Студзянки

Пшимановский Януш

Оборона (10 августа)

 

 

Бодрствование на берегу

Над Вислой опустилась ночь. Восемь часов темноты нужно было использовать для подготовки к предстоящему бою днем. В соответствии с приказом генерала Межицана 1-й танковый полк должен был закончить переправу 10 августа в пять часов, через пятьдесят минут после восхода солнца.

Когда сгустились сумерки, паром перевез две машины из 2-й роты и — вышел из строя. В течение дня он удачно лавировал между падающими снарядами. Казалось, и осколки его не берут. А сейчас, ночью, когда пилоты бросали свой груз на ощупь, надо же было так случиться, чтобы в паром попали! Когда он причаливал с ранеными к восточному берегу, рядом взорвалась стокилограммовая бомба. Два советских солдата погибли, польского сапера ранило. Один из осколков пробил борт моторной лодки над ватерлинией, а другой — повредил мотор.

Дыру в борте заделали за четверть часа, а вот с мотором было куда сложнее: запасные части находились далеко в тылу.

Переправа приостановилась, а время шло. Ночь была наполнена сосредоточенным артиллерийским огнем и постоянным гулом атакующих самолетов.

Как известно, неудачи следуют одна за другой. Около полуночи в советский склад боеприпасов, скрытый в лесу недалеко от переправы, попал снаряд крупного калибра.

Яркий свет, как от сотен молний, на секунду озарил все вокруг. В небо взвился огромный столб рыжего огня, взрывной волной в радиусе ста метров снесло деревья. Всех вокруг обдало песком. Он еще долго потом сыпался сверху. Дым прядями обволакивал укрытые танки.

Если до этого танкисты или спали под деревьями, или ходили к соседям в гости, то теперь без приказа они спрятались под танки. Услышав взрыв, немцы решили помешать эвакуации раненых и стали бить шрапнелью. В броню будто кто бросал крупные камешки.

В глубокой яме, под танком командира 3-й роты поручника Тараймовича, экипаж резался в очко. После пятой раздачи стрелок-радист Павельчик отказался играть.

— Сдавай карты.

— Нот, Петя! Я с тобой играть не буду. — Павельчик спрятал замасленную колоду карт в карман. — Ты, брат, для меня слишком ученый. В детдоме был.

Петя Осевой, а точнее, Пётрек Осёвый, ибо родился он в Старом Селе около Любачева, в Россию попал вместе с отцом сразу же после первой мировой войны. Ему было два года, когда он остался круглым сиротой. Петя вырос в детском доме и, как говорится, был подкован на все четыре ноги. Так что играть с ним в карты — лучше не берись.

Однако не это было главным в Пётреке. Пять лет назад он впервые сел за рычаги управления, и сейчас для него г» танке не было секретов. Он ездил на БТ-2 и БТ-7, на тех, что снимали гусеницы на шоссе, а потом, как автомобили, выжимали до 120 километров в час. На них можно было и через рвы прыгать. Экипаж на этих танках состоял из трех человек. Недаром в песне поется: «Три танкиста, три веселых друга…» Но танки те были легкими и броня их для такой войны, как сейчас, не годится.

— Т-34 — машина что надо, — говорил Осёвый.

В этом тапке экипаж состоит из четырех человек. Жаль, что никто не написал еще песенки о четырех веселых танкистах. Она как раз была бы о них. Поручник Тараймович любил гитару, он играл и пел. Хороший человек и посмеяться любит! Их экипаж подобрался еще на Смоленщине. Павельчик из автоматчиков переквалифицировался в радиста, Адольф Турецкий из подразделения противотанковых орудий перешел в заряжающие.

Турецкому будто кто назло подобрал такое имя — Адольф. Их командир Ростислав (они его называли Славен) подшучивал над Турецким, что, мол, когда дойдем до Берлина, придешь к Гитлеру и скажешь ему: «Привет, тезка». Так и встретятся два Адольфа.

А если говорить правду, Турецкий — очень порядочный парень. Он так драил танк, а еще больше свое орудие, что Тараймович заламывал руки: «Придется, наверное, его выгнать, а то совсем ствол раскалибрует. Трет и трет. Из чего будем стрелять?» Но ото лишь шутки ради. На самом деле Турецкий и Тараймович любили друг друга. Они были на «ты» с самой Смоленщины, с тех пор как в деревне Рай Тараймович женился. Здорово там погуляли. А теперь друзья над Славеком шутили, что была, мол, у него райская свадьба…

Павельчик не захотел играть в очко с Осёвым. Они сидели молча, и под разрывы бомб каждый думал о своем.

— Черт бы все побрал! — выругался Павельчик. — Хуже всего ждать.

— Петрек, расскажи, как ты воевал, — попросил Турецкий.

— Уж все знаете. Раз пять рассказывал.

Тараймович дремал в углу окопа. Услышав голос Турецкого, он поднял голову и тихо сказал:

— Когда интересно, можно без конца слушать. Расскажи. — Он был из Белоруссии и тянул, как бы нараспев, окончания.

Осёвый, польщенный просьбой командира, сразу же согласился.

— Первый раз горел в тапке под Полтавой, но легко отделался. Потом мы защищали Харьков. От бригады осталось только три танка, а мы — в котле. Тогда капитан принес знамя бригады, всунул через люк в мою машину и сказал: «Попробуем вырваться. Ты знаешь дорогу. Веди на Ольховатку». Ночь была темная, как сейчас. Я выехал на шоссе, те две машины — за мной. Зажгли фары и включили газ па полную железку. Мчусь на полном ходу и думаю только, чтобы гусеница не слетела. Фрицам и в голову не пришло, что в тылу может ехать противник. Они давали нам дорогу, а на перекрестках даже флажками направление указывали. Только когда мы весь Харьков проскочили из конца в конец и выехали за последние дома, фрицы, видно, присмотревшись, сообразили, в чем дело, и начали бить сзади из пушек, но — мимо. Было уже поздно! Так мы прорвались па Ольховатку.

Галдела зенитная артиллерия. Как всполошенные куры, кудахтали скорострельные орудия. В лесу рвались снаряды, а Пётрек все рассказывал: как опять в его танк попали, как он сам горел, как тлели на его ногах кирзовые сапоги, как из госпиталя попал в Сельце, как, получив распределительную карточку, ничего не мог разобрать, поскольку написано было по-польски, а он, как сквозь туман, помнил лишь песенку о бурых котятах.

— А-а-а, два котенка, серо-бурых, — затянул Славек Тараймович. И все хором подхватили, неизвестно почему давясь от смеха: — Ничего не будут делать, только Петрю забавлять-

Перебросившись шутками, Тараймович опять задремал. Все затихли. Адольф Турецкий, который немного шепелявил, спрашивал Пётрека шепотом:

— Ты три раса был ранен?

— Четыре. Последний раз под Ленино, — объяснял тот тихо. — Вас обоих еще в нашем экипаже не было. На твоем месте, Адольф, заряжающим был Бомбербах. Потом роту отвели в резерв: у нас оказались самые большие потери в полку. Меня осколком ранило в колено. Когда возвратился из госпиталя… — Он заговорил еще тише и оглянулся на Тараймовпча.

Темнота стала рассеиваться, небо немного прояснилось, и уже можно было различать черты лица дремавшего Славека.

— Когда возвратился из госпиталя, — повторил Пётрек, — то Славек посадил меня на свое, командирское место, чтобы я умел при случае заменить командира. Славек водил машину сам и приговаривал: «Приказывай, гражданин командир роты». И так до тех пор, пока я по обучился. Поэтому и я вас учил водить машину: в танке каждый должен все уметь делать.

— Нашу роту хотят отдать в резерв полковника Чайникова, — вспомнил Павельчик. — Как бы хуже не было.

— Не твоя забота. Лучше подумай, как воды принести. Скоро утро, и надо бы рожу сполоснуть.

— К Висле сбегаю, здесь близко, — обрадовался Сташек. — Бери, Адольф, брезентовое ведро. Идем. Я и других ребят позову.

В лесу они встретили солдат из мотопехотного батальона. Те направлялись небольшими колоннами в сторону Вислы.

— Куда идете?

— На переправу.

— Не спешите. Моторка испортилась.

По тут, как бы желая опровергнуть их слова, от парома долетела ровная трескотня отремонтированного мотора.

Их перегнал монтер плютоновый Люцек Шепель. Он нес две тяжелые канистры.

— На водку будешь менять? — зацепил его Турецкий.

— Для моторки бензин несу.

Запыхавшись, он быстро пошел дальше, таща пудовые канистры. Недалеко от берега, у крутого склона, его настигла еще одна бомбежка. Шепель спустил канистры вниз по откосу, а сам спрятался на дне окопа, рядом с телефонистом.

— Смотри, как бьют, — сказал русский. — У тебя есть закурить?

Закурили. Самолеты никак не улетали, и Шепель скатился вниз по песку за канистрами. Вместе с сержантом Иваном Сорокой они наполнили баки, не обращая внимания на свистящие вокруг бомбы.

От леса к парому шли танки, за ними — взвод 1-й роты мотопехотного батальона.

Переправа вновь стала действовать. Солнце еще не всходило.

Из-за проклятого повреждения мотора к пяти часам полк не смог переправиться. Сейчас шли только последние тапки из 2-й роты подпоручника Чичковского. После ночных треволнений день казался спокойным и безопасным. Может, потому, что на рассвете генерал Межицан перенес свой командный пункт на западный берег, ближе к фронту. Это успокаивало. «Если б не был уверен, что удержим плацдарм, то не перенес бы КП».

 

«ГГ» расширяет брешь

Не прошло и полчаса после восхода солнца, как наблюдатели из батальона старшего лейтенанта Ишкова и с высоты 132,1, где еще находился на позициях 2-й батальон 100-го полка, одновременно донесли, что гитлеровцы сосредоточивают большие силы пехоты и бронетранспортеров на полпути между Грабноволей и Эвинувом.

Командиры обоих батальонов обратились за помощью к артиллерии. Ударили орудия 35-й и 57-й дивизий, однако огонь не был плотным. Не хватало снарядов, так как ночью не только польская паромная переправа, но и два советских моста неоднократно повреждались бомбами.

Только в семь утра дивизион гвардейских минометов, любовно прозванных «катюшами», дал залп. Послышалось такое шипение, будто одновременно разорвалось несколько паровозных котлов. Все кругом наполнилось свистом. За три секунды 192 термитных снаряда описали дугу, обозначив свой полет красными полосками раскаленных газов. Над деревьями взвилась лавина огня, лес заволокло дымом. В ответ грохнула немецкая артиллерия, и гренадеры, несмотря ни на что, пошли в атаку. Они ударили одновременно в двух разных направлениях — по восточному и западному флангам основания клина.

У солдат 2-го батальона 142-го полка из своих окопов на южной опушке лесного квадрата 111 не было хорошего поля обстрела. Его заслоняли кусты, повалившиеся и обгоревшие сосны. Услышав нарастающий гул двигателей, солдаты готовились к бою с короткой дистанции, вкручивая запалы в гранаты.

— Бронебойщики! Вперед! — передали по цепи.

Первым немцев заметил наводчик противотанкового ружья старший сержант Пеник. Из-за стволов поломанных деревьев на обгоревшую лужайку выполз транспортер.

Сержант чуточку выждал и нажал курок. Противотанковый 14,5-мм снарядик вылетел со скоростью 1800 метров в секунду, пробил броню и, угодив в мотор, вывел машину из строя. Гренадеры молниеносно повыпрыгивали через борт. Пеник был им за это признателен и тут же выстрелил еще раз; Над транспортером вспыхнуло пламя.

Немецкая стрелковая цепь двигалась вперед, на ходу давая очереди из автоматов. Справа и слева подъезжали и спешивались новые взводы. Батальон в окопах встречал противника огнем из всех видов оружия. Однако гренадеры приближались, они были уже совсем близко.

Экипаж польского танка должен был ждать сигнала старшего лейтенанта Ишкова, но командир машины сержант Юзеф Наймович не выдержал. В стволе танка был осколочный снаряд, поэтому, как только Наймович поймал в прицел группу немцев поплотнее, он выстрелил из пушки. Застрочил и пулемет.

— Заряжай.

Капрал Павел Вашкевнч натренированным движением ловко втолкнул следующий снаряд, захлопнул замок и снял спуск с предохранителя.

Орудие вздрогнуло и выбросило дымящуюся гильзу. Запахло порохом. Выстрелы следовали один за другим, разнося залегшую стрелковую цепь и преследуя отступающие задним ходом транспортеры. И когда уже немцы отошли, а между деревьями остались только две горящие машины, танкисты продолжали стрелять.

— Эй, братья поляки! — раздался голос старшего лейтенанта. — Берегите снаряды, день только начинается.

Откуда Ишкову было знать, что танкисты так стараются потому, что прежде это был невезучий танк. Наймович, тридцатидвухлетний мужчина с Виленщины, имевший всего пять классов средней школы, был в роте единственным командиром танка без офицерского звания, хотя служил еще в старой польской армии и воевал с сентября 1939 г. Весельчак радист Леон Грешта приводил в ярость тех, кто обучал его строевой, ибо никто, как Грешта, не умел так неправильно, не по уставу шагать: с левой ногой — левая рука, с правой — правая.

Однако хуже всего было с механиком-водителем сержантом Юзеком Павловским: пока танк стоял, казалось, все было в порядке, а как только в путь — сразу что-то ломалось и приходилось останавливаться. Именно по этим причинам танкисты так и старались.

Иначе сложилась судьба боя на западном участке у основания бреши.

После короткой, но мощной артподготовки точно в назначенное время — в 7.15 — пошла в атаку пехота на транспортерах, поддержанная танками. По захваченным накануне просекам гитлеровцы вошли в лес и развернулись в западном направлении. Несколько звеньев пикирующих бомбардировщиков, получавших ориентировку по радио с земли, одновременно атаковали дорогу, ведущую от Грабноволи на север, деревню Студзянки и фольварк.

Когда немецкий левый фланг вышел в поле, по ному с высоты 132,1, над которой еще висела туча пыли и дыма после разрыва бомб, ударили пулеметы и открыли огонь прямой наводкой две «сорокапятки».

Стрелковая цепь залегла в стерне между дымящимися корпусами машин, но не отошла.

Тем временем в лесу Ленги гренадеры упорно продвигались вперед. Прорвав цепь советской пехоты на левом фланге 102-го полка, они подошли к окраине луга южнее фольварка. В нескольких местах они оседлали дорогу, ведущую из Грабноволи в Студзянки. Остановить их удалось только на одной из тропинок в лесном квадрате 105, в каких-нибудь ста метрах от западной стороны дороги.

Высота 132,1 держалась. Оттуда еще доносились одиночные винтовочные выстрелы. Экономя боеприпасы, старший сержант Снегирь запретил вести огонь из «максимов» при отражении новой атаки. Четверть часа назад на территорию стертой с лица земли деревни Домбрувки-Грабновольске вошли танки. Снегирь знал, что бойцы уже взяты в полукольцо, что в любой момент гитлеровцы могут прорваться на южную опушку леса Ленги и отрезать пути отхода.

Раненная вчера левая рука опухла, болела сильнее. Он проверил, может ли двигать пальцами, и попросил одного из солдат:

— В кармане, должно быть, немного махорки осталось. Скрути мне папироску.

Немцы притихли. Очевидно, они закрепились на занятых позициях в лесу между высотой и Студзянками. Солнце поднималось все выше, сгущался августовский зной. Даже в тени было больше 26 градусов. Лениво громыхала артиллерия, время от времени отзывались танки, стерегущие залегших в поле гренадеров. Снаряды попадали в старые воронки, уже в который раз пересыпая ту же самую землю.

С северо-запада за своей спиной Снегирь в лесу услышал низкий гул моторов. Он узнал милый сердцу звук: это от линии фропта подходили танки.

Воспользовавшись тем, что 19-я нижнесаксонская танковая дивизия со вчерашнего вечера прекратила атаки под Грабувом, генерал Чуйков укреплял позиции майора Эйхмана машинами 40-го тяжелого танкового полка подполковника Оглоблина, 1087-го самоходно-артиллерийского полка и артиллерией из своего резерва. Начальник штаба 102-го гвардейского стрелкового полка майор Беранжицкий в начале одиннадцатого сообщал в боевом донесении № 634:

«…Линия нашей обороны проходит от высоты 142,1, вдоль южной опушки леса до дороги, ведущей в лес от восточной окраины деревни Домбрувки-Грабновольске. Справа обороняется 3-й батальон 101-го полка, слева — 2-й батальон 100-го полка. На нашем участке в пехотном строю 6 самоходных артиллерийских установок и 6 тяжелых танков ИС. Мне подчинены две самоходные артиллерийские установки подразделения 1087-го самоходно-артиллерийского полка и 9 дивизионных пушек 118-го легкого артиллерийского полка. Прибыл 282-й минометный полк, и 1-я батарея уже заняла огневые позиции. Вооружение переднего края состоит из: 1 станкового пулемета, 4 ручных пулеметов, 10 82-мм минометов, 1 противотанкового ружья, 9 дивизионных пушек, 6 танков ИС, 6 самоходных артиллерийских установок. Активных штыков в первой линии — 86».

Последняя цифра в донесении майора Беранжицкого указана правильно. За последние 40 часов они потеряли в бою убитыми и ранеными 141 человека, и именно столько солдат — 86 — осталось на первой линии в строю 102-го гвардейского стрелкового полка. Остальные — это минометчики, артиллеристы, связисты и саперы, водители, перевозившие боеприпасы и продовольствие. Вместе со штабами, писарями и поварами полк насчитывал, 927 человек, то есть менее 29 процентов своего штатного состава. Однако он не перестал быть полком и этими силами, которыми располагал, должен был выполнить .очень важное задание — не позволить гитлеровцам еще более расширите к западу горловину бреши, которая уже составляла 1700 метров.

