19

Прошкин высоко ценил интеллект Корнева и доверял выводам своего начальника. Поэтому он почти бежал домой, сгорая от нетерпеливого желания распотрошить кофемолку! Ведь в действительности, несколько предметов из дома фон Штерна так и не попали в Управление. Конечно, в турке ничегошеньки не было кроме деревянной ручки, в джутовом мешочке находились только кофейные зерна, а вот в кофемолке… В громоздкой, тяжелой кофемолке могло быть спрятано что угодно!

Конечно же, сабли были только предлогом — это, просто, два самых обыденных и безликих предмета из той богатой коллекции холодного оружия, которой располагал Баев. Наверняка, коварный Саша, перерыв дом фон Штерна вдоль и поперек, оглядев валявшиеся на складе глобусы, пришел к выводу, что некоторые вещицы из дедулиного наследия могли задержаться у профессионально любознательного Прошкина или энтузиаста — кладоискателя Субботского — вот и прибежал с к ним с визитом! Даже трезво оценивающему собственный мыслительный потенциал Прошкину, было понятно — ни затейливо плетенный медальон, ни карта клада Баева совершенно не интересовали — по той простой причине, что он прекрасно знал где зарыт этот самый клад — там, где живут змеи… И даже амнезия ему не страшна — для того, что бы разыскать сокровище Саше достаточно посмотреть на извивающуюся как горная тропка надпись на собственном предплечье…

Прошкин вертел и ощупывал кофемолку около получаса, наконец, измучавшись, принес отвертку, плоскогубцы, зубило и за 5 минут превратил сложную конструкцию в горку блестящих обломков. Зато в результате он стал обладателем приза — нескольких пожелтевших листочков высококачественной толстой бумаги с водяными знаками — один с заверенной нотариусом выпиской из метрической книги, а второй — с выпиской из реестровой книги посольства России, подтвержденной главой российской миссии в Тегеране. Второй документ подтверждал факт бракосочетания российской подданной, урожденной княжны Анастасии Александровны Гатчиной и генерал-адъютанта, светлейшего князя, эмира Бухары Сейид Абд ал-Ахад Бахадур-Хана, имевший место на территории посольства в апреле 1907 года. А первый документ свидетельствовал о рождении у четы 10 ноября 1911 года сына. Мальчика звали Мухаммад Мир-Абдаллах — Хан. Оба документа были выданы для предоставления в посольство Франции, с целью оформления выездной визы российской поданной, вдовы генерал — адъютанта С. А. Бахадур-Хана, Анастасии Александровны Бахадур — Хан с сыном Александром — Мухамадом, летом 1914 года. Да, действительно, мальчик был крещен в возрасте полутора лет, под именем Александра, в церкви Преображения Господня в семейном имении Гатчиных (об этом имелась отдельная выписка из церковной книги, тоже заверенная приватным нотариусом). Должно быть, какие-то чрезвычайные обстоятельства, связанные с империалистической войной воспрепятствовали семейству почтенной вдовы попасть во Францию.

Нет ничего страшнее обладания чужими секретами! Первым порывом Прошкина было без промедления сжечь бумаги, он даже вытащил зажигалку, но щелкнув, посмотрел на огонек, отказался от этой шальной мысли, и прикурив, в который раз тягостно вздохнул.

Стоило ему прикрыть глаза, как к документам в его руках тут же тянулись языки адского пламени. Смердя и источая слизь, указывали на него волосатыми замшелыми пальцами всякие мошиархи и ересиархи. Их безжалостные подручные в черных средневековых капюшонах втаскивали беззащитного Прошкина в бесконечно темные ледяные подвалы, сдирали с него живьем кожу, возили раскошенным железом по обнаженным нервам, магическим дуновением обращали в муку все его кости, завязав белым платком глаза, опускали его то в кипящую воду, то обливали раскаленным рафинированным маслом… и все для того только, что бы узнать, где же скрыты пресловутые документы? Жестокосердые мучители совершенно не верили ни в то, что Прошкин документов в глаза не видел, ни в то, что он их видел и сжег. Они продолжали терзать его тело острыми щипцами требуя оригиналов! Ни помощи, но совета ждать было неоткуда…

Конечно, масоны в романе Писемского были вовсе не такими кровожадными интриганами, а скорее наивно философствующими, безобидными и даже прогрессивными людьми — это до некоторой степени успокаивало. Хотя… Из общения с Феофаном, энциклопедий и рассказов Субботского, Прошкин уже твердо усвоил — масон масону рознь! Может быть, продавшиеся демонам иллюминаторы или рыдающие в холщовые полотенца хлыстовцы, а то и сами розенкрейцеры только и ждут, что бы набросится на сверх меры любопытного ответственного работника, размахивая белыми носовыми платками и жуткими орудиями средневекового мракобесия.

Прошкин встряхнул головой, и, прижав документы к груди, пошел напился холодной воды прямо из-под крана. Он взял листок бумаги, карандаш и попытаться проанализировать ситуацию, как это обычно делал сам Корнев. Получилось довольно скромно. Гражданин Баев Александр Дмитриевич, был законнорожденным сыном русской княжны и бухарского эмира. Урожденным дворянином. Православным христианином с дня крещения. Об этом имелись документальные свидетельства. И самое прискорбное — эти свидетельства лежали у Прошкина прямо на коленях! Из этих фактов следовало несколько выводов. Саша мог занимать любые посты — от пажа до магистра — в иерархии некоего мифического Ордена, о котором толковал Прошкину Феофан. Если такой Орден существовал в действительности.

С другой стороны — если абстрагироваться от мистики и вернуться в суровое «здесь и сейчас» — картина оказалась еще более удручающей… Товарищ Баев — простой советский майор МГБ — являлся легитимным наследником своего сводного брата — Сейид Мир — Алим-хана, — последнего правившего эмира Бухары, ныне проживающего в Афганистане. То есть мог претендовать как на политическое, так и имущественное наследие старинной и все еще влиятельной в исламском мире династии совершенно законно!

Как практик Прошкин знал — граждане не рождаются английскими шпионами, вредителями или секретными сотрудниками. Таковыми их делают обстоятельства. А обстоятельства, в свою очередь штука непростая. Не установленные лица могли разыскивать эти документы, что бы затем шантажировать и использовать в своих целях Сашу — вхожего в весьма высокие кабинеты — его далеко не пролетарским происхождением. А другие лица — из тех самых высоких кабинетов могли, со своей стороны, искать те же самые документы, что бы в пылу политической борьбы изготовить из честолюбивого специального курьера нового Чай-Канши — только для арабского мира… Конечно, названый дедушка Александра Дмитриевича поступал весьма мудро не давая эти опасным бумагам дальнейшего ходу.

Прошкин потер виски, голова от непривычно интенсивных размышлений тупо болела, аккуратно трижды перегнул исписанные вензелями странички и засунул их в корешок романа «Масоны». Пусть уж Александр Дмитриевич сам решает — сжечь ему этот памятник царской бюрократии и продолжать служить в скромном звании майора, или прочитать в слух по радио Коминтерна на всех известных ему языках, воодушевив остальных еще живущих престолонаследников и особенно своего братца Мир — Алима!

В дверь торопливо постучали. Прошкин нервно вздрогнул, сунул книгу в кухонный шкаф, на цыпочках подошел к окну, взгромоздился на табуретку и выглянул в форточку. У двери стоял Вяткин с каким-то пакунком в руках. Прошкин открыл окно и спросил с тайной надеждой:

— Что там — война началась? Нет??? Так чего ты гремишь! Время же позднее! Соседи уже спят давно!

— Николай Павлович — вы же сами сказали — если что-то будет для товарища Баева — письма, телеграммы, звонки телефонные, посылки — все сразу же вам докладывать или нести! Вот я и принес. Это из библиотеки. Он заказывал, еще до того как заболел… — Вяткин протянул пакет прямо через окно.

— Открывали? — строго спросил Прошкин, разглядывая пакет с разных сторон и взвешивая на руке.

Вяткин виновато рыл носком сапога гравий на дорожке:

— Мы же не остолопы какие-то — Николай Павлович! Сперва миноискателем проверили, потом собаке понюхать дали. Потом токо открыли…

— Ну и что там?

— Там книжка. Детская, — Вяткин радостно улыбнулся, — забавная такая. Мы даже прочли…

— Страна всеобщей грамотности! Вы б лучше «Красную звезду» прочли или «Известия» — а то, не ровен час — приедет неожиданно Станислав Трофимович, спросит про текущий момент — а мы что ему отвечать будем? Что мы детские книжки миноискателем проверяли? Кто сейчас генеральный секретарь Французской коммунистической партии?

— Кажется… Товарищ Жорез… Нет… Жорез — из социалистической партии… А коммунистической партии — Торез… Морис Торез… — неуверенно промямлил Вяткин, цепенея от мысли о внезапном визите Станислава Трофимовича.

— Кажется? Когда кажется — крестится надо! А ты комсомолец! И полчаса не можешь вспомнить кто такой товарищ Торез! Да он с двадцатого года на этом посту! А сейчас уже — 1939! Можно знаешь, уже было бы знать! Ну — а кто президент в Аргентине? — Вяткин густо покраснел, а ямка под носком его сапога по глубине стремительно приближалась к нефтяной скважине. Прошкину уже и самому было в пору пить капли Зеленина от случайно выявленного жалкого состояния боевой и политической подготовки собственных сотрудников, — Вяткин — что у вас там творится за безобразие? Ты, какое положение в мире вообще представляешь себе? Иди, немедленно в библиотеку, к завтрему подготовься и будешь политинформацию проводить! Хоть целую ночь наизусть учи, но что бы завтра от зубов отлетало!

— Вот еще читатели на мою голову, — Прошкин раздраженно посмотрел вслед бодро удаляющемуся Вяткину, захлопнул окно и развернул книжку.

На тряпичной обложке красовалось: А. Гайдар «Тимур и его команда». Прошкин снова вздохнул и сверился с блокнотом — ошибки не было. Перед ним та самая книжка, которую Субботский упомянул однажды в присутствии Баева, охарактеризовав как «… пособие для создания тайной организации, что бы ни сказать — масонской ложи».

«Рекомендовано народным комиссариатом образования СССР для детей среднего и старшего школьного возраста», прочитал Прошкин на другой стороне обложки — дожили — кругом сплошное вредительство! Сегодня детишки прочитают в этой книжке, как под руководством тайного штаба — совершенно не подконтрольного ни партийным органам, ни органам местного самоуправления, без участия вожатых — комсомольцев и в отрыве от пионерской организации, дрова по ночам колоть, а завтра — уже в реальной жизни тот же тайный штаб им спички раздаст, что бы колхозные фермы поджигать! Никакой романтический флер или использование несовершеннолетних персонажей в качестве героев, ни длинные тексты песен из вымышленных опер, ни что иное не могло скрыть существа содержания от бдительного профессионала! В книжке наличествовали практические рекомендации по размещению контрольных постов и тайников, двойной системы подчиненности, многоуровневой системы оповещения и экстренной связи, затруднявшей выявление организации, системы сбора и передачи стратегических данных, и даже основы тайнописи и пиротехники! Обуреваемый профессиональным негодованием Прошкин погрузился в чтение, что бы до конца уяснить как именно коварные розенкрейцеры и прочие мутные полубратья, при попустительстве наркомата образования, сбивают с прямой дороги знаний наивных советских пионеров…

 

20

Прошкин собирался с визитом в лечебное учреждение — аккуратно завернул в хрустящую миллиметровую бумагу, обе познавательные книжки, отбросив на подоконник ставшую не нужной газету, вымыл пару яблок, сложил их в бумажный пакет, бросил все это в сетку и добавил бутылку минеральной воды «Боржоми», которую не выпил вчера только из большого сочувствия к тяжелому состоянию Баева. За время короткого сна голова у него совершенно прошла, зато от минувших треволнений стало глухо болеть где-то в глубине за ребрами с левой стороны. Надо на самом деле заскочить к Борменталю, каких-нибудь сердечных капель хлебнуть…

Лазарет.

