Какие утесы кругом! Какие безлюдные долы! В глухом бездорожье таком Не строят жилья новоселы. Однако под сенью ветвей Здесь хижина скрыта лесная. Чинара склонилась над ней, Ветвями ее осеняя. Орешник и дикий копер Хранят ее в чаще растений, Но дальше, в окрестностях гор, Людских незаметно селений. Безмолвна древесная сень, Лишь поздней порой урожая Ревет там огромный олень, Собратьям своим угрожая; Да рвется с вершины обвал, Да серна, спеша к водопою, По выступу прыгает скал, Да дятел колдует весною, Да бьет в колокольчик фазан, Наполнив окрестности звоном, Да с песнею ветер-смутьян Летит по долинам зеленым. Привольный глухой уголок! Одни только дикие звери Здесь бродят и, словно цветок, Растет сиротинка Этери. Укрывшись в лесное жилье, Цветет она, миром забыта. Простая лачужка ее Листами растений покрыта. На низенькой кровле цветы Лиловы, желты, синеваты. Поет соловей с высоты, Вдыхая цветов ароматы. Поет он о милой своей, Крылами во мраке колышет. Как ночью поет соловей, Этери печальная слышит. Ах птичка, бормочет она, Ах, милая пташка, откуда Тебе эта песня дана? Она настоящее чудо! О, если б мне только узнать, О чем твои дивные речи! О, если б мне птицею стать, Заботы забыв человечьи! О, если бы, песней звеня, Умчаться мне к жизни свободной! Заела старуха меня, Что делать с змеей подколодной!

Чуть глянет рассвет из окна На сонные очи Этери, Старуха, как уголь, черна, Кричит и бранится у двери.

Давно на дворе рассвело, Скучает по овцам лужайка. Ты долго ли будешь назло Валяться в кровати, лентяйка? Кой черту тебя на уме? Прости меня, господи боже! Подохнет корова к зиме И овцы от голода тоже. Стара я, старуха, стара, Болят, не согнутся, коленки. О чем ты сутра до утра Мечтаешь, уставивши зенки? Коль слушать не хочешь добром, Возьмусь я за палку, чертовка! Вставай, разрази тебя гром! За чем у тебя остановка?

Эх, трудно на свете одной! Не помню с младенчества мать я. С утра над моей головой Старухины эти проклятья. Приснилась бы матушка мне, Она приласкала б сиротку. Хоть раз бы увидеть во сне Улыбку ее и походку! И день я и ночь на ногах, Томлюсь от ненастья и стужи. И холод, и звери, и страх, И брань, и побои к тому же. Каких еще надобно бед В моем положенье убогом, Когда с появленья на свет Забыта я господом богом! Этери с соломы встает, На сердце привычное горе. Но, господи! весь небосвод В ее отражается взоре. Как взглянет, с огромных ресниц Волшебное льется сиянье, Минута, и склонится ниц Пред нею любое созданье. Степного джейрана стройней, Идет она к двери несмело. Косынка на шее у ней, Овчиной закутано тело. Ни пуговиц нету, ни бус На этой убогой овчине, Лишь хлеба вчерашнего кус Лежит у пастушки в корзине. За стадом овечек и коз Этери бредет по поляне, Двойными жгутами волос Свой стан опоясав заране. Пастушке моей не досуг В лесу красоваться с косою: Беда, коль заденет за сук, Или обернется змеею! А косы как гишер они! Такие ты встретишь едва ли! Не лучше ль, чтоб целые дни Ей тело они обвивали? И дева бредет не спеша, И вяжет чулок поневоле… О, как ты собой хороша, Пастушка, ушедшая в поле!

Спасаясь в полуденный жар В лесу, где река протекала, Этери под сенью чинар В глубоком раздумье стояла. Вдруг слышит: в густом лозняке Залаяла гончая свора, Рожок затрубил вдалеке, Послышались крики, и скоро Мелькнул на опушке олень, Пред смертным охвачен томленьем, И юноша светлый, как день, Промчался верхом за оленем. Метнулась из лука стрела, Олень повалился убитый Пастушка моя замерла, Кустарником тощим укрыта. Но быстрый охотника взор Уже заприметил находку. Глаза незнакомец протер И снова взглянул на красотку. И в самом разгаре забав Вдруг сердце его закипело, Как будто, поднявшись из трав, Огонь охватил его тело. Сгорела она от стыда, Ресницы пред ним опуская… И прыгнул с коня он тогда, И к ней подошел, восклицая.