Через четыре часа после начала утренней, атаки немцы овладели лесом Ленги, вышли на его северо-западную опушку, на окраину прямоугольной поляны, вырубленной еще в XIV веке студзянковскими крестьянами. 2-й батальон 100-го полка, в котором служил сержант Снегирь, оборонявший высоту 132,1, практически был отрезан. Лишь один неглубокий ход сообщения, проходящий зигзагом через поля, соединял его с правым соседом.

 

Под Ходкувом танки молчат

Рота подпоручника Чичковского оказалась на плацдарме в пять часов утра. Ее ожидали с нетерпением, ибо она нужна была как вода в пустыне. Но не сразу рота двинулась в сторону фронта.

Каждый командир, начиная со времен еще Древнего Египта, знает, что подразделения резерва — как соколы на охоте: ими можно располагать только до того времени, пока они сидят на кожаной рукавице.

Только когда 2-й батальон 142-го полка отразил утреннюю атаку, а тяжелые танки подполковника Оглоблина и самоходки 1087-го самоходно-артиллерийского полка заняли позицию в цепи 102-го полка, генерал Василий Глазунов решил придать 2-ю роту 1-го танкового полка 57-й гвардейской стрелковой дивизии.

Приказ уже дошел до Пшевуза-Тарновского. Восемь машин (две были повреждены во время бомбежки и оставлены для ремонта) двинулись от дамбы к фронту, везя в танке 120 проводника из 174-го гвардейского полка.

Принимая решение, генерал Глазунов знал только о том, что еще до рассвета, в 2.00 и 2.40, немцы дважды атаковали Ходкув. Правофланговая рота 174-го полка, защищавшая деревню, отбила остатками сил атаки гренадеров: между стенами разрушенных домов и на пепелище в темноте дошло до штыкового боя.

После восхода солнца Ходкув непрерывно находился под огнем тяжелых минометов и орудий, стреляющих из леса и из-за реки. В штаб корпуса поступали сообщения от артиллерийской разведки и авиации, что на участке немецкой 17-й дивизии — у Радомки, в Воле-Ходкувской, в лесу Беле и под Рычивулом — замечено сосредоточение пехоты и самоходных орудий.

170-й Демблинский гвардейский стрелковый полк Дроиова и 174-й полк Колмогорова, которые сражались на высоте 121,6, а потом около Разъезда и теперь в течение последних двух дней, 8 и 9 августа, защищали Ходкув, потеряли 140 человек убитыми и 430 ранеными. Если гвардейцы должны удержать позиции, отразить ожидаемые атаки, то необходимо их поддержать хотя бы силами восьми польских танков.

Вот потому рота подпоручника Чичковского была направлена не к лесу Остшень и не в лес Ленги. Минуя Магнушев, она пошла прямо и около Пшидвожице въехала в лес и двинулась по широкому тракту, ведущему к сожженному мосту под Рычивулом. Им повезло: прибыв на переправу между налетами, они закончили переход, не попав под бомбежку.

Они остановились на гребне лесной высоты. Отсюда сквозь деревья просматривался противоположный берег Радомки, а на нем — искалеченный снарядами костел и полусгоревшие избы Рычивула. Три машины под командованием замполита подпоручника Генрика Бархаша остались в засаде для поддержки 172-го полка, оседлавшего шоссе.

Остальные пять танков, резко повернув направо, продолжали ехать лесом по высокому откосу вдоль берега Радомки. От немецких окопов их заслоняла стена деревьев за речкой, через каждые несколько десятков метров они встречали двух ПЛИ трех солдат, вооруженных в основном ручными пулеметами. На вопрос, что они здесь делают, солдаты отвечали:

— Держим оборону.

Подпоручник Станислав Тилль с удивлением смотрел на такую редкую цепочку стрелков. Видя его удивление, связной офицер уверенно сказал:

— Это сталинградцы, такие не пропустят…

Перед поляной они еще раз свернули вправо, остановились между соснами на северо-запад от Ходкува, недалеко от опушки леса. Подпоручник Чичковскнй пошел доложить о прибытии командиру, молоденькому капитану из 170-го полка, но, когда заговорил, громко и торжественно, тот остановил его:

— Не кричите. Немцы близко.

Командиры машин вместе с механиками-водителями подползли к первой позиции на рекогносцировку. Командир советского батальона капитан Лашин объяснил им положение.

— На правом фланге позиция проходит по лесу. Там немцы не пойдут, поскольку деревья толстые и густо стоят, танкам негде развернуться. Перед нами, примерно на середине поляны, — окопы. Слева, в Ходкуве, сидит наша рота из 174-го полка, удерживая деревню до черной трубы, у сломанной груши, а дальше, на мельнице, уже находятся их автоматчики. Сразу же за домами, внизу, там, где вербы и ольха, течет Радомка. За речкой немцы.

Тилль спросил о минах.

— На поляне мин нет. В деревне перед мельницей и около сожженного мостика на реке они могут быть…

Танкисты внимательно наблюдали. Деревня была небольшая и наполовину уничтоженная огнем. Единственный дом нз кирпича стоял примерно в 100 метрах от леса, от нашей стороны. От домика вдоль поляны тянулись узкие лоскуты полей, заросшие картофельной ботвой и взъерошенной минами рожью, перерезанные прямоугольниками люпина и гречихи. На межах сиротливо стояли яблоньки и одинокая груша-дичок, усыпанная плодами. Было тихо.

Танкисты договорились о сигналах и, возвратившись к танкам, подтянули машины к позициям пехоты, заняв приготовленные гвардейцами окопы. Со стороны поляны их заслоняли молодые сосенки.

После девяти съели завтрак, состоявший из хлеба, колбасы и чая, пахнущего сосновым дымом.

Очень долго ждали и почти с облегчением встретили внезапно начавшуюся перестрелку в Ходкуве.

— По машинам!

Вскочив в темные, раскаленные от солнца танки, припали к прицелам и перископам. Гул разгорающегося в деревне боя доносился до них через открытые люки. Поскольку пехотинцы не срезали деревца для маскировки танков и не очистили для них поле обстрела, Воятыцкий приказал плютоновому Кельчику:

— Бери наш топор и руби.

Тот оттолкнул в сторону механика, выпрыгнул через передний люк, однако вскоре возвратился и доложил:

— Говорят, что нельзя обнаруживать позиции.

В течение получаса они, обливаясь потом, сидели в душных, раскаленных танках и были пассивными свидетелями боя за Ходкув. Сам бон не был виден — мешали ветки, но до них долетал рев моторов, резкий гул орудийных залпов, различались очереди немецких и советских автоматов. Экипажи молчали, огорченные запретом вести огонь. Разве они сюда приехали для того, чтобы стоять за кустами?

Когда примерно в половине одиннадцатого перестрелка прекратилась и пришло известие, что немцы, отбросив роту 174-го полка, овладели деревней, подпоручник Чичковский направился к командиру советского батальона — поругаться.

— Дай паи стрелков для десанта. Пойдем и отобьем. Как только Межицан узнает, что мы потеряли деревню, головы нам оторвет.

— Кто такой этот Межицан? — спросил Лашин.

— Наш командир, генерал. Дай десант.

— Но дам.

Они смотрели друг другу в глаза, как два выпускника школы, которые вдруг поругались из-за девушки. Пот Стекал по их лицам. Первым взял себя в руки советский капитан. Он глубоко вздохнул и, сжав кулаки, начал объяснять:

— Танки в бою поддерживают пехоту, а не наоборот. Пусть лучше ваш генерал оторвет нескольким горячие головы, чем потеряет пять машин вместе с экипажами. На той стороне поляны в засаде стоят «фердинанды». Не слышали, как били? Пока наша артиллерия их не прогонит или, по крайней мере, не ослепит, я не разрешу ни выйти из окопов, ни вести огонь с места.

Чичковский сообщил об этом ответе экипажам. Снова ждали в жаре, вдыхая густой от запаха смолы, масел и испаряющейся нефти воздух. Время шло медленно. Сидя в тени за танком, Тилль, чтобы отвлечься, пытался думать о том, где после войны будет заканчивать политехнический институт. Два курса он проучился но Львове на механическом факультете. Радист сержант Алоиз Гащ зашивал шлемофон. На переправе осколок прорезал материал, и изнутри вылезла серая вата.

Около двух часов, когда уже начали поглядывать, но везут ли на каком-нибудь автомобиле обед, из леса с запада опять донесся грохот густой перестрелки, послышались выкрики немцев, идущих в атаку, и отчетливые, звучные выстрелы танковых орудий.

— Мы сидим, а там дерутся.

— Наверняка это рота Тюфякова. Они всегда на вареники со сметаной первые.

— Везет Цыгану…

 

Вареники ее сметаной

Если знойный день, с утра наполненный боями, можно приравнять к миске с варениками, политыми сметаной, то действительно у 1-й роты стол был богато заставлен. И надо признать, что солдатское счастье в бою улыбнулось подчиненным капитана Тюфякова, которого называли Цыганом.

Когда батальон Ишкова около половины восьмого отразил немецкую атаку и от танка к танку пехотинцы разнесли весть, что сержант Наймович сжег транспортер, счастье улыбнулось экипажу танка 117.

Поскольку 3-й взвод шел в конце колонны, вчера вечером он и разместился дальше всех, в строю пехотинцев старшего лейтенанта Илларионова, поддерживая 3-й батальон 142-го полка. Когда утром правый сосед вел бой, хорунжий Зайнитдинов приказал всем экипажам занять места в машинах и не выходить, пока он не разрешит. Так они и сидели под раскаленной солнцем броней, в душном воздухе, и, проклиная в душе Меликуза, облизывали пересохшие губы.

Вода, которую привезли в двухлитровых термосах, давно кончилась, и негде было достать еще. Генек Франкевич рано утром ходил к лесному буераку, но в нем лежали трупы, поэтому он возвратился ни с чем.

Оказалось, однако, что к добру вышло это сидение в танках, потому что вдруг совсем близко они услышали шум двигателя.

— Одвага! — закричал Зайнитдинов, который всегда путал это слово со словом «увага».

Командир смотрел в прицел, а заряжающий сержант Франкевич прильнул к перископу. Перед ними в мертвом пространстве виднелся советский окоп. Дальше была не очень широкая поперечная просека и лужайка, по которой наискосок из леса вела дорога с выбоинами, проложенная когда-то танками. Шум двигателя становился все сильнее, между деревьями вдруг что-то замаячило, и на разрытый гусеницами лесной перекресток не спеша выехал немецкий средний танк T-IV.

— Бронебойным! — закричал Меликуз, который ни за какие сокровища в мире не смог бы выговорить слово «пшечивпанцерным».

Генек зарядил и молниеносно подскочил к перископу, чтобы посмотреть, куда попадет снаряд. За все двадцать лет жизни ничего подобного он увидеть не мог, а когда война окончится, он все это должен будет рассказать и отцу, и матери, и шести своим сестрам.

Снаряд ударил рядом с башней, блеснул огонь на броне, и танк остановился.

Не зная, насколько удачным был выстрел, они ударили еще раз снарядом по корпусу с левой стороны туда, где находится двигатель. Не было ни дыма, ни огня, по немцы выскочили из машины и юркнули в молодняк, и только ветки закачались за ними. Наши не успели дать по ним очередь, а пехотинцы тоже прозевали удобный момент.

Зато теперь к парализованной машине побежали наперегонки все — и танкисты, и гвардейцы.

Когда они возвратились, механик, серьезный и тихий сержант Николай Анфилатов, единственный, кто остался в машине, сказал с упреком:

— Как дети, все побежали. А если бы там вас всех перестреляли или атака началась, как бы тогда? Даже Муник не остался, чтобы помочь при зарядке.

Им стало не по себе, а особенно хорунжему; они влезли в машину и продолжали наблюдать, только люки оставили открытыми, чтобы хоть немного продувало.

Трудно было предполагать, чтобы по второй раз подвернулся такой счастливый случай, но Франкевич, как завороженный. не отходил от перископа, и солдатское счастье, которое любит терпеливых, улыбнулось им снова примерно через час.

В рассказе я никогда не написал бы об этом, ибо законы композиции запрещают рисовать одну за другой одинаковые пли подобные картины. Эта книжка, однако, заставляет рассказать возможно подробнее о сражении, и нельзя опускать существенные факты во имя соблюдения литературных принципов.

Анфилатов еще доедал консервы, захваченные в немецком танке, а Зайнитдинов с радистом копались в немецком передатчике, когда со стороны той самой дороги, по которой раньте приехал танк, до Франкевпча донесся шум мотора.

— Боже мой, опять едет! — крикнул он, поспешно загоняя снаряд в ствол.

Хорунжий не поверил и потому несколько помедлил, но потом, услышав шум, бросился к прицелу.

— Что-то слабо тарахтит, — проворчал он.

В этот самый момент на дорогу около неподвижного танка выехал небольшой пятнистый автомобиль. Водитель в стальном шлеме на первой скорости преодолевал выбоины. Около него в полевом мундире и высокой фуражке, выпрямившись, неподвижно сидел офицер с серебряным плетением на погонах. Позади были еще двое.

Если бы у Меликуза выдержали нервы, немцы подъехали бы к самым окопам и попали бы в плен. Но хорунжий выстрелил из орудия. Снаряд пролетел над головами сидящих в автомобиле. Немцев словно ветром сдуло. Гвардейцы дали несколько очередей из автоматов, одни из немецких офицеров упал, а остальные трое удрали в рощу.

Зайнитдинов приказал радисту и механику остаться у орудия, а сам с Франкевичем побежал к машине.

Немец был мертв — очередь прострочила грудь. Они забрали у него документы, а автомобиль, мотор которого не включался, общими усилиями проволокли через советские окопы в глубь леса.

— Поздравляю, гражданин хорунжий, — сказал Франкевич, нащупывая в кармане курвиметр — небольшую безделушку с колесиком для измерения расстояния на карте. Это он прихватил из немецкого портфеля для себя лично.

Меликуз посмотрел в зеленоватые глаза заряжающего и смущенно ответил:

— Не моя заслуга. Случай вывел их на мушку.

Было немногим более половины первого, когда паром с последними танками 3-й роты 1-го полка причалил к помосту.

Подполковник Чайников и Славек Тараймович ждали их. Командир полка разложил карту.

— Отмечайте маршрут: через Магнушев до Выгоды, там поворот вправо и через Басинув, Суху Волю, Целинув идете до Ленкавицы. Явитесь в распоряжение командира 35-й гвардейской стрелковой дивизии генерал-майора Кулагина, командный пункт которого находится в фольварке у прудов. Ясно?

— Так точно.

— Проводника не дам. Найдете сами.

— Слушаюсь.

Чайников улыбнулся и, понизив голос, добавил:

— Там утром, около восьми, фрицы крепко потеснили, дошли до самых Студзянок. Эту деревню надо удержать и организовать в ней сильный узел сопротивления. Понимаете, что в такой обстановке я не могу держать вас в резерве?

— Товарищ полковник…

— Желаю вам счастья, ребята.

Сдвинув шлемофон на макушку, он поочередно обнял командиров, поцеловал их в запыленные щеки, уколов ровно подстриженными усами.

 

Фридрих спасает 212

На восточном берегу, у опушки леса, между деревьями стоял тягач, переделанный из танка, у которого под Ленино снарядами разбило башню. В нем дежурил хорунжий Станислав Фридрих с механиком-водителем и двумя мастерами. В случае необходимости уже через две минуты аварийная группа будет на месте.

Утром, несмотря на бомбардировку, они немного поспали, а сейчас Фридрих, жмурясь от солнца, посматривал на реку. Из леса уже вышли два тапка. Сташек Фридрих вылез из тягача, чтобы вблизи увидеть, как они будут грузиться. Первой ехала машина 212. У парома она притормозила, механик уступил место своему товарищу из машины 213. За рычаги управления сел старый танковый волк плютоновый Иван Барылов, который несколько тысяч километров проехал па гусеницах. Погрузка на паром — нелегкое дело, поэтому был приказ, чтобы танки грузили наиболее опытные водители и роте.

Командир роты поручник Роман Козинец стоял на крыле, одной рукой держась за ствол орудия.

И тут со стороны нижнего течения реки показались бомбардировщики. Начала бить зенитная артиллерия, снаряды ложились густо, но Барылов не обращал внимания на стрельбу, а самолетов просто не видел. Спокойно и осторожно ведя машину, он въехал на осевший под тяжестью танка паром, который был немного шире гусениц. Он не видел досок настила, а только воду.

Козинец подал ему знак затормозить, и в этот самый момент начали рваться бомбы. Плютоновый нажал на тормоза чуть сильное, чем надо, но этого было достаточно, чтобы вывести паром из равновесия. Борт накренился, и танк упал в воду.

Фридрих был в шести — восьми метрах от машины, он все отчетливо видел. От взрыва бомб высоким фонтаном взметнулся вверх песок, а потом брызнула вода. Козинец вместе с танком нырнул в Вислу, но сразу же выплыл, быстро работая руками, развернулся, и его втащили на помост.

Солдаты, которые на какой-то миг припали к земле, пряча головы от осколков, сразу же сорвались с мест. Кто-то кричал о помощи, сержант Иван Сорока — механик-водитель буксирующей моторки сбросил сапоги, снял гимнастерку и брюки.

Ниже по течению реки, в двадцати метрах от переправы, появился Барылов, фыркая и беспомощно размахивая руками. Сорока прямо с борта прыгнул в воду, подплыл к нему и, схватив его за темный чуб, вытащил на берег. Затопленный танк блокировал пристань. Надо было как можно скорее оттянуть его в сторону. Ловкий, маленький подпоручник Матеуш Лях — командир 3-го взвода 1-й роты первым сообразил, что надо делать. Он подвел два танка, свой 217 и 218, на котором заряжающим был Ендрушко. Рыжий силач прыгнул, легко раскрутил толстый стальной трос, а сержант Сорока, тот, который вытащил из воды Барылова, хороший пловец, нырнул с концом и набросил его на крюк. В этом месте Висла делала излучину, поэтому затопленный танк было удобнее тянуть вверх по реке.

