В 1967 году французское правительство пожертвовало заводу Matra на развитие гоночного мотора 6 миллионов франков (около 30 миллионов шиллингов), поскольку во Франции проекты по исследованиям и разработкам часто поддерживаются государством. Эта денежная инъекция больше не повторялась, поэтому летом 1972 года вдруг встал вопрос, сможет ли Matra сохранить полную гоночную программу. Не хватало снова 30 миллионов. Главными спонсорами были Shell и Chrysler, но "Chrysler денег платит мало, правда, предоставляет в распоряжение свою сбытовую сеть для наших машин". Доля производства легковых автомобилей в обороте Matra мала: не более пяти процентов.
Шеф - Жан-Люк Лагардер, молодой, динамичный промышленник с частным самолетом. Гоночного директора зовут Бруно Морин. Он инженер-электронщик, раньше выступавший в ралли на Morgan. Не ясно, его рубцы и шрамы - от аварии или от бурных студенческих связей. Matra - единственная команда, имеющая профессионального и исключительно точно работающего хронометриста. Это незамужняя блондинка Мишель Дюбоск, которая раньше нажимала на кнопку секундомера и держала большие пальцы [сжимание больших пальцев в кулаке - "на удачу" в странах Европы] для своего бой-френда Хосе Розински, занимавшегося гонками. Теперь она вместе с механиком Brabham Керри Адамсом.
Секундомер Мишель отсчитывает время для Криса Эймона, единственного в Matra пилота Формулы 1, хорошо воспитанного, необыкновенно симпатичного сына фермера из Новой Зеландии с тонкими чертами открытого лица. Крис выкуривает до 40 сигарет в день, сразу же покидает компанию, если определяет, что за столом - 13 человек, в остальном, правда, не суеверен. По-видимому, он довольствуется тем, что комментатор на каждом Гран-при представляет его, как "единственного из пилотов мирового класса, еще не выигравшего Гран-при". В 1971 году 27-летний Крис несколько уныло признался мне, что чувствует себя "старым и уставшим".
Кое-что из того, что случалось с ним, может удивить еще кого-нибудь. Эймон проигрывал гонки, имея преимущество в минуту, потому что у него отрывалось стекло шлема, потому что терялся малюсенький винтик в моторе, потому что маслобак терял по капельке масло. Его деловая и частная жизнь отмечена подобными же происшествиями. Однажды блок двигателя его дорогого, как грех, личного автомобиля лопнул, поскольку был оставлен зимовать на каком-то аэродроме без антифриза. В другой раз на воздух взлетел испытательный стенд его собственной, основанной на капитал в шесть миллионов, фабрики двигателей "Chris Amon Engine Limited" в Рединге, Англия, поскольку загорелся топливный бак. Страховка? - "Он точно не знает", - сказал Крис.
Его частный самолет Piper-Aztec, на котором Эймон прилетел в Клермон-Ферран, был с дефектом, "который нам надо было устранять еще во Франции, иначе не смогли бы даже приземлиться в Англии". Несмотря на супер-езду, уже на тренировке случился типичный для Эймона случай: остановка на трассе без бензина, потому что Бруно Морин запутался при пересчете миль в километры. "Новое шасси "MS 120 D" великолепно", - восторгался Крис. Хотя он "уже почти распрощался с мечтой о победе в Больших Призах - но я еще попробую хоть раз очень в это поверить".
Эймон-Халм, Икс-Стюарт, Шенкен-Марко и Север-Фиттипальди - такими были первые четыре стартовых ряда в Клермоне. Север получил три инъекции новокаина и знал, что он совсем не будет ощущать левую руку на протяжении пяти кругов. Темные облака на небе вызывали опасения относительно дождя, поэтому Чепмен держал для Фиттипальди в боксах запасную машину, оснащенную дождевыми шинами. Эмерсон вынужденно опробовал эту машину в субботу вечером, поскольку в боевом автомобиле пожаловался на дефект двигателя. "Я знаю, что с полными баками могу ехать 2:58", - сказал Эмерсон Марко, - "пожалуйста, Хельмут, если я настигну тебя, пропусти".
Эмерсон хотел в этот раз стартовать особенно хорошо. "Но, из-за того, что я так сильно сконцентрировался на переключении с первой на вторую передачи, то потерял целую секунду". Справа и слева мимо него промчались остальные. Эймон-Халм-Стюарт-Икс-Марко - такой была первая пятерка до четвертого круга, в котором Марко пропустил Фиттипальди. Но боевой группе "Шенкен-Хэйлвуд-Петерсон-Север" Хельмут сопротивлялся без усилий. Он ехал, как подтвердил Фиттипальди, очень чисто. "Я не шел в полную силу, и уж точно не на пределе", - сказал Марко позже, - "поскольку хотел быть экономным и сберечь силы для борьбы на финише".