Пастушка моя, не дрожи! Одна среди белого света, Зачем ты тут бродишь, скажи, В лохмотья и шкуру одета? Отнялся у бедной язык, Стоит перед ним, и ни слова. Охотник нахмурился вмиг, Коснувшись меча золотого.

Скажи, кто отец твой, кто мать, Не скажешь попробуешь стали.

Решил ты меня напугать? Похвалят невежу едва ли! Не слишком великая честь На женщин с мечом ополчиться. И чем я, несчастная, здесь Могла пред тобой провиниться?

Откройся мне, милая, ты, Наверно, живешь недалече. Усталому слаще воды Твои благодатные речи.

О чем мне тебе рассказать? Забыла родное я племя. Отец мой и милая мать Погибли в военное время. Я с мачехой скрылась в лесу, Живу сиротинкою жалкой, Овец и корову пасу, Блуждая с пастушеской палкой.

Зачем же глядишь, как зверек?

Зачем отвернулась? Ужели Плохое я вымолвить мог, Обидев пастушку без цели? Знать, тем ты, красотка, горда, Что ликом ты сходна с луною. Однако кой в чем без труда Могу я сравниться с тобою. Не пыль я, не жалкий отброс, К тому же, господь мне свидетель, Не враг я тебе, и всерьез Мила мне твоя добродетель. Открой же, красотка, уста, Скажи свое имя, девица! Быть может, его красота С твоей красотою сравнится.

Что имя мое для людей? Зовусь я с рожденья Этери. У мачехи старой моей Я редко бываю в доверье. Лишь ругань одну да пинки Доселе я в жизни видала. Желаньям твоим вопреки, Красы в моем имени мало.

Какая бездушная дрянь Заставила девушку эту, Как будто бездомную лань, Скитаться по белому свету? Поверь мне: с прекрасной луной Ты схожа, моя дорогая. Так будь же мне милой женой, Царевною нашего края. Я здешний царевич, я сын Царя-самодержца Гургена. Тебя я из этих долин С собою возьму непременно. Мой конь вороной, как стрела, Умчит нас в столицу обоих, Чтоб счастье свое ты нашла, Блаженствуя в царских покоях. О, как ты собой хороша, Этери моя дорогая! Молиться б тебе, не дыша. Следы твоих ног лобызая!

Уж где мне блистать красотой! Нет времени, витязь, на это. Босая дрожу день-деньской, В простую овчину одета. И каждый отмечен мой шаг Суровый рукой провиденья…

О, дай же мне, милая, знак, Что ты не отвергнешь моленья. Ужели насмешкою ты Ответишь на пламень сердечный? Как жаль мне твоей красоты, Цветок чистоты безупречный!

Не то что женой твоей быть, Я ног твоих вымыть не смею. Как можно о том говорить, Я толком понять не умею. В одежде из шкуры овец Тебе я, царевич, не пара: Рассердятся мать и отец, Глядишь и обрушится кара. К тому же иной есть запрет, Молясь пред небесной царицей, Дала я когда-то обет Остаться навеки девицей, Бродить по долинам вокруг, Пасти это бедное стадо… Мне ветер единственный друг, Цветы полевые отрада. Вдали от людского жилья Я выросла, словно растенье; Как скалы окрестные, я Не знаю, что значит ученье. Чем легким житьем соблазнять, Величьем и домом богатым, Позволь мне тебя называть Судьбою ниспосланным братом. Взгрустнулось пастушке моей, Наполнились очи слезами, И хлынул на землю ручей, И поле покрылось цветами. Здесь каждый цветочек с тех пор Зовется Этери влюбленной. Влажен ты, цветущий простор, Слезами любви окропленный!

Не плачь, не печалься, мой друг, Не сетуй в кручине напрасной. Коль я для тебя не супруг, Покину тебя я, несчастный. Куда ж я, однако, пойду? Все это пустая затея! Покоя, увы, не найду Без милой пастушки нигде я. Величием царским одет, Ужель ничего я не стою? Ты дешево ценишь, мой свет, Того, кто стоит пред тобою. Царям сам господь повелел Хранить драгоценностей груду, Свершаются тысячи дел По нашему слову повсюду. Мы властны над жизнью людей, Мы только пред богом в ответе, Поистине, выше царей Людей не бывает на свете. Царевич я, гордость отца, В руках моих дивная сила, И вдруг, как простого юнца, Пастушка меня покорила! Ведь пламень ты мой не зальешь Водою с упорством девичьим. Ну, чем я тебе не хорош? Ужели не вышел обличьем?