Сашу берегли как зеницу ока. Сотрудники Н-ского МГБ НКВД, в халатах и пижамах с инвентарными номерами во множестве слонялись по больничному двору, приторно громко стучали костяшками домино на лавочках или, прикрывши лица газетами, пристально рассматривали посетителей лечебного учреждения. За стойкой регистратуры в марлевой маске, привязанной к наивно оттопыренным ушам, бдел Вяткин. Еще с десяток сотрудников рассредоточился по самому зданию больницы, а третий этаж, где собственно и проходил лечение Баев, полностью освободили от больных и украсили табличкой «КАРАНТИН — вход СТРОГО воспрещен!», возле которой тоже был устроен сторожевой пост. В Сашиной палате, рядом с одром больного, неотступно сидел, строго проинструктированный лично Корневым, фельдшер Управления Сергей Хомичев. Уезжая на актив, Корнев был спокоен — если не за здоровье, то уж во всяком случае, за жизнь товарища Баева.

А вот Прошкин переживал — потому что был твердо убежден — ни табличка «Карантин», ни многочисленные посты, ни табельные пистолеты охраны, ни шприцы фельдшера Хомичева, ничто не способно защитить жертву от всепроникающих темных магических сил. Поэтому он, еще вчера, слегка поколебавшись, открыл служебный сейф в своем кабинете и извлек из него неучтенный, и потому считавшийся запасным пистолет. Пистолет этот около полугода пролежал в тесном соседстве с церковным ладаном… ну был у Прошкина ладан — был! — в конце концов, от ладана еще никто не умер! Не смотря на постоянное глумление со стороны своего руководителя Корнева, Прошкин не торопился избавится от этого полезного вещества, а так и держал горсточку ладана в сейфе, завернутой в протокол об изъятии… Так вот, поразмыслив, Николай Павлович, пришел к выводу, что пистолет за такое продолжительное время, вобрал в себя некоторую часть защитных свойств ладана и может оказаться весьма полезен Баеву в борьбе с темными силами. Теперь пистолет лежал в бумажном пакете вместе с яблоками и запасной обоймой.

Прошкин, скупо здороваясь с коллегами, прошел в ординаторскую третьего этажа, где располагался освобожденный Корневым от всех других занятий и всецело посвященный Сашиному здоровью доктор Борменталь.

— Здравствуйте, Николай Павлович! — Борменталь пожал Прошкину руку.

— Да вот — навестить пришел Александра Дмитриевича… — оптимистично отозвался Прошкин. — Как он себя чувствует?

— Не плохо, даже гораздо лучше, чем мне хотелось бы… — что скрывать, верный клятве Гиппократа, доктор Борменталь Сашу, конечно, лечил, но по-прежнему сильно недолюбливал.

— Я имел ввиду, — тут же поправился Георгий Владимирович, — что процесс его выздоровление идет быстрее, чем можно было ожидать, — и, на всякий случай, решил сменить щекотливую тему, — Я ему все передал…

— Что все? — не понял Прошкин.

— Ну, как что? Все что вы просили — и пижаму, и халат, и альбом с карандашами, и пистолет, и ложку… — обыденно перечислил Борменталь, — там разве еще что-то было? Ах, да — сигареты… Сигареты я вынужден был изъять — потому что курить ему пока не желательно… Они у меня — хотите забрать? — доктор вытащил из крашенной белым тумбочки и протянул Прошкину Сашин старинный портсигар и иностранную зажигалку.

У Прошкина снова кольнуло сердце, перед глазами поплыли вредные черныше мошки, он невольно опустился на прикрытую пожелтевшей простыней кушетку. Сетка с бутылкой звякнула о кафельный пол.

— Вы, мне, Георгий Владимирович, каких-нибудь капель сердечных налейте — мне от жары что-то совсем не хорошо… — тихо пробормотал Прошкин, и залпом прогладил мерзкий мутный состав с запахом холода и мяты. Неприятное ощущение во рту вернуло ему способность мыслить здраво, и он решился осторожно уточнить:

— И что он сказал? Насчет пижамы?

— Ничего. Александр Дмитриевич, тогда еще был в бессознательном состоянии, — доктор, допустивший невиданную халатность, пожал плечами, словно речь шла о сущей ерунде. После такого ответа Прошкину стало несколько легче — значит, тот посетитель, который вещи принес, хотя бы не разговаривал с Баевым.

— Нет, что сказал вам тот, кто принес вещи?

— Странный вопрос… — удивился Борменталь.

— Чем он вам странный? — раздражено возразил ему Прошкин, уже начавший приходить в себя под воздействием капель, после очередной шокирующей новости, — к нам Станислав Трофимович со дня на день с проверкой едет, а наши сотрудники — ни тпру — ни ну в международной обстановке, порой такое ляпнуть могут — на голову не наденешь! А время сейчас такое — не мне вам Георгий Владимирович рассказывать!

— Ну, хорошо, я попробую вспомнить… Мы, правда, политических вопросов с ним не обсуждали… — смирился Борменталь, и не без иронии, начал повествовать, — Обычный формальный обмен фразами — он заглянул в ординаторскую, спросил кто тут доктор Борменталь — я был один, и сознался, конечно — что это я. Но ваш сотрудник на слово мне не поверил, спросил паспорт. Я показал ему паспорт — хотя это была совершенная глупость! Он посмотрел на меня, на снимок в паспорте, потом дал мне большой сверток, сказал, что это личные вещи Александра Дмитриевича, которые для него просил передать Николай Павлович Прошкин из Управления. Ведь это вы — Николай Павлович? Во всяком случае, кроме вас у меня в Н. нет знакомых по фамилии Прошкин, сотрудничающих в НКВД…

— В УГБ, — автоматически поправил Прошкин Борменталя, совершенно игнорируя иронический тон доктора, — продолжайте.

— Он попросил меня расписаться в какой-то бумажке, что я действительно принял вещи. Я, разумеется, расписался. Потом говорит — вы разверните, а то расписались, не посмотрев, не прочитав — так нельзя! Вам говорит, доверили жизнь и здоровье ответственного государственного служащего — а вы ротозействуете. Где, мол, ваша бдительность? А вдруг в пакете бомба? Я рассмеялся, конечно, но развернул. Все это так глупо выглядело! Он сверил вещи со своей бумажкой, извинился и ушел. Такой неприятный, въедливый старикан…

— В форме? — тихо спросил Прошкин — он не мог припомнить ни одного штатного сотрудника из управления старше пятидесяти лет. А Борменталю самому было изрядно за сорок. Вряд ли бы он назвал «стариканом» человека такого возраста.

— Да откуда я знаю, он был в белом халате! — тема исчерпалась и начала раздражать интеллигентного доктора, — И вам тоже рекомендую халат надеть — вы все — таки в лечебном учреждении находитесь, а не в своем распрекрасном Управлении! Вы пришли меня расспрашивать или Александра Дмитриевича навестить? Так пойдемте к нему!

— А может он отдыхает? — Прошкин надеялся до встречи с Баевым прояснить еще некоторые детали странного визита.

— Скорее развлекается… — пробормотал Борменталь.

— Развлекается? — как человек здоровый, никогда не проводивший в больнице более нескольких часов, Прошкин совершенно не представлял чем можно развлекаться в больничной палате после отравления опием, и, подгоняемый любопытством, поспешил за Борменталем…

Саша выглядел действительно хорошо — в китайской пижаме темно-синего цвета, затканной пышными черными цветами, он полулежал на целой горе из подушек. Его темные волосы за несколько дней так сильно отросли, что доставали до плеч, и делали его очень похожим на «рыцаря мечей» с рисунка на картах Таро. Тут же, на стуле, лежал роскошно расшитый восточным рисунком шелковый халат, а в стакане с мятным чаем болталась вычурная серебренная ложечка.

На втором стуле, рядом с тумбочкой, весело улыбался фельдшер Хомичев. Серега держал в руках медицинский почковидный лоточек, с разнообразным хирургическим инструментарием и время от времени подавал лоточек Баеву. Тот, с характерным позвякиванием извлекал из лоточка скальпель или медицинскую иглу и … Отточенным движением, как нож для метания, отправлял ее в двери палаты. Каждый бросок приводил Хомичева в полнейший восторг. Еще бы! К крашенной масляной краской двери, как раз на уровне головы входящего, был приколот белый листок — карандашный портрет худого лысоватого мужчины с раздвоенным подбородком и надписью латинскими буквами. Именно портрет служил Саше мишенью, и каждый бросок попадал точно в цель, свидетельствуя знаменитую меткость…

Как только Прошкин и Борменталь вошли, Саша вместо приветствия, отправил в портрет хирургический скальпель, и тот неотвратимо застрял во лбу изображения как раз между бровей.

— Не плохо, — заметил успевший привыкнуть к этому экзотическому действу Борменталь, — только я — как медицинский работник, сильно сомневаюсь, что метнув скальпель с такого расстояния в реального человека вам удалось бы пробить черепную коробку. Рассеченный лоб, кровопотеря, некоторое замешательство… Не более того…

Ответом доктору послужил еще один бросок — хирургические ножнички с острыми, изогнутыми концами на длинной ручке пробил дверь едва не насквозь, застряв прямо в глазу нарисованного бедолаги.

— Есть! Летальный исход! — торжествующе захлопал в ладоши Хомичев.

Борменталь неодобрительно махнул рукой и вышел.

Баев искренне пожал Прошкину руку:

— Ой, Николай Павлович, я, правда, не ожидал — огромное вам спасибо!

— За что? — испугался такой прозорливости Прошкин.

— Как за что? За заботу, за пижаму, за пи… за … понимание!

— А, вы об этом, — отмахнулся Прошкин, — это такие мелочи! — действительно по сравнению с содержимым книжки «Масоны» пижама была сущей ерундой. Поскольку подарки не нанесли никакого вреда Сашиному молодому организму, то о визитере можно было на какое-то время забыть. Что бы спокойно поговорить с Баевым, Прошкин извлек из кармана пачку папирос, спички и доверительно обратился к Хомичеву:

— Слушай, Серега, сделай доброе дело — пойди, покарауль нас, пока мы покурим… А то Борменталь уже совсем Александра Дмитриевича извел — специально, без сигарет держит! — Хомичев хихикнул и кивнул, — Да, и еще — спустись, попроси обалдуя этого — Вяткина, он в регистратуре сидит, что бы если Корнев приедет, или мало ли — кто из начальства, вышел на крыльцо и свистнул… Окно открыто и мы услышим! А то опять будем отдуваться неизвестно за что!