Танки включили двигатели, но с места не сдвинулись. Прицепили третий танк — результат тот же. Гусеницы все глубже зарывались в песок, а «утопленник» даже не дрогнул.

Фридрих спросил Барылова, выключена ли на танке скорость, но механик не мог ответить точно. Хорунжий подбежал к офицеру штаба бригады, который руководил переправой, и попросил разрешения проверить, потому что если затопленный танк стоит на скорости, то…

Тот согласился.

У Сташека родилась хорошая мысль. Он велел принести из аварийного тягача противогазы, соединил несколько трубок в один шланг, обмотав стыки изоляционной лентой. Затем сбросил комбинезон, сапоги и рубашку и остался только в брюках.

Тем временем баркас подтянули немного выше пристани, но и так было видно, где стоит танк. Его выдавал небольшой водоворот на воде, в котором вращалось несколько засохших листьев и обожженный огнем прут. Фридрих поплыл к танку вместе с Федором Олифером, и оба встали на башне. Вода доходила им до пояса, следовательно, глубина была около трех с половиной метров. К счастью, верхний люк был открыт.

Олифер держал шланг, а Фридрих надел маску и нырнул вниз. Держась за броню, а потом за замок орудия, он почти добрался до кулисы, до коробки скоростей, но в этот момент почувствовал, что задыхается, и поспешил вынырнуть. Он сорвал маску и теперь тяжело дышал.

На берегу уже находится командир бригады, который неизвестно откуда узнал о случившемся. Межицан велел взорвать затонувший танк зарядом тротила, чтобы как можно скорее наладить переправу. По-своему он был прав: важен не один Т-34, а результат сражения, а для этого надо как можно скорее перебросить 2-й полк на плацдарм. Фридриху же было жаль танка. Одно дело, если бы его немцы подбили, а так — жалко терять хорошую машину.

Он нырнул во второй раз. Однако ему снова не хватило воздуха, чтобы выключить скорость. Отталкиваясь, чтобы всплыть, ощутил под ногами песок, который быстро осаждался на дне танка, проникая через открытые люки.

Фридрих опять стоял на башне танка, широко открытым ртом ловил воздух, приходил в себя.

— Хорунжий Фридрих, ко всем чертям! — кричал с берега генерал. — Отцепите трос с крюка!

Саперы связывали тротил в стопки.

Сташек прыгнул в воду в третий раз. Он теперь уже гораздо быстрее добрался до рычага скорости. «Даже если нахлебаюсь воды, спасут», — промелькнула мысль. В мутной воде реки мало что было видно, песок резал глаза. Нащупав рычаг и упираясь йогами в песок, изо всех сил дернул. В тот же момент, когда передача встала на свободный ход, он почувствовал, как вздрогнул танк — это опустились натянутые гусеницы.

Олифер помог ему выбраться, схватив под водой за волосы. Отдышавшись, они поплыли к пристани.

— Трос отцепили? — спросил Межицан, когда они вышли из воды.

— Нет, гражданин генерал, — доложил Фридрих. — Но скорость выключена.

Генерал внимательно посмотрел на хорунжего, на его посеревшее лицо.

— Только не упади в обморок, офицеру не к лицу, — шепнул Межицан и, обняв его за плечи, крикнул подпоручнику Ляху: — Давай!

Натянув трос, танки медленно поползли по песку. Механики вслушивались в шум моторов, чтобы прибавить газу, когда начнут снижаться обороты, но этот момент не наступал. Они даже не почувствовали, когда затопленный танк двинулся. Три машины тащили его без труда. Вначале передвинулся водоворот на реке, потом показались крышка люка, ствол и башня.

— Ура-а-а! Ура-а-а! — закричали советские саперы и польские танкисты.

Сорока уже завел мотор, и паром подошел к берегу. Танк 213 подходил к погрузке.

Затопленный танк вытащили на берег в восемнадцати метрах от пристани. Все члены экипажа танка 212 вместе с аварийной группой хорунжего Фридриха приступили к работе. Их подгоняли, но это было лишним, ибо, едва полк закончил переправу, машина уже была готова.

— А хотели тротилом взорвать, — тихо сказал Фридрих и нежно похлопал ладонью по броне.

 

Тилль берет Ходкув

Автор, работая над повестью, постепенно вводит действующие лица в рассказ, дифференцирует по времени события. Сражениями управляют иные законы, создавая много трудностей тому, кто пытается их описывать. Эти трудности вытекают хотя бы из того, например, что некоторые важные события происходили одновременно. Желая рассказать читателю о том, что делалось на разных участках фронта, автор не может обойтись без повторов.

Теперь, когда хорунжий Станислав Фридрих выключил скорость в затопленном танке и машина 212 была вытащена на берег, когда рота поручника Ростислава Тараймовича, проходя через лес Гай, обходит сосредоточивающиеся там после переправы взводы из мотопехотного батальона подполковника Кулаковского, именно теперь, в три часа дня, весь немецкий фронт от Эвинува до Мариамполя был объят огнем. Стреляли сотни орудий, ревели танки, в воздухе гремели эскадрильи самолетов.

Многие существенные для боя события происходят одновременно. Что выделить, на что обратить внимание?

Через несколько минут после двух часов дня но два танка из взвода Тилля и Воятыцкого получили приказ подготовиться к наступлению на деревню. Сташек Тилль, назначенный командиром группы, отдал свой первый в жизни боевой приказ. Вместе с ним был командир роты 174-го полка, пехотинцы которого должны были прикрывать танки во время наступления. Он прислушивался, ничего не говорил и только в конце кивнул головой, соглашаясь.

Около трех часов советские минометы начали обстрел Ходкува. Под прикрытием густо разрывавшихся мин танкисты повели машины на исходные позиции. Командиры танков смотрели на ручные часы, механики — на фосфоресцирующие стрелки циферблатов, вмонтированных в приборные щитки. Если все пойдет по плану, они должны двинуться с точностью до секунды, так как у советских артиллеристов кончались уже снаряды. Артиллеристы могли нанести сильный, но короткий огневой удар.

— Где же, черт возьми, эта пехота? — нервничал Тилль. — Сами ведь мы деревню не возьмем.

В этот момент из-за сосен, из воронок от снарядов, из окопов вышли солдаты в застегнутых под подбородком касках. Они спокойно забрались на танки, будто устраивались в трамвае для воскресной прогулки за город. Человек по десять на каждой машине, они были незаметны, они слились с броней, притаились за башнями, выдвинув лишь стволы винтовок и автоматов.

Подпоручник захлопнул люк.

— Осколочным, — буркнул он заряжающему Мироновичу.

— Готово, — ответил сержант, щелкнув замком.

Приближалось время атаки.

Артиллерия еще молчала. Однако Тилль крикнул сержанту Савину:

— Вперед!

Четыре машины почти одновременно вышли из рощицы. В прицелах танкисты уже видели дома Ходкува, и тут же раздался залп всей артиллерии 174-го полка. На первую линию обороны выкатили батарею из 64-го отдельного истребительно-противотанкового артиллерийского дивизиона, которая прямой наводкой била по стоявшим в укрытии «фердинандам». Польские танкисты, не останавливаясь, дали залп осколочными снарядами прямо перед собой, пулеметными очередями прочесали дорогу.

Без потерь они дошли до деревни. У первых домов десантная пехота с криками «Ура-а-а!» спрыгнула с брони. Савин, заметив поблизости вспышки пулеметных очередей из подвала каменного дома, прибавил газ и боком передней брони, чтобы не задеть орудие, таранил угол дома. Под ударом тридцати тонн стали рухнули стены, затрещало перекрытие. Машина качнулась вправо, замедлила ход и под рев нарастающих оборотов вытащила гусеницу из-под завала кирпичей.

Танки опять выровняли линию. Рядом шли пехотинцы, бросая гранаты в окна, заскакивая следом в избы, прочесывая их очередями из автоматов. Слева из-за Радомки отозвалось противотанковое орудие, но Ян Зоткин несколькими выстрелами заставил его замолчать.

В центре деревни из-за домов показалась цепь гренадеров, идущих в контратаку. Механики-водители без команды прибавили газ, пошли на сближение, утюжа землю гусеницами.

— Бери больше вправо, — приказал Тилль. — В сторону мельницы…

Уже была видна старая деревянная постройка над речкой, еще не сожженная, так как стояла в низине. Оттуда сверкнула очередь станкового пулемета. Сташек навел орудие и выстрелил.

Пулемет замолчал, но в этот момент танк содрогнулся от взрыва. Машина подпрыгнула и замерла. Подпоручник увидел сильный оранжевый свет, который охватил его, как тонущего — вода. В тот же миг Тилль почувствовал, как теплая и липкая жидкость заливает ему глаза. «Наверняка кровь, — подумал он. — Черт возьми, немного повоевал». Оранжевый свет погас в густом мраке.

Когда танк рвануло, сержант Гащ почувствовал удар в грудь и руку и от сильной боли потерял сознание.

В нескольких шагах от них танк подпоручника Здзислава Воятыцкого также напоролся на мину. Взрывом разорвало правую гусеницу. На какой-то миг экипаж потерял способность действовать, смолк, оглушенный, но оказалось, что все, к счастью, живы, никто даже не ранен…

Они овладели уже почти всей деревней, но атака захлебнулась. Гвардейцы заняли позицию перед поврежденными танками, обезвредили несколько мин, стали окапываться.

Савин и Миронович через нижний люк вынесли контуженого Тилля и раненого, потерявшего сознание Гаща. Со стороны леса по следам гусениц бежал подпоручник Бархаш. Он приказал забрать раненых. Уцелевшие машины медленно отошли в лес. Бархаш принял командование над неподвижными тапками.

— Орудия в порядке. Снаряды есть. Здесь будем защищать деревню.

Танки 124 и 127 на поврежденных гусеницах, словно раненые животные, поползли: первый — немного вперед, а второй — назад, чтобы занять лучшие позиции.

Гвардейцы, наблюдавшие за своими товарищами-танкистами, пришли к машинам с фляжками водки.

— Выпьем за тех, кто погиб, и за живых. Деревню все-таки взяли.

Никто из четырех экипажей, которые в три часа дня пошли в атаку на Ходкув, не слышал, как многократным эхом загремели выстрелы по всей линии фронта от Эвинува до Мариамполя. Это дивизия «Герман Геринг» снова пошла в атаку.

Отсутствие документов не позволяет утверждать, что планы командования дивизии предусматривали также удар, направленный на участке между Разъездом и Ходкувом, вдоль Радомки.

Держу пари, что так было, но не хочу свои предположения выдавать за факты. Можно только выдвинуть гипотезу, что удар польских танков с десантом советской пехоты на Ходкув сорвал готовящуюся на этом участке атаку.

Западнее же Эвинува под прикрытием огневого вала и при поддержке авиации двинулись цепи пехоты и танки, нанося удар по позициям 35-й гвардейской дивизии и 142-го полка 47-й дивизии. Нетрудно предположить, что главные усилия были направлены на расширенно и углубление бреши в районе Студзянок.

 

Изменение приказов

3-я рота 1-го танкового полка через несколько минут после окончания переправы, то есть примерно в час дня, получила назначение в 35-ю дивизию и маршрут перехода.

Прежде чем двинуться, Сташек Дротлев, воспользовавшись тем, что машины 3-го взвода заправлялись, созвал экипажи и провел первое политзанятие на западном берегу Вислы.

— Ребята! Рота Тюфякова ведет бой со вчерашнего дня. Истребила три немецких танка. Получила благодарность от командира 47-й гвардейской дивизии полковника Шугаева. Что скажете на это?

— У них преимущество — раньше переправились! — закричал плютоновый Турецкий, высунувшись из танка.

— К вечеру сравняемся, — сказал спокойно хорунжий Дацкевич — командир машины 133.

Потом они сразу же сели в машины и поехали. Дорога была довольно спокойная. Артиллерия прощупывала то впереди, то сзади, ведя огонь без наблюдателен, а самолеты были заняты другими целями. Только около Ленкавицы, у самого финиша, попали под бомбы «юнкерсов».

Танкисты знали, что времени у них немного, поэтому Дротлев остался у машин и, не обращая внимания на налет, вместе с плютоновым Бомбербахом регулировал движение, указывая машинам места под деревьями.

Тараймович и Хелин отправились искать командира советской дивизии. Фольварк у прудов они нашли быстро. Командный пункт находился в подвале. Молоденькому лейтенанту, который представился им как адъютант командира, объяснили, кто они. Из укрытия тотчас же вышел генерал Кулагин — свежевыбритый, в чистом отутюженном мундире, с орденами на груди. Он был на голову выше их, широкоплечий, улыбающийся.

— Привет, польские танкисты! — крепко пожал им руки и, посмотрев на часы, сразу же начал объяснять, какая их ждет задача.

Они должны были лесом с запада подъехать к Студзянкам и вместе с 1-м батальоном 100-го полка организовать сильный узел обороны.

Кулагин не скрывал, что положение тяжелое, что прерывается связь, что противник в любой момент может пойти в атаку, а резервов нет и люди до предела изнурены боями.

Возвращаясь в роту, они молчали.

Машины, серые от пыли, были укрыты в саду, в тени разрушенных домов.

Дротлев встретил командира роты у головного танка Т-34, расправил комбинезон под ремнем, но вместо того, чтобы как следует отдать рапорт, тихо сказал:

— Мы потеряли Костека. Осколком бомбы наповал…

Капрал Константы Рускул, стрелок из танка 133, был одним из самых молодых в роте: ему было всего девятнадцать. Тараймович сделал движение, словно хотел уже идти посмотреть, но сдержался и спросил:

— Как остальные?

— У машины 132 Лотовского разорвана гусеница. Ремонтируют. Остальные в порядке. Запасные баки я приказал сбросить.

— Хорошо. В таком случае — по машинам…

Подняв клубы пыли, наискось пересекли поле, покрытое стерней, минули фольварк, по узкой просеке въехали в лес. Лес был густой, поросший ольшаником и буком, влажный. Несколько снизили скорость.

Дротлев, стоя на броне танка Дацкевича, оглядывался назад. От колонны далеко отстали два танка. Может, и едут, только за пылью не видно. В лесу пыль осела, но теперь мешали ветки.

Слева, за стеной деревьев, вдруг сорвался ураган огня. Появились немецкие пикирующие бомбардировщики. Дротлев испугался, что заметят колонну, однако у самолетов была какая-то другая цель, и они, круто пикируя, исчезали за лесом.

Поперек просеки, слева направо, начали перебегать между танками пехотинцы. Раненые осторожно придерживали забинтованные руки пли, опираясь на приклады винтовок, ковыляли, с трудом передвигая ноги в потемневших от крови брюках.

Дротлев заметил, как на ехавшем за ним танке 136 флажком подавали знак «Стой». Сташек тронул за плечо Дацкевича, чтобы тот передал сигнал в голову колонны.

На просеку выскочил мотоцикл. Солдат в каске, склонившись над рулем, выжимал все восемьдесят километров, а с заднего сиденья, привстав, как кавалерист на стременах, молоденький лейтенант в надетой набекрень фуражке махал рукой и кричал:

— Стой, стой! Назад!

Они промчались рядом, подпрыгивая на выбоинах, и вскоре от головы колонны пришел передаваемый флажками приказ Тараймовича: «Возвращаться назад».

Пока танки, вползая задом в лес, ломали деревья, давили кусты и разворачивались, Дротлев соскочил с брони. У него колотилось сердце. Не было сомнения, что лейтенант на мотоцикле был прислан из штаба дивизии с каким-то новым приказом. Видимо, за какие-то несколько минут обстановка изменилась.

10 августа в 15.00 танковая дивизия «Герман Геринг» возобновила наступление. Сковывая противника огнем на левом фланге, а также короткими ударами танков и пехоты 19-й нижнесаксонской танковой дивизии, она нанесла в центре одновременно четыре удара, чему предшествовала артиллерийская подготовка и бомбардировка с воздуха.

Первый удар — из Грабноволи через высоту 132,1 в направлении деревни и фольварка Студзянки; второй — от опушки леса восточнее придорожного креста в направлении кирпичного завода; третий — из лесной сторожки Остшень на Выгоду, и четвертый, комбинированный, — с запада и юга на позиции 142-го полка на Гробле.

Высота 132,1 еще раз была перепахана снарядами. Не успела осесть пыль, как на высоту набросились пикирующие бомбардировщики, а из Грабноволи через стерню пошли в атаку двадцать боевых машин с десантом гренадеров.

Две «сорокапятки», расположенные на высоте, подожгли одну машину, но сразу же замолкли, разбитые снарядами танков. Танковый табун мчался с нарастающей скоростью. Когда он находился примерно в трехстах метрах от окопов, в которых сидели солдаты сержанта Снегиря из 2-го батальона 100-го полка, когда казалось, что никто живым не уйдет из-под мчащихся гусениц, ударили пушки тяжелых танков и самоходных установок, окопавшихся на опушке леса прямо перед Домбрувками-Грабновольскими.

Еще минуту назад плоскогорье заслоняло наступающих, но, как только левофланговые машины вползли на гребень и показали борта, раздался залп. Вспыхнуло пламя одновременно на трех машинах, остальные, огрызаясь, свернули несколько вправо и рассыпали гренадеров-десантников цепью. Это спасло защитников высоты 132,1. Неся раненых, они отходили по рву, ведущему в лес, за окопы 102-го полка.

Немецкие танки въехали в лес, ломая молодняк, перестроились в колонну по дороге на Студзянки и через четверть часа вновь развернулись. На полном ходу, рассыпавшись широким веером, они ворвались в деревню, захватили перекресток и двинулись на фольварк. Фольварк молчал, обороняться там было некому.

Немцы довольно легко и относительно с небольшими потерями овладели деревней и фольварком Студзянки потому, что раньше они захватили кирпичный завод.

В то время, когда Ю-87 атаковали высоту 132,1, другая группа из тридцати машин настойчиво бомбила кирпичный завод — кусочек земли размером 200 на 150 метров, выщербленную снарядами кирпичную трубу, печь, два сарая и несколько домиков, разбросанных на горбатой глиняной выработке, заросшей кустами терна и верб. Самолеты атаковали поочередно, один за другим. В течение четверти часа не прекращались вой моторов, свист бомб и взрывы.