О нет, ты прекрасен, мой брат, Как солнце над нашей горою! И в целой вселенной навряд Кто может сравниться с тобою! Но я ведь тебе надоем, Заменит пастушку другая. Ты клятвы, знакомые всем, Забудешь, меня отвергая. Я сердцем и духом чиста, Мне будет претить беззаконье. Я, верь мне, царевич, не та, Чье место с тобою на троне.

О, нет, никогда, никогда Тебя я не брошу, Этери! Зачем ты настолько тверда В своем безграничном неверье? Я богом, Этери, клянусь, Гроша твои страхи не стоят, Коль я от тебя отрекусь, Пускай меня в землю зароют! Земля да возьмет меня вмиг, Когда, поддаваясь обману, Я твой обожаемый лик Всем сердцем любить перестану! Пускай не допустит творец Меня, не достойного, к трону, Коль я, как бессовестный лжец, Другую красавицу трону! Поверь мне, Этери, прошу: Любовь не пустая затея. Я шапку недаром ношу, Мечом с малолетства владея, Тебе я обет мой даю По царской, по собственной воле. Ответь же на просьбу мою, Подругою будь на престоле! Этери склоняется ниц, Не выдержать девушке спора! И черные копья ресниц Очей заслоняют озера. И снова бегут жемчуга Навстречу лесным незабудкам… Как видно, борьба нелегка, Коль сердце не ладит с рассудком!

Доносится издали зов, Рога затрубили в округе. В трущобах соседних лесов Хватились царевича слуги. Царевич ответ подает, И, стрелы засунув в колчаны, Выходит из лесу народ, Толпой заливая поляны. Звериный на каждом башлык, Плащи сероваты и буры, И сам спасалар среди них В одежде из тигровой шкуры. Завидев Этери, они Бормочут, полны удивленья: Знать, ангелам божьим сродни Небесное это виденье! Ликуйте, царевич сказал, Нас бог не обидел добычей: Невесту я здесь отыскал, Пленен красотою девичьей. Седлайте скорее коней И будьте заботливой стражей Невесте любимой моей, Царевне возлюбленной вашей! И пали пред нею рабы, В пыли преклонили колена, И жарко молились, дабы Хранил ее бог неизменно. Один только Шере молчал, Советник и визирь угрюмый, И взоры на деву метал, Любовной охваченный думой. Едва он завидел ее, Как дьявол искусной рукою Вонзил в его сердце копье И страстью зажег роковою. Отнялся у Шере язык, Дрожа, обессилело тело, И зависть к царевичу вмиг Душою его овладела. Он мечется взад и вперед, Стоять он не может на месте, И в сердце своем сумасброд, Мечтает о юной невесте… Но вот, погрузив на коней Косуль, куропаток, оленей, Царевич с добычей своей Долиною едет вечерней. Трехдневный спеша переход Закончить еще до восхода, Царевич, ликуя, поет Со всею толпою народа. Ущелия, мрачны на вид, Ему в стороне подпевают… Одна лишь Этери молчит, Одна лишь невеста рыдает. Рыдает, припомнив ягнят, Оставленных там, на опушке, И страшно ей, что закогтят Стервятники их без пастушки. А небо мерцает огнем, И в сумраке поле ночное, И ночь, распростершись кругом, Застыла в безмолвном покое. Застегнут небесный кафтан Застежкою из перламутра, И долго скрывает туман Сияние свежего утра.

Светает. Вершины холмов Стоят, озаренные снова, И ворон спуститься готов В долину на запах съестного. Друг друга зовет воронье, Парит над землею кругами. Этери, все стадо твое Зарезано нынче волками! Стряслась над старухой беда. Все поле завалено мясом, И коршун, слетая туда, Теряет от радости разум. Большие крыла опустив. Стервятник шипит на соседа; На них озирается гриф, Кромсая остатки обеда. А по полю взад и вперед Старуха безумная скачет, Старуха Этери клянет, Считает овечек и плачет. Платок с головы сорвала, По горным вскарабкалась кручам, И долго пастушку звала, Склоняясь над лесом дремучим. Но лес, как убитый, молчал, И долго над снегом обвала Лишь эхо безжизненных скал Старушечий вопль повторяло.

Стоял на морском берегу Дворец неприступный Гургена, И башни на зависть врагу Его окружали надменно. Соваться сюда супостат Боялся. За крепкой стеною Устроен был редкостный сад, Пленяющий сердце весною. Фиалка и нежный нарцисс Там дивной четою пестрели, И роза цвела, и лились Над ней соловьиные трели. Однако не весел Гурген, И птиц он не слушает боле, И мрачно он ходит у стен, Веселье забыв поневоле. Чуть свет спасалар во дворец Сегодня явился без зова И, принят царем, наконец, Такое он вымолвил слово.