— Только — присоединился тонкий интриган Баев, — Владимир Митрофанович тебе ведь как сказал? Сидеть тут — со мной — и никуда не выходить — так что особо не отсвечивай, повязку марлевую надень, пока по больнице бегать будешь…

Хомичев снова хихикнул, нацепил повязку, надвинул на вихрастую голову медицинскую шапочку и удалился на задание.

Прошкин знал, что времени у него не много и сразу же перешел к сути — вынул из сетки книги и подвинул их Саше.

— Вот, Александр Дмитриевич, чтобы вы не заскучали, — многообещающе начал он, — я вам книжечки принес. Для чтения… — Там есть закладка — воспользуйтесь. Книги толстые. Библиотечные.

Баев высоко поднял брови, уселся на кровати, быстро и ловко пропустил странички обеих книг между пальцами, в надежде что оттуда что-то выпадет. Потом заглянул в корешки, послушно извлек желтоватые странички, развернул, едва коснулся взглядом и пальцами, сразу же уяснив, что это, и мгновенно спрятал куда-то в рукав:

— Это что? Все? — уточнил он у Прошкина, который тем временем мирно выложил на тумбочку яблоки, а теперь открывал «Боржоми», собираясь напиться, что бы наконец-то избавиться от въевшегося в десны привкуса сердечной микстуры.

— Все, во всяком случае, ничего другого там не было! Вам мало? — засомневался Прошкин.

— Мне, — Саша прикрыл глаза и провел рукой по горлу, демонстрируя безнадежность сложившегося положения, — хватит… на какое-то время… Ну дайте же мне сигарету в конце концов — пока Борменатль не нагрянул!

Он легко перебрался с койки на подоконник и нервно закурил, морщась от непривычно крепкой папиросы Прошкина.

— Что это вам Александр Дмитриевич, вдруг в голову пришло про пионеров почитать? — решил разрядить обстановку нейтральным вопросом Прошкин, вытаскивая из двери застрявшие в ней метательные снаряды и возвращая их на положенное место в эмалированном лотке.

— Мне, — Баев задумчиво переворачивал страницы второй книги, — мне? Мне — книгу для детей — среднего и старшего школьного возраста? — Баев отбросил в окно не докуренную сигарету, — А кто МНЕ ее принес?

— Вяткин, — Прошкин уже перестал удивляться. Загадочно возникающие предметы стали такой же частью его обыденной жизни как зубной парашек или утренняя гимнастика, — Вяткин принес и сказал, что ее доставили из библиотеке по вашей просьбе…

— Интересно, где находится та дивная библиотека, в которой можно получить для чтения книги, которые еще только будут изданы? Сами посмотрите — тут написано «Детгиз», 1940 год! Да до него еще дожить надо…

Прошкин своими глазами убедился, что действительно книжка датирована следующим годом, и тут же предложил:

— А мы сейчас у Вяткина спросим — он же в регистратуре торчит без всякой пользы… Там и Хомичев может 10 минут посидеть — ничего не случится!

Прошкин свесился в окно и громко заорал, что бы Вяткина немедленно прислали к ним — наверх. Хлопая недоуменными серыми глазами Вяткин, честно — как комсомолец, — рассказал, что книгу в управление принес гражданин преклонных лет, завернутой в газету «Комсомольская правда» и пытался оставить сверток на вахте — с просьбой передать Александру Дмитриевичу Баеву. Мол, он в библиотеке книжку заказал несколько дней назад. Следуя инструкции, дежурный никакого свертка, конечно, брать не стал, и, как положено — позвал старшего по зданию — то есть его — Вяткина.

Вяткин старичка хотел пригласить в дежурку и отставить там сидеть, пока не приедет кто из начальства, но у него не было при себе паспорта, что он сам объяснил преклонным возрастом и старческим склерозом. А выписывать гражданинам пропуск в Управление без паспорта строго воспрещается. Тогда Вяткин, на свой страх и риск, занес сверток в дежурку, позвал Семченко и Дмитрука с металлоискателем и проверил сверток. Потом, для страховки, они позвонили лейтенанту Агишину из милицейского управления, что бы прислал ребят с тренированной служебной собакой. Ответственный Агишин приехал, конечно, сам с огромным черным псом по кличке Буран. Буран сверток обнюхал, ничего подозрительного не выявил, и Вяткин, отважно развернул газету. Там оказалась книжка. Да, эта самая.

А что делал пожилой гражданин все это продолжительное время? Да ничего не делал. Сидел на лавке в сквере перед дежуркой. Газету читал. Даже не думал убегать. Вяткин к нему вышел, вежливо поблагодарил, сказал, что посылка попадет по назначению. Старичок Вяткина тоже поблагодарил и сказал, что завтра еще снова зайдет к товарищу Баеву. Вяткин согласно кивнул и попросил гражданина обязательно захватить паспорт. Пока он выходил к старичку — в дежурки успели часть книжки прочитать… Вкратце пересказали содержание Вяткину. Сам он, Вяткин, тут же быстренько сдал смену, и, завернув книжку как было, побежал к Николаю Павловичу. Все. На каком основании Вяткин считает, что гражданин был пожилой? Вяткин снова стал хлопать глазами — просто гражданин так выглядел. Нет, бороды у него не было. Было только морщинистое лицо, седые поредевшие волосы и остальной старческий вид…

Понимая бесполезность дальнейших расспросов, Баев и Прошкин отпустили Вяткина на пост и только успели раскурить по новой сигарете, обсуждая странное происшествие, как снизу громко свистнули! Прошкин тотчас сунул книжки в тумбочку, что бы глаз не мозолили, а Баев с поразительной скоростью обмакнув руку в мятном чае провел ею по лбу, изобразив испарину, откинул назад отросшие локоны, порхнул под одеяло, побледнел и прикрыл глаза… Если бы Прошкин не видел этой метаморфозы лично, но счел бы Сашу стоящим на пороге смерти! А влетевший через секунду Хомичев так и застыл на пороге от такой картины.

— Видишь, Серега, что курение с людьми делает? — прошептал ему Прошкин, и едва успел сорвать с двери истыканный острыми предметами рисунок. Но выбросить уже не успел — художественной произведение пришлось смять и засунуть прямо в карман.

 

21

Высокие гости толпились у двери палаты.

Официально считалось, что у Александра Дмитриевича острая инфекция — болезнь Боткина, поэтому Прошкину тяжело было идентифицировать руководителей закутанных в марлевые повязки и белые халаты. Сразу он определил только Корнева и Станислава Трофимовича. Сопровождал визитеров доктор Борменталь.

— Говорите, ему лучше? — грозный Станислав Трофимович стоял совершенно бледный и подавленный.

— Конечно лучше! Я впервые за многие годы наблюдаю, что бы процесс регенерации протекал так быстро и успеш… но… — победно рапортовавший доктор Борменталь, не осведомленный об актерских способностях Александра Дмитриевича, наконец посмотрел на Сашу и замолчал.

Бледный, потный и несчастный Саша, прерывисто и тяжело дышал. Он с огромным усилием приподнял веки, свесил из-под одеяла аристократичную кисть и приветственно шевельнул ею по направлению к гостям. Хомичев, видимо чувствуя себя виноватым, что позволил больному курить, чем сильно навредил лечению, бросился к кровати и поправил подушки, придал Саше полусидящее положение и скороговоркой, сильно напоминающей причитания, пропел:

— Лучше, лучше, ему гораздо лучше… Вы не представляете даже, в каком он был состоянии! А сейчас он и воду пьет, и температура у него нормальная, он даже говорить может — только тихонечко… — в подтверждение тут же напоил Сашу из ложечки мятным чаем и вытер ему лоб салфеткой — выглядело очень убедительно. Сентиментальный Прошкин и сам едва не прослезился, а Корнев тоже добавил:

— Доктора от него сутками не отходят! Ему действительно намного лучше…

К Сашиной кровати, мелко семеня, подошел и сел на краешек плотный коренастый мужчина в белом халате, наброшенном поверх формы комиссара ГБ 3 ранга. Он сдвинул марлевую маску, — товарищ Круглов, — про себя ойкнул Прошкин — узнав нового главного кадровика МГБ НКВД. Товарищ Круглов радостно улыбнулся Саше и даже взял его за вялую руку повыше локтя, то ли здороваясь, то ли ободряя:

— Ну, Александр Дмитриевич у нас молодцем! Он человек молодой и я уверен, быстро поправится! — по Сашиному лицу пробежала гримаса непереносимой боли, он издал звук похожий на сдавленный стон.

— Это избыток эмоциональных переживаний, в связи с кончиной, безвременной кончиной, его близких привел к такому ослаблению иммунной системы, — глубокомысленно констатировал Станислав Трофимович.

— Вы доктор? — неожиданно поинтересовался Борменталь у оратора.

— Нет — ну что вы!? — удивился Станислав Трофимович тому, что кто-то из присутствующих не знает кто он.

— Тогда поясню еще раз! У него болезнь Боткина — гепатит. Воспаление печени. Заболевание сугубо инфекционное. Его эмоциональное состояние не может иметь к ней никакого отношения. Никакого! — Борменталь оставил Станислава Трофимовича и стал орать прямо на самого товарища Круглова, порывавшегося похлопать Сашу по плечу, — не стоит с ним тактильно контактировать! Вы тоже можете инфицироваться! Я вас уже несколько раз об этом всех предупреждал! Все-таки я его лечащий врач!

Круглов опасливо покосился на Сашу, убрал руки и хотел встать. Но, теперь уже Саша крепко ухватил его за ладонь:

— Сергей… Никифорович… Сергей Никифорович… — Саша очень натурально задохнулся и хрипло стал ловить ртом воздух, Прошкин даже распереживался, не отравили ли Сашу прямо сейчас, уколов через одежду.

Гости с безмолвным ужасом наблюдали происходящее. Высокой сухощавый мужчина с волевым подбородком, тоже в форме, рассмотреть которую невозможно было из-за халата, не знакомый Прошкину, быстро подошел к тумбочке и налил в стакан воды:

— Дайте ему напился, в конце-то концов! Есть тут хоть один нормальный врач? Или нас пригласили посмотреть, как он публично скончается? — решительный человек протянул Саше стакан с водой.

Круглов тоже принялся сдержано возмущаться:

— Действительно — почему его лечит психиатр? Владимир Митрофанович — доложите нам — что в Н. нет инфекциониста — или хотя бы просто терапевта? Вы лично за жизнь и здоровье товарища Баева теперь отвечаете! Вы это осознаете? — Корнев закивал и вытер клетчатым платком выступивший пот, — А вы что молчите, гражданин Борменталь?

