Мне снился растерзанный воин. Он лежал один в центре поля, и истекал кровью. Я бежала к нему, гонимая острым желанием спасти и, как назло, путалась в траве. Когда до мужчины осталась пара шагов, трава превратилась в непроходимые джунгли, как в Моне. На меня навалилось чувство отчаяния и страха. Проснувшись рывком, я села. Захотелось побыстрее избавиться от скверного чувства немощи.

Солдат, разбросав светлые волосы по подушке, крепко спал. Лоб был теплый, но не горячий. Отсутствие жара и крепкий здоровый сон, в отличие от бессознательного забытья, свидетельствовали о наметившемся исцелении.

Наволочка была измазана бордовыми штрихами, простынь и одеяло в засохших бурых пятнах. Осмотрев его раны, я убедилась, что следы на белье старые от затянувшихся ран.

Отворив ставни, я обнаружила, что далеко за полдень. В лесу царила умиротворенная атмосфера: пели соловьи, кружили слепни; огромные деревья, в два-три обхвата и высотой в тридцать косых саженей, чинно перешептывались друг с другом, одурманенные Эндимионом и Акидоном. У подножия могучего векового дуба вспух свежим бугром муравейник.

За мир и благодать в Чарующем лесу мне следовало благодарить духов леса. Не будь их, мой лес постигла бы плачевная участь. За красоту и величие прекрасного магического леса — прадеда, деда и отца. Именно они подпитывали молодые деревья маной, выдирали слабые побеги и подсаживали сильные селекционные саженцы. Мой прадед лично завез пару оленей и кабанов. Дед привез волчицу с волчатами. Медведи и прочие жители леса прижились сами. Площадь Чарующего леса в двести гектар вместила всех желающих жить мирно рядом с магами и духами.

Мана добавила деревьям силы и выносливости. Подпитываемые маной с саженца они приобрели оранжевые, брусничные, алые и сиреневые цвета. В сочетании с привычными цветами листвы: селадоновым, циановым и темно-зеленым, — лес поражал и завораживал.

На такую красоту следовало смотреть и не дышать, а перед величием преклоняться. И как только людям хватило низости вырубать деревья? Вытравить подчистую стадо кабанов? Ставить ловушки на медведей где попало, так что молодняк косулей и оленей ломали себе ноги?

До убийства императора Павла мало бы кто отважился покуситься на графские угодья. На то требовалось разрешение. Когда отца объявили вне закона, и ему пришлось оставить усадьбу без присмотра, браконьеры и лесорубы протоптали себе тропу в Чарующий лес. За ручьем вырубили около двух десятков деревьев, оставив поляну пней. Я уже не говорю, про выбитое стадо кабанов, расставленные ловушки на зайцев и капканы на медведей.

Я вышла на улицу и, держась за больную спину, прошлась до пруда. Страж леса был где-то поблизости. Я чувствовала его по ознобу, касающемуся рук и спины, и шевелящимся волоскам на затылке. Опять затаился. Каждый раз как я покидаю лес, Моркл думает, что навсегда. И каждый раз прячется, желая напугать и заставить пожалеть, что бросила их.

Не знаю, что происходило с духами леса после лишения Ячминских титула, земель и крепостных. Ничего хорошего, думаю. Отцу было не до присмотра за усадьбой. Стоял вопрос выживания, моей и маминой безопасности. Духи, привыкшие следовать приказам, и получать ману, остались сами по себе. Когда я вернулась в родовое гнездо, то обнаружила одичавшего Моркла и отвыкшего от общения с людьми духа леса.

Отныне нарушать границы леса могли только грибники и ягодники, либо заблудившиеся. Остальным вход был заказан. Морклу было приказано встречать и «радушно» провожать всех любителей халявы.

Желудок вновь напомнил о себе урчанием. При мысли о банальном куске хлеба с маслом текли слюни и живот наполнялся кислотой.

Я растопила печь, начистила картошки, из погреба достала вяленое мясо. Замесила тесто — испекла хлеб и ватрушки. От истощения очень хорошо помогает много вкусной и полезной еды. Свежие овощи с грядки, как по мановению волшебной палочки, оказались на столе. Но за столом никого не было. Что за шутки?

Я заговорила спокойным голосом.

— Я знаю, что обещала приехать к началу Зеленых святок. Но, как видишь, у меня есть уважительная причина, так что извиняться не буду.

Со скамьи послышался треск. Только спустя некоторое время, когда я уже хотела уйти на крыльцо, материализовался Путята — дух леса. Он оберегал лес и зверей, и отваживал путников. Возраст его приравнивался к семи векам.

Дух должен быть привязан к чему-то материальному, чтобы существовать в мире живых. У Путяты привязка — лес.

Он выглядел, как старик. Блестящая лысина в обрамлении седых волос, колючая седая борода, выбеленная рубаха, обшитая красными петухами у горловины. На ногах, уверена, лапти из лыка с онучами.