О царь, не сердись на меня За то, что пришел я незваным. Обязан обрадовать я Известьем тебя долгожданным. Твой сын себе выбрал жену, Какой не отыщешь на свете. Похожа она на луну, Пошли ей господь долголетье! Нам лица красавиц таких В одних сновидениях снятся. И ты не сердись, что жених Решил без тебя обвенчаться. Красавицы этой приход Послужит нам счастья залогом, Ведь судьбы людей наперед Начертаны господом богом. Как саван, Гурген побелел, Услышав такое известье.

Ужели безумец посмел Нарушить условия чести? Но кто она родом? Княжна? Иль царского дома девица?

О царь, мы не знаем. Она Молчит и придворных дичится. Твой сын ее встретил в глуши, Вблизи от овечьего стада, Ив ней он не чает души. Влюбленный с единого взгляда.

Лев, больше ни слова! К чему Болтать, не внимая рассудку! Ты сыну скажи моему, Что я оскорблен не на шутку. Кто, царь я ему? Или он Со мною не хочет считаться? Как смел он, нарушив закон, Над волей моей надругаться? Царю он Левану в зятья Отцом предназначен с рожденья. Я клялся, и клятва моя Известна ему, без сомненья. Нарушив ее, словно лжец, Навек я поссорюсь с соседом. Неужто влюбленный глупец Не мог поразмыслить об этом? Ослушника я не стерплю, Пусть знает об этом негодный! Не дам опозорить семью, Мой царственный дом благородный! И где только этот пострел Сумел своеволья набраться? Скажи ему, чтобы не смел Ко мне на глаза появляться, Я знать ни о чем не хочу! Коль мало острастки злодею, Мечом я его научу, Как с волей считаться моею. И царь замолчал, оскорблен… Узнав о его несогласье, Был лев — спасалар принужден Вернуться ни с чем восвояси.

Царевич, отвергнут царем, Но всей уважаем страною, Построил в окрестностях дом И в нем поселился с женою. Утратив права на престол, Он был равнодушен к потере, И счастье, казалось, нашел В супружестве с милой Этери. И весь царедворческий мир К нему повернулся спиною. Вельможи, собравшись на пир, Корили его меж собою. Одна лишь царица пришла В их домик простой и смиренный И сыну она принесла В подарок кинжал драгоценный. И золотом шитый наряд Невестке она подарила, Рубины, нанизаны вряд, Горели на нем, как светила.

Не в силах я больше ворчать, Сынок мой, как раньше ворчала. Недаром я, старая мать, Тебя в колыбели качала. Будь счастлив с супругой вполне, Коль сделался ты семьянином, И слово, что дал ты жене, Держи по заветам старинным. Не будь легкомыслен, сынок, Чтоб сердце жены не болело. Плевать на домашний порог Не слишком почетное дело. Не худо бы было спросить Родителей старых заране, Чтоб легче нам было избыть Постигшее нас испытанье. Пустого не скажет отец, А ты своим выбором странным Нежданно поссорил вконец Гургена с могучим Леваном. Ты в луже нас всех потопил, Заставил плевком подавиться… Откуда набраться нам сил, Чтоб снова с тобой помириться?

Нет, мать, не топил я людей, Любовною клятвою связан; И рад и любови моей Никто пострадать не обязан. Я сердцу лишь долю его Законную отдал, и этим Заставил отца моего Нанесть оскорбленье соседям. Неужто такая беда Жениться по собственной воле И счастье увидеть, когда Противится царь на престоле? Ребенка вы вправе родить, Но, ставший наследником края, Могу я по-своему жить, Сыновние чувства питая. Зачем же отец осерчал? Зачем он прогнал спасалара? Не я ли вам первый сказал, Что царская дочь мне не пара? Я знаю царевну давно, Из крепости древней Левана Она на охоте в окно Смотрела на нас постоянно. Господь мне свидетель, что я Ни в чем не виновен, царица! И если Леван, как судья, Посмеет на нас ополчиться, Нас тоже мужами зовут, И мы, окруженные войском, С мечами предстанем на суд, Поспорив в сраженье геройском. Крепка наша родина-мать, Не дрогнут ворота из стали, И будем мы их охранять, Как в прежние дни охраняли.

