1.

Пока верхолаз маяка изображал экстаз дурака и надрывал пуп в танце на макушке, на причал прибывали голодранцы и старушки: обступали труп, возлагали за букетом букет цветы, передавали за приветом привет и поверяли мечты, оставляли дары, зажигали костры, а от костров — свечи, гнали прочь комаров, провожали в ночь вечер — запевали в вопле куплет за куплетом и залегали подле валет за валетом.

И притом рассуждали о своем идеале так:

— Кто на вид — мертвяк, но на взлет — герой, кто молчит и на улице, но зовет за собой, кто слез с небес, ни на что не хмурится и такой родной — тот именуется: святой!

И добавляли:

— Святой собой — гранит, а парит — птицей и не боится ни стали, ни воды, ни другой беды.

Одного не понимали сразу: радость ли от него, горе ли, сладость ли, зараза…

И оттого образовали круг и вдруг заспорили, как отец и мать у колыбели сына: к каким святым причислять допустимо не гражданина, а херувима.

Надели на него венец и сидели с ним, как во сне, во тьме ночной — радели под дым свечной о взглядах на разряды, что у святых в правиле есть.

И разглядели их — шесть.

И аккуратно, по-девичьи, составили краткий перечень.

2.

ПЕРЕЧЕНЬ ПО-ДЕВИЧЬИ.

Первый разряд — безмерный клад — канва основ: отцы отцов, творцы обители, живых прародители. Молва весть несет: весь род от них идет.

Второй разряд — пророки, что наперебой и наугад твердят сроки: когда придет тот, кого никто не ждет, принесет своим награды, а остальным — беда от него за то, что не рады. Пророки горячи в своих повадках, как олово, очень раскаленное, но падкие на догадки бормочут о них неопределенное:

— Свой пророк на печи промок, а чужой — на свою голову пророчит, как струю в полынью торочит, а швею — порочит. Нет пророка без порока, меж слепых и кривой отгадчик, мертвый на ответ тих, не шалун, а живой — тертый калачик: не врун, так молчун!

Третий разряд — отряд посланцев того, кто пришел, что предрек пророк, гол и сед, для смерти, наград и бед, а утек — без побед. Но меж голодранцев от него — след, а посланцы — не иначе, как назначены и обучены тот случай вбивать в народ, как сваю, — и вот рать собирают, разъясняют…

Следующий счет — сведущие проповедники: собеседники, которых на то никто не избирает, но они сами и одни натужными голосами, которых никто не разбирает, как у певцов на неуклюжих танцах, скоро толкуют любую запятую меж слов посланцев.

В пятом разряде святы мученики и страдальцы, ради вожделённых устоев богатые утратами и драмами, со скрюченными пальцами и шрамами от побоев, нанесённых хамами: не пощадили их из милости, ей же ей, учили, а не убедили в силе и справедливости своих учителей.

И еще одна видна когорта — несчётного сорта: ради идей не глядя за плечо бегущие от людей — имущие бессеребренники, дающие любя от себя, подвижники, идущие, как лыжники, прямо, трезвенники, не пьющие ни грамма, отшельники, бледные, как бедные мельники, скитальцы, неприкаянные, как ошпаренные пальцы, затворники, отчаянные, как дворники на страже, молчальники, даже с начальниками, да и прочие, не охочие до скотских плотских человечьих затей и увечных брюхом и духом гостей.

3.

Близко к списку обсудив мотив появления на макушке небожителя, признали голодранцы и старушки в посланце прародителя.

И дали заключение для морали:

— Остальные святые говорят, и невпопад. А отцы отцов — молодцы и без слов! Молчальники от людей в шалаш бегут, а наш отчаянный чудодей — тут!

Но предупредили о стиле:

— Отец для всех — не истец вех. Ему не след — разряды, не под стать — чин. И потому надо дать обет и почитать — без причин.