Я говорила, что духи любят менять облик? Так вот, мой Леший любил это делать особенно. Более всего увлекался одеждой и схожестью с человеческой внешностью.

Путята, когда хотел, на ощупь был материальным. Но главное, что он был очень силен, как и Моркл, и когда нужно они могли защитить мой лес и его обитателей от нападений. В этот раз на них легла большая нагрузка.

Слишком большая, даже для моих древних духов. Поэтому сразу же, как пообедаю, нужно заняться созданием защитного купола.

— Кто там лежит? — он продолжал сердиться.

— Посмотри.

— Кто он тебе?

— Никто. Он умирал — я его вылечила.

В звуках, срывавшихся с губ Путяты, слышался холодящий душу присвист.

— Неважно он выглядит.

Я старалась смотреть на лесовика как обычно, но на душе кошки скребли. Он прав. Выглядит мужчина неважно.

— Будь осторожней, деточка. Придушит, пока спать будешь.

— Я сама разберусь.

Лесовик с упреком посмотрел на меня. Черты его лица немного размазались по краям. Рубашка засветилась неживым таинственным светом.

— Не волнуйся. Все будет хорошо, — сказала я.

Я вышла на крыльцо, неся в одной руке тарелку, доверху наполненную горячей картошкой и мясом, а в другой — три крупных огурца. Двери пришлось открывать и закрывать ногой. Лесовик, не мудрствуя лукаво, прошел сквозь двери. Со стороны зрелище было то еще. Не зря же впечатлительные сельские жители обходят Чарующий лес стороной.

— Ты в который раз спас мой лес, Путята, — обратилась я к духу.

— Я старался. Почуял их еще у Крутейки, — он покряхтел и сел рядом.

— Что хочешь за помощь?

Путята вдруг напустил на себя важность: подбоченился и выгнул грудь колесом. Представление для одного зрителя.

Я засмеялась.

— Это мой дом, — ответил, наконец, Путята. И преисполнился еще большей важности.

— Но хорошо бы дополнительную защиту намагичить, — добавил Путята и покосился на меня с хитрецой. Он итак знал, что лес без защиты я не оставила бы.

— Тогда займись сбором трав для настоя. В полночь я займусь куполом, — сказала я с улыбкой. — И привяжи Моркла за прудом, во избежание. Сам понимаешь, — я кивнула на избу, в которой спал солдат.

Знакомство

Мужчина очнулся, когда сумерки окутали лес, а на смену соловьям пришли звонкие сверчки и орава голодных комаров.

Стоя у печки, я помешивала отвар. От специфических испарений слезы катились в два ручья. Мне было не до нежных забот о здоровье чужого мне человека.

— Где я? — голос его был хрипл.

— В моем доме.

Он обсмотрел убранство моей избы с некоторой долей обреченности.

Красного угла в избе у меня не было. Его заменяли полки с книгами и приколотые к бревнам обрывки пергамента с рецептами мазей, бальзамов и настоек. Единственная стена с окном была увешана пучками сушеных трав — их малой частью. На столе и вовсе не разберешь где что.

Я подошла к кровати и, вытерев влажную руку о фартук, хотела потрогать лоб. Он отшатнулся, поморщившись от резкой боли в переломанных костях.

— Как чувствуешь себя?

— Сносно. А ты кто?

И что можно умного ответить на этот вопрос? Ничего. Потому что вопрос глупый. Я вернулась к печи и принесла в кружке отвар.

— Вот, выпей.

Его губы пересохли от обезвоживания. Жидкость была ему необходима.

— Что это за гадость плавает?

— Пей, это клюквенное варенье.

Он отказался. Я пожала плечами. От лиц малознакомых или просто подозрительной наружности хлеб и воду не принимаем?

— Как я здесь оказался?

Он попытался встать, перенеся свой вес на здоровую руку, но с глухим стоном повалился на подушку.

— Я притащила.

— Ты? Такая маленькая? — его возглас сорвался на сип.

Я встала с кровати и пошла к печке.

— Я не хотел тебя обидеть.

Он закрыл глаза.

Я продолжила помешивать поварешкой жутко зловонный отвар. Слезы вновь потекли из глаз, и без того раскрасневшихся и опухших. От топившейся печки в избе стояла температура, почти как в бане. Открытая настежь дверь не спасала положения. По спине ручьями тек пот, щекоча кожу. Легкая льняная одежда насквозь промокла, прилипая к телу. Плотный шерстяной платок, туго повязанный вокруг поясницы, помогал снять острую боль, но не разогнуть спину. Из-за жары постоянно хотелось пить. К вечеру от колодезной воды, мой голос охрип и погрубел.

— Есть еще выжившие?

Я вздрогнула. Думала, что заснул.

Отстранившись от печи, я вытерла рукой слезы. Вспоминать сцену разорванных тел не хотелось.

— Нет, — просипела я, — если только они ушли раньше, что маловероятно.

Воин побледнел. Мысль о дезертирстве не понравилась ему.

— Ушли раньше? — его голос обрел силу, — это чушь собачья! Среди моих ребят трусов нет, — помолчав, он поправился, — …не было.

