1.

Чтоб гроб простоял у дороги час!

А оскал воров? А колдобины? И особенно — дети?

И безногий бы удрал с этих трасс!

И потому через час с половиной сидел Труп без домовины, спиной — в стенной уступ, не у дел, никому не люб, ощерясь, как живой, но без сил, и словно скромно просил у проезжей тачки о подачке, но без надежды на успех, в глазах — колеса, вопросы, тросы, а на зубах — смех.

Один прохожий подошел:

— Гражданин, а без одёжи! А впереди — гол!

Другой монету ногой швырнул:

— На это сходи пи-пи и купи стул.

Третий заметил:

— Нищий? К чему игра? Ему подавай тыщи на каравай да на осетра. Или корешки подсадили тут на поклоны, а гребут в горшки вершки — миллионы.

Его попутчик обобщил посыл:

— А лучше всего — примостят в ряд по перекресткам мертвяков: и просто, и улов — один господин без больших забот соберет с них затем быстрей, чем с людей.

А соседи глядят из-за кустов и дрожат, как леди в борделе без трусов на теле:

— Срам! Раздели до пят беднягу!

— Нам — намек: на срок в тюрягу.

Скок-поскок — и собрали в подвале совет. Дали обет и кто что мог, чтобы доходягу уволок — но кто бы?

Проголосовали у обочины — сказали, чем озабочены:

— Генерал совсем устал — отвезите на вокзал.

Водитель понюхал — строго прошептал в ухо:

— Дорога — не вакса. За такую кутерьму — в тюрьму. Рискую — я. Такса — моя.

Показали ему то, что собрали в подвале.

Он посчитал и взял:

— Кон — внесен, извоз — не вопрос, генерал — не кал.

Пулей метнули товар на сидение — в стекло пяткой:

— Стар, — подмигнули, — гадко! — а вздохнули, будто утром светло стало, а под одеялом — гладко.

С треском и глухо в кресло упала и старуха:

— Тут и ежу — бредни и жуть, а провожу в последний путь. А кто глуп и вор, на то не всяк суд мудёр.

Так и покинул Труп свое жилье: сгинул в машину, и вместо оркестра — враньё.

2.

В дороге старуха брила ноги, сухо кашляла (объяснила, от вчерашнего), цедила помидор и бубнила непрерывный заунывный вздор.

И вдруг — обронила на испуг:

— Известно миру, что генерал завещал мне квартиру. Честно водила в дерьме к сортиру. Приучила к клистиру: на дому ему ставила. Приставал, шакал, и не по правилам. Насилу простила. Намедни, фу ты, ну ты, до последней минуты сидела у тела, кричи, не кричи, и везде посмотрела у задиры, но не узрела, где ключи от квартиры!

— В распыл, — шофер подскочил, — без документов?

— Сделка! — спела сиделка. — Вор не платил алиментов!

Водитель врезал по тормозам:

— На что — не трезвый, а себе — не вредитель. И тебе — не трамвай. Вылезай, мадам, а то в закут сдам!

Но тут — постовой, сапоги не с ноги, а с подковкой:

— Остановка не у места. На протокол! Что везете?

— Позвольте! — шофер — в спор. — Вёл не по охоте!

— Я — его невеста, — перебила попутчица, — и вина — одна, моя, а милый — того: учится.

— Улица — не класс, водила! — уколол постовой. — И прокол — твой. Что у вас под пальто? Живой?

Старуха — назойливая муха — измозолила ему ухо:

— Кирнул злой водицы и от осадка — под стул, потому и не добудиться: заснул. Хотите понюхать папаньку?

Хранитель порядка вдохнул и — прочь:

— Родная дочь? Водитель, сходите вместе с тестем в баньку. Желаю смачную брачную ночь!

Машина заныла миной и припустила кобылой.

— От тюрьмы отмыла, — буркнул шофер. — Ну переделка!

— Мы с придурком — соседи, — уточнила сиделка.

— Хороший набор! Проедем бугор — брошу под забор!

— Ась? — сиделка мелко затряслась. — Водитель, вы — без головы. Чего приключится — засужу: скажу, что вы — его убийца. Не спешите к гаражу — некрасиво! Везите в больницу живо! Папка в тряпку скрючился, мучается, генерал, — попутчица игриво скосила глаз, и шофер заикал, нажал на газ и торопливо погнал на бугор.

И до больницы обронил в окно одно слово:

— Хреново!

И колесил напролом, а рулем крутил сурово, будто на арене бродил из-за денег по спицам и вводил кому-то шило в поясницу.

Поездка с невестой грозила продлиться.

3.

У больницы дежурный сунул нос в машину, пронес наполовину, проворно отдернул и сплюнул в урну:

— Лечиться? Твой? А увез — был живой? Не дурно!

Попутчица, растопырив оскал пошире, моргнула:

— Старожил упал со стула, а в кровати — охлаждение.

— Не получится. Давайте — в отделение.

