Любимый художник Робина Херда - Сезанн. "Строить гоночные автомобили", - признался он мне однажды, - "то же самое, что писать картины. Ты должен делать все сам, все мелочи - каждый мазок кистью". При работе над "72 ЕХ", который должен был заменить промежуточный тип "721" и участвовать в оставшихся гонках в качестве "революционного чудо-оружия", конструктор слегка ошибся при выборе красок и кистей. Коробка передач была повернута на 180 градусов, пары шестерен оказались между мотором и колесами, "безопасный кокпит защищал пилота от заборов и отбойников". "Во многих отношениях", - пророчил Херд, - "управлять "72 ЕХ" будет так же легко, как формулой 3".

Пилоты March так не считали. "72 ЕХ" обладал ужасной недостаточной поворачиваемостью, то есть скользил в поворотах передними колесами наружу. Но новое творение Херда не было единственным "уродцем" года. BRM Р180, которым, по словам Хоудена Генли, "легче управлять, чем "Р160", но который медленнее его", и Ferrari 312 B3, который, согласно Жаки Иксу, в Монце медленнее на две секунды - были тоже неудачными решениями.

Робин Херд, которому тогда исполнилось 32 года, на протяжении многих лет считался вундеркиндом английского гоночного автостроения. Его карьера удивительна, даже если он и признается в спокойные минуты: "Моей самой большой ошибкой было то, что я не пошел в бизнес вместе с Йохеном Риндтом. Но Макс помешал делу в самый последний вечер - прежде, чем я уволился от Кейта Дакуорта". Прибыль своей общей команды Риндт, Херд и Экклстоун делили бы в пропорции 45:45:10. Годовая зарплата Риндта составляла бы 2 400 000 шиллингов, Херда - 700 000 шиллингов. Но в августе 1969 года Херд заявил Йохену, - "очень, очень жаль, но мы основываем March". В ответ Йохен дал своему маленькому псу, который живет у Нины и сейчас, кличку "Робин".

Макс Мосли, Алан Риз, Грэм Коукер и Робин Херд из первых букв своих фамилий составили слово M-A-R-C-H. Начальный капитал составили несколько тысяч фунтов, которые были выиграны в пари на тему "Стюарт будет чемпионом мира 1969 года" у одного лондонского букмекера. Характеры четырех директоров были разными, как вода и огонь, квартет не смог долго держаться вместе. Первым пострадавшим был директор производства Коукер. Вернувшись из отпуска, он вдруг обнаружил царящего за своим письменным столом Билла Стоуна. На вопрос: "Что этот человек здесь делает?" Мосли ответил коротко: "Теперь он всегда будет здесь сидеть". Когда Коукер насмерть разбился в Сильверстоуне, он уже не имел отношения к March.

На большой презентации March в декабре 1971 года невысокий гоночный директор Алан Риз примостился, как незваный гость, на краешке стола. У него единственного не было именной таблички, он единственный не был представлен. Позже я болтал с ним о неких десяти искателях приключений, которые нашли несметные сокровища, но при дележе дрались до тех пор, пока не остался один… Риз вымученно улыбнулся: "Я знаю эту сказку и знаю, что ты имеешь в виду". Мосли и Херд предложили Ризу заняться клиентами-пилотами и младшими формулами, но Алан не хотел оставлять свою работу гоночного директора. Так ушел и он; остались Макс и Робин. Сегодня каждый из них владеет 40 процентами March, остальные 20 принадлежат банку Jonathan Guinness. То, что однажды один из них будет владеть 51 процентом, нельзя себе представить, поскольку они нуждаются друг в друге. Мосли - только бизнесмен, Херд - только конструктор. "И у нас за три года не было ни одной ссоры, хотя наши характеры такие разные", - отметил Робин.

Мосли - сын бывшего английского рабочего фюрера сэра Освальда - уже в 24 года был адвокатом, "что так быстро возможно в Англии", а затем - недолго гонщиком. Его самое яркое воспоминание - когда он опередил Грэма Хилла в моросящий дождь в той фатальной гонке в Хоккенхайме 1968 года, которая стоила жизни Джимми Кларку. У него светло-рыжие волосы, бледное, очень моложавое лицо, но холодные, как лед, глаза человека, вернувшегося с войны. Так что глаза его подходят для Ремарка, а карьера - для Роббинса [Гарольд Роббинс (1916-1997) - популярный американский писатель. Автор многочисленных бестселлеров о "сильных личностях", добившихся жизненного успеха.]. До первого миллиона фунтов, согласно Максу, "осталось уже немного", но первый год в March "еще более дикая история" - тот сезон, когда вдруг на машине, о которой еще несколько месяцев назад никто и не подозревал, поехали шесть пилотов мирового класса: Стюарт, Север, Эймон, Зифферт, Андретти и Петерсон.

Его, March 701, построил Робин Херд. Херд еще ни разу не забывал что-либо на кульмане или в мастерской, но "в миру" - запросто. Однажды он полетел на Нюрбургринг, одетый только в синий комбинезон, в белых теннисных туфлях. Единственным багажом был платок, в который он завернул бритвенные лезвия, зубную пасту, масло от солнца и паспорт. Паспорт был единственным предметом, за которым нужно было следить, и как раз его-то он и потерял. Кто-то отвез Робина до границы, сунул в руку пару банкнот и посоветовал: "Иди медленно через контроль и в случае чего скажешь, что хочешь просто поменять деньги. На той стороне сядешь обратно". Трюк удался, и в ближайшем английском консульстве Робин получил дубликат паспорта.

