшнего торжества. Но в силу того, что уже на первой репетиции мы все перессорились, Андрей Иванович так никогда с нами и не выступал.

– Почему? Почему? – закричали женщины.

– Пусть, Андрей Иванович сам пояснит, – ответил Юрий Петрович. – Зорина! На сцену!

– Иди, давай! Только осторожней, не заюшайся, – напутствовала мужа довольная Вера Николаевна. – И держи себя в руках.

Раскрасневшийся Андрей Николаевич поднялся на подиум.

– Извини, Андрей, – прокомментировал присоединение друга Лукьянов, – но ударную установку не заказали, так что вот тебе заменитель, – вручил он Зорину детский тамбуринчик.

Андрей Иванович принял с поклоном инструмент и выдал продолжительную звенящую трель.

– Вот, теперь все в сборе, – проговорил довольный Лукьянов, – ну, уважаемый Андрей Иванович, доложи высокому собранию, за что ты был изгнан с первой же репетиции нашего славного коллектива?

– Я смеялся, – потупил глаза сорока однолетний именинник.

– Над чем?

– Над вашей самодельной ударной установкой.

– Да, девочки и мальчики, все случилось именно так, – кивнул Лукьянов. – Эта наша ударная установка содержала только один реальный элемент – тарелку за девять рублей, купленную на сэкономленные от школьных обедов деньги в магазине «часы-фото-музыка». А все остальные элементы, включая барабаны и подставки, были изготовлены из подручных материалов – картона, дерматина, металлических рубок и так далее. Ну, и звучала эта установка соответственно. Но зато были настоящие щетки и палочки. И вот Зорин поднял руку на самое святое – на результат совместного труда! Вместо того, чтобы искренне восхититься творением, он обидно высмеял наше детище – за что и поплатился. На музыкальной карьере Зорина поставили крест. И его больше никто не приглашал для участия. А петь и играть ему хотелось, и он самостоятельно научился играть на тамбурине и выучил партию в объявленной песне, которую мы имеем честь исполнить вместе с автором – непревзойденным сэром Полом и его знаменитым коллективом «Уингз».

– Раз! Два! Три! – громко крикнул в микрофон Юрий Петрович и нажал кнопку «старт» проигрывателя.

Воздух наполнился звуками гитар и барабанов, а сэр Маккартни, поддерживаемый слаженным аккомпанементом ансамбля одноклассников из города Уральска, бодро запел вступление. Радостные гости бросились к танцполу, и через мгновение веселье достигло апогея: виновник с удовольствием пел в микрофон, танцевал и колотил в тамбурин. Гитаристы умело и от души поддерживали основных участников пением и игрой на инструментах. Остальные топали по настилу и громко подпевали.

– Всем спасибо! – поблагодарил взмокший Тимошкин после того, как затихли последние звуки классики жанра, – поздравление продолжает Юрий Петрович.

– Да, – вернулся к столу Лукьянов, – я специально попросил Евгения Семеновича дать мне еще две минутки. Дело в том, что я хочу представить вам кое-что особенное, – обратился Юрий Петрович к рассаживающимся гостям. – Мне вчера вручили наследство от моего дяди – Николая Ивановича Кондратьева.

– Ого!? – не удержался Тимошкин. – И сколько это в рублях или долларах?

– Нет. В чемодане не было рублей, долларов и драгоценностей, хотя мне не помешала бы прибавка к учительской зарплате, – открыл чемодан Юрий Петрович. – Вот, смотрите сами – всякая электрорухлядь: старый трансформатор, реостат, какие-то соленоиды, катушки и куча проводов. А внутри – картина на крышке. От злости на такое наследство я уже собирался все это выбросить, – пристально посмотрел на Валенду Лукьянов, – но потом со мной стали происходить странные и удивительные вещи. Сначала – синица, Затем перевод стихотворения Леннона. И к вечеру я уже окончательно убедился, что это наследство – очень непростая вещь.

– Говори конкретно, не тяни резину, – прервала монолог Елизавета. – Что там?

– Вопрос понял, – ухмыльнулся Лукьянов. – После некоторых опытов с этой аппаратурой я, во-первых, кое-что узнал новое, а, во-вторых, сумел понять, что этот электрический набор является генератором некого волшебного поля, с помощью которого можно осуществлять любые желания. Только сначала надо выполнить несколько условий. Иначе ничего не выйдет…

– Так, стоп! Хватит! – резко выкрикнула Вера Николаевна. – У нас тут, между прочим, день рождения моего мужа! А не твоя дурацкая презентация!

Гости оцепенели.

– Евгений Семенович! – приказала Вера Николаевна. – Забери у него микрофон, и давайте закругляться! Андрей Иванович устал.