— Приятель, заплатим, — поддержал разговор шофер.

— Кончайте на переправе торг, соблюдайте такт, составим акт, доставим в морг, — дежурный изобразил бурный фонтан сил, но открыл карман, впустил подачку и изменил подначку — на машину закричал: «Открывайте, приятель, тачку!» — мертвеца за штанину взял и потащил в холодильный зал.

Сиделка в спешке за ним — белка за орешком своим.

Но тут — не горе, а морозильный подвал — на запоре.

Двое, что стерегут покои, выдают устную справку:

— Ключи улетели на неделю в переплавку.

— А куда грустного? — кричит старуха. — Закавыка!

— А туда, копуха, и поди-ка…

А между собой — наперебой:

— Мальчики с юга привезли кули и ящики с товаром. Продукты — нежные: фрукты. Услуга — не задаром. Коньяка на распитие — крынка. Не утекли б до открытия рынка.

Учли расклад и поволокли мертвяка назад.

И еле успели: зарычал мотор, и чуть не удрал шофер.

Хитер! Но сумели вернуть во двор: догнали, обняли, сняли башмак с педали и — в навал, за разбор — показали кулак, обещали в пятак, сжали бедро, примяли ребро, сказали «забудь», взяли за грудь и на спор — об забор!

А наломали бока — отдали трупака с подругой и пожелали со злой натугой подлечиться, но — в другой больнице.

Утешили, как фельдшеры, без стыда:

— Плюха — не беда.

Старуха, когда отъехали от лекарей, провозгласила:

— Эка ли? Сила — не в охране ли? И морду всмятку раскровянили, и взятку гордо прикарманили!

4.

В другой больнице — тоже оборона:

— И прихорашивай, не годится. Похоже, гнилой, да не из нашего района. Готово нарушение. И не ясно, где и с какого момента помер, и в езде без документа — преступление. Опасный номер! Рвы крутые! Где понятые?

Разжали губы и пересчитали детали:

— Откуда зазоры? Вы ковыряли золотые зубы? Воры?

Оттуда сам шофер выручал тело, как белка — орешки.

Сиделка там смело отбивала напор персонала, в спешке потеряла челюсть, а по машине расселись — проворчала:

— На мертвечине спелись!

Накал у гонки крепчал, как прелесть у чемпионки.

На переходе старуха открыла дверцу, вроде подышать, вроде у нее напасть: шило вступило в сердце — и шасть!

Но шофер за ухо ее на краю — хвать:

— А гнилье мне? Позор, мать, вдвойне! Набью пасть!

И — хрясть!

5.

В клинике по месту жительства покойного заседали.

— Ждите, — приказали, — водитель, как невесту, достойного окончания собрания в зале. Циники разругали правительство в дым. Мало им дали на врачевание материала!

— Поглядим! — шофер сиганул в коридор, толкнул дверь и скакнул, как зверь, на стул: — 0 чем разговор? О своем? Хлыщи! Не спасли хрящи старика — тащи за мослы дохляка!

Суровое собрание забурлило:

— Новое задание? Мило!

А оратор сказал:

— В зал попал провокатор, но дело — ясное: тело — несчастное, а мы — умы в белых халатах, живем на зарплатах, и живьем бедных довели до мели. Баста! Прижаты к стенке. Голодные, как мыши. Каста врачей — выше мелочей: свободные расценки на прием мертвого тела! Облом — черствому беспределу!

Призывы повторили красивым хором, а затвердили — с ретивым напором схватили шофера за ворот и в стиле победителей, к хвалебному восторгу зрителей, с позором проводили в город.

Отпустили — научили:

— Пилите, водитель, к судебному моргу. Не дрожите впустую. Там не судят, не бастуют, там давно не протестуют, там не люди, там дерьмо, там ярмо — и не ярмо, там одно, и не одно, и равно, и не равно, а чему — никому там оно не дано!

6.

Шины машины избороздили простор, а старуха и шофер тормозили разговор — глухо копили задор.

Комом пыли подкатили к судебному моргу и знакомым обиняком подрулили к торгу: лечебному усердию и врачебному милосердию посулили и ком с мертвецом, и с добром торбу.

Но не угодили — ни торгом, ни горлом, ни горбом.

— Перед концом били никак? — спросил здоровяк с кровавым тесаком. — Не вы ли? С перец синяк — у дохляка под пупком. Отравой поили, пока не остыл? Волочили на отсыл за штанину, замочили и — в машину? Двое? На чужое добро — по наклонной? Старо, как тракт конный!

Сиделка подлила беседе в горнило мелких слёз:

— Сами мученики! Едем-едем, а с везеньем — отсос!

— Составим акт, наденем наручники. Сиделки губят, как девки любят: обняв, голубят, а рукав — не к шубе.

— Нашли вдали, в лесу, на весу, на осине, уж синий, в отрубе!