Когда последние «юнкерсы» еще сбрасывали бомбы, первые уже обстреливали из бортового оружия фольварк и деревню. Под их прикрытием из леса восточнее придорожного креста пошли в атаку две роты гренадеров, поддержанные восемью танками.

В рукопашной схватке гренадеры отбросили два взвода 100-го полка на высоту Ветряную.

Под угрозой оказаться окруженными в фольварке гвардейцы начали отступать к перекрестку дорог в Студзянках. Во время смены позиций по дороге, идущей из Грабноволи, подошли танки. Они молниеносно ворвались в деревню, разнося деревянные дома как спичечные коробки. За ними с воем и криками шла густая цепь гренадеров.

Внезапность удара заставила защитников отойти: часть отступила в лес Парова в сторону Папротни, а те, из фольварка, перебежками через поля отошли в Повислянские рощи и около мельницы установили связь со взводами, отошедшими от кирпичного завода.

Именно в этот момент генерал Кулагин послал адъютанта на мотоцикле догнать и вернуть 3-ю роту 1-го танкового полка. Создавать узел сопротивления в Студзянках было уже поздно. Передний край дивизии, до этого по своей форме напоминавший серп, под напором атакующих танков изогнулся к северо-западу, к Повислянским рощам.

На какое-то время гитлеровцы приостановили продвижение, но командир 35-й дивизии отдавал себе отчет в том, что в любой момент они смогут возобновить атаку и, овладев крылом выпуклого студзянковского щита, скатятся вниз на два батальона 137-го полка, растянутые вдоль ольшаника от Выгоды до Целинува, и нанесут удар по Ленкавице.

Генерал приказал своему штабу приготовиться к круговой обороне. Кроме Т-34, у него не было даже стрелковой роты, которую можно было бы бросить в контратаку. Главное, успеют ли поляки или же они придут, когда будет поздно?

Нам нельзя заняться этим вопросом. Прежде чем будет дан ответ, мы еще дважды должны будем вернуться к 15.00, к третьему и четвертому ударам из тех четырех, одновременно нанесенных дивизией «Герман Геринг». Мы должны разобраться в обстановке в лесу Остшень. Без этого многие вопросы могут показаться неясными.

 

Но пасаран!

Если действия дивизии «Герман Геринг» в направлении высоты 132,1 и деревни Студзянки преследовали цель расширить брешь и овладеть господствующей над местностью высотой, то в лесу Остшень игра шла на главную ставку, за удлинение клина. Не добившись в течение первых суток боев решительного перевеса, гитлеровский командир стремился любой ценой захватить Выгоду, прорвать вторую линию обороны и, выбравшись из леса на открытое пространство, удобное для быстрых действий большими группами танков, всеми своими силами обрушиться на шоссе под Пшидвожице.

Сильным фланговым ударом из района лесной сторожки Остшень с севера был охвачен 1-й батальон 142-го полка, танки прорвались на 600 метров от Выгоды — это три минуты ходу на боевой скорости. Немцы почувствовали, что они почти у цели, что им надо совсем немного времени, чтобы подтянуть пехоту. Перед ними была дорога, ведущая в сосновый лес, росший на песке среди вересковых зарослей и темный от вьющегося можжевельника. Без пехоты в такой лес входить опасно.

За час до начала немецкого наступления разведчики, которые в чаще папоротника переползли линию фронта, донесли о сосредоточении десяти танков в районе лесной сторожки. Майор Горшанов воспринял это как должное: он понимал противника, он даже удивился бы, будь все иначе. Горшанов организовал командный пункт на высоте 112,2 именно для того, чтобы вокруг него создать узел сопротивления для обороны подхода к Выгоде. Эта деревенька, всего лишь из нескольких хат, была воротами, ведущими с юга к переправе через Вислу. По этой же причине он рекомендовал командиру польского танкового полка здесь же разместить свой штаб. Он обрадовался, увидев, как около двух часов дня у подножья высотки встали два командирских танка, как подтягивалась рота автоматчиков и противотанковых ружей, рота легких Т-70 из семи машин. Даже эти слабобронированные десятитонные танки, которые в открытом бою не могли противостоять немецким T-IV, в лесу становились силой, которой нельзя пренебрегать.

Однако оборона на высоте 112,2 была последней возможностью. После прихода поляков майор Горшанов отдал 1-му батальону его роту, которая до этого времени находилась в резерве. Он приказал поддерживающему 55-му отдельному истребительно-противотанковому артиллерийскому дивизиону двумя батареями занять позиции на опушке леса в полукилометре западнее Выгоды, а третьей заблокировать дорогу, ведущую с поля под Басинувом в район командного пункта. Одновременно он решил ослабить 2-й батальон старшего лейтенанта Ишкова и забрал у него два польских Т-34, которые со вчерашнего дня сражались в его рядах.

Машины 115 и 116 прибыли вскоре после трех часов, сразу же после начала немецкой артподготовки. Сейчас, получив донесение по телефону из 55-го дивизиона о том, что немецкие танки появились перед его позициями, Горшанов крикнул полякам:

— Ребята, кто у вас старший?

Подошел темноволосый, невысокий мужчина, лет тридцати с небольшим, и доложил:

— Хорунжий Марек Вайсенберг.

— Поедете прямо по этой дороге. Недалеко, на поляне, поросшей молодняком, находятся немецкие танки. Восемь машин. Когда двинутся, их надо задержать. Только следите, чтобы не смять наши 76-миллиметровки. Там в укрытии стоит батарея.

— Слушаюсь, товарищ майор.

Горшанов поколебался, но потом любопытство взяло верх, и он спросил:

— Давно воюешь?

— Восемь лет, — ответил танкист и, видя удивление на лице советского командира, добавил: — С тридцать шестого года, с Испании.

Майор пожал ему руку, как бы извиняясь за неуместный вопрос, и кивнул головой:

— Идите.

Марек приложил руку к козырьку и, вернувшись к своим, повторил задачу. Там, куда они должны были ехать, все усиливалась перестрелка из автоматов, все чаще раздавались залпы орудий.

Танкисты заняли места в машинах и двинулись по дороге. Она немного извивалась, а это мешало постоянно вести наблюдение за тем, что делается впереди. Но с другой стороны, это было и хорошо, поскольку их переход происходил более скрытно. За одним из поворотов сержант Леон Гринберг — в гражданке он был часовым мастером, а сейчас — заряжающим на танке 115 — вдруг увидел впереди машины разбитое 76-мм орудие. Взрывной волной от снаряда тела двух убитых артиллеристов были отброшены к деревьям. Дальше, у молодых сосенок, передвигались три темные башни танков, которые имели неясные очертания на фоне тучи густого дыма.

Леон выругался и схватил снаряд, забыв о том, что орудие уже заряжено.

— Съезжай вправо, — услышал он в наушниках спокойный голос хорунжего.

Приказ касался не только механика-водителя, но и его, Леона. Марек толкнул заряжающего в плечо, чтобы того не задело при откате орудия, легко повернул башню и выстрелил.

Снаряд в цель не попал. Гринберг без команды зарядил следующий. Механик-водитель, сержант Езерский, поставил машину под толстой сосной, чтобы заслонить правый борт стволом дерева. Радист, который в прицеле видел фигуры бегущих немцев, короткими очередями сек сосенки, закрывавшие сектор обстрела.

Сжав зубы, хорунжий старательно измерил расстояние до ближайшего танка, целясь в башню, которая разворачивалась стволом в его сторону. Немец несколько замешкался, и Марек нажал на спуск. Пыль, поднятая волной, заслонила черный крест на броне. Однако Вайсенберг, хотя и с опозданием, все же понял, что попал в танк: машина задымилась. Среди канонады Вайсенберг уловил звук танковой пушки сержанта Наймовича и подумал: «Старик не подведет, режет по фрицам». Назвал сержанта «стариком», хотя оба были с одного года.

Он выпустил несколько очередей из пулемета, чтобы отогнать подбежавших гренадеров, а когда поднял ствол, увидел через прицел, что, хотя два танка в рощице и горят, количество немецких машин все увеличивается: их уже не три, а пять шли, приминая на ходу сосенки, в атаку. Хотя все это происходило на Висле, а не в Испании, он подумал: «Но пасаран! Сейчас по другому врежу».

Танк сержанта Юзефа Наймовича объехал слева разбитое орудие, остановился на краю треугольной лысины, выжженной пожаром. Радист плютоновый Леон Грешта, тот самый, который, когда шел в строю, взмахивал левой рукой, ставя левую ногу, увидел на расстоянии не более ста метров группу гренадеров с панцерфаустами. В спешке он выпустил очередь очень низко, но, не снимая пальца со спуска «Дегтярева», легким движением плеча приподнял ствол, и фрицы по-смешному, как при замедленной съемке, начали вращаться на месте, подгибая колени, и падать на испепеленную землю.

Наймовнч, прикрытый в первый момент огнем танка 115, сначала выпустил один за другим три снаряда, а теперь резал из пулемета. Заряжающий капрал Вашкевич подумал, что «старик» понапрасну горячится. Смрад от пороха наполнил танк, в башне не хватало воздуха, очевидно, какая-нибудь ветка засорила вентилятор. Павел приоткрыл люк, чтобы они не задохнулись. Приподнимая крышку, он справа, метрах в тридцати, увидел танк, окутанный дымом.

— Вайсенберг горит! — крикнул он.

Наймович скомандовал механику-водителю:

— Назад!

Сержант Юзеф Павловский, львовский шофер, с начала войны сражался в рядах Красной Армии. В сорок первом был ранен под Ленинградом. Сейчас он сказал командиру:

— К черту! Следи, чтоб не прошли.

Наймович вернулся к прицелу и опять стал бить по немецким танкам, которые уже не шли вперед, а только огрызались с места. Это продолжалось минут десять, а может, полчаса — никто на часы не смотрел. Дымом заволокло всю поляну, трудно было находить цель.

Сзади вдруг раздалось «Ура!». Павловский без команды прибавил газ, несколько метров сопровождал контратакующих советских пехотинцев, чтобы им было веселее идти, и, заметив широкую, плоскую воронку от бомбы, остановился в ней.

Немецкие танки начали отходить — часть назад, часть глубже в лес, на юг. Сквозь дым трудно было смотреть. И пока фигуры отступающих были видны, их гнали огнем.

Когда возгласы пехотинцев удалились и вокруг немного стихло, Наймович в башне присел на корточки, наклонился к механику и положил ему в руку кисет с табаком, сшитый из тонкой кожи. До этого он с ним никогда не расставался.

— Возьми на память, — сказал он. С его потемневшего от пыли лица капали крупные капли пота. — Ядзя вышивала, когда я уходил на войну.

— Получил от жены — береги. Мне и козьей ножки хватит. — Павловский взял большую щепотку табаку, а подарок возвратил назад: он знал, что это единственная вещь, оставшаяся у сержанта из дому. — Пойду посмотрю, что стало с Вайсенбергом.

Долго не пришлось искать. Между деревьями прямо вверх клубами поднимался черный дым, над верхушками деревьев легкий ветерок наклонял столб дыма в сторону переправы через Вислу. Машина Вайсенберга горела. Раскаленная броня не позволяла подойти близко, а на расстоянии нескольких метров вообще многого не увидишь. Танкистов нигде не было видно: или успели выскочить, или навсегда остались под броней.

 

Каша севернее Гробли

В четвертый раз вернемся назад к трем часам дня, к моменту начала немецкого наступления.

Вдоль Гробли, от высоты 119,0 до Разъезда, на юге обороняются 2-й и 3-й батальоны 142-го полка. Оба более суток, с того момента, когда штурмом овладели Гроблей, почти без перерыва отражают атаки. С восемнадцати часов им помогают польские танки, два из них были недавно отозваны, и теперь в рядах батальонов остались три машины. Для 750 метров линии обороны это совсем немного.

Солдат мучит жажда. В лесу нет воды, а жара доходит до тридцати градусов. Мутной жидкости, стекающей на дно ямы, выкопанной рядом с позициями, едва хватает для охлаждения пулеметов. Язык во рту твердеет, нёбо становится шершавым, скрученные папироски с махоркой имеют вкус ржавого железа.

Но наступает время, когда и о воде перестают думать. Вырванные с корнями сосны и дубы валятся на окопы, плотная стена песка, поднятого взрывной волной, закрывает лес. В нескольких местах одновременно вспыхивают пожары.

Через радиостанцию танка 119 удалось установить связь со штабом и доложить о положении как раз в то время, когда немцы пошли в атаку и первые «пантеры» прорвались в лес севернее Гробли.

Несколько немецких танков вместе с группами гренадеров проникли с юга и запада в советские тылы. Однако батальоны Ишкова и Илларионова оставались в окопах, обороняя свои позиции на два фронта.

…Когда артиллерия разорвет телефонные провода и откажут радиостанции, еще остается самый старый способ передачи донесений — через связного.

После того как Тюфяков потерял связь с южной группой своих танков, ведших бой в полуокружении, он послал связного в штаб 142-го полка.

— Только будь внимателен: у пас в тылу каша.

Капрал Феликс Настуняк, в гражданке мясник из деревни Чолганы под Станиславувом, пробирался лесом так, как в родной деревне крестьяне ходили воровать дрова. Он старался лезть в самую чащу леса. С автоматом в руках он шел, склонившись, а над головой все время свистели неизвестно кем и откуда посланные пули. Услышав шум мотора, он останавливался, отходил назад, колесил, путал следы. И делал он это не потому, что здесь должны быть немцы, а просто на всякий случай.

Чем дальше он отходил от передовой и приближался к цели, тем смелее шагал. По дороге ему попался терновник, такой, как под Чолганами, — удлиненные, как бы лакированные листики, большие горошины ягод, снизу зеленые, выше голубеющие, и совсем спелые, фиолетовые, с голубым пушком, как на сливах-венгерках. Обходя этот колючий островок, он засмотрелся на него и вдруг в нескольких метрах перед собой увидел танк с черным крестом.

Феликс упал в траву и замер. Понимал, что его могли заметить и на размышления нет ни секунды. Он не сразу решил, что сделать раньше: вынуть гранату из кармана и вырвать чеку или же проглотить донесение.

«Может, не увидели, — пришла ему в голову мысль. — Я же упал сразу… Главное, не дать себя сбить с толку». Он осторожно приподнял голову, сквозь веточки терна несмело посмотрел на гору из стали, перед которой человек значит не больше, чем желудь для свиньи.

«Тигр» стоял тихий и грозный. Настуняк решил отползти назад, но, чуть приподнявшись, увидел разорванную гусеницу. «Немцы наверняка удрали», — подумал он, однако проверять не стал. Осторожно отполз назад, обогнул поврежденную машину и пошел дальше.

…По просьбе командира 142-го полка подполковник Чайников выслал разведку в сторону отрезанных батальонов. Желающих найти было не трудно, поскольку командир взвода танковой разведки подпоручник Ферынец давно уже донимал его тем, что не хочет сидеть без дела.

Вацек везде хотел быть первым и до сих пор не мог себе простить, что не он, а Щепаник первым переплыл Вислу. Задание, которое он получил теперь, было для него подходящим — самостоятельным и рискованным. Надо рисковать головой, и если все удастся, то сразу станет известно, кто это сделал.

У капитана Падлевского, командира полковой роты автоматчиков, взяли один взвод, посадили на броню и на трех танках пошли в разведку. Т-34 Ферынеца шел первым по просеке, по бокам, сразу же за ним, — два легких Т-70. Вацек стоял в открытом люке и внимательно всматривался.

Проехали около полукилометра. Еще не успели выехать из-за невысокого холма, как он дал знак и танки остановились. Впереди был полувыкопанный окоп, а в нем около ручного пулемета — пехотинцы в пятнистых куртках. Они были видны как на ладони, на них хватило бы одного снаряда, но Ферынец решил вернуться с «языком».

Он взял двух автоматчиков и стороной, укрываясь за кустами, подкрался к пехотинцам. Их было пятеро. Они не слышали шагов, как и до этого моторов танков, ибо весь лес гудел от разрывов снарядов и перестрелки. Танкисты были уже совсем рядом, когда в окопе один фриц вдруг обернулся, вытаращил глаза и заорал:

— Ахтунг!

Ферынец отскочил и бросил гранату, пожалев при этом, что не успел взять «языка». Стреляя на ходу, они быстро побежали к своим. Один из автоматчиков, который бежал рядом с подпоручником, был ранен, и самому Ферынецу пуля попала в ногу.

Оба Т-70 при поддержке автоматчиков остановились и отбросили подбегавших немцев, а танк Ферынеца, свернув в лес, обогнул окоп и пошел по просеке.

Три машины добрались до батальона Илларионова, передали приказ, чтобы держались, и оставили около двадцати снарядов для орудий, так как уже ощущался недостаток боеприпасов. Однако самым важным для пехоты было известие, что просека свободна, что они не окружены и польская танковая разведка истребляет тех, кто прорвался в тыл.

…На помощь Тюфякову, сражавшемуся в лесу южнее лесной сторожки Остшень, пошла «сотка» с экипажем хорунжего Щепаника. Она одиноко ехала по просеке на запад, потом повернула на север. Высоцкий открыл люк, потому что под раскаленной солнцем сталью нечем было дышать. Сворачивая в следующую просеку, он увидел огромную машину, направлявшуюся прямо на них.

— Слева танк! — крикнул Высоцкий, захлопывая люк и выключая сцепление.

Командир тоже заметил противника, опознав тяжелый T-VI. Тот ехал, освещенный солнцем, метрах в двухстах. Огромный черный силуэт сам вползал на прицел. «Даже если заметят, не успеют развернуть башню», — промелькнула мысль у командира.

Пушку рванул выстрел, замок со звоном выплюнул гильзу. Заряжающий Леон Сарницкий, не спрашивая, сразу же вогнал новый противотанковый снаряд. Щепаник держал ставшего вдруг неподвижным «тигра» на прицеле. Он видел, как открылись люки и на броню вылез экипаж. Радист плютоновый Петр Копровский только этого и ждал и сразу же резанул по ним очередью.

