Всё та же комната в домике Ольги. Но теперь дислокация поменялась. Зинаида устроилась в кресле, в углу. Кресло заполнено ею, как заполняется дежа подошедшим тестом. Ольга же ходит перед нею взад-вперёд, время от времени останавливается то в одном месте комнаты, то в другом.　

В комнату наползают сумерки.　

Зинаида складывает на груди крупные и всё ещё красивые руки.　

— Ну, хорошо. Давай подождём ещё минут пятнадцать, — говорит она. — Мог пойти на станцию за газетами.　

Ольга на ходу качает подвитой головой.　

— Ты права, — горько усмехается — впервые за все это время — Зинаида. — Газеты сейчас ему лучше не читать. Наши газеты, — делает ударение на слове «наши».　

— А ты не находишь, что он мог сбежать от нас обеих? — в упор спрашивает Ольга, остановившись прямо напротив Зинаиды.　

— Не такой уж он смельчак, — отвечает та, не теряя ни грани своей монументальности.　

И продолжает:　

— У тебя есть чего-нибудь?　

Ольга разве что не споткнулась от неожиданности:　

— Валерьянки?　

— Дура!　

— Вас понял.　

Подходит к старенькому ореховому серванту и откуда-то из-за стопок тарелок осторожно, как заначку, вынимает бутылку грузинского коньяка «Энисели». Из того же серванта достаёт два бокала, ставит всё это на стол, откупоривает: бутылка оказывается початой.　

— Развлекаетесь? — вновь усмехается Зинаида, и глаза её вспыхивают нехорошим блеском.　

Ольга молчит.　

— Самый лучший перевод с грузинского на русский, — откликается позже миролюбиво и плещет из бутылки в бокалы богемского стекла.　

— Узнаю. У нас дома такой же.

Ольга приносит вазу с домашним печеньем, режет лимон. Зинаида рассеяно следит за её движениями. Видно, что Ольга уже не чает, как от неё избавиться. Но тем не менее ещё и зажигает настольную лампу с голубым стеклянным абажуром наподобие «кольца Сатурна», и на его сиреневом фоне начинают причудливо светиться обнажённые женские фигурки в весьма фривольных позах.　

— Надо же, — недобро усмехается Зинаида. — Форменный бордель!　

Ольга опять пропускает колкость мимо ушей.　

— Твоё здоровье! — поднимает свой бокал, заглядывая в глаза собеседницы.　

— Да уж кого больше всего и заботит моё здоровье, так это, конечно, тебя, вяло огрызается Зинаида, но бокал свой всё же поднимает и даже чокается с Ольгой. Тонкий стеклянный звон задерживается в замершей комнате дольше обычного.　

Выпивают. Ольга тянется за печеньем, Зинаида берёт двумя пальцами тонкий кружочек лимона.　

— Завидую тебе, Ольга, — вздыхает Зинаида. — Беспечная ты, потому и вьются, липнут к тебе мужики... Детей не теряла, — продолжила, помолчав. Потому и беспечная...　

Ольга зло сводит брови, но опять сдерживается. Тянется за бутылкой, медленно наливает по второй. Рука у неё мелко подрагивает и богемское стекло вновь издаёт жалобный звон.　

— Да забирай ты его с потрохами! Тоже мне — кобель подворотный! Да я с ним с сорок пятого года не сплю — сразу после смерти сына. Потому и рыщет по всей Москве в поисках какой-нибудь давалки. Голодный! Может, не уйди я в своё время к нему, то и не потеряла бы своего сынишку. Не было бы того ужасного случая на его чёртовой даче, когда мальчик мой свалился зимою с крыши и подхватил туберкулёз позвоночника, — слёзы блеснули в Зинаидиных глазах. — Забирай! — выпаливает, берясь за бокал.　

— Теряла, — глухо отвечает Ольга. — И ты это знаешь. Мой ребёнок так и остался там — на цементном полу Лубянки. Комочком...　

Она не договаривает, комочком чего остался на цементном полу Лубянки её ребёнок.　

— ...Это наверняка была девочка. Долгожданная.　

Зинаида не реагирует. Но и слёз тоже не вытирает.　

Выпивают, не чокаясь.　

Молчат — каждая о своём.

— Всё равно я тебя посажу! — вдруг трезво и жёстко заявляет Зинаида.　

Ольга вздрагивает и недоумённо смотрит на неё:　

— Ты что? В своём уме?　

— В своём.