Борменталь ответить не успел. Саша наконец напился, мелко клацая о край стакана зубами и все еще не отпуская Круглова, сдавленным голосом пролепетал:

— Я хотел бы… хотел… в присутствии… Сергея Никифоровича… и остальных товарищей… которым я благодарен… за то… за то, что нашли время меня посетить… и не зная своего будущего… — Сашу снова напоили водой — на это раз Хомичев. Круглов наконец вырвался из цепкой Сашиной руки, и отошел подальше от кровати заразного пациента — к окну.

— Просил бы засвидетельствовать… мое добровольно сделанное заявление… — у Прошкина замерло сердце. Да и остальные гости напряженно замерли.

— Завещание? — выдохнул Круглов.

— Я… с медицинской помощью… — неуверенно продолжал бормотать Саша, — надеюсь прожить еще некоторое время… Это скорее дарст… дарственная… должно называться, — он отдышался после длинного предложения и хотел продолжать.

— Не спешите, Александр Дмитриевич, — спокойно попросил все тот же высокий мужчина, — мы вас внимательно слушаем!

Саша, несколько приободрившись, и уже чуть погромче, продолжал:

— У меня есть некоторая личная собственность… В которой я совершенно не нуждаюсь… посколь… — он шумно сглотнул, — мне предоставлена государственная квартира. Я хотел бы что бы согласно последней воли моего дедушки… профессора фон Штерна, его дом — который я унаследовал — был передан для организации музея атеизма… Со всем имеющимся там имуществом… А так же, что бы мое пожелание приобрело официальную, нотариально заверенную форму, а Влади… Владимир, — Баев снова принялся страдальчески пить воду, — Владимир Митрофанович предпринял необходимые меры к обеспечению сохранности находящегося там имущества до момента передачи сооружения…

Саша обессилено откинулся на подушки, обескураженный Корнев пообещал в кратчайшие сроки подготовить нужные документы и доставить Саше вместе с государственным нотариусом на подпись. И присовокупил:

— Я уверен, что Александр Дмитриевич скоро поправится, и для окончательного восстановления здоровья ему потребуется… смена обстановки… Как вы полагаете, Георгий Владимирович?

— Возможно, — с сомнением пожал плечами Борменталь, и добавил, — Александр Дмитриевич утомился… Ему необходимо отдохнуть, что бы… избежать дальнейшего ухудшения состояния и выяснить причину этого явления…

— Ухудшение состояния? — строго спросил Корнев у Борменталя, Станислав Трофимович при этих словах побледнел так, что стал выглядеть даже хуже Баева.

— Безусловное ухудшение, — Борменталь скорбно кивнул, Корнев снова вспотел и полез за платком.

— Вы, Станислав Трофимович, — доносился до Прошкина голос выходившего Круглова, уже из коридора, — тоже будете ответственность за случившееся нести… Да видел уже их работу, и вашу тоже видели! Пусть хотя бы этот проклятущий дом оцепят… По камню перебирают… и знать даже не хочу… не мне, не мне будите докладывать — руководству, лично…

Многочисленные именитые гости направились к выходу, а высокий и решительный мужчина задержался, пользуясь всеобщей суетой, подошел к Саше, наклонился над ним, пожал руку, и даже успел обменяться с больным парой фраз, только потом присоединился к остальным посетителям, покидавшим палату. Корнев вышел вместе со всеми.

Дверь скрипнув закрылась. Шаги стихли в коридоре.

Баев вылез из-под одеяла, потянулся, сел, попрыгал на пружинистом матрасе, взял с тумбочки яблоко, откусил, сунул ноги в тапочки, встал и подошел к окну. Хомичев захихикал почти истерично, а Борменталь тихо присел на пустовавшую соседнюю кровать и стал пить остаток «Боржоми» прямо из бутылки… Действительно — состояние Сашиного здоровья совершенно не поддавалось ни медицинскому контролю ни логическому анализу!

— Сука! Мерзкая лицемерная тварь! — глухо сказал Баев и швырнул огрызок в открытое окно. Прошкин собственными глазами увидал как он звонко стукнулся об переполненный нулями номер отъезжающей машины с высокими руководством. Да, действительно — товарищ Баев никогда не промахивался. Никогда.

 

22

Субботский и Прошкин ужинали — если это слово можно применить к процессу заглатывания вареной в мундирах картошки и такого же лихорадочного всасывания томатного сока. Времени на полноценный прием пищи у них не было совершенно: оба заскочили домой буквально на минуту — Прошкин по пути из больницы на совещание к Корневу — тот должен был вот — вот возвратится, а Субботский — хотел переодеться и поесть в перерыве между научными изысканиями.

Ерзая за столом под бременем тяжелых мыслей, Прошкин напряженно прислушивался к шуршанию, исходившему казалось от него самого… Нервная система совершенно расшатана! Его, а не Баева, в пору на курорт отправлять! Но все же — для профилактики шизофрении — похлопал себя по карманам, и обнаружил вполне рациональный источник звука — Сашин рисунок, который он поспешно снял с двери палаты, да так и не успел выбросить. Разгладил смятый листок…

Крупные черты лица, выступающие скулы, длинный нос с горбинкой, глубоко посаженные глаза, залысины на лбу и при этом довольно длинные волосы сзади, неприятно раздвоенный подбородок… Нет — этого человека, или хотя бы просто похожего на него, среди сегодняшних посетителей Александра Дмитриевича не было. Да и вообще, не знаком он Прошину. Отчаявшись идентифицировать личность на портрете он стал разглядывать надпись… Ну вот… Скверно все-таки не иметь серьезного систематического образования. Прав товарищ Корнев, когда Прошкина журит, и заставляет в университет поступить хотя бы заочно! Но, с другой стороны, в стране полным — полно узких специалистов, и один из них как раз сидит, напротив набив рот горячей картошкой!

— Леша, ты латынь в университете учил?

— Угу… — промычал полным ртом Субботский.

— Ну и что эта надпись значит? — Прошкин продемонстрировал Алексею рисунок.

Алексей быстренько запил картошку и протер салфеткой руки, взял портрет и поднес к самым стеклышкам своих очков:

— Нет… Это не латынь… Это напоминает мне французский…

— Напоминает? Ты что же пять лет проучился и до сих пор французского толклом не знаешь? — возмутился Прошкин не получив мгновенного ответа.

— Да начало фразы мне как раз понятно — написано имя «Жак де Моле»… А дальше… Какой-то странный текст для французского… Сейчас в справочнике посмотрю… — он отложил листок и извлек с полки толстенькую книжицу с надписанным не по-русски корешком, потом взял блокнот и что то — прикинул в нем, вытащил французское — русский словарь, и снова взглянул на рисунок, а потом удивленно — на Прошкина.

А что на Прошкина смотреть — можно подумать это он написал! Хотя буквосочетание «Жак де Моле» где-то он слышал, и совсем недавно… Точно слышал — от Феофана, когда про тайные ордена говорили… Был, если верить почтенному старцу, в этих орденах такой деятель. Правда, давненько.

— Странно… — Алексей погрузился в задумчивость.

Прошкин решил блеснуть эрудицией:

— Был ведь такой Жак де Моле — исторический персонаж, в ордене состоял!

— Конечно, был! Кто же сомневается? И в Ордене не просто состоял, а являлся магистром ордена тамплиеров — последним магистром этого легендарного ордена, зафиксированным в его официальной истории. Был сожжен инквизицией в 1314 году — по обвинению в ереси, — быстро, как на экзамене, отчеканил Алексей.

— Может, это он нарисован? — предположил Прошкин.

— Да не важно, что тут нарисовано, важно, что написано! Вот слушай, — Субботский пафосно, как диктор радиовещания продекламировал — Жак де Моле подохнет как собака! — Хотя конечно, учитывая, что эта надпись очень похожа на старофранцузский — то можно и так — перевести — Жак де Моле должен подохнуть как собака! Точнее как порченный или паршивый пес… В любом случае предложение имеет ярко выраженную негативную коннотацию — можно рассматривать его как ругательное, но отнесено оно к будущему времени, с модальностью долженствования…

Прошкин совершенно запутался:

— Если этот Жак де Моле уже умер — зачем будущее время понадобилось? Может это цитата? Из манускрипта или романа?

Начитанный Субботский тут же ответил:

— С именем де Моле связан один общеизвестный исторический анекдот. В день казни Людовика ХУ! — во время Великой Французской революции — ну ты помнишь… Некто выбежал на эшафот. Окунул руку в свежую кровь казненного монарха и закричал — «Жак де Моле, ты отомщен!». Но что бы кто-то кричал «Жак де Моле должен подохнуть», да еще и как поганый пес… я не припомню… Скорее всего это банальная грамматическая ошибка… Имелось ввиду, что де Моле уже умер, и умер бессмысленно или случайно — как собака — просто употреблена неуместная временная форма…

Прошкин наморщил лоб размышляя. Что бы Баев, знавший дюжину языков, допустил грамматическую ошибку? Очень сомнительно… В тексте должен быть смысл — актуальный именно сейчас и именно для ситуации в которую попал Александр Дмитриевич…

— Знать бы, кто тут нарисован!

— Типчик неприятный — по френологии лживый и лицемерный — раздвоенный подбородок указывает именно на эти качества. Неужели действительно это Жак де Моле? Я всегда думал, что он благородный рыцарь… Хотя, он ведь был не настоящий магистр!

— Как не настоящий? — Прошкин подавился горячей картофелиной и закашлялся.

— У тамплиеров исстари так повелось — один магистр был формальным — второй — фактическим… Сохранилась легенда, что Орден имел два Устава — один Папа Римский утвердил на капитуле — а откуда второй взялся не понятно, но именно он и был основным!

— Здорово! — по-детски обрадовался Прошкин, — Как у ребятишек в книжке Гайдара, — и тут же ненавязчиво уточнил, — А ты давно ее прочитал — эту книжку? Про Тимура и его команду?

— А… ну… — Леша почему-то замялся, — Как сказать… давно — с полгода назад… У меня один знакомый… Студент один, с вечернего отделения, подрабатывает перепиской на пишущей машинке… При «Международной книге», издательство такое… Приносил экземпляр — машинописный — почитать… Я так забавлялся. Неужели ее действительно опубликуют?

— Угу, в следующем году, издательство «Детгиз», тираж — 50000 экземпляров, — уверенно пророчествовал Прошкин, и теперь горячим продуктом подавился уже Леша.

Разговор прервал автомобильный гудок — Прошкин открыл окно:

— Хватит, Прошкин, брюхо набивать! Уже и щеки в окно не пролазят! — весело крикнул Корнев, приоткрыв дверцу автомобиля, — выходи, поехали — дело срочное — по твоей части!

Диво дивное.

Корнев подвинулся, освобождая Прошкину место за рулем — тот поинтересовался насчет маршрута.

— В Прокопьевку едем… Отправили туда депешу — что бы эксгумацию тела Феофана произвели. Так вот — звонит местный фельдшер, из амбулатории — и говорит… нету тела… Вознесся батюшка Феофан…

Прошкин едва не сбил зазевавшегося велосипедиста и переспросил:

— Что сделал? — он не верил своим ушам. Никогда не ожидал он такого от почтенного старца. Вознестись не вверенной заботам Прошкина территории! И даже не предупредить его. Это было самое настоящее, первостатейное свинство!