Откинувшись на подушки, он закрыл глаза:

— Мы ждали приказа. Нас должны были перебросить ближе к границе. Шел третий день нашей стоянки, ребята расслабились. Никто из нас не понял что случилось. Даже когда я видел эти огромные туши в небе, я не мог поверить своим глазам. Похватав оружие, мы заняли оборонительную позицию, только какая может быть оборона, когда многие были в одних шароварах и рубахах? Было бы нас человек пятьдесят, мы б еще продержались. Но тридцать бойцов, из которых половина новобранцев…, - он ненадолго замолчал, видимо, вспоминая случившееся. — Одну я убил, подскочила другая, и еще одна с жуткими когтями кинулась на Тихона. Он стоял спиной, я не мог позволить этой гадине располосовать его. Не знаю, откуда меня достали… пока я рубил одну, другая свалилась сверху и распорола меня пополам. Я думал, всё — конец.

Жизнь его стоила того, чтобы ёе спасти. Когда человек, или существо готов отдать жизнь за другого — это по-настоящему ценно.

— Тебе повезло.

Птеродактиль вытаскивает кишечник из трупа; белые черви вместо внутренних органов — воспоминания промелькнули, как в калейдоскопе, быстро и ярко. В душном стоячем воздухе как будто появился запах разложения. Я вышла на улицу и опрокинула на себя кувшин родниковой воды. Вода успела нагреться, но все же стало легче. Я протерла затылок, виски — тошнота отступила. Я некоторое время постояла в сенях и добровольно зашла в натопленную до банного кумара комнату.

Спасенный по-прежнему лежал на моей кровати, но теперь во взгляде читался интерес. А может, мне только показалось.

— Странная у тебя изба какая-то. Я бы сказал, напоминает пристанище знахарки.

Думаю, не стоит сразу в лоб.

— Травами можно вылечить очень многие болезни.

— Травами? Ты лекарь?

«Лекарь. Но без диплома».

— В некотором роде — да.

Он хотел что-то спросить, но не мог решиться.

— А где я конкретно нахожусь?

Это было не совсем то, что он хотел спросить, но очень близко к сути, я думаю. Голова у него не настолько пострадала, чтобы он не смог сложить два плюс два. Я сказала правду.

— Чарующий лес. Его еще называют Ведьминым.

Он помрачнел.

— Ты что та самая вед… то есть, люди говорили, мол, в здешнем лесу живет ведьма и…

— Я поняла. Да, это про меня.

Он нахмурился. Его самые страшные подозрения подтвердились. И я не собираюсь подслащивать пилюлю.

— Ты можешь уйти в любое время, только скоро ночь и я бы тебе не советовала.

Я отвернулась.

— Тогда, я должен поблагодарить тебя за спасение.

Он сказал так, будто я тянула из него благодарность клещами. Довольно паршивый способ сказать спасибо. Мне пора уже привыкнуть и стирать безжалостно с собственного лица натянутую улыбку.

Люди боятся, когда слышат обо мне. Но этот страх сродни безопасному, как в детстве, когда мать, чтобы уложить спать, рассказывает о злом дядьке, который забирает непослушных детей с собой. А ты лежишь под теплым одеялом и знаешь, что до тебя дядька не доберется.

Люди начинают бояться еще больше, когда получают от меня то, о чем просили. Теперь они знают, чего им бояться. И этот страх уже не кажется им безопасным. Успокаивает их страхи лишь то, что я далеко от них, в лесу, как та самая баба-яга.

Они знают, случись что, я помогу, но помогу лишь тем, кто действительно нуждается. Поэтому к страху добавляется ненависть.

— Ты мне ничего не должен.

Я вернулась к котлу.

— Как хочешь.

Пока я помешивала отвар, он молчал. Может, заснет?

— Вот деточка, собрал все что нужно, — сказал Путята, скидывая травы на стол.

Солдат лежал с закрытыми глазами. Сделаю вид, что поверила.

За стенами дома взвыл Архип, вожак волчьей стаи. Его поддержали сородичи. Заунывное пение поплыло по ночному лесу, разносясь гулким эхом.

Месяц бледной тенью взошел на небе, выглядывая из бреши облаков.

Надо спешить — времени в обрез, а работа предстоит серьезная. Скоро полночь. Нужный объем зелья готов, но линии пентаграммы — нет.

— Время поджимает. Пойдем во двор — я объясню, что надо сделать…

Защитный купол

Наступление полуночи — это особое, мистическое время. Внутренние силы начинают быстрее течь по тонким телам. Разум отступает перед чувствами. Это время когда труднее всего контролировать свои желания, когда сила бьёт через край.

Отвар надлежало разлить в строго определенных местах на равном расстоянии — за что отвечал лесовик. Каждый сбор отдельно. Всего было четыре разномастных сбора. Наибольшую силу получали эти травы в полночь. Идеальным сопровождением и подпиткой стал бы свет Каллы, темного близнеца Элини.