И оттого нарисовали его в овале и назвали и прародителем, и пророком, и святителем, и его соратником, и истоком, и пахарем, и привратником веры, и страдальцем, и скитальцем, и знахарем-целителем от скверны и химеры, а назвали и — до рассвета основали структуры, проголосовали за суровые процедуры, раздали членские билеты и набросали для секты образцовые вселенские проекты.

Избегая смрада от носителя услады, упаковали прародителя в стеклянную коробку, стесали на сваях деревянную трибуну над ней, даровали своему учителю мавзолей, протоптали к нему тропку и в ожидании кануна епифании без лени встали на колени.

К утру поклонники покойника парализовали магистрали и подобру, без помпы и затей, умело собрали у тела толпы людей.

4.

Не день и не два завлекали народ вперед под сень новой веры — качали права, как в столовой пенсионеры: за безраздельную поддержку основ нацепляли самодельные медали, за насмешку поступали по-другому — отдавали еретиков постовому, чем мастерски укрепляли дружбу, и создавали тем — пастырскую службу!

Способности выжимали из идеала, как подробности — из телесериала.

Первой задачей и верной удачей учения стало жертвоприношение: получение капитала с населения.

Одной рукой старушки намечали скрижали анахорета, другой — подставляли кружки под монеты. Объясняли:

— Это — на оформление пульта по отправлению культа.

Брали с людей и за подход к площади, и за вход в мавзолей (пропускали и без очереди, в стороне, но взимали вдвойне), и за лицезрение, и за восхваление, и за моление о сущем, и за светопредставление в грядущем, а на стене мрачного прозрачного храма написали прямо: «Сбор — на собор, лечебную палату и потребную зарплату лучшим друзьям — носителям идей прародителя!».

И устно добавляли грустно:

— А худшим — срам и репей в дых. Бей их!

5.

Другим угодным вероучению делом стало принародное исцеление святым телом.

У фалла потакали почестям, старухам и стонам, но с творческим нюхом внимали и пророческим слухам и определенно подтверждали, что при встрече умерщвлённый не калечит, а лечит — законам вопреки — зловонным духом и наклоном руки.

И отовсюду на причал доставляли материал для большого чуда — и больных жильцов, и родных мертвецов клали гуртом у святого трупа, давали за трудодни и вопрошали:

— Осени!

А потом заверяли, что они, бездыханные, скакали, как ступа при замесе, кричали, окаянные, что прибавляли в весе, что безысходному мир интересен, как пир голодному, но в конце всегда усмиряли прыть и признавали, что в мертвеце — ни труда, ни печали, и жить — не надо, а гнить — отрада, что у отца отцов и гнильца — кров.

Потому, старательно рассуждали толкователи, и остальные принесенные к нему — больные и увечные — не выживали, а — просветленные — умирали: навечно отбывали из юдоли неволи и боли в бесконечные дали и совсем обретали у чужого и потерянного мертвеца и свой покой, и застолье не хуже, чем ужин у родного и проверенного отца.

6.

В доказательство волшебных целебных дел святого приближенные его давали слово, что от своего сиятельства вознесенный и сам молодел не по дням, а по часам.

Противники анахорета отвечали на это, как циники, без прикрас, что он — подменен, и не раз.

Но тщедушные наветы на живых едва ли вызывали у них благодушные ответы. Наоборот, постовой брал клеветников за края воротников и, не тая их нечистот, под боевой шквал аплодисментов изымал чужих агентов из очереди на мостовой и отправлял с площади домой.

Зато удивительно, что под личиной святого покойника мало кто узнавал шального генерала и полковника.

Причиной такой поразительной слепоты служила и новая сила его красоты, и волшебство руки, и торжество суеты, и бедовая пучина реки.

Известный нелестной телесной охотой Труп, по мнению местных групп населения, бывал туп и груб, но чудесным взлетом на пик сменил лик, угодил на пьедестал и стал люб и мил, как идеал.

Даже продажные крали признавали, что чистота идеи — не дым, а закон: иным она и с расстояния стократ сильнее вина и состояния.

— И неспроста, — указали крали, — он взят верующими к своим для любования, а следующими за ним пришли удрученные ученые — короли познания!