— Не юродствуй, Николаша, — ты ж прекрасно слышал! — Корнев пребывал в великолепном настроении, даже удручающая новость из Прокопьевки не могла этого настроения испортить, — Вознесся… Рассобачились они у нас Прошкин совершенно!

— Кто? Служители культа?

— Нет — интеллигенция сельская! Естествоиспытатели безголовые — что б им… Ну, вырыли гроб, вскрыли — он пустой. Так фельдшер местный тут же диагноз поставил: вознесся! Слышал ты такое?

Прошкин слышал, по крайней мере, раз сто — еще в детстве. Когда в церковно — приходской школе читали рассказы про жития святых… Но, что бы не портить настроения начальнику согласился, что ничего подобного места никогда раньше не имело — поэтому как действовать в такой ситуации не предусмотрено ни в уголовном, ни в гражданском кодексе, ни в ведомственных инструкциях — но такой опытный специалист как Владимир Митрофанович в ситуации конечно разберется — с позиций научного материализма. А он — Прошкин будет всемерно содействовать…

А разбираться было в чем. Действительно, поздним вечером — чтобы не тревожить зря сельскую общественность — из могилы Феофана извлекли гроб и притащили в клуб. Открыли. Тела Феофана в нем не было. Зато гроб был до верху наполнен изрезанной на мелкие полоски мануфактурой.

Не надо было специального лабораторного анализа чтобы выявить — полоски образовались из шитой на заказ формы Александра Дмитриевича! Сашины хорошо подогнанные гимнастерки и форменные брюки, кожанки и шинели из не по уставу дорогого сукна искромсали портновскими ножницами на длинные лоскуты шириной в 3–5 сантиметров… Прошин и Корнев совершенно опешили, принялись восстанавливать нить событий той достопамятной ночи, с надеждой выяснить истину и хотя немного успокоить местных товарищей.

Итак — Прокопьевка была местом дислокации центральной усадьбы колхоза «Красный пахарь». Еще в колхоз входило четыре хутора — бывшие кулацкие хозяйства. В одном из хуторов имелся большой двухэтажный каменный дом. По решению правления, для привлечения в колхоз квалифицированных кадров, дом был переименован в «Общежитие работников культуры» и соответственно переоборудован. Хотя жили тут люди разные… даже с некоторых пор, ставший полезным председателю, спецпосленец Вадим Проклович Чагин (при постриге принявший имя Феофана). Так вот, вечером, пользовавшийся в очаге сельской культуры значительным авторитетом, Феофан принялся жаловаться на боли за грудиной и агроном Дуденко повез его на мотоцикле в центральную усадьбу — в амбулаторию. Феофану вроде как полегчало от ветра и езды, и в помещение амбулатории он зашел самостоятельно. Но, через несколько минут, вышел — фельдшера не оказалось на месте. Теперь Дуденко повез его прямо в Н. — в областную клиническую больницу. По дороге — на перекрестке с Чаплинской трассой — им повстречался автомобиль, который направлялся, по счастливому совпадению как раз в город. Конечно, в автомобиле почтенному Феофану, снова ставшему хвататься за грудь, было бы ехать гораздо комфортнее, чем на мотоцикле. Водитель автомобиля — новый инженер с Чаплинской насосной станции — охотно согласился довезти старика до больницы, и Дуденко вернулся в общежитие со спокойной душей. Нет, конечно, Дуденко не знал раньше этого инженера. Он из Чаплино знает от силы пять человек, и то со старого завода — стройка же насосной станции началась совсем недавно и там каждый день новые люди появляются. А утром позвонил из амбулатории фельдшер, сообщил, что Феофан умер. Стояла сильная жара, похороны организовали в тот же день, гроб был закрытым…

Фельдшер амбулатории Кузьменко — известный в округе естествоиспытатель и натуралист тоже старательно сообщил все что знал. Даже больше. Заболевшего Феофана из общежития отвезли прямиком в Н. и сдали в НКВД. Ну, управление ГБ — это ж не принципиально! Он Феофана не лечил. Лечил беззащитного старика скорее всего так называемый фельдшер по фамилии Хомичев — то есть человек далекий от медицины как декабристы от народа. Результат всем присутствующим известен. Батюшка был человек крепкий и мог еще жить и жить при правильном естественнонаучном подходе. Вот то-то! А в амбулаторию его привезли из города — уже в гробу какие-то незнакомые люди — представились сотрудниками НКВД, да, может и ГБ — он не обозреватель политический, что бы не пугаться — а медик! В штатское были одеты. А зачем ему спрашивать документы — он, слава Богу, может еще сотрудника НКВД и без документов — по лицу узнать! Чем у них лица такие особенные? Суровые лица — вот что! Тем более эти люди передали Кузьменко нотариально заверенную копию заключения о смерти. Да, вот она. С какой стати ему было звонил Хомичеву? У Хомичева два диагноза на все случаи жизни — бытовая травма и простуда! Когда Николай Павлович ему позвонил и спросил — он, конечно, подтвердил — точнее просто прочитал, что было написано в свидетельстве о смерти — а что другое он мог сказать?

Чтобы не волновать общественность и не порождать лишних слухов, той же ночью пустой гроб так же тихо закопали. Участники событий дали подписку о неразглашении. А озадаченные Прошкин и Корнев, свалив в холщовый мешок лоскутки одежды, отправились домой — анализировать.

— Это просто безобразие! Отожрался на колхозных харчах и свинтил с поселения! Восьмой десяток человеку — а совести никакой! Где его теперь искать? Да и откуда мы людей для этого возьмем свободных? Разве только с больницы снимать! — никак не могу успокоится Прошкин.

— С больницы снимать — ни в коем случае! Да что ты в самом деле — Николай? Ну куда бы он побежал — не мальчик ведь! Что ему тут плохо жилось? Мы с тобой — ответственные работники — едим через двое суток на третьи — а он каждый день трескал фрукты — овощи, конфетки — бараночки, еще и со сметаной! — Корнев как раз обгладывал куриную ножку после двухсуточного голодания. Не в силах больше бороться с голодом «ответственные работники» расположились на привал прямо под прохладным предутренним небом — среди полей и пашен. А съестными припасами «на дорожку» их снабдил душевный человек — председатель Сотников. Запустив куриную косточку в открытый космос, как бумеранг, Корнев продолжил:

— Болтлив старец был сверх всякой меры — вот и договорился — до преждевременной кончины! Убили его и закопали за это. Тут Николай все не так просто — тут политика! Серьезные вещи происходят. Сейчас все сам поймешь — ты ж не дурак, в конце-то концов! — Владимир Митрофанович огляделся, еще раз убедился, что они с Прошкиным в поле совершенно одни, и перешел к действительно серьезным новостям.

— Станислава Трофимовича со дня на день того, — Корнев сложил пальцы рук изображая решетку, и показал ее Прошкину, — на другую работу переведут. На долго…

Прошкин грустно покачал головой — хотя эта новость его ни мало не огорчила, во-первых по тому, что Станислав Трофимович был руководителем малокомпетентным, да еще и авторитарного склада, а во-вторых потому, что самым вероятным и достойным кандидатом на его освободившийся высокий пост был конечно же товарищ Корнев. Понимал это не только Прошкин, но и сам Корнев, и даже вышестоящие товарищи…

А уж если такое действительно случится, то кому же как не Прошкину занять нынешнее место Корнева? Ну и что, что он молодой — зато надежный! И перспективный — в университет поступает, женится собирается на достойной женщине — словом ценный кадр! Вообще Прошкин ни того ни другого не собирался делать, во всяком случае прямо сейчас, но оспаривать мнение начальника в такой счастливый день не стал… И ребячество всякое прекратит! Прошкин торжественно заверил, что в случае назначения на высокую должность собственными руками выкинет из сейфа ладан и прочую «атрибутику», а потом возьмет в замы Сашу Ладыгина — которого в прошлом году бросили на укрепление Комсомола прямо в Прокопьевку — если Владимир Митрофанович не против. Еще с полчаса коллеги обсуждали грядущие кадровые изменения и улучшения, которые они за собой повлекут. План был блестящим — если бы не одно но…

В недосягаемо высоких эшелонах власти, в которых происходят утверждения на должности, подобные той, что занимает Станислав Трофимович, было принято жестко придерживаться принципа ротации кадров — то есть переводить ответственных работников из одной местности в другую или с одного направления работы на совершенно новое. Назначение Корнева на место его нынешнего непосредственного начальника этому принципу прямо противоречило. Здесь и начиналась политика. Тонкая, сложная и чреватая губительными последствиями…

Тут Корнев во всех подробностях поведал Прошкину о судьбоносных событиях, участником которых ему пришлось быть в последние несколько дней. Не то что бы Владимира Митрофановича так уж интересовало мнение Прошкина — скорее он просто нуждался в слушателе, чтобы еще раз обдумать и систематизировать яркие впечатления тех бурных суток. И убедится в правильности собственных действий.

 

23

Еще до начла партхозактива Корневу надежные товарищи намекнули насчет грядущих кадровых перемен, и Владимир Митрованович никакой рапорт подавать, конечно, не стал — а наоборот этот рапорт мелко разорвал и выкинул в уборную — все равно в кабинете у него имелась копия. Сделал это он очень своевременно. Когда всех товарищей пригласили на актив, его попросили задержаться, усадили сперва в машину, потом в самолет и уже через два часа лету он стоял, разминая затекшие ноги, в приемной товарища Круглова, а еще через пять минут пил чай в начальственном кабинете и доверительно беседовал с самим Сергеем Никифоровичем.

Сергей Никифорович, как выяснилось, человек приветливый, серьезный, ответственный и дипломатичный. Слишком даже… Так вот — Круглов принялся спрашивать Корнева — как обстоят дела в Н., как там здоровье Александра Дмитриевича, что подозрительного изъяли при осмотре из усадьбы фон Штерна и вообще — что нового слышно об этом безвременно упокоившемся ученом…

Надо заметить, что Сергей Никифорович занял стратегический пост главного кадровика ведомства всего несколько месяцев назад, как и большая часть сотрудников центрального аппарата МГБ. Действительно — должности комиссаров ГБ третьего, а иногда и второго ранга, начальников управлений и отделов в последние месяцы доставались то совсем молоденьким сотрудникам, имевшим год, от силы два, опыта практической работы, то — армейским офицерам, а иногда — просто специалистам раньше, с разной степенью успешности, занимавшимся кто партийной, кто хозяйственной работой. Таких как Корнев — кто трудился в органах еще со времен ВЧК — осталось единицы. Поэтому у Владимира Митрофановича была значительная фора, обеспеченная его опытом как собственно оперативной работы, так и многолетнего участия в многоходовых аппаратных интригах.

Корнев решил, прежде всего, ненавязчиво выяснить, где же пролегают границы информированности товарища Круглова. Владимир Митрофанович взял листок, очень приблизительно набросал поэтажный план дома фон Штерна и со всей серьезность сказал — дом огромный, изъято значительное количество предметов, остальная часть имущества опечатана. Дом находится под наблюдением сотрудников Управления. А затем попросил Сергея Никифоровича, время которого он очень ценит, и не имеет права тратить понапрасну, уточнить — о каких именно «подозрительных» предметах идет речь.