Совсем удалившись от дел В своем самовластье державном, Гурген одинокий скорбел О сыне своем своенравном. Два месяца он горевал, Почти не вставая с постели, И слуги, входившие в зал, К нему приближаться не смели. Однажды в глубокую ночь Не мог он заснуть до рассвета, И чтобы несчастью помочь, Вельмож пригласил для совета.

Всем ведомо, визири, вам, Что нынче случилось со мною. Не в том мое горе, что нам Леван угрожает войною. Нет, сын, мой единственный сын, Женившись на девке негодной, Моих не жалея седин, Унизил мой дом благородный. И как только носит земля Доселе такого бахвала! Как небо на наши поля С высот до сих пор не упало! Неужто велит нам судьба В своем расписаться бессилье, Чтоб сын мой и эта раба Под кровлей единою жили? Вы, лучшие люди страны, Со мною подумайте вместе, Как мужа отнять от жены И смыть роковое бесчестье. Мы сделать обязаны так, Чтоб все изменилось отныне, И пламень любовный иссяк В моем очарованном сыне. Подумайте, мысль какова! Она меня жжет ежечасно.

Поистине, эти слова Сказал ты, владыка, прекрасно. Но столь изменить существо Живого любовного чувства Способно одно колдовство, Здесь мало простого искусства, Не медли же, царь, и зови Скорей колдунов из ущелья, Быть может, они от любви Найдут подходящее зелье. Увидев, какой оборот Событья вокруг принимают, Средь визирей Шере встает И смелую речь начинает.

О царь, я беру на себя Все это опасное дело. Мишень подходящую я Всегда поражаю умело. Но видишь ли, слаб я душой, Чужой не люблю я печали, Я против того, чтоб порой Невинные люди страдали. Безродной девчонки вина, Конечно, не столь уж огромна: Росла в захолустье она, Как зверь одинокий, без домна, Ей, может, самой невдомек, Каких она бед натворила, И кровь ее будет не впрок Тому, кто светлее светила. Я это к тому говорю, Что взял бы ее на поруки.

Отлично, мой Шере! Дарю Девчонку тебе за услуги. Как только исполнишь приказ И все обернется, как надо, Бери, убирай ее с глаз, Она небольшая награда. Вельможи, склонясь пред царем, Толпою направились к двери. И с ними, пылая челом, Ушел торжествующий Шере. Надели щиты и мечи, Лежавшие в зале соседней, И скрылись в безмолвной ночи, И Шере за ними последний.

За три девять гор и морей, А где не поймет и нечистый, Неслыханный жил чародей, Скрываясь в пещере скалистой. Он с каджами [1] был заодно, Запродал он дьяволам душу, И было злодею дано И море тревожить, и сушу. В урочище дэвов вожак, В русалочьем царстве владыка, Творил он и бурю, и мрак, Чтоб путника сбить с панталыка. Лишь стоит ему засвистеть И топнуть о землю ногою, Застонет небесная твердь И грянет гроза над землею. И нет, чтобы людям помочь, Он только им гадит, паскуда, И с виду, проклятый, точь-в-точь, Как христопродавец Иуда. Торчат под усами клыки, Огонь шевелится над рожей, И кости его, широки, Железной обтянуты кожей. На ноги посмотришь мужик, А коготь на пальце собачий, И весь почернел он, старик, Игривой порос жеребячьей, И если в народе кому Вдруг выпадет счастье какое, Одна лишь забота ему: Счастливцу напакостить вдвое. Однажды сидел чародей Один у подножья утеса, И козни он плел на людей, И в небо посматривал косо. И вдруг над его головой, Склоняясь над самой долиной, С вершины горы верховой Прокаркал, как ворон пустынный.

Эй, старче, куда запропал? Увидеться время приспело. К тебе, повелителю скал, Имеется спешное дело.

А, визирь Гургена — царя, Любовью израненный Шере! Ты каркаешь издали зря, Спускайся скорее к пещере. Давно тебя, братец, я жду, Пронюхав о страсти бесплодной. Не стой же у всех на виду, Как волк завывая голодный.

Привет тебе, мудрый старик, Знаток колдовства и знахарства! Коль в сердце мое ты проник, При думай от горя лекарство. Коль ты возвратишь мне покой, Бери мою душу в рабыни. Ты видишь, что сам я не свой Стою пред тобою в унынье. От страсти я весь изнемог, Влюбленному ведь не до шуток! Уходит земля из-под ног, Слабеет от горя рассудок. Хоть заживо в землю ложись, Плитой покрывайся надгробной. Ты веришь? За всю свою жизнь Не знал я болезни подобной.