Зорин неожиданно для всех выдал:

– Да, что, ты, Вера? с цепи сорвалась? Я только-только в себя пришел. Ребята, спасибо за песню! Это было здорово! Давайте, наливайте. Выпьем за дружбу! – потянулся рюмкой к центру стола Андрей Иванович.

– Хорошо, давайте выпьем! – согласился уязвленный Юрий Петрович.

Он взялся было за ручку чемодана, как вдруг отдернув руку, быстро промолвил.

– Красный паук!

Действительно, на ручке чемодана алел красной капелькой крови маленький паучок.

Лукьянов отступил на шаг:

Так, – посмотрел он на Юлю. – Похоже, все как в телеграмме. Этот красный паук пришел за Зориным в день его рождения – восемнадцатого июля!

Гости задвигали стульями, и мужская часть отошла на шаг от стола, только Зорин продолжал сидеть боком на стуле, с ужасом вглядываясь в темноту.

– Андрей! – дернула его за плечо Вера Николаевна. – Тебе плохо?

– Красный паук! – глупо улыбнулся Зорин и протянул вперед руку.

В этот момент из леса стремительно вылетела синица и, молниеносно склевав красного паучка с ручки чемодана, исчезла в темноте. А Зорин, отпрянув от неожиданности, опрокинулся навзничь вместе со стулом. С пронзительным и протяжным криком «Андре-е-ей!» Вера Николаевна бросилась к мужу.

Общими усилиями Андрей Иванович был уложен на высокий лежак. Валенда моментально вызвал бригаду скорой помощи, дежурившую на соседней базе.

Юрий Петрович, опасаясь за чемодан, убрал его с глаз долой под стол рядом с лежанкой, где находился Зорин.

– Где скорая? Быстрей! – голосила Вера Николаевна. – Убила бы этого Лукьянова! Мало тебе одного, так еще на Андрея руку поднял! Вот! – показывала она всем указательный палец Зорина. – Андрей весь в крови!

Юрий Петрович стоял, опустив голову на грудь как приговоренный к смерти. Оказавшийся рядом Валентин Маркович благоразумно увел Лукьянова подальше от стола и от агрессивной Вера Николаевны. Остальные гости и представители медицинской службы не расходились и почтительно молчали. В конце концов, Лукьянов не выдержал криков стенаний и подошел Валенде.

– Пашка, не жмоться, дай Вере что-нибудь из твоего спецарсенала для нервов, а то она своими завываниями сбивает меня с толку, – многозначительно добавил он. – И портит все дело.

Валенда внимательно посмотрел на Лукьянова, достал из нагрудного карманчика маленький пластиковый цилиндрик, и через три минуты Вера Николаевна, сидя на стуле, спокойно ожидала машину «скорой помощи». А Вилена Ивановна, Владимир Петрович и три охранника стояли рядом наизготовку.

Вскоре прибыла «скорая помощь» и врач с медсестрой поспешили к Зориным.

Юрий Петрович, предчувствуя недоброе, осторожно и на четвереньках прополз под стол и устроился рядом с бесценным чемоданом.

– Прошу всех отойти, – скомандовал врач, держа руку Зорина.

– Игнат? Подгорный? – удивилась Юлия Сергеевна. – Это ты?

– Привет, Юля, – ответил Подгорный как ни в чем не бывало. – То-то я смотрю больной мне знаком. Всем привет! Аня, – обратился он к медсестре. – Измерь давление. А что тут случилось?

– Здравствуй, Игнат. Давно тебя не видела, – сдержанно поздоровалась Вера Николаевна. – Вот, Андрей потерял сознание из-за этого Лукьянова! И палец поранил.

– Аня! Перевяжи и приготовь все. Из-за Лукьянова? – удивился Игнат Подгорный. – А он здесь? Его разве еще не арестовали?

Стоящий рядом с Игнатом Подгорным Валенда сильно сжал ему запястье и, улыбаясь, проговорил:

– Помоги быстро Зорину, а я потом все объясню.

– Ты что, Павел? – недоуменно взглянул на одноклассника Игнат, пытаясь освободиться из «тисков». – Ты пьяный что ли?

– Пьяный, конечно. Мы же отмечаем день рождения Андрея, – продолжал улыбаться Валенда. – Давай, действуй.

– Они что, подрались? – внимательно всматривался в лицо лежащего пациента врач Подгорный.

– Если бы подрались, то, скорее, Лукьянов был без сознания, – сдержанно отвечала Вера Николаевна. – Просто у Андрея сегодня такой нервный день. Сначала сон его напугал, а выпил-то он всего грамм двести и при этом хорошо закусывал. Я следила. А потом вроде повеселел. И если бы не этот Лукьянов со своим чемоданом! – Вера Николаевна опять закипела и пыхнула в сторону одноклассников, – то все было бы нормально. Что с Андреем?