И очень легко выявил — границ у информированности Сергея Никифоровича нет. Как нет и самой информированности. Нет, потому что вместо ответа тот дипломатично улыбнулся, и пропел что-то об опыте Корнева, которому он всецело доверяет.

Понимая незавидное положение Сергея Никифоровича, Корнев конкретизировал информацию, и сообщил, что из сооружения были изъяты предметы антиквариата, книги, различные раритеты, переписка, документация, фотоснимки, географические карты, специальные приспособления, измерительные и навигационные приборы, посуда, ювелирные изделия, письменные принадлежности, другие артефакты. Все они представляют значительную историческую и научную ценность, и в то же время могут рассматриваться как подозрительные. О чем именно хотел бы услышать товарищ Круглов в первую очередь?

Товарищ Круглов занес все перечисленное в блокнот, подчеркнув слово «артефакты», посоветовал Корневу выпить еще чайку и куда-то убежал. Вернулся он через полчаса, вместе с другим товарищем, которого представил как «специалиста Наркомата иностранных дел». «Специалист» — с прилизанными бриолином редкими волосами, худощавый и вертлявый, был одет в полосатый двубортный костюм наподобие тех, что носят миллионеры и гангстеры в иностранных кинокартинах, нарядную рубашку, искристые запонки и широкий шелковый галстук. Его узконосые щегольские ботинки сияли новизной почти непристойной. В таком виде только с Чемберленом разговаривать!

«Специалист» просмотрел перечень в блокноте Круглова, несколько секунд близоруко прищурившись, изучал Корнева, а потом заявил:

— Это должна быть связка бумаг…

Корневу вновь прибывший — без малейшей объективной причины, а только из-за раздвоенного подбородка — был глубоко не приятен, он довольно резко ответил, что ему, то есть Корневу, доподлинно известно как выглядит связка баранок — а что позволяет идентифицировать документы не известного содержания как «связку» совершенно не ведомо, и он будет признателен за такою информацию…

«Специалист» ослабил узел галстука — сказать ему было нечего, а Круглов, опять убежал. Долго отсутствовал и вернулся с новым гостем — высоким, сухощавым человеком в офицерской форме НКВД, но без каких-либо знаков отличия — да, тем самым, что вчера поил Баева водой в больнице. Наметанным глазом Корнев сразу определил, принимая во внимание внешний вид и состояние самого человека, а так же сколько времени отсутствовал Круглов, что человека этого привезли, скорее всего, из Лефортово, а в форму одели просто потому что никакой другой мало-мальски цивилизованной одежды под рукой не оказалось. Поэтому уверенно утверждать, что человек этот офицер НКВД или вообще военный он не может. Посетителя Корневу не представили, хотя остальные обращались к нему «Константин Константинович».

Константин Константинович, не дожидаясь приглашений, уселся на стул, закинул ногу за ногу, и так же, не спрашивая, закурил. Круглов, остался стоять, сложил руки на груди, демонстрируя искренность, принялся уверять Константина Константиновича в том, что все трагические — трагические! — ошибки наконец-то разъяснились, ко всеобщему миру и согласию. А их виновники — по всей строгости наказаны!

— Так строго, что и спросить теперь не с кого, — иронично ухмыльнулся Константин.

Круглов снова некоторое время разливался соловьем о перегибах, вредительстве, международном положении и генеральной линии. Тема была неисчерпаемой, но монолог Круглова прервал «Специалист»:

— Полно вам оправдываться, Сергей Никифорович! Мы с вами не преступники и не вредители — мы все просто выполняем свою работу.

— И партийный долг! — идеологически выдержано вставил Круглов.

— Константин Константинович — вы должны это понимать не хуже нас, так что хватит ультиматумов! — добавил «Специалист».

Константин Константинович развел руками и снова не добро ухмыльнулся.

— Вы возможно и находитесь сейчас на службе — а я уволен. В партии тоже не состою с некоторых пор — так что выступаю как лицо сугубо частное. Просто как гражданин. Так что могу себе позволить невинную прихоть… Если Александр Дмитриевич жив — я хочу убедится в этом лично. Просто его увидеть…

— Ох, Константин Константинович — ну нельзя же всему миру не доверять! — возмутился Круглов, — вот товарищ Корнев сегодня только из Н. прилетел, Александра Дмитриевича там оставил живым и невредимым… Отчего вам ему не верить — он же к имевшим место… э… трагическим, трагическим, не побоюсь этого слова, роковым, ошибкам — никакого отношения не имел! Он вас вообще первый раз в жизни видит — ну зачем ему и вас и нас — его руководителей — в заблуждение вводить!

Константин Константинович продолжал, как будто не слышал Круглова:

— А если Александр Дмитриевич умер — так покажите мне его тело. Труп. Не фотографию могилы, не снимок тела в гробу или в морге, не заключение о смерти, и даже не одежду с пятнами крови! Все это я уже видел…

Корневу, честно говоря, от таких заявлений стало не по себе — он собственными глазами видел Баева несколько часов назад — конечно, назвать Сашу здоровым было бы преувеличением, но он, во всяком случае, был жив! И начал поправляться… Только сейчас Корнев до конца осознал, какой серьезный козырь пришел ему в этой сложной политической интриге, и решил этим незамедлительно воспользоваться.

— Ну, зачем же вы Александра Дмитриевича хороните раньше времени! Он жив, хотелось бы добавить что здоров — но обманывать ни вас — ни товарища Круглова я просто не имею права — как коммунист и сотрудник МГБ… К сожалению, товарищ Баев болен инфекционным гепатитом, но чувствует себя уже получше, и медицинский прогноз самый благоприятный! — примирительно улыбнулся Владимир Митрофанович, хотя стопроцентной уверенности что Саша все еще жив в этот самый момент у него уже не было…

— Тем более — покажите его мне. Думаю, это не составит проблемы, — продолжал настаивать Константин Константинович.

— Товарищи, так нельзя, в самом деле! — снова начал мирить присутствующих Круглов, — давайте найдем компромиссное решение — например, позвоним по телефону в клинику, поговорим с Александром Дмитриевичем…

Корнев похолодел — он сам лично строго на строго запретил подпускать Сашу к телефону до его возвращения — кто бы ни звонил, что бы ни случилось! А уж в исполнительности своих людей он был уверен на сто процентов…

— Только личная встреча, — сухо сказал Константин Константинович, у Корнева отлегло от сердца.

— Торгуется как на невольничьем рынке! Жертву инквизиции из себя изображает! Это действительно безобразие! — «Специалист» еще в начале общей беседы снял шелковый галстук, а сейчас стащил пиджак, аккуратно расправил его на спинке свободного стула.

— А кто Густав Иванович, вас в мое отсутствие дежурным Жаком де Моле назначил? Так сказать — местного значения? Может вас избрали — как народного депутата? Или рукоположили — как в папской Курии? — Густав Иванович, Корнев впервые услышал имя «Специалиста», густо покраснел и принялся нервно вытаскивать запонки, намериваясь закатить рукава…

— Вы запонки берегите, а то нагорит вам за них от начхоза, в случае чего, — с жалования вы за них долго не расплатитесь, — глумливо добавил Константин Константинович. Он продолжал расслабленно сидеть, но вытянул ногу так, что бы иметь возможность сделать подножку «Специалисту», если тот попытается приблизиться к нему. Да — судя по приготовлениям — ответственные работники собирались драться на кулаках — как обычные уличные мальчишки. Это очень обеспокоило Корнева — он не мог определиться — следует ли ему в таком случае разнимать дерущихся, занимать сторону одного из них, или просто наблюдать, не вмешиваясь в конфликт…

Пока Корнев размышлял, дипломатичный Круглов успел куда — то снова позвонить и драке воспрепятствовало появление еще двух офицеров МГБ — одного Круглов представил как сотрудника пятого управления, а второго — как представителя управления геодезии и картографии. Густав Иванович, с безнадежным вздохом, снова облачился в пиджак, Константин Константинович закурил, а Круглов — выбежал. Корнев понял — эти новые люди нужны только, чтобы предотвратить всякое общение между враждующими сторонами в отсутствие самого Круглова.

Через минуту Корнева тоже просили к телефону — секретарь Круглова. Никто ему конечно не звонил. Зато в приемной стоял сам Сергей Никифорович, и доверительно взял Владимира Митрофановича под локоток — Корнев показал Прошкину как именно, вывел на небольшой балкончик и попросил торжественно поклясться — как коммунист коммунисту, что Баев действительно жив. Потом они вместе позвонили в Н. — в больницу. Борменталь, что б ему пусто было этому доктору — лектору! — сказал и Корневу, и Круглову что Саше действительно гораздо лучше! Корнев вернулся в кабинет. А Круглов, видимо еще раз посовещавшись «в верхах», и возвратившись, предложил всем проследовать в самолет, и поехать навестить приболевшего товарища Баева. Густав Иванович, однако, сославшись на важную дипломатическую встречу, от поездки отказался.

Само посещение Прошкин наблюдал лично…

По завершении визита к больному Константин Константинович потребовал еще и на кладбище его отвезти — он видите ли, возжелал почтить могилу своего безвременно почившего боевого друга — комдива Деева! А потом еще и «бросить взгляд на несчастливое жилище фон Штерна»… Круглов согласился на все это, но сам не поехал — предпочел остаться в управлении, даже пообедать согласился. Так Корневу удалось поближе раззнакомиться с Сергеем Никифоровичем. Он посочувствовал его нервной работе, спросил, не может ли чем помочь. Получил уверение, что лучшая помощь — Сашино здоровье и благополучие. А еще узнал, что на пост Станислава Трафимовича будет назначен один латыш — из управления, курирующего работу Коминтерна. Сам Сергей Никифорович от такого назначения не в восторге — но выбора у него нет — принято руководящее решение. Этого человека готовы сделать заместителем наркома иностранных дел — а ему формально не хватает стажа руководящей работы. Не много — месяцев шесть-семь… тут мудрый Корнев снова посочувствовал заботам Круглова и предложил ему совместно выработать кадровую тактику, которая будет способствовать… В двух словах, опуская многочисленные взаимные реверансы, — Корнев настрочит рапорт про пресловутый клад в Средней Азии — по итогам УСПЕШНОЙ работы группы и исследования материалов покойного фон Штерна — записи и карты замечательно можно представить как «связку бумаг», раз уж руководство так настаивает именно на «связке бумаг» (для удовольствия Густава Ивановича Корнев даже готов на собственные средства приобрести голубую шелковую ленточку и связать ею прилагаемые к рапорту документы!). Круглов рапорту даст ход с достойным комментарием — мол, кому как не Корневу, завершить такое сложное мероприятие и возглавить работу группы в Средней Азии? И местные кадры за одно подтянет. Полгода или чуть больше группа поправляет здоровье колупаясь в песке и вдыхая горный воздух — потом латыш уйдет в заместители наркома, а Корнев — прейдет на место Станислава Трофимовича. И принцип ротации будет соблюден в лучшем виде!