Заранее обломком камня я наметила на земле план разлива отваров.

При мне был небольшой ритуальный нож, выточенный из камня и Сила, которая успела полностью восстановиться. Если не считать поясницу, которая напоминала о себе болью, то я готова.

Разлить отвары следовало в шестнадцати точках.

Без крайней нужды для леса я не стала бы активировать столь мощную систему защиты. Потому как защита для одних оборачивалась уничтожением для других. Но на этот случай в лесу находился лесовик, в обязанности которого теперь вменялось слежение за нежданными гостями.

Всё было готово к ритуалу: отвары были разлиты по ямкам, я — в центре пентаграммы. Лесовику было поручено развлекать гостя, под любым предлогом удерживая его в избе.

Я лежала на мягком травяном покрывале леса. Земля, разогретая жадными страденьскими светилами, покорно отдавала остатки тепла, создавая ощущение уютной постели. Лес спал. Покой его нарушали редкие щелчки, невнятные шорохи и мимолетные скрипы. Черные силуэты деревьев тянулись в небо, которое было в серых дымных облаках. Надо ждать Каллу. С ней надежнее. Все ритуалы, требующие огромной концентрации Силы, легче проходят под её светом. Из-за облака, словно проникнувшись важностью предстоящего действа, лениво выползла надкушенная головка красавицы-Каллы.

В глубине души заворочался возбуждающий поток Силы, смешанный с безотчетным волнением. Сердце сладко сжималось в груди, усиленно гоняя кровь. Сила четырех стихий, разлитая в шестнадцати лучах, поплыла к центру пентаграммы. Только бы лесовик все сделал правильно! Иначе, горбатый холмик с деревянным крестом — будет служить ему вечным укором.

Я призывала Силы, тянула к себе. Тяжелая давящая энергия земли, невесомая струящаяся — воздуха, плавная стремительная — воды и неудержимая импульсивная — огня, потоком неслись ко мне. Важно было в правильной последовательности принять их.

Обжигающей взрывной волной огонь достиг центра, накрывая меня горячей влажной пеленой. Сердце галопом заколотилось в районе горла, подгоняемое одуряющей жарой. Еще немного и душа изжарилась бы в огне, вылетев из тела, как пробка. Потушив жар, энергия воды влилась в меня, усмиряя огонь и даруя прохладу. Сердечко получило короткую передышку. Образумившись, вода с огнем накинулись друг на друга, как кровные враги, разрывая мое сознание болью. Энергия огня и воды — две несовместимые противоположности, сводили с ума. Передо мной мелькали лучшие моменты жизни. Казалось, прошла вечность, прежде чем третья сила — энергия воздуха, достигла центра. Мягко вклинившись, воздух разделил врагов, нежно разведя по разные стороны воздушной баррикады. Тяжело втянув воздух в легкие, я открыла глаза.

Необходимо было реализовать защитную систему следующим образом: соединить, зафиксировав в материальном теле, силу трех стихий, подняться в шельте над куполом Чарующего леса, принять силу земли, сомкнув вместе все четыре силы, и овеществить желание.

Желание состоит в том, чтобы энергия земли материализовала защитный купол над лесом. Первые три стихии выступают в качестве защитных. Чем негативнее настроено существо, неважно человек или зверь, подступившее к границе купола, тем жестче будет отпор. Какая стихия ближе выразит озлобленность гостя, та и активируется.

Лес сиял, взрывая воздух оранжево-сине-зелеными сполохами.

Сила земли рвалась достигнуть центра шестнадцати лучевой звезды. Оттягивая момент соединения четырех стихий, я сознаньем потянулась вверх. Отделившись от тела, я поднималась, продираясь сквозь плотные вязкие слои. Нити силы цветными струнами, нехотя, оттягивались следом, норовя вмять, моментально приплющить в случае падения вниз.

Энергия земли достигла максимального натяжения, готовая сорваться, как стрела с тетивы. Ткань лесного пространства опасно затрещала, угрожая взорваться от невыносимого давления силы стихий. Деревья стонали. Немного осталось, еще чуть-чуть. Я застыла над лесом. Сила земли рвала мою волю, сдерживающую её. Необходимо было прорисовать линии пентаграммы до соединения стихий, иначе зря потратила силы и время.

Когда коричневая линия в пентаграмме соединилась с зеленой, сила земли рванула в центр пентаграммы, вонзаясь в мое пустое физическое тело, лежащее подо мной на земле. Изогнувшись дугой, тело безвольно обмякло. Паря над лесом, я всей силой воли тянула на себя тяжелую энергию. Коричневым потоком света она, медленно выплывая из центра пентаграммы, текла ко мне. Давай! Давай же! Подчинись Моей Воле! Лениво сила земли вошла в меня, соединяясь с первыми тремя. Грязно-серый туман окружил меня, облепляя коконом. Невесомое, легче воздуха, тело наливалось свинцовой тяжестью. Я не только не могла пошевелиться, я не могла даже думать! Мысли кружились роем, отлетая от твердеющего кокона, как от стекла. Надо было выпустить слившиеся энергии в лес, иначе трудно предсказать последствия незавершенного ритуала. Собрав крошки желания о защите леса, которое еще помнила душой, я с силой зацепилась за них. Тело, окаменев, падало вниз. Хватило доли секунды — я опять на земле, только ветер в ушах, опоздавший с воем, и тревожно ёкнувшее сердце.