Я знаю про горе твое. Едва появилась Этери, Как молния, взоры ее Ударили в голову Шере. Итак, за каким же, сынок, Ко мне ты явился советом? Скажи мне, как если б не мог Я сам догадаться об этом.

Ах, что мне ответить, старик? Сгубила меня чаровница! Сказал бы, да разве язык Промолвить всю правду решится? Согнуло несчастье в дугу, Впились в мою голову сверла. На хлеб и смотреть не могу Кусок вылезает из горла. Застлала глаза пелена, Рука поднимается еле, Душа, безнадежно больна, Не держится более в теле.

Ну, полно тебе причитать! Ты впал от отчаянья в детство. Чтоб эту красотку достать, Имеется верное средство. Коль горе свое побороть Влюбленному визирю нечем, Достану я проса щепоть, Полью молоком человечьим. Потом на крови разведу И чтобы лекарство окрепло, От грешников, сгнивших в аду, Прибавлю зловонного пепла. Частицу своей черноты Нам даст на приправу Иуда… Лекарства подобного ты Не видывал, Шере, покуда. Возьми его, визирь, с собой И около дома Этери Под самым порогом зарой, Когда она выйдет из двери. Как действует средство мое, Вы скоро заметите сами. Прекрасное тело ее Покроется мигом червями. В глазах и в развалинах губ Неслыханный гнус расплодится. И скоро она в полутруп На ваших глазах превратится. И тщетно ее лекаря Дежурить начнут у постели, Потрудятся, глупые зря, Червей же не выведут в теле. Пускай насладится вполне Царевич подругой красивой!

А что же останется мне, Один только остов червивый?

Зачем чепуху городить? Русалочьей мазью мгновенно Ты сможешь ее исцелить, Избавив от гнусного тлена. Как только царевич-глупец Жену позабудет в напасти, И будет она, наконец, Твоей предназначена власти, Помажь ее мазью моей, Заставь на рассвете умыться, И к вашей красотке, ей-ей, Былая краса возвратится. Схватив драгоценный состав, Мой Шере, исполнен тревоги, Коня своего исхлестав, Как вихрь, полетел по дороге. И били подковы скалу, И ветер наигрывал в трубы, И бесы, уставясь во мглу, Свистели и скалили зубы. Сжимая дрожащей рукой Свое драгоценное зелье, По горной тропе верховой Въезжает в ночное ущелье. Но совесть, однако, не спит, Стремясь уличить негодяя. И плачет бедняга навзрыд, Коня над рекой погоняя. А в пропасти стелется дым, Колеблется пламя во мраке, И дэвы сидят перед ним, Костры разложив в буераке. Ликует, ревет чертовня В разгаре бесовской пирушки. Как камни, при свете огня Чернеют большие макушки. Здесь глотки пещерных владык Подобны корчагам для пива. Огромный, как шоти, [2] язык Ворочает снедь торопливо. Прислужники, рой бесенят, Проносятся с криком совиным И полным ковшом норовят Вина поднести исполинам. Дымится в кувшинах вино Награда за смерть и увечья, Струится во мраке оно Невинная кровь человечья. И жрут ее духи земли, Подобно косматым обжорам, И, Шере завиден вдали, Приветствуют визиря хором.

Эй, Шере, несчастный-мозгляк, Куда тебя черти погнали? За нашей пирушкою всяк Свои забывает печали. Давай заворачивай к нам, Коль дьяволу продал душонку! Наделал ты дела, а сам Торопишься, видно, в сторонку.

Вы правы, за вами душа, Уделом ей адские муки. Зачем же напрасно спеша, За трупом вы тянете руки? Мне б только пожить на земле Пять лет или сколько хотите, А там кипятите в смоле И в пламени адском варите.

Добро! Торопись, молодец! Пять лет небольшая помеха. Но помни: настанет конец Помрем над тобой мы от смеха! И Шере пришпорил коня И прянул во тьму, исчезая, И долго за ним чертовня Визжала вослед, как шальная.