Прошкин замер от восхищения — силен все-таки у него начальник! Надо же такой сложный стратегический план осуществить!

До осуществить еще долго — отмахнулся от восторгов, все же очень довольный Корнев. Ведь это лотерея — никто не может гарантировать что Саша — отпускать такой ценный кадр как Баев из группы сейчас было бы верхом беспечности! — останется жив все это продолжительное время. Единственное, что внушает оптимизм — действует Александр Дмитриевич, не смотря на болезненное состояние, вполне рационально — вчера очень эффектно избавился от дома, где будут теперь усиленно искать пресловутую «связку бумаг». И что у него этих документов нет подтвердил, что он даже не пытается их искать доказал. Теперь как раз к месту Корнев с рапортом о геройски проделанной работе и результатах поисков подоспеет. В такой ситуации — кто Сашу еще раз убить попытается?

— Вот у таких людей тебе Прошкин учится нужно уму разуму! — констатировал Владимир Митрофанович. Возразить на это Прошкину было нечего.

Вторым фактором, способным бесповоротно обратить в прах все эти далеко идущие планы могло стать внезапное начало войны — туту уж ничего не поделаешь, и повлиять на этот никак нельзя — а война, как известно, может начаться в любую минуту…

Преисполнившийся энтузиазма от открывшихся перспектив, Прошкин поспешил заверить начальника:

— Войны не будет, — и, заметив промелькнувший в глазах Корнева интерес, уточнил, — во всяком случае, в ближайшее время, по крайней мере, с Германией…

— Ты откуда это взял? — спросил тот тихо и еще раз оглянулся вокруг.

— От Феофана…

— Что прямо из жития святых прочитал? — саркастически ухмыльнулся Корнев.

— Да нет, из газеты… — расстроился из-за скепсиса руководства Прошкин, — Я когда к нему зашел, он читал Пакт о ненападении, дружбе и сотрудничестве с Германией! — громко чеканил он как школьник-отличник. Владимир Митрованович стремительно побледнел и изменился в лице — понятно, руководитель переживал, что, погрузившись в текущие дела, совершенно не следил за глобальными политическими новостями…

— Прекрати орать! Не в лесу, — Корнев очень ощутимо треснул Прошкина по затылку, — ты меня со своим Феофаном просто в гроб загнать решил и крышку гвоздями забить! Я ему битые два часа про политику толкую — а он то молчал три дня про эту чертовую газету, а теперь вопит — на две деревни и соседнее село! — понизив голос, добавил, — Феофан пакт ему читал! О дружбе и сотрудничестве с нацистской, гитлеровской Германией! Ты сам соображаешь, что ты мелишь? Да про такие вещи люди если и упоминают, то шепотом как-то или намеками… Я и сам краем уха слышал, от этого мужика — из пятого управления…

— Да что же тут секретного? — Прошкин удивился совершенно искренне, — в любой же газете написано, и везде этот Пакт напечатан! Товарищ Молотов подписал…

— Это тоже тебя премудрый старец просветил или ты лично видел хоть одну такую газету?

— Ну конечно, видел — «Комсомольская правда», — Прошкин начал довольно уверенно, но следуя за выражением лица руководителя, постепенно тоже понизил голос, — Я вошел, а Феофан как раз читал и мне показал статью — прямо пальцем ткнул! Даже фотография там была… Правда, я подробно изучать не стал — поручил Вяткину политинформацию по материалам прессы подготовить — сами же учите делегировать ответственность! Думаю, раз в газетах было — найдет и расскажет…

— Прошин — нет такого Пакта, на сегодняшний день. Пока нет… Так что не могло такого быть в официальной советской газете напечатано… Откуда ТА газета взялась надо быстренько и по-тихому выяснить… Типографским способом напечатанная? Где она сейчас может быть?

— Не знаю… может в комнате у Феофана лежит, или в библиотеке?

— Немедленно поехали! Может, удастся разыскать — раньше других…

До утра Корнев и Прошкин излазили всю комнату, где жил Феофан вдоль и поперек, заглядывая под шкафы, матрас и даже поднимая половицы. Странно, но очень походило на то, что отправляясь в лучший мир дальновидный служитель культа не забыл прихватить документы, личные вещи, и даже некоторую хозяйственную утварь… Потом осмотрели избу читальню — старик действительно из всей прессы отдавал предпочтение именно «Комсомольской правде». Номер за номером перебрали три имевшихся подшивки — ничего. Но именно ТА газета испарилась вместе с гражданином Чагиным. А Прошкин с Корневым вернулись в Н. только около одиннадцати утра — усталые и разочарованные…

В слабое утешение, по пути до Н. Корнева посетило еще одно блестящее административное решение — посадить писать судьбоносный рапорт Баева вместе с Субботским. Идеологически подкованный Александр Дмитриевич настрочит убедительную теоретическою часть, ученый — энтузиаст — добавит необходимого фактажа и научности. В конце концов — оба не меньше Корнева заинтересованы в том, что бы экспедиция состоялась! Получится очень славно — Корнев, конечно на самотек это дело не пустит, и будет лично осуществлять общий контроль и руководство. А Прошкину достанется другая ответственная миссия — посетить сперва городской совет, а потом нотариуса и утрясти, наконец, эти формальности с домом. Коллеги пришли к общему решению, что обременять такой хлопотной недвижимостью, как усадьба фон Штерна, вверенную их попечению Управление местного ГБ не стоит, и правильно будет, если Баев передаст унаследованную им усадьбу маститого ученого городским властям, а исполкомовские чиновники, в свою очередь, будут хлопотать об ее охране так, как сочтут правильным.

 

24

В скромном Н. было всего три нотариальных конторы. Ближе всего к зданию УГБ была, конечно же, первая. И нотариуса, что там работала, Прошкин знал великолепно. Но, невзирая на это ни сколько не огорчился, когда в коридоре здания нотариальной конторы суровая уборщица, хлюпнув на пол мокрую синю тряпку так, что брызги осели на свеженадраенных сапогах Прошкина до самого верха голенищ, сообщила:

— В отпуске нотариус. Нона Михална в Крым поехали… Отдыхать от вас от всех будут… Нечего двери напрасно дергать!

Потому что упомянутую Нону Михалну Прошкин не просто знал, но еще и основательно недолюбливал. Для этого имелись совершенно объективные причины. Очень упитанная и очень властная тетка — Нона Михална — считала своим первейшим долгом «устроить» личное счастье Прошкина. Ответственному человеку, такому как Николай Павлович, необходимо как можно скорее связать свою еще молодую, но уже руководящую жизнь с интеллигентной девушкой из достойной семьи. Нона Михална как раз, подходящую девушку имела среди родни — в качестве племянницы. Вообще, Прошкину сильно повезло. Потому что племянница Ноны Михалны, помимо всех описанных достоинств еще и очень домовитая, редкая красавица и прекрасно поет…

Де — факто племянница была медлительной, тощенькой и конопатой девицей с многочисленными дефектами речи. Она работала тут же — секретарем у самой Ноны Михалны. Сердобольный Прошкин испытывал к бедолаге даже некоторое сочувствие и готов был прощать ей скверно заваренный чай, поломанные карандаши и орфографические ошибки — но что бы женится — это уж было бы слишком!

Лирическое отступление.

Решать такой серьезный вопрос как женитьба, не посоветовавшись с руководством, Прошкин был просто не в праве — он, как сотрудник органов, себе действительно не принадлежит! Поэтому его брак, как любил повторять товарищ Корнев, вопрос стратегический. Дело в том, что и самого упомянутого товарища, а с ним вместе и Прошкина — за разнообразные, безусловно полезные, но порой уж слишком новаторские начинания время от времени «отжимали» по партийной линии. Прикрыть это слабый фланг многоопытный аппаратчик Корнев надеялся, устроив семейное счастье Прошкина.

Именно ради такой благой цели сам Корнев в канун международного женского дня сказался больным, и отрядил надлежащим образом проинструктированного Прошкина с огромным букетом и тортом поздравлять от Управления сотрудниц Обкома. Под «сотрудницами» надо было понимать исключительно Ольгу Матвеевну — вдовую, но стройную, моложавую, и очень влиятельную даму с красиво уложенной в парикмахерской прической из густых черных волос, высокими выщипанными бровями, всегда затянутую в строгие, но изящные платья из черного панбархата. Ольга Матвеевна до недавних пор курировала легкую промышленность, а теперь — после повышения, стала занималась исключительно идеологией… Такому вниманию со стороны Управления, она очень обрадовалась, усадила Прошкина рядом с собой сперва в президиуме, потом в зале, хватала за руку во время особенно впечатляющих номеров художественной самодеятельности, угостила пирожным в буфете, и даже пригласила заглядывать запросто — а не только по службе. В общем, адюльтер можно было признать удачно состоявшимся!

Прошкин, конечно, заглянул — для начала в отдел кадров. И был сильно удивлен — Ольга Матвеевна была, разумеется, женщиной не старой, но все-таки на много старше чем выглядела. Вдобавок, вдовой она была даже дважды — ее первый супруг — пламенный комиссар — погиб в гражданскую, а второй муж — полярный летчик Вяхин — героически погиб среди арктических снегов, чуть больше года назад. Узнав о сиятельной даме такие биографические подробности, мнительный Прошкин сразу же представил, как Ольга Матвеевна, еще больше помолодевшая и похорошевшая, вешает на стену рядом с двумя парадными портретами безвременно скончавшихся супругов еще один — самого невинно убиенного при исполнении служебных обязанностей Прошкина, и аккуратно перевязывает рамку черной бархатной ленточкой, хищно улыбаясь при этом губами, покрытыми кроваво-красной помадой …

В любом сборнике трудов, посвященных оккультным обрядам и особенно ведовству, можно прочесть истории про то, как дамы с подобной внешностью забирают сперва молодость, а потом и жизнь у своих доверчивых супругов! Но поведать хотя бы одну такую мрачновато — мистическую историю скептику — Корневу Прошкин не рискнул бы. Хотя сам тихо ужаснулся, и быстренько съел совершенно случайно завалявшуюся в столе просвирку — лучшее профилактическое средство от происков колдовства со стороны сотрудниц руководящего аппарата. И, через несколько дней, деликатно поинтересовался у Корнева — прибавит ли престижа Управлению, ситуация, когда про одного из его районных руководителей будут говорить — вот, мол, муж вдовы летчика-героя Вяхина?

Корнев, поразмыслил и согласился, что Управлению, в лице Прошкина, жена — идеолог на сегодняшний день ни к чему! Вообще умная жена — сущее наказание для ответственного работника, и Прошкин, принимая во внимание чужой опыт, должен выбрать супругу милую, но поглупее — ему с ней логарифмы не решать! Тем более, Корнев уверен, что Прошкин возьмется, в самое ближайшее время, за ум, поступит в университет, на исторический факультет. А потом и сам сможет через год — другой пойти на повышение по партийной линии, на ту же идеологию — если, конечно, будет следовать разумным советам старших товарищей.