Что произошло? Я на земле — не успела навести желание как следует?.. Перестроившись на внутреннее зрение, я долго осматривала пентаграмму, не веря в удачу. Силы, соединившись в единое целое, растеклись куполом. Пятая сила сама проявила себя, реализовав задуманное и зафиксировав защитный купол над лесом. Лес отныне под надежной защитой.

Разногласия

Ночью при свете Каллы лес кажется зловещим. Тени становятся длиннее, насыщеннее. Тишина изредка нарушается невнятными шорохами и скрипами. Воздух пропитывается серебристым светом, вместе со всем чего касается, добавляя еще большей загадочности времени и месту.

Я протянула руки вверх к Калле, впитывая Силу ночного светила. Наполняясь Силой Каллы, тело становилось легким, таким легким, что оттолкнувшись мысками от теплой земли, я взлетела. Покружившись в воздухе, я раскинула руки и расслабилась, наслаждаясь свободой, невесомостью, и так любимой мной стихией воздуха. Позволив воздушному потоку подхватить себя, я полетела вдоль тропинки. Воздушный поток создала я сама, я же и управляла им.

Тропинка терялась в чаще леса, петляла, огибая весь лес восьмерками. Полет захватывал и будоражил. Я засмеялась, увидев сонный взгляд моркла, моего сторожевого духа-пса, который пытался рассмотреть источник шума в лесу. Облетев весь Чарующий лес, я поднялась к макушкам елей, и полетела, дотрагиваясь ладонями до макушек, мягких и податливых. Детская радость прорывалась смехом, который разносился по лесу, тревожа сов. Совы ухали, свет Каллы отражался в их желтых глазах, пугая меня, отчего я сворачивала в сторону и летела как можно быстрее.

Налетавшись всласть, я опустилась на тропинку. Пора было возвращаться. Ступни приятно вибрировали, как и все тело. Ладони еще сохраняли силу стихии воздуха. Стоило ими взмахнуть, как тело подпрыгивало над землей. На душе снова стало весело и легко. Смеясь и прыгая, по тропинке я добралась до озера за моей избой. Надо было помыться, только время не подходящее. Купаться ночью не самое любимое мое занятие. Точнее — самое не любимое.

Остановившись у кладки озера, я осмотрелась. Озеро было окружено плотным кольцом ив и камышей. Свет Каллы рассеивался в листьях. Казалось, что озеро без дна. Тускло освещенное пятно в центе водоема — ребристая, черно-белая гладь воды — только ухудшали мой настрой. Страх на уровне животного, еще с детства.

Но уходить я не собиралась. Я до одури хотела помыться. Стянуть с себя грязную, пропахшую дымом одежду, и…

Разбежавшись, я прыгнула вниз топором. Вода была теплой и ласковой. Но страх остался, ужавшись до терпимых размеров. Комары липли голодной тучей, стоило вынырнуть из воды. Их менее удачливые собратья, задержавшись на мне, пополняли маленькое кладбище в густых волосах.

— Будто заново родилась, — я сказала вслух? Ну и ладно. Зачем разочаровывать тех, кто сомневается в моем психическом здоровье?

Накупавшись, я, покусанная, но довольная, вылезла из воды.

В комнате было темно. Отсвет догорающих в печи углей больше мешал. Я на ощупь отыскала рубаху, которую оставила на лавке перед уходом. Выбеленный лён ластился к мокрой замерзшей коже.

Керосин в лампе закончился еще вчера, оставалось надеяться на свечи, запас которых пополнялся зимой. В нижнем ящике лежал последний опалок свечи.

Перед сном осталось одно незаконченное дело, откладывать которое на завтра я не хотела. Мой подопечный.

Подпалив опалок об угли, я пошла к кровати. По потолку плясали густые тени, а предметы, которых касался желтый свет опалка, приобретали неприятный зловещий оттенок.

Мужчина резко сел, сжимая ребра и опухшую руку здоровой рукой. Во взгляде его читалось предупреждение. Можно подумать, я представляю серьезную опасность для него.

Широкоплечий, под загорелой кожей выделяются мускулы. Молодой человек был силен и красив. Резкий контраст между угольно-черными бровями, такими же черными ресницами, и светлыми взъерошенными волосами, выжженными Эндимионом, сглаживал загар. Морщины, залегшие возле уголков губ, выдавали в нем человека веселого и много смеющегося. Тяжелый подбородок компенсировался высоким лбом.

Не знаю как ум, еще не разобралась, но характер у моего спасенного имелся.

— Я думала, ты спишь.