— Давай вперед, — приказал командир танка.

Подошли ближе, все еще ради предосторожности держа «тигра» на прицеле, но потом победило любопытство, и Рудольф выпрыгнул из машины, чтобы вблизи рассмотреть добычу. Сразу же из леса немцы открыли огонь из винтовок, и он был вынужден возвращаться низом, через десантный люк. Члены экипажа смеялись, подшучивали над ним, ибо, когда один «тигр» уже на счету, можно и посмеяться над охотником, не опасаясь, что тот обидится.

Прежде чем уехать, они выстрелили в упор, чтобы сжечь эту неподвижную коробку.

 

Атака третьей танковой

Оборона 142-го полка была прорвана в нескольких местах. В тыл советских батальонов, в глубь леса Остшень, ворвались группы гренадеров, несколько танков и самоходных орудий. Севернее Гробли получилась настоящая каша. Однако гвардейские роты продолжали удерживать позиции. Правый фланг немцев, где они наносили основной удар, очутился на положении воина, копье которого попало в щит врага и увязло в нем. Однако острие этого копья все еще не достало Выгоды.

Левый фланг сражавшихся в прорыве частей дивизии «Герман Геринг» оказался в лучшем положении. После захвата деревни и фольварка Студзянки и взятия кирпичного завода фланг вышел на открытую местность.

На широких и сухих полях можно было развернуть для атаки большие силы, столкнуть советскую пехоту в болота и тогда, не опасаясь контратаки с севера, всей мощью форсировать узкую горловину под Выгодой.

Немцы внезапным огнем из самоходных орудий и минометов обложили высоту Ветряную, после чего рота гренадеров овладела ею. Под прикрытием этой атаки остальные силы немцев заняли исходные позиции для наступления.

Около четырех часов дня дивизионная артиллерия гитлеровцев начала обработку советских позиций, а несколько звеньев пикирующих бомбардировщиков, направляемых по радио, атаковали Суху Волю, Басинув и лесок западнее Выгоды. На полуторакилометровой дуге фронта, проходящего через поля от лесной сторожки Остшень до кирпичного завода, взревели моторы и выползли из укрытий тридцать танков и самоходных орудий, на броне которых сидели десантники. Танки быстро набирали скорость. Гитлеровцы, вероятно, были уверены, что не встретят уже никакого серьезного сопротивления.

Не успели еще гусеницы этих машин проутюжить первые сто метров, как из-за верхушек Повислянских рощ поднялись клубы пыли и раздались выстрелы танковых орудий. Во фланг наступающим прямо через ржаное поле шли боевые машины с белым орлом на борту.

15 часов 45 минут. Южнее фольварка Ленкавица по дороге мимо озера выскочил из леса мотоцикл. На нем — водитель в каске и лейтенант в фуражке набекрень. Машина сворачивает вправо, едет вдоль поля, колеса с трудом продвигаются по разъезженной дернине, на пределе воет мотор.

За мотоциклом идут танки — шесть машин Т-34. На башнях номера —133, 131, 135, 136, 134, 130. Первая цифра означает 1-й танковый полк, вторая — 3-ю роту, последняя — место в роте. Свернув на тесную просеку, машины перемешались и встали в ином порядке, чем обычно.

В последней машине поручник Ростислав Тараймович при свете, падающем через приоткрытый люк, читает письмо из Рая. Рай — это деревня на Смоленщине, в которой они стояли на квартирах после битвы под Ленино. Там он женился, справил свадьбу. Теперь получил от жены письмо.

Танк качается, его бросает на выбоинах, буквы прыгают. Поручник выхватывает отдельные слова: «Сын… родился сын…»

По переговорному устройству сообщает об этом событии шаферам на свадьбе, то есть всему своему экипажу. Сложенный треугольником листок бумаги кладет в карман. Прочитает еще раз, когда будет свободная минутка.

Машина входит в полосу дыма. Слева в нескольких метрах горит тяжелый танк ИС.

15 часов 48 минут. Голова колонны перпендикулярно перерезает песчаную дорогу из Ленкавицы в Студзянки. Радист машины 130 Сташек Павельчик оборачивается, тянет за ногу Адольфа Турецкого. Заряжающий приседает к башне и шепелявит:

— Што?

— Дай нож.

— Затупишь.

— Потом наточу. Давай поедим.

Сташек берет огородный с деревянным черенком нож для прививок. Режет жесть консервной банки с американской свиной тушенкой, прозванной «вторым фронтом» еще в сорок третьем году, до высадки союзников в Нормандии.

Потом он вытирает нож о комбинезон, прячет в карман, а про себя думает, что, когда вернется на Курпе, в деревню Гонтаже, опять будет прививать фруктовые деревья. Земля есть. Отец и мать заработали в Америке доллары и купили землю. Только вот отец не пережил — вместе с долларами привез из Детройта пневмокониоз.

Может, теперь еще дадут земли, так как солдатам причитается по реформе.

15 часов 49 минут. По сигналу лейтенанта, который слез с мотоцикла, танки останавливаются — первый в 250, последний в 150 метрах от дороги. Справа, с юга, колонну заслоняет небольшой, но густой висленский лесок, в котором не спеша стрекочут пулеметы. С севера— открытое поле, за ним полыхают хаты в Ленкавице и Целинуве. Домов за возвышенностью не видно, только дым дрожит в знойном воздухе. В той стороне, откуда они пришли, горит танк ИС, и черный столб почти вертикально поднимается к небу. Тараймович подтягивается на руках, выпрыгивает из башни на броню, потом на землю и, поправляя ремень с пистолетом, идет навстречу лейтенанту получить приказ. Незаметным движением он распахивает комбинезон, чтобы было видно орден Красной Звезды.

Механик-водитель машины 130 Петр Осёвый берет из рук Павельчика краюху хлеба с консервами в говорит:

— Оставь и для Славека. Съест, когда вернется. Разомнемся немного, ребята, выйдем на воздух.

15 часов 52 минуты. Молоденький стройный лейтенант в фуражке набекрень идет навстречу командиру польской танковой роты, в левой руке держит планшетку и, отдав честь, докладывает:

— Танковый клин фашистов врезался в боевые порядки дивизии…

Славек пропускает мимо ушей эти вступительные слова. Он знает, что машина Лотовского осталась в Ленкавице с поврежденной во время бомбежки гусеницей, но не знает, что с 3-м взводом подпоручника.

— Ваши два танка, — объясняет лейтенант, — на оборонительных позициях около штаба дивизии…

«Это значит, что где-то завяз только один», — думает Тараймович.

— Командир дивизии приказал вам, — продолжает адъютант генерала Кулагина, — ударить с опушки Повислянских рощ по кирпичному заводу, уничтожить огнем находящуюся там группу танков и пехоту противника и после выполнения задачи вернуться на исходные позиции.

— Сейчас проведу рекогносцировку местности, установлю связь с пехотой, — говорит командир 3-й роты. — В каком часу мы должны нанести удар и кто нас поддержит?

— Сейчас, — отвечает лейтенант, оставляя вторую часть вопроса без ответа.

Около Тараймовича стоят подпоручника Хелин и Дротлев. Последний спрашивает:

— Без рекогносцировки?

— Немедленно, — повторяет адъютант командира 35-й дивизии.

Молчание длится несколько долгих секунд. Внутри горящего танка ИС взрывается снаряд, доносится глухой, как из бочки, гул.

15 часов 56 минут. С высоты безоблачного неба срываются эскадрильи пикирующих бомбардировщиков и сбрасывают бомбы в полутора километрах восточнее. Немецкая артиллерия начинает бить залпами, батарея минометов сосредоточивает огонь на южной опушке Повислянских рощ.

— Если бы здесь были советские танкисты… — говорит лейтенант, а про себя думает: «Они бы не спрашивали. Так надо. Таков приказ».

Лейтенант молчит, но мысль его можно прочитать, и Тараймович, став по стойке «смирно», отдает честь младшему, чем он, по званию, так как в данный момент он отвечает не ему, а генералу, командиру дивизии:

— Приказ понимаю. Выполню.

15 часов 58 минут.

— Командиры и механики — ко мне! — зовет Тараймович и, идя им навстречу, передает приказ.

Они должны пойти в бой в такой очередности, как стоят. Когда первая машина будет в трехстах метрах от опушки леса, когда последняя выедет из-за березок, все развернутся вправо и ударят по кирпичному заводу. Разворот на максимальной скорости.

16 часов 01 минута.

— По машинам! — приказывает командир 3-й роты 1-го танкового полка 1-й танковой бригады имени Героев Вестерплятте.

Все бросаются к танкам. Из-за леса слышны длинные пулеметные очереди и выстрелы танковых пушек.

«Что там происходит?» — думает Дротлев. Вместе с Хелиным они идут рядом с Тараймовичем.

— Славек, мы побежим к пехоте, поднимем ее и поможем.

Подпоручник улыбается, молча жмет им руки и по гусенице взбирается на танк.

16 часов 02 минуты. Бывает такой момент, когда экипажи стоят у машины, еще не заняв места. Пройдет еще двадцать секунд — и они уже окажутся под броней, захлопнут люки.

Приостановим время. Мне хочется назвать вам имена этих людей.

Старший сержант Леонид Трепачко, садовник из-под Вильнюса, под Ленино получил повышение — из заряжающего стал командиром танка 133. Его механик-водитель, слесарь из Стрыя, — капрал Владислав Дыба. Заряжающему — сержанту Зигмунту Миньковскому из Калиша — двадцать один год. Кто замещает капрала Костека Рускуля, убитого во время бомбардировки в Ленкавице, установить не удалось.

Командир 1-го взвода подпоручник Зигмунт Гаевский, который часто поет под аккомпанемент гитары Тараймовича, имеет двоих детей — шестилетнюю дочку и четырехлетнего сына. Он самый старший в роте, ему полных 32 года. В экипаже танка 131 — двое двадцатилетних: радист плютоновый Казик Козлярук и заряжающий капрал Эдек Сус. Механик-водитель сержант Юзеф Славиньский моложе командира на десять лет.

Экипаж танка 135 называют «коммуной». Не потому, что офицерскую порцию хорунжего Дацкевича и солдатскую работу делят между всеми одинаково, так делают все, но Эдек — сын партийного деятеля — умеет остро поставить и политические вопросы. Он твердо говорит: «Польша должна быть красной». Водителем у него — сержант Эдвард Писарек; у пулемета и радиостанции — капрал Тулик; заряжающим — плютоновый Янек Левосиньский. Ни одному из четырех не исполнилось 25 лет.

В машине 136 под польским знаменем воюют два русских — сержант Андрюша Завойкин, московский таксист, и заряжающий плютоновый Алеша Кондратьев. Командир Болеслав Гуславский — рабочий из Пружан. Радист Казик Вайщук — слесарь из Манцевичей, двадцати лет.

Подпоручник Григорий Пилипейченко, украинец, — командир 2-го взвода на танке 134, а русский сержант Горев — механик-водитель. Плютоновый Подольский обслуживает радиостанцию и пулемет, а львовянин плютоновый Метек Сирый, которого называли Сивеком, — орудие.

Из танка командира роты раздается сигнал «Заводи моторы», и в момент все те, чьи имена я назвал, исчезают под броней.

Их было двадцать четыре человека. С этого момента стало шесть боевых машин, в которых работают моторы, заглушая ускоренное биение людских сердец.

16 часов 03 минуты. В танке 130 механик-водитель сержант Петр Осёвый, четырежды раненный в предыдущих боях, дважды спасенный из горящей машины, закрывает глаза, чтобы они быстрее привыкли к темноте, вслушивается в шум мотора.

Стрелок-радист плютоновый Станислав Павельчик доедает последний кусок хлеба с консервами, поправляет в кармане садовый нож Адольфа Турецкого, чтобы не мешал. «Потом отдам», — решает он. Заряжающий вопросительно показывает на противотанковый снаряд и после утвердительного кивка командира заряжает им орудие.

Поручник Тараймович отдает команду:

— Вперед! Полный ход!

Через смотровую щель Турецкий видит, как березки в Повислянских рощах бегут назад, трепещут, подхлестываемые брызгами песка. Нарастающий вой мотора врывается под шлемофон. Горячий воздух обжигает, пот течет по спине. Скошенные поля, обозначенные копнами ржи, спускаются по наклонной к югу. За вытоптанным садом видна разбитая деревня, наискосок — группа деревьев, а над ней — выщербленная высокая труба.

Шесть танков мчатся по гребню высоты, мимо старой ветряной мельницы. Земля дрожит под тяжестью ста восьмидесяти тонн стали. Тысяча пуль, выпущенных в первую минуту, сметает не глубоко окопавшуюся роту гренадеров. Остальное доделали гусеницы.

Старший сержант Трепачко из передней машины лупит по двигающемуся левее кирпичного завода танку и трассирующими очередями из ручного пулемета указывает цель тем, кто идет следом за ним.

Стерня голая, ветер несет пыль на север, видимость хорошая. Тараймович одним взглядом охватывает все свои машины.

Видимость хорошая, поэтому из Студзянок отзываются притаившиеся за руинами «фердинанды».

Осёвый говорит:

— Трепачко получил.

— Медленнее, — отвечает Славек, нажимая на спуск и одновременно со звоном выброшенной из замка гильзы спокойно говорит: — Газ прибавь. Один есть.

— Гаевский горит.

Слышен скрежет шестеренок поворачиваемой башни, ворчит ручной пулемет Павельчика, вторично отскакивает назад ствол под действием силы отдачи.

— Второй готов. Прибавь скорость для разворота.

Машина прыгает через косу дыма, ползущего из горящей машины Трепачко. Танк 133, перебирая гусеницами, пятится назад, как смертельно раненный зверь. Но вот он еще раз сверкнул огнем из ствола пушки.

Впереди видна разворачивающаяся «пантера», за нею еще две машины. Немцы, прекратив атаку, меняют позицию.

— Убавь газ, — говорит Тараймович.

Тише становится гудение мотора, громыхание орудия.

— Дацкевич горит, — докладывает Осёвый.

— Поворачивай.

Оба пулемета секут разбросанных по полю гренадеров.

— Гуславский в огне.

Еще два снаряда Тараймович послал со ржаного поля, а третий, когда въезжали в люпин.

— Убавь газ, — были его последние слова.

Осёвый замедлил, подождал и, услышав гул орудия, закончил поворот. И тут в них попал снаряд. В самую башню, у основания ствола. Еще какой-то миг они двигались вперед. Павельчик не отрывал щеки от приклада, ручной пулемет бился как рыба, вынутая из воды, и замер на последнем патроне. Осёвый открытым ртом вдохнул насыщенный пороховым смрадом воздух и огляделся. Башня была в дыму. Славек безжизненно повис, зацепившись за замок портупеей. Турецкий сидел с разбитой головой.

Второй снаряд пробил баки с горючим и попал в мотор. Танк остановился. Огонь ворвался внутрь, пламя уже лизало руки Петра, вытянутые в сторону Тараймовпча, доставало лицо. Осёвый отскочил, дернул замок люка водителя, но он не поддавался. Осёвый уперся в него ногами, но плита брони не дрогнула: очевидно, снаряд заклинил ее снаружи.

Сташек Павельчнк открыл десантный люк, проскользнул под днище машины. Осёвый — за ним, повис на радиокабеле, дернул и разорвал его. Павельчнк схватил механика за ноги, вытянул. Петр упал на обгоревшие руки в покрытый гравием песок.

Вместо того чтобы отползти, они приблизились к открытому люку.

— Славек!

Из танка вырвалось пламя от взрыва боеприпасов. Только теперь им стало страшно, и они отползли в разные стороны. Со стороны леса затрещали «максимы», раздалось продолжительное русское «Ура!». Хелин, Дротлев и плютоновый Михал Бомбербах шли в атаку вместе с пехотинцами 3-го батальона 100-го полка.

Пусть читателя не вводят в заблуждение слова «батальон» и «полк». Их было около пятидесяти, в большинстве — те, чье орудие было разбито, чья автомашина сгорела, а также связисты и повара. Все — смертельно измученные, в течение последних четырех дней они постоянно находились в бою. Тем не менее, когда два офицера, выскочив из окопа, крикнули: «Вперед! Там польские танки!», они пошли за ними, отбросили подбегавших гренадеров и во второй раз овладели высотой Ветряной.

Было около пяти, когда старшина 3-й роты плютоновый Бомбербах на советской санитарной машине забрал в госпиталь раненых Трепачко, Подольского и Завойкина. Осёвый, как слепой, вытягивал вперед обгоревшие руки, слезы текли по его лицу, покрытому маслом и копотью. Он повторял одни и те же слова: «Нет Славека, нет роты, все сгорело». Вместе с Павельчиком они скоро уйдут на полковой медпункт. Около Дротлева стоят двое из тех, кто не получил ран и ушел от смерти, — подпоручник Григорий Пилипейченко и плютоновый Мечислав Сирый, называемый Сивеком. Из двадцати четырех, что пошли в наступление, осталось в живых семеро.

В строю осталось 4 машины и 28 человек, однако они не перестали быть 3-й ротой 1-го танкового полка. Подпоручник Хелин взял на себя командование ротой.

Атаку отбили семидесятитонные «фердинанды», укрытые в Студзянках. На расстоянии восьмисот метров они разносили боковую броню танков. Однако, прежде чем им удалось взять танки на прицел, прежде чем они начали их поражать, уже пылало пять немецких боевых машин, которые с кирпичного завода пошли в атаку на Суху Волю. В этот самый момент правый фланг гитлеровцев, идущий на Басинув со стороны лесной сторожки Остшень, попал под огонь двух батарей 55-го отдельного истребительно-противотанкового артиллерийского дивизиона.

Неожиданность — это грозное оружие. Встреченная огнем с двух флангов, немецкая атака захлебнулась.