– Пока ничего не могу сказать, – скороговоркой отвечал Подгорный, вглядываясь в зрачки. – Хронические заболевания есть? Препараты какие-нибудь принимает?

– Нет, хронических заболеваний никаких нет, – отвечала Вера четко. – А сейчас только коньяк. Вот и все препараты.

– Понятно. Закатайте штанины до колен и снимите рубашку, – подносил к носу Зорина ватку с нашатырем врач Игнат. – Сейчас сделаем кардиограмму.

Зорин от нашатыря не очнулся.

– Вера, – тихо, но строго проговорил врач Игнат, сматывая провода, – быстро собирайся. В машине сделаем все измерения. Паспорт есть? Полис? Надо срочно в стационар – дорога каждая минута!

– Хорошо, – согласилась Вера Николаевна, – я мигом соберусь. Вилена! Все остается под вашу ответственность. И чтобы без фокусов. Приедет моя дочь Даша и все проверит.

– Да, – согнулась в пояснице Вилена Ивановна, – все будет нормально, не беспокойтесь. Мы с Владимиром Петровичем все уберем – ни грамма не пропадет. Конечно, пусть приезжает Даша.

– Вдруг в установившейся, наконец, относительной тишине раздался удивленный возглас врача Подгорного:

– А где больной-то?

Веселая компания вновь сгрудилась вокруг лежака. Зорина на лежаке не было.

– Может, Андрей очухался и пошел к озеру? – предположил Евгений Семенович. – Или к себе в номер?

Веселая компания бросилась врассыпную – искать виновника.

– У меня еще таких вызовов в жизни не было! – нервно курил Игнат, сидя на стуле. – Веселые дела! Эй, Лукьянов! – бросил в темноту Игнат. – Можешь записать на свой счет второго покойника! Если через пять минут не найдем пациента, то шансов у него выжить мало. И как он смог подняться и уйти?

Поиск Зорина результатов не дал, зато Подгорный «нашел» Лукьянова, сидящего под столом рядом с чемоданом.

– Полюбуйтесь! – справедливо негодовал Игнат. – Вместо того чтобы со всеми искать своего товарища, Юрий Петрович спрятался под стол! Это диагноз, должен я вам сказать. И диагноз этот – алкоголизм!

В следующее мгновение доктор Игнат был сбит со стула разъяренным Юрием Петровичем, который, подмяв под себя более крупного противника – Подгорного, стал наносить ему удары по голове, приговаривая:

– Я никого не убивал! Ты что, гад, мелешь! А тебя точно сейчас прикончу!

– Милиция! – вопил, извиваясь, Игнат. – Милиция! Я при исполнении!

Валенда с Владимиром Петровичем с трудом оторвали рассвирепевшего Лукьянова от незадачливого доктора. Представители власти и люди в гражданском взяли Юрия Петровича в «кольцо».

– А чего вы его не арестовываете? Наручники на него наденьте – он опасен! Он же псих! Человека ударил! Всегда был психом, таким и остался, – сплевывал песок Подгорный, взывая к окружающим. – Я это так не оставлю. Давайте, оформляйте протокол, – обратился он к милиционерам. – Свидетелей целая куча. Вот он мне нос разбил. Совсем твой любовничек распустился, – обращался он к Юлии Сергеевне, которая мазала йодом глубокую ссадину на виске Лукьянова. – Неадекватные реакции и немотивированная агрессия. Однозначно, застарелый алкоголизм. Вера Николаевна, разве прошлогодний инцидент не стал уроком? Мне все рассказали, что вытворял здесь в прошлом году этот проходимец!

Звонкая пощечина остановила обличительный поток.

– Еще одно слово и ты, поддонок, будешь сегодня третьим по счету, – трясла правой рукой от боли Юлия Сергеевна. – Ты думаешь, что здесь под шумок можешь выливать свой яд? А почему не говоришь, как ты бросил меня с грудным ребенком? И не платил алименты? Ты мне за это еще ответишь. Товарищи милиционеры! Арестуйте этого врача! Это бывший муж Игнат Подгорный – злостный неплательщик алиментов на своего же сына!

– Вот это да! – искренне восхищался Валенда, обращаясь к Наталье Павловне. – Вот провинция дает! Санта Барбара отдыхает! Два трупа подряд! Третий намечается. Фантастика! Если бы я знал, что тут такая жизнь кипит, я бы еще раньше командировку на «родину» оформил!

– Полностью с вами согласна, – кивнула Наталья Павловна и, подойдя ближе, произнесла. – Мне только что сообщили – Компот жив!