В чужом бесприютном краю Беды натерпевшись немалой, Вернуться в отчизну свою Торопится путник усталый. И вот он родной небосклон! Но что это? Строем старинным, Вздымая полотна знамен, Отряды идут по долинам. Рога боевые трубят, Колышутся длинные стяги, И кони, волнуясь, храпят, И воины полны отваги. На каждом мерцает, светясь, Доспех, облегающий тело, И черная кровь запеклась, И грязь на телах затвердела. У каждого щит на плече, У каждого палица битвы, На каждом тяжелом мече Иссечено слово молитвы. В стальной рукавице рука Колеблет копьем многогранным. Броня на груди нелегка С нашитым на ней талисманом. Гурген на коне вороном Ведет боевую дружину, И грохот, и вопли кругом Весь день сотрясают долину. За ним в отдаленье ведут Великое множество пленных, Спешит за верблюдом верблюд Под грузом сокровищ бес ценных. А рядом, стальные мечи Украсив людскими зубами, Бегут, хохоча, палачи И блещут на пленных глазами. Столкнулись Гурген и Леван! Бой грянул, и не друг Гургена, Страдая от множества ран, Едва был избавлен от плена. И Шере, раздвинув кусты, В испуге глядит на знакомых. В сознании их правоты Страшит его собственный промах. И чоха намокла от слез, И гложет тоска святотатца. Хотел он пробраться в обоз И с войском Гургена смешаться, — Да поздно Душа залилась Прощальным отчаянным свистом И с правдой последняя связь Нарушилась в сердце нечистом. Как бешеный, Шере взглянул На эти знакомые лица, И войск торжествующий гул Ударил в лицо нечестивца. Отпрянул несчастный назад, И втайне себя проклиная, Помчался в кустах наугад, Коня второпях погоняя.

Подействовал страшный состав! Весь край поутру взволновался. В любовную чашу упав, Таинственный яд примешался. Этери поблекла лицом, Червями изъедено тело, Нет силы ни ночью ни днем, Где снимут, там вдвое насело. В испуге царевич глядит, Склоняясь у милого ложа, Извелся, рыдая навзрыд, Остались лишь кости да кожа. Как только увидит жену, В беспамятстве валится, бедный, И только Этери одну Зовет он в печали предсмертной. О горе! За крепкой стеной Скрывает он в башне Этери И слуги его день-деньской Стоят сторожами у двери. Царевич, Этери звала, Что толку во мне, зачумленной? Уж лучше б я ни щей была, Чем жить мне царевной плененной! Царевич мой, милый супруг, Мое дорогое светило, Прости меня, бедный мой друг, Всю жизнь я тебе отравила! Во всем я виновна сама, Проклятая с детства судьбою! Зачем я лишилась ума, Когда повстречалась с тобою? Не зря я твердила тебе, Увидев тебя на опушке, Что бросил ты вызов судьбе, Приблизившись к бедной пастушке! Напрасно мы, милый, сошлись! Убить меня, глупую, мало За то, что я нищую жизнь На роскошь твою променяла. Ты слишком для ни щей хорош, Супруг мой, царевич прекрасный! И рано иль поздно, но все ж Я знала, что буду несчастной.

Пошла во дворце кутерьма Уходит царевич в могилу! Лишаясь от горя ума. Пришла к нему мать через силу. Звала, обнимала его. Кружилась над ложем, как птица, Но сына спасти своего. Увы, не сумела царица. Ах, матушка, сын говорил, Ты знаешь причину недуга. Он силы мои подкосил, Когда заболела супруга. Уж близок последний мой день, Последняя ночь роковая. Зовет меня смертная сень, Торопит плита гробовая. Пока я в сознанье, молю, Послед нее дай утешенье, Позволь мне Этери мою Увидеть хотя на мгновенье. Пускай разорвется душа, Отнимутся ноги и руки, Хочу я смотреть, не дыша, На милые очи супруги. А если на горе мое Она умерла безутешной, Хоть пепел мне дайте ее, Хоть локон волос ее нежный, Хоть с белой руки ноготок, Кусок подвенечной вуали, Чтоб я лобызать его мог В своей беспредельной печали. И бросилась мать во дворец, Упала, крича, на колена, еле жива, наконец, Она умолила Гургена. И Шере к престолу зовут. И Шере, как вставший из гроба, Является, страшен и лют, И долго безмолвствуют оба. И начал владыка:  Герой, Ты воинов многих сильнее. Я знаю, насколько тобой В своей одолжен я затее. Я царь. Но ведь я и отец! Томит мою душу тревога. Недаром ношу я венец И верую в господа бога. Могу ли я сына убить? Наследник он мой с малолетства! Сумел ты отраву добыть, Найди и целебное средство. Коль девка опять оживет И силу утратит знахарство, Лекарствам иным предпочтет Царевич такое лекарство. Как будто обрушился гром На голову визиря снова. Но слышит он в сердце своем Заклятия знахаря злого: Держись, не сдавайся, сынок, Крепись, мой возлюбленный Шере. Оставить мне душу в залог Не ты ли поклялся в пещере?> И Шере, белее, чем мел, Вступить не посмел в пререканья… Вдруг в окна дворца долетел Томительный вопль причитанья. И в черных одеждах народ Бежит перед царским покоем, И плачет, и волосы рвет, И женщины мечутся с воем.