Потери в людях были небольшие, недостатка в машинах не ощущалось: через брешь со стороны Грабноволи подходили новые, но чтобы возобновить атаку, офицеры должны были собрать роты, сосредоточить их на исходных позициях, еще раз вызвать огонь артиллерии и организовать взаимодействие. А тем временем минуты складывались в часы. Солнце высоко стоит над горизонтом, но уже побежали длинные тени.

Если удар, вносящий перелом в ход боя, не будет нанесен до вечера, тогда то, что для Петра Осёвого — конец существования роты, для Хелина и Дротлева — трагедия и поражение, то есть шесть сожженных машин 3-й роты и семнадцать погибших танкистов, — тогда это перетянет чашу студзянковского сражения и станет его поворотным пунктом.

 

Ольшевский ведет огонь во фланг

1-ю роту 2-го танкового полка мы оставили на переправе в тот момент, когда танки взвода подпоручника Ляха, прицепленные к затопленному танку 212, вытащили наконец его на сушу. Обычно, если в одном месте собирается слишком много командиров, происходит замешательство. Так случилось и здесь. Не соблюдая очередности, сразу двинулись на погрузку два ближе всех стоящих танка — 211 хорунжего Медведева и 225 хорунжего Грушки из 2-й роты.

Роман Козинец еще не пришел в себя после неожиданного купания, фыркая и сплевывая воду. Сидя в одних трусах на песке, он растирал пальцами одеревеневшие мускулы и ждал, пока высохнет на солнце форма.

— Плыви, Казик, на тот берег и принимай командование, — сказал он своему заместителю. — Я присоединюсь, как только обсохну.

Подпоручник Ольшевский похлопал его по плечу в знак того, что все будет в порядке, и побежал в сторону пристани. Паром уже отошел, расстояние между берегом и бортом увеличивалось. Одним прыжком подпоручник очутился на палубе, сел около гусеницы рядом с Грушкой и спросил:

— Эдек, а ты здесь по какому праву?

— Кто первый, тот лучший.

— Думаешь, там сахар дают без очереди? — показал он на западный берег.

— Я стоял на самой опушке леса. Велели ехать, ну я и поехал, — буркнул хорунжий, чтобы не подумали, что он метит в герои. — Ты офицер-политработник, должен обо мне статью написать в газету. Я могу тебе даже заголовок подсказать: «Отважный танкист» или «Вне очереди в бой».

Причалив к острову, они форсировали мелкий рукав и выехали на берег. В саду, между крытыми соломой хатами, стояли пять машин из роты Козинеца, а шестая — Медведева.

Около танка командира 2-го взвода хорунжий Шиманьский, веселый и длинноногий, исполнял свой коронный номер — песню «Чудо произошло однажды, ой, дед обратился к иконе, ой!…», а радист Владек Годлевский, сидя на земле, с увлечением барабанил в такт ложками по котелкам.

Ольшевский чувствовал себя спокойно, как дома. Теперь оставалось только ждать командира роты, 3-й взвод и «утопленника», то есть машину 212. Однако так часто бывает в жизни: едва лишь нам покажется, что можно передохнуть, как события разворачиваются иначе.

Штабной грузовик, высокий зеленый фургон, стоял тут же, у дамбы. Не прошло и пяти минут, как находившийся в нем хмурый начальник штаба, одноглазый капитан Подскребко, вызвал к себе Ольшевского.

— Где Козинец?

— Он тонул, еще не пришел в себя.

— Вместо него ты командуешь?

— Я.

— Бери эти шесть машин и гони на передовую. Рогач приказал. За Выгодой повернешь вправо. — Он указал остро отточенным карандашом место на карте. — Займешь позиции в Сухой Воле, установишь связь с батальоном 137-го полка, который там обороняется. Понятно?

— Понятно, но…

— Выполняй.

Строгий к себе, Подскребко не был мягким и с другими. Он смотрел на Ольшевского сурово, и только когда тот отдал честь и вышел из надстроенного па грузовике фургона, начальник штаба тепло посмотрел ему вслед. Встав в открытой двери, он выпрямился и, приложив руку к козырьку, проводил отъезжающие танки.

От переправы они шли ускоренным маршем. Под Дембоволей попали под заградительный огонь. Большие металлические кругляшки мин рвались совсем близко. Ольшевский, поправляя на голове тесный шлемофон Козинеца, со страхом думал, что, пожалуй, надо было где-то сбросить запасные баки и ящики со снарядами, которые он везет на броне. Случись вдруг прямое попадание…

Однако он не мог останавливать машины под огнем и на виду у всех. Ответственность за судьбу людей и машин превыше всего!

Шесть машин 1-й роты 2-го танкового полка добрались до Выгоды, когда солнце еще высоко стояло над горизонтом. Не доверяя карте, танкисты спросили, как проехать дальше, и свернули по песчаной дороге на запад, так как их предостерегли, что немцы близко.

Справа был луг, покрытый темной, влажной зеленью, а дальше пучками шел ольшаник. Слева — полоса, поросшая можжевельником. Первым ехал хорунжий Виталий Медведев, вторым — Ян Шиманьский, а третьим — Ольшевский в танке командира. Когда все шесть машин, миновав первые домики Басинува, выехали на поляну, Шиманьскнй доложил по радио:

— Слева горит Т-34. Очевидно, из нашей бригады…

Тут же он заметил огонь с высотки, на опушке леса, на расстоянии не более трехсот метров. Снаряд сбил на одной из машин запасной бак, полный мазута. Танки без команды сделали поворот на месте лицом к противнику и, стреляя на ходу, попятились за домики между деревьями. Ломая стволы деревьев, они теряли ящики со снарядами. Десять голосов раздавались по радио сразу, и ничего нельзя было понять.

Машина 210 остановилась как-то наискосок. Развернуть орудие и стрелять было нельзя — мешало дерево. Водитель хотел повернуть машину, но рядом с гусеницей росло дерево, и, пока удалось его повалить, дважды глох мотор. Радист капрал Павел Парадня успел выпустить из ручного пулемета два диска по немцам, убегавшим через реденький лесок справа. Потом начал бить из орудия Ольшевский.

Гренадеры исчезли. Гитлеровские танки на горке, обстрелянные из шести орудийных стволов, замолкли и попятились в глубь леса. Все стихло. Подпоручник открыл шок, начал считать свои Т-34 и с облегчением вздохнул, когда насчитал шесть. Единственная потеря — это сорванный бак, который догорал на земле.

Командиры вышли из машин, экипажи начали собирать потерянные ящики со снарядами, стремясь в первую очередь утащить подкалиберные и термитные, которых но хватало.

На дороге показались четыре солдата в комбинезонах, с закатанными до локтей рукавами, с оружием в руках. Кто-то из заряжающих пустил по ним очередь из пулемета, к счастью, не точно, и те начали грозить кулаками, кричать. Ольшевский отчетливо услышал, как они упоминали сукина сына, собачью кровь, холеру. Когда они подошли ближе, он узнал в них танкистов из 1-й роты полка Чайникова.

Сержанты Езерский и Гринберг были ранены, хорунжий Марек Вайсенберг осторожно держал руки, обожженные при спасении механика из горящей машины. Невредимым был один радист. Танкисты рассказали, что, покинув танк, они укрывались в лесу и не могли пробраться в тыл, везде натыкаясь на мелкие группы гренадеров. И только сейчас, под огнем машин Ольшевского, немцы отступили.

— Выходит, мы вас спасли, — сказал подпоручник, обрадованный: то, что он был готов признать поражением, оказалось победой.

— Спасли по ошибке. Если б вас лучше научили стрелять, вы бы нас уложили.

Старшина роты плютоновый Юзек Костан отвел их в тыл, за Выгоду, а группа Ольшевского собралась и двинулась дальше, выполняя приказ. Однако только пять машин: на лугу за Басинувом остался танк 215 хорунжего Тадеуша Корняка. Когда начался огонь слева, они разъехались, чтобы занять боевые позиции, и танк попал на болотистое место. Гусеницы прорезали траву, завязли, и машина села на брюхо. Ни вперед, ни назад.

В Сухой Воле их встретил улыбающийся командир 1-го батальона 137-го полка.

— Привет, пять танков! Могучая сила, мощь! — приговаривал он, помогая размещать танки в саду и между хатами. — У меня взяли 1-ю роту, бросили куда-то в лес. А теперь «Геринг» не страшен.

Примерно через час после занятия позиций поручник Петкевич из машины 213 показал Ольшевскому тучу дыма над лесной сторожкой Остшень. Несмотря на то что отсюда до нее было с километр, они услышали крики и взрывы. Из-за пыли и дыма казалось, что по полю мчится танк. Что за черт? Может, Корняк выбрался из болота, заблудился, перепутал дорогу и черти его туда понесли?

— Нелегко будет выкрутиться, — показал головой Петкевич. — Ясно, что это не немецкая машина, по ней бьют из леса.

На всякий случай две машины с левого фланга, которым сподручнее, по приказу Ольшевского выпустили по пять снарядов беглым огнем, чтобы прикрыть отход танка. Казик надеялся, что ему удастся повторить такую же штуку с фланговым огнем, но даже и не предполагал, как нужны для этого осколочные снаряды.

 

Эдвард против «фердинанда»

Танк 225, случайно переправленный вместе с 1-й ротой, когда отъезжала группа Ольшевского, стоял несколько сбоку. Хорунжий Грушка сначала решил ждать своих, но затем ему пришло в голову, что, поскольку этих срочно бросили в бой, положение стало, видимо, угрожающим. Очевидно, на счету каждый танк, и, может, даже будет нечестно ждать 2-ю роту. В конце концов не так уж важно, какая цифра стоит у него на башне.

Только секунду он колебался, а потом устроил короткое совещание с экипажем. Все были согласны: нечего ждать, когда другие сражаются. Водитель, сержант Казик Дубелецкий, сказал:

— Я домой тороплюсь, а дорога только там проходит…

Все хорошо знали, что его дом — это Варшава, где он родился, вырос, окончил механический техникум, да и для всех остальных она также была родным домом. Надо было срочно ее спасать, тем более что два дня назад они узнали о Варшавском восстании.

Поэтому они, не спрашивая ни у кого разрешения, на полном ходу поехали по свежим следам других танков.

В Выгоде дорога совсем была разъезженной. Несколько западнее неожиданно разгорелась перестрелка, совсем близко начали рваться тяжелые снаряды. Захлопнув люки, танкисты решили переждать огонь около придорожного креста. Их было четверо, и, сидя в танке, оторванные от командиров взвода и роты, без пехоты, они почувствовали себя одинокими. Закурив, прислушивались к грохоту осколков по броне.

Перестрелка прекратилась, и сразу же кто-то постучал по броне. Оказалось, что это — связной из штаба полка, от подполковника Рогача. Он передал им приказ явиться в распоряжение командира гвардейского батальона и сел к ним на броню, чтобы сопровождать.

В лесном штабе погостили недолго. Советский командир (скорее всего, капитан Ткалунов из 1-го батальона 142-го полка) объяснил, что речь идет об овладении лежащей на высотке лесной сторожкой. Просекой на левом фланге пойдет один танк, их же машина — на правый фланг, а в центре ударят двадцать пехотинцев.

— Сколько? — Грушка решил, что ослышался.

— Двадцать, — повторил тот и добавил с ударением: — Почти вся рота. Сигнал получите по радио.

Сержант из штаба батальона отвел их на исходные позиции. По пути увидели догорающий танк. Сержант указал рукой и сказал:

— Ваш. Из 1-го полка. Дрались как герои.

Метров через сто они остановились за деревьями.

Грушка и Дубелецкий вышли из машины, пробрались к опушке леса. Сержант показал им лесную сторожку: около аллеи из елочек на высотке виднелась труба и крыша не то коровника, не то риги. Сержант ушел, пожелав им удачи. Через стерню на пригорке проходили свежевырытые окопы, а несколько дальше, за скирдами хлеба, торчали стволы немецких минометов. После каждого выстрела сверкал огонь, низко стелилась пыль от взрывной волны. Пока решили батарею оставить в покое, чтобы не обнаруживать своих позиций, и уничтожить ее, как только будет дана команда двигаться.

— Был сигнал? — спросил Грушка, когда они возвратились в машину.

— Еще нет, —ответил Володя Иванов, молоденький русский радист, который пришел к ним прямо из школы.

— Сам послушай, — добавил капрал Лодыня. — Такая кутерьма в наушниках, что трудно схватить.

Грушка надел шлемофон. Эфир оглушил шумом, треском и людскими голосами, выкрикивавшими позывные и шифры. Черт возьми, может, уже был приказ, может, пехота пошла, а они сидят в укрытии, и там нет поддержки!

Слева в лесу он услышал длинные очереди и, уверенный, что это пехота уже пошла в наступление, приказал:

— Двигаемся. Жми на всю железку, Казик, а ты, Адам, заряжай осколочным.

Дубелецкий плавно тронул машину с места и прибавил скорость. Едва они выехали из-за деревьев на ржаное поле, танк пошел еще быстрее.

Эдек шепотом ругался, потому что сломанная ветка попала в смотровую щель и закрыла прицел. Однако он поймал в прицел скирды ржи, где стояли минометы, и на полном ходу пустил один за другим четыре снаряда, а очередями прочесал окопы. Слышна была трескотня пулемета: это Володя тоже не терял времени.

— По нас бьют из сарая в лесу, — доложил Лодыня.

Ветка упала, хорунжий увидел через прицел вспышку будто бы из-под соломенной крыши и с облегчением подумал, что те, хотя и стреляют с места и на небольшое расстояние — всего на триста метров, однако два раза позорно промазали. Не играя с судьбой, он поднял ствол орудия и рубанул по коровнику, или риге. Снаряд попал в крышу, она дрогнула, а потом, объятая огнем, рухнула.

Дубелецкий гнал машину, как на гонках, и вдруг Грушка прямо перед собой увидел песчаный бруствер и выпрыгивающих из него гренадеров, бросающих гранаты. Машину бросило вниз, вверх, в сторону: это механик прогладил окопы, раздавил гусеницами пулемет.

После этих рискованных прыжков, которые они делали в клубах пыли, поднятых гусеницами и взрывами ручных гранат, они ничего не видели. В прицелах и смотровых щелях мигали то земля, то небо. Не видели они также, как стены сарая около лесной сторожки рассыпались и из-под них выполз «фердинанд», накрытый горящей соломенной крышей. Он еще двигался, но его уже всего охватило пламя, и он вспыхнул как факел.

Когда выехали на ровное место, Эдек, направив орудие в сторону группы бегущих немцев, нажал спуск, чтобы разнести их снарядом, и вдруг у него в глазах потемнело. От выстрела вздрогнула вся машина и повернулась башня.

— О боже! — закричал Адам Лодыня. — Ствол разнесло!

Дубелецкий притормозил. Грушка открыл люк и увидел, что дульная часть орудия разорвана и гнутые поломки стали торчат во все стороны, как лепестки удивительного цветка.

Не успел он сообразить, что произошло, как вдруг что-тo сверкнуло, и он почувствовал удар, будто кто-то кулаком наотмашь ударил его по лицу. Схватившись за рот, он захлопнул люк. Правая рука была полна крови и зубов.

— В лес! — пробормотал он не своим голосом.

Сержант молниеносно развернул машину и погнал ее вниз по скату высоты. Хорунжий чувствовал усиливающуюся боль, кровь стекала по подбородку на шею. Он ожидал удара в заднюю броню и с облегчением вздохнул, когда ветки сосен стали бить по башне. «Повезло нам», — подумал он, еще не зная, что своим спасением обязан |своему точному выстрелу в «фердинанд» и тем десяти осколочным снарядам из танков Олека Петкевича и Янека Шиманьского, которым заместитель командира 1-й роты подпоручник Казимеж Ольшевский приказал обстрелять лесную сторожку.

— Гражданин хорунжий. — Адам Лодыня вдруг перешел на официальный тон. — Остановимся. Я осмотрю машину.

— Подожди, — пробурчал Грушка.

Он открыл люк, высунулся, чтобы выбрать получше место. Подрезанное танком дерево упало на башню, придавив Грушке руку, и продолжало волочиться за ними по земле.

Лодыня увидел и крикнул:

— Остановись! Казик, стой!

Он вылез на броню с топором и обрубил ветки.

— Эдек, я осмотрю машину.

Они вышли из танка. Дубелецкий выключил мотор. В наступившей тишине они вдруг услышали шаги и спрятались за дерево: Лодыня — с автоматом, а Грушка — с добытым пистолетом. Заметив звездочку на каске, они опустили оружие.

— Куда идешь? — спросили они пехотинца.

— Мы должны атаковать лесную сторожку.

Они внимательно осмотрели друг друга. Дубелецкий, приподнявшись на носки, ощупывал разорванный ствол. И тут все вдруг рассмеялись:

— Они начинают, а мы уже кончили. Черт бы его забрал!

 

Счеты Ляха

Сразу после того, как из Вислы была вытянута затопленная машина, взвод подпоручника Ляха вернулся на переправу. Суматоха еще не улеглась, и после Медведева и Грушки пошел на переправу танк 218, в котором заряжающим был силач капрал Ендрушко. На другой паром въехала какая-то чужая машина. Когда переправлялась машина Ляха, то в Пшевузе-Тарновском, где они должны были встретить семь машин из своей роты, было пусто. Даже Березка уехал, вместо того чтобы ожидать свой взвод. Очевидно, получил такой приказ. Танк Ляха вполз под деревья густого сада, куда привели следы гусениц. Они не первые использовали это укрытие: на ветках яблонь не осталось ни одного яблока.

Сержант Сташек Зелиньский, радист, пошел в разведку. Это был старый солдат, раненный в бою с немцами еще в сентябре 1939 года, и, кроме того, вообще расторопный человек. Вскоре он возвратился с полными карманами яблок, приведя с собой почтальона бригады, капрала Ковальского, в огромных сапогах, добрейшего по характеру человека.

— Черт бы побрал эту переправу! — сказал он хриплым басом. — Только что двух адресатов мы схоронили на этом валу. — Он вздохнул и безо всякого перехода показал зубы в улыбке: — Гражданин хорунжий, танцуйте! — За спиной он прятал конверт.