– Слава Богу! – искренне обрадовался Валенда. – И что же теперь, получается, что Лукьянов…

– Т-с-с, – остановила его Зырянова. – Никому ни слова. Лукьянов формально в розыске, только статья другая. А Компота уже хотели в морг оформить, а он встал с носилок. Медицина затрудняется объяснить этот феномен.

– Дела! Я же говорил: Южный Урал – лучшее место на Земле! – подвел итог Валенда.

– Приказываю, – тихо, но решительно произнесла Зырянова. – Операцию продолжаем. Режим прикрытия Лукьянова сохраняется, а все присутствующие пусть продолжают считать его убийцей и преступником. Да к тому же преступником в бегах. Это еще один способ проверить его могущество. Если это так, то он раньше нас должен был узнать об этом.

– Да, я вас понял. Операцию продолжаем в полном объеме, – подтвердил Павел Васильевич и добавил. – Я всегда говорил – настоящие чудеса творятся в провинции. В Москве одна толчея.

Валенда приблизился к старшему по званию милиционеру и руки Лукьянова стали свободными.

– Так! Теперь и милиция с ума сошла заодно с Лукьяновым, – вновь громко выступил Игнат Подгорный, заметив действия милиции.

– Гражданин, выбирайте выражения, – жестко пресек попытку милицейский чин.

– Вы, почему не ищете моего мужа? – очнулась Вера Николаевна. – Куда он делся? Пашка! Где же твоя спецслужба! Действуй, давай! А то – как пить, есть и деньги просить, то сразу к Андрею, а как у нас беда – так все в кусты!

– Стоп! Хватит! – властным жестом остановил разно-векторную активность «веселой компании» Юрий Петрович Лукьянов. – Никого искать не надо! Это пустая трата времени и сил. Вы мне не дали слово сказать в официальной части вечера, а теперь я вынужден это сделать без сценария.

И щелкнул пальцем. Под фонарем установилась тишина.

– Хорошо, что мне пришло в голову замкнуть всю систему на себя, – Лукьянов внимательно посмотрел на темное озеро с серебристой дорожкой, где, освещая одинокий остров, низко висела полная Луна.

Все устремили свои взоры на озеро, надеясь что-нибудь увидеть этакое.

– Вера Николаевна, к вашему сведению, Андрея Иванович Зорина уже нет здесь. Он в данный момент летит в самолете.

– В самолете? – удивилась Вера Николаевна. – В каком самолете?

– «Ту-154-эм», бортовой номер восемьдесят пять девятьсот девяносто девять. И мы скоро с ним встретимся, потому что восемнадцатого июля в семнадцать тридцать две по ю ти си, – продолжал Лукьянов, обращаясь к Валенде, – они якобы встали на окололунную орбиту. Времени достаточно.

Слушающие переглянулись и напряглись.

– Похоже, ты, Юрка, точно того, – заволновалась Юлия Сергеевна. – Натворил тут… черт знает, что… Я должна была еще сегодня утром догадаться, что ты чокнулся окончательно.

– Я вас могу понять, – усмехнулся Лукьянов, – поверить мне после всего случившегося, действительно, трудно, но я сейчас вам кое-что продемонстрирую, чтобы развеять все ваши сомнения.

Лукьянов стремительно выхватил у Валенды пистолет из-за пояса брюк, взвел затвор и выстрелил в свой измазанный йодом висок. Одновременно со звуком выстрела вдребезги разлетелся большой плафон фонаря, а вся компания присела, защищая головы от осколков. Невредимый и живой Юрий Петрович вернул пистолет помертвевшему владельцу со словами:

– Пашка, это рикошет пули от моей головы разбил фонарь. Хороший был плафон – красивый. А вот и пуля, – он поднял с песка сплющенный кусочек металла. – Так что, Игнат, кончай свою агитацию! И все остальные с этого момента будут слушать только меня, будут подчиняться мне. Понятно?

Никто из присутствующих не возразил.

– Времени еще достаточно, – посмотрел Лукьянов на очень дорогие часы, неизвестно откуда появившиеся у него на левой руке, а потом перевел взгляд на Луну. – Сегодня к вечеру я верну Андрея.

– Он живой? – прошептала Вера Николаевна.

– Живой. Пока живой! – улыбнулся Юрий Петрович. – Да, дамы и господа! У меня для вас сюрприз!

– Юрий Петрович! Вы хотите все открыть!? – заволновался Валентин Маркович. – Не делайте этого ради Бога!

– Да, Валентин Маркович, я хочу всем все рассказать, более того, мы сейчас все вместе полетим на Луну!

– На Луну!!! – удивленно грянул стройный хор.

– Да, на Луну. Но сначала в Америку, – стал давать идиотские пояснения никем не останавливаемый Лукьянов. – В Соединенные Штаты Америки. На мыс Канаверал! В космический центр имени Кеннеди. Я уже распорядился на этот счет.