Хорошо, что все ножи я спрятала в сенях.

Солдат настороженно смотрел на меня, будто ждал чего-то зловещего.

— Меня Верной зовут.

Он отвернулся. Может быть, он считает, что назвав свое имя, окажется в моей власти? Глупо конечно, но очень многие не только скрывают свое имя, но даже не смотрят мне в глаза. В некоторых деревнях и даже волостях жив обычай давать ребенку два имени. Первое — ложное, для всех. Второе — тайное, для самых близких.

— Дарен.

Интересное имя — из старых, означающее — «подаренный Богом». Старыми, или настоящими, именами называют теперь редко. Все больше имен, позаимствованных в Антирии, в королевстве Будьшир и даже с Зорских островов.

— Где моя одежда?

— Годны к носке только портки. Остальное разорвано, — я кинула «одежду» на кровать.

Под огромными пятнами крови и грязи с трудом угадывался светло-серый цвет портков. Одна штанина была разорвана до колена, но в принципе их еще можно носить. Учитывая, что ничего другого нет.

Он втиснулся в штаны.

— Ты изменилась.

Сквозь удивление просочилось обвинение и еще что-то.

— Помылась просто. Вот и все.

Он усмехнулся. Видимо, ему мое «превращение» из сгорбленной потной «старухи» в себя саму, простым не казалось. Наша слава идет впереди нас, подчас обгоняет на поворотах, чтобы сбить с ног, — любил повторять мой отец. Сказки, байки, страшилки — сыграли в формировании подобного отношения не последнюю роль. Хотя, может, люди и правы?

Атмосфера накалилась от взаимных подозрений. Мне тоже было чего опасаться. Физически я слабее.

Он следил за каждым моим движением.

— Я хочу, чтобы ты утром покинул мой дом.

— Что? — казалось, он забыл где находится. Он пробежался глазами по комнате и чересчур внимательно уставился на меня.

Я повторила сказанное.

— Я и сам не собирался здесь задерживаться.

— Извини, но ты мне мешаешь.

— Интересно в чем?

— Не в том, о чем ты подумал.

— Оно и видно.

— Послушай, — я вздохнула, — у меня много дел и…

— Я понял.

Он попытался спрыгнуть, но с переломанными ребрами надо мягче. Лучше, вообще, не шевелиться месяца два. Схватившись за бок, он сел обратно.

— Послушай, я предлагаю тебе полное исцеление и даже арбалет и кинжал, свое оружие.

Он засмеялся колючим резким смехом.

— А взамен душу?

Тоже мне шуточки.

— Ты мне не веришь. Мне это не нужно.

Ни от кого. Я скрестила руки на груди. Он слушал, но сидел по-прежнему боком.

— Я только закончу начатое, и ты уйдешь.

— Пока я в сознании и при памяти, я не позволю лечить меня, чем ты там лечишь! Это варварство оставь для полоумных крестьян! — речь он сопровождал активной жестикуляцией.

Я вскочила со стула — огонёк свечи колыхнулся, едва выжив от внезапного порыва ветра — и заходила по горнице.

— Перелом руки будет срастаться месяц, потом месяц на разработку. И не факт, что кость срастется правильно. Ребра и того хуже. Естественное сращение процесс болезненный и долгий.

— Я уйду и так.

— Это верная смерть.

Он сел на край кровати, прижимая локоть переломанной руки.

— Тебе не все равно?

Мне надоел этот разговор. Надоело его упрямство. Отвернувшись к стене, я смотрела, как увеличенные тени от свечи пляшут по обрывкам пергамента, то съедая их, то вновь рождая на свет.

— Если бы так, ты уже умер бы.

Повисло давящее молчание. Он смотрел на меня тяжелым, очень тяжелым взглядом. Спиной и то я чувствовала этот взгляд.

Я подошла к маленькому оконцу и оттянула вниз веревку с занавесками. Из окна на меня смотрело мое собственное зачерненное тенями отражение. Из-под ракиты донесся еле слышный металлический лязг.

— Ты одна здесь живешь?

Я вздрогнула. Надо будет обязательно проверить цепь.

— В общем, да.

— А не в общем? — он уставился на пистолет, который висел на стене. Коллекционный экземпляр. Свойства оружия он утратил лет семь назад. Хранила я его исключительно для красоты и, может быть, для напоминания, что когда-то, в самом деле, жила в технически развитой Арении.

— Не твое дело.

— Мило, — он перевел взгляд на меня.

— Угу, — я кивнула.

Кто он такой, чтобы я уступала ему?

— Я ни черта не понимаю в этом бесконечном дерьме.

Он злился, отчего у него вздувалась вена на лбу.

— Слова не мальчика, но мужа!

Он стиснул челюсть так сильно, что губы побелили, а на скулах заиграли желваки.

Тупик?

Я подошла к кровати и застыла в нерешительности.

Дарен — ему идет это имя — уперся кулаками в кровать и смотрел на меня из-под лба, напоминая чем-то дракона.

— Ты выиграл.