Мой Шере, взгляни за окно, Кто там завывает во мраке?

О царь, за окошком темно. Пируют, как видно, гуляки.

Мой Шере, я слышу кричат. Пойди, разузнай, бестолковый. Но двери на петлях скрипят И визирь вбегает дворцовый. Глашатай великих скорбей, Посыпал он голову прахом И белого снега белей, Сказал государю со страхом.

Срази супостата господь С такою же силой смертельной, С какой он и душу и плоть В сосуд превращает скудельный. Скончался твой сын, государь! Нет больше Этери прекрасной! На войнах не видел я встарь Кончины настолько ужасной! Как только внесли лекаря Этери в покои к больному, Поднялся он, взором горя, Смертельную чуя истому. Супругу он обнял рукой, Приник к окровавленным ранам, И вдруг перед милой женой На ложе упал бездыханным. Мы ах не успели сказать Этери взмахнула кинжалом… Доселе его рукоять Торчит под соском ее алым! Покрыла Царя темнота При вести об этой кончине. О горе! Открылись врата В страну мою бедную ныне! Мой сын был опорой стране, Он был нам светила дороже… Зачем не оставил ты мне Дитя мое, господи боже?

И вот, улыбаясь вдали, Опять засияло светило, Но бедные очи земли Смотрели туманно и хило. Весь трауром город одет, Унылые реют знамена. Вельможи, встречая рассвет, Рыдают у царского трона. И медленный стелется дым, Клубясь над костром поминальным. И лев — спасалар, недвижим, Стоит перед войском печальным. Стоит, опираясь на меч, Высокому пред ан престолу, И пламя колеблется свеч, И стяги повергнуты долу. Не плачет над башней труба, Не бьют на заре барабаны. В глубоком молчанье толпа Идет, заливая поляны. И в рощах умолк соловей, Затихли веселые птицы, И смотрят из чащи ветвей, Как толпы идут из столицы. Свершая священный обряд, Святитель выходит из двери И визири шествуют вряд, Не видно лишь визиря Шере. Два гроба плывут над толпой Один деревянный, дощатый. Другой, впереди, дорогой, Повит пеленою богатой. И падает наземь народ, Услышав церковное пенье, И слезы обильные льет, И волосы рвет в исступленье. По воле усопшего, тут На светлом лесном косогоре, Где птицы лесные поют, Остались влюбленные вскоре. В двух темных могилах легли Поодаль они друг от друга, Чтоб даже в объятьях земли Не видела мужа супруга. Но скоро чудесную весть Услышали жители края: Над бедной пастушкою здесь Фиалка возникла лесная. И рядом, на холме другом, Открылась огромная роза. Цветут они ночью и днем, И в зной, и во время мороза. И вечно друг к другу стремясь, Листы воедино сплетают, И птицы, людей не боясь, Над ними весь день распевают. И бьет животворный ручей Близ этих надгробий зеленых, И сладостной влагой своей Целит безнадежно влюбленных. Кто этой воды изопьет, Тот сердцем не будет изранен, Будь он из богатых господ, Иль просто бедняга крестьянин.

А Шере, вы спросите, что ж, Проклятый убийца Этери? С утра и до вечера нож Он точит сегодня у двери. Зачем ему острый клинок? Не смерти ли хочет несчастный? О чем, средь людей одинок, Хлопочет преступник опасный? Давно уже, старый злодей, С заплатанной ни щей сумою Он бродит вдали от людей И дико трясет головою. При царском дворе позабыт, Отверг он вельможное званье, И только угрюмо молчит, Когда его гонят крестьяне. В древесное лыко одет, Больной, сумасшедший калека, Боится на старости лет Смотреть он в лицо человека. И вечно он рыщет в горах, В лощинах, травою поросших. То волком завоет, и страх Хватает за сердце прохожих; То горным козлом закричит, То диким завоет шакалом, То меч свой и ломаный щит Таскает на ослике малом. То снова, как злой нетопырь, В дремучей трущобе ютится… Однажды ушел в монастырь С монахами богу молиться. Да где там! Молитвы не впрок Тому, кто отрекся от бога. И снова, как перст, одинок, Он точит клинок у порога. Зачем же несчастному нож, Молитвы к чему и стенанья? Затем, что ему невтерпеж На наше смотреть мирозданье. Затем, что безумной рукой Сегодня он выколет очи, Затем, что смертельный покой Он видит в безмолвии ночи.