Всё та же комната Ольги. В Подмосковье темнеет рано. Две женщины так и сидят друг против дружки. Несмотря на коньяк — ни мира, ни войны.　

В дверь стучат.　

— Это кто ещё? — встрепенулась Зинаида.　

Ольга тоже вздрагивает и поправляет на плечах платок.　

Обе подумали, что это Борис, и обе приготовились к бурной сцене: была не была — когда-то же это должно случиться!　

Но поэт недаром не любит в жизни бурных сцен, оставляя, их только для стихов и прозы: это оказался не он.　

В комнату, смущённо покряхтывая, вваливается Кузьмич, поношенный мужичонка в круглых стальных очках, делающих его похожим сразу и на поэта Заболоцкого, и на члена политбюро Суслова, в ватной безрукавке, в каких обычно управляются по хозяйству, и в толстых шерстяных носках с высокозаправленными в них штанинами — голландские калоши, видать, оставил в сенях.　

— Вечер добрый! — здоровается, сдёргивая с лысины капелюху.　

— Это ещё кто? — повторяет вопрос Зинаида.　

— Кузьмич. Наш хозяин. Здравствуйте, Кузьмич, — поднимается ему навстречу Ольга. — С чем пожаловали?　

Зинаида с интересом оглядывает «хозяина»: вид у него явно не хозяйский. Она давно догадывается, кто платит за этот домишко вместо Ольги.　

Дед сразу схватывает ситуацию.　

— Да вот, понял, что гостья у вас. Думал, может надо чего: яичек там, молока?..　

Явно импровизирует на ходу.　

— Не подоили ещё быка, — отзывается из своего угла Зинаида.　

Мужик топчется на пороге: наверняка думал, что тут не гостья, а гость и заглянул по привычке на огонёк, то есть — на сто граммов. На дежурную чекушку.　

— Если не надо, я пойду, Ольга Ивановна?　

Ольга готова уже выпроводить завсегдатая, но Зинаида неожиданно ломает её планы.　

— Да чего уж там! Заходи, третьим будешь.　

Кузьмич вынимает из карманов своей душегрейки два роскошных, с осени сохранившихся в соломе, антоновских яблока и несёт их к столу, как несут пасхальные куличи:　

— Угощайтесь, милые дамочки.

Зинаида криво усмехается, а Ольга подвигает ему откуда-то из-за угла кровати солдатский табурет, помогает снять телогрейку и ставит на стол ещё одну рюмку.　

— Благодарствую. Вот не ожидал, — лукавит Кузьмич, крепко потирая холодные ладони.　

Усаживается. С удовольствием разглядывает бутылку — можно подумать, что впервые видит её. А Зинаида, порозовевшая после первой, с любопытством рассматривает эту парочку: она давно догадалась, кто тут регулярно является третьим.　

— Зинаида, — протягивает ему руку Зинаида.　

— Кузьмич, — осторожно берёт в обе ладони её руку Кузьмич и, уже мал-мал освоившись, замечает, оглядывая обеих:　

— Как-то вы очень уж сурьёзно сидите...　

— А ты наливай! — приказывает Зинаида.　

— С удовольствием.　

Наливает действительно не только с удовольствием, но и с большой, неожиданной сноровкой. Насобачился, — думает про него Зинаида.　

— Здоровеньки булы! — голосом Тарапуньки оповещает Кузьмич.　

— Будь здоров и не кашляй!　

— Где он может быть? — говорит Зинаида, твёрдо ставя бокал на шаткий столик и требовательно, в упор глядя на Кузьмича.　

— Где вы ещё выпиваете с ним?.. Ну, за исключением того дома, — добавляет. — В фадеевском шалмане?..　

Кузьмич, конечно, смущён, но уже первая рюмка добавляет ему смелости.　

— Мы не выпиваем, — он же у вас непьющий... Малопьющий, — поправляется. — Мы с ним беседуем...　

— О чём же это вы с ним беседуете? О бабах, что ли?　

— О всяком-разном. Бывает, что и об вас. Но чаще — о жизни.　

— Ну да, если о бабах, то это и есть — о жизни. Жизнь происходит от трения. И всё-таки, Кузьмич, — меняет тон на просительный, человечный, а не дамский. — Ты наверняка знаешь больше, чем говоришь. Где искать его?　

Кузьмич молча наливает ещё по одной, а затем вдруг совершенно трезво, хотя и негромко, произносит:　

— В КЭГЭБЭ...　

Доселе молча сидевшая Ольга вообще каменеет. Зинаида грузно откидывается на спинку стула. Зрачки её расширены от ужаса.　

— Где? — шёпотом переспрашивает.

— Да всё в порядке с ним, спохватывается, что сболтнул лишнего.　

— С чего это вы взяли? — шёпотом спрашивает очнувшаяся Ольга.　

— Примета есть такая, — прищуривается Кузьмич, приноравливаясь к рюмахе, — топтуна нету, значит, всё в порядке.　

— Какого топтуна? — ещё больше напрягается Зинаида.　

Ольга молчит.　

— А вы что, дамочка, не знаете? Первый раз замужем? Он уже лет пять, как за вашим хозяином топчется. Вся округа его уже знает. Мы даже пару раз выпивали вместе. На троих, — усмехается Кузьмич. — А нынче он вдруг исчез. Примета есть, — идёт по второму кругу.　

При словах «первый раз замужем» Зинаида круто разворачивается к Ольге — на себя поглядела бы, соломенная вдова, двоих мужей отправила под откос. А потом переводит взгляд на Кузьмича: а не он ли и есть тот самый вездесущий топтун?　

— Пропади ваш муж всерьёз, — Кузьмич ухитряется так произнести это, чтоб не обидеть ни одну из них — ни законную, ни желанную, — они бы тут такой хай подняли!　

Женщины переглядываются. До них что-то доходит.　

— За Г Э Б Э! — торжественно, как на вынос, произносит Кузьмич и, не дожидаясь дамочек, ловко опрокидывает рюмаху — он явно не собирается оставлять в бутылке ни капли.　

— Которое нас бережёт и стережёт, — добавляет, занюхивая грузинский коньяк русским обсмоктанным козою рукавом.　

В дверь снова барабанят. Барабанят, а не скребутся, как только что скрёбся Кузьмич.