— Что?

— Да. Можешь оставаться в моем доме, пока ребра сами срастутся. Но имей в виду, что с этой секунды я снимаю с себя всю ответственность за то, что ты здесь можешь увидеть. Да, и не смотри так. Ты сам выбрал.

— Она мне еще угрожает!

Я выдернула из-под него одеяло и забралась на кровать с намереньем протиснуться к стенке.

— Что ты делаешь? — он спросил так, будто я собралась его обесчестить.

— Я ложусь спать. Завтра мне рано вставать. Так что подвинься.

У него было такое выражение лица, будто его ударили обухом по голове.

Прошлой ночью я спала на печи. Но сегодня, когда печь полдня топилась, извините. Спать на лавке тоже удовольствие ниже среднего. К тому же, кровать у меня широкая и вполне годна для двоих.

Я накрылась стеганым одеялом, оставив Дарену второе, и легла головой к печи, ногами к голове мужчины.

Дарен все-таки поднялся с кровати. Боль тут же напомнила о себе. Он схватился за ребра и опустился со стоном на лавку.

В тишине было слышно его тяжелое дыхание и лязг цепи.

Ему стало хуже. Сломанная рука дергалась от болевых спазмов.

Я сползла с кровати и села напротив.

Мои мокрые волосы коснулись его горячей спины — он вздрогнул и поднял глаза. Болезнь делала его беззащитным.

— Позволь мне помочь тебе. Ты же ничего не теряешь, — сказала я.

Он промолчал. Я не стала торопить его. В какой-то момент мне почудилось, что он уснул, но это было не так.

— Я не спрашиваю, как ты собираешься это сделать. Если у тебя получится — я уйду завтра. Если нет…

— Не сомневайся во мне, хорошо?

Когда он поднял глаза, то в них не было злости. Скорее опять тоже неясное чувство, которое я так ненавижу угадывать в людях.

— Ложись — мне так будет удобней.

Он послушался.

— Начинай.

Я сходила за ножом и села на край постели.

— Для начала я осмотрю рубцы.

Он с опаской смотрел на нож.

— Только без глупостей.

— Если б я хотела покалечить тебя, то не стала бы спасать, не так ли?

Он пытался прочесть безумие в моем лице, но безуспешно.

Я разрезала повязку на груди. Рубцы обросли бордовой корочкой, заражения нет.

— Ни хрена себе! — он осторожно потрогал огромные засохшие рубцы.

Перестройка на внутреннее зрение прошла быстро. Глаза, рывком вдавило внутрь черепа и выдавило обратно. На полу раздавленных глазных яблок не оказалось — как всегда, они остались на месте.

— Вид сносный. Нагноения нет — уже хорошо. Легкое… почти в идеальном состоянии — кури поменьше. Печень — тоже неплохо, — говорила я для себя. Мой способ концентрации.

— Ты что… видишь мои внутренности? — он спросил с предыханием, будто его горло сдавливали цепкой хваткой.

— Не то, чтобы вижу… Постарайся расслабиться. Будет чуть неприятно.

Дарен продолжал всматриваться. На лбу выступила испарина, а между бровей залегла глубокая складка. Он не ожидал увидеть такие раны, не ожидал, что получив такие раны, можно выжить.

— Ты слышишь? Я тебе говорю.

— Убери нож.

Я и забыла про него. Чтобы Дарен перестал нервничать, воткнула нож в ножку стола.

Я убрала подушку, чтобы пациент лежал строго горизонтально.

— Имей ввиду, что я буду следить за тобой, — сказал он.

— Сколько хочешь.

Когда-то передо мной стал вопрос: чем я хочу заниматься. Куда я готова направить Силу, которую способна подчинять? Единственной восходящей областью применения было лùкарство. А мне хотелось расти, совершенствоваться, и вместе с тем, делать нечто полезное и нужное людям.

Я выбрала лечить людей. Тем более, что я училась в Школе ли́карских наук Невергейм и собиралась стать лекарем.

Отец рассказывал о магах, которые осваивали стихии. После успешного обучения они могли поднимать в воздух камни и даже дома, другие могли повелевать огнем, третьи — водой. Полученные навыки маги применяли как в строительстве, мореплавании, управлении государством, так и в быту, торговле. Одаренных людей было мало, но всем им помогали найти свою дорогу.

Да, маги и в те времена были особенными и даже избранными. Но тогда к магам относились с уважением. Сейчас же настоящие маги, если и остались, то прячутся, либо скрывают свой дар. По крайней мере, так обстоят дела в Виргане. После убийства императора, кровопролитных сражений магов за свою жизнь, большинство к ним испытывает ненависть и страх.

Бороться со страхом было особенно тяжело, учитывая то, что я маг-целитель и должна лечить.

Я сняла с шеи амулет из слоновой кости в виде скалящегося льва и положила рядом с головой Дарена. В спокойной обстановке собственного дома я могла себе позволить вызвать помощника. Ценность его была колоссальной, лично для меня как для мага-целителя.