Для подтверждения последнего тезиса Владимир Митрофанович при случае взял Прошкина с собой в гости — на дачу к давнишнему своему приятелю — товарищу Грищенко. Этот солидный хозяйственник возглавлял строительство нового индустриального комплекса в окрестностях Н… Но для такого человека как товарищ Грищенко нынешняя — объективно весьма высокая — должность была не более чем опалой, потому что до этого он служил одним из заместителей председателя Совнархоза! Тем не менее, успехи товарища Грищенко даже на скромном новом поприще были настолько впечатляющими, а внутриполитические веяния настолько изменчивыми, что начали уверенно поговаривать о его возвращении в столицу, после пуска объекта, причем на должность никак не меньшую чем кандидат в Президиум…

Товарищ Грищенко был не только талантливым организатором, но и счастливым отцом девятнадцатилетней Риты — веселой, коротко остриженной спортивной девушки в беленьких носочках. Рита гоняла вокруг дачи на дамском велосипеде, играла в мяч с ребятишками гостей, и все время звонко и весело смеялась, пока ответственные работники перекидывались в картишки в тенистой беседке.

— Помилосердствуйте, Мария Савишна! Или хоть дайте нам отыграться, — полушутя упрашивал товарищ Грищенко. Действительно, банк снова был у Марии Савишны — супруги Корнева. Она аккуратно собирала в столбики мелкие монетки, раскладывала в порядке возрастания стопочками потрепанные рубли, тешки, пятерки и ритмично стряхивала пепел с сигареты. Хотя играли на сущую мелочь, Прошкин уже лишился половины месячного оклада, а потери «старших товарищей» — самого Грищенко и Корнева — были значительно более существенными.

— Отыграемся мы, как же… — пробурчал Корнев, — скорее по миру пойдем…

— Нет денег — не садись, первое правило преферанса, — парировала Мария Савишна, умело, как настоящий крупье, сдавая карты, — второе — проиграл, не отыгывайся…

Товарищ Грищенко засмеялся:

— И где вы так только научились?

— Математические вероятности везде равноценны — что в Жмеринке, что в Москве, что в Париже, — улыбнулась Мария Савишна, — я, когда была студенткой, подрабатывала в казино — банкометом. А как математику мне очень занятно было наблюдать за рулеткой и обобщать данные…

— Надо же, как интересно! В казино работать… — подала голос супруга товарища Грищенко — Мира Соломоновна — тучная дама в блузе из очень дорогих кружев с большущей брошкой из ценных камней — только что принесла в беседку кувшин с морсом, и как раз успела, что бы с сожалением проводить взглядом очередную пятерку, перекочевавшую из бумажника супруга в аккуратную стопочку Марии Савишны, тут же с ноткой превосходства, добавила, — А ваш, сыночек, младшенький, подрался с внуком нашего соседа — профессора Семкина, нос ему в кровь разбил! Такой скандал! Мог быть… если бы не уговорила не жаловаться…

— Не дети — а просто коршуны! Стервятники! — вздохнул Корнев, и успокоил Миру Соломоновну, — Я ему дома уши надеру — не сомневайтесь! Надолго запомнит как себя нужно вести в гостях!

— Что за дичь — физически наказывать ребенка! — пожала плечами Марина Савишна, — Прекрати, Владимир, ты же не на службе! Пусть мальчик свободно развивается, растет в естественной среде!

Надо сказать, все четыре отпрыска Корнева, росли в рамках «естественной среды», то есть совершенно безнадзорно, были отъявленными хулиганами и наводили суеверный ужас и на сверстников, и на педагогов и даже на сотрудников милиции… И, в конечном итоге, доставляли своему ответственному папаше массу дополнительных хлопот, в которых Корнев, отчасти справедливо, винил воспитательную доктрину и вечную профессиональную занятость своей супруги — доцента кафедры математики местного пединститута.

Между супругами Корневыми много лет шел перманентный диспут о методах наказания и поощрения в воспитательных целях, в рамках которого Владимир Митрофанович не преминул полюбопытствовать:

— Николай Павлович — поведай, а тебя в детстве пороли?

Прошкин кивнул и привел длинный список разнообразных наказаний от надирания ушей и многочасового стояния на коленях до порки розгами, которым он подвергался в тяжелом детстве. Оно и понятно — при царском режиме ни о каком свободном развитии для детишек и слыхом не слыхивали!

— Вот видите — Николай Павлович можно сказать жертва народной педагоги и что? А ничего! Даже наоборот, в результате — перед нами — коммунист, майор, перспективный работник! В журнал «Пропагандист» статьи атеистические пишет — да не в каждом городском Управлении есть такие компетентные сотрудники, не то что в районе! Гладишь, к осени в университет поступит, — Корнев пнул Прошкина под столом ногой, и Николай Павлович, скромно потупившись под изучающим взглядом потенциального тестя, без промедления уточнил:

— На исторический факультет… Я, как практический работник постоянно сталкиваюсь с плачевными результатами недостаточной идеологической пропаганды… А бороться с такими явлениями можно только повышая образовательный уровень — в первую очередь свой собственный!

Конструктивная самокритика произвела на товарища Грищенко положительное впечатление, и он одобрительно кивнул. Мира Соломоновна тоже заулыбалась и протянула Прошкину пирожок с повидлом. А Корнев продолжал:

— Ты, Николай Павлович не красней — как девица на выданье — а лучше задумайся о своем дальнейшем будущем! Семья — между прочим — ячейка общества…

Мария Савишна устало заметила:

— Сейчас еще и Энгельса вспомнят… Прекращайте этот выездной партхозактив — я сдаю! Надеюсь, у вас еще остались какие-то деньги?

Товарищ Грищенко шутливо погрозил Корневу пальцем:

— Ты уж как хочешь, Владимир Митрофанович, а я, как только получу добро на то, чтобы исследовательскую часть открыть, сразу же Марию Савишну на работу приглашу! Иначе просто-напросто бесхозяйственное отношение к карам получается — что бы специалист — математик, теоретик с дипломом Сорбонны в захолустном пединституте преподавал!

Мария Савишна грустно покачала головой:

— У меня диплом питерского университета, хотя и с отличием разумеется… А в Сорбонне я всего два года проучилась — замуж выскочила…

— Надо же какая необычная судьба! Все люди успевают — и диплом и замуж… — не то удивилась, не то посетовала Мира Соломоновна.

— Да что ж удивительного? — Мария Савишна посмотрела на Миру Соломоновну с легким презрением, — Судьба совершенно типичная для того времени. Все девицы тогда, из юношеского романтизма или следуя какой-то странной моде, стремились за революционеров замуж выйти — как сейчас за летчиков!

— Вот, про моду это вы правильно говорите, — согласилась Мира Соломновна, — действительно из-за этой моды на революционных ухажеров столько мы в жизни глупостей понаделали! Молодость загубили! Лучшие годы в платках да кожанках проходили… А могли бы и получше жить…

— Ну вот — раскудахтались! Вышли б замуж за кадетов или юнкеров каких-нибудь, где бы вы сейчас были? — довольно ехидно осведомился Корнев и ответственные работники дружно засмеялись, Прошкин тоже заулыбался — из мужской солидарности.

— В Париже… — грустно и мечтательно пропела Мира Соломоновна.

Хотя на самом деле душа Прошкина во время этого разговора подернулась легкой грустью. Нет, о Париже он никогда не мечтал. Зато его не обошла другая, не менее пагубная мода, упомянутая Марией Савишной — повсеместная популярность покорителей небес. Это Прошкин сейчас был человеком достаточно зрелым и рассудительным, но некоторое время назад отношения, вполне тянувшие на определение «гражданский брак», почти два года связывали его с девушкой по имени Лариса. Конечно, Лариса была не настоящей летчицей — а всего лишь инструктором по планерному спорту, но и сам Прошкин в ту пору был самым обыкновенным лейтенантом! Ничего хорошего из этой романтической истории не вышло — однажды решительная Лариса безо всяких объяснений собрала вещи и ушла от Прошкина к тенору из филармонии! Будь новый сожитель ветреной планеристки инженером, физкультурником, сельским тружеником, или хотя бы рабочим — Прошкин вызывал бы его повесткой в Управление и попросту морду набил! Но марать руки о работника культуры было ниже его достоинства…

Когда деньги у Корнева закончились совершенно, он дипломатично отстранился от игры, сославшись на головную боль. Мира Соломоновна тут же поймала за локоть пробегавшую мимо Риту и радостно уведомила присутствующих, что Рита — большая умница и прекрасная хозяйка — учится на доктора, и незамедлительно — для практики, принесет порошок расхворавшемуся Корневу. Действительно — Рита быстренько притащила из дома стакан с водой и большую коробку с порошками и таблетками, в содержимом которой сразу же запуталась, часть порошков от волнения будущая доктор просыпала и перемешала, а несколько таблеток уронила на землю, но тут же подняла и отряхнула… Принять адскую смесь, получившуюся у Риты в результате, здравомыслящий Владимир Митрофанович не рискнул и, что бы избежать дальнейшего домашнего лечения, отрядил Прошкина катать Риту на лодке.

Через полчаса катания голова жутко болела уже у Николая Павловича — от Ритиного звонкого и беспричинного смеха, раздававшегося слишком близко.

Прошкин после происшествия с порошками снова серьезно задумался о своем будущем. Супруга — медичка это же просто мина замедленного действия! Рано или поздно отравит — не по злобе — так по глупости. Спутает одну пилюлю с другой — они все похожи! — и нет человека… Умирать во цвете лет, даже будучи зятем такого влиятельного, приятного и разумного человека как товарищ Грищенко, Николаю Павловичу совершенно не хотелось.

Ох, как всегда прав товарищ Корнев! В конце концов, Прошкин не глупее остальных, перечитал множество литературы, в университет поступит запросто и выучится. В крайнем случае будет прямо в форме на экзамены ходить… Да и Субботский ему помочь не откажется — все-таки Алексей Михайлович доктор наук без пяти минут! Хотя посмотреть на этого самого Лешу — довольно-таки тщедушный типаж, хотя и высокий — рубашка к тонкой шее галстуком привязана, вместо мускулатуры — очки на переносице. А девицы — студентки и даже аспирантки за Субботским бегают табуном, словно за киноактером — с лекций ждут, в библиотеку бутерброды носят, едва не дерутся — кому за сигаретами для него сходить. Прошкин такие сцены собственными глазами неоднократно наблюдал рядом с кафедрой на которой работал его приятель. А все потому, что знание — сила!

Да и где как не в пыльных коридорах учебного заведения или в удручающе огромном библиотечном зале можно повстречать именно такую девушку, о которой мечтал Прошкин? В синем платье в черный горошек, с толстая умной книжкой в красивых длинных пальцах, с выбившимися из русой косы завитушками, пушистыми ресницами и спокойной улыбкой? Хотя, в советской стране такую девушку можно повстречать где угодно — и в университете, и в библиотеке, и в театре и даже в нотариальной конторе!

«Нотариус — Мазур Е. А.» — прочитал Прошкин на табличке, подумал «Елена Андреевна, или может Елена Антоновна», приветливо улыбнулся и осторожно постучал …