Матеуш сделал несколько шагов в ритме куявяка, взял письмо и, опершись о гусеницу, надорвал конверт. Ковальский какой-то момент постоял, глядя ему в лицо, а потом повернулся и быстро ушел, сгорбив широкую спину. Он очень хотел, чтобы все письма были веселые, но это не всегда случалось.

— Живы? — спросил заряжающий Збышек Козловский.

Весь экипаж знал, что, как только по радио сообщили об освобождении Дрогобыча, подпоручник написал знакомым украинцам, которые жили рядом и хорошо знали его отца, бурильщика-нефтяника. Они работали вместе с ним в фирме «Природные газы» в Сходнице. Отец Матеуша умер за год до войны, но остались другие члены семьи, и поэтому Козловский спросил, живы ли.

— Нет, — Лях медленно покачал головой. — Все убиты: мать, сестра, брат.

С неба со свистом падали тяжелые снаряды, разрывались недалеко в Висле и по обоим ее берегам.

— Сукины сыны, — сказал Блиновский то ли об артиллеристах, то ли о тех, кто убил семью подпоручника.

Связной из штаба полка передал приказ ехать к Выгоде вслед за группой Ольшевского. За Магнушевом по радио им изменили маршрут перехода. По обсаженной старыми деревьями дороге они повернули на Тшебень и мимо особняка, около крахмального завода с закопченной трубой, въехали на выложенную брусчаткой дорогу, ведущую по насыпи в сырой, темно-зеленый ольшаник.

Высунувшись по пояс из башни и внимательно осматриваясь, Лях прислушивался к приближавшейся канонаде, но где-то внутри он словно окаменел. Как унылый припев, звучали слова письма: «Мать, сестра и брат… Мать, сестра и брат…»

Навстречу шли двое в комбинезонах. Тот, что пониже, широкий в плечах, поддерживал хромавшего товарища. Матеуш узнал их, приказал Блиновскому остановиться и спрыгнул с танка на землю.

— Куда угодило? — спросил он.

— В ногу, — буркнул побледневший Березка и добавил с отчаянием: — Танк сгорел.

— А что у тебя с рукой? — Лях обратился к Ендрушко. — Как это было?

— Ничего, шлепнуло только… Гробовщик не нужен.—Капрал зубами затягивал узел на бинте.—Пока мы нашли свою роту, на поле нас обнаружила «пантера». Дала нам по башне, в баки, брызнул огонь. Мы выскочили…

— Он меня вытащил, — вмешался Березка.

— Мы вытащили Адама и начали гасить пламя песком, но это не помогло. Поезжайте, ребята, а мы дойдем. Здесь до госпиталя недалеко.

Они поехали дальше. Между деревянными балками хлюпала вода. У первых домов Ленкавицы им встретился заместитель командира полка по строевой подпоручник Владислав Светана. Он махнул им, чтобы притормозили, а затем сзади вскочил на броню.

— Где рота? — спросил его Лях.

— Где-то слева, но ты здесь занимай позицию, пригодишься. Около Ленкавицы даже штабные офицеры в в окопах сидят, а немец сильно жмет. Разбили роту Тараймовича.

Убиты Славек, Гаевский, Дацкевич, Гуславский и еще многие другие… Шесть машин сгорело.

Это известие опечалило экипаж. Выехав за деревню, в поле, поднимавшееся вверх, они решили остановиться в первой попавшейся воронке от тяжелой бомбы. От разбросанных по стерне гвардейских окопов их отделяло не больше двухсот метров. До захода солнца оставалось еще сорок пять минут, широкие полосы теней подчеркивали шанцы на брустверах.

Они замаскировали танк снопами. Перед ними на горизонте виднелся лесок, а слева от него из-за пригорка торчали крыша старой ветряной мельницы и два ее выщербленных крыла. Лях и Зелиньский уже хотели идти искать советского командира, но советский подполковник сам их нашел. Хорунжий представился как командир взвода.

— Сколько у вас машин?

— Одна.

— И то хорошо. У меня остались в окопах только писаря и повара, а при пулеметах ниже лейтенанта не найдешь.

— Взаимодействие… — начал Матеуш, вспоминая все, чему научился в школе подхорунжих.

— Просто, — перебил подполковник танкиста, — немец все сильнее обстреливает ту высотку, где ветряная мельница. Наверняка пойдет в атаку. Как только покажутся танки, бей но ним, только метко. — Подполковник замолчал, посмотрел на экипаж и спросил: — Закурите?

Он вынул из кармана папиросы «Казбек» и угостил ими всех членов экипажа. Те брали осторожно, чтобы темными от масла пальцами не запачкать коробку, где на фоне белых горных вершин и голубого неба скакал черный всадник в развевающейся бурке.

В районе ветряной мельницы нарастала перестрелка, по стерне пробежало несколько рыжих от заходящего солнца взрывов, но танкисты спокойно прикурили: перед этим подполковником с орденами они ведь представляли нечто большее, чем их собственные фамилии. Русский выпрямился, посмотрел в сторону Повислянских рощ.

Они проследили за его взглядом, по ничего не заметили, а подполковник сказал:

— Танки.

Подполковник побежал по полю вперед, к своим окопам, а экипаж занял места в танке. Светана захлопнул люк и прильнул к перископу, а Лях чуть ниже под ним — у прицела. В прицеле он заметил немецкие машины, когда те миновали ветряную мельницу.

— Бронебойным! — приказал он Козловскому и дал поправку в расстоянии.

«Мать, сестра, брат… Мать, сестра, брат…, — мысленно считал он угловатые силуэты. — Мать, сестра, брат… Мать, сестра… Одиннадцать», — насчитал он. Танки свернули немного влево, ближе к Целинуву. Лях поймал головную машину в перекрестие прицела и поставил ногу на спусковой рычаг орудия.

Светана заметил или просто угадал его движение:

— Подпусти ближе.

Лях кивнул головой. Язык словно онемел, в горле пересохло, и Лях не мог сказать ни слова. Во второй раз он внес поправку в расстоянии — с восьмисот на шестьсот метров. В поле зрения стекол прицела рвались снаряды. Какой-то пехотинец, видимо раненный осколком, выскочил из окопа и упал, прошитый очередью. Но Матеуш не думал о смерти. Всю свою волю и умение он сосредоточил на мягком, спокойном движении рукоятки, поворачивающей ствол орудия вместе с башней. Почувствовав, что Владек Светана легонько сжал его плечи коленями, он нажал на спуск. И в тот же миг увидел вспышку на броне головной машины, затем клуб дыма и огонь. Танк застыл, свернулся набок и стволом наклонился к земле.

Щелкнул замок. Козловский заряжал без команды. Подпоручник поймал в прицел следующий танк, ударил раз, второй — и мимо. Немцы прибавили скорость и расползлись веером по полю.

— Перелет, — спокойно сказал Светана.

Лях глубоко вздохнул, подождал секунду, потом выстрелил в четвертый раз. Очевидно, попал в баки, потому что T-IV моментально окутался клубами сизого дыма. Справа и слева открыли огонь по немцам какие-то другие танки. Чей-то снаряд попал в третий немецкий танк, а остальные, сразу же повернув, помчались за гребень высотки.

Когда стало тихо, подпоручник Светана объяснил экипажу танка 217, что справа стреляли четыре машины из 3-й роты 1-го полка, которой теперь командует Хелин, а слова, вероятно, танки их роты, которые пошли в бой во главе с подпоручником Ольшевским.

Пришел подполковник, принес им папиросы, привел повара с горячим гуляшом в термосе и, что самое важное, каждому по очереди пожал руку и сказал:

— Молодцы, поляки, герои-танкисты, молодцы, ребята.

Они в ответ улыбались, пытались делать серьезные лица, выпячивали грудь, а невысокий Лях даже как бы немного подрос. Он щурил влажные глаза, смотрел на большое красное солнце, край которого почти касался задымленного горизонта.

 

Бой под Выгодой

На заходе солнца немцы еще раз форсировали речку под Рычивулом, напрасно надеясь овладеть плацдармом и выйти навстречу наступающим подразделениям со стороны Студзянок. Они были отбиты, но механизм взаимодействия, однажды приведенный в движение, дальше работал уже автоматически. В тот момент, когда 17-я дивизия должна была через двадцать минут после захода солнца занять район лесной сторожки Завада, за полчаса до сумерек, на позиции 142-го полка — 2-го батальона на Гробло и 1-го батальона в лесу Остшень — ударили гренадеры дивизии «Герман Геринг», поддержанные тридцатью танками. Наученные опытом предыдущей ночи и сегодняшнего дня боев, они действовали осторожно — шли за огневым валом: пехота очищала путь, танки ползли через заросли, осторожно высовывали стволы и, сделав несколько выстрелов, прятались за деревья.

Передний край был весь изломан, поэтому вначале они перекрестным огнем отрезали врезавшиеся клинья и овладели небольшим участком. Однако, когда они дошли до позиций, занятых 1-й танковой ротой, темп внезапно спал. Каждый из наших Т-34 имел уже по две-три запасные позиции и после нескольких выстрелов, едва в воздухе начинали свистеть снаряды, а панцерфаусты валили деревья, переходил на другой участок. Огонь немецких «Фердинандов» и противотанковых пушек, которые бронетранспортеры тянули за собой, попадал в пустое место.

Не напрасно Виктор Тюфяков в течение всего дня, как только наступало затишье, заставлял экипаж рыть для танка позиции. Не напрасно командир полковой роты противотанковых ружей капитан Тадеуш Климчак обходил свои взводы и по пути, то отчитывая, то хваля, заставлял солдат буквально вгрызаться в землю. Мышцы уже не чувствовали усталости, в горле пересохло от жары и напряжения.

Оба капитана были совершенно разными. Тюфяков ходил полуразутый, с непокрытой головой, а Климчак всегда застегнут на все пуговицы, в фуражке, в начищенных до блеска сапогах, с пистолетом, низко висевшим на кожаной портупее, как требовал того флотский фасон. Однако было у них что-то общее, что делало их похожими друг на друга. Возможно потому, что оба они уже не первый день знали, что такое фронт и армейская жизнь.

Тадеуш Климчак, уроженец Варшавы, которому во время первой мировой войны было двенадцать лет, оказался с родителями в России. Он остался в СССР, одиннадцать лет служил в советском морском флоте, а с начала войны воевал в батальоне морской пехоты. Он умел влиять на солдат одним своим присутствием, не говоря ни слова, так что при нем даже не особенно храбрые не боялись артиллерийского огня. Еще в Сельцах он учил своих солдат стрелять из противотанкового ружья по самолетам. Ему не очень верили, что можно попасть, но он им под Ленино доказал: прицелился в пикирующий бомбардировщик, попал в мотор, и самолет, объятый пламенем, врезался в землю. Советские пехотинцы хвалили Тадеуша, написали об этом в газетах, и в ноябре капитан получил орден Отечественной войны.

Теперь Климчак идет по лесу с позиции на позицию, а на шаг от командира — химинструктор роты, который его никогда не оставляет. Инструктор этот — капрал Татьяна Климчак, жена капитана.

Кажется, что немецкие солдаты покрикивают где-то рядом. В черном воздухе, как искры, сверкают автоматные очереди. Из низкого окопа танк, достигающий крон деревьев на рыжем еще небе, кажется двухэтажным домом.

Гремит орудие хорунжего Лежуха, командира 114-й машины. Либо снаряд угодил в немца, либо немец испугался, так как танк задним ходом быстро отходит за стволы деревьев. Он остановился где-то недалеко, но не стреляет.

Сквозь грохот перестрелки слышно, как Лежух поет тенором:

— …По польскей крайне, по польскей крайне засвистала куля, певно мне омине…

— Минует не минует, а ты влезай внутрь! — крикнул Климчак, побежав в сторону сторожки Остшень, где чаще всего стреляют противотанковые ружья.

— А если плохо видно, — отвечает хорунжий, стараясь быть похожим на Тюфякова, который имел привычку стоять на броне, — механик-водитель стреляет, а я показываю цель.

Командир роты противотанковых ружей и его жена сворачивают в лес на тропинку. Оттуда, где стоит танк 114, один за другим раздаются орудийные выстрелы, хлестко бьют очереди, которые подрезают ветки. Тадеуш останавливается и оборачивается — красный отблеск пламени светится из-за просеки. Выбежав из-за деревьев, они видят впереди, в двадцати метрах, горящий бронетранспортер. Капитан останавливается, но в этот самый момент замечает на броне неловко согнувшуюся фигуру. Несколько прыжков — и он рядом.

— Бронек!

— Получил, — хрипло отвечает Лежух сквозь кровавую пену на губах. — Второй раз… В сентябре тоже меня…

Механик-водитель сержант Конои хочет ему помочь.

— Ничего не надо, — говорит Лежух.

— По местам! На вас уже лезут!—приказывает Климчак. — Мы его заберем.

Подгоняемые криками наступающих гренадеров, Тадеуш с женой несут раненого в тыл. За ними идет сержант Колоса, заряжающий, раненный осколком того же снаряда. К счастью, они встречают санитара из полка, восемнадцатилетнего Юзека Шушкевнча.

— Вместе с Татьяной отнесите хорунжего к доктору Стаху.

— Слушаюсь. — Солдат с облегчением вздохнул, так как одному в темном лесу, наполненном выстрелами, ему не по себе, а с капралом, пусть это даже женщина, менее боязно.

— Мать мою зовут Хелена, — шепчет раненый. — Если что, напишите… улица Грабского, 10…

Капитан уже не слышит адреса. Поддерживая низко висящий пистолет, он бежит поперечной просекой в сторону сторожки, обеспокоенный тем, что линия огня как бы двинулась с места и перемещается все больше в сторону Выгоды.

В течение четырех послеобеденных часов экипаж танка 116 был занят саперными работами. Сразу же после отражения немецкой атаки они углубили воронку от бомбы, где стояли. Едва закончили, пришел Тюфяков и приказал копать запасную позицию за корпусом сожженного танка Вайсенберга.

— Работы будет меньше, отрывайте неглубоко, эта коробка вас хорошо прикроет.

Третий окоп, па сто метров впереди, им подготовили советские пехотинцы и солдаты из роты противотанковых ружей капитана Климчака.

Уже приближался заход солнца, когда по извилистой дороге через лес приехал сержант Завадский и привез боеприпасы и двадцатилитровую канистру с водой. Вода немного пахла бензином, но они все равно жадно пили ее.

Подошли командир 1-го взвода ПТР хорунжий Януш Немчинович, заместитель командира роты ПТР подпоручник Валенты Маховецкий и следом за ним Юзек Кот. Офицеры встали в очередь за водой. Около грузовика собралась группа солдат, и заместитель Тюфякова по политчасти, воспользовавшись случаем, сообщил, что 3-я рота 1-го полка геройски сдержала продвижение немцев на Ленкавицу, что 2-й полк уже подтягивается к переднему краю, что «фердинанды» не страшны, так как хорунжий Грушка одного в рощице сжег, и что они здесь защищают ключевую позицию.

— Я предпочел бы быть на менее важном участке, — строптиво заявил Грешта.

— Я воюю с начала войны, и еще никто мне не сказал, что мой участок не является наиболее важным, — засмеялся Маховецкий.

Кот хотел ответить им обоим, но в это время немцы пошли в атаку. Как бы желая подтвердить правильность его слов, они сильнее всего нажимали именно здесь. После короткого, но сильного огневого налета через сосновый лесок рванулись два танка, а по опушке леса, в стороне от сторожки, за ними пошли три «фердинанда» и густые цепи гренадеров.

В течение нескольких секунд слышны были гортанные выкрики, рокот моторов и лязг гусениц. Потом, как розовые бусинки четок, рассыпались в сумерках трассирующие автоматные очереди. Танки начали стрелять вслепую.

С нашей стороны передний край молчал: или он был оглушен и втиснут в землю взрывами снарядов, или, может, выжидал сближения. Наконец рявкнула истребительно-противотанковая батарея 55-го дивизиона, притаившись в лесу под Басинувом, потом еще одно орудие на просеке и застучали пулеметы. Один из «фердинандов», получив свое от советской артиллерии, загорелся. На поляне сразу стало светлее.

Заряжающий капрал Павел Вашкевич доложил:

— Наши отходят.

— Юзек, давай на свои старые позиции, — приказал механику-водителю Наймович.

Павлович включил задний ход. Не останавливаясь, они швырнули два осколочных снаряда по набегающим гренадерам. Механик каким-то шестым чувством понял, что они должны уже быть на месте, приостановился, свернул и съехал на дно окопа. Теперь они били из пушки, не жалея снарядов.

Хотя на предполье горели уже три машины, противник продолжал накапливать силы. Огонь немецкой артиллерии усиливался, батальонные минометы, подвезенные на транспортерах, накрыли лесок под Басинувом, вынудив советскую батарею замолчать, а возможно, и отойти, так как взрывы справа постепенно удалялись. Казалось, что на этом фланге немцы будто бы заходили в тыл.

Два «фердинанда» опять начали нащупывать расположение танка 116, снарядом снесло сосенку совсем рядом, ствол ее упал на насыпь, и ветки замаячили в смотровой щели.

— Открой, — сказал Грешта Павловскому.

Он выпрыгнул через люк механика, припал за растянутой на земле закопченной гусеницей сожженного танка. Гренадеры были на расстоянии не более 50 метров, бросали гранаты на длинных деревянных рукоятках. Одна, отскочив от продырявленной башни, разорвалась на другой стороне, и снизу взметнулся горстями песок. Плютоновый высунулся, выпустил через кусты две очереди, услышал стон и немецкую ругань.

— Полундра! — раздался возглас слева, громче, чем выстрелы.

Грешта сразу же определил, что это командир роты идет в атаку. Он был единственным в роте, кто употреблял слова морской пехоты.

— Гранатами, ребята, за мной! — крикнул капитан Климчак.

В сторону немцев полетело не менее пятнадцати гранат, и сразу же с земли поднялись, наклонившись вперед и стреляя на бегу, фигуры.