Можно было воззвать к своенравной и своевольной пятой Силе, которая помогла мне вылечить Дарена на поле боя. Что довольно энергозатратно. Я сделала проще. Сконцентрировавшись, я призвала духа-помощника, привязанного к амулету. Его возможности позволяли мне задействовать целебные потоки Элини и работать с организмом пациента через посредника.

Скалящаяся морда льва подернулась дымкой. Уплотнившись, дымка превратилась в густой туман в виде львиной морды. Туман зашевелил головой, зарычал и выпрыгнул из амулета в виде маленького льва, который мог уместиться на моей ладони. Вместо передних звериных лап у Лили-Оркуса были человеческие руки — своеобразная награда за хорошую работу. Лев рыкнул и прыгнул к макушке Дарена. Любят духи эффектные зрелища.

Дарен вздрогнул, но видеть и слышать духа он не мог.

Тем временем дух Лили-Оркус, положив руки на голову пациента, подстраивался под его организм. Настроившись, дух сможет руководить химическими процессами.

Обычно я позволяла костям самим срастаться. Лечение ограничивалось жесткой фиксацией сломанной конечности и специальной диетой. Организм постепенно сам выделял строительные вещества, день за днем сращивая кость через образование хрящевой костной мозоли.

Но в данном случае мне требовалось ускорить этот сложный процесс. Я создала вокруг правой руки слабое электрическое поле и провела ею вдоль тела Дарена. Ему нужно было расслабиться и позволить Лили-Оркусу сделать его работу.

Тело от моей руки передавалось больному. Постепенно его мышцы расслабились, дыхание стало ровным и глубоким. Через несколько минут он окончательно заснул.

Я поднесла правую руку к амулету и сосредоточилась на духе-помощнике, подпитывая его своей маной. Подстроившись под организм Дарена, Лили-Оркус оставил десять процентов энергии тела пациента на функционирование всех систем, и направил всю оставшуюся энергию на срастание переломов.

Под контролем духа, в месте перелома запустился процесс образования и пролиферации клеток первичной фиброзно-хрящевой мозоли. Так же, как птица строит свое гнездо, притаскивая глину, веточки, листья, так и организм Дарена принялся строить в местах переломов новую ткань. Я слегка помогла, подтянув прозрачными пальцами переломанные кости друг к другу.

В межклеточном пространстве дух запустил синтез коллагеновых волокон. В хрящевой мозоли из окружающих тканей проросли капилляры, образуя сосудистую сеть мозоли.

Для ускоренного выделения из крови аморфного фосфата кальция нужно было помочь пациенту. Потому как в крови человека не содержится такого большого количества нужного элемента. Я продолжала удерживать сломанные кости вместе, пересев так, чтобы дух напрямую мог брать мою ману. Да, это было опасно, но я доверяла своему помощнику. Лили-Оркус растянул свое тело, превратив практически в веревку с львиной головой посередине, один конец которой крепился к макушке Дарена, а другой, проходя через мою прозрачную руку, в форме полой иглы проткнул его вену на руке. Вокруг иглы появилось серебристое искристое облачко.

В кровь Дарена по вене пошли питательные элементы и одновременно с этим дух ускорил рост аморфного фосфата кальция, завершая образование первичной костной мозоли. Далее необходимо было, чтобы структура костной мозоли, соединившая переломанные кости, стала твердой. Лили-оркус, продолжая вводить в кровь питательные микроэлементы, запустил процесс образования ядер кристаллизации, которые способны извлекать из тканевой жидкости неорганические ионы и, таким образом, увеличиваться в размерах. В отличие от образования первичной костной мозоли, минерализация произошла быстро. На этапе затвердевания от меня требовалось держать обломки костей максимально ровно.

Затем дух запустил образование межкристаллических связей — это вторичная минерализация кости. Кости срослись идеально. Выдохнув с облегчением, я убрала прозрачные руки от костей. Остались разорванные мышцы, которые дух соединил за считанные минуты. Лили-Оркус втянул веревки своих рук снова в тело льва и, зарычав, обе руки вновь положил на макушку Дарена. От духа требовалось вернуть работу тела пациента в привычное русло, чем он и занимался.

По завершении Лили-Оркус взмахнул руками, и все его тело окутало серебристое облачко. Сверкнула крошечная молния, облачко слегка увеличилось в размерах и растаяло. Мой помощник слегка подрос и превратился в полузверя-получеловека: с мордой льва и человеческим бесполым телом.

В кого превращаться — это был его личный выбор. Отец рассказывал, что духи, живущие рядом с магом, набираясь опыта и Силы, росли и крепли, могли менять внешний облик, то ли подстраиваясь под мага, то ли по своим личным предпочтениям. Взрослый дух, привязанный к магу, ценился очень высоко. Часто именно опытный дух-помощник становился целью врага. Потому их берегут, почти как детей.

Сращение заняло больше двух часов и отняло много сил, которые нужно было восстановить. Отправив Лили-Оркус в амулет, я легла спать.