— Хуже — вам. Чащу не обслуживаем. Пропащих не нужно нам. Узрели, мамаша, опушку? А сарай? Доставляй, водитель, без канители вашу игрушку к нему. Лесные — там приписные. Мчите, пока не сели в тюрьму на преступном трупном извозе. Там вам и мертвяка заморозят. А к ужину — и дюжину!

Но шофер — снова в бестолковый спор:

— А умер бы на дороге? А у вас сейчас на пороге?

Здоровяк на уступку не идет:

— Остряк! А флюгер в рот? А ступку? А шиш? В обход закона шалишь, плохиш? Вперед, кидала! Но сначала — так: о беде сообщишь в больницу района, где жил трупак. Они одни и возьмут его под крышу, и на рассыл отпишут. А случится, найдут, что почил не сам, привезут к нам: и бедолагу, и на него — бумагу!

Шофер попёр без учтивости в вопросе:

— И там его не берут, и тут! А подбросим?

— Милости просим. Смотри-ка: мал кусок, да улика!

Здоровяк встал на мысок, достал с полки аппарат и — рад щелкать так и сяк: заснял в кино и рот, и висок, и зад гнилого, а заодно и живого рулевого.

Шофер — за руль, как куль — в забор:

— Не играй, слон! В сарай так в сарай, в район так в район! — прикрыл тыл от тумаков, получил своих ездоков, затих — и был таков.

7.

Но до опушки не стал стелиться — сказал старушке, что не шакал и боится примет, кукушки и сосен, и нет горючего до больницы:

— Сбросим чучело в хоромы власти, к большому дому, ей к позору, и живей, без дрёмы, от напасти — дёру!

Но сиделка запела умело, как свиристелка:

— Здрасьте! А я? Ничья соломенная вдова? Согревала без одеяла, как сова, взглядом и, как печь доменная, когда прилечь случалось рядом. А награда за жалость? Ерунда? Лоб на грудь? Милый, чтоб твоя изменила? Ни буя! Будь спок — или шило в бок!

— Я себе не вредитель, — изрек водитель. — И тебе — не труповозитель. И не смотритель при нем. Соблюдем закон. Отвезем в известный дом, где он как житель знаком. Из местной больницы к беде примчится костолом с экипажем. Голуба, скажем, дядя, чай, дал дуба, забирай в подвал что туда положено, а не то засадим куда не хожено!

Попутчица стала ревниво кукситься, как сало у ленивой ключницы:

— Взял на лапу за вокзал, хапнул знатно и папу — обратно? Нахал двукратный! Наперед скажу: засужу!

Настал черёд дележу:

— Пополам.

— Гроши. Колесо почеши.

— Всё отдам!

— А ключи — что?

— Пихнём в окно.

— Настучит кто?

— Не днём! Темно!

Согласовали детали и — за дело: примчали тело домой, подняли, будто над бухтой парус, на свой ярус и показали оговорённый приём — наклонной головой в оконный проём.

Желали — тайком, но звонким стеклом перепугали сонный дом с тонким чутьём и, когда сбежали вниз, у машины их поджидали для суда: мужчины из злых держали карниз, а женщины рыдали об обещанном и причитали:

— А заём взяли! — и мяли шали.

— Забьём кольём! — пророкотали мужчины хором и заскрежетали забором.

— Держите товарку, ребята, — гаркнул от машины водитель. — Берите свое — у нее деньжата! — швырнул посул и вдруг юркнул за дверцу, сердцем на рулевой круг, как сторожевой пес — в конурку, на посуду, газанул, пуганул, отвернул и увез ссуду на увоз дяди — ради азарта и бокса от подарка не отрекся.

— Обманул и — в загул! — гукнула бедная сиделка, бледная, как побелка, пукнула, рухнула на пухлого хлыща и ухала свое, трепеща, пока не обмяли в запале бока ее фигуры, ища у плаща купюры.

И кавардак, и скандал, и страх, и смех!

Так постылый Труп на глазах у всех упал в свою серую квартиру: как печаль — в полынью, мыло, для жиру — в суп, а медаль — в шкатулку, и так, без сил, как и был, завершил первую вдаль прогулку.

8.

Ночевали соседи в подвале: до рассвета искали совета, отпускали тирады о победе генерала и трепетали, будто армада мощной державы прочно прижала в бухту их корабли, а самих завязала в кули, обваляла в пыли и до конца стирала с лица земли.

А утром мудро рассудили:

— Чужой покойник — живой разбойник: на вид — худой, а грозит — бедой.

И тогда же установили: не родной — вражий! Подменили! На пересыле! Или в дороге. Или в больнице. Или могло случиться — на то и зло! — что угодно. А в итоге — не повезло, как в кино, принародно.

Одно утешало их, а потом и других тоже: генерал поутих немало и лицом стал моложе.

Кое-кого напугал пёсьими блохами на шёрстке — но оттого и подбросили его снова, и не тётке к дому, под подмётки, а толково, со вздохами, постовому на перекрёстке.