Драма началась, когда у Петерсона взорвался бортовой огнетушитель. "Я пытался максимально приподняться в кокпите, чтобы лучше видеть, пока не уляжется облако. Но ногам становилось все холоднее". После восьми кругов Марко по-прежнему был на шестом месте, вслед за ведущим трио Эймон-Халм-Стюарт и едущими в одиночестве Иксом и Фиттпальди. Хельмут ничего не знал про взрыв на машине Петерсона, но заметил, что Ронни "вероятно, серьезно разозлился, когда обошел меня в быстром повороте, идя на абсолютной грани возможного. Я пропустил его. Но он без необходимости заехал на грязную часть трассы".
Камень, вылетевший из-под заднего колеса машины Петерсона, Марко увидел. "Вдруг мелькнуло что-то размером с кулак, я еще пригнулся в кокпите… но потом почувствовал ужасную боль".
Это был не первый страшный момент для Хельмута. На наклонном овале в Дайтоне в 1971 году на его Porsche при скорости 300 км/ч лопнула правая передняя шина. "Мне и сегодня все еще непонятно", - рассказывал мне как-то Марко, "почему все длилось так долго, и почему я все понимал. До удара о стену прошло не более полу-секунды, но для меня этот промежуток времени растянулся на минуты, за которые я увидел еще раз всю свою жизнь. Такой молодой, красивый, подумал я тогда, и вот теперь - все. Но отреагировал гораздо более практично: сделал все, что было возможно, чтобы спастись. Сверкали искры, когда Porsche играл в пинг-понг со стеной. Так что - выключить зажигание. Потом - запустить систему пожаротушения. Но тут мне пришло в голову, что за год до этого Редман в аналогичной аварии чуть не задохнулся. Значит - не запускать. Такая вот удивительная штука - мозг. Только один раз я сплоховал. Когда толчком распахнул дверь, чтобы выпрыгнуть… то долго соображал, что я ведь еще пристегнут ремнями - тогда, в Дайтоне".
В Клермоне камень пробил забрало шлема Хельмута, как снаряд, оставив круглое отверстие и не расколов забрало целиком, и ударил в левый глаз. В аналогичной аварии (птица разбила очки) в 1960 году в Спа погиб Алан Стейси. Когда Марко снова открыл глаза, то увидел, "что и я тоже на песке, прямо перед отбойником, так что рывком направил BRM на другую сторону и остановил его". Терзаемый болью, Хельмут освободился от ремней, вылез из машины, снял шлем и огнеупорный подшлемник и стал подавать отчаянные знаки работникам трассы, которые, правда, совершенно не реагировали. Хельмут побежал, прося медицинской помощи. Потом упал без сознания. Очнувшись, увидел над собой флаги и лица работников трассы, которые понимали только по-французски.
К счастью, появился Вик Элфорд, проехав по трассе на VW-Porsche. Он довез Марко до больницы для гонщиков, откуда его забрала спасательная команда. Первая остановка "крестного пути" - госпиталь "Hotel Dieux". Хельмут едва держался на ногах, но должен был сам написать имя и адрес, отвечать на вопросы, кто оплатит операцию и т.д. Он записал телефон Ирми [жена Хельмута Марко] в Граце, но потом узнал, что госпиталь не предназначен для глазных операций. Вторая остановка: глазная клиника "Saint Jacques". В машине скорой помощи с ним никого не было, шофер ехал, как сумасшедший, и Марко был вынужден сам держаться, чтобы не упасть с носилок. В клинике быстро подготовились к срочной операции.
Отсутствие стартового № 25 еще долго заботило команду BRM. Ники Лауда, сошедший из-за сломанного приводного вала, уже на 4-м круге, разыскал Элфорда и поспешил с известиями к Луису Стенли. Товарищи, оставшиеся на передовой Гран-при, ничего не знали о драме Марко. Эймон по-прежнему лидировал перед Халмом и Стюартом, теперь с большим преимуществом. Но Джеки не проехал, как он сказал позже, "ни одного круга на пределе, поскольку преследовать Криса и Денни было просто. А потом они начали совершать маленькие ошибки, скользить по песку, грязи. Я решил подождать". Все трое выступали на одинаковых шинах Goodyear. "В этот раз мы побьем Фиттипальди", - думал Халм, пока после 16-ти кругов его не настиг "медленный прокол", из-за чего он замедлился и пропустил Стюарта. Джеки быстро сократил отставание в 4 секунды до Эймона, но знал, что, для того чтобы обогнать, "должен был ждать ошибки Криса". 19-й круг. Половина гонки. С левого переднего колеса машины Эймона разлетелись резиновые лохмотья, Matra проковыляла в боксы и стояла там 1:15 мин. Без борьбы Стюарт обошел разочарованного, безоружного Эймона и стал лидером.
Икс шел вторым, в 20-и секундах позади, с Фиттипальди, следующим по пятам, пока сразу за боксами у него не лопнула шина. Возвращение задним ходом запрещено. Жаки потребовалось 4:30 мин, чтобы проехать круг для возврата, две минуты длится остановка - из-за чего Икс покинул машину и собрался сдаться. "Назад!" - приказал Шетти и постучал себя по лбу, - "еще надо заработать денег".