Петерсон знает аналогичную историю. "Когда в Руане я почти выиграл гонку Формулы 2, мы решили сразу провести тесты в Ле-Кастелле. Робин полетел из Англии. Мы встретились в боксах, и он сказал: "Проезжай каждый раз по пять кругов, потом останавливайся, чтобы можно было настраивать машину". Когда я остановился вторично, Робина не было". Он неожиданно уехал, чтобы не опоздать на самолет.

Мыслитель Херд тяжело засыпает. Он долго читает по ночам, оставляет зажженным свет, пока дремлет часа четыре, потом опять читает. Однажды он пришел в комнату Лауды, сказал: "хелло, Ники", а увидев, что вместо Ники присутствует только его невеста Мариэлла, лежащая в постели, проговорил "very nice" и снова вышел. Дома в Оксфорде у Херда трое замечательных мальчишек, "сплошь маленькие Робины", как заметил Лауда. В команде March говорят по-английски, даже Ники и Макс. Но, каждый раз, когда Петерсон слышит, как Лауда с венскими друзьями говорит на своем диалекте, то замечает: "Ну вот, опять этот проклятый язык фрицев".

Оба партнера по команде хорошо понимают друг друга, даже если в ходе сезона Ники и проявил себя лучшим тестером. Ронни - не "тип инженера", как Хилл или Донохью. Он начинает настраивать машину, а потом принимает ее такой, какая есть, и потом просто едет так быстро, как может - прирожденный талант гонщика. Впервые я встретил Ронни девять лет назад. Это было на 3-часовых гонках на картах в Мюнхене. Он победил, я стал несчастным десятым. Швед, у которого теперь десять комбинезонов, три из которых он постоянно берет на гонки, "по одному на день, поскольку терпеть не могу, когда он пропотеет и воняет", тогда единственный носил настоящую гоночную одежду. В 1966 году его в борьбе за чемпионство победила дочь итальянского миллионера Сюзанна Раганелли. Об этом эпизоде вспоминал Уолтер Хайес: "Тогда мы боялись: если он не может победить ее, то тогда женится на ней и запретит гоняться. Тем самым он навсегда пропал бы для Ford в пользу Италии и Ferrari. Но, к счастью, невеста Ронни - шведка Барбро".

"Ники Лауду", - говорил Ронни, - "было еще сложно оценить как гонщика". Когда Ники первый раз сел в Формулу 2 в Тракстоне, то показал 1:14,0, всего на 0,4 секунды хуже рекорда, а потом пошел на трассу понаблюдать за Ронни. Возбужденный, Ники прибежал обратно: "Невероятно, как Ронни проходит сложные повороты. Я так не могу, я сдаюсь". Когда же Лауда посмотрел на секундомер, показывавший время Петерсона, то был удивлен: 1:14,0. Тот же Лауда, который летом в Хоккенхайме сам протестовал против своего поула ("никогда и не показывал такое время"), несколькими месяцами спустя был достаточно умен, чтобы так же, как и многие другие, пропустить поворот Sachs и отсчитывать секунды до хронометража, "чтобы не быть слишком быстрым - это бросится в глаза". Над Петерсоном и Лаудой в 1972 году надзирал тучный, очень богатый американец итальянского происхождения Энди Гранателли, босс фирмы STP. В 1970 году благодаря Эймону и Андретти он начал дела с March. В 1971 году он несколько прикрутил денежный кран. Поскольку внезапно был расторгнут и контракт с шинной фирмой, обещавший 70 000 фунтов, March оказались одной ногой банкротами. В нужде у Макса родилась идея, предложить гонщикам - Галли и Солер-Руа - выкупить часть капитала команды. В 1972 году Гранателли вновь стал платить March больше. Херд предполагает - около 45 000 фунтов, но недооценивает ее, поскольку почти столько же платил и Ники Лауда. А он не был в March на положении бога, как Гранателли.

Злые языки выражали сомнение в том, жив ли еще Гранателли. На официальном представлении сезона Мосли оправдал его отсутствие тем, что "ему надо было отвезти больную жену в госпиталь". На групповом рекламном фото March было оставлено место, в которое позднее подрисовали характерную голову Гранателли. По американскому ТВ я часто видел "Мистера 500", как его с ликованием называли после победы Андретти на Инди. Он сидел в открытом спортивном автомобиле, хвалил свою присадку к топливу, произносил на манер стартовой команды Инди: "Джентльмены, очистите ваши моторы", поворачивал ключ зажигания и с шумом уезжал.

Однако самую изысканную историю про Гранателли рассказал мне Уолтер Хайес. Это история о том, как он попал в гонки Гран-при. В 1967 г. в Нюрбургринге Гранателли, привыкшего к беспрестанному шуму "горшков для пилотов-сорвиголов" совершенно поразило то, что пелетон проходил только через каждые восемь минут, и потом снова наступала тишина.

Вдруг - возбуждение в публике, хотя ни один гоночный автомобиль не проезжал.

"Что случилось?", - спросил сбитый с толку Гранателли.

"Хилл обогнал Эймона", - спокойно ответил Хайес.

"Черт побери, откуда ты можешь это знать?"

"Потому что я прочитал это на сигнальной доске", - объяснил Хайес. "Номера обоих поменяли местами".

Гранателли выглядел полностью растерянным. "Что за странный способ смотреть гонки?" - сказал он и пошел домой.