— Ура! — крикнул Леон и вместе с другими, лавируя между деревцами, бил длинными очередями.

— Ура! — ответили голоса гвардейцев.

Контратака группы бронебойщиков и автоматчиков 1-го полка, которую возглавили Климчак, Немчинович и Маховецкий, несколько отбросила гренадеров и их танки, но захлебнулась, встретив сильный автоматный огонь.

Становилось все темнее. Командир танка 116 открыл люк, высунулся, чтобы лучше видеть, и по вспышкам разрывов корректировал огонь. У орудия стоял механик. Двумя снарядами они подавили два миномета, что досаждали пехоте. Вдруг от крышки люка рикошетировал снаряд. Металлический диск сорвался с защелки и ударил сержанта по голове.

— Юзек! Юзек!

Вашкевич дергал его за руну, но тот с внезапно почерневшим лицом сползал вниз по броне. Он лишился слуха, и у него отнялся язык. Сержант только моргал глазами при скудном свете лампочки, подсвечивающей прицел. Из темноты выскочил подпоручник Кот.

— Сержанта оглушило! — закричал механик.

— Я останусь в машине, а ты, Павел, отнеси его в грузовик Завадского и возвращайся.

— Перебьют нас здесь, холеры, — ругался заряжающий.

— Видно будет, — пробурчал заместитель командира роты и встал у орудия. — Возвращайся быстрее.

Прежде чем возвратился заряжающий, немцы снова двинулись. Возможно, это из-за темноты, но казалось, что их было в два раза больше, одних танков — не меньше пятнадцати. Казалось, что на этот раз уже не удастся их сдержать.

Неожиданно с севера ударила пушка танка Т-34, потом последовал второй выстрел, третий. Все новые орудия присоединялись к этому хору. Раскаленные полоски от снарядов протянулись поперек полянки. «Фердинанды» начали отвечать, поворачивая на месте свои огромные тела. Кот, размышляя, кто мог бы сейчас выйти «фердинандам» во фланг, выпустил по ним несколько снарядов, надеясь попасть в боковую броню. Впереди начала гореть какая-то машина, но он мысленно про себя честно решил, что это не от его снарядов.

 

Рота Светаны

2-я рота 2-го танкового полка проходила Магнушев на заходе солнца. Полчаса назад, неизвестно в который раз, самолеты бомбили городок. Снова запылали не до конца сожженные дома. Балки перекрытий светились рыжим светом. Трудно было понять, то ли пожар окровавил небо, то ли небо придавало пожару такую окраску.

Танкисты, соблюдая интервал, шли, как на параде. Чувствовались в этом рука и старание подпоручника Владислава Светаны, который долго командовал ротой и только перед боем, назначенный генералом Межицаном заместителем командира 2-го полка по строевой, передал ее подпоручнику Константину Жиляеву, танкисту советской армии, кавалеру ордена Красной Звезды.

Светана принимал участие в сентябрьской кампании, любил армию. У него была командирская жилка, что в искусстве мы называем талантом, и, пожалуй, его заслуга в том, что 2-я рота не потеряла машин на переправе.

Отсутствовал только Эдек Грушка, который переплыл Вислу раньше. Хорунжий Александр Марчук, заместитель по политчасти, стоял на броне головной машины и внимательно смотрел вокруг, надеясь где-нибудь его заметить. Замполит решил устроить ему хорошую головомойку, как только тот найдется. Марчук ведь еще но знает об атаке на лесную сторожку, о сожженном «фердинанде».

Марчук — такой же строгий, как и Светана, только на другой манер. Его отец, бригадир столяров на варшавском заводе Лильпоппа, после революции 1905 года попал в черный список за организацию забастовок и демонстраций. Александр родился в деревне Крупе на Люблинщине, работал в кузнице, в армии стал подковывать лошадей, а после возвращения домой в течение двух лет был безработным. Тогда же он вступил в ряды Коммунистической партии Польши. В 1937 году Марчук получил пять лет тюрьмы за подпольную деятельность, а формально — за листовки, которые ему полиция подбросила в чемодан.

С началом войны, в сентябре, по решению тюремной коммуны заключенные выломали двери камер, и четыреста четыре узника вышли из Тарнува. Они сразу же хотели получить в руки винтовки, хотели сражаться с гитлеровцами, защищать родину. Оружия не получили, а комиссар полиции в Красныставе, увидев Марчука на свободе, поспешил его арестовать.

Партийная деятельность и тюрьма выработали в нем эту суровость, неразговорчивость. Он не делал поблажки ни себе, ни другим, утверждая, что война и революция — это серьезные вещи.

Небо стыло. От позиций дивизии «Герман Геринг» надвигались тучи. Рота минула Выгоду и около придорожной фигуры свернула вправо на Басинув. Слева впереди, в темном леске, не более чем в четырехстах метрах, рявкали полевые орудия, трещали пулеметы, рвались ручные гранаты.

На песчаной, поросшей сухой травой целине он увидел двух человек, наискось перебегавших дорогу.

— Стой! Стой! — закричали они.

Различив очертания советских касок, Жиляев посветил сзади фонариком, дал сигнал, чтобы машины остановились.

— Немец теснит, помогите.

— У нас своя задача, — ответил подпоручник. — Мы должны занять позиции в Басинуве.

— А вы их не займете, — разозлился лейтенант. — Фашисты уже здесь, в этом лесочке. — Он показал рукой.

— Займем, — кивнул головой Шиляев. — Только покажите, где ваша пехота, а где немцы, чтобы своих не перестрелять.

— Ясно, — обрадовался русский. — Как только я три раза постучу по броне, можете шпарить.

Вместе с Марчуком они спрятались за башней справа. Рота захлопнула люки, двинулась, повернув стволы орудий наискось влево. Машины набирали скорость. Их окутала туча пыли, поднятой гусеницами на осушенном жарой песке, ветер зачесывал ее назад вправо.

По броне застучали очереди из пулеметов. Вверх взлетела ракета. Это гренадеры показывали цель «Фердинандам». В этот самый момент три удара по броне известили, что они миновали цепь советской пехоты.

— Поорудийно от первого танка… огонь! — дал команду Жиляев, выстрелил осколочным снарядом и дал очередь из пулемета.

Выезжая на это же место, по очереди били подходящие танки. Они шли, как девять кораблей в кильватерном строю, ведя огонь левым бортом.

Лесок отступил на четверть километра за стерню. В свете ракет замаячили очертания немецких машин. Наши начали бить противотанковыми, какой-то танк загорелся, неизвестно, от какого выстрела. Он полыхнул широким пламенем, и в прицелах они увидели, что противник отступает, скрывается в лесу.

С наступлением сумерек погасло последнее в этот день немецкое наступление под Выгодой. Из-за горизонта все выше поднимались тучи, быстро темнело. В темноте между соснами, как бенгальские огни, еще потрескивали короткие очереди схваток гвардейцев-автоматчиков с гренадерами, которые проникли в тыл и не собирались отходить, ожидая повторного наступления дивизии «Герман Геринг».

2-я танковая рота добралась до Басинува. Подпоручник Марчук, который шел впереди, встретил у первой постройки Сухой Воли левофланговую машину 1-й роты 2-го танкового полка и подпоручника Ольшевского, который обрадовался, что соседи у него знакомые.

— Костя, ты не видел нашей машины? Козинец должен на ней приехать. До сего времени не появился, а с меня уже хватит этого командования, особенно в темноте.

 

Под покровом ночи

Ночь перепутала дороги и тропинки, укрыла людей, рассыпавшихся по полям и лесам, по земле, изрытой воронками от бомб и снарядов. Развесистая ива кажется ведьмой, куст — человеком, а человек — кустом, притаившийся танк — пригорком, а поросшая можжевельником кочка с криво торчащим пнем, вырванным из земли, — танком противника.

Когда 3-я рота 2-го полка закончила переправу, уже наступила ночь, тучи закрыли полнеба. И хотя старательно были погашены все огни, около Магнушева колонну заметили три штурмовика, и на нее обрушились бомбы и огонь бортового оружия. Налет не причинил никакого вреда, только на несколько минут остановил движение.

Когда колонна двинулась дальше, упали первые капли дождя. Они приятно охлаждали лица, быстро высыхали на нагретой броне, И будто в ответ на безумие земли в небе что-то сверкнуло, раздался гром и начался сильный ливень, первый такой ливень за время битвы под Студзянками. С наступлением темноты к 1-й роте 2-го полка присоединились машины хорунжего Ляха и Нестерука. Они пришли из-под Ленкавицы. Около полуночи прибыл наконец поручник Козинец на танке 212 вместе с Губиным и его экипажем. Ольшевский облегченно вздохнул и сдал командование.

Командир роты приказал отрыть запасные позиции ближе к немцам, южнее дороги, идущей через Суху Волю. Когда танки двинулись вперед, Виталий Медведев, очнувшись ото сна и не разобравшись, в чем дело, ударил из пушки по своему танку, за что, конечно, сразу же услышал в свой адрес пару «ласковых» слов.

Так пли иначе, псе уже были вместе, если не считать сгоревшего танка 218 хорунжего Адама Березки и машины 215 Тадеуша Корняка, которая до сих пор еще не подошла.

Танк Корняка увяз в болоте. Днем, когда рота ушла, машину заметили немецкие летчики: следы гусениц наполнились водой и выделялись на солнце, как две широкие ленты. Три пикирующих бомбардировщика безжалостно били по неподвижной цели, однако все время неточно. Бомбы ложились в десяти — пятнадцати метрах от танка. Они врезались в болото, выбрасывая черные высокие фонтаны. От сотрясений танк еще больше осел, и на поверхности торчала только башня. Экипаж пробовал просить о помощи, но радиостанция штаба полка почему-то упорно молчала.

Ночью экипаж снова попытался вырваться из болота. Танкисты привязали поперек гусениц бревно, механик-водитель включил первую скорость. Какое-то мгновение казалось, что вот-вот танк выберется, но лопнул канат. Другого у них не было, и отчаявшийся Корняк послал своего заряжающего — капрала Дудека в штаб полка.

Невысокого роста, худощавый, Кароль вернулся под утро, до корней волос забрызганный грязью, усталый и расстроенный.

— Тягач из РТО еще не прибыл. Мне сказали: «Спасайте танк сами, как можете».

— Почему их радиостанция не работает?

— Потому же, — вздохнул капрал. — Что-то испортилось, сами не могут починить. Раз нет роты технического обслуживания, то нет и радиотехника. Командиры танковых рот тоже посылают связных. Из нашей роты я встретил там Мишку.

Мишкой, или Медвежонком, называли капрала Мариана Гоша — заряжающего из машины поручника Козинеца. В свои восемнадцать лет Гош — паренек из-под Станиславува — успел поработать трактористом в Центральном Казахстане, шахтером на угольной шахте под Нижним Тагилом, механиком экскаватора. Высоченный, метр девяносто ростом, командир роты относился к Мишке, как к сыну. Отец Мариана-Мишки. лесничий, умер.

К подполковнику Рогачу Гоша послали с рапортом о занятии позиций.

— Найдешь в темноте?

— Поищу.

По пути он попал под обстрел. Немецкие разведчики пытались пробраться в тыл, но гвардейцы 137-го полка заметили пх. Разгорелся бой. Большую часть пути Мариан был вынужден ползти по мокрому песку. Он хорошо ориентировался и вскоре добрался до штаба, который находился на опушке леса, немногим больше километра севернее Выгоды.

Командира полка не было. Около радиостанции сидели, обнявшись, две девушки с расстроенными лицами. Геновефа Невчас утешала девятнадцатилетнюю Пелагею Хемерлинг, которая была моложе ее на три года.

— Пеля, почему ты плачешь? — спросил Мариан.

— Как не плакать, Мишка? Черти бы побрали этот шкаф. — И она стукнула кулаком по радиопередатчику.— Без радиотехника мы не справимся. На учениях все было в порядке, а вот теперь не работает. Разве это не свинство?

По приказу генерала Межицана рядом со штабом 4-го гвардейского корпуса на Висле, к северу от Острува, был оборудован солидный командный пункт.

С наступлением темноты сюда стали прибывать тяжелые грузовики. Из туч упали первые капли дождя, сверкнула молния, и хлынул дождь, загоняя всех в землянки.

Ордзиковский из оперативного отдела неторопливо подошел к танку командира бригады и просунул голову в люк механика.

— Ну как, Олек, поймал? — спросил он радиста.

— Так точно, гражданин поручник. — Сержант Василевский лихо сдвинул шлемофон на затылок. — Только что отозвался подпоручник Хелин. Они в саду около фольварка Ленкавица, у прудов. У них четыре машины.

Ордзиковский аккуратно нанес знак на карту и направился прямо к землянке генерала.

— Разрешите войти?

— Входи. Что у вас?

— Сержант Василевский установил радиосвязь с 3-й ротой 1-го полка. У них четыре машины. Командование принял на себя подпоручник Хелин. Позиции я нанес на карту.

— Передай ему по радио, что он назначен командиром роты. Покажи карту. — Генерал перенес тактический знак на свою карту. — Мало! — Он внимательно посмотрел на поручника: — Где же остальные?

Последовало молчание.

Ордзиковский собрался с духом и хотел было сказать что-то о связи, но в этот момент по столбу у дверей постучал капитан Токарский. Прищурившись от яркого света, он доложил:

— Гражданин генерал, заместитель командира 2-го полка по политико-воспитательной работе явился.

— Заместитель командира бригады, — поправил его Межицан и, видя удивление на сухом, жестком лице Юлиана, добавил: — Мне нужен заместитель на плацдарме, а не на том берегу. Так что приступай, а назначение на бумаге я оформлю после сражения.

— Слушаюсь.

— Ты по какому делу?

— Доложить о расположении танковых рот.

— Какие данные?

— Я только что оттуда. Разговаривал с заместителями командиров — с Ольшевским, Марчуком и Опаровским.

Межицан весело подмигнул Ордзиковскому и вновь обратился к капитану:

— Показывай на карте.

— Все очень просто. — Токарский взял в руку остро отточенный карандаш и показал вдоль дороги — 1-я рота, девять машин, начиная от окраины Целинува, стоит в Сухой Воле. Дальше — 2-я рота, тоже девять машин, до этой дорожки за прудом. 3-я рота в полном составе — в Басинуве, за поворотом дороги, проходящей через деревню. Две первые окопались, третья начала готовить позиции.

В то самое время, когда капитан Токарский, теперь заместитель командира 1-й танковой бригады имени Героев Вестерплятте, показывал генералу Межицану позиции 2-го танкового полка, происходило много событий — и важных, и совсем незначительных.

Дождь перестал, лишь тяжелые капли падали с деревьев. Хорунжий Рудольф Щепаник, опершись головой на ящик с 76-мм снарядами, спал в своем танке и видел сон.

И снился ему не подожженный накануне «тигр», нет. Он видел во сне, как однажды, еще на Оке, Сверчевский инспектировал войска.

Рудольф, стоя в шеренге по стойке «смирно», краем глаза увидел, как генерал остановился перед его сестрами — Ядвигой и семнадцатилетней Лидкой, взял в руку тяжелые косы Лидки и спросил, уж не собирается ли она воевать с такой прической. Девушка покраснела и не знала, что ответить. Тогда генерал снял шапку, провел рукой по своей блестящей лысине и сказал во весь голос, чтобы слышали все в строю:

— Солдату полагается такой чуб, как у меня…

Сержант Лидия Щепаник, шифровальщица штаба 1-го танкового полка, сидит в землянке на высоте 112,2 и плачет. Вокруг храпят связисты, клюет носом сонный телефонист, а она при свете коптилки пишет письмо родителям хорунжего Грушки о том, что их сын погиб.

Она знала Эдека, будучи еще девчонкой. Они жили на одной улице в Бориславе. Потом, уже в армии, когда за опоздание из увольнения Лидия получила три дня ареста, Эдек украдкой приносил ей что-нибудь вкусненькое. И вот сейчас один из автоматчиков сказал, что Эдека убили.

Лидка плачет от жалости, а также и от страха, потому что ночь темная, снаряды рвутся совсем рядом, а Ядзя, старшая сестра, далеко — в штабе бригады.

Почти в километре к западу группа разведчиков 142-го полка под командованием старшины Силанова, незаметно перейдя линию фронта, подползла к лесной сторожке Остшень. ОНИ замаскировались в папоротнике и при свете ракет считали сосредоточенные здесь танки и самоходные орудия. Машин было не менее восьми и, кроме того, рота солдат.

Гвардейцы терпеливо ждут. Вот один из немцев с автоматом на плече подходит совсем близко к дереву, где они лежат. Никто не слышит короткого стона. Разведчики осторожно пробираются от дерева к дереву, неся связанную добычу.

На дорогах плацдарма, ведущих на юг, стало тесно. Не только по главному шоссе, но и проселочными дорогами, по колеям, выбитым крестьянскими возами, с севера движется советская артиллерия разных калибров: маленькие, как игрушки, «сорокапятки»; стройные полевые орудия ЗИС с длинными шеями, похожие на рассерженных гусей; приземистые, с задранными вверх стволами 122-мм гаубицы; тяжелые минометы.

Это ночное движение станет понятным, если заглянуть на десять километров ближе к Пилице. После захода солнца 8-й и 9-й пехотные полки 3-й дивизии имени Ромуальда Траугутта начали сменять советские подразделения. Гвардейцы остались в окопах вместе с поляками еще на день, чтобы передать им свое хозяйство и сообщить сведения о противнике. Артиллеристы же были свободны. 1-я армия Войска Польского для обороны северного участка плацдарма выделила 269 орудий и 166 минометов.

Так что, пока капитан Токарский делал свое краткое донесение, в разных местах магнушевского плацдарма происходили разные события — и важные, и незначительные, те, о которых мы знаем, и те, о которых никогда не узнаем. Тем временем, бесшумно пробираясь между стволами сосен, между взрывами снарядов и мин, между жизнью и смертью, наступила полночь, завершив день 10 августа 1944 года.