Тут Фиттипальди показали три сигнала: "Р2" (второе место), "STEW TIR" (после многочисленных дефектов шин Goodyear и Стюарт мог получить проблемы) и "AMON P3", что означало, что вернувшийся в гонку девятым Эймон после сумасшедшей гонки преследования - уже третий… и догоняет Lotus. Так что Эмерсон ехал "так быстро, как мог, но за один круг Крис привез мне три секунды". Незадолго до финиша Фиттипальди едва избежал аварии, когда его почти выбил с трассы Галли. Дуэль за четвертое место выиграл Север у Петерсона, несмотря на вновь начавшее болеть с половины дистанции запястье. 20-я победа Стюарта в Гран-при вызвала дождь из шампанского, в то время как единственный выживший BRM, а именно - машина Бельтуа, финишировал 15-м. А если бы Марко закончил дистанцию, то мог бы стать третьим или четвертым, что доказывал хронометраж кругов.
Вечером Петерсон задумчиво сидел в грузовике, его невеста Барбро плакала, когда узнала о несчастье. Лауда, Гетин и Штоммелен посетили Марко в клинике. Луис Стэнли хотел привезти на самолете английского специалиста, Marlboro держала самолет, готовый взлететь по первому требованию, а Стюарт обещал любую помощь при доставке врачей. В понедельник из Граца в Клермон-Ферран вылетела Ирми Марко. Когда я позвонил в клинику, чтобы поговорить с лечащим врачом, коммутатор автоматически переключился на пациента, несмотря на то, что тот нуждался в строжайшем покое. Голос Хельмута звучал уныло, серьезно, но не безнадежно: "У меня бешеные боли, но врачи говорят, что операция прошла хорошо".
Профессор Солер многократно заверил Хельмута и Ирми, что все должно быть в порядке, что он снова сможет нормально видеть и даже участвовать в гонках - и уже в первую неделю играл с Марко в настольный теннис. В хорошем настроении Хельмут вернулся в Грац и уже размышлял, каких друзей навестит вечером, но уже на плановом обследовании узнал, что немедленно должен будет остаться в госпитале. Он был ужасно расстроен, отказался есть и потерял пять килограммов. Он только лишь хотел домой и был на самом деле временно отпущен для того, чтобы набраться сил для новой операции. Марко должен носить темные очки, "гипсовую повязку для глаза", как он говорит. Каждые полчаса ему нужно закапывать глазные капли. Ему понадобится "целый месяц, чтобы снова научиться разливать чай" - и, прежде всего, очень много терпения.
В своем доме, оборудованном с исключительным вкусом, бывшем первоначально гаражом его родителей, Марко постепенно вновь обретает радость жизни. В гостиной висят картины Фукса [Фукс Эрнст (р. 1930), австрийский художник, один из лидеров новой волны символизма - или "фантастического реализма".] и Хундертвассера [Хундертвассер Фридрихсрайх, (наст. имя и фамилия Фридрих Стовассер) (1928-2000), австрийский художник, самобытно соединивший абстракционизм со стилем модерн.], потому что Хельмут и Ирми - большие любители искусства. В кабинете стоят многочисленные кубки, на письменном столе лежат стопками уже подписанные почтовые карточки для автографов. Марко получает очень много почты от фанатов, и письма почти от всех пилотов Гран-при. Он говорил поначалу: "Если я слишком много читаю, то начинает болеть голова. Это естественный предупреждающий сигнал".
Шестью неделями позже Клермон-Феррана врачи отпустили его на один день. Хельмут на самолете полетел на тренировку в Цельтвег и с воздуха удивился, "как закручивается первый поворот, который мы проходим на полном газу", а внизу, в паддоке, замечает "впервые, насколько громкими являются гонки. Это ужасно". Он "странно чувствует себя после того, как прошло какое-то время: с одной стороны, очень хорошо, что я не должен теперь давать полный газ, с другой - очень жаль, что механики суетятся вокруг, а мне нечего делать. Ты говоришь с кем-то - и вот он уже убегает, потому что там опять не хватает прокладки из губчатой резины или еще чего-нибудь". Позднее Марко начнет работать менеджером в "Формуле Ford" и журналистом и покажет себя на этом поприще исключительно умелым.
Тим Парнелл часто звонит ему и обещает: "Когда бы ты ни захотел получить машину на какой-либо трассе, чтобы попробовать себя - она будет там". И это он полагает искренне и честно, подтверждает гоночный директор почти умоляющим детским голосом. Настроение Марко - продолжать гонки или сдаться - поначалу все время менялось. Почему ни один гонщик после аварии не уходит добровольно, объяснил мне однажды Стюарт: "потому что в большинстве случаев он в момент аварии не чувствует боли. Очень часто сильные боли потом, но не при самой аварии". Это предложение не должно включать страшные секунды Клермон-Феррана. И, если Андретти, спасенный в 1969 году в Индии из горящего Lotus, полагал: "Ничто, абсолютно ничто не сравнится с болью от ожогов", то не справедливо ли аналогичное для жертвенного пути, который пришлось пройти Марко?
Более счастливые вынесли из Клермон-Феррана урок: GPDA, в которой Эймон занял пост директора, освобожденный Боннье, письменно потребовала от всех организаторов обезопасить их трассы от оползней и выброса камней.